Мир дома твоего

Н.Р. очень женственна, но манера ее поведения, мужская стрижка, спортивный стиль одежды идут наперекор этой женственности и уродуют ее. Сама она чувствует себя “маленькой девочкой”, и это отражается в неуверенных движениях и манере речи.

Была ли она желанным ребенком? Нет. Когда ей исполнилось 6 месяцев, мать отдала ее бабушке. “Когда я училась в 6-м классе, рассказывает Н. Р, — мама вышла замуж, и скоро родилась Зина. Это известие вызвало у меня истерику: наверное, потому, что рухнули мои надежды на близость с матерью. До 10-го класса я была нянькой: об этом времени вспоминаю с содроганием: мать требовала идеальной чистоты и порядка. Если я задерживалась в школе, она опаздывала на работу, и это вызывало ярость. Но страшнее было, когда целыми днями она не разговаривала со мной: от горя и отчаяния я готова была выброситься в окно. До сих пор во мне жива эта боль, и мне трудно с матерью. Когда я подхожу к ее дому, меня охватывает дрожь. Она не видит моего отношения, все объясняет плохим настроением. Сестра Зина откровенно ненавидит родителей, они жалуются и ищут у меня сочувствия. А я боюсь, как бы не выдать своего отношения к матери. Она же вполне довольна собой, одержима стремлением “делать добро”, но требует, чтобы это добро помнили и были ей благодарны. “Вы думаете, это все ваше?!” — возмущенно спрашивает она, обводя рукой комнату”.

Из рассказа Д.С. — мужа нашей собеседницы: “В семье жены женщины — бабушка и мать — очень властные и жестокие, у них тенденция — доминировать над мужьями. И жена моя не лишена этого, она вспыльчива, раздражительна, не скоро отходит, не исключает бойкот. Уже в двух поколениях - дрессировка мужчин, это — тупиковый путь...”

Н.Р. боится, что дочь чувствует ее несостоятельность, не любит ее. И опасения не лишены основания. Об отношении девочки к родителям лучше всего говорит ее рисунок “Моя семья” и комментарий к нему. Она тщательно и долго рисовала комнату, потом себя — в короне, потом — папу. “А корона сдвинулась набок, потому что я бежала на кухню маму наказать. За то, что она меня наказала. Потому что я дралась во дворе”. — “А мама веселая?” — “Нет, она грустная. Мама расстроилась, пошла спать, а я ей лекарство подлила, чтобы она заснула и нам не мешала с папой, а то она только мешает, кричит...”

По словам Н.Р. , они с мужем боятся, чтобы не “подавлять ребенка”, стараются не наказывать, мирно разрешать конфликты. Н.Р. много читает о воспитании детей, и ее сознательные установки и намерения даже слишком “правильны”. Но, как видно из характеристики мужа и беседы с ребенком, ее реальное поведение не соответствует сознательным принципам. Несмотря на выстраданное осуждение бойкота, она прибегает к этой форме воздействия по отношению к мужу, кричит на ребенка. Ее интеллектуальная жизнь и разумные установки идут вразрез с непосредственными переживаниями и реакциями, порой неуправляемыми. Если на сознательном уровне она отрицает и осуждает тип поведения своей матери, то реально она его воспроизводит по отношению к ребенку и к мужу. Этот же тип поведения намечается и у пятилетней девочки: она изображает себя в короне (символ власти, величия), она наказывает мать (место которой на кухне), устраняет ее из общения.

Мы видим, что уже в четвертом поколении — бабушка, мать Н.Р., она сама, ее дочь — проявляется один и тот же тип поведения женщины в семье— властность, жестокость, отчуждение. Есть заметная разница в его проявлении у самой Н.Р. и ее матери, считающей себя добрым, хорошим человеком, довольной собой и не подозревающей об отрицательном отношении к ней дочери. Но от того, что Н. Р. осознает тяжесть своего состояния, отношение к ней дочери, стремится быть доброй, неподавляюшей матерью, картина не меняется, а только усугубляется глубоким внутренним конфликтом: усвоив с детства тип поведения матери, ставший ее натурой, она не. может изменить его усилиями сознания и воли. Помочь ей на уровне сознания нельзя. Надо понять суть ее душевного состояния.

Благодаря постоянному самоанализу, начитанности в психологии, развитому интеллекту, Н.Р. способна к меткой характеристике своих переживаний. У нее такое чувство, будто она “занимает чье-то место на земле”; она “аморфна”, как амеба, играет роли, несвойственные ей. Иными словами, она чувствует, что лишена индивидуальности, личностной определенности, не нашла себя в жизни (ощущение себя “маленькой девочкой”). При полном внешнем благополучии у нее чувство своей несостоятельности. Это проявляется прежде всего в общении: ей кажется, что к ней плохо относятся, не принимают ее такой, какая она есть. Она боится общаться с людьми, хотя больше всего стремится к этому общению. То же наблюдается и у ее дочери. Очевидно, в этом сказывается неудовлетворенность в общении, так болезненно пережитая в детстве (вспомним ее истерику при рождении сестры); психологи называют это “дефицитом любви”. Не внешние обстоятельства, а душевный строй делает несчастной эту женщину, и такой душевный строй передается ее дочери. Как же прекратить эту эстафету душевной боли? Как помочь Н.Р.?

Эта женщина обладает удивительной волей к познанию и изменению себя, редкой честностью, глубоким недовольством собой. Здесь залог того, что ей можно помочь. От встречи к встрече Н. Р становится более открытой, искренней и живой. Она говорит, что после бесед чувствует себя хорошо, но пока это улучшение продолжается не более двух дней (а она хочет постоянного эффекта).

Как нередко бывает в таких случаях, у Н.Р. появляется стремление к личным дружеским взаимоотношениям с психологом, она ожидает от этих отношений удовлетворения своих неудовлетворенных потребностей в любви и признании. Случись это, психолог станет объектом требований, недовольств и обид, вымещаемых на нем отрицательных переживаний. Но главная беда не в этом, а в бесплодности такого рода отношений: пока человек ждет любви и внимания от других, живет этим, он никогда не удовлетворится, будет требовать все большего, и все ему будет мало. В конце концов он окажется у разбитого корыта, как старуха, захотевшая, “чтоб служила ей рыбка золотая”. Такой человек всегда внутренне несвободен, зависим от того, как к нему относятся.

Пока человек только берет, рано или поздно он обанкротится. Фигурально выражаясь, чтобы росла прибыль от получаемого, его надо отдавать другим. Этот свой — источник любви и добра необходимо открыть в себе самом. И открытие должно совершиться не в уме, а в сердце человека, не теоретически, а внутренним опытом. Поэтому было бы неверно сразу же сказать Н.Р: “Эффект нашего общения так недолог, потому что вы больше думаете о себе, чем о других”. Она примет это к сведению или займется самобичеванием. Подождем, когда она прийдет радостная и скажет: “Теперь я поняла... Теперь я живу!” Это может произойти нескоро, так как эта женщина живет умом, а не сердцем. А для начала сердце надо умягчить и отогреть, помочь Н.Р. поверить в себя, чтобы, наконец, она узнала простую вещь: не только она нуждается в людях, но и они нуждаются в ней.

...В.П. четырнадцать лет замужем, у них есть дочь: сама она в свои 32 года работает и учится. Времени всегда не хватает. Но ей пришлось обратиться в психологическую консультацию, так как последнее время ей почему-то стали неприятны близкие отношения с мужем.

Муж В.П. очень ее любит, во всем помогает. Знакомые в один голос говорят: “Какой у тебя прекрасный муж!” А она видит в нем одни недостатки, постоянно его “воспитывает”. Особенно нетерпима она к выпивкам мужа: они, правда, бывают редко, но ее больше всего раздражает то, что он быстро пьянеет: вот ее брат пьет много, но как-то не пьянеет.... Возмущает ее пассивность мужа: “Он все делает, когда ему скажешь, а сам не видит, что нужно сделать, — никакой инициативы... Может быть, по моей вине?.. Любит, даже слишком, чересчур ласков, покладист, построптивее бы был... Может быть, потому, что воспитывался матерью без отца?”

Саму В.П. больше воспитывала бабушка, чем мать. О матери вспоминает: “Вспыльчива была, сердилась, постоянно раздражена. Помню, я выстригла себе челку, а она меня схватила за эту челку и головой об стену! Она в торговле работала, уставала. Отчим пил, вот она на мне и срывалась. В пятом классе я взяла из школы документы и уехала сама к бабушке. Училась отлично, удачно вышла замуж. Дочь у меня такая же, как я: у нас редко бывает хорошее настроение, обе нервные, раздражительные, ничто не радует. Я давно забыла, что такое покой”.

Встреча с мужем В.П. подтвердила сказанное ею. Мне достаточно было лишь намекнуть ему на то, что жена ожидает от него более мужественного поведения, и он все понял.

Через полгода В.П. снова пришла, но уже с другими жалобами: что-то произошло с мужем. Последнее время он демонстрирует какое-то нехарактерное для него поведение: заставил ее хорошо одеться на праздник, чего никогда не было. “У меня к нему было отношение как к мебели, которая будет стоять, пока я ее не выброшу. А теперь мне кажется, что я его совсем не знаю! Начались ссоры, и он их не улаживал, а как будто нарочно разжигал, хотя провоцировала их я. Может быть, он просто избаловал меня? Я как будто получила в ответ все то, что сама делала по отношению к нему”.

В третий раз В.П. пришла в полном смятении. Она рассказала, что у них было совершенно счастливое время: она сдала сессию успешно, ссоры с мужем у них прекратились, она наконец была рада мужу и жизни, она почувствовала в нем настоящего мужчину, какого раньше не знала. Но вдруг она услышала, что “какая-то семнадцатилетняя вешается ему на шею”. Вот это совершенно выбило ее из колеи: она связала перемены в поведении мужа с этими слухами и теперь не верит ему. А он спокойно твердит, что это — ее “мнительность” и что все это глупости, да еще иногда прикрикивает, чтобы “прекратила дурить”.

Хотя, по всей вероятности, и это подтвердила беседа с мужем В.П., изменение его отношения к жене произошло после и по причине нашей с ним беседы, ей полезно было пройти через “естественный эксперимент” мнимой измены мужа. Это помогло ей увидеть его другими глазами (глазами другой женщины, которая “вешается ему на шею”). Проходя через кризис отношений, супруги начали заново их строить: муж становился главой семьи, а жена наконец получила то, чего она хотела: сильного, волевого, твердого мужчину. Заслуга в этом принадлежала прежде всего мужу В.П. — человеку по натуре мужественному и разумному. Он легко понял, что любовь — это не только эмоции, но и разумная воля. Он сумел стать “укротителем строптивой” и поставить все на свои места. Прежние отношения оказались тупиковыми и могли скоро распасться (по словам В.П., она терпела их только ради ребенка). Вернув себе “права мужества”, он открыл жене путь женственности, пробудил в ней любовь, без которой женщина не знает радости и покоя. Власть над мужчиной убивает любовь, извращает супружеские отношения. Но легко ли быть женственной?

...Л. я знала еще студенткой: милая, скромная девушка с тихим ровным голосом — воплощение женственности. Все говорило о том, что она будет прекрасной женой и матерью. И вот через несколько лет замужества и материнства она призналась: “Как это трудно — быть женственной!”

Они с мужем глубоко любят друг друга. Но однажды он сказал ей: “Знаешь, что-то происходит неладное: я начинаю бояться тебя, как ребенок матери, которая может поставить в угол, у меня постоянное чувство тревоги, как у провинившегося школяра, будто я что-то не сделал или сделал не то и не так. Но чувство нашкодившего ребенка — это уже не чувство к любимой женщине”. И она поняла: ей приходится распоряжаться по дому: “Сделай то, не так сделал, почему не сделал. . . ” Это становится фоном их отношений, и в это она вкладывает немало отрицательных эмоций. Роль “прораба” делает ее властной, что совершенно чуждо ее натуре и непривлекательно для нее и для мужа. Мелочи жизни, быта вытесняют что-то очень важное в их отношениях. Да, трудно быть женственной! Но что-то надо менять: менять тональность, “удельный вес” распорядительности, перевести раздражительность в шутливость и ласковую просьбу. Власть убивает любовь женщины: и с “волей к власти” надо бороться, чтобы сохранить гармонию супружеских отношений: совет да любовь. Вместо распорядительного тона — советование, общее решение — во имя любви. Здесь надо потрудиться, быть внимательной к себе. Иначе легко превратиться в “сварливую бабу”. Ведь муж любит ее и всегда готов прийти на помощь—ему нужно только подсказать, порадоваться, что сделал, спросить, не нужно ли ей самой что-то сделать. И тогда жизнь будет не тревожно-напряженной беготней, а радостной и спокойной работой вдвоем, где мелочи не мешают, не раздражают, а радуют и наполняют душу.

Женственной быть нелегко: но не легче быть и мужественным.

...В консультацию для разводящихся пришли молодые супруги. Они были так напряжены и озлоблены друг против друга, что не сразу удалось увидеть: оба — очень симпатичные и красивые люди (будем называть их “он” и “она”).

Она, как это часто бывает в таких ситуациях, была возмущена его эгоизмом, тем, что он “не ценит” ее. Она была уверена в своей красоте и даже не знала, что он тоже красив: она не сомневалась в своем уме и сильном характере, отказывая в этих достоинствах ему.

