Минута жизни

— Не играл, браточки, три года…

Гриша подхватил Николая — тот еле держался на ногах, — повёл по коридору. Подошёл Ваня. Постояли втроём, помолчали, думая об одном. Уж если свела их тяжёлая судьба, сдружила, побратала — идти теперь им плечо в плечо и крепко помнить о том, что с них, окруженцев, спрос особый. Каждому воевать за троих надо…

Перед отправкой на фронт выдали новое обмундирование, новенькие автоматы. Приехал командир полка подполковник Ерёмин.

— Вы вливаетесь в славный 287-й гвардейский полк. Это почётное звание мы заслужили в боях за Сталинград. Мы стояли насмерть, мы громили фельдмаршала Паулюса. Мы освобождали легендарный тракторный завод. Это была наша первая победа. Из подвала завода наши солдаты вывели пятерых генералов и семерых гитлеровских полковников. От Сталинграда, от стен тракторного этот полк начал своё великое наступление. Но за победы мы платили самым дорогим — кровью. Сотни людей погибли, освобождая наши родные сёла и города, освобождая вас. Впереди бои, впереди Берлин. Пока Гитлер жив, нет нам спокойного сна. Докажите в боях своим новым товарищам, что они не ошиблись, принимая вас в ряды непобедимых гвардейцев.

Когда прибыли в полк, Иван сразу стал проситься в пулемётный взвод.

— Товарищ майор! Руки чешутся… разрешите…

— Не понимаю…

— Доверьте. Первым номером служил в кадровой. Готов показать, ежели того… не верите…

— А ну-ка, пойдём со мной…

Через неделю Иван был уже пулемётчиком. Григорий и Николай остались вдвоём.

Николая и Григория взвод встретил нельзя сказать чтоб особо приветливо, обыкновенно встретил. Присматривались к ним.

Как-то ещё засветло остановились на ночёвку. Николай с Гришей и ещё трое расквартировались в небольшой хатке на окраине села. Под вечер к ним в гости пришёл почти весь взвод. Весело в хате: шутками, байками расшевелились, разгорелись, да и чай хозяйка как раз к беседе подала.

— Садись, маманя, в круг, теплее будет, — хохотнул сержант Малинин, кривоногий конопатый мужичонка с начищенной медалью на широкой груди.

Хозяйка, возившаяся у печки, вздрогнула, опасливо оглянулась. Чтоб сгладить неловкое молчание, заговорил взводный Козырев:

— Вот и хорошо, что мы тут собрались. Поговорим, познакомимся. Расскажи-ка о себе, Ригачин.

«Ну вот, — подумал Николай, — затем и пришли, чтоб душу по ниточке вытягивать…»

— Был в плену я. Не шибко раненым, почти здоровым попал… что, интересно, дядя? — резко спросил Николай громко причмокнувшего ефрейтора Фомкина.

— Я тебе не дядя, — осклабился Фомкин. — Я питерский металлист. И ты, давай, не шебурши, не дёргайся…

— Все мы нервенные, дорогой товарищ, — зашелестело из угла за клубом синего дыма. — Но не о нервах разговор — ты про сметанку нам расскажи. Много её употребил, сидя под подолом у бабы?

— Ну, коль так разговор пошёл, граждане хорошие, то могу сказать, что меня про сметану уже допрашивали. А то как бы я к таким героям в полк попал…

— Ты полк не трогай! Мы в Сталинграде да на Курской дуге кровью свою славу добывали! — закричал взводный.

— Хлопчики, выпейте чаю, — тихо вмешалась хозяйка.

Николай встал, накинул шинель и при настороженной тишине вышел.

— Скопом всегда бить хорошо, — начал тихо Колесников. — Один в зубы, другой в ухо, а третий, который посмышлённее, тот в душу норовит сапогом…

— Ты б помолчал, приятель, — перебил его Фомкин.

— А я, товарищ питерский рабочий, человек пуганый, — обратился к Фомкину Григорий. — Четыре раза помирал, да не помер. А ему похуже моего досталось. Кто из вас слыхал про Уманьскую яму? Хотите расскажу, посмеётесь от души… Раненым он попал в плен. Вся армия была окружена. Понимаете — армия! Слышишь, ты, питерский? Так, может быть, красноармеец Ригачин в том виноват?

— Говори, да не заговаривайся, — предупредил взводный, опустив глаза.

— Пусть говорит, как хочет, — сказал пулемётчик Чагин. — В таком разговоре соловьём не зальёшься. Давай, Колесников.

Григорий свернул цигарку. Когда прикуривал, все увидели, как у него дрожат пальцы.

— За то, что дали автомат, спасибо. Где надо — мы первыми пойдём. Злобы у нас больше, чем у кого другого… натерпелись… на сметанке…

Потрескивают самокрутки, озаряются на секунду посуровевшие лица.

— Схожу за ним, — сказал взводный.

