Мир за рекой.

И Свете тут же представилось, как он её сзади наклоняет на кухонный стол и задирает юбку. Она прерывисто вздохнула. И искоса оглядела его в новом бледно-голубом джинсовом костюме. Он был пластичен, двигался легко и быстро, как гибкий крупный зверь. Жесты были резкими и скупыми, чувствовалась сила дикаря. Она чувствовала опасность и желание сделаться добычей. Но словно опасалась потерять себя как личность, подчинившись властному мужчине, потому что он всё равно уйдёт, а она останется слабой поглупевшей сучкой.

- Я схожу за коньяком, - бросил Албан.

- Мне пора, - сказала Света, надевая дублёнку. Албан придержал Свету за плечо: Куда?!

- Домой.

- Ночевать тут, что ли, в первый раз? Всё равно я тебя трахну, - он мягко впихнул её обратно в комнату, схватив валявшиеся на столе ключи, вышел и запер дверь на два замка.

Ни в коем случае Света не планировала оставаться здесь с пьяным незнакомым мужиком и бесчувственным Слэшем.

Она закрылась в комнате, где лежал на диване Слэш. Вскоре услышала в прихожей шаги, вернулся Албан. Он толкнул дверь в слэшевскую спальню.

- Открывай, давай.

Вот именно, давай. Чёртов Албан! Она понимала, что в принципе не будет ничего страшного, он ворвется в комнату, отымеет её и, скорее всего, тут же забудет. А она его забудет? Это же не тряпочные куклы - Крыс и Слэш...

Она отрыла окно, стала на подоконник. Внизу тускло переливался перламутровый лёд под фонарём. Минуту подумала и прыгнула со второго этажа, почувствовала удар в подошвы ботинок, но даже не упала на колени. Подняв лицо, с благодарностью посмотрела в небо. Минуту постояла и спокойно пошла по чёрному в искрах городу.

Она шла и думала - правильно ли поступила? Город переполняли чудные виденья - колонны дворцов - заиндевевшие деревья, свечи звёзд, призраки в средневековых одеждах, летящие всадники, ангелы и Смерть, огромная в сияющей одежде. Она понимала, что выдумала своё отечество мечты, должна подчиниться закону природы - мыслить как все. Но, со злобным торжеством и презрением представляя лица родных и знакомых, восклицала: "А мне здесь нравится. Нравится!"

* * *

Вечером, дома, Света, млея, лежа на диване с телефоном, живописала Власте пьяного бешеного супермена, выбивающего дверь.

- Мужчина должен быть красивым, а женщина - умной.

- Всегда считалось наоборот.

- А мне плевать.

... Проснувшись утром, она как всегда ощущала не похмелье, а желание творить.

Света расставила картины по всей комнате - на стулья, на спинку дивана, на полку. Упоительно пахло масляной краской и лаком. Она была окружена провалами сияющих звёздных бездн, огненных вихрей, где корчились руины, валился искрящимся ворохом бурелом, окружая эпицентр, где рухнул метеорит. Гигантские вскипающие волны сметали дома, деревья, в грязной пене несли перевернутые лодки. Чаша гнева переливалась через край, и кровавый мёд Солнца горек был миру. Она, нарисовав новую картину, показывала её Саше, смотревшему с фотографии: "Посмотри, Сашенька, что у меня получилось".

Внезапно вошла Регина.

- Как много картин. А почему людей нигде нет?

- Я не люблю людей, за что любить их?

- А это кто?

На одной из картин Регина, наконец, углядела на зеленой равнине одинокую фигурку и какого-то зверя рядом.

- Это я одна в моём мире. Все люди исчезли, стало спокойно, тихо, чисто. Руины поросли травой, цветами, и по улицам городов спокойно ходят волки.

- Это мечта твоя? Страшно, дочка. Конечно, ты талантлива, но что мне до твоего таланта? Человеком надо быть.

- Хорошо. Я не человек.

Света не обиделась.

Подруга матери Тамара Юрьевна сделала Свете сайт в Интернете, и юная художница смогла продать несколько картин. Воодушевленная пошла к Слэшу. Тот к её творчеству был абсолютно равнодушен. Более того, его задело бы, добейся Света чего-нибудь в живописи. Нет, она словно обязана была прибывать в таком же ничтожестве как её белобрысый наложник.

Албан снова появился у них только девятого мая. На столе стоял букет жасмина, он наклонился над ним, вдохнул аромат, выпрямился, и только тогда как ни в чём ни бывало поздоровался, блеснув зеленоватыми глазами. Света подумала, что он, наверное, ничего не помнит. Оказывается, помнил.

- Ну, что, - спросил Албан, - испугалась тогда? Извини, обычно я не такой. Хочешь, погуляем? Сергей, ты не против?

Сергей вякнуть против ничего не посмел. Света пошла с Албаном - да, он был ей интересен. Что-то в нём было любопытное, да и что скрывать, агрессивный, напористый привлекал больше, чем Сергей или кто-то из её знакомых.

- Ты кто вообще по жизни?

- Я художница...

- Ого, богема. А у меня своё дело.

Они долго молчали.

Свете льстило присутствие рядом красивого взрослого Албана, она стеснялась своего балахона с мордой германского рокера. Млела. И думала, как было бы оскорбительно потерять его из-за какой-то красивой сучки, лучше уж и не связываться. И она не связалась.

- Хреново мне, Светка. - Сказал Албан.

Они шли по парку. Цвёл жасмин. Лицо у Албана было бледное, он курил одну за другой папиросы. И Свету так и тянуло спросить у него папиросу.

- Ты почему такой грустный, Слав?

- Зачем тебе знать?

- Ну как хочешь...

Всё-таки ему хотелось выговориться. Они сели на скамейку, сломали по ветке, отмахивались от комаров, которые так и норовили впиться в албановские голые загорелые руки, он был в рубашке с короткими рукавами. И Света фамильярно, с удовольствием хлопала ладошкой по этим обнаженным загорелым рукам, но комары успевали взлететь, и дело было вообще не в комарах.

- Я сдохну скоро, - с широкой улыбкой сказал Албан. - Тогда пожалеешь, что мне не дала.

- С чего бы это? Сдохнешь... - Уточнила Света.

- У меня не совсем бизнес. В общем-то, люди, с которыми я сотрудничаю, они в мафии. Оружие, наркотики, прочая фигня.

- Я никому не скажу, - быстро заверила Света.

- А это значения не имеет, кто поверит? Ну вот я этим людям нужен в деле или в могиле, зашёл слишком далеко, увяз по самое ни хочу. Мне просто всё надоело. А я слишком много знаю, и выйти из-под контроля - значит подписать смертный приговор. Я ухожу не потому что меня на раскаяние пробило или ещё какая-нибудь дурь, типа - побежал в церковь, рубаху рванул: простите, люди добрые, каюсь, гадом был. Нет, я ни в чём не раскаиваюсь. Но хочу, чтобы убили меня!

Албан ожесточенно вмял в песок окурок, и выбил из пачки новую папиросу. Света подхалимски поднесла зажигалку. Она уже глядела снизу вверх. Албан кивнул.

- Слава, а почему? - Осторожно спросила она.

- Скучно, тошно. А я трус, убить себя не способен. Но у меня есть другой сценарий. Знаешь, у судьбы много имён, я запоминал их, из книг и фильмов. По-украински - доля. По-татарски - кысмет, по-арабски - мактуб, по-гречески - фатум. Я хочу судьбу пытать. Вот если там, куда я уеду, меня не достанут, не уроют, я начну жизнь сначала, но, кажется, я конкретно опоздал. Часто думал, почему не везёт мне? Вроде всё есть, а тошно. Моя доля оставлена мной на родине, там я оставил счастье мне предназначенное - спокойную нормальную жизнь.

