Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]

Глава первая. ВО ВРЕМЯ ПЛАВАНИЯ

Правы те, которые утверждают, что Африканский материк обратился в остров со времени прорытия Суэцкого канала Лессепсом. С не меньшей справедливостью можно будет называть островами Северную и Южную Америку с прорытием Панамского канала. Обе части Америки будут тогда окружены со всех сторон морями. Но так как, невзирая на это, их будут по-прежнему называть материками из-за их величины, то не менее справедливо присваивать подобное наименование Австралии, или Новой Голландии, которая находится в таких же условиях.

И действительно, Австралия имеет в длину с востока на запад три тысячи девятьсот километров и в ширину, с севера на юг, три тысячи двести километров. Произведение этих двух величин равняется четырем миллионам восьмистам тридцати тысячам квадратных километров, иначе говоря, представляет собой площадь, приблизительно равную девятой части площади всей Европы.

Составители новых географических атласов[1] разделяют Австралийский материк на семь областей, разграниченных между собой произвольно проведенными линиями, пересекающимися под прямыми углами; линии эти проведены совершенно независимо от каких бы то ни было орографических и гидрографических условий. На востоке расположены в самой населенной части страны — Квинсленд с главным городом Брисбен, затем Уэльс с главным городом Сидней и Виктория с главным городом Мельбурн.

В центре — Северная Австралия и земля Александра, в которых нет главных городов, и Южная Австралия с главным городом — Аделаида.

На Западе — Западная Австралия, тянущаяся с севера на юг, с главным городом — Перт. Следует упомянуть здесь, что австралийцы стремятся образовать соединенные штаты под названием Республика Австралия. Английское правительство не желает признавать этого названия, но оно, несомненно, будет присвоено этой части света, когда отделение от метрополии станет уже свершившимся фактом.

Однако вернемся к нашим героям. Миссис Брэникен намеревалась покинуть Сидней, как только это представится возможным. Она могла рассчитывать на беспредельную преданность Заха Френа, равно как и на его трезвый и практичный ум. Подробно изучая карту Австралии, они вместе обсудили наиболее действенные меры, которые могли обеспечить успех этой новой попытки. Чрезвычайно важно было выбрать надлежащий пункт отправления экспедиции. Был определен план действий:

1. Миссис Брэникен приступала безотлагательно, при личном своем участии и на свои личные средства, к организации экспедиции. Экспедиция эта должна была обладать всеми средствами передвижения, которые потребуются для путешествия по Центральной Австралии.

2. К исследованию следовало приступить безотлагательно, а потому необходимо было как можно скорее добраться до конечного пункта внутри страны, до которого существовали какие-либо благоустроенные пути сообщения.

Прежде всего был обсужден вопрос, нужно ли направиться к северо-западному берегу, то есть к тому месту земли Тасмана, где высадились спасшиеся с «Франклина»? Это представляло отклонение в сторону, которое потребовало бы значительной траты времени и вызвало большие затруднения. А между тем не существовало никакой уверенности в том, что экспедиция может скорее напасть на следы того племени дикарей, во власти которых томился Джон Брэникен, если приступить к розыскам с запада.

Бродячие племена кочевали, однако, и в земле Александра, и в Западной Австралии. Соображения эти привели к тому, что первый вопрос был решен отрицательно. Затем перешли к обсуждению второго вопроса — и решили, что экспедиции следует придерживаться того пути, по которому шел Гарри Фельтон во время своих скитаний по Центральной Австралии.

Хотя путь и не был хорошо известен, но его можно было проследить с того места, где найден был лейтенант «Франклина», то есть на берегу реки Паррю, на границе Квинсленда и Нового Южного Уэльса.

С 1770 года, то есть с того времени, когда капитан Кук исследовал Новый Южный Уэльс и занял именем короля Англии ту страну, которая раньше него была уже открыта португальцем Мануэлем Годенбьо и голландцами Верхехоором, Хартохом, Карпентером и Тасманом, — восточная часть этой области в значительной уже мере была заселена колонистами, которые и внесли в нее некоторое развитие и культуру.

В 1787 году коммодор Филипп основал там колонию преступников Ботани-Бей; она и послужила ядром будущего поселения иммигрантов-англичан, численность которого возросла до трех миллионов жителей в течение менее ста лет.

В настоящее время значительное число населенных пунктов в Квинсленде, Новом Южном Уэльсе, Виктории и Южной Австралии связаны между собой рельсовыми путями; между береговыми портами устроены пароходные рейсы.

Переведя через Уильяма Эндру до своего отъезда из Сан-Диего значительную сумму денег в Центральный австралийский банк в свое личное распоряжение, миссис Брэникен, находясь в Сиднее, располагала всеми средствами, необходимыми для снаряжения экспедиции. Она не встретила никаких затруднений в отыскании необходимых людей, экипажей, верховых, упряжных и вьючных животных. Тем не менее следовало ли останавливаться на Сиднее как на исходном пункте отправления экспедиции? По всестороннем обсуждении этого вопроса, основываясь на мнении американского консула, весьма сведущего во всех вопросах, относящихся к географии Австралии, наилучшим базисом для предстоящих операций была признана Аделаида, столица Южной Австралии. Продолженный там рельсовый путь вдоль телеграфной линии, идущей от Аделаиды до Ван-Дименского залива, то есть по направлению с юга на север приблизительно по длине сто тридцать девятого меридиана, перешедший уже за ту параллель, до которой добрался Гарри Фельтон, предоставлял экспедиции все средства к тому, чтобы скорее и глубже проникнуть в самые отдаленные углы земли Александра и Западной Австралии. Таким образом, было принято решение, по которому третья по счету экспедиция, снаряженная на поиски капитана Джона, будет организована в Аделаиде, откуда и направится до самого конца железнодорожного пути, проложенного по направлению к северу на расстоянии семисот километров. Предстояло еще решить вопрос: каким путем доберется миссис Брэникен из Сиднея в Аделаиду? Железная дорога еще не шла прямо в Аделаиду, и существовал только путь, проходящий по Муррею, на границе области Виктория, до станции Албюри, далее, до Мельбурна, через Беналлу и Ки-льмор, а от этого пункта до Аделаиды; но путь этот заканчивался пока на станции Горшань.

Исходя из этого миссис Брэникен приняла решение направиться в Аделаиду морем. Для этого требовалось четверо суток да, кроме того, двое суток стоянки в Мельбурне.

Наступил август, соответствующий февралю в северном полушарии, но погода была тихая, дули северо-западные ветры, и плавание должно было проходить в виду берега. Совершив незадолго до этого морской переход из Сан-Франциско до Сиднея, миссис Брэникен не боялась нового переезда.

Пароход «Брисбен» как раз должен был отвалить на следующий день в одиннадцать часов вечера, планируя прибыть в Аделаиду 27 августа утром, с заходом по пути в Мельбурн.

Миссис Брэникен заказала на пароходе две каюты, распорядилась о переводе денег в банк Аделаиды на текущий счет и, покинув морскую больницу, временно поселилась в гостинице.

Все помыслы ее сосредоточивались на одной мысли: «Джон жив». Вся поглощенная рассматриванием карты Австралийского материка, со взглядом, блуждающим по этим громадным пустыням на севере и северо-западе, увлеченная своим воображением, она искала его, встречалась с ним, освобождала его…

Зах Френ, сознавая, что миссис Брэникен в эти минуты лучше быть одной, отправился погулять и вполне естественно захотел осмотреть пароход и каюту, отведенную миссис Брэникен.

Этот осмотр доставил ему удовольствие.

Осмотрев все, он уже собирался оставить судно, когда юнга, провожающий его по пароходу, обратился к нему с вопросом:

— Так это верно, боцман, что миссис Брэникен отправляется завтра в Аделаиду?

— Да, завтра, — отвечал Зах Френ.

— На «Брисбене»?

— Да, да!

— Дай Бог ей успешно отыскать капитана Джона!

— Ты можешь быть спокоен, мы все сделаем для этого.

— Я убежден в этом, боцман!

— Ты плаваешь на «Брисбене»?

— Да, боцман.

— Прекрасно, малый, до завтра!

Зах Френ воспользовался последними часами пребывания в Сиднее, чтобы побродить по Питт-стрит и Йорк-стрит, по обеим сторонам которых возвышаются прекрасные постройки из красновато-желтого песчаника; затем побывал в Виктория-парке и Гайд-парке, где установлен памятник капитану Куку.

Он посетил Ботанический сад, чудесное место прогулки на берегу моря, наполненное благоуханием всевозможных растений жаркого и умеренного пояса, дубов и араукарий, кактусов и мангустансов, пальм и оливковых деревьев. Сидней хотя и не столь правильно разбит, как позднее построенные Аделаида и Мельбурн, но зато этот наиболее старый из всех австралийских городов имеет преимущество перед своими более молодыми конкурентами в живописности расположения.

К вечеру следующего дня миссис Брэникен и Зах Френ перебрались на пароход, который через бухту Порт-Джаксон, обогнув Иннер-Саут-Хэд, взял курс на юг, держась на расстоянии нескольких миль от берега.

Долли сидела на палубе на баке, разглядывая очертания берега, смутно выступающие среди тумана. Так вот он, этот материк, в который предстояло ей проникнуть как в огромную тюрьму, из которой Джону не удалось до сего времени бежать! Пятнадцать лет, как они разлучены друг с другом!

— Пятнадцать лет! — тихо сказала она.

При проходе «Брисбена» мимо Ботани-Бей и Джорис-Бей миссис Брэникен удалилась в свою каюту немного отдохнуть. На следующее утро в обычный час она уже была на ногах, когда проходили мимо той части берега, где виднелись на горизонте сначала гора Дромадер, а за ней гора Костюшко, которые входят в горную систему Австралийских Альп.

Зах Френ и Долли стояли на спардеке и разговаривали о том, о чем оба неизменно думали.

Смущенный и нерешительный, подошел к миссис Брэникен юнга, чтобы спросить, по приказанию капитана, не желает ли она чего-нибудь.

— Нет, ничего, дитя мое, — отвечала Долли.

— Ба! Да это тот мальчуган, который говорил со мной здесь, когда я был вчера на «Брисбене», — сказал Зах Френ.

— Совершенно верно, боцман, это был я!

— Как зовут тебя?

— Меня зовут Годфрей.

Годфрей глядел на Долли с таким уважением, что она была тронута этим до глубины души.

Одновременно она была поражена звуком голоса юнги. Она уже слышала однажды этот голос и вспоминала где именно.

— Дитя мое, — сказала она, — не вы ли обращались ко мне у входа в сиднейскую больницу?

— Да, это был я.

— Не вы ли спрашивали меня, жив ли еще капитан Джон?

— Я, сударыня.

— Вы принадлежите, значит, к команде парохода?

— Да, вот уже год, — отвечал Годфрей. — Надеюсь, однако, с Божьей помощью покинуть скоро эту команду.

Сказав это, не желая или не смея продолжать разговор, Годфрей удалился.

— Вот мальчуган, в котором, на мой взгляд, течет кровь моряка, — заметил Зах Френ. — Это сейчас видно. У него честные, ясные и решительные глаза. А голос вместе с тем твердый и нежный.

«Голос его!» — проговорила Долли про себя.

Ей показалось почему-то, что она только что слышала голос Джона, правда, более мягкий, соответственно возрасту юнги.

Конечно, она заблуждалась, но и черты лица этого мальчика напомнили ей черты лица Джона, того Джона, которому не было еще тридцати, когда «Франклин» разлучил ее с ним на столько лет.

— Видите, миссис Брэникен, — сказал Зах Френ, потирая руки, — англичане ли, американцы ли — все относятся к вам с одинаковой симпатией. Вы встретите в Австралии ту же преданность, что и в Америке. В Аделаиде будет то же самое, что и в Сан-Диего. Все желают вам того же, что и этот молодой англичанин.

«Англичанин ли он?» — спросила себя миссис Брэникен, глубоко взволнованная.

Переход в продолжение первого дня путешествия был весьма удачен. Дул береговой ветер, и море было совершенно спокойное. Можно было ожидать, что и дальше, обогнув мыс Гау, при повороте берега Австралийского материка, при входе в Бассов пролив, плавание будет так же спокойно.

Долли не покидала палубы в продолжение всего этого дня. Все пассажиры выказывали глубочайшее почтение к ней и искали возможности вступить с ней в беседу. Им всем хотелось познакомиться с женщиной, о несчастьях которой было известно и которая не задумывалась над предстоящими ей опасностями в надежде освободить своего мужа, если Провидению угодно было сохранить ему жизнь. Никто, конечно, не позволил бы себе выразить ей ни малейшего сомнения в этом. Да и можно ли было не разделять ее надежд, когда приходилось воочию убеждаться, насколько она была мужественно воодушевлена, когда излагала все свои предположения. Бессознательно слушатели переносились вслед за ней в дебри Центральной Австралии. И многие из них охотно последовали бы за ней не только мысленно, но и в действительности. Отвечая им, Долли иногда вдруг замолкала. Взгляд ее принимал тогда совсем особое выражение, глаза блестели, и один лишь Зах Френ а состоянии был понять, чем занят был ее ум.

Между тем юнга интересовал ее все больше и больше. Она не в состоянии была подавлять в себе волнение, наблюдая его походку, внешность и жесты, ту настойчивость, с которой он следил за ней, тот род инстинкта, который, казалось, притягивал их друг к другу; все это захватывало ее настолько, что Джон и юнга сливались в одно целое в ее мыслях. Долли не могла скрыть от Заха Френа, что нашла поразительное сходство между Джоном и Годфреем. И Зах Френ начинал испытывать беспокойство в том, что она целиком отдавалась во власть этого впечатления, вызванного совершенно случайным обстоятельством. Небеспричинно опасался он, что это сходство слишком живо напоминает ей о погибшем ребенке. Весьма прискорбно было, что присутствие этого мальчика так сильно волновало миссис Брэникен. Так как служебные обязанности Годфрея не призывали его на корму парохода, отведенную исключительно пассажирам первого класса, он не приходил туда, но издали не раз глядели они друг на друга, и Долли едва воздерживалась, чтобы не подозвать его к себе. Достаточно было одного знака с ее стороны, и Годфрей поспешил бы на зов… Но Долли не делала этого знака, и Годфрей не подходил.

Вечером, когда Зах Френ провожал миссис Брэникен в ее каюту, она сказала:

— Нужно будет узнать, Зах, кто этот юнга, где он родился… Быть может, он не английского происхождения.

— Это можно, — отвечал Зах Френ.

— Быть может, он американец.

— Если вам угодно, я наведу справки у капитана «Брисбена».

— Нет, Зах, не нужно, я сама расспрошу Годфрея. И боцман расслышал, как миссис Брэникен прошептала:

— Дитя мое, бедный мой Уайт, ровесник ему. «Вот этого-то я и опасался», — подумал Зах Френ, направляясь к себе в каюту.

На рассвете миссис Брэникен вышла из своей каюты и расположилась на палубе. Зах Френ вскоре присоединился к ней и заметил в ней большую перемену. Она не обращала более внимания на полосу земли, расстилавшуюся по направлению к северо-западу. Поглощенная своими мыслями, она едва отвечала Заху Френу, когда последний осведомился, как она провела ночь.

Боцман не настаивал. Главное было, чтобы Долли забыла о странном сходстве Годфрея с капитаном Джоном, не пожелала видеть его и расспрашивать. Возможно, она и забыла об этом, а мысли ее приняли иное направление. И действительно, она не обращалась с просьбой к Заху Френу привести к ней этого мальчика, служебные обязанности которого удерживали его на носу парохода.

Позавтракав, миссис Брэникен вернулась в свою каюту и появилась вновь на палубе между тремя и четырьмя часами пополудни. В это время «Брисбен» на всех парах направлялся к проливу, отделяющему Австралию от земли Тасмана, или земли Ван-Димена.