Вошли они минут через пять, но в ожидании всем показалось, что прошёл час.

— Лошадей ходил посмотреть, так уж извините, — сказал Николай. Все с напряжением ждали этих первых слов, и когда он сказал их, братва облегчённо зашумела, закашляла.

— Да, видать, завтра снова дождь будет…

— Готовь, Женя, свою клеёнку на голову…

— Эй, мамко, давай ещё чашку, да садись ты к нам…

— Слышишь, Андрюха, катись за баяном, Малинин сыграет…

— Вот так-то лучше, как звать, сестрица?..

Испуганно мечется аленький огонёк над тонкой снарядной гильзой. Рвёт баян Малинин.

— Дочку у меня немцы забрали, — шепчет хозяйка.

Ходят худыми рёбрами выцветшие сиреневые меха.

— Ну что ж, пора и честь знать, — говорит взводный.

Хата пустеет. Женщина вздыхает на огонёк, и всё окунается в ночь.

1944 год. Румыния… Польша… Чужие, незнакомые страны. Что слыхал о них Николай, что знал? Проходя, проезжая, разглядывал он побеленные хатки в садах, луга, неубранные огороды, поля. Люди в лаптях попадаются, в вышитых как на Украине рубахах.

…Три года военных прошло, а будто целая жизнь. Пораскидать эту тысячу дней — хватило б на тысячу человек. А разве один Николай горя напился? Весь род славянский долго ещё будет петь сквозь слёзы, давать клятвы на могилах детей своих.

В начале августа после завершения Ясско-Кишинёвской операции 287-й полк из Румынии был переброшен в Польшу и прямо с марша начал штурм Вислы.

Завязались короткие, но жестокие бои.

Взвод Козырева был выдвинут вперёд на поддержку разведчиков, которые первыми должны были пробиться к реке.

Солнце медленно опускалось в Вислу, в тонкие остролистые камыши. Мины, падая в болото, рвались глухо, мирно, будто кто-то бил палкой по дуплистому дереву.

— Ну и сыплет, — сказал Григорий.

— Заметили, гады. Не удастся разведчикам скрытно подойти, — ругался взводный. — Эй, там, не ползите кучей! Рассредоточиться!

Мины рвались вокруг. С того берега застучал крупнокалиберный пулемёт. Прямо перед взводным взлетела земля. Из камыша выполз раненый разведчик:

— Засекли… Отступать надо. Стемнеет, снова пойдём.

Разведчик был прав.

— Отходить! Передай по цепи. Отходить!

Вечером недосчитались Малинина, Ригачина и Колесникова. Кто-то сказал, что видел, как они поползли влево по направлению к старым постройкам.

Возвратились к полуночи с «языком». Николай доложил Козыреву.

— Ты что же, старший? — спросил взводный.

— Вроде так, — ответил Николай.

— Чтоб подобное самовольство было в последний раз, понял? Разведчики мне нашлись. А ты, Малинин! Старый солдат, вместо того, чтобы пресечь…

— Нам надо к комбату, товарищ лейтенант. Срочно, — сказал, торопливо затягиваясь табачком, Малинин.

Комбат Чёрный выслушал внимательно Николая и сразу же доложил по телефону командиру полка:

— Обнаружены четыре катера. В лозняке замаскированы. Приготовлены для отхода немецких минёров. Они сейчас берег минируют. Всё точно. «Языка» взяли, подтверждает, офицер. Разрешите действовать.

Всю ночь длился бой. На рассвете почти весь полк вышел к Висле. Только успели окопаться — пошли самолёты. Под бомбами просидели до вечера. С наступлением темноты сапёры начали наводить мост. Наша артиллерия молотила квадрат за квадратом. Вся 5-я армия начала бой за главную польскую реку.

Часа в четыре утра полк переправился через широкую Вислу. Не выдержав натиска, немцы быстро откатывались назад. Пройдя с боями километров тридцать, полк занял оборону. Дня через три Николая вызвал комбат. Разговор был недолгий.

— Спасибо, Ригачин, за «языка».

— У меня просьба, товарищ капитан.

— Давай…

— Переведите в разведку.

— Ты что, до плена в разведке был?..

— Нет… Нас двоих — меня и Колесникова. Командир взвода, старший лейтенант Даиров, согласен взять нас.

Комбат вызвал Даирова. Командир взвода разведки подтвердил, что парни ему понравились и он их возьмёт, ведь ему давно обещано подкрепление. Конечно, придётся их подучить, пройдёт время, пока они станут настоящими разведчиками… Комбат согласился.

…Шли дни, но наступления не было — выравнивали фронт. 287-й полк занял эшелонированную оборону впереди местечка Сташув. Установилось затишье, и этим воспользовался Даиров. С рассветом он сам поднимал Николая и Григория, брал ещё двух разведчиков, и они уходили в поле.