- И всё-таки, что тебя привело к этому решению?

- Когда-то я думал, что могу все проблемы разрулить. Не деньгами так стволом, знакомства использовать, государство, в конце концов. Но вот у меня сын заболел. Было ему пять лет. Жена металась по больницам с ним. А я сволочь делом своим занимался. Ну, бабки ей отстегивал на врачей. Думал, мелочь, все дети болеют. Она в больнице с ребенком. А я даже не интересовался, что происходит. Понимаешь, думал, что дело - главное в жизни. Чего стоит мужчина, который ничего не добился? Лучше грабить и убивать, чем нищенствовать. А бывало и не по делу, а с девками на блядках, казино, то, сё - расслабиться надо было, всегда можно мерзость свою оправдать... А сын умер. И вот тут меня так шарахнуло. Всё перевернулось. А жена таблеток каких-то наглоталась и всё. И никого у меня не осталось. Стою в чистом поле один. И хоть волком вой, ничего не изменить.

Не я смерти боюсь, а моё тело сопротивляется. Инстинкт самосохранения. Я не могу его подавить, я - слабак, значит. Вот говорят, воля к жизни - это круто. Но воля к смерти это круче. Убить себя только смелый человек может. Самому свою смерть выбрать - красиво! Интересно, можно запрограммировать свой организм на самоубийство?

- Можно. Многие доводят себя депрессиями до смертельных болезней. – Обнадёжила Света.

- Не, так не хочу. В больнице сдохнуть - убожество.

- Смоделируй ситуацию, в которой хочешь умереть.

- Интересная мысль.

- В девятнадцатом веке раньше на Кавказ ехали, чтобы погибнуть. Красиво и не зря.

- Нет, я не буду за смертью гоняться. Я женщинами избалован, пусть сама меня ищет. Особенно скрываться не стану. Я снял на лето дом в селе, оттуда мой дед родом, в Карпатах.

- А если кто-то будет искать тебя?

- Тогда скажи им. - Ухмыльнулся Албан.

Света покачала головой:

- Тебя убьют.

- Найдут, так найдут. Никому не сказал, кроме тебя и Слэша.

- Если ты считаешь меня другом, как я могу просто наблюдать то, что происходит? Но что могу сделать? Чувство долга - как его трактовать в данной ситуации?

- Помочь другу умереть, когда он хочет умереть.

- Тут я тебе не помощник.

- Эгоистка. Хочешь без камушка на душе?

- Считай, я тоже сволочь.

- Скажи, когда тебя отец бросил в семь лет, ты что-то понимала?

- Мы с матерью шли по парку, впереди заметили девушку, и мать сказала: вот с этой отец твой мне изменяет. До сих пор её помню, в красной майке и синих джинсах, с длинными волосами. Я захотела её убить. И сейчас хочу убить. Сколько раз я воображала, как убиваю её, эту суку.

- Значит, сын тоже понимал, когда жена меня в изменах упрекала. Сколько раз мы при нём скандалили, а теперь он умер и прощения не попросить.

- Значит, понимал. - С ненавистью подтвердила Света. Во всех мужиках после ухода отца видела потенциальных блядей. И сейчас Албан был не Албан, а её отец в маске Албана. Миг она ненавидела его.

- Знаешь, я подумала, а вдруг если помирюсь с отцом, то утрясу отношения с этим миром и с богом, если он есть?

- Ну вот, я думаю, что у меня всё было бы о кей, если бы я жил на родине предков. А ты - что если бы с тобой рядом был отец.

Страдание озарило его, как будто в груди тлел угль, выжигая изнутри. Рассеянный печальный взгляд искал и не находил на земле того, за что душа может зацепиться и остаться - того, что стоит жизни. Свете казалось совершенным его потрясающее одиночество, психологическая выключенность из пространства, в котором он прибывал.

В происходящем таилась неповторимая в своей изменчивости красота, как будто на её глазах рушился величественный замок. Света стояла внутри катастрофы, не задетая ею, словно внутри трёхмерной голограммы.

Она была единственной зрительницей, приглашенной в амфитеатр, где на арене прекрасный гладиатор сражался с чудовищем. Гладиатор знал, что чудовище победит. Поэтому и вышел на арену. От остальных молодых симпатичных мужчин Албана отличала именно эта печать обреченности, этим он был привлекательней, поэтому вызывал интерес у неё.

Они стали часто встречаться. Однажды она привела его к Донскому монастырю. Между крепостной стеной и надвратной башней ютилось неряшливое белесое здание с опущенными жалюзи за пыльными стеклами. Резко ударило в ноздри тяжелой душной гарью. Она затаила дыхание. Крематорий. Так вот как пахнет человеческое тело, когда схваченное лютым жаром вылетает в трубу, оседает жирной копотью по округе, оставляет горсть золы на стальном противне.

- Как ты думаешь, Албан, какие похороны лучше? Каждый народ решал проблему погребения по-своему. Аборигены Сибири оставляли на носилках, поднятых над землёй. Зороастрийцы поднимали на башни, чтобы стервятники сожрали. Буддисты и индуисты сжигают. Мне кажется, что сжечь лучше всего. На втором месте - оставить где-нибудь в лесу или в степи..

- Когда в крематории сжигают, кости перемалывают в муку. Противно.

- Тьфу, но это ведь уже прах.

Какое-то дьявольское искушение заставило её привести на Донской некрополь Албана, потому что здесь под надгробьем лежал ребёнок, по странному совпадению носивший имя и фамилию Албана, только, судя по датам, прожил он лет семь. К чему эта встреча живого и мёртвого? В душе её ныло то же чувство притяжения запредельного, что заставляло в детстве прикасаться к открытой, бьющей током, розетке.

Света остро смотрела на бледного понурого Албана, с зелеными искорками в серых радужках вокруг зрачков, и ей казалось, что она совершила какое-то сакральное действо, сделала с красивым беззащитным мужчиной что-то незаметное для него, полузапретное. Запредельное знание об Албане теперь принадлежало только ей. И от этого она испытывала к нему, словно уже умершему когда-то в другом теле, прохладную траурную нежность. Она бережно взяла его за руку, переплетая свои пальцы с его теплыми, сильными, уводила от памятника, воскрешенного, как в мистическом фильме. Словно только что стояла над могилой, а тучи набегали, сыпали мягким пеплом на рвущуюся из рук ветхую книгу, а потом плита раскололась пополам, расползлась и земля растворила окутанную дымкой глубину... Она устроила для себя маленький эксклюзивный спектакль воскрешения... Когда шли обратно, она, раздув ноздри, вдохнула запах крематория, проникаясь близостью потустороннего. По спине прошлись коготки озноба. Казалось, налёт гари осел на коже, костюме, прилип к перламутровой помаде. Поднеся к губам бутылочку с гранатовым соком, она подумала, что проглотит частицы сажи. Затошнило.

- Ты что пить любишь, Албан? Знаешь, водка на сосновых почках - вещь!

- Настоящая водка не должна ничем пахнуть - аквавита. Чистой воды огонь.

- Знаешь, пробовала наркотики пару раз - абсолютно не действуют. Прониклась презрением к ним. Люблю водку - это по-русски. Но в какой-то момент теряешь чувство меры, кажется, можешь выпить море.

- Как друг посоветую: хочешь напиться, закройся в комнате и надирайся одна, чтоб никто пьяной не видел. Вот станешь известной художницей, а твои бывшие собутыльники начнут рассказывать, как с ними пила. Думай о репутации. Бухого на откровенность тянет, потом жалеет, что глупости городил. Не подходи к телефону - возьми лист бумаги и пиши то, что рассказала бы.

