Авария

Глава 2

Надо мной – ореол света. Я перепугалась, затем поняла: это уличный фонарь. Наверное, я лежала на земле. Однако ничего не чувствовала: ни землю, ни свое тело. Я попыталась заговорить – рот не слушался. Надо мной склонилась хмурая женщина с пучком светлых волос на затылке. Она посмотрела вверх и изобразила ртом слова кому-то, стоявшему сбоку. Я не видела кому. Женщина говорила, но я ее не слышала. Я вообще ничего не слышала. Работали только глаза, и то… В общем, все в тумане, а голову не повернуть. Я могу смотреть лишь вверх.

Я попробовала шевельнуть чем-нибудь: пальцем, языком. Ничего. Может, я уже умерла, а дух ненадолго задержался, прежде чем уйти? Ну, туда, куда уходят духи. А может, и он не мог двинуться, нас обоих парализовало.

Женщина-блондинка была в рубашке с нашивкой и надписью: «Госпиталь Святого Ангела. Парамедик экстренной помощи». Она водила руками над моим телом. Не знаю зачем. Я ничего не чувствовала и даже не могла скосить глаза, чтобы посмотреть.

Интересно, я еще на месте аварии? Рядом ли Лонни? Он в таком же состоянии, как и я? А другой водитель? Что с ним? Знают ли мои родители и сестра? А может, я здесь и умру?

Мир дернулся, закачался перед глазами. Наверное, меня подняли и понесли. Исчез нимб света от уличных фонарей. Надо мной – темное небо, гораздо темнее, чем когда мы с Лонни покинули парк. Сколько времени я провела здесь? Минуты? Часы?

И тут начали оживать чувства.

Сначала я услышала голос парамедика: «В машину ее!»

Затем прилетел вой сирен, шум человеческой суеты, неразборчивые крики, безошибочно узнаваемый скрежет разгибаемого металла. Я услышала хруст гальки под ногами, подо мной что-то щелкнуло и встало на место. Меня повезли – медленно, осторожно. Звезды над головой развернулись.

Затем вернулись и ворвались в ноздри запахи: гарь, рыхлая земля, кислая резиновая вонь и что-то сладкое, приторное.

Я ощутила вкус крови во рту. Пошевелила языком, дотронулась до зубов – точнее, до их острых обломков и пустых распухших мест там, где обломков не было. Все отзывалось болью на прикосновения.

Донеслась новая волна звуков: стоны, визг, плач. Выла сигнализация, а машинный голос уверял, что помощь в пути.

По блестящему ярко-белому боку скорой помощи плясали красные всполохи.

Я уже внутри. Там гладкий белый потолок, над головой – контейнеры, прихваченные металлическими защелками. Надо мной появились лица той леди-парамедика и какого-то парня. Одно лицо – улыбающееся, другое – хмурое, но я не могу понять, у кого какое: глазам трудно сфокусироваться, меня все время встряхивает, воет сирена. Наверное, мы несемся к «Святому Ангелу».

Мы выехали на ровную прямую дорогу, и мое зрение немного прояснилось.

Это парень. Он улыбался.

Затем меня подняли, и тут же обрушилась вонь антисептика. В госпитале – ярчайший белый свет. Неужели они не понимают, как неприятно глазам? Пусть бы рассеянный свет, как нимб от фонарей. Я закрыла глаза. Скрипели подошвы кроссовок – рядом кто-то бежал. Колесики тележки подпрыгивали на неровностях пола, поворачивались. Свет сочился в глаза и сквозь закрытые веки, а когда становилось темнее, наверное, кто-то надо мной склонялся.

Вдруг я стала чувствовать тело. Ощущение накатило волной, от пальцев на руках и ногах – словно мою кожу обдирали от самых ногтей. Все в мире превратилось в боль. Я завизжала. Каталка поехала быстрее. Боль переместилась в живот, перелилась в голову. У меня заболело все без исключения: туловище, ноги, руки, шея, голова, рот, глаза. Меня будто пропустили через мясорубку. Я кричала не переставая, хотя горло от этого болело еще сильнее. Я не могла остановиться. Кажется, меня пытались успокоить: двигали, дергали, что-то говорили, но я не слышала ничего, кроме собственного крика. Различала только свою боль, то, как она бесновалась в моем теле, и подумала, что так, наверное, умирают. Я пыталась прокричать: «Уберите ее!»

