Миллионер

Глава 17. ВСЕ НА ВЫБОРЫ ИЗ ОДНОГО ЗЛА

Что бы там ни говорили, но участие в политических выборах — это наркотик. Зависимость от него можно излечить поражением. Однако лечение проходит болезненно и порой с тяжелыми моральными последствиями для пациента.

В процессе же самих выборов пациент находится в полной эйфории от собственной личности. Он упивается возможностью общаться с остальным народом «на равных», и какую бы чушь он ни нес с экрана телевизора или на встречах с избирателями, он делает это с полной убежденностью в гениальности своих программ и обещаний. Участник выборов незаметно начинает смотреть на себя как бы со стороны. А портреты, размещенные на огромных билбордах, где пациент собственной персоной олицетворяет светлое будущее страны, только прибавляют ему ощущения величия. И надписи: «Долой коррупцию!», «Все для народа!», «За счастье и стабильность!», «Это — наш выбор!»… Разве есть большее наслаждение для личности, чем лицезреть это наружное украшение города, пролетая по разделительной полосе дороги на глазах у бессильных что-либо предпринять гаишников?

Люди, страдающие хронической зависимостью от наркотика публичности, выискивают любые возможности, чтобы закрепиться на Олимпе всеобщего внимания. Они пытаются стать лидерами партий или общественных объединений, занять руководящие посты в центре и на местах и готовы пойти на все, чтобы только удержаться в поле народного интереса. Они легко меняют собственные взгляды, не чураются лести и подхалимства, плетут интриги и подсиживают начальство, и даже идут на уголовные преступления… Пусть земля тебе будет пухом, Сергей Юшенков!

Тебя убили на пороге дома потому, что хотели занять твое место в либеральной партии…

Сколько же выборов, самых разных, было у меня за эти годы — не сосчитать!

На эту «иглу» я сел давно, еще в СССР, в 1989 году. До сих пор не пойму, почему я все-таки поехал в Обнинск, закрытый город, о котором ровно ничего не знал. Ну, конечно, слышал о знаменитом военно-космическом комплексе «Энергия», о том, что там где-то находилась Обнинская атомная электростанция. И все.

В это время были объявлены довыборы в депутаты Верховного Совета СССР по Смоленскому округу No 27. И надо же такому произойти: городская комсомольская организация выдвинула меня в кандидаты. Это была полная неожиданность, я не понимал, что такое выборы, что такое политическая борьба. Но ребята-комсомольцы так просили, что, не желая им отказывать, я отправился в Обнинск.

Приезжаю в город, и мне сообщают:

— Артем Михайлович, мы вас не предупредили, но через полчаса в конференц-зале научного центра состоится собрание общественности, на котором вы должны выступать со своей предвыборной программой.

Дело в том, что тогда процедура выдвижения кандидатов в народные депутаты была довольно сложной, не такой, как сейчас.

Впервые в СССР наступил момент, когда существовавшая раньше система «выборов без выбора» была поставлена под сомнение. С той, старой, все было предельно ясно: автоматически из года в год партийные органы назначали на безальтернативной основе кандидатов, которых формально избирали всенародным голосованием, и всегда с результатом 98 процентов — «за». И так каждые пять лет, от съезда к съезду.

В 1989 году Политбюро ЦК КПСС и Горбачев, которые вовсю уже заигрывали с западной демократией, решили провести выборы по-другому, так, чтобы в них участвовало несколько кандидатов на одно место. Конечно, все это должно было остаться под полным контролем органов коммунистической партии. Но все же посмотреть, что получится из новшества, власти очень хотелось.

По замыслу руководства вначале трудовые коллективы в разных местах должны были выдвигать своих кандидатов на собраниях общественности, и если их окажется несколько, то среди них выбрать представителей данного района или города, их и надо направить на окружное собрание избирателей. Там, на второй стадии, избрать тайным голосованием несколько финалистов от избирательного округа, которые получали право вступить в предвыборную борьбу между собой.

В наш огромный Смоленский округ No 27 входили: Калужская, Смоленская и Брянская области с общим числом избирателей более пяти миллионов человек! Вы представляете, какое количество кандидатов было предварительно выдвинуто коллективами в городах и районах этих областей? Точную цифру не помню, но только по маленькому городку Обнинску было предложено несколько кандидатов от разных коллективов трудящихся.

Всем нам предстояло выступать со своими программами в коллективах города. После каждого выступления должно было пройти открытое голосование «поднятием рук» собравшихся, чтобы определить того, кто наберет наибольшую поддержку в коллективах и поедет делегатом от Обнинска на окружное собрание в Смоленск.

Вот такая система впервые была предложена.

Все это застало меня врасплох. У меня не было даже заготовленной речи, какая уж там программа для страны! Я вообще не представлял, как и о чем говорить, и даже не догадывался, с кем я встречусь лицом к лицу.

Но отказаться было невозможно. Народ уже начал собираться в огромном зале предприятия, и объявления были расклеены по всем отделам и цехам научного центра.

Когда мы с комсомольцами приехали на место и мне в глаза бросилось это объявление, я, честно говоря, сильно засомневался в успешном исходе того, что мне предстояло сделать.

Там было написано:

«…выборы кандидата для участия в окружном собрании избирателей от города Обнинска по Смоленскому округу No 27 между: заместителем Генерального прокурора СССР — товарищем Катусевым Л.Ф. и кооператором — товарищем Тарасовым A.M.».

Как выяснилось, сам Катусев в Обнинск не приехал. И это только усложнило мое положение. Представлять на этом собрании Катусева было поручено легендарному следователю по особо тяжким уголовным преступлениям, известному политику Гдляну Тельману Хореновичу — доверенному лицу Катусева.

Тогда на всю страну гремело узбекское дело о коррупции, раскрытое следователем Гдляном, и Тельман Хоренович находился в первом ряду самых популярных людей СССР.

И вот я оказался на сцене, а Гдлян задержался где-то в дороге. Каждому из нас на выступление отводилось по десять минут, а потом должно было состояться голосование. Поскольку Гдляна еще не было и надо было начинать собрание, слово для выступления первому дали мне.

Я начал говорить какую-то чушь про перестройку, про гласность и кооперацию, достаточно вяло и невразумительно, и вдруг моя речь была прервана буквально шквалом аплодисментов: в зал вошел Гдлян.

Он поднялся на сцену и, не обращая на меня никакого внимания, раскланивался перед восхищенной публикой, будто дирижер после окончания концерта.

Когда через несколько минут зал утихомирился и мне дали возможность продолжить, я кое-как довел не понятное никому выступление до не понятного никому конца и сел на место.

Гдлян, с усмешкой глядя на меня, встал и подошел к трибуне. Председательствующий предупредил о регламенте выступления, и Гдлян начал речь:

— Это вы мне, Гдляну, говорите, что надо выступать всего десять минут? Гдляну — депутату Верховного Совета СССР, заслуженному юристу Советского Союза? Гдлян будет говорить столько времени, сколько понадобится! — Он почти все время говорил о себе в третьем лице, и эта манера придавала ему особую значимость и величие.

— Удивительно, что здесь происходит? Нет предела возмущению! Вначале думал, что приехал в солидное учреждение представлять заместителя генерального прокурора СССР. И кто на сцене? Кооператор-колбасник! Это же надо было стране до того докатиться, чтобы Гдляну делали какие-то замечания по регламенту и чтобы Катусеву, заслуженному человеку, на котором держится вся совесть нации, противостоял какой-то колбасник-кооператор! Такого стыда Гдлян в своей жизни еще не испытывал!

После этих слов в зале воцарилась какая-то жуткая, тюремная тишина.

Тельман Хоренович выступал почти два часа. Он рассказал о своей жизни, об узбекском деле, о том, как они, естественно вместе с Катусевым, вернули государству миллиарды рублей и что чуть ли не сам Катусев раскрыл все эти преступления, несмотря на давление властей. Далее он отвечал на многочисленные вопросы из зала, и собрание превратилось в вечер встречи с легендарным следователем.

Гдлян был очень неплохим оратором, тема разговора о преступлениях власти была самой злободневной, и через какое-то время люди вообще забыли о моем присутствии. Действительно, слушать его было очень интересно, ведь тогда впервые в СССР к ответственности привлекли первых лиц среднеазиатской республики. Суммы похищенных денег поражали воображение собравшихся, и все переживали так, будто эти деньги были похищены из их собственных карманов, но потом возвращены.

Когда Гдлян закончил речь под овацию зала, я увидел чрезвычайно мрачные и вытянутые лица двух ребят-комсомольцев, сидевших среди публики. Не отдавая себе полного отчета о том, что делаю, я встал и, обратившись к председателю собрания, сказал:

— Товарищ председатель! В своей речи уважаемый товарищ Гдлян обращался лично ко мне, и поэтому я хотел бы ему ответить на это обращение, прошу разрешить мне сказать буквально несколько слов.

Зал притих и с интересом обратил на меня внимание. Получив молчаливое согласие председателя, я снова вышел на сцену и сказал:

— Да, конечно, уважаемые товарищи, следователь Гдлян имеет право прямо сейчас меня арестовать! Не удивляйтесь. В Уголовном кодексе СССР есть статьи «за предпринимательство» и «за коммерческое посредничество». По ним дают до пяти лет тюрьмы с конфискацией имущества, а я как раз именно этим и занимаюсь. Заявляю это вслух. Вот почему Гдлян, если захочет, может на законных основаниях здесь, при вас, надеть на меня наручники.

Это была правда. Зал замер в ожидании, а я продолжал:

— Но пока этого не случилось, я хочу ответить на заявление о том, что ему стыдно сидеть на сцене рядом с «колбасником». Так вот, Тельман Хоренович, у меня только одно возражение: ваш товарищ Катусев и вы сами в Верховном Совете гораздо ближе к колбасе, чем я! Вы эту колбасу едите каждый день, а мы ее еще не начали производить. Поэтому купить ее в России простому человеку негде.

Действительно, в то время в Обнинске все чаще и чаще были перебои в снабжении продовольствием. Периодически исчезали из продажи то мыло, то сигареты, то другие товары. В городе, где практически отсутствовала собственная легкая и пищевая промышленность, купить обычные продукты питания было огромной проблемой. За колбасой все подмосковное население ездило в Москву на электричках, которые так и называли — «колбасными электричками». В Москве люди простаивали многочасовые очереди в магазинах, чтобы купить батон докторской колбасы или несколько килограммов сосисок в целлофане. А копченая колбаса — сервелат — была исключительной редкостью, завозилась в СССР в основном из Финляндии и выдавалась населению разве что в праздничных заказах — по двести граммов на человека.

Когда я закончил, произошла полная неожиданность: зал буквально взорвался от аплодисментов! Люди стали вставать с мест и гневно спрашивать у Гдляна о перебоях в снабжении города продуктами.

— А действительно, — интересовались выступающие, — где колбаса? Почему ее нет в Обнинске? Что этот Катусев нам дал? Он же сам на пайках цековских живет! И вы там в своем Верховном Совете целые дни в буфете колбасу едите! Нам не перестройка, нам колбаса нужна!

Все продолжали шуметь и возмущаться:

— Слушайте, зачем эти ваши рассказы, агитация? Правильно Тарасов сказал! Вы ответьте прямо: когда будет в Обнинске колбаса? Долго еще нам гоняться за ней по Москве? По три часа в электричках ездим! Да что колбаса! У нас масло кончается и сахара в городе нет!

Возмущение зала лавинообразно нарастало. Гдлян был просто уничтожен. Чтобы успокоить присутствующих, вспотевший секретарь парткома, сидевший с нами в президиуме на сцене, вскочил и предложил выдвинуть кандидатами нас обоих. Так и проголосовали: кто за обоих кандидатов?

Спасибо Гдляну, с этого момента я просто завелся. Мне стало понятно, как выступать. Люди жаждали перемен. Стало ясно, что мы, пионеры капиталистического труда, не так уж одиноки и только поддержка общества может защитить нас от репрессий власти. Мы должны публично выступать и не прятаться по углам. Да, мы занимались свободным предпринимательством в стране, в которой это расценивалось как уголовное преступление. Но уже вышел закон о «кооперативной деятельности», который противоречил Уголовному кодексу и гарантировал нам формальные права.

«Принят закон, разрешивший эту деятельность, так почему же нас усиленно хотят превратить во врагов народа?» — думал я, возвращаясь с победой в Москву.

Тогда я еще не понимал простой истины: власти всегда нужно иметь под рукой «врагов народа», в этом случае очень легко этим народом управлять! А самое главное, всегда будет на кого свалить собственные неудачи и неспособность руководить страной. И о какой ответственности власти можно говорить, когда враг затаился внутри самого государства? Удобная позиция. Вот когда расправимся с ним полностью, тогда и будем отвечать перед народом. Если к тому времени не будет найден новый враг…

Окружное собрание избирателей, куда я был выдвинут от города Обнинска, проходило в Смоленске. Из двадцати пяти претендентов, делегированных от территорий, на нем нужно было отобрать двоих для регистрации в качестве кандидатов в народные депутаты СССР по округу No 27. Кремль заказывал альтернативные выборы.

Всех нас, двадцать пять выдвиженцев, усадили в два ряда на сцене драматического театра города Смоленска. В зале, заполненном народом, расположились представители городов и районов, от которых были выдвинуты претенденты в кандидаты, сидевшие на сцене.

Поскольку Обнинск был городом незначительным по сравнению со Смоленском, Брянском и Калугой, во-первых, меня посадили во втором ряду, за спинами уважаемых выдвиженцев из областных центров. А во-вторых, мою малочисленную делегацию поддержки из Обнинска отправили на галерку — на самый верхний ярус театральных балконов. В переднем ряду сидели люди в орденах, заслуженные и уважаемые всей страной. Среди нас, претендентов, были личности всероссийского масштаба: летчик-космонавт В. Соловьев и даже заместитель министра обороны СССР генерал Ю. Яшин, а также знатные и орденоносные руководители областных предприятий, колхозов и, конечно, партийные и профсоюзные лидеры регионов. По своей значимости среди этой компании, или, как теперь говорят, по рейтингу, я выглядел абсолютным нулем.

Моя группа поддержки из Обнинска состояла всего из пяти человек, а оставшиеся места в зале, вмещавшем более тысячи зрителей, занимали группы поддержки моих соперников. Победить в таком собрании при тайном голосовании казалось совершенно невозможной задачей.

За летчика-космонавта СССР Соловьева, который только что слетал в космос, заранее готова была проголосовать большая часть зала — представители научных центров, авиационного завода и другой промышленности областей. Генерала Яшина в зале поддерживали человек триста-четыреста военных, привезенных из разных мест на автобусах. Остальные присутствующие, в основном местная элита власти, конечно, не могла меня поддерживать в силу своего коммунистического сознания и классовой враждебности к капиталистам, представшим перед ними в моем образе.

Повестка дня была простой и очень серьезной: сначала выступления всех двадцати пяти претендентов, потом вопросы из зала, ответы на эти вопросы и тайное голосование.

К тому времени у меня еще не было предвыборной платформы. Поэтому за те три минуты, которые были отведены на мое выступление, я просто попытался чем-то задеть зал за живое. Я говорил о том, что нормально жить мы сможем только тогда, когда нас освободят. Что у нас богатая страна, но мы нищие, потому что любое предпринимательство людям запрещено. Я говорил, что можно, конечно, к кооператорам относиться как угодно, но если не снять запреты с производственной деятельности кооперативов, не разрешить свободную торговлю, не будет колбасы в магазинах и мы никогда не сможем побороть дефицит. В конце выступления я почувствовал, что никто в зале ничего так и не понял из моей речи. Агрессивно настроенные военные и люди из групп поддержки других претендентов даже свистели во время моего выступления. Это был полный провал.

Зато блестяще выступил председатель колхоза по фамилии Николаев. Он вышел, такой туповатый на вид мужичок-простачок, и сказал:

— Вы знаете, мне приснился сон, будто выбрали меня депутатом Верховного Совета. И вот встречает меня Раиса Максимовна Горбачева и говорит: приходите к нам на чашечку чая…

Все хлопали, орали и смеялись.

Заместитель министра обороны Яшин просто пообещал пустить троллейбус в городе, построить сотни тысяч квадратных метров жилья силами военных для горожан и устроить райскую жизнь. Космонавт Соловьев был вообще вне конкуренции — живой Герой СССР со звездой на лацкане! Мог вообще не выступать, а он еще говорил о развитии науки и новых рабочих местах!

Я, конечно, среди них затерялся полностью. Но, по счастью, мне пришли совершенно уничтожающие вопросы из зала, наглые и запредельно издевательские. И в ответах на них я переиграл всех.

Вопросы действительно были жуткие: про воровство, про спекуляцию и даже про мою национальность. Мол, какое право вы имеете, господин Тарасов, армянин по паспорту, представлять российский регион в Верховном Совете?

У меня в памяти почему-то возникла фраза Томаса Манна, и я ответил:

— Знаменитый немецкий писатель Томас Манн когда-то сказал: «Немец — это мое прозвище, имя мое — человек!» Вот вам ответ про мою национальность!