- Я и так предпочитаю пить одна - хороший собутыльник - это редкость. С похмелья голова не болит, рисуется лучше. Мать вроде не замечает, что пью. Только недавно утром мне говорит: "Ты что-то аж синяя сегодня".

Света жевала жвачку упаковками.

- Почему ты со мной не пьёшь? Обещаю не приставать. – Сказал Албан.

В его облике сочетались изысканность и брутальность. Он приходил на встречи в невзрачной рубахе и затертых джинсах, благоухая дорогим одеколоном, пересказывал запредельно-порнографические байки и цитировал философов.

- Пошли в кабак? - Предложил.

Кабаком оказался какой-то крутой клуб. Света полагала, что их с Албаном развернёт охрана, но фейс-контроль был не про Албана. Было видно, что его здесь знают. Албан по-хозяйски прошёл в клуб.

- Хочешь коктейль?

- Вот этот – «Голубая лагуна».

- Название пидорское. Вот лучше – «Потерянный рай».

Себе Албан взял водки.

- Не люблю, когда за меня платят, - прошипела она.

- Не ломайся, - цыкнул Албан.

Было жарко. Кондиционер не справлялся с духотой.

Албан поймал Светин взгляд и вдруг грохнул по столу кулаком:

- Не жалей меня!

- С чего ты взял?

- Смотришь так.

Ой, от водки его развезёт - подумала Света. И если ей нравилось наблюдать в хлам упившегося падшего Слэша или Крыса, то Албан - её настоящий друг - должен был оставаться блистательным в любой обстановке. Она зорко наблюдала за его лицом, уже решив, что вызовет такси и увезёт собутыльника домой.

Они заказывали и заказывали выпивку. Но веселей не становилось - депрессия была удвоенной - Албанова плюс Светина.

- Посмотри, какие идиоты.

Они издевались над окружающими, выискивая у них недостатки - не так танцуют, не так одеты.

- Мы, кисонька моя персидская, потеряли способность радоваться, и из-за этого ненавидим окружающих.

- А за что их любить? Каждый человек - сволочь в большей или меньшей степени. Всегда одно и то же - та же мразь, та же музыка. Вошел бы какой-нибудь чеченец с пластидом, нажал кнопку и ёбнулось всё в щепки.

- Нас бы тоже размазало.

- Себя жалко? У тебя в жизни есть что-то настоящее?

- В жизни нет.

- Людей жалко?

- Я не гуманист.

Глаза Албана налились болотной тьмой, он глядел вокруг медленно и тяжело как бык, которого из-за барьера забросали пиками, разъярили, а злость сорвать не на ком.

- А лучше, - вкрадчиво предположила Света, - если бы мы были этими чеченцами.

Дверь клуба открывалась, впуская новых и новых посетителей.

Почему они все одинаковые какие-то, серые, как мухи, навязчиво жужжащие, блестящие. Что будет, если одну муху прихлопнуть? Ничего. Земля не пострадает, если этот клуб свыше прихлопнут, как скопище мух. Люди с соломинками в бокалах напоминали насекомых, впившихся хоботками в сладкий хмель. Какой-то парень, проходя мимо, дергая локтями, задел Албана, и полкружки выплеснулось ему на колено.

- Какого хуя? - Рявкнул Албан.

Молодой холёный мужчина в дорогом костюме, с блестящими, зачесанными назад волосами и нежным тонким лицом брезгливо оглядел Албана и в танце ввинтился в толпу. Но Албан мигом достал его, схватив за локоть, дернул к себе.

- Это что за шпана? Выведите его.

Но охрана клуба, хорошо знавшая Албана, не торопилась.

- Борис, перестань, - дернула прилизанного за рукав девушка в коротком красном платье. Но того это только вдохновило на подвиги. Он наотмашь, как-то по-женски, ударил Албан в грудь.

- Ну, пидар, - ощерился Албан, схватил хлыща за шиворот и несколько раз приложил физиономией об стол. Тот, захлюпав кровью, вырвался и тут же из толпы вырулил квадратный качок, спрятал за свою спину хлыща, заорал на Албан: Я тя похороню, козёл!

- За козла ответишь! - Вызверился Албан.

- Не здесь, не здесь, - к ним подбежал охранник, теснил к выходу. - Спокойно, мужики, спокойно...

Они толпой вывалились на улицу, в небе выше фонарей лучилось солнце мёртвых – тусклая московская луна.

Качок направился к Албану, поигрывая ножом.

- Щас далеко покатишься, шар бильярдный? - Ощерился тот.

- Албан! Брось! Уходи, - закричал охранник казино.

- Иди нах, - огрызнулся Албан. И пошел прямо на нож, ухмыляясь, вдруг резким движением снизу вверх ударил ногой по кисти качка, тот, уставившийся в лицо противника, не уловил движения, нож вылетел из руки, его быстренько подобрал охранник казино. И тут Албан оторвался по полной программе, стремительно нанеся несколько мощных ударов. Дрался он эффектно как в кино. Как будто работал на публику. Лысый качок упал и ворочался на асфальте, не мог подняться.

Света жадно смотрела на схватку. Ещё в школе классная руководительница, заметив Светину привычку наблюдать мальчишеские ссоры, сделала ей замечание, видя в этом что-то нездоровое.

…Албан и Света быстро пошли от клуба туда, куда им вовсе не было надо, остановились под елочками напротив какого-то административного здания.

- Как ты его! Круто! Ненавижу таких, блядоватых. Шоколадный мальчик...

- Я ведь мог не выбить у него нож, а выбил. Я трус. - Задумчиво сказал Албан.

- Ты победил. - Констатировала Света.

- Я не победил. Я выбил нож. Победил бы, если бы не выбил.

- Понимаю. Но ты создал этим вечером нечто талантливое - хорошая драка по-своему произведение искусства, неважно в декорациях ринга, или на улице. Ведь хорошую картину можно нарисовать как тушью, так и акварелью. Лучшее, в чем может проявить себя мужчина - это минимум красивая драка, максимум - война.

- Каждое утро просыпаюсь и думаю: Ну вот чего ты хочешь, Албан? Господи, хоть бы захотелось чего-нибудь. Ничего не нужно! Как жить? Подскажи повод для жизни.

- Ты плохого советчика нашёл. Любовь предаст. Денег всегда будет мало. Действие наркотиков невозможно просчитать. Действительно счастливы дураки, но мы не сойдём с ума. Смерть - единственно надёжная вещь в жизни.

- Кто бы ещё понял? - Он сгреб ручищей её за плечи, и они пошли рядом к метро.

- Можем переночевать у меня, дома никого нет. Но это ничего не значит! - Назидательно подняла палец Света.

- Замётано.

Албан по-хозяйски прошелся по квартире. Ой, будь Света трезвая, никогда бы не решилась укладываться с Албаном рядышком на диван. Но оба были пьяные в дрезину. Так и завалились. И Албан сразу сунул руку ей под майку. Света, тяжело вздохнув, неохотно убрала тяжелую горячую руку. Ей пришлось это делать раз пять. Наконец раздраженно крикнула:

- Если ты мне друг, не лезь. Осточертело! Ты можешь меня воспринимать как пацана, абсолютно не видеть во мне девчонку?

- Из-за Серёги?

- Дело абсолютно не в нём. Просто боюсь тебя потерять. Понимаешь, когда начинаешь с кем-то встречаться, всё идёт по одному сценарию. Начинаются ссоры. Потом расстаемся. Но ты мне слишком дорог. И вообще хочется чего-то чистого.

- Ясно.

Утром он сказал:

- Ну, покажи, что ты там рисуешь?