Земля, открытая голландцем Янсеном Тасманом, оказалась чрезвычайно важной для англичан; равным образом этот остров, представлявший собой естественное продолжение материка, значительно выиграл под владычеством англосаксонской расы. Колонизация этого острова усилилась с 1642 года, когда он был открыт. Почва здесь чрезвычайно плодородна, и он покрыт богатейшими лесами. Со свойственными им настойчивостью и последовательностью англичане приступили с начала прошлого столетия к эксплуатации этого острова, нимало не заботясь о судьбе туземных рас; разбив всю территорию на округа, они основали значительные города, как-то Гоббарт-Таун, Джордж-Таун и другие, воспользовавшись многочисленными природными береговыми впадинами, соорудили порты, куда заходят сотни судов. Все это превосходно, но, с другой стороны, много ли сохранилось представителей черной расы, аборигенов этой страны? Несчастные эти были далеко не цивилизованны, в них усматривали самых низких представителей человеческой расы; их признавали ниже африканских негров, фиджийцев Огненной земли. Англичане могут кичиться тем, что блистательно довели до конца поставленную себе задачу, если она заключалась в том, чтобы доказать всему миру, что последнее слово в деле колонизации есть уничтожение без остатка целой человеческой расы!

Глава вторая. ГОДФРЕЙ

«Брисбен» прошел Бассов пролив вечером. В августе под этими широтами сумерки наступают уже в пять часов. Темнота не позволяла следить за контуром берега.

Переход по проливу был чувствителен вследствие появившейся килевой качки. Течения различных направлений встречаются и бурлят в этом проливе, доступном водам Тихого океана. К рассвету следующего дня, 23 августа, «Брисбен» уже входил в бухту Порт-Филипп.

Для того чтобы попасть в бухту, необходимо лавировать весьма осторожно, в особенности когда приходится огибать длинную песчаную отмель Нипин с одной стороны и такую же отмель Квинсклиф — с другой. Бухта эта, в достаточной мере закрытая, вмещает в себя несколько портов, которые служат превосходными стоянками для глубокосидящих судов; порты эти носят названия Гелонг, Сандриг и Уильям-Таун, причем два последних составляют, собственно говоря, Мельбурнский порт.

Берег этот по внешнему своему виду крайне однообразен и печален. Здесь очень мало зелени; он напоминает высохшее болото, где вместо лагун и прудов глубокие впадины, с затвердевшей и растрескавшейся тиной. В будущем намечено заменить тощие, искривленные деревца, растущие в беспорядке на этой равнине, правильными древесными посадками, которые быстро вырастут в прекрасные, тенистые леса при благодатном австралийском климате.

«Брисбен» пристал к одной из набережных Уиль-ямс-Тауна для высадки части своих пассажиров.

Предстояла полуторадневная остановка в Мельбурне, и миссис Брэникен пожелала перебраться на это время в город. Чем же в таком случае вызвано было ее решение сойти с «Брисбена»? Если она думала, что ей не удастся избавиться от слишком назойливых любопытных, то, очевидно, ей гораздо легче было для этого остаться у себя в каюте, нежели перебираться в гостиницу.

Совершенно озадаченный подобным, непостижимым для него, решением, Зах Френ не мог не заметить, что в ней произошла резкая перемена по сравнению с ее состоянием в Сиднее.

Не обусловлена ли была эта перемена в настроении слишком живым воспоминанием о погибшем ребенке, снова выступившим наружу под влиянием встречи с Годфреем? Предположения Заха Френа соответствовали действительности. Встреча с юнгой настолько сильно повлияла на нее, что она почувствовала потребность уединиться. Не оставила ли она прежнего решения своего расспросить его? Быть может и да, так как она не привела его в исполнение даже на следующий день. Она словно стремилась убежать от этого четырнадцатилетнего мальчика, к которому влекло ее что-то необъяснимое. Что же удерживало ее от разговора с ним и выяснения всего интересующего ее — его национальности, происхождения и семейного положения? Не опасалась ли она разрушения смутных мечтаний, неосуществимых надежд, возродившихся в ее воображении, — надежд, которых она не в состоянии была скрыть от Заха Френа?

Рано утром миссис Брэникен высадилась на берег в сопровождении боцмана. Ступив на мостки, она обернулась.

Годфрей стоял на носу парохода, прислонившись к борту, и на лице его выразилась такая печаль, настолько ясно было его желание удержать ее на пароходе, что Долли едва не сказала ему: «Дитя мое, я вернусь». Но она удержалась, однако, от этих слов, жестом пригласив Заха Френа следовать за ней, и направилась на железнодорожный вокзал, соединяющий город с портом.

Мельбурн расположен вдали от морского берега, на правом берегу реки Яра-Яра, в двух километрах от моря, на расстоянии, которое поезда проходят в^ несколько минут. Там расположена эта столица богатейшей колонии Виктория, насчитывающая около миллиона жителей, из которых 300 тысяч живут в одном лишь Мельбурне. На эту колонию начиная с 1851 года, можно сказать, вылилось все золото, которое было добыто из недр горы Александра.

Мельбурн весьма напоминает Сан-Франциско по внешнему виду, хотя и не столь блестящему и богатому: широкие улицы, пересекающиеся под прямыми углами, скверы, лишенные пока обильной зелени и тенистых деревьев, сотни банков, торговые дома, в которых совершаются крупные сделки, часть города, в которой сосредоточены большие магазины, общественные здания, церкви, храм, университет, музеи, выставки, библиотека, больницы, городское управление, школы, дворцы, памятники, сооруженные в честь двух исследователей — Борка и Уильса, погибших при попытке пересечь Австралийский материк с севера на юг. За исключением деловой части города, на улицах встречалось не много прохожих — несколько иностранцев, в особенности немецких евреев, занимающихся продажей золота, как другие занимаются продажей скота или шерсти.

Деловые люди, однако, проводят в Мельбурне возможно меньшую часть своего времени. В'Окрестностях города построено множество вилл и коттеджей, и некоторые из них отличаются роскошью княжеских дворцов. Благодаря этому Мельбурн имеет значительные преимущества перед Сан-Франциско; таково мнение Д. Шарнея, одного из наиболее интересных путешественников из тех, которые посетили эту страну. Лесные насаждения самых разнообразных пород успели уже разрастись и образовать обширные тенистые парки. Большое число ручейков обеспечивает благодатную свежесть в продолжение долгих знойных месяцев. Словом, не много городов расположено, подобно Мельбурну, в столь очаровательной рамке живой зелени.

Все это великолепие даже и тогда, когда Зах Френ проводил миссис Брэникен за город, не вызвало у нее никакого восторга. Ничто не указывало на то, чтобы тот или иной дом, как бы прекрасно он ни был устроен, та или иная местность, как бы величественна она ни была, с расстилавшейся далекой перспективой, произвели на нее какое-либо впечатление. Казалось, вот-вот она обратится к Заху Френу с какой-то просьбой под влиянием угнетающей ее мысли.

К ночи они оба вернулись в гостиницу. Долли почти не дотронулась до обеда, который был ей подан. После этого она легла в постель и провела всю ночь в полудремоте, постоянно видя перед собой образы мужа и своего ребенка.

На следующий день миссис Брэникен не покидала гостиницы до двух часов пополудни. Она написала длинное письмо Уильяму Эндру, которым извещала его об отъезде из Сиднея и скором прибытии в столицу Южной Австралии, и снова подтвердила все надежды, которые имела по отношению к исходу экспедиции.

К великому своему удивлению и еще большей тревоге, получив это письмо, Уильям Эндру не мог не усмотреть из него, что если Долли говорила о Джоне с совершенной уверенностью найти его в живых, то вместе с тем она говорила и о своем ребенке, маленьком Уайте, как о живом. Теперь он не в состоянии был отогнать от себя опасения за рассудок женщины, столь тяжело пострадавшей от ударов судьбы.

Все пассажиры «Брисбена» были уже на пароходе, когда миссис Брэникен вернулась из города в сопровождении Заха Френа. Высматривавший ее издали, Годфрей с криком радости бросился к ней навстречу.

Заху Френу это не понравилось, и густые брови его заметно сдвинулись. Он дорого бы дал, лишь бы юнга покинул пароход или по крайней мере не попадался на глаза Долли, раз его присутствие вызывало в ней такие тяжелые воспоминания.

Миссис Брэникен сразу заметила Годфрея. Она на минуту приостановилась, пронизывая его насквозь взглядом, а затем, не сказав ни слова, потупив голову, прошла в свою каюту.

Приняв причалы, «Брисбен» отвалил от набережной и направился к выходному бакену, затем, обогнув стрелку Квинсклиф, взял курс на Аделаиду, держась на расстоянии трех миль от берега Виктории.

Пароход принял в Мельбурне около сотни новых пассажиров, большей частью жителей Южной Австралии, возвращавшихся домой. Между ними были несколько человек иностранцев, один китаец с совершенно заспанным лицом, наподобие крота, желтый, как лимон, круглый, как горшок, жирный, как мандарин с тремя пуговками. Впрочем, это не был мандарин. Это был просто слуга человека, достойного более подробного описания.

Вообразите себе сына Туманного Альбиона, наиболее яркого представителя этого типа, высокого, худого, костлявого, настоящего скелета, состоящего лишь из шеи, торса и ног, в возрасте сорока пяти лет, ростом не менее шести английских футов. Белокурая неподстриженная борода, белокурые же волосы, перемешанные с прядями золотисто-желтого цвета, маленькие, яркие глаза, нос с ущемленными ноздрями, наподобие клюва пеликана или цапли, редко встречающейся длины череп, по которому наименее внимательный френолог не мог не прийти к заключению, что обладатель его отличается чрезвычайной настойчивостью, — все это, вместе взятое, представляло собой внешний облик одной из тех человеческих голов, которые обращают на себя внимание, вызывая улыбку, когда изображены карандашом на бумаге. Этот англичанин имел установленный обычаем костюм: шапку с двойным козырьком, застегнутый до подбородка жилет, куртку с двадцатью карманами, бриджи из клетчатой суконной материи, высокие штиблеты с металлическими светлыми пуговицами, башмаки с подбитыми гвоздями подошвами и легкую накидку от пыли, белого цвета, которая висела складками на его туловище, усиливая скелетообразную худобу.

Никому не было известно, кто был этот оригинал, потому что на австралийских пароходах не принято справляться, откуда прибыли и куда направляются пассажиры. Единственные справки, которые можно было бы получить от капитана парохода относительно этого англичанина, заключались в том, что последний занял одну каюту для себя, Джоза Мерита из Ливерпуля (Соединенное королевство), в сопровождении своего слуги, Джина Ги из Гонконга (Китай).

Тотчас же по отплытии парохода Джоз Мерит занял одно из мест на палубе и удалился оттуда лишь в четыре часа дня, когда раздался колокол, призывающий к завтраку.

В половине пятого он вернулся на прежнее место и покинул его в семь часов вечера для обеда; вернулся снова туда же в восемь часов вечера и сидел с неподвижностью манекена, с распростертыми руками на коленях, не водя глазами ни вправо, ни влево, держа их постоянно устремленными по направлению к берегу, до 10 часов вечера. С наступлением десяти часов он встал и направился в отведенную ему каюту размеренным шагом, который не могла поколебать судовая качка.

Несмотря на наступившую свежесть, миссис Брэникен, поднявшаяся на палубу несколько ранее девяти часов вечера, провела на ней часть ночи.

Рой мыслей, всецело поглощавших ее, не давал заснуть. Она задыхалась в своей каюте, у нее была потребность вдыхать этот бодрящий морской воздух, насыщенный сильным запахом акации, доносившимся с берега, присутствие которого ощущается даже в море, на расстоянии пятидесяти миль от берега. Не думала ли она о встрече с юнгой и вопросах, которые задаст ему, чтобы узнать у него… Что же, в сущности, узнать?..

Окончив вахту в десять часов вечера и обязанный заступить на следующую в два часа ночи, Годфрей не был на палубе во время прогулки Долли, и утомленная женщина вернулась в свою каюту.

«Брисбен» обогнул среди ночи мыс Отуэй, лежащий у оконечности округа Полфарф. Начиная с этого пункта пароходу предстояло взять курс на северо-запад, вплоть до параллели острова Дискавери, куда упирается конец той условной линии, которая проведена по 141 меридиану и которая отделяет провинции Виктория и Новый Южный Уэльс от юга Южной Австралии. Джоз Мерит с утра снова появился на палубе, как будто не покидал ее с предыдущего дня. Что же касается китайца Джина Ги, то тот еще крепко спал. Зах Френ не мог не разглядывать с некоторым удивлением этого чудака. Каково же было его удивление, когда, приблизившись к этому длинному и неподвижному джентльмену, он услышал, что последний обратился к нему лично со следующими словами, произнесенными жидковатым голосом: — Если не ошибаюсь, вы — боцман Зах Френ?

— Собственной персоной, — отвечал Зах Френ.

— Спутник миссис Брэникен?

— Совершенно верно. Я вижу, это вам известно. — Я знаю… Она разыскивает своего мужа… пропавшего уже пятнадцать лет назад. Хорошо. Да! Прекрасно.

— Как? Прекрасно?

— Да… Миссис Брэникен… Прекрасно… И я также разыскиваю.

— Супругу вашу? — Нет!.. Я не женат!.. И это очень хорошо… Если бы жена моя пропала, я бы не стал ее разыскивать.

— Ну, тогда что же вы разыскиваете? — Разыскиваю… шляпу.

— Вашу шляпу?.. Вы потеряли вашу шляпу?

— Мою шляпу?.. Нет!.. Это шляпа… особая… Вы засвидетельствуете мое почтение миссис Брэникен?.. Хорошо!.. Да!.. Очень хорошо!..

После этого, плотно сжав губы, Джоз Мерит не проронил более ни одного слова.

«Он вроде помешанного», — решил про себя Зах Френ.

И ему показалось пустым делом продолжать заниматься этим джентльменом.

При появлении Долли на палубе боцман подошел к ней, и они оба уселись против англичанина. Последний оставался неподвижным, наподобие каменного бога Терма.

Поручив Заху Френу засвидетельствовать свое почтение миссис Брэникен, он признавал, вероятно, излишним выполнить это лично.

Впрочем, Долли не замечала присутствия этого странного пассажира.

Она вела продолжительную беседу со своим верным спутником по поводу всех приготовлений к предстоящему путешествию, чтобы заняться ими по прибытий в Аделаиду; она обращала его внимание на необходимость не терять ни часа, дабы экспедиция могла достаточно заблаговременно дойти и перейти, если последнее представится возможным, ту область центральной части страны, которая превратится несколько позднее в совершенно выгоревшую пустыню под действием невыносимого зноя тропических лучей.

Помня крепкое сложение Джона, его несокрушимую энергию, Долли выражала уверенность, что ему удалось выдержать все ужасы плена. Так как она в течение этого разговора совсем не упоминала о Годфрее, то Зах Френ начал уже надеяться, что она забыла о мальчике, как вдруг Долли сказала:

— А я еще не видела сегодня этого юнгу. Вы, Зах, видели его?

— Нет, сударыня, — отвечал боцман, которому вопрос этот, видимо, был неприятен.

— Не могу ли я сделать что-нибудь для этого ребенка? — продолжала Долли. Она говорила все это, как бы прикрываясь равнодушием, но Зах Френ не дал себя ввести этим в обман.

— Этого малого? — отвечал он. — Он на хорошем пути. Он выберется на дорогу. Я уверен, он займет место квартирмейстера уже через несколько лет. С усердием и при хорошем поведении…

— Все это так, — продолжала Долли, — но он интересует меня… Он интересует меня до такой степени… Да, притом, Зах, сходство… да!., столь разительное сходство его с моим Джоном… Кроме того, он ровесник моего Уайта…

Долли побледнела при последних словах; ее голос прервался, она глядела так пристально и вопрошающе на Заха Френа, что боцман невольно опустил глаза под ее взглядом.

После этого она добавила:

— Вы приведите его ко мне сегодня после полудня, Зах. Не забудьте этого… Я желаю говорить с ним… Завтра мы прибудем в Аделаиду. Мы никогда более не свидимся, а я желаю знать… прежде чем покинуть «Брисбен». Да, я желаю знать…

Зах Френ вынужден был обещать Долли, что приведет к ней Годфрея, после чего она удалилась к себе.

Вплоть до колокола, призывающего к завтраку, боцман продолжал свою прогулку по палубе, задумчивый и весьма встревоженный. Англичанин, идя в рубку при первых звуках колокола, столкнулся с ним нос к носу.

