Мир приключений, 1928 № 09

ПРИГОВОР О ПОВЕШЕНИИ

Рассказ ФРЭНСИСА БИДИНГА

Иллюстрации Д. ФОКСА

Мистер Партридж сложил ранний выпуск «Вечерних Новостей» с привычной ему механической точностью и встал, слегка покачиваясь, когда поезд в 12.35 из Ватерло начал замедлять ход у платформы. Когда поезд остановился, он взял с соседнего сиденья свою шляпу и приготовился выйти из купэ.

В окне появилось смеющееся лицо. Дерек и за его спиной Молли ожидали на платформе. Какой у него был великолепный старший сын — на голову выше отца и притом широкоплечий! А пятнадцатилетняя Молли, стройная, как дриада! Конечно, они в мать и, уж если на то пошло, так и ум у них ее. Он никогда не мог понять, что нашла в кем Гертруд, когда решилась выйти за него замуж. Его родственники всегда выражались по этому поводу совершенно откровенно. Она вышла за него замуж, — говорили они, — из-за денег.

Может быть, и не только из-за денег, потому что Гертруд не была мелочной женщиной. Может быть, она все же вышла за него замуж и но любви. Ведь, любовь была такой таинственной и непостижимой вещью. Во всяком случае, Гертруд очень хорошо к нему относилась. И дети тоже. Что ж, он всю жизнь делал для них все возможное, никогда не думал ни о чем другом… Что же касается Гертруд, то он никогда в жизни не взглянул на другую женщину.

Но какая-то мысль задерживалась в его мозгу и беспокоила его. Что это было такое? Ах, да, говорят, Гертруд вышла за него замуж из-за денег. Откуда у него вдруг такое странное чувство чего-то неприятного? Он приехал к семье на субботу и воскресенье, и в эти дни своего отдыха он никогда не думал о некоторых вещах. Например, эти румынские нефтяные акции. Фирма купила их по 81; вчера они были 73, а сегодня утром котировались по 69³/₈. Но это были дела, а тут у окна стоял Дерек и весело улыбался ему.

Вместе с сыном и дочерью он сед «автомобиль и воздух ободрил его. Он во всяком случае был свободен от деловых забот до понедельника, а тут была его семья, так радовавшаяся его приезду. Как он любил их всех: Дерека, Молли, Джона и последнего из всех, Дика, их малютку, «Вениамина», родившегося много времени спустя после первых детей.

Автомобиль сделал резкий поворот налево, так что Партридж крепко ухватился за боковую стенку. Они подъезжали к дому. Вот в дверях стоит Гертруд, его жена, стройная и нежная. Восемнадцать лет супружеской жизни и ни одной ссоры… восемнадцать лет любви, преданности, счастья. И годы как будто не касались ее. Она была все та же, больше похожая на дочь, чем на жену, в своей короткой юбке и с подстриженными волосами.

Да, конечно, все было в порядке. Совершенно не о чем было беспокоиться. Румынские акции были так же прочны, как дом, хотя, конечно, никогда не знаешь, как пойдут дела в этих странах, где у политики была способность неожиданно переплетаться с коммерческими делами.

Вечером того же дня пришла телеграмма от компаньона Партриджа. Он дважды внимательно перечитал ее. Так, значит, румынский министр умер. А этот молодчик был человек с характером, знал чего он хочет.

— Плохо дело, — сказал себе Партридж.

Но только в понедельник, приехав к себе в контору, Партридж узнал, что он разорен.

Два дня спустя мистер Партридж сидел один в своей конторе. Давно прошел час, когда он обычно уезжал домой. Он пропустил все поезда и теперь уж нет ни одного, который привез бы его домой во время к обеду. Гертруд будет в недоумении спрашивать себя, что же случилось. Ему придется объяснить ей, а он не говорил ей о крахе еще ни слова. Он ни разу не опаздывал за двадцать лет к обеду, не предупредив семью по телефону. Это показывало, как теперь серьезно было положение.

Он все еще не хотел верить худшему. Сегодня была среда, и с понедельника, когда так ужасно пали румынские нефтяные акции, он жил в каком то тумане. Он ничего не видел ясно, не хотел видеть ясно. Он боялся фактов, боялся всех, кто мог заставить его обратить на них внимание. Пугал его, например, Уокер, конторщик, тридцать лет служивший в фирме. Уокер попытался сказать несколько неловких утешительных слов, но они не утешили, а привели в ужас мистера Партриджа. Вид Уокера сказал ему, что все, может быть, еще хуже, чем он думает.

