ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОСВОБОЖДЕНИЕ

Глава 17 НАД БЕЗДНОЙ

Март был на исходе, но по дорогам Подмосковья крестьяне еще продолжали ездить на санях.

По последнему зимнему пути шли к Москве земские отряды. Не позднее 23 марта в предместья Москвы прибыл Прокофий Ляпунов с рязанцами. Заруцкий с казаками и Трубецкой со служилыми людьми запоздали, но ненадолго. Их задержало то, что на недалеком расстоянии от Калуги стоял Ян Сапега. Наемное войско хорошо отдохнуло на зимних квартирах и завершило приготовления к летней кампании. Сапежинцы предлагали союз ополчению, но требовали непомерное вознаграждение. Заруцкий достаточно хорошо знал истинную цену нового союзника. Сапега мог в любой момент нанести удар по калужскому лагерю с тыла.

Подготавливая наступление на Москву, города старались подбодрить друг друга и внушить противнику преувеличенные представления о своих силах. Ляпунов широко оповестил страну о том, что на помощь ему идет сорокатысячная рать. Поляки отчасти поверили его воззваниям. Они полагали, что Ляпунов привел под Москву восемьдесят тысяч воинов. По их подсчетам, Заруцкому удалось собрать пятьдесят тысяч человек, а Измайлову и Просовецкому – пятнадцать тысяч, в целом же ополчение насчитывало более ста тысяч воинов. Подобные цифры отличались абсолютной недостоверностью. Засевшим в Кремле наемникам казалось, что их осадили несметные полчища. Шведы располагали более точной информацией. Посланец Ляпунова доверительно сообщил им, что состав ополчения под Москвой не превышает шести тысяч человек.

Число воинских людей в ополчении было совсем невелико. Но едва они подошли к городу, в их лагерь стали стекаться со всех сторон москвичи, оставшиеся на пожарище и в уцелевших слободах. Население искало спасения в земском ополчении. Благодаря притоку жителей лагерь осаждавших казался необозримым. Но то была обманчивая видимость.

Гонсевскому удалось замирить Москву лишь на несколько дней. Его приставы отправились в разные концы столицы и стали приводить к присяге москвичей, сложивших оружие. Как только население узнало о приближении земских воевод, оно вновь поднялось на борьбу. Приставы едва смогли унести ноги.

В южных предместьях боярскому правительству не удалось восстановить свою власть даже на время. Отряды повстанцев вместе с воеводой Федором Плещеевым прочно удерживали в своих руках Симонов монастырь. Измайлов и Просовецкий после неудачного боя ушли к Андроньеву монастырю, а затем соединились с Плещеевым у стен Симонова монастыря. Отряды Заруцкого разбили лагерь поблизости от Николо-Угрешского монастыря, там, где река Угреша впадала в Москву-реку. Монастырь служил прибежищем Лжедмитрию II в дни его последнего похода на Москву. Четырнадцать километров отделяли монастырь от крепостных стен.

27 марта Гонсевский вывел свои войска из Яузских ворот и попытался потеснить силы ополчения и повстанцев в окрестностях Симонова монастыря. Его наступление не имело успеха. Затяжные бои в юго-восточных предместьях столицы продолжались несколько дней. Обе стороны избегали риска, сопряженного с генеральным сражением. Скорее то была проба сил. Противники как бы примерялись друг к другу.

Последняя стычка принесла ощутимый успех русским. Их энергичный и дружный натиск привел к тому, что наемники понесли потери и бросились бежать с поля боя.

Смущенный неудачей, Гонсевский не только отказался от новых наступательных действий, но и не посмел оборонять внешние крепостные стены. В ночь на 1 апреля ратники ополчения, не встречая сопротивления противника, перешли реку Яузу и освободили почти всю территорию Белого города. Гонсевский удержал в своих руках лишь небольшую часть белгородской стены от Никитских до Чертопольских ворот с прилегающими улицами.

Наступила весна и вместе с ней долгая и томительная пауза в военных действиях. Ополчение потеряло более двух месяцев, прежде чем смогло возобновить наступление. Уже в первых боях солдаты Гонсевского заметили, что земские люди не слишком доверяют друг другу.

По словам московских летописцев, земская рать попусту потеряла много дней из-за великой розни вождей. Когда воеводы сошлись под Москвой, им в самом деле не сразу удалось преодолеть взаимное недоверие и уладить местнические счеты. И все же не распри были причиной непонятной бездеятельности.

Московский «черный люд» оказал ополчению огромную помощь. Но повстанцы не обладали военными навыками и были плохо вооружены. Собственные же силы ополчения были столь невелики, что рассчитывать на немедленный успех не приходилось. Чтобы организовать правильную осаду крепости, надо было иметь многократный перевес в силах. Ляпунов и его сподвижники не имели ни многочисленного войска, ни тяжелой артиллерии. При таких условиях штурм Кремля мог принести лишь неудачу. Мало того, что Кремль и Китай-город располагали беспримерной по мощности системой укреплений. В руки интервентов попала лучшая русская артиллерия. Никогда еще ни на одной стене не было установлено столько пушек, сколько их видели теперь на кремлевских стенах. Осаждавшим нечего было противопоставить их огневой мощи.

Ополчение сделало все, что могло. Ляпунов с отрядами рязанцев занял Яузские ворота. Заруцкий и Трубецкой помогли ему закрепиться в этом решающем пункте, а затем попятились к Воронцовскому полю и расположились вдоль стен Белого города до Покровских ворот. Прочие полки взошли на стены Белого города на всем пространстве от Покровских ворот до Трубной площади на Неглинной. Северная часть стены находилась на некотором удалении от пушек Китай-города, и ее оборону взяли на себя воеводы, только что потерпевшие неудачу на Владимирской дороге, – Измайлов, Мосальский и Репнин. К ним на помощь прибыли Иван Волынский с ярославцами, Федор Волконский с костромичами, Федор Погожий с угличанами.

Отряды Ляпунова прикрывали самую важную коммуникацию – старую коломенскую дорогу, связывавшую Москву с Рязанским краем. Под контроль замосковных воевод перешли также дороги, шедшие из столицы к Ростову и Ярославлю.

Укрепления Ляпунова стали ключевой позицией земского лагеря. С первых дней тут не прекращалась яростная перестрелка. На голову рязанцев сыпались ядра. Враг пытался вернуть Яузские ворота и не дать ратникам укрепиться на близком расстоянии от Китай-города и Кремля.

Вожди земского ополчения рассчитывали воспользоваться восстанием в Москве и освободить ее одним ударом. Сожжение столицы разрушило все их планы. Земская рать принуждена была перейти к длительной осаде. С наступлением лета внешнеполитическое положение России стало быстро ухудшаться. Шведы все ближе подбирались к Новгороду. Речь Посполитая напрягла все силы, чтобы покончить со Смоленском.

Еще в январе боярское правительство направило в королевский лагерь Ивана Салтыкова с тем, чтобы добиться повиновения от послов Голицына и Филарета и осуществить решение о сдаче Смоленска. Подобно Гермогену, Василий Голицын с недоверием следил за восстанием в городах и не считал возможным порвать с правительством, членом которого он сам состоял. Подвергшись новому нажиму из Москвы, он выдвинул компромиссный план. Согласно этому плану смоляне должны были впустить в город небольшой отряд королевских солдат и присягнуть Владиславу сразу после того, как король снимет осаду. В начале февраля послы виделись с представителями Смоленска и договорились с ними о размещении в городе 200 польских солдат. Уступки Голицына и Филарета, однако, не приблизили долгожданного мира.

Польские сенаторы выдвинули свои условия соглашения о Смоленске. Суть их сводилась к следующему. Король снимет осаду, когда смоляне принесут повинную и исполнят его требования, а именно: впустят в крепость 350 солдат, выставят у ворот смешанную стражу из поляков и русских, передадут второй комплект ключей от города в руки начальника польского отряда. Смоленск останется в составе Русского государства временно, до заключения окончательного договора. Город должен возместить все убытки, понесенные королевской казной за время полуторагодичной осады.

Шеин созвал земских представителей и весь народ для обсуждения предложений Сигизмунда. Русские люди хорошо знали цену королевских обещаний. На народном собрании лишь ничтожная горстка людей высказалась за прекращение сопротивления. Среди них был местный архиепископ. «Что меч не истребил, то поветрие истребляет, – заявил он, – лучше нам поддаться за присягою их, хотя бы нас потом перебили». Архиепископ ссылался на ужасную эпидемию, свирепствовавшую в городе. Но даже он не верил тому, что после сдачи Сигизмунд пощадит смолян.

Все собравшиеся на площади перед воеводской избой хорошо понимали, что речь идет о сдаче крепости неприятелю. Смоленский собор подтвердил, что двести солдат будут допущены в город лишь после того, как Сигизмунд выведет все свои войска из пределов России.

Сожжение Москвы подтвердило худшие опасения смолян. Продолжение мирных переговоров стало невозможным.

Невзирая на уступки Голицына и Филарета в вопросе о Смоленске, король велел арестовать их. Позже королевская стража разграбила посольские пожитки и перебила челядь. Сами послы были увезены в Литву пленниками.

Гетман Жолкевский, убедившись в провале унии, пытался склонить сенаторов к нормальным дипломатическим переговорам с боярским правительством в Москве для заключения выгодного мира. Но Сигизмунд отказался следовать совету лучшего из своих воевод. Не одобряя ареста послов, Жолкевский покинул королевский лагерь под Смоленском и уехал в Польшу. Его отъезд развязал руки тем, кто требовал окончательного разгрома и расчленения России.

Тяжкие испытания выпали на долю защитников Смоленска. Силы их подходили к концу. За время неслыханно долгой осады гарнизон понес большие потери. На городских складах еще оставались некоторые запасы продовольствия. Но его распределяли теперь только среди ратников. Неимущий люд умирал с голода и от эпидемий. В распоряжении Шеина оставалось немного здоровых людей, способных носить оружие, им приходилось нести караулы по всей крепостной стене.

Население Смоленска знало о восстании городов и осаде вражеского гарнизона Кремля силами земского ополчения. Надежда на изгнание врагов из столицы поддерживала их волю к борьбе.

Между тем Сигизмунд, озабоченный ходом дел в Москве, решил бросить в бой все силы, чтобы добыть Смоленск. Его военачальники провели тщательную подготовку к последнему генеральному штурму. Осадные орудия подвергли город жесточайшей бомбардировке. Западная крепостная стена оказалась наиболее разрушенной.

На рассвете 3 июня 1611 года мощный взрыв потряс город. Подле северо-восточной Крылошевской башни взлетела на воздух часть стены. Шеин ждал приступа с запада и там установил главные батареи. Королевские войска предприняли атаку в районе западных проломов и у Богословской башни на северо-западе. Но в этой атаке участвовали лишь ограниченные силы. Главный удар противник нанес возле Крылошевской башни и дальше на юг против Авраамиева монастыря. По штурмовым лестницам солдаты перебрались через крепостную стену и ворвались в город. Силы гарнизона оказались недостаточными, чтобы отразить одновременное нападение с четырех сторон. Большая часть защитников Смоленска погибла с оружием в руках на улицах крепости. Шеин оборонялся в одной из западных башен и там был взят в плен. Немногие уцелевшие жители затворились в Богородицком соборе в центре Смоленска. Находившиеся в соборе люди предпочли погибнуть под обломками здания, но врагу не сдаться. Они взорвали под собой пороховой погреб.

Король приказал подвергнуть Шеина пытке. Во время допроса и пытки воеводу спросили: «Кто ему советовал и помогал так долго держаться в Смоленске?» Шеин отвечал: «Никто в особенности, потому что никто не хотел сдаваться». После пытки Шеин был увезен в Литву. Там его держали в тюрьме в железных оковах.

Оборона Смоленска длилась почти два года. Город принял на себя главный удар армии вторжения, надолго сковал силы Сигизмунда и стал неодолимой преградой на его пути к Москве.

Весть о гибели Смоленска облетела страну, сея тревогу и отчаяние в сердцах русских людей. Ждали, что Сигизмунд немедленно двинется в Москву. Но король не желал рисковать с трудом добытой победой и спешил отпраздновать триумф. Его казна была обременена огромными долгами, армия понесла большие потери и практически не могла возобновить наступление.

Под Москвой события развивались своим чередом. Русская столица раскинулась на огромном пространстве, и земскому ополчению не достало сил на то, чтобы замкнуть кольцо блокады вокруг всего города. Однако в его руках были все подъезды к Москве. Последние нити, связывавшие боярское правительство с провинцией, были порваны, снабжение Кремля продовольствием дезорганизовано. В мае наемники уведомили Сигизмунда о том, что они продержатся в Москве не более трех недель, если им не будет оказана немедленная помощь и если они не получат фураж для лошадей.

Вражеский гарнизон удерживал Арбат и Новодевичий монастырь, откуда начиналась большая смоленская дорога. Однако сама эта дорога была небезопасна. Она пролегала среди уездов, охваченных восстанием. Крестьяне, вооруженные вилами, топорами, дубинами, собирались в отряды. Враги называли их шишами. В мае шиши разгромили дворянский конвой и отобрали казну, которую боярское правительство выслало Яну Сапеге в качестве найма.

Сапега вел торг и с боярами, и с Ляпуновым. В конце концов он получил от Мстиславского три тысячи рублей и выступил в поход. На марше к Москве сапежинцы обменялись с польским гарнизоном Кремля примечательными письмами. Они потребовали, чтобы гарнизон берег казну, не разбирал бы всех денег и сокровищ и оставил бы им, чем поживиться. Столичное рыцарство отвечало, что солдаты Сапеги не имеют права распоряжаться московской казной и могут брать из нее деньги лишь с разрешения короля. Наемников слепил блеск московского золота, и они готовы были вцепиться друг другу в горло из-за добычи.

Вожди ополчения старались любой ценой не допустить сапежинцев под Москву. Когда стало ясно, что предотвратить их выступление не удастся, Заруцкий решил дать им бой на переправах через Угру под Калугой. Ляпунов предпочел путь мирных переговоров.

Торг с наемниками продолжался целый месяц. Земские люди обещали выплатить долги самозванца, но у них не было звонкой монеты. Бояре и Гонсевский пересилили. Они обязались передать сапежинцам в залог царские регалии ценою в полмиллиона злотых.

Заключив соглашение с Гонсевским, Сапега тотчас объявил войну ополчению. 23 июня его отряды напали на ополченцев в районе Лужников. Неделю спустя Сапега переправился за Москву-реку и попытался овладеть Тверскими воротами. Битва была долгая. Ополченцы наголову разгромили немецкую пехоту Сапеги и захватили ее знамя. Два дня войска отдыхали, после чего стычки возобновились. В течение нескольких часов отряд Мосальского отражал натиск врага. Муромский воевода Мосальский стяжал славу храбреца. Вскоре он сложил голову на поле брани.

Прибытие сапежинцев под Москву ободрило боярское правительство. Воинские силы из замосковных городов были скованы осадой столицы. Бояре знали об этом и решили использовать войско Сапеги, чтобы восстановить свою власть в Замосковье. В помощь сапежинцам Гонсевский выделил несколько рот из состава кремлевского гарнизона. С той же целью Мстиславский отрядил воеводу Ромодановского с дворянами и прислугой. Воевода получил наказ усмирить восставшие города и прислать обозы с продовольствием для войск московского гарнизона. При поддержке Ромодановского Сапега занял Суздаль и Ростов и направился к Переяславлю-Залесскому, стремясь открыть себе путь на Ярославль.

Земские таборы постарались нейтрализовать усилия неприятеля. Атаман Просовецкий и воевода Бахтеяров спешно выступили на север. Просовецкий встретил Сапегу на подступах к Переяславлю и не пропустил врага на ярославскую дорогу. Две недели продолжались стычки у переяславских стен. Казаки изрядно потрепали сапежинцев, и Ян Сапега не решился штурмовать крепость.

Ляпунов и Заруцкий знали о том, что боярское войско и часть наемных рот покинули Москву. Они спешили использовать момент, чтобы нанести ослабленному вражескому гарнизону смертельный удар. Страна ждала от земских воевод решительных действий. 5 июля 1611 года земские ратные люди бросились на штурм неприступной крепости. За три часа до рассвета воины Ляпунова в предрассветной мгле подобрались к угловой башне Китай-города близ Яузских ворот, приставили штурмовые лестницы, забрались на стену и со стены проникли в башню. Неприступные снаружи, крепостные сооружения оказались легко уязвимыми изнутри. Гонсевский послал против Ляпунова отборные силы. Ополченцам пришлось отступить.

Кровопролитный бой завязался в западных кварталах Москвы. На Козьем болотце, неподалеку от Неглинной, немцы пытались удержать воздвигнутые ими укрепленные острожки. Русские ратники напали на них с такой яростью, с таким презрением к смерти, что те поспешно покинули острожки и в полном беспорядке отступили к кремлевским воротам.

Русские овладели Никольской башней. Триста немцев, засевших там, сложили оружие. Бой перебросился в район Трехсвятских ворот. Ополченцам удалось поджечь пороховой погреб под угловой башней. Прогремел взрыв, и башню окутало пламя. Мало кому из вражеских солдат удалось выбраться живыми из-под развалин.

Земская рать понесла большие потери при штурме. Но из провинции постоянно прибывали пополнения. В июле под Москву прибыла наконец казанская рать. Используя ее поддержку, Заруцкий после кровопролитного приступа занял Новодевичий монастырь, располагавший мощной крепостью. Отныне вражеский гарнизон оказался запертым во внутренних крепостях, как в мышеловке.

Однако в начале августа в окрестности Москвы вернулись Сапега и Ромодановский. Зная, что казаки понесли тяжелейшие потери при штурме Китай-города, а потом Новодевичьего монастыря, они решили нанести внезапный удар по казачьему острожку за Яузой.

Казаки Заруцкого хорошо знали сапежинцев по службе в Тушинском лагере и нисколько не боялись их. Сапега и Ромодановский потерпели неудачу при первой же атаке.

Покинув восточные предместья столицы, Сапега скрытно обошел город и занял исходные позиции на западных подступах к Москве. По договоренности с Гонсевским и боярами он решил атаковать земские отряды в районе Арбата.

Упорный бой кипел всю ночь и продолжался на другой день. В решающий момент роты Гонсевского нанесли русским удар с тыла. Оказавшись между двух огней, отряды ополчения отступили, оставив в руках противника Арбатские и Никитские ворота. Прорыв осадного кольца улучшил положение вражеского гарнизона в Москве.

В то время как земское ополчение, истекая кровью, вело бои под Москвой, ухудшилось военное положение на северо-западных рубежах в районе Новгорода Великого.

Новгород издавна был самым крупным после Москвы городом страны. На новгородском посаде жило многочисленное и богатое торгово-ремесленное население. Новгородское поместное ополчение насчитывало несколько тысяч дворян. Москва поневоле должна была считаться с тем, что происходило в самой обширной из русских земель.

Вольнолюбивый Новгород с крайним неодобрением отнесся к соглашению, заключенному боярским правительством с Жолкевским. Боярам пришлось направить Ивана Салтыкова с ратными людьми, чтобы добиться от строптивых новгородцев послушания. Новгород поначалу отказался открыть ворота перед приспешником Сигизмунда III. Лишь после долгих уговоров Салтыков упросил жителей впустить его в город. Патриоты взяли с боярина клятву, что он не «подведет» в Новгород литовских людей. Но Салтыков и не думал следовать взятым на себя обязательствам. В глубокой тайне он подготовлял почву для сдачи крепости врагу. Изменник прекрасно понимал, с какой стороны встретят отпор иноземные завоеватели, которым он служил. И он действовал с чудовищной жестокостью. Когда Шуйский разгромил войско Болотникова, он прислал в Новгород несколько сот пленных повстанцев. Они пробыли там более двух лет. Явившись в Новгород, Салтыков отдал приказ о казни всех болотниковцев. Их оглушали палицами и топили в Волхове.

В конце концов жители Новгорода и Торопца принесли присягу Владиславу. Некоторое время спустя отряды Сигизмунда III прибыли в окрестности Торопца. Солдаты жгли деревни, захватывали жителей и уводили их в плен. Завоевательная война шла полным ходом. Торопчане дали знать новгородцам о своих злоключениях. Тем временем двухтысячный литовский отряд занял Старую Руссу и в марте 1611 года «изгоном» подступил к стенам Новгорода. Новгородцы отбили нападение. Боярину Салтыкову не удалось осуществить предательские планы, и он тайно бежал из города. По всей новгородской земле нарастало возмущение против тех, кто усердно служил захватчикам. Салтыков не смог добраться до Москвы. Его опознали и под конвоем вернули в Новгород. Патриоты требовали строгого расследования. Розыск не оставил сомнения в том, что посланец семибоярщины сам пригласил «литву» к Новгороду. Салтыкова сначала заключили в тюрьму, а затем посадили на кол. Что удалось Михаилу Салтыкову в Москве, не сошло с рук его сыну в Новгороде.

Весть о разрыве новгородцев с семибоярщиной произвела на страну сильное впечатление. Отныне Новгород открыто примкнул к освободительному движению. Его жители известили Ляпунова, что немедленно отправляют под Москву воевод с ратными людьми и артиллерией.

Но им не суждено было осуществить свои планы из-за шведского вмешательства.

Шведская помощь не спасла царя Василия. Мятеж королевских наемников под Клушином оказался гибельным для него. Невзирая на это, шведы упрямо требовали выполнения обязательств Шуйского об уступке им Корелы. Причем их притязания не ограничивались одной Корелой.

Нетерпеливый Карл IX торопил своих полководцев с завоеванием Новгорода. Но те должны были сообразовать свои действия с наличными силами и поначалу ставили более скромные цели в необъявленной войне с Россией. Изпод Клушина Делагарди увел остатки шведской армии к Новгороду. По пути солдаты грабили деревни, забирали в плен жителей. 15 августа 1610 года наемники захватили и разграбили древнюю Ладогу.

Собрав силы, Делагарди напал на Орешек, а затем осадил Корелу. Воевода Иван Михайлович Пушкин был прислан в Корелу царем Василием. Он имел предписание передать город шведам, а население вывести во внутренние уезды. По пути он узнал о падении Шуйского и оборонял Корелу до последней крайности.

Воздвигнутая на гранитной скале посреди быстрых вод, Корела располагала неприступными естественными укреплениями. Ее крепостные валы опускались почти отвесно в воду. Над валом возвышались деревянные крепостные стены. Скрытый под водой частокол мешал вражеским судам приблизиться к острову.

Крепость обороняло около двух тысяч человек. Большую помощь гарнизону оказывали отряды русских и карельских крестьян, действовавшие по всему Карельскому уезду. В течение полугода шведская армия безуспешно осаждала крохотную крепость. Героические защитники Корелы отбили все нападения врага. Они несли потери, голодали, болели цингой. Но никто не помышлял о сдаче.

К февралю 1611 года из двух тысяч ратников в живых осталось около ста человек. Чтобы сохранить население города и остатки гарнизона от полного уничтожения, воевода Пушкин вступил в переговоры с Делагарди. Шведы отвергли предложенные им условия сдачи. Тогда защитники Корелы пригрозили, что взорвут крепость. Они добились почетных условий капитуляции. 2 марта воевода с уцелевшими людьми покинул крепость и ушел в Орешек. Население захватило с собой имущество. Пушкин увез в обозе воеводский архив.

Предоставив недолгий отдых своим войскам, Делагарди напал на Орешек. Последовал кровопролитный штурм. Русские отразили все вражеские атаки и одержали победу. Трупы шведских солдат на десяти возах увезли в Выборг. Погибших наемников, подданных других европейских стран, Делагарди велел оттащить к проруби и спустить под лед.

Жестокая завоевательная война против России, развязанная Швецией, не принесла легкого успеха захватчикам. Королю Карлу IX пришлось прибегнуть к дипломатическим средствам, чтобы облегчить задачу своим полководцам. Шведский король слал одно за другим «дружеские» послания московским и новгородским чинам. Письма короля были лживыми от начала до конца. Секретной инструкцией Карл IX предписал Делагарди без промедления нанести удар по Новгороду и занять его.

«Дружеские» обращения шведского короля внушили большие надежды Ляпунову, не искушенному в тайнах дипломатической игры. Руководитель ополчения слал в Новгород гонца за гонцом. Он просил новгородцев как можно скорее договориться с Делагарди об отправке в Москву шведского вспомогательного войска.

Новгородцы отбили нападение крупного литовского отряда. Но война лишь началась. Можно было ждать удара сразу с нескольких направлений: из Ливонии, из Литвы и из-под Смоленска. Готовясь к длительной борьбе с Сигизмундом III, Новгород волей-неволей должен был позаботиться об обеспечении тыла. Мир и союз со Швецией казались лучшим выходом из положения.

В марте король Карл IX обратился к новгородцам с новым универсалом, обещая им союз и помощь против польско-литовских войск. Наступившая распутица благоприятствовала обману. Делагарди не смог выполнить приказ о нападении на Новгород. Его пятитысячная рать застряла в Ижорском погосте. В поисках продовольствия и фуража солдаты разграбили всю округу.

Подталкиваемые с двух сторон – из Москвы и Стокгольма, – новгородцы в конце апреле прислали в шведский лагерь послов «с полной формулой соглашения». Послы добивались подтверждения союзного договора между Россией и Швецией и возобновления совместных военных действий против Речи Посполитой. Они просили Делагарди очистить их владения и помочь изгнать бывших тушинцев из Ивангорода и некоторых других крепостей. В качестве платы за союз и военную помощь новгородские власти – митрополит Исидор, воевода князь Одоевский, дворяне и всяких чинов люди – соглашались уступить Карлу IX «за почесть» несколько заневских погостов.

Ляпунов не получил своевременной и точной информации о действиях шведов и не оценил угрозы, таившейся в их вторжении. Придерживаясь линии на союз со Швецией, он направил для переговоров со шведами Василия Бутурлина. Воевода Бутурлин хорошо знал Делагарди и поддерживал с ним дружбу еще в те времена, когда шведы помогли Скопину освободить Москву. Земский совет отводил Бутурлину роль нового Скопина. Воевода должен был вторично привести союзное войско Делагарди на выручку русской столицы.

Бутурлин категорически отвергал соглашение с Сигизмундом III. С поляками у него были особые счеты. Будучи ранен в битве под Клушином, воевода перенес немалые испытания в плену. По возвращении в Москву он принял участие в патриотическом движении. За это Гонсевский арестовал его и вздернул на дыбу. С большим трудом Бутурлину удалось бежать и присоединиться к ополчению Ляпунова.

Земский совет повторил ошибку Василия Шуйского. Уповая на то, что шведы помогут освободить Москву, вожди ополчения проявили готовность пойти на территориальные жертвы. Они предполагали расплатиться со Швецией пограничными новгородскими землями. Тем самым они немедленно восстановили против себя новгородцев. Еще недавно Новгород собирал силы в помощь подмосковному ополчению. Теперь их отношения омрачились взаимным непониманием и недоверием. Новгородцы категорически отвергли предложения Ляпунова, которые грозили взломать их древние рубежи. Бутурлин так и не сумел договориться с ними об общей линии на предстоящих переговорах со шведами. Как только кончилась весенняя распутица, Делагарди предпринял наступление на Новгород. 2 июня 1611 года его армия вплотную подошла к стенам волховской крепости. Четыре дня спустя в шатер шведского главнокомандующего явились Василий Бутурлин и представители Новгородской земли. Первым держал речь Бутурлин. От имени всей земли он просил давнего друга Делагарди, чтобы тот не мешкая шел в Москву против поляков, потому что Сигизмунд III вскоре без сомнения приступит к столице с крупными силами. Новгородские послы поддержали просьбу московского посла. Они заверили шведа, что готовы заплатить наемникам часть денег и передать им на время в залог одну из пограничных крепостей. Нетерпеливый Бутурлин не дал новгородцам закончить речь. Он резко перебил их и спросил Делагарди, какие земли нужны его королю.

Воспользовавшись промахом Бутурлина, шведы тут же предъявили Новгороду заведомо неприемлемые условия. Помимо Корелы, Делагарди потребовал уступки Ладоги, Орешка, Ивангорода, Яма, Копорья и Гдова. «Лучше умереть на родной земле, – с достоинством отвечали новгородские послы, – чем поступиться всеми пограничными замками».

Бутурлин вел рискованную игру. Он установил с Делагарди доверительные отношения и присвоил себе право говорить с ним от имени всех новгородцев. Оставшись наедине с прежним приятелем, московский посол под большим секретом сообщил ему о затаенном желании новгородцев призвать на московский трон шведского принца. «Нет сомнения, – добавил он, – что и все московские чины согласятся с этим, если Карл IX сохранит им православную веру». Посулы насчет избрания шведского принца должны были сделать «союзника» более сговорчивым. Опытный дипломат, Делагарди не верил своим ушам. Теперь он не скупился на знаки дружбы по отношению к посланцу ополчения, потчевал его на пирах как желанного гостя.

Переговоры в шведском лагере обернулись тяжелым дипломатическим поражением. Король Карл IX получил то, чего давно домогался. Неофициальное предложение насчет передачи царского трона шведскому принцу развязало ему руки. Делагарди использовал секретную информацию Бутурлина как главный козырь в дальнейших переговорах с Ляпуновым. Не теряя времени, шведские гонцы выехали в Москву.

16 июня Ляпунов направил Бутурлину новые инструкции. Он приказал довести переговоры со шведами до конца и в случае крайней нужды разрешил предложить королю в виде залога Орешек и Ладогу. Насчет будущих династических переговоров Ляпунов мимоходом заметил: «Об условиях избрания шведского принца великим князем мы непосредственно договоримся с господином Яковом Делагарди здесь».

После отъезда гонцов вопрос о шведской кандидатуре на трон был передан на обсуждение Земского собора. К тому времени военное положение под Москвой ухудшилось. Войска Яна Сапеги завязали бои с отрядами ополчения в западных предместьях столицы. Члены собора опасались того, что неприятель перебросит к Москве силы, высвободившиеся после падения Смоленска.

Дьяки представили на рассмотрение Совета земли перевод писем Карла IX и Делагарди, а также отписки Бутурлина. Медоточивые заявления короля произвели на присутствовавших впечатление. Однако многие патриоты решительно восстали против шведского проекта. Они резонно указывали на то, что слова шведского короля решительно расходятся с его делами, и высказывались против любых переговоров насчет шведского королевича. Ляпунов все еще надеялся на шведскую военную помощь и поэтому настоял на принятии осторожного решения. Соборные чины решили послать в Швецию послов для переговоров об избрании шведского королевича. Перед тем как разойтись, они скрепили подписями соборный приговор.

Делагарди тешил новгородцев разговорами о близком слиянии Швеции и России в неразрывный союз. Ляпунову он обещал военную помощь. А сам тем временем стягивал силы для захвата Новгорода. Ситуация ухудшалась с минуты на минуту. Шведы разбили свои станы подле самого города. Каждый день в их лагерь прибывали подкрепления. Враждебные намерения иноземных войск становились все более очевидными. Шведские фуражиры рыскали в окрестностях Новгорода, забирая все, что попадалось под руку. Спасаясь от грабежа и насилий, жители массой бежали под защиту крепостных стен. Народ требовал организации отпора интервентам.

Бутурлин поспешил сообщить Делагарди насчет решения Земского собора в Москве. Он вновь и вновь просил назвать время выступления в московский поход. Наконец пелена упала с его глаз. Пока Делагарди действовал с помощью силы, он достиг немногого. Мирные переговоры позволили ему внести раскол в ряды русских и ослабить их волю к сопротивлению. Делагарди видел, что плод созрел, и сбросил маску миролюбия.

Когда Бутурлин убедился в том, что его жестоко провели, он ультимативно потребовал, чтобы Делагарди отвел свои войска от стен Новгорода. Шведы высокомерно отклонили его ультиматум. Осознав опасность, Бутурлин не побоялся нарушить инструкции Ляпунова и стал вооружаться для борьбы с захватчиками. Его стрельцы сожгли деревянные постройки на посаде, мешавшие орудийному огню с крепостных стен. Увы, Бутурлин прозрел слишком поздно. Он так долго вел дело с Делагарди за спиной новгородцев, что те утратили к нему всякое доверие. Патриоты подозревали его в измене.

Многолетняя гражданская война давно расколола русское общество. В Новгороде находилось множество псковских дворян и лучших людей, изгнанных из своего города восставшим народом. Власть имущие опасались, как бы в обстановке войны в Новгороде не повторились псковские события. Низы волновались и настаивали на решительной борьбе с захватчиками. Верхи считали более надежным путь соглашения. Новгородские купцы ездили в шведский лагерь с товарами почти что до того дня, как заговорили пушки. Когда стрельцы сожгли предместья, это вызвало ропот – «молву великую» в среде состоятельных горожан.

Шведские солдаты рыскали в пригородных слободах. Патриоты решили проучить их. Они собрали добровольцев и произвели вылазку. Сил оказалось немного, да и руководство было не на высоте. Шведы одержали верх. Многие новгородские ратники замертво полегли на поле боя. Прочие отступили в крепость. Неудача усугубила разлад, царивший в городе.

Главный воевода боярин Одоевский созвал совет с участием дворян и церковных властей. Мнения на совете разделились. Одни требовали принятия энергичных военных мер и организации отпора врагу. Другие ссылались на приговор земского ополчения и предлагали добиваться соглашения со шведами. Одоевский и церковники склонялись в пользу умеренной партии. Совет разошелся, так и не приняв решения.

К середине июня 1611 года Делагарди завершил последние приготовления к штурму. Он знал, чем воспламенить сердца своих ландскнехтов. Солдатам была обещана богатая добыча в Новгороде. За день до штурма Делагарди предпринял ложный маневр. На глазах у горожан шведские эскадроны проследовали к берегу Волхова по направлению к юговосточной оконечности крепости. Туда же его солдаты пригнали лодки со всего Волхова. На рассвете 16 июля шведы провели отвлекающую атаку с юго-востока. Привлеченные выстрелами и шумом новгородцы со всех сторон бежали к башням, подвергшимся нападению. Тем временем Делагарди нанес удар с противоположной стороны. В утренней мгле наемники подобрались к воротам и пытались выбить их с помощью тарана. Шотландцы и англичане орудовали с петардой возле соседних ворот. Шведы карабкались на вал на всем пространстве между воротами. Новгородцы отбили их натиск и выстрелами отогнали врагов от ворот. Но шведам помогли предатели. Один из них привел врага к воротам, никем не охраняемым. Он ужом на брюхе пролез по разбитой колесами дороге под ворота и успел отпереть их изнутри. Шведская конница через распахнутые ворота вступила в город. Русские отступили по валу к башням и еще длительное время вели оттуда огонь. Но шведские войска уже проникли далеко вглубь крепости. В ходе боя в восточной части города начался пожар. Население бросилось бежать и запрудило улицы. Воеводы не могли более руководить боем. Ратные люди смешались с мирным населением в бегущем потоке.

С диким озлоблением наемники кололи и резали всех, кто попадался им по пути. Бой еще кипел вовсю, а они уже бросились грабить дома. Оказавшись разъединенными, части гарнизона в разных местах пытались остановить натиск. Народная память сохранила имена отважных командиров: стрелецкого головы Василия Гаютина, Василия Орлова, атамана Тимофея Шарова. Они предпочли смерть плену. Дьяк Афиноген Голенищев, посланец земского ополчения, не выпускал оружия из рук до последнего вздоха. Мирное население помогало воинам. Шведам долго не удавалось овладеть стоявшим на перекрестке двором, где засел протопоп Амос с посадскими людьми. Шведы пытались принудить их к сдаче, обещали жизнь. Новгородцы отвечали выстрелами. Тогда солдаты сожгли двор вместе со всеми его защитниками.

На площади возле волховского моста находилась ставка земского воеводы Василия Бутурлина. Шведы встретили тут наибольшее сопротивление. Казаки и ратные люди бились с неприятелем, не щадя живота. Шведы пытались окружить отряд Бутурлина. Тогда Бутурлин прорвался на волховский мост и ушел на Торговую сторону. Следуя за ним по пятам, на мост вступили вражеские солдаты.

Шведы овладели внешними крепостными стенами города на Софийской стороне. Они добились успеха, но до победы им было еще далеко. Русские боевые знамена реяли над стенами кремля, неприступной цитадели в центре города. Замок обладал несравненно более мощной системой укреплений, нежели внешний город. Он был окружен глубоким рвом и подъемными мостами. Его высокие башни и стены были снабжены множеством пушек. Кремль господствовал над всем городом. Штурмовать его без осадной артиллерии было безумием. Однако новгородская цитадель оказалась абсолютно не подготовленной к осаде. Шведы были буквально ошеломлены, когда несколько позже они обшарили весь кремль и не нашли там даже малых запасов провианта и пороха.

Новгородцы допустили роковой просчет в оценке сил противника. Они помнили о клушинском поражении Делагарди, когда его армия была наголову разгромлена поляками. Они не забыли о том, что Делагарди полгода осаждал Корелу и потерпел двукратную неудачу под стенами Орешка. У шведского генерала не было ни достаточного количества пушек, ни достаточного числа солдат. Русское командование не сомневалось в том, что врагу не удастся прорвать городские укрепления. Неоправданная самоуверенность сменилась паникой и растерянностью, когда шведы в течение дня овладели внешним оборонительным поясом.

Князь Одоевский созвал военный совет в осажденном кремле. Донесения дьяков и воевод обнаружили неутешительную картину. После боя много ратников отступило в кремль. Еще больше тут собралось мирных жителей, спасавшихся от врагов. Кормить их было нечем. Кремлевские житницы пустовали. Молчали крепостные орудия из-за того, что не было пороха.

Под влиянием панических настроений военный совет вынес решение о прекращении борьбы и призвании на «Новгородское государство» шведского принца. После многократных совещаний с митрополитом Исидором, дворянами и лучшими людьми главный воевода князь Одоевский выслал к шведам своего представителя и объявил им о принятом новгородцами решении. Делагарди ввел в неприступную цитадель полк королевской лейб-гвардии.

За две недели до падения Новгорода туда прибыл гонец из-под Москвы. Он привез грамоту земского ополчения относительно продолжения переговоров со шведами и условий избрания на царство шведского принца. Новгородский митрополит Исидор и воеводы пытались использовать этот факт для оправдания своих действий. Они утверждали, будто подписали соглашение относительно избрания в цари шведского принца, следуя воле всей земли. Однако их оправдания не заслуживали доверия.

Приговор подмосковного Земского собора попал в руки к шведам, и они сделали его дословный перевод. «Все чины Московского государства, – значилось в этом переводе, – признали старшего сына короля Карла IX достойным избрания великим князем и государем Московской земли». Признание шведского принца достойным кандидатом в цари конечно же не было равнозначно его избранию.

Заключая соглашение с Делагарди, новгородские верхи взяли на себя инициативу и ответственность за провозглашение шведского претендента русским царем. Главный пункт новгородско-шведского договора гласил: «Митрополит Исидор и священный собор, боярин князь Одоевский, воеводы, князья, бояре, купцы, крестьяне избрали шведского принца в цари и великие князья над Новгородским княжеством, а также над Владимирским и Московским, если последние пожелают присоединиться к Новгородскому княжеству». Образованное под эгидой безымянного шведского принца «Новгородское государство» фактически отделилось от России. Номинальным главой «государства» стал потомок удельных князей боярин князь Одоевский. Правители Новгородского княжества знали о близившейся решающей битве за освобождение Москвы. Но они и не подумали включить в договор со шведами пункт о посылке вспомогательного войска на помощь земским людям. Фактически Новгород порвал с земским освободительным движением.

Одоевский сдал кремль, не получив от шведов никаких гарантий территориальной целостности «Новгородского государства». Более того, его правительство предало города, которые с оружием в руках продолжали борьбу с иноземными захватчиками.

Земский отряд Бутурлина отступил с Торговой стороны на Бронницу и попытался продолжать борьбу. В ответ на призыв воевод в их лагерь стали стекаться уездные дворяне и ратные люди. Однако когда Одоевский пообещал, что под властью шведского «царя» все помещики сохранят в неприкосновенности свои земли, те покинули Бутурлина один за другим и вместе с новгородцами принесли присягу безымянному шведскому претенденту. Покинутый дворянами, Бутурлин ушел к Москве.

Карлу IX не довелось насладиться плодами своего успеха. Он прожил три месяца после покорения Новгорода. Шведский трон перешел к его наследнику – семнадцатилетнему Густаву Адольфу. Сын продолжал двуличную политику отца в отношении России. Заявляя повсюду о своем миролюбии и заботе о благе русских, Густав Адольф вел дело к расчленению России и закреплению за Швецией Новгорода и Пскова.

Кровавая гражданская война истощила силы русского народа, подорвала мощь вооруженных сил. Враги захватили два ее крупнейших города – Новгород и Смоленск – главные пункты обороны западных и северных границ. Они утвердились в Москве. Подорванное изнутри Русское государство оказалось в смертельной опасности.

Кузьма Минин совсем недавно вместе с другими нижегородцами участвовал в подготовке земского ополчения. Без помощи посада местные воеводы не смогли бы быстро снарядить и послать на выручку Москвы воинских людей. Кузьма горячо верил, что усилия всей земли приведут к немедленному успеху. О своей будущей миссии он не догадывался и пока что играл более чем скромную роль. Напротив, Дмитрий Пожарский с первых дней освободительной борьбы стал одним из главных ее вождей. В земском ополчении он мог занять место подле Ляпунова. Но судьба распорядилась иначе.

Глава 18 ЛЯПУНОВ

Московское восстание привело к большим переменам в положении руководителей Боярской думы. Баррикады провели глубокую разграничительную черту между боярским правительством и народом. Семибоярщина теперь напоминала голову, отделенную от туловища. Круг ее сторонников постоянно сужался. Что ни день, из Кремля в ополчение бежали дворяне, стрельцы, подьячие.

Тем временем набирала силу новая власть, возникшая в повстанческом лагере.