— Хорошо! Очень хорошо! — сказал Джоз Мерит. — Засвидетельствовали ли вы по моей просьбе мое почтение?.. Ее муж исчез… Хорошо!.. Очень хорошо!..

И он направился в столовую занимать выбранное им за обеденным столом место — само собой разумеется, наиболее удобное, ближе к буфету, что давало ему возможность первым выбирать лучшие куски с обносимых вокруг стола блюд с кушаньями.

К трем часам пополудни «Брисбен» показался у входа в Портленд, главный порт округа Нормандия, в который упирается железная дорога из Мельбурна; обогнув затем мыс Нельсона, пароход прошел мимо бухты Дискавери и почти прямо, поднимаясь к северу, проходил на очень близком расстоянии от берега Южной Австралии.

Как раз в это время Зах Френ предупредил Годфрея о желании миссис Брэникен переговорить с ним.

— Переговорить со мной? — воскликнул юнга. Сердце так сильно забилось у него, что он едва удержался за ванты, чтобы не упасть. Затем в сопровождении боцмана направился в каюту, где его поджидала миссис Брэникен. Долли молча глядела на него в продолжение некоторого времени. Он стоял перед ней, держа шапку в руке. Она сидела на диване. У притолоки двери Зах Френ с волнением наблюдал за ними обоими. Он знал, о чем будет Долли спрашивать Годфрея, но не знал того, что юнга будет отвечать.

— Дитя мое, — сказала миссис Брэникен, — я желала бы иметь сведения о вас и вашем семействе. Если я спрашиваю вас, то исключительно потому, что интересуюсь вашим положением. Желаете ли вы отвечать на мои вопросы?

— Весьма охотно, — отвечал Годфрей дрожащим от волнения голосом.

— Который вам год? — спросила Долли.

— Точно не знаю, но полагаю, что четырнадцать или пятнадцать лет.

— Да… четырнадцать или пятнадцать лет! Когда вы начали плавать?

— Я начал плавать, когда мне было приблизительно восемь лет, в качестве юнги; и вот уже два года, как плаваю на этом корабле.

— Делали ли вы дальние переходы?

— Да, сударыня, по Тихому океану вплоть до Азии, и по Атлантическому океану вплоть до Европы.

— Вы англичанин?

— Нет, сударыня, я американец.

— Но вы на службе на английском пароходе?

— Недавно продано в Сидней то судно, на котором я служил ранее. Тогда я и перешел на «Брисбен» до получения места на американском корабле.

— Хорошо, дитя мое, — отвечала Долли, жестом приглашая Годфрея подойти ближе к ней.

Годфрей повиновался.

— Я желала бы узнать теперь, где вы родились?

— В Сан-Диего.

— Да!.. В Сан-Диего! — повторила за ним Долли, не выказав при этом удивления, как будто предчувствуя подобный ответ.

Что же касается Заха Френа, то последний был весьма взволнован всем тем, что пришлось ему выслушать.

— Да, в Сан-Диего, — продолжал Годфрей. — О, я хорошо знаю вас!.. Да, я знаю вас! Мне доставило большое удовольствие, когда я узнал о вашем приезде в Сидней… Если бы вы только знали, насколько я интересуюсь всем, что касается капитана Джона Брэникена!..

Долли взяла юнгу за руку и держала ее несколько минут в своих руках, не говоря ни слова. Потом она продолжила:

— Как вас зовут?

— Годфрей.

— Годфрей? А как ваша фамилия?

— У меня нет другого имени.

— Кто ваши родители?

— У меня нет родных.

— Нет родных! — отвечала миссис Брэникен. — Где же вы воспитывались?

— В Уайт-Хауз, — отвечал Годфрей, — благодаря вашим заботам. Я часто видел вас, когда вы навещали детей в приюте. Вы не замечали меня среди самых маленьких, но я-то хорошо помню вас. Так как я выказывал способности к морскому делу, то, когда подрос, отправился юнгой, так же как и другие сироты Уайт-Хауз, и все мы никогда не забудем того, чем обязаны миссис Брэникен, нашей матери.

— Вашей матери! — воскликнула Долли, которая вздрогнула, как будто слово это потрясло ее до глубины души.

Она притянула к себе Годфрея…

Она целовала его… Он целовал ее, в свою очередь. Он плакал. Между ними сразу установилась душевная связь, которая ничуть не удивляла их, настолько она представлялась им обоим вполне естественной.

Зах Френ между тем, прижавшись в углу, бормотал про себя:

«Бедная женщина!.. Бедная женщина!.. Куда дает она увлечь себя!»

Приподнимаясь со своего места, миссис Брэникен сказала:

— Идите, Годфрей, дитя мое. Я еще увижусь с вами!.. Мне необходимо остаться одной!

Взглянув еще раз на нее, юнга медленно удалился. Зах Френ намеревался последовать за ним, но Долли удержала.

— Постойте, Зах.

Продолжая говорить отрывистыми фразами, что указывало на чрезвычайное ее возбуждение, она сказала:

— Зах, этот ребенок воспитан вместе с найденными детьми в Уайт-Хауз. Он родился в Сан-Диего… Ему четырнадцать или пятнадцать лет… Он живой портрет Джона… Это его открытое лицо, его решительное выражение. Подобно ему, он любит море. Это сын моряка… Это сын Джона… Это мой сын! Предполагали, что малютка погиб в бухте Сан-Диего… Он не погиб, его спасли! Те, которые спасли его, не знали его матери. А мать его — это я, я, безумная… Дитя это — не Годфрей, это Уайт, сын мой. Господу угодно вернуть мне его ранее, чем соединить меня с его отцом!

Зах Френ слушал миссис Брэникен, не решаясь прерывать ее. Он понимал, что несчастная не могла говорить иначе. Все обстоятельства сложились так, что ей представлялись правильными ее заключения. И благородный моряк чувствовал, как сердце его сжималось, потому что считал своим долгом разбить ее мечтания. Необходимо было безотлагательно удержать Долли на покатой плоскости, на которую она ступила и которая неминуемо должна была привести ее в новую бездну. Он исполнил это, не колеблясь и почти грубо.

— Вы ошибаетесь, миссис Брэникен, — сказал он. — Я не желаю и не вправе допускать, чтобы вы думали то, чего не существует в действительности. Сходство это — просто случайность. Ваш маленький Уайт умер, да, он умер, и Годфрей не ваш сын.

— Уайт умер? — воскликнула миссис Брэникен. — Откуда вы знаете это? Кто может это утверждать?

— Я, сударыня!

— Вы?

— Восемь дней спустя после катастрофы у стрелки Лома всплыл труп ребенка и был выброшен на берег. Я нашел его, предупредил Уильяма Эндру. И он признал маленького Уайта, который и покоится на кладбище в Сан-Диего, куда мы часто носили цветы на его могилу.

— Уайт, мой маленький Уайт, там, на кладбище! И никто не говорил мне никогда об этом!

— Нет! — отвечал Зах Френ. — Вы не владели тогда своим рассудком, а четыре года спустя, когда рассудок вернулся к вам, опасались сказать вам это. Уильям Эндру имел основания опасаться снова напоминать вам о ваших горестях, и он предпочел молчать! Сын ваш погиб, и Годфрей не может быть им.

Долли упала на диван. Глаза ее закрылись. Ей показалось, что глубокая тьма окутала ее внезапно и скрыла яркий свет.

Повинуясь жесту, Зах Френ удалился, оставив ее в одиночестве, погруженной в скорбь и поглощенной воспоминаниями о прошлом.

На следующий день, 26 августа, миссис Брэникен не выходила еще из своей каюты, как «Брисбен», пройдя против Бекстерс, между островом Кенгуру и мысом Жервис, вошел в залив Св. Викентия и бросил якорь в порту Аделаиды.

Глава третья. ИСТОРИЧЕСКАЯ ШЛЯПА

Из трех столичных городов Австралии Сидней самый старый, Мельбурн следует за ним, а Аделаида самый молодой. Но хотя последний из этих городов и самый младший, он все же наиболее красивый из всех трех. Город этот появился на свет Божий в 1853 году; родительница его, Южная Австралия, существует политически начиная лишь с 1837 года, а признается официально независимой лишь с 1856 года.

Весьма возможно также, что Аделаида бесконечно долго будет юной благодаря своему несравненному климату, самому здоровому на материке, в местности, где неизвестны ни чахотка, ни лихорадки, ни какие-либо иные заразные, эпидемические болезни. Изредка и там умирают, но последнее, по остроумному замечанию Д. Шарнея, может быть признано исключением.

Почва Южной Австралии отличается от почвы соседней области тем, что в недрах ее нет месторождений золота, зато в ней есть богатые медные рудники. Открытые лет сорок тому назад, медные рудники в Канунда, Бурра, Валлару и Мунта привели в эту местность тысячи иммигрантов и обогатили весь округ.

Аделаида находится не на берегу залива Св. Викен-тия. Город этот, как и Мельбурн, расположен на расстоянии приблизительно двенадцати миль от берега, на материке, и между городом и портом пролегает рельсовый путь. Ботанический сад в Аделаиде может с успехом выдержать сравнение с садом в Мельбурне. В этом саду есть такие оранжереи, подобных которым не найти во всем свете, плантации роз, которые можно сравнить с парками, чудные тенистые места под сенью самых красивых экземпляров растительного царства умеренного пояса вперемежку с разнообразнейшими древесными породами, свойственными полутропическому поясу.

Ни Сидней, ни Мельбурн не могут сравниться с Аделаидой и по внешней красоте. Удачно разбитые, широкие улицы города превосходно содержатся. На некоторых из них возвышаются прекрасные памятники, как, например, на Кинг-Уильям-стрит. С архитектурной стороны замечательны здания почтамта и городского совета.

Миссис Брэникен остановилась в гостинице на Кинг-Уильям-стрит, куда ее проводил Зах Френ. Материнское чувство в ней только что пережило тяжелое испытание, в продолжение которого она вынуждена была отказаться от последних своих мечтаний.

Существовало, по-видимому, столько предположений, что Годфрей мог быть ее сыном, что она тотчас же дала себя увлечь этой мечте.

Но с того момента, как вся надежда ее была разбита, казалось, бесповоротно, она не пожелала более видеться с юнгой и не говорила с ним. В памяти ее сохранилось лишь поразительное сходство, которое так живо воскрешало перед ней образ Джона.

Отныне Долли решила исключительно отдаться задуманному ей делу и без проволочек организовать все необходимое для предстоящей экспедиции. Она была намерена обратиться к общему сочувствию. Она сумеет, если потребуется, употребить все свое состояние для этих новых поисков и деньгами возбудить сочувствие тех, которые присоединятся к ней.

Она не должна была ощущать недостатка в смельчаках. Эта область Южной Австралии — родина по преимуществу смелых исследователей. Отсюда направились самые знаменитые пионеры через неведомые центральные местности. Отсюда родом Варбуртон, Джон Форрест, Джильс, Стурт, Линдсей, которые обследовали вдоль и поперек обширный этот край; пройденные ими пути нанесены на географические карты.

Путь, который предстояло совершить миссис Брэникен, должен был пересечь все уже пройденные наискось. В 1784 году подполковник Варбуртон пересек Австралию по 20° с востока на северо-запад; Джон Форрест в том же году прошел в противоположном направлении от Перта до порта Августа; Жиль в 1876 году, отправившись, в свою очередь, из Перта, дошел до залива Спенсера.

Решено было собрать и личный, и подвижной составы не в самой Аделаиде, а на крайнем пункте железной дороги, которая тянется к северу, к озеру Эйр. Пройденные при этом пятьсот миль давали значительный выигрыш во времени и сбережение сил. Возможно было собрать необходимое количество повозок и животных, лошадей для охранной стражи, волов для перевозки съестных припасов и лагерных принадлежностей среди местности, прилегающей к горной области Флиндерс. Нужно было запастись всем необходимым для экспедиции, считая в ней сорок человек кроме прислуги и небольшого конвоя.

Что же касается набора участников экспедиции, то Долли намеревалась закончить все хлопоты по этой части в Аделаиде. Ей оказывал в этом постоянное и весьма энергичное содействие губернатор Южной Австралии, который предложил свои услуги. Благодаря ему приняли предложение миссис Брэникен тридцать человек с прекрасными верховыми лошадьми, хорошо вооруженные, некоторые из них были туземного происхождения, другие из европейских колонистов. Она обеспечила им очень крупное денежное вознаграждение на все время экспедиции и премию в размере ста фунтов стерлингов каждому из них по окончании экспедиции, независимо от ее исхода. Они должны были находиться под начальством бывшего офицера окружной стражи Тома Марикса, сильного и решительного человека, за которого губернатор вполне ручался. Том Марикс лично тщательно выбирал среди людей, предлагавших наперебой свои услуги, самых сильных и надежных кандидатов.

Таким образом, возможно было надеяться на преданность этой стражи.

Весь служебный персонал поступал под начальство Заха Френа.

В сущности же, и над Томом Мариксом, и Захом Френом настоящим, несомненным начальником была миссис Брэникен, душа экспедиции.

Корреспонденты Уильяма Эндру перевели в распоряжение миссис Брэникен значительные денежные суммы, и она могла не стесняться в расходах.

Закончив приготовления, было решено, что Зах Френ выедет сам не позднее ЗО-го числа в Фарина-Таун, конечную железнодорожную станцию, где и будет ожидать миссис Брэникен со всеми остальными членами экспедиции; отъезд миссис Брэникен из Аделаиды должен был последовать тоже немедля.

— Зах, — сказала она ему. — Вы примете все меры к тому, чтобы наш караван был готов к выступлению к концу первой же недели сентября. Припасы будут доставлены вам отсюда по железной дороге, и вы распорядитесь погрузить их на повозки в Фарина-Таун.

Мы должны обо всем позаботиться заблаговременно, чтобы обеспечить успех нашей экспедиции.

— Все будет готово, миссис Брэникен, — отвечал боцман. — Когда вы приедете, вам придется лишь дать сигнал к отправлению.

Нетрудно представить себе, как был занят Зах Френ в последние дни пребывания в Аделаиде. Но он так усердно работал, что мог взять железнодорожный билет для переезда в Фарина-Таун уже 29 августа. Двенадцать часов спустя по приезде на эту станцию он уже телеграфировал миссис Брэникен о приобретении предметов, необходимых для экспедиции.

Со своей стороны миссис Брэникен, при содействии Тома Марикса, выполняла принятую на себя задачу, относящуюся к вооружению, снаряжению и обмундированию людей охраны. Необходим был тщательный подбор лошадей, что, впрочем, не представляло затруднений, потому что австралийские животные отличаются своей выносливостью. Не было причин беспокоиться об их корме во все время передвижения экспедиции по лесам и лугам, так как там всегда можно найти и корм, и воду. При переходе же по песчаной пустыне их надо было заменить верблюдами. Начиная с пункта Алис-Спрингс миссис Брэникен и ее товарищам предстояло вступить в упорную борьбу с теми естественными затруднениями, благодаря которым всякая экспедиция в Центральной Австралии подвергается таким опасностям.

Усиленные занятия несколько рассеяли эту энергичную женщину и отчасти изгладили из ее памяти последние происшествия на «Брисбене». Она как бы забылась благодаря кипучей деятельности, не оставлявшей ей свободной ни одной минуты. Оставалось лишь воспоминание о той мечте, которую она лелеяла, окончательно убитой одним словом Заха Френа. Ей было известно теперь, что ребенок ее лежит на кладбище в Сан-Диего и ей возможно будет посещать его могилу. А между тем сходство этого юнги!.. И образы Джона и Годфрея сливались вместе в ее воображении.

Со времени приезда своего в Аделаиду миссис Брэникен не видела мальчика. Ей было даже неизвестно, искал ли он случая повстречаться с ней. Так или иначе Годфрей не появлялся в гостинице на Кинг-Уильям-стрит. И для чего, в сущности, пришел бы он туда? Долли уединилась в своем номере и не призывала его более к себе после того разговора. Впрочем, ей известно было, что «Брисбен» ушел в Мельбурн и вернется обратно в Аделаиду, когда она уже докинет этот город.

