Мир без лица. Книга 2

Глава 10. Божественная паранойя

Дороге Теней удалось то, чего не смогло сделать Мертвое море: она нас разделила. Via dolorosa[73], пролегающий через чрево китово, - вот что такое эта равнина. Словно мы опять идем через пустыню, только небо над нами каменное, и солнце над нами каменное, и жар его обращает в камень все вокруг, даже воду, навеки застывшую желтыми волнистыми драпировками, ниспадающими с серых небес.

Кажется, что идем мы Дорогой теней назад, к стене с неприметной извилистой тропой, которая выведет нас наверх, в оскаленную пещеру в недрах монолитной глыбы, а оттуда - в причудливо-убогий замок, где бродят призраки счастья, а из замка - на кладбище пустых надежд в пустых могилах, камни которых прикрывают ничто, словно высохшие панцири насекомых. И Мертвое море глянет на нас насмешливо: как, вы еще живы? Дорога вернет нас обратно, туда же, откуда мы пришли, но будет ли это то же самое обратно и будем ли мы прежними собой?

- Где могут быть остальные? – тереблю я рукав Морехода. – И КАКИМИ они могут быть?

Уму непостижимо: я сомневаюсь в том, что мои соплеменники сохранили свою суть. Вот в отношении людей я не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что они переменились до неузнаваемости. А про Мулиартех и Гвиллиона я думать боюсь. Не могу, не могу представить их другими. Легче, кажется, отдать руку или плавник, чем отказаться от Мулиартех, какой я ее знаю, со всеми ее скверными привычками, со всей ее змеиной изворотливостью, жестокостью, жадностью, эгоизмом, скрытностью, авторитарностью, бесстыдством… Так, стоп. Если перечислять все пороки бабули, я убью ее при встрече.

Но Морк ведь не изменился! А что я о нем знаю? Его чувства ко мне я знаю, больше ничего. Ничего. Он – скала, за которую я держусь во время шторма, что еще можно знать о скале, кроме того, что она надежна? Сила и немногословность, верность мне и бездне – не слишком много у меня информации о муже. Моем муже. Ничего, впереди вечность, чтобы познакомиться поближе. Вот оно, преимущество фоморского доверия к бездне: если она сказала, что двое составят пару, незачем сомневаться – бездна знает. Но… мы ведь отступники! Мы отказники. Морк отказал Адайе, я тоже много чего натворила… Хотя Амар нас благословила, всё, не хочу больше думать на эту тему, не хочу. Всё, что у меня осталось в этом мире – это Морк, моя живая скала. Нет ничего незыблемого, ничего священного, ничего вечного во вселенной, в которой мы бредем через раскаленную черную пустыню, а Морка я пустыне не отдам. Он мой, а я его.

Мореход поглядывает на меня с сочувствием. И как это понимать? Он сочувствует мне потому, что я дошла до того, что сомневаюсь во всем, даже в Морке, или потому, что впереди меня ждет удар?

Морк делает рывок вперед. Я кидаюсь следом, но Морк останавливает меня, как никогда раньше не останавливал – твердо и бесцеремонно. Не суйся, женщина. Признак того, что он все-таки переменился или?..

А впереди, обернувшись вокруг камня в несколько витков, расслабленно почивает морской змей.

Морк прав. Если Мулиартех забыла меня… нас, то приближаться к ней опасно. Сглотнет и не поморщится. Балорова дочь! Мать Мулиартех! Змеюка чертова! Ну погляди ты на нас, ну подай знак!

- Бабушка… - растерянно лепечу я.

Глаз – безопасный, мутно-белый, сонный – открывается и несколько мгновений тупо пялится на застывшую меня. Морк перестраивается в боевую стойку, в руке его появляется неизвестно откуда взявшийся камень. Сколько мы уже в этом мире, а так и не удосужились обзавестись оружием… Дураки!

Змей взвивается в воздух, изгибаясь огромным знаком вопроса. Морк исподтишка примеряется камнем ко второму глазу Мулиартех, к оружию Балора. Боже, если змей попытается нас убить, он справится и так, ему не нужно почти ничего, чтобы нас убить… И зачем я вообще открыла рот!

- Слава Лиру! – стонет бабка. – Живые! Оба! Морк, хулиган, немедленно перестань метить каменюкой в старушку. Дети, вы как?

- Мы хорошо-о-о! – реву я, размазывая слезы по щекам. – Ба-а-а… Ты тоже… в норме? Ты цела? Ты нас помнишь?

