Мишка Ворог

В маленькую избёнку четы Нехлюдовых, что приютилась возле церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот, зашёл интересный гость. Одет он в сюртук песочного цвета, чисто, не богато, но и не бедно, как коллежский секретарь, хотя таковым, конечно же, не являлся. Лицо у него широкое, глаза хитрые карие, аккуратная ухоженная жиденькая тёмно-русая бородка, роста он среднего и мужчина довольно-таки крепкий.

Нехлюдовы неделю назад обвенчались. Иван Нехлюдов лейб-гвардии конного полка рейтар, высокий крепкий черноволосый мужчина двадцати пяти лет, жена его, Евдокия Нехлюдова, из фабричных, то есть работница мануфактуры, ей двадцать три года, смуглая, черноволосая с серыми глазами.

Евдокия Никитина дочь Смирнова, когда-то была дворовой девкой дворян Филимоновых, освобождённая ими от крепостной зависимости пять лет назад. Вот из её прошлого, из той дали и пришёл их сегодняшний гость. Звали его Мишка Ворог, и был он известным атаманом мошенников на Москве. Ему девятнадцать лет, но выглядел он старше и сам думал, что ему лет двадцать или даже года двадцать два.

Мишка из мешка вынул шкатулку обитую бархатом, обделанную золотом и драгоценными камнями.

– Это вам подарок на свадьбу.

На удивлённый взгляд Нехлюдова, сказал с усмешкой.

– Молчи лучше, господин рейтар. Я не вор и не тать, но на ту же стать.

Ворог подошёл к Дуне, приобнял её за плечи, поцеловал в щёку, достал из-за пазухи кошелёк и сказал:

– Вот тебе луковица попова, облуплена, готова. Зная почитай, а помру – поминай. Здесь триста рублей серебром.

Кошелёк, мешочек из серого полотна, действительно чем-то похож на очищенную луковицу.

– Миня, – только и смогла пролепетать Дуня.

– Она мне, господин рейтар, как сестра, – пояснил Мишка, – жизнью ей обязан. Рассказывала тебе жена?

– Нет, – сказал Нехлюдов, – но, что тебя знает, сказывала.

– Да я – что? Невелика птица-синица. Аль рассказать умело, как было сие дело?

– Изволь, пожалуйста.

– Так слушай, рейтар. Я тогда года четыре служил у господ Филимоновых. Жила у них (да и сейчас живёт) такая девица Фёкла Якимова. По утрам она кофей варила и господам в постель его подавала. Приближённая к господам она, потому и командовала всеми девками да бабами. Самый главный-то управляющий Гаврила Михайлов, но девица Фёкла тоже командовала. Девице той тогда было годков шестьдесят, а может более. Злая – не дай Боже. Оно и понятно, без мужика всю жизнь, замужним бабам завидует. Там вся прислуга из одного села, но мы с Дуней из одной деревни, дома наших родителей рядом стояли, соседями были. Ну, так вот. Дуня замуж собралась за филимоновского конюха. Как его звали? Забыл.

– Серафим, – подсказала Дуня.

– Да. Неделя, что ли до венчания осталась?

– Нет, меньше, – сказала Дуня, – дней пять или шесть.

– Не важно. Миловались Дуня с Фимой в чулане, а их там Фёкла застала. Ну и шум подняла, мол, разврат, Бога не боятся. А конюх-то с досады Фёклу-то малость побил. Ну, тут всё – конюха в солдаты-то и забрили. А я-то уж больно возмущался несправедливостью. Молодой был. Был у меня рубль мелочью, вот я его между Дуней и конюхом поделил. А барин, Гурий Петрович, сказал, что я этот рубль у него украл. Вот меня на конюшне кнутом-то и исполосовали, да к медведю в клетку кинули. Как он меня не заломал – не ведаю, сытый, должно быть, был. А ночью меня Дуня из клетки выпустила, а не выпустила, заломал бы меня медведь. За это ей господа милость сделали: плетьми отходили, избу сию подарили да на волю отпустили.

– Да будь она проклята, – в сердцах сказала Дуня, – эта милость барская. Лучше уж ночные горшки выносить, чем шерсть на мануфактуре этой глотать. А Серафима-то убили через два года, да…

– Так в том-то и был подвох-то, что б ты с голоду подохла.

– А вот не подохла.

– И правильно, Дуня, долго живи, Бога не гневи. А ты бы, господин рейтар, подарил бы коробку, какому командиру, пусть бумагу напишет, что служить боле не можешь. На триста рублей деревеньку в три двора купить, чай, можно. Не надо делать из Дуняши «соломенную вдову».

«Соломенными вдовами» называли солдаток, давно не получавшими известий от своих мужей и не знавшие, живы те или нет.

– Подумать можно, – задумчиво произнёс Нехлюдов.

Он и женился на девице Смирновой, потому что узнал об имеющихся у неё ста рублях серебром да избушка эта – приданное-то хорошее, а тут ещё ей подкинули триста рублей да шкатулку.

– Чаю не желаешь, Михайло Павлович? – спросил рейтар.

– Не откажусь, – сказал Мишка.

На самом деле, всё, что он рассказал Нехлюдову, было так да не так. Они с Дуней заранее договорились рассказать, что бы рейтар не очень ревновал, объяснить ему, что она честная девушка, а то, что досталась ему не девицей в анатомическом смысле, так то не её вина, а её беда. Но Дуня не ожидала, что Мишка придёт с такими подарками. Но за Ворогом это водилось: он легко добывал деньги, а потом не знал, что с ними делать. Вот и раздавал их направо и налево, из того, что останется после весёлых попоек.

Мишку Павлова, сына Осокина, привезли в услужения господам Филимоновым в десятилетнем возрасте из далёкой рязанской деревни. Четыре года он честно служил, господа его не замечали: ну, бегает мальчонка, и бегает.

А мальчонка вырос не по годам и в свои четырнадцать, выглядел на все восемнадцать. Наверное, сказалась хорошая кормёжка в барском доме. И захотелось ему бабу так сильно, что хоть на стенку лезь. Вот он как-то раз и пристал к Дуньке Смирновой. Ей в ту пору уже исполнилось восемнадцать лет, девка-перестарок, а господа замуж её почему-то не отдавали. Долго он к ней присматривался, да и она на него заглядывалась, а тут лето, кровь кипит, решился. Зажал её Мишка в чуланчике и стал шарить жадными руками по её лакомому телу. Дуня резко оттолкнула его:

– Ты что это, Мишка, взбесился? Никак угорел?

– Ничего я не угорел. Бабу хочется, – честно признался Миша.

– Хочется – перехочется.

– Я всё для тебя сделаю, только дай.

– Дай! Кусай! Сначала сделай.

– А что сделать-то?

– Рубль серебряный принеси, тогда посмотрим.

Дуня засмеялась серебряным колокольчиком, оттолкнула паренька и пошла по сеням, покачивая бёдрами. У Мишки аж дыхание перехватило.

Рубль – большие деньги, Дуня на то и рассчитывала, что мальчишки такие деньге взять негде, потому и отстанет.

Мишка задумчивый и растерянный вышел со двора, прошёл закоулками на Ильинку, а по ней на Красную площадь.