Одновременно с миссис Брэникен и другое лицо с не меньшей настойчивостью готовилось к такому же путешествию. Личность эта занимала помещение в одной из гостиниц на Хиндлей-стрит, состоящее из комнаты с окнами на улицу и другой комнаты, с окнами во двор. В этом помещении находились странные представители арийской и желтой рас, — англичанин Джоз Мерит и китаец Джин Ги. Откуда прибыли эти оба типа, выходцы из дальней Азии и дальней Европы? Куда направлялись они? Что делали они в Мельбурне и для чего прибыли в Аделаиду? И, наконец, при каких обстоятельствах сошлись эти господин и слуга: один — наниматель, другой — служащий, с тем чтобы вместе бродить по свету? Это выяснится из разговора, происходившего вечером 5 сентября, между Джозом Меритом и Джином Ги.

Теперь необходимо познакомить читателя также и с жителем Поднебесной империи.

Китаец сохранил свой национальный костюм — сорочку «ханшаоль», куртку «макуаль», халат «хаоль», с боковыми застежками и широкие шаровары с цветным поясом. Он вполне подходил к имени своему Джин Ги, что означает в буквальном переводе «ленивый человек». И действительно, он был на редкость ленив и беспечен как в отношении дела, так равно и к опасностям. Он не сделал бы десяти шагов, чтобы исполнить приказание, и двадцати шагов, чтобы избежать опасности. Несомненно было, что Джоз Мерит должен был обладать чрезвычайным запасом терпения для того, чтобы держать у себя подобного человека в качестве слуги. В сущности говоря, это обусловлено было привычкой, так как они путешествовали вместе в продолжение уже пяти-шести лет. Они повстречались в Сан-Франциско, и господин пригласил слугу на испытание, как он сначала объявил ему, но, видимо, испытанию этому суждено было продолжаться вплоть до неизбежной для всех смертных разлуки.

Следует упомянуть при этом, что Джин Ги, выросший в Гонконге, говорил по-английски как уроженец Манчестера.

Впрочем, Джоз Мерит никогда не раздражался. Хотя он и грозил иногда подвергнуть Джина Ги самым страшным пыткам, обычным в Поднебесной империи, где судебному ведомству присвоено наиболее соответствующее название министерства пыток, тем не менее он не в состоянии был бы лично дать ему даже щелчок в нос. Когда приказания его оказывались неисполненными, он ограничивался тем, что исполнял самолично нужное для себя. Этим упрощалось каждое дело.

Быть может, недалек был уже тот день, когда он лично будет служить китайцу, и, весьма вероятно, последний склонялся к тому, чтобы признавать, со своей точки зрения, подобный порядок вещей наиболее соответствующим принципам справедливости. Тем не менее пока что в ожидании подобной, счастливой для него, перемены судьбы, Джину Ги приходилось следовать за своим господином всюду, куда заносила последнего его бродячая фантазия. В этом Джоз Мерит не допускал никаких уступок. Добровольно или по принуждению, а слуга обязан был следовать за ним неукоснительно, хотя мог потом по желанию предаваться полной беспечности в пути. Таким именно образом совершалось передвижение этих двух существ на протяжении нескольких тысяч миль по Старому и Новому Свету, и результатом этого постоянного передвижения было пребывание их обоих в столице Южной Австралии.

— Хорошо! О! Очень хорошо! — сказал в этот вечер Джоз Мерит. — Я полагаю, что мы приготовились?

Совершенно непонятно было, почему обращался он к Джину Ги с подобным вопросом, имея в виду, что он должен был сам лично все приготовить. Тем не менее он никогда не забывал задать этот вопрос ради принципа.

— Все готово десять тысяч раз! — неизменно имел обыкновение отвечать на подобный вопрос китаец, который никак не мог отвыкнуть от оборотов речи, принятых среди обитателей Поднебесной.

— Чемоданы?..

— Завязаны.

— Оружие?..

— В исправном состоянии.

— Запасы провизии?

— Вы сами, господин мой Джоз, поместили их на хранение на железнодорожной станции. Да к тому же, необходимо ли запасаться провизией, когда рано или поздно придется быть самому съеденным.

— Быть съеденным, Джин Ги! Хорошо!.. Да!.. Очень хорошо!.. Вы все по-прежнему рассчитываете быть съеденным?

— Это произойдет рано или поздно, и немного недоставало полгода тому назад, чтобы мы закончили наше путешествие в брюхе людоеда, а в особенности мне лично грозила подобная участь.

— Вам лично, Джин Ги?

— Да, мне лично, и по той простой причине, что я жирный, тогда как вы, господин мой Джоз, вы тощи, и, несомненно, люди эти предпочтут меня вам.

— Предпочтут вас?.. Хорошо!.. О! Очень хорошо.

— Да притом, как известно, австралийцы явно предпочитают желтое мясо китайцев, гораздо более нежное, так как они питаются исключительно рисом и овощами.

— А потому-то я усердно курил и уговаривал вас, Джин Ги, курить, — отвечал на это флегматичный Джоз Мерит. — Вам известно ведь, что людоеды не одобряют мяса курильщиков табака.

Последняя рекомендация давно уже была принята осторожным жителем Поднебесной империи, который хотя и воздерживался от курения опиума, но зато неукоснительно уничтожал тот запас табака, который предоставлял в его полное распоряжение Джоз Мерит. Есть основания считать, что австралийцы, равно как и все собратья их по людоедству в других странах, питают непреодолимое отвращение к человеческому мясу, насыщенному никотином. На основании этого Джин Ги добросовестно принимал все меры к тому, чтобы постепенно сделаться несъедобным.

Был ли, однако, такой случай, когда господину и слуге грозило уже выступить в качестве лакомого блюда в трапезе людоедов, но отнюдь не в качестве приглашенных? Да, такой случай в действительности был, и Джозу Мериту и его слуге не раз грозило закончить таким образом их бродячее существование. Десять месяцев тому назад в Квинсленде, к западу от Рокгамптона и Грасемэра, в нескольких сотнях миль от Брисбена, забрели они в местность, населенную племенами самых хищных людоедов. Можно сказать, что людоедство в этой местности явление постоянное. Не вступись за них местная вооруженная сила, пришлось бы Джозу Мериту и Джину Ги, попавшим в руки этих дикарей, неизбежно погибнуть. Вовремя освобожденные, они благополучно вернулись обратно в столицу Квинсленда, а оттуда в Сидней, откуда и прибыли на пароходе непосредственно в Аделаиду. Тем не менее все происшедшее не отвело англичанина от страсти подвергать опасностям собственную свою особу, а также и своего слугу, ибо он намеревался, по словам Джина Ги, посетить центральную часть Австралийского материка.

— И все это ради какой-то шляпы! — воскликнул китаец. — Ай, ай! Когда подумаю только об этом, слезы капают у меня из глаз, наподобие дождевых капель, падающих на желтые хризантемы!

— Когда же прекратится, наконец, это капание слез ваших, Джин Ги? — возразил на это Джоз Мерит, сдвигая брови.

— Если вам удастся даже, господин мой Джоз, отыскать эту шляпу, то она будет уже вся в лохмотьях.

— Довольно, Джин Ги!.. Слишком даже довольно!.. Воспрещаю вам выражаться так об этой шляпе, и безразлично о какой-либо иной!.. Слышите вы меня?.. Хорошо! Да! Очень хорошо! Если это будет продолжаться, я распоряжусь, чтобы вам дали от сорока до пятидесяти ударов камышовкой по пяткам ваших ног.

— Мы не в Китае, — возразил на это Джин Ги.

— И лишу вас пищи!

— Я похудею.

— Я отрежу косу вашу у самого черепа.

— Отрезать мою косу?

— Я лишу вас табака!

— Бог Фо сохранит меня!

— Он не сохранит вас!

Угроза эта совсем смирила Джина Ги.

О какой же шляпе шла речь и почему употреблял Джоз Мерит всю свою жизнь в поисках этой шляпы? Этот оригинал, как уже сказано было выше, был англичанином из Ливерпуля. Разве не встречаются подобные же субъекты и на берегах Луары, Эльбы, Дуная и Шельды, равно как и в местностях, по которым протекают Темза, Клайд или Твид? Джоз Мерит был очень богат и известен в Ланкастере и соседних графствах своей страстью собирателя. Он не собирал ни картин, ни книг, ни предметов искусства, ни даже безделушек. Отнюдь нет! Он собирал шляпы — целый музей головных уборов, имеющих историческое значение, служивших когда-либо мужчинам и женщинам, как-то треуголки, двууголки, каретки, клаки, цилиндры, каски, шапки с наушниками, береты, ермолки, тюрбаны, токи, митры, пуфы, представительские ступки, илантусы инков, средневековые хеннены, клобуки духовных лиц, головные украшения венецианских дожей и прочее и прочее — словом, сотни и сотни экземпляров в более или менее плачевном состоянии, ветхих, без тульи и полей. По его словам, в коллекции были замечательные исторические экземпляры: каска Патрокла, которая была на голове этого героя, когда последний был убит Гектором при осаде Трои, и берет Фемистокла, украшавший его голову в битве при Саламине, головные уборы Гальена и Гиппократа, шляпа Цезаря, унесенная ветром с его головы при переходе Рубикона, головные уборы Лукреции Борджиа во время трех ее свадеб со Сфорцею, Альфонсом д'Эсте и Альфонсом Арагонским, шапка Тамерлана, в которой он переправлялся через Синд, Чингис-хана, когда завоеватель этот разрушал Бухару и Самарканд, головной убор Елизаветы во время ее коронования и Марии Стюарт при побеге из Лоелевен-ского замка, Екатерины II во время ее коронования в Москве, Петра Великого, когда государь этот работал на Саардамской верфи, Мальбрука в битве при Рамили, Олая, короля Датского, убитого в Стеклестаде, Гесслера, которому не пожелал поклониться Вильгельм Телль, Уильяма Питта, ношенную в двадцатитрехлетнем возрасте, когда он стал главой кабинета министров, треуголку Наполеона I, ношенную им в битве при Ваграме, и еще сотни других, не менее замечательных. Более всего сокрушался он о том, что в его коллекции недоставало ермолки, украшавшей голову Ноя в тот день, когда ковчег остановился на вершине горы Арарат, равно как и шапки Авраама, когда этот патриарх готовился принести в жертву Исаака. Однако Джоз Мерит не отчаивался, веря, что когда-нибудь приобретет и эти сокровища. Что же касается головных уборов, которые, вероятно, носили Адам и Ева при изгнании из рая, то он уже отчаялся достать когда-либо таковые, ибо достойные доверия историки неопровержимо установили, что прародители наши имели обычай ходить с непокрытыми головами. Из приведенного перечня достопримечательностей музея Джоза Мерита можно судить о том, в каких чисто детских занятиях протекала жизнь этого оригинала. Это был вполне убежденный человек, нисколько не сомневавшийся в подлинности своих находок. Сколько потребовалось посетить стран, городов и деревень, перерыть лавок и ларей, посетить старьевщиков и скупщиков, израсходовать времени и денег, прежде чем добиться после розысков, длившихся в продолжение нескольких месяцев подряд, приобретения на вес золота какой-либо рваной тряпки! Он собирал дань со всей вселенной, лишь бы только завладеть каким-нибудь недоступным для других предметом.

Исчерпав до дна все запасы Европы, Африки, Азии, Америки и Океании как непосредственно, так и с помощью своих доверенных лиц и агентов, он собирался исследовать Австралийский материк во всех сокровеннейших его тайниках.

Для этого подвига существовала у него одна причина, которая, несомненно, не была бы признана достаточной для других, но которая представлялась лично ему чрезвычайно веской. Осведомленный о том, что бродячие племена Австралии охотно украшают свои головы мужскими и женскими шляпами — легко вообразить себе, в каком ужасном состоянии были эти шляпы, а с другой стороны, что целые транспорты этой рвани регулярно доставлялись в береговые порты, — он вывел из всего этого заключение о возможности напасть на какое-нибудь особо выгодное дело, придерживаясь выражений, усвоенных любителями древностей. Как раз в то время Джоз Мерит был во власти одной идеи, охвачен одним желанием, которое грозило совершенно лишить его рассудка, — да он наполовину уже и лишен был его: дело шло о том, чтобы отыскать одну шляпу, которая, по его словам, должна была увенчать всю его коллекцию.

Глава четвертая. ПОЕЗД В АДЕЛАИДУ

Что же представляло собой это чудо? Каким мастером древних или настоящего веков оно было сооружено? Чью королевскую, благородную, гражданскую или простонародную голову украшала она, и при каких обстоятельствах? Джоз Мерит никому еще не поведал пока этой тайны. Как бы то ни было, получив драгоценные указания и следуя им с рвением, достойным какого-нибудь Чингачгука или Чуткой Лисицы, он был непоколебимо убежден в том, что эта пресловутая шляпа после целого ряда предшествовавших злоключений заканчивала ныне жизненное свое поприще на голове какого-нибудь главы австралийского племени и, таким образом, вдвойне удовлетворяла своему назначению служить «покрышкой главы». Джоз Мерит решил, что только ему удастся добыть эту драгоценную покрышку, — дать за нее любую цену, какую ни потребуют, и даже похитить ее при отказе продать. Она должна была быть трофеем его компании, завлекшей его первоначально на юг материка. Но так как он потерпел неудачу при первой своей попытке, то ныне решил храбро подвергнуть себя настоящим опасностям экспедиции по Центральной Австралии. Вот по каким причинам приходилось Джину Ги подвергаться снова опасностям закончить свои дни в пасти людоедов, да каких еще людоедов! Самых лютых из всех тех, в пасть которых он мог попасть до того времени. В сущности говоря, надо признать, что слуга был сильно привязан к своему господину — привязанность двух уток, породы мандаринов, — столько же по расчету, сколько и по привычке.

— Мы выезжаем завтра из Аделаиды с курьерским, — сказал Джоз Мерит.

— На второй страже ночи?

— Ну, на второй страже, коли хотите, это все равно, только примите меры к тому, чтобы все было приготовлено к отъезду.

— Постараюсь, господин мой Джоз, но покорнейше прошу вас обратить внимание ваше на то, что я не владею десятью тысячами рук богини Куан-Ин!

— Мне неизвестно — десять ли тысяч рук у богини Куан-Ин, — отвечал на это Джоз Мерит, — но я знаю, что вы лично владеете двумя руками, и прошу вас употребить их для моей службы.

Несомненно, что и на этот раз Джин Ги не прибегал к помощи своих рук более энергично, чем имел обыкновение, предпочитая рассчитывать на вмешательство самого господина. Таким образом, оба оригинала покинули Аделаиду на следующий день, уносимые на всех парах по железной дороге к этим неведомым странам, в которых Джоз Мерит надеялся-таки отыскать наконец ту шляпу, которой недоставало в его коллекции.

Несколько дней спустя после Заха Френа миссис Брэникен, в свою очередь, покинула столицу Южной Австралии. Том Марикс собрал отряд, состоявший из пятнадцати человек белых, служивших прежде в местных полициях, и пятнадцати туземцев, также служивших до того времени в полиции. Стража эта предназначалась для того, чтобы охранять караван от нападения бродяг, но не для того, чтобы воевать с племенем индасов. Не следует забывать, что было сказано Гарри Фельтоном: необходимо было найти средства выкупить капитана Джона, и напрасно было бы пытаться вырвать его силой из рук туземцев.

В двух багажных вагонах были нагружены съестные припасы в количестве достаточном для пропитания более сорока человек в продолжение целого года. Ежедневно Долли получала письма от Заха Френа, в которых тот сообщал ей о каждом своем шаге. Купленные по распоряжению боцмана животные уже были собраны, так же как и проводники. Повозки стояли в станционных сараях, в ожидании ящиков со съестными припасами и тюков с платьем, посудой, платками, патронами — словом, со всем необходимым для экспедиции. Караван мог выступить два дня спустя по прибытии миссис Брэникен, которая назначила днем своего отъезда 9 сентября. Губернатор не скрыл от нее тех опасностей, которые придется ей испытать.

— Опасности эти двоякого рода, миссис Брэникен; одни из них от свирепых племен, кочующих в этих местностях, которыми мы не владеем, а вторые — от естественных условий путешествия. В совершенно пустынной, безводной местности вам придется испытать ужасные страдания. И я думаю, что было бы предпочтительно выступить попозже, к концу знойного периода.

