Мировой кризис. Восток и запад в новом веке

I. Самоубийство КППСС и гибель СССР

Четверть века назад ГКЧП, как считается, изолировал М. Горбачева в Форосе, а потом полностью и с позором провалил свой так и несостоявшийся «путч». Тем самым ГКЧП поставил точку в карьере М. Горбачева. Президент СССР окончательно потерял лицо и остатки политической власти, оказавшись ничтожнее «гэкачепистов». Случившееся позволило Ельцину в Беловежской пуще развалить СССР ради получения личной власти первого лица в РСФСР.

С тех пор принято ломать голову, можно ли было сохранить СССР или иной вариант союзного государства на его месте.

Одни считают, что в перипетиях борьбы за власть именно Горбачев с Ельциным развалили СССР: первый – из-за политической бездарности и безответственности, второй – из корыстных побуждений и фактического перехода на сторону США. И оба – из-за предательства. А вот если бы этого не было… Окажись оба патриотами… Трудно, правда, представить себе этих людей в такой роли.

Другие абстрагируются от драматических подробностей последних месяцев существования Союза и утверждают, что распад был неизбежен просто потому, что якобы экономика СССР «устарела», стала «неконкурентоспособной», не могла «прокормить» и т. д. Тут прочно забываются общеизвестные факты: отмена монополии внешней торговли, приведшая к вывозу из страны практически всех материальных ценностей и товаров; введение сухого закона, лишившее бюджет основного источника поступлений и т. д. Цена на нефть, конечно, упала (не сама, а при целенаправленных усилиях США), создав трудности с жизненно важным импортом, но критическая экономическая ситуация критически создавалась и изнутри страны – осознанно и тактически очень своевременно в пользу врагов СССР.

Однако хуже жили и Куба, и Северная Корея, и Китай, хуже жили мы сами после войны, но во всех этих случаях речь не шла о крушении страны и государства. Трудно не увидеть в «экономическом фатализме» взглядов о неизбежности распада СССР извращенного вульгарного марксизма, «святой» веры в «первичность экономического базиса». Забавнее всего наблюдать эту веру у таких адептов антисоветизма и антикоммунизма, как, скажем, А. Чубайс и иже с ним.

Между тем вопрос о существовании СССР был окончательно – и отрицательно – решен как минимум за полтора года до несостоявшегося путча ГКЧП. Дело в том, что СССР не был государством. И не только потому, что он был сообществом, очень специфическим договором, объединением нескольких государств, находившихся в «спящем» состоянии.

СССР был не государством как таковым, а политическим проектом, получившим никогда ранее в истории не виданную глубину контроля и подавления государства, превращения государства как такового, как культурного и цивилизационного института в политическое средство. Марксизм провозглашал неизбежную историческую смерть государства. Системный контроль над государством, употребление государства как орудия превосходящей его исторической силой было вполне логичным первым шагом на пути к его предполагаемому концу.

Историческая и политическая сила, способная на такое завершение минимум трехсотлетнего кризиса европейского государства Нового времени, известного также как революционный процесс: Англия, XVII век; США, XVIII век; Франция, конец XVIII века и XIX век; Россия, конец XIX и начало XX века – впервые появилась именно в России и известна как партия большевиков РСДРП(б), ставшая впоследствии КПСС.

Русская буржуазная революция февраля 1917-го покончила с Российской империей, с государством самодержавия, с царизмом. Государства Европы и США вполне резонно полагали, что на этом и с самой Россией покончено раз и навсегда, и распад ее неизбежен, поскольку никаких политических ресурсов для воспроизводства власти и государства у русских больше нет. Интервенция европейских государств, Англии и США исходила из того, что на месте России возникнет несколько десятков «демократий» и нужно колонизировать и подчинить их отработанными на других регионах мира способами.

Большевики не были, конечно, «партией» по смыслу слова, они не собирались быть частью никакой политической системы, делить с кем-либо власть. Большевики собирались господствовать неограниченно, строить новое общество, а старое рассматривали как материал для такой работы. В этом отношении и КПСС не была «партией». Она была монопольной политической организацией, провозгласившей принцип всеобщности политического в качестве нового основания организации общества. Вот как это выглядело в поздний брежневский период СССР:

Статья 6-я Конституции 1977 года:

«Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу.

Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма.

Все партийные организации действуют в рамках Конституции СССР».

В этом тексте все соответствовало действительности.

Б. Ельцин, А. Сахаров и другие начали требовать отмены 6-й статьи в мае 1989 года на I Съезде народных депутатов СССР. М. Горбачев пытался уклониться, но уже на III Съезде он сам внес это предложение, которое и было принято Съездом. 14 марта 1990 года КПСС умерла, поскольку ни в каком ином качестве эта организация существовать не могла. Уровень же властной способности государственных институтов «в теле» СССР наглядно был представлен уровнем ГКЧП.

Как только исчезла политическая сила, управлявшая политическим проектом – СССР – и поддерживавшая его стабильность, как следствие не нужен стал и сам проект. Поэтому вопрос для нашей исторической рефлексии должен быть поставлен не о судьбе СССР, а о сущности КПСС (политической организации большевиков), о рождении, судьбе и смерти этой исторической и политической силы.

Конечно, оставшись без политической монополии (и поучаствовав в ее уничтожении), партийное руководство должно было самоопределяться. В этом, собственно, и состоит в данном случае пресловутая «роль личности в истории». Большинство из «личностей» забыло (да и не могло помнить), чем была Российская империя.

В ход пошли выдуманный русский неонационализм, вера в Запад и конкретно в США, любовь к несуществующим «общечеловеческим ценностям» (если иметь в виду реальное человечество) и прочая боевая антирусская и антироссийская идеология, направленная на уничтожение России и тщательно подготовленная еще в ходе холодной войны. Тех, кто поддался этим соблазнам, находясь на ответственных постах, наверное, можно назвать предателями – истории России, ее традиций и политической культуры. Но смерти КПСС предательство не объясняет.

Откуда взялись большевики? Их появление было полной неожиданностью для империалистических врагов России, которая должна была исчезнуть с карты мира по результатам уже Первой мировой войны. Эта неожиданность вполне объяснима – у большевиков не было никакой истории и предыстории. Поздняя советская идеология такую псевдоисторию сконструировала, объявив «предтечей» большевизма «революционное движение» и возводя его аж к аристократам-декабристам и интеллигентам-разночинцам.

В предшественники большевизма были зачислены и террористы всякого рода. Действительное же появление большевизма из социально-исторического «ничто» произошло именно тогда, когда возникло и самоназвание «большевики»: на памятном для них (и ни для кого более в тогдашних России и мире) 2-м съезде РСДРП.

Съезд закончился 23 августа 1903 года и поставил историческую и политическую задачу – борьбу за диктатуру пролетариата. Тогдашние европейские и российские власти вряд ли бы поняли, о чем речь, а если бы и поняли – то от души посмеялись бы. Собравшиеся сами объявили себя единственной и высшей властью в мировой истории. Ну как тут не покрутить пальцем у виска? Но уже через 15 лет они реально такую власть получили на пространстве приказавшей долго жить Российской империи. Получили власть, стоящую выше всех известных в истории и имеющихся в наличии государств.

То, что произошло, готовилось всей историей Нового времени, всем его культурно-цивилизационным развитием. Угасла западная вера в Христа – через католическую ересь, подчинившую веру задачам установления власти, через протестантский бунт, подчинивший веру задачам обогащения, и через приход на место Бога субъекта научного мышления, объявляющего себя существующим на основании самоочевидности и самополагания. Декарт выразил этот культурный факт в своем постулате «мыслю = существую». Большевики не имели никаких традиционных оснований для власти: ни передачи ее по наследству, ни получения через демократический выбор большинства, ни покупки власти за счет богатства. Но большевики объявили себя высшей исторической силой на основании обладания научным знанием о социуме и ходе истории. В этом и заключалась их культурно-цивилизационная новация, их неожиданный ход. Неожиданное заключалось в том, что знание такое действительно уже было, и большевики им действительно воспользовались.

Проклятие научного знания будет довлеть над большевистско-коммунистическим субъектом в течение всей жизни этого субъекта – от августа 1903-го до марта 1990-го. Ведь научное знание всегда относительно, частично и опровергаемо ходом самого научного мышления. Даже в естественных науках.

