Мир приключений, 1922 № 01

КОСА КИТАЙЦА

Рассказ С. Ромера

МИНОВАВ доки, я побрел дальше под упорно моросившим дождем; шел я параллельно набережной и направлялся к китайскому кварталу. Было это в двенадцатом часу и в один из тех сентябрьских вечеров, когда в глухих местах столицы какое-то удушье наполняет воздух и становится трудно дышать. Над рекой плыл туман, и трудно было сказать, продолжается ли еще дождь или же это туман оседает на набухшем от сырости платье.

Звуки заглушались, огни горели тускло и доносившийся с реки частый визг сирен усиливал жуткое настроение сцены.

Моя неутолимая жажда наблюдений над характерными типами нередко заставляла меня бродить по этим унылым улицам от полуночи и почти до рассвета; но хотя я хорошо знал и самую местность, и тех странных, а зачастую и опасных людей, которые ютятся здесь в темных норах, однако, на этот раз меня охватывала какая то особая, отчасти физическая, отчасти боязливая дрожь; может показаться странным, но я ускорил шаги, чтобы пораньше притти в подозрительную трущобу, которую я наметил себе, — «Китайский кабачок Чарли» — место, отмеченное красным карандашом на карте преступлений и совершенно неподходящий приют для честного путника. Но холод, которым веяло от реки, и какое-то впечатление полного безлюдия, исходившее от опустевших верфей и ветхих сараев, гнали меня туда, потому что я знал, что там меня, по крайней мере, ожидает какое ни на есть человеческое общество и стакан хорошего вина из запасов, спрятанных от завистливой таможни.

Я только-что хотел свернуть направо, в узкий безымянный переулок, идущий от Темзы под прямым углом, но вдруг остановился и, сжавши трость, стал прислушиваться.

Откуда-то из темноты доносился смутный и непрерывный шум, как-будто там барахтались сцепившиеся рассвирепевшие собаки: какая-то возня, рычанье, схватка и притом схватка между людьми, хотя и дошедшими до звериного состояния. Первое мгновенье я колебался, но расслышав в шуме борьбы несомненный, хотя и полузадушенный крик о помощи, я бросился вперед и очутился среди дерущихся.

Это происходило у подножья высокой, облупившейся кирпичной стены. Фонарь на железном кронштейне тускло мерцал справа, но самое место драки было залито полнейшим мраком, так что никого нельзя было различить.

— Помогите!.. Душат!..

Стон этот раздался почти у моих ног, но тотчас был заглушен тарабарщиной китайских слов. Однако, узнав теперь местоположение, я разглядел, что борьба шла между плечистым английским матросом и двумя юркими китайцами. Желтолицые, видимо, осилили, и мне выбирать было нечего.

Трость, которую я беру с собою во время подобных экскурсий, обладает двумя достоинствами: набалдашник у нее свинцовый, а наконечник из стали и заострен. Удар по голове китайца, продолжавшего душить свою жертву, повалил его навзничь в грязь. Товарищ его выпустил руку лежавшего и вскочил, словно на пружинах. Другим концом трости я кольнул его, как рапирой. Он испустил пронзительный крик, как взвизгивает подстреленный заяц, и быстро убежал — точно, растаял в тумане.

— Спасибо, друг! — раздался с земли придушенный голос, и спасенный, высвободившись из-под тела оглушенного противника, поднялся на ноги и нетвердой поступью подошел ко мне.

Как я и думал, это был моряк в грубой синей саржевой куртке и в затасканных шароварах, всунутых в голенища тяжелых морских сапогов, из чего заключил, что он лишь недавно вернулся из плаванья. Он нагнулся, чтобы поднять свою шапку. Она была вся в грязи, как и весь его костюм, но он лишь слегка отряхнул ее, словно стряхивая пылинку, и нахлобучил ее себе на голову.

Сжав мою руку железным кольцом, он заглянул мне в лицо. Его дыхание было красноречивее слов.

— Пропустил, друг, чарку или две, — признался он сиплым голосом, — все вышло из-за тех двух, что я выпил в «Синем Якоре», не будь этих двух последних, я бы обоих китайцев потащил за собой связанными.

— Отлично. На будущее время вам урок: не пейте лишнего, отправляясь в такие места. Посмотрим, что с китайцем, — добавил я, стараясь высвободить свою руку, которую он продолжал сжимать, как в тисках. — Не слишком ли сильно я его ударил?