- Вас забудешь, кошмар вы моей старости, - вздыхает морской змей и по его лошадиной морде тоже катится слеза. – Я чуть не рехнулась тут. Где-то рядом Фрель бродит. Знаешь, что с ним сталось? Я как увидела, сразу в спячку впала, наверное, чтобы истерику не закатить, как последняя… Лирова жена. Боги мои морские, давно такого страха не испытывала! Ничего уже, думала, от судьбы не хочу, только бы вы… - и она икает во всю глотку. От полноты чувств, не иначе. Ты ж моя синяя дура.

- А что с Фрелем? – Морк пытается направить сентиментальное воссоединение семьи в конструктивное русло. Куда там! Я уже обнимаю тулово змея обеими руками и реву, реву… На мою макушку каплет. Змей тоже плачет, все-таки женщина, не камень… Лир мой насквозь промокший, камень! Гвиллион! Что с ним? Я поднимаю глаза. Бабка качает головой в ответ на немой вопрос: не знаю. Не. Знаю.

- Это что… Фрель?!! – раздается вскрик. Морка может заставить кричать только о-очень экстравагантное зрелище.

С ужасом оборачиваюсь и вижу… роскошную креолку с длинными осветленными кудрями. На ней рубашка Фреля, его же штаны, кое-как собранные складками и перетянутые на тонкой талии мужским ремнем, сапоги на несколько размеров больше, чем требуется. Неудобная и нелепая одежка. Но круглое личико светится от счастья.

- Я, я, я! – тараторит девица. – Я теперь Фрилс[74]! Всегда хотел быть женщиной, всегда! И вот… сбылось… - и нашего женского полку рыдающих от чувств на одну единицу прибывает.

- Какая вы теперь красотка, мадам, - галантно замечает Мореход, все это время скромно державшийся в тени.

- Мадмуазель! – с места в карьер переходит от рыданий к смеху Фрель… то есть Фрилс. – Ах, как я счастлив… ва!

- С грамматикой потом освоишься, - решительно кивает Морк. – Пошли остальных искать? Или…

- Или останемся здесь и еще поплачем? – иронизирует бабка. – Нет уж. Пока я не отыщу своего, гм, каменного друга, у меня сердце не на месте.

Я ее понимаю. Конечно, это маловероятно, но Гвиллион тоже мог как-нибудь… оборотиться.

Всю дорогу Фрилс рассказывает нам о себе. Фрель тоже молчуном не был, но биографию свою трудовую пересказывать… Такое перескажешь, пожалуй! Зато Фрилс вне себя от счастья и не может сдержаться. Она упоенно перечисляет все мечты, которым не суждено было сбыться, а вот – сбылись. Фрелю всегда хотелось быть женщиной, но он (разумный молодой человек!) сознавал: ни переодевание, ни даже операция не сделает из него качественного подобия женщины. В юности он часами тренировался перед зеркалом, отрабатывал женственность мимики и движений, пытался обнаружить в себе хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, с чего начать процесс превращения в леди – и не находил. Крупный малый с грубыми чертами лица, с рельефной мускулатурой и немалыми… э-э-э… признаками того, что он – не леди. Осознавал, что смешон, когда использует «женские» ужимки, которые ни одна женщина не использует. Манерная привычка поправлять волосы на затылке, отставленные в сторону кисти рук, всплескивание ладошками, закатывание глазок… Нелепость, нелепость и нелепость. Лишь подчеркивает мужские стати, бицепсы-трицепсы, черт бы их побрал. Как тяжко, как страшно существование женщины, упрятанной в мускулистое волосатое тело. И ни просвета впереди, ни надежды. Зато теперь!

- Я ведь так вас и не поблагодарил… ла! – ахает Фрель… Фрилс. – Если бы не вы, никуда бы я не пошел, никто бы в меня не вселился…

- Кстати! – обрываю я новоиспеченную барышню. – А где твои эти… насельники-лоа?

- Да хрен их знает! – небрежно отмахивается Фрилс и внезапно останавливается, ловит ртом воздух, выкатывает глаза, глядите, ей плохо, она сейчас упадет в обморок… Но никуда наша новая-старая подруга не падает, а вместо этого заявляет басом: - Тут мы. Оба. Ведем вас куда надо. Не отвлекайте девушку, нам тоже интересно.

Так. Духи здесь и с ними-то уж точно ничего не случилось. Осталось двое – Гвиллион и Марк. Будем надеяться, что…

- Наконец-то! – из-за скалы выпрыгивает Гвиллион во всей своей каменной красе. – Где вы столько времени бродите? Я услал Марка вас искать, но он, похоже, заблудился.