У Николая получалось лучше. Выручал небольшой рост — Николай мог спрятаться в маленькой ложбине, пролезть в самую узкую щель. Сильные руки, быстрая сообразительность, вёрткость неизменно приносили ему победу.

— Славно, ребята, славно, — говорил Даиров. — Злость для разведчика просто необходима. Был у нас Гоги Сванидзе — герой, орёл. Вот у кого злость, как змей. Погиб, правда…

После обеда разведчики отдыхали. Чистили оружие, приводили в порядок снаряжение, обмундирование. В воскресенье Николай и Григорий отпросились у взводного, пошли в городок…

У каких-то женщин спросили, где можно найти фотографа, который сделал бы карточки — надо послать домой. Женщины долго объясняли им, какими улицами и переулками следует идти.

Фотограф — очень худой кудрявый горбун — приветливо открыл калитку, зацокал, засуетился. Он усадил гостей в саду за низенький столик, крикнул что-то в раскрытое окно. Миловидная сероглазая женщина с толстыми косищами принесла большую плетёную хлебницу с краснобокими яблоками.

— Разрешите мне вас так и снять под яблоней? Это очень необычно. Воины кушают фрукты.

Николай воспротивился — фотография не баловство. Надо повесить простыню, сесть перед ней. Но фотограф, видно, не понял, о чём говорил Николай, и, быстро устроив аппарат, накрылся с головой чёрным шёлковым платком, щёлкнул два раза пальцами. Потом он, смущаясь, спросил, не позволят ли «паны офицеры» сесть рядом с ними его жене Зосе.

Когда они уходили, горбун насовал им полные карманы груш и без конца твердил о том, что завтра он сам отыщет их, и «паны жолнежи»[6] будут иметь настоящую работу.

Вечером Даиров получил приказ прощупать немцев. Через полчаса разведчики вышли на задание. Когда проходили переднюю линию окопов, Николая окликнули. Это был Иван. Он проводил их немного, упросил взять свой кисет с табаком.

— Моя снова что-то болеет, — сказал Иван. — Огород на себе вспахала — с весны хворает. А как Ульяна?

— Тоже, видать, нелегко. Правда, пишет, что пшеницы ей дали в колхозе малость. Сад уродил хорошо…

— А у моих корова приблудилась беглая, радость, сам знаешь, какая, — сказал Григорий.

Попрощались и растаяли в ночи.

— Забыли мы парня. Навещать его надо бы почаще, — сказал Григорий, когда они уже догнали своих.

— Плохо, что мы не взяли его к фотографу, — буркнул Николай.

— Ребята, вы нашли фотографа? — обрадованно спросил шедший рядом молоденький паренёк Юра Пронин. — Маме хочу послать. Одна она у меня. Не виделись столько.

— Вернёмся, сходим к поляку вместе.

…Возвратились они через два дня, потеряв одного убитым, четверо были ранены.

Ночью они резали и сматывали связь и напоролись на боевое охранение немцев, но сразу же откатились и ушли. К утру, разделившись на две группы, устроили засаду в небольшом лесочке у шоссейной дороги. Только успели замаскироваться, подошли три санитарные машины. Их пропустили. Следом за ними выскочила на дорогу длинная пятнистая легковушка, за ней грузовик с брезентовым фургоном.

— Берём! — крикнул Даиров.

Две гранаты легли перед легковой, пулемёт прошил брезент грузовика. В кузове немцев было немного, и у Николая отлегло на душе. Первых трёх, спрыгнувших на землю, взяли Григорий и Юра. В это время Николай вместе с командиром отделения Багдасарьяном ползли уже к машине. По ним открыли огонь откуда-то из-за переднего колеса.

Приподнявшись на локте, Николай кинул гранату точно под кабину, а Багдасарьян бросился влево в обход, чтобы посмотреть, есть ли ещё кто в кузове грузовика. Два раза он крикнул по-немецки, из-за брезента раздалась очередь. Багдасарьян упал.

Через минуту из горящей машины вытащили раненого унтера. Приговор был коротким. Багдасарьяна наскоро закопали в свежевырытом окопе и побежали догонять группу Даирова, уже отошедшую в лесок.

Взяли хорошие трофеи — два офицера, два толстых портфеля. Уходили бегом, немцев подгоняли прикладами. За леском сразу началось болото. Облегчённо вздохнули, вошли в реденькие камыши, побрели по пояс в воде. Шли долго и лишь к полудню расположились отдыхать на шатких косматых кочках.

Ждали до вечера. С наступлением темноты побрели дальше и вышли точь-в-точь в такой же лесок, в котором вели бой. Николай решил, что заблудились, но, как бы угадав его мысли, Юра тихо сообщил ему, что Даиров — прирождённый разведчик и следопыт, с ним можно идти на любое рискованное дело, и всегда будет порядок. В полночь наткнулись на кабель, который привёл в небольшое село. В разведку пошёл сам Даиров, взял с собой Юру и ещё двоих. Они сняли часового, и тот, перепуганный насмерть, рассказал, что в селе стоит особое подразделение артиллеристов, которые выполняют какое-то специальное задание.