— Я все это знаю, — отвечала на это миссис Брэникен, — и ко всему подготовлена. Со времени своего отъезда из Сан-Диего я изучала Австралийский материк, прочла и несколько раз перечитала описания всех путешествий по исследованию этого материка, отчеты Бурка, Стюарта, Джильса, Форреста, Стурга, Грегори и Варбуртона. Я читала также отчет смелого Дэвида Линдсея, которому удалось с сентября 1887 по апрель 1888 года пройти по Австралии с севера — от порта Дарвина, на юг — до Аделаиды. О, мне очень хорошо известно, какие предстоят трудности и опасности. Но я иду туда, куда призывает меня долг.

— Исследователь Дэвид Линдсей, — отвечал губернатор, — ограничился тем, что прошел по исследованным местностям, вдоль которых была проведена уже телеграфная линия, пересекающая материк. И поэтому им взяты были с собой только один молодой туземец и четыре вьючные лошади. Вам же, миссис Брэникен, разыскивающей бродячие племена, придется направлять караван в сторону от этой телеграфной линии и углубиться внутрь материка.

— Я пойду до места, где находится Джон. То, что совершено было Дэвидом Линдсеем и его предшественниками ради интересов культуры, науки и торговли, я совершу ради освобождения моего мужа. Со времени его исчезновения, вопреки всеобщему мнению, я утверждала, что Джон Брэникен жив, и оказалась права. Я употреблю полгода, быть может, год, если это потребуется, и исследую эти местности, твердо убежденная, что найду его. Я рассчитываю на преданность моих товарищей, господин губернатор, и наш девиз будет: никогда не отступать!

— Девиз этот принадлежит дому Дугласов, и я не сомневаюсь в том, что он приведет вас к цели.

— Да… с Божьей помощью!

Миссис Брэникен попрощалась с губернатором, выразив ему признательность за оказанное ей содействие. Вечером того же дня, 9 сентября, она покинула столицу Южной Австралии. Австралийские железные дороги превосходно оборудованы: комфортабельные вагоны бесшумно и без всяких толчков катятся по рельсам благодаря прекрасному содержанию пути. Поезд состоял из шести вагонов, включая и два багажных. Миссис Брэникен занимала особое купе вместе с женщиной, по имени Гарриет, по происхождению наполовину англичанкой, наполовину туземкой, которую она приняла к себе на службу. Том Марикс и остальные люди охранного отряда размещались в других отделениях. Поезд останавливался только на главных станциях. Выйдя из Аделаиды, он направился в Гоулберн. С правой стороны пути возвышались горы, покрытые лесом, которые находятся в этой части территории. Австралийские горы вообще невысокие, не более двух тысяч метров над поверхностью моря, и расположены большей частью по окружности материка. Они весьма давнего геологического образования, так как состоят из гранитов и силлурийских напластований.

Железнодорожный путь благодаря неровностям почвы извивался змеей и проходил то по длинным ущельям, то среди густых лесов, в которых произрастает поразительно большое количество разновидностей эвкалиптового дерева.

Начиная с Гоулберн, узловой станции, от которой идет ветка к Грит-Бенд, река Муррей образует излом по направлению к югу. Пройдя его и идя вдоль границы округа Лэйт, поезд очутился в округе Стенли, на 34 параллели. Так как наступила уже ночь, то нельзя было увидеть последней вершины горы Брайант, наиболее возвышенной в горной цепи, которая тянется к востоку от железнодорожной колеи. Начиная с этого пункта горный кряж остается на западе и рельсовый путь пролегает у подошвы этой цепи. Отроги их заканчиваются у берегов озера Торренс, имеющего, вероятно, сообщение с заливом Спенсера, глубоко врезающегося в австралийский берег.

На следующий день с восходом солнца поезд прошел мимо отрогов Флиндерс-Ренжес, среди которых возвышается гора Серл. Миссис Брэникен разглядывала все эти новые для нее места из окна своего вагона. Так вот какова она, эта Австралия, «земля парадоксов», центральная часть которой — обширная котловина, расположенная ниже уровня моря, где водные потоки, получающие свое начало большей частью из песков, мало-помалу заволакиваются песком до впадения в море, где ощущается недостаток влаги как в воздухе, так и в почве, где живут самые странные в мире животные, где кочуют свирепые племена в местностях, расположенных в центральных и западных частях страны. Там далее, на севере и западе, расположены эти бесконечные пустыни земли Александра и Западной Австралии, где экспедиция намеревалась искать следы капитана Джона.

Куда предстояло направить путь экспедиции с того момента, как она оставит за собой последние населенные пункты?

Возникало сомнение, жив ли Джон и не съеден ли он дикарями, но миссис Брэникен отвергала эту мысль на основании слов Гарри Фельтона.

Примером тому, что дикари иногда берегут своих пленных, мог служить исследователь Уильям Классен, который исчез 38 лет тому назад и которого все-таки считали живым, хотя он и находился в плену у одного из племен Северной Австралии!

Поезд шел между тем вперед. Проведенная несколько далее на запад, железная дорога обогнула берег озера Торренс, изогнутого наподобие лука, длинного и узкого, около которого впервые яснее обозначаются волнообразные возвышенности Флиндерс-Ренжес. Было жарко. Температура в этой местности в это время года соответствовала температуре в северном поясе в марте — в тех странах, через которые проходит 30 параллель, как, например, Алжир, Мексика и Кохинхина. Можно было опасаться дождей или даже одной из тех гроз, которые караван тщетно будет желать и о ниспослании которых страстно будет молить, как только экспедиция углубится в долины центральной части материка. Миссис Брэникен прибыла к 3 часам пополудни на станцию Фарина-Таун. Станция эта — пока конечная, но инженеры уже заняты дальнейшим продолжением колеи на север.

Зах Френ и его люди поджидали миссис Брэникен на платформе. Все они встретили ее с выражением большой к ней симпатии и почтительным радушием.

Почтенный боцман был тронут до глубины души. Прошло двенадцать, целых двенадцать дней, в продолжение которых ему не приходилось видеть супругу капитана Джона. Долли, в свою очередь, была очень счастлива тем, что снова свиделась со своим другом, на преданность которого могла вполне положиться. Она улыбнулась, пожимая ему руку, — она, которая почти разучилась улыбаться.

Миссис Брэникен не было необходимости оставаться на этой станции. Зах Френ проявил массу энергии. Подвижной состав, собранный им, заключался в четырех повозках, запряженных волами, с проводниками, двух бричек, запряженных парой добрых коней, каждая с особым кучером.

Повозки уже были загружены. По выгрузке вещей из багажного вагона все могло считаться законченным и повозки могли двинуться в путь. На погрузку же должно было потребоваться не более одних — полутора суток. Миссис Брэникен тотчас же подробно осмотрела все. Том Марикс одобрил все принятые Захом Френом меры. Возможно было рассчитывать без труда добраться при хороших погодных условиях до границы той местности, в которой кони и волы легко отыщут себе подножный корм, а главное — воду, добыча которой будет представлять существенные затруднения в пустынях центральной части материка.

— Миссис Брэникен, — сказал Том Марикс, — пока мы будем придерживаться телеграфной линии, мы не будем испытывать затруднений и животные не будут страдать от лишений. Но когда мы отойдем от нее и караван направится к западу, нам придется заменить коней и волов верблюдами. Только этим животным не страшны обожженные солнцем степи.

— Я знаю это, Том Марикс, — отвечала Долли, — и доверяю вашей опытности.

— Не забывайте только, сударыня, — добавил Том Марикс, — что со станции Алис-Спрингс начнутся настоящие трудности нашей экспедиции.

— Мы поборем их! — отвечала Долли.

Следуя намеченному плану, первая часть пути, около трехсот пятидесяти миль, должна была совершиться на лошадях и волах, причем лошадьми пользовались одни белые из конвоя, туземцы же совершали путь пешком. Но это не было для них обременительно, так как благодаря лесистой местности все путешествие совершалось медленно. Дальше, в Алис-Спрингс, волы и кони заменялись верблюдами, которые опять отдавались в распоряжение европейцев, причем на них возлагалась обязанность производить разведку и отыскивать редкие в этой местности колодцы.

К слову сказать, со времени разведения верблюдов в Австралии все путешествия вглубь страны совершаются на них, и если бы имели их в своем распоряжении первые исследователи, они не испытывали бы столько лишений и страданий.

Этих полезных животных впервые привез в Австралию в 1866 году некто Эльдер, и они сразу акклиматизировались и стали быстро размножаться.

Несомненно, только благодаря верблюдам удалось полковнику Варбуртону благополучно завершить смелую экспедицию, которая начата была из Алис-Спрингс и закончилась в Рокботе, на морском берегу земли Уита, в Николь-Вей. Если впоследствии и удалось Дэвиду Линдсею пересечь материк с севера на юг исключительно лишь с вьючными конями, то успех этот объясняется тем, что он не отдалялся от тех местностей, по которым прошла телеграфная линия, где он свободно доставал необходимые фураж и воду. Зах Френ не мог не рассказать при обсуждении предстоящего пути о своей недавней встрече.

— А знаете, миссис Брэникен, что нас опередили по дороге в Алис-Спрингс?

— Опередили, Зах?

— Да, не припоминаете ли вы англичанина и его китайца-слугу, которые следовали на «Брисбене», от Мельбурна до Аделаиды?

— Да, припоминаю, — отвечала Долли, — но пассажиры эти высадились в Аделаиде. Разве они там не остались?

— Нет. Три дня тому назад Джоз Мерит, так зовут его, прибыл в Фарина-Таун по железной дороге. Он даже подробно осведомлялся у меня обо всем, относящемся к нашей экспедиции, и все говорил: «Хорошо!.. О! Очень хорошо!» — тогда как китаец его, покачивая головой, казалось, думал: «Скверно!.. О! Очень скверно»! Затем они оба на следующий же день покинули Фарина-Таун, направляясь к северу.

— А на чем же они путешествуют? — спросила Долли.

— Выехали они оттуда на лошадях, но намерены, по прибытии на станцию Алис-Спрингс, так сказать, заменить свои паровые лодки на парусные, то есть сделать то же, что имеем в виду и мы.

— Англичанин этот какой-нибудь исследователь?

— Не думаю, он, скорее, похож на чудака и маньяка, так себе, что-то вроде юго-западного ветра.

— А он не говорил о целях своего путешествия?

— Он не сказал о том ни одного слова. Полагаю, однако, что он не намеревается один со своим китайцем рисковать удаляться от обитаемых частей этого округа. Желаю ему счастливого путешествия! Быть может, мы снова свидимся с ним в Алис-Спрингс.

На следующий же день, 11 сентября, к пяти часам пополудни все было готово. Среди припасов были мясные консервы и прессованные овощи наилучших американских фирм, мука, чай, сахар и соль, не считая лекарств, заключавшихся в аптеке. Был запас виски, джина и водки в бочонках, которые должны были перейти на спины верблюдов. Запас табака был тоже значителен, так как рассчитан был служить не только для потребностей участников экспедиции, но также и в качестве предмета обмена с туземцами, среди которых он пользуется разменной монетой. Водной и табаком можно купить целые племена Западной Австралии. Выкуп капитана Джона заключался в значительной партии табака, нескольких кипах ситца и огромного количества разных мелких вещей.

Что же касается лагерных принадлежностей, как-то: палаток, одеял, сундуков, в которых помещались лично принадлежащие миссис Брэникен и Гарриет белье и платья, так же как и вещи, принадлежащие Заху Френу и начальнику охраны, кухонная посуда, керосин, патроны, — то вся эта поклажа размещена была на повозках, которые должны были тащить волы.

Оставалось лишь дать сигнал к выступлению.

Нетерпеливо ожидавшая этого момента, миссис Брэникен назначила выступление на следующий же день. Решено было, что караван снимется с рассветом со станции Фарина-Таун и направится к северу, придерживаясь направления Оверлэндской телеграфной линии.

В 9 часов вечера Долли и Гарриет в сопровождении Заха Френа вернулись в дом, который занимали вблизи станции. Они собирались уже разойтись по своим комнатам, как послышался легкий стук у входной двери.

Зах Френ направился к выходу и, открыв дверь, не мог удержаться от восклицания.

Перед ним стоял юнга с «Брисбена», с небольшим узелком под мышкой и шляпой в руке.

Казалось, Долли знала, кто именно постучался! Да это и было так в действительности! Хотя она и не ожидала снова увидеть этого мальчика, но, вероятно, думала, что он будет искать случая снова встретиться с ней… Как бы то ни было, независимо от ее воли уста ее сказали еще ранее, чем она увидела его: Годфрей!

Годфрей прибыл полчаса тому назад с поездом из Аделаиды.

За несколько дней до отправления парохода юнга попросил расчет у капитана «Брисбена» и, получив его, высадился на берег. Очутившись на берегу, он и не пытался заявиться в гостиницу на Кинг-Уильям-стрит, где остановилась миссис Брэникен. Но много раз, совершенно незаметно, следовал он за нею, не пытаясь заговорить с ней. Осведомленный обо всем свершившемся, он знал об отъезде Заха Френа в Фарина-Таун для снаряжения каравана. А затем, узнав об отъезде миссис Брэникен из Аделаиды, тотчас же решил присоединиться к ней.

Чего же, собственно, желал Годфрей и чем вызвано было его появление?..

Войдя в дом, он очутился перед миссис Брэникен.

— Это вы… дитя мое… Вы, Годфрей? — сказала она, взяв его за руку.

— Да, это он, и что ему нужно? — пробормотал Зах Френ, не скрывая своего неудовольствия.

— Что мне нужно? — отвечал Годфрей. — Я желаю следовать за вами, как бы далеко вы ни отправились, и никогда не расставаться более с вами. Я желаю отправиться вместе с вами на поиски капитана Джона, отыскать его и привезти его обратно в Сан-Диего, вернуть его друзьям и родине.

Долли не в состоянии была более удержаться. Черты лица этого ребенка так живо напоминали ей черты ее Джона!

— Хорошо, дитя мое, хорошо! — воскликнула она и порывисто прижала его к сердцу.

Глава пятая. ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ АВСТРАЛИЮ

Караван выступил в путь 12 сентября на рассвете. Погода была хорошая, зной умеренный вследствие легкого ветра с моря.

Теплый период прочно устанавливался на 31 параллели в это время на всем пространстве Австралийского материка.

Исследователям слишком хорошо известно, как опасны летние месяцы, когда зной не умеряется в центральных долинах ни дождем, ни тенью деревьев.

Несомненно, жаль было, что обстоятельства не позволили миссис Брэникен предпринять экспедицию на пять или шесть месяцев раньше, Легче было бы выносить все тяжести подобного путешествия зимой. Гораздо безопаснее морозы, во время которых ртуть в термометре опускается ниже 0°, чем жара, во время которой ртутный столбик показывает в тени 40°.

Ранее, в мае, испарения обращаются в обильные ливни, ручейки снова оживают, колодцы наполняются, и не приходится делать суточных переходов для отыскания питьевой воды под палящим солнцем, австралийская пустыня более тяжела для караванов, чем африканская Сахара: в последней есть оазисы, тогда как первая по всей справедливости может быть названа страной жажды.

Миссис Брэникен не приходилось, однако, выбирать ни времени, ни места. Она тронулась в путь, потому что это было необходимо, и приготовилась ко всем опасностям климата, так как нельзя было избежать их.

Нельзя было терять ни минуты, чтобы отыскать капитана Джона, вырвать его из рук туземцев, хотя бы ей и пришлось поплатиться за это своей жизнью, как это пришлось Гарри Фельтону. Нельзя было не согласиться, однако, с тем, что экспедиция ее не была обречена на те страдания, которые вытерпел этот несчастный, так как она организована была с таким расчетом, чтобы одолеть всякие препятствия, насколько это возможно для человека.

Личный состав экспедиции, увеличившийся на одного человека с прибытием Годфрея, уже известен.

Остановлен был следующий порядок во время переходов к северу от Фарина-Таун, по лесам и вдоль ручейков, где не могло быть никаких серьезных опасностей.

Впереди выступали 15 австралийцев, одетых в шаровары и казакины из полосатой бумажной материи, в соломенных шляпах и босиком, каждый с оружием, с сумкой, заключавшей в себе патроны; они составляли авангард под предводительством одного европейца, исполнявшего обязанности разведчика.