В апреле 1611 года Ляпунов, Заруцкий и прочие воеводы ополчения провели присягу в полках. Это наполняло борьбу высшим смыслом. Ратные люди принимали на себя торжественное обязательство:

– стоять заодно с городами против короля, королевича и тех, кто с ними столковался;

– очистить Московское государство от польских и литовских людей;

– не подчиняться указам бояр с Москвы, а служить государю, который будет избран всей землей.

Обстановка вынуждала земских людей сосредоточить усилия на решении военных вопросов. Без возрождения вооруженных сил невозможно было очистить страну от иноземных завоевателей и возродить государственность. Первым делом земские воеводы объявили об общей мобилизации дворянского ополчения и предписали всем дворянам прибыть в осадный лагерь под Москву к маю 1611 года. Всем, кто уклонялся от земской службы, грозила немедленная конфискация земельных владений.

Власть в ополчении осуществлял постоянно действующий Земский собор, получивший наименование Совета всей земли. Собор выделил из своего состава комиссию, по привычке называвшуюся боярской. С первых дней осады дела в ополчении решались «по боярскому и всей земли приговору». В действительности прирожденных бояр в ополчении было немного, а из всех членов думы наибольшим влиянием пользовался думный дворянин Прокофий Ляпунов, личность яркая и незаурядная. Встав во главе освободительного движения, Ляпунов приобрел большую популярность. Города и частные лица чаще всего обращались за решением неотложных дел именно к нему.

Не позднее мая Земский собор приступил к реформе, призванной покончить с неразберихой в высшем руководстве. После долгих обсуждений Совет земли решил сосредоточить власть в руках своего рода «чрезвычайной тройки». Помимо Ляпунова, в нее вошел Дмитрий Трубецкой.

Выбор третьего члена комиссии представлял наибольшие трудности. На этот пост могли претендовать вожди дворянских замосковных отрядов, получившие думные чины на московской службе. Но Ляпунов избрал в сотоварищи не их, а вождя казацких отрядов Заруцкого. Боярин из безродных казаков – такого еще не видывала Русь. Признав за Заруцким боярский чин, Совет земли тем самым признал казаков равноправными участниками ополчения.

Образование триумвирата скрепило союз между земскими дворянами и верхушкой казачьих таборов.

На протяжении апреля—мая Совет земли принял много различных постановлений. 30 июня 1611 года собор утвердил обширный приговор, включавший как старые решения, так и новые узаконения. Текст приговора скрепили служилые люди из 25 городов, включая Ярославль, Владимир, Нижний Новгород. Вместе с дворянами документ подписали атаманы и представители рядовых казаков из разных полков. За неграмотного Заруцкого расписался не его тушинский соратник Трубецкой, а сам Ляпунов.

Новый приговор стал своего рода земской конституцией и одновременно наказом для тройки и руководством к действию.

Члены комиссии не получили от собора никаких привилегий. Им положен был боярский земельный оклад традиционного размера, как при «прежних прирожденных государях». Излишние богатства, полученные от самозванца, подлежали общему разделу.

Члены комиссии не могли решать самые важные государственные дела, а также выносить смертные приговоры без согласия Совета земли. Их полномочия носили временный характер. Собор имел право в любой момент заменить любого члена боярской комиссии другим лицом, «кто будет более к земскому делу пригодится».

Земская конституция 1611 года показала, что в России народилось новое, невиданное прежде правительство, не стесненное опекой Боярской думы и священного собора и подотчетное лишь сословным представителям. Члены комиссии получили полномочия «промышлять» ратными и прочими делами, а главное – «строить землю». Для осуществления правительственных функций при них были образованы органы приказного управления – Поместный, Разрядный и прочие приказы. Укомплектовать их удалось сравнительно легко. В Кремле располагались старые благоустроенные здания приказов. Но, как доносили боярам дьяки, в их приказах «ныне стоят польские и литовские люди, а подьячие все в воровских полках». Новые приказы располагались сравнительно недалеко от старых, по другую сторону кремлевских стен. Земские приказные ютились кто в тесных жилых избах, кто в землянках. У них не хватало самого простого инвентаря – столов, лавок, бумаги, чернил. Но трудности не смущали представителей новой власти. Подле входа в неудобные, убогие помещения всегда толпился народ. Жизнь била тут ключом.

Гражданская война расколола верхи общества. Члены одних и тех же родов нередко оказывались в разных станах. На Земском соборе первостатейной знати было немного, и ее голос звучал слабо.

В русской истории соборы возникли как расширенные совещания при Боярской думе и священном соборе. Дума и представители высшего духовенства имели решающий голос во всех соборных делах. Совет земли появился на гребне освободительного движения, а потому он не включал ни официальное боярское руководство, ни князей церкви. Впервые большинство на Земском соборе принадлежало не боярам и столичной знати, а провинциальным дворянам и их союзникам из народа.

Доставшуюся им власть мелкое дворянство использовало прежде всего для того, чтобы разрешить в свою пользу земельный вопрос. В годы реформ Ивана Грозного дворянские публицисты неоднократно выступали с проектами «землемерия» – более равномерного распределения земель внутри феодального сословия. В 1611 году дворяне могли надеяться на осуществление своих давних желаний.

Раздел о землях занимал центральное место в земской конституции 30 июня 1611 года. Земский собор четко и бесповоротно решил отобрать огромные земельные богатства у членов боярского правительства и поддерживавшей его столичной знати. «А которые до сих пор сидят на Москве с литвой, – было записано в приговоре, – а в полки не едут своим воровством, и тем поместий и вотчин не отдавать». В случае выполнения земской программы не только материальное благополучие, но и политическое господство верхов боярской аристократии было бы подорвано раз и навсегда. Конфискованные родовые вотчины не должны были перейти в руки младших отпрысков боярских фамилий, участвовавших в земском движении. Земский собор разрешил им лишь получить оклад из поместных владений родичей бояр, которые «воруют на Москве с литвой».

Конфискованные у аристократии земли предполагалось передать разоренной служилой мелкоте, участникам освободительной борьбы. Земский собор постановил «испоместити наперед дворян и детей боярских бедных, разоренных, беспоместных». Никто не вправе был требовать своей доли, «покаместа бедных и разоренных всех не поместят». Первыми землю должны были получить служилые люди захваченных пограничных уездов, жертвы «литовского разорения».

Земская конституция поставила вне закона изменных бояр, что молчаливо предрешило судьбу местничества. Назначение казачьего боярина Заруцкого членом комиссии грозило стать первой ступенькой на пути к упразднению местнической системы.

В основе земельных решений собора лежали челобитные грамоты земских дворян. Те же самые грамоты пестрели жалобами на своз и бегство крестьян. Следуя воле дворянства, Совет земли подтвердил незыблемость порядка, сложившегося после отмены Юрьева дня. Сыску и возврату помещикам подлежали крестьяне, свезенные из поместья в поместье, а также крестьяне и холопы, сбежавшие в города. Боярских холопов и крепостных, служивших в рядах земского ополчения, собор молчаливо признавал свободными людьми. О возврате их прежним господам не было и речи.

Нелегкими были пути Прокофия Ляпунова, самого выдающегося из дворянских вождей ополчения. Но в его судьбе очень точно отразилась судьба мелкого российского дворянства, история его колебаний, взлетов и падений в период Смуты. Собственный опыт все больше убеждал Ляпунова, что борьба с семибоярщиной и чужеземными завоевателями приведет к успеху лишь в том случае, если земское дворянство сможет опереться на поддержку более широких слоев населения, включая вольное казачество. В своих обращениях к казанскому посаду глава ополчения развивал грандиозные планы, касавшиеся казачьих окраин. Пусть казанцы, наказывал он, напишут от имени всей земли атаманам и казакам, живущим на Волге и на «запольских реках». Надо, чтобы все вольные казаки выступили на помощь к Москве, где их ждут жалованье, порох и свинец. «А которые боярские люди крепостные и старинные, – писал Ляпунов, – и те б шли без всякого сомнения и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам. А бояре и воеводы и вся земля по общему приговору выдадут им грамоты». Ляпунов понимал, что есть только одно средство поднять против боярского правительства вольные казачьи окраины. Он сулил долгожданную свободу всем казакам, будь то вчерашние холопы или крепостные крестьяне. Пламенные призывы находили отклик в душах людей, бежавших на Волгу и Дон от крепостного гнета.

Приговор 30 июня 1611 года призван был удовлетворить интересы преимущественно казачьих верхов и давно служивших казаков. Земская конституция гарантировала атаманам и «старым казакам» по выбору либо небольшой поместный оклад, либо хлебное и денежное жалованье. Недавних холопов и прочий люд, пополнивший отряды ополчения ко времени осады Москвы, собор рассматривал как «молодых» казаков. На них привилегии служилого сословия не распространялись.

Когда города снаряжали ополчение в поход, считалось само собой разумеющимся, что шапку Мономаха следует отдать истинно православному русскому человеку. Общее настроение очень четко выразил игумен влиятельного Соловецкого монастыря. «Земля наша, – писал он в ответ на шведский запрос, – единомышленно хочет выбрать царя из прирожденных своих бояр, а из иных земель иноверцев никого не хотят».

С начала боев ополчения за Москву земским людям волей-неволей пришлось пересмотреть свои взгляды насчет престолонаследия. Все «великие» прирожденные бояре, среди которых только и можно было найти кандидата на трон, сидели в осаде с «литвой» и не помышляли о переходе на сторону земского освободительного движения. Надежды на соглашение с боярами испарились окончательно. В голову невольно закрадывалось сомнение. Неужто земские люди проливали свою кровь лишь для того, чтобы передать корону пособникам жестокого врага?

Царское избрание наталкивалось на множество препятствий. Едва члены собора принимались обсуждать конкретные кандидатуры, среди земских дворян вспыхивали яростные разногласия. Чтобы избежать раскола, Совет земли постановил начать переговоры со Швецией. Сподвижник Ляпунова Бутурлин четко объяснил шведам возникшую ситуацию. «Мы на опыте своем убедились, – сказал он, – что сама судьба Московии не благоволит к русскому по крови царю, который не в силах справиться с соперничеством бояр, так как никто из вельмож не согласится признать другого достойным высокого царского сана».

Постановление насчет возможного избрания шведского королевича основательно подорвало репутацию Ляпунова и навлекло на него негодование казаков и московского черного люда. Страна не успела избавиться от одного иноверца, как ей навязывали другого. В ополчении начался разброд. Люди, много лет служившие под знаменами Дмитрия, теперь не прочь были противопоставить шведскому еретику православного «царевича», находившегося под рукой в Коломне. Заруцкий исподтишка поддерживал их. Его не покидала надежда на то, что трон в конце концов достанется калужскому царенку. Любовник Марины вполне мог рассчитывать на пост правителя при ее малолетнем сыне. Некогда удалой казак Ивашка Заруцкий женился на «девке», которая была ему ровней во всех отношениях… Получив боярский чин, атаман стал подумывать о том, чтобы приискать себе знатную супругу. При первом же удобном случае Заруцкий порвал с опостылевшей женой и затворил ее в монастырь. Своего сына он тут же пристроил ко двору Марины Мнишек в Коломне. Недоброжелатели атамана пустили слух, будто он хочет жениться на Мнишек и вместе с нею занять трон.

Бояре и патриарх внимательно следили за всем, что происходило в недрах ополчения. Едва опальный Гермоген проведал об агитации Заруцкого в пользу «воренка», он немедленно разразился обличением. В грамоте к нижегородцам патриарх заклинал паству не желать на царство «проклятого паньина Маринкина сына» и отвергнуть его, если казаки выберут его на царство «своим произволом».

Ляпунов первым осознал необходимость объединения всех патриотических сил. Его имя стало олицетворением национального единства. Но ему не удалось преодолеть недоверие казаков, и он не сумел сплотить дворянский лагерь. Земская знать, не скрывая, выражала недовольство по поводу власти, доставшейся неродовитому думному дворянину. Как писал позже столичный летописец, «Ляпунов не по своей мере вознесся и гордость взял, много отцовским детям позору и бесчестья делал, не только боярским детям, но и самим боярам». Человек гордый и крутой, Ляпунов в самом деле не выказывал почтения к знати. Те, кто приходил к нему на прием, простаивали подле крыльца по многу часов, ожидая своей очереди.

Многие пункты конституции 30 июня решительно не удовлетворили родовитых дворян. Не желая мириться со своим поражением на Земском соборе, они составили заговор с целью свержения Ляпунова. Осведомленные современники говорили об этом с полной категоричностью. Князь Дмитрий Пожарский писал, что Ляпунов был убит «по Иванову заводу Шереметева». По некоторым известиям, в сговоре с Шереметевым были тушинцы Григорий Шаховской, Иван Засекин и Иван Плещеев. Этих людей хорошо знали в казачьих таборах. К их голосу прислушивались. Заговорщики использовали свое влияние, чтобы расправиться с Ляпуновым чужими руками.

С первых дней осады Москвы земское правительство сталкивалось с большими трудностями, пытаясь наладить снабжение армии продовольствием. Подмосковье было разорено дотла, и найти провиант оказалось делом хлопотным. Каждый воевода обеспечивал свой отряд как мог. Ляпунов посылал дворян на воеводство в города и местечки. Заруцкий ставил казаков для прокорма («на приставства») в черные и дворцовые волости. Совет земли поручил триумвирам организовать регулярный сбор кормов. Казачьи атаманы получили приказ свести своих людей с кормлений. Сбор провианта в волостях возлагался на «добрых дворян».

Богатые дворяне получали продовольствие из своих поместий. Бедные служилые люди потуже затягивали пояса, когда происходила заминка с подвозом хлеба. Казаки оказались в наихудшем положении после того, как власти запретили им самостоятельно заготовлять корм. В Подмосковье появились «разбои». Течение, увлекая мощный водяной поток, поднимает со дна ил. Нечто подобное наблюдалось и в земском движении. Казаки грабили население. «Разбои» наносили огромный ущерб земскому ополчению. Шедшие из провинции обозы не доходили до места назначения. Шайки разбойников захватывали их в пути.

Воеводы пытались жестокими мерами пресечь грабежи. Тушинский боярин Матвей Плещеев, расположившийся с отрядом в Николо-Угрешском монастыре, приказал утопить 28 казаков, пойманных с поличным. Кто-то успел дать знать атаманам, и те отбили осужденных на казнь. Казаки собрали круг и опротестовали действия Плещеева. По их инициативе Земский собор строго-настрого запретил воеводам казнить кого бы то ни было без приговора всей земли.

Ляпунов неоднократно призывал в Разрядную избу Заруцкого и Просовецкого и совещался с ними, как бы прекратить самочинные реквизиции. Атаманы много раз собирали войсковой круг и наконец заручились приговором насчет прекращения грабежей и самовольных поездок в села. Земское руководство без труда навело бы порядок в полках, если бы ему удалось наладить правильное снабжение. Но эта задача так и не была решена. В отчаянии Ляпунов грозил местным властям, что отступится «от земского промысла», если не прекратится общая неразбериха. Но его слова мало на кого действовали. Вскоре земские воеводы официально известили провинцию о том, что служилые люди, стрельцы и казаки непрестанно бьют им челом о денежном жалованье и корме, «а дать им нечего». К июлю положение дел приобрело столь дурной оборот, что глава Троице-Сергиева монастыря по просьбе воевод обратился к городам с отчаянным призывом. Помогите ополчению людьми и казной, писали монахи, чтобы ныне собранное под Москвой православное воинство «скудости ради не разошлося».

Нехватка продовольствия и нужда усилили брожение в таборах. Ляпунов энергично преследовал самочинные реквизиции, но снабжение армии не улучшалось. Трудностями ополчения решили воспользоваться враги Ляпунова.

Однажды в земский лагерь было привезено письмо, составленное от имени Ляпунова. Письмо предписывало городским властям ради пресечения разбоя хватать повсюду казаков-воров и побивать их на месте либо присылать под Москву. Когда содержание грамоты предали гласности, в таборах поднялась буря. Казаки спешно собрали круг и потребовали думного дворянина к ответу. В шатер воеводы явился атаман Сергей Карамышев. Ляпунов, не чувствуя за собой вины, отклонил приглашение казачьего войска. Тогда круг направил в ставку двух детей боярских, Сильвестра Толстого и Юрия Потемкина. Те поручились, что войско не причинит воеводе никакого вреда. Поверив им, Ляпунов отправился к казакам и принялся кричать на них. «Изменнику» предъявили грамоту, скрепленную его собственной рукой. Внимательно осмотрев подпись, воевода не слишком уверенно промолвил: «Походит на мою руку, только я не писывал». Его слова потонули в общем шуме. Казаки обнажили оружие и требовали покончить с «изменником». Среди общего смятения атаман Карамышев бросился на Ляпунова и полоснул его саблей. Тот упал на землю, обливаясь кровью. Стоявшие подле дворяне подались прочь. Один Иван Ржевский проявил присутствие духа. Он был великим недругом правителю, но его возмутил самосуд. Ржевский закричал, что земского воеводу убивают без причины – «за посмех». Под горячую руку казаки зарубили и Ржевского, после чего бросились в ставку Ляпунова и разнесли в щепы Разрядную избу.

Три дня изрубленные трупы Ляпунова и Ржевского валялись в поле подле острожка. Тучи мух вились над ними. По ночам их терзали бездомные псы, стаями бродившие по пожарищу. На четвертый день тела бросили в телегу и отвезли в ближайшую церковь на Воронцовском поле. Оттуда убитых переправили в Троице-Сергиев монастырь и там предали земле без всяких почестей. Краткая надпись на их каменном надгробии гласила: «Прокофей Ляпунов да Иван Ржевской, убиты 119 году июля в 22 день».

Известие об убийстве Ляпунова произвело тягостное впечатление на патриотов всей страны. Многие высказывали мысль, что воеводу погубили «начальники» ополчения, составившие заговор с казаками и подделавшие злополучную ляпуновскую грамоту. Одни называли в качестве главы заговора Ивана Шереметева, другие – Заруцкого. Очевидцы гибели Ляпунова были введены в заблуждение.

Правда раскрылась лишь после того, как за перо взялись сотоварищи Гонсевского. Один из них откровенно поведал миру, как Гонсевский, не имея сил одолеть ополчение в открытом бою, решил погубить отважного мужа Ляпунова обманным путем, натравив на него казаков. В распоряжении Гонсевского было много дьяков и писцов, и для них не представляло труда изготовить нужную грамоту насчет истребления всех «воров-казаков». Подпись Ляпунова на документе была ловко подделана. Доставить грамоту в таборы взялся некий атаман Сидорка, побратима которого Гонсевский велел выпустить из плена.

Московский летописец ничего не знал об откровениях польского шляхтича. Но ему было известно, что на круг мнимые листы Ляпунова принес атаман Сидорка Заварзин. Совпадение имени удостоверяет подлинность польской версии.

Находившийся в Кремле Мархоцкий довольно точно описал поведение членов комиссии в момент мятежа. Иван Заруцкий и окружавшие его есаулы так испугались разбушевавшихся казаков, что скрылись. Вопреки подозрениям русских современников ни Заруцкий, ни Шереметев ничего не знали о происхождении злополучной грамоты. Инициатива интриги всецело принадлежала Гонсевскому. Он не только залил кровью московские улицы. Его удар исподтишка едва не развалил неокрепшее земское правительство.

Конституция земской рати предусматривала, что смена членов комиссии осуществляется лишь по решению Совета всей земли. Она грозила суровым наказанием тем, кто составит «скоп» и заговор и кого-нибудь «убьет до смерти по недружбе». Убийцы Ляпунова нарушили постановление земли. Однако совет не осмелился расследовать обстоятельства дела и покарать виновных. Земское правительство обнаружило свое бессилие и все больше упускало власть из своих рук.

Со смертью Ляпунова ополчение лишилось самого авторитетного из своих вождей. Нижегородский посадский мир был потрясен известием о его гибели. В Нижнем находился дворянин Биркин, родня и посланец Ляпунова. Он старался доказать всем, что глава земского правительства стал жертвой гнусного предательства. Вновь горожане, в их числе Кузьма Минин, собирались на сходки, чтобы обсудить тревожные и сбивающие с толка вести. Раненый Пожарский отказывался верить ушам, когда ему сообщили о трагических событиях в ополчении. То, что случилось, невозможно было объяснить. Вместе с Ляпуновым князь Дмитрий поднял знамя национальной борьбы. Вместе они преодолели трудное начало. Теперь его недавний соратник пал от руки своих же людей. Дело, за которое Пожарский пролил кровь, рушилось на глазах.

Глава 19 ТОЛЬКО ПОБЕДА!

Вожди ополчения опасались, что из Смоленска король поведет свою армию на Москву. На самом же деле Сигизмунд после занятия Смоленска уехал в Польшу. Завершение восточной кампании он намеревался доверить польскому коронному гетману Жолкевскому. Но тот решительно отклонил предложение. Тогда король поручил дело Яну-Каролю Ходкевичу, гетману великого княжества Литовского. Назначение имело особый смысл. Литовские магнаты и шляхта настойчиво требовали себе преимуществ при разделе военной добычи – захваченных смоленских и северских земель. Они домогались, чтобы польская шляхта была лишена прав на смоленские поместья. Со временем Сигизмунд III, следуя их воле, согласился на включение Смоленска в состав великого княжества Литовского.

Гетман Ян Ходкевич стяжал славу одного из лучших полководцев Речи Посполитой. Имея под начальством пять тысяч солдат, он наголову разгромил восьмитысячное шведское войско в Ливонии. Командовавший армией Карл IX едва избежал плена. Летом 1611 года во время свидания с Сигизмундом III Ходкевич внес последние уточнения в планы московской кампании. Помимо немногочисленной, но отборной ливонской армии, король подчинил гетману более тысячи гусар из состава армии, осаждавшей Смоленск. Занятый подготовкой похода, Ходкевич потерял довольно много времени.

Огромное превосходство в артиллерии и первоклассные крепостные укрепления позволили Гонсевскому отразить приступ земской рати. С помощью войск Сапеги он прорвал осадное кольцо. Но в частях гарнизона вскоре вспыхнули волнения. Дисциплина в наемном войске рухнула. Немцы чинили грабежи средь бела дня. Невзирая на нужду в солдатах, Гонсевский принужден был расформировать отряд немецких рейтар, деморализованных мародерством. Покидая Москву, капитан Яков Маржерет и несколько сот его солдат увезли с собой целый обоз с награбленными вещами.

Развал и деморализация коснулись не только наемных войск, но и некоторых членов боярского правительства. 11 сентября 1611 года Михаил Салтыков, Михаил Нагой и Федор Андронов под охраной солдат проскользнули мимо земских острожков и выбрались из столицы на смоленскую дорогу. За рубежом изменники рассчитывали укрыться от неминуемой расплаты. Мстиславский облегчил им отъезд, наделив их полномочиями «великих послов». Салтыков взялся ускорить приезд в Россию «царя» Владислава.

За Можайском бояре встретили войско Ходкевича, направлявшееся к Москве. Гетман уже мнил себя вершителем судеб Русского государства. Он задержал «послов» и потребовал, чтобы они от имени боярского правительства признали своим царем Сигизмунда III. Предвкушая близкую победу, Ходкевич мечтал о дипломатическом триумфе. Царскую корону он надеялся сложить к ногам короля в качестве военного трофея. Гетман плохо знал страну, в которой ему пришлось воевать. Даже запуганная Гонсевским семибоярщина отказалась выполнить его требования. Ходкевич вернул в Москву Михаила Нагого и Федора Андронова, а прочим послам разрешил продолжать путь. Вслед за боярами в Польшу отбыл бывший патриарх Игнатий. Интервенты рассчитывали низложить Гермогена и передать патриарший сан своему верному приспешнику. Но Игнатий навлек на себя общее презрение, и захватчики не решились осуществить свои замыслы. Салтыков увез с собой множество добра, похищенного из казны. Смоленская дорога была во власти Ходкевича, и боярин благополучно добрался до рубежа. Бывшему патриарху повезло меньше. Едва воинские обозы скрылись вдали, на большую дорогу вышли шиши. Они подстерегли грека и отняли у него все неправедно нажитые богатства. Игнатий лишился не только скарба, но и одежды. В Литву он прибыл едва живым от холода.

Вожди ополчения знали о приближении армии Ходкевича и пытались сломить сопротивление вражеского гарнизона до ее подхода. 15 сентября 1611 года они придвинули к стенам десяток мортир и забросали Китай-город калеными ядрами. Одно из ядер угодило в сарай, набитый сеном. Гонсевский устроил склад с сеном для гусарских лошадей. Над складом взметнулся столб огня. Сильный ветер разнес клочья горящего сена по всему Китай-городу. Не теряя времени, земские ратники бросились на штурм и овладели воротами. Спасаясь от огня, наемники бежали в Кремль. Долгожданная победа была близка, но огонь мешал не только «литве». Пробираясь по горящим улицам, русские воины пытались тушить пожар и оказывали помощь гибнущему населению. Интервенты использовали паузу, чтобы вновь собраться с силами. Пушки с кремлевских стен открыли убийственный огонь по ополченцам. Когда пожар стих, роты сделали вылазку и вытеснили русских из Китай-города. Казачьи таборы не смогли вовремя прийти на помощь своим, потому что Ян Сапега напал на них с тыла.

Много ратных людей пало в битве за Китай-город. Но и неприятель понес ощутимые потери. Его моральный дух был окончательно поколеблен. Казаки Заруцкого снова заняли Новодевичий монастырь и сомкнули вокруг Москвы кольцо блокады. Лишь прибытие Ходкевича спасло интервентов. Литовский гетман нисколько не сомневался в том, что разношерстное и терзаемое внутренними противоречиями ополчение не сможет противостоять его закаленной в боях и превосходно вооруженной армии. Храбрости Ходкевичу было не занимать. Он жаждал генерального сражения. Польсколитовское командование рассчитывало решить исход войны одним ударом. Гетмана вдохновляли воспоминания о недавних блистательных победах его солдат. Но он не учел того, что теперь ему противостоял вооруженный народ. Русские ратники знали, что от их стойкости зависит будущее страны. И они совершили подвиг, которого от них ждала вся земля.

В конце сентября 1611 года Ходкевич разбил лагерь к югу от Москвы. Его силы значительно увеличились после того, как Ян Сапега привел к нему свое войско. В боевом порядке армия Ходкевича прошла мимо Андроньева монастыря и бросилась на штурм казачьего острожка на Яузе. Невзирая на потери, солдаты вновь и вновь взбирались на земляной вал. Гремели выстрелы. Пороховой дым клубами поднимался к небу. Казаки сражались с таким остервенением, что ветераны Ходкевича дрогнули. Когда гетман уразумел, что рискует остаться без армии, он велел трубить отбой. Заруцкий оценил ситуацию и попытался вырвать инициативу из рук противника. Казаки отрезали от главных сил отряд гусарской конницы и загнали его в Яузу. Гусары пытались переплыть реку, но ее берега были топкими и заболоченными. Тяжеловооруженные всадники тонули в трясине вместе с лошадьми.

Ходкевич не достиг ни одной из поставленных целей. Он не смог разбить земское ополчение и отбросить его от стен Москвы. Захватнические планы Сигизмунда III потерпели крушение. Русское освободительное движение одержало крупнейшую победу. Ее последствия давали о себе знать длительное время. Ходкевич оказался бессилен избавить кремлевский гарнизон от осады. Наемники отказывались повиноваться своим командирам и угрожали, что немедленно покинут Москву. Грабежам и насилиям не было конца. Гетман пытался пресечь мародерство в гарнизонных частях. Он примерно наказал нескольких наемников немцев. Но это едва не вызвало бунта. От намерения навести порядок в войсках пришлось отказаться. Ходкевич пополнил московский гарнизон приведенными им самим солдатами и сапежинцами и довел его численность до двух с половиной тысяч. Части, охваченные волнениями, получили разрешение покинуть Москву и ушли на родину.

Осень давно вступила в свои права. Целыми днями лили холодные дожди. От земли поднимался туман. По ночам почву сковывали заморозки. Близилась зима. Ходкевич предполагал расположить армию в русской столице и предоставить солдатам долгожданный отдых. Но ему пришлось отказаться от осуществления своих планов. Пожар в Китай-городе уничтожил большую часть складов с продовольствием и фуражом. В огне погибли жилые помещения, служившие казармами для солдат. В холод и ненастье Ходкевич увел свою армию в Рогачево и разбил там зимний лагерь. Без славы ушел он от русской столицы. Интервенты начисто разграбили деревни к северу от Москвы и вскоре снарядили для Гонсевского большой обоз. Вместе с партизанами казаки подстерегли конвой и отбили несколько сот возов. В Кремль прорвалась лишь небольшая часть обоза. Блокада обрекла вражеский гарнизон на голод. В Китай-городе на торгу цена на рожь поднялась до трех рублей за четверть. Над Кремлем с громким карканьем вились тучи воронья. Солдаты стреляли ворон и продавали по 15 грошей за штуку. Голодающие подбирали любую падаль и питались ею.

Казалось, русским воинам надо было сделать последнее усилие, чтобы изгнать врага с московской земли. Но ополчение израсходовало все свои силы и ресурсы. Ополченцы нанесли противнику ощутимое поражение, но они заплатили за свой успех высокую цену. Их потери были колоссальными.

Вопреки легендам гибель Ляпунова не привела к повальному бегству дворян из-под Москвы. Даже сын Прокофия счел безопасным для себя остаться в таборах после гибели отца. На протяжении лета в осадный лагерь прибывали и одиночные служилые люди, и крупные отряды дворян. Однако осенью дворяне начали разъезжаться по домам. Поместное ополчение разваливалось на глазах. Испокон веку дворяне сражались конно, людно и оружно. На добром коне и в надежной броне, окруженный боевыми слугами, дворянин на поле брани чувствовал себя господином положения. Холопы прикрывали его своей грудью, кольчуга защищала от вражеских ударов, верный конь спасал от погони. Разорение лишило помещиков былой уверенности. Многие из них растеряли холопов. Не всем удавалось обновить оружие после длительных и жестоких боев. В худом тягиляе, на тощей кляче помещик чувствовал себя легкоуязвимым и беспомощным.

Конституция 30 июня 1611 года обещала благополучие всем оскудевшим дворянам, принявшим участие в освободительной борьбе. Никто не хотел ждать. Получив грамоту на поместье, служилые люди отправлялись в уезды, чтобы собрать оброки и запастись деньгами. В ноябре 1611 года Разрядный приказ составил список дворян, служивших под начальством боярина Дмитрия Трубецкого. За короткое время список был испещрен пометами об отъезде дворян. Одни уезжали «для ран» – на излечение, другие – «для поместного раздела», третьи – испросив себе отпуск у воевод. Многие помещики покинули ополчение самовольно, без разрешения воевод. Таяло поместное ополчение, и вместе с тем рушился фундамент, на котором зиждилась власть земского дворянского правительства.

Изменилось само лицо Совета всей земли. Погиб Ляпунов, который был душой его. Один за другим покинули сцену его сподвижники из дворянского лагеря. Одни погибли в кровопролитных боях, как окольничий Василий Мосальский. Другие, как окольничий Артемий Измайлов и Андрей Репнин, уехали на воеводство в города. Едва ли отъезд их объяснялся страхом перед казаками. Артемий Измайлов оставил в полках своего сына Василия. Иван Шереметев получил назначение на воеводство в Кострому. Его место в полках тотчас занял его родной брат, стольник Василий.

Поредевшие дворянские отряды держали оборону в западных и северных кварталах столицы. Воевода Мирон Вельяминов со своими ратниками занимал позиции у Тверских ворот. Стольник Исак Погожий с угличанами закрепился на Трубе около Петровки. Бок о бок с ним располагался отряд стольника Измайлова.

Главные позиции земского ополчения находились в восточных кварталах близ Яузских ворот. Казаки разбили тут обширный лагерь. Готовясь к новым сражениям, они окружили лагерь высокими земляными валами. По численности казацкие полки теперь далеко превосходили дворянские отряды. Преобладание казацких элементов в ополчении неизбежно сказалось на составе руководства.

Как самый знатный из земских бояр, князь Дмитрий Трубецкой числился главой ополчения, как и при Ляпунове. Но всеми делами при нем распоряжался вездесущий Заруцкий. Он стал подлинным главой земского правительства. Московские наблюдатели, пережившие земскую осаду, утверждали, будто второй по влиянию фигурой в ополчении стал популярный среди казаков атаман Просовецкий. Был ли он выбран войском или занял место подле Заруцкого в силу своих боевых заслуг, неизвестно. Два атамана во главе земской рати – это было слишком много в глазах дворян. Земский совет все больше приобретал черты казацкого круга.

Просовецкий требовал решительных действий, которые бы позволили немедленно покончить с врагом. В начале декабря 1611 года атаман повел свои отряды на приступ. Взорвав одни из ворот Китай-города, казаки и ратные люди ворвались в крепость, но были остановлены выстрелами. Гонсевский заблаговременно узнал о русских планах и разместил за воротами батарею из тридцати пушек. Орудия стояли полукругом, ствол к стволу. Казаки шли на приступ, выказывая удаль и молодечество. Но губительный огонь косил их ряд за рядом. Атака захлебнулась в крови.

Неудача повергла в уныние Просовецкого и его сторонников. Распространились слухи о его ссоре с Заруцким. Согласно польской информации Просовецкий будто бы покинул главный лагерь и с тысячей казаков заперся в Симонове монастыре, стоявшем на дороге в Коломенское. Заруцкий с войсками бросился догонять его и принудил к переговорам.

В присутствии всей Москвы Просовецкий заявил, что Заруцкий не достоин того, чтобы командовать столь многочисленным войском, в рядах которого много людей из старых и заслуженных княжеских родов. Раздор между атаманами вызвал волнение черни. Заруцкого будто бы убили, а Просовецкого выбрали на его место.

Поляки считали Заруцкого самым опасным для себя воеводой ополчения и потому охотно поверили слухам о его гибели. Но слухи эти не соответствовали действительности.

Зима вступила в свои права. Поля Подмосковья покрылись глубокими сугробами. Морозы стали подлинной бедой для ополченцев и населения Москвы. Но москвичи проявляли редкую привязанность к родным местам. Они терпели любые невзгоды и не покидали город. На месте прежних домов они выстроили себе будки из досок и землянки. Новые жилища теснились поближе к укрепленным таборам земского ополчения. Как повествовали очевидцы, москвичи – всякие черные люди и торговые и промышленные – жили под Москвой в полках и кормились и держали всякие съестные припасы.

К концу зимы харч в посадских земляных слободах подошел к концу. Не пресловутое казачье «воровство», а неслыханное разорение края явилось причиной того, что в освобожденных кварталах столицы начался голод. Вслед за дворянами потянулись на зимовье в дальние волости казаки. Боевые действия в Москве замерли до весны.

Глава 20 ЛЖЕЦАРЬ МАТЮШКА

Прошло несколько лет с тех пор, как Псковщину охватило пламя гражданской войны. Много драматических событий произошло за это время в Пскове. Меньшие люди в числе первых подняли знамя восстания против царя Василия Шуйского. Весной 1610 года местный воевода при поддержке духовенства, дворян и гостей попытался провести в Пскове присягу на верность Шуйскому. Однако жители призвали на помощь стрельцов и изгнали воеводу. Триста дворян и «лучших» людей бежали из Пскова и нашли прибежище в Новгороде. Более двухсот «лучших» людей, оставшихся в Пскове, были объявлены изменниками и посажены в погреба и тюрьмы.

Нигде социальная борьба не приводила к столь решительным результатам, как в Пскове. Местная беднота покончила с властью верхов. После свержения Шуйского псковичи отказались присягать сначала боярскому правительству, а затем королевичу Владиславу. Вскоре на Псковщине объявился новый самозванец – Лжедмитрий III. Но жители города не сразу признали его.

История Лжедмитрия III незамысловата. Едва калужане предали земле останки шкловского бродяги, как в Москве нашелся другой авантюрист, взявшийся докончить прерванную комедию. То был некий священнослужитель дьякон Матюшка из-за Яузы. Монах Авраамий Палицын сообщил любопытные подробности насчет этого лжецаря. Матюшка Веревкин, по его словам, был поповским сыном из северских городов. Род мелких детей боярских Веревкиных издавна служил в Стародубе. Когда в этом городе объявился Лжедмитрий II, одним из предводителей «возмущения» там стал сын боярский Гаврила Веревкин. После распада тушинского лагеря несколько Веревкиных перешли на службу к Сигизмунду III и получили от него земельные пожалования. Матюшка Веревкин избрал для себя духовную карьеру. В неизвестное время он перебрался в Москву и устроился там дьяконом в маленькой церквушке в Замоскворечье. Где он был в момент гибели Лжедмитрия II, никто не знает. Прошло немного времени, и дьякон сбежал из Москвы в Новгород. Опустошив свой тощий кошелек, Веревкин попытался заняться мелкой торговлей. Он раздобыл несколько ножей и еще кое-какую мелочь и задумал сбыть свой товар с выгодой для себя. Предприятие быстро лопнуло, и Матюшке пришлось просить милостыню, чтобы не умереть с голода. В один прекрасный день он наконец собрался с духом и объявил новгородцам свое «царское имя». Толпа осыпала новоявленного царя бранью и насмешками. Многие узнали в нем бродячего торговца. Незадачливому самозванцу пришлось спешно убираться из Новгорода. Все же ему удалось увлечь за собой несколько десятков человек. С ними он и явился в Ивангород.

Ивангород находился в руках бывших тушинцев. Несколько месяцев город осаждали шведы. На призывы о помощи никто не откликался. Когда «добрый Дмитрий» воскрес и постучал в ворота Ивангорода, бывшие тушинцы приветствовали его как долгожданного спасителя. На радостях ивангородцы палили изо всех пушек три дня подряд начиная с 23 марта 1611 года. Простым людям царь казался своим человеком. Иноземцы находили его скрытным, но смелым по характеру и находчивым краснобаем. Матюшка без устали рассказывал всем желающим невероятную историю своего четвертого воскрешения. Он был зарезан в Угличе, но избежал смерти. Его изрубили и сожгли в Москве, но и тогда он восстал из мертвых. Его обезглавили в Калуге, но вот он, жив и невредим, стоит перед всеми.

Весть о явлении царя взволновала умы. Зашевелились казаки во Пскове. В апреле они объявили, что идут в поход на Лисовского. Едва за спиной у казаков захлопнулись крепостные ворота, отряд развернулся и помчался к Ивангороду. Прибыв в Ивангород, казаки уверили Матюшку в том, что Псков примет его с распростертыми объятиями. Царек поверил им и в начале июля разбил свои бивуаки в псковских предместьях. Его посланцы затребовали ключи от города. Псковичи долго советовались, как быть. В конце концов они решили, что проживут и без царька. Матюшка окончательно испортил дело после того, как велел захватить городское стадо и на славу угостил свое воинство. Шесть недель самозванец маячил у стен крепости, а затем внезапно исчез. Его спугнули шведы. По новгородской дороге к Пскову приближались шведские отряды и ополчение новгородских дворян. К ним присоединилось немало псковских помещиков. Меньшие люди Пскова знали, что их не пощадят в случае поражения, и решительно отвергли все предложения о сдаче. «Новгородское государство» тщетно убеждало псковичей последовать его собственному примеру и отдаться под покровительство Швеции. Псковский народ решительно отверг путь предательства. Не для того псковичи восстали против Владислава, чтобы признать над собой власть шведского королевича.

При поддержке новгородских и псковских дворян шведы попытались силой овладеть непокорным городом. 8 сентября 1611 года они взорвали крепостные ворота и устремились на приступ со стороны реки Великой. Наемники помнили о «новгородском взятии» и предвкушали легкую победу. Они готовились разграбить древний город. Но псковичи давно изгнали из своего города всех, кто мог оказать помощь врагам. И потому шведские солдаты не добились тут успеха. Приступ был отбит. Пять недель неприятель осаждал крепость, а затем отступил к Новгороду.

Псков стоял, подобно скале среди бушующего моря. С востока и севера в его пределы постоянно вторгались шведы, а с юга и запада – литовские отряды. Лисовский не давал покоя псковскому населению. Король Сигизмунд III направил против Пскова армию гетмана Ходкевича, стоявшую в Ливонии. Ходкевич осадил Псково-Печерский монастырь. В течение полутора месяцев тяжелые осадные пушки вели огонь по монастырским укреплениям. В нескольких местах стена крепости покрылась трещинами и осела. Но стрельцы, монахи и окрестные крестьяне, затворившиеся в монастыре, не теряли мужества. Отразив семь вражеских приступов, они вынудили Ходкевича снять осаду и отступить в Ливонию.

В Пскове установилось народовластие. Город давно заявил о поддержке земского освободительного движения. Горожане готовы были послать силы, чтобы ускорить освобождение Москвы. Но им пришлось самим запросить помощи у земского ополчения, чтобы выстоять в неравной борьбе. «Многие напасти на нас сходятся отовсюду, – писал псковский „мир“ вождям ополчения, – а помощи ниоткуда нет!» Совет земли откликнулся на это обращение. В Псков выступил воевода Никита Вельяминов, а за ним Никита Хвостов с отрядом казаков.

Смерть Ляпунова развязала руки сторонникам самозванцев в подмосковном ополчении. Однако среди них не было единодушия. Шведы получили достоверную информацию о том, что Заруцкий старался убедить казаков избрать в цари Ивана «Дмитриевича». Однако царевич был грудным младенцем, и все понимали, что править за него будет его мать Мнишек. Вдова двух самозванцев, однако, не пользовалась никакой популярностью в народе.

Весть о появлении Дмитрия в новгородских пределах вызвала минутное возбуждение среди казаков, которое вскоре же улеглось. Весть была слишком невероятной. В таборах было много ветеранов, своими глазами видевших мертвую голову государя, отделенную от туловища.

Шло время, а поток известий о деяниях Дмитрия не только не иссяк, но стал разрастаться. Время брало свое, и легковерные люди все больше свыкались с мыслью о новом спасении поистине бессмертного сына Грозного. На удочку попали те из казаков и московских повстанцев, которым не довелось видеть мертвого вора. Новообращенные большой толпой присоединились к отряду, направленному в Псков вождями ополчения.

