Мисс Совершенство

Глава 1

Дербишир, 16 февраля 1818 года

Мирабель Олдридж вышла из конюшни и направилась по посыпанной гравием дорожке к особняку, и, когда поворачивала к цветнику, из кустов неожиданно выскочил лакей Джозеф.

Мисс Олдридж недавно исполнился тридцать один год, но выглядела она гораздо моложе, а сейчас – с растрепавшимися на ветру золотисто-рыжими волосами, раскрасневшимися щеками и сверкающими после прогулки глазами – казалось почти юной. Тем не менее решения в этой семье принимала именно мисс Олдридж, и именно к ней, а не к ее отцу обращались слуги, когда возникали проблемы, возможно, потому, что ее родитель сам нередко создавал проблемы.

Неожиданное появление запыхавшегося Джозефа подсказало ей, что сейчас именно такой случай.

– Прошу прощения, мисс! К мистеру Олдриджу пожаловал какой-то джентльмен: ему назначена встреча. Это правда, потому что мистер Бентон говорил, будто своими глазами видел, что имя посетителя записано в книге собственной рукой хозяина.

Это казалось невероятным, но если мистер Бентон, дворецкий, заявил, что сам видел такую запись в ежедневнике хозяина, значит, так оно и есть.

Мистер Олдридж никогда никому не назначал встреч. И если соседи желали увидеться с отцом Мирабель, им следовало договориться о встрече именно с ней. Те, кто приезжал по делам, связанным с поместьем, к Хиггинсу, доверенному мистера Олдриджа, тоже обращались к Мирабель.

– А почему бы этому джентльмену не поговорить с Хиггинсом? – спросила Мирабель лакея.

– Мистер Бентон говорит, что так не положено, потому что мистер Хиггинс для посетителя слишком мелкая сошка, так как этот джентльмен, мистер Карсингтон, является сыном какого-то графа. Мистер Бентон знает, какого именно: вроде бы его фамилия заканчивается на «гейт», только не Биллингсгейт и не из тех, которые из Лондона.

– Карсингтон, – задумчиво произнесла Мирабель, – это фамилия графа Харгейта.

Да, она знала это старинное дербиширское семейство, но связи с ним не поддерживала и визитами не обменивалась.

– Да, мисс, это самое имя. Кроме того, джентльмен героически сражался при Ватерлоо, поэтому мы проводили его в малую гостиную как респектабельного гостя. Мистер Бентон предупредил, что его не следует заставлять долго ждать, поскольку он важная персона.

Мирабель окинула критическим взглядом свою одежду и обувь. Все утро с небольшими перерывами лил дождь. Комки грязи прилипли к промокшей юбке; сапожки, пока она шла от конюшни, тоже покрылись слоем грязи. Шпильки давно потерялись, и волосы высвободились из прически, а уж о состоянии шляпки лучше вообще не думать.

Что же делать? Появляться в таком виде просто неприлично, но чтобы привести себя в порядок, потребуется время, а знаменитого героя Ватерлоо и без того уже заставили ждать дольше, чем позволяли правила хорошего тона.

Подхватив юбки, она помчалась к дому.

Дербишир был совсем не тем местом, где Алистеру хотелось бы находиться в настоящее время. Сельская жизнь его не привлекала. Он предпочитал цивилизацию, иными словами – Лондон.

Олдридж-холл находился в захолустном углу унылого скалистого края, но Гордмор, которого свалил в постель жесточайший грипп, тем не менее успел живописать ему все прелести этой дикой местности: «Туристы приезжают туда полюбоваться сельскими пейзажами. Ипохондрики пьют целебную минеральную воду и плещутся в минеральных ваннах. Там отвратительные дороги, нет ни театров, ни оперы, ни клубов, и ничего не остается, кроме как глазеть на горы, долины, скалы, ручьи, коров и овец».

В середине февраля даже эти скудные достопримечательности отсутствовали. Пейзаж был в коричневых и серых тонах, а погода – сырая и холодная, но интересы Гордмора – а следовательно, и Алистера – были сосредоточены именно здесь, и проблему следовало решать немедленно, не дожидаясь лета.

Олдридж-холл представлял собой монументальное строение, которое с годами утратило свою форму из-за многочисленных пристроек, но было крайне неудобно расположено: в конце протяженного участка, который местные весьма остроумно называли дорогой, а на деле это была узкая, изрытая колеями тропа, в сухую погоду покрытая пылью, в сырую – грязью.