- Гви!!! – стонет Мулиартех. – Чертов булыжник! Ты – это ты? – и она смотрит на него с таким страхом и такой надеждой, что если он ее немедленно не обнимет, я не знаю даже, как его и назвать…

- Ну что со мной могло случиться, родная? – шепчет Гвиллион, неведомо как оказавшись рядом и прижимая к себе Мулиартех, принявшую свой прекрасный облик объемистой дамы более чем зрелых лет. – Это же мои родные места – кругом пещеры, где-то рядом кипит Муспельхейм, камни рассказывают все, что знают, мертвые идут по своим делам, глотка нижнего мира кого-то перемалывает, ничего интересного. Вот только Марк несколько… преобразился…

- Час от часу не легче, - вздыхает бабка. – А с ним что?!

- Помнишь, к нему глейстиг заходил, - мнется Гвиллион. – Глейстиг, коза эта шальная, ты еще хотела выяснить, кто ее послал?

- И кто? – набычивается Мулиартех.

- Любовь! – разводит руками Гвиллион. – Ее послала любовь. Потому что Марк – уриск[75].

- К-кто? – фальцетом спрашивает Фрилс.

- Уриск, - упавшим голосом отвечает Мулиартех. – Чрезвычайно симпатичный козел. Ну, полу-козел.

- Жаль, - вздыхает Фрилс. – Он мне всегда нравился.

- Кто, я? – раздается добродушный (!), обаятельный (!), веселый (!) голос бывшего зануды и депрессатика Марка. – Это приятно! А сейчас?

Фрилс медленно-медленно оборачивается на голос, издает пронзительный девчачий визг и прячет лицо в плечо Морка.

- Ну вот. Так я и думал, что неотразим! – довольно ухмыляется уриск по имени Марк.

Поистине неотразим. И чем дальше, тем неотразимей. Боги мои, боги, что же вы на Дороге Теней с людьми делаете?

* * *

Племя наездниц в полном составе снялось с места. Раненые вылечены, скарб сложен в наспинные мешки, молодняк пересчитан, чего ждать? Мертвая река катит свои воды к Мертвому озеру, огромному, как море. На берегах этого озера, посреди пустоши, не скрыться врагам, преследующих племя в конце каждого сезона. Поэтому то, что у нас, людей, называется весной и осенью, для наездниц – время откочевки на новое место.

Стелилась под ноги равнина, темная, словно мокрый асфальт, мерно покачивались диплодоковые зады наездниц, сонно тянула свою полуречь-полупесню вожак, на ходу перечисляя имена соплеменниц, я лежала на выпуклой широкой спине своей ездовой, жевала травинку и рассеянно слушала болтовню Видара.

- Сперва мы дойдем до Мертвого озера. Оно действительно мертвое, в нем ничего не водится, потому что вода там слишком чистая.

- Слишком чистая, чтобы в ней жить? – удивляюсь я.

- Ага! – Видар сидит на ездовой, идущей рядом, скрестив ноги и полирует лук. Он всегда его полирует. Чудом, на подъеме магических сил обрел свое любимое оружие и теперь боится из рук выпустить. – В ней нет соли. Нет ила. Нет рачков. Нет ничего, что водяная мелочь могла бы есть. А нет мелочи – и крупных существ тоже нет. Это хорошо.

- Чего уж лучше! – ворчу я. – Ни рыбки половить, ни в золе запечь…

- Насчет «запечь»… ой, не трави душу! – отмахивается Бог Разочарования. – А насчет половить, то в здешних речках много чего половить можно. Как вылезет на тебя здешняя амфибия, будешь знать! Они здоровые бывают, не меньше артроплевры. Зато в Мертвом озере можно спокойно купаться, даже за детьми следить незачем, оно мелкое, в два-три слоновьих роста, дно на просвет…

Я многозначительно указываю на землю, покачивающуюся, точно штилевое море, метрах в трех ниже слоновьей спины. Причем над спиной еще и торс имеется! И какой торс! Слоноженщины не зря так привлекают троллей в качестве рабочего скота – голой рукой любая из наездниц валит любое из деревьев. А второй обрушивает его на голову тролля, если тот зазевается. Поэтому в плену их держат в одурманенном состоянии и жестоко наказывают за любое проявление агрессии. Естественно, в таких условиях долго не протянешь. Когда я узнаю очередную подробность взаимоотношений боевых троллей с племенем наездниц, мне хочется истребить троллью армию на корню. Ничего. Может, еще истреблю.