Но как-будто для успокоения моей встревоженной совести, распростертая фигура вдруг вскочила и безмолвно метнулась в темноту, исчезла, как призрак. Мой новый приятель и не пытался бежать в догонку и лишь промолвил конфиденциально, все еще не выпуская моей руки:

— Да разве мыслимо прикончить проклятого китайца? Что вы! Легче убить кошку. Пойдем вместе, дернем. Расскажу вам кое-что. Кое-что узнаете.

Моряк выпустил мою руку и, проявив неожиданную при такой перегруженности вином способность к равновесию, взял меня под руку и разными, знакомыми мне тесными переулками повел меня в одну из пивных, где собирались обычно его товарищи по профессии. Мой костюм не должен был возбудить ни в ком подозрений, и хотя мне казалось, что мой новый знакомый и без того уже слишком подгулял, однако, я не возражал, — мне хотелось узнать обещанную им историю. Мы уселись в углу пивной, — посетителей почти не было, — перед нами поставили объемистые кружки, и мой новый друг открыл беседу:

— Я только что уволился с «Юпитера», — объяснил он. — Пароходные рейсы Самуильсона. Я по кочегарной части.

— Из Сингапура в Лондон?

— Да. А случилось это в Суэце. Да, в Суэце.

Я не перебивал.

— В Суэце я сошел на берег… Мы все получили отпуск — потому, вышла задержка с Суэцкой кампанией… Из-за денег, понятно. Они заставляют платить вперед — иначе не пропускают. Знаете.

Я кивнул головой.

— Суэц такое место, — продолжал он, — где продают не виски, а настоящий яд. Бывали там?

Опять я кивнул головой, желая избежать всего, что могло дать другое направление мыслям моего друга.

— О, в таком случае вы должны знать греческий трактир Джимми… я туда хаживал. Так вот, в такое же время ночи, только жара была страшная, выхожу я как-то от Джимми и иду на пароход. Иду я, значит, сам по себе по набережной, — как, к примеру, вы сегодня шли, немного накренившись влево, но в общем ничего, — веселый такой и счастливый, счастливый и свободный… счастливый и свободный… Как нынче с вами, так тогда со мной, — натыкаюсь на китайцев, — сцепились клубком и барахтаются в пыли. Я врезался в самую средину, дал им встряску и раскидал их, как кегли. Показалось мне тогда их человек десять, но, если принять в рассуждение выпивку у Джимми, их, может, было не больше трех. Как бы то ни было, они улепетнули и оставили меня посреди пустой улицы, а в руках у меня оказалась вот эта штука.

Тут он запустил руку в один из глубоких карманов своей куртки и вытащил китайскую косу, ровно отрезанную, повидимому, дюйма на три от затылка. Мой знакомый, от которого не укрылось мое изумление, повертел ею перед моими глазами, наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Кому из них она принадлежала, — продолжал он, засовывая косу в другой карман и громко стуча по столу, чтобы подали еще пива, — сказать не могу, не знаю. Но это не все. Да, не все. Я решил сохранить ее на память. Что же вышло? Сейчас расскажу. В числе нашей команды было три китайца. И вот не успели мы уйти из канала, как один из них, по имени Ли-Пинг, предложил мне пять шиллингов за косу, которую он как-то заметил у меня, когда я ее разглядывал. Я дал ему щелчка по носу и он больше не возобновлял разговора; но в ту же ночь (мы стояли в Порт-Саиде) он попробовал стибрить ее у меня! Я чуть не своротил ему шею, и он после того отвязался. Нынче вечером, — и он простер руку наподобие оратора, — у входа в доки меня встретила депутация китайцев; они заявили, что почитают своим долгом откупить у меня эту косу и предложили мне соверен — золотой! Очень надо.

Он презрительно щелкнул пальцами и осушил свою кружку. Я уже начал предчувствовать, что будет дальше. Возможно, что нападение и не было разыграно по уговору, тем более, что такие происшествия часты в этих местах. Но во всяком случае я имел основание допустить, что рассказ о косе не более, как «подход» к моему карману.

— Я посоветовал им убираться в свой Китай, — продолжал предмет моих догадок, ударяя снова по столу. — И вы сами видели, что из этого вышло. Скажу только: если они так уж патриотичны, то я им нисколько не препятствую. Вы мне оказали сегодня услугу. Я вас хочу отблагодарить. Вот рыжая коса, а вот пустая кружка. Прикажите ее наполнить, и коса ваша. Вы всегда ее можете сбыть за соверен.