В чем же проявляется его эгоизм? Например, он в день ее рождения целый час говорил с другом по телефону о своих научных делах, а ее это вывело из себя. Почему же он так нехорошо вел себя? В беседе выяснилось, что незадолго до этого муж отказался от аспирантуры, от работы над своей любимой темой, чтобы поступить на хорошо оплачиваемую должность. Это было его жертвой ради семьи — на этом настаивала жена. Но эта жертва оказалась для него непосильной: он чувствовал неодолимое раздражение, испытывал чувство неудовлетворенности новой работой. Разговор с бывшим сокурсником был для него отдушиной. Последнее время он стал холоден, равнодушен к ней, и у нее нет чувства надежности: рано или поздно их отношения все равно распадутся, считает она. У него тоже появились сильные сомнения, что они смогут создать хорошую семью. Он считает ее непревзойденной красавицей, а себя недостойным ее: да ведь и она сама неоднократно подчеркивала это...

Но истинная, глубинная причина этого супружеского конфликта обнаружилась при ответах на вопросы, которые я предлагаю разводящимся супругам. Этот перечень вопросов — не столько для получения информации о супружеских отношениях, сколько для того чтобы навести их на размышления о том, какими могут быть хорошие супружеские отношения. И еще — для осознания своих ошибок. Так, на вопрос: “Какие качества Вы хотели бы видеть в своем муже?” — ответила: “Хочу, чтобы был настоящим мужчиной”. А на вопрос: “Считаете ли Вы, что Ваш муж имеет право на свое мнение?” — она ответила: “Нет, он должен соглашаться со мной”. На вопрос: “Уважаете ли Вы творческие интересы и склонности мужа?” — она ответила: “Да”, но этот ответ был далек от ее реальных поступков.

Моя собеседница — школьная учительница; эта работа, к сожалению, располагает к властному поведению. Но она же предполагает склонность и способность к пониманию и чуткости в отношениях с людьми, не так ли? На это я обратила внимание молодой учительницы, предложив ей отнестись к сложившейся ситуации как к педагогической, а не реагировать на нее подобно взбалмошной девчонке. Предложение было принято, и рассерженная гримаса сменилась оживленной заинтересованностью. Своими ответами на вопросы анкеты она обнаружила основное противоречие в своем отношении к мужу: желание видеть в нем настоящего мужчину и свое подавляющее, доминирующее поведение. Она убивает в нем чувство собственного достоинства, не видит его положительных качеств, “воспитывает” в нем рабскую покорность. И то, что это вызывает его отрицательные реакции и противодействие, говорит о мужественной натуре, которая не может проявиться. Чтобы муж был “настоящим мужчиной”, нужно самой стать “настоящей женщиной”. Это, кстати, поможет ей и в школе. Мне удалось подвести ее к осознанию своей ошибки; напрасно она настояла на отказе мужа от аспирантуры: человек не может быть счастлив, если насильственно лишен творческой работы.

В беседе с мужем я постаралась утвердить его достоинство, необходимость продолжать, насколько возможно, научную работу, не идти на поводу у жены, а “мягко, но твердо” становиться главой семьи. Оба были рады осознанию своих семейных ролей и необходимой линии поведения, особенно она: как выяснилось, ей очень хочется, чтобы в семье было несколько детей, она давно мечтала о материнстве. А для этого нужно быть женщиной в полном смысле слова и видеть в муже твердую опору.

После двух встреч мы расставались радостно. Передо мной были счастливые, красивые, влюбленные люди. Но вдруг лицо моей собеседницы стало тревожно-испуганным: “А что я маме скажу?!” Оказалось, что главным инициатором развода была ее мать. Я предложила “свалить” вину на меня.

Из опыта консультирования разводящихся можно сделать вывод: в большинстве случаев молодые разводятся под сильным влиянием родителей. Гораздо чаще это матери, и прежде всего матери сыновей. В таких случаях психолог испытывает бессилие: случай, казалось бы, простой; конфликт можно было бы разрешить без особых усилий, если бы за ним не стояла властная воля матери, гипноз ее воздействия на своего “ребенка”.

Успех этого воздействия предрешен многими слагаемыми.

Властная женщина видит в своем “ребенке” собственность и, затаив вражду к своей сопернице, ждет удобного случая, чтобы взять реванш. Удобные случаи не заставляют себя ждать: трудности совместной жизни у молодых неизбежны. Им можно было бы помочь, но властная женщина торжествует, когда у молодых что-то не ладится: “Ну, что я тебе говорила!..” И если раньше ее слова проходили мимо ушей, то теперь они падают на готовую почву и рано или поздно приводят к выводу: “Да, мать была права...” Когда с женой трудно, сыну есть кому пожаловаться, и мать становится его главной опорой и первой советчицей. И советы ее идут, как правило, не в пользу невестки: “Неумеха, грязнуля, лентяйка... И что ты в ней нашел?”

У властной матери дети обычно пассивны, безвольны, внушаемы. Им трудно преодолевать невзгоды семейной жизни, а еще труднее противостоять внушениям матери, ее разрушающей воле. Да и зачем? Семейная жизнь, особенно после рождения ребенка, совсем не сладкая: бессонные ночи, неухоженность, недовольство жены, ссоры. А дома у матери — покой, забота, сытая, ухоженная жизнь. Любой скандал для оскорбленного главы семейства становится поводом и оправданием для развода. И тогда ни слезы, ни раскаяние жены не могут растопить ожесточившееся сердце, которым теперь владеет воля матери. Таковы метаморфозы “хранительницы семейного очага”.

Диалогический вопросник межличностных отношений супругов'

В разрешении супружеских отношений может помочь психолог-консультант, но и сами супруги способны осознать причины своих трудностей и конфликтов. Человек может стать психологом в

__________________________________

' В отличие от диагностических вопросников, диалогический вопросник служит введением в диалог и принципиально не формализуем.

своей личной жизни. Главное понять, что мир в вашем доме зависит от вашего духовного возрастания, от способности видеть в близком человеке его вечное духовное начало: духовное Я.

Предлагаемый вопросник, возможно, поможет вам в осознании характера ваших отношений.

Для профессионального практического психолога этот вопросник является введением в диалог. Вопросы в нем расположены в порядке постепенного перехода от наличного Я к духовному Я. Это позволит в беседе нащупать “зону ближайшего развития” собеседников и остановиться на обсуждении вопросов, доступных их внутреннему опыту и пониманию, не переходя в “зону недоступности”.

“Сверхзадача” такого диалога — помочь супругам переосмыслить свои личные отношения с духовной точки зрения. После явно утвердительных ответов на последние четыре вопроса можно начать диалог, направленный на переосмысление предшествующих ответов и совместную выработку духовных принципов взаимоотношений, изменяющих прежние разрушительные установки и привычки.

Ответы на эти вопросы могут помочь Вам глубже понять характер Ваших отношений, их явные или потенциальные трудности и возможности их предупреждения и преодоления.

1. Основан ли Ваш брак на любви ?

2. Основаны ли Ваши отношения на привязанности?

3. Господствует ли в Ваших отношениях половое влечение?

4. Преобладает ли в Ваших чувствах желание любви к себе?

5. Преобладает ли в Ваших чувствах любовь к нему (к ней)?

6. Относитесь ли Вы к нему (к ней) как к самому себе?

7. Изменилось ли Ваше первоначальное отношение к нему (к ней) в сторону ухудшения?

8. Открываете ли Вы в нем (в ней) новые достоинства?

9. Вызывают ли Ваше недовольство недостатки мужа (жены)?

10. Стремитесь ли Вы перевоспитывать его (ее)?

11. Предпочитаете ли Вы поощрение порицанию?

12. Преобладают ли в Ваших отношениях положительные эмоции над отрицательными?

13. Умеете ли Вы предупреждать назревающий конфликт?

14. Способны ли Вы погасить конфликт, пожертвовав своим самолюбием ?

15. Способны ли Вы “не заметить” огрехов мужа (жены) в острой ситуации, чтобы поговорить о них в “добрый час” ?

16. Любители Вы “читать мораль”?

17. Существует ли между Вами взаимопонимание?

18. Доверяете ли вы друг другу?

19. Считаете ли Вы его (ее) своей собственностью?

20. Верите ли Вы в то, что Ваш брак — на всю жизнь?

21. Чувствуете ли Вы духовную близость?

22. Поддерживаете ли Вы творческие интересы и увлечения мужа (жены)?

23. Способствует ли Ваш союз духовному развитию каждого из Вас?

24. Считаетесь ли Вы с индивидуальными особенностями мужа (жены): темпераментом, характером, привычками, воспитанием и т. д. ?

25. Есть ли у Вас желание “переделать” его (ее) по своему образцу ?

26. Думаете ли Вы, что знаете его (ее) “насквозь” ?

27. Если у Вас разные взгляды, предоставляете ли Вы мужу (жене) право думать по-своему?

28. Считаете ли Вы, что мужчина должен быть главой семьи ?

29. Согласны ли Вы с тем, что главное призвание женщины — материнство ?

30. Способны ли Вы сохранять душевный мир и спокойствие, когда Ваша “половина” теряет их?

31. Предпочитаете ли Вы воспитывать мужа (жену) или исправлять свои недостатки?

32. Способны ли Вы принимать близкого человека таким, каков он есть?

33. Переживаете ли Вы его (ее) радость и горе, как свои собственные?

34. Чувствуете ли Вы себя со своей “половиной” единым целым?

35. Говорит ли Ваш душевный опыт о том, что мир в семье зависит от Вашего внутреннего мира?

36. Доверяете ли Вы голосу совести, подсказывающей Вам, хорошо или плохо Вы поступили в той или иной ситуации?

37. Знакомо ли Вам чувство раскаяния в своем отношении к родному или близкому человеку после его кончины ?

38. Возникало ли у Вас чувство, что только теперь Вы знаете, какое сокровище потеряли в лице этого человека ?

39. Осознаете ли Вы, как мелочны и ничтожны супружеские неурядицы перед лицом вечности?

40. Понятно ли Вашему уму и сердцу, что за внешними временными проявлениями человека скрывается его вечный духовный лик ?

Тогда сбылось реченное через пророка

Иеремию, который говорит:

глас в Раме слышен, плач и рыдание

и вопль великий;

Рахиль плачет о детях своих, и не хочет

утешиться; ибо их нет.

Мф. 2, 17-18.

Продолжение рода

Если спросить женщину, идущую на аборт: “Убили бы вы своего новорожденного ребенка?” — она с возмущением ответит, что, конечно же, нет. Почему же она убивает своего ребенка, еще не рожденного? На этот вопрос она ответит с еще большим возмущением, что это вовсе не убийство, потому что это “еще не человек”, кроме того, раз закон это разрешает, значит, это не убийство. Далее может развернуться длинная цепь общеизвестных аргументов в пользу аборта, его оправдание и даже возведение в добродетель.

Аборты в нашей стране стали настолько массовым и общепринятым явлением, что вопрос: “Имеем ли мы право уничтожать уже зародившуюся человеческую жизнь?” — глас вопиющего в пустыне.

Чем же отличается еще не рожденный ребенок от новорожденного? О новорожденном также можно сказать: “Еще не человек”. Окажись он в волчьей стае, из него вырастет животное. Новорожденный — лишь возможный потенциальный человек, как и зародыш в утробе матери. Разница в том, что он отделен от нее, и мать его видит перед собой.

Новорожденному предстоит еще долгий путь через младенчество, детство... Но когда же можно с уверенностью сказать о себе: “Я уже — человек!”? Что касается меня — нет, еще не могу: я все еще становлюсь человеком, и это становление не прекратится, пока я живу. Возможный, потенциальный человек, которого я в себе предчувствую, так непостижимо велик, что в свои уже преклонные годы я вижу себя его зародышем. Ощущая в себе эту глубокую тайну, невозможно с легкостью распоряжаться своей и другой жизнью, как бы тяжка и “бесполезна” она ни была. Это чувство живет в нас. Оно проявляется в том, что мы не убиваем безнадежно больных, умирающих людей, не убиваем калек, уродов, психических больных. И закон это запрещает. Тогда как аборт — уничтожение жизни, набирающей силу, полной неведомых возможностей, ожидающих лишь своего часа. И закон это разрешил. И совершают это люди в белых халатах, давшие клятву Гиппократа не убивать зачатого человека и не давать абортивных средств.

В некоторых странах возраст человека определяется не с момента рождения, а с зачатия ребенка. На Руси почитание таинства зачатия выразилось в строительстве Зачатьевских храмов и в празднованиях зачатия Праведной Анной Марии и праведной Елизаветой Иоанна Предтечи. Духовная интуиция народа свидетельствует этим, что возрастание человека начинается с его зачатия и жизнь в утробе матери — его первый возраст.

Матери знают, и это закреплено в народных поверьях и обычаях, что во время беременности следует быть в добром расположении духа, хранить себя от дурных впечатлений и переживаний, чтобы они не повлияли на ребенка. Через мать ребенок общается с миром, усваивает первые впечатления. Они, конечно, еще не сознательны, но и у новорожденного еще нет сознания, да и у взрослого не вся психика сознательна. Значит, зародившийся человек может быть предметом изучения не только биологии, медицины и физиологии, он нуждается в психологическом понимании и педагогической заботе, как и новорожденный младенец.

Многие женщины чувствуют, что аборт — это убийство, но не многие признаются себе в этом. По рассказам одного хирурга-онколога, перед операциями, когда женщины не знали, выживут ли, они начинали исповедывать ему, человеку неверующему, свою жизнь и спрашивали: не является ли их болезнь наказанием за аборты?