Видар утверждает, что волна злобы, исходившая от Женщины В Тапках, требовала в жертву ВСЕХ троллей, я просто не дала волю своему внутреннему монстру, но он еще свое возьмет. После явления этого чуда в золотых драконах Бог Мщения, похоже, начал испытывать ко мне нечто вроде уважения. Раньше-то он видел во мне бестолковую и безалаберную девицу, не владеющую никакими полезными знаниями и талантами. И даже оружием не владеющую. Узнав, что я сама по себе довольно опасное оружие, Видар согласился изменить свое мнение о никчемной особе в лучшую сторону. Что поделать, эти языческие боги ценят только боевые качества. Или плодовитость. Мне же не надо, чтобы Видар оценивал меня как божество плодородия?

- А что там, за Мертвым озером? – встревает Нудд. Он едет по другую сторону от Бога Разочарования и, как и я, слушает его рассказ, изредка погружаясь в ленивую дрему.

- Зачем тебе за Мертвое море? Там все то же: камни, леса, пустоши, снова камни… До самого моря. Только туда ходить не надо.

- Что ж мы, черных альвов на дне искать станем? – не удивляется сильф. Если на дне, значит, на дне. Отчего бы и нет?

- В середине озера есть огромная скала. Можно сказать, остров, только на нем ни единой травинки не растет. И там, на скале и под ней – город черных альвов. Наездницы переплывут для нас озеро, они хорошо плавают. Мы-то можем здешней водицы нахлебаться, а она скверно действует. Не так сильно, как яды, но скверно. Если, конечно, не попытаемся перелететь или пройти по Бильрёсту… - Не могу видеть эту хитрую рожу. Уж как Видару хочется снова начать колдовать – никакими словами не передать. Он ненавидит воздух Утгарда, отнимающий силу у богов, его несъедобную флору и фауну, его непредсказуемую воду, которую то можно пить, то нельзя, его неразведанные сокровищницы силы, которыми вовсю пользуются альвы, но богам Асгарда и Мидгарда в них ход закрыт. Закрыт и запечатан.

Бог Разочарования провел не один год и не одно десятилетие, пытаясь покорить Утгард или хотя бы втереться ему в доверие, стать здесь своим. Глухо, как в танке. Его положение в Ётунхейме и по сей день шатко, точно у белого туриста в Амазонии. Кое-что он разведал, но это кое-что – слону дробина.

Ох, не к добру я припомнила эту метафору! Я привстаю со спины слоноженщины и вглядываюсь в горизонт. Нет, вроде все чисто. После битвы я не то боюсь новых нападений жадных ётунов, не то жажду их – нападений, в смысле. Пусть только заявятся по наши души – узнают, кто в здешних краях самый ужасный монстр! Моя соседка, мир ее душе и телу, чтоб нам больше никогда не встретиться в реальной жизни…

- Ты чего встрепенулась-то? – поднимает брови Бог Разочарования. – Если за племенем кто погонится, вожак учует врага за десять миль! Их на старом пастбище в кольцо взяли, уходить было некуда, а то бы только их зады и видели!

- Давай про альвов договаривай! – неожиданно хмуро обрывает его Нудд. Я оглядываюсь. У моего напарника такое лицо… как будто у него зубная боль началась. И не во рту, а прямо в сердце. Вот кто чует беду, но не говорит. Уж лучше бы выкладывал всё как есть.

- Альвы… Черные альвы – отродье первых ётунов, кровь от крови, кость от кости Имира. Самый древний местный народ. Самый могущественный, самый замкнутый. Самый злой.

- На кого злой? – интересуюсь я. Мне в очередной раз не по себе.

- На всех. Нет такого существа, к которому у черных альвов не было бы счета. Все мы, по их мнению, в неоплатном долгу перед природой этих мест. А они, альвы, есть высшее воплощение природы. Следовательно, мы – их должники. Злостные. Неблагодарные. Оттого и вредим им, своим благодетелям, вредим, не покладая рук. Вы уверены, что сможете справиться с целым народом, пораженным паранойей?

* * *

- Теперь я понимаю, что Сораха в тебе нашла! – оглушительно хохочет Мулиартех, разглядывая новый облик Марка.