Албан, голый до пояса, в татуировках на гладкой загорелой коже был чертовски соблазнителен. На нём даже распахнутая рубашка выглядела развратно, может, только в Светиных глазах. (Ну уж нет, переспать с этим чудом, значит скоро его лишиться. Именно потому что чертовски хорош - ничего не будет).

Прихлёбывая горячий кофе, он рассматривал её картины.

- Атомная война, что ли? Страшно, как моя жизнь.

- Апокалипсис. Не нравится?

- Не в этом дело. Красиво, но жутко.

- Война между землёй и небом.

- Подари мне какую-нибудь, если не жалко.

- Выбирай.

- Ну вот эту.

- Он выбрал ту, где на равнине одинокая человеческая фигурка и зверь рядом.

- Это ведь я, Албан.

- А это значит - я, - он показал на зверя.

- А вот эта птица - бог солнца. - Сказала Света. Эта красивая хищная птица была душой того, кого она любила.

А потом она осмелилась приехать к Албану домой. Долго стояла на лестничной площадке. Заметила, что дверь полуоткрыта и тихонько зашла.

Слэш прав - она ему изменяла с Албаном, мысленно. Каждого из своих наложников она вскоре начинала по-хозяйски называть в разговорах с подругами: "Мой дурак". Вряд ли стала бы называть так Албана.

Залитый солнцем, он, запрокинув голову, сейчас, казалось, спал, раскинув руки по спинке дивана, вытянув ноги в джинсах и белых кроссовках. Словно обессилел. Но эту слабость она прощала, потому что была причина. И кольцо на его руке и его одежда казались более долговечными, чем он сам. Уязвимость нежного горла, словно подставленного невидимому лезвию, голубые жилки вен на запястьях раскинутых рук, обнаженная в распахнутом вороте рубахи грудь были исполнены самоубийственного соблазна жертвы, добровольно предлагающей себя на языческом алтаре неведомому монстру то ли для мук, то ли для наслаждения. Она вспомнила пирамиды ацтеков, где вырывали сердца у пленных воинов. Её всегда возбуждала мысль об этом древнем кровавом обычае.

Света села напротив, взглядом жадно лаская Албана. Наконец он пошевелился.

- Ты спал?

- Спал.

- Я пришла только что.

И оба знали, что соврали.

- По-твоему я симпатичный парень?

- Да, Слава.

Она даже реже думала о Саше, зачарованная медленной гибелью на её глазах молодого сильного существа. Но то, что она посчитала своей второй настоящей любовью, продлилось два месяца до того мига, как он разыграл сценку, рассчитанную на малолетку. Позвонив, сказал наигранно печальным голосом: "Вот передо мной пистолет, я хочу застрелиться". В голосе была фальшь. Албан хотел занести её в свою коллекцию. Как бы ему не оказаться в её коллекции - тянуло к Албану так сильно, что было ясно - не жилец он на белом свете.

- Ты ж мой друг, - сказал Албан. - Приезжай. Я застрелюсь. Никому на фиг не нужен...

- Нет, Славочка, ты справишься, ты сильный.

Албан помолчал и вдруг рассмеялся: "Я тут сижу, просто выпиваю. Врал я. Просто хотел узнать, как ты к этому отнесешься. Так не приедешь?"

- Извини.

- А я новые плавки надел, - растерянно ляпнул Албан.

Она чувствовала вину перед Сашей из-за дружбы с Албаном, который называл её дежурства на кладбище некрофилией. За Слэша и Крыса и прочих, с которыми спала. За то, что напивалась до блевотины. За обиды, которые стерпела. За оскорбления, которые нанесла. За то, что некрасива. За то, что живёт на свете. Больше ни перед кем не испытывала раскаяния. Но к его памятнику хотелось ползти на коленях. Каждая досадная мелочь становилась причиной для самоистязания, словно добровольно переносилась в средневековую процессию кающихся, избивающих себя плетьми и цепями, проклинающих своё ничтожество. В рубищах, залитых кровью, бредущих по узкой грязной улице к стеклянно-чёрному готическому собору, высящемуся над путаницей серых домов как бесстрастный крестоносец, для которого существует только Бог. Однажды она, не выдержав раскаяния, на миг возненавидела его - незримого свидетеля. Разорвала фотографию. И подумала - всё равно, что икону - топором.

Албан позвонил, сказал, что уезжает на родину предков, в Карпаты. Он предложил встретиться перед отъездом, выпить пива в Кузьминском парке. С ним была женщина лет сорока, худая, некрасивая, болтливая. И Света похвалила себя за то, что взяла Слэша - наверняка Албан хотел уязвить её, притащив эту старую кошёлку. Они вчетвером пили пиво. Потом баба утащила Слэша за новой порцией допинга. А Албан и Света остались сидеть на скамейке в парке.

- Я её брошу. Поехали со мной. - Предложил Албан. - Серёга - тряпка.

- Мне кажется, он надёжный парень.

- Пожалеешь ведь, что не согласилась. Вот сейчас схвачу тебя и унесу на цветочную поляну.

Словно мстя, Албан стал вдруг быстро, по-детски убеждать, что у Светы ничего не получится с её живописью, что ей надо закатиться в глухомань с Албаном и там будет клёво. Это был второй прокол Албана после того вранья с угрозой самоубийства. Света, тяжко вздохнув, подумала о том, как слаб даже самый сильный человек. Да разве был сильным Албан, бегущий в свою тьмутаракань?

- Нет, Албан. У меня всё получиться. Мне ведь ничего не нужно, кроме творчества. Когда человек делает ставку на что-то одно, это срабатывает.

- Ну, тогда посвяти мне какое-нибудь роскошное полотно, - улыбнулся он.

- Обещаю, Слава.

Албан поцеловал её при Слэше. Тот сделал вид, что не заметил. Упругое тепло этих губ Света запомнила. Албан уехал один...

В феврале позвонил Слэш:

- Знаешь, Славку убили. Стоял, курил во дворе, к нему двое подошли, один вытащил пистолет и уложил. И спокойно смылись. Там же деревня глухая... Мне его подруга звонила. Пьяная, плакала. Ей Албанова сестра сообщила. - В голосе Слэша звенело ликование - Албан умер, а Слэш - живой, поэтому круче - как живая мышь круче мёртвого льва, потому что бегает и пищит. Радость невъебенная.

- Ты сдал Албана - сказал, где он скрывается!

- Почему именно я? Ты тоже знала.

- Даже его девка не в курсе была, она от сестры Албана услышала, а той из Украины позвонили.

- Как его тогда нашли в той глуши? А что ты переживаешь? Ты с ним спала что ли? Я так и знал. Всё время: Албан сказал так, сказал эдак. Авторитет.

- С тобой что ли общаться надо было? Да ты разве что-то из себя представляешь? Ты мне в постели нравился. Трахался хорошо.

- А почему в прошедшем времени?

- Потому что ты уже и на это не способен. Выдохся. Сколько водку не жрать. Желаю удачи!

- Ты ведь не из-за Албана уходишь? Тебе нужен был повод?

- Повод.

- Ну и пиздуй! Скорей повешусь.

- Тебе тоже нужен повод? Истероид на стероидах.

- Хорошо, я скажу - Албан сам попросил сдать.

- Почему не меня попросил?

- Потому что ты бы не согласилась.

- Гениально. А ты согласился.

- Да, потому что ты от него тащилась.

- Сейчас ещё больше тащусь, а ты - сука, урод.