Потом был еще его компаньон Бентхэм, который пугал еще больше, чем Уокер. Тон у Бентхэма был беспечный, и в то же время в нем было что-то фальшивое. Золотая цепь, протянутая через его жилет, вдруг стала казаться неприличной. Бентхэм продолжал говорить о спасении положения, но Партридж знал, что он сам не верит тому, что говорит.

Партридж всегда всецело доверял Бент-хэму. Он, быть может, слишком много предоставлял своему компаньону. Бентхэм делал деньги для них обоих, но большая часть денег, которые он делал, как будто перестала фигурировать в делах фирмы «Партридж и Бентхэм». И Бентхэм стал поговаривать о выходе из дела.

Уокер дал Партриджу книги, и один в конторе, Партридж пытался понять их, как поймет официальное лицо, знакомясь с делами обанкротившейся фирмы.

Все. наконец, было ясно: Бентхэм обобрал своего компаньона и обесчестил фирму.

Но Партридж уже забыл Бентхэма. Что значит теперь Бентхэм? Всему пришел конец. Гертруд останется теперь без гроша. Что будет с детьми? Он всю свою жизнь посвятил служению семье и привык смотреть на себя, только как на средство для добывания им всего, что им нужно.

А теперь… Они были вправе проклинать его. Хотя бы Гертруд. Он взял ее молодость и красоту и всегда чувствовал себя перед ней в долгу. Бею свою жизнь он посвятил выплачиванию этого долга. А теперь он был нищий, и ему было уже за пятьдесят лет. Теперь уж она не могла его больше любить, он был недостоин ее любви. Он легкомысленно разбил всю будущность детей, и она никогда больше не захочет и взглянуть на него.

Да, она никогда больше не захочет и взглянуть на него, если он как нибудь не спасет семью от несчастья. Он должен взять себя в руки. Ведь он еще может что-то сделать, только надо найти, что именно. Разве не было никаких возможностей для отчаявшегося человека, не заботившегося о том, что будет с ним самим, для человека, который никому уже не был больше нужен. Он должен придумать что-то.

Партридж наклонился и отпер нижний ящик своей конторки. Там он хранил свои личные бумаги, которых не должен был видеть даже его доверенный секретарь. Он нашел и развернул свое завещание и горько рассмеялся, просматривая его. Оно теперь не стоило даже той бумаги, на которой было написано. Рядом с ним лежал другой, большой конверт. Партридж раскрыл его дрожащими руками. Все было в порядке, а в маленьком отделении в ящике конторки были спрятаны квитанции на уплаченные премии.

Это было единственное, что у него осталось. Это представляло 30.000 фунтов, большую сумму. Он никогда не откладывал денег, а предпочитал помещать деньги таким способом: выплачивать большую премию и иметь большой страховой полис, что было вполне верное дело, и вот его результат, — 30.000, маленькое состояние. Этого было бы совершенно достаточно, чтобы обеспечить жизнь его семьи.

Да, но для того, чтобы они получили эти деньги, ему нужно умереть. Единственное, что он мог теперь для них сделать, это — умереть. Так вот к чему пришло: мертвый — он значит для своей семьи больше, чем живой. У него началось сердцебиение… Гертруд получила бы деньги. Ей не пришлось бы резко менять жизнь.

Партридж открыл другой ящик и вынул из него револьвер, лежавший там уже много лет. Он купил его когда-то по совету Уокера, считавшего благоразумным иметь на всякий случай под рукой оружие. Это было после сенсационного ограбления на Грэсчерч Стрит, когда старик Хэнсон был захвачен в собственной конторе несколькими грабителями. Как он тогда посмеялся над Уокером! Но револьвер был куплен, и вот он лежит рядом с коробочкой с патронами. Партридж проверил револьвер, и он оказался заряженным. Но, ведь, он был заряжен уже десять лет тому назад, и патроны могли отсыреть. Лучше убедиться.

Он торопливо вытряс все шесть патронов на ладонь и положил их на стол. Потом он выбрал шесть новых патронов, снова зарядил револьвер и положил его перед собой.

Револьвер лежал на страховом полисе с повернутым вниз по листу дулом.

Партридж механически прочитал слова, на которые револьвер указывал. Он прочитал их раз, потом еще и еще. И в то время, как он читал, надежда умирала в его сердце. Черным по белому значилось: этот полис недействителен в случае самоубийства застраховавшегося.

Так он не мог себя убить! Если бы он это сделал, полис потерял бы всякую цену. Он мог умереть только естествен! и ой смертью или вследствие несчастного случая. Естественная смерть исключалась. Его хватит еще но-крайней мере на десять лет. Несчастный случай было трудно организовать так, чтобы он не походил на самоубийство.