Сколько матерей жалуется на своих детей: выгоняют, пьют, избивают... Одна женщина сказала: “Хороших-то деток поубивали, а плохие-то остались — вот и мучимся”.

Может быть, плохие-то остались потому, что сами мы таковы: принесли собственных детей в жертву себялюбию, чтобы “пожить для себя”, своим эгоизмом породили эгоизм единственного ребенка — свое наказание.

Консультируя разводящихся, я вижу, как распадаются семьи от нежелания иметь детей и от неспособности рожать после аборта.

___________________________________________

' Медицинская статистика говорит о том, что в тех странах и в тех регионах нашей страны, где рождаемость низка в результате предупреждения и прекращения беременности, у женщин резко возрастает раковая заболеваемость органов, связанных с продолжением рода.

Раскаяние приходит, когда “гром грянул”: женщина с болью осознает свое несостоявшееся материнское призвание, с завистью смотрит на чужих детей, видит во сне своего нерожденного ребенка. Эта очевидная связь прочности семьи с рождаемостью подтверждается статистикой: в странах, где высока рождаемость, редки или почти отсутствуют разводы. Это закономерно, ведь главная задача семьи — воспроизводство жизни, не только физическое, но и духовное. Не выполняя эту задачу, семья легко распадается. И распадается вместе с семьей личность человека.

Швейцарский психолог К.Г.Юнг писал, что причиной душевных расстройств и заболеваний является “блокирование психической энергии”, это происходит, когда человек, уходя от трудностей, не осуществляет свое жизненное призвание.

Жизненное призвание женщины — материнство. Женщина прежде всего мать. Не выполняя свое призвание, она становится душевно ущемленной, неполноценной. Снижение социальной роли материнства уродует женщину, калечит ей душу. Мать — источник любви. Ее любовь — тот огонь семейного очага, который создает жизнь. Но может ли любить женщина, убивающая своих еще не родившихся детей? А там, где нет любви, начинает господствовать секс: средство продолжения жизни превращается в самоцель, перестает служить своему назначению. Это извращение жизненных ценностей ведет к роковым последствиям: если смыслом жизни становятся удовольствия, вполне закономерно, что матери бросают детей в родильных домах, убивают еще не рожденных.

От нравственного состояния женщины зависит жизнь общества. Проблемы воспитания детей и подростков, преступность несовершеннолетних, проституция, алкоголизм, наркомания и многие тяжелые проблемы нашего общества глубоко связаны с нравственным, духовным состоянием женщины-матери.

У Бориса Годунова в пушкинской трагедии “душа горит” и “мальчики кровавые в глазах”. Пока душа жива, она открыта для мук совести. Только у мертвого ничего не болит. Лучше не заглушать в себе голос совести, не успокаивать ее дозволенностью преступления, его массовостью, вынужденностью объективными обстоятельствами. Убивая зародившегося в себе человека, лучше не делать вид, что это для пользы человечества или своего любимого ребенка: цель не оправдывает средство — это азбука этики.

Альберт Швейцер видел основу этики в благоговении перед жизнью. Благоговение должна вызывать жизнь всякого существа, потому что жизнь — это тайна, она священна. Все, что знает наука о жизни, — лишь капля в море непознанного. Управлять жизнью человек не может, она ему не подвластна. Человек не может сотворить жизнь, не может остановить смерть. А управлять наука может лишь тем, что она способна создать. Человеку дано лишь воспроизвести жизнь, имитировать ее; создать же он способен лишь свое механическое подобие — робота.

Представим себе, что роботы со своими механическими “мозгами” взялись управлять жизнью человека... Подобно этому, и человек, распоряжаясь жизнью по своему ограниченному и оттого самоуверенному рассудку (увы, не разуму!), способен лишь разрушить ее. Плоды такого “просвещенного” рассудка мы пожинаем сегодня, на грани демографической катастрофы.

Самоуправство воспроизведением человеческой жизни может повлечь за собой вымирание народов и всего человечества.

Вот что писал об упадке Греции историк Полибий: “В наше время по всей Греции господствует бездетность и малолюдство, города опустели, настали неурожаи, хотя нет постоянных войн и эпидемий. Причина этого ясна, и средство к ее устранению в нашей власти: люди впали в тщеславие, не желают вступать в брак, а если и вступают, то не хотят воспитывать детей, с трудом разве одного или двоих, ради того, чтобы оставить им богатство и воспитать в роскоши. И вот зло незаметно быстро выросло”.

“Но у нас это не от хорошей жизни!”... И социологи пишут, что многодетные семьи находятся на грани нищеты, дети в них чувствуют себя ущербными среди обеспеченных сверстников и т.п. Демографы вычисляют, что для простого воспроизводства населения хорошо иметь троих детей в семье: однако сегодня наше общество не в состоянии обеспечить многодетных матерей. Многодетные семьи в лучшем случае вызывают соболезнование, а нередко — осуждающее и враждебное отношение.

...После лекции о семье ко мне подошла молодая женщина и рассказала, что сотрудницы ресторана, где она работает, враждебно относятся к ней за то, что у нее пятеро детей, называют ее “самкой”. Откуда эта враждебность? Нет ли за ней зависти, ущемленного чувства несостоявшегося материнского призвания? Может быть, это осуждение — оборотная сторона самооправданий этих женщин? Подобные мотивы могут лежать и в формировании отрицательного общественного мнения о многодетной семье.

Заметим, что основные аргументы против многодетности — экономического характера. Этические соображения при этом практически отсутствуют; по-видимому, подразумевается, что материальное благосостояние превыше всего, оно должно быть главным критерием жизни и поведения человека. Но, согласно такой “экономической этике”, вполне логично лишать жизни не только не родившихся детей, но и калек, безнадежно больных, умственно отсталых — всех, кто экономически бесполезен. В обществе, где материальные ценности превалируют над духовными и нравственными, бессмысленно говорить о духовности и нравственности, когда средства к жизни становятся самоцелью и главной ценностью самой жизни, неизбежен распад как личности, так и общества с его экономикой, что мы сегодня и наблюдаем.

“А что если все дети будут рождаться на свет? Где взять средства, жилплощадь и т.п.?” В ответ можно спросить: “А что было бы, если бы страна наша была многолюдной, если бы деревни не пустовали, не было бы дефицита рабочей силы и нехватки материальных благ?” Кто может ответить на все эти вопросы? Я не берусь и не знаю человека, способного решить все возникающие здесь проблемы. Жизнь мудрее нас. Рассудок же лукав, он способен заглушить голос совести и убить жизнь. Благоговение перед жизнью сделало бы нас разумнее и мудрее.

Проблема абортов обсуждается во всем мире, и ответы на нее даются разные.

В Италии был проведен опрос общественного мнения, результаты которого опубликовали во всех газетах. Как ни парадоксально, католический юг высказался в пользу абортов, а север, менее религиозный, — против. Когда были опубликованы эти результаты опроса, произошло событие, приковавшее к себе внимание итальянцев. Маленький мальчик провалился в шахту, вырытую еще во времена Древнего Рима для добычи воды. Несколько дней пролежал он там, пока не услышали его плач. Обессиленный ребенок не мог даже ухватиться за протянутую ему веревку, не мог брать еду, которую ему опускали. Как достать ребенка, оказавшегося на глубине 15 метров в узкой шахте? Были приняты самые решительные меры. Специалисты из Германии начали бурить шахту, параллельную той, в которую упал ребенок, чтобы снизу сделать к нему ход. Все это время ребенка подбадривали, поддерживали, как могли: провели свет, рассказывали ему сказки, сам президент пытался развлекать мальчика. Наконец, прорыли ход к мальчику, а он провалился еще на 20 метров. Нашелся спелеолог, согласившийся пройти по шахте вниз головой: он дополз до ребенка и пытался его взять, но тщетно; каждый раз тело ребенка выскальзывало у него из рук. Так и умер ребенок во чреве Матери-земли.

С точки зрения рассудка — просто несчастный случай. Но духовно чуткие итальянцы иначе восприняли это событие: смерть ребенка в утробе Матери-земли стала для них символом преступности аборта.

Нельзя обходить молчанием эту кровоточащую рану современной семьи.

Все сказанное, несомненно, вызовет бурю возмущения и протеста. Но консультирующему психологу это знакомо: так бывает всегда, когда затрагивается “больное место” собеседника. Это естественно и свидетельствует о продвижении в диалоге.

Остается признать, что современная семья перестает выполнять свое главное призвание — продолжение жизни на Земле, воспроизводство человека — телесное и духовное. Вместо того, чтобы быть очагом любви, согревающей и питающей души, она становится очагом вражды и убийства нерожденных детей. Семья не может держаться на сексуальной привязанности. Это — союз духовный.

Венчание

Николай и Людмила переступили порог сельского храма. Они пришли сюда не мимоходом. Еще в прошлом году несколько раз приезжали они из дальней деревни, чтобы венчаться, но двери храма были заперты, не было священника. Храмы открывают один за другим, а священников не хватает. Но сегодня в храме шла служба: у свечного ящика их приветливо встретила голубоглазая женщина, все объясняла и просила ждать окончания Литургии - так называлась эта служба. Народу в храме было немного, но все дружно пели “Верую” и “Отче наш”. Николай и Людмила не знали даже этих молитв, и все происходящее в храме было им непонятно. Но на душе было тепло, и они чувствовали себя как дети, вернувшиеся в забытый отчий дом.

Повенчаться им хорошо было бы до свадьбы, как положено, но тогда это было не так-то просто: могли и с работы уволить. Надо было иметь крепкую веру, чтобы крестить детей и ходить в церковь, не боясь лишений и пересудов. А теперь — вход свободен. Но годы советской власти сделали свое дело: ногами-то люди ходят в церковь, да двери сознания наглухо закрыты; школа и весь уклад жизни поработали основательно, чтобы отлучить от церкви. Кто живет сердцем, тому проще, а кто умом живет, тому ох как трудно пробиваться сквозь барьеры “научного мировоззрения”.

Они пришли просто, чтобы жить лучше. Старые люди говорят что, повенчавшись, муж и жена и после смерти будут вместе. О разводе тут и думать нечего! Кругом посмотришь — столько горя: пьянство, скандалы, брошенные дети... А по телевизору — один разврат. Какая тут семья! Надо же по-людски жить, порядочно, честно. И чтобы дети хорошую жизнь видели и жили ладно. Крестить их надо, так будет спокойнее: не зря же говорят: “все под Богом ходим”. И в жизни все складывается как-то не случайно, будто кто ведет тебя и устраивает, как лучше. Может быть, это и есть Бог?..

Молодой, красивый батюшка стал их спрашивать: как их имена, почему пришли венчаться, читали ли Евангелие? Они могли уверенно сказать только свои имена. Евангелие не читали и не могли толком ответить на вопрос, почему пришли венчаться. Но батюшка был добрый и просто объяснил им, что не понятно. Он сказал, что у Бога есть имя: Его зовут Троица — Отец, Сын и Святой Дух; Трое едины, потому что Бог — Любовь. Так и семья, состоящая из мужа, жены и детей, по образу Бога Троицы, должна быть единым существом. Бог невидим, но Он есть начало всего. Так и душа невидима, но без нее тело умирает. Мы же не сомневаемся в том, что в нас есть воля, разум и любовь, хотя их не видим. Мы знаем их по действию в душе и в поступках, мы чувствуем любовь близкого человека. Так и с невидимым Богом мы можем общаться: откликаться на Его любовь, благодарить, просить Его и, главное, любить Бога, как своего Отца, доверять Ему, слушаться, жить и трудиться ради Него. Ведь Он так нас любит, что для спасения нашего послал на землю Своего Сына — Иисуса Христа. Сын Божий взял на себя грехи всех людей, чтобы избавить их от власти сатаны, который со своими слугами сеет зло в душах и губит их. Если бы Христос не спас нас Своей Крестной смертью, мы умирали бы навечно. Но Он воскрес, значит, всякий верующий в Него, тоже будет жить после смерти, жить вечно! Вот, что значит для нас Воскресение Христово. Христианин не боится смерти, потому что она для него — переход в жизнь вечную. Но надо и жить по-христиански, любить, как Христос нас любит, надо брать на себя трудности друг друга, не бояться страданий, которые нам даются: нести свой крест. Без креста нет христианина, крест — путь в жизнь вечную. Так и трудности семейной жизни надо нести с радостью и все терпеть, прощать друг другу, как Господь нам прощает, как Он несет наши грехи и искупает их Своими страданиями. Вот что значит быть христианином в семье.

Так батюшка побеседовал с ними, а потом дал каждому в руку зажженные свечи и начал бракосочетание. Они, как дети, послушно выполняли все, что требовалось. Сама непонятность происходящего вызвала в душе какое-то чувство волнения и приподнятости: совершалось нечто таинственное, каждое действие и слово заключало в себе скрытый смысл. Вот священник выносит из алтаря два красивых царских венца. Крестообразно благословляет им Николая и дает ему целовать образ Спасителя на передней части венца: “Венчается раб Божий Николай рабе Божией Людмиле во имя Отца, и Сына, и Святого Духа”. Потом он также благословляет Людмилу, и она целует образ Богородицы, украшающей ее венец: “Венчается раба Божия Людмила рабу Божию Николаю во имя Отца, и Сына, и Святого Духа”. Затем священник трижды произносит молитву: “Господи Боже наш, славою и честию венчай я (их)” и трижды осеняет их крестным знамением.