...Итак, Слэш, значит, повесился на том крюке для люстры. Наверное, нажравшийся до умопомрачения дешевой водки, пустив пьяную слезу, вскарабкался на стул, накинул тщательно завязанную веревку на шею, где Света когда-то ставила засосы, клеймя: моё. Оттолкнул стул... Разумеется, в последний момент, ты, Слэшечка, передумал, стал хвататься руками за веревку, но не помогло, не помогло, и ты с разинутым ртом, судорожно вытягиваясь, кончил в штаны, как кончают удавленники - организм компенсирует уж больно хреновое ощущение. А теперь твоё накачанное тело жрут черви. Его смерть сделала её счастливой на два дня.

В интернете его друг разместил фотки, где Слэш с каким-то нелепым красным, потным лицом, наверное, пьяный стоял на фоне остановки,

И Света, не называя своего имени, великодушно послала фотки, где Слэш выглядел, по крайней мере, хорошеньким.

Она стала менять мужчин, иногда, просыпаясь, спрашивала удивленно очередного: "Ты как здесь оказался?" Ей хотелось так вываляться в грязи, чтобы Он, Саша, стал ещё выше, ещё ослепительнее по сравнению с ней, это было ожесточенное сладострастное самоуничижение юродивого, терзаемого осознанием собственного беспредельного ничтожества перед Богом и, от невозможности подняться до идеала, истязающего себя осознанием собственной мерзости.

Но к остальным людям она относилась... да плевать ей было на всех.

Только одно исключение.

- Славный Албан, ты любил туманные Карпаты. Грозовые, с темно-синими лощинами и темно-зелеными елями. На каком горном перевале остался бедный деревенский дом, где, как я думала, хотел залечить раны, по-звериному укрывшись в логове на родине предков? А ты, оказывается, хотел там погибнуть. Я помню твой светлый хищный взгляд, презрительную усмешку, твою руки. Однажды моя ладонь легла на твою. Наши руки были одинаковыми по форме - такие же грубоватые крепкие пальцы, только моя рука была намного меньше... - Света тяжело вздохнула. - Ты вышел из ворот. Оглядел горы и долины в серебре вечерней росы. Заметил первую звезду над холмами. Медленно вынул сигарету, поднёс зажигалку, и тут тебя заметила твоя Смерть. Она, наверное, долго искала тебя в глуши, растерялась, когда скрылся куда-то, с глаз долой. И вот прилетела на огонёк. Когда ты поднял глаза, она стояла напротив. И ты ощутил, как под рёбра врывается невидимая ледяная рука и сжимает раскаленное сердце...

Хорошо, что ты умер, Албан, ты мог меня разочаровать. Но теперь я сохраню воспоминание о тебе как драгоценность. Ты был почти настоящим.

Эх, какой он был тогда в ночном клубе - с бешеными зелеными глазищами, зверюга. Кулаком по столу: "Не жалей меня!"

У неё остался номер албановского мобильника. Кто ответит, если наберёт номер? Вспомнилось из какой-то газетной статьи, что и сейчас в гробы кладут вещи покойного, мобильники, например. Она представила кладбище на склоне горы под стальным небом. Костёл с острой серебряной башенкой, вниз бегущие от него тропинки между могилами. Высокие ели с разлапистыми ветвями, опущенными до пухлых пластов мха, высокая влажная трава, на которую поутру ложатся белые облака. Она представила, как под землёй в плесневой холодной глубине, в кармане мёртвого Албана звонит мобильник. Она набрала СМСку: "Албан, мне не жаль! Целую. Св". "Отправить сообщение". Ок. "Сообщение отправлено". Ок.

Так уходили в смерть её мужчины. Атомы перегруппировались, энергии рассеялась в четырёх стихиях, стали разрядами молний, влагой, пылью, воздухом, вошли в людей и тварей, их чувства и мысли... Возможно, в новых перерождениях кто-то их них будет счастливей.

* * *

Она всматривалась в разруху за окном поезда: валились столбы, клонились заборы, брели как зомби сонные серые люди. Россия была тру-готичной. Русская "готика" - это сваленные в кучу трупы детей Беслана, шея русского солдата под бензопилой чеченца, ожесточенные подростки с цепями и кастетами, дерущиеся по-пьяни после матча. Русская "готика" - это не кастрированный романтизм Европы, не декоративные замки Трансильвании, а руины могучих заводов, отравленная ограбленная душа народа, ветер, хлопающий воротами вымерших деревень.

Дребезжащий автобус привёз её от райцентровского вокзала в деревню. Здесь пахло привядшей скошенной травой, яблоками, полынью, дымком от костра.

Деревянный дом в чуть потрескавшейся синей краске стоял среди старых развесистых яблонь. Двумя окнами в резных наличниках глядел на улицу. Ещё два окна выходили во двор. В зарослях малины притаились сарайчики. В этом доме жила мать Регины - Елена Сергеевна, или бабушка Лёля. Сейчас она стояла у колодца, небольшого роста пожилая женщина в темном платье и белом платочке. Увидев Свету, выпустила ручку, бешено завертевшийся ворот раскрутил цепь, и полное ведро рухнуло обратно в колодец.

Света подбежала, вынула ведро, донесла до крыльца. Они вошли в дом, где стояла тишина, лишь тикали ходики на плетёной этажерке. Воздух был свежий, сосновый. Две комнаты и кухня сияли чистотой, ослепляла белизна занавесок и кружевных накидок на мебели. В дальней комнате стена напротив входа была вся завешана иконами старого и нового письма, вверху несколько больших образов масляной краской на холсте, чуть ниже деревянные на толстых досках, еще ниже мелкие бумажные репродукции, среди которых была даже Магдалина с картины какого-то художника эпохи Возрождения. Бабушке и старые иконы и новые казались одинаково ценными как воплощение образа Божьего.

Света вышла из дома. Справа возле водонапорной башни раскинулся пустырь, где когда-то Светин дедушка задумал строить дом, уже закупил строительные материалы, завез брёвна и бетонные плиты в основание фундамента. Но дед умер. И теперь пустырь зарос высоким бурьяном. Горячие бетонные плиты как надгробья были разбросаны в траве. Света прилегла на одну из плит и стала рисовать в альбоме простым карандашом.

Дома Света перерисовывала Сашу с фотографий. Сейчас - по памяти. Она медленно, аккуратно обводила овал лица, ваяла из светотеней его черты: упрямый подбородок и высокие скулы, тёмные четкие линии бровей и чувственный рот. Штриховала темную челку. Точно очерчивала скифский разрез сумрачно-янтарных глаз, придающий взгляду отстранённую мечтательную задумчивость, словно он видел сквозь реальность другой, безупречный мир.

- Рисуешь?

Она вздрогнула, вырванная из отечества мечты. Рядом стоял парень с золотисто-рыжим плотным ёжиком стрижки, загорелый, с темными бровями и светло-карими глазами, чуть суженными, удлиненными. Глаза были похожи на Сашины, но менее выразительные, и не мечтательные, а хитрые как у лисёнка.

- Здорово у тебя получается, - похвалил парень. Было ему лет семнадцать.

- Ты к Елене Сергеевне приехала?

- Да.

Ну и о чём с ним дальше говорить? Наверное, только и знает свой мотоцикл и рыбалку. Это с Крысом можно было затеять диалог по Ницше:

"- Чего ждёт это дерево на вершине горы?

- Оно ждёт первой молнии".

- В клуб сегодня пойдёшь?

Бабушка, обычно радующаяся редким приездам гостей, сейчас казалась какой-то грустно-растерянной. Наконец, сказала: "Света, тут дело такое. У моей подруги беда - сын умер. Помнишь подругу мою - в прошлом году на Пасху вместе с ней в церковь ходили?" Света вспомнила высокую статную женщину в бордовом костюме и старомодных туфлях на толстых каблуках, Елена Сергеевна выглядела старше ровесницы из-за темного длинного платья и низко повязанного белого платка. Света выросшая в семье, где к религии были равнодушны, глядела с любопытством, внимательно слушала слова богослужения, но через час устала, и принялась бродить по двору, разглядывая белые строения. Колокольни у церкви не было, это был просто новенький дом с небольшим куполом, окруженной круглыми клумбами. Рядом на перекладине, держащейся на двух столбах, висели пустые баллоны - у церквушки даже настоящих колоколов не было…

- Я думала с тобой пойти к Рудаковым, - сказала бабушка, - и Свете было неудобно отказаться.