Стали уходить к своим. Сказывалась усталость, бессонная ночь, сдавали нервы. А тут ещё пленные. Один из них наотрез отказался идти, и по приказу Даирова его волокли на себе второй немецкий офицер и часовой-артиллерист.

Когда рассвело, невдалеке на взгорье увидели хуторок. Подошли поближе, оказалось, что это брошенное селение. Места пожарищ, разрушенные сараи, кирпичный гараж, колодец под разбитым навесом. Решили здесь ждать ночи. Даиров обошёл все постройки, долго осматривал следы на дороге и приказал разместиться в гараже. Хотя все валились с ног, Даиров отдал распоряжение вырыть позади гаража окопчики. И здесь ещё раз сказался опыт взводного.

Под вечер, когда все уже отдохнули и поужинали консервами, а на закуску — яблоками из сада, когда через полчаса решено было двигаться, к хутору подъехали две бронемашины. Вначале они остановились у дороги, затем медленно стали подъезжать к сараям. Даиров нервничал, он не понимал, случайность ли это, или немцы выследили их…

— Пулемётчики, к окнам. Ригачин, ты командуешь отделением Багдасарьяна во дворе. Мы остаёмся здесь.

Через узкое боковое окно Николай выскочил из гаража последним — ребята уже лежали в вырытых утром неглубоких окопах. Не успел Николай осмотреться, как его подозвал Даиров.

— Пленных забери к себе. Положи под стеной. Да аккуратно, чтоб кляп не выпал.

Немцы вылезали из окошка медленно — мешали связанные руки. Николай подгонял их стволом автомата. Разлетелась первая очередь. Николай пополз к своему окопчику и увидел, как метрах в семидесяти падали, словно подкошенные, немцы. Те, кого ещё не настигла пуля, бежали назад к машинам.

— За мной! Гранаты! — крикнул Николай.

Но до машины гранаты не долетели. Разведчики залегли и стали пробираться от яблони к яблоне, вперёд. Из гаража не прекращали огонь пулемётчики.

Николай заметил, как два немца торопливо подсаживали в кабину переднего транспортёра водителя, видимо, раненого. Ригачин быстро поднялся и высоко, через яблоню, бросил гранату. Упал с облегчением, поняв, что цел, что никто не выстрелил в него. Граната рванула прямо перед машиной.

— Окружай! — закричал Николай.

Но несколько немцев, оставшихся в живых, бросили бронетранспортёры, раненых, почти не отстреливаясь, убегали в нескошенное гороховое поле.

Николая остановил Даиров.

— Назад! — кричал он, выскочив из гаража. — Назад!

Стали быстро уходить из хутора. Темнело. Николай пересчитал своих и не увидел Пронина. Григорий шёл невдалеке, а Юры не было.

— Где Юра?

— Ранили…

Николай побежал к замыкающим — там несли кого-то на палатке, это был пулемётчик Ляхович, а Юру поддерживал здоровый, самый сильный во взводе Никольцев. Пуля попала в руку, но кость, видимо, не была задета, потому что Юра не жаловался на боль.

— Молодцом, Коля, — сказал Пронин. — Здорово получилось. А я вот подкачал, чёрт меня подери. Фотографироваться не придётся.

Линию фронта перешли благополучно. Когда почти поравнялись со своими окопами, немцы послали вдогонку десяток мин. Но мины рвались далеко справа. Николай шёл рядом с Григорием, тот всё вспоминал прошедший бой, рассказывал, как он взял на мушку троих, как…

Вдруг Николай почувствовал резкий толчок в спину. Это было так неожиданно и страшно, что, казалось, шевельнулись волосы под пилоткой.

— Слышь, Гриша, меня…

После донесения Даирова дивизия мощным клином устремилась в «окно» немецкой обороны. Прорыв увенчался успехом — заняли городок Хмельник. Перед наступлением Николая и Юру, как они ни уговаривали, всё же перевели из санбата в Сташувский госпиталь.

Раненых было много, и в старом помещичьем саду разбили две длинные палатки. Здесь были такие же порядки, как и во всех других госпиталях: чтобы раненые не удрали на фронт, у них отбирали обмундирование, оставляли в одном нательном. И в городок не сходишь. Только и оставалось, что залезть на присадистый забор из дикого камня и ловить своих, проезжающих мимо: и тут уж хочешь не хочешь, а выкладывай фронтовые новости.

Сидящими на заборе их и увидела Зося.

— Матка бозка! — всплеснула она руками и заулыбалась.

Она рассказала, как муж её, Янек, искал их, но всё напрасно, и вдруг такая радость. Вечером к госпитальной палатке Зосю и её мужа-фотографа привела сама Берта Григорьевна, главный хирург. Зося разостлала под яблоней вышитую скатёрку, вытащила разную снедь. Николай и Юра сидели, завёрнутые до пояса в одеяла. Им было неловко, но больше оттого, что рядом в непотребном виде шастали их ребята, с любопытством и откровенной завистью поглядывая на Зосю и на богатое угощение.