Прибытие в Псков сторонников Лжедмитрия мгновенно изменило ситуацию в городе. Под влиянием их агитации псковские низы потребовали признания истинного государя. Их посланцы выехали в Ивангород и передали Матюшке приглашение псковского «мира». Тот не стал ждать, чтобы его попросили дважды, и тотчас собрался в путь. Царек и его свита выбирали глухие проселочные дороги. Им удалось миновать шведские заставы. 4 декабря 1611 года кавалькада показалась в окрестностях Пскова. Жители успели простить государю забитых коров из городского стада. Они устроили ему радушную встречу. Воеводы не имели сил противиться общему порыву. Матюшка тотчас вознаградил их за покорность. Воеводы князь Иван Хованский и Никита Вельяминов сподобились боярского чина и заняли почетное место подле самозванца. Обосновавшись в псковском детинце, Матюшка сразу же отправил в подмосковные таборы атамана Герасима Попова с воззванием к тушинским ветеранам.

Казаки созвали круг и внимательно выслушали речи государева посланца атамана Попова. Некоторые из участников круга открыто выражали сомнения в чудесном спасении Дмитрия, тогда решено было отправить в Псков особую делегацию для опознания царя.

Лжедмитрий III устроил посланцам ополчения торжественную встречу. Допущенные к руке, старые казаки убедились, что перед ними самозванец, нисколько не похожий на их прежнего царька. Но вооруженная стража Матюшки окружала трон толпой, и казакам поневоле пришлось прикусить язык. Никто из них не решился обличить «вора». Под нажимом псковичей послы направили ополчению грамоту с подтверждением истинности Дмитрия.

Грамота полномочных послов всей земли вызвала в ополчении бурю. Простой народ и казаки охотно верили тому, чему хотелось верить. Их добрый царь в который раз вновь спасся от злых бояр. Последующие события развивались под действием неудержимых стихийных сил. 2 марта 1612 года казачий круг, на котором присутствовало также много черных людей – москвичей, провозгласил государем псковского самозванца. Вожди ополчения Заруцкий, Трубецкой и другие, помня о судьбе Ляпунова, подчинились кругу. Они вместе с казаками принесли присягу на имя Лжедмитрия III и вернулись в свою ставку в сопровождении торжественной процессии под грохот артиллерийского салюта. Народ приневолил целовать крест дворян из полка Трубецкого, попавшихся под руку.

В земских отрядах, стоявших поодаль от таборов, присяга не удалась. Воеводы Мирон Вельяминов, Исак Погожий и Измайлов, занимавшие позиции подле Тверских ворот и Трубы, бежали из ополчения прочь, опасаясь за свою жизнь.

Некогда Ляпунову удалось сплотить разнородные силы и повести их на освобождение Москвы. Присяга Лжедмитрию разрушила хрупкое единство. Раскол, которого так боялся Ляпунов, стал совершившимся фактом. Переворот в Москве был осуществлен черным людом Москвы и казаками. С помощью наемников боярское правительство с трудом предотвратило выступление этих сил в пользу калужского самозванца в конце 1610 года. С тех пор прошло полтора года. Столичные жители пережили неслыханную трагедию. Их город превратился в груду развалин. Ненависть народа к захватчикам и их пособникам удесятерилась. С помощью вновь воскресшего Дмитрия низы надеялись окончательно рассчитаться с лихими боярами.

Вождь ополчения Заруцкий оказался бессильным перед лицом стихии. Он подчинился восставшему народу, но попытался дать свое толкование акту присяги. Тотчас после переворота воеводы «холопы Митка (Трубецкой) и Ивашко Заруцкий» били челом государыне Марине Юрьевне и государю царевичу Ивану Дмитриевичу всея Руси. Заруцкий ориентировался не на Псков, а на Коломну, где находилась Марина Мнишек с сыном. Он исподволь готовил почву к тому, чтобы усадить на трон «воренка».

Переворот получил поддержку в южных и северских городах, прежде примыкавших к калужскому лагерю. Там находилось немало атаманов и казаков, сражавшихся в армии Болотникова. На востоке власть псковского самозванца поспешили признать небольшие города Арзамас и Алатырь. По размаху социальной борьбы арзамасские места не уступали Псковщине. Зато Казань, Нижний Новгород, Владимир, Ярославль, Кострома встретили избрание Лжедмитрия III как незаконный акт, противоречащий воле земли. Борьба между сторонниками и противниками Лжедмитрия III грозила взорвать национально-освободительное движение изнутри.

Глава 21 ТРУДНЫЙ ПОЧИН

Посадские люди стали утрачивать доверие к земскому правительству после того, как самый популярный вождь ополчения Ляпунов был убит, а сменивший его Заруцкий предложил избрать на трон сына самозванца. Первыми зашевелились казанцы. В августе 1611 года они снеслись с нижегородцами и выработали соглашение. Приговор двух крупных городов послужил грозным предостережением для подмосковных властей. Посадские люди предупредили, что не потерпят смещения воевод, посланных ими для освобождения Москвы, и не признают назначений, произведенных Заруцким и казаками по своему произволу. Посады выразили сомнение по поводу способности ополчения довести до конца дело царского избрания и заявили, что отвергнут любого государя, посаженного на трон казаками без согласия на то земли. Недоверие к земскому руководству оказалось столь сильным, что посадские миры постановили не пускать к себе казачьи отряды из таборов.

Соглашение между двумя городами послужило прологом к организации второго ополчения. Казанцы, пошумев, отступили в тень. Нижегородцы же вскоре перешли от слов к делу. Им предстояло осуществить трудный почин.

Нижний Новгород не имел своего епископа и находился в непосредственном ведении патриаршего дома. По этой причине нижегородцы решили обратиться за духовным советом к своему покровителю Гермогену. Они снарядили в кремль посланца Мосеева с «советной челобитной». Посол не раз глядел смерти в глаза, прежде чем проник в осажденный Кремль к опальному Гермогену. В скудости и печали доживал свои дни престарелый патриарх. Слуги Гонсевского совлекли с него святительские ризы и заточили в Чудов монастырь.

Гермоген внимательно выслушал Мосеева и заявил о поддержке нижегородского почина. Обращение низложенного владыки к Нижнему Новгороду стало его политическим завещанием. Гермоген просил нижегородцев связаться с казанским митрополитом, рязанским владыкой и иерархами других городов. Когда князья церкви сочинят «учительные грамоты» к земским боярам, тогда их надо собрать воедино. Гермоген заклинал бесстрашного человека Мосеева доставить грамоты под Москву и огласить их, даже если казаки будут угрожать ему смертью. Таким путем глава церкви пытался повлиять на избирательную кампанию и помешать Заруцкому и казакам посадить на трон одного из самозванцев. Проклятый сын паньи Маринки, писал в сердцах Гермоген, «на царство не надобен: проклят от святого собору и от нас».

Мосеев спрятал патриаршую грамоту и благополучно доставил ее по адресу. Но земское освободительное движение пошло не по тому направлению, которое пытался придать ему Гермоген. Не князья церкви, а посадские люди – нижегородцы стали его руководителями.

Нижний Новгород оставался в начале XVII века одним из крупных центров городской жизни в России. Путешественники, останавливавшиеся в городе, насчитывали в нем никак не меньше восьми тысяч человек. Жизнь тут била ключом.

Город располагался возле места впадения Оки в Волгу, на перекрестке больших торговых путей, связывавших центр государства с Нижним Поволжьем, Пермским краем и Сибирью. По торговым оборотам Нижний уступал лишь пяти самым большим городам страны.

Бедствия Смутного времени причинили огромный ущерб городским центрам России. Нижнего Новгорода разорение коснулось в меньшей степени, чем других городов. В обстановке гражданской войны замерли торговля и промыслы, сократилось население Нижнего. Однако военные грабежи и погромы миновали город.

Нижний Новгород обладал превосходной системой обороны. Лишь несколько русских городов имели каменные крепости, по мощности равные Нижегородскому кремлю. Его толстые стены, крытые тесом, то поднимались уступами в гору, то опускались к воде. В уязвимых пунктах оборонительной линии возвышались башни, числом более десятка. Главная магистраль кремля – Большая мостовая улица – начиналась возле ворот четырехугольной Ивановской башни и, круто изгибаясь, уходила в гору на главную площадь. Посреди площади высился белокаменный Спасо-Преображенский собор. Его окружал хоровод деревянных церквушек. С запада к кремлю примыкали обширные посады. Их защищал острог с бревенчатыми башнями и рвом. Посады были заполнены множеством рубленых изб. На богатых дворах стояли терема с шатровым верхом.

В кремле против главного собора помещалась съезжая изба. Там местные власти творили суд и расправу. В разгар Смуты выборные посадские люди пользовались исключительным влиянием на дела. Обычно посадский мир собирал сходку по осени в первые дни нового года. (Счет лет в то время вели от сотворения мира и Новый год праздновали 1 сентября.) Мир выбирал из своей среды старост и присяжных, или целовальников. Чаще других выборные городские посты занимали те, кто располагал большими деньгами. В Нижнем таких было много, и они ворочали тысячами. Но в лихую годину посадские люди выбирали себе старост не по деньгам. Осенью 1611 года патриоты выдвинули и провели в городскую управу Кузьму Минина.

Прошло много лет с тех пор, как Кузьма обосновался в Нижнем. Мелочная торговля в мясной лавке позволила его семье вести безбедное существование и скопить кое-какие деньги на черный день. Но Минин не принадлежал к числу тех, для кого стяжание составляло цель и смысл жизни. Он не задумываясь пожертвовал материальным благополучием семьи и сбережениями, когда того потребовали интересы родины.

Феодальное общество не благоволило к своим пасынкам – миллионам черных людей, плативших царские подати. До времени Смуты политика была для них недоступной сферой деятельности. Сословные предрассудки имели силу железного закона. Чтобы вырваться из их плена, человеку нужно было обладать подлинным мужеством. Минин хорошо помнил, какой внутренней борьбы стоило ему решение ввязаться в большую политику. Монахи записали воспоминания Кузьмы с его собственных слов.

В конце лета, вспоминал Минин, он не раз уходил из избы в сад и проводил ночь в летней постройке – повалуше. Там его трижды посетил один и тот же сон. Виделось Кузьме, будто идет он со многими ратными людьми на очищение Московского государства. Мысль о подвиге во имя спасения отечества давно волновала Минина. Но он не решался никому открыться. Как человек трезвый, Кузьма привык сообразовывать замыслы с наличными средствами. Поэтому, пробуждаясь ото сна, он каждый раз оказывался во власти безотчетного страха. «За свое ли дело берешься?» – спрашивал себя Минин. Сомнения осаждали его со всех сторон, он отдавал себе отчет в том, что у него нет никакого воинского опыта («не было воинское строение ему в обычай»). А кроме того, Кузьма принадлежал не к власть имущим (старейшим), а к черным тяглым людям. Минин вспоминал, что при пробуждении его било как в лихорадке. Он всем существом своим ощущал непомерную тяжесть. «Болезнуя чревом», Кузьма едва поднимался с постели. Среди тяжких терзаний рождалась вера в то, что сама судьба призвала его совершить подвиг во имя родины. В его голове вновь и вновь звучали слова, как бы услышанные им сквозь сон: «Если старейшие (дворяне и воеводы) не возьмутся за дело, то его возьмут на себя юные (молодые тяглые люди), и тогда начинание их во благо обратится и в доброе совершение придет!»

Избрание в земские старосты Кузьма воспринял как зов судьбы. С его приходом съезжая изба стала подлинным оплотом патриотических сил. Нижегородские посадские люди с тревогой следили за осенними боями в предместьях Москвы. Монахи Троице-Сергиева монастыря своевременно известили их о том, что ополчение стоит на грани распада изза тяжелых потерь, голода и нужды. Горожане и сами знали о критическом положении дел в Москве. После каждого нового боя в город привозили раненых ратников.

Нижегородские воеводы и приказные не знали, на что решиться. Не они, а посадский староста Минин выступил с инициативой организации нового ополчения. Вокруг Кузьмы немедленно объединились все, кто не поддался унынию и требовал принесения новых жертв на алтарь отечества. Обсуждая изо дня в день московские вести, патриоты пришли к убеждению, что только организация новых крупных сил может оказать решающее влияние на исход битвы за столицу.

Сходки в съезжей избе становились все более многолюдными. Минин со слезами на глазах убеждал сограждан в том, что Нижнему не избежать общей участи и его будущее решится в Москве. «Московское государство, – говорил он, – разорено, люди посечены и пленены, невозможно рассказать о таковых бедах. Бог хранил наш город от напастей, но враги замышляют и его предать разорению, мы же нимало об этом не беспокоимся и не исполняем свой долг». В съезжую избу набивалось много всякого народа. Одни одобряли речи нового старосты. Другие бранили его, плевались. Состоятельные люди (старейшие) опасались за свои кошельки, понимая, что организация военных сил потребует больших денег. Среди меньших людей Минин сразу нашел множество последователей. Почин старосты поддержала молодежь. По возвращении со сходки дети не раз обращались с укором к отцам, привыкшим считать копейку. «Что в нашем богатстве? – спрашивали они. – Коли придут враги и град наш возьмут, не разорят ли нас, как и прочих? И нашему единому городу устоять ли?»

Все больше людей собиралось на площади перед городской управой. Наконец настал решительный момент. Минин «возопил» ко всему народу: «Если мы хотим помочь Московскому государству, то не будем жалеть своего имущества, животов наших; не то что животы, но дворы свои продадим, жен и детей заложим!»

Партия патриотов взяла решительный верх на городском вече, и тут же в земской избе ее вожди составили приговор о сборе средств «на строение ратных людей». Следуя соборной традиции, Минин передал приговор на подпись всем людям и так «приговор всего града за руками устроиша». Приговор облек выборного старосту большими полномочиями. Кузьма получил наказ обложить нижегородских посадских торговых людей и всяких уездных людей чрезвычайным военным сбором и определить, «с кого сколько денег взять, смотря по пожиткам и промыслам».

Сбор средств начался с добровольных пожертвований. Земский староста подал пример всем остальным. Современники различным образом оценивали размеры его пожертвований. Один очевидец из дворян воспроизвел в своих записках следующее обращение старосты. «Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!» Исходя из предложенного расчета, Кузьма будто бы пожертвовал в казну ополчения две трети своего имущества. По другим сведениям, староста объявил миру, что имеет триста рублей, и тут же выложил на стол сто рублей «в сборные деньги». Одно совсем позднее предание гласило, будто староста не только отдал все свои деньги, но и снял золотые оклады с икон и принес драгоценности жены Татьяны – монисты, подвески, шитые золотом ленты.

Нижегородцы несли на площадь к съезжей избе кто что мог.

Добровольные пожертвования положили начало сбору средств в фонд нового ополчения. Минин и его сподвижники умели хорошо считать и знали, что война требует больших денег. Поэтому они вскоре же провели в жизнь постановление о чрезвычайном военном налоге. Нижегородцы поистине не щадили своих животов. (Этим словом в те времена называли и имущество.) Еще недавно они понесли большие расходы на снаряжение первого ополчения. Теперь посадский мир санкционировал сбор пятой деньги со всех доходов и имуществ «на жалованье ратным людям». Сбор проводился как на посаде, так и по всему уезду.

В Нижний потянулись обозы с продовольствием. Их выслали крестьяне из торгового села Павлова, жители мордовских деревень, занимавшиеся пчеловодством, и прочий уездный люд. Богатые монастыри должны были внести деньги в фонд ополчения наряду с дворцовыми крестьянами.

Взявшись за организацию войска, посадские люди долго ломали голову над тем, кому доверить командование.

Выборные земские власти прекрасно понимали, что успех затеянного ими дела будет зависеть от выбора вождя, который пользовался бы популярностью в армии и по всей стране. Посадские люди искали «честного мужа, кому заобычно ратное дело», «кто б был в таком деле искусен» и, более того, «который бы во измене не явился».

В Смутное время немногие из дворян с воеводским чином сохранили свою репутацию незапятнанной. Кривыми путями шли многие, прямыми – считанные единицы. Нижегородцам было трудно сделать выбор и не промахнуться. Они решили полагаться лишь на свой опыт и искать подходящего кандидата среди окрестных служилых людей, лично им известных. Кузьма Минин первым назвал имя Дмитрия Пожарского, и мир поддержал его выбор.

Князь Дмитрий находился на излечении в селе Мугрееве, до которого из Нижнего было рукой подать. Прошло много месяцев после ранения воеводы. Природа не наделила Пожарского завидным здоровьем. Лечение подвигалось медленно. Тяжелое ранение в голову привело к тому, что князь Дмитрий заболел черным недугом. Так называли в давнее время эпилепсию. Когда в усадьбу явились нижегородские послы, князь Дмитрий не дал им определенного ответа. Послы уехали ни с чем. Впоследствии князь Дмитрий, вспоминая былое, любил говорить, что его к великому делу «вся земля сильно приневолила», а если бы был тогда ктонибудь из «столпов» вроде боярина Василия Голицына, его бы все держались, а он, князь Дмитрий, мимо боярина за такое дело не принялся бы. Слова насчет боярина служили простой отговоркой. Василий Голицын находился в плену, а прочие «столпы» сидели с поляками в Кремле. Нижний Новгород присылал послов «многажды», прежде чем стольник согласился принять приглашение. Князь Дмитрий не мог нарушить этикет и дать согласие при первом же свидании. Еще больше, чем этикет, его беспокоило собственное нездоровье. А кроме того, до Мугреева уже дошли вести о «непослушании» нижегородцев своим воеводам, и князь Дмитрий желал заранее определить свои будущие взаимоотношения с посадским миром. Кузьме Минину пришлось лично отправиться в Мугреево, чтобы рассеять опасения стольника. Оба были воодушевлены одними и теми же стремлениями и чувствами и потому вскоре нашли общий язык. Самая большая трудность, которую предстояло преодолеть Минину и Пожарскому, состояла в том, чтобы раздобыть деньги. В обычное время воеводы не имели нужды заниматься финансовыми вопросами. Их обеспечивала государева казна. Ныне финансы оказались в руках семибоярщины и «литвы». Пожарский соглашался взять на себя военное руководство ополчением, но требовал, чтобы в качестве его помощника мир назначил своего рода казначея.

Для завершения переговоров Нижний Новгород прислал в Мугреево доброго дворянина Ждана Болтина, печерского архимандрита Феодосия и выборных посадских людей. Пожарский заявил им, что согласен встать во главе ополчения, но потребовал назначения себя в помощники посадского человека. Его требование поначалу привело старших послов в недоумение. В их голову плохо укладывалась мысль насчет того, что вместе со стольником руководить войском будет некий выборный посадский человек. Требование воеводы шло вразрез с вековечными обычаями, прочно отгораживавшими посадский люд от любых военных должностей. Архимандрит наотрез отказался обсуждать предложение Пожарского и заявил, что у них в городе попросту нет подходящего человека. Тогда воевода сам назвал имя земского старосты Минина. Младшие послы не скрывали своей радости.

Минин согласился возглавить рать, но потребовал для себя чрезвычайных полномочий. Посадский мир принял его условия. Общее воодушевление было столь велико, что присутствующие выступили с призывом отдать на нужды армии все имущество. Между тем в Нижний по приглашению мира приехали представители смоленских дворян. Посадский мир оказал им почетную встречу и снабдил кормами. Несколько смолян по совету Минина немедленно выехали для встречи с Пожарским в Мугреево. Дворяне били челом, чтобы воевода не мешкая шел на Нижний. Появление смоленских ратных людей внушило Пожарскому большие надежды. Кроме смолян, он призвал под свои знамена вяземских и дорогобужских помещиков, стоявших по деревням в дворцовой Ярополческой волости. Волость располагалась неподалеку от Мугреева, и многие вяземские помещики нагнали Пожарского в пути, когда он в возке подъезжал к Нижнему Новгороду.

Местное духовенство, дворяне и посадские люди вышли за город и встретили Пожарского и его отряд с иконами, с хлебом и солью. К земской рати присоединилось сто пятьдесят стрельцов из местного гарнизона. Сбор ратных сил отнял гораздо больше времени, нежели думали нижегородцы. Смоленские дворяне соглашались выступить в поход не раньше, чем будут устроены их земельные дела. Представители смолян достигли соглашения с Мининым в конце октября, но сами воинские люди стали собираться в Нижнем лишь к 6 января 1612 года.

Нижегородцы ждали смоленских ратных людей у ворот и проводили их до самой воеводской избы. С высокого крыльца Минин обратился к прибывшим с замечательным напутствием. «Се братия, – сказал он, – грядете к нам на утешение граду нашему и на очищение Московскому государству!»

Будучи человеком практичным, Минин понимал, что одними речами делу не помочь. Служилые люди много лет спустя передавали из уст в уста рассказы об удивительной щедрости нижегородского выборного человека. Щедрость имела свои причины и оправдание. Разоренные помещики были попросту небоеспособны. Надо было как следует вооружить их и посадить на хороших лошадей, прежде чем отправлять на войну.

Пожарский провел смотр и разбил дворян на три статьи. Первостатейные помещики получили до 20–30 рублей на душу, дети боярские третьей статьи – по 15 рублей. Помимо этого оклада, земская изба раздала им всем единовременное пособие на покупку коня, починку доспехов.

Весть о нижегородском пожаловании вскоре облетела все соседние уезды. Служилые люди потянулись на земскую службу. Следом за коломенскими и рязанскими помещиками в армию Пожарского стали прибывать дворяне, стрельцы и казаки из различных окраинных крепостей.

План Пожарского состоял в том, чтобы возможно скорее собрать отовсюду военные силы и не мешкая отправиться с ратью на помощь к Москве. Осуществление плана, однако, натолкнулось на неожиданные трудности. Возможности Нижнего Новгорода оказались быстро исчерпаны. Минину и Пожарскому пришлось обратиться за поддержкой к ближним и дальним городам и волостям, что неизбежно привело к раздору с земским правительством. Подмосковные бояре и приказные считали, что только они имеют право распоряжаться сбором ратных людей и казны по всему государству. Почин Минина и Пожарского грозил разрушить сложившийся порядок. Нижегородцам приходилось тратить уйму времени и усилий на то, чтобы уладить отношения с воеводами и чиновниками ополчения на местах.

Обращения Минина и Пожарского к городам не содержали никаких выпадов против земского правительства в лице Трубецкого и Заруцкого, зато в них было много предостережений насчет «казачьего воровства».

В письме к вологодскому посаду нижегородские земские власти отметили два опасных симптома: появление под Псковом нового вора Лжедмитрия III и рассылку Мариной Мнишек «смутных грамот» от имени «царевича» Ивана Дмитриевича. Свое отношение к самозванцам нижегородцы выразили с полной определенностью. До смерти своей, писали земские люди, они не согласятся на избрание псковского вора или коломенского воренка.

Выступление нижегородцев дало выход настроениям, давно зревшим в провинции. Прошло совсем немного времени, и в своем обращении к народу князь Дмитрий Пожарский во всеуслышание заявлял о том, что все города – понизовые, и поморские, и поволжские, и Рязань – шлют всякие доходы в Нижний для подготовки похода к Москве. Горожане вновь брали судьбы освободительного движения в свои руки.

Политическая ситуация определила собой военные планы нижегородских вождей. Вскоре после 6 января 1612 года они известили города о том, что намерены идти на выручку к Суздалю, осажденному литовскими людьми. Именно Суздаль Пожарский предполагал сделать местом сбора ополчений из замосковных и рязанских городов. Приглашая жителей Вологды принять участие в суздальском походе, земские люди старались рассеять их сомнения и раскрывали перед ними свои сокровенные замыслы: «Будет, де, господа, опасаетесь от казаков иных каких воровских заводов, и вам бы однолично того не опасаться: как будем все верховые и низовые города в сходу, и мы всею землею о том совет учиним и дурна никакова вором делати не дадим», «а которые люди под Москвой Маринкою и сыном ее новую кровь похотят всчать, и мы дурна им никакого учинить не дадим».

Планы Минина и Пожарского приобрели полную ясность и определенность. Сосредоточив в Суздале городские ополчения, они намеревались с их помощью нейтрализовать сторонников самозваных «царей» в казачьих таборах. В Суздале предполагалось созвать новый Земский собор, на котором будет широко представлена вся земля. Представительному собору и надлежало решить задачу царского избрания. «Как будем все понизовые и верховые городы в сходе вместе, – писали нижегородцы, – мы всею землею выберем на Московское государство государя, кого нам Бог даст».

Минин и Пожарский детально разработали план похода на Суздаль и созыва там собора. Но им не удалось преодолеть сопротивление земского правительства и осуществить свои замыслы. Заруцкий опередил нижегородскую рать. Когда сапежинцы захватили Ростов, он немедленно выслал против них атаманов Андрея и Ивана Просовецких с казаками. Выступление Просовецких вынудило врага очистить Ростов и в конце зимы отступить в Москву. Заруцкий начал стягивать в районе Суздаля и Владимира послушные ему части. Земское правительство преподало нижегородцам наглядный урок. Следуя его приказу, Арзамас в январе 1612 года выслал подкрепления братьям Просовецким, обосновавшимся во Владимире и Суздале. Нижегородцы тщетно пытались заполучить ратные силы из Арзамаса, Курмыша и некоторых других городов. Казанские власти, вместе с нижегородцами выступавшие за создание нового ополчения, пытались помочь Минину и Пожарскому. Они пригрозили курмышанам, что явятся со всей силой к их городу и ссадят местного воеводу, если тот не подчинится нижегородскому совету. Но их угрозы не возымели действия. Старое земское правительство располагало еще достаточно прочными позициями в провинции.

Агитация Заруцкого в пользу «воренка» и посылка делегации к Лжедмитрию III в Псков обострили борьбу внутри ополчения и ускорили размежевание сил. Земское правительство и нижегородский совет готовились вступить в открытое противоборство подобно враждующим братьям. Занятие Суздаля казачьими отрядами сорвало замыслы Минина и Пожарского насчет созыва в этом городе нового Земского собора. Тогда нижегородцы обратили взоры в сторону Ярославля.

Заруцкий понимал значение Ярославля как ключевого пункта всего Замосковного края. Вытеснив поляков из Ростова, он расчистил себе прямой путь из Москвы на Ярославль. В тылу у Ярославля располагалась Кострома. Местный воевода сохранял верность подмосковным боярам, что облегчало задачу подчинения Ярославля. Заруцкий поручил дело Просовецким. Казачьи разъезды вскоре же прибыли в Ярославль. Местный воевода и посадские власти давно установили тесный контакт с нижегородским советом. Едва в город стали прибывать казаки, ярославский воевода Морозов немедленно забил тревогу и запросил подкрепления у Пожарского.

Минин и Пожарский видели, что промедление грозит погубить их почин. Надо было либо принять вызов Заруцкого, либо свернуть свои знамена. Нижегородский совет принял решение о немедленном выступлении. Волей-неволей ему пришлось отказаться от прежнего плана похода к Москве по кратчайшим путям через владимиро-суздальскую землю. Нижегородской рати предстояло проделать кружной путь по берегу Волги, чтобы перетянуть на свою сторону враждебную Кострому и оказать помощь союзникам в Ярославле. Борьбу за столицу надо было начинать с борьбы за провинцию.

Зима подходила к концу, и нижегородцам следовало спешить с походом, пока не наступила весенняя ростепель. Несмотря на энергичные усилия, Пожарскому не удалось собрать крупные силы. В Нижнем оказалось не более тысячи ратников из Смоленска и Вязьмы.

Посадским ремесленникам пришлось немало потрудиться, чтобы снабдить оружием рать Пожарского. Хорошо вооруженные конники стали вместе со стрелецкой пехотой ядром нижегородского ополчения. Пожарский надеялся, что прибытие казанской рати сразу удвоит его силы. Но его посланцу Биркину не удалось собрать казанцев к намеченному сроку. Казань не оправдала надежд, которые возлагал на нее нижегородский совет. Скрепя сердце князь Дмитрий отдал приказ о выступлении, так и не дождавшись ближайших союзников. Командовать авангардом он поручил двоюродному брату князю Дмитрию Петровичу Лопате Пожарскому. Лопата успешно справился с поручением. Он шел к цели кратчайшими путями, минуя крупные города. Вынырнув под Ярославлем, Лопата занял город, воспользовавшись поддержкой местного населения. Захваченных казаков воевода бросил в тюрьму. Андрей Просовецкий, продвигавшийся к Ярославлю с юга, решил уклониться от столкновения с Лопатой и повернул вспять.

Главные силы нижегородского ополчения выступили на Балахну в Великий пост 23 февраля 1612 года.

Местные жители встретили Пожарского в воротах. Воевод и дворян поместили в осадных дворах в крепости, прочих ратных людей устроили на ночлег на посаде.

Поход Пожарского послужил сигналом к объединению сил, выступивших против Заруцкого. В Балахне к нему присоединился Матвей Плещеев. Воевода этот пользовался большой известностью в первом земском ополчении. При жизни Ляпунова он пытался унять казачье своеволие в полках. После убийства Ляпунова ему пришлось бежать из ополчения и укрыться в своих костромских вотчинах. Свидание с Плещеевым не улучшило настроения Пожарского. Будущее освободительного движения казалось изменчивым и неопределенным.

Покинув Балахну, войско в сумерках добралось до Юрьевца. Ратники едва устроились на ночлег, как поднялась тревога. По дороге к городу быстро приближался отряд всадников. Караульные схватились за ружья. Но стрелять им не пришлось. Пропущенный в крепость мурза объявил, что привел на земскую службу отряд татар.

После Юрьевца рать сделала привал в селе Решма. Под утро в Решму прибыл гонец от Артемия Измайлова из Владимира. Гонец привез дурную весть. Измайлов сообщил своему давнему соратнику Пожарскому о том, что 2 марта казаки, черные люди Москвы произвели переворот и избрали на царство псковского вора Лжедмитрия III. Новость ошеломила нижегородских ратных людей. Воодушевление, царившее в первые дни похода, уступило место тревоге и озабоченности. Не зная подробностей происшедшего, вожди ополчения не могли понять, как решились подмосковные бояре бросить вызов стране и провести царское избрание без совета с городами и представителями всей земли.

После остановки в Решме войско сделало новый привал в Кинешме. Жители городка встретили нижегородцев приветливо и предоставили им «подмогу». Из Кинешмы Пожарский выступил к Костроме. На подходе к Костроме в ополчение явились посадские люди – костромичи и предупредили Пожарского, что их воевода Иван Шереметев решил не пускать нижегородцев в город.

Город располагался на левом берегу Волги при впадении в нее реки Костромы. В середине города находился небольшой кремль, окруженный рвом. Костромской посад был не слишком велик, не более пятисот дворов.

Земское правительство прислало в Кострому на воеводство Ивана Шереметева, и тот не собирался подчиняться Пожарскому. Местные дворяне заперлись в крепости с Шереметевым. Очутившись перед закрытыми воротами, ратники принуждены были расположиться на посаде. Пожарский избегал кровопролития и не спешил штурмовать цитадель. Воевода надеялся, что местный посад скажет свое веское слово. И он не ошибся. В Костроме начались волнения. Горожане осадили Шереметева на воеводском дворе и убили бы его, если бы не подоспел Пожарский. Он велел ратникам взять под стражу воеводу и тем спас ему жизнь. Покидая Кострому, Пожарский оставил там воеводой князя Романа Гагарина.

Теперь Ярославль был совсем близко. Ярославль заслуженно считался одним из крупнейших торговых и ремесленных центров страны. Но в отличие от Нижнего Ярославль не был преимущественно посадским городом. Тут жило многочисленное дворянство. Земское правительство пыталось превратить Ярославль в свою опорную базу еще до того, как нижегородцы выступили со своим почином. В дни боев с Ходкевичем в Ярославль выехали боярин Андрей Куракин и дьяк Михаил Данилов. Им поручили спешно сформировать в Ярославле вспомогательное войско и привести его на помощь к столице. С аналогичным поручением во Владимир выехал стольник Василий Бутурлин. Не располагая ни казной, ни достаточными полномочиями, Куракин и Бутурлин не справились с поставленной задачей. Им недоставало тех качеств, которыми природа в избытке наделила Кузьму Минина. Материальные возможности Ярославля казались исчерпанными, и воеводы не сумели найти общий язык с посадским населением и использовать общий подъем. Весть о признании самозванца в таборах и прибытие в город воеводы Лопаты Пожарского оказали на престарелого боярина Куракина сильное впечатление. Он решил порвать с земским правительством и примкнуть к Пожарскому.

Нижегородские полки вступили в Ярославль под звон колоколов. Посадские люди встретили воинов хлебом-солью. В тот праздничный день никто из людей не предвидел того, что ярославское стояние Пожарского продлится долгих четыре месяца.

Глава 22 ЯРОСЛАВСКОЕ СТОЯНИЕ

Под знамена Пожарского стекались служилые люди. На содержание их требовались средства. Ранее собранные деньги быстро разошлись. Найти новые в разоренной стране оказалось делом трудным, почти невозможным. Финансовая система давно находилась в полном расстройстве. Население, привыкшее к военному грабежу, спрятало имущество и затаилось, видя, что каждая новая власть приносит с собой лишь новые поборы. Жители городов разбредались по деревням. Торговля пришла в упадок.

В Нижнем Кузьме Минину понадобилось много недель, прежде чем ему удалось взять верх над богатыми торговцами и те «с нужею» стали жертвовать крупные суммы. В родном городе старосту хорошо знали и он мог рассчитывать на поддержку всего посадского мира. За пределами Нижнего Кузьме приходилось заново утверждать свой авторитет. В Балахне он столкнулся лицом к лицу с местными солепромышленниками, среди которых находились его родные братья. Красноречие народного трибуна не тронуло толстосумов. Они не спешили расстаться с нелегко нажитыми деньгами. Минин не имел времени на долгие уговоры. Нижегородская рать заутро выступала в поход. Единственный раз в Балахне Минин дал волю гневу. В длинной речи перед горожанами он объявил сущими преступниками тех торговых людей, которые пытались утаить свое имущество от обложения и пожертвований на ратных людей. За «пронырство» виновные достойны того, чтобы им «руки отсещи»! Минин говорил с такой убежденностью, что речь его проняла присутствующих. Они уразумели, что ради земского дела староста не пощадит и родных братьев. Поеживаясь, богатые торговцы принесли в съезжую избу деньги «в их оклад».

В Ярославле все повторилось сначала. Минин призвал местных купцов вносить средства на очищение Москвы. Но те остались глухи к его призывам. Богатые гости Никитников и Лыткин заявили, что их приказчики уже внесли свою долю в казну ополчения в Нижнем Новгороде. Ярославские лучшие люди искоса поглядывали на нижегородского старосту. Они видели и слышали своего брата «торгового мужика» и не понимали, почему им надо слушаться его. Прения в земской избе затянулись. Тогда выборный человек показал всем, что с ним шутки плохи. Он послал за стрельцами и велел им окружить земскую избу. Никитникова и прочих торговцев забрали «не в честь» и отвели в воеводскую избу к Пожарскому. Перед воеводами и приказными Минин объявил вины купцов и потребовал лишить их всего имущества. Пожарский поддержал выборного человека своим авторитетным словом. Видя «жестокость» Кузьмы и свою «неправду», лучшие люди пали на колени и покорились.

Переворот в таборах смешал все планы Минина и Пожарского. Надежды на скорое освобождение Москвы рухнули. Пожарский не мог выступить к столице, пока там распоряжались сторонники самозванца. Государевым «изменникам», не желавшим признавать доброго Дмитрия, грозил самосуд.

Осада Москвы связала Заруцкого по рукам и ногам. Благодаря этому Пожарский получил возможность утвердиться в замосковных городах без больших трудов и усилий. Еще в Костроме к Пожарскому прибыли посланцы Суздаля, просившие прислать к ним воеводу и ратных людей, чтобы унять Просовецкого и его казаков. Нижегородцы немедленно отрядили в Суздаль князя Романа Петровича Пожарского. Просовецкий не желал начинать братоубийственную войну и, заслышав о приближении отряда нижегородских стрельцов, ушел под Москву.

Войска Минина и Пожарского утвердились в Ярославле. Но на дорогах к северу от Ярославля еще находились казачьи отряды, сохранявшие верность Заруцкому. Чтобы очистить путь на север и в Поморье, князь Дмитрий направил в Пошехонье Лопату Пожарского с ратниками. Воевода разбил обосновавшихся там казаков. Их атаман Василий Толстой бежал в Кашин, где пребывал воевода князь Дмитрий Черкасский с отрядом. Черкасский нес службу в подмосковных таборах. Но он вскоре же перешел на сторону ярославского ополчения.

В мае 1612 года жители Переяславля-Залесского попросили Пожарского защитить их от Заруцкого. Совет направил туда воеводу Ивана Наумова. Тот отогнал казаков и укрепился в городе. Дело обошлось без кровопролития.

Ярославль стал подлинной Меккой для земских городов, отказавших в поддержке «вору». Замосковные, волжские и поморские посады посылали в Ярославль свои военные силы либо запрашивали к себе воевод с подкреплениями. Ратники Пожарского направились в разные стороны – в Тверь, Владимир, Ростов, Касимов. Они взяли под контроль дороги, связавшие Ярославль с севером. Поморье и северные города стали теперь базой снабжения нового земского ополчения.

Раскол земского освободительного движения привел к распаду территории земщины. Объединив вокруг себя многие города, ярославский совет поневоле должен был взять на себя управление ими. Смена власти сопровождалась, как обычно, хаосом и неразберихой. Но среди хаоса все выше вздымалась волна патриотического воодушевления. Именно она вынесла наверх Кузьму Минина. Скромный нижегородский мещанин стал душой нового правительства. Его титул выглядел необычно и внушительно: «Выборный всею землею человек». Минин обладал поистине неиссякаемой энергией.

Множество дел свалилось на плечи выборного человека и его ближайшего окружения. В течение короткого времени он заново организовал систему управления обширной территорией, отказавшейся признать власть Лжедмитрия III. В Ярославле стали действовать свои Поместный приказ, Казанский дворец, Новгородская четверть. В Ярославль стекались со всех сторон дворяне, стрельцы, пушкари. Воеводы производили смотр вновь прибывшим и определяли им жалованье. Выдавая деньги, они требовали, чтобы помещики выставляли поручителей и давали письменное обязательство службу служить и со службы не сбегать. Поместный приказ приступил к раздаче земель оскудевшим дворянам.

В отличие от своих помощников – дьяков – «выборный человек» не прошел длинных и извилистых коридоров бюрократической службы в приказах. Он не был знатоком приказного крючкотворства. Там, где поседевший в приказах делец складывал руки перед неразрешимыми трудностями, Кузьма одним ударом разрубал гордиевы узлы. В обычных условиях требовалась уйма времени, чтобы провести описание земель. Минин в считаные дни разослал дозорщиков в Суздаль, Кинешму, Торжок. Таким образом, Ярославский совет смог выяснить реальные возможности налогоплательщиков.

Новая власть взыскивала налоги повсюду, где было возможно. Особого внимания она удостоила богатые обители. В Ярославле был организован Монастырский приказ. Его главою стал судья Тимофей Витовтов, человек безупречной репутации. Витовтов получил чин думного дьяка на службе в первом ополчении под Москвой.

Монастыри обладали крупными богатствами, и Минин охотно обращался к ним за займами. Соловецкий монастырь согласился ссудить земскую власть деньгами. Но он выразил сомнение по поводу полномочий нечиновного человека Минина. Монахи потребовали, чтобы Пожарский сам расписался на заемном письме.

Купцы и солепромышленники Строгановы оказались сговорчивее старцев. По настоянию Кузьмы Минина их приказчики дали ополчению в долг четыре тысячи рублей. Староста договорился о займе также с тремя московскими и четырьмя ярославскими купцами. Так удалось раздобыть еще тысячу рублей. Кузьма обязался возместить деньги, когда нижегородские денежные доходы «в сборе будут». Но шла война, и расходы перекрывали новые поступления. Вождям ополчения приходилось думать не о погашении старых, а о заключении новых займов.

Земская казна постоянно пополнялась за счет добровольных пожертвований. В грамотах к населению выборный человек вновь и вновь просил народ «поревновать» о родине, «пожаловать» земскую власть и самим «промеж себя» произвести обложение, «что кому с себя дать на подмогу ратным людям».

Из городов в Ярославль везли добровольно собранную казну. Вместе с пожертвованиями ополчение получило немало серебряных вещей. Кузьма мгновенно оценил ситуацию и устроил в городе Денежный двор. Мастера переплавляли вещи и били монету, которую казна тут же использовала на жалованье ратным людям.

Минин обладал талантом подлинного организатора и умел подчинить своей воле и направить к общей цели даже своих недругов. После кратковременного ареста Никитников и другие ярославские купцы были привлечены им на земскую службу и заняли место в Совете земли.

Приступая к сбору средств в той или иной волости, совет тотчас приглашал волостных старост, целовальников и лучших людей «для земского совета». При решении более важных вопросов совет вызывал в Ярославль местных представителей и требовал, чтобы их снабжали письменными инструкциями. Города получали наказ «по всемирному своему совету присылать изо всяких чинов людей человека по два (и по три) и совет свой отписать за своими подписями». Выборные с мест постоянно приезжали к Минину и Пожарскому. Воеводы либо задерживали их при себе, либо отпускали домой с поручениями. С Белоозера в мае прибыли в Ярославль протопоп, двое посадских людей, один крестьянин из черных государственных волостей. Минин отпустил посадских, но задержал при себе протопопа и крестьянина для совета.

Второе земское правительство включало многих авторитетных руководителей первого земского правительства.

Прямо из Подмосковья явились сюда боевые воеводы Мирон Вельяминов и Исак Погожий со многими детьми боярскими, подьячими и даже торговыми «добрыми людьми», не желавшими целовать крест «вору».