И тут его вдруг осенила мысль. Он ухватился за ручки кресла и откинулся назад. Капли пота выступили на его лбу, но он не заметил их. Он нашел… II как это ему раньше не пришло в голову.

Он взял в руки полис и внимательно перечитал его с начала до конца. Да, конечно, выход найден.

Мистер Партридж засмеялся. В душе его почти было торжество. Что можно было сказать против этого? Опозоренное имя? Но они потом легко могли переменить имя. 30 000 фунтов были бы деньгами Гертруд, на них не могли бы наложить ареста, или перечислить их в актив его имущества. Как странно, что он давно уже позаботился об этом.

Партридж с внезапной решимостью снял телефонную трубку. Бентхэм сначала, конечно, отказался снова вернуться в контору. Но мистер Партридж сообщил своему компаньону, что только что сейчас ему невероятно посчастливилось. Он, конечно, не мог всего объяснить по телефону, но положение было спасено. «Партридж и Бентхэм» снова живут! Он продолжал объяснять Бентхэму, что совершенно неожиданно нашел способ получить в свое распоряжение 30 000 фунтов.

— Больше, чем нужно, — смеялся он сухим смешком, — больше, чем нужно, не правда ли? — чтобы вывести вас из затруднений.

Ожидая компаньона, мистер Партридж сидел очень тихо. Он весь ушел в воспоминания. Он снова переживал свой медовый месяц в Амальфи. Он видел улыбающееся море и мягкие очертания скал, увенчанных оливковыми деревьями. Как они с Гертруд улыбались над этой мозаикой, изображающей Иону и кита в той древней и прекрасной церкви..

Вдруг раздались шаги.

— Ну, что? — спросил с порога голос. Партридж встал.

— Это вы, Бентхэм? — спросил он.

Да, в дверях стоял Бентхэм. Вот его золотая цепь, с трудом стягивающая по животу расстояние между карманами его жилета.

Партридж спокойно подошел к нему, поднял револьвер и прострелил голову своему компаньону.

Потом он подошел к своей конторке, взял в руки телефонную трубку и вызвал ближайшее полицейское отделение.

Партридж был очень обеспокоен поведением своего адвоката. Прежде всего он не желал никакого адвоката. Он даже отказался от каких бы то пи было шагов и просто признал свою вину. Но ему, конечно, назначили адвоката. Здесь было уголовное преступление и ему полагался адвокат. Некий молодой человек, Томлинсон, должен был выступать за него. Томлинсон приходил в камеру к Партриджу, чтобы переговорить с ним.

Партридж не особенно приветливо встретил своего адвоката и ничего не сделал, чтобы помочь защите. Какой был в этом смысл? Он признал себя виновным и ему нечего прибавить к показаниям, данным им при аресте. Все было так ясно. Он поссорился со своим компаньоном Бентхэмом, который ушел из конторы в обычное время, около пяти часов. Партридж остался в конторе, думал о своей ссоре с компаньоном и постепенно пришел к решению разделаться с ним.

В 7 ч. 10 м. он позвонил Бентхэму и обманом заманил того снова вернуться в контору. Когда Бентхэм пришел, Партридж тотчас же застрелил его и затем отдался в руки полиции.

Что могло быть проще этого? Закону оставалось только возможно скорее дать ход этому делу…

А вот теперь этот молодой нахал уже в суде настаивает на выяснении дела. Какая у него цель? Заключенный признал себя виновным и не искал оправданий. Он хладнокровно и обдуманно совершил преступление. Он готов к приговору.

Но что это такое? Адвокат упорно останавливается на характеристике Бентхэма и его злодеяниях. «Мне жаль, что мне приходится так резко говорить про мертвого, но факты неопровержимо доказывают, что Бентхэм обманул своего компаньона, обобрал его и его семью… Я допускаю, что мой клиент действовал в величайшем возбуждении».

Откуда мог адвокат извлечь все это про Бентхэма? Он сам ничего такого не говорил. Не говорила ли ему Гертруд? Гертруд! Сердце его застучало. Он видел ее только раз со времени ареста.

Но это же было невыносимо. Нужно как-то заставить этого дурака замолчать!

Партридж торопливо нацарапал записочку. Адвокат прочитал ее, но продолжал говорить, как будто бы в этой записке ничего и не было написано.

Наконец-то он замолчал. Он говорил почти полчаса, просто на просто терял понапрасно время. Но суду, ведь, все равно не было выбора. Они должны будут признать его виновным и судье придется применить закон. Можно было быть вполне спокойным, что дело кончится, как он ожидает, но все же Партридж был встревожен.