Ян отдал фотографии. Небольшие, с непривычными зазубринками по краям.

— Понимаете, деньги у нас в госпитальной каптёрке, — объяснил Николай.

— Ах, какие глупости! Мы с Зосей молим бога, чтобы вы скорее разбили немцев. Потом вы будете ехать домой. Вы заедете к нам. Так я говорю, Зося? Мы будем пить-гулять три дня и три ночи. Пройдёт тридцать лет, и ваши внуки будут смотреть на снимки, сделанные в Польше Яном Стжибульским.

— Ты сделаешь их цветными, — сказала Зося.

— Да, да, цветными, — заспешил Ян, благодарно кивнув жене.

— У вас есть дзецко? — спросила Зося Пронина.

— Ну что вы, — съёжился Юра.

— А жив ли ваш приятель? — пытаясь сгладить неловкую паузу, спросил фотограф.

— Жив-здоров, я кажется, вам говорил…

…Зося приходит в сад каждый вечер. Только стемнеет, уходит Юра.

Николай долго ничего не знал. Мало ли, ведь человеку иногда надо побыть одному. Но Юра потом стал исчезать и днём. Он словно избегал людей. Не приезжали ни Ваня, ни Гриша.

Пусто стало вокруг. И от этой пустоты, от смутных догадок Николай снова со щемящей тоской вспомнил Сашка, вспомнил Антоновичи с таким же белоколонным помещичьим домом, как и в этих Сташувах. Тогда же он решился:

Ночь тёплая, душистая. Полог палатки откинут, и влетающий с ветром запах яблок перебивает устоявшийся госпитальный дух.

Радостная была встреча в полку. Ребята окружили друзей, засыпали вопросами. Услыхав крики, из блиндажа выскочил Даиров, затягивая на ходу ремень.

— Молодцы! Богатыри! — прохрипел он простуженно и обнял Николая и Юру. Не успели друзья опомниться, как они уже сидели на койке взводного в блиндаже и отвечали на вопросы, которые сыпались со всех сторон.

Даиров подал им две кружки, наполненные до краёв.

— Ничего, вам можно, — сказал взводный. — А нам — по глотку: могут ночью поднять. За возвращение в родной кишлак!

Николай долго пил непривычно пахнущее, крепкое вязкое вино.

— Рому мы тут бочоночек достали, — разъяснил Никольцев. — Нравится? У меня лично голова назавтра несвежая…

— Слушай, Николай Иванович, — перебил его Даиров. — Для тебя есть новость. Сказать? Ты теперь командир отделения. Приказ есть. Всё как надо…

Николай смутился.

— Ты что? — спросил взводный.

— Рановато ещё. Ну, в общем, пусть хлопцы скажут…

Все загудели, понравилось, что Николай так повёл этот разговор.

— Парень сообразительный, чего там…

— Головой не рискует, как другие у нас…

— Главное — не крикун…

— Ну что ж, налей-ка, Никольцев, ещё им, — распорядился Даиров.

Пока наливали, у входа в блиндаж зашумели, стукнули дверью. При свете коптилки Николай не мог различить, кто вошёл.

— О, подкрепление прибыло! — крикнули от двери. — Пропустите меня, ребятки, к земляку…

Ловко сбросив через голову автомат, Григорий Колесников перешагнул через сидящих на полу, крепко обнял Николая.

— Тише ты, медведь, спина ещё не зажила, — взвыл Николай.

— Ну, как там, Григорий? — спросил тут же Даиров.

— Ничего нового нет, товарищ лейтенант. Роют траншеи слева от дороги… В общем, готовятся к обороне. Тебе письмо, Коля… Уже давно получил, но никак не мог передать.

Николай торопливо раскрыл измятый треугольник и наклонился к прыгающему языку красноватого пламени. Лицо напряглось, губы вдруг дрогнули…

В блиндаже стояла мёртвая тишина, слышно было, как потрескивал фитиль в гильзе, как где-то далеко-далеко гудели самолёты.

— Дочка у меня родилась, хлопцы…

С каждым днём всё больше ощущалось приближение большого наступления.

Ночами где-то в тылу рычали танки, всё чаще приходили артиллерийские разведчики, вечерами появлялось большое начальство.

Подготовку к наступлению лучше других чувствовали батальонные разведчики.

— «Языка» давайте! — кричал по телефону с утра комбат Чёрный Даирову. — Мне начальник штаба проходу не даёт. Каждую ночь приказано ходить на охоту. Было время — отдыхали, а теперь давайте…

Немцы усилили свой передний край, стали осторожнее, и разведчики зачастую возвращались с пустыми руками.

Пошёл первый снежок. К полудню солнце пригревало, и снег таял, оставляя мокрые поблескивающие лужицы.