Вдруг боль исчезла. И все пропало.

Я очнулась в палате с бежевыми стенами и вертикальными виниловыми жалюзи на окнах. Вокруг пищали медицинские приборы. По обе стороны от пластикового бежевого стола на колесиках стояли деревянные кресла с мягкой обивкой. Синее одеяло укрывало мое тело. Я не могла увидеть, что с ним. Но, судя по толщине ног, их обе одели в гипс. Да, круто. Я не видела и своих рук; попыталась двинуть ими и не смогла. Либо я осталась без них, либо еще не прошла анестезия. Кружилась голова, меня мутило, и, плюс ко всему, во всем теле металась приглушенная, саднящая боль. Я была одна. И все. Еще пищащие мониторы да запотевший розовый пластмассовый кувшин на столе. Но без стаканов. Я высунула язык изо рта: губы пересохли. Мне бы немного воды. Но глотка не слушалась, я не смогла бы никого позвать, даже если бы была не одна. Я попыталась шевельнуть пальцами. Ведь должна тут быть кнопка вызова, должен кто-то смотреть за мной и понять, что я очнулась, ухаживать за мной, рассказать обо всем. Но я не чувствовала пальцев. Они вообще у меня есть?

Интересно, как я выгляжу?

И где все?

И что случилось с Лонни?

Когда я очнулась опять, обнаружила, что смотрю на потолочную плитку – типично больничную, серо-бежевую. В моей затуманенной голове родилось слово «сержевую». Как мозаика перед глазами, хочется сосчитать плитки. Больше все равно ничего не видно. Свет приглушен, и трудно сказать, та же это палата, что в первый раз, или нет. Похоже, она меньше. Не так много пищит и пиликает вокруг. Наверное, это к лучшему. Я попыталась шевельнуться и опять не смогла. Я лежу ровно и не могу видеть свое тело. Может, мои ноги исчезли? Или все тело целиком? А вообще, может выжить одна голова?

Наверное, моя голова такая сдвинутая из-за лекарства. Да, сдвинутая. То самое слово.

Открылась и закрылась дверь, и я расслышала шепот мамы: «Как думаете, еще долго?»

– Миссис Маршалл, выздоровление будет нескорым и трудным: слишком обширные повреждения. Мы будем работать постепенно, и, вот увидите, все наладится. Рядом сдавленно заплакали, а мой папа сказал:

– Кэрри хотела повидать ее. Я заберу ее после школы и привезу.

Но Кэрри не ходит в школу по субботам. Я хотела спросить, о чем они, но поняла: сейчас точно не пятница и даже не уик-энд. Попыталась сказать «привет», а вышло вполне элегантное «пы-ы-ы». Да уж, речь у меня теперь как у жителя деревни из «Майнкрафта». Родители подбежали к кровати, ужасно довольные тем, что я могу издавать звуки.

– Привет! – попыталась я снова.

И опять вышло «пы-ы-ы».

– Бьянка, – тихо выговорила мама.

По ее щекам катились слезы, оставляли светло-коричневые дорожки в макияже.

– Как ты? – спросил папа.

Я попыталась кивнуть. Стало больно.

Подошла женщина в белом халате, родители отошли. У женщины были большие темно-карие глаза, на плече лежала черная коса. Когда она склонилась ниже, коса передвинулась и открыла табличку с надписью: «Др. Нэй».

– Здравствуй, Бьянка. Я рада, что ты проснулась, – выговорила доктор Нэй.

– Сколько я здесь? – хотела спросить я, но получились только стоны.

И, уж извините, слюна потекла. Встревоженная мама потянулась ко мне с бумажным полотенцем в руках.

– Со дня аварии прошла почти неделя, – ответила доктор Нэй, будто все поняла. – Твое состояние наконец стабилизировалось настолько, что мы решили тебя разбудить.

– Доктор, что со мной?

Она ткнула несколько раз в свой планшет, и камера, присоединенная к его краю, выдала голограмму – миниатюрную версию меня. На нее было жутко смотреть – будто я машина, а это чертежи.

– Бьянка, тебе очень повезло, – сказала врач. – Если бы то же самое случилось несколько лет назад, у нас не оказалось бы технологии, способной тебе помочь.