Теперь председатель в своем резюме подводил итоги. Это не могло долго тянуться. Умный, деловой человек этот председатель… не терял ни времени, ни слов. Да, все шло хорошо. Председатель предлагал вынести обвинительный приговор. Это был следующий шаг вперед.

Партридж облегченно вздохнул.

— Подсудимый, имеете ли вы сказать что-нибудь, что спасло бы вас от смертного приговора?

Один из стражников, между которыми стоял Партридж, толкнул его локтем. Была минута полной тишины.

— Ничего не имею, — сказал Партридж со странной улыбочкой.

И он все еще улыбался, когда его вели вниз после того, как был вынесен смертный приговор.

Первую неделю в камере приговоренных Партридж чувствовал себя хорошо, на третий день к нему пришел юрист по делу его банкротства.

Все его имущество было теперь реализовано и он будет, повидимому, в состоянии заплатить по крайней мере восемнадцать шиллингов за фунт[5]. Это некоторым образом было утешительно, очень утешительно. Конечно, Гертруд и дети оставались неимущими, но, слава богу, ненадолго, всего на несколько дней. Исполнение приговора не могло быть отложено надолго, потому что он отказался апеллировать, а это, конечно, значительно ускорит дело. На следующий же день после исполнения приговора семья получит 30 000 фунтов. Тут уж не могло быть другого исхода.

Да, он устроил все очень умно. А друзья его, все те, что еще считали возможным признавать его, — думали, что он сошел с ума. Партридж снисходительно улыбнулся, и продолжал улыбаться к удивлению тюремщика, охранявшего его камеру. За ним, как за смертником, следили день и ночь. Это было тяжело, но это было частью того, с чем он должен был мириться, как с последствиями собственного свободного выбора. Он понял это и покорился. Все это он делал для своей семьи.

Смерти он не боялся нисколько. Собственно беспокоило его теперь только одно. Наступал день, когда ему придется прощаться с Гертруд. Это будет ужасно. Он с каждым днем все больше и больше боялся этого. Ей будет лучше, когда она избавится от него, но она, может быть, не сразу это поймет. На это потребуется время и, во всяком случае, каждой жене тяжело прощаться с мужем, которого повесят. Ему-то, конечно, будет ужасно тяжело. Он увидит, как она уйдет из камеры и потом уж никогда больше не увидит ее. Это была ужасная мысль.

Как она с ним поздоровается? Единственный раз, когда они встретились после ареста, она казалась совсем пришибленной. Она была очень спокойна и единственным признаком ее волнения было то, что о <а поцеловала его теплее, чем обычно. Если бы она также вела себя и во время последнего прощанья! Иначе он не знает, что будет с ним.

Он, конечно, никогда не сможет ни сказать, ни даже намекнуть ей на истинную причину его преступления. Пусть она останется совершенно невинной, он не хочет делать ее своей сообщницей. Пусть она думает, что он либо был выведен из равновесия низостью компаньона или же — что он действовал в припадке внезапного безумия.

Прощание было не так тяжело, как он думал.

Начальник тюрьмы пришел к нему в девять часов утра и спокойно объявил, что Партриджа повесят на следующий день в 8 часов утра.

Партридж добродушно улыбнулся своему надзирателю, который удивленно смотрел на него, покачивая головой. Но Партриджа не смущало поведение надзирателя. Этотчеловек, как и многие другие люди, конечно, думал, что он сошел с ума. По мнению надзирателя было невероятно, что приговоренный улыбается, когда ему прямо говорят, что его повесят через двадцать четыре часа. Но, ведь, он, Партридж, имел все основания улыбаться. Его план удался. Сообщение начальника тюрьмы ставило точку, и ему больше не о чем было беспокоиться. Вот, например, этот Томлинсон, или, как его там, Томкинсон, доставил ему несколько неприятных минут своими «смягчающими обстоятельствами». К счастью, суд был вполне благоразумен и вел себя отлично. А теперь был назначен и час приведения в исполнение приговора.

Партридж сидел на краю кровати или ходил взад и вперед по камере. По временам он обращался к надзирателю:

— Скажите мне, я думаю, что завтра все будет в порядке? Никаких ошибок быть не может?

— Этого нечего бояться, — говорил надзиратель. — Никогда никаких задержек не бывает. Об этом вам нечего беспокоиться.

