Миленький ты мой...

6

Марселю и Тане пришлось прожить в каменном убежище несколько дней, — они должны были набраться сил перед решающей попыткой прорваться к свободе. Их спаситель тем временем занимался починкой рыбачьего баркаса, на котором им предстояло выйти в море. Ежедневно он приходил к ним, приносил еду, рассказывал Марселю, который, к счастью, был прекрасным яхтсменом, о том сложнейшем морском маршруте, который они должны были проделать. Этот участок побережья потому-то и не охранялся, что выйти в море, миновав в темноте прибрежные скалы, только часть которых выступала на поверхность, представлялось попросту невозможным. Сильное течение тоже не облегчало этой задачи.

Ночи становились очень короткими, медлить было нельзя. Все уже было готово к отплытию, но накануне утром, проснувшись, Марсель понял, что находится в пещере один. Скоро пришел старик, но и он тоже не знал, куда могла подеваться Таня.

Марсель сидел у потухшего очага, непрерывно куря. Ему казалось, что его покинула его душа, растворилась в прозрачном воздухе, устремившись вдаль, в никуда, вслед за исчезнувшей Таней. Старик давно отправился на поиски, силой удержав на месте рвавшегося идти вместе с ним Марселя.

В последние дня два у Марселя часто возникало ощущение того, что Таня не всегда слышит и видит его, хотя они постоянно находились на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Она была погружена в себя, сосредоточена на невеселых мыслях, поделиться которыми не хотела или не могла. Марселю казалось, что он понимает ее состояние, вызванное предстоявшими испытаниями и, будучи человеком деликатным, не лез ей в душу.

Теперь он совершенно иначе воспринимал и оценивал ее поведение, бесконечно терзая себя упреками в том, что не поговорил с нею, не успокоил, не удержал, не сказал откровенно, что не может без нее, что без нее ему ничто не нужно, даже свобода. Если бы он мог заставить время течь вспять, вернуть те минуты, когда она сидела с ним рядом, и он мог прервать поцелуем тоскливую Танину песню:

Таня на время замолкала, потом продолжала петь, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь:

Теперь Марсель проклинал себя за свою толстокожесть, за верность традиции, не допускавшей вмешательства в интимные переживания ближних. Он принял решение дождаться утра и, если старик не вернется в его убежище вместе с Таней, отправиться на поиски самому и искать до тех пор, пока найдет ее, или пока люди НКВД не найдут его самого.

Таня сидела на краю обрыва, машинально бросая мелкую гальку в волны, пенившиеся далеко внизу. Клокотавшая под ногами слепая стихия одновременно манила и отталкивала ее. Она не решалась переступить черту: как ни рано она потеряла родителей, а все же смутно помнила их наставления и нутром чувствовала, что грех самоубийства — наистрашнейший, неотвратимо влекущий за собой исчезновение не только бренного тела, но и бессмертной души.

Таня знала, что сделала для Марселя все, что было в ее силах. Теперь она уже ничем не могла помочь и рисковала стать тяжелой обузой и во время отчаянной попытки морского бегства, и в его дальнейшей жизни, если, Бог даст, эта попытка окажется удачной. Ведь все парижское существование Марселя было давно отлажено, подобно сложнейшему часовому механизму, все колесики и винтики которого ладно и прочно пригнаны друг к другу. Таня знала наверняка, что ей могла предстоять участь… лишней детали, способной расстроить работу всего механизма в целом. Она не могла этого допустить прежде всего потому, что боялась разрушить жизнь любимого человека, но и чувство собственного достоинства не позволяло ей взять на себя столь унизительную роль.

Она живо представляла себе высокую фигуру старого барона — отца Марселя — непременно во фраке, как в кадрах трофейных кинофильмов, и себя перед ним — съежившуюся фигурку в ватнике и старых подшитых валенках. Перед ней мелькали, как в калейдоскопе, породистые лица элегантных дам, издевательски улыбавшихся, глядя на нее, и громко шептавших друг другу что-то на непонятном Тане красивом языке с придыханиями и раскатистым… р.

Сжавшись в комок и полностью погрузившись в себя, загипнотизировано уставя взгляд в темное, почти неразличимое рокочущее пространство внизу, у нее под ногами, Таня не заметила приближения старика и всем телом вздрогнула, почувствовав его тяжелую руку на своем плече. Он присел рядом с нею и развернул ее к себе лицом, пытливо заглядывая в глаза.

— Не сможет он без тебя, девочка, — проговорил старик уверенно, с мягким укором в голосе. — Да ведь и для тебя не существует жизни без него… Такова уж ваша судьба! Видно, так Богу угодно… не нам решать.

Слезы хлынули из Таниных глаз, она уткнулась лицом в плечо старика и принялась сбивчиво нашептывать ему обо всех своих страхах и сомнениях.

Он молчал, давая ей выговориться, только гладил, как маленькую, по голове большой шершавой ладонью.

Выплакавшись и рассказав ему все, Таня на минуту замолкла, потом резко вскочила и почти побежала вдоль берега к потаенной пещере, словно боялась, что может придти туда слишком поздно.

Все началось довольно благополучно. Как только сумрак сгустился, они спустили свое суденышко на воду и, обняв на прощанье молча перекрестившего их старика, отчалили от берега. Марсель сидел на веслах, Таня неотрывно смотрела на удалявшийся берег и одинокую фигуру у самой кромки, пока у нее не начали слезиться глаза. Она молча прощалась со всей своей прошлой жизнью, не испытывая по отношению к оставленным берегам ни злобы, ни сожаления, только любовь к спасшим их, одиноким, затерянным на бескрайних пространствах людям.

Дальнейшие события почти полностью стерлись из памяти беглецов, не осталось практически ничего, кроме воспоминания о все усиливавшемся ветре, о соленых брызгах, коловших лицо, о валах, вздымавших суденышко, подобно гигантским качелям.

Ощущая каждой крупицей своего существа неумолимую толщу ледяной соленой воды под собою, Таня сжалась в комок на дне лодки; Марсель, не бросавший весел, несмотря на явную тщетность всяких усилий справиться с всесильной дикой стихией, из последних сил пытался удерживать судно в таком положении, чтобы волны не могли его опрокинуть. Он был сосредоточен на единственной мысли — не дать Тане погибнуть, исчезнуть навсегда, не позволить жестокому чудовищу — этому бескрайнему северному морю — поглотить хрупкую, но такую дорогую для Марселя, жизнь юного существа, забившегося в угол на дне трещавшей по швам лодчонки.