Декартов субъект, становясь субъектом власти, свободным от государства и над государством, субъектом целенаправленного преобразования истории, неизбежно сталкивается с дефицитом оснований, следуя именно избранным им научным путем. Наука сама постоянно опровергает свои собственные теории. Поэтому в качестве компенсации дефицита собстенно научных оснований власти на сцену неизбежно выходит религия субъекта – социальная светская религия без Бога.

Такова вера в коммунизм – в субъекта, и в этом качестве – в «человека». Противоречие между научным и религиозным компонентом в основаниях власти политического субъекта большевизма-коммунизма в конце концов и убило его. Научный компонент в конце концов полностью исчез, все командные позиции захватила светская религия.

Покончить с политическим субъектом осознанно и планомерно примерялся уже Сталин. Наша гражданская война велась не из экономических и правовых соображений, как, например, война Севера и Юга в США. Она велась с целью установления научной догматики об обществе (то есть ради приведения общества-объекта в соответствие с теорией, что нормально для научного мышления), а также ради утверждения светской религии для масс.

Она беспощадна к противнику, добившись его полного уничтожения, что и было сделано. Никаким примирением она закончиться в силу сказанного не могла, и никакой двухпартийной системы, как в США, у нас поэтому появиться не могло (это примирение не достигнуто и сегодня).

Что Сталин должен был делать с большевиками-ленинцами? С Троцким, призывавшим к распространению революции (и войны) на весь мир? Политика Сталина имела множество признаков имперской реставрации, которые Великая Отечественная война лишь усилила. Но пойти вплоть до отмены светской веры, рефлексии реального социализма и возврата к научному поиску в области оснований власти и общественного устройства он не смог.

Хрущев попытался возродить коммунистический миф. Это и был антисталинизм. Под знаком второго захода на коммунизм прошли 60-е, а конец этим устремлениям общества (не только руководства) положило советское вторжение в Чехословакию. Действительная политэкономия советского общества становилась все более государственно-капиталистической, ориентированной на потребление, став таковой окончательно при Брежневе.

За что нас и ругал товарищ Мао как ренегатов и оппортунистов – а вместе с ним и все европейские левые, в чьих глазах советское общество утратило культурно-цивилизационное лидерство. 1970-е стали десятилетием угасания КПСС, а перестройка – ее агонией.

Политический субъект не вернется. У него, в отличие от государства, нет механизмов воспроизводства. Нам придется научиться реализовывать принцип всеобщности политического без принуждения со стороны политической организации-монополиста. Политический субъект неолиберализма и всеобщей управляемой демократии, паразитирующий на США, точно так же смертен. В свободу субъекта входит не только свобода полагать себя, но и свобода обратного действия, свобода располагать, свобода не-существовать.

Сегодня мы видим в США очень похожие на поздний СССР догматические усилия либеральной идеологии, очень знакомое нам на собственном опыте нежелание анализировать реальное положение дел и проблематизировать господствующие научные представления об обществе. А ведь общество и само может не захотеть соответствовать теориям о самом себе, что делает социальное знание еще более неустойчивым, нежели знания естественных наук.

Государство основано на традиции и культуре (живут столетиями и тысячелетиями), в отличие от политического субъекта, основанного на научном знании (живет десятилетия или даже годы). Оно есть основа воспроизводства власти и страны. Неолиберальный тезис о том, что жизнь в СССР была построена на избыточном (тотальном) вмешательстве государства во все сферы жизни общества и в первую очередь в экономику, в корне не верен. Это вмешательство осуществлялось вовсе не государством, а политической субъективной монополией, которая репрессировала в том числе и государство.

Сегодня нам нужно совсем не дальнейшее ослабление государства, которое привело бы к полному исчезновению и распаду страны, а, апротив, – необходимы восстановление и реконструкция государства, его модернизация и развитие.

II. Идеологическое противостояние США и России

Александр Зиновьев в работе «Идеология партии будущего» вводит эмпирическое понятие об идеологии как о тексте, совокупности идей, которые формируют у людей «определенное понимание явлений окружающей их среды и жизни в этой среде… которое существенным образом влияет на их поведение» (раздел «Клеточка идеологии»).

А. Зиновьев отличает идеологию от религии, что вполне традиционно со времен работы К. Мангейма «Идеология и утопия», трактующей идеологию как социальное знание. Практика идеологической работы, осуществленная русским коммунизмом ХХ века – анализу и критике которой посвящены все работы первого и главного русского постмарксиста А. Зиновьева (за исключением чисто логических работ) – исторически не справилась с различением идеологии и светской религии, идеологии и утопии.