Ей вспомнилось деревенское кладбище, где побывала лишь один раз. Просторное, широкое. Могилы вольно раскинуты по лугу с полукружьями скошенной травы. В какой-то момент от кустов потянуло зловонием. Ветер тут же переменился. Но бабушка заметила, как Света сморщила нос.

Лисы раскапывают старые могилы в буйно разросшихся кустах сирени. В рыхлых провалах под корнями делают норы. Бегают за добычей в поля. На "кладбищенских" лис охотиться деревенские жители не осмеливаются - не по-божески это, зимой не наведается охотник на лыжах с карабином, и летом люди не будут лазать среди старых крестов, выслеживая хитрых зверюшек. Среди трухлявых досок и полурассыпавшихся костей играют куропачьим крылом шелковисто-рыжие тёплые лисята, катают лёгкими лапками череп. Взвизгивая и тявкая, грызутся в кружевной тени, валяются в пыли. Сжав в узких челюстях полузадушенного суслика, огненная лиса летит из подсолнечных зарослей через дорогу, ныряет меж прутьев ограды, исчезает в логове...

Почти в центре луговины выделялся массивный памятник с изображением в рост мужчины средних лет - серебристо-серой штриховкой на белом с серыми прожилками камне - окруженный толстыми цепями на металлических столбиках.

- А вот теперь он матери снится, говорит: "Мама, почему ты меня заковала как каторжника?". Будут цепи убирать на днях. Нельзя ограду закрытой держать. – Заметила Елена Сергеевна.

- Почему? – Поинтересовалась Света.

- Как же, - как о само собой разумеющемся, сказала бабушка, - когда приидет судия небесный судить живых и мертвых, все погрёбенные из праха восстанут и выйдут на волю. Надо верить, ограды не закрывать.

Они дошли до могилы деда. Крест, крашенный серебрянкой, возвышался над прямоугольником клумбы, где щедро, огненно цвела календула.

- Это ученик его покрасил, - сказала бабушка. Светин дедушка был учителем.

- Перед смертью наш Николай Иванович дневник вёл. И в последнее утро записал, будто чувствовал: "Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачен, я не буду больше молодым...".

Он перед смертью немного забываться стал, обо всём верно рассуждал, но как-то принялся расспрашивать: "Лена, а где конь мой? Белый конь... Разве не помнишь?" А у нас ведь никогда лошадей не было. Но у Колиного отца были, он из семьи богатой казачьей, загубила всех гражданская война...

Света представила, как на заре синеглазый чернобровый паренёк выбежал за ворота, где стоял белый конь, перелетевший через леса и поля, вскочил в седло. Конь и всадник исчезли в тумане. Туманы вдоль степных рек розово-белые, словно кровь с молоком льется с широкого алого солнца, с чистого неба... А в сумрачной горнице старуха в тёмном платке, плача, стояла над мёртвым стариком.

Светино детство кончилось в десять лет со смертью дедушки. Был хмурый зимний день. Тогда мать, чтобы отвлечь ребёнка от случившегося, заранее достала подарки, приготовленные на Новый год. Позже эти игрушки внушали Свете ощущение ужаса. Словно превратились в ритуальные вещи, смысл которых в том, чтобы замаскировать факт Смерти. Эти игрушки так и остались Игрушками Того Дня, вызывающими тоску. Она боялась играть в них, чтобы вновь не вызывать Смерть в семью. Для неё он действительно существовал - бумажный телефон с крутящимся диском - телефон, по которому можно было позвонить Смерти, долго пылившийся на дне ящика с игрушками. Как увиденный позже в телепередаче картонный телевизор, который буддисты отдавали пламени, пожирающему мертвеца, - ведь в ином мире всё ненастоящее - настоящее...

Но если она порой страшилась связанного со смертью, почему готова была ночевать у могилы Саши? Просто он был жив для неё, только заточен в неведомой стране. Зачарованный, спал в рыцарском замке, и окаменел беркут на подоконнике распахнутого окна, и замер лепесток огня свечи над изголовьем.

Бабушка наивно ввела внучку в круговорот реального трагического события. Они прошли во двор.

- Я сейчас к Володиной матери пойду, горе разделю, а ты бабам помоги.

Во времянке - маленьком домике во дворе женщины готовили поминальный стол, месили тесто, резали крупные румяные яблоки для пирогов, крошили овощи в салат, переговаривались.

- Мне чем-то помочь? - Робко спросила Света. И её попросили принести воды из колонки через дорогу. Она взяла вёдра и услышала голоса за спиной:

- Светланка - внучка Лёлина, посмотрите, выросла как, невеста совсем.

Света прошла мимо распахнутой двери на террасу, опустив голову, не удержалась, бросила взгляд. На широкой террасе стоял гроб, в головах сидела на стуле маленькая старушка и тихим ясным голосом читала толстую потрепанную книгу.

Смоль волос и белый блик лица, от которого Света мгновенно отвела взгляд, отойдя от дверного проёма.

Света принесла воду, она резала яблоки, и на яблоки капали слёзы. Женщины над столом обсуждали по-деревенски простодушно:

- Володенька ваш лежит как живой. Красавец-парень...

Распоряжавшаяся похоронами Верина старшая сестра - низенькая остроносая женщина покачала головой:

- И тридцати не было... Верунька без памяти, на одних уколах держится, Райка возле неё

дежурит. И ночь ночевала.

- Райка - душевная девка, молодая, а участливая... - Хвалили деревенскую медсестру.

- И что он в бучу полез?

- Делать было нечего, - выкрикнула Верина сестра. - На смирного Бог насылает, а смелый сам налетает.

- Видно час пришёл.

- Когда увидела, что берёзу у дома посадил, я сразу сказала: добра не ждите.

- А что берёза? - Удивилась Света, ничего не понимая.

- Кто берёзу у дома посадит, недолго проживёт. А тут ещё дом новый построили, вот и обновил. Дом построишь, непременно кто-нибудь из родных преставится, обновит, значит. - Поёжилась, словно от холода, Верина сестра.

Мороком наивных неистребимых поверий было пронизано всё вокруг, древних поверий на древней земле, и как в древности пролилась кровь за эту землю, бедные дома, простых людей.

Света побрела через двор к воротам, выводящим на улицу, и прислонилась к косяку. Вторая дверь с террасы выводила прямо на улицу. На высоком пороге сидели и курили мужчины. Все были хмурыми, загорелыми, от них чуть пахло водочным перегаром. Усатый толстяк с каленым кирпичным румянцем на добродушном лице рассказывал:

- Я ведь первый узнал. Сено в сарай убирал, вдруг в ворота колотятся так, что у меня сердце прихватило, отворил, а там Верка: "Дядя Паша, Володьку зарезали". Владимир-то из клуба с Верой шёл, когда увидел, как Таньку Руслан в машину затаскивает, там кроме Руслана и Юрка Жирок был, и ещё какие-то козлы из города. Вовка им крикнул: А ну, бросьте девчонку!

А Руслан там ему, мол, вали, пока цел. А Танька визжит: Помогите!

- Сучка непутёвая эта Танька, вертела задницей перед бандюками, всё заигрывала. Но эти сразу обработают, пикнуть не успела бы. Володька подбежал, они с Русланом сцепились. Танька домой бросилась, а из машины ещё двое вылезли и кто-то Вовку - ножом...