Пожарский делал все возможное, чтобы сплотить вокруг Ярославля все национальные силы. Такой курс не мог не сказаться на составе ярославского Земского собора. В нем было больше знати и посадских представителей. Старшими членами совета числились бояре князь Андрей Петрович Куракин, Василий Морозов, князь Владимир Долгорукий и окольничий Семен Головин. Родственники Куракина и Головина входили в семибоярщину, а сам Долгорукий сидел в Кремле с «литвой» до марта 1611 года. Членами совета в Ярославле стали князь Никита Одоевский, князь Петр Пронский, князь Иван Черкасский, Борис Салтыков, князь Иван Троекуров, князь Дмитрий Черкасский, братья Шереметевы и другие.

Наплыв богатых дворян в Ярославль имел многообразные последствия. Знать не забыла о своем унижении в подмосковном совете и домогалась особого положения в новом соборе. Ее притязания привели к неурядицам в ополчении. Распри вспыхнули после того, как в Ярославль прибыла казанская рать.

Вместе с нижегородцами казанцы выступили с почином организации нового ополчения. Будучи в Нижнем, Пожарский назначил своим главным помощником дворянина Ивана Биркина и поручил ему сформировать и привести казанскую рать. Биркин выехал в Казань как полномочный представитель нижегородского совета. Его сопровождали местный протопоп Савва и несколько выборных смоленских дворян.

В сношениях со шведами Пожарский подчеркивал, что на его стороне выступают города Московского и Казанского государств. В качестве ветеранов движения казанцы рассчитывали занять в Ярославле подобающее место. Но вскоре они смогли убедиться в тщетности своих надежд.

В Нижнем Биркин был заметной фигурой среди сподвижников Пожарского. В Ярославле не только Биркин, но и сам Пожарский затерялся в толпе бояр и знатных дворян. Когда Биркин явился в совет и от имени казанцев потребовал себе прежнюю должность, бояре и воеводы прервали его на полуслове. Будь то обычная местническая тяжба, спор не вышел бы из стен приказной избы. Но затронутыми оказались более глубокие интересы.

За Биркина заступились казанцы, а также хорошо знавшие его смоленские дворяне и нижегородские стрельцы. Против него объединились бояре и дворяне. Раздор едва не привел к кровопролитию. Казанская «партия» изготовилась к бою. Но благоразумие все же взяло верх.

В «Казанском государстве» социальные противоречия приобрели более резкие формы, чем в замосковных городах. После убийства боярина Бельского управление городом перешло в руки дьяка Шульгина. Местный воевода боярин Василий Морозов ушел в поход под Москву, да так и не решился вернуться назад в Казань. В качестве ярославского воеводы Морозов оказал казанцам худой прием. Когда-то вождь ополчения Ляпунов поручил миру поднять на борьбу с завоевателями все волжское казачество, обещал волю вчерашним холопам. Биркин был родней и личным представителем Ляпунова в Нижнем Новгороде. После отъезда из Нижнего ему пришлось надолго задержаться в Казани. Как и Ляпунову, ему удалось достичь полного взаимопонимания с казанским посадом.

Биркин уведомил «Казанское государство» о ярославских событиях, и дьяк Шульгин от имени местных властей отозвал казанскую рать домой. Его приказ вызвал раздор в войске. Тридцать помещиков и мурзы с отрядом татар отказались повиноваться Биркину и поступили на службу в ярославское ополчение. Прочие ратники вернулись в родной город. Пожарскому пришлось проявить немало терпения, чтобы избежать новых расколов.

Минин и Пожарский не требовали от ярославского совета мандата на единоличную власть. Они помнили о судьбе Ляпунова и не помышляли о возрождении триумвирата. Пожарскому чужды были какие бы то ни было диктаторские замашки. Под текстом соборной грамоты князь Дмитрий приложил руку десятым, признав тем самым местническое превосходство девяти других более знатных бояр и стольников. Кузьма Минин приложил руку пятнадцатым.

Сдержанность Пожарского успокоила знать, но поколебала его собственные позиции. В апреле Совет земли разработал план наступления против литовских людей. В наступлении должны были участвовать почти все наличные силы ополчения. Знать и слышать не желала о службе под началом неродословного стольника. Чтобы избежать местнических распрей, совет поручил руководить операцией не Пожарскому, а другому воеводе – князю Дмитрию Черкасскому. Прошлое Черкасского было более чем сомнительным. Он долгое время подвизался в тушинском лагере, потом перешел к литовцам и лишь затем – в земское ополчение. Черкасский отличался знатностью и занимал высокое местническое положение. Предложив Черкасскому важный пост, совет окончательно перетянул его из подмосковного лагеря на ярославскую службу.

В разгар зимних морозов литовские отряды пытались захватить Себеж. Наступление поддержали атаманы Ширай и Наливайко. Потерпев неудачу под Себежем, казаки ушли к Старой Руссе, а оттуда к Антоньеву Краснохолмскому монастырю в Бежецке.

Появление казаков в Бежецке вызвало тревогу Пожарского. Земское командование приказало Черкасскому «итти на гетмана Ходкевича и на черкас». Первоочередная задача состояла в том, чтобы разгромить Наливайко.

Черкасскому были подчинены воеводы князь Семен Прозоровский и Леонтий Вельяминов с казаками, Лопата Пожарский со смолянами, Петр Мансуров с вологжанами, остатки казанской рати и романовские татары. В апреле земское войско выступило из Кашина в поход. Но в его рядах нашелся предатель. То был Юрий Потемкин, один из участников убийства Ляпунова. Сменив несколько лошадей в пути, изменник предупредил «черкас» об опасности. Наливайко поспешно отступил на запад.

Князь Дмитрий Черкасский не пытался преследовать неприятеля. Запорожцы не были разгромлены и позже соединились с Ходкевичем.

В тылу у земских войск оставались казачьи отряды, сохранившие верность Заруцкому. Они располагались в Угличе. Совет земли надеялся избежать кровопролития и привлечь казаков на службу в ярославское ополчение. Князь Черкасский получил предписание уговорить атаманов и привести их в Ярославль. Когда он подступил к Угличу, четверо атаманов сразу перешли на его сторону. Прочие нехотя выехали в поле и начали биться с дворянами, но потерпели поражение. Черкасский не догнал Наливайко и довел дело до битвы в Угличе.

В начале апреля 1612 года совет обратился с грамотой к Строгановым в Соль Вычегодскую. Грамота звучала как подлинное объявление войны казацким таборам. Историю первого ополчения авторы грамоты рисовали сплошь черной краской. Старые «заводчики злу», тушинские атаманы и казаки с их начальником Иваном Заруцким, гласила грамота, убили Прокофия Ляпунова, стали чинить дворянам смертные позоры, предались грабежам и убийствам; после того дворяне разъехались из Москвы; тогда Трубецкой и Заруцкий с казаками целовали крест псковскому «вору», чтобы «по своему первому злому совету бояр и дворян и всяких чинов людей и земских и уездных лучших людей побити и животы разграбити и владети бы им по своему воровскому казацкому обычаю».

Переворот в пользу Лжедмитрия III напугал многих дворян, и некоторые из них не прочь были порвать с казаками и полностью исключить их из освободительного движения. Но Минин и Пожарский придерживались иной точки зрения, и их курс получил общее признание. К июлю 1612 года на службе в ярославской рати числилось довольно много атаманов. Отъезд казаков из подмосковных таборов в Ярославль оказал немалое влияние на исход самозванческой авантюры.

Освободительная борьба всколыхнула народы России. Бок о бок с русскими в земских полках сражались украинские казаки (черкасы), белорусы, татары, мордва, чуваши и башкиры. Пожарский стремился установить сотрудничество со всеми, от кого можно было ждать серьезной помощи. Он охотно принял под свою команду ротмистра Хмелевского с поляками. В дальнейшем они оказали большие услуги освободительному движению.

Однако Пожарский забил тревогу, когда в Ярославль явился гонец от капитана Маржерета. Еще осенью 1611 года бравый француз уехал в Голландию, а затем в Англию. Там он увлек рассказами о прибыльной службе в России дюжину авантюристов – подданных британской и австрийской короны. Кондотьеры направили в Москву гонца с письмом. Они готовы были служить любому, кто сможет им хорошенько заплатить. В своем послании наемники клялись, что будут верно служить, но не уточняли кому. Они адресовались к великим и вельможным князьям и к их величеству. Такое обращение могло удовлетворить и нового Лжедмитрия, и «воренка», и семибоярщину. Маржерет, самовольно присвоивший чин полковника, полагал, что в Москве его примут с распростертыми объятиями. Но он ошибся. Князь Пожарский не забыл о его кровавых подвигах при подавлении народного восстания в Москве.

Вопрос о найме солдат за морем Пожарский передал на рассмотрение соборным чинам. Собор энергично отклонил предложение Маржерета. «Наемные ратные немецкие люди, – гласил приговор, – нам не надобны: немцам найму дать нечего, да и верить им нельзя». В письме к кондотьерам разрядный дьяк взялся объяснить им, что Российское государство не нуждается более в иноземной помощи, потому что все земские люди объединились и теперь у них есть свой вождь Дмитрий Пожарский. Поясняя значение Пожарского, дьяк указал, что его избрали «за разум и за дородство и за храбрость». Перечитав написанное, он заколебался, вычеркнул слова «за дородство и за храбрость» и написал «за правду». Исправление весьма точно выражало отношение к Пожарскому, сложившееся в земском движении. Князь Дмитрий не обладал дородством или знатностью, считавшейся главным украшением воеводы. Зато он был смел и беззаветно стоял за правду.

Знать должна была считаться с этим обстоятельством. Черкасский при всей его родовитости оказался непригодным возглавить народное ополчение. В условиях массовой борьбы рождались традиции, отметавшие местничество. Пожарский взял верх над всеми «дородными» воеводами, потому что пользовался доверием страны.

Чем большей властью обладал суверен, тем пространнее был его титул. Своим «чином» Пожарский мог поспорить с любым владетельным лицом. Но его длинный титул – «По избранию всей земли Московского государства всяких чинов людей у ратных и у земских дел стольник и воевода князь Пожарский» – был порожден освободительным движением и олицетворял торжество представительного начала.

В дни ярославского стояния земские люди учредили новый герб. Начиная с Отрепьева, самозванцы неизменно выступали под знаменами с двуглавым орлом. Ополчение избрало другую эмблему – льва. Большая земская печать несла изображение «двух львов стоячих», меньшая дворцовая печать – «льва одинокого».

Ярославскому совету пришлось взять на себя выполнение внешнеполитических функций, и тогда Пожарский заказал себе печатку с собственным гербом. Герб князя Дмитрия был примечательным во всех отношениях. Его украшало изображение двух львов, которые поддерживали геральдический щит с изображением ворона, клюющего вражескую голову. Под щитом был помещен поверженный издыхающий дракон. По краю располагалась подпись: «Стольник и воевода и князь Дмитрий Михайлович Пожарсково Стародубсково». Глава земского правительства вспомнил о родовом прозвище своих далеких предков – удельных князей Стародубских, чтобы оградить себя от упреков в худородстве со стороны аристократов.

Земский совет, функционировавший в Ярославле, непрестанно повторял в грамотах к городам, что «земля» должна без промедления избрать себе законного царя. «Сами, господа, все ведаете, – писали руководители собора, – как нам ныне без государя против общих врагов – польских и литовских и немецких людей и русских воров стояти? И как нам без государя о великих о земских делах со окрестными государи ссылатися и как государству нашему впредь стояти крепко и неподвижно!» Надо спешить, говорили земские люди, чтобы от свалившихся бед Московское государство без государя до конца не разорилось.

Ярославские власти приступили к практической подготовке дела царского избрания. Они предложили городам выработать специальные решения – «приговоры» и прислать их со своими представителями, «чтобы нам (собору) с совету всего государства выбрати общим советом государя».

Стремление к объединению национальных сил наложило печать на отношение ярославского совета к членам семибоярщины. Ляпунов обличал их как предателей и предлагал отбирать у них земли. Ярославский совет возлагал вину за погибель государства на изменника Михаила Салтыкова и ни словом не упоминал о преступлениях главных бояр. «Ляпунов, – писали члены совета, – литовских людей в Москве осадил и тесноту им великую учинил». Члены боярского правительства словно бы и не сидели в осаде с «литвой» и не сражались против земских людей. В отличие от Ляпунова земская знать считала, что великих бояр нельзя отстранить от дела царского избрания. Особенно энергично эту точку зрения отстаивал Иван Шереметев, незадолго до того удостоившийся за свое рвение похвалы от семибоярцев. Минин и Пожарский принуждены были считаться с настроениями консервативных сил и старательно удаляли из соборных постановлений все, что могло компрометировать московскую думу.

Как только ярославский совет приступил к определению кандидатов на трон, сразу же возникли непреодолимые трудности. Василий Голицын томился в польском плену. Филарета Романова король Сигизмунд держал в Польше как заложника. Ближайшая родня Филарета – князья Иван Черкасский и Троекуров, Борис Салтыков, дворяне Погожие и Михалковы подвизались в Ярославле и не прочь были подать голос в пользу избрания Михаила Романова. Но собор не мог наречь царем человека, вместе с семибоярщиной служившего Владиславу.

Избрание царя, по замыслу Земского совета, должно было закрепить единство национальных сил. Но поставленная цель оказалась недостижимой. Избирательная кампания в недрах собора лишь разожгла страсти.

Опираясь на поддержку соборных чинов и земли, Минин и Пожарский энергично формировали отряды нового ополчения, пополняли дворянскую конницу, набирали горожан на стрелецкую службу и крестьян – на посошную. К концу весны дороги стали проезжими, и земские ратные люди начали готовиться к долгожданному походу на Москву. Но тут возникли обстоятельства, приведшие к новой задержке. В самом конце весны в Ярославле началась «моровая язва». Ратные люди стояли на постое во всех посадских избах. Скученность способствовала быстрому распространению эпидемии. С 15 мая 1612 года мор приобрел угрожающие размеры. Умерших не успевали хоронить. Народ пришел в смятение. Чтобы успокоить город, Пожарский обратился к духовным чинам. Те предложили провести крестный ход. Поутру 24 мая Пожарский во главе процессии прошел от главного собора к предместьям и обошел городские стены. Мор мешал немедленному выступлению рати к Москве. Многие дворяне, спасаясь от беды, уезжали в свои поместья. В конце концов эпидемия прекратилась сама собой. В память о спасении от бедствия ярославские посадские люди в один день выстроили крохотную деревянную церковь – «Спас обыденный».

Все помыслы Минина и Пожарского были обращены к тому, чтобы сплотить и выпестовать новую земскую рать. Но они не могли повести ее к Москве, пока с тыла им грозили войной шведы.

Глава 23 ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ПОЕДИНОК

Митрополит и бояре, сдавшие шведам Новгородский кремль, шли по стопам московской семибоярщины. Новгородская трагедия повторила московскую. Послы Новгорода Великого выехали в Швецию, чтобы привезти оттуда шведского принца и посадить его на «Новгородское государство». Но их задержали в Стокгольме на полгода. Между тем в Швеции умер Карл IX, и трон перешел к Густаву II Адольфу. Делагарди клялся, что шведское правительство во исполнение договора немедленно пришлет в Новгород принца Карла Филиппа. Но Густав Адольф, подобно своему двоюродному брату Сигизмунду III, желал сам занять русский трон. В начале марта 1612 года он обескуражил новгородцев сообщением о том, что вскоре лично прибудет в Новгород и постарается найти средства к умиротворению Русского государства. Густав ни словом не упомянул об отпуске в Новгород принца Карла Филиппа. Власти Новгорода были встревожены перспективой превращения их «государства» в шведскую провинцию, оккупированную коронными войсками. Вмешательство Густава Адольфа испортило игру, которую вел Делагарди. Ему потребовалось немало времени, чтобы успокоить встревоженных новгородцев.

Военачальники Густава Адольфа действовали в Новгороде совершенно так же, как полковники Сигизмунда III в Москве. Они щедро жаловали боярам земли за измену собственному народу. Главный воевода князь Иван Одоевский получил от Делагарди огромный погост с 4500 четвертями пашни неподалеку от самого Новгорода. Проклинаемые народом, новгородские верхи вскоре оказались в полной зависимости от шведских военных властей. Бояре и митрополит слезно упрашивали Делагарди не отлучаться из Новгорода. В противном случае, говорили они, неизбежно возникнет раздор между войском и народом, некому будет подавлять «смуты» и народ отпадет от Швеции.

Бояре помогли шведам утвердить свое господство на всей обширной территории Новгородской земли. Где не действовали уговоры, шведы пускали в ход оружие. В разных концах «Новгородского государства» гремели выстрелы и лилась кровь. Брошенные на произвол судьбы пограничные замки не могли выстоять в одиночку. Завоеванием их руководил Горн. Под Клушином генерал был одним из виновников поражения шведской армии. В Новгороде он пожинал лавры «героя». Горн метался по Новгородской земле, сея повсюду смерть и разрушение. Король вскоре оценил его заслуги и произвел в фельдмаршалы.

Отчаянное сопротивление оказали захватчикам защитники древнего Орешка. Когда из 1300 воинов в живых осталось не более сотни, гарнизон крепости объявил о присоединении к «новгородскому договору».

Тихвин и Ладога сдались после того, как шведы обстреляли эти крепости из осадных орудий. Угроза шведского завоевания нависла над русским Поморьем. В начале 1612 года шведы ультимативно потребовали сдачи Сумского острога на Белом море.

В апреле 1612 года Пожарскому стало известно, что новгородские власти обратились на Белоозеро и в Кириллов монастырь с предложением быть «в соединенье» с «Новгородским государством» и признать государем шведского принца.

Угроза со стороны шведов носила реальный характер, и земскому правительству пришлось взяться за укрепление обороны северного края. Лучший из помощников князя Дмитрия, воевода Лопата Пожарский, с отрядом отборных войск получил приказ занять позиции в Устюжне, с тем чтобы прийти на помощь белозерцам в случае шведского нападения со стороны Тихвина. Ярославский совет прислал на Белоозеро земского дьяка с повелением строить там новую крепость и снабдить гарнизон свинцом и порохом.

Война со Швецией могла разразиться со дня на день. Швеция и Речь Посполитая на время отложили свои споры из-за Ливонии. Покидая Ливонию, Ходкевич заключил перемирие со шведами. Недавние смертельные враги спешили использовать бедственное положение России, чтобы завершить раздел пограничных русских территорий.

Псковский вор давно вел со шведами безуспешную войну. Признав его царем, подмосковное правительство оказалось на пороге прямого военного конфликта со Швецией. Казаки решительно отвергли кандидатуру шведского королевича, нисколько не задумываясь над дипломатическими последствиями такого шага.

Пожарский и другие вожди ярославского ополчения понимали, какую опасность для земского освободительного движения таит в себе перспектива одновременной борьбы с Речью Посполитой и Швецией. Они не могли начать поход на Москву, пока существовала непосредственная угроза захвата шведами Русского Севера. Северные земли претерпели разорение в меньшей мере, чем Замосковье. В случае утраты Севера ярославское ополчение лишилось бы главной базы снабжения.

Чтобы нейтрализовать угрозу с тыла и избежать столкновения со Швецией, Пожарский прибегнул к сложной дипломатической игре. Он решил провести мирные переговоры с «Новгородским государством» и с помощью этих переговоров связать противника. Руководствуясь этим планом, ярославский совет снарядил в Новгород посла Степана Татищева, а с ним 15 членов Земского собора – представителей главнейших русских уездов.

Русское государство стояло на грани распада и гибели. Земским дипломатам приходилось пускаться во все тяжкие, чтобы добиться союза или хотя бы перемирия с соседями. Очевидная слабость их позиций отнимала надежду на успех. Единственным козырем в их игре оставался вопрос о замещении царского трона. Не слишком опытные дипломаты пускали в ход этот козырь неоднократно.

Судьба забросила в Ярославль австрийского подданного Грегори. Он ездил в Персию и теперь возвращался на родину. Совет земли решил использовать этот случай, чтобы завязать дипломатические отношения с австрийскими Габсбургами. Пожарский пригласил к себе Грегори и долго беседовал с ним. Воевода знал о давних проектах избрания на царский трон одного из членов габсбургского дома. В Москве такие проекты обсуждали еще при царе Федоре. Когда Грегори упомянул о цесареве брате Максимилиане, искателе многих корон, Пожарский, слегка поколебавшись, заявил, что в Москве его «примут с великой радостью». Причины внезапной симпатии князя Дмитрия к отпрыску габсбургской династии нетрудно понять. Ярославское правительство домогалось союза с Веной и надеялось использовать посредничество австрийцев, чтобы склонить Речь Посполитую к мирным переговорам с Россией.

В дипломатическом поединке со шведами Пожарский прибегнул к тому же приему. Памятуя о фатальной неудаче Ляпунова, он избегал прямых переговоров со Швецией, зато вовсю использовал посредничество новгородцев. Будучи в Новгороде, посол Татищев постарался уверить руководителей «государства», будто избрание на трон крещеного шведского принца является для ярославского совета вопросом почти что решенным. Земские вожди писали, что, как только они узнают о содержании новгородского договора, о его соблюдении, о решении перекрестить принца, тогда они, обсудив дело с новгородскими представителями, пошлют к королю послов от всей земли бить челом о «государе королевиче» и примут необходимые постановления «о государственных и о всяких земских делах».

Как бы мимоходом Татищев потребовал, чтобы новгородцы не предлагали более северным и поморским городам присоединиться к своему «государству» без ведома ярославского совета. Если бы Новгород и шведы согласились исполнить это требование, главная цель миссии Татищева была бы достигнута. Все разговоры относительно будущего избрания шведского королевича имели целью предотвратить военное столкновение со Швецией. Протестантский шведский принц внушал Пожарскому не больше симпатий, чем католический австрийский герцог. Но выбирать аргументы не приходилось.

Татищев удачно завершил трудные переговоры и 1 июня 1612 года вернулся в Ярославль. Он без обиняков заявил, что от Новгорода нечего ждать добра. Если бы совет предал гласности достоверную информацию о шведской интервенции, дальнейшие дипломатические переговоры с Новгородом стали бы невозможны. Земское руководство понимало это и обнародовало отчет о посольстве в Новгород, отвечавший дипломатическим целям, но не истине. «Степан Татищев, – объявил совет, – в расспросе сказал, что в Великом Новгороде от шведов православной вере никакой порухи, а христианам никакого разорения нету: все живут безо всякой скорби; принц же Карло по прошению Новгородского государства будет в Новгороде вскоре, а дается на всей воле Новгородского государства людей».

10 июня Пожарский известил города о начале переговоров с Новгородом и просил незамедлительно прислать в Ярославль «для общего земского совета изо всяких чинов человека по два и по три» с наказом об избрании царя «всею землею, кого Бог даст». Новгородские власти прислали в Ярославль полномочных представителей во главе с князем Федором Оболенским и дядей первого самозванца Смирным Отрепьевым.

Князь Дмитрий Пожарский принял новгородских послов и лично возглавил все переговоры с ними. Во время приема послы клялись, будто шведское правительство положительно решило вопрос о принце. Но на вопрос, когда их государь все же явится в Новгород и примет крещение, они не могли дать никакого вразумительного ответа.

Пожарский терпеливо, не перебивая, выслушал сбивчивые слова Оболенского, а затем произнес замечательную речь. Он категорически отверг мысль о снаряжении Земским собором послов в Стокгольм и прямых переговорах со шведским королем. Москва, заявил он, уже посылала послов за польским королевичем, но все они томятся на чужбине в литовском плену. Когда шведский принц прибудет в Новгород и переменит веру, тогда ополчение готово начать переговоры «о соединенье» с «Новгородским государством», а иноверного принца земля Русская не примет.

Пожарский достаточно четко выразил свое отрицательное отношение к новгородско-шведскому договору. «Земские люди не прочь были бы соединиться с Новгородом, но на своем опыте убедились, что ненадежно полагаться на иноземных властителей: Сигизмунд хотел дать на царский престол сына своего, манил с год и не дал; а теперь вы (новгородцы) знаете, что делают ляхи с Московским государством».

Пожарский заключил речь убийственным замечанием: «Шведский Карлус король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустити вскоре, да по ся места уже скоро год королевич в Новгороде не бывал».

Князь Дмитрий письменно предупредил новгородцев, что Земский собор согласен ждать лишь до исхода лета. Если шведский королевич не прибудет в Новгород к концу лета, тогда люди во всех русских городах придут в сомнение, потому что «великому государству без государя долгое время стоять нельзя».

Пожарский старался внушить новгородцам, будто земское правительство является сторонником шведского претендента. В то же время он весьма прозрачно намекнул на то, что в случае новых проволочек земские представители изберут себе государя по собственному усмотрению.

Поскольку шведская королевская семья не помышляла ни об отпуске в Новгород принца Карла Филиппа, ни о его крещении в православие, переговоры между Ярославлем и Новгородом носили беспредметный характер. Речь шла о том, какая сторона извлечет больше выгод из дипломатической дуэли.

Затевая переговоры с Новгородом, Пожарский пытался разрешить несколько задач. Он хотел избежать военного столкновения со Швецией, положить конец попыткам «Новгородского государства» подчинить себе северные русские города и способствовать установлению перемирия на новгородском рубеже. Все эти цели были достигнуты.

26 июля 1612 года новгородские послы отправились восвояси. Их сопровождали земские представители Секирин и Шишкин. Пожарский поручил им заключить формальное перемирие с «Новгородским государством». Впредь до приезда Карла Филиппа Новгород должен был жить с землей Русской в любви и совете, не «подводить» московских городов к «Новгородскому государству» и не чинить задоров на границе.

Едва угроза шведского вторжения была устранена, Пожарский немедленно выступил с главными силами к Москве. Теперь он был уверен в том, что шведы не нанесут удар по ополчению с тыла, по крайней мере в ближайшее время.

Глава 24 БЕГСТВО ГОНСЕВСКОГО

С наступлением зимы пламя народной войны охватило многие уезды. Самые многочисленные отряды партизан действовали на смоленской дороге и в местах зимовки войск Ходкевича.

Войска Сигизмунда III удерживали смоленскую дорогу. Но в зимнее время передвижение по ней затрудняли как снежные заносы, так и действия русских шишей. Вооруженные чем попало крестьяне из ближних деревень храбро вступали в бой с регулярными войсками врага. С опаской оглядывались на притихший заснеженный лес наемные командиры. Лесные чащи вдруг оживали, и мужики с топорами и вилами в руках высыпали на большак. Они побивали солдат, забирали лошадей и повозки и исчезали так же быстро, как появлялись. Растянувшиеся на марше колонны не успевали собраться в одном месте.

В феврале 1612 года из Смоленска выступил на помощь Ходкевичу полковник Струсь с солдатами. В пути отряд подвергся нападению партизан. Струсь потерял много людей и едва сам не попал в плен. Отступая, солдаты бросили весь обоз. В марте Струсь вновь пытался пробиться к Москве. На этот раз он продвинулся за Вязьму. Но его вновь постигла неудача.

Ходкевич поначалу разбил свой лагерь в селе Рогачеве в семидесяти верстах к северу от Москвы. Однако вскоре его фуражиры разграбили всю округу дотла, и гетману пришлось перенести ставку в менее разоренную местность. Ходкевич решил обосноваться поближе к смоленской дороге. Он перебрался в село Федоровское, находившееся на некотором удалении от Волоколамска.

Сколько бы продовольствия ни отбирали у населения фуражиры, им редко удавалось доставить его в Москву в целости и сохранности. В начале марта 1612 года из Федоровского вышел большой санный обоз с продовольствием. Его сопровождало до трехсот человек солдат и обозной прислуги. Едва отряд удалился от лагеря, как на него со всех сторон посыпались шиши. Наемники ударились в бегство. Находившиеся при обозе русские мужики тотчас бросились помогать шишам и перегородили дорогу санями. Гусары сворачивали с проселка, но тут же тонули в снежных сугробах вместе с лошадьми. Остатки отряда вернулись в Федоровское.

Некоторые солдаты пробились вперед, потеряв весь обоз в бою с партизанами. Добравшись до небольшой деревеньки Вишенцы, солдаты захватили старика крестьянина и, угрожая ему оружием, потребовали, чтобы он провел их безопасной дорогой в Можайск. На их пути располагался Волоколамский монастырь, где стояли русские рати. Встреча с ними неизбежно завершилась бы гибелью отряда.

Короткий зимний день угас. Взошла луна. Поляки выбились из сил, но решили продолжать путь, чтобы поскорее миновать опасное место. Что было на уме у проводника, никто из них не знал. Крестьянин же старался усыпить бдительность непрошеных гостей, чтобы тем вернее погубить их. С лесной тропы он незаметно свернул на заснеженную дорогу и повел солдат прямиком в расположение русских войск. Всего лишь верста отделяла их от монастыря. Спасла наемников лишь случайность. По следу их нагнал ротмистр, направлявшийся со своими людьми в Рузу. Собрав последние силы, вояки бежали прочь от Волоколамска, бросая на дороге загнанных лошадей. Проводника они взяли с собой связанного. Когда опасность миновала, они выместили на мужике всю свою ярость. Под конец едва живому от побоев проводнику отрубили голову. Никто никогда не узнал имени безвестного патриота, принявшего мученическую смерть в волоколамском лесу. Его подвиг не был единичным. Тысячи простых русских людей умирали как герои в борьбе с чужеземными завоевателями. История Ивана Сусанина воплотила в себе память о героях, имена которых остались неизвестны.

В стране разгоралась народная война. На борьбу за освобождение родной земли поднимались массы. Крестьянская дубина гвоздила врага.

Захватчики пытались остановить партизанскую войну жестокостью. Когда настала весна и с полей стаял снег, перед глазами тех, кто пережил зиму, открылась ужасная картина. Во многих деревнях трупы лежали неубранными. Троице-Сергиев монастырь выделил несколько монахов и служек с дрогами, чтобы предать земле останки православных. Похоронная команда подобрала трупы сначала в ближних деревнях, а затем и в дальних. Что ни день, в монастыре рыли братские могилы. «Мы сами с братом Симоном, – писал один монах, – погребли четыре тысячи мертвецов, потом по приказу архимандрита отправились по селам и деревням и за полгода погребли по смете более трех тысяч».

То была страшная зима. Враг топтал Русскую землю, оставлял за собой пылающие деревни. Оставшись без кормильцев, без хлеба и крова, женщины, дети, старики гибли от голода, замерзали в лесах.

Когда кончилась зима и наступили теплые весенние дни, для партизан настало трудное время.

Один крупный отряд в несколько сот человек, всю зиму действовавший на смоленской дороге, решил пробиваться в Псков и поступить там на службу к Дмитрию. В середине мая 1612 года шиши неожиданно столкнулись с отрядом полковника Струся.

Новое наступление Струся было хорошо подготовлено. Под его командой собралось 1200 солдат, а вместе с запорожцами до трех тысяч человек. Партизаны не могли противостоять таким силам и после короткого боя разбежались. Среди других в плен попал шиш Ивашка со знаменем.

Присоединив к себе отряд Струся и собрав солдат с зимних квартир, Ходкевич вернулся в окрестности Москвы. Зная о раздорах в ополчении и о том, что некоторые земские воеводы и многие дворяне ушли из таборов в Ярославль, гетман задумал вновь испытать силу Заруцкого. На этот раз он повел атаку со стороны села Нехорошева. По условному сигналу солдаты Гонсевского произвели вылазку из Китай-города. Казаки и земские ратные люди приняли удар, укрывшись в своем укрепленном лагере за Яузой. Помня о своем предыдущем поражении, наемники на этот раз не лезли на рожон. Они вскарабкались на валы острожка, но тут же под ударами острых казацких сабель отступили и больше не возобновляли атаки. Потери их были не очень значительны. Но среди раненых оказался один из лучших польских военачальников Зборовский.

Трудная зима ослабила силы вражеского гарнизона в Москве. Терпя недостаток в продовольствии, ежедневно теряя людей, наемное войско роптало и отказывалось повиноваться своим командирам. В начале июня 1612 года самая боеспособная часть – полк Зборовского покинул Кремль, переправился за Москву-реку и в сопровождении огромного обоза ушел к Смоленску.

Наемники покинули Москву после того, как полностью опустошили казну. Когда бояре пригласили в Москву Жолкевского, в их распоряжении было сто двенадцать тысяч рублей. Менее чем за год почти все деньги ушли на жалованье иноземным солдатам. Налоговые поступления в казну прекратились, едва восстала провинция. Мстиславскому пришлось взяться за царскую сокровищницу.

Кремль стал свидетелем неслыханного торга. В Грановитую палату являлись «депутати» от наемного воинства. Бояре предлагали им в счет жалованья золотую утварь, дорогие перстни, каменья, царские платья, меха. Те отказывались брать вещи, требовали скидки. Казначеи отдавали золото за полцены. Но «депутатов» не удовлетворяла «нынешняя дешевая цена». Ссылаясь на дороговизну продуктов, они забирали коронные драгоценности за бесценок.

При виде несметных богатств московской казны у Гонсевского голова шла кругом. Соблазн был слишком велик, и староста ни в чем себе не отказывал. С Казенного двора ему было отправлено золотых вещей, мехов и прочей «рухляди» на сумму в несколько тысяч рублей. В казенные книги попала лишь ничтожная часть того, что присвоил себе полковник. С помощью Андронова он забрал из казны много добра без всякой огласки. Отец казначея Федьки Андронова торговал лаптями. Зато Федька стал обладателем золотых цепей, запон с алмазами, жемчужных ожерелий.

Членов семибоярщины нельзя было упрекнуть в том, что они равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Каждый из них старался получить при дележе свою долю. Казенный приказ периодически производил распродажу отборной «царской рухляди» на Купеческом дворе. Бояре, столичные дворяне и приказные дельцы получали специально отобранные для них вещи в долг по льготным ценам. В дальнейшем они так и не погасили свои долги, исчислявшиеся многими тысячами рублей.

Летом 1612 года Гонсевский бежал из сожженного и разграбленного им города. Перед тем как покинуть Кремль, он потребовал, чтобы Мстиславский полностью рассчитался с «рыцарством» за два года службы. «Депутати» обшарили все помещения Казенного приказа. Ничто не укрылось от их жадного взора. Со времени Ивана Калиты московские государи скопили много всякого добра. Мнившие себя истинными христианами, завоеватели забрали из казны массивную фигуру Христа из литого золота под тем предлогом, что эта вещь будет украшать костел. Но жадность превозмогла благочестие. Рыцари раздробили фигуру на множество частей и разобрали по рукам. Согласно казенным росписям наемники напоследок забрали из сокровищницы древние золотые иконки с искусными резными (на камне и на кости) изображениями святых, два малых царских стула – «оправлены серебром по железу, резаны с чернью», литую серебряную печать Шуйского, шапку черкасскую, старые щиты и доспехи, коробы с мелким жемчугом, шубы, ковры, сосуды без крышек, даже песцов, тронутых «гнилью».

Чтобы удержать солдат в Москве, Гонсевский несколько раз объявлял о повышении их жалованья. Гетман Ходкевич удержал сапежинцев тем, что письменно обязался оплатить им службу у самозванца с января 1610 года. Бояр ни о чем больше не спрашивали. Им просто предъявляли счета. Оклады достигли фантастических размеров. Помощники Гонсевского сделали помету в ведомости казенного расхода: «Гайдукам счесть по триста рублев в месяц…» Прежде казна выплачивала по триста рублей только немногим членам Боярской думы, притом не на месяц, а на год. Но солдаты распоряжались в Москве как в завоеванном городе. Жалованье, которое они начисляли себе, давно стало формой грабежа.

Когда из сокровищницы нечего было больше взять, наемники принялись за дворец, усыпальницу московских государей и монастыри. Они сняли искусно выточенные украшения с «царского места», с посохов, с конского наряда, с доспехов и даже с массивной чернильницы, найденной ими во дворце. Бесценные произведения искусных ювелиров превращались в золотой и серебряный лом. Чтобы удовлетворить немцев, казначеи сняли золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, ободрали раку чудотворца в Благовещенском соборе, изъяли утварь из монастырей. При расчете с немцами Гонсевский сделал широкий жест и выдал им из «личных средств» более трехсот рублей денег. Внезапное великодушие его нетрудно объяснить. Своевольные немцы считали себя обделенными и грозили бунтом главарю шайки.

Наемники изъяли из сокровищницы царские регалии и разделили их между собой. На долю Гонсевского и солдат, покидавших Россию, достались две самые богатые короны. Одна принадлежала Борису Годунову, а другую начали делать для Отрепьева, но не успели закончить.

«Шапку» Годунова украшали два огромных камня, сверкавших искусно отшлифованными гранями. Казенная опись называла один камень лазоревым яхонтом, а другой – синим. То были редчайшие сапфиры, некогда вывезенные с Цейлона. Один камень оценивался в девять тысяч рублей, другой – в три тысячи. Подлинная их цена была много большей. Корону венчали два золотых обруча, яблоки и крест, сплошь усыпанные большими алмазами, рубинами, жемчугом и изумрудом. Корону Отрепьева украшал алмаз необыкновенной величины. Он искрился и отбрасывал во все стороны пучки разноцветных огней. В гнезде над алмазом красовался редчайший изумруд. Недоделанную корону Лжедмитрия оценивали в восемь тысяч рублей, корону Бориса – в двадцать тысяч.

К венцам Гонсевский присоединил золотой посох с алмазами, два носорожьих рога и другие вещи. Обычно власти привлекали для оценки казенных вещей московских гостей, знавших толк в ювелирном деле. «Рыцарство» обошлось без них. Оно поручило оценку некоему ювелиру Николаю. Тот назвал цифру в двести пятьдесят тысяч рублей. Подлинная цена царских регалий была много большей. Адам Жолкевский, имевший случай осмотреть царскую сокровищницу, не скрыл своего восхищения при виде носорожьего рога. В средневековой Европе такой рог считался великой редкостью и обладание им было привилегией владетельных особ. По словам племянника гетмана, он однажды держал в руках единорожий рог ценою в двести тысяч угорских золотых. Но виденная им диковина была основательно стерта на конце. Цельный рог, найденный в московской казне, стоил гораздо больше. Наемники забрали себе два рога.

Боярское правительство не смело перечить Гонсевскому и поневоле согласилось передать вещи наемникам впредь до выплаты жалованья. Договор не предусматривал вывоза царских регалий за границу. Однако Гонсевский, покидая Москву, придрался к тому, что казна не полностью расплатилась с его солдатами, и объявил, что заберет регалии с собой на границу. Пусть бояре пришлют деньги вдогонку на рубеж, сказал он, и залог будет возвращен. В действительности полковник вовсе не намерен был выпускать из рук сокровища. Московский староста обокрал царскую казну. После вывоза за границу солдаты поделили сокровища между собой. Короны и прочие вещи были разломаны на части. Самый крупный камень с царских венцов, а также золотой царский посох присвоил себе Гонсевский.

Московские патриоты успели предупредить партизан о выступлении из Москвы транспорта с сокровищами. Большая толпа вооруженных крестьян устроила засаду в лесной теснине. Когда на дороге показалась неприятельская пехота, шиши с громкими криками выбежали из перелеска и навалились на врага со всех сторон. Но на помощь пехоте уже спешила конница. Крестьяне не выдержали конной атаки. Чтобы устрашить партизан, Гонсевский велел посадить на кол сотни пленных.

Вместе с Гонсевским Москву покинули почти все солдаты, некогда пришедшие туда после Клушинской битвы. Их место заняли солдаты Струся, прежде участвовавшие в смоленской осаде, и сапежинцы. Главной заботой для гетмана Ходкевича по-прежнему оставалось снабжение гарнизона продовольствием. Дела в Москве шли все хуже, тем не менее Ходкевичу пришлось покинуть ослабленный гарнизон и вновь уйти к Волоколамску для сбора провианта.

Заруцкий зорко следил за тем, что происходило в стане врага, и использовал первый же подходящий момент, чтобы перейти от обороны к наступлению. Через две недели после ухода Ходкевича он попытался разгромить оставленный им гарнизон и отдал приказ об общем штурме. Несколько тысяч казаков и ратных людей пошли на приступ с трех сторон, пытаясь овладеть стенами Китай-города. В разгар боя оставленные в резерве силы нанесли удар с четвертой стороны. Теперь кровопролитное сражение шло вдоль всей линии крепостных укреплений. Казаки бились, не щадя живота.

Прорвать неприступную линию китайгородских укреплений им однако не удалось. С тех пор как московские мастера старательно выложили из камня башни и стены внутренней крепости, никому еще не удалось силой проложить путь внутрь твердыни. От пушечных залпов штурмующие понесли огромные потери.

Подмосковные таборы были обескровлены. Они не могли своими силами освободить Кремль. Но у Заруцкого были свои счеты с Ярославлем, и он пытался добиться решающего успеха до подхода Минина и Пожарского. Казачья кровь вновь пролилась на Московскую землю.

Глава 25 ОБЪЕДИНЕНИЕ СИЛ ПОД МОСКВОЙ

После многих лет самозванщины имя «доброго Дмитрия» утратило прежнюю магическую силу. В глазах многих русских людей оно давно стало символом раздора, а не единения.

Инициаторы провозглашения Лжедмитрия III царем обманулись в своих надеждах. Крест самозванцу отказались целовать не только замосковные города Рязань и Тверь, но и многие города, прежде входившие в состав калужского лагеря. По утверждению троицких монахов, присяга не удалась даже в Калуге, Туле и Серпухове.

В столице народ недолго ликовал по поводу обретения государя. Буйный пир сменился тяжким похмельем. Казаки и московские черные люди имели возможность убедиться в том, что провинция решительно отказалась поддержать их выбор. Надежды на то, что царек поможет вызволить царствующий град, оказались иллюзорными. В Пскове Лжедмитрий III не мог управиться даже с Лисовским. Зато реальные последствия воцарения псковского вора дали о себе знать незамедлительно.

Нижегородская рать, прибытия которой ждали в Москве с нетерпением, остановилась в Ярославле и отказалась выступить оттуда на помощь таборам. Вожди нового ополчения Минин и Пожарский предприняли военную демонстрацию против казаков Просовецкого, чтобы доказать всем и каждому, что они не потерпят утверждения на троне самозванца.