Начинал практический коммунизм с утверждения светской религии человекобожия вместо православия, чем и предрешил свое падение.

Именно Зиновьев первым на философском и социологическом уровне открыто потребовал провести научный анализ реального коммунистического общества, построенного к 60-м, и произвести соответствующие изменения в идеологии.

Однако власть в лице КПСС и ее лидера Н. Хрущева объявила возрождение коммунистического мифа, то есть переход к утопии и укреплению светской веры. Миф потускнел уже к 1968 году, к вводу войск в Чехословакию, после чего от него осталась лишь мертвая оболочка ритуала. Охарактеризуем кратко проблемы мировой идеологической практики, в которой столкновение коммунистической и либеральной доктрин обусловлено не только их различием, но и принципиальной общностью оснований.

Идеология – не миф, не сказка, не инструмент т. н. Public Relations («связей с общественностью»), или любого другого способа создания массового мнения о чем-либо, что, как кажется, нужно для правильного голосования, или любого другого легитимизирующего поведения массы людей, или выделенной из массы целевой группы (нескольких групп).

Все вышеперечисленное – это не идеология, а утопия, желаемое, выдаваемое за действительное, несбыточные надежды и ожидания. Их эксплуатация со стороны власти и управления обществом имеет неизбежно временный и краткосрочный характер, требует регулярных кризисов «обновления», когда текущая утопия корректируется или вообще заменятся на другую (вплоть до диаметрально противоположной).

Параллельно приходится менять кадровый состав власти и управления (по крайней мере тот, который функционирует публично), откуда и происходит реально техническое требование всеобщей (лишенной цензов) управляемой демократии о т. н. «сменяемости власти» – помимо исторически обусловленной необходимости дать порулить другой части общества, с которой, по результатам гражданской войны, был заключен компромиссный мир.

Идеология представляет собой не мнение, а знание (по Платону) о конкретном обществе, которое позволяет обосновать, учредить и установить власть, а также придать ей системный правовой порядок, обычно называемый государством. Люди, обладающие властью и управляющие обществом, обладают версией идеологии в формате личного (персонального) знания, а институты, предназначенные для реального воспроизводства власти и государства, транслируют, организуют и реорганизуют это знание в формате объективности. Атака на этот знаниевый фундамент есть самая эффективная атака на государство и власть, ведущая обычно к революциям, сама являющаяся революцией.

Идеологии как знаниевый фундамент власти могут быть в пределе закрытыми и тайными, доступными только правящей верхушке или, в лучшем случае, правящему классу («власть в руках жрецов»), или же, напротив, открытыми и общедоступными («власть в руках народа»).

На практике достижение идеального типа невозможно, так как самая закрытая идеология должна включать «элемент реальности» в подчиненную ей утопию для превращения последней в легенду, временно убедительное представление. Самая открытая идеология при этом сталкивается с пределом массового понимания знания, с уровнем реальной грамотности и образованности и не может в силу этого полностью раскрыться. Также и персональное знание властной верхушки, группы власти, как правило, не раскрываемо – и именно в этом качестве конституирует эту группу. В значительной степени таким знанием является знание о конкретном реализованном способе прихода к власти.

Тем не менее именно столкновение идеологий открытого и закрытого типа определило историю ХХ века и ее продолжение в XXI веке, в рамках этого столкновения пока происходят основополагающие современные политические процессы.

Неолиберализм сегодня выступает как предельно тайная, закрытая идеология, публично оперирующая только утопией, а также утверждающая, что никакой идеологии нет, не может быть и не должно быть вообще.

Идеология коммунизма строилась как предельно открытая, публичная и общедоступная. Она выродилась в утопию к 1960-м годам из-за отсутствия необходимого развития, проблематизации и обновления.

Кризис идеологий обоих типов приводит к такому искаженному и непропорциональному разрастанию утопии, что она смыкается со светской верой, религией без Бога и полностью поглощается последней.