Меня спросили:

— А что вы будете делать в Верховном Совете, Артем Михайлович, вы же кооператор и ничего не понимаете в политике?

На это я ответил так:

— В отличие от всех других кандидатов, которые сидят за моей спиной, знаете что я там буду делать? Я там — не буду бояться! И если министр дурак, то я так и скажу: «Министр, вы дурак!» И когда этот министр захочет выбросить наши народные деньги на ветер, я единственный, кто сможет этому противостоять, поскольку независим от власти и не работаю на государственной службе!..

После гладких райкомовских обещаний это произвело на зал потрясающий эффект — примерно такой же, как байка кандидата Николаева про его сон. В результате нас с ним и выбрали.

Когда подсчитали голоса, организаторы собрания переполошились. Не выбрать заместителя министра обороны и летчика-космонавта было непозволительно! Очевидно, срочно связались с ЦК КПСС по телефону и там им посоветовали: выдвигайте четверых, потом уже в процессе выборов разберемся!

Так и сделали. Мы четверо были допущены к первому этапу выборов, и на следующий день нам выдали мандаты кандидатов в народные депутаты СССР.

Началась предвыборная гонка. Я заинтересовался Николаевым — действительно очень любопытная личность! Простачок мужичок был совсем не таким сельским жителем, каким выставлял себя на людях! Он, оказывается, окончил физтех, кандидат физико-математических наук, член горкома КПСС Калуги и член обкома КПСС Калужской области, председатель очень бедного колхоза, где он почти не бывал.

Николаев гениально играл роль своего парня из народа, которому еще и сны какие-то снятся. У него была четко отрежиссированная стратегия выигрыша: он же наш, он же в сапогах и ватнике, неужели мы его не выберем! Чего нам ждать от этих, из Москвы?

Обо мне вспомнили в «верхах» не сразу, но потом прислали прямое указание из ЦК КПСС — No СС-360. Я его потом видел собственными глазами. В письме под грифом «совершенно секретно» было сказано: сделать все, чтобы Тарасов ни в коем случае не появился в Кремле. Это было руководство к действию не только партийным и государственным органам, но и всем районным отделам КГБ.

Помню, на одной из встреч с избирателями в Брянске меня пригласили на стадион, где играла местная команда. Я, естественно, сел среди простых зрителей, но секретарь обкома в замешательстве распорядился: раз уж Тарасов — кандидат в депутаты — на стадионе, пусть зайдет в нашу ложу.

Когда я поднялся туда, мне все стало ясно. Эта была ложа императора. Там рядом с партийным секретарем смотрели футбол председатель местного КГБ, председатель ОБХСС, начальник городской милиции, председатели горисполкома и облисполкома, самый главный местный судья и главный редактор местной газеты. Весь комплект власти в едином порыве болел за местную команду, попивая пиво и закусывая бутербродами с черной икрой. Мне стало совершенно не по себе. Я вышел через несколько минут и сел среди зрителей на трибуне.

Понятно, эти люди встречались не только на стадионе. Они вместе ходили в баню, в концерты и на спектакли местного театра, выезжали на пикники, на охоту и рыбалку. Секретарь обкома партии был местным сиятельным князем, царем и в отдельных случаях богом. А его приближенные вассалы — полными хозяевами области. Мне разрешили войти в ложу, очевидно, чтобы те могли поближе рассмотреть непонятного кооператора, который появился в области и все время выступает, что-то говорит народу, развесил плакаты в разных местах. Неужели действительно хочет попасть во власть? Но кто ему позволит! Я был в их глазах выскочкой, без карьеры комсомольского деятеля, без партийного билета в кармане, практически в их понимании не человек, а так, некое существо мужского рода, место которому в толпе.

И то, что меня поддержали комсомольцы и молодежь, не укладывалось в их головах. А у меня оказалась самая активная выборная команда. В Смоленске, Брянске и в Калуге местные союзы кооператоров тоже подключились к моей кампании. На заборах появлялись листовки, в создании которых я никакого участия не принимал — я даже не знал, кто их печатал и где их клеили. И денег, конечно, мы не платили: кому тогда это могло прийти в голову — тратить деньги на избирательную кампанию? Практически все было бесплатно: и выделение залов для выступлений, и время на радио и телевидении.

Мы тратили деньги только на переезды и гостиницы, в которых меня селили в самые лучшие номера с какой-то непонятной скидкой, узнав, что я кандидат в народные депутаты СССР. Мы активно перемещались на машинах, и, покрывая огромную территорию трех областей, я иногда встречался с избирателями по шесть-восемь раз в день.

Иллюстрацией этих встреч может послужить один из эпизодов. Однажды в городе Кирове Калужской области я попал на чугунолитейный завод, прямо на их местное партийное собрание. Зал был полон рабочих, в основном женщин. Причем все они от грязи и сажи выглядели абсолютно как негритянки: черные лица, черные руки, черная одежда…

Там было очень тяжелое производство: они вручную выливали в формы расплавленный чугун и изготавливали ванны для обычных квартир. А потом так же вручную зачищали напильниками оставшиеся после литья дефекты. И вот эти черные женщины крыли матом секретаря парторганизации за то, что им урезали норму выдачи мыла: раньше выдавали один кусок мыла раз в две недели, а теперь — один раз в месяц…

Казалось, вот-вот начнется драка, работницы кинутся и разорвут секретаря на части. Мы сидели незамеченными в последнем ряду, я, как назло, был в свежей выглаженной рубашке, а рядом секретарь горкома — чисто выбритый и в светлом костюме. Оценив обстановку, мой сопровождающий предложил шепотом тихо встать и удалиться от греха подальше. Взял меня за руку и потянул к выходу.

Но, вместо того чтобы уйти, я громко выкрикнул из-за спин собравшихся:

— Я знаю, где ваше мыло!

Несчастные, злобные женщины обернулись, увидели меня в чистой рубашке и закричали:

— Это кто там такой чистенький нашелся! Наверно, из райкома. Моются нашим мылом… А ну давай, иди сюда!

И на авансцене я сказал:

— Вы ошибаетесь! Я не из райкома! Я ваш кандидат в народные депутаты СССР Артем Тарасов!

Зал умолк. Это было уже не первое мое выступление, и с каждым разом я все лучше и ярче представлял, о чем надо говорить, что хотят слышать люди и во что они хотят верить.

Чтобы понять, почему мы так бедно живем, я начал с рассказа о письме, которое получил от ткачихи с одной из ткацких фабрик округа. Она писала примерно следующее:

«Артем Михайлович, я вас просто ненавижу! Вы, кооператоры, получаете тысячи рублей в месяц. А я, простая ткачиха, честно работаю, и не меньше, а может быть и больше, чем вы, но получаю зарплату всего 120 рублей в месяц. Разве это справедливо? Как мне на это прожить с двумя-то детьми без отца!»

Я ответил этой женщине на ее письмо:

«Уважаемая Антонина Петровна! Вы, как я узнал, в день производите двести метров ткани, по цене 100 рублей за метр! Итого за месяц больше чем на 460000 рублей продукции, если исключить выходные дни. Платят вам в день всего 4 рубля. Куда же деваются остальные деньги? Ну, пусть часть из них идет на содержание армии, на оплату сырья, заработную плату начальников и аппарата КПСС, пусть еще на налоги всякие и на оплату издержек производства, допустим, уходит целых 150 рублей в день!…»

— Вот я и хочу вас спросить, — обратился я к женщинам в зале, — куда деваются остальные деньги в день, по праву принадлежащие этой ткачихе?

В зале не раздалось ни единого звука. Все с напряжением меня слушали.

— Вашей продукцией являются чугунные ванны, которые за рубежом стоят на валюту по сто, а то и по двести долларов за штуку! Вы их выпускаете сотнями штук. Почему же вам платят копейки, которых не хватает на жизнь? Я отвечу вам на эти вопросы. Ваши законные деньги уходят в полное распоряжение центральной власти! И там они могут делать с ними все, что вздумается, совершенно безо всякой ответственности! Такая у нас система. Захочет министр оплатить поворот сибирских рек — пожалуйста, захочет построить никому не нужный БАМ — сколько угодно, оказать валютную помощь коммунистической партии на Кубе — нет вопросов! Так вот, пока вашими законно заработанными деньгами будут распоряжаться другие люди, не будет у нас ни мыла, ни сахара, ни колбасы!

Опять я вспомнил про колбасу, которая была совершенно «убийственной» темой.

— Вот я и предлагаю: освободить труд от государственной опеки! Тогда люди смогут заработать деньги. Появятся спрос и возможность производить нужные товары. Не будет никаких очередей! И никакого распределения дефицита.

В зале воцарилась абсолютная тишина, меня слушали с огромным интересом. А кончилось все тем, что женщины бросились меня обнимать:

— Родненький ты наш, мы всю свою родню, всех знакомых поднимем за тебя голосовать, ты только победи на выборах. Одна только надежда!

Я ушел весь в черных пятнах от их объятий, но сияющий от успеха. Это было по-настоящему здорово…

В целом моя предвыборная кампания не была бы такой успешной, если бы я неожиданно не встретился в Москве с доктором наук профессором Кедровым. Когда речь зашла о выборах, профессор предложил:

— Артем Михайлович, давайте я расскажу вам, как должно быть устроено наше государство, чтобы людям жилось хорошо. Это может стать вашей предвыборной платформой, и тогда вы сразу обретете ясную государственную позицию…

До сих пор я вспоминаю рассказ профессора Кедрова. Он нарисовал мне простую и понятную картину устройства общества, которая до сих пор нигде не внедрена. У нас в России мы несколько раз имели шанс ею воспользоваться, когда менялась власть на Горбачева, на Ельцина и на Путина. Я каждый раз пытался донести это предложение до властных структур, но меня никто не слышал и не хотел услышать.

Ну что же, все равно программа профессора Кедрова обеспечила мне действительно сильную позицию на всех выборах, в которых я участвовал. Развивая ее и придавая ей современное звучание, я был абсолютно недосягаем для конкурентов. Потому что не просто критиковал, а говорил о конкретной системе, которая могла бы заменить существующую власть как на местах, так и в самом центре.

Профессор был математиком, поэтому излагал все с позиции своих знаний и специальности:

— Любая задача, если ее рассмотреть на системном уровне, представляет собой дерево, где каждая веточка — направление, в сумме с другими дающая решение основной задачи, которая есть ствол этого дерева. В Конституции Советского Союза записано, что главная задача нашего государства — удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей советского гражданина. Значит, надо построить государство так, чтобы оно работало на выполнение этой главной задачи. И если выстроить систему управления соответствующим образом, несмотря на человеческий фактор, несмотря ни на какие трудности, задача будет решаться автоматически.

Кедров считал, что наше государство было устроено прямо противоположным образом и работало против удовлетворения потребностей его граждан. Чего стоило, например, распределение бюджета. Сто пятьдесят министерств, комитетов и ведомств в конце года делили все деньги в стране. Причем каждое министерство требовало денег раза в два больше, чем требовалось. Когда выделялась немного урезанная сумма, она все равно была сильно завышена. Потом бюджет распределялся по отраслевым предприятиям, а они тоже на всякий случай завышали свой бюджет…

Когда к концу года лишние деньги накапливались, их нужно было срочно тратить, чтобы отчитаться. Если вы получили деньги и не израсходовали их в конце года, вам в следующий раз срежут бюджет. Надо истратить все до копейки!

Подобный бред происходил по всей стране — и все из-за глупого распределения бюджета и нерациональной структуры власти.

— Разве существующая система может работать на то, чтобы удовлетворять мои растущие потребности? — риторически спрашивал профессор Кедров и сам же отвечал: — Конечно, нет! Хотя потребностей у меня всего девять, как у любого человека, будь то у нас или за рубежом! Вот послушайте: мне надо, чтобы я был защищен, накормлен, одет, получил жилье, имел работу, чтобы кто-то заботился о моем здоровье, дали возможность получить образование, помогли бы мне со стариками и с детьми и предоставили время для отдыха. Вот и все мои потребности. Посчитайте сами, сколько получается, — девять!

Профессор смотрел на меня поверх очков.

— Так вот, поскольку мне от власти больше ничего не надо, она и должна быть так организована, чтобы обеспечивать все мои потребности. Тогда я буду ее содержать на отчисления от своих заработков и радоваться ее деятельности, — продолжал профессор. — Значит, у нас должно остаться всего — сколько? — девять министерств. Больше никому не надо. Какие? Министерство защиты граждан, в котором будут сосредоточены и оборона, и силовые структуры, и экология — все они работают на одну мою потребность и меня защищают! Министерство еды, которому нужно отдать и производство, и торговлю, и транспорт, и сельское хозяйство — все, что имеет отношение к моему питанию. Министерство товаров народного потребления — его задача создать условия для обеспечения меня всем необходимым — от трусов до автомобиля. Министерство жилья — это понятно? Мне нет никакого дела до производства строительных материалов, краски, цемента и прочего. Все это должно быть сосредоточено в одних руках — в министерстве жилья. Министерство работы, министерство охраны здоровья, министерство образования, министерство социальной помощи и министерство досуга! Я ничего не забыл? Кажется, нет.

Когда я начал излагать своим избирателям программу Кедрова, то стал выигрывать буквально каждое выступление. Стало ясно, что чем больше у меня будет встреч в округах, тем ближе я буду к победе. Я не только не обходил острых углов, но и выбирал из всех вопросов, поступающих из зала, самые грязные и самые каверзные. Слухи обо мне разлетелись повсеместно. Вокруг моей персоны была такая шумиха, которую можно сравнить с описанной в рассказе Марка Твена. Помните рассказ, где герой собрался стать губернатором штата?

Конкуренты обвиняли его бог знает в каких прегрешениях, а на одном митинге на кандидата набросилась орава детей разных цветов кожи и национальности с криками: «Папа, папа!..»

Следом за каждым моим успешным выступлением в местной прессе обычно появлялись разгромные статьи. В одной газете написали, что я похож на Гитлера, потому что сею смуту и пробуждаю воинственность в сознании народа. В другой — что я похитил стеклоочистители с машины своего соперника кандидата Николаева. Тогда это было грозное обвинение.

Как-то раз «простачок» председатель колхоза Николаев, который не стеснялся пользоваться недозволенными приемами, проколол колеса своей машины. На следующий день вышла газета с сенсационной информацией: агитационная команда Тарасова проколола шины автомобиля Николаева и тем самым сорвала его встречу с избирателями!

После очередного выпада в мой адрес к редактору газеты «Вечерний Смоленск» зашел Дима, мой представитель в городе, и в сердцах сказал, что ему, редактору, и его детям потом будет очень стыдно за те гадости, которые он публикует о Тарасове. Редактор не замедлил сообщить читателям, что агитаторы Тарасова угрожают ему и его сыну расправой. А на следующий день после его выступления сын редактора был жесточайшим образом избит в подъезде собственного дома и попал в реанимацию. Это было уже серьезно. Так работал на мою дискредитацию местный КГБ. Совершенно ясно, кому была выгодна эта провокация: спровоцировав редактора на публикацию заведомой клеветы, органы для большей убедительности избили его сына.

Людям, которые помогали мне, тоже приходилось несладко.

К примеру, в смоленском театре тогда шла очень смешная абсурдистская пьеса о том, как по указанию партии и правительства передовики перестройки ринулись насильно приватизировать совхозы и переводить их в частные сельские хозяйства и фермы. Но морально устойчивые работники сельского хозяйства ушли в подполье бороться за то, чтобы остаться совхозами.

После спектакля режиссер-постановщик взял на себя смелость и разрешил мне выступить с речью перед зрителями прямо со сцены. Тема моего выступления оказалась настолько созвучной с иронией самой пьесы, что люди ушли с убеждением голосовать только за меня.

На следующий день уволили с работы режиссера и эту пьесу сняли из репертуара театра.

Летчики смоленского вертолетного отряда, проявив инициативу, разбросали над сельскими районами мои листовки. Как в военное время. Это была первая подобная акция со времен Отечественной войны. Ребят, конечно, лишили летных удостоверений и работы. За нарушения маршрута следования… И так повсюду и со всеми, кто пытался мне помогать.

От чисто физических действий, например, со стороны КГБ меня спасало только то, что среди высшего руководства, как ни странно, нашлись люди, которые положительно отреагировали на мою историю. Меня поддержал бывший глава КГБ Чебриков, который в тот момент, к несчастью, был уже заменен Крючковым. В одной региональной газете написали, что член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев высказался в поддержку Тарасова, потому что у него самого сын-кооператор. И это была правда.

И пронесся слух о Лигачеве и Тарасове.

На каждой встрече мне обязательно задавали примерно такие вопросы:

«Какую зарплату получает сын Лигачева в вашем кооперативе? Какие родственные отношения связывают вас с Лигачевым? А правда, что сын Лигачева женат на вашей родственнице?» Подобные записки преследовали меня. Чтобы не допустить меня к победе на выборах, их посылали специально подготовленные люди, присутствовавшие на моих выступлениях.

Узнавали мой маршрут, ну, предположим, я еду в Вязьму. Туда направлялся специальный человек из горкома и самовольно изменял время встречи, например переносил на более ранний час. Получалось, что мы приезжали на два часа позже, чем указано в объявлении, и уже никого не заставали. Народ расходился по домам.