Стоя перед алтарем в царских венцах и слушая эти слова, они чувствуют таинственную глубину, серьезность и ответственность этого момента: они стоят не только друг перед другом, но перед Богом, слитые воедино...

Простое и открытое сердце воспринимает духовную благодать, не сравнимую с обычными душевными радостями. Посещая душу, благодать делает ее светлой, легкой и благодарной, светится в лицах, глазах повенчавшихся. Теперь Николай и Людмила уже не только верят, но на собственном опыте знают, что брак — это таинство, открывающее им путь духовного единения в Боге, таинство, дарующее покровительство и помощь Бога. Брак для них — не временная связь, а вечный союз: и после смерти они будут вместе. Их временная жизнь теперь освящена светом вечности. Путь к ней открыт. Но пойдут ли они этим путем — зависит от них.

Брак — одно из семи таинств Православной Церкви. Чтобы понять духовный смысл христианского брака, обратимся к чинопоследованию этого таинства.

Венчанию предшествует обручение. Жених и невеста входят в середину храма, держа в руках зажженные свечи. Огонь свечи символизирует свет духовный. Священник вопрошает жениха и невесту о том, по доброй ли воле они вступают в брак. Добровольность — непременное условие брака. Венчающихся священник спрашивает, не связаны ли они обещанием другому (другой)? Смысл этого вопроса в том, что нормой христианского брака является целомудрие жениха и невесты. Обручение подразумевает обет верности друг другу. Существует обычай в некоторых юго-западных епархиях давать присягу верности друг другу. Символом вечности супружеского союза являются кольца, которые священник надевает на руки жениха и невесты. Круг — символ вечности и неразрывности. Золото кольца символизирует свет солнца и царственное достоинство человека. Кольца эти освящаются священником в алтаре и таким образом из простых вещей преобразуются в священные предметы. Во время обручения священник совершает троекратный обмен кольцами жениха и невесты: это символизирует взаимное отдание их друг другу, единодушие, полное согласие.

Обряд обручения закрепляет естественный союз брачующихся на основе их добровольного решения. Венчание — это освящение супружества Божественной благодатью. Оно начинается возгласом священника, каким начинается Божественная Литургия: “Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа...” Этим провозглашается сопричастность брачующихся Царству Божиему. В Молитвах, читаемых священником, вспоминается о тайне создания Евы из ребра Адама. Муж и жена были изначально единой плотью, их союз неразделен. Брачный союз благословлен Богом в Раю, и после грехопадения человека это благословение восстановлено искупительной Жертвой Спасителя.

В своих молитвах священник испрашивает у Бога даровать брачующимся чадородие и “благодать в чадах” — это назначение христианского брака. Им испрашивается единодушие, долгоденствие, целомудрие, взаимная любовь, обилие благ земных и венец неувядаемый на небесах.

Главный момент таинства — увенчание брачующихся: благословение каждого священным венцом и возложение его на главы жениха и невесты со словами: “Венчается раб Божий (имярек) рабе Божией (имярек) во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь”. Трижды произносит священник тайносовершительные слова, благословляя крестным знамением жениха и невесту: “Господи, Боже наш, славою и честию венчай я (их)”. В “Настольной книге священнослужителя” смысл таинства брака раскрывается так: “Прежде всего этими словами и увенчанием глав их провозглашается честь и слава человеку как царю творения. Каждая христианская семья — это, безусловно, малая церковь. Сейчас ей открывается путь в Царство Божие. Эта возможность может быть упущена, но сейчас, здесь — она есть. На всю последующую жизнь) долгую и многотрудную, полную искушений, они становятся друг для друга в самом реальном смысле — царем и царицей — в этом высший смысл венцов на главах их”.

Второй смысл — увенчание венцами мученическими: “Супружество, которое не распинает постоянно свой собственный эгоизм и самодостаточность, которое не “умерщвляет себя с тем, чтобы указывать на Того, кто превыше всего земного, нельзя назвать христианским”.

И третье назначение — это венцы Царствия Божия. “В супружестве Божие присутствие подает радостную надежду, что брачный обет сохранится не до тех пор, “пока смерть разлучит”, но покуда смерть не соединит нас окончательно, после всеобщего Воскресения — в Царствии Небесном”. Снимая с головы жениха и невесты венцы, священник произносит: “Восприими венцы их в Царствии Твоем”. Полнота любви — только в Боге; где царствует Бог — там совершенная любовь.

Как и во время Литургии, во время венчания читается Апостольское послание и Евангелие. В послании апостола Павла говорится о взаимной любви и послушании жены мужу. Многих смущают слова: “А жена да боится своего мужа”. Союз мужа и жены уподобляется союзу Христа и Церкви: муж является главой семьи, а глава мужу — Христос, и муж также должен испытывать страх Божий. Это — страх любви: страшно нарушить единение любви, разрушить священный союз, страшно огорчить, опечалить любящего.

Евангелие от Иоанна, читаемое священником, повествует о чуде претворения воды в вино на браке в Кане Галилейской. Это — первое чудо, совершенное Христом по просьбе Его Матери. Оно знаменует тайну благодатного преображения земной любви в союз духовный. В этом и состоит смысл таинства брака.

По словам епископа Феофана Затворника, в христианском браке “любовь очищается, возвышается, укрепляется, одухотворяется. В помощь человеческой немощи благодать Божия подает силы к постепенному достижению такого идеального союза”.

Брак призван духовно преобразить плоть человека. Это и прообраз таинства Евхаристии — брачного пира всей Церкви. В таинстве Святого Причащения брачующиеся становятся причастниками (частью, клеточкой) Тела Христова.

Духовное единство венчающихся символизируется чашей вина, которой они трижды обмениваются, испивая ее до дна. Вечность их духовного союза выражается троекратным обхождением вокруг аналоя, на котором лежит Евангелие, вслед за священником с горящими свечами в руках. Оно сопровождается ликующими песнопениями, призывающими пророка Исаию и святых мучеников. Пророк Исаия предсказал рождение Бога от Девы Марии, и вот теперь повенчанная пара приняла благодать Святого Духа: Слово Божие воплотилось в ней, двое стали “одной плотью”'. Знаменательно и обращение к святым мученикам: супружество -это подвиг самоотречения, несения креста жизненных трудностей и испытаний.

Так высоко духовное призвание брачующихся в таинстве брака. В чинопоследовании обручения и венчания заключены основные нормы христианского брака.

— Брак совершается свободным избранием вступающих в него.

— Он является пожизненным союзом мужа и жены.

— Супруги должны хранить взаимную верность.

— Добрачное целомудрие — условие христианского брака.

— Продолжение рода — священная задача брачующихся.

— Семья — малая церковь, главой которой является муж.

Эти основы христианского брака были и остаются залогом прочности семьи. Без них семья лишается жизненных корней. То, что мы видим в наличности современной семьи, явно расходится с ее духовным призванием.

Кризис современной семьи и сопутствующий ему демографический кризис являются “доказательствами от противного” христианских основ брака.

__________________________________________

1 Климент Римский во Втором послании написал о том, что Иисус Христос на вопрос, когда прийдет его Царство, ответил: “Когда будут два — одним, а наружное как внутреннее, и мужское вместе с женским — не мужским и не женским”.

ПЕДАГОГИКА ДОВЕРИЯ

Внутренний мир ребенка

“Внутренний мир ребенка”— эти слова нередко воспринимаются как нечто туманное. А он может оказаться вполне наглядным.

... В старшей группе детского сада дети рисуют на тему “Моя семья”. Тема у всех одна, а рисунки разные. Витя нарисовал сначала маму, потом папу и себя в парке на каруселях: светит солнышко, плывут лодки — веселый, красочный рисунок. Аня так изобразила свою семью: стоит девочка на столе и кричит: “Мама!” А Миша нарисовал телевизор, старательно прорисовал антенну и провода, потом изобразил себя в кресле. “А где же мама с папой?” — “Они на кухне”.

Витю родители любят, к его воспитанию относятся серьезно, ребенок у них на первом месте. У Ани мама — научный работник; она, конечно, любит свою единственную дочку, занимается с ней, но признается, что у нее на первом месте — наука, а у папы — хобби. Мишу дома балуют, все ему позволяют, но на вопрос, кого он любит, — мальчик ответил: “Рыцарский турнир”.

Мир ребенка, как на экране, отражен в его рисунках. Можно увидеть его и в такой игре: найдите детскую книжку, которую вы еще не читали своему ребенку, с картинками, живо изображающими взаимоотношения между детьми, между взрослыми и между взрослыми и детьми, предложите ребенку придумать рассказ к каждой картинке. В результате вы узнаете много интересного о себе, о своем отношении к близким и, главное, к своему ребенку.

В нашем распоряжении были не только иллюстрации детских книг, но и специально подобранные картинки с изображениями ситуаций и настроений неопределенного характера. Вот мальчик сидит за столом, перед ним — скрипка, лицо у него не то задумчивое, не то грустное, не то сонное — кому как увидится. Мы с Мариной Макеевой предложили детям 5—6 лет девять таких картинок с различными сюжетами и просили ребенка придумать рассказ на каждую картинку. Большинство детей охотно приняли игру. По рассказам детей нетрудно было составить представление о том, есть ли мир в семье. Вот рассказы детей о мальчике со скрипкой.

Дима: “Мальчик думает, как на скрипке играть. Ему только дали скрипку, он еще не знает, как на ней играть. Дали в школе учиться на скрипке играть...” Марина: “А почему он один?” — “Ну, это художник так рисует, а на самом деле не один: с папой, с другими ребятами, с учительницей. А у других ребят тоже скрипки, тоже разные инструменты...”

Кеша: “Мальчику надоело, все на него ругаются, потому что, когда ест, он не убирает... Потому что ему не хочется, а хочется, чтобы убирали за ним”.

Лиза: “Грустный... Потому что мама с папой никогда не возвращаются. Они у бабушки... Потому что бабушка старенькая. А мальчик больной. Вернутся, когда поздно будет”.

В одной и той же картинке ребенок видит свое. И это свое находит он в самых различных картинках: сквозь их восприятие проходит нередко одно и то же настроение, одна тема. Так, у Наташи главная тема — мальчик, который не хочет учить уроки: ему хочется поиграть, а все — и взрослые, и сверстники — укоряют его за то, что он не хочет учиться. Старший брат Наташи учится в третьем классе. По ее рассказам, брату часто достается за плохие отметки, а она его жалеет. По-видимому, эта ситуация глубоко травмирует ее.

В рассказах Володи постоянно повторяется одно настроение: “грустно...”. Других состояний действующих лиц он не воспринимает, да и внешняя ситуация изображения ускользает от его внимания. Складывается впечатление, что мальчик действительно не видит изображенных ситуаций, за исключением тех, о которых можно сказать: “Грустно”. У его родителей очень трудные взаимоотношения, и мальчик вырос в этой обстановке, не ведая мира и радости в семье. У детей из дружных семей рассказы жизнерадостны, в них много сочувствия действующим лицам, рассказы их отличаются развернутостью повествования, верностью психологических характеристик, отсутствием субъективных искажений. Дети из явно неблагополучных семей (чаще всего в связи с алкоголизмом отца) дают невыразительные, односложные рассказы, описывая лишь внешние стороны изображаемого и те переживания, которые ближе им самим: тягостные, грустные, тревожные.

Но наиболее интересны исключения из этого правила. У Веры в семье трудно: отец девочки пьет и в ее присутствии бьет мать. Тогда Вера была на его стороне и говорила: “Бей, бей ее!” (По рассказам матери, раньше она и сама била дочку. ) Теперь мать вспоминает о своем отношении к ребенку со слезами раскаяния. Девочка стала ее единственным утешением и помощницей, она заступается за мать и старается ее чем-нибудь порадовать. Положение в семье тяжкое, а рассказы у Веры жизнерадостные, в них все меняется к лучшему. Даже о сердитом мужчине, схватившем кота за шиворот, она сказала: “Сначала был злой, а потом стал хороший”. В ее рассказах много сочувствия, желания помочь. На вопрос, что она больше всего любит делать, шестилетняя девочка ответила убежденно: “Помогать!” У детей из “благополучных”семей, но лишенных настоящей любви родителей, нередки черствость, эгоистичность, равнодушие к людям. А у этой девочки, переживающей немало трудностей и душевных ран, столько чуткости, доброты, веры в людей! Любовь и сострадание к матери питают ее душу, делают ее сильной, способной противостоять жизненным трудностям и преодолевать их. Но это стало возможным лишь после того, как жестокость матери сменилась любовью. Она-то и пробудила в душе девочки силы, способные противостоять окружающей ее грубости и жестокости. Это уже признаки духовной жизни ребенка. Она невозможна без любви.

В психологии есть понятие “дефицит любви”. Наблюдения и исследования показывают, к каким тяжким последствиям в душевном развитии ребенка приводит этот дефицит.

Вот рассказы детей из детского дома, в котором воспитываются ребятишки, родители которых лишены родительских прав.

У Люды в пяти рассказах выражена только одна тема: “Оставили”. Люди или плачут, или не плачут. У Риты к этому добавляется постоянное чувство обиды. У многих детей сильно выражены чувство тревоги, боязнь темноты, волка, Бабы Яги, страх смерти. У некоторых не по возрасту обострена чувствительность к взаимоотношениям мужчины и женщины, к их конфликтам: “Тут тетя плачет, потому что папа ушел к себе... Потому что он разозлился... Это мама”. “Тут папа и мама. Мама ходит, а дядя стоит. Ругаются... Потому что они злые. Злые!” Вспомним, что подобные же настроения мы видели в рассказах детсадовских детей из трудных семей.