Алистеру сначала показалось, что Гордмор преувеличивал, описывая состояние дорог, на самом же деле оказалось, что, напротив, несколько приукрасил картину. Трудно представить себе еще какое-то место в Англии, где просто необходимо было проложить канал.

Осмотрев коллекцию картин, украшавших стены малой гостиной, среди которых было несколько превосходных египетских пейзажей, и изучив орнамент ковра, Алистер подошел к застекленной двери и выглянул наружу. Дверь выходила на террасу, откуда открывался вид на цветники, за которыми на склоне располагался парк, а дальше виднелись живописные холмы и долины. Но он не замечал их красот. Его внимание привлекла девушка, которая подхватив юбки, взбегала по ступеням террасы. Шляпка ее сбилась набок, и вокруг лица плясали золотистые кудряшки.

Девушка пересекла террасу, и, прежде чем выпустила из рук подол юбки, Алистер успел заметить аккуратные щиколотки и изящной формы икры.

Он открыл дверь, и она вбежала в комнату, не обращая ни малейшего внимания на промокшую и грязную одежду. Улыбка, казалось, никогда не сходила с ее губ, и на мгновение Алистеру показалось, что она представляет собой начало и конец всего – от восхода солнца в цвете ее волос до цвета голубых сумерек ее глаз.

Алистер забыл обо всем, глядя на нее, забыл даже свое имя, пока она его не произнесла.

– Мистер Карсингтон! – глухо прозвучал ее голос. – Я – Мирабель Олдридж.

«Мирабель» значит «совершенство». И сама она поистине… «Никаких поэтических сравнений! – приказал Алистер себе. – Никаких воздушных замков». Он здесь по делу и не должен забывать об этом, ни на минуту… Пусть даже у нее великолепная кожа, а улыбка ее похожа на первое весеннее тепло после длинных темных зимних дней…

Он должен смотреть на нее как на предмет меблировки. Обязан.

Если он и на этот раз попадет в беду – а это неизбежно будет беда, если речь идет об особе противоположного пола, – то не просто останется с разбитым сердцем, разочарованный и униженный. На этот раз от его неосмотрительности пострадают другие. Его братья потеряют собственность, а Гордмор, даже если не будет полностью разорен, окажется в весьма затруднительном положении. Разве можно так поступать с тем, кто спас ему жизнь? Алистер должен оправдать доверие друга. К тому же необходимо доказать лорду Харгейту, что его сын не бездельник, не ничтожество.

В надежде, что по лицу нельзя прочесть мысли, Алистер отступил на шаг, отвесил низкий поклон и пробормотал приличествующие случаю вежливые слова приветствия.

– Мне сказали, что вы хотели увидеться с моим отцом, – произнесла девушка. – Он назначил вам встречу на сегодня.

– Насколько я понял, он где-то задержался.

– Да, это так. Я подумываю о том, чтобы выбить это на его могильном камне в качестве эпитафии: «Сильвестр Олдридж, горячо любимый отец, который где-то задержался». Разумеется, я говорю о том времени, когда ему потребуется эпитафия.

Хоть она и говорила спокойно и сдержанно, щеки ее слегка зарделись. Ему, естественно, захотелось посмотреть, разрумянится ли она еще сильнее.

Она торопливо отошла в сторону и принялась развязывать ленточки шляпки.

Алистер пришел в себя, выпрямился и сдержанно произнес:

– Поскольку вы утверждаете, что эпитафия ему пока не нужна, можно надеяться, что он задерживается в обычном понимании этого слова, а не навсегда.

– Все как обычно, – кивнула она. – Будь вы мхом или лишайником, то есть представителем флоры, он запомнил бы вас во всех подробностях, но если бы вы были архиепископом Кентерберийским и от встречи с вами зависел вечный покой души моего отца, произошло бы то же самое, что и сейчас.

Алистер, слишком занятый подавлением непрошеных эмоций, не вдумался в смысл ее слов. К счастью, его внимание привлекла ее одежда, и это положило конец поэтическому настрою.

Ее костюм для верховой езды был из дорогой ткани и хорошо сшит, но давно вышел из моды, а зеленый цвет ей совершенно не шел. Шляпка тоже была дорогая, но крайне безвкусная. Алистер удивился, как может женщина, которая явно знает толк в качестве, не иметь вкуса и не разбираться в моде?

Возможно, это несоответствие, а также необходимость подавлять собственные эмоции, объясняли тот факт, что, когда она, вместо того чтобы развязывать ленты, стала затягивать их, это вызвало у него непонятное раздражение.