Николай шёл по длинной траншее, всматриваясь во встречных солдат.

— Ярыш? Пулемётчик? Где-то там, — отвечали ему.

Иван обрадовался, засуетился, достал кисет.

— Пришёл место выбирать… — сказал Николай. — Приказано ночью сходить в разведку. Ну и решил к тебе — свой человек, защитишь станкачом. Чувствую, достанется сегодня…

Ваня подвёл Николая к «максиму», показал сектор обстрела, рассказал, в каком месте можно незаметно подползти к переднему краю. Расположившись поудобнее, Николай неторопливо начал изучать в бинокль метр за метром немецкую оборону.

Ваня, присев рядом, рассказал о новостях. Недавно его представили к награде. Из дому получил хорошие вести. Жена пишет, что урожай собрала неплохой, хату починила.

— Два раза была у твоей Ульяны. Девочка здорова, говорит, на тебя похожа.

— Она, понимаешь-нет, хотела дочку. Я-то, конечно, сына, ну а теперь и дочке рад. Пишет, что саман начнёт лепить с весны, чтоб я приехал и сразу дом будем новый строить. Ты, Ваня, как думаешь, месяца через три немца прикончим?

— Приехал Козырев, помнишь, взводный. Был в тылу. Говорит, войск нагнали видимо-невидимо. Собираемся немца гнать до Берлина без остановки. Я думаю, если хорошо дело пойдет, через месяц «фрица» добьём.

— Приедем в Злынку, праздник затеем, да, Ваня?

— Ты биноклем-то не шибко верти. Тут у них снайпер есть. Позавчера одного парня с нашего взвода…

— Гляди, Ваня…

Далеко на левом фланге за «костылём» — немецким самолётом-разведчиком — гнался наш истребитель. Видно было, как немец старался прижаться к земле, как он вертелся, как издалека стали бить по истребителю зенитки…

В полночь отделение Николая ушло в разведку. Возвратились под утро без пленного. День отдохнули, вечером снова ползком, к немецким траншеям…

Николай написал в Заонежье сестре Наталье пять писем. Ответа всё не было. Первое письмо он получил перед Новым годом.

На календаре долгожданное 12 января 1945 года. Стрелки хронометра отсчитывают время. Последние минуты, 4 часа утра. Шквал артподготовки. Два с половиной часа били пушки по укрепленной обороне фашистов. Еще не умолк грохот, а уже вперед устремились танки, пехота…

Наступление началось по всему фронту, и ничто уже не могло остановить его. В январе дивизия вступила на территорию Германии. Грязный, окровавленный снег. По полям широкие развороченные танками колеи. Сотни машин, самоходок, пушек. Колонны пехоты. Гигантские бело-красные веретена проносятся над головой и сразу же исчезают: это работают «катюши». Идут войска. На перекрестке высокий добротный столб — указатель. Черная готическая подпись: «Берлин — 400 км».

В ночь на 21 января 1945 года 287-й полк продолжал гнать немцев на запад. Снег, шедший с вечера, перестал. Ветер прогнал косяки туч, и над головой задрожали редкие утренние звёзды. Но через час снова наползли толстенные тучи, небо стало низким, чёрным.

После полуночи командир полка Ерёмин и начальник штаба майор Куприянов вызвали к себе комбатов.

— Впереди польский город Ключборк, или Крайцбург, как его называют немцы, — сообщил начальник штаба. — Посмотрите на карту. Здесь главный удар полка. Наши соседи будут действовать слева и справа.

— Город будем брать сходу, — перебил его подполковник Ерёмин. — Надо ворваться в Крайцбург у немцев «на пятках», не отставая и не отрываясь. Каждая минута промедления — лишние человеческие жизни. Ясно? Необходим «язык». Мы не знаем, сколько их там, как укреплён город… Рассмотрим задачи батальонов…

…По мелковатой, занесённой мокрым снегом балке взвод Даирова добрался до противотанкового рва, от которого было рукой подать до первых домов Крайцбурга.

— Ригачин, ты пойдёшь вправо. Я со вторым отделением — прямо. Далеко не заходить, — отдал приказ Даиров.

Километрах в двух от них, там, где подходил полк, начали рваться снаряды. Чувствовалось, что немцы пока бьют беспорядочно. Впереди всё было спокойно.

Они проползли метров триста и увидели у длинного пакгауза немцев, торопливо грузивших что-то в машины.

— В обход! — шепнул Николай. — Пронин, вперёд, гляди в оба!

Медленно светало, сквозь мглу всё явственнее проступали невдалеке ровные ряды щитовых бараков.

— Концлагерь, — шепнул Юра.

— Ещё один, — сказал Николай. — Сколько же они их понастроили, звери двуногие… А ну за мной!