Дети воспринимают мир отношений в узком диапазоне минорных настроений: грусти, обиды, враждебности и страха. Они искаженно воспринимают и реальные отношения между людьми, хотя нередко проявляют большую тонкость чувств и наблюдательность. У детей из детского сада, растущих в хороших семьях, такого искажения восприятия не видно. Можно сделать предположение, что оно является следствием душевных травм, пережитых ребенком.

Болезненный опыт семейных отношений отягощает внутренний мир ребенка, создает постоянное внутреннее напряжение. Восприятие их фокусируется на травмирующих переживаниях (когда у нас что-то болит, мы думаем об этом, а при сильной боли все воспринимается сквозь эту призму). Так восприятие мира становится суженным, односторонним и искаженным.

Мир представляется ребенку сообразно его опыту общения с людьми, близкими ему. Чем труднее и болезненнее этот опыт, тем сильнее печать душевных травм на его впечатлениях. Мир воспринимается тогда как опасный, угрожающий, враждебный.

...На картинке из детской книжки изображен паровоз, за которым бежит мальчик, стараясь догнать его. Несколько детей из детского дома сказали, что паровоз хочет задавить мальчика. В детском саду таких ответов не было.

... На другой картинке солнышко во весь рот смеется над мальчиком, грозящим ему: у ног мальчика осколки. Надя из детского дома сказала: “Солнышко не смеется, оно злится”. А другая девочка придумала рассказ о разбитом солнце.

Душевные травмы закрывают от ребенка свет и красоту мира. Даже радостные события преломляются сквозь призму тяжкого опыта прошлого и не доходят до сердца его.

Научное объяснение этому дал академик А.Ухтомский в уже упоминавшемся ранее понятии “доминанты”. Доминанта — это господствующий в нервной системе или психике очаг возбуждения, который втягивает в свое русло все внешние воздействия. Он писал: “В порядке самонаблюдения мы можем заметить каждый на себе, что когда эта господствующая направленность есть, обостряется чисто звериная чувствительность и наблюдательность в одну сторону и как бы невосприимчивость к другим сторонам той же среды. В этом смысле доминанта не только физиологическая предпосылка наблюдения”. И далее: “Вместе с тем она — вылавливание из окружающего мира по преимуществу только того, что ее подтверждает... А это уже само по себе и переделка действительности”. Если в душе ребенка преобладают тяжкие впечатления, его доминанта “переделывает действительность”, болезненно искажая ее. Это, по мысли Ухтомского, является предпосылкой эгоцентризма. “доминанты на себе”.

Если ребенку недостает любви, его душа, подобно растению и темноте, чахнет и увядает. Возникают так называемые “психические отклонения”, трудности характера и дефекты личности, вплоть до душевных заболеваний.

Детский эгоцентризм не является врожденным, как полагают многие психологи. Мы видим, что он присущ детям, лишенным любви родителей и пережившим душевные травмы. Это — не норма, изначально присущая человеку, а болезнь, изъян душевного развития.

Эгоцентризм следует отличать от эгоизма. Обычно эгоизм связывают с избалованностью детей. Но дело не только в этом. “Балуя” своих детей, родители, в сущности, недостаточно их любят. Приятно доставить ребенку удовольствие, выполнив его желание или каприз, неприятно наказывать его, проявлять к нему строгость и требовательность. Выходит, что “баловство” детей выражает стремление взрослых к приятным эмоциям и уход от трудностей. Но любовь — это не приятная эмоция. Она предполагает заботу, ответственность, разумность в отношениях с ребенком. Она неотделима от строгости, требовательности и настойчивости в его воспитании. “Балуя” детей, родители, в сущности, не пекутся о душевном и духовном развитии ребенка. Он привыкает к безотказному удовлетворению желаний, и впоследствии для него становится нормой жизни их неограниченное сиюминутное удовлетворение, ребенок не считается со средствами и путями достижения своих желаний, с окружающими его людьми, их нуждами и желаниями. Эгоизм—это укоренившаяся привычка жить прежде всего для себя. Он связан с избалованностью и проявляется в отсутствии любви к людям.

Эгоцентризм, как мы уже говорили, другого происхождения, и психологические характеристики его иные. Он выражается в искаженном и суженном восприятии мира, человеческих отношений и переживаний. Эгоцентричные дети воспринимают мир в узком диапазоне своих отрицательных, болезненных переживаний. Степени эгоцентризма возрастают от простой невосприимчивости к тому, что выходит за рамки болезненных переживаний ребенка, до искажения восприятий по типу “Двойника” — проекции на другого своих собственных состояний. Это не избалованные дети: напротив, они зачастую лишены элементарной заботы и внимания. Причина их душевного состояния в доминировании отрицательных переживаний, связанных с отношением к ним взрослых.

Мир в семье и внутренний мир ребенка связаны неразрывно. Но верно ли считать, что душевное и духовное развитие ребенка полностью зависит от условий его воспитания. что оно “детерминировано”, как говорят многие психологи и педагоги, условиями окружающей его среды? От ответа на этот вопрос зависит и решение следующего: можно ли сформировать личность человека по заданному образцу, “запрограммировать” развитие личности?

Вспомним Веру, которая выросла в очень трудной семье, но любовь и сострадание к матери пробудили в ее душе силы, способные противостоять “окружающей среде” с ее грубостью и жестокостью. Здесь важно обратить внимание на то, что в душе ребенка скрыты неведомые силы, и они могут быть разбужены. Душа ребенка не простой экран, отражающий внешние воздействия. Становление личности начинается с этого противостояния среде и преодоления трудностей.

Разумен ли эгоизм?

“Пусть моя Катька растет эгоисткой, лишь бы она была счастливым человеком”, — услышала я однажды от одной милой женщины. Она искренне хотела счастья своему ребенку — именно своему. Эгоистичный человек едва ли способен увеличить счастье других, в том числе и близких. Так что в пожелании молодой мамы было и нечто самоотверженное. При этом она не сомневалась, что эгоизм и счастье — совместимы; более того, для счастья просто необходимо жить для себя, уметь отстаивать в жизни свои интересы наперекор другим. Для доказательства своей точки зрения она ссылается на теорию “разумного эгоизма” Н. Г. Чернышевского, которую “проходила” в школе. Правда, в памяти у нее осталось очень мало, да и то, что осталось, трансформировалось на свой манер: эгоизм — разумен, а “жертва — сапоги всмятку”.

Немало еще людей, которые добиваются успеха за счет других и притом стремятся обосновать разумность своей жизненной линии. Кое-кто сошлется и на авторитетные мнения: одни — на теорию “разумного эгоизма” Чернышевского, другие — на относительность добра и зла в разнообразных интерпретациях — от Мефистофеля до Великого Инквизитора и Воланда. Всем хочется подвести базу под свое эгоистическое поведение, чтобы считать его справедливым и разумным, даже упомянутым литературным персонажам.

Как заметил поэт:

Зло без добра не сделает ни шага

хотя бы потому,

что вечно выдавать себя за благо

приходится ему.

(В. Берестов).

И история философии знает немало разного рода апологий эгоизма.

И в психологии есть вариации на эту тему. Так, Ганс Селье в своей книге “Стресс без дистресса” развивает теорию альтруистического эгоизма. Любовь к себе оказывается первичной, а альтруизм-производным.

На первый взгляд такая точка зрения кажется убедительной. Но если любовь к себе первична по отношению к любви, направленной на другого, как понять способность человека к самоотвержению, вплоть до принесения в жертву своей жизни? А ведь именно в таких проявлениях выражается суть человеческой любви и преданности.

С психологической точки зрения изначальная любовь к себе просто немыслима. Точно так же, как ребенок не может заговорить, если не услышит речь других людей, он не научится любить — ни себя, ни других, если сам не будет любим. Точно так же, как нельзя вытащить себя за чуб из болота, нельзя полюбить себя без любви к другому человеку. Любовь рождается и рождает людей в их отношении друг к другу не только в физическом смысле, но и в духовном.

Что же касается эгоизма как себялюбия, то само сочетание этих слов является недоразумением. Беда эгоиста в том, что он не любит себя, что он сам себе враг.

В связи с этим некоторые психологи утверждают: чтобы полюбить других, надо прежде полюбить себя. Так что же — борьбу с эгоизмом надо начинать с культивирования любви к себе? Но такое смещение акцента на себя, хотя и импонирует индивидуалистически настроенному читателю, однако способно завести его в еще большую занятость собой и своим Я. К тому же оно может оказаться совершенно бесполезным для людей, у которых не было настоящего опыта любви к другим людям: они не смогут полюбить себя, как бы ни старались следовать советам психологов. Единственно возможный выход — в любви к другому: потребность в такой любви живет в каждом человеке.

Из собственного опыта мы знаем, что настоящая любовь сродни творческой самоотдаче: она так же вдохновенна и самозабвенна. Когда мы делаем что-то для других по чувству обязанности или долга — это одно, а когда мы делаем что-то для любимого человека — это совсем другое: мы испытываем радость гораздо большую, чем если бы это делали для самих себя. По этому чувству радости служения можно узнать, с любовью ли мы относимся к человеку. Значит, можно легко и радостно, забыв о себе, поставить другого на первое место; это естественно для любящего и переживается как счастье — “со-частие” другому. Выходит, что счастье и состоит в самозабвении, забвении своего Я ради любимого. Но в этом отказе от того Я, о котором мы обычно печемся, тревожимся, оберегаем его статус и привычную роль — в отказе от маленького эгоистического Я рождается духовное Я.

Это рождение полюбивший человек переживает в открытии мира вокруг себя, в прозрении: вдруг он увидел сияние солнца и радугу в капле росы, услышал тишину леса, открыл скрытую глубину человека. Как будто спадает панцирь отчуждения и вновь рожденный в любви человек начинает жизнь, сопричастную (от слова “часть”, как и слово “счастье”) миру и людям. Это и есть нормальная человеческая жизнь, открытая каждому.

Итак, “пусть моя Катька растет эгоисткой, — решила мама, — зато она будет счастливым человеком”... Эти рассуждения за нее можно мысленно продолжить. “Пусть жалуются воспитательницы детского сада, что она отбирает у детей игрушки и не делится своими, пусть плачут малыши во дворе, что она не считается с правилами игры. Значит, у нее есть характер, она не пропадет, она пробьется куда надо. За счастье в жизни надо бороться...” Мама думает еще и о том, что сама всю жизнь борется, пробивается изо всех сил. Пусть хотя бы дочка будет счастливым человеком, если у нее самой не все так сложилось в жизни, как хотелось бы. А что же все-таки не так? Об этом ей некогда думать, но чувствует, что на душе нет радости и покоя, чего-то не хватает, что-то гложет.

А вот — другая семья.

У Севы мама — врач, а папа — научный сотрудник. Они воспитывают ребенка постоянно: ни одной оплошности сына не пропускают, чтобы не прочитать ему мораль о долге и порядочности. Сева уже привык и терпит. Он выучился, как надо себя вести дома и в школе, чтобы избегать нотаций и неприятностей. Сейчас он кончает школу. Его мечта — стать владельцем магазина, найти такую работу, чтобы “было больше денег и связей”.

Нет ничего странного в желании ребенка стать продавцом или даже хозяином магазина. Маленькие дети любят играть в магазин. Но когда мечтой выпускника школы становится обогащение — это заставляет задуматься. У Кати было бы понятно: этот идеал воспитан матерью. Для родителей Севы такой выбор сына был попранием всех идеалов и воспитательных устремлений. Все их старания привели к прямо противоположному результату. Как понять это?..

Казалось бы, примеры противоположные. Но не сходятся ли эти крайности? Катю сознательно воспитывают в духе эгоизма; у Севы эти качества сформировались от противного, в противовес навязчивости родительских проповедей о долге, чести и бескорыстии, не подкрепленных реальным опытом его собственного поведения. Необходимость приспосабливаться к требованиям взрослых сформировала у мальчика способность хитрить, лавировать, подделываться под ожидаемые образцы поведения, чуждые его непосредственным желаниям. То, что эти желания постоянно подавлялись родителями, привело к их непомерному возрастанию и развитию потребительских идеалов под прикрытием благопристойного поведения.

Эгоизм сродни расчетливости и рассудочности. В отличие от разума рассудок ограничен областью практического приспособления, он утилитарен. Разум — творческое начало в человеке, включающее в себя и рассудок, но не сводящееся к нему.

Как видим, обе крайности — и поощрение потребительских наклонностей, и подавление непосредственных потребностей — ведут к разрастанию утилитарно-рассудочной установки и формированию эгоизма.

Избалованный ребенок может оказаться более доступным перевоспитанию, чем ребенок, научившийся хитрить и приспосабливаться. Родители Севы сформировали у ребенка негативизм и неприятие тех идеалов, которые они ему внушали. Перекорм всегда вреден, как бы хороша ни была пища: это относится и к словесным формам воспитания. Их навязчивость приводит к девальвации слова и нравственной глухоте.