Идеология как знание не имеет ничего общего с т. н. убеждениями, с элементами светской веры. Как знание, идеология должна подвергаться постоянной проверке и опровержению, корректировке, замене и развитию. Идеология должна разрабатываться и исполняться с оценкой и анализом опыта исполнения. Это требование создает особые трудности с ее массовым распространением и употреблением в открытых идеологических системах, какой была система коммунистической политической монополии СССР.

В основе современных идеологий лежат два типа знания: историческое и научное. Синтез, коллаж, комплекс, система из этих знаний есть конструкция современной идеологии, идеологическая инженерия. Карл Поппер противопоставлял идеологию как неопровергаемое представление и научное знание как проверяемое и опровергаемое. Тем самым он отождествил идеологию с верой, а также проигнорировал догматическую основу любой науки. Даже если представление неопровергаемо, это еще не значит, что оно не работает как знание. Даже если знание научно, его парадигматическая основа не опровергаема логически и отвергается только исторически.

Базой становления любой власти и всех государств являются знания исторического наследия. США при всем пафосе неолиберального проекта исторически являются колонией, освободившейся от метрополии и колонизирующей мир, опираясь на морской цивилизационный статус и расовое превосходство. Россия была и остается сухопутной империей, как Византия и Китай, опирающейся на примат политической культуры над этническим многообразием населения. И такой же была Россия внутри коммунистического проекта СССР.

Вторжение научного элемента в исторический знаниевый фундамент власти и государства выглядит как революция. Наука соблазняет упразднением государства и завершением исторического кризиса классического феодально-имперского государства, окончанием эпохи революций. Научное знание об устройстве общества, приобретая относительную историческую истинность – правдоподобие, стремится подчинить себе общество в целом, провозглашает возможность построения общества с нуля, во внеисторическом времени, как «системы» с известными научными внеисторическими законами функционирования, преобразования общества по правилам и методам научного эксперимента.

Воспроизводимость социума как научная, экспериментальная воспроизводимость составляет формулу: «воспроизводство условий – воспроизводство явления». Научное знание учреждает абстрактный субъект управления, стоящий над и за персоной власти, которая, в отличие от субъекта, всегда конкретна, создает кризис государства. Объем и интенсивность внутри- и межобщественного насилия в ХХ веке определяются именно победой научного основания воспроизводства власти над государственно-историческим. Автором и неолиберального, и коммунистического социальных проектов является одна и та же наука.

Сущность власти, базового и неустранимого общественного отношения рождается в коллективной социальной сущности человека, зависимости индивида от коллективов, в понимании индивидом этой зависимости как основы его жизни. Наука создает неолиберальный проект, соблазняя возможностью заменить власть как публичное отношение, основанное на явном приказе и добровольном подчинении, на управление людьми и социальными структурами как объектами исследования.

Люди и социальные структуры, становясь объектом, не знают, что ими управляют, не получают приказа и не обязаны подчиняться. Они формально – в их собственном представлении о себе – полностью свободны. Практика сохранения подобного положения дел и есть практика неолиберализма, тайной и закрытой идеологии. Первоначально она развивается как практика буржуазного экономического и социального поведения, но в ХХ веке становится массовой, тотальной.

Наука создает коммунистический проект так же, как возможность тотальной солидарности и народовластия (не будем путать его с всеобщей управляемой демократией) на основе публичной, открытой идеологии. Коммунистическая утопия при этом, правда, отрицала государство, двигаясь в либеральном русле, и в этом одна из причин ее краха, основанного на отступлении от собственных принципов публичности и открытости идеологии. Кризис феодального государства может закончиться его гибелью, как гласит либерализм, а может – модернизацией и становлением нового государства и власти. Социалистическая практика как историческая оказалась именно развитием государства в сверхгосударство, государство-над-капиталом.

Коммунистический проект – как и либеральный – есть попытка тотального развития субъекта, осознающего свои объективные обстоятельства и ограничения, над изменением, снятием которых такой субъект проводит работу, основанную на развитии научного знания. Различалась лишь социология субъекта – коллективистская у коммунизма и индивидуалистическая у либерализма. Сегодня либеральная утопия пытается адаптировать коллективистский элемент в свою систему за счет социальных сетей и виртуальных сообществ, разнообразных приемов этической пропаганды и этического бизнеса от «Весны жизни» (Life spring) до командо-строительства (team-bilding), по-прежнему, впрочем, опасаясь реальных коллективов.