Вслед за ними ехали миссис Брэникен с Гарриет, в бричке, запряженной парой лошадей, с кучером-туземцем. Приделанный к легкому экипажу верх, который мог быть спущен, укрывал их во время дождя или грозы. В следующей бричке помещались Зах Френ и Годфрей. Видя искреннюю привязанность юнги к миссис Брэникен, боцман на первых порах хотя и был очень недоволен его появлением, тем не менее вскоре совершенно переменился и полюбил юношу. За ними следовали по порядку четыре повозки, запряженные волами, с четырьмя погонщиками; приходилось равнять ход всего каравана с ходом этих животных, которые хотя и недавно появились в Австралии, тем не менее быстро вошли в употребление и в полевых работах, и для перевозки тяжестей.

По бокам и позади маленького отряда следовала охранная стража Тома Марикса, одетая, как и их начальник, в шаровары, вдетые в голенища длинных сапог, в шерстяные казакины, стянутые в талии, в белых легких касках, со скатанной легкой резиновой накидкой через плечо; вооружены они были одинаково с туземцами. Люди эти следовали верхом, и в их обязанности входила разведка пути и выбор места для привалов.

Караван мог при подобных условиях делать не более тринадцати миль в день, ибо приходилось идти по каменистой почве через густые леса, где повозки могли следовать с большими затруднениями.

При таких условиях нужно было дней тридцать, чтобы пройти около трехсот пятидесяти миль от Фари-на-Таун до Алис-Спрингс. Таким образом, нельзя было добраться до этой станции ранее первой трети октября.

Покинув Фарина-Таун, экспедиция имела возможность следовать на протяжении нескольких миль вдоль земляных работ, произведенных уже для продолжения рельсовой колеи.

Миссис Брэникен интересовалась всем относящимся к маршруту и подробно расспрашивала Тома Марикса о телеграфной линии, вдоль которой они продвигались.

— В тысяча восемьсот семидесятом году, — отвечал Том Марикс, — колонисты задумали прокладку этой линии между портом Аделаида и портом Дарвина. Линию эту повели настолько успешно, что она была уже закончена к середине тысяча восемьсот семьдесят второго года.

— Разве не представилось необходимостью произвести предварительные изыскания?

— Совершенно верно, и изыскания эти к востоку и западу произведены были уже на десять лет раньше, в тысяча восемьсот шестидесятом и шестьдесят первом годах, Стюартом, одним из наших самых смелых исследователей.

— А кто провел эту линию? — спросила миссис Брэникен.

— Столь же смелый, сколько и сведущий инженер Тодд, директор почт и телеграфов в Аделаиде, который пользуется всеобщим уважением в Австралии.

— Нашел ли он здесь, на месте, весь необходимый ему материал?

— Нет, сударыня, ему пришлось выписывать из Европы изоляторы, проволоку и даже телеграфные столбы. А в настоящее время колония в состоянии оборудовать какое угодно промышленное предприятие.

— И туземцы допустили производство работ без всяких помех?

— В самом начале они не только мешали работам, но и делали все возможное, чтобы испортить каждый столб. Они уничтожали материалы, проволоку, спиливали телеграфные столбы, и поэтому приходилось на протяжении почти трех с половиной тысяч верст содержать строгую охрану; невзирая на то, что стычки заканчивались неудачно для туземцев, они все-таки добивались своих целей, и мне думается, что пришлось бы в конце концов бросить начатое дело, если бы Тодду не пришла в голову очень удачная, можно сказать гениальная мысль. Завладев несколькими старшинами туземных племен, он распорядился подвергнуть их действию сильного электрического тока, что навело на них такой страх, что товарищи их боялись с того времени даже близко подходить к страшным для них столбам и проволокам. Это дало возможность закончить телеграфную линию, и она действует ныне вполне исправно.

— Разве линия не охраняется особыми агентами?

— Особыми агентами — нет, но она охраняется стражей, которую мы называем здесь «черной полицией».

— Полиция эта никогда не появляется в центральных и западных местностях?

— Никогда или по крайней мере весьма редко. Здесь столько преступников и бродяг, за которыми приходится охотиться, что полиции нельзя отлучаться далеко.

— Но тогда почему же не направили эту «черную полицию» по следам индасов, когда стало известно, что капитан Брэникен у них в руках?.. А это продолжается уже целых девять лет?!

— Вы забываете сударыня, что об этом стало известно нам и даже вам лично через Гарри Фельтона всего несколько недель тому назад!

— Да, это верно, — сказала Долли, — только несколько недель тому назад.

— Впрочем, мне известно, — продолжал Том Марикс, — что «черная полиция» получила предписание исследовать местность в земле Тасмана и что предстоит отправка туда довольно значительного отряда; но я очень опасаюсь, однако…

— Том Марикс вовремя остановился, и миссис Брэникен не заметила его смущения.

Необходимо сознаться, что, хотя Том Марикс принял решение до конца выполнять принятые на себя обязанности, он тем не менее весьма сомневался в благополучном исходе предпринятой экспедиции. Ему известно было, насколько неуловимы эти кочующие племена Австралии. А потому он не мог разделять ни пламенной веры миссис Брэникен, ни убеждений Заха Френа, ни инстинктивной уверенности Годфрея. Однако, как сказано, он намерен был добросовестно исполнять свои обязанности.

Вечером 15 августа, обогнув холмы Дерой, караван расположился на ночлег в местечке Бурлу. По направлению к северу вдали виднелась вершина горы Маунт Этрекшен, позади которой тянутся долины, называемые Иллюзьонс-Пленс. Из сопоставления этих названий приходится вывести заключение, что, если гора притягивает, то долина — обманчива. Надо заметить, что на географических картах Австралии сплошь и рядом встречаются названия, которые заключают в себе понятия физического и духовного мира. Телеграфная линия делает в Бурлу крутой поворот, почти под прямым углом, по направлению к западу, пересекая ручей Кабана-Крик, на расстоянии около двенадцати миль от Бурлу. Но то, что не представляет затруднений для телеграфной линии, должно было оказаться нелегким для пешего и конного отряда. Пришлось отыскивать брод. Юнга вызвался найти его и, смело бросившись в реку, быстро отыскал мелкое место, по которому повозки и брички переправились на левый берег.

Семнадцатого числа караван мог расположиться лагерем у последних отрогов горного кряжа Норд Уэст, который тянется приблизительно на расстоянии десяти миль к югу.

Так как местность эта населена, то миссис Брэникен и ее спутникам оказано было радушное гостеприимство в одной из тех обширных ферм, у которых площадь обрабатываемой земли заключает в себе обыкновенно несколько тысяч акров.

В этих поместьях встречаются овцеводческие фермы, поля всяких хлебных культур, обширные магазины в которых сложены семена, превосходно содержащиеся леса, плантации оливковых деревьев и иных пород, свойственных жаркому поясу, несколько сотен рабочего скота, и, наконец, многочисленный отряд рабочих, которые подчиняются почти воинской дисциплине, обращающей человека чуть не в раба.

Не будь караван миссис Брэникен снабжен всем необходимым, он без труда мог бы пополниться благодаря щедрости богатых фермеров, владельцев этих земельных угодий.

Восемнадцатого сентября Том Марикс разбил лагерь на ночь на южной оконечности озера Саус-Лэйк-Эйр. На лесистых берегах его виднелись стаи замечательных птиц, среди которых наибольшей известностью пользуются жабиру, а также черные лебеди, бакланы, пеликаны и цапли, с перьями серого и синего цветов.

Озера эти расположены весьма своеобразно. Цепь их тянется с юга на север Австралии, а именно: озеро Торренс, по дуге которого проложен рельсовый путь, Маленькое озеро Эйр, Большое озеро Эйр, озера Фром, Белое, Амедея. Все эти озера представляют обширные водные площади и заключают в себе соленую воду: это естественные древние водохранилища, остатки прежнего внутреннего моря.

И действительно, геологи склонны предполагать, что Австралийский материк в весьма еще недавнее время представлял собой два острова. Замечено уже, что окружность этого материка, образовавшегося вследствие каких-то неведомых геологических процессов, проявляет постоянное стремление к возвышению над поверхностью моря; равным образом несомненно, что подобное же явление отмечается и в самом центре. Таким образом, в будущем можно ожидать поднятия дна прежнего бассейна, что повлечет за собой и уничтожение озер, которые тянутся между 130° и 140° широты.

Караван совершил переход приблизительно в семнадцать миль от оконечности Саус-Лэйк-Эйр вплоть до станции Эмеральд-Спрингс, куда он прибыл к вечеру 20 сентября.

Переход совершен был по местности, покрытой лесами, где имеются деревья в двести футов высотой.

Как ни привыкла Долли к лесным чудесам у себя в Калифорнии, она не могла бы не восторгаться этой поразительной растительностью, если бы только была в состоянии отделаться, хоть на время, от постоянных мыслей, переносящих ее к северу и западу от этой местности, в дикие пустыни, где произрастают одни лишь тощие кустарники на бесплодных песчаных равнинах. Она совсем не замечала ни чудных папоротников, самые замечательные экземпляры которых произрастают в Австралии, ни огромных куп эвкалиптовых деревьев с мокрой листвой, растущих целыми группами по легким склонам этой местности.

Интересно, что почва, на которой они произрастают, совершенно свободна от кустарников, причем нижние их ветви начинаются на высоте от двенадцати до пятнадцати футов от корней. Виднеется лишь золотисто-желтоватая трава, которая никогда не высыхает. Молодые поросли уничтожены животными, а также бивачными кострами, которые спалили все кустарники и деревца. Хотя в этих лесах не проложены дороги, тем не менее проход по ним не представляет затруднений. Нельзя не указать при этом, насколько отличаются эти леса от африканских, через которые приходится проходить в продолжение целых шести месяцев и все-таки не видеть конца этих огромных лесных пространств. Таким образом, повозки и брички свободно могли двигаться в пространстве между этими широко расставленными деревьями под сенью их густой листвы. Кроме того, Мариксу знакома была эта местность, в которой ему приходилось не раз бывать в то время, когда он находился во главе полиции округа Аделаида. Миссис Брэникен не могла бы довериться более опытному проводнику. Ни в одном начальнике охраны нельзя было бы одновременно найти столько усердия, соединенного с разумной решительностью. Да, кроме того, Тому Мариксу удалось найти в лице юнги ценного сотрудника, деятельного и решительного, который настолько привязался к Долли, что готов был в случае необходимости пуститься один в пустыни центральной области. Том не мог не восторгаться тем воодушевлением, которым был охвачен этот юноша и которого, наверное, не смогли бы никак удержать в отряде с того момента, когда удалось бы напасть хоть на какие-либо следы капитана Джона. Сильный для своего возраста, уже закаленный тяжелой морской жизнью, он чаще всего шел впереди каравана и оставался на своем месте только лишь по настойчивому приказанию Долли. Несмотря на любовь Годфрея к Заху Френу и Тому Мариксу, ни тот, ни другой не могли бы заставить его делать то, что он беспрекословно делал по одному лишь ее взгляду. Все это привело к тому, что Долли, видя в нем живой портрет Джона, стала питать к нему чисто материнскую любовь. Если Годфрей не ее сын, то он сделается им, потому что она решила усыновить его, чтобы не расставаться с ним. Джон разделит это чувство к ребенку.

Однажды, когда Годфрей вернулся из далекой разведки, заставив беспокоиться о своем отсутствии, она сказала ему:

— Дитя мое, я желаю, чтобы ты обещал мне никогда не удаляться от каравана без моего согласия. Не видя тебя, я беспокоюсь. Мы не знаем, что с тобой делается в продолжение целых часов!

— Необходимо было, миссис Долли, сделать разведку. Говорили о племени кочующих туземцев, которое расположилось на берегу речки Уормер. Я и решил повидать старшину этого племени, чтобы расспросить его.

— Что же он сказал? — спросила Долли.

— Он сказал, что до него доходили слухи об одном белом, который шел с запада, направляясь в Квинсленд.

— Кто же это был?

— Я понял, что он говорил о Гарри Фельтоне, а не о капитане Джоне.

— Мы все-таки разыщем его!

— Несомненно, мы разыщем его!

— Ах, я люблю его так же, как люблю вас, а вас люблю как мать!

— Мать! — тихо повторила миссис Брэникен.

— Но вас я знаю, его же, капитана Джона, я никогда не видел. И не дай вы мне фотографии, которая всегда при мне, портрет, к которому я обращаюсь и который как бы отвечает мне…

— Ты узнаешь когда-нибудь его, дитя мое, — отвечала Долли, — и он полюбит тебя не менее, чем я!

Двадцать четвертого сентября, после привала в Строн-Уэй-Спрингс, за Уормер-Крик, экспедиция расположилась в сорока двух милях к северу от станции Эмеральд. Слово «Спринте» означает «ключ», и можно заключить, что водная система в местности, по которой проведена линия телеграфа, довольно обширна. Но летняя жара уже наступила, и все ключи должны были пересохнуть, так что не приходилось отыскивать брода в тех ручьях, через которые надо было переправляться каравану. Однако еще не видно было никаких признаков уменьшения роста и пышности растений. Деревни попадались редко, но на каждом переходе встречались фермы, окруженные живыми непроницаемыми изгородями из акаций вперемежку с шиповником, благоухающие цветы которого насыщали ароматом воздух. В лесах менее густых, чем только что пройденные, теперь реже встречались европейские древесные породы: дуб, клен, ива, тополь, тамаринд, но зато во множестве росли эвкалипты и род каменного дерева.

— Какое же, однако, это странное дерево! — воскликнул Зах Френ, когда увидел рощу из пятидесяти-шестидесяти этих деревьев. — Право слово, ствол их раскрашен всеми цветами радуги!

— А между тем, боцман, — отвечал на это Том Марикс, — это совершенно природная окраска. — Цвет коры у этих деревьев меняется соответственно их росту. Вот белые, вот розовые, а там красные. Взгляните, вот дерево, у которого ствол полосатый, причем полосы голубого и желтого цвета…

— Да, это еще новая штука, которую приходится присоединить ко всем тем, какими уже отличается ваш материк, Том Mapикс.

— Пускай штука, если вам так угодно назвать это, но поверьте, мне, Зах, что вы говорите комплимент моим соотечественникам, заявляя, что родина их не похожа ни на какую другую страну в мире. И страна наша будет тогда лишь вполне совершенна…

— …когда не останется в ней более ни одного туземца, это известно, — возразил на это Зах Френ.

Интересно также было и то, что, несмотря на невозможность найти хоть признак тени в листве этих деревьев, множество птиц все-таки садилось на них. В числе их было несколько сорок, попугайчиков, снежной белизны какаду, «тандалы» с красными шейками, которые безостановочно болтают, летучие белки, «летяги» или «полетуши», которых охотники приманивают, подражая крику ночных птиц; райские птицы и между ними рифль бэрд, с бархатными перьями, который признан самым красивым представителем пернатого царства в Австралии. На поверхности лагун и болот встречаются журавли и птицы-лотосы, которые могут благодаря строению своих лапок бегать по поверхности листьев кувшинок.

Из дичи немало было зайцев, на которых усердно охотились, куропаток и диких уток, что позволяло Тому Мариксу разнообразить стол экспедиции. Дичь жарили на бивачном огне. Иногда удавалось откапывать яйца игваны — лакомства туземцев охраны.

В полувысохших ручьях ловились окуни, щуки с остроконечными головами, головли и мириады угрей. Приходилось, однако, беречься крокодилов, которых тоже немало в этих водах. Ввиду всего этого каждый путешествующий по Австралии должен, как рекомендует полковник Варбуртон, брать с собой удочки и рыболовные сети.

Утром 29-го числа караван выступил со станции Умбум и пошел по весьма неровной местности, крайне тяжелой для пешеходов. Двое суток спустя караван добрался до станции Ти-Пик, недавно сооруженной для нужд телеграфа, на запад от Денисонского кряжа.

Благодаря подробному описанию путешествий Стюарта, сделанному Томом Мариксом, миссис Брэникен узнала, что этот исследователь направился отсюда к северу, проходя по почти неизвестным до него местам.