Глухота к высоким материям привязывает человека к одним лишь материальным ценностям, и в погоне за ними человек забывает о своем призвании и достоинстве. Это своего рода болезнь, суть которой — в извращении человеческих потребностей. Материальные ценности как средства к жизни превращаются в самоцель, подменяя собой подлинный смысл жизни. Рассудочный практицизм вытесняет и подавляет духовное, творческое начало в человеке. Жизнь без смысла подтачивает человека изнутри, разрушает его, рождает постоянное чувство неудовлетворенности. Эта внутренняя неудовлетворенность до поры до времени может заглушаться погоней за успехами, удовольствиями, развлечениями... Но все это не заполняет внутреннюю пустоту, а лишь углубляет ее.

Швейцарский психолог К.Г.Юнг говорил, что большая часть его пациентов — это люди, утратившие смысл жизни. Психологическое объяснение массовости этого рода патологии он видел в рационализме западной культуры, ее потребительском характере.

Изучение общественного мнения во Франции показало что 89 процентов опрошенных считают: человек нуждается в “чем-то таком”, ради чего он живет. Психиатр и психолог Виктор Франкл. приводя эти данные, говорит о том, что “борьба за смысл жизни является основной движущей силой для человека”. К этому убеждению его привел личный опыт: в 1942 году он был арестован немцами и брошен в концлагерь; будучи тяжело больным, он работал над своей книгой по психотерапии: именно это, по его словам, помогло ему выжить. “В концентрационном лагере... мы были свидетелями того, что некоторые из наших товарищей вели себя как свиньи, в то время как другие были святыми. Человек имеет в себе обе эти возможности, и то, какая из них будет актуализирована, зависит от его решения, а не от условий... потому что высшая сущность - наше отношение к страданию, отношение, в котором мы берем на себя страдание”. Достойно переносить страдания возможно лишь во имя смысла.

Исследования показывают, что среди больных людей, у которых душевное расстройство вызвано тяжелой жизненной травмой (разрушение семьи, смерть близкого человека), выздоравливают те, у кого побеждает воля к осуществлению смысла жизни, формируются новые внеличные цели. Если же этого не происходит, личность распадается, человек остается душевнобольным. Значит, смысл — это есть то, что собирает воедино душевные силы человека. Смысл — это цель, образующая цельную личность.

А иметь много денег и связей — это разве не смысл? — скажет кто-то. Это — извращенный смысл. Жить ради смысла, ради цели — свойственно природе человека: но жить ради того, что является лишь средством жизни, — противоестественно. Вспомним: Скупой Рыцарь Пушкина сочетает в себе, с одной стороны, крайнее выражение бескорыстия и самоотречения в служении своему богатству, с другой — накопительство. Но его служение бессмысленно — никому не служит, и накопительство бесцельно — не служит потреблению. Такова логика превращения накопительства в смысл жизни: ее итог — бессмысленность жизни, абсурд, одиночество.

Одиночество... Сколько людей страдают от него, жалуются на одиночество. Одиноким можно быть и в семье... Живут люди бок о бок, а чувствуют — они далеки друг от друга. Значит, одиночество — это прежде всего внутреннее состояние человека. Вот и мама Кати — работает продавцом в магазине, целый день толпы людей, дома — муж, дочка, приходят часто гости, а поговорить по душам не с кем: замуж она вышла по расчету, живут, притерпелись. Друзья приходят все с какой-нибудь целью (но и в “долгу не остаются”), а близкого человека нет. Одной остаться — тоска: без суматохи, суеты, развлечений она не может — нужно чем-то заглушить эту тоску, которая караулит ее из самой глубины души.

Жизненные блага не заменяют тепла, внимания, любви. И даже тысячекратно уверяя себя, что ничего этого ему не надо, а достаточно, “чтобы ему завидовали, чтобы его боялись”, человек все же не может без этого жить — ему все чего-то будет не хватать. В глубине души он будет чувствовать какую-то пустоту, потерянность, неудовлетворенность. Первый признак этого внутреннего неблагополучия — нежелание оставаться наедине с собой, боязнь уединения.

Ведь одиночество и уединение — это не одно и то же. От одиночества нужно бежать. А уединение необходимо для размышления, для творчества, для внутреннего равновесия. Человеку нужно прийти в себя, собраться, разобраться в себе после суеты, интенсивного общения, напряженной работы. Уединение— обязательная пауза в жизненном ритме человека (какова длина этой паузы — это зависит от характера, индивидуальности человека, его образа жизни).

Тот, кто нашел себя, свое жизненное призвание, не боится быть наедине с собой, и в уединении он переживает свое единство с миром и людьми. Вспомним Тютчева: “Все во мне и я во всем”. Такой человек, когда он один — “у-единен” со всеми. В каком бы внешнем положении он ни находился — он не одинок.

А тот, для кого цель жизни— “пожить для себя”, оказывается у разбитого корыта: себя-то он потерял и с другими у него нет единства. Потому он так боится уединения, чувствуя свою внутреннюю пустоту и потерянность.

Так, эгоизм, задуманный как практичная, реальная модель жизненного поведения, оказывается отнюдь не практичным, не разумным — вместо полноты жизни он приводит к ее пустоте, вместо богатства — к обнищанию, вместо человеческого признания — к одиночеству.

Мера наказания

...Плотный мужчина с суровым лицом и тревожным взглядом вошел без стука. Он пришел, как он сказал, “проконсультироваться у специалистов”: что-то случилось с его сыном-второклассником. У мальчика пропала память. “Как это началось?” — “Однажды он забыл в школе тетрадь. Я его наказал”. — “Как вы наказали?” — “Выпорол...

Потом, на другой день, он забыл портфель. Я его опять наказал... Теперь он все забывает! Плачет, говорит, что не нарочно, обещает, что больше никогда не будет, — и все забывает!”

Посетитель говорил очень сердито и возмущенно, как будто в том, что сын все забывает, виноваты все, в том числе и “специалисты”. Пришлось объяснять посетителю, что виноват он сам: довел ребенка до психического срыва. Его сын, нервный, впечатлительный мальчик, живет под страхом ремня. Не так уж страшна физическая боль: отцовский гнев и постоянное раздражение травмируют сильнее телесных ударов. Гневное требование “не забывай!” вызывает парадоксальную реакцию забывчивости, потому что оно стало душевной травмой, “больным местом” в душе ребенка — и здесь постоянно происходят сбои и в поведении. Ребенок все забывает не “назло” отцу, это ему слишком дорого обходится: у него нервный срыв, болезненная реакция на наказание. Это острый случай, требующий психотерапевтического вмешательства.

... Мама у Аси очень строгая и часто бывает недовольна дочкой, наверное, не без оснований. Девочка склонна к лени, может целыми днями сидеть за увлекательной книгой, не слыша окриков матери, пока та, наконец, не выйдет из себя и не заставит ее слушаться. Мама — труженица, умный и энергичный человек. Она не может допустить и мысли о том, чтобы ее дочь росла лентяйкой, неряхой и растяпой. Но с дочкой справиться нелегко. Каждый день одно и то же: приходит Ася из школы. “Ася, сними форму!” — говорит мама. Ася не слышит, она уже занята игрушками. Крик матери, наказания, угрозы — ничто не помогает.

В чем дело? Неужели дочке так нравится дразнить маму, издеваться над ней (так считает мама)? Нет, Ася очень ее боится, дрожит, цепенеет от страха, когда мама кричит. Почему же она упорно не выполняет такое простое требование? Потому что эта ситуация стала для нее настолько болезненной, связанной с такими неприятными, непосильными для ее души переживаниями, что в ней образовалась “психическая защита”: внимание девочки непроизвольно переключается, как бы уходя от неприятной обязанности. Это менее острая, но тоже болезненная, парадоксальная реакция.

Через два года Ася изменилась до неузнаваемости: она стала деловой, организованной девочкой: о сценах с переодеванием все уже забыли: стало не до того — в семье появились еще двое детей, и Ася стала первой помощницей мамы. Если плачет любимый братик, если у сестренки мокрые ползунки, некогда канителиться, надо спешить на помощь. Без особых усилий со стороны матери, а точнее, благодаря тому, что маме стало не до того, болезненные реакции у девочки прошли, а место маминой помощницы и старшей сестры сыграло свою благотворную роль.

У многих слово “наказание” ассоциируется с жестокостью, безжалостностью, возмездием. Поэтому некоторые родители предпочитают вовсе не наказывать своих детей и даже не запрещать им ничего. Так, родители Нелли решили воспитывать девочку без наказаний до трехлетнего возраста. Эксперимент оказался жестоким. Дом превратился в кромешный ад, а девочка — в домашнего деспота.

За внешне привлекательной идеей воспитания без наказаний нередко кроется иллюзия того, что человек по природе добр, и, давая ему полную свободу проявлений, родители способствуют полному раскрытию этой природы. Но “цветы жизни” от этого начинают издавать такой “аромат”, что дышать в доме становится невозможно. Любя детей, не следует идеализировать детства. Прекрасны его лучшие проявления, но непонятно, откуда берутся и жестокость, и зависть, и эгоизм, и многие другие пороки, отличающиеся своей откровенностью и наивностью. В своем наличном Я ребенок далеко не ангел. Поэтому предоставить ему свободу самораскрытия — значит не помочь, а воспрепятствовать раскрытию подлинного, духовного Я; ему трудно будет пробиваться через броню эгоизма, черствости и жестокости, к которым предрасположена “естественная” природа, унаследованная от падших прародителей Адама и Евы; предстоит борьба с естеством и его греховными устремлениями. В этой борьбе ребенку и может помочь наказание.

Вдумаемся в само слово “наказание”. Корень его “каз” —он же в словах “наказ”, “показ”. Наказать, по существу, означает дать наказ, научить. Но если глубже заглянуть в это слово, в его корень “каз”, можно увидеть, что сам он состоит из приставки “к” и древнерусского слова “аз”, что означает “Я”. Не значит ли это, что смыслом всякого научения, назидания и наказания как одной из форм научения является приближение к своему Я? Но какому Я: наличному или духовному?

В приведенных примерах наказание было направлено на то, чтобы наличное Я ребенка соответствовало требованиям и ожиданиям родителей. Но те родители, которые стремятся к духовному воспитанию детей, проявляют свою строгость иначе.

Мне рассказали об одной православной семье, в которой одиннадцать детей. В доме посетителей поражал порядок, организованность и тишина: дети не кричали, не дрались, а спокойно играли или занимались своими делами. И на них никогда не повышали голос. Как же родители этого добились? Они относились к детям с любовью и уважением, каждый чувствовал свою важную и ответственную роль в семье. Но приходилось и наказывать. Ребенок знал, что если он опоздает к обеду, то останется голодным, если прийдет позже с гулянья, на другой день он гулять не пойдет — и так во всем. Отчитывать и кричать в таких условиях нет необходимости.

Когда мать или отец в раздражении обрушивают свой гнев на маленького шалуна, они не учат его, а всего-навсего “самовыражаются”, выплескивая на ребенка свои эмоции. Малыш может с самыми добрыми намерениями развинчивать часы, а с точки зрения родителей, это — трагедия, материальный ущерб. Их реакция может быть бурной и жестокой, если они в этот момент не сдержатся и не посмотрят на событие глазами ребенка, маленького исследователя. Лучше было бы спокойно отобрать часы или то, что от них осталось, и дать малышу другой предмет для исследования и развинчивания, приняв участие в его деятельности. Но выдержки и терпения не хватает.

Плодами таких “реактивных” наказаний становятся хитрость, лживость, притворство ребенка. Но самое тяжкое — враждебность и агрессивность. Они могут вымещаться на игрушках, растениях, животных, на сверстниках и, рано или поздно, на самих родителях.

Большинство родителей считают себя любящими. Они заботятся, тревожатся о детях, отдают им все лучшее, отказывая себе. Ребенок, особенно единственный, нередко — кумир в семье. Но любовь ли это? Может быть, ребенок — самая “любимая” собственность? Любить ребенка значит поставить себя на второе место, а его на первое. Не идти у него на поводу, не уступать ему во всем: нужно перенести на ребенка центр внимания. Только при таком неослабном внимании можно научиться понимать его мысли, чувства, состояния. Это проникновение во внутренний мир ребенка, глубоко отличный от мира взрослого, становится началом живого общения с ним как с особой, неповторимой индивидуальностью.

Часто мы слышим: “вылитый отец”, “копия — мать”. Но вдруг в ребенке замечается нечто особенное, только ему свойственное: это проблеск его неповторимой индивидуальности. Все унаследованное и сформированное воспитанием образует наличное Я ребенка. Но проблески неповторимой индивидуальности говорят о духовном Я.

В портретах, принадлежащих кисти великих мастеров, удивляя и радует проникновение в сокровенную суть души человека, стремление показать его лик, очищенный от случайных, посторонних наслоений. Как бы ни походил ребенок на маму или папу, у него особая индивидуальность, свое лицо. Выявить эту индивидуальность и способствовать ее развитию помогает любовь, обращенная к духовному миру ребенка. Она сродни таланту художника.

Но такая любовь строга. Строгость необходима здесь, как резец скульптору, освобождающему вдохновляющий его образ от того, что его заслоняет, мешает ему выявиться.

Наказывая, родителям приходится проявлять твердость, настойчивость, верность своему слову. Научая детей выполнять правила общей семейной жизни, слушаться старших, преодолевать дурные наклонности, добросовестно выполнять свои обязанности, родители идут навстречу совести ребенка, которая укоряет за плохой поступок, обман, невыполненную обязанность и за всякое нарушение порядка общей семейной жизни. Наказание, таким образом, воспитывает ребенка не только в плане внешнего поведения. но развивает стыд и совесть.