Но лагерь был пустой. Они перемахнули через невысокую стену, миновали два недавно побеленных сарая и вышли к высокому кирпичному дому. Ставни закрыты, двери замкнуты. Невдалеке взвилась ракета, за ней другая. Дальше в город идти было опасно.

Николай приказал трём разведчикам остаться внизу, а сам с Григорием полез по скользкой пожарной лестнице. Лестница подвывала, как пила на ветру, а может, это просто гудело в голове от высоты. Железная крыша под ногами предательски ухнула — Николай на секунду замер, потом быстро пополз к слуховому окну. К счастью, стёкол не оказалось, и Николай, распахнув раму, прыгнул на чердак. Отдышавшись, перешли к противоположному окну, выходившему в центр города. Впереди — широкая улица. К ней стекались ровными белыми полосами улицы поуже и покороче.

В бинокль было хорошо видно, как немцы громоздили баррикады, противотанковые заграждения, перетаскивали пушки, пулемёты и выгружали фауст-патроны. Николай и Гриша быстро спустились на землю и побежали назад к сараям.

Николай первым завернул за угол и наткнулся на трёх немцев, устанавливающих пулемёт.

— Руки! — скомандовал он. — Одно слово — и смерть!

Ребята сноровисто сняли с них автоматы, подхватили пулемёт.

«Ну и вороны, никто даже не каркнул», — подумал Николай.

Когда переползли противотанковый ров, высокий пожилой немец торопливо заговорил на ломаном русском языке.

—Я хочу в плен. Вы гуманная нация, мне надоело всё это. Война, кровь, кошмар. У меня жена, ребёнок. Гитлер капут!

Пальцы Николая прикипели к автомату. Давно не было во рту у него этой проклятой медной горечи. Стало трудно дышать. Тошнота поднялась мохнатым клубком.

Наконец это состояние прошло, и Николай, облегчённо вздохнув, опустил автомат.

Даиров уже ждал.

— Бегом! — закричал он. — Через пять минут твои «фрицы» никому не нужны будут.

Когда они выскочили из балки, полк уже вплотную подходил к городу.

И тогда Крайцбург обрушил огонь всех пушек, всех шестиствольных миномётов, пытаясь отгородиться от наступающей пехоты косматой огненной стеной.

Разведвзвод вместе со всеми пошёл на штурм. Из окон домов сверху и снизу стреляли немцы. Солдаты врывались в подъезды, дрались за каждый подвал, за каждый этаж. К низким тучам тянулись дымы подожжённых домов.

Забежали за угол дома, закурили. Откуда ни возьмись — Даиров.

— Э, братцы, так не годится. Пошли, вон ту хибару заберём.

— Ничего себе хибарка, три этажа…

Николай и Даиров вбежали в подъезд, метнулись на второй этаж.

В одной из комнат стрелял пулемёт. Даиров вышиб плечом дверь, Николай дал длинную очередь.

— Гляди, эсэсовцы! — крикнул Николай.

Когда стали бить в следующую дверь, оттуда ответил автомат. Пули прошили дверь, щепками расцарапало лицо Даирову.

Быстро поднялись на третий этаж, и Николай, живо перегнувшись через подоконник, бросил гранату в окно, откуда стреляли.

Следующий дом был двухэтажный, из красно-бурого кирпича. Из-под крыши били пулемёты. Автоматчики вели огонь из нижних окон. Даиров послал троих солдат в дом напротив, чтоб те отвлекли немцев. Малинину приказал прикрыть их пулемётным огнем.

— За мной, разведчики! — крикнул взводный.

Из одиннадцати к дому проскочили лишь семеро.

Николай, прижимаясь к стене, подполз под ближайшее окно и бросил гранату. В это время Даиров гранатой подорвал забаррикадированную входную дверь. В дымящийся пролом вскочил взводный, за ним Юра Пронин, Никольцев.

Убедившись, что в комнате никого нет, Николай быстро влез в окно, но, споткнувшись о развороченные доски, упал. И это спасло его. Пуля едва задела шею. Стреляли из соседней комнаты. Решив, что Николай убит, немец вышел из укрытия, но тут же его настигла пуля Николая.

На втором этаже на площадке Николая встретил Юра.

— Ну, кажется, всё, — сказал Юра. — Даиров пулемётчикам подвёл черту…

— Перевяжи меня, — попросил Николай. — Как там, не очень?

— Пустяки, ничего страшного…

— Хороший денёк сегодня, понимаешь-нет. Везёт. Тринадцать «фрицев» прибрал, — сказал Николай.

— Число неважное — надо до двадцати дотянуть, — засмеялся Юра, бинтуя ему шею.

Шатаясь, вышел взводный, лицо у него было в крови.

— Ну и улица нам досталась, Ригачин… Видел я сверху баррикаду, про которую ты говорил…

Баррикаду взяли дружной атакой с флангов. Позади уже было три освобождённых квартала. За баррикадой открывалась узкая площадь. Прямо на противоположной её стороне стоял длинный двухэтажный дом с высокой черепичной крышей. Дом выдавался вперёд и очень хорошо просматривался из-за баррикады. Улица, по которой наступал полк, упиралась в него. Немцы вели беспорядочный автоматный огонь с чердаков и окон. Темп наступления нарастал. Когда до дома оставалось метров сто, из подвального окна ударил пулемёт.

