Чемпион

Ему снился стадион, беговая дорожка, переполненные трибуны. Стометровка, на которой чемпион сегодня поставил свой новый всесоюзный рекорд, не поглотила всех сил, всей кипучей молодой энергий. Тело пружинило, словно для последнего броска вперед, к белеющей ленте финиша; руки сжимались в кулаки, дыхание становилось прерывистым.

Отец, сидевший в углу с газетой, подмигнул матери:

— Васька-то еще бегает…

Мать молча кивнула головой. Она была сегодня на стадионе. Она и раньше не пропускала ни одного выступления сына. И, когда сегодня по зеленому полю радиорупоры сообщили, что Василий Ладынин поставил новый всесоюзный рекорд, она была меньше всех удивлена. Иначе и не могло быть. Борьба сына со временем, за десятый, сотые доли секунды, ей была хорошо известна. «Вася в блестящей форме», часто говорила она.

Обычно при таких разговорах муж косил из-под очков глаза.

— Слушай, Прасковьюшка, — щеки его подбирались вверх, глаза делались маленькими, смешными: — ты бы трусики одела и с Васькой бегала. Скажите, пожалуйста, тоже чемпионка нашлась!

Но Прасковья. Сергеевна была права. Двадцатитрехлетний Василий Ладынин, студент Института физической культуры, действительно находился в блестящей спортивной форме. Она далась не сразу. Несколько лет настойчивой и упорной работы над собственным телом, собственной волей, режим, регулярные тренировки, на которых злейшим врагом была неумолимая стрелка секундомера, — все это незаметно делало свое дело. Первоклассный спринтер Василий Ладынин, о котором еще совсем недавно в спортивных обществах говорили, как о юноше, подающем большие надежды, побил всесоюзный рекорд, почти вплотную приблизился к мировому рекорду феноменального Оуэнса.

* * *

Лучи воровато проскочили сквозь тюль занавесок, сломались в зеркале стоящего в углу шкафа и заиграли на потолке и обоях. В комнату тихо вошла мать.

— Васюша, вставай, семь часов.

Привычный голос матери разбудил. Василий, жмурясь от света, поднялся и сел на кровати.

— Хоть сегодня дала бы поспать… Заслужил, кажется, — пошутил он.

— Вставай, вставай, чемпион. Мало еще заслужил, вот как-то там заслужишь.

Там! Сын знал, о чем говорит мать. Знал заветную мечту ее. Вчерашняя победа укрепила за ним бесспорное право в числе десяти сильнейших легкоатлетов отстаивать честь Советского Союза на мировой спартакиаде. Теперь он наверняка попадет в эту отборную десятку сильнейших. Вчера после соревнований председатель комитета прямо сказал:

— Экзамен, Ладынин, выдержал! Хорошо выдержал! Смотри не подкачай и на международных.

* * *

Стояла жаркая солнечная осень. Занятия в институте еще не начинались. После завтрака Ладынин отправился на стадион. На футбольном поле несколько подростков из детской команды усердно гоняли мяч. На одном из поворотов неразлинованной, потерявшей свой праздничный вид беговой дорожки группа спортсменов о чем-то горячо спорила. Ладынин направился к ним.

— А, Ладынин! Иди сюда, мы как раз о тебе говорим. Вот тут некоторые горе-теоретики твой вчерашний успех считают случайным — утверждают, что больше такого результата ты не повторишь.

Говоривший, высокий плечистый юноша, вопросительно посмотрел на Василия.

— А кто это говорит? — Василий с любопытством огляделся. Неверие в его рекорд, а следовательно, в его силы было оскорбительно для него, но не хотелось показать виду, что обижен.

— Кто говорит? Да вот…

— Ты не передергивай, пожалуйста, Павел, — вмешался один из группы. — Такого разговора не было. Просто говорили, что и ветерок тебе, Вася, помог, и вообще удачно бег для тебя сложился.

— В общем, понятно, — прервал Павел. — Объективные обстоятельства: не было бы их, не было бы рекорда. Так, что ли, понимать прикажешь, Семенов? Эх вы, дружки-приятели! Кому уж, как не вам знать о тренировках Ладынина, о его режиме, способностях! Пойдем, Вася.

Павел обнял Василия и повел его к раздевалке. В этот день приятели не расставались. Ладынин был зол на ребят, которые усомнились в прочности вчерашнего рекорда. Большинство из них действительно знали о его большой «черновой» работе, предшествующей рекорду, заходили к нему домой, интересовались, а сейчас такие разговоры, и главное — перед самой поездкой… У, черти!