— Я хочу сказать, — продолжал Партридж, — что если веревка оборвется или упадут бревна или, вообще, случится что-нибудь такое, а человек все еще жив, должны отсрочить приведение приговора в исполнение…

— Об этом не беспокойтесь, — успокоительно сказал надзиратель, — это случалось не чаще, чем раза два за последнее столетие.

— Отлично, — сказал Партридж и снова улыбнулся.

— Забавный старик, — подумал про себя надзиратель.

— Помнится, — продолжал разговаривать Партридж, — я где-то читал про повешение одного плотника. Перед казнью он сказал начальнику тюрьмы: «я думаю, вы понимаете, что мой профессиональный долг требует, чтобы я сказал вам, что эти подмостки ненадежны». Очень забавно, не правда ли?

Надзиратель не ответил, потому что не знал собственно, что ему сказать. Но раздался стук в дверь камеры, и затем дверь распахнулась.

Партридж обернулся и увидел Гертруд, пришедшую проститься.

Мгновение он стоял совсем тихо и в голове его была полная пустота. Он мог только смотреть на нее, заполняя ею свое зрение. Как она была прекрасна, как она стоила всего того, что он делал ради нее, и еще больше этого. Ей всегда был так к лицу серый цвет.

Они стояли и смотрели друг на друга. Наконец, Партридж заметил, что Гертруд плачет. Это было совсем нехорошо. Он обнял ее и попытался успокоить.

— Ты не должна плакать, — было все, что он мог сказать.

Через ее плечо он увидел, что надзиратель повернулся к ним спиной. — Это очень деликатно с его стороны, — подумал Партридж.

— Постарайся вообразить, дорогая, что я уезжаю в далекое путешествие, — сказал Партридж, хотя и сам не знал, зачем говорит такие неподходящие слова.

Но жена его могла только проговорить:

— Мой дорогой, я люблю тебя!

Это было очень хорошо с ее стороны, в особенности потому, что, она говорила искренно. Он, наконец, совершенно убедился в том, что Гертруд его любит, и это тем более было причиной сделать все, что он мог, чтобы спасти ее от разорения по его же небрежности. Он никогда не мог бы отплатить ей за ее любовь, которую она так щедро отдавала ему, даже если бы прожил еще сто лет. Но ему осталось прожить всего несколько часов, и он умрет для нее, если не может жить для нее, умрет ради ее счастья и спокойствия, рада будущего детей, которых они так нежно любят.

Его подняли в шесть часов утра. Он хорошо спал и проснулся с трудом. Шесть часов — был варварский час для того, чтобы брать человека. Разве они не могли в более удобное время приводить в исполнение приговор? Он тихонько ворчал, одеваясь в улыбаясь.

Он надел собственное платье и отказался от завтрака. Так рано утром ему только и нужно было чашку чая.

Он был готов и уже ждал некоторое время, когда вдоль по корридору раздались шаги.

— Это, вероятно, священник, — сказал надзиратель. Но надзиратель, повидимому, ошибался, потому что, когда расскрылась дверь, на пороге стоял начальник тюрьмы, за ним доктор и уже после всех пришел священник.

Надзиратель отступил в сторону, когда они вошли, и Партридж стал искать глазами кого-то еще. Как будто отсутствовало самое важное лицо. Где же был палач?

Но времени оставалось еще достаточно для его прихода. Было всего половина седьмого и, может быть, нужно сначала пройти через какие-нибудь формальности.

Да, он был прав относительно этих формальностей. Теперь все смотрели на начальника тюрьмы, который с очень торжественным лицом читал принесенную нм бумагу.

Эта бумага, вероятно, важная, потому что все были очень серьезны, и начальник тюрьмы время от времени посматривал через край листа, пак будто бы для того, чтобы убедиться, что смысл бумаги понятен человеку, которого она касается.

Партридж собрался с мыслями. Он должен слушать, что читает начальник тюрьмы. Что означали эти слова? II где он их прежде слышал?

«…преступление, совершенное под влиянием величайшего возбуждения… смягчающие обстоятельства… Смертный приговор заменяется пожизненной каторгой»…

Партридж тупо смотрел перед собой.

— Мне очень жаль, Партридж, — сказал начальник тюрьмы, — что я не мог вам раньше сообщить об облегчении вашей участи. Я узнал это только полчаса тому назад.

Партридж продолжал тупо смотреть перед собой.

— Вы можете подать прошение… — сказал священник, в то время, как начальник тюрьмы повернулся, чтобы уйти.

Партридж поднял голову. В глазах его вдруг загорелась надежда.

— Подать прошение?.. — повторил он.

— Да, — еще ласковее продолжал священник, — вы можете в случае хорошего поведения подать прошение о помиловании через тринадцать лет.