– Поэтому прошу вас рассматривать отсутствие моего отца как причуду или особенность характера, а не как оскорбление. – Она резко дернула за ленты своей шляпки, но лишь окончательно затянула и воскликнула: – Провались ты!

– Разрешите помочь вам, мисс Олдридж, – предложил Алистер.

Она отступила на шаг:

– Спасибо, но не понимаю, зачем нам обоим усложнять жизнь из-за какой-то ленты.

– И все-таки я настаиваю, – сказал он, приближаясь к ней. – Вы только все ухудшаете, поскольку не видите, что делаете.

Она опустила руки и напряженно замерла на месте.

– Прошу вас, поднимите подбородок, – попросил Алистер.

Она подчинилась, уставившись куда-то в сторону. Ее длинные ресницы имели более темный оттенок, чем волосы, щеки покраснели от смущения.

Алистер заставил себя опустить взгляд, на мгновение задержался на ее губах и сосредоточил внимание на туго затянутом узле. Ему пришлось наклониться совсем близко, чтобы сообразить, как его развязать.

Он тут же ощутил запах, не имеющий отношения к влажной шерстяной одежде: ни с чем не сравнимый аромат женщины, и сердце его учащенно забилось.

Стараясь подавить волнение, он попробовал ослабить узел с помощью безупречно наманикюренного ногтя, но лента была влажной и узел не поддавался, да и физическое состояние из-за ее близости не способствовало успеху.

Он выпрямился и заявил:

– Видимо, ситуация безнадежная. Придется прибегнуть к хирургическому вмешательству.

Позднее он понял, что ему следовало бы порекомендовать ей послать за своей служанкой, но в тот момент его внимание было поглощено созерцанием ее нижней губы, прикушенной ровными белыми зубками.

– Ладно, – глядя куда-то поверх его головы, согласилась Мирабель. – Оторвите или отрежьте ее – только поскорее. Она не стоит всей этой возни.

Алистер вынул перочинный нож и аккуратно разрезал ленту. Он бы с радостью разрезал на куски и ее шляпку, швырнул на пол и растоптал, а заодно пригвоздил бы к позорному столбу модистку, соорудившую это чудовище, но вместо этого отошел на некоторое расстояние, убрал нож и приказал себе успокоиться.

Мисс Олдридж стащила с головы шляпку, посмотрела на нее и, небрежно швырнув на ближайшее кресло, вновь одарила его лучезарной улыбкой.

– Так-то лучше! Я уж было подумала, что мне придется носить ее всю оставшуюся жизнь.

Облако огненных волос и улыбка сбили мысли Алистера, словно кегли в кегельбане, но он решительно водворил их на место.

– Искренне надеюсь, что вам это не грозит.

– Извините, что обременила вас всеми этими пустяками: вы и без того зря потратили время, приехав сюда. Кстати, откуда вы приехали?

– Из Матлок-Бата, не так уж далеко отсюда: всего несколько миль. – Хотя ему показалось, что не меньше двадцати – по грязной дороге да еще под ледяным дождем. – Ничего страшного. Приеду в другой день, когда ему будет удобно.

И тогда, когда где-то в другом месте задержится она.

– Если не приедете в виде какого-нибудь дерева с непроизносимым названием, то снова зря потеряете время, – предупредила мисс Мирабель. – Если даже вы случайно застанете моего отца дома, то все равно не сможете с ним поговорить.

Алистер не понял, что она имеет в виду, но не успел спросить, потому что в комнату вошли двое слуг с подносами, ломившимися от еды, которой хватило бы на целую роту драгун.

– Пока вы перекусите, – заметила дамочка, – я ненадолго исчезну, чтобы немного привести себя в порядок. А потом, если пожелаете, расскажете, какое дело привело вас сюда. Возможно, я сумею вам помочь.

Алистер решил не оставаться с ней наедине. Ее улыбка выбивала его из колеи.

– По правде говоря, мисс Олдридж, дело не такое уж срочное. Лучше я приеду в другой день, поскольку некоторое время еще побуду в этом районе.

Пробудет столько, сколько необходимо. Он обещал решить эту проблему и не вернется в Лондон, пока не выполнит данного обещания.

– В какой бы день вы ни приехали, будет то же самое, – сказала она, глядя в пол. – Вы можете встретиться с отцом, но он не станет даже слушать вас, если только вы не имеете отношения к ботанике.