Было множество незабываемых встреч и эпизодов в той предвыборной кампании. Впервые в послереволюционной истории СССР мы действительно вели настоящую пропагандистскую работу не по указу власти, а вопреки ее воле. Мы выступали прямо у ворот заводов и фабрик, когда народ выходил со смены, поскольку внутрь предприятий нас под разными предлогами не пускали. Я ощущал себя в тот момент первым революционером или декабристом и понимал, что за это романтическое и упоительное чувство и за веру можно было пойти на плаху.

Один из эпизодов, который всплывает сейчас в памяти, произошел в Брянске. В городском парке была намечена встреча с избирателями, которую поддержала местная организация партии «зеленых». Они предложили мне выступить с открытой сцены в парке, а сами обещали собрать народ и развесить объявления о встрече по дворам. Они предрекали большое количество народа и обязательный скандал.

— Вы только не волнуйтесь! У нас с местной властью всегда скандал. Это нормально, будет способствовать вашей популярности.

Действительно, к назначенному времени, несмотря на то что лил дождь, на открытой площадке парка собралось более тысячи человек. В репродукторах по обеим сторонам сцены играла музыка. Мне давно уже было пора начинать выступление, но, во-первых, отсутствовал микрофон, а во-вторых, динамики просто надрывались вальсами и маршами советских композиторов и никто не мог их выключить. Дело в том, что пульт находился в специальной комнатке за сценой, в которой забаррикадировался служащий парка, получивший строгое распоряжение не давать Тарасову выступать на сцене, поступившее от самого директора парка.

Когда попытки взлома обитой железом двери этой комнаты оказались тщетными, на сцену выбежал представитель партии «зеленых» Брянска и закричал:

— Мы не допустим произвола властей! Нам не дают встретиться с нашим кандидатом! НА ОБКОМ!

Казалось, собравшаяся толпа только этого призыва и ждала. Все, как по команде, развернулись и направились к выходу из парка, чтобы пикетировать обком коммунистической партии.

Не отдавая себе отчета в своих действиях, я выскочил на сцену и закричал:

— Остановитесь! Мне не надо микрофона! Я буду выступать без него!

Все остановились. На сцену поднялись двое молодых ребят, залезли под потолок сцены, сорвали оба динамика, бросив их на пол под бурные аплодисменты публики. И я стал выступать, форсируя голос, который звучал на весь парк.

А на следующий день в местных газетах появилась заметка о том, как Тарасов остановил в парке негодующую толпу, готовую идти и громить обком партии.

В то время еще не было даже понятия «рейтинг», и слова такого, пожалуй, никто в СССР не употреблял, но смысл этого был понятен в ЦК КПСС. Там все больше и больше нервничали, наблюдая за тем, как шансы на победу в выборах у меня с каждым днем росли. Это порождало все более строгие указания о недопущении меня во власть, которые по фельдъегерской почте рассылались руководителям районов и городов.

Когда подсчитали голоса, отданные за претендентов в первом туре, отрыв от остальных претендентов у меня и у председателя колхоза Николаева был настолько велик, что объявить о победе кого-то иного у администрации округа не хватило смелости и духу. Проиграли и генерал и космонавт.

За меня проголосовала основная масса населения крупных городов — Смоленска, Брянска и Калуги, но в сельских районах я очень сильно уступил Николаеву. Я вначале не мог понять, почему так получалось. Но потом мы во всем разобрались.

Если в городах еще не существовало системы подтасовки голосов на выборах с использованием административного ресурса, то в сельских районах все было легче. Поскольку Николаев был членом обкома партии, всем колхозам и совхозам была спущена директива: обеспечить его победу. Мы узнали, что в сельсоветах рядом с урной для голосования стояли представители руководства. Иногда и сам председатель колхоза, который проводил примерно такую беседу с голосовавшими гражданами прямо на участках в день выборов.

— Ну что, бабка Нюра, — говорил председатель крестьянке. — Если за Николаева проголосуешь, все будет нормально. Он наш, колхозный парень. А если за другого, комбикорма в этом году не получишь! Думай сама. Я не агитирую.

Когда стало ясно, что я все же прошел во второй тур выборов, передача «Взгляд» решила сделать сюжет обо мне как о кандидате в депутаты. Чтобы соблюсти паритет, взяли интервью и у Николаева. И вот опять, во второй раз, я попал в прямой эфир.

Не думая о последствиях, я откровенно рассказал обо всех нарушениях, которые были в первом туре выборов на местах. Такого в прямом эфире в то время советский народ никогда не слышал. Может быть, закрывшись на кухнях, люди и говорили о манипуляциях власти, оглядываясь то на холодильник, то на висевший репродуктор, но только шепотом. А я выдал громко, на весь эфир.

Я рассказал об информации, поступившей из сумасшедшего дома Брянской области, где все до одного триста пациентов проголосовали против меня. Директриса дома сама заполнила бюллетени и помогла пациентам опустить их в урну для голосования. Пациентка с диагнозом «шизофрения» написала мне недовольное письмо: у нее отняли бюллетень и вычеркнули мою фамилию. А Тарасов, писала мне эта больная женщина, «вполне нормальный человек, я слышала его по радио…».

Накануне дня голосования мы узнали, что в одну из школ Брянска каждый день насильно привозят на автобусах людей с разных предприятий и читают им лекцию на актуальнейшую тему: «Почему нельзя голосовать за Тарасова».

Мы поехали туда, тихонько вошли в зал и сели на последний ряд. Лектор, заместитель председателя брянского управления КГБ, говорил следующее:

— Тарасов — это представитель бандитских кругов, бывший спекулянт, теневик, миллионер, окружил себя вооруженной охраной и бандитами, которые никого к нему не допускают. Этот человек очень опасен, и, если он придет в ваш коллектив, я вам не советую с ним встречаться. Вы имеете все права отказать ему во встрече с работниками. Он антисоветчик, он тащит нас в капиталистический мир, где безработица, голод, негры, убийства и вообще сплошной криминал…

Для большей убедительности торжественно зачитывалось секретное письмо No СС-360, где ЦК КПСС указывал на недопустимость выбора в народные депутаты СССР Тарасова A.M. и призывал все партийные и профсоюзные органы проводить агитационную работу против меня на местах.

Лектор из КГБ, видимо, не знал меня в лицо, поскольку смотрел на меня спокойно, никак не выделяя из аудитории. Или он просто не мог предположить, что я приду на его лекцию, и счел меня человеком, похожим на кандидата Тарасова.

В самой середине лекции после прочтения письма ЦК КПСС я не выдержал, встал и, пройдя через весь зал, вышел прямо на сцену.

— Вы что, товарищ? — спросил меня лектор. — Вам что-нибудь нужно?

— Я — ваш кандидат в народные депутаты Артем Тарасов, — ответил я.

И тут произошла совершенно невероятная вещь: народ вскочил с мест и как по команде бросился к выходу. Люди были настолько запуганы, что боялись находиться рядом со мной в одном зале! Они давили друг друга, чтобы поскорее выбраться на улицу…

Горбачев сам тогда уже сильно боялся гласности, которую провозгласил. К этому времени появились первые выступления против него, и моментально выпустили закон, запрещающий публичную дискредитацию представителей власти. Если бы я просто рассказал эту историю по телевидению, меня могли бы обвинить в дискредитации и снять с выборов. Но не говорить об этом я не мог. Поэтому я нашел дипломатичный способ изложить случившееся и прямо с экрана обратился к председателю КГБ с таким заявлением:

«Поскольку ваш представитель, выступая с явной ложью против одного из кандидатов в народные депутаты, публично дискредитирует органы КГБ, а значит, органы власти, он по закону подлежит немедленному аресту. Товарищ Крючков, прошу вас принять меры и сообщить мне об этом».

Программу «Взгляд» вел журналист Мукусев. После эфира он схватился за голову руками, ужасно разволновался и сказал, что «Взгляд» теперь точно закроют…

«Взгляд», слава богу, никто не закрыл, а вот я впервые обнаружил за собой «наружку». Потом за мной уже следили повсюду и ночью, и днем. Зато мое выступление произвело сильное впечатление на зрителей, и, когда я снова приехал в Брянск, мне для выступления тут же распахнули двери центрального Дворца культуры, хотя раньше ограничивались гораздо менее престижными площадками.

В тот день в Брянске ко мне подошла незнакомая женщина и передала пачку бюллетеней первого тура голосования. Во всех бюллетенях голосовали за меня. Предстоял второй тур, и меня, естественно, заинтересовало, как к ней попали бюллетени проголосовавших за меня в первом туре избирателей. Разве они могли оказаться у кого-либо в руках? Они должны были находиться в хранилище окружной избирательной комиссии, подсчитанными и опечатанными.

— Артем Михайлович, я смогла украдкой их достать из мешков с бюллетенями, которые жгли на костре. Там все бюллетени были за вас. Их сжигали ночью после голосования, прямо во дворе нашего дома, который напротив районной избирательной комиссии, — сказала женщина.

Вот это да! Еще не были изобретены изощренные методы подтасовки результатов выборов, которые применяются сегодня. И поступали просто: высыпали все бюллетени за того кандидата, который не должен был победить, уничтожали их, а затем засыпали нужные, которые сами же и готовили. На случай пересчета количество проголосовавших граждан по участкам совпадало с точностью до одного человека.

Я взял бюллетени, которые не успели сжечь, вернулся в Москву и снова попытался попасть на передачу «Взгляд». Программу вел Влад Листьев. Я его вызвал прямо из студии во время эфира и попросил несколько секунд, чтобы показать вещественные доказательства фальсификации выборов. Но на телевидении еще не утихли страсти после моего скандального обращения к председателю КГБ, Мукусева действительно вызывали куда-то с объяснениями, и Влад мне отказал…

Впоследствии мы вспоминали с ним об этом случае, уже в 1995 году, когда Влад Листьев был в зените славы и только что стал генеральным директором Центрального телевидения. Мы разговорились в вестибюле банка «Столичный» после встречи Влада с банкирами. Это было, по-моему, в двадцатых числах февраля. За девять дней до убийства Листьева в подъезде собственного дома двумя выстрелами в спину. Вот такая судьба…

А тогда, в 1989 году, второй тур выборов выиграл член обкома компартии Калужской области, председатель отстающего колхоза Николаев. А я, победив с огромным преимуществом в Брянске (70 процентов), в Смоленске и Калуге, суммарно проиграл выборы из-за подтасовки результатов в районах.

Странным образом, но после поражения у меня осталось прекрасное чувство удовлетворения. Мне довелось впервые самому испытать, что такое быть публичным политиком: я срывал аплодисменты, самозабвенно рассказывал, как можно изменить страну, отвечал на вопросы и получал колоссальный заряд энергии после каждого выступления. Наверное, это свойство моего организма.

Конечно, мне явно не хватало опыта и знания азов политической борьбы. Как-то раз ко мне подошел человек и представился имиджмейкером из Германии. Сейчас это одна из самых популярных профессий в России, а в то время никто не знал, что это такое. Он познакомил меня с тремя основными способами предвыборной борьбы: позитивным, негативным и самым действенным — негативно-позитивным.

Выяснилось, что я пользовался только первым способом, а позитивная борьба далеко не самая эффективная. Людям гораздо интереснее, когда кандидат находится в оппозиции к своим соперникам и постоянно против кого-то выступает. При этом совершенно необязательно говорить о себе и своих взглядах, надо методично уничтожать противника, показывая людям, насколько вы его превосходите. Он также рассказал мне о «черном пиаре», что произвело на меня неизгладимое впечатление. Я понял наконец, зачем соперники пытались меня так унижать и обманывали людей. Это было частью предвыборной технологии. К сожалению, было уже поздно что-либо менять в тактике борьбы.

Я действительно тогда совершенно не интересовался выступлениями конкурентов и не упоминал о них на своих встречах с избирателями, хотя тот же Николаев постоянно стегал меня как кооператора. Эти грамотные советы мне в конечном счете помогли, но уже на других выборах.

Во время же той, первой кампании только официально было зарегистрировано сто пятьдесят нарушений закона. Мои интересы пытался отстаивать в Верховном Совете известный русский богатырь, депутат Дикуль. На съезде народных депутатов он прямо из зала обратился к Горбачеву и потребовал проверить все нарушения закона. Проверку поручили провести председателю Центральной избирательной комиссии Гидаспову, и он сделал такое заключение. К сожалению, нарушения имели место, но не могли существенно повлиять на результаты голосования. Так как их было всего сто пятьдесят, а участков на территории несколько тысяч. Так Николаев стал народным депутатом СССР, а я — нет…

Кстати, много позже я как-то встретил первого секретаря брянского обкома КПСС. Того самого, с которым был в ложе стадиона на футболе. Я подошел к нему и говорю:

— Зачем вы сфальсифицировали выборы?

На что он, не возражая, ответил:

— А что же ты ко мне не пришел тогда? Выступал где-то, по деревням мотался. Мы бы с тобой посидели в кабинете, выпили водочки, поговорили, может, я бы и склонился на твою сторону. Ведь мужик ты умный, понимающий… Николаев — он ведь из райкомов и обкомов не вылезал. Вот где надо было агитацию проводить! А ты все на людях. Глупо.

К осени 89-го года я был отстранен от своего бизнеса, на мне висели огромные долги и около 50-60 арбитражных исков. Часть исков мы закрыли за счет экспорта тоссола из Могилева, отдав долг компьютерами. Но это была капля в море — и в любой момент меня могли и посадить в тюрьму, и даже подвести под расстрел.

Тем не менее меня избрали в конце лета вице-президентом Союза кооператоров СССР, и я активно работал в союзе. Мы очень близко сошлись тогда с академиком Тихоновым. Союз кооператоров превратился в творческую лабораторию, там собиралось огромное количество людей. Кооператоры приходили со своими проблемами, и мы помогали их решать. К нам стекался огромный поток информации, поэтому учрежденная нами газета «Коммерсантъ» была нарасхват: весь тираж с первых же дней раскупался, и шла активная на нее подписка…

А в октябре произошло примечательное событие — первая за семидесятилетнюю историю Советского Союза забастовка шахтеров в Воркуте. Люди еще как-то мирились с тем, что в магазинах пропали мыло, мясо и все остальные продукты, но исчезновение сигарет в Воркуте повергло всех в ужас, и шахтеры забастовали. Причем одним из требований забастовочного комитета было запретить кооперативы, которые, по их мнению, были виноваты во всем. Эту дезинформацию шахтерам, видимо, очень искусно подкинули идеологи из ЦК КПСС. Создавали «образ врага».

Тихонов тогда предложил:

— Артем Михайлович, нам надо срочно реагировать! Надо поехать в Воркуту и поговорить с шахтерами.

Реализуя план, мы сначала прилетели в город Сыктывкар, столицу Республики Коми, встретились с секретарем обкома партии Юрием Спиридоновым и предложили ему очень интересный проект: выступить с инициативой и объявить Республику Коми зоной свободной кооперации.

Коми мы выбрали потому, что это был богатый регион и нам не понадобилось бы ни копейки из государственного бюджета. Только за счет грамотного освоения ресурсов мы готовы были построить Гонконг в Коми за несколько лет. Предложение тогда было достаточно обоснованным. Я заплатил собственные, и немалые, деньги, чтобы немецкие экономисты сделали нам обоснование проекта. Спиридонову он очень понравился, и, воодушевленные, мы поехали на север республики, к шахтерам в Воркуту.

Там мы, естественно, спустились в Воргашорскую шахту и выступили сначала на митинге прямо в забое, а потом во Дворце культуры. Объяснили шахтерам, что не кооператоры виноваты в их бедах, а разрушенная система планового хозяйства. Ее нужно срочно восстановить, что уже практически невозможно, или заменить рыночной экономикой. Тогда на каждом углу будут сигареты и колбаса. Тихонов призвал шахтеров прекратить забастовку, начать работу и заменить политические требования — смены власти в Воркуте — на экономические — поддержать нашу идею о зоне свободной кооперации и частной собственности в Коми.

В то время общественность еще избегала слова «рынок», которое носило позорный, криминальный оттенок. Но люди нас поняли, и стачечный комитет подписал с нами протокол о том, что больше не имеет претензий к кооператорам. В нем говорилось, что шахтеров просто обманула администрация, которая пыталась сконцентрировать внимание забастовщиков на вымышленных врагах, что шахтеры устанавливают с кооператорами тесный контакт и готовы поддержать идею создания свободной экономической зоны в Республике Коми…

В тот же день нас призвали в воркутинский горком партии. Секретарь горкома выглядел очень довольным и веселым, но в его кабинете сидел еще один человек. Когда он говорил, шевелились только губы, а глаза, не моргая, смотрели в сторону — ну просто не лицо, а маска! Никаких признаков наличия мускулов и каких-либо эмоций.

Эта маска, обращаясь ко мне, сказала:

— Вы подняли шахтеров на забастовку и будете за это отвечать!