Марк и по человеческим меркам был красивым мужчиной. Дороге Теней потребовалось лишь чуть-чуть подкорректировать эту внешность, чтобы превратить симпатичного, но ничем не примечательного парня в сексуальное чудовище. С точки зрения Сорахи сексуальное, естественно. Какие широкие копыта, какие могучие рога, какие желтые шальные глаза с глубокими горизонтальными зрачками! И какое нежное сердце! Одно слово, мечта любого глейстига.

Теперь и я понимаю, что тогда произошло. Все мы грешили на Аптекаря-гипнотизера, запрограммировавшего мозги и так-то неумному глейстигу, представляли себе изощренного убийцу, совершившего покушение на провидца с использованием одурманенного фэйри, ах, какая мощь, какое хитроумие! Кто же он такой да где он прячется? Да нет ли у него намерения взять под контроль целые магические народы?

Есть. Есть у него такое намерение. И оно уже начало осуществляться. Причем по нашей собственной воле. Или, если хотите, вине.

А зовут убийцу любовь. Сораха темной, но чуткой душой своей узрела то, чего никому из нас узреть не дано: генеалогическое древо Марка несет в себе соки не только людей, но и урисков. А для глейстига уриск – все равно что диджей для девчонки с танцпола. Уриски – таинственные и творческие, но добрые и чувственные. Они играют на древних инструментах, застыв в красивых позах на утесах Шотландии на фоне полной луны, и шум водопада неожиданно вплетает свой голос в их мелодии. Они танцуют странные танцы, полные первобытной силы, встречаясь с соплеменниками на бархатных полянах, освещенных алыми высокими кострами. Они не делают зла людям, но не от слабости духа, а по проницательности ума… Словом, «господа офицеры - чистые конфеты»[76].

Неудивительно, что Сораху после утраты танцевального дара (с нервными козами такое случается - от депрессии или даже от скверных предчувствий) потянуло туда, где она учуяла уриска. Рядом с уриском козлоногой невротичке заметно получшало, она даже сплясала от души, оторвалась на всю катушку… Ну, а мировой заговор против Марка мы славно додумали всем нашим магическим ареопагом параноиков. Ай, молодцы. Вот вам преимущества богатого воображения.

Новоиспеченный уриск хохочет в ответ, у него низкий рокочущий голос, ничуть не напоминающий блеяние. Круто загнутые назад рога поблескивают, словно полированные, между ними сбегает на затылок холеный угольно-черный ирокез, густые пряди волос на затылке доходят до лопаток – ничего общего с каштановой, коротко стриженой шевелюрой Марка. Да и тело Уриска – по-звериному мощное, с кожей цвета красного дерева, заросшее ниже пояса густой шерстью – совсем не напоминает крепкого, тренированного, но какого-то декоративного Марка. Душа и тело уриска полны силой и целесообразностью дикого зверя, давно утраченными человеком. Может, и к лучшему, что утраченными. Не хотела бы я встретиться в этом мире с тем, в ком душа зверя соседствует с человеческим разумом.

Стоп! В этом мире! А в каком мы мире? Пройдя горизонт, мы переместились на потолок пещеры, - говорит мне моя зрительная память. Ага! И висим на нем вверх ногами, точно семейство летучих лисиц на баобабе! – иронизирует здравый смысл. На самом деле мир встал с ног на голову и ты в стране антиподов, как Алиса, пролетевшая землю насквозь, - умничает зануда, отвечающая за оперативные версии. А чего их слушать? Надо спросить Морехода! – бойко советует самая адекватная составляющая. Та самая, которая всегда найдет, на чьи плечи переложить работу и заботу.

- Мореход, а где мы, вообще? – невинным тоном осведомляюсь я у нашего Вергилия, заведшего попутчиков в ад и даже, может, глубже. – Мы еще в краях Синьоры и ее хозяев или нас снова занесло на подкладку реальности?

- Вы там, куда вас привели, - объясняет Мореход все разом. – Ваш главный поводырь – Легба. С него и спрашивайте. Он сделал так, что вы здесь оказались. Я же только наблюдал.

- Легба? Зачем? – вырывается у всех… ну, почти у всех.

- Чтобы освободить жену, - сухо заявляет Легба. Его скрипучий, старческий голос в устах соблазнительной креолки звучит по крайней мере неуместно. Фрилс недоуменно скашивает глаза к носу, будто пытается разглядеть слова, вылетающие из ее темных, припухших губ. – Моя жена стала заложницей своей черной стороны. Я это давно понял.

- Значит, ведешь нас к Черной Помбе Жире? – взвивается барон. Фрилс аж дрожит от напряжения, пытаясь справиться со своими взбесившимися голосовыми связками. – Ты соображаешь, что с нами будет, если она до нас первая доберется? Ты хоть знаешь, какова ее сила, в каком она теле обосновалась, кого уже поработила и кого планирует поработить?