Мои подозрения исчезли; любопытство разгорелось еще больше. Приказав наполнить кружку моего приятеля, я уговорил его принять от меня соверен и отправился домой, аккуратно уложив косу во внутреннем кармане моего непромокаемого пальто.

До следующего вечера я не мог улучить время рассмотреть это странное приобретение; но часов в десять я зажег лампу, уселся за стол и, достав косу из ящика, начал ее с любопытством разглядывать.

Однако, едва я успел приступить к этому занятию, как оно было прервано драматическим эпизодом. Раздался ряд порывистых звонков. Я вскочил, но в это время звонки прекратились и кто то начал стучать в дверь. Потом опять звонки. Я бросился в коридор и был уже у самой двери, когда звонки снова прекратились, и я мог теперь расслышать женский взволнованный голос:

— Откройте дверь! Бога ради, скорее!..

В полном недоумении и тревоге я распахнул дверь, и в квартиру, шатаясь, вошла женщина под густой вуалью, так что лица почти нельзя было разглядеть, но по фигуре она была молода.

Охающая и перепуганная, она сама заперла дверь и прислонилась к ней спиной, глядя на меня сквозь вуаль; ее грудь порывисто поднималась и опускалась.

— Слава Богу, что вы оказались дома: — прошептала она.

Никогда в жизни я не был так изумлен; каждая подробность этого происшествия представляла собой что-то небывалое, из ряда вон выходящее.

— Сударыня, — начал я с некоторым сомнением, — вы чем-то сильно встревожены, и если я могу вам быть полезным…

— Вы спасли мне жизнь! — прошептала она, прижимая руку к груди. — Сейчас я все об’ясню.

— Не хотите ли отдохнуть после только-что пережитого испуга? — предложил я.

Моя странная посетительница кивнула головой, и я провел ее в кабинет и придвинул к столу кресло поудобнее, чтобы мне, сидя против нее, легче было рассмотреть эту женщину, так странно ворвавшуюся ко мне. Я даже незаметно повернул к ней абажур лампы, чтобы лучше осветить ее лицо.

Вероятно, она заметила мою хитрость. Как бы в ответ на этот вызов, она подняла одетые в перчатки руки и откинула тяжелую вуаль, скрывавшую ее черты.

Передо мной была пара лучезарных черных глаз с продолговатым, миндалевидным разрезом, присущим восточному типу; передо мной была женщина лет восемнадцати — девятнадцати, повидимому, еврейка, расцветшая уже во всей своей страстной красоте, — новая Саломея, невольно, несмотря на то, что она была одета по последней моде, воскресившая передо мной суетно прекрасный образ дочери Иродиады.

Некоторое время я смотрел на нее безмолвно. Ее полные губы расплылись в ленивую улыбку Востока. Мысли мои приняли другое направление.

Скажите же, что испугало вас, сказал я холодно, но учтиво, — и чем я могу вам помочь.

Моя посетительница, видимо, вспоминала про свой страх или про необходимость продолжать симуляцию. Зрачки ее прекрасных глаз расширились и стали еще темнее; закусив нижнюю губу и облокотившись на стол, она наклонилась ко мне.

— Я в Лондоне в первый раз, начала она, уже не так доверчиво. — Мне надо было найти квартиру м-ра Рафаила Филипса в Фигтри-Корте.

— Это и есть Фигтри — Корт, — сказал я. Но про такого квартиранта я не слышал.

В черных глазах сверкнуло разочарование.

— Но я знаю, что не ошиблась адресом! — возразила моя прекрасная, но незнакомая гостья. И вынула из левой перчатки клочок бумаги. Вот он.

Я взглянул: женской рукой было написано «М-р Рафаил Филипс, Лондон, Фигтри Корт, М 36-б». С недоумением посмотрел я на посетительницу.

Номер моей квартиры 36-б. Но я вовсе не Рафаил Филипс и в первый раз слышу это имя. Меня зовут Бэртон Хэле. Очевидно, тут произошла какая-то ошибка, но… Простите, что напоминаю: вы так и не сказали мне, что именно вас напугало.

— Меня преследовали на дворе и на лестнице.

— Кто?

— Какой-то страшный человек, говоривший на непонятном языке!

Мое удивление с каждой секундой возрастало.

— Что же это был за человек?

— С желтым лицом… Я только успела разглядеть его глаза и оскаленные зубы… На лестнице было темно… Ах, какой ужас!

— Поразительно! сказал я. — Что-то загадочное.

Я погасил свет.

— Надо посмотреть, нет ли кого-нибудь внизу во дворе.