– Простите, не понял…

– Я знаю, что вы служили в армии, но, возможно, сейчас занимаетесь чем-то другим. Вы не ботаник?

– Не имею к этому ни малейшего отношения.

– В таком случае он даже слушать вас не пожелает, – сказала она, направляясь к двери.

Алистер вдруг пожалел, что не позволил ей удавиться на ленточках ее шляпки.

– Мисс Олдридж, я здесь не просто так. Мне пришло письмо от вашего отца, в котором он не только выражает заинтересованность в моем проекте, но и демонстрирует отчетливое понимание результата. Трудно поверить, что человеку, написавшему это письмо, было бы нечего мне сказать.

Мирабель повернулась и удивленно уточнила:

– Мой отец вам написал?

– Да, причем сразу же ответил на мое письмо.

После долгого молчания она произнесла:

– Вы сказали, что речь идет о каком-то проекте. Он никак не связан с ботаникой?

– Нет. Речь идет о канале.

Она слегка побледнела и уточнила:

– Канал лорда Гордмора?

– Значит, вы слышали об этом?

– Да кто не слышал?

– Только мне вот кажется, в отношении планов его сиятельства существует некоторое недопонимание.

Она скрестила на груди руки и повторила:

– Некоторое недопонимание.

– Я приехал, чтобы внести в это ясность, – сказал Алистер. – Лорд Гордмор в настоящее время болен, у него грипп, но я, как его партнер в этом проекте, знаком с мельчайшими подробностями и, уверен, сумею рассеять все сомнения вашего отца.

– Если вы думаете, что мы всего лишь в чем-то сомневаемся, то глубоко заблуждаетесь. Мы – а я уверена, что говорю от большинства землевладельцев Лонгледжа, – решительно протестуем против строительства канала.

– При всем моем уважении, мисс Олдридж, уверен, что предложение было неправильно понято и что джентльмены из района Лонгледжа справедливости ради дадут мне возможность разъяснить ситуацию. Поскольку ваш отец самый крупный землевладелец в округе, я хотел сначала поговорить с ним. Ведь отношение ваших соседей к этому проекту во многом зависит от того, как его воспримет он.

Уголки ее губ чуть приподнялись, сделав девушку похожей на отца.

– Ладно, мы его поищем, но сначала дайте мне несколько минут, чтобы переодеться во что-нибудь чистое и сухое. – Она жестом указала на свою одежду.

Алистер вспыхнул. Его настолько взволновали ее улыбка, и кожа, и запах, что он совершенно забыл о том, что она промокла и, наверное, озябла. А он заставил ее стоять здесь столько времени.

Нет, он решительно не хотел думать о том, как она будет раздеваться, расстегивать все эти пуговки, развязывать тесемки, расшнуровывать корсет.

Ни в коем случае.

Он сосредоточил все мысли на канале, угольных шахтах и паровых двигателях и извинился за свое невнимание.

Она с невозмутимым видом отмела его извинения, предложив расположиться поудобнее и закусить, и ушла, одарив его той самой улыбкой, которая и улыбкой-то не была.

Зимний сад, куда мисс Олдридж, переодетая в другое, но столь же непривлекательное платье, повела Алистера, напоминал оранжереи принца-регента в Карлтон-хаусе. Только у принца-регента это помещение использовалось главным образом для развлечений, и растения по мере надобности переставлялись или выносились оттуда совсем, а у мистера Олдриджа растений было значительно больше, но их никто никуда не переносил. Зимним садом это помещение тоже трудно было назвать. Больше это походило на музей или выставочную галерею растений. Каждая разновидность была снабжена биркой с подробным описанием и перекрестными ссылками на другие экземпляры. То здесь, то там лежали прямо на земле раскрытые тетради с замечаниями, написанными по латыни почерком, в котором Алистер сразу узнал руку мистера Олдриджа. Однако самого автора этих записей в зимнем саду, как видно, не было. Не было его ни возле дома, ни в теплицах, ни в цветниках.

Наконец один из садовников сказал им, что мистер Олдридж занят изучением жизни мхов на значительной высоте над уровнем моря, а значит, его можно найти на холмах Эйбрахама, где он в последнее время часто бывал.

Алистер не сомневался, что холмы Эйбрахама находятся в Матлок-Бате. Даже если бы он не обратил внимания на лесистые склоны и многочисленные скалы над ними, то не мог оставаться в неведении относительно их существования, потому что территория вокруг имения пестрила указателями и надписями, оповещавшими об этом.