Переворот в пользу Лжедмитрия III посеял рознь и смуту в самом подмосковном лагере. Боярин Трубецкой и окружавшие его дворяне, оправившись от испуга, пытались организовать тайный заговор против самозванца. В конце марта 1612 года Трубецкой прислал в Троице-Сергиев монастырь двух дворян братьев Пушкиных. Через своих посланцев он просил монахов помочь ему заключить соглашение с Пожарским, чтобы сообща «промышлять» над врагами, «которые нынече завели смуту». Находившийся в монастыре думный дворянин Василий Сукин охотно поддержал этот план вместе с тамошним архимандритом и старцами. Пожарский получил от них пространное послание. Старцы передали ему предложение встретиться с Трубецким «во едином месте, где вам Бог благоволит», и «положить» благой совет о государе, «кого нам даст Бог наш», пока многие города еще не успели присягнуть вору и ратные люди под Москвой «рознею своею не потеряли Большого каменного города и острогов и наряду».

Минин и Пожарский с большой выдержкой старались предотвратить вооруженное столкновение с казацкими таборами, поддерживавшими псковского вора. Они отвергли предложение о тайном сговоре с Трубецким. Князь Трубецкой получил боярский чин в Тушине и заслужил репутацию самого преданного из слуг тушинского вора. Минин и Пожарский попросту не доверяли ему. А кроме того, они знали, что Трубецкой был человеком слабым, и подлинной властью и влиянием в таборах пользуется не он, а Заруцкий. Пожарский понимал, что немедленное выступление против казачьего царька сплотит сторонников самозванца и вновь разожжет пламя гражданской войны. Он решил выждать. Последующие события показали всю мудрость такого решения.

Атаман Заруцкий занимал несколько иную позицию, нежели Трубецкой. Переворот застал его врасплох, хотя своей агитацией в пользу коломенского воренка он сам невольно подготовил почву к успеху Лжедмитрия III. Присяга открыла новому самозванцу путь в Москву. Псковский вор готовился прибыть в столицу и предъявить права на Марину Мнишек в качестве ее супруга и отца ее ребенка. До сих пор атаман пользовался безраздельным влиянием на Марину Мнишек. Царица видела в нем свою последнюю опору. Она вступила в любовную связь с ним. Воскрешение законного супруга грозило ниспровергнуть все достижения атамана. Но он был не таким человеком, чтобы без борьбы уступить любовницу и власть безвестному бродяге и проходимцу. Впрочем, не одни только личные мотивы побуждали атамана отказать в поддержке новому царьку. Заруцкий был достаточно искушенным политиком и понимал, что попытка навязать стране псковского вора может окончательно погубить власть первого земского правительства. Если псковский вор и нужен был атаману, то лишь для того, чтобы усадить на трон царицу Марину и «царевича» Ивана.

В середине марта 1612 года ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Сторонники Лжедмитрия III настояли на том, чтобы послов сопровождали триста казаков. Таким путем они желали обеспечить государю безопасный проезд из Пскова в царствующий град. Заруцкий знал, что вся его сила заключена в поддержке казачьих станиц, и не стал перечить народу. Но атаман добился того, что главой посольства стал Иван Плещеев. Бывший любимец тушинского вора и его боярин, Плещеев служил в полку у Заруцкого и считался его человеком. Назначение Плещеева вызвало гнев Трубецкого и его сообщников по заговору. В письме Пожарскому троицкие старцы утверждали, будто Плещеев (имени его покровителя Заруцкого они не называли) организовал присягу в пользу псковского вора, и ругали его как злодея и богоотступника.

Трубецкой не доверял Заруцкому и Плещееву и не посвятил их в свои планы. В свою очередь, казачий атаман и его сторонники организовали свой заговор за спиной Трубецкого. Никто не знает, о чем Плещеев совещался с Заруцким перед своим отъездом. Ясно лишь одно – Заруцкий обладал реальной властью в ополчении, и его подручный Плещеев никогда не решился бы восстать против утвержденного присягой псковского «государя» без прямых указаний с его стороны.

Миссия Плещеева была достаточно сложной. Отправляясь в путь, казаки поклялись на кресте перед всем честным народом, что еще раз «досмотрят» псковского царя «в правду» и обличат его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если же государь истинный, его надлежало торжественно препроводить в столицу.

11 апреля 1612 года земское посольство прибыло в Псков. Какими бы ни были инструкции, Плещеев повел дело с большой осторожностью. Не желая рисковать головой, он, будучи допущен к руке «царя», громогласно признал его истинным Дмитрием. В течение месяца бывший тушинский боярин усердно разыгрывал роль преданного слуги, а тем временем тайно готовил почву для переворота.

Не надо было быть провидцем, чтобы заметить, что самозванец не пользуется популярностью у населения Пскова. Найденные в городской казне деньги Матюшка вмиг пустил на ветер, после чего стал добывать деньги «немерным правежом». Зажиточные горожане, обложенные поборами, с возмущением наблюдали за тем, как «государь» с подчеркнутой щедростью раздает жалованье ворам казакам, вчерашним ярыжным и боярским холопам. Псковичи призвали «государя», чтобы он оборонил их от врагов. Ничто не укрепило бы так престиж самозванца, как военная удача, пусть даже самая небольшая. Как на беду Матюшка не обладал никакими военными способностями. Все его попытки изгнать из Псковщины Лисовского неизменно заканчивались поражением.

Воздвигнув в Пскове призрачный трон, царек усвоил все повадки своих предшественников. Он спешил взять от жизни все, что можно. Матюшка бражничал и предавался разврату. Его слуги хватали на улицах приглянувшихся ему городских красавиц и приводили их ночью во дворец «на блуд».

Роль самодержца оказалась беглому дьякону не по плечу. На него смотрели тысячи глаз, от него ждали новых и новых подтверждений того, что он впрямь сын Грозного. В ответ же слышали затверженную речь, порядочно всем надоевшую. Шли месяцы, и многие стали понимать, что песенка самозванца спета.

Недовольных в Пскове было более чем достаточно, и Плещееву удалось составить обширный заговор против вора. В нем участвовали несколько старших воевод, дворяне и псковские торговые люди, негодовавшие на поборы царька.

В мае шведы осадили псковский пригород Порхов. Заговорщики использовали момент, чтобы удалить из Пскова казачьи отряды, преданные самозванцу. Матюшка чувствовал, что дело неладно, и искал случая бежать из Пскова. Но псковичи не выпустили его из крепости. 18 мая 1612 года самозванец был разбужен в своем доме посреди ночи. Кто-то ломился к нему в ворота. Матюшка успел вскочить на неоседланного коня и без шапки в одном плаще бежал из крепости. Его сопровождали князь Хованский и немногие казаки. Беглец не знал того, что ночевавший во дворце Хованский был одним из главных заговорщиков. Не владея собой, не зная дороги и не соображая, куда повернуть, вор промчался мимо Порхова и оказался на пути к Гдову. Спутники покидали его один за другим. У одних кони не выдержали бешеной скачки, другие не желали рисковать головой.

Высланная из Пскова погоня вскоре напала на след вора и без труда захватила его. По улицам Пскова самозванца провели как пленника, привязанным железными путами к коню. Псковичи немедленно посадили Матюшку «в палату» под стражу. Произошло это 20 мая. Плещеев снарядил нарочного в Москву и известил ополчение об аресте самозванца.

Земское правительство не дало времени опомниться сторонникам Лжедмитрия III. В начале июня 1612 года Совет земли постановил считать присягу псковскому вору недействительной. Недолгому «царствованию» лжецаря Матюшки пришел конец.

Опасаясь волнений, вожди ополчения поначалу велели держать вора в Пскове. Лишь 1 июля его под усиленной охраной повезли в Москву. В пути конвой попал в засаду. Лисовский едва не отбил самозванца у ратных людей. В таборах казаки не дали казнить вора, а посадили его на цепь для всеобщего обозрения.

Без отлагательств подмосковный совет снарядил в Ярославль посла дворянина Чеглокова и четырех атаманов с повинной грамотой. 6 июня послы встретились с Мининым и Пожарским и передали им приговор земли. Трубецкой и Заруцкий вместе с соборными чинами – воеводами, дворянами, атаманами, казаками, прочими служилыми людьми и москвичами извещали ярославский совет о низложении Лжедмитрия III, клятвенно обещали впредь не затевать иного воровства и отрекались от Маринки и ее сына. Они предлагали ярославскому правительству немедленно объединиться «во всемирном совете», чтобы избрать царя всем вместе сообща.

Обращение подмосковных властей вызвало разногласия в Ярославле, «междоусобные смутные словеса». Члены совета разделились. Одни настаивали на соглашении с таборами, другие категорически возражали против союза с казаками и их атаманом. Противники Заруцкого приписывали ему самые коварные замыслы. «Князя Дмитрия, – говорили дворяне, – манят под Москву казаки: хотят его убити, как Прокофия Ляпунова убили».

После «воцарения» Лжедмитрия III Совет земли сжег все мосты к примирению с вождем казаков, публично заклеймив его как убийцу Ляпунова. Арест самозванца не изменил отношения ярославских воевод к Заруцкому. В июне они разослали грамоты в северские и украинные города с новым призывом отстать от вора, Маринки и ее сына. Минин и Пожарский старались окончательно подорвать влияние Заруцкого в тех местностях, которые давно поддерживали его. Их грамоты обвиняли атамана в том, что тот присвоил денежную казну, привезенную из городов в Подмосковье. Разъезд дворян из полков объяснялся теперь тем, что Заруцкий не давал им казны и они пришли в великую скудость.

Старания ярославского совета достигли цели. Летом из Перемышля в Подмосковье прибыл Иван Дубина Бегичев с ратными людьми из украинных городов. Он не мог найти общий язык с Заруцким и решил искать на него управы в Ярославле. Явившись к Минину и Пожарскому, Бегичев стал жаловаться на то, что не может добиться жалованья от земской казны и его люди терпят нужду в продовольствии и притеснения. Видя крайнюю бедность прибывших ратников, Минин в тот же час одарил их деньгами и сукном на платье. Посланцы вернулись в Москву ободренными.

Заруцкий расценил их обращение в Ярославль как прямой мятеж. По его приказу казаки напали на месторасположение отряда. Ратные люди из отряда Бегичева, спасаясь от гнева Заруцкого, бежали в свои города.

Отказ Пожарского вести какие бы то ни было переговоры с Заруцким и ответные действия казачьего предводителя расстроили намечавшийся компромисс между двумя земскими правительствами. Какими бы извилистыми путями ни шел Заруцкий, его заслуги перед освободительным движением были неоспоримы. Он сумел сплотить казачьи таборы и вдохнуть в них веру в победу. Более года казаки держали в осаде некогда грозного ворога. Мертвой хваткой вцепились они в московскую землю, и никакие потери не могли сломить их.

Заруцкий послал ярославским вождям покаянную грамоту и сделал все, чтобы добиться примирения. Его старания не были оценены. Обличения со стороны ярославского совета привели атамана в ярость. Он задумал отомстить тем, кто отверг протянутую руку.

Ходили слухи, будто Заруцкий заслал в Ярославль ведунов и те испортили князя Дмитрия, наслав на него злые чары. «И до нынешнего дня, – записал современник, – та болезнь – черный недуг – на нем». В дни ярославского стояния у князя Дмитрия в самом деле случился сильный припадок. Однако его болезнь вовсе не была следствием «порчи».

Когда Заруцкий замыслил физически уничтожить Дмитрия Пожарского, он прибегнул к услугам не колдунов, а тайных убийц.

Как обычно, ранним утром Дмитрий Пожарский заглянул в съезжую избу, чтобы решить накопившиеся дела. Переговорив с дьяками, он отправился на площадь перед Разрядной избой, чтобы осмотреть стоявшие там пушки. Подле пушек работали кузнецы. Пришло время отправлять артиллерию под Москву, и надо было привести в порядок пушечные лафеты и колеса. Осмотрев пушки, воевода повернул к крыльцу Разрядной избы и стал протискиваться сквозь толпу к дверям. Казак Роман вел его, поддерживая под руку.

Внезапно провожатый отпустил князя, громко застонал и неловко повалился на бок. Пожарский не сразу понял, что случилось, и попытался выбраться из толпы, не чая беды. Но народ не выпускал его, а, напротив того, старался окружить со всех сторон плотной стеной. Люди кричали ему: «Тебя хотели зарезать ножом!» Подле раненого обнаружили окровавленный нож и тут же установили его владельца, не успевшего далеко убежать. Между тем к месту происшествия спешили со всех сторон ратники и посадские люди. Злодея пытали всем миром, и он вскоре же назвал свое имя и выдал сообщников.

Заруцкий поручил убийство Пожарского двум казакам – Степану и Обрезку. По прибытии в Ярославль эти люди должны были вовлечь в заговор нескольких смоленских дворян и стрельцов, которые пользовались покровительством Заруцкого в дни службы Сигизмунду III в лагере под Смоленском и были ему многим обязаны. Заруцкий допустил просчет. Казак Стенька виделся с сыном боярским Иваном Доводчиковым, стрельцом Шалдой и четырьмя другими смолянами, но те не поддались на уговоры. Тогда Стенька попытался подкупить холопа Пожарского Жвалова, имевшего давние счеты с господином. Холоп согласился проникнуть в спальню и зарезать спящего князя ночью. Но в последний момент он струсил и отказался участвовать в заговоре. И Стенька решил собственноручно убить Пожарского в уличной давке. Он подстерег его возле Земской избы, выхватил нож из-за голенища и попытался нанести жертве воровской удар снизу в живот. Из-за толчеи убийца промахнулся и вонзил нож в бедро казака, сопровождавшего князя Дмитрия.

Заговорщиков судили судьи, назначенные Советом всей земли. Казака Стеньку и его ближайших сотоварищей Пожарский взял с собою под Москву для обличения Заруцкого, всех прочих участников заговора разослал по тюрьмам. Князь Дмитрий не желал проливать их кровь.

Авантюра Заруцкого обернулась против него самого. Почва под его ногами заколебалась. Атаман давно уже не полагался на своего сотоварища Трубецкого, который вел за его спиной переговоры с Ярославлем. Теперь Трубецкой и дворяне готовы были пожертвовать Заруцким, чтобы получить помощь от второго ополчения.

Заруцкий метался как загнанный зверь и не мог найти выхода. Ходкевич знал о его затруднениях и думал толкнуть на предательство. В земский лагерь явился лазутчик и передал атаману письмо от гетмана. Заруцкий не дал ответа полякам.

Но при этом он не только не арестовал лазутчика, но и позволил ему остаться в таборах как бы на земской службе. Он решил сохранить возможность тайных сношений с неприятелем, обнаружив обычную неразборчивость в средствах.

Между тем тайное стало явным. Лазутчик поделился своими секретами с несколькими поляками, находившимися на земской службе. Один из них, ротмистр Хмелевский, забил тревогу и не побоялся объявить обо всем Трубецкому и членам подмосковного совета. Лазутчика арестовали и погубили на пытке, чтобы замять дело. Хмелевскому пришлось бежать в Ярославль к Пожарскому. Но толки о великой измене вождя больше не прекращались ни на день.

Казаки не забыли, какое побоище учинил их атаман, когда ему взбрело на ум увести казаков на королевскую службу под Смоленск. Они начали утрачивать доверие к Заруцкому вследствие также и других причин. Прошло время, когда казаки многое прощали своему предводителю за его отчаянную храбрость и везенье. По законам вольного казачества выборный атаман считался первым среди равных. Некогда все так и было. Но со временем от равенства не осталось и следа. Казаки провели суровую снежную зиму в наспех вырытых землянках. Они жили впроголодь и вовсе обносились. Их же вождь не только не знал нужды, но использовал трудную годину для беззастенчивого обогащения. За особые заслуги Заруцкий добился пожалования ему во владение обширной важской земли, некогда принадлежавшей правителю Борису Годунову. Глава таборов грубо нарушил приговор 30 июня 1611 года, утвержденный им самим. Помимо Ваги, он завладел другими землями. Минин и Пожарский имели основание упрекать атамана в злоупотреблениях. По своему произволу Заруцкий делил доходы, поступавшие в земскую казну из городов, рассылал «своих советников» по городам, дворцовым и черным волостям для сбора денег и «корма». Неравное распределение доходов усугубляло нужду рядового казачества и московских повстанцев. Вчерашние холопы, ярыжки и мужики, называвшие себя казаками, давно не считали Заруцкого своим человеком. Став великим господином, атаман усвоил истинно боярские манеры. Его трудно было узнать. Власть и богатство, свалившиеся на голову удалого казака, повлекли за собой полное перерождение.

В труднейший момент, когда Ходкевич впервые подступил к Москве, на призывы о помощи откликнулся Путивль. Сподвижник Болотникова, атаман Юрий Беззубцев, собрав подле себя «всяких людей», поспешил на помощь к подмосковному ополчению.

В конце июня власти Троице-Сергиева монастыря предприняли попытку ускорить выступление второго ополчения к Москве. В Ярославль выехал келарь Авраамий Палицын. Старец долго беседовал с Мининым и Пожарским. Он пустил в ход все свое красноречие, поучал цитатами из всех святых, под конец слезно молил поспешить под царствующий град. Но на военные планы ополчения оказали действие не его речи, а вести о новых передвижениях литовских войск в Подмосковье.

Минину и Пожарскому пришлось преодолеть большие трудности, чтобы организовать московский поход. Съехавшаяся в Ярославль знать охотно представительствовала в Совете земли и подписывала его воззвания. Но едва Пожарский стал «разряжать» полки, она заволновалась. Совет земли однажды уступил им, поручив Черкасскому разгромить Наливайко. Опыт оказался неудачным. Теперь решено было не повторять раз допущенную ошибку. Московский поход возглавили Пожарский и Минин. Едва эта весть распространилась по городу, знатные дворяне стали спешно покидать Ярославль. Кто выпрашивал себе воеводские назначения в дальние города, кто уезжал в свои усадьбы. С Пожарским выступили лишь его братья, свояк Иван Хованский да второстепенные воеводы Туренин и Дмитриев.

В середине июля Пожарский направил к Москве четыре сотни конных дворян. Командовал ими Михаил Дмитриев, не претендовавший на высокое местническое положение. Человек пожилого возраста, Дмитриев перешел на сторону ополчения при Ляпунове, и его хорошо знали в подмосковных таборах. Воевода получил приказ занять позиции между Тверскими и Покровскими воротами, где некогда располагался лагерь ярославских и нижегородских воевод.

24 июля воевода Дмитриев достиг Москвы и выдержал трудный бой с поляками, сделавшими вылазку из крепости. Появление войск из Ярославля ускорило раскол, давно назревавший в подмосковных таборах.

В ночь на 28 июля Заруцкий приказал казакам сняться с лагеря и отступить по коломенской дороге. Но атаман не пользовался прежним непререкаемым авторитетом в армии. Поэтому его приказ остался невыполненным. Следуя долгу, большая часть казаков отказалась покинуть позиции под Москвой. С помощью верных атаманов Заруцкому удалось увлечь за собой лишь около двух тысяч человек.

Пять дней спустя к Москве подошел воевода князь Лопата Пожарский с семью сотнями конных дворян и расположился между Тверскими и Никитскими воротами. Борьба за освобождение Москвы вступила в заключительную фазу.

Глава 26 РЕШАЮЩИЕ ПОБЕДЫ

Пожарский с главными силами выступил из Ярославля в Москву, не зная о бегстве Заруцкого в Коломну. Войско сопровождали громоздкий обоз и артиллерия.

Дороги были в ужасном состоянии. Пушки то застревали в глубоких рытвинах, то проваливались на мостах через реки. За день земская рать удалилась от Ярославля всего на семь верст. В течение второго дня ратники прошли еще двадцать верст.

Пока полки медленно продвигались к Москве, Пожарский передал командование двум своим помощникам – Кузьме Минину и князю Ивану Хованскому, а сам с небольшой свитой поскакал в Суздаль, чтобы помолиться о победе у родительских могил в Спасо-Евфимиеве монастыре. Побывав в Суздале, князь Дмитрий Пожарский выехал в Ростов, куда к тому времени прибыли Минин и Хованский с полками.

В Ростове в шатер главнокомандующего явился из-под Москвы атаман Кручина Внуков с товарищами. Казацкий круг прислал их, чтобы уведомить князя Дмитрия о бегстве Заруцкого. Минин и Пожарский наградили Внукова жалованьем и отпустили в таборы с добрыми словами.

В Ростов съехалось много дворян из окрестных поместий. Воеводы разослали повсюду сборщиков с приказом «забивати» в полки уездных служилых людей. На пути к Переяславлю к Пожарскому прибыл гонец, привезший неприятные вести. Он сообщил, что черкасы и литовские люди неожиданно напали на Белоозеро и 30 июля захватили город. Пожарский тотчас отрядил на выручку белозерцам четырех казачьих атаманов с их станицами, сотню стрельцов и роту служилых иноземцев.

В середине августа 1612 года земская рать разбила свои станы у стен Троицы. Тут Пожарский задержался на четыре дня. Как человек бывалый, князь Дмитрий понимал, сколь важно добиться от таборов согласия на создание объединенного командования до подхода к Москве. Армия не могла иметь сразу двух главнокомандующих. Рознь бояр грозила погубить дело. Однако попытка достигнуть соглашения с Трубецким не удалась.

Передовые воеводы дали знать Пожарскому, что в столице со дня на день ждут подхода войска Ходкевича. Посовещавшись с Кузьмой, князь Дмитрий выслал вперед князя Василия Туренина и велел ему занять позиции у Чертольских ворот, с тем чтобы полностью блокировать вражеский гарнизон во внутренних крепостях.

18 августа Пожарский снялся с лагеря в Троице. Провожало его все окрестное население. Монахи кропили святой водой проходящие сотни. Толпа напутствовала воинов призывами постоять за родную землю. С утра погода выдалась ветреная. Первыми прошли по дороге и скрылись в туче пыли конные дворянские отряды. Исчезли за поворотом стрелецкая пехота и казаки. Следом нестройной толпой двинулись даточные люди. Сотни повозок следовали за полками.

Ратники шли, преодолевая порывы ветра, глотая дорожную пыль. Когда последние сотни покидали монастырский посад, ветер внезапно переменился. Теперь яростные порывы толкали уходивших в спину, так что обозная стража едва держалась в седлах.

Перемену ветра истолковали как благое предзнаменование. Идти ратникам стало легче, и они невольно ускорили шаг. Высланные вперед дозорные, миновав бивуаки Лопаты Пожарского, провели рекогносцировку в районе Арбатских ворот. Воеводы предполагали преодолеть путь до столицы за два дня. К концу второго дня полки прибыли на Яузу. До города оставалось пять верст, но надвигался вечер, и Пожарский отдал приказ готовиться к ночлегу. Солдаты кто раскладывал костры, кто чистил оружие. Подле воеводского шатра наблюдалось необычное оживление. Из таборов Трубецкой что ни час слал к Пожарскому вестовых, призывая его в свой лагерь. Казаки провели под Москвой более года и успели укрепить Яузский острог высокими валами. Внутри их лагеря было много брошенных землянок, шалашей и изб. Ярославские ратные люди могли удобно расположиться в них. Сколь бы заманчивым ни казалось предложение Трубецкого, Минин и Пожарский решительно отклонили его. План сосредоточения всех сил в восточных предместьях за Яузой казался им неприемлемым. Ходкевич приближался к столице с запада, и князь Дмитрий решил расположить свои полки в западных кварталах города за Арбатом, чтобы затворить неприятелю пути в Кремль. Совет земли поддержал решение Пожарского, следуя политическим соображениям. В таборах продолжали действовать органы первого земского правительства. Тамошние бояре вершили дела в воеводской избе, дьяки заседали в приказах. На Яузе членам ярославского правительства пришлось бы довольствоваться второстепенной ролью. Идти со своим уставом в чужой монастырь было делом рискованным.

Полтора года прошло с тех пор, как Пожарский покинул горящую Москву. Мертвые руины были немыми свидетелями бед, выпавших на долю москвичей. И все же врагам не удалось ни покорить, ни уничтожить город. Жители цепко держались за родные места. Жизнь брала свое. Едва занималась заря, как в разных концах посада начинали стучать топоры. Казалось, Москву населила дружная стая дятлов. Жители спешили потрудиться в последние летние дни, чтобы заменить времянки теплыми рублеными избами. Многие кузнецы открыли свои мастерские. На рынках снова была толчея. Подле лотошника и крестьянина, торговавшего с воза, тотчас возникал людской водоворот. По праздникам над столицей нестройно звонили колокола. Картина мирной жизни, однако, была обманчивой. Неприятель удерживал в своих руках не более одной десятой территории города, но освобожденные кварталы легко простреливались с кремлевских высот. Белое облачко то и дело взвивалось над кремлевской стеной, и гул выстрела прокатывался над городом. По временам к Москве подходили вражеские отряды, и тогда городские руины становились полем боя.

Испытания закалили москвичей. Малодушным и слабым не осталось места в столице. Собрав котомки, они давно разошлись по деревням. Остались те, кто привык жить под ядрами. Иностранцев поражали неприхотливость и великое терпение этих людей. На их глазах русский человек извлекал из мешочка горсть муки, заливал ее водой и этим довольствовался.

Когда рать Пожарского подошла к Москве, Трубецкой выехал навстречу в сопровождении своих дворян. Свидание воевод закончилось безрезультатно. Боярин Трубецкой, старший по чину и знатности, принял было начальственный тон, но быстро осекся. Он вовсе утратил самообладание, когда Пожарский по обыкновению стал совещаться с Кузьмой. Гнев аристократа нашел отзвук в словах хотя и легендарных, но точно отражавших характер действующих лиц: «Уже мужик нашу честь хощет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет». Воеводы разъехались в разные стороны, приостановившееся движение полков возобновилось. В Белом городе ратные люди, не теряя времени, взялись строить укрепления подле ворот на Арбате. До глубокой ночи они сооружали деревянный острожек и рыли кругом него ров. Множество москвичей с лопатами и прочим инструментом помогали воинам в их работе.

Русские ждали удара со стороны Дорогомиловской ямской слободы, где начиналась большая смоленская дорога.

На самом опасном направлении Пожарский и расположил свой полк. Справа от него стояли отряды князя Лопаты и воеводы Дмитриева. Слева, в Чертолье, занял позиции отряд Василия Туренина. Его подкрепил Артемий Измайлов, прибывший в Москву с владимирским ополчением. Близилось решающее столкновение. От исхода его зависело будущее России. Среди населения столицы и в ратных людях зрела отчаянная решимость бороться до конца.

Гетман Ходкевич учел опыт предыдущих боев и постарался укрепить свою армию пехотой. Король Сигизмунд прислал ему в подкрепление полторы тысячи солдат. В наступлении приняли участие около восьми тысяч запорожских казаков. Их возглавляли атаманы Заборовский, Наливайко и Ширай. Ходкевич поддерживал постоянную связь с командирами осажденного гарнизона. В решающий момент они должны были нанести русским удар с тыла.

С Трубецким в таборах осталось не более трех-четырех тысяч ратников и казаков. Нет никаких точных данных насчет численности ярославской рати. Судя по тому, что передовые силы Пожарского не превышали тысячи человек, армия в целом насчитывала едва ли более десяти тысяч воинов. Боевое ядро рати составляли дворянская конница, пешие стрельцы и казаки. К ним присоединилось множество кое-как вооруженных людей. Осажденная в Кремле шляхта с насмешкой советовала Пожарскому распустить к сохам своих ратников. В ополчении под Москвой в самом деле было много крестьян и горожан, никогда прежде не державших в руках оружия. По феодальным меркам им не было места в армии. Но война в России приобрела народный характер. Ополченцев воодушевляло сознание высокой патриотической миссии. Они сражались за родную землю.

Когда наступила ночь, Поклонная гора засветилась огнями множества костров. Воинство Ходкевича отдыхало после марша и готовилось к битве. С Поклонной гетман мог нанести удар по кратчайшему направлению на позиции Пожарского либо повернуть к Донскому монастырю и прорваться в Кремль через Замоскворечье.

Полк Трубецкого расположился в районе Крымского двора, выдвинув дозоры к Донскому монастырю. Пожарский направил свои разъезды к Новодевичьему монастырю. Опасаясь, что казаки не выдержат удара «литвы», он переправил на правый берег Москвы-реки в помощь им пять отборных дворянских сотен.

Поутру 22 августа конница Ходкевича переправилась через реку под Новодевичьим монастырем. Всадники шли ряд за рядом. В лучах восходящего солнца сверкали чешуйчатые доспехи рыцарей, ветер развевал перья на стальных шлемах.

Пожарский атаковал первым. Его конница несколько раз устремлялась на врага. Стычки на поле под Новодевичьим монастырем продолжались долго. Чтобы помочь коннице, гетман ввел в дело пехоту. Не выдержав натиска, дворянские сотни отступили к острожку. Сожженные городские кварталы мало подходили для действий конных масс, и Пожарский приказал дворянам сойти с коней и биться в пешем строю.

После полудня Ходкевич ввел в бой все свои силы, пытаясь прорвать русскую оборону в районе Тверских ворот и на Арбате. Стрельцы, засевшие во рву и на стенах Каменного города, вели убийственный огонь по наступавшим. Те понесли тяжелые потери и прекратили атаки.

Бой вступил в критическую фазу, когда Струсь предпринял вылазку и ударил в тыл ополчению у Алексеевской башни и Чертольских ворот. Пожарский давно ждал этого удара и для отражения его держал большое число стрельцов на внутреннем кольце обороны. Они не участвовали в бою с солдатами Ходкевича и, зная, как трудно приходится их товарищам, давно проявляли нетерпение. Деморализованные осадой и голодом гарнизонные роты дрались вяло и бежали в крепость под ударами русских. Неудачной для поляков оказалась вылазка из Водяных ворот вдоль берега Москвыреки. С утра артиллерия из Кремля принялась бомбардировать позиции Пожарского с тыла. Когда началась рукопашная схватка, польские пушкари прекратили обстрел, опасаясь поразить своих. Во время вылазки гарнизон понес неслыханные потери. «В то время, – писал полковник Будила, – несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда». В бою воины Пожарского захватили несколько вражеских знамен.

Почти семь часов продолжалось сражение у самых стен Кремля. Тем временем Трубецкой стоял на отведенных ему позициях в полном бездействии. С бегством Заруцкого таборы лишились способного военного руководителя. В решающий момент обнаружилось полное ничтожество тушинских бояр, сидевших в таборах. Треск ружейных выстрелов усиливался, пока не слился в сплошной гул. От выстрелов тяжелых орудий дрожала земля. Клубы дыма окутали поле боя за рекой. Ходкевичу удалось прижать к берегу Москвы-реки часть русских ратников. Отрезанные от своих, они пытались спастись, переплыв реку. Те, кому удалось перебраться на другой берег, имели жалкий вид. Многие остались без оружия. Вода стекала с их одежды в три ручья. Появление беглецов вызвало растерянность в ставке Трубецкого.

Командиры сотен, присланных в Замоскворечье Пожарским, настаивали на том, чтобы оказать немедленную помощь изнемогшему в борьбе ополчению. Но Трубецкой отклонил их требования. Не отличаясь храбростью, боярин думал исключительно о том, как бы уберечь от поражения свое войско. Дворянские сотни, однако, отказались подчиниться приказу струсившего воеводы. Они в полном порядке снялись с места и ушли к переправе.

Среди казаков поднялся шум. Некоторые атаманы поддержали решение Трубецкого. Их не очень беспокоила возможность поражения ярославской рати. «Богати пришли из Ярославля, – кричали они, – и сами одни отстоятся от етамана!» Несмотря на их поддержку, Трубецкому не удалось удержать в повиновении казацкую массу. Филат Межаков и трое других атаманов обратились к товарищам с горячим призывом. «Из-за нелюбви к Пожарскому, – говорили они, – боярин причинит пагубу Московскому государству». Не обращая внимания на приказ Трубецкого, четыре казачьи сотни покинули Крымский двор и переправились за Москвуреку вслед за дворянскими сотнями. Появление свежих сил численностью около тысячи человек решило исход битвы. Подвергшись внезапному удару с фланга, Ходкевич прекратил атаку и поспешил вывести из боя свои силы.

Пожарский использовал передышку, чтобы подкрепить свои потрепанные отряды. Едва занялась заря, как земские люди принялись расчищать поле боя и хоронить убитых. Во рвах лежали груды кровавых тел, свои вперемежку с чужими. Своих хоронили с попами. Чужих отвозили в телегах и закапывали в наскоро вырытых ямах. Потери с обеих сторон были огромные.

Между тем Ходкевич отступил за Новодевичий монастырь и разбил там лагерь. В трудную минуту ему на помощь пришли московская семибоярщина и ее приспешники. В ставку к гетману явился дворянин Григорий Орлов. Прошел год с тех пор, как изменник подал Гонсевскому донос и получил в награду поместье Пожарского. Теперь он не жалел сил, чтобы услужить хозяевам. Орлов взялся провести польский отряд в Кремль. Под покровом ночи пятьсот гайдуков вышли из лагеря и, стараясь не производить шума, двинулись цепочкой вдоль берега Москвы-реки к центру Москвы. Враги благополучно миновали обгоревшие стены Деревянного города и, обойдя места, где располагались казачьи караулы, прошли вглубь Замоскворечья к Егорьевской церкви неподалеку от «живого моста». Перед рассветом гайдуки, получив поддержку из крепости, с нескольких сторон атаковали стоявший на их пути казачий острожек. Застигнутые врасплох казаки не смогли отбиться от неприятеля.

Трубецкой не придал должного значения известию о появлении польской пехоты в его тылу и не пытался вернуть острожек. Беспечность ополченцев ободрила гетмана. 23 августа он перенес свой лагерь к Донскому монастырю и стал готовиться к тому, чтобы нанести удар по Замоскворечью. После кровопролитной битвы солдаты нуждались в отдыхе, и Ходкевич потерял целый день, приводя свою расстроенную армию в порядок.

В Замоскворечье русские располагали более слабыми позициями, чем в западных кварталах столицы. Стены Деревянного города сгорели до основания. Сохранился невысокий вал и ров, которые и составляли главную линию обороны. За Серпуховскими воротами посредине Большой Ордынки стоял укрепленный казачий острожек. Воздвигнутый на пожарище, он занимал обширное пространство от Ордынки до церкви Святого Климента на Пятницкой. Укрепления были построены так, что полностью закрывали главную магистраль Замоскворечья, которая вела от Серпуховских ворот к Каменному городу. Второй острожек, прикрывавший позиции казаков со стороны Кремля, попал в руки поляков.

Трубецкой отказался помочь ополчению, ссылаясь на то, что его войска обороняют Замоскворечье. Теперь настал его черед. Армия Ходкевича грозила обрушиться всеми силами на его позиции. Пожарский не простил боярину трусливого поведения. Но думать приходилось не о прошлом, а о будущем. Князь Дмитрий не только пришел на помощь Трубецкому, но и фактически взял на себя руководство обороной Замоскворечья.

Казаки заняли линию обороны от Больших Лужников подле Коломенской слободы до Крымского двора. Пожарский остался «со своей стороны» Москвы-реки у церкви Ильи Пророка на Остоженке. Воеводы Лопата Пожарский и Туренин переправились в Замоскворечье. Пехота заняла позиции во рву подле обрушившихся стен Деревянного города.

Накануне решающего сражения Пожарский разделил свои силы. Поступить иначе он не мог. Если бы ярославская рать в полном составе переправилась в Замоскворечье, ничто не помешало бы Ходкевичу захватить Крымский брод и прорваться в Кремль через Остоженку. Оседлав брод, Пожарский имел возможность оказать помощь как своим передовым силам в Замоскворечье, так и своим отрядам в Чертолье, если бы они подверглись атаке из Кремля.

На рассвете 24 августа Пожарский выслал против гетмана конные сотни. Они завязали бой с польской конницей и запорожцами на поле между Донским монастырем и Земляным городом. Трубецкой повел наступление со стороны Коломенской слободы. Но он действовал вяло и нерешительно. Это позволило Ходкевичу бросить против Пожарского большую часть своих войск. Чтобы сдержать натиск польской конницы, запорожцев и ливонской пехоты, Пожарский ввел в дело все свои полки. Русские дрались с остервенением. Даже отступая, они предпринимали отчаянные контратаки. Солнце близилось к зениту, когда русские, оказавшись прижатыми к берегу Москвы-реки, стали в беспорядке отступать через Крымский брод на левый берег реки. Гетману, однако, не удалось развить успех и довершить преследование бегущих. На переправе путь ему преградил Пожарский. Полк князя Дмитрия, по словам летописца, едва выстоял против неприятеля. Пожарский ободрял ратников собственным примером. Поляки видели его совсем близко, в первых рядах сражавшихся. В лагере Ходкевича даже распространили слух, что Пожарскому прострелили в бою руку.

Пока на правом фланге земское ополчение вело кровопролитный бой, отряды Трубецкого на левом фланге не выдержали вражеского удара и отошли к Большим Лужникам. Венгерская пехота Граевского и польская пехота Неверовского приступила к штурму центральной позиции русских возле Серпуховских ворот. Казаки и стрельцы установили на валу два орудия и вели огонь по наступавшей пехоте. После ряда безуспешных атак Граевский запросил подкреплений у Ходкевича. Гетман принужден был прекратить бой в районе Крымского брода и направил силы в центр к Серпуховским воротам. Кавалеристы спешились и подкрепили пехоту. Не получив своевременно помощи от своих, стрельцы стали покидать вал. Гетман спешил использовать успех. Он приказал Граевскому развить наступление вглубь Замоскворечья и пробиться к Кремлю по Большой Ордынке.

Казаки из таборов много месяцев укрепляли Климентовский острожек на Ордынке и даже снабдили его артиллерией. Они мужественно отбивали атаки венгров и запорожцев и успели нанести им немалые потери. Криками подбадривая друг друга, ратники сражались подле южной стены острожка и не заметили, как неприятель подобрался к стенам острожка с севера. Начали сказываться последствия рокового просчета, допущенного Трубецким. Гайдуки, накануне занявшие острожек близ Замоскворецкого моста, нанесли казакам внезапный удар с тыла. Защитники острожка бросились наутек. Поляки захватили несколько пушек и в знак победы водрузили свои знамена на звоннице церкви Святого Климента.

В Замоскворечье Ходкевич добился больших успехов, нежели в западных кварталах двумя днями ранее. Русские современники отдали дань уважения его храбрости. «Скачет по полкам всюду, – писал о Ходкевиче один из летописцев, – аки лев рыкая на своих, приказывает крепче напрягать оружие свое». После упорного пятичасового боя гетман открыл себе путь в Кремль. Не теряя времени, он тут же ввел в Замоскворечье повозки с продовольствием для осажденного гарнизона. Огромный обоз, включавший более четырехсот повозок, заполнил Серпуховскую площадь и далее всю Ордынку до Климентовского острожка. Неожиданно стрельба в окрестностях острожка усилилась, и обоз остановился, образовав затор вдоль всей улицы.

Ходкевич вложил в наступление всю свою энергию. Ему непрерывно доносили, что русские разбиты и рассеяны на всех направлениях. И все же гетман ошибся, полагая, что сражение выиграно. Русские не были сломлены. Выбитые из острожка казаки залегли в бурьяне за печищами и в канавах. Они ждали благоприятного момента, чтобы возобновить бой. Когда поляки вывесили хоругвь на Климентовской церкви, казаки сообразили, что терять время больше нельзя.

Климентовский острожек загораживал всю Ордынку. Обоз Ходкевича не мог объехать его стороной. Солдатам пришлось распахнуть острожные ворота, чтобы пропустить повозки и доставить продовольствие в Кремль. Казаки поспешили воспользоваться их оплошностью. Подобравшись поближе, они подняли сильную ружейную пальбу. Испуганные лошади опрокидывали телеги, сбивали с ног людей. Пользуясь общим замешательством, казаки ворвались внутрь укрепления. Они рубили врага, не давая ему опомниться. Наемники повернули вспять и попытались пробиться к ставке гетмана. Но лишь немногим удалось добраться до своих. Кучка солдат заперлась в церкви, на которой продолжала развеваться их хоругвь. Под их выстрелами упал, обливаясь кровью, казак Мишка Константинов, бежавший впереди отряда со знаменем в руках. Но на помощь казакам уже спешили отовсюду жители Замоскворечья. Сопротивление врага было сломлено.

Заслышав сильную пальбу в восточных кварталах, Пожарский стал готовиться к новой атаке и попытался установить связь с Трубецким. С этой целью он послал в казачьи таборы отряд дворян. Вместе с дворянами к Трубецкому отправился Авраамий Палицын. Троицкого монаха хорошо знали в подмосковных таборах, и он давно пытался играть роль посредника между подмосковными и ярославскими властями.

Дворяне прибыли к Климентовскому острожку и увидели там «литовских людей множество побитых и казаков со оружием стоящих». Уговорившись насчет возобновления атаки, посланцы Пожарского отправились за Москву-реку против церкви Святого Никиты. Там у казаков были устроены «лавы» – наплавной мост на плотах. Палицыну и дворянам не пришлось идти за реку.

Слух о поражении поляков у Климентовского острожка мгновенно распространился по всему табору, и казаки, не ожидая призывов Палицына, толпой спешили к Ордынке на помощь к своим.

После полудня в боевых действиях наступила длительная пауза. Отрядив в помощь гарнизону пятьсот солдат из полка Неверовского и потеряв почти всю венгерскую пехоту, гетман стал ощущать нехватку в людях. Ужасающие потери подорвали боевой дух солдат. Еще один бой, и Ходкевич рисковал остаться без армии в центре вражеской страны. Потеряв Климентовский острожек, гетман не решился немедленно ввести в бой уцелевшие роты. Вместо того он дал солдатам роздых и приказал накормить их. Ходкевича не покидала надежда на помощь со стороны крепостного гарнизона. Но гарнизон был деморализован тяжелыми поражениями, понесенными накануне во время вылазки. С высоких крепостных башен солдаты гарнизона видели, как в садах за Москвой-рекой против кремлевских стен собирались русские ратники. В уцелевших церквах на Яузе и в Замоскворечье звонили во все колокола. Удары набата ободрили патриотов. В сердцах запертых в крепости солдат они отозвались похоронным звоном.