— О, не оставляйте меня! Ради Бога, я не могу оставаться одна.

В темноте она прижалась к моей руке.

— Не бойтесь, я хочу только посмотреть из этого окна.

Но двор был пуст. Ночь стояла очень темная, и было немало черных закоулков, где мог спрятаться человек.

— Никого не вижу, — сказал я, стараясь придать своему тону побольше уверенности и снова зажигая лампу Если я пошлю за кэбом и усажу вас, ваши страхи пройдут?

— Кэб у меня, уже есть и ждет меня на улице, ответила она, опуская вуаль и приготовляясь итти.

— Разрешите же мне проводить вас лично. Мне очень жаль, что с вами случилась такая неприятность, тем более, что вы не достигли цели вашего путешествия.

— Очень вам благодарна за ваше участие. Нет сомнения, мне дали неверный адрес.

На лестнице она все время прижималась ко мне и, пока мы проходили через двор, несколько раз с испугом оглядывалась. Однако, не было видно ни Души, и я не знал, что подумать об этой истории с желтолицым человеком, — померещилось ли ей или она сочинила нарочно.

Действительно, у ворот дома стоял таксо-кэб; моя гостья, заняв место, протянула мне руку, и даже сквозь густую вуаль сверкнула мне ее улыбка.

— Как я вам благодарна, м-р Хэлс, — сказала она. И пожалуйста извините меня. Я искренно сожалею, что потревожила вас.

Кэб уехал. С минуту я стоял на месте в состоянии какой-то дремотной нерешительности, потом повернулся и поднялся к себе. Войдя в кабинет, я сел за стол и попытался сопоставить все подробности этого поистине загадочного эпизода. Как бы не было незначительно это приключение, но в нем, несомненно, таилось что-то, для меня еще неясное. По своему обыкновению я решил записать это происшествие, пока факты были свежи в моей памяти. Но тут я сделал ошеломляющее открытие.

Отсутствие мое длилось лишь несколько минут и дверь была заперта, а между тем коса исчезла!

Я сидел среди полного безмолвия и прислушивался. Рассказ этой женщины о встречи с желтолицым человеком на лестнице вдруг принял другую, какую-то новую и зловещую окраску. Неужели ключом этой тайны является косичка китайца? Неужели какой-то кровожадный монгол действительно спрятался в одном из закоулков, ожидая удобного случая, и проник ко мне в квартиру во время моего отсутствия? А если так, то ушел ли он?

Я вынул из ящика стола револьвер и, удостоверившись, что он заряжен всеми патронами, осветил всю квартиру и обыскал одну комнату за другой. Но без всякого результата. Не обнаружилось ни малейшего признака, что кто-либо тайком вошел в квартиру или вышел. Вернувшись в кабинет, я сел за стол и уставился на револьвер, лежавший передо мной на бюваре. Быть может, мысль моя работала слишком медленно, но прошло, думаю, не меньше четверти часа, прежде чем меня осенила довольно простая догадка, объяснявшая не только исчезновение косы, но и другие происшествия вечера. Желтый человек— выдумка; моя черноокая гостья искала вовсе не «Рафаила Филипса», а косу, — и нашла!

— Какой же я безнадежный дурак! — воскликнул я, ударяя кулаком по столу. — Не было никакого «желтого человека», а было…

Раздался звонок в прихожей. Я нервно вскочил с места, взглянул на револьвер и сунул его в карман сюртука прежде, чем пошел открыть.

На площадке лестницы стояли констэбль и полицейский агент, одетый в штатское.

— Ваше имя Бэртон Хэле? — спросил констэбль, заглянув в свою записную книжку.

— Да.

— Вас требуют сейчас в управление, в Боу-Стрит, для опознания женщины, которую нашли убитой в таксо-моторе на Стренде нынче вечером.

Я подавил восклицание ужаса.

— Но какое отношение…

Шоффер показал, что она вышла из вашей квартиры, потому что вы проводили ее на улицу, и ее последние слова были: «прощайте, м-р Хэле, я искренно сожалею, что потревожила вас». Так ли было, сэр?

Констэбль, прочитав официальным тоном по своему блок-ноту, взглянул на меня.

— Так, — ответил я, совершенно оторопев. — Сейчас иду.

Значит, я был несправедлив по отношению к моей несчастной незнакомке: ее рассказ о желтолицем человеке на лестнице оказался не выдумкой, а ужасающей действительностью!