Ему не верилось, что он проделал весь этот путь по ужасной дороге, в то время как нужный ему человек находится в той самой деревне, из которой он приехал, и, возможно, в этот самый момент упал со скалы и сломал себе шею.

Он взглянул на мисс Олдридж, которая смотрела куда-то вдаль. Интересно, о чем она думала?

Он сказал себе, что ее мысли не имеют никакого значения. Он находится здесь по делу. Имеет значение только мнение ее отца.

– Видимо, сэр Олдридж необычайно увлечен своим… гм… любимым занятием. – Не многие отважатся лазить по горам в это время года. Разве у мхов нет периода зимнего покоя, как у большинства растений?

– Понятия не имею, – ответила девушка.

По-прежнему моросил ледяной дождь, и больная нога Алистера реагировала на непогоду приступами внезапной острой боли. Мисс Олдридж, однако, продолжала идти куда-то в сторону от дома, и Алистер, хромая, шел с ней рядом.

– Вы, похоже, не разделяете его увлечения, – заметил он.

– Это выше моего понимания. Ему не хватает мхов и лишайников, которые можно найти в пределах собственного землевладения, и в поисках других он добирается аж до озера Деруэнт-Уотер. Однако он всегда поспевает домой к ужину, и мне кажется, что все эти прогулки по горам позволяют ему поддерживать себя в хорошей форме. А вот и он.

Худощавый мужчина среднего роста появился из зарослей кустарника и направился к ним. Шляпа и плащ из непромокаемой ткани защищали его от непогоды. Обут он был в поношенные сапоги.

Когда мужчина подошел ближе, Алистер заметил явное семейное сходство. Хотя свою внешность мисс Олдридж, вероятно, унаследовала в основном от матери, ее волосы и глаза казались более молодым и ярким вариантом отцовских. У него с возрастом волосы скорее потускнели, чем поседели, а глаза стали водянисто-голубыми, хотя взгляд казался достаточно острым.

Когда их представили друг другу, мистер Олдридж, судя по всему, Алистера не узнал.

– Мистер Карсингтон утверждает, что ты получил от него письмо, папа, относительно канала лорда Гордмора. – сказала мисс Олдридж. – Ты назначил ему встречу на сегодня.

– Вот как? – Мистер Олдридж нахмурил лоб и на мгновение задумался. – Ах да. Канал. Знаете, именно так Смит сделал свои наблюдения. Поразительно, поразительно. И ископаемые остатки тоже. Очень любопытно. Ну, сэр, надеюсь, вы не откажетесь отужинать с нами? – С этими словами он удалился, а мисс Олдридж пояснила:

– Он должен проверить, как там его новые разновидности, а потом переодеться к ужину. Зимой мы ужинаем рано, зато летом, следуя моде, поздно. Только к ужину отец появляется с точностью до минуты: ни разу не опоздал, – где бы ни путешествовал, какие бы ботанические загадки его ни занимали. – Советую вам принять его приглашение. В вашем распоряжении будет не менее двух часов, чтобы обсудить ваше дело.

– Почту за честь, – сказал Алистер. – Но моя одежда не слишком подходит для ужина.

– Вы одеты элегантнее любого из тех, с кем нам доводилось ужинать за последнее десятилетие, – заметила мисс Олдридж. – Да папа и не заметит, во что вы одеты. А уж мне это вообще безразлично.

То, что мисс Олдридж мало волновали такие пустяки, как одежда, было правдой. Она редко замечала, кто во что одет, и чувствовала себя комфортнее, когда окружающие точно так же относились к ее одежде. Она одевалась просто, чтобы мужчины, с которыми ей приходилось иметь дело, воспринимали ее всерьез, чтобы слушали ее, а не глазели на нее, и чтобы не отвлекались от дела.

К своему огорчению, она заметила, что внешний вид мистера Карсингтона – от тульи его изящной шляпы до носков начищенных сапог – слишком отвлекает внимание. Когда он был без шляпы, она заметила, что волосы у него насыщенного каштанового цвета с золотистым блеском, а глаза глубоко посажены, лицо угловатое, профиль в высшей степени аристократический. Он не был красавцем, но – высокий, широкоплечий, длинноногий – обращал на себя внимание. Даже кисти рук у него были длинные. Она разглядела их, когда он развязывал затянувшиеся в узел ленты ее шляпы, и у нее закружилась голова. Когда же он подошел совсем близко, чтобы разрезать ленту, и она уловила запах мыла или одеколона, но настолько слабый, что, возможно, ей просто почудилось, стало еще хуже.