Легба молчит. То ли упрямо, то ли виновато – не разберешь.

- Надоели! – ворчит Марк. – Такие большие – уже, можно сказать, старые мальчики, а все цапаетесь и друг на дружку вину перекладываете. Ай-яй-яй! Папа вами недоволен, - и длинная ухмылка искривляет его физиономию, подчеркивая явственное сходство некогда человеческого лица с ехидной козлиной мордой.

- Нет, ты нам скажи, что теперь делать! – буйствует дух неудач. – А то ишь, он недоволен! Давай, советуй… папа!

- Марк, - прошу я, прерывая бароново брюзжание, - ты сперва объясни нам, кто такая Черная Помба Жира. И чем она отличается от той суки, которая тебя едва не угробила. Уж если белая сторона такая, то чего нам ждать от черной? М?

- Синьора, конечно, сука, - задумчиво начинает уриск, - но не монстр. Она не уродует законы мироздания в угоду своим амбициям. Она всего лишь делает работу, которую необходимо сделать – связывает людей узами страстей и пороков. А сырье для ее паутины – заметьте! – не демонским наущением производится, нет, его вырабатывают сами люди. Потому что хотят этих страстей. Потому что ищут пороков. Потому что жажда жизни не фонтан, а вулкан. Его нельзя заткнуть, он пробьет себе дорогу – и горе побежденным, как говорится...

- Выходит, зря я ее так… - бормочет бабка, вспоминая свой поединок с Синьорой Уия, прежним вместилищем Помба Жиры. – Честная мотальщица страстей и чесальщица пороков пострадала от произвола морского змея. Заголовок на первой полосе. Восторг.

- Это был знак для жены. Знак, что пора уходить на другую сторону, - пробуждается Легба. – Я почувствовал, что она отдаляется, истаивает. Но у меня не было шанса ее вернуть. Может, здесь…

- Здесь, где она сильнее всех нас, вместе взятых, служит хтоническим богам и лелеет планы захвата мира, ты имеешь все шансы найти ее и усовестить по-хорошему, - ядовито замечает Каррефур.

- А ты-то мне на что даден? – окрысивается Легба. – Ты у нас чем заведуешь? Обломами! Выпускай свое войско пиздецов, пусть поборется за спасение мира! Разжирел, понимаешь, на дармовых харчах, мышей не ловишь…

- Я? Разжирел! – вскипает Каррефур. Если судить по тембру, то астральное тело мэтра действительно… несколько объемисто. А полные люди… духи – они такие обидчивые. – Да я ж тебя! – и кулак Фрилс с пушечной скоростью летит к ее же скуле. Бедная девушка может только провожать живой снаряд жалобным взглядом.

- Прекратить! – рявкает Марк, ловя запястье Фрилс. – Очумели, старые пердуны! Еще одна попытка покалечить тело – и какое тело! – я вас выведу вон без всякой сантерии, дам поджопника и отправлю в гости к Самеди [77] на ближайшие десять тысяч лет! Вы что думаете, мне нужны помощники? Это я ВАМ одолжение сделал, позволил проветриться и в судьбах мира поучаствовать! Выбрал прекраснейшую душу из всех – нежную, отзывчивую, гостеприимную! А тела? Что Фрель, что Фрилс – совершенство! – Креолка зарделась. – А вы драться? Синяки на эту красоту ставить? – Фрилс смотрела на Марка с все возрастающей нежностью. – Цыц оба! И говорить только по очереди. Не орать. Не размахивать конечностями. Или – к Барону! Оба!

- Ладно, ладно, Бон Дьё, как скажете, - вполголоса забормотал непонятно кто – то ли Легба, то ли Каррефур…

Марк еще побуравил взглядом тело Фрилс аккурат в области груди, выпиравшей из мужской рубахи, вздохнул и отпустил девичье запястье. А Фрилс все стояла столбом, подняв руку, покачиваясь и мечтательно улыбаясь…

* * *

- Ты боишься? Хочешь, я пойду одна? – вот уж чего Нудд от меня не ожидал, так это сомнений в его, гм, воинской отваге. Его лицо дернулось и с большим трудом восстановило бесстрастное выражение.

