Милая, у нас не будет развода

Глава 27. Бессовестные!

— А если смешать? — спрашиваю я сама себя и выдавливаю на ладонь по каждой смазке. Перевожу взгляд на Егора, который медленно моргает. — Должна получится клубнично банановая пироженка.

— Если думать логически, то да, — отвечает Егор и озадаченно чешет затылок. — А ты не отравишься?

— Она же съедобная. В этом и смысл, — Слизываю клубнично-банановую пироженку.

Егор едва заметно кривится, вскинув бровь, и я в следующую секунду поддаюсь к нему, обхватываю удивленное лицо ладонями и целую.

Секундная оторопь, и Егор, шумно выдыхая, отвечает мне жадной взаимностью.

Давно я его так не целовала. Жадно и глубоко. У меня перехватывает дыхание, и я кладу ладонь на его ширинку, под которой прощупывается твердый бугор.

Вязкая сладкая смазка перемешивается со слюной на наших языках и губах.

— Мы опять на парковке, — шепчет Егор, когда я отстраняюсь, облизываю губы и крепче сжимаю его член.

— Да, опять на парковке…

— И на нас опять какая-то бабка пялится, — хрипло отзывается он.

— Чего?

Действительно. На тротуаре в нескольких шагах от нашего парковочного места стоит старушка и в ярости смотрит нас.

Бледная, морщинистая и в цветастой блузке. Опирается на трость.

— Это та же бабка? — спрашивает Егор.

— Нет.

— Да нам сегодня прямо везет на бабулек.

Старушка хмурится еще сильнее, будто сейчас кинется в бой.

— И она не собирается уходить, — зло шепчу я.

Убираю руку с достоинства моего мужа, сердито открываю дверь и выныриваю из салона.

— Это мой муж! — захлопываю дверцу. — Чего уставилась?

— Муж?! — язвительно отвечает она. — Так я тебе, потаскуха такая, и поверила!

— Обалдела?!

— Мужей так не целуют!

— Простите? — охаю я.

— Да ты его борода была готова сожрать вместе с лицом! — кричит на меня. — Жена? Нет! Ты, — поднимает в мою сторону трость, — падшая женщина! Для таких как ты отдельный котел в аду! С такими же блядями! Ты бы еще ему отсосала!

— Да, может, и отсосала бы! Не твое дело!

— Вот поэтому с вами эти кобелины и нюхаются! На все готовы! Любую дырку подставить!

— Да жена я ему!

— Лживая стервь!

— Да пошла ты!

— Палками забить тебя мало! Семью разрушаешь! У него же, наверное, дети!

— Ага, аж двое, — раздается смешливый голос Егора.

Оглядываюсь. Стоит у открытой двери машин, облокотившись о крышу.

— Бессовестный, — старушка плюет себе под ноги, — потом у жене пойдешь, да? — переводит на меня взгляд. — Он же и жену после тебя потащит в кровать. По его роже видно, что ничего святого!

— Кто-то ту свою историю жизни нам рассказал, — хмыкает Егор и прижимает руку к груди, — сочувствую, бабуль.

— Ты же потом жалеть будешь, а поздно! — старушка машет тростью. — На коленях поползешь за женой, а ты, — опять тычет тростью в мою сторону, — останешься одна! несчастная, одинокая! На чужом счастье своего не построишь.

— Михаловна! — к поборнице нравов спешит вторая бабка в красном берете. — Чо ты тут разоралась?

— Да вот! Погляди на них! Совсем стыд потеряли! Как кролики сношались в машине…

Я смотрю на Егора, который озадаченно чешет бровь:

— Вот оно как… Уже сношались, — смеется, — я как-то пропустил этот момент.

— Так они же поди из этой лавки разврата вышли!

— Надо закрыть ее!

— Так я уже сколько писем написала!

— А вы сами туда заглядывали? — насмешливо спрашивает Егор.

Две пары мутных глаз смотрят на него с дикой ненавистью.

— Зря, — вздыхает Егор. — Там акции, скидки.

— Да что мы там не видели?! — рявкает первая бабка.

— Какая у вас насыщенная жизнь-то была, если вас не удивить, — спокойно говорит Егор, но я вижу, что он едва сдерживается от смеха.

— Ни стыда ни совести! — подытоживает бабулька в красном берете, подхватывает подружку под локоток и ведет прочь. — И не стыдно ведь. Слюнявые стоят. Хоть бы рты вытерли!

Касаюсь кожи вокруг губ. Липкая. И это не слюни. Это наша сладкая смазка. Вместо того, чтобы пристыженно нырять в салон машины и искать салфетки, я перевожу взгляд на Егора и прыскаю от смеха:

— Любовница.

— Коварная, — захлопывает дверцу, медленно обходит капот и двигается на меня медленным и плавным шагом, — бессовестная любовница, — встает вплотную, — касается моего лица, — которую я сейчас как следует засосу.

— Егор!

Затыкает мой рот поцелуем, стискивая в объятиях, в которых я задыхаюсь.

— Вот же прелюбодеи! — доносится до нас старушечий голос. — Да чтоб тебе жена твои колокольчики оторвала!

— А что жена по этому поводу думает? — выдыхает в губы Егор аромат химозного банана, клубники и ванили.

— Жена думает, что съедобная смазка — полная ерунда, — сглатываю я и заглядываю в темные глаза, — и любовница с ней согласна, но…

— Но?

— Но так как у нее ни стыда, ни совести, то она шепчет о том, что можно вместо смазки полить кое-кого вареньем и сливками…

— Можно еще медом…

— Ты же у нас мишка, ты и поливай лисичку медом.

— Да ты посмотри на них! — продолжает ругаться старушечий голос в стороне.

— Михаловна, пошли. Не твой это кобель! Твой давно в могиле лежит!

— Самыми бесстыжими любовницами, — Егор кладет руку мне на шею, — могут быть только жены. Главное — не позволить жене сбежать с чумоданом. Это самое сложное.