Залегли за домами. Через минуту замполит батальона Николай Лисовский снова поднял ребят в атаку, но сам он и ещё четверо поднявшихся первыми упали мёртвыми на грязный чужой снег. Подоспели пулемётчики, от которых столбом валил пар, они катили два «максима». Полоснули по окнам раз, другой, третий. А дом стоит, только розовая пыль кудряво стелется над улицей.

— Прямо крепость, — мотнул головой капитан Чёрный.

— Надо обходить, — сказал Малинин.

— Там тоже со всех сторон баррикады, понимаешь-нет, — сказал Ригачин.

— А ну, пулемётчики, лупи по огневым точкам противника! — крикнул комбат.

Ещё два раза поднимались в атаку, но безуспешно. Человек десять потеряли.

— Надо окружать квартал…

— Правильно…

Но никому не хотелось выскакивать на улицу, будто выбритую пулемётом.

— Разрешите мне, товарищ капитан, — сказал Николай. — Подползу и забросаю гранатами.

— Как же ты подползёшь?

— Обойду слева. Выйду из зоны обстрела. Переползу улицу…

— Одному не справиться. Кто пойдёт с Ригачиным?

— Я.

— Я.

Побежали втроём — Николай, Юра Пронин и комсорг разведвзвода Никифор Бабков. Николай первым перескочил улицу. За ним Юра и Бабков. Немцы обстреляли их сверху, но с опозданием — разведчики уже были на той стороне и, пригнувшись, бежали вдоль стены к угловому дому.

Вот он — длинный, двухэтажный. Одна половина чёрная, вторая, где бил пулемёт, оштукатуренная, побеленная. Они заскочили в широкую парадную.

До амбразуры оставалось метров тридцать. Юра высунулся из-за колонны и дал по ней длинную очередь из автомата. Но бесполезно.

Николай, примерившись, бросил гранату. Она упала невдалеке от оконца, подскочила, покатилась по тротуару и взорвалась на улице. Николай бросил ещё четыре гранаты. Бросать вдоль стены было неудобно, а небольшое выступающее крыльцо закрывало окошко.

Николай выскользнул из парадного и, прижимаясь спиной к стене, стал приближаться к молчащей амбразуре. Теперь до окошка оставалось не более десяти метров. Квадратное, крохотное, почти вровень с тротуаром. Николай не сводил с него глаз. И вдруг оно забрызгало синим дымком выстрелов. Николай глянул напротив, туда, где прятался батальон.

— На гранату! — крикнул ему Юра.

Николай обернулся — Юра и Бабков стояли рядом. Гранату он бросил, чуть задержав в руке, бросил плавно, накатом.

— Ложись!

Осколки врезались в стену над головой, а один задел Бабкова.

— Пустяки, — крикнул тот, но встать на ногу не смог…

— Что же делать? — зашептал Юра. — Что делать, Коля? Слышишь? Почему молчишь?

Вдруг воздух над улицей заколебался, запел. Николай узнал — это били шестиствольные миномёты. Первые разрывы легли там, где была баррикада.

Поняв, что русские увязли на этом перекрёстке, немцы готовились к контратаке.

— Почему не наступаете, капитан? — подбежал запыхавшийся командир полка Ерёмин.

— Пулемёт не даёт, товарищ подполковник. Может, сейчас прикончат. Видите, вон разведчики прижались к стене рядом с амбразурой…

— Оконце маленькое и глубокое, гранатой не возьмёшь, — сказал Даиров.

— Время, время! — скрежетнул зубами Чёрный.

— Сколько у них ещё гранат? — спросил подполковник.

— Чёрт его знает, — ответил Чёрный. — Амбразура рядом, опасно гранатой…

Николай бросил последнюю гранату.

— За мной! — крикнул Даиров.

Николай услыхал «ура», обернулся и увидел, как далеко-далеко падают люди… Там Григорий, Ваня, этот, как его, Малинин, Козырев, Чёрный, Даиров, хотя постой, кто-то сказал, что лейтенант ранен…

Больше гранат нет.

Грищенко и Никитюк бросили тоже по последней.

Сейчас бы ту связку, что осталась в пшенице, у сада…

Нет больше гранат. Нет!

— За Родину!

Многие не поняли, что случилось. Даже Юра Пронин и Никифор Бабков, хотя они были рядом.

Николай упал на амбразуру. Он плотно прижался к стене и закрыл пулемёт…

«Ура» ширилось, росло, оно было громче разрывов мин, громче воя штурмовиков, низко летящих на запад.

«Ура» летело к солнцу, закрытому тяжёлыми чужими тучами.