* * *

Просто и незаметно иногда рождается дружба. Павел уже несколько раз побывал у Василия дома. Он сражался в шахматы с отцом, советовался с Прасковьей Сергеевной о режиме сына.

— Ну, дружище, как тебе не побеждать: ведь у тебя мать живой хронометраж! С этаким тренером мировой рекорд можешь считать у себя в кармане, — смеясь, говорил приятелю Павел.

Над собой Ладынин работал настойчиво и много. Приближалась поездка за границу. Теперь он почти не уходил со стадиона. Горячие денечки! И на сто и на двести метров результаты были классные, но хотелось еще лучших. Хотелось отшлифовать некоторые детали старта, не нравилась, работа левой руки. Сейчас, когда еще в бег не вкладывались все силы, Василий прислушивался к самому себе, словно проверял слаженность отдельных частей организма, бесперебойность всей его работы.


Произошло это под выходной день. К Ладынину, только что вышедшему из раздевалки, торопливо подошел Павел. У него был серьезный и озабоченный вид.

— Вася, дело есть. Сядем на минутку… Знаешь, сегодня на твоей тренировке был один приезжий, мой знакомый. Большой знаток! И знаешь, Вася, он вдребезги раскритиковал твой стиль. Говорит, с таким стилем и такой техникой нечего соваться за границу. Я ему рассказал о твоем последнее рекорде. Он смеется, говорит: это просто случайность. Он считает, что у тебя большие данные, но что бег совершенно не разработан. Он смеялся, что у тебя левая рука, как у паралитика, и старт никудышный.

Василий обиделся:

— Ну, знаешь, твой знакомый чересчур много берет на себя.

Но как странно! Знакомый Павла как раз подметил то, что больше всего беспокоит и его самого: левая рука, старт. Эта мысль погасила вспыхнувшую досаду, и Василий уже спокойно спросил:

— А кто он, твой профессор?

— Видишь ли… — Павел задумался. — Нам с тобой, Вася, как-то не приходилось откровенно говорить о нашем житье-бытье, говорили всё больше о беге, о рекордах. Дело в том, что у меня брат за границей. Уже давно там, с начала революции. Я с тех пор его и не видел: общего ничего нет, разные люди. Но письма изредка получаю. А вчера приехал один, представитель фирмы, где брат сейчас работает. Зашел, письмо от брата принес, ну, мы и разговорились — о спорте начали говорить. Он, оказывается, крупный тренер, многих чемпионов легкоатлетов тренировал. Я и пригласил его сегодня на стадион. Он сразу обратил на тебя внимание. Говорит: «Из этого парня я бы в год европейского чемпиона сделал, а сейчас сыроват, крепко сыроват».

Павел умолк. Василий сидел нахмуренный, злой.

— Васька, идея! — Павел хлопнул по плечу приятеля. — Что, если нам сегодня к нему отправиться? Потолкуешь с ним, — может, действительно что-нибудь полезное посоветует.

Василий растерянно пожал плечами.

— Неудобно, пожалуй, все-таки иностранец. Ты бы лучше его еще раз сюда вытащил. Собрали бы ребят, поговорили.

Павел укоризненно покачал головой.

— Честное слово, ты ребенок. Ты хочешь, чтобы иностранец в присутствии всех назвал тебя неподготовленным, выругал за технику. Брось, не давай повода дружкам-приятелям болтать о случайности твоих успехов. Сейчас не время для этого. Спартакиада не за горами. Поедем лучше.

Павел решительно встал и направился к выходу. Ладынин медленно двинулся за ним.

* * *

Господин Рунке был очень гостеприимен. Он восторженно отзывался о русских спортсменах… Но техника, техника неважная…

Он показывал гостям иностранные журналы, с блестящих страниц которых глядели мировые спортивные знаменитости; говорил, что со многими из них хорошо знаком.

Василию не терпелось, хотелось поговорить о технике бега. Наконец он задал вопрос. Господин Рунке добродушно улыбнулся.

— Вы очень нетерпеливы. Не беспокойтесь, всему свое время. И о технике поговорим, — я вас еще по косточкам разберу.

Рунке говорил с акцентом. Низенький, с подвижным круглым лицом, подстриженный ежиком, он невольно располагал к доверию. С ним было просто, рассказывал он презабавные истории, и Василий чувствовал себя отлично.

— Оскар Христофорович, что это у вас? — Павел вертел в руках маленький черный ящик.

Приятели немного выпили. Раньше Василий почти не пил; крепкое пряное вино путало мысли, разливало по телу приятную усталость. Василий сидел на диване, рядом с хозяином.