А что мне у него спрашивать, если он час от часу все мрачнее? И не гонится за нами никто, и слоноженщины со слонодетьми давно в себя пришли, и маршрут дальнейший ясен – ан нет, не радует его ничто. Кто-то говорил про сильфов, заключающих в себе всю радость вселенной и несущих эту самую радость в массы. Ага. Только мне вот попался бракованный сильф с гипертрофированным чувством ответственности. Он беспокоится за всех и за вся, как будто он всему и вся бабушка. Причем не реальная бабушка, а кинематографическая - персонаж советского фильма про заботливых бабушек и неблагодарных внучек.

- Нудд… - с трудом удерживаюсь от того, чтобы не сказать «Занудд». – Ответь мне откровенно, пожалуйста. Не надо меня ни щадить, ни утешать, я этого не люблю. Что. Тебя. Беспокоит. Ну?

Молчит. Молчит и смотрит в сторону с равнодушным видом. Так, словно он – мой бойфренд и ему было сказано, что нам лучше расстаться.

- Да он просто по-человечьи втрескался и теперь боится, что тебя убьют! – влезает Видар с деликатностью младшего братишки, которому никакие пароли и замки не помеха: засунет нос в твою личную жизнь, все разнюхает, наперекосяк поймет и растреплет кому ни попадя. Я, не оборачиваясь, воспитываю бога-недоумка по ушам хворостиной. То есть сахарным побегом. Раскатистый треск – и Видар исчезает за камнем, на котором только что сидел, поджав ноги и жмурясь на заходящее солнце. А заодно держал на макушке эти самые ушки, по которым только что получил. И еще не раз получит. Психолог-диагност безумного мира…

- За что ты его бьешь? – чуть лениво произносит сильф. – Он говорит правду.

Мне хочется заявить: да знаю я! Ну, просто чтобы выглядеть круче. По таким, как Нудд, ничего понять невозможно, если они не захотят, чтобы ты понял. Да еще когда они упорно держатся в тени, стараясь играть роль безотказного орудия и безоглядного исполнителя твоей воли. Нудд за все время, пока мы шатались по Мидгарду и Утгарду, ни разу на первый план не вышел. Даже когда оказался у Фригг в Фенсалире, это была скорее наводка для меня, чем неудача сильфа. Я шла, словно по дороге, вымощенной его стараниями, не благодаря и не замечая. Как, впрочем, и всегда. Я привыкла действовать именно так. Везде. И в реальном мире тоже. То есть в первую очередь в реальном мире, а потом и в своем собственном.

Я умею использовать людей. С детства, вслепую, наощупь, обдирая душу в кровь, обжигаясь углями стыда и вины, рассованными по углам подсознания, я шла к тому, чтобы стать манипулятором. Бесконечные эксперименты давали один и тот же результат: если считать себя богом и принимать жертвы как должное, рано или поздно тебе начинают поклоняться. Надо только быть уверенным, что божество. До глубины души. Ну, и еще полезно считать, что главное занятие божества – стоять посреди храма с задранным носом. Откуда мне было знать, что мир устроен иначе? Что у богов такая собачья доля. Что жертвы делятся на добровольные и вынужденные. Что среди жертвователей могут оказаться боги. Истинные боги. Которые видят тебя насквозь и понимают, какой ты жалкий, неотесанный идол. И тем не менее помогают тебе, словно собрату. Общаются с тобой на равных. Учат основам божественного мышления и поведения. А ты все равно остаешься безголовой бабой, олицетворяющей, вероятно, неблагодарность и необучаемость.

Все эти укоризненные мысли, спрессованные в темный ком, проносятся у меня в голове, точно метеор, оставляя быстро исчезающий след. Некогда заниматься самоедством, нужно… А что нужно-то? Ах, да, спасать мою вселенную от Рагнарёка.

- Знаешь, давай поговорим об этом после… после того, как выйдем из города альвов? – обворожительно улыбаясь, предлагаю я. – Нам еще надо с этими волшебными параноиками договориться…

- Божества все параноики, - философски замечает Нудд. Голос его все так же ровен, а лицо так же спокойно. Как будто покрыто тонкой коркой прозрачного, без единой трещинки льда. И сквозь эту сияющую маску я гляжу в его глаза, а вижу один только стеклянный блеск и отражение серебряной глади Мертвого озера за своей спиной… - Это естественно – заполучить паранойю впридачу к власти. Ни долголетие, ни сила не избавляют от подозрений, что все кругом мечтают ускользнуть от твоего якобы всевидящего ока, дабы совершить богохульство и пошатнуть устои твоего могущества.