Он упал, а они в машину и дёру. Вера закричала, к дому ближайшему бросилась, стучать, ну тогда народ вышел. "Скорую" вызвали, Володьку домой перенесли, пока "Скорая" доехала, кровью истёк.

Другой собеседник добавил:

- В милицию позвонили, Руслана забрали. Ни хрена они ему ни сделают. Его отец следом поехал. Денег даст, отмажет от тюрьмы. Полюбуемся ещё, как мимо на "джипах" будут разъезжать, деревенским дуракам в морды плевать.

Света давно знала, что в их район летом приезжают отдыхать бандиты из питерской группировки, у которых здесь родственники.

- Что же это творится? - Рыженький парнишка стукнул кулаком по порогу, на котором сидел, выругавшись, вырвал зубами занозу из руки.

- Может, соберёмся, ружья возьмём?..

- Иван, с ума не сходи! - прикрикнул усатый.

- Батя, терпеть будем?!

- А что ты сделаешь? - Усатый отвернулся, словно сосредоточенно разглядывал машину, стоявшую на дороге.

- А может Ванюха дело говорит? - Сказал парень с копной светлых кудрей.

- Хоть пугнём бандитов, совсем распоясались. - Нерешительно поддержал худой отарщик.

- У меня "Сайга" незарегистрированная, отберут менты.

- Блять! - Не выдержал кудрявый. - Да разве речь об этом? Пусть потом отбирают, дело-то уже сделаем.

- У меня обрез валяется. На всякий случай. - Буркнул худой пожилой. - Беру от волков, когда овец пасём в степи. Так спокойней.

- Поедешь с нами? - Спросил Иван.

- Как-то оно... Ненадёжно. Сядем ведь, мужики.

- Не мужики, а казаки, - запальчиво крикнул рыжий. - Помните, Владимир ругался, когда нас по ящику ряжеными называли, казаков. Неужели мы вправду чёрт знает что?!

- Молод ещё учить. Здесь и было две станицы на район, да и то при царе Горохе.

- Значит, правда только в бирюльки играем, а на деле шкурники, трусы. Погоны нацепили, шашки сувенирные оптом закупили, мать вашу!

- Ты словами не бросайся.

- Да встряхнитесь же! Как дальше жить, если позволим себя с грязью смешать? И память Володькину. Вы говорите, зря он за Таньку в драку полез, да разве в Таньке дело, дело в нас - на своей земле ничего не значим, пришла бандитская орда, - хочет, наших девок имеет, хочет, наши пашни за гроши скупает, хочет, нас режет! А мы как бараны! О Володьке помнить будут знаете как? - Он герой! А мы - дерьмо!

- Они думают, что нагнули нас гады! Ванька, мы вдвоём поедем. А вы сидите, самогон жрите! Много на поминки нагнали?..

Бабушка была где-то в доме, в глубине комнат с зашторенными окнами, где пахло воском свечей и лекарствами, рядом с матерью убитого.

Света боялась беспокоить её, бродила по широкому заасфальтированному двору. В сарае хрустел сеном конь, мотоцикл стоял, и под ним лежали на клочке толи гаечные ключи. В тени сарая на куче песка растянулась огромная тёмная овчарка. Света хотела подойти, погладить, но кто-то придержал за запястье:

- Осторожней, укусит.

Она оглянулась. Рядом стоял парень с золотистыми волосами, когда-то заставший её за рисованием.

- Он только если не трогать, спокойный. Верный - волк наполовину, только хозяину доверял, не лает, молча бросается...

Верный, положив морду на вытянутые лапы, дремал.

- Ты надолго приехала?

- Может быть, на месяц...

- Ясненько. - И он ушёл. А зачем спрашивал?

Из ворот гроб выносили на плечах четверо мужчин, кто в казачьей форме, кто в камуфляже, одинаковой была лишь нашивка эмблемы на рукаве. Хрипло вскрикивала рыданьями мать Рудакова, её вели под руки бабушка Светы и сестры Веры. Рядом с ними держалась сама Вера, тоненькая, высокая, в чёрном как будто старушечьем платье, с черным кружевным шарфом, завязанным под узлом золотистых искрящихся на солнце волос. Её простое милое лицо было густо напудрено, опухшие глаза устало опустила вниз. Плакали женщины. Тут же был священник - высокий плотный с широкой седоватой бородой, глядел сурово и скорбно. Пел хор - несколько молодых и пожилых женщин.

- Матушка наша - хороший регент, - даже сейчас в толпе шепотком переговаривались, обсуждая происходящее, не от черствости душевной, а от той откровенной деревенской простоты, когда незлобиво могут и своего осудить, и чужого похвалить, и так прямо, что посторонний сочтёт за отсутствие такта.

Гроб, обитый темно-синей тканью, поднятый на крепких плечах казаков, под печальное пение плывущий в синеве, словно лодка, напоминал о том, что иной мир в легендах - за рекой. А река широка - переправы нет...

Шли мимо палисадников, где стояли односельчане с сосредоточенно-печальными лицами. Шли мимо школы, где когда-то учился Рудаков, здесь на минуту шествие приостановилось, словно для того, чтобы душа покойного, сейчас ещё незримо присутствующая среди близких, попрощалась с родными местами. На пороге одноэтажного здания под клёнами столпились мальчишки и девчонки. Шли мимо сельсовета, где стояли несколько комбайнов, и среди машин был, наверное, и комбайн Владимира Рудакова, который он в августе мог бы вести по волнистой ржи. Вот открылось в кудрявой сирени на лугу, пёстром от ромашек и шалфея, кладбище. Слева и справа от него горело золото подсолнухов. Кладбище было совсем непохоже городское. Ярко-голубые кресты в оградах с розовыми и белыми садовыми ромашками, посыпанные белым речным песком тропинки, всё пёстрое и яркое. Остановились у могилы. Здесь Света ещё раз заметила парнишку с ёжиком короткой стрижки, с пухлыми девичьими губами и чуть раскосыми как у лисёнка зелёными глазами под длинными ресницами. Такой разрез глаз сразу располагал Светино сердечко к человеку - напоминал Сашины скифские глаза.

На кладбище гроб поставили. Священник кадил, и бледный дым плыл загогулинами в недвижном воздухе над высокой травой, налитой горячим соком, над бледным лицом покойного и ворохом влажной глины на краю могилы, рассеивался в воздухе.

Вера, рухнув перед гробом на колени, припала лицом к сложенным на груди рукам атамана и глухо рыдала. И Света почувствовала, заливаясь слезами, что она сейчас оплакивает Сашу, которого она не могла бы так оплакать, не посмела бы. И в её белых горячих руках сжаты холодные смуглые руки Саши. И медленно развивается узел её золотистых волос и с головы скользит в шелковую траву чёрное кружево. И перед её глазами опрокидывается чаша небес, когда она падает на землю. И к ней через толпу пробирается медсестричка.

Что-то говорил кошевой атаман Северо-Хоперского округа.

Света окаменела, заледенела, мороз по коже, она передернула плечами. Женщины рыдали, многие мужчины вытирали слёзы. Летний полдень был раскалён отчаяньем.

Всхлипывающая бабушка повернулась к Свете и запоздало покаялась:

- Может, зря взяла тебя? Пойдём! - И потянула за руку.

Но Света выдернула руку, это Сашу она сейчас хоронила.