Близился вечер, когда Пожарский получил вести от своих посланцев и решил вновь атаковать гетмана в Замоскворечье. Кузьма вызвался возглавить авангард. Его слова вызвали поначалу общее удивление. Человеку, не имевшему боевого опыта, ратное дело казалось несподручным. Выборный староста был в годах, из-за этого летописец даже назвал его немощным. И все же он подходил для исполнения задуманного плана больше, нежели воеводы. После утренней неудачи ими владело чувство усталости и неуверенности. Зато Минин твердил, что победа близка. Его фанатическая вера заражала других. На просьбу дать людей князь Дмитрий кратко отвечал: «Бери, кого хочешь». После недолгого смотра Минин отобрал три дворянские сотни, менее других потрепанные в утреннем бою, и присоединил к ним ротмистра Хмелевского с поляками. С такими небольшими силами он перешел вброд за Москву-реку и атаковал роты противника, стоявшие у Крымского двора. Атака явилась полной неожиданностью для наемников, и они обратились в бегство.

Заметив смятение среди врагов, русские «из ям и из крапив поидоша тиском к таборам». Казаки теснили врага со стороны Лужников и от Климентовского острожка. Стрелецкая пехота, отступившая ранее вглубь Замоскворечья, вела огонь с другой стороны.

Келарь Авраамий Палицын своими глазами видел, с каким мужеством шли в бой казаки. На многих одежда напоминала лохмотья. Многие были без сапог. Но эти оборванцы громили врага повсюду. Наемная армия не выдержала столкновения со сражающимся народом.

Солдаты Ходкевича чувствовали страх перед противником, потерявшим едва ли не половину войска, отступившим на всех направлениях и тем не менее продолжавшим яростно атаковать. Отборные роты, некогда разгромившие шведского короля, окончательно утратили волю к победе. Ходкевич не надеялся более на успех. Он лишь предпринимал отчаянные попытки к тому, чтобы спасти с трудом снаряженный обоз. Польская пехота из последних сил сдерживала русских, пока возницы заворачивали лошадей и пытались под огнем убрать повозки за Серпуховские ворота в поле. Лошадиное ржание, крики сражавшихся врукопашную солдат, звон сабель заглушали ружейные выстрелы. Приказ гетмана не был выполнен. Казаки атаковали растянувшийся по Ордынке обоз и «разорвали» его во многих местах. В их руки попало большинство повозок, шатры и прочее имущество, брошенное в неприятельском лагере.

Ходкевичу понадобился весь его боевой опыт, чтобы предотвратить гибель армии. Русские ратники рвались в бой, настаивали на преследовании противника. Но воеводы велели им занять позиции во рву. «Не бывает на один день две радости», – говорили они нетерпеливым. После отхода гетмана перестрелка не затихала еще целый час. Пороховой дым поднимался кверху клубами. Частые вспышки выстрелов озаряли округу. Издали казалось, что руины Замоскворечья вновь охвачены пожаром.

В сумерках Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Его кавалерия провела ночь в седлах, ожидая новых атак. Позже гетман перенес лагерь на Воробьевы горы, а оттуда ушел по смоленской дороге на литовский рубеж.

Разгром полевой армии Речи Посполитой в Москве стал поворотным моментом в освободительной борьбе русского народа. Отступление Ходкевича обрекло на гибель гарнизон, оккупировавший русскую столицу.

Глава 27 ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ

Земское ополчение добилось победы, сражаясь бок о бок с казацкими таборами. Но едва лишь бои стихли, трения между двумя лагерями возобновились. Благодаря стараниям Минина земские люди не испытывали недостатка в продовольствии и одежде. Кузьма понимал, как трудно будет удержать дворян в осадном лагере осенней порой, и не жалел для них денежной казны. Совсем иное положение сложилось в казачьих сотнях. Там царила подлинная нужда. Полтора года провели казаки в осадных землянках. Деньги им выдавали не слишком исправно, а потом и вовсе перестали платить. Пока стояли жаркие дни, ратники могли биться «наги и босы». Но подули осенние ветры, надвинулись холода, и казаки заволновались. Затруднения с хлебом поставили их в невыносимое положение. Понуждаемые голодом, казаки стали силой отбивать обозы, направлявшиеся в ополчение из разных мест.

Вынесшие на своих плечах главную тяжесть борьбы с врагом, голодные ратники с негодованием смотрели на разодетых и сытых дворян, только что разбивших свои шатры под стенами осажденной крепости. Не зависть, а крайняя нужда заставляли казаков протестовать против привилегированного положения земских людей.

В стане Трубецкого нашлись люди, сознательно разжигавшие недовольство казаков. К числу их принадлежал Иван Шереметев. Он уклонился от службы в полках Пожарского и прибыл под Москву не раньше, чем узнал об окончании кровопролитных боев. Будучи членом ярославского совета, Шереметев тем не менее обосновался под крылышком у Трубецкого. Вокруг Шереметева тотчас объединились многие старые тушинцы – слуга и боярин князь Григорий Шаховской, Иван Плещеев и другие. Минин и Пожарский с тревогой следили за этим зловещим альянсом. Всего год назад все эти бывшие тушинцы своими интригами подготовили почву для расправы над Прокопием Ляпуновым. Теперь они вновь затевали что-то недоброе.

Шереметев и его единомышленники не скупились на обещания, стараясь привлечь на свою сторону казацкую кассу. Апеллируя к справедливости, они призывали обнищавших казаков посылать отряды в Ярославль, Вологду и другие города, чтобы организовать снабжение таборов деньгами, продовольствием и одеждой. Агитация тушинских бояр углубляла раскол в земской рати и грозила разжечь междоусобия. Опасность была столь велика, что Минин и Пожарский прибегли к решительным мерам против смутьянов. В начале сентября в окружных грамотах городам Совет земли открыто разоблачил их заговор. Совет заявил, что крамольники готовятся убить Пожарского и что под влиянием их агитации казаки вновь чинят грабежи по дорогам.

Двум земским правительствам трудно было ужиться в одном стане. 12 сентября 1612 года князь Василий Тюфякин привел из Одоева триста всадников. Он не мог решить, к кому пристать, и расположился поодаль от старого лагеря за стенами Деревянного города. Ветры раздора, погубившего первое ополчение, вновь повеяли над подмосковными полками. Изменники, засевшие в Кремле, предсказывали развал освободительной армии. Но они радовались преждевременно.

Троице-Сергиев монастырь, потративший немало денег на поддержку первого земского правительства, использовал все свое влияние, чтобы покончить с волнением в таборах. Денежная казна монастыря истощилась, и монахам ничего не оставалось, как отворить двери ризницы. Из тайников извлекли драгоценные одеяния, аккуратно уложили их в повозки и отвезли в таборы. Там посланцы монастыря собрали казачий круг и предложили ратникам принять от них вещи в виде заклада. Как только монастырь соберет оброки со своих крестьян, заявили монахи, они тотчас выкупят заклад за тысячу рублей.

Казакам нужны были хлеб насущный и теплая одежда. Они не видели в золоченых ризах никакого для себя прока. Заклад ничем не мог помочь им в жестокой нужде. По этой причине круг постановил немедленно вернуть вещи в монастырскую казну. Два атамана выехали в Троицу с письмом к архимандриту. Казаки писали, что никакие скорби и беды не заставят их отступить от стен столицы.

В дни боев под Москвой князь Дмитрий Трубецкой подтвердил давнюю репутацию бездарного и никчемного человека. Победу добыли Минин и Пожарский. Тем не менее родовитый Трубецкой и слышать не желал о признании авторитета незнатного стольника. Более того, боярин стал настаивать на том, чтобы Пожарский подчинялся всем его приказам. Троицкие монахи и тут предложили свои услуги, чтобы примирить соперничавших воевод.

Архимандрит Дионисий обратился к «двум князем Дмитрием» с обширным посланием. В нем он поминал всех святых и многословно убеждал воевод соединиться: «О благочестивые князи Дмитрие Тимофеевич и Дмитрие Михайлович! Сотворите любови над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею». Риторические призывы возлюбить друг друга едва ли произвели на воевод большое впечатление. Практический опыт имел более действенный характер, нежели проповеди.

Казачьи таборы понесли меньшие потери, чем ярославская рать. Поэтому они первыми возобновили боевые действия. В начале сентября казаки установили пушки в Замоскворечье и стали бомбардировать Кремль калеными ядрами. Им удалось поджечь двор боярина Мстиславского. Двор располагался за стеной, обращенной к царским садам в Замоскворечье. Три дня спустя русские с громкими криками бросились на штурм Кремля, но ничего не могли поделать против его неприступных укреплений. Пока каждая из двух армий вела войну отдельно от другой, успех был невелик.

Повсюду крепло убеждение, что лишь полное объединение всех воинских сил может обеспечить победу. Переговоры между представителями Земского совета и таборов продолжались несколько дней, прежде чем стороны достигли согласия. Трубецкому пришлось пожертвовать своими амбициями. Он не настаивал более на том, чтобы Пожарский ездил к нему в ставку и там выслушивал его распоряжения. Приговор о создании единого командования предписывал воеводам основать ставку на новом месте у Неглинной на Трубе. Там был выстроен новый Разрядный приказ, куда воеводы съезжались теперь для решения всех вопросов.

В последних числах сентября Трубецкой и Пожарский известили города о том, что ныне они объединили свои усилия, подчинившись приговору всех чинов людей. Речь шла о возрождении триумвирата в новом составе. «Ныне, – писали воеводы, – меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать».

Имя Трубецкого писали первым. Номинально он сохранил пост главнокомандующего. На деле его влияние не стало большим, чем было. Фактически триумвират возглавляли Минин и Пожарский, действовавшие в полном единодушии. Триумвиры формально не участвовали в выработке примирительного соглашения. Не они, а соборные чины поставили подписи на договоре. В большинстве это были люди из ярославского совета.

Объединение рати принесло поражение бывшим тушинским боярам. Пожарский заклеймил как «старых заводчиков зла» боярина и слугу князя Григория Шаховского, Ивана Плещеева и других. Никто из них не подписал примирительные грамоты. Исключение было сделано лишь для Ивана Шереметева. Он был слишком знатен, и земщина не стала добиваться его изгнания из ополчения. Вместе с Иваном Шереметевым примирительные грамоты подписали тушинцы окольничий Федор Плещеев и дворянин Данила Микулин.

В объединенном Совете земли заседали знатные дворяне Дмитрий Головин и князь Андрей Сицкий, стрелецкий голова Иван Козлов, дьяк Иван Ефанов и другие чины. Ярославские и нижегородские купцы, игравшие заметную роль в Земском совете в момент его образования, как видно, остались в своих городах для сбора казны. Что касается московских купцов, то часть из них находилась вместе с боярами в осаде, а другие обретались в провинции по торговым делам. Их участие в деятельности собора не прослеживается.

Создание единого командования привело к оживлению осадных работ. При содействии москвичей ратные люди оборудовали позиции для батарей в трех пунктах: у Пушечного двора, на Ивановском лужку в Кулишках и подле Девичьего монастыря на Дмитровке. Пушкари принялись методически бомбардировать башни и ворота Китай-города. В Замоскворечье батареи, установленные в царских садах, возобновили обстрел Кремля.

Еще в начале сентября Пожарский обратился к польскому гарнизону Кремля с предложением о сдаче. Он указывал на то, что положение осажденных безвыходно, рассчитывать на помощь после разгрома Ходкевича им не приходится и их ждет голодная смерть. «Поберегите себя и присылайте к нам для переговоров без замедления, – писал князь Дмитрий. – Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей. Если некоторые из вас от голода не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы вышлем подводы».

Обращение русского командования было выдержано в корректных и даже почтительных тонах. Оно начиналось словами: «Всему рыцарству князь Дмитрий Пожарский челом бьет!» Наемники не оценили вежливости русских. Они ответили заносчиво и грубо. «Впредь не обращайтесь к нам со своими московскими сумасбродствами, – писали полковники, – а лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп знает церковь, Кузьма пусть занимается своей торговлей!»

Шляхтичи пытались больнее уязвить и унизить вождей ополчения. Минину они ставили в укор его занятия торговлей. Пожарского попрекали его незнатным происхождением и чином стольника. Рядовых земских ратников они называли не иначе как трусливыми ослами и сурками, прячущимися в норы. Рыцари, как видно, забыли о том, что мнимые сурки только что разгромили грозную армию Ходкевича.

Командование гарнизона решительно отклонило предложение о сдаче, ссылаясь на свою неколебимую верность Сигизмунду и истинно рыцарские подвиги во имя бессмертной славы.

Напыщенное и хвастливое письмо рыцарства вызвало ироническое отношение в русском лагере.

В письмах к королю наемники приоткрыли краешек завесы, окутавшей судьбу остатков царской сокровищницы в Москве. «Наши братья, покидая столицу, – писали они, – собирались было взять в уплату за их службу нужные при коронации регалии этого государства и другие драгоценности». Но, добавляли авторы письма, мы взяли их у гетмана как залог. То была неловкая попытка выгородить «братьев», покинувших Москву. Гонсевский увез из русской столицы самые дорогостоящие короны. На долю «рыцарей», сменивших его, достались вещи «подешевле», вроде нескольких венцов Грозного.

«Рыцари», хвалившиеся верностью королю, довершили разграбление сокровищницы, которая должна была стать после коронации Владислава его собственностью. С неподражаемой наглостью они намекали Сигизмунду, что тот не сможет обойтись без царских регалий при коронации сына, и предлагали своему государю «приказать выкупить их у нас уплатой причитающихся нам денег». Обедневшая шляхта, продававшая свое оружие тому, кто больше заплатит, расхитила сокровища, которые прежде она не видела даже издали. Не преданность королю, а алчность удерживала их от капитуляции. Сдача привела бы к мгновенной утрате всех неправедно добытых богатств.

Опустошив Казенный приказ, захватчики решили поживиться имуществом русских союзников и приспешников. В итоге долгой осады в Китай-городе и Кремле осталось немного русских. Все, кто хотел, находили возможность перейти на сторону ополчения. Чтобы оказаться в другом лагере, достаточно было перебраться за крепостную стену. В Кремле остались одни верноподданные короля Сигизмунда III.

Командование гарнизоном старалось удержать в Кремле членов семей бояр, дворян и гостей в качестве заложников. Но когда в крепости начался голод, полковник Струсь решил избавиться от лишних ртов. Федор Андронов и Иван Безобразов взялись исполнить его приказ. В сопровождении солдат они обошли боярские и купеческие дома в Кремле и повсюду произвели обыск. Покидая дом, солдаты уводили с собой престарелых мужчин, женщин и детей. Вскоре на площади собралась большая толпа. Плач и крики огласили округу. Как ни трудна была жизнь в осажденном городе, неизвестность внушала еще больший страх. С первых дней осады церковные и светские власти неустанно внушали осажденным, что казаки и боярские холопы лишь ждут момента, чтобы отобрать у богачей их богатства, а их жен и детей разобрать по рукам. Снедаемые страхом за своих ближних, Мстиславский и прочие члены боярского правительства направили особое послание Пожарскому и Минину. Бояре умоляли, чтобы земские ратные люди приняли без позора членов их семей.

Еще во времена Ляпунова казаки и московский черный люд требовали сурового наказания изменных бояр и членов их семей. И теперь казаки, узнав о предстоящем исходе боярынь из Кремля, предложили отобрать у них все имущество. С изменничьими животами именно так и поступали испокон веку. Летописцы старательно чернили казаков и холопов и даже приписывали им намерение перебить боярские семьи. Но то была клевета на ратных людей.

Пожарский позаботился о том, чтобы принять боярские семьи с подобающей честью. Он лично выехал к крепостным воротам и провожал толпу женщин и детей в земский лагерь. Там беженцев разобрали к себе земские дворяне и посадские люди по родству и свойству. Женщины с плачем жаловались на бесчинства «литвы». Никаких богатств при них, естественно, не оказалось.

В связи с выселением из Кремля русских семей полковники объявили о повсеместной реквизиции продовольствия. Производя обыск в домах, наемники вместе с продуктами питания забирали у русских золото, серебро, жемчуг, парчу и прочие ценности. С купцами и дворянами захватчики вовсе не церемонились. С боярами и высшими церковными иерархами обращались вежливее, но и они не избежали грабежа.

Патриарх Гермоген умер, будучи под стражей, 17 февраля 1612 года. Его преемником стал грек Арсений, служивший при царских гробницах в Архангельском соборе в чине архиепископа. В России этот чужеземец искал почестей и богатств. Знавшие его греческие епископы отзывались о нем как о человеке бесчестном и корыстном. Арсений давно прислуживал Гонсевскому. Он побуждал к сдаче защитников Смоленска, сыпал проклятия на головы патриотов. Но предательство не принесло ожидаемых выгод. Пришел день, когда грек с горечью записал в своем дневнике: «Староста Струсь с воинами и с русскими с Федором Андроновым и Иваном Безобразовым изгнали из Москвы всех немощных – старцев, жен, мальчиков и девочек, отняли у русских всякий провиант, вещи – серебро, золото, одежды золототканые и шелковые, отняли все доходы и у блаженнейшего архиепископа Архангельского и немало вещей и денег».

К началу сентября голод в Кремле приобрел катастрофические масштабы. Первыми его жертвами стало русское население, лишившееся средств к пропитанию. Затем настала очередь гайдуков и немцев-наемников.

Цены на продукты поднялись неслыханно. Воловью шкуру продавали за полтора, а потом за три рубля. Хлебец стоил более трех рублей. Со временем хлеб исчез, и за лепешку с лебедой давали около рубля. Голодающие съели всех собак и кошек. Они облазили все лужайки, дворы в поисках лебеды и крапивы, сдирали кору с деревьев. С 4 сентября начали умирать с голода солдаты, переведенные в Кремль гетманом. Они прибыли без запасов и без денег и фактически были брошены полковниками на произвол судьбы. По словам очевидцев, новая пехота почти вся вымерла в первые недели голода. В начале октября выпал снег, и сохранившиеся кое-где трава и коренья оказались погребены под снежными сугробами. Даже мышь считалась теперь большим богатством, а за дохлую ворону платили около рубля.

Стремясь предотвратить окончательную гибель гарнизона, полковники прибегли к мерам, поразившим даже видевших виды мародеров. Они распорядились вывести из тюрем всех пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. Но это не спасло наемников, а лишь усугубило несчастье. Начав с пленных, солдаты, обезумевшие от голода, стали убивать друг друга. Полковник Будила пометил в своих записках, что в дни ужасного голода его «пехота сама себя съела и ела других, ловя людей». Признание это тем более важно, что оно исходило от одного из командиров осажденного гарнизона.

Пополненный гайдуками польский гарнизон насчитывал около трех тысяч человек. Спустя два месяца в нем осталось не более полутора тысяч человек, но и те утратили боеспособность. Наемники дошли до последней степени деморализации и разложения. То, что прежде было войском, стало скопищем грабителей, убивавших не врагов, но ближних.

Союзники захватчиков – московские бояре дрожали за свою жизнь. Мародеры не оставили в покое даже главу семибоярщины. Двое солдат пробрались в дом Мстиславского и в поисках пищи перевернули там все вверх дном. Боярин принялся усовещать их, но получил такой удар по голове, что едва не отдал Богу душу. Струсь велел повесить мародеров, которые зашли слишком далеко. Но их казнь уже не поправила дело.

Избивая боярина, грабители, сами того не подозревая, оказали ему неоценимую услугу. Пособник иноземных завоевателей использовал увечья, чтобы предстать перед соотечественниками в качестве жертвы. Прошло совсем немного времени, и боярин объявил Пожарскому, что в Кремле он находился неволею и «литовские люди били его чеканами и голова у него во многих местах избита». Боярин лгал даже в мелочах. Его ранили не чеканами, а обломком кирпича. Памятный удар вразумил удельного князя и поставил последнюю точку в бесславной истории семибоярщины.

Архиепископ Арсений Елассонский угодничал перед Гонсевским не меньше Мстиславского. Надежды на щедрую награду окончательно покинули его после того, как солдаты отобрали у него большую часть имущества. Изнемогая от голода и страшась, как бы его не съели завоеватели, епископ затеял дело, которое должно было спасти его от неминуемого возмездия. Однажды поутру он объявил сожителю по келье старцу Кириллу, что в ночных видениях его посетил некий чудный муж и долго беседовал с ним. Посланец небес открыл подвижнику, что сам Бог внял его (Арсения) молитвам и теперь москвичи будут избавлены от тирании противоборных латинян.

Если Арсений за кого-нибудь и молился в осаде, так именно за латинян. Но Кирилл выслушал исповедь епископа без усмешки на лице. Обсудив приметы чудного мужа, друзья сообща пришли к выводу, что их келью посетила не иначе как тень самого Сергия Радонежского. О лучшем нечего было и мечтать. Преподобный Сергий был основателем того самого Троице-Сергиева монастыря, который играл видную роль в земском движении.

Подготовляя почву к примирению с ополчением, Арсений одновременно старался ничем не раздражать захватчиков. Некоторые из членов семибоярщины вели себя менее осторожно и за это пострадали. Полковник Струсь приказал взять под стражу боярина князя Ивана Голицына. Недовольные смолкли, но ненадолго. Как только нужда постучала в боярские хоромы, они тотчас высказались за сдачу Кремля. Лишь Иван Безобразов да Федор Андронов, страшась возмездия, продолжали советовать полякам держаться даже ценою гибели гарнизона.

Струсь и его окружение не склонны были следовать боярским советам. Но как только имевшиеся в их руках запасы продовольствия подошли к концу, они запели другую песню. Поляки предложили воеводам начать переговоры и прислали в ополчение полковника Будилу в качестве заложника. 22 октября 1612 года Пожарский отпустил в Кремль своего заложника воеводу Василия Бутурлина. Переговоры никак не ладились. Русские требовали безоговорочной капитуляции. «Рыцарство» еще не окончательно рассталось с прежним гонором и требовало различных уступок.

Когда претензии наемников стали известны казакам и ратным людям, те были возмущены. По словам польского очевидца, Москва негодовала на то, что ротмистры и рыцари тянут время на переговорах, поджидая со дня на день подхода королевских войск. Кто знает, сколько времени продолжались бы эти бесплодные переговоры, если бы в дело не вмешался народ. Казаки первыми потеряли терпение. Они ударили в колокола и, поднявши хоругви, пошли «силою великой» к стенам Китай-города. Действия казаков застали врасплох и «литву», и русских воевод. Когда воеводы съехались для переговоров с неприятелем, записал летописец, «и в ту пору некий человек кликнул казаков, стоявших на Кулишках у храма всех Святых на Ивановском лужку». В своих записках полковник Будила подтвердил, что русские пошли на приступ с батарей Трубецкого.

Казаки много раз штурмовали Китай-город. Они пролили море крови на приступах. На этот раз удача сопутствовала им. Приставив лестницы, ратные люди во многих местах преодолели крепостную стену. Наемники дрогнули перед их яростью. Одни были убиты на месте. Те, кому достало сил, успели скрыться в Кремле.

Поражение окончательно подорвало моральный дух гарнизона. Полковники поторопились завершить переговоры о сдаче. На этот раз делегацию гарнизона возглавил полковник Струсь, а боярское правительство представлял Мстиславский. Они выходили из Кремля в «застенок» для встречи с Пожарским и Трубецким. Забыв о прежней гордости, Мстиславский повинился, бил челом всей земле.

В тупике у закопченной кремлевской стены Пожарский достиг соглашения с боярским правительством, которое определило будущее царского трона. Компромисс казался неизбежным. Земские руководители не могли без примирения со знатью достигнуть давней цели – избрать государя из великих бояр, природных русских людей. Мир с думой не был результатом свободного выбора. Внешнеполитический кризис властно навязал его освободительному движению. Из Речи Посполитой поступали сведения о больших военных приготовлениях. Королевич Владислав поднялся в поход, чтобы занять московский трон. Россия не могла окончательно избавиться от иноземного царя, пока Боярская дума поддерживала его как законного главу государства.

После трехдневных переговоров земские вожди и боярское правительство заключили договор и скрепили его присягой. Бояре получили гарантию того, что им будут сохранены их родовые наследственные земли. Сделав уступку знати, вожди ополчения добились огромного политического выигрыша. Боярская дума, имевшая значение высшего органа монархии, согласилась аннулировать присягу Владиславу и порвать всякие отношения с Сигизмундом III. Земские воеводы молчаливо поддержали ложь, будто «литва» держала бояр в неволе во все время осады Москвы.

По условиям договора, бояре, дворяне, дьяки, купцы и прочие люди, сидевшие в Кремле с «литвой», обязались немедленно отдать все деньги и ценности, взятые из государевой казны или из земщины. Пожалования Владислава и Сигизмунда объявили недействительными.

Русские договорились с русскими. Что же касается соглашения с иноземным гарнизоном, оно состояло из одногоединственного пункта. «Мы, – писал Будила, – принуждены были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе, кроме того, чтобы нас оставили живыми». То была безоговорочная капитуляция.

26 октября 1612 года наемники выслали из Кремля бояр и прочее русское население. Со скрипом распахнулись тяжелые железные ворота, и на каменном Троицком мосту появилась кучка отщепенцев. Впереди шел Мстиславский с повязкой на голове, поддерживаемый под руки холопами. Подле Мстиславского теснились Иван Воротынский, Иван Романов и его племянник Михаил. Следом за знатью из Кремля стали выползать люди, подобные живым скелетам. Голод отнял у них силы и человеческое обличье.

С высокого каменного моста бояре отчетливо видели конных земских воевод и маячившие за их спиной дворянские сотни. Пожарский обещал боярам безопасность. На его слово можно было положиться. Но далеко не все зависело от его воли.

Поодаль от моста вдоль берега Неглинной, куда ни бросишь взор, теснились казаки и московский черный люд. Казачьи сотни явились встречать Мстиславского в полном вооружении, с развернутыми знаменами. По мере того как бояре продвигались по мосту, угрожающие крики в толпе усиливались. Изменники сожгли Москву и теперь должны были понести заслуженное наказание. Народ требовал расправы с виновниками своих бед.

Толпа на мосту двигалась все медленнее, а затем и вовсе остановилась. Пожарский решил выждать. Постепенно накал страстей стал спадать. Казаки довольно долго шумели, потрясая оружием. Потом крики постепенно затихли. Бояре были спасены.

На другой день утром земские воеводы приняли капитуляцию от вражеского гарнизона. Солдаты из полка Струся вышли в Китай-город в расположение отрядов Трубецкого и там были разоружены казаками. Будила и его солдаты, некогда приведенные в Россию Яном Сапегой, вышли из Кремля в Белый город и сдались Пожарскому. Командующий гарнизоном полковник Струсь, опасавшийся за свою жизнь, до последней минуты оставался на старом подворье Годунова под охраной слуг. Там он и сдался воеводам. Полковые знамена были повержены наземь посреди площади. Там же были свалены кучей мушкеты, сабли, пики сдавшихся вояк.

Страшная картина предстала перед глазами москвичей, проникших за кремлевские ворота. Повсюду царила мерзость запустения. Церкви были ограблены и загажены, большинство деревянных построек разобрано на дрова и сожжено. На улицах москвичи натыкались на трупы тех, кто умер последней ночью. В избах, служивших казармами, они нашли чаны и кадки с засоленным человеческим мясом. Не медля ни минуты, посадские люди принялись всем миром расчищать кремлевский холм от всего, что напоминало о захватчиках.

Люди не сразу осознали значение случившегося. Когда же они убедились, что в сердце Москвы нет более ни одного вражеского солдата, их ликованию не было предела. Из ближних слобод и отдаленных предместий тянулись к распахнутым воротам Кремля одиночные жители и целые толпы. Вновь, как и прежде, били колокола на всех кремлевских звонницах. Со слезами на глазах люди обнимали друг друга, кричали, смеялись и пели. Полтора года Москва оставалась полем сражения. За это время жители привыкли поминутно ждать удара ядра и прятаться от обстрелов. Теперь сражение было выиграно. Лихая година осталась позади.

В честь победы Минин и Пожарский устроили парад. Земская рать построилась на Арбате, а оттуда торжественным маршем проследовала в Китай-город. Отряды Трубецкого, собравшиеся за Покровскими воротами, вступили в крепость с другой стороны. Войска сошлись на площади подле Лобного места, откуда двинулись через Спасские ворота в Кремль.

Пробил великий час. Древняя столица Русского государства была полностью очищена от иноземных завоевателей.

Глава 28 ЗЕМСКИЙ СОБОР

Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский могли гордиться достигнутым успехом. Но до полного освобождения страны было еще далеко. На западных границах вновь заполыхали зарницы войны.

Завоевательная война была чужда польскому народу. Сейм все более сдержанно относился к продолжению войны и в особенности к дальнейшим чрезвычайным налогам. Расходы на содержание наемных войск опустошили королевскую казну и привели к образованию огромного долга. Поражение армии Ходкевича вызвало тревогу и растерянность среди тех, кто еще недавно поддерживал завоевательные планы Сигизмунда. Многие сенаторы советовали королю обратить внимание на турецкую угрозу и поспешить с заключением мира на востоке. Сигизмунд оказался слишком упрямым, чтобы прислушаться к трезвым голосам. Однако ему пришлось отказаться от попытки занять московский трон и включить Россию в состав коронных владений по праву завоевателя. Чтобы преодолеть сопротивление русских, король заявил, что намерен передать царскую корону сыну Владиславу. 18 августа 1612 года Сигизмунд выступил в московский поход. Как и накануне смоленской экспедиции, он побоялся созвать сейм, опасаясь его противодействия. Общественное мнение не благоприятствовало авантюре.

На границе короля ждала армия в четыре тысячи человек. В Вязьме к нему присоединились гетман Ходкевич со своим войском и более тысячи человек конницы из состава смоленского гарнизона. Сигизмунд предполагал двигаться к Москве кратчайшим путем. Но местность, прилегавшая к старой смоленской дороге, давно была разграблена и опустошена. Королевская армия не могла тут прокормиться. По предложению Ходкевича полки от Вязьмы повернули к Погорелому городищу, вышли на ржевскую дорогу и стали продвигаться к Волоколамску.

В конце октября Сигизмунд еще ничего не знал о катастрофе, постигшей его гарнизон в Кремле. Однако и земское правительство не подозревало о появлении неприятельских сил на ближних подступах к столице. Весть об этом повергла русских в замешательство.

Положение Москвы было достаточно трудным. По обыкновению дворяне «в осенину» стали покидать полки и разъезжаться по поместьям. Тотчас после освобождения Кремля Пожарский и Трубецкой обратились к городам с отчаянным призывом о присылке провианта. Служилые люди, писали они, заступили Москву, не щадя голов своих, а ныне они на земской службе и помирают голодом. Чтобы разрешить продовольственные трудности, воеводы не препятствовали разъезду дворян. За считаные недели из четырех тысяч дворян в Москве осталось не более половины. Роспуск части войск не разрешил трудности. Столица не имела никаких запасов продовольствия на случай осады.

Едва переступив границу, Сигизмунд обратился с воззванием к московскому населению. Он вновь утверждал, что его войска несут России умиротворение и благоденствие. После трех лет кровавой войны его слова звучали как издевательство. На подходе к Москве король послал Мстиславскому извещение о том, что он отпустит Владислава на царство, как только бояре пришлют к нему послов для договора. Королевские воззвания вызвали гнев и возмущение в Москве. Сигизмунд давно растоптал московский договор. Он не выполнил обязательств Жолкевского насчет вывода войск и прекращения завоевательной войны. Его войска захватили Смоленск и северские города. Московские великие послы томились в королевских тюрьмах. Теперь Сигизмунд предлагал прислать новых послов.

19 ноября передовые отряды неприятеля прибыли в Рузу. В их рядах находился окольничий Мезецкий, бывший член боярского правительства. Ему отводилась роль посредника в переговорах с москвичами. Сигизмунд предусмотрительно захватил с собой низложенного патриарха грека Игнатия. Ему предстояло короновать Владислава в Успенском соборе в Кремле.

В Москве патриоты не допустили возобновления изменнических переговоров с захватчиками. Гонцы «царя» Владислава, явившиеся в столицу, были взяты под арест. На защиту Москвы поднялся народ от мала до велика. В городе упорно толковали о том, что члены семибоярщины втайне готовы вновь сдать столицу королю. В руки поляков попал дворянин Философов из рати Пожарского. На допросе он сказал: «На Москве у бояр, которые королю служили, и у лучших людей хотение есть, чтобы просити на королевство великого господаря королевича Владислава Жигимонтовича, а именно де о том говорити не смеют, боясь казаков».

В новой завоевательной войне короля на каждом шагу преследовали постыдные неудачи. Его солдаты были отбиты от стен крохотной крепости Погорелое городище. Местный воевода то ли всерьез, то ли в насмешку посоветовал королю идти прямо к Москве. «Пойди под Москву, – сказал он, – будет Москва за тобою и мы готовы быть твои». Пока же воевода велел угостить незваных гостей огнем из всех орудий.

Бой в Ваганькове завершился отступлением королевских авангардов. Ходкевич имел уже однажды случай испытать силу ударов Пожарского. Поэтому он не искал генерального сражения. Вместо того чтобы как можно быстрее идти к русской столице, гетман пригласил Сигизмунда в свой старый лагерь в селе Федоровском, где он провел предыдущую зиму. Будучи в Федоровском, поляки получили доступ в Заволжье и другие районы страны, снабжавшие ополчение всем необходимым.

Позиция в Федоровском имела одно уязвимое место. На путях из Федоровского в Москву стояла крепость Волоколамск. Король отдал приказ взять городок любой ценой. Однако, невзирая на все усилия, наемники и тут не достигли ни малейшего успеха. Оборону Волоколамска возглавили казачьи атаманы Нелюб Марков и Иван Епанчин. Трижды королевские солдаты бросались на приступ – и трижды откатывались, теряя убитых. Под конец казаки сделали смелую вылазку и отбили у неприятеля несколько пушек.

Со всех сторон захватчиков окружала стена ненависти. Окрестное русское население прятало хлеб и скрывалось в лесах. Все попытки наладить снабжение армии за счет реквизированного продовольствия потерпели провал.

Наступили сильные морозы со снегопадами, и фуражиры боялись высунуть нос из лагеря. Их страшил холод, еще больше – партизаны. Народная война грозила захватчикам со всех сторон.

Непрерывные неудачи подорвали боевой дух армии, и 27 ноября Сигизмунд отдал приказ об общем отступлении. Переход до Смоленска оказался на редкость тяжелым. Морозы несколько раз сменялись оттепелями, снегопады – проливными дождями. Многочисленные речки и болота стали труднопроходимыми для обозов. Наемная армия бесславно бежала из России, теряя по пути людей, оставляя на дороге повозки и снаряжение.

Весть об отступлении вражеских полчищ вызвала ликование в Москве. Двухлетняя война на улицах столицы, неслыханные беды и мытарства – все это уходило в прошлое как кошмарный сон.

Множество неотложных дел свалилось на плечи земского правительства. Надо было думать о снабжении продовольствием армии и столичного населения. В Москве оставалось около двух тысяч земских дворян, тысяча стрельцов, четыре с половиной тысячи казаков и несколько тысяч вооруженных москвичей из состава повстанческих отрядов. Зима грозила голодом неимущим повстанцам и казакам. Минин принимал отчаянные усилия, чтобы удержать их в столице. Если казаки от голода с земской службы разойдутся, писал Пожарский в города, земскому великому делу учинится великая поруха: некому будет оборонять Москву.

Совет земли начал с упорядочения казачьей службы. Он постановил составить списки «старых» казаков, с тем чтобы отделить казацкое войско от «беспорядочных отрядов». Казаки, попавшие в реестр, получили право на сбор кормов в назначенных им городах и уездах. Совет земли сохранил порядок, сложившийся в первом ополчении при Заруцком. Он поручил атаманам самолично руководить сбором кормов. Известный сподвижник Заруцкого Степан Ташлыков и его отряд в 1140 сабель получили на прокормление Балахну. Другие атаманы собирали продовольствие в Вологде и других северных уездах. Пожарский предложил вологодским дьякам выдать казачьим атаманам «роспись сошному письму», чтобы те сами могли разверстать между крестьянами сборы.

Старым казакам Кузьма Минин тотчас же выдал жалованье – на человека по восемь рублей деньгами и вещами. В земской казне наличности было мало, и потому молодые казаки, не попавшие в реестр, остались без жалованья. Но они не считали себя обделенными. Минин и Пожарский выполнили обещание, данное восставшему народу еще Ляпуновым. Вчерашние крепостные и кабальные люди, служившие в рядах земского ополчения, получили волю. Совет земли признал их заслуги перед освободительным движением и разрешил строить себе дома и жить либо в Москве, либо в других городах. Помимо того, их на два года освободили от уплаты долгов и царских податей.

Взаимоотношения между новой земской властью и бывшей семибоярщиной оставались достаточно сложными и неопределенными. Минин и Пожарский выполнили обещание. Никто из великородных бояр не был подвергнут преследованиям. Однако по требованию народа власти арестовали предателя Федьку Андронова, думного дворянина Ивана Безобразова и нескольких дьяков.

Кузьма Минин взял на учет все имущество, найденное в Кремле, и принялся за розыск исчезнувшей царской казны. Лишь теперь он стал догадываться, почему полковники оставались в Кремле в течение суток после сдачи бояр и почему они задержали при себе Андронова и нескольких других доверенных лиц. Избавившись от лишних свидетелей, Струсь и его приспешники отыскали укромное место и оборудовали тайник, куда и спрятали остатки царской сокровищницы и прочее награбленное добро. Пожарский и Минин велели пытать дьяков, чтобы выяснить местонахождение сокровищ. Трое изменников умерли во время дознания. Федор Андронов имел влиятельных покровителей, и ему удалось бежать из-под стражи. Патриоты подняли на ноги всю Москву, чтобы отыскать королевского приспешника. Андронову не удалось скрыться от возмездия. Вторично попав на пытку, он указал тайники в Кремле, оборудованные им по приказу его хозяев. Из тайников извлекли старые царские короны, которыми во время раздела казны завладели отряды Струся и Будилы. Почти все найденные деньги Минин тотчас раздал в счет жалованья земским дворянам и казакам.

Вожди земского ополчения не мыслили себе государства Русского без прирожденных бояр. Они не стали распускать думу, а лишь очистили ее от лиц, пущенных туда «литвой». Первостатейная знать с одобрением встретила эти меры земского правительства. Из Боярской думы были изгнаны к общему удовольствию окольничие князья Звенигородские, князь Федор Мещерский, Тимофей Грязной, братья Ржевские, постельничий Безобразов. Боярина Ромодановского понизили из бояр в окольничие. Чинов лишились бояре Иван Салтыков и Никита Вельяминов.

С освобождением Москвы от интервентов земские люди получили возможность приступить к избранию главы государства. В ноябре 1612 года дворянин Философов сообщил полякам, что казаки в Москве стоят за избрание на трон кого-нибудь из русских людей, «а примеривают Филаретова сына и воровского калужского», тогда как старшие бояре стоят за избрание чужеземца. Казаки вспомнили о «царевиче Иване Дмитриевиче» в минуту крайней опасности. Сигизмунд III стоял у ворот Москвы, и сдавшиеся члены семибоярщины могли в любой момент вновь переметнуться на его сторону. За спиной коломенского царевича маячило войско Заруцкого. Атаманы надеялись, что в критическую минуту давние соратники придут им на помощь. Но расчеты на возвращение Заруцкого не оправдались. В час испытаний атаман не побоялся развязать братоубийственную войну. Вместе с Мариной Мнишек и ее малолетним сыном он явился к стенам Рязани и попытался захватить город. Рязанский воевода Михаил Бутурлин выступил навстречу и обратил его в бегство.

Попытка Заруцкого добыть для «воренка» Рязань не удалась. Города давно выразили свое отрицательное отношение к кандидатуре «Ивана Дмитриевича». Агитация в его пользу стала стихать в Москве сама собой.

Без Боярской думы выборы царя не могли иметь законной силы. С думой избрание грозило затянуться на многие годы. На корону претендовали многие знатные фамилии, и никто не желал уступить дорогу другому.

Первый боярин думы удельный князь Мстиславский слишком скомпрометировал себя прислужничеством интервентам. На возвращение Василия Голицына из польского плена не было никакой надежды. Таким образом, эти давние претенденты на трон не участвовали в избирательной борьбе.

Участники освободительного движения из числа дворян не прочь были бы видеть на троне кого-нибудь из хорошо известных им земских воевод. Среди кандидатов фигурировали князь Дмитрий Трубецкой и князь Дмитрий Черкасский. Старшие бояре морщили носы, когда называли имена этих кандидатов.

Вожди земского ополчения настаивали на осуществлении приговора, принятого Советом земли в Ярославле. Избрание главы государства, считали они, должно быть делом всей земли. С начала ноября Минин, Пожарский и Трубецкой разослали десятки грамот по городам с извещением о созыве избирательного Земского собора в Москве. Местной администрации и населению предлагалось выбирать по десять человек «лучших и разумных и постоятельных людей» и снабдить их «полным и крепким достаточным приказом», чтобы говорить им о царском избрании «вольно и бесстрашно». Раздор с семибоярщиной побуждал Совет земли искать поддержку в самых разных слоях населения. Не только дворяне и духовенство, но и посадские люди, крестьяне дворцовых и черносошных волостей должны были прислать своих представителей в столицу.

Земские власти понимали, что в условиях продолжавшейся интервенции важно провести выборы возможно скорее.

Первое заседание собора они назначили на 6 декабря 1612 года. Но к тому времени в Москву прибыли лишь немногие выборные. Им мешали не только плохие дороги и дальность расстояния. Распоряжения Минина и Пожарского наталкивались на глухое сопротивление местных властей. В городах воеводы не могли взять в толк, зачем понадобилось приглашать для царского избрания «чернь» – тяглых людей.