Мой тягостный долг был выполнен; в обезображенных останках я опознал ту, которая меньше часа тому назад поразила меня своей красотой. Полиция была явно разочарована скудостью моих сведений об убитой, и даже как-будто недоверчиво отнеслась к моему рассказу. Как журналист, я должен был согласиться с его неправдоподобием, но кроме изложения обстоятельств, сделавших меня обладателем косы, и последующих событий, я не мог ничем помочь в этом деле. Таинственная коса не была найдена ни на убитой, ни в кэбе.

Итак, с этим тягостным делом все было покончено, если не считать, что я теперь находился под полицейским надзором. Я шел по Боу-Стриту, ломая голову над этой загадкой, в которой и я теперь был замешен. Само собой навязывалось предположение, что коса была какой нибудь священной реликвией, украденной из китайского капища, фанатические служители которого прилагают все средства, чтобы вернуть потерянное сокровище. Но такая гипотеза совершенно не объясняла роли красавицы — еврейки, а что она играла далеко не последнюю роль, в том я был уверен. Спокойное обозрение фактов показывало с очевидностью, что косу украла из моей комнаты именно она, а не кто либо другой; а какое-то третье лицо, — быть может, тот «желтолицый», о котором она говорила, — в свою очередь украл косу у нее и предварительно задушил ее.

Полицейская теория убийства (к я тоже склонен был принять ее) сводилась к тому, что убийца притаился сзади или сбоку кэба, или даже внутри него, так как он не был освещен. Он вскочил вслед за женщиной и напал на нее в то же мгновенье, как шоффер пустил в ход машину; если же он сидел внутри, то выполнить это было еще легче. Потом во время затора на одном из перекрестков он незаметно вышел, оставив в таксомоторе свою жертву, которая была обнаружена только у подъезда гостиницы.

Я знал, что во всем Лондоне можно только в одном месте узнать что — нибудь путное в связи с этим делом, и отправился туда. Это был тот самый «китайский кабачок», куда я направлялся в предыдущий вечер, когда странная встреча моя с матросом, обладателем злополучной косы, заставила меня изменить маршрут. Все подонки азиатского населения столицы рано или поздно наведываются в этот кабак, и я надеялся, приложив некоторое терпение, выполнить то, в чем, как-будто, уже отчаялась и полиция, — разоблачить убийцу.

Зайдя предварительно к себе, чтобы переодеться в поношенный костюм, который я всегда ношу во время подобных ночных прогулок, я поехал на автобусе в восточную часть города. Ночь была исключительно темная. Луна не взошла и тяжелые тучи заволокли все небо; опустелые улицы Ист-Энда представляли собою очень неприветливую, но достаточно привычную и нисколько не страшную мне картину.

Почти бессознательно я пошел почти тем же путем, как и в прошлую ночь; но если воля моя в данном случае бездействовала, то несомненно провидение мною руководило. Поэтическое торжество справедливости редко встречается в действительной жизни, но в эту ночь мне было суждено воочию увидеть, с какой быстротой иногда кара обрушивается на злодея.

Переулки, по которым я шел, были совершенно безлюдны. Большая обвешенная улица осталась далеко в стороне, и единственные звуки, свидетельствовавшие о продолжающейся человеческой деятельности, доносились с реки. И когда откуда-то слева донесся до меня крик, то в первое мгновенье я был искренно убежден, что это только плод разыгравшегося воображения, живо воскресившего эпизод прошлой ночи!

В каких-нибудь двадцати шагах от меня шла смертельная схватка — между европейцем и азиатом!

Убедившись, что это не галлюцинация, я начал медленно подходить к дерущимся, но звуки моих шагов гулко раздавались в узком переулке, и мое приближение только вызвало внезапную и драматическую развязку.

— Думал, я не узнал твоей поганой рожи? — выкрикивал знакомый мне голос. — Нечего орать — наша взяла! Теперь никуда от меня не денешься… желторожий!.. И я бы тебя прикокошил… (тут посыпался ряд бешеных ударов и раздалось невнятное бормотанье). Но только не под силу человеку укокошить китайца…

Я кинулся вперед к месту, где смутно виднелись два человека, сцепившихся в смертной борьбе.

— Вот, получай от меня на память, — произнес задыхающийся сиплый голос, когда я уже подбегал.

Один из противников безжизненно брякнулся на землю. Победитель тотчас пошел прочь и, тяжело переступая, скрылся в другом, еще более тесном переулке, составлявшем прямой угол с тем, где произошла драка.