Я не чувствовала себя особенно везучей – вся в гипсе и прочее, – но поверила доктору на слово. Доктор Нэй потыкала в планшет, и голограмма засветилась красным в десятке мест. Жуткие новости: обе руки поломаны, перелом бедренной кости, три сломанные кости в правой ступне, два сломанных ребра, спавшееся легкое, сотрясение мозга. Я выглядела как кукла из игры «Операция» после неудачной хирургии.

– К счастью, ты у нас – боец, – заметила врач.

Что-то я не помню в себе способности с чем-то драться или хотя бы понять, кто рядом. Я не помню, как попала в эту кошмарную комнатку, где смердит антисептиком с хвойной отдушкой, лекарствами и мочой. Хотелось думать, что не моей – но, наверное, все-таки моей.

Врач склонилась надо мной и открутила клапан на прозрачном мешочке, откуда ко мне тянулась капельница. Я вдруг ощутила холод справа и улыбнулась: здорово почувствовать свою руку! Холод растекался по телу, сонное отупение накрыло меня как туман. Доктор Нэй разговаривала с родителями. Похоже, ей надо было о многом рассказать. Я пыталась слушать, но едва справлялась. Так трудно сосредоточиться. Вообще все делать очень трудно, будто плывешь против сильного течения. А затем свет опять погас.

– Третий раз – решающий, – проснувшись, подумала я.

На этот раз свет был ярче, я полусидела и могла видеть бежевую палату, мягкие кресла, пластиковый стол на колесиках и мокрый оранжевый кувшин на нем. Дежавю. Ну, почти – теперь в кресле сидел папа и читал журнал «ИнфоТех». Папа уже немолодой, а старается знать последние новости о всяких машинах. Ну, это его работа.

– Эй, – выговорила я.

На этот раз я сумела почти четко выговорить слово – и от удивления добавила что-то среднее между иканием и стоном. Да, вышло, мягко говоря, странно.

Папа почти выпрыгнул из кресла.

– Эй, ты как? – спросил он.

Я пожала плечами. Ну, захотела пожать. Вряд ли хоть какая часть меня шевельнулась взаправду.

– Что случилось? – спросила я, хотя знала что.

Просто в голову не пришло лучшего вопроса.

– Тебя здорово помяло, – тихо выговорил папа, словно боялся мне навредить, заговорив в полную силу.

Он протянул руку и коснулся экрана пищащей машины. Я напряглась, но ничего не произошло.

– Ты пока полежишь здесь, – вздохнув, сообщил он. – Тебе сделали пару операций, наложили гипс.

Он положил свою теплую большую ладонь мне на лоб.

– Нам придется найти для тебя пластического хирурга, чтобы спрятать шрамы.

Наверное, я дернулась или вроде того, и он побледнел.

– Все не так уж плохо, – торопливо заверил он, усмехнулся и добавил: – Как говорится, ты уже не в лесу.

Папа хохотнул, стукнул журналом по пластиковому поручню, идущему вдоль края кровати, и отступил на шаг. Похоже, он больше не собирался разговаривать со мной.

– Лонни? – спросила я.

– Что? – спросил он и поморщился, словно от боли, моргнул пару раз и стал будто совсем больной.

– Бьянка, – тяжело выговорил он и умолк.

Открылась дверь, зашла доктор Нэй.

– Добрый день, Бьянка! Как себя чувствуешь?

– Так, будто меня переехали, – хотела пошутить я, но решила промолчать.

Папа отошел, чтобы доктор могла подойти ближе. Она взялась за висевший на шее стетоскоп, послушала мою грудь.

– Наконец хорошее дыхание.

А я что, плохо дышала? Или не дышала вообще?

– Она – чемпионка, это точно, – глядя на папу, проговорила врач.

Затем она посмотрела на планшет, который оставила на столе, пару раз стукнула пальцем по экрану. Над столом повисла смурф-версия меня, синяя и полупрозрачная. А доктор Нэй рассказала обо всех моих операциях. Их сделали, пока я была в отключке.

– Твои анализы с каждым разом лучше, – закончила доктор. – Тебе осталось лишь поправиться. А это значит, придется еще полежать здесь.

Отец печально посмотрел на меня, и я похолодела. Сколько же ему придется заплатить? И сколько я пропущу занятий?

– Мы даем ей самые сильные болеутоляющие, какие можем в данных обстоятельствах, – сказала доктор папе, – но медсестры говорят, что девочка просыпается каждые несколько часов и пытается пошевелиться. Она на пределе безопасной дозы, поэтому сейчас бодрствует и не ощущает дискомфорта. Но ей нужен полный покой.