— Кто это, мы? — удивился я. — Да кто вы такой, чтобы мне угрожать? Я вице-президент Союза кооператоров СССР, а Владимир Александрович Тихонов — президент, академик и, между прочим, депутат Верховного Совета СССР!

— Да, у Тихонова есть иммунитет. Пока… А тебя нужно арестовать.

— Ну ты и наглец, приятель! — заявил я незнакомцу тоже на «ты». — Меня многие хотели арестовать, но пока не удалось, руки коротки!

Я и понятия не имел, с кем тогда разговаривал. Обстановку разрядил секретарь горкома, предложив чаю. Возмущенный поведением этого типа, я вышел в приемную, оставив Тихонова в кабинете пить чай.

Только в поезде, обратно по дороге в Сыктывкар, Тихонов сказал мне, что я разговаривал с заместителем генерального прокурора СССР Батурлиным, специально направленным по приказу Горбачева в Воркуту из Москвы на подавление забастовки. Одно его личное распоряжение, и мой арест был бы неминуем. Оставшись в кабинете, Тихонов с трудом спас меня от ордера воркутинской прокуратуры на мой немедленный арест, который собирался тут же выписать Батурлин.

«Чему так радовался секретарь горкома?» — думал я в купе поезда и не находил ответа. Возможность оказаться в воркутинской тюрьме, которая чудом меня миновала, все еще казалась мне нереальной, и я не придал этому большого значения.

Вернувшись в Сыктывкар, мы поняли, что произошло нечто серьезное.

Увидев нас, Спиридонов пришел в ярость и закричал, обращаясь непосредственно ко мне:

— Чтобы ноги вашей больше не было на территории Коми, чтобы вы и думать забыли про всякие там свободные зоны! Уезжайте немедленно, иначе я приму самые жесткие меры!

Нападать на Тихонова было неудобно, все же депутат Верховного Совета СССР, убеленный сединами академик, поэтому все шишки посыпались на меня. Спиридонов поносил меня публично на заседании руководства Республики Коми в обкоме партии, куда мы пришли поблагодарить его за оказанное содействие.

После такого приема мы спешно уехали в Москву. Тихонов нервничал, но сам не мог понять, что же произошло.

Все выяснилось только спустя некоторое время. Оказывается, секретарь воркутинского горкома партии вместе с заместителем генерального прокурора СССР Батурлиным безуспешно пытались остановить забастовку шахтеров. Еще немного времени, и на них бы обрушился гнев ЦК КПСС, грозивший отставкой и понижением в должности. И в этот момент как раз приехали мы с Тихоновым. Довольный секретарь горкома сразу же после нашего отъезда отправил в ЦК КПСС сообщение, дескать, забастовка была остановлена, но приехали Тихонов и Тарасов и вновь спровоцировали ее продолжение. Извините, дескать, не наша вина.

Горбачев тут же сам позвонил Спиридонову в Коми и пятнадцать минут, не давая слова вставить, обливал того грязью и сыпал всяческими оскорблениями. Грозил страшными карами за то, что Спиридонов позволил нам встретиться с шахтерами. И вот буквально через полчаса после окончания этого телефонного разговора появляемся мы с Тихоновым, как говорится, в белых рубашках. Реакция Спиридонова становилась вполне понятной и объяснимой.

По возвращении в Москву вопрос о моем аресте был сразу поставлен в Генеральной прокуратуре. Но, поскольку оставались уже считанные недели до первых арбитражей, в прокуратуре, как я узнал позже, никаких действий против меня решили не предпринимать. Все равно, по их мнению, меня ожидала тюрьма после решения арбитража о долгах кооператива «Техника». «Тогда и посадим», — подумали там.

С академиком Тихоновым решено было разобраться прямо на Политбюро ЦК КПСС. Эту историю позже рассказал мне член тогдашнего Политбюро Александр Яковлев. Вопрос докладывал премьер-министр СССР Николай Рыжков. Он предложил исключить из членов КПСС академика Тихонова, который тем самым терял возможность оставаться народным депутатом СССР, так как прошел на выборах по спискам Академии наук. После исключения из партии Академия наук должна была лишить Тихонова звания академика как подстрекателя к противоправным действиям против власти.

После Рыжкова выступил председатель КГБ Крючков. Он зачитал выдержки из речи Тихонова перед шахтерами, в которой Владимир Александрович якобы призывал всех к продолжению забастовки. Самые страшные призывы, чуть ли не к прямому свержению Горбачева, приписывались мне, поскольку я тоже выступал перед шахтерами. Это были главные доказательства того, что прекращенную забастовку вновь спровоцировали Тихонов и Тарасов.

Горбачев чувствовал себя неудобно, волновался, но сказал:

— Вопрос ясен, есть еще желающие выступить или ставим на голосование?

Чем бы закончилось это голосование, всем было понятно заранее. Но в самый решающий момент слово взял Александр Николаевич Яковлев и поинтересовался, когда и кем были застенографированы выступления Тихонова и Тарасова в воркутинской шахте. Оказалось, что в руках Крючкова не стенограмма, а всего лишь интерпретация наших слов, причем нами не подписанная, а значит, не имеющая документального подтверждения. Магнитофонной записи наших выступлений, которыми поинтересовался Яковлев, также не существовало.

Не ожидавший такого поворота событий, Горбачев, как всегда, моментально решил уйти в кусты и произнес:

— Что же это получается, товарищи, почему вы неподготовленные вопросы выносите на Политбюро?

Вопрос был снят с повестки дня, как неподготовленный. Я потом только выяснил, что Александр Яковлев и Владимир Тихонов были друзьями еще со студенческой скамьи.

Через много лет после описанных выше событий я оказался в гостях у Александра Яковлева, бывшего тогда директором ОРТ. Мы сидели на кухне за чашкой чая, и я спросил: «Что же все-таки за человек Михаил Сергеевич Горбачев?» И Яковлев для иллюстрации поведал мне одну историю, которая не требовала комментариев.

Став президентом СССР, Горбачев вызвал Яковлева и сообщил, что хочет назначить его своим вице-президентом. Яковлев отказался. Горбачев вызвал его во второй раз — опять отказ. В третий — та же реакция. В конце концов, обвинив Яковлева в том, что он не поддерживает перестройку и боится ответственности, Михаил Сергеевич добился его согласия.

Александр Николаевич срочно написал текст своего доклада в качестве вице-президента, потому что утверждать его кандидатуру должен был съезд народных депутатов. Наступил назначенный день съезда. Горбачев объявил, что хочет представить всей стране и съезду кандидатуру вице-президента Советского Союза и дать ему слово для выступления.

Яковлев сидел вдалеке от президиума съезда, поэтому при этих словах он поднялся с места, вышел в проход и направился к трибуне. Но когда до ступенек, ведущих на сцену, оставалось метров десять, Горбачев вдруг объявил:

— Слово для выступления предоставляется кандидату в вице-президенты СССР товарищу Геннадию Ивановичу Янаеву!

Александр Николаевич так и застыл на месте, не зная, что делать. Делегаты съезда единодушно хлопали Янаеву, который, обогнув Яковлева, прошел на сцену и встал на трибуне. Пришлось задом пятиться на свое место в зале.

— У меня до сих пор хранится экземпляр этого доклада! — сказал Яковлев и продолжил: — А потом, конечно, я его спросил: Михаил Сергеевич, как же это так? Четыре раза ты меня уговаривал согласиться на эту должность, а потом, не предупредив, так подставил перед съездом! Зачем это тебе было надо?

Горбачев не моргнув глазом ответил, что это не он, а Политбюро в последний момент отказалось поддержать кандидатуру Яковлева, а он замотался и не успел его предупредить. Смех, да и только! Но таков уж он был по своей натуре, наш Михаил Сергеевич Горбачев.

Мои встречи с шахтерами в Воркуте и со Спиридоновым в Сыктывкаре имели неожиданное продолжение.

Оказалось, что одного из депутатов Верховного Совета СССР, как раз от Республики Коми, назначили на работу в правительство СССР, и, таким образом, в ноябре 1989 года были объявлены дополнительные выборы на эту депутатскую вакансию. Шахтеры, помнившие наш приезд к ним и возмущенные его лживой трактовкой в прессе, выдвинули меня кандидатом в народные депутаты СССР от Республики Коми. Мне предстояло срочно выехать в город Ухту для встречи с избирателями.

После консультации с академиком Тихоновым, когда он твердо посоветовал мне ехать туда немедленно, я собрал вещи и вновь отправился в Республику Коми. Ухтинские шахтеры встречали меня на вокзале с оркестром, местные газеты взорвались сообщением о моем приезде. Эту новость объявили по Центральному телевидению и по радио. Были запланированы многочисленные встречи с избирателями в Ухте, Воркуте и Сыктывкаре, и я понимал, что шансы мои победить были очень высоки. Я обладал нерастраченным опытом борьбы в Смоленском округе, знал уже теорию и практику участия в выборных баталиях, у меня были прекрасные экономическая и политическая платформы и огромная поддержка по всей стране, как у популярного публичного человека.

Приехав в Ухту, я по ходу узнал, что главным моим соперником на выборах стал первый секретарь коммунистической партии республики Юрий Спиридонов, тот самый, который запретил мне появляться на территории Коми! Это был убийственный поворот судьбы!

В гостинице меня ждала конфиденциальная бумага. Это было лаконичное письмо, подписанное самим Спиридоновым, который приглашал к нему на встречу в Сыктывкар завтра в одиннадцать часов утра.

Мне вспомнился разговор с партийным секретарем из Брянска: «… посидели бы в кабинете, выпили водочки, поговорили…», и я решил к Спиридонову поехать. Поезд до Сыктывкара был ночью, поэтому утром ровно в назначенное время я поднялся на второй этаж и вошел в приемную первого секретаря Ю.А. Спиридонова.

Юрий Алексеевич начал разговор с извинений. Он рассказал про звонок Горбачева и какими словами тот его крыл за наше посещение республики, про его шоковое состояние и невозможность что-либо возразить. Он вдруг заявил, что ему после этого было ужасно стыдно за слова, которые были сказаны им в мой адрес, ему и сейчас стыдно, и он просит меня его простить.

Потом он перешел к теме выборов и сообщил, что, по его прогнозу, я, скорее всего, одержу на этих выборах победу. Время такое, что власти больше не доверяют, шахтеры только что приостановили забастовку, их поддерживало все население Коми, а я — выдвиженец от них, следовательно, мои шансы намного выше, чем его собственные.

— Согласись, что для тебя эти выборы — занимательная игра. Может быть, просто желание доказать себе, на что ты способен, — говорил Спиридонов. — А для меня это важнейшее условие продолжения моей жизни. Если я не стану депутатом СССР, тогда меня сместят с моего поста. Ты же понимаешь, что по национальности я не принадлежу к угорским народам. Поэтому в случае проигрыша я лишусь всего, что имею, и мне придется даже уехать из республики. Для меня это означает крах всей моей жизни и карьеры.

Поворот разговора оказался для меня неожиданным. До встречи со Спиридоновым я был настроен агрессивно и готовился к борьбе.

— В общем, я прошу тебя снять свою кандидатуру и в этих выборах не участвовать, — продолжал Спиридонов. — Если ты согласишься на мои условия, я обещаю тебе вернуться к прежним идеям о свободной зоне кооперации в Коми. Я тогда буду недосягаем даже для Горбачева и смогу свободно вам помогать. Вот и все, что я хотел сказать. Решение принимать тебе самому. Я тебя не тороплю, иди и подумай. Еще раз извини, если что не так.

Понятно, что Спиридонов предложил мне джентльменское соглашение. Я еще раз обдумал состоявшийся разговор. Итак, я уступаю ему дорогу, он становится депутатом Верховного Совета, автоматически остается первым секретарем обкома КПСС и осуществляет нашу идею свободной экономической зоны в Коми, которую искренне поддерживает. Никаких угроз, запретов и ультиматумов при этом с его стороны не прозвучало, разговор был дружеским и предельно откровенным.

Уже в гостинице перед моим мысленным взором предстала огромная, совершенно необъятная территория Республики Коми, размером почти с Францию, которую мне предстояло исколесить в сумасшедшие декабрьские морозы, агитировать, бороться, отвечать на вопросы. А ведь Спиридонов был там главой уже много лет. И, каким бы он ни был благородным человеком, исключить активные провокации с разных сторон от его сторонников на местах было невозможно. Я мог запросто не выжить в этой ситуации, и где-нибудь нашли бы мой замерзший труп.

На самом деле меня в то время больше всего интересовали цели кооперативного движения, а не политика как таковая. Возможность работать на этой богатой земле без запретов и контроля со стороны коммунистической власти, свободно трудиться и добиваться результатов, строить процветающую жизнь была более привлекательной, чем сомнительная победа на выборах. В случае моего согласия все это нам обещали, а в том, что Спиридонов победит любого из местных кандидатов, сомнений не было.

И я сделал выбор. Поскольку нельзя было отменить встречу с избирателями, мне пришлось снова поехать в Ухту и выступить там со своей предвыборной платформой. Потом поблагодарить всех за доверие и в завершение выступления снять публично свою кандидатуру в пользу Спиридонова, рассказав о нашей идее свободной экономической зоны, поддержанной им.

Юрий Спиридонов стал депутатом Верховного Совета СССР, а впоследствии и президентом Республики Коми в составе России. Идея свободной зоны кооперации так и не была реализована по некоторым объективным причинам: в связи с моей эмиграцией, смертью академика Тихонова и развалом Советского Союза.

Глава 18. ЕЩЕ РАЗ ПРО ЭТО

Выборы в народные депутаты РСФСР я наконец с блеском выиграл от Тимирязевского района Москвы. Предвыборная гонка в начале 90-го года пролетела для меня легко и незаметно. Правительство Горбачева успешно создавало образ врага общества в лице кооперации, а мы в Союзе кооператоров СССР стойко отражали нападки со стороны власти. В Моссовете за либеральное отношение к кооператорам с курирования кооперативной деятельности сняли Юрия Михайловича Лужкова и передали этот участок чиновнику по фамилии Жаров, который сразу же заявил, что надо разогнать половину всех зарегистрированных в Москве кооперативов, от которых только беды и неприятности.

Именно Жаров сыграл ключевую роль в том, что я стал народным депутатом РСФСР. Решение о моем выдвижении в кандидаты на выборах по Тимирязевскому округу Москвы было продиктовано единственной целью: не дать Жарову победить! Ведь именно он стал основным моим соперником на выборах по этому округу.

Выступления мои перед избирателями я всегда заканчивал этим признанием.

— Вы можете не голосовать за меня, — говорил я на встречах. — Голосуйте за любого другого, только не за Жарова!

И дальше я рисовал чудовищную картину потери работы сотнями тысяч москвичей, утраты достатка их семьями, исчезновения товаров, которые стали понемногу появляться хотя бы в негосударственной торговле, в случае победы Жарова. Самый эффективный метод предвыборной борьбы — негативно-позитивный — был в действии. При этом соперник мой действовал способами хорошо уже мне известными и потому неэффективными: на мои встречи засылались ходоки с каверзными вопросами, на которые я умел с блеском отвечать.

Косвенно мне помог выиграть еще один кандидат. Это не было приемом специального «черного пиара», тогда такими ухищрениями просто никто еще не владел. Все произошло случайно: с нами в гонке принял участие Николай Иванович Рыжков — тройной тезка премьер-министра СССР, который сам был простым слесарем 5-го разряда с военного завода. Однако его имя в списках принесло ему второй после меня результат: многие избиратели, не вдаваясь в подробности, голосовали за Рыжкова, думая, что это и есть премьер-министр собственной персоной. А голоса, которые таким образом ему перепадали, отнимались у Жарова, так как принадлежали они в основном большевикам. Они бы никогда меня не поддержали, если бы разобрались с Рыжковыми.

О Первом съезде народных депутатов России уже упоминалось в этой книге. Тогда я вошел во фракцию «Демократическая Россия» вместе с замечательными людьми, свято верившими в демократическое будущее нашей страны и ее независимость.

Если бы не эмиграция, я, очевидно, был бы с Ельциным и на баррикадах Белого дома в августе 1991 года. А тогда, после этих событий, все же принял решение выйти из состава депутатов и написал на имя Ельцина письмо. Получилось, что я пробыл народным депутатом всего полтора года.

Всегда есть главная причина в ряду второстепенных, которая толкает человека на тот или иной поступок. Мне, конечно, хотелось возвратиться на Родину и жить в России, но участие в моих третьих выборах все же было продиктовано той историей с наездом бандитов Наума, о которой я уже писал.

Помню, мне позвонил мой близкий институтский друг Михаил Фишман-Борисов и сказал:

— Артемчик! Ты не хочешь поучаствовать в выборах в первую Государственную думу?

— Давай будем участвовать, только от Кремля! — пошутил я в ответ.

— Понял, — сказал Миша.

После телефонного разговора он взял карту Москвы и обозначил там границы избирательного округа, в который входил Кремль. Этот округ оказался Центральным округом No201. Кроме Кремля, туда входили еще девятнадцать посольств, Красная Пресня с Белым домом правительства и множество самых престижных предприятий столицы. Миша принялся организовывать сбор подписей в поддержку моего выдвижения в этом округе, нисколько не смущаясь своей деятельности.