Топот тяжелых матросских сапог замер в отдалении. Остановившись возле лежавшего человека, я пристально осмотрелся по сторонам, — я не мог отделаться от впечатления, что кроме меня был еще другой свидетель этой сцены, — что чья-то тень при моем приближении торопливо притаилась где-то в близи. Но ночная тьма ни звуком не подтвердила этого, и я не увидел никакого соглядатая. Нагнувшись над лежавшим, — это был китаец, — я направил свет карманного фонаря на его желтое, сведенное судорогой лицо… Невольно я издал возглас ужаса.

Хотя такая задача была «не под силу» человеку, как выразился удалившийся с арены битвы кочегар, однако, в данном случае китаец был отправлен к теням своих праотцев. Вероятно, при последнем ударе его бритый череп с такой силой стукнулся о стену, что последовала мгновенная смерть от сотрясения мозга.

Опустившись на колени и смотря в его закатившиеся глаза, я размышлял о незавидности своего положения. Уже и без того полиция подозревала, что я знаю об убийстве в таксо-моторе больше, чем показал, и я понимал, как мне трудно будет доказать мою непричастность к этому второму убийству, тем более, что я вовсе не был расположен разоблачить властям истинного виновника. Ведь этот человек, лежавший безжизненно у моих ног, и был, очевидно, один из тех двух, которые покушались убить кочегара с «Юпитера».

Я не верил, что мой приятель-матрос с умыслом убил китайца, даже несмотря на его угрожающие слова; смерть последовала случайно и, в сущности, была чуть ли не заслужена.

Мои размышления не остановились на этом. На мертвом китайце была грубая синяя куртка, и я осторожно и с некоторой брезгливостью стал ощупывать боковой карман. Тотчас же мои пальцы наткнулись на знакомый предмет… и я встал, посвистывая и держа в левой руке пропавшую косу!

Несомненно, сама справедливость руководила кулаками матроса. Этот китаец был убийца моей черноокой посетительницы!

Я стоял, не шевелясь, освещая карманным рефлектором найденную косу. Если мое положение было до сих пор затруднительным, то теперь оно становилось невозможным. То обстоятельство, что коса опять попала в мои руки, компрометировало меня окончательно. Что было делать?

— Боже, что это все значит? — произнес я вслух.

— Это значит, — ответил чей-то грубый голос, что на ваше счастье я следил за вами и видел все происшедшее!

Я быстро повернулся; сердце мое бешено заколотилось. Агент в штатском, приходивший вечером ко мне на квартиру, стоял передо мной, злорадно усмехаясь!

Я принужденно улыбнулся.

— Действительно, на счастье. Слава Богу, что вы здесь. Эта коса преследует меня как кошмар, я кажется схожу с ума!

Сыщик подошел и опустился на колени возле распростертого на земле трупа. Сделав беглый осмотр, он встал.

— Раз коса оказалась у него в кармане, — сказал он, то, по моему, можно утверждать, что он и есть убийца.

— Я того же мнения.

— А господин, который удалился как раз, когда я появился на сцену, — продолжал сыщик, — вероятно хотел свести с китайцем какие — нибудь старые счеты, но едва ли он имеет прямое отношение к этому делу.

— Я склонен согласиться с вами и в этом, — ответил я осторожно.

— Вы, пожалуй, затруднились бы описать его приметы?

— Боюсь, что да.

— Может быть, найдем его, — задумчиво промолвил агент и пытливо глянул на меня, — не справиться ли в конторе пароходного общества Самуильсона? Едва ли будет толк. Да и не к чему. Он и так избавил нас от лишних трудов. Но, тут он осмотрелся, приглядываясь к темным закоулкам: — не спрятался ли тут еще кто нибудь?

— Я почти уверен в том! — воскликнул я. — Готов присягнуть!

— Гм!.. Но теперь то его уже нет. Не будете ли вы любезны прогуляться до полицейской станции в Лаймхоузе и вызвать санитарную линейку? Я предпочитаю остаться здесь.

Я согласился и поспешил исполнять поручение. Повидимому, недоверие агента ко мне, хотя едва ли он серьезно подозревал меня в чем либо, — исчезли, и он признал меня даже своим союзником.

Итак, и в эту ночь мне пришлось изменить свою программу, так как моя экскурсия привела меня в конце концов в Боу-Стрит, откуда, по соблюдении известных формальностей, я отправился домой, унося в кармане таинственную косу. Один из агентов Скотланд-Ярда, инспектор Глазгоу, мой личный друг, встретился со мной в полицейском управлении на Боу-Стрите, и если бы не эта встреча, коса конечно была бы оставлена, как вещественное доказательство.