Я не помню, как просыпалась, не помню боль. Но, судя по ужасу в папиных глазах, он видел, как я просыпалась.

– Я хочу сказать, что мы пока не можем дать ей больше, а она бодрствует… В общем, вечер может быть трудным.

Отец кивнул, стиснул зубы и вцепился в кроватный поручень так, что, наверное, мог бы его сломать.

– Я останусь с ней на всю ночь, – сказал папа. – Ее мать приедет утром. Мы справимся.

С тем доктор Нэй ушла. Папа поправил мои одеяла. А я понемногу начала ощущать тело – и поняла, о чем говорила врач и отчего так тревожился папа. Меня словно медленно погружали в лаву. Может, кто-то подумает: «Ну какие проблемы? Пусть отожжет палец на ноге или целую ступню – я выдержу». Но боль расползалась по всему телу. Я млела от боли. Было страшно даже взглянуть на папино лицо. Он не мог ничего поделать, и я страшно злилась на него за это, а потом на себя – ведь папа ни при чем, он тоже мучается, глядя на меня.

А еще потому, что кругом виновата я.

Когда я проснулась опять, было за полночь. Папа спал в кресле, журнал лежал на груди. Папа был в носках и похрапывал. Из-за приоткрытой двери – наверное, там комната медсестер – мне на лицо падал луч света. Я по-прежнему не могла найти кнопку вызова, но, судя по всему, опять настало время принимать обезболивающее, потому что ощущение тела снова притупилось и боль стала как погасший уголь. Мне хотелось пить, но я не решилась будить папу. Он, наверное, долго не спал. Одежда вся измята, волосы совсем перепутались – обычно он аккуратно причесывался. Должно быть, папа сидел тут многие часы, если не сутки. А ведь кто-то должен был оставаться дома с Керри. Я вспомнила: папа говорил, что утром поменяется с мамой, так что, наверное, скоро он сможет отдохнуть.

Внутри себя я откровенно радовалась, что папа спит, и нельзя никого позвать. Ведь когда они поймут, что я пришла в себя и могу разговаривать, начнутся расспросы. Много расспросов. И тогда откроется, что я сделала и что во всем виновата именно я.

Кто-то закрыл свет из двери и тоненько прошептал: «Привет».

– Привет, – сумела выдавить я.

В палату вошел парнишка лет одиннадцати в пижаме с надписью Gamer 4 LIFE[1] и халате, усеянном светящимися рисунками планет.

– Кто? – прохрипела я.

Больше моя глотка не сумела выдать. Слишком больно.

– Я – Эй-Джи, лечусь в палате рядом, – сказал он, затем подошел ближе и замер, когда мой папа сильно всхрапнул.

Парнишка явно удивился, что в комнате есть кто-то еще. Эй-Джи подошел к машине с монитором и ткнул пальцем в экран. Похоже, так здесь принято общаться с пациентами. Надо самой так делать, когда случится зайти в чью-нибудь палату – если я смогу ходить, конечно.

– Я…

– Ты Бьянка Маршалл. Я знаю. Видел твою карточку, когда заходила доктор Нэй.

– Ох…

Он ухмыльнулся.

– Лонни… Элон Лоуренс, – выдавила я.

Мне это далось нелегко, уж поверьте. Эй-Джи сконфуженно покачал головой, колыхнул плотной курчавой шевелюрой.

– Нет, Бьянка – это ты, – медленно и раздельно выговорил он.

– Мой друг… мы были в машине… ему хуже… может быть…

– Хуже, чем тебе? – удивленно спросил мальчишка. – Но тебе совсем худо. Хуже, чем ты, наверное, только трупы.

Я подождала. Может, он засмеется, или ухмыльнется, или скажет: мол, пошутил. Но, похоже, он говорил правду о том, что видел перед собой. А в мою макушку вдруг пришла пронзительная боль. Да, он прав: если хуже, чем у меня, – не выживают. Если бы мне могли сказать про Лонни хоть что-то хорошее – уже сказали бы.

– Я могу тихонько залезть в кабинет к медсестрам и поискать его карточку, – предложил Эй-Джи.

От его слов щемящий страх, который поселился где-то у сердца, чуть утих. А может, это от болеутоляющего? Запищало, машины вокруг зажужжали. Пара секунд – и я почувствовала себя чуть лучше.