— Тише, тише вертите! — Оскар Христофорович замахал руками на Павла. — Это фотоаппарат, он заряжен.

Но Павел разобрался в хитроумном ящичке.

— А ну, сидите смирно! — шутливо скомандовал он, навел аппарат на Василия и Рунке и щелкнул.


— А ну, сидите смирно! — скомандовал Павел и навел фотоаппарат на Василия и Рунке.

В этот вечер разошлись поздно. Оскар Христофорович пригласил Ладынина заглянуть к нему через два дня.

* * *

Прасковья Сергеевна ждала сына. Последнее время ей редко удавалось видеть его. Со своим новым приятелем Павлом Вася был неразлучен. Прасковья Сергеевна радовалась их дружбе. Павел казался парнем хорошим, простым, вежливым. Он заботился о Васе, о его режиме, тренировках. Но сегодня настроение Прасковьи Сергеевны немного испортилось. Вечером к Василию пришел его старый приятель, комсомолец Андрюшка Семенов. Васи не было дома. Из разговора с Андреем мать поняла, почему сын отошел от старых друзей.

— Вы поймите, Прасковья Сергеевна, не хотели мы Ваську обидеть, а он сразу на дыбы, — оправдывающимся тоном говорил Андрей. — Ну, да не он это: науськивает его чорт этот длинный.

И сейчас мать ждала сына: хотелось поговорить с ним, поругать, что скрыл от нее свою обиду и ссору со старыми друзьями.

Василий пришел поздно. У него был усталый и довольный вид. Объяснение с сыном Прасковья Сергеевна решила перенести на завтра. От ужина Вася отказался — хотелось спать.

Уже выходя из комнаты, погасив свет, по старой привычке, мать подошла поцеловать сына. Василий спал. Наклонилась к нему и почувствовала запах вина. Это было неожиданно. Вася рюмки в рот не брал, а сейчас, в решающие дни тренировок, перед самым отъездом, начал пить. Осторожно отошла от кровати, забыв поцеловать.

* * *

Вторая встреча Ладынина с господином Рунке носила еще более дружеский характер. Василий рассказал, как он тренировался, под чьим руководством. Оскар Христофорович слушал внимательно. Он говорил, что все это ему нужно для того, чтобы знать спортивные данные своего молодого друга и будущего ученика.

Вечер кончили в ресторане. С эстрады раздавались тягучие звуки танго.

Василий несколько раз танцовал с беловолосой накрашенной девицей. Оскар Христофорович был в восторге.

— Вы молодец, вы настоящий мужчина! — говорил он каждый раз, когда утомленный, захмелевший Вася возвращался к столику. — Вы тип европейского спортсмена… Надо уметь жить!

И Рунке увлеченно рассказывал Ладынину о жизни чемпионов за границей.

— Да! — внезапно вспомнил Оскар Христофорович. — Вы же еще не видели.

Он извлек из бокового кармана фотографическую карточку и показал Васе. На фотографии он и Ладынин в дружеской позе сидели на диване. Рука Оскара Христофоровича покоилась на Васином плече.

— А ну, пишите, — сказал Рунке и перевернул карточку. — Хочу иметь память, а то чемпионом станете, загордитесь, узнавать не будете. — Оскар Христофорович протянул «вечную ручку».

Василий вывел: «На память. В. Ладынин».

Позже, у себя в номере, гостеприимный Оскар Христофорович вручил молодому другу замечательные часы-секундомер.

— Ничего, ничего, — говорил он, добродушно улыбаясь, — заплатите, когда деньги будут, я подожду.

* * *

В этот день Павел пришел необычно рано. Василий завтракал. Мать шила в соседней комнате.

— Слушай, Василий, — не поздоровавшись, взволнованно заговорил Павел: — неприятная новость. — Павел оглянулся на дверь и пододвинулся к приятелю. — Ты, оказывается, вчера был у Рунке.

— Ну да, ведь ты же знаешь об этом, при тебе договаривались.

— Да, да, — Павел кивнул головой, — не в этом дело. Неприятность большая. Органы НКВД предложили Рунке немедленно выехать за границу. Ты понимаешь, он, оказывается, кроме своих представительских дел, еще кое-чем занимался. Такой негодяй, шпион проклятый!

Василий был поражен.

— Что ты говоришь? Откуда ты узнал?

— Я сегодня встретил Рунке. Он шел ликвидировать какие-то дела фирмы… Кстати, Вася, — у Павла было встревоженное лицо, — ты никаких глупостей не натворил, когда был у него? Я что-то никак не пойму записки, которую он просил передать тебе. Вот, возьми.