— Мы знаем, где найти ее в случае надобности, м-р Хэле, — сказал инспектор, и конечно вам можно доверить охрану вашей же собственности.

Колокола собора св. Павла отбивали два часа, когда я запер за собою двери квартиры и расположился отдохнуть. Еще дрожали в воздухе отзвуки последних ударов, как вдруг в передней раздался громкий звонок.

С возгласом досады я отворил дверь. Передо мной стоял китаец!

— Мой надо видеть вас, — промолвил он, угодливо улыбаясь: — мой войти?

— Войдите, конечно, — сказал я не слишком приветливым тоном и, включив свет, пропустил китайца к себе в кабинет.

Мой посетитель был одет в готовый костюм матросского покроя, а на голове у него была широкополая шляпа котелком. И вот с тою же заискивающей улыбкой он снял шляпу и многозначительно указал на свой бритый череп.

Его коса была отрезана!

— Вы имеете мой коса, — объяснил он, — мой пришел получить…

— Великолепно, — сказал я, — но вы должны представить более основательные доказательства ваших прав.

— Да, сэр, — согласился китаец.

И в довольно понятной форме, хотя и коверкая язык, он посвятил меня в свою историю. Звали его Хи-Винг-Хо, по профессии он был, как я понял, матрос. Сойдя на берег в Суэце, он столкнулся с какими-то пьяными моряками, были пущены в ход ножи, и во время драки его коса оказалась отрезанной. Он в перепуге бросился бежать и только потом заметил потерю. Так как у китайцев коса пользуется большим почетом, то он сразу стал наводить справки и вскоре узнал от своего соотечественника, одного из команды «Юпитера», что драгоценная косичка попала в руки кочегара этого парохода. Он, Хи-Винг-Хо, нанялся на первое же судно, отправлявшееся в Англию, завязав тем временем переговоры со своим сородичем на «Юпитере* относительно того, как бы заполучить косу обратно.

— Имя вашего друга было Ли-Пинг?

— Он! да, сэр!

— Продолжайте.

В Лондон он прибыл почти одновременно с «Юпитером*; команда последнего еще не получила рассвета, как Ли-Винг-Хо появился у входу в доки. Он признался, что в вида крайнего упрямства кочегара, они решили прибегнуть к силе; но он, повидимому, не узнал во мне человека, разрушившего их планы. До сих пор я должен был признать его рассказ достаточно правдоподобным, если не считать суэцкого эпизода с отрезанной косой. Но дальнейшее представляло собою какую-то нелепую выдумку, потому что по его уверениям выходило, как-будто Ли-Пинг, завладев косой (а как она к нему попала, про то Хи-Винг-Хо ничего якобы не знает), нарочно держал ее у себя в расчете на выкуп, потому что знал, как высоко Ли-Винг-Хо ее ценит.

Я сурово посмотрел на китайца, но он хорошо умел пользоваться своей маской бесстрастия. Что он лжет, было для меня очевидно; ведь не надеялся же Ли-Пинг выручить такую цену, ради которой стоило совершить убийство. Кроме того, участие в деле несчастной красавицы-еврейки было обойдено полным молчанием в остроумных росказнях Хи-Винг-Хо. Я стоял и смотрел на?! него, размышляя, как мне теперь поступить, как вдруг неугомонный колокольчик в передней снова нарушил тишину.

Хи-Винг-Хо нервно вздрогнул, обнаружив за все время первые симптомы тревоги. Но я уже знал, что делать. Вынув из ящика револьвер, я навел на него.

— Будьте добры открыть дверь, — сказал я холодным тоном.

Он отшатнулся, и начал приводить всевозможные отговорки.

— Откройте дверь!

Стиснув левый кулак, я подошел к нему вплотную. Он засеменил своей курьезной китайской походкой и отпер дверь. Передо мной стояли мой друг инспектор Глазгоу и рядом с ним высоченного роста и крупного сложения мужчина с сильно загоревшим угловатым лицом, типичный шотландец.

Пронзительные глаза незнакомца остановились на Хи-Винг-Хо и в них сверкнуло выражение, которого я никогда не забуду, что-то беспощадно смертоносное. Китаец же буквально весь съежился.

— Ах ты, китайская крыса!

Широко шагнув, незнакомец нагнулся к китайцу, схватил его за шиворот, как фокс-терьер хватает крысу, и приподнял от земли.