На «великом соборном совете» в декабре 1612 года чины решили вызвать в столицу всех бояр и дворян московских, которые «живут в городах». Одновременно они постановили значительно расширить представительство от сословий. Прежде в столицу требовали по десять человек, теперь по тридцать. Двинянам велели прислать двадцать человек от горожан и черносошных крестьян, пять человек от стрельцов и пять от духовенства. Провинция, как всегда, раскачивалась с трудом. Она явно испытывала терпение столичных властей. Минин и Пожарский в конце концов прибегли к плохо скрытым угрозам, чтобы заставить провинциалов принять участие в царских выборах. «А если вы для земского обирания выборных людей к Москве к Крещенью не вышлете, – писали они, – и тогда нам всем будет мниться, что вам государь на Московском государстве не надобен; а где что грехом сделается худо, и то Бог взыщет с вас».

Чтобы люди из дальних городов могли поспеть в столицу, открытие собора отложили на месяц. Когда наступили крещенские морозы, последняя отсрочка истекла и Земский собор приступил к обсуждению кандидатов.

Прошло несколько дней, и избирательные страсти накалились до предела. Выборщики разбились на множество групп, и всяк ратовал за своего избранника. «Много было волнения всяким людям, – писали очевидцы, – каждый хотел по своей мысли делать, каждый про своего говорил». Не полагаясь на красноречие, кандидаты побогаче стали трясти мошной. Многие из вельмож, желавших царствовать, отметил летописец, подкупали людей, «дающе и обещающе многие дары». Даже про Пожарского говорили, будто он истратил двадцать тысяч рублей, «докупаясь государства». То была пустая клевета, сочиненная его недругами много лет спустя. В дни собора никто не видел в князе Дмитрии искателя короны. Да и кошель его был пуст. Но многие вельможи вынули из тайников припрятанные деньги, полагая, что выигрыш перекроет любые расходы.

Вожди ополчения опасались, как бы внешние силы вновь не попытались вмешаться в избирательную борьбу. Мир на шведской границе был непрочным, и земским людям приходилось вновь прибегнуть к дипломатическим уловкам. В январе 1613 года земское правительство отпустило из Москвы в Новгород некоего шведского агента. В свое время он был заслан в столицу Делагарди, но там попал в руки к казакам и содержался в таборах как пленник. По прибытии в Новгород агент сообщил шведским властям, что московские бояре склонны призвать на трон принца Карла Филиппа. Можно подозревать, что земские воеводы, отпуская шведа, позаботились о том, чтобы снабдить его неверной информацией об избирательной борьбе в России. Опасность шведского вмешательства сохранялась, и князь Дмитрий Пожарский лишь продолжил игру, затеянную в Ярославле.

Одновременно со шведским агентом из Москвы в Новгород приехали два русских купца, сообщившие более точные сведения о русских делах. По их словам, казаки пожелали на царство Михаила Романова, но бояре отвергли его кандидатуру на соборе, только что созванном в Москве; да и сам Романов не согласился принять сделанное ему предложение; после всего этого бояре решили, что будут искать себе государя за рубежом.

Как видно, Мстиславский с товарищами не прочь был повторить трюк, к которому они прибегли после низложения Василия Шуйского. Тогда они навязали Земскому собору решение не выбирать на трон никого из российских подданных и тем самым подорвали усилия Романовых и Голицыных, домогавшихся короны. Природные бояре не желали смириться со своим поражением и пытались использовать избирательную борьбу, чтобы вернуть себе власть. Но едва они обнаружили свои намерения, как в Москве поднялась буря возмущения. Еще в ноябре 1612 года Минин, Пожарский и Трубецкой обратились ко всяких чинов людям в города с запросом, пускать ли в думу и на собор князя Федора Мстиславского с товарищами. Прошло немногим более месяца, и ситуация прояснилась. Опираясь на волю соборных представителей, Минин, Пожарский и Трубецкой приняли беспрецедентное решение. В разгар избирательной кампании они обязали Мстиславского с товарищами немедленно покинуть столицу. Все земство поддержало акцию против бывших членов семибоярщины. «О том вся земля волновалася на них, – записал московский летописец, – чтобы им в думе не быть с Трубецким да с Пожарским».

Не желая окончательно рвать с думой, руководители собора повсюду объявили, что бояре разъехались на богомолье. Но очевидцы утверждали, что бояре принуждены были на некоторое время скрыться с глаз по той причине, что простой народ относился к ним враждебно из-за их сотрудничества с интервентами.

В отсутствие бояр Земский собор вынес постановление не принимать на трон ни польского, ни шведского королевичей, ни служилых татарских царевичей, ни других «иноземцев». То был первый шаг к принятию согласованного решения.

После освобождения Москвы князь Дмитрий Пожарский остался на Арбате. Он лишь перебрался из тесной избы в Воздвиженский монастырь. Зато Трубецкой торжественно переехал на подворье Бориса Годунова в Кремль. Он явно претендовал на пост правителя государства. Едва Мстиславский с товарищами покинул столицу, Трубецкой тотчас продемонстрировал земщине, кто является подлинной властью в столице. Совет земли и духовенство объявили о передаче ему в наследственное владение Важской земли.

Смута невероятно запутала поземельные отношения. Члены семибоярщины беззастенчиво использовали власть для личного обогащения. Если бы боярам удалось посадить на трон своего ставленника или вернуть страну к боярскому правлению, они получили бы возможность сохранить свои приобретения, частично или полностью.

На заре освободительного движения Земский собор постановил конфисковать земли у предателей бояр и одновременно не допустить чрезмерного обогащения бояр и воевод, возглавивших освободительное движение. Земские бояре не имели права владеть землями сверх оклада, установленного для всех бояр законными царями Иваном IV и Федором. Тушинские приобретения, превышавшие оклад, подлежали отчуждению в пользу неимущих патриотов дворян. Этот закон, записанный в конституции 30 июня 1611 года, не был выполнен. Бывшая тушинская знать с Трубецким во главе не пожелала расстаться со своими богатствами. Подмосковное земское правительство, чтобы удержать знатных дворян в ополчении, раздавало им села и волости сверх оклада.

За верную службу царь Василий пожаловал Василию Бутурлину 500 четвертей вотчины в рязанских дворцовых волостях. Зато от Заруцкого и Трубецкого Бутурлин получил 1200 четвертей в Муромском уезде. Воевода князь Алексей Львов за войну с тушинцами получил 185 четвертей. После заключения московского договора 1610 года Сигизмунд III возвел его в чин думного дворянина и пожаловал ему крупную волость. Порвав с интервентами, Львов вскоре же примкнул к ополчению. Он утратил королевскую дачу, зато получил от земских бояр более тысячи четвертей из дворцовых земель.

Пожарский не пользовался милостями короля и тушинского вора. За участие в московском восстании семибоярщина отняла у него лучшее из его сел – Нижний Ландех и передала это поместье одному из приспешников Гонсевского. В дни ярославского стояния князь Дмитрий отклонил предложение Трубецкого о награждении его волостью. К тому времени второе земское правительство уже вернуло Пожарскому Ландех, но на этот раз уже не в качестве поместья, а как вотчину. За верную службу Совет земли передал ему также богатое торгово-промысловое село Холуй. Прерогативы двух земских правительств еще не были разграничены, и земские дьяки сочли необходимым подтвердить пожалование совета ссылкой на авторитет царя Василия Шуйского. Часть поместий, которыми Пожарский владел при Шуйском, превратилась в вотчину. «Вотчин за ним старых, – записали дьяки в 1613 году, – и с тем, что ему дано при царе Василье 1445 четьи». Новым приобретением князя Дмитрия стало село Холуй с соляными промыслами и с 60 четвертями пашни. По случаю победы над врагом Пожарский принял от земского правительства новую дачу, «что ему дали бояре и всею землею как Москву взяли, в Суздале вотчины из дворцовых сел 1600 четьи да поместья 900 чети».

Наиболее крупными земельными приобретениями могли похвастать лица, прошедшие службу в Тушине. Неродословный дворянин князь Федор Борятинский, тушинский боярин, владел по даче подмосковных бояр 1389 четвертями из поместных земель. Другой тушинский боярин князь Дмитрий Черкасский, имевший до Смуты 400 четвертей, прибрал к рукам 3334 четверти в Суздале и Мещере.

Михаил Бутурлин начинал служить с окладом в 700 четвертей. В годы Смуты этот любимец самозванца неслыханно разбогател и приумножил богатства в первом ополчении. В Костроме и на Рязани бояре закрепили за ним волость и несколько дворцовых сел с пашней на 4328 четвертей. Бутурлин стал владеть также укрепленным рязанским городком Сапожком. В его руки перешло не менее 12 тысяч четвертей вотчинной и поместной земли.

Более всех преуспел в стяжаниях князь Дмитрий Трубецкой. Как глава тушинской Боярской думы, он получил от «вора» вместе с боярским чином обширнейшие земли. К моменту освобождения Москвы он числился владельцем 12 596 четвертей земли новых дач в Рязани, на Мещере и в других местах. Но ему и этого было недостаточно. Долгое время подлинным яблоком раздора в думе было Важское «наследное» княжество. Богатая Вага избежала разорения. Она притягивала алчные взоры бояр как магнит. Изменник Михаил Салтыков выхлопотал лакомый кусок у короля Сигизмунда. Земское правительство объявило о передаче земли «боярину» Заруцкому. Салтыков укрылся за рубежом, Заруцкий порвал с освободительным движением. Вага осталась без владельца, и Трубецкой потребовал ее себе. Мстиславский с товарищами всполошились. Важская земля далеко превосходила их родовые земли. Дума попыталась ограничить аппетиты Трубецкого. Тогда глава земского правительства энергично поддержал предложение удалить думских руководителей из Москвы.

Дарственная грамота на Вагу была составлена как соборный приговор. Трубецкой получил землю от духовенства, служилых «царей», бояр, стольников, дворян и детей боярских, гостей, торговых и «всяких чинов людей Московского государства». Парадный экземпляр грамоты был украшен золотыми прописями. Но подписали документ лишь немногие дворяне и духовные чины. Сказался раскол, царивший в верхах освободительного движения. Земские бояре, получившие чины не в Тушине, а в Москве, умыли руки. В грамоте отсутствовали автографы бояр князя Андрея Петровича Куракина, Василия Морозова и Владимира Долгорукова, окольничих Семена Головина и Артемия Измайлова, земских дворян и воевод князя Федора Волконского, Ивана и Василия Шереметевых, Исака Погожего, князя Ивана Одоевского и многих других лиц.

Грамоту Трубецкого подтвердили своими подписями князь Дмитрий Пожарский, Василий Бутурлин, сподвижники Ляпунова князь Иван Андреевич Голицын, князь Юрий Сулшев, Иван Биркин; бывшие тушинские бояре Михаил Бутурлин, князь Дмитрий Черкасский, князь Федор Борятинский. Из рядовых дворян только один удостоился чести подписать грамоту – захудалый Игнатий Михнев. Он был любимым спальником у Лжедмитрия II. Питая презрение к торговым мужикам, великородный Трубецкой не пожелал участия в рукоприкладстве ни Кузьмы Минина, ни гостей, ни казачьих атаманов.

Трубецкой располагал достаточной властью в столице, и духовенство не думало ему перечить. Дарственную грамоту скрепили престарелый митрополит Кирилл, троицкий архимандрит Дионисий, рязанский архиепископ Феодорит, хитрый Арсений и десяток чиновных монахов.

Духовенство и земские воеводы вручили грамоту Трубецкому подле московских святынь в Успенском соборе. Торжественная церемония в Кремле готовила почву к избранию главы ополчения на трон. Грамота недаром начиналась со слов о том, что прежде Вагой владел царь Борис. Карьера Бориса не давала покоя Трубецкому. Он также метил в цари. Трубецкой имел видимые преимущества перед худородным Годуновым. Он происходил из рода великих князей литовских. В его жилах текла королевская кровь.

Трубецкой стал крупнейшим в государстве землевладельцем. Он не жалел сил и средств, чтобы обеспечить себе поддержку избирательного собора. Но боярин не обладал ни государственной мудростью, ни характером Бориса, и он проиграл.

Некогда Ляпунов обещал конфисковать все земли у изменных бояр и наделять землей в первую очередь разоренных мелких дворян. Трубецкой отказался от выработанного им курса. Совет земли аннулировал все пожалования, сделанные от имени царя Владислава, но не тронул основных владений членов семибоярщины и их пособников. «А боярам, – сокрушенно говорили очевидцы, – всем отдали их вотчины и поместья старые». Оскудевшие земские дворяне и казаки не простили своему воеводе ни попустительства в отношении предателей, ни страсти к обогащению. Они не желали видеть его на троне.

Земский собор заседал в Москве третью неделю. Близился конец января. А земские чины, по словам очевидца, не пришли ни к какому соглашению. Круг кандидатов сузился, но ни одна партия не могла склонить на свою сторону большинство. Кандидатура Дмитрия Трубецкого вызвала на соборе резкие возражения. Многие люди открыто заявляли, что он попросту не способен править государством. В ходе обсуждений собор отклонил также и кандидатуру Михаила Романова. Шестнадцатилетний юнец не внушал никому особых симпатий. Очевидец государева избрания Федор Боборыкин писал, что земские чины и бояре не чувствуют уважения к Михаилу. Боярин Иван Никитич Романов всегда действовал заодно с Мстиславским и энергичнее других настаивал на приглашении наемников в Кремль. Шестнадцатилетний Михаил Романов находился при дяде в Кремле в течение всей осады. Он смертельно боялся народа и не помышлял о борьбе с захватчиками. Трубецкой, Пожарский и другие руководители собора решительно отвергли кандидатуру Романова. Но среди земских воевод были не только противники, но и приверженцы Михаила. В его пользу настойчиво агитировала романовская родня – воевода князь Иван Борисович Черкасский, Борис Салтыков, князь Иван Федорович Троекуров, дворяне Михалковы.

Голоса разделились. Ни один кандидат не мог получить большинства. Тогда кто-то из членов Земского собора предложил избрать царя тем же способом, что и патриарха: наметить трех кандидатов, бросить между ними жребий и посмотреть, кого Бог пожелает дать им в государи. Большинство отвергло такое предложение. Тут же раздались голоса, требовавшие не прерывать заседаний собора вплоть до вынесения общего решения – «завещание полагают, да не отступят от места сего преж даже не изберетца царь Московскому царству». Избирательная борьба вступила в критическую фазу.

2 февраля 1613 года романовская партия добилась первого скромного успеха. Земское правительство направило в Польшу гонца, поручив ему добиться освобождения из плена Филарета, Василия Голицына и их товарищей. Филарет не участвовал в организации земского освободительного движения. Но он имел мужество выступить против решения семибоярщины о сдаче Смоленска и тем снискал себе популярность. Казаки хорошо знали Филарета по тушинскому лагерю, где тот подвизался в роли патриарха. Популярность Филарета благоприятствовала успеху агитации романовской партии на соборе.

Три избирательные кампании Романовых закончились поражением. Но каждая новая неудача понемногу приближала их к заветной цели. Москва привыкла к их имени. Шестнадцатилетние усилия принесли плоды с запозданием, когда многим казалось, что звезда Романовых с пленением Филарета навсегда закатилась.

Прошло несколько дней после отъезда гонца в Польшу, и партия Романовых добилась новых успехов. Памятуя об избирательной кампании Годунова, приверженцы Михаила решили повторить его опыт. Они начали с наведения порядка в собственных рядах. Трубецкой и прочие земские власти бдительно следили за всем, что творилось в Кремле. Романовская партия не желала привлекать их внимания и созвала совещание на подворье Троице-Сергиева монастыря у Богоявленья на Торгу в Китай-городе. Троицкий келарь Авраамий Палицын описал сборище как очевидец. На Троицкое подворье, отметил он, явились «многие дворяне и дети боярские, и гости многих разных городов, и атаманы и казаки». Имена главных инициаторов февральского совещания в точности неизвестны. Но их, видимо, следует искать среди тех, кто сподобился наибольших милостей сразу после воцарения Михаила. Таковыми были князь Иван Черкасский, князь Афанасий Лобанов, Константин Михалков, Владимир Вешняков.

Романовское совещание носило куда менее авторитетный характер, нежели давний годуновский собор. В нем не участвовали ни бояре, ни видные земские воеводы, ни церковники. Высшие духовные иерархи не желали портить отношения с земским правительством, располагавшим реальной властью. Троицкий архимандрит Дионисий поддерживал тесную дружбу с Трубецким в течение всей московской осады. Но монастырь не желал рисковать своим будущим ради этой дружбы. Троицкие власти старались сохранить добрые отношения со всеми кандидатами, чтобы при любом исходе выборов оказаться в выигрыше. В итоге архимандрит Дионисий остался в стороне от щекотливого дела. Зато его помощник келарь Авраамий принял на монастырском дворе всех сторонников Михаила.

Представители дворян, казаков и городов, собравшиеся у Богоявленья, постановили добиваться избрания Михаила и разработали наказ, обосновывавший его права на трон. В отличие от писаной «хартии» в пользу Годунова наказ в пользу Михаила не блистал ни мыслями, ни литературными красотами. Его составителям недостало писательских навыков, фантазии и времени. Они ограничились ссылками на то, что Михаил происходил от царского благородного племени, «понеже он хвалам достойного великого государя Ивана Васильевича законныя супруги царицы Анастасии Романовны родного племянника Федора Никитича – сын».

Участники совещания решили немедленно уведомить бояр и духовенство о своем решении и наметили лиц из своей среды, которым предстояло выступить на заседании избирательного собора.

Поутру 7 февраля 1613 года собор возобновил свою работу в Кремле. Все очевидцы единодушно свидетельствовали, что почин выдвижения Романова взяли на себя выборные от казаков. Феодальные землевладельцы опасались санкций правительства и из осторожности избегали высказываться первыми. Казакам же терять было нечего. Они занимали низшую ступень в иерархии соборных чинов. Но за их спиной стояла большая часть столичного гарнизона, и их мнение власть имущие должны были выслушать волей-неволей. Москвичи четко помнили, что на соборе говорили «паче всех казаки, что быти Михаилу царем». Реальный факт превратился со временем в легенду о безвестном атамане со славного Дона, подавшем собору «выпись» о Михаиле. Сохранилось предание о выступлении на соборе от дворян некоего служилого человека из Галича. Он будто бы зачитал выпись «о сродстве цареве, како благочестивый царь Федор Иоаннович, отходя сего света, вручил скипетр и венец брату своему боярину Федору Никитичу». Давняя выдумка Романовых насчет последней воли царя Федора играла на руку Михаилу. Но в наказе соборных чинов эта выдумка, кажется, не фигурировала. Палицын и прочие участники совещания опасались повредить делу явным вымыслом, который земские власти могли тотчас же разоблачить. Участник соборного заседания Авраамий Палицын сообщил вполне достоверные сведения о выступлении на соборе выборного земского гостя Смирнова Судовщикова, представителя Калуги и северских городов. Келарь не удержался от соблазна и приукрасил свое повествование ссылкой на чудо. По его словам, в «писании» Судовщикова об избрании Михаила «не обретеся ни в едином слове разньствиа» по сравнению с писаниями, поданными от имени дворян и казаков, «сие же бысть по смотрению единого всесильнаго Бога». В дословном совпадении наказов конечно же не было ничего сверхъестественного. На совещании у Богоявленья сторонники Михаила не только выработали общий наказ, но и постарались размножить его во многих экземплярах. Представители разных чиновных групп зачитывали на соборе один и тот же текст.

Шумный демарш сторонников Романова поначалу не произвел впечатления на земских руководителей. Многие из них выразили сомнение, вновь указав на молодость Михаила и его отсутствие в столице. Правитель Трубецкой и бояре предлагали отложить решение вопроса до того времени, когда претендент вернется в Москву. Но соборным чинам и народу надоели бесконечные проволочки, и приверженцы Романова пытались сыграть на их нетерпении. Келарь Палицын и прочие участники совещания предложили Земскому собору вынести обсуждение за стены дворца и узнать, что думает народ о кандидатуре Михаила. Трубецкой растерялся и не смог помешать романовской партии. Рознь в земском руководстве довершила его поражение. Боярин Василий Петрович Морозов открыто присоединился к приверженцам Михаила. Кажется, он руководствовался не столько симпатиями к Романовым, сколько враждой к давнему сопернику Трубецкому. Примеру Морозова последовал рязанский архиепископ Феодорит.

В сопровождении келаря Авраамия и двух других духовных персон Морозов проследовал из дворца на Лобное место и обратился с речью к собравшемуся там воинству и всему народу. Свое выступление он закончил вопросом: достоин ли Михаил царства? Толпа отвечала громкими и нестройными криками. Шум толпы воспринят был очевидцами как общее одобрение.

На земское правительство народный опрос не произвел большого впечатления. Под давлением Трубецкого и прочих воевод собор постановил отложить решение о царском избрании на две недели, а тем временем вернуть в Москву главу думы Мстиславского с товарищами. Как сторонники, так и противники Романова одинаково льстили себя надеждой на то, что старшие бояре помогут им расстроить замыслы другой стороны. Руководители избирательного собора считали, что решение в пользу Михаила не является окончательным, и категорически отклонили предложение о немедленном вызове претендента в столицу. Неясность в отношении Романова была еще столь велика, что собор, отпуская выборных в их города, поручил им тайно проведать, поддержит ли провинция его возможное избрание.

В назначенный день, 21 февраля, избирательный собор возобновил работу. В столице собралось множество выборных представителей земли: дворян, духовных лиц, посадских людей и даже государственных крестьян. Большой кремлевский дворец был переполнен. В дворцовых палатах с трудом разместились земские чины. Выборным поплоше – провинциальным священникам, горожанам, крестьянам – места во дворце не нашлось. По официальной версии, собравшиеся в общем порыве как бы едиными устами провозгласили царем Михаила Романова. Совершенно иначе трактовали дело осведомленные иностранцы. Шведские лазутчики доносили из Москвы, что казакам, ратовавшим за Романова, пришлось осадить Трубецкого и Пожарского на их дворах, чтобы добиться избрания угодного им кандидата. Новгородские власти также утверждали, будто казаки повлияли на выборы своим воровством, без согласия бояр, дворян, лучших посадских людей. Польская информация как две капли воды походила на шведскую и новгородскую. Литовский канцлер Лев Сапега бросил в лицо пленному Филарету такую фразу: «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки донцы».

В смысле недостоверности зарубежные версии и московские официозные декларации стоили друг друга. Воссоздать подлинные обстоятельства выборов 1613 года помогают показания непосредственных участников собора – стольника Ивана Чепчугова и двух других дворян, попавших в 1614 году в плен к шведам. Пленников допрашивали каждого в отдельности, поочередно, и их рассказы совпали между собой во всех деталях. Недавние выборщики начали рассказ с того момента, когда собор решил вызвать в Москву всех знатнейших бояр и думцев, прежде уехавших оттуда. Когда бояре вернулись, чины тотчас принялись обсуждать, как им лучше бы приступить к делу: «Выбрать ли государя из своего народа или из иностранных государей». Расчеты Трубецкого оправдались. Мстиславский с товарищами, как и прежде, слышать не хотели о передаче короны незнатному в их глазах Мишке Романову. Речи насчет родства претендента с одной из многих жен Грозного вызвали у них лишь раздражение. Возвращение руководства думы вернуло собор к давно пройденному этапу. Бояре вновь заговорили о приглашении иноземного принца. Терпению народа пришел конец. Едва весть о боярских речах разнеслась по Москве, казаки и чернь с большим шумом ворвались в Кремль и напустились на бояр с бранью. «Вы не выбираете в государи из русских господ, – кричали в народе, – потому что хотите сами править и одни пользоваться доходами страны и, как случилось раньше, снова отдадите государство под власть чужеземца!» Особенно настойчивыми были казаки. «Мы выдержали осаду Москвы и освободили ее, – заявляли они, – а теперь должны терпеть нужду и совершенно погибать, мы хотим немедленно присягнуть царю, чтобы знать, кому мы служим и кто должен вознаграждать нас за службу».

Верхи собора объединились, чтобы как-то противостоять напору снизу. Трубецкой и Мстиславский говорили против Михаила в один голос. Боярина Ивана Романова задело предпочтение, оказанное его племяннику, и он усердно поддакивал Мстиславскому. Бояре поручили ему переговоры с народом. Иван Романов высказал толпе «некоторые затруднения», указал на молодость претендента и просил, ввиду его отсутствия, «отложить решение вопроса до его прибытия, чтобы можно было еще лучше подумать над этим».

Речи Ивана Романова не произвели никакого впечатления на народ. Толпа не желала расходиться, шумела и требовала, чтобы бояре и соборные чины в тот же час присягнули Михаилу Романову.

Пережив трагедию Смутного времени, народ все чаще вспоминал о старых законных царях. Все темное и жестокое, что было при Грозном, оказалось забытым. Вспоминались блеск и могущество царской власти, выдающиеся военные победы, казанское взятие. Многие наивно верили, что величие государства не возродит никто, кроме родни – пускай самой дальней – угасшей династии. Призрачная популярность угасшей династии вынесла наверх ничем не примечательного человека, спутав все расчеты и прогнозы земского руководства.

Выступление казаков и вооруженного народа подтолкнуло выборы, положив конец расколу собора и распрям, которым не видно было конца. Благодаря вмешательству низов сторонники Романова окончательно забрали инициативу в свои руки и добились того, что члены Земского собора проголосовали за избрание на трон Михаила. Приказные наспех составили крестоцеловальную запись. Члены думы и собора тут же утвердили ее и приняли обязательство верно служить Михаилу, его царице, которой не было и в помине, и возможным детям. Они поклялись, что никогда не передадут трон ни литовским, ни шведским королям либо королевичам, ни боярам «из русских родов», ни Маринке и ее сыну.

Государство Русское переживало неслыханно трудные времена. Чтобы сладить с наседавшими отовсюду врагами и умиротворить страну, нужен был опытный вождь. Шестнадцатилетний Михаил менее всего походил на такого вождя. Но его избрание стало свершившимся фактом. Пришло время вызвать в столицу и самого кандидата. Миссия была важной, и собор выделил из своей среды приличную случаю депутацию.

14 марта 1613 года члены собора виделись с Михаилом в Ипатьевском монастыре и нарекли его на государство. Сопровождавшие бояр архиепископ Феодорит, Авраамий Палицын и другие духовные лица передали Романову царский посох.

Прошло полтора месяца, прежде чем Михаил прибыл из Костромы в столицу. Не только распутица задержала его в пути. Окружение Романова ждало ответа на тревожащий всех вопрос: «Признает ли страна избрание Михаила?» Крайнюю тревогу в Костроме вызывали казанские вести. Утрата Новгорода и Смоленска подняла значение Казани как крупнейшего города после Москвы. Весной 1613 года казанцы собрали рать и послали ее по приказу земских властей в столицу. Весть о царском избрании застигла казанских воевод в Арзамасе. Посланцы Земского собора хотели, чтобы ратники немедленно принесли присягу Михаилу, но предводитель казанцев дьяк Шульгин воспротивился присяге. Дьяк управлял Казанью с того времени, как народ по его указке убил Богдана Бельского, а Морозов ушел под Москву. Шульгин заявил: «Без казанского совета креста целовати не хочу». С ближайшими «советчиками» дьяк решил спешно вернуться в Казань. Выступление «Казанского государства» грозило поколебать позиции Романова. Поэтому власти постарались перехватить Шульгина в пути. Они снарядили погоню и арестовали дьяка в Свияжске. Позже его уморили в сибирской ссылке.

Пока царский поезд медленно продвигался к Москве, в окружении Марфы Романовой сформировался новый правительственный круг. Ранее других в него вошли Борис и Михаил Михайловичи Салтыковы, родня матери Михаила Романова. По семейной близости они жили все вместе в Ипатьевском монастыре. Будучи озабочена вопросом о средствах к содержанию царской семьи и двора в разоренной Москве, родня Михаила образовала в царской ставке приказ Большого дворца и поручила Борису Салтыкову управлять им. Михаил Салтыков стал кравчим. Близкий к Романовым Константин Михалков получил чин постельничего. Новые сановники проявляли редкое нетерпение. По их наущению Михаил через три дня после наречения в Костроме потребовал, чтобы Трубецкой и бояре немедленно выслали ему «государеву печать». Бывшие члены семибоярщины воспрянули духом. Боярин Федор Шереметев не отходил от «самодержца» ни на шаг. Сразу вслед за Шереметевым в царскую ставку поспешил его шурин князь Иван Черкасский, двоюродный брат Михаила. Шереметев, Черкасский и Салтыковы постарались возможно скорее подорвать влияние земского правителя Трубецкого. Не к нему, а к Мстиславскому адресовали они царские грамоты в Москву. Составляя очередную грамоту, писец Земского собора по привычке написал было «мы, холопи твои, Дмитрей Трубецкой да Дмитрей Пожарский», но тут же спохватился и вычеркнул имена земских вождей. После 10 апреля 1613 года все отписки из Москвы шли уже от имени «холопей Федора Мстиславского с товарищами». Боярская дума окончательно вступила в свои права.

С того времени как Михаил начал осознавать мир, в его душе жил страх перед бунтующим народом. Два года осады внушили ему ненависть к «воровским» воеводам и казакам из земского ополчения. Знать, собравшаяся возле царя, старательно поддерживала в нем предубеждение против казаков.

Атаманы, прибывшие из Москвы в Кострому, чувствовали там себя неуютно. Когда Михаил на пути в Москву сделал остановку в Троице-Сергиевом монастыре, многие казаки уже разъехались из его ставки. В Троице государя встречали чуть не вся столичная знать, множество дворян и другие чины. Выступая перед ними, Михаил с великим гневом и слезами обличал продолжавшиеся казачьи грабежи. Романов говорил с чужого голоса. На выступление его вдохновили бывшие члены боярского правительства.

Мстиславский с товарищами ждал первого подходящего случая, чтобы удалить из столицы возможно большее число казаков и заменить их послушными стрельцами. В марте 1613 года две тысячи триста казаков были отосланы из Москвы в Калугу. Несколько казачьих станиц тогда же выступили в Псков.

Накануне прибытия царского поезда в столицу «холопы Митька Трубецкой и Митька Пожарский» запросили государя, в какой день и в каком месте прикажет он им и всем ратным людям ополчения встречать его и видеть его царские очи. Михаил прислал ответ не им, а всей Боярской думе. Соперничество между старшими боярами и земским правительством играло на руку новому самодержцу. Оно мешало собору предпринять какие бы то ни было шаги к ограничению его власти.

14 апреля 1613 года собор постановил составить утвержденную грамоту об избрании Михаила. За образец дьяки взяли годуновскую грамоту. Нимало не заботясь об истине, они списывали ее целыми страницами, вкладывали в уста Михаила слова Бориса к собору, заставляли инокиню Марфу Романову повторять речи инокини Александры Годуновой. Сцену народного избрания Бориса на Новодевичьем поле они воспроизвели целиком, перенеся ее под стены Ипатьевского монастыря. Обосновывая права Романовых на трон, дьяки утверждали, будто царь Федор перед кончиной завещал корону братаничу Федору Романову.

Старый вымысел возведен был теперь в ранг официальной доктрины.

На изготовление грамоты ушло несколько недель. Подписание ее заняло значительно больше времени. В отличие от Годунова Михаил не позаботился о том, чтобы собрать подписи у всех членов собора поголовно. Выборные из городов выделяли из своей среды грамотея – дворянина либо посадского человека, реже стрельца, и тот подписывался разом за всех представителей своего города или уезда. Советники царя не пригласили подписать грамоту ни выборного человека от всего Московского государства Кузьму Минина, ни столичных гостей и посадских старост, ни атаманов и казаков из состава ополчения.

На коронации Михаила земские бояре тщетно пытались добиться признания их старшинства. Правитель Трубецкой пробовал местничать с самим Иваном Романовым, но его быстро одернули. Царь оказал честь дяде Ивану Романову, велел ему держать перед собой шапку Мономаха. Трубецкому пришлось довольствоваться более скромной ролью. Он нес скипетр. Пожарский также участвовал в церемонии коронации. Ему поручили держать золотое яблоко. Князь Мстиславский вновь оказался героем дня. Как самый знатный из бояр он осыпал молодого царя золотыми монетами.

При всей вялости ума Михаил Романов понимал, что ему не видать было бы короны, если бы войско Пожарского не очистило Москву от вражеских войск. Члены собора и народ требовали признания заслуг выборного земского воеводы. Идя навстречу общему настроению, царь в самый день коронации объявил о пожаловании стольнику Пожарскому боярства. Но прежде стольника тот же чин получил князь Иван Борисович Черкасский. Порядок пожалований был глубоко символичен. Князь Пожарский возглавлял мартовское восстание в Москве, князь Черкасский помогал интервентам подавлять его. Позже Черкасский сражался против отрядов ополчения и был взят в плен.

Кузьме Минину более чем кому бы то ни было другому обязана была Москва своим освобождением. Совет ополчения по решению всей земли наградил его за московское взятие большой вотчиной на 1613 четвертей. Но новое окружение царя Михаила поглядывало на Кузьму искоса. На коронации Минин не попал в число тех, кто исполнял почетные должности. Пожалование ему чина думного дворянина предусмотрительно отсрочили на один день. Власти положили выборному от всей земли двести рублей на год. То был довольно большой оклад. Бояре расщедрились после того, как отказали Кузьме в поместье. Между тем все дворяне получали главный доход как раз с поместий. Заслуги Минина перед казной не получили признания. Не он, а Траханиотов получил чин казначея и возглавил Казенный приказ.

Многим казалось, что недалекому Михаилу не удержать венца на своей голове и что его постигнет участь Федора Годунова либо Шуйского. Однако острый социальный кризис миновал, и лишь в дальних углах земли еще слышались последние отзвуки гражданской войны. Смертельная опасность, нависшая над Россией, объединила патриотические силы. Народный отпор спас страну.

Разрозненные отряды литовских людей и черкас продолжали появляться в замосковных уездах и даже на далеком Севере и в Поморье. Они помнили те дни, когда Русь раздирали внутренние распри, и это позволяло им рассчитывать на полную безнаказанность. Теперь интервентов со всех сторон подстерегала опасность. Население не желало иметь с ними ничего общего и своими руками помогало истреблению шаек. Война, которую вели безвестные герои, принесла свои плоды. Немногие из тех, кто проник вглубь страны, выбрались из нее живыми. Замечательный подвиг костромского крестьянина Ивана Сусанина стал известен лишь потому, что произошел в романовской вотчине. Крестьянин отдал жизнь за родной край. «Литве» нужен был проводник. Но Сусанин предпочел смерть сотрудничеству с захватчиками. Крестьянина запытали насмерть, не добившись от него нужных сведений.

Поневоле все силы истерзанной страны поглощала война. Сигизмунд III не отказался от планов завоевания России. Его войска вновь пересекли русские рубежи. Они сожгли Козельск, Болхов, Перемышль и показались у стен Калуги. Чтобы не допустить врага к столице, русское командование направило на запад земских воевод Дмитрия Черкасского и Михаила Бутурлина со значительными силами. Они отогнали неприятеля от Калуги, освободили Вязьму, Дорогобуж, Белую, а затем осадили Смоленск. Под Смоленском командование сосредоточило двенадцатитысячное войско. Ровно половину из них составляли казаки: две тысячи триста сорок человек прибыли из Москвы и две тысячи двести пятьдесят «приехали от Заруцкого», покинув его станы.

Борьба за полное изгнание захватчиков с русских земель и освобождение Смоленска могла бы иметь успех, если бы русское командование направило на западные рубежи все свои силы. Но этого не произошло.

Минин и Пожарский старались не допустить одновременной войны с Речью Посполитой и Швецией, и их дипломатические усилия увенчались блистательным успехом. Отстранив их от руководства, правительство отказалось также и от выработанного ими внешнеполитического курса. В разгар боевых действий под Смоленском оно направило против шведов под Новгород князя Дмитрия Трубецкого с более чем пятитысячной ратью.

Старшие бояре давно добивались высылки недавнего правителя из столицы. Вместе с ним ушла из Москвы последняя тысяча казаков, некогда осаждавших Кремль. Мелочные интриги взяли верх над военными расчетами. Боевые силы ополчения были разделены и посланы по разным направлениям. Испытанные вожди ополчения Минин и Пожарский не участвовали в военных действиях. Царь и его окружение пожаловали им думные чины, но лишь для того, чтобы ограничить их огромное влияние на землю, призвавшую их к руководству страной в момент высшей опасности.

Назначение Трубецкого главнокомандующим и посылка его в Новгород имели роковой исход. Бездарный боярин, как всегда, действовал вяло и нерешительно и не мог наладить снабжение армии. Наступление потерпело полную неудачу. Надежды уступили место унынию.

Глава 29 ДОЛГОЖДАННЫЙ МИР

Освободительное движение выдвинуло много талантливых воевод и государственных деятелей. В их числе были Минин и Пожарский. Военное дарование Пожарского достигло расцвета. Однако знать, едва не пустившая ко дну корабль русской государственности, не могла простить ему ни его способностей, ни его худородства.

Неугомонный Гаврила Пушкин, предавший нескольких царей и усердно служивший Гонсевскому, первым использовал местнические порядки, чтобы положить конец военной карьере Пожарского. В думе Пушкин стоял на низших ступеньках. Поэтому царь именно ему поручил обнародовать указ о пожаловании Пожарского в бояре. Упрямый Пушкин отказался выполнить царское распоряжение. Князь Дмитрий, уверенный в прочности своего положения, не оценил опасности и не подал встречного челобития на Гаврилу. Прошло полгода, и Пожарский осознал, что не получит никаких воеводских постов, пока не заставит бояр считаться со своим «родословием».

Воцарение Михаила Романова подняло наверх немало случайных людей, не обладавших никакими достоинствами, кроме родства с государем и его матерью. Временщиками Михаила стали братья Салтыковы. Король Сигизмунд в свое время хвалил их за верную службу и жаловал поместьями. Борис Салтыков позже других примкнул к освободительному движению и не сыграл заметной роли в боях с захватчиками. Ко времени коронации его сомнительное прошлое было предано забвению. Осведомленные люди говорили, что в Москве дума ничего не решает без ведома и согласия Бориса Салтыкова: не дядя Иван Романов, а Салтыков правит делами не по своему званию, а по родству со старой монахиней Марфой, матерью Михаила.

Царь сделал Бориса сначала кравчим, а затем боярином. Он поручил Пожарскому представить нового боярина двору и народу. Прославленный воевода не мог закрыть перед Салтыковым двери думы. Но он постарался подорвать его непомерное влияние и затеял с ним местнический спор.

Чтобы доказать свое старшинство, Борис имел наглость сослаться на службы родного дяди Михаила Глебовича Салтыкова, самое имя которого стало в глазах всякого русского символом национального предательства. Среди бояр доводы Бориса, понятно, не вызвали возражений. Возмущенный Пожарский отказался подчиняться приказу сидевшего на троне юнца и съехал к себе на двор, сказавшись больным. Романов не осмелился тронуть воеводу. Но в тот вечер за столом его собрались Мстиславский, Одоевский, Федор Головин. Они настояли на том, чтобы сурово наказать Пожарского. Бояре послали за Пожарским дворянина Перфилия Секирина, служившего при нем в Ярославле и исполнявшего его поручения. Секирин отвел воеводу на двор к Борису Салтыкову. Выданный головой Пожарский должен был поклониться своему недругу до земли и, стоя на коленях, выслушать все, что тот скажет. Подвергнув князя Дмитрия поруганию, Салтыков объявил ему прощение и отпустил восвояси.

В те времена невозможно было придумать худшего унижения. Князю Дмитрию бесчестье казалось вдвойне обидным. Заслуги освободителя Москвы были зачеркнуты начисто. Поражение в местническом споре фактически лишало Пожарского права занимать высшие военные посты в государстве. Страна стояла на пороге новых военных испытаний, но князя Дмитрия грубо отстранили от руководства военными делами. Местническая «казнь» была кошмаром для тех, кто превыше всего ставил родовую честь. Случалось, выданный головой боярин надевал монашеское платье и навеки прощался с мирской жизнью. Другие изменяли присяге и переходили на сторону врага. Но князь Дмитрий выдержал экзамен. Не менее чувствительный к местническим придиркам, чем другие обедневшие аристократы, он тем не менее не ожесточился на людей и не изменил своим принципам. Он претерпел все, хотя горький осадок обиды надолго отравил ему душу.

Бывшие кремлевские сидельцы ликовали при виде унижений, выпавших на долю того, кто возглавил народную борьбу против них. Но очаги смуты не были потушены окончательно. Они продолжали тлеть в отдаленных и ближних уездах – в Вологде, Астрахани, Рязани.

После отступления от Рязани Заруцкий зимовал в Михайлове. При нем находился «царевич» Иван Дмитриевич. Старшины Заруцкого старательно поддерживали среди населения надежды на его скорое избрание, и боярские холопы, пашенные мужики стекались в Михайлов со всех сторон. Люди Заруцкого грабили дворянские усадьбы и побивали их владельцев. Вскоре под знаменами Заруцкого собралось около трех тысяч человек. Их надо было кормить. Для населения казачьи поборы становились все более тяжелыми.

Царское избрание покончило с агитацией в пользу приглашения в Москву воровского «царевича» Ивана. Сначала мелкие дворяне, а затем и атаманы стали тайком покидать лагерь воренка. Вскоре против Заруцкого выступил князь Иван Одоевский с дворянскими отрядами. Воевода знал, с каким опасным противником ему придется иметь дело, и выступил в поход лишь после многих напоминаний. Одоевский сошелся с казаками в степях под Воронежем и бился с ними два дня беспрестанно. Князь хвастливо доносил в Москву, что разбил Заруцкого наголову, взял у него пушки, знамена и обоз. Он преувеличивал свой успех. В бою под Воронежем, записал летописец, Одоевский ничего Заруцкому не сделал. Тем не менее счастье окончательно изменило атаману. С недоверием взирали казаки на польскую царицу, ставшую наложницей их предводителя. Без прежнего воодушевления сражались они за воренка, отвергнутого страной. Когда Заруцкий велел отступать за Дон, большая часть его армии отстала от него в пути. Казаки ушли в Москву и принесли там повинную. По-видимому, далеко не все казаки попали на государеву службу, а лишь одни «старые казаки», участвовавшие в земском освободительном движении. Испытывая нужду в воинских людях, власти тотчас послали их под Смоленск.