Свое смущение она попыталась объяснить тем, что нервничала, но даже сама в это слабо верила.

Едва не случившаяся несколько лет назад катастрофа научила ее обладать полной информацией обо всем, что касалось отца.

Так, например, она прочитывала всю отцовскую корреспонденцию и отвечала на письма. Ему оставалось лишь прочесть написанное и поставить свою подпись, но сказать с уверенностью, что он вникает в содержание, было невозможно. Его занимала лишь разгадка тайн воспроизводства растений, поэтому на письма родственников или поверенного он просто не обращал внимания – как, впрочем, и на все остальное, не имеющее отношения к ботанике.

Поскольку в ее руки никакого письма от мистера Карсингтона не попадало, Мирабель понятия не имела, что в нем было, и, конечно, не догадывалась, что ответил отец.

Если она не хотела, чтобы ее застигли врасплох за ужином, ей нужно было срочно восполнить этот пробел, поэтому, не теряя времени, она поручила прислуге позаботиться о мистере Карсингтоне: высушить и почистить его одежду и обеспечить всем необходимым для того, чтобы он мог привести себя в порядок.

Мирабель постояла на месте, глядя, как он удаляется прихрамывая, и сердце ее болезненно сжалось, что было весьма странно. Она видела и даже помогала выхаживать раненых с куда более тяжелыми травмами, страдавших так же, как он, а может, и сильнее. Некоторые тоже вели себя стоически, но не получили от нее и доли того восхищения, которое получил он. В любом случае, сказала она себе, этот джентльмен слишком уверен в себе, чтобы нуждаться в чьем-либо сочувствии.

Мирабель прогнала ненужные мысли и поспешила в кабинет отца.

Как сообщил Джозеф, ежедневник его хозяина лежал открытым на сегодняшней дате и в нем была должным образом записана нынешняя встреча.

Она перерыла ящик письменного стола, но письма мистера Карсингтона не обнаружила. Вероятнее всего, отец запихнул его в карман и использовал для записи каких-нибудь наблюдений во время очередной вылазки в горы или просто потерял, а вот копия его ответа сохранилась, потому что он написал его в своей записной книжке, а не на отдельном листке бумаги.

В письме, написанном десять дней назад, ее отец, как и сказал мистер Карсингтон, выражал заинтересованность, отчетливо сознавая последствия, и, судя по всему, был готов обсудить вопрос о строительстве канала.

У Мирабель перехватило дыхание.

Она увидела отца таким, каким он никогда не был: его интересовали и события и люди. Он любил говорить, но и слушать тоже умел – даже болтовню маленькой девочки. Она помнила, что любила сидеть на лестнице и прислушиваться к голосам внизу, когда у них собирались гости сыграть в карты или просто приятно провести время. Сколько раз она слышала, как они с ее матерью беседовали за столом, в гостевой или в этом кабинете, но после того, как пятнадцать лет назад мать умерла, отец погрузился в изучение жизни растений, и это стало занимать его больше, чем все остальное. В редких случаях его мысли возвращались из мира ботаники в мир людей, да и то ненадолго.

Последний из таких случаев Мирабель, видимо, пропустила. Судя по всему, его короткое возвращение в повседневную жизнь случилось в те несколько дней, которые она провела в гостях у своей бывшей гувернантки в Кромфорде.

Во время этого визита Мирабель и купила себе ту самую шляпку.

Мысли о шляпке вернули ее к другим. Ей с трудом верилось, что она кому-то позволила до такой степени вывести ее из равновесия, тем более что с мужчинами этого типа ей приходилось встречаться и раньше.

В течение своих двух лондонских сезонов, хотя все это происходило так давно, словно в другой жизни, она видела множество подобных джентльменов – элегантно одетых, с безупречными манерами, всегда знавших, что следует сказать или сделать, слышала их хорошо поставленные голоса, манерную медлительность речи с некоторой благоприобретенной модной шепелявостью, помнила их смех, сплетни, флирт.

Такие голоса, как у него: низкий, проникновенный, когда обычное слово кажется глубоко интимным, а каждая шаблонная фраза – захватывающей тайной, – она наверняка тоже слышала. Да и отличается он от всех прочих. Просто еще один столичный фат с изысканными манерами, который считает их неотесанными провинциалами, невежественной деревенщиной, не понимающей собственной выгоды.

Скоро мистер Карсингтон поймет, что ошибается, а тем временем можно позабавиться, их с отцом разговором за ужином.