— Тайна косы, наконец, разгадана, мистер Хэле, — сказал агент.

— У вас она? — спросил шотландец, обращаясь ко мне, но не выпуская загривка несчастного Хи-Винг-Хо.

Я вынул косу из кармана и развернул ее перед его глазами.

— Не зайти ли вам ко мне в кабинет, — предложил я. — Там мы можем объясниться.

Мы вошли в комнату, которая в течение этой ночи была ареной стольких необычайных происшествий. Инспектор и я уселись, но шотландец, продолжая держать китайца, как какую-то неодушевленную ветошь, стоял в дверях во весь свой исполинский рост.

— Вам принадлежит слово, сэр, — обратился он к полицейскому. — Все факты у вас.

Пока инспектор Глазгоу рассказывал, мы слушали с напряженным вниманием, за исключением китайца, который был теперь совершенно неспособен чем-нибудь заинтересоваться и, если судить по его выпученным глазам, медленно задыхался.

— Этот джентльмен мистер Никольсон — прибыл с Дальнего Востока дня два назад. Он скупщик одной из богатейших брильянтовых фирм, и несколько недель тому назад у него был украден очень ценный брильянт…

— Украден вот им! — прервал шотландец, встряхивая, как щенка, злополучного Хи-Винг Хо.

— Да, вот этим Хи-Винг-Хо. Кража была совершена очень ловко и вору удалось ускользнуть с своей добычей. Он пытался сбыть брильянт некоему Исааку Когенбергу, владельцу кассы ссуд в Сингапуре. Но Когенберг оказался не таким простаком, и Хи-Винг-Хо улизнул из его рук только путем бегства из города на одном из пароходов, отплывавшем в тот же вечер. Во время путешествия он был столь неосторожен, что вынул брильянт из того места, где он был у него спрятан, и тайком рассматривал его. Среди команды был другой китаец, Ли-Пинг; он подсмотрел и, узнав, что у нашего друга есть такая драгоценность, он узнал также, где он ее прячет. В Суэце Ли-Пинг напал на Хи-Винг-Хо и завладел брильянтом.

Мы обязаны вам, м-р Хэле, за некоторые данные, по которым мы все это установили, а также и за следующее связующее звено рассказа. Кочегар, сошедший на берег с «Юпитера» вмешался в суэцкий поединок и отнял у Ли-Пинга плоды его мошеннического замысла. Хи-Винг-Хо, повидимому, получил в драке серьезные повреждения, но Ли-Пинг, как более пронырливый, выследил, куда пошел кочегар, и, бросив свой корабль, нанялся в команду «Юпитера».

Рассказ этот, разменявший много, в то же время, казалось, вносил и некоторую путаницу. Однако, я не перебивал и инспектор продолжал:

— Драма усложнилась присутствием четвертого действующего лица — дочери Когенберга. Поняв, что у него между пальцами проскользнуло целое богатство, старый закладчик послал свою дочь в погоню за Хи-Винг-Хо, узнав предварительно, на каком корабле он уехал. Ему не трудно было получить эти сведения, потому что он поддерживает сношения с весьма темными элементами населения. Дочь его — девушка выдающейся красоты — положилась на свои дипломатические способности, но бедняжка! она не приняла в рассчет Ли-Пинга, который, очевидно, выслеживал вашу квартиру (а сам находился под неусыпным надзором Хи Винг-Хо!). Как ей удалось проследить все этапы, пройденные брильянтом, мы не знаем, и, вероятно, это так и останется для нас загадкой, но надо сознаться, что она была сообразительна и не останавливалась в выборе средств. Бедная девушка! такой ужасный конец! М-р Никольсон опознал ее нынче ночью в Боу-Стрите.

Только теперь осенила меня ошеломляющая разгадка.

— Понимаю! — воскликнул я. — Вот здесь… — и я вытащил косу.

— Моя коса! — слабо промямлил Хи-Винг-Хо.

Мистер Никольсон бесцеремонно швырнул его в угол комнаты и, взяв у меня косу, распустил ее неуклюжими пальцами. Из толстой ее части, дюймах в двух от того места, где она была отрезана от головы китайца, выкатился большой брильянт и упал на пол.

Секунд на двадцать в моем кабинете воцарилось полнейшее молчание. Никто не нагибался, чтобы поднять брильянт. На нем теперь была кровь. Никто не шевельнулся. Но прошло первое оцепенение, мы осмотрелись, — и оказалось, что Хи-Винг-Хо, как призрак, исчез из комнаты!