Донские казаки не поддержали Заруцкого, и ему пришлось уйти в Астрахань. Астраханцы давно отложились от Москвы, и теперь они не признали Михаила Романова своим царем. Передавали, будто астраханцы сами послали за «царевичем» Иваном Дмитриевичем. Волжские казаки и астраханские меньшие люди приветствовали воренка. Со всех сторон в Астрахань стекался беглый «гулящий» люд. Заруцкий посылал гонцов в Замосковский край и на Белоозеро. Действовавшие там повстанцы готовились силой пробиться в Нижнее Поволжье. К весне 1614 года в Астрахани собралось несколько тысяч вооруженных людей. С ними Заруцкий намеревался идти в поход на Самару и Казань.

Чтобы обеспечить себе тыл, «царица» Марина и Заруцкий затеяли переговоры с персидским шахом. «Государыня» надеялась найти убежище в Персии, и шах Аббас принял своеобразное участие в ее судьбе.

Сношения Заруцкого и его «царицы» с Персией встревожили астраханского воеводу князя Хворостинина. При поддержке лучших людей города он готовился напасть на Заруцкого врасплох и захватить его вместе с наложницей. Атаман упредил заговорщиков. Он казнил воеводу, многих мурз и добрых посадских людей. Казаки разорили двор архиепископа, а самого его бросили в тюрьму. Но против них выступили служилые люди. Поддержанные местным гарнизоном дворяне заняли острог. Заруцкому пришлось сесть в осаду в каменной крепости. С ним осталось не более восьмисот казаков и стрельцов. На помощь астраханским дворянам спешили верные правительству войска с Терека. Атаман потерял надежду удержаться в Астрахани и бежал на Яик. В окружении бывшего земского правителя зрела измена. Казаки не желали умирать ради чужеземной «царицы». После нескольких стычек они выдали ее властям вместе с Заруцким.

Романовы не пощадили своих врагов. Младенец воренок Иван Дмитриевич был повешен. Его участь разделил дьякон Матюшка, которого держали на цепи в Москве со времени его пленения. Заруцкого посадили на кол. Марина Мнишек не снесла горя и умерла в заточении в Туле. Заодно с воренком власти повесили Федьку Андронова. Он один должен был заплатить жизнью за предательство семибоярщины.

Разделавшись с восстанием в Поволжье, бояре стали более жестко действовать в отношении казаков. При всякой возможности они проводили «разбор», очищали станицы от беглых холопов и крестьян, возвращали их прежним господам. Опасаясь сопротивления, власти объявили, что намерены впредь решать дело по доброй воле и по челобитью самих казаков, «кто куда похочет». Ссылка на добрую волю не могла никого обмануть. Свобода, предоставленная казакам, была горше неволи. «А боярские люди, – значилось в боярском приговоре, – которые, отходя (сбежав) от бояр своих, были в казаках при боярах под Москвой до государева обиранья, а из казачества, которые похотят в холопы по прежнему к старым своим боярам, и тем боярским людям дана воля – повернуть в холопы к старым ли или к новым господам по выбору».

Эгоистическая политика правителей бояр, добивавшихся возвращения своих холопов и крестьян из казачьих отрядов, усилила брожение среди казачества по всей стране. Казаки не желали мириться с тем, что им, освободителям Москвы, приходилось бедствовать, а изменные бояре опять стали хозяевами положения. Один из героев земского движения, атаман Козлов, направляясь с армией под Новгород, реквизировал продовольствие и имущество в вотчинах Мстиславского и царицы Марфы Романовой. Повстречав на большой дороге игумена Кирилло-Белозерского монастыря, атаман велел снять с него соболью шубу.

Казацкие атаманы и местное население помогли воеводам разгромить вражеские отряды, бесчинствовавшие в Вологде, Каргополе, Двинской земле. Но война затягивалась, и в деревне становилось все более неспокойно. Вологодский край не знал дворянского землевладения. Большинство населения там составляли черносошные государственные крестьяне. Романовы не считались с традициями и жаловали вологодские земли своим придворным.

Поражение Трубецкого под Новгородом дало новый толчок движению казацкой вольницы. Покидая отступавшую армию, казачьи станицы отказывались идти на Москву, где их ждал «разбор». Не для того добровольцы брались за оружие и сражались со шведами, чтобы затем снова вернуться в неволю. На Севере и в Поморье казачьи отряды мгновенно разрастались. В казаки уходили мужики, холопы, стрельцы. Целое войско собралось под знаменами атамана Михаила Баловни. Правительство пыталось потушить вспышку казацких восстаний и вскоре добилось успеха. Баловня вступил в переговоры с воеводой Волынским о возвращении на государеву службу. Казаки послали в Москву атамана Титова с повинной, а затем и сами двинулись туда. Среди казаков одни служили в подмосковных ополчениях, другие сражались с оружием в руках против шведов и черкас. Они соглашались идти под Смоленск и сражаться с неприятелем при условии, что всех их определят в казаки и снабдят жалованьем. Казачий круг постановил: если государь велит разбирать, которые были в казаках боярские люди холопы или крестьяне, и им бы за то помереть всем за один, и идти по городам либо на Дон.

Под Москвой казаков ждала западня. Царь хитростью заманил Баловню и прочих предводителей казацкого войска в столицу и там арестовал их. Одновременно воевода Лыков ударил по казачьим таборам, не ожидавшим такого вероломства. Оставшись без вождей, казаки не смогли оказать сопротивления и побежали от столицы. Под Малоярославцем Лыков нагнал их и принудил к сдаче. Три тысячи двести пятьдесят казаков вернулись в Москву и там были «разобраны».

Бояре не слишком считались с прошлыми заслугами казаков. Многие атаманы и казаки, служившие в земском ополчении, попали в тюрьму. Бояре, сидевшие с поляками в Кремле, не забыли старых обид и жестоко отомстили казакам. Баловня и другие предводители были повешены. Многих казаков возвратили на холопскую службу.

Бремя войны стало непосильным для опустошенной, уставшей страны. Со всех границ в Москву шли неутешительные вести. Тщетно взывали о помощи Трубецкой из-под Новгорода и Черкасский из-под Смоленска. Полки Трубецкого, стоявшие в двадцати верстах от Новгорода, таяли от потерь и голода. В июле 1614 года воевода отдал приказ об общем отступлении. При отходе в войсках вспыхнула паника. Ратные люди искали спасения в лесах и болотах. Бывший земский правитель не помышлял об арьергардных боях. Он свернул с дороги в лес и долго блуждал в чаще, прежде чем добрался пешим до Торжка.

Под Смоленском воевода князь Дмитрий Черкасский поначалу добился успеха. Его войска выстроили крепкие острожки вдоль старой границы и блокировали смоленский гарнизон. В осажденном городе начался голод. Сдачи крепости ждали со дня на день. Но русским недоставало сил, чтобы завершить смоленскую войну. Без совета с Черкасским передовые отряды отступили из острожков в лагерь под Смоленск. Литовские войска пробились в крепость и доставили туда обозы с продовольствием. Воеводы, посланные на рубеж для строительства нового острожка, подверглись разгрому и потеряли более двух тысяч убитыми.

Неблагоприятная ситуация складывалась на южной степной границе. В 1614–1615 годах степняки многократно вторгались на Русь на всем пространстве границы от Алатыря до Брянска. Жители южных уездов жаловались, что татары жгут деревни, разбивают свои становища и «живут у них без выходу».

Швеция использовала новые неудачи русских войск для расширения интервенции. Король Густав Адольф решил завладеть Псковом. Он пытался осуществить то, что оказалось не по плечу польскому королю Стефану Баторию в конце Ливонской войны. В 1615 году армия Густава Адольфа осадила Псков. Падение Пскова означало бы крушение всей русской обороны на северо-западе. Шведы тешили себя надеждой, что теперь-то им удастся поставить Россию на колени. Но их надежды не сбылись. Почти три месяца псковичи мужественно отражали приступы королевской армии и в конце концов принудили короля к отступлению.

Около четырех лет держался в псковских пригородах пан Лисовский со своим отрядом. Много бедствий причинил он за это время местному населению. Весной 1615 года лисовчики явились под стены Пскова «мириться». Разграбив округу, Лисовский ушел из-под Пскова к Смоленску с обозами, груженными продовольствием.

Когда лисовчики объявились за Смоленском и захватили Карачев, бояре в Москве всполошились. Они не забыли его опустошительных набегов. Долго думали, кому поручить уничтожение опасного противника. Никто из воевод не выражал желания помериться силами с лисовчиками. Тогда вспомнили наконец о Пожарском. Прошло более двух лет, заполненных битвами. Все это время худородный князь Дмитрий не мог получить никаких воеводских назначений. Вождя освободительной борьбы унизили, но никто не мог отнять у него заслуженной славы.

Главная трудность состояла в том, что в Москве не осталось почти никаких сил. Между тем без значительного войска нечего было и думать о разгроме стремительного и неуловимого Лисовского. Назначение не сулило легких побед. Но Пожарский принял его без колебаний.

Дьяки составили роспись, по которой общую численность войска Пожарского предполагалось довести до семи тысяч человек. На бумаге эта армия выглядела очень внушительно. В действительности же ратников еще предстояло собрать. Отряды и сотни разбросаны были по разным городам, помещики находились на отдыхе в своих усадьбах.

В Москве Пожарскому удалось отыскать менее тысячи человек дворян, стрельцов и казаков.

29 июня 1615 года он выступил из Москвы во главе небольшого войска. Прибыв в Боровск, он тотчас разослал по всей округе сборщиков с наказом собирать служилых людей. В Белеве князя Дмитрия нагнали казаки из войска Баловни. Многие из них служили в земских ополчениях. Пожарский взял их в свой полк и привел к присяге. Из Болхова воевода направил гонцов в дальние города с требованием прислать людей. К Пожарскому прибыло две тысячи татар. Но проку от них было немного. После первых же стычек они бежали от поляков сломя голову.

В августе 1615 года Лисовский находился в Карачеве. Едва узнав о приближении Пожарского, он бросился к Орлу. Князь Дмитрий подошел к Орлу почти сразу вслед за лисовчиками. 30 августа голова Иван Пушкин с конными сотнями ворвался в польский лагерь. Там поднялся переполох. Лисовчики, ставившие шатры, едва успели вооружиться и отбить нападение.

Тем временем подоспел Пожарский. Бой в поле под Орлом продолжался несколько часов. Князь Дмитрий с большой настойчивостью трижды атаковал Лисовского. Русские захватили десятки пленных, несколько знамен, литавры. Постепенно их натиск стал ослабевать. Тогда-то лисовчики предприняли контратаку и сбили с позиций полк Исленьева. Дрогнули и побежали татары, а вслед за ними и прочие ратные люди. Пожарский выстоял. Но с ним осталось всего две сотни дворян, сорок стрельцов и несколько сот других ратников. Русские отбивались с такой яростью, что Лисовский вынужден был прекратить атаки. Князь Дмитрий использовал передышку и укрепился в обозе, окружив свой отряд повозками, поставленными в несколько рядов. Подле воеводы оставался голова Иван Пушкин. Некоторые из дворян предлагали Пожарскому отступить к Болхову, но он отвечал им: «Лучше погибнуть всем на месте, чем уступить поле боя врагу».

Пожарский удержал при себе не более шестисот человек, Лисовский имел много больше сил. Но поляки не подозревали о подлинной численности русских. Сражение было утомительным и имело неопределенный успех. В сумерках лисовчики отступили на две версты и расположилась на ночлег.

На другой день под утро Исленьев и другие беглецы вернулись к кострам, горевшим в русском лагере. Пожарский созвал военный совет и вынес решение примерно наказать тех, кто не выполнил его приказ.

Три дня стояли под Орлом друг против друга войска Пожарского и Лисовского. Князь Дмитрий ждал подкреплений, чтобы возобновить бой. Будучи в Москве, он взял в полк своего давнего знакомого капитана Якова Шоу вместе с одиннадцатью его соотечественниками. Некогда в Ярославле Совет земли отклонил просьбу Шоу принять его на земскую службу. Предприимчивый шотландец тем не менее не утратил надежд и в конце концов добился своего. Царь Михаил принял его в полк. Шоу оказал Пожарскому услугу особого рода. Он заслал своих людей во вражеский лагерь и быстро нашел общий язык с англичанами и шотландцами, служившими Лисовскому. Как только Шоу добился успеха, Пожарский тотчас направил наемникам грамоту за своей подписью. Воевода обещал «немцам» великое государево жалованье, «чего у вас и на разуме нет», и поклялся соблюдать соглашение, заключенное англичанином, – «дал прямо свою душу в правде во всей капитану Якову Шаву». Англичане видели, что сила на стороне русских, и толпами бежали из лагеря Лисовского. Его войско быстро таяло, а армия Пожарского росла. Не надеясь осилить русских, Лисовский ушел от Орла к Кромам, а затем внезапно повернул на север к Болхову и стрелой помчался к Калуге. Всадники шли днем и ночью, давая короткий роздых лошадям. Лисовский надеялся, что русские, стянув силы к Орлу, оставили Калугу без прикрытия. Преодолев сто пятьдесят верст, лисовчики заняли Перемышль и создали непосредственную угрозу Калуге. Им, однако, не удалось перехитрить Пожарского. Воевода спешно послал в Калугу конные сотни, а сам стал в Тихвине, угрожая Лисовскому с фланга. На помощь князю Дмитрию спешили подкрепления. Власти провели набор по всему Казанскому краю и собрали до семи тысяч татар, чувашей, черемисов, «новокрещенов и бусурманов». Ратников набирали с трех дворов по человеку. Вооружение они имели самое диковинное. У кого в руках была пика, у кого топоры либо рогатины. Многие имели только лук и стрелы.

Получив подкрепления, князь Дмитрий выступил к Перемышлю. Лисовский не стал ждать его и, предав Перемышль огню, ушел к Вязьме. Угроза Москве на калужском направлении была ликвидирована.

После многодневных утомительных переходов князь Пожарский стал недомогать, а затем с ним случился припадок. Больного отвезли в Калугу. Преследовать неприятеля князь Дмитрий поручил брату Лопате Пожарскому.

Князь Лопата шел за врагом по пятам, но затем вынужден был прекратить преследование оттого, что «казанские люди все побегоша в Казань». Семитысячная черемисская рать распалась, не вступив в бой. Воевода известил Москву, что «ратные люди со службы разбежались, а которые и есть, и те бедны». Царь Михаил был раздосадован и велел арестовать Лопату и заключить его в тюрьму.

Вытесненные из-под Калуги войска Лисовского ушли ко Ржеву. За время боев с Пожарским Лисовский потерял добрую половину людей. Из двух тысяч в его войске осталось с тысячу человек «литвы» и черкас и с полтораста русских казаков. Не было больше с Лисовским и «немцев». Во Ржеве находился боярин Федор Шереметев с войсками. Он мог дать бой потрепанной армии Лисовского, но предпочел отсидеться за крепостными стенами. Трусость Шереметева ободрила Лисовского. Отойдя от Ржева, лисовчики беспрепятственно двинулись на восток к Угличу. Дальше они шли крадучись, проселками мимо Ярославля, Суздаля, Мурома, Рязани и Тулы. Враг опустошил все на своем пути. Воеводы были слишком нерасторопны и не смогли помешать им. Князь Куракин вступил в бой с Лисовским, когда тот, замкнув круг, вышел к Алексину и Калуге с востока. Воеводе не удалось разгромить врага.

Трудности военного времени заставили царя Михаила вспомнить о героях земского движения. Черный люд в Москве, как и прежде, выражал недовольство и тревогу. Чтобы поддержать порядок в столице, властям пришлось прибегнуть к услугам популярных в народе деятелей. Весной 1615 года Романов уехал в Троице-Сергиев монастырь, вверив управление столицей особой боярской комиссии. Возглавлял комиссию бывший член семибоярщины князь Иван Васильевич Голицын. Самым младшим из четырех его помощников стал Кузьма Минин.

Война требовала от казны новых средств. В 1616 году в Москве собрались выборные представители от городов и от черных волостей. Финансовая система пришла в расстройство, и власти не могли собрать с населения деньги без поддержки Земского собора. Выборные люди согласились на сбор пятой деньги по всей стране и создали особый земский финансовый орган. Пост главы в нем занял человек, пользовавшийся наибольшим доверием народа. Им был князь Дмитрий Пожарский. Помощниками его стали дьяк земского ополчения Семен Головин и трое монахов.

Земщина не забыла того, что всеми финансовыми сборами ведал при Пожарском Кузьма Минин. Лишь благодаря его колоссальной воле и энергии армия получила средства для московского похода. О лучшем помощнике Пожарский не мог и мечтать. Но в дни собора Минин находился вдали от Москвы. Зимой 1615 года в Поволжье восстали татары и черемисы. Местные воеводы подавили восстание. В конце года московские власти послали в Казань князя Ромодановского и Кузьму Минина для розыска о причинах недовольства тамошнего населения. Минин собрал жалобы казанцев и установил, что местный чиновник Савва Аристов отягощал население чрезмерными штрафами – «продажами» и налогами. Минин велел подвергнуть Аристова пытке, невзирая на его дворянское происхождение.

Казанская посылка оказалась последней службой выборного от всей земли. Минин был немолод, когда обратился к нижегородцам с призывом встать на защиту родины. Организация армии легла целиком на его плечи. Московский поход потребовал от него неслыханного напряжения сил. С освобождением Москвы Кузьма мог считать, что его миссия выполнена. После победы он прожил менее четырех лет. Казанская посылка ускорила его кончину. Возвращаясь из Казани в Москву в 1616 году, Минин почувствовал себя плохо и умер в пути. Так кончилась жизнь посадского человека и великого патриота России.

При царском дворе вести о кончине Минина никто не придал значения. Великие заслуги земского старосты были забыты. В столичных верхах Минину так и не простили его «низкого» происхождения. Власти не удостоили героя торжественных похорон.

Пожарский был много моложе своего соратника. Ему суждено было прожить еще четверть века. Жизнь его проходила в трудах, заботах и болезнях. Пожарский участвовал во всех значительных событиях своего времени, но при этом почти всегда оставался в тени.

Война с Речью Посполитой и Швецией затягивалась все больше и больше, принося России новые бедствия. Пожарский лучше других понимал невозможность продолжать борьбу разом на всех границах и настаивал на немедленном заключении мира со шведами. Он много раз виделся с англичанином Джоном Мериком, взявшим на себя роль дипломатического посредника в переговорах между Москвой и Стокгольмом. В конце 1616 года Земский собор в Москве одобрил условия мирного договора, выработанные русскими дипломатами при участии Пожарского. Вечный мир между Россией и Швецией был подписан в деревне Столбово в начале 1617 года. Русское государство утратило устье Невы и Нарвы вместе с Ижорской землей, а также Карелию, но вернуло себе «Новгородское государство» с Новгородом Великим, Старой Руссой и Ладогой.

Мир со шведами заключен был вовремя. Король Сигизмунд вновь собирал силы со всех концов Речи Посполитой, чтобы покарать непокорных московитов. Командовать армией он поручил Ходкевичу. При нем находился двадцатидвухлетний претендент на русский престол – королевич Владислав. Он отправился в Россию завоевывать трон. Московские воеводы покинули позиции под Смоленском и отступили к Москве. Однако гетман не спешил вглубь России. Он приказал полкам готовить себе зимние квартиры. Но тут вдруг распространилась весть о трусливом бегстве царских воевод из Вязьмы. Ходкевич, не теряя времени, велел войскам занять Вязьму.

Александр Лисовский умер незадолго до новой московской кампании. Но его полк принял участие в походе Владислава. По приказу гетмана лисовчики вторглись в русские пределы с юго-запада и вновь угрожали Калуге. Перед лицом опасности калужане послали в Москву выборных от всех чинов и настоятельно просили царя Михаила прислать к ним для обороны города Пожарского. Бояре исполнили их просьбу, и 18 октября 1617 года князь Дмитрий уже находился на пути в Калугу. Его сопровождали два десятка московских дворян и три сотни стрельцов. В самой Калуге командование успело собрать около восьмисот детей боярских и стрельцов. По существу, Пожарскому предстояло заново сформировать армию на месте. Как и прежде, он возлагал большие надежды на казаков. Еще с дороги воевода послал грамоту к атаманам за Угру. Незадолго до похода в Москву приезжал есаул Иван Сапожок с просьбой прислать на Угру доброго воеводу. Князь Дмитрий как нельзя лучше подходил для этой миссии. В столице он добился для казаков денежного жалованья, равного низшему дворянскому окладу. Рядовым казакам он предполагал раздать по пять рублей, как и дворянским «новикам». В Калугу Пожарский привез пять тысяч рублей, намереваясь принять на службу тысячу казаков. Успех затеянного дела превзошел все ожидания. Сотни прибывали в город одна за другой. В конце концов в полку князя Дмитрия собралось более двух тысяч казаков.

Как всегда, командование держало крупные силы на татарской границе. С наступлением осени угроза вторжения крымцев стала ослабевать, и Пожарскому разрешили вызвать более тысячи дворян из южной армии. Степные пограничные крепости получили предписание прислать в Калугу тысячу гарнизонных стрельцов, казаков и запорожцев с огненным боем.

Смута многому научила русских людей. Они уяснили себе значение вооруженных народных ополчений. Прибыв в Калугу, Пожарский призвал на службу всех горожан, способных носить оружие. Посадские люди, их дети, братья, племянники, соседи и «захребетники» (квартиранты) – все были расписаны по воротам, башням и стенам на случай штурма. Более тысячи калужан – посадских людей, ямщиков, черных монастырских людей – получили оружие – пищали и «всякие бои» – и приняли участие в обороне города.

Приготовления Пожарского были весьма своевременными. Гетман Ходкевич рассматривал Калугу как важнейший опорный пункт московской обороны. Овладев Калугой, поляки вышли бы на ближние подступы к Москве. Гетману казалось недостаточным использовать против Калуги одних лисовчиков, и он направил туда воеводу Опалинского с тяжеловооруженной гусарской конницей.

Пожарский явился в Калугу с малочисленным отрядом. Подкрепления из дальних городов прибывали медленно, с запозданием. Немудрено, что первые стычки с неприятелем закончились не в пользу русских. 13 декабря 1617 года кавалерия Опалинского напала из засады на калужское войско и основательно потрепало его. Пожарский потерял сто человек убитыми и более пятидесяти пленными. В руки к полякам попал молодой племянник князя Дмитрия.

Прошло десять дней, и неприятель попытался овладеть Калугой. Чтобы избежать потерь, Опалинский прибег к хитрости. Глубокой ночью его солдаты, соблюдая все необходимые меры предосторожности, подошли к внешней линии укреплений и ворвались в спящий город. Нападение не застало Пожарского врасплох. Пропустив неприятеля за надолбы, воевода обрушился на него всеми силами. Литовские люди бежали прочь, понеся урон.

Не сумев занять Калугу, Опалинский устроил зимний лагерь в селе Товаркове в пятнадцати верстах от города. Русские разъезды постоянно тревожили лагерь, захватывали «языков» и чинили «многую тесноту Опалинскому». В свою очередь, гусары чинили «великую шкоду калужанам». Бои шли с переменным успехом.

Поляки пытались перерезать дорогу, связывавшую Калугу с Москвой. Пожарский не допустил этого. Когда ему дали знать о появлении отряда рейтар на московской дороге, он без промедления атаковал их и рассеял. Большие неприятности русским доставляли вражеские фуражиры. Они забирались под Серпухов и в Оболенск. Пожарский решил отрезать им пути и велел выстроить острожек у Горок. Опалинский пробовал выбить русских из Горок, но успеха не добился.

Исключив Пожарского из списка больших воевод, бояре ни разу не поручали ему командовать главными силами русской армии. На высшие посты они назначили знатных воевод вроде князя Бориса Лыкова, давнего недоброжелателя Пожарского. Лыков с главными полками занял позиции в Можайске.

Едва настало лето 1618 года, гетман Ходкевич созвал в Вязьме военный совет и предложил свой план новой военной кампании в России. Гетман призвал Владислава покинуть разоренную смоленскую дорогу и перейти в окрестности Калуги, местность, богатую продовольствием.


Польское командование стремилось уклониться от столкновения с главными силами русских, сосредоточенными в Можайске и Волоколамске, и пробить оборону русских под Калугой, где войск было мало. Ходкевичу много говорили об унижениях Пожарского. Поэтому он предполагал сначала потеснить знаменитого воеводу, а потом переманить его в стан законного «царя» Владислава. Литовскому гетману доводилось скрещивать меч с Пожарским на поле брани. Но как прежде, так и теперь он совсем не знал своего противника. Верность родине всегда была главным жизненным принципом князя Дмитрия.

Ничтожные люди между тем не давали покоя калужскому воеводе. Какими бы ни были его заслуги перед страной, старая знать и новодельные господа не переставали докучать ему местническими придирками. Дворянин Колтовский отказался принять назначение на пост младшего воеводы в Калуге. 10 июня 1618 года князь Дмитрий дал знать в Москву, что приступ свалил его с ног и он лежит при смерти. Царь Михаил послал в Калугу стольника Юрия Татищева молвить Пожарскому милостивое слово и справиться о здоровье. Татищев наотрез отказался ехать к больному воеводе. Время было тревожное, и царь велел бить кнутом упрямых дворян и выдать их князю Дмитрию головой.

Гетман Ходкевич не смог осуществить наступление на Калугу. Военный совет в Вязьме отверг его план, хотя этот план был наилучшим. Эмиссары Сигизмунда III настояли на том, чтобы Владислав шел напрямик к Москве. Калужское направление теряло прежнее значение, и Опалинский, бросив лагерь в Товаркове, ушел к Можайску на соединение с Ходкевичем. Калужане вздохнули с облегчением, избавившись от опасного соседства.

Поход королевича Владислава на Москву начался не слишком удачно. Его войска пытались овладеть Борисовым городищем в окрестностях Можайска, но защитники крохотной крепости мужественно отразили двукратный штурм. Тогда Ходкевич придвинул войска вплотную к Можайску, установил батареи и подверг город обстрелу. В Можайске скопилось слишком много войск. Они несли потери. Запасов продовольствия хватило ненадолго. Возникла угроза голода.

Чтобы вызволить армию Лыкова из окружения, решено было привлечь отряды Дмитрия Черкасского и Пожарского. Черкасский выступил из Волоколамска в Рузу, откуда направил в Боровск на соединение с Пожарским воеводу князя Василия Черкасского. В Боровске уже находились несколько казачьих сотен, составлявших авангард войска Пожарского. Казаки получили наказ укрепиться подле Пафнутьева монастыря и ждать подхода основных сил. Князь Василий Черкасский не хотел ни подчиняться Пожарскому, ни делить с ним славу победителя. Человек горячий и нетерпеливый, он стал уговаривать атаманов не ждать и не медлить, а атаковать врага. Литовские люди стояли в семи верстах от Боровского монастыря, и казаки не стали раздумывать. Соединившись с Черкасским, они затеяли бой, но нападение вышло «нестройным». Всяк командир действовал по своему разумению и воле. Отбитые «литвой», ратные люди смешались и побежали. Им пришлось бы совсем плохо, если бы на помощь не подоспели две конные сотни смоленских дворян. На поле боя осталось лежать сто пятьдесят калужских ратников и шестьдесят смолян. Виновник поражения Василий Черкасский без славы отступил в Рузу.

Командование возлагало большие надежды на князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского. Царь приказал ему немедля идти к Можайску и закрепиться подле Лужецкого монастыря, чтобы обеспечить свободный путь в окруженный лагерь. Черкасский выполнил приказ. Но едва его воины попытались воздвигнуть укрепленный острог под монастырем, Ходкевич направил против них крупные силы. Не выдержав удара, Черкасский отступил в Можайск, оставив неприятелю весь обоз.

Поражение Черкасского окончательно осложнило военную обстановку. Продовольствие в Можайске подошло к концу. Ратники Черкасского явились без всяких запасов, и их нечем было кормить. Ожесточенные бои вокруг Можайска не прекращались ни на день. Королевская артиллерия усилила бомбардировку. Полки теряли людей. Князь Черкасский был ранен ядром. Едва живого, его увезли в Москву. Столичным боярам пришлось наконец подумать о спасении можайской армии. Черкасскому не удалось выполнить эту задачу, и теперь все с надеждой смотрели на Пожарского.

Князь Дмитрий перешел из Калуги в Боровск. Бой под Боровском не прошел бесследно. В войске чувствовалась неуверенность. Трудно было восполнить потери. Но Пожарский твердо придерживался намеченного плана. Его солдаты поставили острог у стен Пафнутьева монастыря и прочно оседлали можайскую дорогу. Из острожка конные сотни Пожарского тревожили постоянными набегами осадный лагерь Ходкевича. Избегая столкновения с крупными отрядами, они нападали на вражеские транспорты, громили разъезды, захватывали пленных.

Боярам пришлось забыть о старых счетах. Откуда бы ни подходили в Москву подкрепления, они тотчас направляли их в Боровск к Пожарскому. Сначала к нему прибыл отряд астраханских стрельцов и мурза Кармаш с татарами. Затем в Боровск явился окольничий князь Григорий Волконский. То был первый случай, когда бояре подчинили Пожарскому знатного и «родословного» думного человека. Ситуация была критическая, и выбирать не приходилось. С Волконским в Боровск явились отборные силы – более 670 московских, ярославских и костромских дворян.

Получив подкрепления, князь Дмитрий приступил к проведению операции. Надо было вывести полки Лыкова и Черкасского из окружения, связать руки неприятелю и не допустить разгрома армии при отходе. Операция требовала воинского искусства и твердости духа. Вновь столкнувшись лицом к лицу с Ходкевичем, Пожарский действовал хладнокровно и решительно.

Приказ об оставлении можайского лагеря многие восприняли как дурную весть. Нестойкие духом люди боялись, как бы не сгинуть при отступлении. Воевода Константин Ивашкин, прежде «бесстрашно» сидевший в Борисове городище, теперь «выбежал» из города со всеми ратными людьми и явился в лагерь Пожарского. Литовские люди могли захватить опустевшую крепость, но не успели. Пожарский опередил их. Астраханские стрельцы появились в окрестностях городища немного раньше королевских солдат. Стрельцы уклонились от боя и укрылись в крепости. Ворота захлопнулись под носом у неприятеля. Вскоре в Борисово городище прибыл и сам Пожарский с полками. Не теряя времени, он выслал конные сотни в окрестности Можайска. Лето было в разгаре, но погода внезапно испортилась. Что ни день шли дожди и бушевала гроза. Непогода помогла Пожарскому. Темной дождливой ночью полки Лыкова снялись с лагеря и быстро двинулись на соединение с Пожарским. В Можайске остался осадный воевода Федор Волынский с отрядом пехоты. 6 августа 1618 года Лыков благополучно прибыл в Боровск. Князь Дмитрий пропустил отступавшее войско, а затем двинулся следом, готовый к арьергардным боям. Назревавшая катастрофа была предотвращена.

Король Сигизмунд внимательно следил за действиями своей армии и повсюду искал для нее подкрепления. Коронный гетман Жолкевский в 1617 году заключил соглашение с Петром Сагайдачным и его старшинами, Тысяча украинских казаков была зачислена в реестр на королевскую службу. Год спустя Сагайдачный принял участие в московском походе Владислава.

Пока королевская рать наступала на Москву с запада, Сагайдачный сжег Ливны и Елец и стал продвигаться к столице с юга. Московское командование попыталось остановить запорожцев на Оке. В час опасности имя Пожарского вновь было у всех на устах. Князь Дмитрий получил приказ разгромить Сагайдачного на переправах через Оку и не допустить его к Москве. Болезнь продолжала терзать Пожарского, но он надеялся справиться с недугом. Присутствие знаменитого воеводы вселяло в воинов уверенность и бодрость. Довести поход до конца Пожарскому, однако, не удалось. В Серпухове приступы возобновились, и все ждали кончины больного со дня на день. Царь велел Пожарскому ехать в столицу, а войско поручил его помощнику князю Григорию Волконскому. Этот воевода должен был занять переправы на Оке и не пропустить Сагайдачного к Москве. Волконскому не удалось выполнить эту задачу, и он отступил с Оки в Коломну. Как только рать лишилась авторитетного вождя, между казаками и дворянами тотчас вспыхнули распри. Казаки не желали терпеть голод и ушли из Коломны под Владимир. Там они остановились в вотчине Мстиславского в Ярополческой волости. Казаки собирали корм во владениях не только Мстиславского, но и других бояр и дворян. Исключение было сделано лишь для земель князя Дмитрия Пожарского. «В Вязниках у казаков в кругу, – доносили гонцы, – приговорено, что им боярина князя Дмитрея Михайловича Пожарского в вотчины в села и в деревни не въезжати и крестьян не жечь и не ломать и не грабить». Приговор казачьего круга показывал, что Пожарский попрежнему пользовался большой популярностью. Постановление в отношении вотчин князя Дмитрия выполнялось неукоснительно. Крестьяне Пожарского беспрепятственно ездили в казачьи таборы, продавали им припасы, покупали у них всякую рухлядь.

Бояре боялись раздражать казаков и лишь упрашивали их вернуться в Москву. Казаки отвечали, что служить готовы, но не иначе как с Пожарским.

Война обнажила непрочность заново воздвигнутого здания романовской монархии. Земские выборщики вовсе не знали человека, посаженного ими на государство. За пять лет народ имел возможность разглядеть его лицо. Михаил оказался неспособным дать стране авторитетное правительство. Население видело в окружении царя все тех же изменных бояр. Их способность справиться с военными трудностями не выдержала испытания. Едва боярин Лыков отступил из Можайска, служилые люди и москвичи потребовали у бояр объяснений. Вооруженная толпа заполнила Кремль. Предводительствовали ею нижегородец Жездринский, ярославец Тургенев, смолянин Тухачевский. Народ с шумом ворвался в палаты, где сидели Мстиславский с товарищами, и угрожал им расправой. Выступление едва не привело к кровопролитию. Казаки готовы были своими руками перебить сторонников Владислава.

В московских верхах царило замешательство. Тайные приверженцы Владислава недаром припрятали в сундуки жалованные грамоты королевича.

В ту пору необычное природное явление приковало к себе внимание москвичей. Над городом повисла яркая хвостатая «звезда». Воздымая руки над головой, маловеры причитали: «Быть Москве взятой от королевича!» Кроваво-красная комета сулила новые неслыханные беды и пролитие крови.

20 сентября 1618 года со стороны Волоколамска к столице подошла королевская армия. Московский староста Гонсевский и гетман Ходкевич вновь стояли у городских ворот, на этот раз вместе с «царем» Владиславом. Они рассчитывали на содействие приспешников. Народ с подозрением следил за каждым шагом бояр. Никто не забыл недавней трагедии. Среди вновь отстроенных кварталов огромными дырами зияли пустыри, старые пожарища, памятники хозяйничанья в Москве интервентов.

Опасения защитников Москвы усилились, когда к городу с юга приблизились отряды Сагайдачного. На виду у гарнизона запорожцы стали проводить свои коши мимо Донского монастыря в лагерь Владислава. Командование сосредоточило в Замоскворечье много ратных людей. Полки вышли в поле и стали строиться в боевой порядок, чтобы помешать соединению двух вражеских армий. В решающий момент бояре заколебались и не посмели атаковать противника.

С тяжким сердцем возвращались ратные люди по улицам столицы в крепость. Неразбериха и замешательство в боярских верхах вновь грозили обернуться бедой.

С начала сентября 1618 года в столице стал заседать Земский собор. Соборные чины решили привлечь к обороне крепости все население столицы. Царю и его окружению волей-неволей пришлось вспомнить, какую роль сыграл в освобождении Москвы вооруженный народ. И теперь народ требовал оружия, чтобы отстоять столицу от вражеского нашествия. Разрядный приказ расставил по стенам и воротам вместе с ратными людьми купцов и посадских людей. В Белом городе и в Замоскворечье охрану стен несли шесть с половиной тысяч человек. Преобладали среди них черные посадские люди. Около двух тысяч горожан имели в руках пищали, две с половиной тысячи несли караулы с рогатинами.

За несколько дней до решительного столкновения с поляками царь Михаил пригласил Пожарского во дворец к столу и наградил его золоченым кубком и собольей шубой. По случаю награждения князю Дмитрию перечислили все его заслуги: то, что он против литовских людей стоял, острог поставил, многих врагов побил и взятых языков к государю часто присылал, государеву и земскому делу радел и им промышлял, помогал Лыкову, когда он из Можайска к Москве шел.

Накануне решительного боя на сторону русских перебежали двое французских саперов, служивших в армии Владислава. Они сообщили о готовившемся приступе и пунктах атаки. Бояре заподозрили, что французов подослал сам Ходкевич, и не дали веры их словам. Предосторожности ради они все же послали подкрепление к западным воротам. Им не пришлось пожалеть об этом.

После полуночи 30 сентября 1618 года королевские роты двинулись на штурм русской столицы. Подобравшись в кромешной тьме к Земляному городу, солдаты взорвали ворота деревянного острога и проникли внутрь города. Пробираясь на ощупь по улицам Земляного города, роты подошли к Арбатским и Тверским воротам Белого города. Пан Новодворский с саперами готов был взорвать с помощью порохового заряда Арбатские ворота. Но москвичи осыпали неприятеля градом пуль. Новодворский был ранен в руку и не выполнил приказ гетмана.

Выстрелы разбудили спящую столицу. Наспех вооружившись, народ бежал к месту ночного боя. Прежде других к воротам прибыл со своего двора на Арбате князь Пожарский. Его сопровождала многочисленная вооруженная свита. Появление популярного воеводы воодушевило ратников. Вновь, как в лучшие годы, князь Дмитрий «на боях и на приступах бился, не щадя головы своей». Едва ночная мгла стала редеть, русские воины распахнули ворота и ударили по врагу. Новодворскому пришлось спешно уносить ноги. Не лучше обстояли дела у отряда, пытавшегося ворваться в Белый город со стороны Тверских ворот.

Ввиду больших потерь Ходкевич не решился отдать приказ о новом приступе. Ему не удалось прорвать даже внешнюю линию каменных стен. За этой линией высился неприступный Кремль с торчащими во все стороны орудийными стволами.

В который раз потерпев неудачу под Москвой, Ходкевич отступил к Троицкому монастырю. Владислав потребовал присяги от монахов. Ответом ему были пушечные залпы. Королевская армия отступила за Троицу к селу Рогачеву на старую гетманскую стоянку. Отряды наемников отправились грабить замосковные города. Но их везде подстерегали неудачи. Ярославские воеводы разгромили литовских людей на Нерехте и в Пошехонье.

Сагайдачный из-под Москвы отправился к Калуге, но овладеть крепостью ему не удалось. Король смог использовать запорожское войско в войне с русскими. Но среди рядовых казаков зрело недовольство. Королевич Владислав скоро убедился в ненадежности запорожцев. Полковник Ждан Коншин с отрядом в шестьсот сабель перешел на русскую службу.

Армия Владислава оставалась в Рогачеве. Ей предстояло выдержать трудную зиму. Войско не имело надежных путей сообщения. Ходкевичу не удалось овладеть ни одной из русских крепостей, оставшихся в его тылу. Владислав фактически не мог продолжать войну, потому что польский сейм согласился финансировать его кампанию лишь до конца года. Последние недели этого года истекали. В Речи Посполитой все громче звучали голоса в пользу немедленного заключения мира с Россией. Южным границам Польши угрожали турки. Стихли выстрелы в Ливонии, но достигнутое там двухлетнее перемирие не было ни миром, ни войной.

Вражеское нашествие вновь всколыхнуло Россию. Народ повсюду требовал решительных действий против вторгшегося врага. В Нижнем Новгороде и Ярославле спешно формировались полки.

Дорогую цену заплатил русский народ за предательство семибоярщины. Многие сложили головы, освобождая Москву. Новая династия вернула власть тем же боярам, и они вновь не сумели защитить государство. Польско-литовская дипломатия выдвинула задачу расчленения и захвата западных великорусских земель. Боярская дума пошла на уступки, нанесшие стране немалый ущерб.

1 декабря 1618 года Шереметев подписал договор о четырнадцатилетнем перемирии. Условия перемирия были чрезвычайно тяжелыми. К Литве отходила вся Смоленщина и Черниговщина. Вместе с городами, занятыми «литвой», Сигизмунду достались пограничные крепости, отразившие все нападения его наемников. Бояре обязались сдать эти крепости в полном порядке со всеми пушками и боевым снаряжением, с пашенными уездными крестьянами и посадскими людьми. Король получил в свои руки около тридцати городов. Новая граница проходила теперь неподалеку от Вязьмы, Ржева и Калуги. Сигизмунд посеял семена новой войны.

Перемирие поставило под вопрос итоги объединительной политики. Королевская дипломатия ловко играла на слабости романовской династии. В польском плену томился Филарет Романов. Когда Сигизмунд отправился на завоевание Москвы, бывший царь Василий Шуйский и его брат тут же простились с земным существованием. Романовы помнили об этом и тревожились за судьбу Филарета. Государственные интересы они подчинили семейным заботам. Какие бы новые требования ни предъявлял канцлер Лев Сапега московским послам, энергичная царица Марфа и ее собственный сын предписывали принять все, лишь бы вернуть Филарета.

Мир был унизительным и тяжелым, но население приняло его со вздохом облегчения. Бесчисленными пожарищами и руинами покрылась страна на всем пространстве от южных степей до Ледовитого океана. Обезлюдели города и деревни, стаи воронья кружили над пепелищами.

Но мрачная пора была позади. Народ отстоял родную землю и вернулся к мирному труду. Только его усилия могли вернуть России благополучие и могущество.

Загрузка...