Начиная с этой станции каравану пришлось на расстоянии приблизительно 60 миль почувствовать в первый раз те трудности, которые предстояли ему при следовании по австралийской пустыне. Пришлось двигаться по совершенно бесплодной почве вплоть до берега Макумба-Ривер, оттуда пройти такое же расстояние при тех же условиях до станции Леди Шарлотта.

По пути попадалась масса дичи и изредка встречались купы деревьев с блеклой листвой, кругом прыгали маленькие кенгуру «валлабисы», составлявшие большие стада; бегали опоссумы. Изредка попадались казуары с гордым и вызывающим видом и жирным питательным мясом, немногим отличающимся от воловьего.

Из древесных пород встречались: «бунгэс-бунга», род араукарии, которые достигают высоты двухсот футов, и особой породы сосны, на которых растут питательные орехи. Том Марикс предупредил заранее всех о возможной встрече с медведями, которые обычно устраиваются на жилье в дуплах каменных деревьев. Встреча эта действительно произошла, но обошлась совершенно благополучно, ибо эти хищники, называемые «поторус», не опасней двуутробок с длинными когтями.

Что же касается туземцев, то караван почти не встречался с ними. Дикие племена действительно кочуют с места на место к северу, к востоку и западу от Оверлэндской телеграфной линии.

Проходя по этим местам, постепенно делающимся все более и более бесплодными, Тому Map иксу пришлось воспользоваться инстинктом волов, которые были запряжены в повозках. Инстинкт этот, постепенно развивавшийся у животных со времени их переселения в Австралию, приводит их к воде, и они редко ошибаются, так что людям остается лишь следовать за ними.

Утром 7 октября волы передней повозки внезапно остановились. Их примеру тотчас же последовали волы остальных повозок.

Тщетно подгоняли их проводники — волы стояли на месте как вкопанные.

Извещенный об этом Том Марикс тотчас же направился к бричке миссис Брэникен.

— Я догадываюсь, в чем дело, — сказал он. — Хотя мы не повстречались еще ни с одним туземцем, но в настоящее время нам приходится пересекать тропинку, по которой они имеют обыкновение следовать, а так как волы почуяли их следы, то и отказываются двигаться далее.

— Откуда у них такое отвращение к туземцам? — спросила Долли.

— Причина этому в точности неизвестна, — отвечал Том Марикс, — но тем не менее факт этот не подвержен сомнению. Считаю, однако, наиболее вероятным, что первые волы из тех, которые ввезены были впервые в Австралию, подверглись безжалостному обхождению со стороны туземцев; воспоминания об этом сохранились у них, и они передавали их из одного поколения другому.

Так это или нет, но волов нельзя было принудить идти вперед по этой дороге. Пришлось распрячь их, повернуть в обратную сторону и затем бичами и палками заставить их пятиться по дороге шагов двадцать. Только так удалось заставить их перешагнуть через тропинку, оскверненную следами туземцев, а затем их снова запрягли в повозки в обычном порядке и погнали по дороге.

С приходом каравана к берегу реки Макумба каждому предоставилась возможность утолить жажду. Правда, уровень воды в реке значительно уже спал вследствие жары, однако оставшегося было вполне достаточно для того, чтобы утолить жажду сорока одного человека и около двух десятков животных.

Экспедиции пришлось перейти через речку Гамильтон по затопленным наполовину камням, которые загромождали русло реки. Всего пройдено было триста двадцать миль со времени отправления экспедиции со станции Фарина-Таун.

Экспедиция находилась теперь на границе, отделяющей землю Александра от Южной Австралии; первая известна также под названием Северной Территории и была открыта в 1860 году Стюартом, в то время, когда он поднимался по 131 меридиану до 21° широты.

Глава шестая. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

По прибытии к станции Леди Шарлотта Марикс обратился к миссис Брэникен с предложением суточного отдыха. Хотя поход и совершен был без затруднений, тем не менее животные сильно утомились от жары. Предстоял еще длинный переход до Алис-Спрингс, и необходимо было набраться сил.

Долли согласилась, и отряд разместился на отдых. Так как число членов экспедиции было в три раза больше числа жителей на этой станции, а сама станция имела всего лишь несколько хижин, то пришлось разбить лагерь для всех.

Управляющий одной обширной фермы, расположенной по соседству, предложил миссис Брэникен более удобное помещение у себя и так настойчиво упрашивал ее воспользоваться его гостеприимством, что она согласилась и направилась в Вальдек-Хилл, где действительно получила довольно комфортабельное помещение.

Хозяин дома, в котором она временно поместилась, заведовал одним из тех обширных поместий, которые известны в Австралии под названием рун. Есть руны, которые занимают иногда площади в шесть тысяч гектаров, наиболее крупные находятся в провинции Виктория. Хотя поместье Вальдек-Хилл и не заключало в себе такого количества земли, тем не менее оно принадлежало к разряду крупных. Обнесенное кругом заборами, по местному названию «паддоке», имение это специально назначено было для овцеводства, что вызывало необходимость содержать довольно значительное число служащих — пастухов.

Большое значение при устройстве руна играет свойство почвы; предпочитают поля, на которых произрастает так называемый salt bush, то есть соленый кустарник. В этих кустарниках заключается питательный сок, по вкусу своему напоминающий отчасти спаржу, отчасти — анис; кустарники эти усердно поедаются овцами из породы «pig's faces» (со свиными головами).

Богатство австралийских областей составляет овечья шерсть, и в настоящее время там насчитывают не менее ста миллионов голов овец.

В поместье Вальдек-Хилл были расположены вокруг главного и жилых помещений, предоставленных служащим, широкие пруды, предназначенные для мытья овец до их стрижки. Напротив были сараи, в которые складывались кипы овечьей шерсти, отправляемые затем в Аделаиду.

Стрижка овец в Вальдек-Хилл была в то время в полном разгаре. Несколько дней назад туда прибыла артель кочующих стригунов, чтобы заняться прибыльным ремеслом.

Переступив за ограду, миссис Брэникен, которую сопровождал Зах Френ, была поражена царящим в огороженном пространстве оживлением. Стригуны, занятые своим делом, не теряли ни одной минуты, и самые ловкие из них, успевая остричь до сотни овец в продолжение одного дня работы, могут зарабатывать в сутки до одного фунта стерлингов. Интересно было следить за этой работой под лязг широких ножниц в руках стригуна, мычание овец, крики, смех и шутки людей, Весь этот шум покрывался криком мальчуганов: «tar» (деготь), с которым они приносили на место работы горшки с дегтем для обмазки ран у овец, нанесенных ножницами.

Вдруг, к своему удивлению, миссис Брэникен услышала свое имя, произнесенное кем-то позади нее.

В ту же минуту к ней подбежала женщина и с криком бросилась перед ней на колени, протянув с мольбой руки.

Женщина эта оказалась Джейн Боркер. Джейн, постаревшая от времени и пережитых горя и лишений, с седыми волосами, загорелым лицом, почти неузнаваемая, хотя Долли тотчас же узнала ее.

— Джейн! — воскликнула она, наклонясь к ней, и двоюродные сестры горячо обнялись.

Как же протекала жизнь Боркеров на протяжении последних двенадцати лет, ужасная и даже порочная жизнь, по крайней мере для мужа несчастной Джейн? Покинув Сан-Диего, вынужденный скрываться, чтобы избежать кредиторов, Лен Боркер основался в Мазатлане, одном из портов западного берега Мексики. Как известно, он оставил в Проспект-Хауз мулатку Но, поручив ей смотреть за Долли Брэникен, к которой рассудок еще не возвратился в то время. Но так как вскоре после этого несчастная безумная помещена была, благодаря заботам Уильяма Эндру, в лечебницу для душевнобольных доктора Бромлея, то мулатка, которая осталась без дела, поспешила присоединиться к своему господину.

Лен Боркер жил в Мазатлане под вымышленным именем, и калифорнийская полиция не могла отыскать его, да и пробыл он в этом городе не более четырех-пяти недель.

Все его состояние заключалось лишь в трех тысячах пиастров. Продолжить вести дела в Соединенных Штатах было невозможно, и он решил покинуть Америку. Ему показалось, что Австралия наиболее подходящая страна для того, чтобы попытаться восстановить там потерянное и приобрести каким бы то ни было путем состояние, прежде чем истратить последний свой доллар.

Джейн, которая продолжала находиться по-прежнему в полном подчинении у своего мужа, послушно последовала за ним. Единственная ее родственница миссис Брэникен была лишена рассудка. Что же касается капитана Джона, то не могло быть никакого сомнения в том, что «Франклин» погиб. Джон никогда не возвратится обратно в Сан-Диего. Ничто не могло вырвать Джейн из той бездны, в которую увлекал ее Лен Боркер; при таких условиях и совершилось переселение ее в Австралию.

Лен Боркер высадился в Сиднее. Там он начал с оставшимися у него деньгами новые аферы, там нашел людей, которых удалось ему обмануть, и на этот раз более удачно, чем в Сан-Диего. Не довольствуясь первыми успехами, он пустился в новые, еще более рискованные предприятия, которые закончились неудачей, и он потерял на них все свои барыши.

И, наконец, после восемнадцатимесячного пребывания в Австралии Лен Боркер вынужден был удалиться из Сиднея, испытывая нужду, граничащую с нищетой. Судьба не улыбнулась ему и в Брисбене, откуда он вынужден был вскоре же бежать и укрываться в отдаленных углах Квинсленда.

Джейн последовала за ним.

Ей, безответной жертве, пришлось для добывания средств к жизни лично искать работы. Испытывая грубое обращение со стороны мулатки, этого злого гения Лена Боркера, несчастная не раз помышляла о бегстве, с тем чтобы покончить навсегда с издевательствами и лишениями, которые ей приходилось испытывать, но для выполнения этого нужен был не ее слабый и нерешительный характер. Она походила на жалкого пса, которого бьют и который все-таки не смеет покинуть своего господина.

Лен Боркер знал из газет о попытках отыскать спасшихся с «Франклина». Благодаря двум экспедициям «Долли Хоуп», предпринятым по почину миссис Брэникен, он узнал и о перемене в положении дел, о том, что Долли снова овладела рассудком после четырехлетнего пребывания в лечебнице и что благодаря огромному состоянию своего дяди Эдуарда Стартера, умершего в Теннесси, нашла возможным снарядить две экспедиции в Малайское море и к берегам северной Австралии. Что же касается окончательных результатов этих двух экспедиций, то они неопровержимо установили, что «Франклин» погиб на скалах острова Браус, а также погиб на этом же острове и последний человек из тех, которым удалось спастись при крушении «Франклина».

Таким образом оказывалось, что единственной помехой для перехода всего состояния к Джейн являлось существование одной лишь женщины — матери, потерявшей ребенка, супруги, лишившейся своего мужа, здоровье которой, несомненно, подорвано вследствие стольких пережитых ею ударов. Все это отлично понял Лен Боркер. Но что он мог предпринять?

Совершенно невозможно было снова восстановить прежние родственные отношения с миссис Брэникен. Обратиться к ней за помощью через Джейн он не считал возможным, опасаясь быть выданным американскому правительству. Тем не менее необходимо было изыскать средства к тому, чтобы Джейн стала наследницей после смерти Долли.

В продолжение следующих семи лет, считая от возвращения «Долли Хоуп» из последней экспедиции до времени, когда найден был Гарри Фельтон, существование Лена Боркера было несчастнее, чем кого-либо. Он постепенно спускался по скользкому пути преступления. Он не мог даже иметь постоянного места жительства, и Джейн пришлось подчиниться всем тяготам кочевой жизни.

Мулатка Но умерла; однако со смертью этой женщины влияние которой на ее мужа было пагубным, не произошло никаких улучшений в жизни Джейн.

После наплыва золотоискателей в округ Виктория, когда золото истощилось, вся масса искателей легкой наживы разбрелась по стране и пополнила ее преступлениями.

Эти бесшабашные авантюристы скоро стали известны всей южной Австралии и под страшным именем «larricins» бродили по всей стране, повсюду оставляя за собой следы совершенных злодеяний и постоянно преследуемые полицией.

К этим-то людям и примкнул Лен Боркер, когда репутация его сделалась слишком уже известной городам, лишив его возможности жить в них. Он вступал в шайки преступников-бродяг, между прочим, к так называемым «bush rangers», которые появились на первых же порах колонизации края и не были еще истреблены.

Лен Боркер мог бы поведать о своем участии в грабежах и разбоях, совершенных за последние годы, против которых власти оказывались бессильными. Да! Но только он один, так как Джейн, бросаемая им без всякого призора где-нибудь в деревушке, не была полностью посвящена в тайны его преступных дел.

Прошло еще двенадцать лет, и снова с появлением Гарри Фельтона взбудоражилось общественное мнение. Сообщения об этом появились во всех газетах, а в особенности в австралийской прессе. Лену Боркеру стало известно об этом через газету «Sydney Morning Herald» в Квинсленде, где он укрывался после одного грабежа с поджогом, закончившегося, благодаря своевременному вмешательству полиции, не совсем благополучно для лесных бродяг. Тут же вскоре он узнал и об отъезде миссис Брэникен из Сан-Диего в Сидней для свидания с лейтенантом «Франклина». Затем сделалось известным о смерти Гарри Фельтона и его посмертном сообщении о судьбе капитана Джона. Приблизительно недели через две Лен Боркер узнал о прибытии миссис Брэникен в Аделаиду и ее намерении организовать экспедицию с целью исследования пустыни центральной и северо-западной Австралии. Узнав о прибытии своей двоюродной сестры в Австралию, Джейн твердо решила бежать и искать у нее убежища. Лен Боркер догадался о ее планах и заставил отказаться от них.

Этому негодяю тотчас пришла мысль встретиться с миссис Брэникен на ее пути, снова войти в доверие к ней и получить позволение сопутствовать ей в поисках. Он совершенно не допускал мысли, что можно найти Джона, но допускал возможность, что Долли может погибнуть среди лишений и опасностей пути. В последнем случае все состояние погибшей должно было перейти по наследству к единственной ее родственнице Джейн… Кто знает, каких не бывает в пути случайностей, а в особенности когда обладают способностью создавать их…

Само собой разумеется, что Лен Боркер воздержался от сообщения Джейн этих проектов. Он отделился от лесных бродяг и направился в сопровождении Джейн на станцию Леди Шарлотта, находящуюся в ста милях от той местности, в которой он временно пребывал, в расчете, что экспедиция неизбежно должна была пройти у этой станции, направляясь к Алис-Спрингс. Вот почему он находился в руне Вальдек-Хилл в качестве надзирателя. Поджидая там Долли, он твердо решил не останавливаться ни перед какими преступлениями, чтобы завладеть ее состоянием. Джейн ни о чем не догадывалась, прибыв на станцию Леди Шарлотта. Очутившись совершенно неожиданно перед миссис Брэникен, вся охваченная волнением, она неудержимо дала себя увлечь этому вполне естественному чувству. Последнее слишком входило в расчеты Лена Боркера, чтобы он пытался помешать ей.

Обняв Джейн, миссис Брэникен провела ее в одну из комнат предоставленного ей помещения, где обе женщины свободно могли отдаться своим чувствам. Долли помнила лишь о заботах Джейн во время пребывания в Проспект-Хауз. Она ни в чем не в состоянии была упрекнуть Джейн и готова была простить все ее мужу, лишь бы последний согласился более не разъединять их обеих. Долго продолжалась их беседа, Джейн рассказала о своем прошлом, стараясь ничем не скомпрометировать Лена Боркера; впрочем, и Долли была очень сдержанна в своих вопросах. Она чувствовала, сколько выстрадала эта женщина. Достаточно было того, что она достойна была ее жалости. И они говорили о капитане Джоне, о ее несокрушимой надежде отыскать его, о всех усилиях, которые она употребит для того, чтобы добиться его освобождения, а также говорили и о маленьком Уайте. И когда она вызвала вечно живущее в ней воспоминание о нем, Джейн вдруг так сильно побледнела, что Долли встревожилась, полагая, что с ней сделалось дурно.

Джейн удалось, однако, собрать все свои силы и не потерять сознание. После этого она стала передавать повесть своей жизни с того печального дня, когда Долли лишилась рассудка, до того времени, когда Лен Боркер принудил ее покинуть Сан-Диего.