Наказывая разбушевавшегося ребенка, мы помогаем ему “прийти в себя”. Наказание хорошо тогда, когда оно помогает остановиться, задуматься, раскаяться в плохом поступке.

Наказание же, которое не научает, по существу не является наказанием. Это всего лишь реакция гнева, раздражения, возмущения. Нередко она обрушивается на ребенка как снег на голову, и он не понимает, в чем его вина: с его точки зрения, ничего плохого в его поступке нет, он не может встать на точку зрения взрослых. Ему это простительно, но непростительно родителям, неспособным встать на точку зрения своего ребенка.

Запреты “реактивных” родителей не обязательно выражаются в гневе и раздражении. Тирания любви для ребенка страшнее побоев. И многие родители постоянно пользуются этой властью любви для достижения своих дисциплинарных целей. А эти цели обычно идут вразрез с интересами развития личности ребенка. Тирания любви чаше исходит от матери и подавляюше действует на активность и развитие мужественного мальчика. Естественной реакцией на это, поначалу скрыто, становится сопротивление, протест, желание вырваться на свободу.

Праздник непослушания

На день рождения Валя подарил мне рисунок: страшный лохматый человечек с огромным пистолетом в кого-то стрелял. Его мама рассказала, что сейчас это — излюбленная тема сына, и на вопрос папы, кем он хочет стать, мальчик ответил, что хочет стать артистом, играть разбойников.

Я спросила Валю: “Почему — разбойников?” — “Потому что они очень хорошие”. Ответ был такой решительный, что спорить было глупо. Мой собеседник отлично знал, “что такое хорошо и что такое плохо”. Он уже освоил уйму книг, в которых красной нитью проходит мысль: “Быть хорошим — хорошо, а быть плохим — плохо”. Откуда же у пятилетнего ребенка такой отрицательный идеал?

Недавно он спросил: “Откуда происходит Все?” Даже папа, окончивший два вуза, не мог ответить. Валя хороший человек, умный, добрый и справедливый. Когда он был совсем маленький, ему пришлось защищать кошку от собаки, которую он сам боялся. Однажды он даже бросился драться с Петькой, который обижал его друга, а Петька — гроза всего дачного поселка.

Но драчуном и забиякой Валя никогда не был: наоборот, он очень не любит, когда дерутся. В детском саду он не прижился. Сначала ему там нравилось, но однажды он вернулся домой грустный и больше не хотел идти в сад. Выяснилось, что один мальчик его ни за что ударил. Потом он стал простужаться и радовался, что не надо идти в сад. Воспитательница сказала: “ребенок не садовский”. Пришлось маме оставить работу.

Когда Валя идет с мамой за ручку, прохожие говорят: “Какая хорошая девочка!” “Я мальчик!” — обиженно протестует Валя. Он очень вежливый и воспитанный ребенок: “Пожалуйста... Спасибо... Простите, я больше не буду”. Валя слушается маму и папу. Что его накажут или нашлепают — это ерунда, он может не заплакать даже от укола. Но вот когда мама вдруг становится сердита, почему-то вдруг сразу не любит его и не хочет мириться, Вале становится очень плохо и даже страшно. Раньше он долго и горько плакал. А потом стал очень послушным, обо всем спрашивал маму: “Можно?” Маме даже надоело отвечать.

Слушаться тяжело: все-то ему нельзя, всюду он виноват. Залезать на дерево нельзя — упадешь, прокатиться с горки нельзя — разобьешь нос, снять свитер в жаркий день нельзя — простудишься, попадешь в больницу. И мальчик стал очень рассудительным и осторожным. Даже когда мама разрешает спрыгнуть с лесенки за руку, он не хочет: “Упаду, расшибу нос”. Ему говорят: “Трусишка”. Валя завидует Петьке: он смелый, на деревья лазает, со всеми дерется, никого не боится, взрослых не слушается. Валина мечта — побороть Петьку. Но с ним лучше не связываться, лучше сказать маме. Ему тогда говорят: “Ябеда”. Нелегко живется ребенку.

Но однажды он устроил бунт: вдруг перестал слушаться. Я в душе обрадовалась: ребенок проявляет волю. Но тут и мне досталось. Сидим за столом, мирно беседуем, вдруг... От неожиданности опрокинула чашку с чаем: “Валя?!” Смущенные родители объясняют, что уже несколько дней в доме бедствие: ребенок начал щипать всех подряд. “Все ясно, налицо — скрытая агрессивность, насилие за насилие”, — рассудила я в качестве “специалиста”. Но мне лично не хотелось быть жертвой этой “закономерной реакции”. “Давай договоримся, Валик, —предложила я, —как только ты меня ущипнешь, я тебе — щелчок в лоб. Такая у нас игра будет. Договорились?” Ущипнул — щелчок в лоб, посильнее, чтобы почувствовал. Ни слез, ни обиды: договорились, игра такая. Второй раз — то же. На третий — Валина рука протягивается и отдергивается. На четвертый — рука тянется и прячется за спину... Так при помощи этой нехитрой “методики” с дурной привычкой мы справились: больше Валя к ней не возвращался.

Пусть не подумают Валины папа и мама, что я осуждаю их за плохое поведение ребенка. Я-то знаю, как они стараются. Легко ли воспитать единственного ребенка, сверхчувствительного, возбудимого, с активным темпераментом? Дать ему волю — будет своевольным, непослушным, распущенным; постоянно одергивать и наказывать — будет безвольным и пассивным. Как найти меру? Кто может научить этому? Мера всегда индивидуальна, нельзя ее научно вычислить, найти алгоритм: как, когда, насколько наказать... Воспитание сродни искусству. У художника есть своя техника, правила, каноны искусства; но самое главное совершается в таинстве творчества. Когда оно свершилось, можно “поверить алгеброй гармонию”, но самому творчеству эта алгебра не поможет. Мера в искусстве воспитания — и самое главное, и самое трудное. Но вернемся к Вале.

До “разбойничьей серии” Валя прислал мне рисунок, в котором заяц храбро целится в страшного волка. Я поняла: это он про себя. После зайца — разбойники.

Всякий скажет, если ребенку нравятся разбойники, это тревожный сигнал: следуя такому идеалу, он может вырасти хулиганом и даже правонарушителем. Да, но Валя не говорил, что хочет стать разбойником: он хочет играть разбойников на сцене. Но почему же все-таки разбойников? Потому что они сильные, ловкие, смелые! А почему же тогда не героев, не богатырей, не добрых молодцев? А потому что разбойники не боятся делать то, что запрещают. А Валя этого боится больше всего. Он хочет быть сильным, ловким, смелым, но ему нельзя лазать на деревья, кататься с горки и играть с Петькой. Разбойником он и не мечтает стать, потому что мама с папой не разрешат. Но играть разбойников на сцене; как папа играет в театре, — это можно: и свободой насладишься, и никто не накажет. Разбойник для Вали — идеал смелости, независимости от власти старших, выражение протеста против этой власти. За этим негативным идеалом стоит истинно духовное стремление к свободе и развитию мужества.

Попробуйте побыть хотя бы один день в роли вашего единственного ребенка — и вам захочется устроить себе разгрузочный день: “Праздник непослушания”. Если в семье несколько детей, они найдут себе отдушину, да и родительский воспитательный пыл соответственно распределится. А тут он со всем запалом тревожности обрушивается на единственное любимое чадо, для которого это может оказаться непосильным. Как бы эта психическая нагрузка не привела к неврозу или еще более тяжкому душевному срыву. Хорошо, что у ребенка есть воображение и игра, где он может хоть в какой-то мере разрядить накопленное нервное напряжение.

За лето Валя вырос и возмужал. В деревне ему разрешили целыми днями играть с детьми без взрослых. Я попросила нарисовать, что он захочет. Валя нарисовал пузатого человечка, сверху — шляпа, на животе — пуговки: отсчитал по пять пальцев на каждой руке и в одну руку вложил шпагу. “Это — разбойник, —пояснил он. — Они мне очень нравятся”. — “Какой же это разбойник? — удивилась я. — Это же мушкетер!” — “Кто-кто?” — “Мушкетер: он ходит со шпагой, чтобы сражаться с разбойниками и спасать прекрасных дам”. Валя чуть подумал и спокойно согласился: “Ну, пусть — мушкетер”.

Я вспомнила прежний рисунок: страшный лохматый человечек в кого-то стрелял. Над головой разбойника улыбалось солнце: ничего, это пройдет, только, пожалуйста, разрешите Вале расти мужчиной!

Послушание доверия

Послушание послушанию рознь: есть послушание страха, а есть послушание доверия. Когда ребенок прислушивается к словам любимых родителей и исполняет их, он верит, что они лучше знают, что полезно, а что вредно для него. Ведь они учат тому же, чему научает их жизненный опыт: схватишься за утюг — обожжешься, сдвинешь со стола чашку— разобьешь и обольешься... А позднее — подведешь друга — потеряешь его, обманешь — будет мучать совесть... Послушание избавляет от многих ран, бед и ошибок.

Все беды человеческие начались с непослушания наших прародителей Адама и Евы. Они не послушались наказа Бога Отца своего, вкусив запрещенный им плод в райском саду, и были изгнаны из Рая. Отец даровал им свободную волю, мудрость, способность всем существам нарекать имена, т. е. проникать в суть вещей, доверил им сад Эдемский. Только об одном просил: не вкушать плода с древа познания добра и зла. Почему? Это воля Бога, и человеку не обязательно знать ее смысл, не все ему можно и полезно знать. Если есть любовь и доверие, это “нельзя” можно принять на веру, не допытываясь причины. Человек питался от Древа Жизни, а древо познания добра и зла лишило его райской пищи. Соблазн змия: “Будете как боги” — действует в душах людей, отпавших от Бога и творящих свою волю.

Непослушание Адама и Евы нарушило гармонию отношений человека и его Творца: пожелав стать равными Отцу, они лишились близости к Богу, стали смертными, погрузились в мир бедствий, страданий и зла.

Соблазн змия: “Будете как боги” — и поныне делает свое злое дело. Суть этого зла — в нарушении иерархии отношений.

Творение, вышедшее из подчинения Творцу, подобно организму, лишившемуся сознательного управления: его деятельность хаотична, беспорядочна, жизнь лишена цели и смысла, крах его неизбежен. Закон иерархии — соподчинение низшего высшему — действуют во всякой организованной системе, как в механической, так и органической. Он лежит в основе строения человека, соподчинения тела, души и духа. Иерархична и психическая жизнь: если элементарные потребности и влечения не подчинены моральным, нравственным и духовным, человек не может называться личностью. В самом слове “порядочность” звучит иерархическая упорядоченность, расположенность по рядам внутреннего строя души. Если нет этой иерархической упорядоченности, человек непорядочен, он может пренебречь совестью, честью, законностью, приличиями ради своих корыстных или низменных желаний.

Иерархичность душевного мира предполагает послушание низшего высшему. Значит, послушание — норма душевной жизни, основа душевного мира. Без него—хаос импульсов, желаний и страстей. Их борьба приводит душу в смятение и расстройство.

Упорядоченность, гармония строя души образуются путем послушания ребенка родителям, которые руководят им. Если есть любовь и доверие, воля ребенка не насилуется, не подавляется, напротив, она укрепляется. Ведь послушание требует отказа от своих дурных импульсов и желаний. Для их преодоления требуется усилие воли. На основе послушания старшим возникает душевная иерархия. Напротив, непослушание, следование своим неупорядоченным импульсивным желаниям порождает слабоволие и бесхарактерность.

Следует различать свободу и своеволие, произвол. Свобода — проявление духовного Я, это — дар Божий в человеке.

В основе своеволия — наличное эгоистическое Я, не желающее считаться с другими, не признающее духовной иерархии и человеческих отношений. Своеволие разрушительно действует как в общественной жизни, так и в душевной жизни самого человека. Потому так важно воспитание послушания.

Грехопадение человека началось с непослушания, своеволия. Потому путь к Богу лежит через свободный отказ от своей воли, от своеволия, стремление следовать воле Божией. Люди, живущие сознательной духовной жизнью, ищут духовного наставника, умудренного духовным опытом, прося его руководства. На Руси такими духовными наставниками были старцы.

К оптинским старцам за советом, утешением, исцелением души и тела стремились все православные люди — и “простые”, и “великие”. Как дети, с открытой и доверчивой душой обращались они к старцу.

Вот как митрополит Вениамин (Федченков) в своей книге “Божии люди” пишет об. старце Анатолии: “... Монахи и богомольцы вышли навстречу святой иконе по лесной дороге и, приняв ее, пошли обратно в монастырь с пением молитв.

Вдруг я вижу, как из нашей толпы некоторые отделяются от процессии и спешно-спешно торопятся в правую сторону. Через несколько моментов там уже собралась густая толпа народа, плотным кольцом кого-то или что-то окружавшая. Из простого любопытства я тоже направился туда: в чем дело? Чтобы оставить икону Богородицы, нужна была какая-то особая причина к этому. Протискавшись немного к центру толпы, я увидел, что все с умиленной любовью и счастливыми улыбками смотрят на какого-то маленького монаха в клобуке, с седенькой, нерасчесанной, небольшой бородой. И он тоже всем улыбался немного. Толпа старалась получить от него благословение. И я увидел, как вокруг этого маленького старика все точно светилось и радовалось. Так милые дети встречают родную мать.

— Кто это? — спрашиваю я соседа. — Да батюшка отец Анатолий! — ласково ответил он, удивляясь, однако, моему неведению”.