Письмо господина Рунке было невелико.

«Уважаемый друг, — писал Оскар Христофорович, — обстоятельства вынуждают меня уехать раньше срока. Очень жалею, что не смогу заняться повышением вашей спортивной техники. Льщу себя надеждой, что дело еще не окончательно потеряно. Небольшой долг, — писал Оскар Христофорович, — за секундомер и ужин в ресторане прошу занести по прилагаемому адресу моему другу Фрицу. Так и спросите, — его там знают.

(Далее следовало подробное название улицы и дома в городе, в котором должна была начаться спартакиада.)

Зайдите непременно. Кроме всего прочего, получите ценные справки о ваших противниках на спартакиаде.

Считаю долгом предупредить, что в случае вашего отказа посетить моего друга Фрица я вынужден буду обратиться письменно в Комитет по делам физкультуры и спорта, переслав туда же нашу дружескую фотографию с вашей собственноручной подписью. Но я надеюсь, что этого не понадобится делать. Будем откровенны: дружба со мной не может не подорвать доверия к вам и вашему другу Павлу, а это — конец выступлениям, конец спортивной карьере. С глубоким почтением. Рунке».

В комнате наступило молчание.

— Вася, в чем дело? Объясни, — спросил Павел, не сводя глаз с приятеля.

— Что объяснять! — почти закричал Василий. — Свел меня с гадиной, а сейчас объяснений спрашиваешь!

Павел медленно поднялся.

— Ну, ты… — злобно проговорил он. — С больной головы на здоровую валить нечего. Глупости натворил, а я виноват!

Ладынин сидел понурившись, молчал.

— Вася, расскажи подробно, в чем дело, — уже мягче произнес Павел; снова опускаясь на стул.

И Василий подробно обо всем рассказал. Когда кончил говорить, поглядел на Павла. Тот улыбался.

— И это все? — радостно проговорил он.

— Да.

— Дурья голова! Так что же мы с тобой с ума сходим? Вся история выеденного яйца не стоит. Зайдешь к этому самому Фрицу — и все в порядке.

— Что ты? Я уверен, что все это подстроено, запутать хотят…

— Брось, Васька! — Павел рассмеялся. — Тебе уже кошмары всякие начинают казаться. Скажите, пожалуйста, какая птица, охотиться за тобой будут… Ерунда! Ты лучше подумай, что будет, если в комитете получат письмо Рунке и фотографию. Скомпрометирован вконец и ты и я! А там попробуй докажи, что мы не дружили с ним, что других дел между нами не было.

Павел говорил долго, горячо, настойчиво, и постепенно растерянный, напуганный Ладынин убеждался, что действительно лучше всего принять совет приятеля: зайти там, за границей, к какому-то чортову Фрицу, а пока обо всем молчать.

Друзья уходили вдвоем. В соседней комнате мать была занята шитьем. Увлеченная работой, она не подняла головы и не ответила на поклон Павла.

* * *

Прошло три дня. Вечером семья Ладыниных была в полном сборе дома. Отец, устроившись в углу комнаты, щелкал счетами: рабочего дня нехватало для его бухгалтерских дел. У стола шила мать; здесь же за столом читал Василий.

Вечернюю газету принесли с опозданием. Первым взял отец, пробежал глазами, поднял голову.

— Вася, а что же тебя нет? — спросил он и протянул газету сыну.

На первой странице было напечатано: «Комитет по делам физкультуры и спорта утвердил состав команды легкоатлетов для участия во всемирной спартакиаде». Следовало десять фамилий, среди них фамилии Ладынина не было.

— Вася, а ты? — тревожно переспросил отец.

У Василия словно оборвалось сердце. Несколько мгновений пустыми, невидящими глазами смотрел в газету. Хотел сказать, что это ошибка… Пропуск… Язык не поворачивался. И вдруг резнула мысль, внезапная и простая. Поднял голову и взглянул на мать.

Прасковья Сергеевна сидела в той же позе, только лицо ее казалось сейчас постаревшим, бесконечно усталым. И как-то сразу все сделалось очень простым и понятным. Закрыв глаза, Василий до боли сжал руками голову. Мать поднялась и подошла к сыну.

— Вася, родной, не могла я, нужно так… Я ждала, надеялась, ты сам скажешь, а ты молчал… Плохое с тобой творилось… И разговор твой с Павлом слышала…

Смутно, словно издалека, донеслись ее слова. Рука матери ласково скользнула по его щеке. И неожиданно Вася схватил руку матери и прижался к ней сухими, горячими губами.

В эту ночь был арестован Павел.

Загрузка...