Собрать надо было семь тысяч подписей граждан за весьма короткий срок в полторы недели, и для этого требовалось нанять значительное количество персонала. Во-первых, Михаил задействовал своих студентов, учившихся в Щукинском театральном училище имени Вахтангова, где он первый год преподавал, а во-вторых, к сбору подписей подключились люди из нескольких компаний, в которых работали мои старые друзья.

Когда я понял, что моя телефонная шутка воспринята серьезно и уже собрано множество подписей, то отступить для меня означало подвести своих абсолютно бескорыстных друзей, затративших столько энергии и сил.

С Лужковым, с которым меня когда-то поссорил Гусинский, отношений не было никаких, и я понимал, что не могу рассчитывать на его поддержку, но, наоборот, могу вызвать у мэра сильнейшее противодействие. Как это так! Без согласования с ним выдвинуться на выборы, да еще и от самого главного, Центрального округа Москвы, в котором также находилась и сама мэрия со всеми ее зданиями…

Тогда в Лондон заехал губернатор Нижнего Новгорода Борис Немцов. Ему всячески не советовали со мной встречаться, но он советы отверг, и мы с ним уселись в небольшом пивном кабачке, чтобы поговорить о жизни. Когда Боря узнал о моей попытке участвовать в выборах в Государственную думу, он категорически заявил, что шансы у меня нулевые, даже отрицательные, но сам факт интересный и дает мне возможность беспрепятственно приехать в Москву. Хоть ненадолго.

— Не будешь опасаться ареста, на время выборов тебя защитит иммунитет кандидата, — сказал Немцов. — Потом разберешься с проблемами. Может быть, сможешь уладить вопросы. Теперь в России все можно уладить. Денег у тебя на это, надеюсь, хватит?

— Боря, ты о чем? Ты же сам взяток не берешь!

— Ну, так это я. И то, честно сказать, руки иногда чешутся. Провокация за провокацией: люди-то несут каждый день. Просто я решил делать политическую карьеру и поэтому не могу брать взятки.

— Нет, Борис! За что я должен платить? За то, что вы и ваша власть в России не можете создать нормальную страну? Сами и платите! Не собираюсь я таким образом ничего улаживать. И потом, почему ты так категоричен? У меня есть разные методы ведения предвыборной борьбы, а вдруг они сработают и я смогу победить?

— Ну-ну! — сказал Немцов недоверчиво. — Посмотрим.

Непосредственно перед поездкой в Россию я позвонил своему приятелю — депутату английского парламента от Консервативной партии Гарольду Ибсону и попросил у него консультацию. Гарольд свел меня со штабом Консервативной партии Англии и с главным пиар-агентством этой партии, победившей в то время на выборах.

Пиарщики сказали, что они сами не оказывают услуг на стороне, тем более в незнакомой стране, но готовы подсказать наиболее эффективные для победы способы воздействия на избирателей. Это была очень интересная и полезная лекция, которую я тщательно записал.

Англичане советовали:

"Первое: нужно сделать, чтобы каждый день избирателю что-то напоминало о тебе. Если просто послать листовку или буклет, это даст очень мало. Ее, скорее всего, выбросят, даже не читая. Газета — это уже лучше. Там можно опубликовать что-то очень интересное, чтобы люди ее прочли. Можно разместить, например, кроссворд на последней полосе, тогда они ее продержат в руках дольше. Можно опубликовать программу телевизионных передач на неделю — тогда есть шанс, что газету оставят на неделю! В общем, вам с учетом менталитета российских избирателей надо будет придумать нечто подобное.

Второе: важно еще что-то дать в руки как можно большему числу избирателей. Что-то полезное или хотя бы интересное. Это не прямая взятка, так как это запрещено, но рекламная продукция, имеющая дополнительные свойства. Например, авторучки с вашей агитацией, значки, которые хочется носить, зажигалки и т.д. Подумайте над этим сами, исходя из менталитета избирателей.

Третье: важно сделать рекламу на телевидении привлекательной и запоминающейся. Если это будут просто призывы голосовать, никто не обратит внимания и реклама не подействует. Надо придумать что-то совершенно оригинальное. Тогда будет шанс, что рекламу запомнят".

Все эти и другие английские советы мы учли в нашей предвыборной кампании.

Я полетел в Россию только после того, как меня зарегистрировали кандидатом в Государственную думу по Центральному округу Москвы. Для этого пришлось выслать из Лондона нотариально заверенную доверенность, и Миша зарегистрировал меня без моего непосредственного присутствия.

В аэропорту меня встретили несколько телевизионных компаний, и началась предвыборная гонка.

В этот раз мне противостояли в округе еще пятнадцать кандидатов. Слава богу, что по закону о выборах не предусматривался второй тур, а победу должны были присудить кандидату, набравшему наибольшее количество голосов в первом туре, если выборы признавались состоявшимися.

Лужков и московская мэрия поддерживали кандидатуру известного журналиста, российское правительство — кандидатуру заместителя министра иностранных дел России Шелова-Коведяева. Среди кандидатов были также известный политик Подберезкин, представители коммунистической партии, демократических сил и даже сам председатель Краснопресненского района Александр Краснов.

Вернувшись в Москву, я для начала стал объезжать своих друзей. И первым, к кому поехал, был Володя Яковлев — владелец издательского дома, бывший член моего кооператива «Техника» и создатель вместе со мной газеты Союза кооператоров «Коммерсантъ».

Яковлев очень верно обосновал мою позицию по самым главным вопросам: почему я уехал и почему вернулся. Если четко не ответить на эти вопросы, можно было на выборы не выходить, так как именно это в первую очередь интересовало общественность.

Для меня было затруднительно ответить на эти вопросы сразу и лаконично, но Яковлев подсказал очень точный и короткий путь.

— Ты уехал, чтобы без вины не сидеть в тюрьме, — сформулировал Володя и добавил: — Любой нормальный человек не захочет сидеть в тюрьме и предпочтет уехать, если будет возможность переждать.

— Я вернулся, поскольку больше нет центральной власти коммунистов и не стало моих классовых врагов, — подхватил я слова Володи.

Это замечательно. Правдоподобно и заслуживает доверия. В принципе так оно и было бы, если не считать продолжавшихся репрессий со стороны органов внутренних дел, которые все равно хотели меня посадить в тюрьму или раскрутить на большие откупные деньги.

— Я дам тебе наше «коммерсантовское» рекламное агентство! Оно называется «Знак», — продолжал Володя. — Можешь позвонить туда и сказать, что Яковлев распорядился тебе помогать со скидкой, равной его доли прибыли. Хотя все равно тебя обдерут там как липку. Они очень дорогие, но эффективные. Победа Ельцина на выборах — их заслуга. За один только лозунг, который они придумали: «Сильной России нужен сильный президент» — им надо памятник перед Белым домом поставить.

Яковлев оказался прав отчасти: с меня содрали огромные деньги, но при этом ничем не помогли. Все предложенные ими сценарии, например рекламных роликов, приняты не были. А за эти сценарии было заплачено вперед больше десяти тысяч долларов.

Когда мы поняли, что со «Знаком» иметь дело бесполезно, за сценарий взялся Миша Фишман-Борисов — и ролик получился блестящим. Причем смонтировал его один наш приятель буквально за десять минут.

Сюжет был придуман такой.

Показывают стадион, где все активно болеют, орут, но звука — нет. Потом показана толпа идущих людей, которые также явно что-то выкрикивают, но опять беззвучно. И, наконец, показан хор, в котором поют люди, но словно при выключенном звуке просто открывают рты. Полная тишина!

И тут голос за кадром спрашивает:

— Почему же их не слышно?

А другой голос сипло отвечает:

— Они отдали голоса за Тарасова!

Следом на экране возникала моя улыбающаяся физиономия.

На фоне кондовых политических реклам это была блестящая шутка. С телевидением и эффективностью рекламы в эфире мы справились.

Теперь надо было что-то придумать с газетой, которую не должны были выбрасывать до самых выборов. И мы придумали, исходя из менталитета российских граждан, как сказали бы английские пиарщики.

На последней полосе газеты мы напечатали лотерейный билет, причем на каждом экземпляре газеты номер билета был разным. Далее рекомендовалось не выбрасывать газету, так как после выборов все оставшиеся из предвыборного фонда Тарасова деньги будут разыграны по этим лотерейным билетам. Те, кто выиграет, предъявят газету и смогут получить деньги в штабе Тарасова.

Газету раздавали у метро. Вскоре люди начали выстраиваться в очередь, чтобы заполучить ее. Становились неоднократно, пытаясь получить по нескольку экземпляров, в чем им никто не отказывал.

Теперь предстояло найти что-то такое, что можно было бы раздавать в руки гражданам и оно не являлось бы взяткой избирателям. И мы придумали целлофановые пакеты, с которыми тогда, в 1993 году, было очень напряженно. Их продавали на рынках, но в достаточном количестве нигде не было.

Мы заказали миллион пакетов с оригинальным оформлением. На лицевой стороне пакета были изображены всякие вкусные продукты питания: сервелат, красная рыба, икра, экзотические фрукты, вина и коньяки — и было написано следующее:

«Если хотите, чтобы этот пакет был всегда полон продуктами — смотрите на обороте!» Его переворачивали.

На задней стороне пакета было написано:

«Голосуйте за Тарасова и смотрите на обороте!»

Люди вертели пакет в руках, улыбались и, довольные, забирали его домой. Поскольку этих пакетов мы произвели в Великобритании огромное множество, мы развозили их по продуктовым магазинам и бесплатно отдавали даже в уличную торговлю и на рынки. Скоро весь центр города ходил с нашими пакетами в руках, и это была очень эффективная реклама.

Среди пятнадцати моих конкурентов по округу был один тип, по фамилии Гвоздиков, владелец собственной студии кабельного телевидения, вещавшего на большую часть округа.

Он подлизался ко мне с первых же дней, сказал, что всегда поддерживал кооперацию, что уважает меня исключительно, и потом попросил дать ему тысячу двести долларов на рекламную кампанию. За эти деньги он согласился показать по своему кабельному телевидению фильм, в свое время снятый обо мне.

Фильм действительно заслуживал, чтобы его показали. Он был очень длинным — целых шесть серий по полтора часа, но сделан очень профессионально и интересно. Его снял один режиссер на спонсорские деньги, но кинопрокат и телевидение отказались его показывать. Там слишком серьезно и доказательно были продемонстрированы некомпетентность власти и ее издевательства над собственным народом.

— Ну что ж, несмотря на то что мы конкуренты, я готов дать денег. Только демонстрировать фильм надо по одной серии каждый день.

Так мы и договорились. Гвоздиков забрал деньги, а потом запустил мой фильм сразу — все шесть серий почти на восемь часов подряд! Это была, конечно, продуманная акция. Люди должны были плевать в мою сторону, поскольку целый день видели на экране только меня и были лишены выбора смотреть что-либо еще.

Кроме всего прочего, не сообщив мне об этом адском показе, Гвоздиков в тот же вечер пригласил меня на интервью в свою студию, чтобы я отвечал на вопросы телезрителей по телефону.

Вы представляете, что было со зрителями? Мало того, что они восемь часов смотрели на меня на экране, а потом им предложили еще и интервью со мной!

Но кто мог предполагать, что убитый наповал такой рекламной атакой наш народ все вынесет и моя популярность после этого скачкообразно возрастет! Так на самом деле и произошло.

Планируя подлую акцию на мои же собственные деньги, Гвоздиков создал мне такой положительный имидж в своем эфире, что люди просто были зомбированы моим присутствием в их квартире целый день, и я сделался родным для них настолько, что все проголосовали за меня.

В интервью, которое брал лично Гвоздиков, он накинулся на меня с такой яростью, обвиняя во всех несусветных грехах, что вызвал шквал телефонных звонков в мою защиту.

Я почти ничего не говорил, да и Гвоздиков не давал мне микрофона, чтобы отвечать. Но каждый звонок нес отрицательную оценку его, а меня, напротив, люди поддерживали.

Это был очень интересный факт. Оказывается, когда количество рекламы перерастает все мыслимые пределы, эффект получается положительным, хотя при этом потребители и плюются, но смотрят и поддерживают на подсознательном уровне.

Как обычно, и я к этому уже привык, выступать в хороших залах мне чиновники не давали. Они знали, как ко мне относится мэр города и об отсутствии его поддержки. Они знали об уголовном деле «Урожай-90», которое все никак не заканчивалось, и поэтому вели себя соответственно — нагло, по-хамски.

Но одно выступление в прекрасном месте все же состоялось. Во Всероссийском центре печати, который размещался тогда в здании, где сейчас находится верхняя палата России, заместителем директора работал Сергей Юшенков. Он знал меня еще по старым временам и моему депутатству в Верховном Совете РСФСР. И, к его чести, несмотря на запреты власти, мужественно дал разрешение выступить в малом зале с пресс-конференцией.

Журналистов собралось не так уж много. Меня не считали лидером на выборах по округу, а кроме того, одновременно в соседнем большом зале выступал сам Егор Тимурович Гайдар, и, конечно, все основные СМИ были на встрече с ним.

Однако мне запомнились некоторые эпизоды этой беседы с представителями прессы. Впервые широкой московской публике и центральной прессе были предложены переработанные мной идеи профессора Кедрова по обустройству государства. Они не могли не произвести должного эффекта, так как работа правительства Гайдара считалась полностью проваленной, а внятного выхода никто не предлагал.

Когда меня спросили, какой пост мне хотелось бы занять, если бы я попал в правительство, я сказал, что готов возглавить только одно министерство — Министерство внутренних дел!

Корреспонденты очень оживились. А я объяснил, что, став министром внутренних дел, возьму за основу опыт Сан-Франциско. В этом городе, который в свое время погибал от преступности, придумали очень простой и эффективный способ — разбили город на сектора, прикрепили к ним городских полицейских и сказали: «Это ваш маленький район, вы за него отвечаете. А кормят вас те люди, которые живут в этом районе, в зависимости от того, как вы будете работать. И место шерифа района можете передавать по наследству своим сыновьям!» Результат был почти мгновенный!

Имелись цифры: на десять миллионов москвичей приходилось тогда сто двадцать тысяч милиционеров. Если Москву разделить на десять районов, то на каждый миллион жителей окажется двенадцать тысяч милиционеров — этого вполне достаточно. А если каждый житель скинется по десять долларов в год, тогда зарплата милиционера составит почти тысячу долларов в месяц — вот вам и деньги, и полностью защищенная от преступников территория!

Я изложил эту теорию журналистам, только вышел из зала-и тут мне вручают повестку: явиться в день выборов, в воскресенье, в отдел по борьбе с организованной преступностью на допрос. Что было дальше — вы уже знаете.

Милицейская мафия ждала меня! Мне пришлось расписаться в повестке о том, что в воскресенье в одиннадцать утра обязуюсь прийти на допрос, после чего произошел мой побег по крышам с переходом границы в Эстонию, о котором уже подробно рассказывалось…

Но главным сюрпризом для многих оказался результат: я выиграл выборы и стал депутатом Государственной думы от центра Москвы, как и заказывал, от Кремля.

Английские газеты на первых полосах поместили статьи обо мне под яркими заголовками. Особенно запомнилась одна: «From Mayfair to Kremlin. Made in Great Britain» — «Из Мэйфейра в Кремль. Сделано в Великобритании».

Работа в Государственной думе оказалась занятием неинтересным, неэффективным и ни на что не влияющим. Законы, которые Государственная дума плодила пачками, внедрялись только формально, они всегда были недостаточно обеспечены деньгами, поэтому оставались на бумаге. Но, кроме того, практически все эти законы были ущербными, так как законами, по существу, не являлись!

Как я обнаружил, в России практиковалось «третье право», доставшееся в наследство от СССР. Дело в том, что в мире известны два вида правовых систем: «законодательный» (такой, как в Америке, во Франции и во многих других странах) и «прецедентный» (такой, как в Англии, о чем я писал уже в этой книге). В России существовал и существует до сих пор третий тип права — «толковательный», когда законы неконкретны и их можно толковать в любую сторону. «Закон что дышло, куда повернешь — туда и вышло», — гласит известная русская пословица.

Все это происходит от того, что в текстах законов, создаваемых Государственной думой, всегда есть простор для толкования в любую сторону. Они избегают конкретности и часто содержат ссылки на какие-то подзаконные акты, которых никто не видел и которые часто вообще еще не написаны.

Заниматься деятельностью, представляющей собой простую трату времени, мне очень быстро надоело. И два года работы в Государственной думе я до сих пор считаю полной потерей драгоценного времени, за которое многое можно было сделать полезного для России.

Но депутатство помогло мне прекратить уголовное преследование. Дело о компании «Исток» и «Урожай-90» было закрыто, правда, с формулировкой «по недостаточности доказательств». Эта была очередная хитрость органов преследования. Такая формулировка давала им возможность при необходимости в любое время снова открыть дело, якобы по вновь обнаруженным обстоятельствам. Я понимал, что милицейская мафия решила просто переждать время моего депутатства. Тем более что я вступил в комитет по безопасности Госдумы и тронуть там меня они не могли.