Вскарабкавшийся обратно на камень Видар утвердительно закивал: не сомневайся, мол, верно гуторит товарищ сильф! Мне стало смешно.

- А тролли? То есть ётуны? Они же потомки самых первых божеств, значит, тоже магическая раса. Что-то я не замечала, чтобы у них была мания преследования! Наоборот, меня их невнимательность к пришельцам едва не убила! – я вызывающе смотрю на Бога Разочарования, но тот быстро делает вид, что не понимает, о каком инциденте речь, вообще.

- Ётуны… - смеется Нудд. – Не знаю, почему они до сих пор называют себя ётунами. Тролли – да. Но и то… если вспомнить троллей земли, сынов Муспельхейма, это воплощенная ярость и упрямство, мощь огня и камня. А здесь - просто крестьяне и пограничники, да несколько разбойничьих шаек. Я весь в предчувствиях: каково-то нас встретят здешние альвы?

- Альвы не здешние, - вступает Видар. – Они жили по другую сторону границы, в Мидгарде, но не смогли с примириться с нашей властью. Асы им как кость в горле. Черные альвы – великие мастера. Если бы не это, боги давным-давно… - он неловко замолкает.

- Да уж догадываюсь, - тянет Нудд. – И однажды они потребовали, чтобы им отдали нижний мир, ничью землю?

- Мы думали, что она ничья, - тихо произносит Бог Разочарования. – Мы ВЕРИЛИ, что она ничья. Нам так хотелось считать, что мы знаем свою вселенную от края до края, вширь, вглубь и ввысь. Мы не люди, нас не зачаровывают белые пятна на карте, мы боги.

- А что оказалось? – прерываю я поток рефлексий.

- Оказалось, что все нижние миры – сплошное белое пятно. Или черное – как ни гляди, ни черта не увидишь! – резко отвечает Видар. – Альвы не только порождение тела Имира, его плоть и кости населили душами, покинувшими смертные тела. А души, лишенные прежних тел, нижний мир притягивает, словно магнит – железо. Там их новая родина, она предъявляет свои права, ей нельзя сказать: руки прочь, это не твое! Силы, обитающие у корней мира, служат смерти. Мы и не заметили, как все исходящее от альвов стало орудием уничтожения. Ни люди, ни боги не умеют смотреть в лицо смерти, каждую минуту смотреть. Мы не уследили за нашей… соседкой. А она умеет прятаться в вещах, маскироваться под победу, под наслаждение, под смысл жизни. Альвы начали помогать ей, их поделки становились все опаснее, но мы не осознавали, что разносим смерть по своей земле, словно крысы, несущие чуму. Когда понимание пришло, было поздно. Мир, созданный как вечный, стал смертным. Богам оставалось только смириться.

Похоже, Видар среди богов не самый глупый. Потому что все боги – дураки, каких поискать. Не знать элементарных вещей про хтонический мир – это кем надо быть? Возмущение клокочет во мне, точно выкипающий суп в кастрюле. Но я молчу.

- Они меняли свои изделия на наши милости, на волшебную силу, на власть, - монотонно продолжает Бог Разочарования, - пока не взяли нас в клещи. Теперь куда ни глянь, всюду оружие, сделанное руками альвов, доспехи, защищающие от оружия, сделанного альвами, оружие, способное разрубить такие доспехи, пояса силы, сдерживающие это оружие… Мы сидим на бочке с порохом и ждем, когда кто-нибудь подожжет фитиль.

- А чего ждут альвы? – спрашивает Нудд.

Хороший вопрос.

- Ждут, пока их госпожа войдет в полную силу и разбудит своих монстров. Мирового змея Ёрмунганда, ненасытного пса Гарма[78], непобедимого волка Фенрира. Потом она подвезет свою армию в утробе Нагльфара[79] к Вигриду – и соберет обильную жатву.

- Альвы надеются уцелеть во время этой… жатвы? – печально улыбается сильф. Наверное, вспомнил Маг Туиред и бесчисленные потери сынов Дану.

- Им все равно. Смерть у каждого из альвов позади. Умереть один раз или несколько – без разницы. Тот, кто испытал это единожды, испытает и дважды. Кто утратил себя, не станет цепляться за очередное смертное тело.

- Фанатики, - бормочу я.

Как можно быть фанатиком и параноиком одновременно? Племени альвов не хватает срочной психиатрической помощи. Чтобы распахнула двери в их душный, провонявший декадансом мирок и дружелюбно оскалилась, поигрывая смирительной рубашкой: а вот и я, дорогие пациенты! Вы рады?