Она ощущала плотность раскаленного воздуха, дрожащего от пара, когда последняя влага выжималась мощными потоками лучей из тверди. В воздухе сгустилась тяжелая субстанция боли. Яркий аромат травы и сирени были как верхний слой воды, под которым таился другой - тёмный, придонный, таящий чудовищ тоски и отчаянья. Она подняла глаза - над кладбищем, высоко в синей бездне, медленно покачивая крыльями, плыла на теплой волне медленного ветра птица. Беркут? Она испытала ощущение облегчение, озарения.

Боль медленно рассеивалась, растворялась от клубов ладана. И печаль кладбище медленно претворялась в терпеливое ожидание новой жизни - мига, когда земля покорно разомкнет объятия, распадутся трухлявые набухшие доски, и открывшиеся сияющие глаза увидят солнечное небо, где парит бог-беркут.

Потом бросали глину в могилу. Когда в шесть лопат закопали, установили высокий деревянный крест, светлый, с каплями смолы. Люди помаленьку стали расходиться. Тут откуда-то появился Верный, подошел к могиле, понюхал землю и лёг на холмик, глядя на людей желтыми глазами.

- Тю, пошёл, чёрт! - Прикрикнул кто-то из мужчин.

- Не троньте, пускай... - Вяло махнула рукой Вера.

Верный лежал на холодной земле, навострив уши, глядел вслед.

Плелись назад по пыльной дороге, бабушка с женщинами что-то обсуждала.

А Света вспоминала обрывки молитвы, где было предвосхищение другого будущего, иного света. Рай мерцал где-то вблизи, может быть, за соседней рекой. И туда можно пройти, навестить пращуров, которые живут почти так же, как при жизни, только безмятежно, тихая радость озаряет поля среди облаков. А когда наступает война, пращуры приходят на помощь небесной ратью. И показалось, что уже нашла дверь туда.

Все вернулись к Рудаковым, где мыли полы, накрывали стол. Света могла бы отправиться домой. Но сейчас ей хотелось побыть среди людей.

Там за столом пели хором песню о чёрном вороне.

- Они поют! - Удивилась Света.

- Язычники, - осудила бабушка. - После похорон концерт устроили!

- Сергеевна, не ругай нас. Это Володькина любимая песня. - Пояснил один из мужчин, стоявший у стола со стаканом в одной руке и большим румяным яблоком в другой.

Они направились к дому, и тут Света едва не упала, споткнувшись от неожиданности, когда бабушка поинтересовалась:

- Как там Сашенька?

"Не смей говорить, что брата убили. У бабушки сердце больное, он ей не внук, но всё равно плакать будет" - предупредила Регина, провожая Свету на вокзале.

И Света солгала:

- Всё нормально. Работает.

- Слава Богу. А то приснился мне как-то темный, невеселый. Говорит: "Вынеси попить, устал я". Подала ему корец с водой и проснулась.

Света бросила взгляд на вёдра, стоявшие на лавке, в одном белел корец - так баба Лёля называла эмалированный ковшик.

Душа, вырвавшись из сгоравшего тела, появилась здесь, чтобы утолить смертную жажду.

- Не ко мне пришёл, - упрекнула Света Сашу. Он был для неё настолько жив, что порой, мысленно ведя бесконечный диалог, на что-то обижалась или благодарила.

Она подошла к колодцу. Замшелый сруб, ржавая цепь ворота. Его выкопали давно, лет пятьдесят назад, когда бабушка и дедушка только приехали в это село, построили дом.

Она вынула тяжелое ведро из дышащей холодом глубины, поставила на край. Зачерпнула ковшиком.

У воды был яркий грозовой запах свежести, рожденный отражённой в глубинном зеркале безупречной лазурью. Со дна к небу, пульсируя, как жгучая молодая кровь, вскипали кристальные родники. Она поднесла к губам ковш и сделала глоток, вкусив сладость талого апрельского снега, медовые июньские росы и бешеные ливни августа, которые собрала щедрая равнина, чтобы вернуть ключам, рекам и тучам...

* * *

Вечером ветер стал сильнее, по радио предупредили, что будет смерч. На красный закат по бурой раскаленной дороге уходили столбы пыли, поднимаясь выше шиферных крыш. А на фиолетовом востоке мерцали белые штрихи зарниц. На верёвке металась Светина майка с профилем немецкого рокера в наморднике. Бабушка вгляделась в картинку, покачала головой с осуждением.

Они легли поздно, Света читала старые журналы, Елена Сергеевна бормотала вполголоса в соседней комнате молитвы. Лампочка помигивала, ветер трепал провода. Хлопнула дверь в кухне. Бабушка с кем-то разговаривала. Света выглянула. На табурете сидела Верина сестра, кутаясь в плащ.

- Что творится, Елена Сергеевна, - трясущимися губами едва вылепливала слова Верина сестра с белым, как мука лицом, - наши мужики поехали пьяные с ружьями к Руслану на ферму. А всё потому, что от милиции прока нет, отпустили душегуба, а тот говорит: "Мы ваше казачьё ряженое как щенков в реке перетопим".

- Ну, может, Бог милует, всё обойдётся.

- Не обойдется, не обойдётся, Елена Сергеевна, - лепетала женщина.

- Света, ты ещё не спишь? Иди, иди.

И Света отступила во тьму, продолжая прислушиваться к сбивчивому говору, вспомнила мальчишку в камуфляже и мысленно потребовала:

- Господи, спаси его.

Долго не могла заснуть, сидя у окна, заставленного геранью со сладковато-вяжущим запахом. Ветер к полуночи затих. В темной синеве над чёрными кронами яблонь стоял каленый белый месяц. В тиши изредка слышался далёкий гул машины и лай собак. Дикое поле притворилось, что спит, пряча своих волков в глубоких тенях степных оврагов. Бабушка зажгла лампаду перед иконой. В окно, выходившее на улицу, видны были огни соседнего села. Облака над ним подсвечивало рыжевато-бурым отсветом.

- Пожар, - сказала бабушка и перекрестилась.

Смыслы настоящей жизни, безупречной смерти и манящего бессмертия были связаны между собой, а единственной доступной вечностью была слава. Но не пустая и дешевая, а та, что говорит о служении людям, делает их другими, сильными.

И когда Света это поняла, то ощутила, как её сознание проваливается сквозь истончающийся туман в ослепительное безграничье высшей мудрости.

Она вздрогнула и вынырнула из странного ощущения. Калитка была распахнута. Среди яблонь, в затуманенной сиреневой глубине сада стоял высокий парень в камуфляже, положив на плечо карабин.

Утром во двор вбежала толстая девочка в белом платье:

- Елена Сергеевна, Вашу Светку на телеграф зовут. Ей с Москвы звонят.

Тут только Света вспомнила, что мобильник не заряжала два дня, видимо, он отключился, и теперь с ней не могут связаться. Вошла на телеграф - маленький домик под красной крышей, обсаженный бузиной. Там были несколько женщин.

- Сейчас перезвонит, - пояснила заведующая.

Через несколько минут в трубке зазвучал знакомый голос:

- Светочка, это тётя Тамара.

- Здравствуйте, рада слышать вас. Как дела?

- Я в нашем культурном центре устраиваю твою выставку. Ты ведь не против? Для шестнадцатилетней девочки это серьёзно. Регина разрешила отобрать картины. Для тех, что без рам, я рамы заказала. Ты знаешь, к нам даже иностранные делегации приезжают. Это престижно. Название надо придумать. Я пробовала, но решила, что это право автора. У тебя там такие космические пейзажи. Подумаешь, хорошо?

Свете не надо было придумывать.

- Записывайте, Тамара Юрьевна. "Среди миров, в мерцании светил..."

- Как? - Кричала Тома из Москвы через всё Дикое поле.

- Среди миров, запятая, в мерцании светил, три точки.

Когда положила трубку и повернулась к выходу, заметила, что все смотрят на неё тупо и сосредоточенно.