– Эй-Джи, спасибо.

Он повернулся, и я заметила предмет у него в руке.

– Что у тебя? – спросила я.

– Это, что ли? – он повернулся и показал белый пластиковый обруч. – ВР-очки, ну, виртуальная реальность.

Он подошел ближе, показал.

– Можно смотреть кино и всякое такое, но я играю в «Майнкрафт».

– Я люблю «Майнкрафт».

– Да ну! – прошептал Эй-Джи. – Как здорово!

– Мы с другом вместе строили миры, – сказала я, слегка удивленная тем, что могу так много говорить, и потом взглянула на ближайшую машину.

А, настало время очередной дозы обезболивающего.

Мальчишка моргнул и кивнул. Наверное, ждал, что я расскажу больше.

– Мы сделали много деревень с разными правилами, конфигурациями и всякое такое.

У парнишки просветлело лицо.

– Вправду? А я раньше просто играл на выживание! Хотя тоже использую моды, и некоторые сделал сам!

– Здорово, – выговорила я.

– Тогда попробуй эти очки, – предложил он. – С ними точно улет!

Не успела я ответить, как Эй-Джи шмыгнул ко мне и водрузил очки на голову. Дужки неприятно сжали виски. Хотя, если сравнивать с другими телесными ощущениями, – пустяк. В висках закололо, затем покалывание разлилось по лбу. И вдруг голову захлестнуло лютой болью, но я постаралась не застонать. Зачем расстраивать мальчика? Он думает, что делает мне как лучше.

Открыв глаза, я с удивлением обнаружила, что больничная палата исчезла, а в очках уже загрузилась игра – наверное, встала на паузу посреди сценария, который играл Эй-Джи.

– Сперва странно, – предупредил он. – Но скоро привыкаешь.

Он не шутил. В самом деле, очутиться внезапно посреди нового мира и чьей-то игры – обескураживающе. И там было куда ярче, чем в больничной палате, это точно. Невзаправдашние, по-мультяшному яркие краски – зеленая, коричневая, желтая, – они почти как оплеуха после стен цвета беж. Я осмотрелась. Кажется, я угодила в лесной биом, и, если долго смотрю на что-то, начинаю к нему двигаться, причем с резким стартом. К горлу подкатила тошнота. Я закрыла глаза и глубоко задышала. Мне хотелось выгрузиться, но нельзя же такое говорить мальчугану! Надо произвести хоть какое впечатление. Но ощущать себя головой без тела не слишком приятно, честное слово. Я снова попыталась двинуться – и в желудке что-то нехорошо дернулось.

– Тебя сейчас вытошнит? – спросил Эй-Джи.

– …Нет… я…

– Наверное, тебе пока хватит, – решил мальчишка и без предупреждения сдернул очки.

Честно говоря, без них лучше не стало. От настоящего тусклого мира мне сделалось совсем дурно. Я повернула голову, чтобы не глядеть на Эй-Джи, и меня вытошнило.

Затем я попыталась вытереть рот краем одеяла. Парнишка попятился к двери. Отец шевельнулся, но не проснулся. Прибежала медсестра, посмотрела на мальчишку, на меня, снова на мальчишку и затем медленно подошла, чтобы обтереть меня. Рвота застряла даже в моих волосах. В общем, я не особенно целилась.

– Жуть, – процедил Эй-Джи.

– Возвращайся в свою палату, – велела медсестра. – Я приду, проверю. Ты же знаешь, тебе нельзя здесь разгуливать. И тем более лезть в чужие палаты.

Папа проснулся, выпрямился и попытался понять, что происходит.

Эй-Джи скорчил рожу и отступил к двери.

– Заходить и выходить непросто, – предупредил он и пожал плечами. – Не все могут. Но ты сможешь выгрузиться по-другому. Я покажу как. Но это, конечно, для нубов.

– Выходить откуда? – спросил папа.

– Это просто игра, – сказал Эй-Джи и показал очки.

Я обиделась на слова о нубах и захотела сказать, что смогла бы выйти нормально, но сейчас не в лучшей форме. Ну да, я лежу на больничной койке, превратившаяся в фарш, а медсестра стирает блевотину с моих волос.

Парнишка вышел в холл и скрылся из виду.

Нет, я ему покажу, на что способна! Я – вовсе не нуб.

Что я за игрок, если не сумею?