Короткий двухлетний срок существования первой Государственной думы быстро прошел, и надо было либо готовиться к следующей избирательной кампании, либо улаживать поджидавшее меня уголовное дело другими способами. Общаться с ментами мне вообще ужасно не хотелось, хотя я понимал, что в случае проигрыша на выборах выход один — срочно покидать Россию в очередной раз.

Тогда мы и решили с депутатом Марком Горячевым вновь баллотироваться в Государственную думу. С тем самым Горячевым, который ударил Жириновского кулаком в нос в столовой и стал после этого знаменитым. Марку переизбираться в депутаты надо было еще больше, чем мне. Он надеялся, что кредиторы простят ему огромные миллионные долги, которые он набрал в банках и не мог возвратить обратно, если он станет депутатом.

Мы начали думать о том, как правильно создать избирательный блок, способный преодолеть пятипроцентный барьер, чтобы пройти в Государственную думу. В тот момент блоки создавались разные, да еще шел процесс регистрации новых партий вроде Партии любителей пива или Партии обиженных вкладчиков, которые наскоро регистрировались и получали право участвовать в выборах.

Мои английские консультанты советовали сделать блок органичным. Они заранее предсказывали неудачу всем блокам, которые пошли просто по пути набора известных личностей, часто совершенно несовместимых по своей природе и сути. Например, блок, в который вошли покойный ныне актер Ролан Быков, политическая звезда Ирина Хакамада и космонавт Джанибеков, был явно сфабрикован к выборам и никакого блока собой не представлял. Не укладывалось в головах избирателей такое сочетание имен!

Родилась идея создать очень органичный блок предпринимателей — сплав имен, олицетворявших в России бизнес. Мы решили пригласить Святослава Федорова, известного врача-офтальмолога и бизнесмена с хорошей репутацией, стать лидером блока. Он олицетворял старшее поколение предпринимателей. Потом шел я как среднее поколение, Марк Горячев представлял молодое поколение бизнеса. Если бы нам это удалось, мы гарантированно были бы в Думе, причем со своей отдельной фракцией. Доказательство этой уверенности вы найдете дальше.

Три поколения деловых людей в России — это выглядело очень органично.

Вначале Федоров согласился с нашей концепцией. Мы часто с ним встречались в его деревне, которую он построил под Москвой на собственные инвестиции и которая в честь своего создателя так и была названа — Славино. Но, являясь по натуре единоличным лидером, Федоров вскоре начал проповедовать нам свою теорию государственного капитализма.

Он действительно построил такой капитализм в своей клинике.

Идею Федоров заимствовал у знаменитого Вадима Туманова. Я хорошо того знал, поскольку ездил изучать, как работали артели в Республике Коми.

Туманов был первым человеком, который сказал: «Оцените, сколько стоит объект, дайте мне деньги вперед, а дальше мое дело, как я вам его построю».

Это могло быть строительство нового колхоза или скотоводческого комплекса, дороги или рудника по добыче золота. Все, что угодно. Туманов со своими людьми первым делом строил баню, потом жилой дом для рабочих и только после этого приступал к строительству объекта.

Строили полгода, получали, допустим, свой миллион. А потом отправлялись в отпуск месяцев на пять всей командой — пока денег хватит.

Все деньги в артели делили поровну, а на общих собраниях решали: кто им нужен, а кто нет. Вылетали из артели за пьянство и за любовные похождения. Сокращали должности и людей, если кто-то готов был в целях экономии совмещать, например, работу в артели и уборку помещений, стирку и готовку.

Та же система, с небольшой модификацией, работала и в глазном центре Святослава Федорова. Отличие заключалось в том, что каждая должность имела свой весовой коэффициент, на который умножалась доля в прибыли. Базовая заработная плата была у всех одинаковая, а директора от уборщицы отличал только коэффициент, на который эту зарплату ежемесячно умножали. Он первый организовал глазной конвейер, добившись привлечения огромного количества пациентов. И вот теперь проповедовал то, что большинство предприятий должны стать общественными и работать так же, как и глазной центр.

Конечно, это заложено в психологии российского человека — делить заработанные деньги по справедливости, и эффективность труда была высокой, поскольку люди зависели от конечного результата.

В отличие от Федорова, мы были ориентированы на свободное предпринимательство. И все же принципиальных разногласий у нас не было, блок вполне имел право на существование.

Когда Федоров дал предварительное согласие, я стал активно за него агитировать. На фоне чеченской войны это было очень легко. Я говорил: Федоров — врач, он никогда не допустил бы расстрела больницы, как это произошло в Буденновске. Еще не зарегистрировавшись единым блоком, мы уже стали набирать рейтинг.

Однако следом за своей теорией народного капитализма Федоров стал менять состав участников нашего блока. Он без всякого совета с нами пригласил на место второго человека в блоке бывшего генерального прокурора, в прошлом народного депутата СССР Казанника.

— Это милейший человек, — сказал Федоров. — Народ его любит и будет за него голосовать.

Мы поговорили с Марком, и он согласился переместиться на четвертое место в списке блока. Однако теперь надо было менять идеологию нашего объединения. Чтобы не потерять органику, пришлось срочно придумывать новые лозунги — «За законное предпринимательство» или «За взаимодействие власти и бизнеса». Возможно, если бы все это осталось неизменным до выборов, мы все же могли бы рассчитывать на поддержку избирателей.

Только и эта идея Федоровым опять была переделана. Святослав Николаевич вдруг пригласил в наш блок режиссера Станислава Говорухина, известного своими реакционными выпадами против бизнеса. Федорову теперь показалось, что я недостаточно вписываюсь в первую тройку лидеров блока и могу также быть в тени. Тем более что действующий премьер-министр Черномырдин пригласил к себе в первую тройку блока «Наш дом — Россия» знаменитого режиссера Никиту Михалкова.

Это оказалось последней каплей, и мы вместе с Горячевым покинули объединение Федорова, пожелав им удачи. Михаил Фишман-Борисов, по профессии тоже режиссер, прекрасно зная характер Говорухина, отвел им на возникновение скандала с Федоровым две недели. Но скандал произошел еще раньше — уже через неделю они разругались насмерть, и Говорухин организовал собственный предвыборный блок, а Федоров призвал под свои знамена популярного киноактера Пороховщикова.

В результате этого органика его блока рухнула окончательно, и то, что он умудрился набрать больше трех процентов, свидетельствовало только о том, что наши расчеты оказались правильными, а все вместе мы бы смогли преодолеть искомый рубеж.

После срыва наших общих планов Горячев решил идти на выборы по одномандатному округу самостоятельно, а я примкнул к экологической партии «Кедр», где, конечно, первым лицом в тройке стал председатель этой партии, малоизвестный в России Панфилов. Вторым сделали меня, а на третье место собирались пригласить какую-нибудь звезду. Идея защиты окружающей среды могла объединить кого угодно. Только проблемы эти для голодающей и нищей России были совсем не главными, что создавало реальные предпосылки того, что за партию никто голосовать не станет.

«Кедр» оказался партией санэпидстанций России. Сначала хотели пригласить Познера — известного телеведущего, который по телефону согласился подумать. Потом хотели обратиться к Алле Пугачевой, но в конце концов остановились на Леониде Якубовиче.

Я попал именно туда, куда мне больше всего не советовали английские имиджмейкеры: в блок, неорганичность которого была очевидна на самом высшем уровне.

Но было поздно — Якубович согласился. Леня признался: «Надоело мне быть всероссийским клоуном, хочу заняться чем-нибудь серьезным». И нам все же казалось, что за Якубовича полстраны отдаст свои голоса. Сказывались наш непрофессионализм и неверие в квалификацию английских политтехнологов.

Хотя мы выступали в защиту экологии, все ждали от Якубовича шуток в эфире и были разочарованы его серьезными высказываниями. А от меня ждали рассказов об экономике и предпринимательстве и недоумевали, почему я вдруг заделался экологом и защитником окружающей среды. «Не верю, ребята», — сказал бы нашему блоку Станиславский, будь он жив.

Все выступления были отлично срежиссированы. Особенно запомнилось мне одно: Панфилов представил наш блок и передал слово мне. А я говорю: «Ну что вам сказать, дорогие телезрители? Вы и сами все знаете! Давайте просто помолчим».

И замолчал! Это было одно из самых ярких агитационных выступлений: пять минут камера показывала нас, сидящих молча. Пять минут они не могли выключить нас из эфира, так как это было время выступления нашего блока.

В другой передаче мы показали собранные по магазинам испорченные продукты. Я как ведущий объяснил: «Вот помидор, он выращен в Чернобыле, вот морковь с пестицидами, а это пирожки, которые есть уже нельзя, так как их срок давности истек два месяца назад, а купили их только вчера!»

Еще были продемонстрированы колбаса с давно истекшим сроком хранения, испорченная рыба. Готовясь к выступлению, мы наткнулись в одном из гастрономов на жуткий отдел уцененных пищевых товаров и накрыли стол из таких продуктов.

И в итоге мы набрали 1,7 процента голосов. Вот бы сложить эти проценты с федоровскими, получилось бы больше пяти процентов голосов! Мы бы победили и получили фракцию в Думе. А тогда и мы, и Федоров, и Говорухин, и Хакамада с Роланом Быковым пролетели на выборах, не набрав нужного количества процентов.

Если бы мы победили, судьба сложилась бы совсем по-другому…

Как и большинство известных тогда политиков, для страховки своего личного результата я мог выдвинуться на выборах и по одномандатному избирательному округу, в частности в Москве. Так сделала Хакамада, оставшаяся в Думе, несмотря на проигрыш блока, Элла Панфилова, Гайдар и многие другие.

Я тоже решил воспользоваться этим правом. Тем более что отношения с мэром Москвы Юрием Михайловичем Лужковым у меня наладились после установления факта откровенной клеветы на меня со стороны Гусинского, и я вполне мог рассчитывать на его поддержку.

Мэрия очень серьезно готовилась к этим выборам. Москве было просто необходимо, чтобы во всех округах победили люди, лояльные к власти, которые потом могли бы составить лобби, помогающее столице выбивать отдельные блага не только в бюджете России, но и принимая необходимые законы. Теперь самотеком выборы не шли. Кроме того, у мэра имелись собственные притязания на лидерство в стране, и ему требовалась мощная поддержка во всех ветвях власти России.

Заранее надеясь на благосклонность Лужкова, я пошел к нему на прием. Юрий Михайлович принял меня как своего старого товарища, мы попили чаю с пирожными, повосхищались его планами восстановления храма Христа Спасителя и строительства подземного торгового центра на Манежной площади, поговорили о жизни, и, в конце концов, я сказал о своем намерении баллотироваться в депутаты на следующий срок.

— Конечно, Артем! — ободрил меня Лужков. — Единственное, что прошу не делать, не выдвигайся в этот раз по Центральному округу. Там пойдет на выборы Николай Гончар, он оставляет свое место в Совете Федерации, и мы с ним уже договорились. А ты выбирай себе другой округ! Я тебя поддержу.

Все было прекрасно. Лужков сделал у себя на перекидном календаре пометку: «Тарасов — выборы», и я довольный удалился.

Первым делом надо было информировать Панфилова — председателя партии «Кедр», чтобы мое выдвижение баллотироваться по округу было одобрено всероссийским съездом партии как лидера в первой тройке партийного списка. Таков был порядок.

Я снимал квартиру в Университетском районе Москвы и поэтому, не долго думая, решил выдвигаться в Думу по Университетскому округу.

Всероссийский съезд партии «Кедр» единогласно утвердил список кандидатов от партии, в том числе и меня, выдвинувшегося по одномандатному Университетскому округу Москвы.

Наверное, здесь я допустил ошибку. Мне надо было срочно проинформировать мэра о том, что съезд утвердил меня избираться по Университетскому округу. Я честно пытался дозвониться, назначить время встречи, но не смог этого сделать. То Лужков был в отъезде, то я был занят и не мог найти время.

Мы организовали сбор подписей в округе, и, когда семь тысяч были собраны, я наконец вновь попал в кабинет к Юрию Михайловичу Лужкову.

Зашел к нему радостный и говорю:

— Хочу сообщить, Юрий Михайлович, что все в порядке. Собрали уже подписи и завтра подаем на регистрацию моей кандидатуры по Университетскому округу Москвы. Можете меня поздравить!

— В каком округе? — переспросил Лужков.

— В Университетском.

И тут он говорит:

— Там нельзя. Я этот округ уже обещал Буничу.

— Но что же мне делать?

— Ладно, сейчас что-нибудь придумаем.

Лужков нажал кнопку селектора:

— Василий, тут ко мне пришел Тарасов Артем. Посмотри там, по какому округу он может баллотироваться. Где у нас сложности с нашими выдвиженцами…

— Есть тут один округ, Юрий Михайлович, там выдвигаются Константин Боровой и Юрий Власов. Мы их не поддерживаем. Туда и надо Тарасову.

Я говорю:

— Юрий Михайлович, а как же подписи? Мне ведь нужно сдать семь тысяч! Мы их три недели собирали. А осталось только два дня до последнего часа сдачи подписей в Центральную избирательную комиссию.

— Вася, сколько тебе надо на сбор подписей? — поинтересовался в селектор Лужков.

— Полдня хватит, Юрий Михайлович! — ответил в трубку Вася.

Мне стало ясно, что я попал в какую-то машину. В отлаженный механизм, который собирались испытать на выборах московские власти, чтобы все оставалось под контролем и не было сбоя. Но поскольку все-таки до конца не понимал, что происходит, и иного выхода не видел, то согласился.

— Ну вот и хорошо! Иди сейчас ко мне в секретариат, поговори с Васей о деталях.

«Вася» оказался Василием Савельевичем Шахновским, который стал известен в России по делу ЮКОСа, как глава его московского отделения, избежавший тюрьмы. Тогда же Вася был управляющим делами московской мэрии и правой рукой Лужкова по всем организационным вопросам. Он проходил ту же школу Юрия Михайловича, какую в свое время прошел и я сам.

— Завтра, к полудню, Артем Михайлович, зайдете ко мне за подписями. Потом я вас свяжу со всеми субпрефектами округа, и дальше заедете к префекту.

— Посидеть, водочки попить, поговорить… — сказал я, вспоминая брянского секретаря.

— Ну конечно!

Я вышел из кабинета Шахновского с каким-то тяжелым чувством. Что-то во всем этом было нехорошее, какой-то признак серьезного изменения в российском обществе, который я, видно, не заметил, когда вернулся из Англии. Нет, я, конечно, видел и смерти моих друзей, политиков и предпринимателей, и взяточничество чиновников, и измену принципам демократии самими демократами. Но все же мне казалось, что основы общества закладывались правильно. Рынок, предпринимательство, конкуренция, независимые суды, свободные выборы. Наверное, мне очень хотелось в это верить, поэтому я так все и воспринимал в розовом цвете, словно забыв снять солнечные очки.

Звоню Панфилову и говорю, что в Моссовете мне посоветовали изменить округ и теперь я иду не по Университетскому, а по совсем другому.

Панфилов очень разозлился:

— Ты что, Артем, с ума сошел? Тебя же в этот округ выдвинул всероссийский съезд! Ты хочешь угробить всю нашу партию «Кедр»! Ты же в тройке лидеров партии, а по закону любые несанкционированные изменения в тройке лидеров влекут за собой снятие всей партии с выборов! Чтобы изменить твой округ, надо собирать всероссийский съезд партии «Кедр», а до конца регистрации осталось три дня!

— Но в моем округе победит Бунич, что я могу сделать?

— Слушай, ну пусть этот Бунич перейдет в другой округ, а? Он же не от партии идет, самостоятельно. Может в любой момент изменить решение. Тем более что подписи ему сразу же оформят.

— А ты откуда знаешь про подписи? — наивно спросил я у Панфилова.

— Да так, догадался! — ответил мне председатель партии «Кедр».

Вообще-то самому «Кедру» собрать хоть десять миллионов подписей было очень легко. Эти подписи для партии собирали работники санэпидстанций, которые все были членами партии «Кедр», ведомые главным санитарным врачом России. Представьте на минутку, что такой служащий приходит в ресторан или на любое другое предприятие и предлагает всем подписаться. Думаете, кто-нибудь откажется?

После разговора с Панфиловым мне срочно пришлось искать Бунича, чтобы убедить его переменить округ. Бунич выслушал меня и тут же наотрез отказался. Он сказал, что уже настроился именно на Университетский округ, что уже переговорил с префектом и они обо всем договорились. Что возникшие проблемы его не касаются и он желает мне удачи.

Тогда я возвратился к Васе. Лужков куда-то уехал, и его ожидали только на следующей неделе. Пришлось выложить реакцию Панфилова и Бунича Василию Шахновскому.

— Пусть твоя партия не волнуется. Сейчас согласуем вопрос с Центральной избирательной комиссией.

Я подумал, что Вася шутит, но он набрал телефон и попросил председателя Центральной избирательной комиссии Рябова.