...Что за чудо? Люди оставили даже икону и устремились к человеку. Почему? И ответ явился сам собою: святой человек — тоже чудо Божие, как и икона, только — явное чудо. Святой есть тоже образ” Божий, воплощенный в человеке. Как в иконе, так и во святых людях живет Сам Бог Своею благодатью. И тут и там Сам Бог влечет нас к Себе Своими дарами радости, утешения, милосердия, духовного света”.

Святость притягивает добрых людей. Взыскуя духовного, они видят в старце полноту духовной жизни, к которой стремится их душа. В общении со старцем они обретают мир душевный, в нем раскрывается духовный лик приходящего. Послушание старцу отрадно, ведь его слово выражает волю Божию, и это послушание приобщает человека к райскому состоянию.

Но бывает и так, что послушание требует от человека отказа от самого желанного, от того, с чем он сросся, требует преодоления своего наличного естества. Это — крест, Голгофа на жизненном пути человека. Сын Божий крестной смертью Своей искупил непослушание прародителей человечества Адама и Евы. Он был послушен Отцу до крестной смерти. Поэтому у всего человечества есть надежда вернуться в свое первозданное состояние сыновства Отцу своему небесному.

Вот почему так важно послушание в воспитании ребенка в пробуждении и росте его духовного Я.

Непонимание значимости иерархии отношений и, следовательно, послушания, характеризует “гуманистическое” направление педагогики и идейно связанной с нею “педагогики сотрудничества” с ее принципом “равноправия” и учителя и ученика, воспитателя и ребенка. Речь об этом пойдет далее.

От урока к симпозиуму

Бесчисленные радиусы родительских проблем сходятся в точке решающего выбора: монолог или диалог? Для школьного учителя это выбор: урок или симпозиум?

Слово “симпозиум” в переводе с греческого означает “пир”. Для древнего грека дружеское собрание за трапезой было наилучшим поводом для духовного пиршества — собеседования, спора, интеллектуального состязания. Наши научные симпозиумы — лишь слабый отголосок тех духовных пиршеств. Диалоги Платона живо отображают атмосферу таких дружеских встреч. Главный герой их Сократ обычно остается победителем; непринужденно беседуя с друзьями, он подводит их к разрешению проблемы и отказу от заблуждений, на которых они настаивали. Сократ — Учитель, хотя он не учительствует, не возвышается над собеседниками. Единственная роль, которую он себе приписывает, — роль “повивальной бабки”, помогающей рождению истины в человеке. Он не авторитарен, но почитаем, даже обожаем учениками, чувствующими его несомненное духовное превосходство. Сократа любят не столько за ум. сколько за правду, истину, которая живет в этом человеке. Поэтому слово его действенно, исполнено убеждающей силы.

К сожалению, наш школьный учитель призван не пробуждать истину в душе ученика, а сообщать ему информацию, содержание которой ему предписано; оно, как правило, не имеет отношения к реальным вопросам и проблемам, которые волнуют ученика. Учитель не обязан и не в состоянии прислушиваться к каждому ученику, их слишком много на уроке, но они должны его слушать и слушаться. Эта система требует авторитарности, рассчитана на нее. При отсутствии подлинного авторитета учитель вынужден силовыми методами “держать класс в руках”. Одной из форм наказания служит отметка, она превращается в самоцель учения, вытесняя познавательную мотивацию. Избыток отрицательных эмоций, повышенная тревожность, массовость школьных неврозов — все это порождение урочной системы обучения.

На этом фоне призывы к формированию творческой личности звучат демагогически: одаренные, творческие дети вырастают не благодаря, а вопреки существующей системе образования; то же можно сказать и о творческом, одаренном учителе.

Личность, которая формируется существующей системой образования, прямо противоположна провозглашаемым идеалам и требованиям, предъявляемым учителю: воспитание трудолюбия, ответственности, честности и принципиальности и т. п. Урочная система обучения не решает задачи индивидуального подхода к ученику, и в то же время она индивидуалистична: каждый ученик отвечает сам за себя, получает свои отметки, учащиеся сидят рядом, но не учатся вместе, не добывают знания, не решают проблемы совместными усилиями.

Диалогический подход к воспитанию и обучению может разрешить существующие проблемы образования, но это зависит от того, будет ли в школе Учитель.

Тот “массовый” учитель, который сформирован авторитарно-монологической урочной системой, может быть успешно заменен существующими техническими средствами обучения: они не травмируют ученика, не повышают уровень его тревожности, не подавляют активности и не мешают проявлению индивидуальности.

Способны ли дети к самообучению? Многочисленные зарубежные исследования говорят о том, что оно идет гораздо успешнее в группе детей без доминирующего учителя, чем в обычных классах.

Американский психолог, основатель гуманистического направления К.Роджерс описал эксперимент Вильямса, проведенный в 30 г. с подростками-правонарушителями. Это были интеллектуально отсталые, безнадежные ученики. Вильямс предоставил им возможность самостоятельно учиться, разложив на столе книги, рассчитанные на разные интересы и уровни подготовленности, разрешил им вести себя свободно, только не причинять друг другу вреда. Сам он занимался лишь общением с теми, кто этого хотел, не делая попыток учить их. Результаты позволили Вильямсу сделать вывод, что такого рода самообучение приводит к наилучшему продвижению и умственному развитию учеников. Этот факт хорошо вписывается в концепцию гуманистической психологии, подчеркивающую роль самоактуализации личности. Сам К.Роджерс на основании своей педагогической практики сводит функцию учителя к роли “фасилитатора” (т. е. стимулятора, усилителя), содействующего раскрытию и реализации мотивов, потребностей и интересов группы и каждого ее члена. Его педагогические взгляды во многом поучительны для современной педагогики; поучительны потому, что они развиты опытным психотерапевтом, стремящимся к сохранению психического здоровья учащихся, отягощенных современными условиями воспитания в семье и школе.

Гуманистические идеи пронизывают “педагогику сотрудничества”, “равноправия” учителя и ученика. Это движение увлекает сегодня наиболее активных и прогрессивных теоретиков и практиков нашей отечественной школы. Оно отвечает демократическим переменам в обществе. Усилия в направлении “сотрудничества” не могут не давать и практических результатов у энтузиастов этих идей. Но остается вопрос о принципиальном психологическом обосновании теории “равноправия”: ведь наука занимается сущностными связями и закономерностями, ее выводы могут и не совпадать со “здравым смыслом”, “злобой дня” или гуманистическими намерениями. Сама результативность того или иного нововведения в педагогике, подтвержденная подсчетами успеваемости или экспериментальными и тестовыми показателями (как уже упоминавшиеся зарубежные исследования самообучения), может быть отражением вненаучных факторов: так, успешность обучения без учителя может свидетельствовать о низком уровне “массового” учителя, а не о высоком качестве самого метода самообучения и тем более не о пользе отмены учителя как такового.

Вспомним Сократа. Конечно, то образ очень высокий, но вполне человечный, на него можно равняться.

Преимущество диалогического обучения — в обращенности к каждому ученику как неповторимой индивидуальности. Учитель занимает позицию собеседника, заинтересованного личным мнением каждого и уважающего это мнение, что располагает к свободе высказываний, спору, рождению новых проблем и открытий. Позиция собеседника превращает учителя из источника информации и оценивающего контролера в ведущего участника творческого процесса. Авторитет учителя определяется не его должностью, а тем духовным потенциалом, который он сообщает коллективному творчеству, способностью воодушевить, пробудить каждого участника, умением оценить и использовать достижения (или проблески достижений), способствовать их возрастанию, актуализировать “зону ближайшего развития” каждого ученика. Такая работа с классом подразумевает сложную организацию многих индивидуальных голосов, их “полифонию”. Ученики из анонимной однородной массы превращаются в значимых и ответственных действующих лиц, личностно связанных с учителем — живым, непосредственным, естественным человеком, но старшим, опытным, знающим и умным. Мнение учителя личностно значимо, его оценки и суждения могут обсуждаться и оспариваться так, что в итоге побеждает истина: и задача учителя не в том, чтобы победило его мнение, а в том, чтобы рождалась в человеке истина.

Сказанное об учителе и педагогическом диалоге перекликается с идеями свободного обучения К.Роджерса. Однако есть существенное отличие: Сократ в диалогах с друзьями-учениками не только фасилитатор, он прежде всего Учитель, ему есть чему научить их. Представим себе диалоги Платона без Сократа: симпозиумы превратились бы в разноголосицу интересных точек зрения, каждый ушел бы со своим мнением и чувством его непревзойденности. В еще худшей ситуации оказался бы оркестр, лишившийся дирижера (самоуправляющийся оркестр — это результат хорошей выученности, слаженности, а не ученическая ступень). Не чувство превосходства над учениками, а реальное превосходство знания и опыта обходимо личности, чтобы действительно быть Учителем. В этом принципиальное отличие педагогического диалога от диалога равноправных собеседников' (друзей, любящих и др. ).

Такой учитель нужен ученику и как образец, идеал, необходимый для становления личности. Таким образцом и идеалом учитель может стать не вследствие “целенаправленного формирования личности учащихся”, а благодаря тому, что голос его включается во внутренний диалог ученика. Этот эффект можно назвать “парадоксом воздействия”. Обычное педагогическое воздействие подразумевает большую или меньшую степень давления, принуждения и в этом качестве является внешней силой, от которой ученик стремится освободиться в меру своей самостоятельности. Диалогическое общение индивидуализировано, и чем меньше учитель стремится повлиять на ученика, оказать на него свое воздействие, тем сильнее его реальное влияние, поскольку оно сливается с внутренним голосом собеседника, входит в его внутренний диалог и становится личностным достоянием.

В таком педагогическом диалоге разрешается задача “единства обучения и воспитания”. Знания, полученные и добытые диалогически в собеседовании или споре, становятся личными убеждениями: они не нуждаются в заучивании. Это снимает проблему контроля и оценки, отрицательно сказывающихся на познавательной мотивации. Разрешается также и проблема индивидуализма урочной системы обучения и соответственная проблема воспитания. Далее можно назвать проблемы активности, самостоятельности, ответственности — неразрешимые в условиях существующей системы образования.

Учитель стоит перед выбором педагогической позиции: идти ли ему проторенным монологическим путем, на который и рассчита-

____________________________________

1 Наш подход отличается от позиции С.Ю.Курганова и др., в которой учитель представлен как равноправный собеседник в классе.

на традиционная система образования, или решиться, наперекор системе, идти творческим путем диалогического общения. Педагогическая позиция консервативна, она трудно поддается перестройке. Героические усилия энтузиастов с трудом пробивают себе дорогу. И все же творчески работающие, ищущие учителя не перевелись в нашей школе.

Иллюзия “научного мировоззрения”

Диалогические принципы обучения и воспитания распространяются не только на характер общения, но и на само его содержание. Это содержание также должно быть не объектом, а субъектом, не мертвым, а живым. Так вот видит М.М.Пришвин цветок на лугу: “Я думал о маленькой гвоздичке, определившейся на лугу по образу солнца, и понимал ее существо как рассказ о солнце, исполненный выразительной силы, и через нее вернулся внутрь того круга, каким обведена природа моего тела и освоена моей личностью.

Мне казалось, что из этого круга заключенной природы можно выглянуть, как выглянула гвоздичка, и всю природу со всеми ее вселенными понять как свою собственную, и что вот такая ботаника, такая зоология и геология, и физика, и химия, такая “природа” должна лечь в основу воспитания наших детей, а не учебники, составленные по частным догадкам ученых”. Воспитать у ребенка действительно целостное мировоззрение — это и значит помочь ему “всю природу со всеми ее вселенными понять, как свою собственную”. Такое мировоззрение не абстрактно, а образно, конкретно. Да и само слово “мировоззрение”, т. е. воззрение на мир подразумевает зримую образность, а не понятийную абстрактность. Мировоззрение целостно и потому, что является синтезом чувства, разума и воли человека.

Такое видение мира дается благодаря “родственному” или “сердечному” вниманию, о котором Пришвин писал: “Друг мой, больше укрепляйся в силе родственного внимания к тварям земным, вглядывайся в каждую мелочь отдельно и различай одну за другой, узнавая личность в каждом мельчайшем даже существе, выходя из общего, показывай, собирай миллионы их и весь этот величайший собор живых людей выводи на борьбу против среднего должного”.

“Принципы” лишены лица и равнодушны к лицам, обобщение убивает неповторимое, оно для него “случайно”: “Одна из моих тем, — продолжает Пришвин, — то, что называется грех, есть пропуск жизненных единиц при обобщении, как при пахоте непрорезанные частицы поля — огрехи”.

Наша школа, выполняя социальный заказ “формировать у учащихся научное мировоззрение”, на протяжении десятилетий калечила сознание детей, обкрадывала их души, иссушала сердца. Да и что такое это “научное мировоззрение”? Разве возможна целостная картина мира, составленная по частным догадкам ученых? Научные достижения человечества велики и заслуживают уважения, но вся история науки говорит о бесконечной текучести, изменчивости научных представлений. Развитие наук, вопреки романтическим ожиданиям просветителей, идет не к созданию единой целостной картины мира, а к их дифференциации. Из пестрой мозаики научных данных совершенно невозможно выстроить целый и единый образ мира. Представители не только разных наук, но и специалисты в разных областях одной науки говорят на столь различных языках, что, подобно строителям Вавилонской башни, совсем не понимают друг друга. И подобно Вавилонской башне, рушится сама идея целостного Научного мировоззрения. Пора расстаться с этой иллюзией.