— Привет вам, это говорит Шахновский, — сказал Вася. — Тут у нас ошибочка вышла с выдвижением Тарасова. Там его партия сдала протокол съезда, на котором его выдвинули по Университетскому округу, а в действительности он пойдет по другому. Ну не собирать же им снова съезд партии, чтобы это поменять? Можем мы чем-нибудь ему помочь?

— Нет проблем, Вася! — ответил Рябов. — Переменим номер округа — и все дела! Привет Юрию Михайловичу!

Я тут же набрал телефон Панфилова и сказал, что с Центральной избирательной комиссией все улажено.

— Этого не может быть! — ответил Панфилов. — Они берут нас «на пушку». Сначала пообещают исправить ошибку вопреки закону о выборах, а потом в последний момент просто снимут партию с дистанции! И ты будешь виноват во всем! Я против этого категорически!

Я включил громкую связь, чтобы Шахновский мог слышать Панфилова, который продолжал:

— Этот Рябов, известный обманщик и паразит, купленный чиновник! Он еще наделает дел, ты увидишь! Ему нельзя доверять! Партия «Кедр» против! И ты не соглашайся! Иди против Бунича, ты же все равно победишь этого старого пердуна, горе-экономиста! Тебе будет с ним в дебатах просто — он же ничего в экономике не соображает!

И я сказал Василию Савельевичу, что буду баллотироваться по Университетскому округу против Бунича и — так уж получилось — против пожелания Лужкова.

Вася пожал плечами, сказал, что это сильно облегчает его задачу, и на том мы расстались.

На полноценное участие в выборах по собственному округу у меня не было времени из-за того, что все время выступал за партию «Кедр» и мотался по России. Но вдобавок ко всему мы еще наняли в качестве рекламного агентства мне в помощь по округу абсолютных аферистов. Достаточно только упомянуть об одном факте, который вскрылся после выборов: целый грузовик «КамАЗ», доверху груженный моими листовками и плакатами, был обнаружен так и не разгруженным. Хотя агентство отчиталось, что чуть ли не в каждый почтовый ящик был положен мой агитационный материал. Нераспространенной оказалась и моя газета, которая в тысячах экземпляров валялась в помещении агентства, и ею никто практически не занимался. Все, что удалось сделать агентству, это развесить несколько растяжек с моей фамилией в самых неприглядных углах по Ленинскому проспекту и запустить в небо аэростат с моим портретом, привезенный из Англии.

А Бунич был везде, и огромным тиражом. Все громадные рекламные щиты напротив входов в метро, в самых престижных местах были с портретом Бунича. Он беспрестанно вещал по местному кабельному телевидению, его показывали по Центральному телевидению, интервью с ним были во всех газетах, выходивших в районе и распространявшихся большим тиражом.

Но все это не было решающим в технологии выборов, внедренной в том году с подачи Моссовета. Чтобы безусловно победили нужные Москве кандидаты во всех контролируемых округах, необходимо было придумать такие ухищрения, которые не давали бы осечки. О некоторых из них я узнал уже после выборов, просто из любопытства и опыта ради.

А до выборов, помня советы брянского губернатора, я поехал познакомиться лично с местной властью в Университетском округе. Сам префект меня просто не принял. Ну что же, этого, по крайней мере, надо было ожидать.

Однако мне удалось поговорить по душам с одним милейшим человеком из властных органов Университетского округа. Называть его фамилию и должность я не буду только потому, что он мне очень сильно понравился. Он был со мной честным и открытым — я таких людей встречал в своей жизни очень мало. Я не знаю, где он сейчас, и мне очень не хотелось бы его подвести.

Он принял меня в кабинете, подошел к входной двери и закрыл ее на ключ. После сел напротив и с улыбкой сказал:

— Каждую неделю я заказываю проверку на «жучки», установленные в моем кабинете. И представьте себе, Артем Михайлович, ведь иногда находят! Как раз вчера такая проверка закончилась, поэтому можно негромко говорить начистоту.

— Хорошее начало, — сказал я и тоже улыбнулся.

— Понимаете, Артем Михайлович, вы мне глубоко симпатичны! Я давно слежу за вашей судьбой, и вы часто меня просто восхищали и вдохновляли своими поступками и высказываниями. Не сочтите это за комплименты, это правда.

— Спасибо вам за теплые слова!

— Но говорить сегодня мы будем о выборах. Только вы, пожалуйста, послушайте, что я вам скажу, и не перебивайте! Я занял это кресло недавно. Я так к этому стремился, что трудно передать. И вот теперь у меня прекрасная заработная плата, персональная машина с мигалками, власть в округе и полное согласие с органами внутренних дел. У меня теперь огромная трехкомнатная квартира и дочь ходит в самую престижную школу с обучением на английском языке. А взяток мне несут, Артем Михайлович, — не сосчитать!

Мой собеседник провел ладонью над головой, демонстрируя, как много ему несут взяток, и продолжал:

— И вот, дорогой Артем Михайлович, звонит мне по поводу выборов сам Юрий Михайлович Лужков и говорит: «У тебя в округе должен победить Бунич. Если Бунич не победит, тогда я тебе яйца на голову натяну и места ты своего лишишься обязательно». Конечно, не в такой грубой форме, Артем Михайлович, но суть разговора такая. Предельно ясная задача поставлена. Скажите, уважаемый Артем Михайлович, если бы вы были на моем месте: зарплата, квартира, машина, дочь в английской школе и взятки вагонами, вы бы все сделали для того, чтобы выиграл Бунич, а не Тарасов?

Я кивнул.

— Вот видите! Вот и я сделаю все, чтобы победил Бунич. Артем Михайлович, к вам же так хорошо относятся в Моссовете, сходите туда и попросите, чтобы мне перезвонили…

— Чтобы позвонил Вася? — спросил я.

— Конечно, будет достаточно. Пусть он скажет — Тарасову и Буничу уделить равное внимание. Кто из них победит — для Моссовета одинаково хорошо. Вы же мне этим шагом столько головной боли снимете! Столько крови моей останется неиспорченной! Я для вас тогда, Артем Михайлович, сам по домам пойду агитировать!

Я встал, пожал ему руку и сказал:

— Оказывается, даже при всей нашей лживой системе можно оставаться честным человеком. Это парадокс! Но к Васе я больше не пойду. Делайте все, что положено. И успехов вашей дочери в учебе!

…Я проиграл выборы Буничу с огромным отрывом. Настолько большим, что, очевидно, считая меня основным его соперником, административный ресурс округа все же сильно перестарался.

В тот год автоматизированная система «Гас-Выборы», о которой я напишу ниже, еще не работала при подсчете голосов избирателей. Она внедрялась только пробно, и голоса на участках должны были считаться вручную. С этой системой все ясно, но как же смогли так сильно подтасовать результаты? Неужели Бунич и вправду так всех опередил?

Чтобы понять ситуацию на будущее, но ни в коем случае не для того, чтобы попытаться что-то доказать, я договорился с одним из членов окружной избирательной комиссии тет-а-тет обсудить применяемые технологии. Без публичного оглашения, естественно. Стоил мне этот разговор всего триста долларов наличными.

Вот некоторые подробности. Во-первых, на всех избирательных участках списки голосующих составлялись по фамилиям проживавших в округе десять лет назад! Добавлялись в список только новые дома, и опять же фамилиями жителей на момент их заселения.

Конечно, за это время масса людей умерла, изменила местожительство, но они продолжали по-прежнему числиться в списках избирателей по старым адресам. Настоящие мертвые души по Гоголю.

Их количество на каждом участке в среднем составляло от 20 до 25 процентов численности всех голосующих. Все, что надо было сделать, — при подсчете учесть мертвые души, которые голосовали, конечно, за того кандидата, который был нужен. Эту систему в Москве очень хорошо отработали.

Кроме того, в Университетском округе пропало несколько избирательных участков! Просто исчезли. Избиратели звонили, пытались выяснить их месторасположение, а им отвечали, что в связи с непригодностью ранее запланированного помещения для размещения участков их пришлось перенести по новым адресам в самый последний момент. Один из них, например, был перенесен на территорию закрытого завода, куда пускали только по специальным пропускам, а простым гражданам, увы, так получилось, вход разрешен не был. Другой попал на территорию психиатрической больницы, куда граждане почему-то неохотно шли голосовать. Каждый такой участок мог выдать по тысяче голосов за нужного кандидата.

Ну что же, партия «Кедр» заняла четырнадцатое место в списке 89 участников выборов среди блоков и партий. Вместе с Федоровым, как я уже писал, мы могли бы набрать нужное количество голосов. После выборов мы однажды встретились со Святославом Николаевичем. Он согласился, что ошибся в стратегии борьбы. Я согласился, что ошибся с «Кедром». Рассказывать историю о выборах по Университетскому округу я, конечно, ему не стал.

«А не принять ли мне участие в выборах президента?»

Эта мысль появилась у меня в начале 1996 года. Ельцин тогда практически не руководил страной. В кулуарах власти говорили, что его здоровье позволяло ему работать от силы один час в день. Остальное время уходило на процедуры и отдых.

Моя популярность была достаточно высока, чтобы рассчитывать на положительный результат. Я, конечно, понимал, что на обеспечение выборов понадобятся огромные деньги, сотни миллионов долларов, но потенциальный источник таких средств в России уже существовал. Это было неформальное объединение банкиров и олигархов, прозванное в народе «семибанкирщиной». Туда входили Гусинский, Березовский, Смоленский, Фридман, Виноградов, Ходорковский и Малкин. Практически всех я знал лично. Конечно же, все они знали меня.

Я прекрасно понимал, что эту группу людей должна волновать судьба будущей власти в России сильнее, чем кого-либо еще: им тогда уже было что терять, и у них были огромные планы по приобретению собственности, планы разделить целые отрасли промышленности и финансы между собой.

Предложив им свою кандидатуру, я мог предъявить следующие аргументы: во-первых, я сам был бизнесменом и прекрасно разбирался во всех аспектах капиталистической экономики. Во-вторых, у меня были прямые личные связи с крупным западным бизнесом и финансовыми кругами, что упрощало подписание контрактов на миллиардные суммы с ведущими корпорациями мира. И, в-третьих, моя программа, построенная на базе учения профессора Кедрова, могла действительно обеспечить в России такие преобразования, которые бы гарантировали рост экономики и развитие страны.

В худшем случае, если бы я проиграл на выборах и президентом стал кто-либо иной, у меня появлялся шанс еще раз высказаться вслух на всю страну и обеспечить себе на долгие годы защиту от произвола власти. В этом случае любое посягательство на мою свободу трактовалось бы обществом как расправа за участие в выборах.

Предложить себя в качестве кандидата «семибанкирщине» было разумно уже после регистрации. Во всяком случае, чтобы идея выглядела реальной, необходимо было сначала выдвинутся, начать сбор подписей и получить отклик прессы о моих шансах на победу.

Выдвинуть меня кандидатом в президенты могло только собрание общественности, представляющее большинство российских регионов. Тогда мы решили опубликовать в газете «Аргументы и факты» объявление примерно следующего содержания:

«Артем Тарасов созывает всероссийский конгресс, на котором будут рассмотрены пути вывода России из экономического кризиса. Все желающие принять участие могут приехать в Москву. Гарантируем места для размещения делегатов в гостинице „Орленок“. Оплату проживания и проезда не обеспечиваем».

Под объявлением имелся номер телефона для справок, по которому можно было позвонить и уточнить информацию для желающих приехать. Понимая, что может быть много звонков, мы договорились с Центральной телефонной справочной о том, что нам выделят серийный номер, по которому телефонистки будут отвечать круглосуточно, разъясняя информацию о конгрессе и размещении его участников. Мы забронировали номера в гостинице «Орленок», которая простаивала и с удовольствием согласилась принять любое количество делегатов. Мы рассчитывали на сто или максимум на сто пятьдесят участников.

После того как в газете напечатали наше объявление, в первый же день позвонило более двух тысяч человек — от Калининграда до Владивостока. Во второй день телефонистки не смогли обрабатывать количество прорывавшихся абонентов и приняли около пяти тысяч звонков. Они срочно подключили расширение к серийному номеру и добавили еще двенадцать телефонисток для ответов на звонки.

В гостинице «Орленок» слегка всполошились, когда в первые несколько дней только к ним напрямую позвонило более пятисот человек, чтобы забронировать места на конгресс. Сначала мы хотели снять зал на триста человек. Но когда количество звонков перевалило за тридцать тысяч, стало ясно: надо снимать самый большой зал в гостинице «Орленок» на тысячу двести мест…

И вот наступил день конгресса. Мы чувствовали, что народу будет много, но не ожидали того, что произошло. Приехали делегаты со всей России — из Хабаровска и Владивостока, из Мурманской области и с Чукотки… Люди привезли огромное количество документов и предложений, как вывести Россию из кризиса.

Ко мне в тот момент примкнула Партия обманутых вкладчиков. Они надеялись на мою помощь и хотели меня поддержать как предпринимателя, который никого не обманул и не обокрал. Я обещал им помочь, и они были мне очень благодарны, словно я был уже избран президентом России и мог уладить их проблемы.

В гостинице «Орленок» заняли все свободные номера. Было принято решение начинать конгресс в час дня, а регистрацию проводить с девяти утра. Чтобы успеть зарегистрироваться на конгресс, выстроилась очередь, как в Мавзолей.

Количество желающих попасть в зал перевалило за полторы тысячи человек, потом за две. А люди все прибывали и прибывали. Мы перестали регистрировать москвичей и регистрировали приезжих. На регистрации работали уже более двадцати человек. То, что мы выставили буквы, с которых начинались фамилии гостей, на отдельных столах, очень сильно помогло, иначе справиться с таким потоком народа было бы немыслимо. У дверей в зал мы выставили охрану и строго запретили пускать кого бы то ни было без входных талонов, которые выдавали людям, прошедшим регистрацию.

Чтобы сделать конгресс интересным, я пригласил принять в нем участие нескольких известных в России людей. Выступил политолог Никонов, выступил Бочаров с очень интересной программой: как объявить в России мораторий на все налоги.

А я сам сделал доклад о криминализации российского общества: как мы к ней пришли и что вообще происходит. Ну и конечно, о структуре власти и административной реформе по мотивам идеи Кедрова, которую я все больше и больше оттачивал и привязывал к действительности.

Доклад произвел впечатление. И когда после моего выступления председатель собрания предложил выдвинуть меня в качестве кандидата на выборах президента России, подавляющее большинство проголосовало «за».

Сразу после окончания конгресса я снял самый большой гостиничный номер. До трех утра потоком шел народ, и я со всеми беседовал, выслушивал людей, принимал их бумаги и предложения. Некоторым мы оплатили пребывание в Москве, так как люди объясняли, что приехали на последние свои сбережения.

Мы оформили протокол собрания согласно требованиям избирательной комиссии, сдали его и получили право собирать подписи. Всего надо было набрать один миллион подписей в большинстве территориальных округов и республик в составе России. Кроме того, был установлен лимит: не больше семи тысяч подписей с одной территории.

Конечно, такая задача просто невыполнима для любого нормального человека, если он не обладает возможностями задействовать разветвленную сеть помощников во всех регионах необъятной России. Понятно, что для Ельцина эти подписи собирали местные «Васи» в каждом отдельном муниципалитете, для которых собрать семь тысяч подписей — полдня потратить. Коммунисты, собиравшие подписи для Зюганова, тоже обладали сетью райкомов и обкомов, которые, конечно, уже потеряли власть и силу, но людей в их рядах было множество, и причем самых социально активных — пенсионеров.

Были такие ресурсы и у Жириновского, и у Явлинского. Особым образом складывалась кампания сбора подписей у Лебедя. Его поддержала армия, и это обеспечивало ему активистов по сбору подписей на местах и в воинских частях. А на финальной стадии ему оказали помощь прямо из центра, из штаба Ельцина, так как Лебедь нужен был для победы Ельцина. Он отбирал голоса у коммунистически настроенного электората, голоса тех, кто выступал за жесткую, карающую руку, направленную против преступников и предпринимателей, и хотел непременно видеть генерала у власти.

Остальным «кандидатам в кандидаты» пришлось очень туго.

К счастью, у меня было «Русское лото», в котором работало более тридцати тысяч распространителей билетов в семидесяти трех регионах и республиках России.

Всем им было дано задание при распространении лотерейных билетов собирать подписи в мою поддержку. Все они напрямую зависели от московского офиса лотереи, причем материально.

Как ни покажется странным, в период сбора подписей продажа лотерейных билетов очень сильно возросла. Потом мы выяснили причину такого явления. Оказалось, что раньше распространители стояли у станций метро, на рынках и в других многолюдных местах, предлагая лотерейные билеты. А теперь у них появился повод обходить квартиры домов и звонить в двери.

Когда им открывали хозяева, распространители говорили:

— Мы собираем подписи в поддержку выдвижения Артема Тарасова на выборах в президенты России.

— Да не будем мы за него подписываться, — отвечали, например, хозяева квартиры.

— Ну тогда, может быть, хоть билеты «Русского лото» купите?

И очень многие покупали и радовались такому сервису: доставке лотерейных билетов прямо на дом.

В итоге мне собрали миллион триста тысяч подписей. Это было впечатляющее зрелище. Надо было обработать все подписные листы, выверить подписи и зачеркнуть те, которые вызывали сомнение. А потом все листы переплести, зашить в папки, пронумеровать их и опечатать папки, заверив каждую круглой печатью.

Для перевозки папок в Центральную избирательную комиссию понадобился грузовой автомобиль.

Периодически к нам в штаб приходили разные деятели, которые предлагали купить у них готовые подписи, а также списки избирателей с адресами и номерами паспортов и прочие вспомогательные документы. Мы не делали этого только потому, что верили в успех своей организации, боялись провокаций со стороны власти и не нуждались в большем количестве. А если бы я захотел, мы могли бы легко приобрести еще два или три миллиона подписей. Причем продавали иногда абсолютно достоверные подписи. Например, скопировав их из подписных листов у коммунистов.

Эх, если бы я знал, какую экзекуцию приготовила мне власть, я, конечно бы, оформил все по-другому и закупил бы столько подписей, сколько предлагали.

На избирательную кампанию нужны были огромные деньги, и я решил походить по своим знакомым и постараться им объяснить, что пришла пора поддержать человека из своей среды. Только президент, разделяющий их взгляды, да еще сам нахлебавшийся дерьма в борьбе с властью за выживание бизнеса, мог повернуть страну на путь экономического прогресса в рыночной экономике. Я в это верил твердо.

Готовясь объезжать потенциальных спонсоров, я собрался встретиться с Березовским, как с основным стратегом выборов со стороны «семибанкирщины».

Мы не были с ним лично знакомы, но когда я позвонил и попросил о встрече, мне назначили время и место.

Борис Абрамович принял меня в своем особняке недалеко от станции метро «Новокузнецкая». Он опоздал минут на тридцать, а потом мне сказали, что у него такая манера. Маленькая слабость великих.

Наверное, Березовский был голоден — во всяком случае, ему тут же принесли курицу, которую он начал поедать прямо при мне.

Поблагодарив за приглашение, я сказал:

— Борис Абрамович! Я к вам пришел по поводу выборов президента.

Он удивился:

— А я думал, по поводу бизнеса! Поговорить о «Русском лото».

Мы давно хотели перевести «Русское лото» на первый канал, ОРТ, но договариваться нам приходилось с господином Патаркацишвили, ставленником Березовского, а тот заламывал такие цены, что никакой возможности пойти на это у нас не оставалось.

Наблюдая, как смачно Березовский обгладывал куриные косточки, я изложил ему свои доводы о том, почему имеет смысл поддержать меня на выборах. Я также сказал, что сбор подписей подходит к концу и мы готовы их сдать на следующей неделе.

— Ты вообще-то опоздал! Мы свой выбор уже сделали, — ответил Березовский. — Мы буквально на прошлой неделе наняли Чубайса, предложили ему любое количество денег, чтобы он вывел в победители Ельцина. Приняли коллективное решение о том, что Ельцин для нас лучшая кандидатура. Обговорили для себя все условия на случай его победы. Так что все уже решено.

— Ну что ж, все понятно, — сказал я.

— Да нет, очевидно, не все. Тебе участвовать в выборах незачем. Ты можешь помешать нашим планам. Мой совет: не дергайся, не трать время зря, тебя все равно не зарегистрируют в качестве кандидата.

— Как это? — изумился я.

— А вот так! Твои подписи будут признаны недействительными, так что зря ты их собираешь, не примут, — сказал Березовский, дожевывая курочку.

Я поразился такой наглости с его стороны. Кто он, в конце концов? Царь российский, самодержец? Как он смеет заранее подобные вещи говорить? Почему не примут подписи, когда мы честно собрали нужное их количество и даже больше? Я не до конца еще понимал, что власть объединилась с финансовой олигархией для будущей победы Ельцина. И не было в России силы противостоять данному конгломерату.

Однако мне было ясно, что в отличие от Зюганова и Лебедя за меня будут голосовать

мелкие, средние и крупные предприниматели;

директора и работники приватизированных предприятий;

возможно, молодежь, которая видит свое будущее на поприще свободного рынка;

научные работники, которые знали о моей помощи во внедрении их изобретений и инноваций;

интеллигенция, люди творческие;

участники лотереи «Русское лото» и миллионы рыболовов-спортсменов, не играющих в теннис, но поддерживающих рыболовный спорт в России. На эти голоса совместно с голосами региональной администрации и бюрократической прослойки также рассчитывал и штаб Ельцина. Я же теоретически мог их у него отобрать.

В этом случае вероятность победы коммунистов уже в первом туре выборов становилась реальной. И ни Лебедь, ни даже Горбачев, которого также зарегистрировали на выборах, не смогли бы помешать коммунистам. Рейтинг Ельцина до начала выборов составлял едва ли больше пяти процентов, а Зюганова почти 46 процентов. Но кого это смущало, когда за спиной Бориса Николаевича выстраивалась такая мощь: от Коржакова до Гусинского!

Финансовые возможности образовавшейся группировки мне, конечно, были понятны. Мой хороший знакомый, депутат английского парламента, пересказал мне любопытный разговор Березовского и Гусинского со специалистами «Саачи энд Саачи», крупнейшей пиар-компании Европы, который происходил в его присутствии.

Речь шла о выборах президента, и Березовский предложил:

— Давайте посчитаем, за сколько можно подкупить все избирательные участки в России. Вы могли бы дать нам такую справку?

Англичане удивились вопросу, но педантично подсчитали и ответили:

— За полтора миллиарда долларов можно будет купить.

Гусинский говорит Березовскому:

— Слушай, Боря, давай скинемся, купим участки для голосования — и никакой головной боли. Чего долго раздумывать? Потом наверстаем упущенное.

Полагаю, частично так и было. Ведь на каждом участке достаточно подкупить только одного человека — председателя комиссии. У него там есть свои доверенные люди, а остальные пусть честно считают, все равно результат, который будет направлен в центр, окажется таким, как заказали.

Покупка избирательных участков началась еще в 1993 году. Когда я приехал в Москву, ко мне пришел человек и предложил купить в моем округе три участка за тысячу двести долларов. Но для меня это было дико, хотя я знал, что другие кандидаты и мои соперники этим пользовались.

Березовский оказался прав: мои подписи не приняли и меня не зарегистрировали. Избирательная комиссия, проверив за три дня один миллион триста сорок семь тысяч подписей, признала четыреста девяносто четыре тысячи из них недействительными. А сам Рябов, председатель Центральной избирательной комиссии, в кулуарах сказал:

— Если Тарасова зарегистрируют, я публично съем свои носки!

Те же, кто составлял конкуренцию Зюганову, зарегистрированы были все. А из тех, кто мог отобрать голоса у Ельцина, зарегистрирован был только один кандидат — Явлинский. Впоследствии, когда я общался с людьми из команды Григория Алексеевича, я понял, за счет какой уловки им удалось преодолеть первый барьер. Дело заключалось не в самих подписях, а в технологии их оформления перед сдачей в Центральную избирательную комиссию.

Как это удалось Явлинскому, можно понять, разобравшись сначала, что проделали с моими подписями. Мы брошюровали подписи в папки по регионам России, каждая из них содержала примерно по одной тысяче подписей. Таким образом, в среднем на один район у нас получалось от десяти до двадцати папок по сто пятьдесят — двести листов каждая. Всего мы сдали свыше тысячи двухсот папок.

Понятно, что усилиями двух экспертов-почерковедов, даже для того, чтобы перелистать эти папки, потребовалось бы около недели. А если при проведении экспертизы тратить на изучение подлинности одной подписи всего десять секунд, то тогда на рассмотрение всех подписей каждый из двух почерковедов должен был затратить сто восемьдесят семь часов: работать по десять часов в день без перерыва — почти девятнадцать дней!

С экспертизой сданных нами подписей в Центральной избирательной комиссии справились два человека за три дня!

Позже выяснилось, что экспертиза проводилась следующим образом. Бралась одна папка, открывалась на любой странице и там просматривались подписи. Если находилась одна или две, вызывавшие сомнение экспертов, забраковывалась вся папка целиком — сразу тысяча подписей! Я, конечно, выяснил позже у специалистов по каллиграфии, что для доказательства того, что две подписи сделаны, например, одной рукой, нужен тщательный анализ, чуть ли не под микроскопом! А тут молодые ребята на глазок определяли, что это подписи одного человека, и вся папка на таком основании забраковывалась!

Так вот, умный и хитрый Явлинский, уже заранее зная о методах проверки, во-первых, сдал три миллиона подписей, а во-вторых, разместил их в папках, каждая из которых содержала всего по пятьдесят подписей. Чтобы перевезти его подписные листы в Центральную избирательную комиссию, понадобилось три грузовика. Когда группа нанятых почерковедов-вредителей увидела, как вперемешку сданы папки, они поняли, что в этом случае браковать подписи их методом невозможно, и Явлинского пришлось зарегистрировать.

Вместе со мной тогда отказали в регистрации еще нескольким людям, которые могли существенно повлиять на результаты и ход президентских выборов. Прежде всего, это была Галина Старовойтова. Мы дружили с ней с 1990 года. Ельцин сильно подставил Галину Васильевну еще в 1992 году и с тех пор избегал даже встреч с ней, чувствуя себя очень неловко. Все же у Бориса Николаевича были рудименты совести, проявлявшиеся хотя бы таким бесполезным образом.

Как рассказывала мне сама Галя, когда приезжала в очередной раз в Лондон и мы сидели в ресторане старинного английского клуба «Крокфордс», Ельцин предлагал ей в 92-м году стать вице-президентом России. Она была тогда советником Бориса Николаевича, с мнением которой он считался, и если бы так и продолжалось, то Россию могли бы миновать большие беды: от утраты страной величия среди мирового сообщества до расстрела парламента в 1993 году. Однако Ельцину кто-то нашептал исподтишка, что надо заручиться поддержкой армии на выборах президента, значит, приблизить к себе какого-нибудь популярного военного. Так в последний момент он «кинул» Галину Старовойтову и практически ниоткуда появился генерал Руцкой, ставший вице-президентом России. Галя говорила с возмущением, что Ельцин просто перестал брать трубку телефона, когда она звонила, и поручил Коржакову, видимо спевшемуся тогда с Руцким, всячески препятствовать их встречам. Гале даже не объяснили толком, что она была уволена из советников: просто перестали с ней общаться, и она сама поняла, что больше ходить в Кремль незачем.

Она была удивительной женщиной, обладавшей острым умом и огромными знаниями в мировой политике, в которой существовала как настоящая звезда первой величины. Я слышал, что собирались издать книгу «Галина Старовойтова — жизнь после смерти», но сам эту книгу так и не видел. О боже мой, как жаль, что не сама она оставила миру свои воспоминания, а кто-то сделал это за нее. Галю расстреляли в подъезде дома, где она жила в Санкт-Петербурге, но это случилось гораздо позже, 20 ноября 1998 года.

А тогда, в начале 96-го года, мы посоветовались с ней и решили подать в Верховный суд иск против решения Центральной избирательной комиссии, отстранившей нас от участия в выборах президента России.

Время рассмотрения наших исков тянулось, я подал первым, и поэтому мой процесс должен был стать прецедентом. Если бы Верховный суд обязал Центральную избирательную комиссию зарегистрировать меня на выборах, следовавшим за мной Старовойтовой и еще нескольким отвергнутым кандидатам было бы обеспечено аналогичное решение.

Нам удалось доказать, что со стороны избирательной комиссии до принятия решения была произведена фактическая фальсификация. Эти доказательства основывались не только на расчетах времени, о которых я уже упоминал, но и на демонстрации этих фальсификаций прямо в зале суда!

Я обратился к судье с предложением прямо тут же провести эксперимент. Взять любую из отбракованных папок, чтобы те же самые эксперты могли на глазах у присутствовавших зрителей и журналистов отметить, какие подписи они посчитали недействительными.

— Вы согласны на такой эксперимент? — спросил судья у представителя Центральной избирательной комиссии.

Им ничего не оставалось делать, как согласиться. Государственный обвинитель, прокурор, защищавший в суде Центральную избирательную комиссию, заартачился и потребовал сначала точно сформулировать суть эксперимента.

Слово дали мне для пояснения.

— Все очень просто. Если эксперты смогли в течение трех дней проанализировать тысячу двести тридцать папок, то им не должно составить труда проанализировать еще раз любую из них за несколько минут! У нас есть список замечаний и порядковых номеров подписей, признанных недействительными, и мы сравним, совпадут ли номера, отобранные экспертами, с этим списком, составленным две недели назад при отбраковке.

Экспертиза, проведенная на глазах у судьи, показала, что я был абсолютно прав. Почерковеды выявили несколько подписей, напоминавших им друг друга, и назвали их недействительными, но все они оказались другими в сравнении с ранее отмеченными при экспертизе в Центризбиркоме.

Получалось, что мои претензии были доказаны. Я выигрывал процесс, и мне казалось, что Березовский и председатель Центральной избирательной комиссии Рябов будут публично посрамлены. В голове уже мелькали планы объединения с Галиной Старовойтовой в один союз, в котором я был готов уступить ей лидирующее место.

Тут в зал заседания Верховного суда непосредственно судье принесли какую-то записку. Он прочел ее молча, встал и объявил:

— Процесс приостанавливается.

Судья вышел из зала, все остались в полном недоумении его ждать. Это был факт поразительный не только для журналистов, но даже для моего адвоката, повидавшего многое в своей жизни. В зале суда остались ждать судью: прокурор, адвокаты, ответчики, заявитель, эксперты, свидетели и больше пятидесяти человек публики. Судья безо всякого объяснения отсутствовал почти сорок минут.

Мне сообщили, что чуть раньше к зданию Верховного суда подъехал правительственный «ЗИЛ» с охраной, из которого вышли несколько человек, поднялись в кабинет председателя и вызвали всех верховных судей прямо с процессов для срочного совещания. Позже я узнал, что одним из приехавших был секретарь Совета безопасности России Олег Лобов, другие, видимо, были из ФСБ.

Всем судьям просто промывали мозги, после чего наш судья появился в зале совершенно убитым, не захотел никого слушать и сообщил, что суд удаляется для вынесения приговора.

Уже через пятнадцать-двадцать минут он вновь вошел в зал и зачитал короткую версию решения Верховного суда России: «Признать действия Центральной избирательной комиссии правомерными». Не поднимая глаз на присутствующих, какой-то скукоженный от навалившегося на него гнета власти, судья тут же срочно ушел за двери, и я больше никогда его не видел. Российское правосудие было представлено во всей красе!

Следом за мной точно такой же приговор вынесли по делу Галины Старовойтовой, а для того, чтобы не казаться совсем уж ангажированным, суд вынес и одно положительное решение: разрешил баллотироваться в президенты господину Брынцалову, от которого ничего, в сущности, не зависело.

Эх, мне бы тут остановиться, но я решил идти за правдой до конца. Сначала я подал апелляцию в Президиум Верховного суда России. Она была рассмотрена уже после начала выборов, и, конечно, Президиум подтвердил законность решения самого суда. Выше оставались только три инстанции: Конституционный суд России, Европейский суд по правам человека в Страсбурге и Господь Бог!

И я решил подавать в Конституционный суд России теперь уже иск о признании состоявшихся выборов президента Ельцина недействительными, так как более пяти миллионов человек, поставивших свои подписи под листами по выдвижению кандидатов и получивших отказ в регистрации избирательной комиссией, были фактически лишены своих прав на свободу выбора.

Нужно было набрать девяносто подписей депутатов Государственной думы под моим заявлением в Конституционный суд, изготовить тридцать две копии необходимых документов и заверить все документы у нотариуса. Я собрал целых сто семь подписей депутатов. Первыми, кто подписался под моим посланием, были Жириновский и вся его команда. Меня поддержали «Регионы России», в «Яблоке» очень долго совещались, в результате чего несколько человек все-таки подписались, но не сам Явлинский.

Когда я сдавал документы, мне удалось встретиться с председателем Конституционного суда России Зорькиным. Он произвел на меня впечатление человека умного и даже порядочного.

Зорькин сказал мне:

— Уважаемый Артем Михайлович, по этим бумагам мы должны признать выборы недействительными, Ельцина не президентом, закон о выборах несоответствующим Конституции России и срочно отправить его на доработку в Государственную думу, передав власть в стране на это время Черномырдину, как премьер-министру. Вы этого хотите добиться? — Зорькин посмотрел на меня внимательно, словно оценивая мою дееспособность. — Неужели вы считаете, что такое возможно в наше время? — закончил он вопросом, сильно понизив тон.

Конечно, я так не считал. Я понимал, в какой стране живу, понимал, что эти действия, кроме внутреннего удовлетворения от мысли о том, что я сделал все, что мог, ничего не принесут. Но я действовал так, потому что не мог иначе. Так диктовали моя совесть и, возможно, гены, унаследованные от благородных предков.

Конечно, моя жалоба в Конституционный суд канула в вечность, а я вскоре чудом избежал ареста, так как дело 1991 года было возобновлено. Мне пришлось срочно уехать во вторую эмиграцию в Англию, а, может быть, Бог вновь уберег меня от трагической участи Галины Старовойтовой…