— Возможно ли, бедная моя Джейн, — сказала тогда Долли, — возможно ли, что в продолжение всех этих четырнадцати месяцев, когда ты заботилась обо мне, ни разу не появилось просветления в моем уме?.. Неужели было возможно, что я совершенно не вспоминала о моем бедном Джоне?.. Возможно ли, что никогда не произносила его имени… Ни имени бедного моего Уайта?

— Ни разу, Долли, ни разу, — пробормотала Джейн, не в силах удерживать слез.

— А ты, Джейн, ты друг мой, родная мне по крови, ничего не прочла в душе моей?.. Не заметила ли ты в словах, поступках моих, что я сознавала все происшедшее?

— Нет… Долли!

— Слушай же, Джейн, скажу тебе сейчас то, о чем до сих пор никому не говорила ни одного слова. Да… когда ко мне вернулся рассудок… да… во мне было предчувствие, что Джон жив и я не овдовела… И мне казалось также…

— Что?.. — спросила Джейн. Она ждала того, что должна была сказать Долли, с глазами, полными необъяснимого ужаса.

— Да! Джейн, — продолжала Долли, — во мне сохранилось сознание, что я по-прежнему мать!

Приподнявшись с места, двигая руками, как бы отгоняя от себя страшный призрак, Джейн беззвучно шевелила губами. Отдавшись своим мыслям, Долли не заметила волнения Джейн, и той удалось овладеть собой в тот момент, когда ее муж появился на пороге комнаты. Остановившись у входа, Лен Боркер глядел на свою жену, как бы спрашивая: «Что ты сказала»?

Неодолима власть сильного ума над слабым. Взгляд Лена Боркера подчинял себе волю Джейн.

Долли поняла все это… Появление перед ней Лена Боркера воскресило в ее памяти прошлое, и она подумала, сколько пришлось Джейн перенести при совместной жизни с ним… Но она тотчас же подавила в себе чувство возмущения. Долли твердо решила не выказывать ему своего отвращения, только бы сохранить при себе Джейн.

— Вам известна причина моего приезда в Австралию, Лен Боркер? — сказала она. — На мне тяготеет долг, и я всецело посвящаю себя ему до тех пор, пока не увижусь с Джоном. Судьбе угодно было, чтобы вы встретились на моем пути! Я снова нашла свою Джейн, свою единственную родственницу. Оставьте ее со мной и дозвольте ей присоединиться ко мне, как она того желает!

Лен Боркер ответил не сразу. Сознавая, насколько сильно было неудовольствие против него Долли, он желал, чтобы она закончила предложение свое приглашением присоединиться к экспедиции, обращенным лично к нему. Продолжавшееся молчание Долли вынудило его выйти из выжидательного положения и непосредственно обратиться с предложением своего участия в экспедиции.

— Долли, — сказал он, — я отвечу вам без околичностей и добавлю при этом, что я ожидал вашего предложения. Я не отвечу на него отказом и охотно выражаю свое согласие на то, чтобы жена моя оставалась при вас. Ах! Жизнь сложилась для нас обоих весьма тяжело с того времени, как неблагоприятное стечение обстоятельств вынудило меня покинуть Сан-Диего! Мы оба много страдали в продолжение последних лет, и, как видите, судьба не улыбнулась мне в Австралии, потому что я вынужден зарабатывать себе кусок хлеба изо дня в день. С окончанием стрижки овец в Вальдек-Хилл я опять буду без дела и не знаю даже, где отыщу его снова. А так как мне тяжело будет расставаться с Джейн, то прошу вас разрешить мне принять личное участие в вашей экспедиции. Мне известны туземцы центральной местности, с которыми мне приходилось не раз уже сталкиваться, и потому я в состоянии быть вам полезным. Да кроме того, я уверен, что и вы, Долли, не сомневаетесь в том, что я был бы счастлив присоединить мои личные усилия к тем, которые вы и сотрудники ваши делаете для освобождения Джона Брэникена.

Долли тотчас же поняла, что ей поставлено было категорическое условие, и только согласившись на него, она и могла оставить при себе Джейн. Спорить с подобным человеком было бесполезно. Да кроме того, присутствие его могло быть и полезно, при том условии, конечно, что у него нет каких-нибудь затаенных мыслей. Ему пришлось в продолжение многих лет вследствие своей разнообразной деятельности, обусловленной бродячим образом жизни, не один раз посещать центральные части континента. Потому Долли ограничилась тем, что ответила ему довольно сухим голосом:

— Я согласна, Лен Боркер, вы войдете в состав нашего отряда, но приготовьтесь к отъезду, так как мы выступим отсюда завтра же на рассвете.

— Я буду готов, — отвечал Лен Боркер, удалившись вслед за этим и не дерзнув протянуть руки миссис Брэникен.

Узнав о том, что Лен Боркер будет участвовать в экспедиции, Зах Френ остался недоволен. Он знал этого человека, и ему рассказал Уильям Эндру, как недобросовестно он вел себя по отношению к оказанному ему доверию, растратив личное состояние Долли. Кроме того, ему известно также было, при каких обстоятельствах пришлось этому недобросовестному опекуну и мошеннику-маклеру скрыться из Сан-Диего. Он догадывался, что имелись многие и многие причины относиться с большой подозрительностью к образу жизни и деятельности Боркер а за последние четырнадцать лет, проведенных им в Австралии. Он воздержался, однако, от каких бы то ни было замечаний, признавая весьма счастливым обстоятельством, что Джейн будет находиться отныне при Долли. Во всяком случае, он про себя твердо решил не спускать глаз с Лена Боркера.

День кончился без дальнейших приключений. Лен Боркер более не появлялся и был занят приготовлениями к отъезду. Он заключил счет с управляющим Вальдек-Хилл. Расчеты эти были несложны, не вызывали никаких недоразумений, и управляющий принял уже на себя заботу достать прежнему своему служащему коня, на котором тот мог бы следовать за караваном до станции Алис-Спрингс, где предложено было его переснарядить.

Долли и Джейн провели все время вместе от полудня до вечера. Долли избегала говорить о Лене Боркере, не давала никаких намеков по поводу его образа жизни с того времени, как он покинул Сан-Диего, сознавая, что Джейн не может упоминать о многом.

Ни Том Марикс, ни Годфрей, которым было поручено навести справки у оседлых туземцев в соседних со станцией Леди Шарлотта деревушках, не появлялись в тот вечер в Вальдек-Хилл. Только на следующий день Долли могла представить Годфрея Джейн, пояснив ей при этом, что она усыновила его.

Джейн была так поражена сходством юнги с капитаном Джоном, что едва решалась глядеть на него. Трудно выразить чувство, которое она испытала в то время, когда Долли сообщила ей все, что касалось Годфрея и обстоятельств, при которых она нашла его на «Брисбене». Он был подкидыш, его нашли на улице в Сан-Диего, он был воспитан в Уайт-Хауз, и ему было в настоящее время приблизительно четырнадцать лет. Бледная, с едва бьющимся сердцем, безмолвная и неподвижная, выслушала Джейн эту историю.

Оставшись наедине, она бросилась на колени, сложив руки для молитвы. После этого черты ее лица оживились и как бы преобразились.

— Он!.. Он!.. — воскликнула она. — Он около нее! Видно, так было угодно Богу!..

Минуту спустя Джейн вышла из дома и, пробежав по внутреннему двору, стремительно направилась к бараку, в котором жила вместе с мужем.

Лен Боркер был там, укладывая в чемодан платье и иные предметы, которые брал с собой. Заметив чрезвычайное волнение стремительно вбежавшей в барак жены, он вздрогнул.

— Что случилось? — резко спросил он ее. — Говори же!.. Да скажешь ли ты?.. Что случилось?..

— Он жив! — воскликнула Джейн. — Он здесь… Около своей матери… он, кого мы считали…

— Около своей матери?.. Живой?.. Он? — повторил ее слова Лен Боркер, пораженный этим сообщением.

Он слишком хорошо понял, к кому именно могло относиться это слово «он».

— Он, — повторяла Джейн, — он, второй ребенок Джона и Долли Брэникен!

Достаточно будет в коротких словах рассказать здесь о том, что произошло в Проспект-Хауз пятнадцать лет тому назад.

По прошествии одного месяца после переезда в Проспект-Хауз Боркеры заметили, что Долли, потерявшая рассудок со времени ужасного происшествия, находилась в положении, значения которого она лично не сознавала. Тогда под предлогом болезни Долли, за которой неустанно следила мулатка Но, невзирая на мольбы Джейн, была совершенно отрезана от всех своих друзей и соседей. Семь месяцев спустя, лишенная по-прежнему рассудка, она родила второго ребенка.

Обо всем этом у нее не сохранилось вследствие тогдашнего ее психического состояния ни малейшего воспоминания. Гибель капитана Джона признавалась в то время всеми без исключения, а потому появление на свет этого ребенка являлось значительным препятствием к осуществлению проектов Лена Боркера, относящихся к будущему состоянию Долли. Решив скрыть от всех предстоящее появление ребенка, он удалил прежнюю прислугу Долли и не допускал к ней никого из ее знакомых. Джейн вынуждена была подчиниться этому преступному образу действий своего мужа, — не будучи в состоянии в чем-либо ему помешать. Оставленный сейчас же после рождения на улице мулаткой Но ребенок, к счастью, был поднят прохожим и доставлен им в приют. Переведенный потом в основанный впоследствии миссис Брэникен Уайт-Хауз, он по выходе оттуда поступил в качестве юнги на морское судно и ушел в плавание. И таким образом все делается понятным — сходство Годфрея с капитаном Джоном, его отцом, инстинктивное влечение к нему Долли, Долли-матери, не сознававшей этого.

— Да, Лен, — воскликнула Джейн, — это он!.. Это его сын! И нам необходимо во всем сознаться!..

Но при одной мысли о том, что признание это должно разрушить весь план, на котором основано было его будущее, Лен Боркер сделал угрожающий жест и разразился ругательствами.

Схватив несчастную Джейн за руку и глядя ей в упор в глаза, он сказал глухим голосом:

— Советую тебе молчать как в интересах Долли, так и в интересах Годфрея.

Глава седьмая. К СЕВЕРУ

Не могло быть никакого сомнения в том, что Годфрей действительно был вторым ребенком Джона и Долли Брэникен. Расположение Долли к нему вытекало непосредственно из ее материнского инстинкта. Но ей неизвестно было о том, что юнга действительно был ее сын, да и каким путем могло бы это сделаться ей когда-нибудь известным, раз Джейн, запуганной Леном Боркером, приходилось отныне молчать, чтобы спасти Годфрея?

Раскрытие истины повело бы за собой выдачу этого ребенка Лену Боркеру, а негодяй, уже однажды решившийся от него отделаться, конечно, нашел бы подходящий случай во время опасной экспедиции. Необходимо было, следовательно, чтобы матери и сыну оставалось неизвестным, какие узы связывали их друг с другом. У Лена Боркер а, при беглом взгляде на Годфрея, поразительном сходстве его с Джоном и сопоставлении воедино всех фактов, относящихся к его рождению, — не осталось насчет мальчика никаких сомнений.

Так, значит, когда он считал гибель Джона Брэникена несомненной, появился на горизонте второй сын его? Ну, пусть будет так! Но горе обрушится на ребенка, если только Джейн дерзнет сказать слово! Лен Боркер был, однако, спокоен: Джейн будет молчать!

Одиннадцатого октября после отдыха караван снова тронулся в путь, Джейн поместилась в бричке вместе с Долли. Верхом на коне Лен Боркер появлялся то впереди, то позади, охотно беседовал с Томом Мариксом о местности вдоль телеграфной линии, когда-то им уже посещенной. Он не искал общества Заха Френа, явно выказывавшего свою антипатию к нему. Вместе с тем он избегал встречаться и с Годфреем, взгляд которого стеснял его.

Когда юнга подходил к Долли и Джейн, Лен Боркер тотчас же удалялся, не желая встречаться с ним.

По мере приближения к центральным областям менялся характер местности. Встречались фермы, где занимались исключительно скотоводством, необозримые пастбища, разбросанные там и сям, купы деревьев, камедных и эвкалиптовых.

Двенадцатого октября в шесть часов вечера после тяжелого перехода под палящим солнцем Том Марикс расположился лагерем на берегу Финк-Ривер, недалеко от горы Даниель, вершина которой виднелась на западе.

Географы единогласно признают ныне реку Финк, называемую туземцами Ларра-Ларра, главной водной артерией в центре Австралии. Вечером Том Марикс обратил на это внимание миссис Брэникен в разговоре, в котором принимали участие Зах Френ, Лен и Джейн Воркер.

— Необходимо было выяснить, — сказал Том Марикс, — впадает ли Финк-Ривер в озеро Эйр, которое мы обошли, отправившись из Фарина-Таун? Решению этого вопроса посвятил Дэвид Линдсей конец тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Дойдя до станции Ти-Пин, которую мы уже оставили позади, он шел вдоль этой реки вплоть до того места, где она теряется в песке, к северо-востоку от Далузии. Но можно предполагать, что во время половодья, в период дождей, река эта достигает озера Эйр, куда и впадает.

— А какова длина течения Финк-Ривер? — спросила миссис Брэникен.

— Около девятисот миль, — ответил Том Марикс.

— Долго ли придется нам придерживаться этой реки?

— В продолжение лишь нескольких дней, потому что ее течение извилисто, и в конце концов она направляется к западу через кряж Джейм-Рэнжис.

— Я знал Дэвида Линдсея, о котором вы упоминали, — отозвался Лен Боркер.

— Вы знали его! — повторил Зах Френ тоном, выражающим некоторое недоверие.

— А что же в этом удивительного? — отвечал Лен Боркер. — Я повстречался с Дэвидом Линдсеем в то время, когда он находился около станции Далузия. Он направился к западной границе Квинсленда, где я в то время был по поручению одного торгового дома в Брисбене.

— Это верно, — продолжал Том Марикс, — он придерживался как раз этого пути. Возвратясь затем в Алис-Спрингс и обогнув кряж Мак-Доннель, он произвел довольно подробную разведку реки Герберт; после этого направился к заливу Карпентария, где и закончил второе свое путешествие с юга на север через Австралийский материк.

— Прибавлю еще к этому, — сказал Лен Боркер, — что Дэвида Линдсея сопровождал немец-ботаник, по имени Дитрих. В караване их были лишь верблюды для перевозки тяжестей. Насколько мне известно, вы намереваетесь, Долли, таким же путем направить и вашу экспедицию, и я уверен, что она увенчается такой же удачей.

— Да, нам удастся, это, Лен, — сказала миссис Брэникен.

— И никто не сомневается в этом! — добавил Зах Френ.

Можно было поверить, что Лен Боркер действительно повстречался с Дэвидом Линдсеем при тех обстоятельствах, о которых он только что рассказал, Это и Джейн подтвердила. Однако он, быть может, и затруднился бы дать ответ на вопрос Долли, если бы она его сделала, а именно, за счет какого торгового дома в Брисбене путешествовал он тогда.

В продолжение тех нескольких часов, которые миссис Брэникен и ее спутники провели на берегу Финк-Ривер, были получены некоторые известия об англичанине Джозе Мерите и китайце Джине Ги, его слуге. Оба они следовали впереди каравана, на расстоянии приблизительно двенадцати переходов, но с каждым днем караван, придерживаясь того же пути, нагонял их.

Вести об этом знаменитом собирателе шляп получены были через посредство одного из туземцев. Джоз Мерит и его слуга отдыхали в деревне Кильна, в одной миле от станции, пять дней тому назад.

В Кильне насчитывается несколько сот туземцев — мужчин, женщин и детей, — живущих в шалашах. Шалаши эти называются на австралийском наречии «виллумс», и нельзя не обратить внимания на странное совпадение этого туземного слова со словами «город, деревня» во всех романских языках. Среди туземцев попадаются замечательные типы, люди высокого роста, пропорционально сложенные, сильные, ловкие, неутомимые. В большинстве случаев у них имеется характерная особенность, которая встречается у всех диких племен, — острый лицевой угол; у них выдающиеся брови, волнистые волосы, узкий, покатый лоб, приплюснутый, с широкими ноздрями нос, огромный рот, вооруженный крупными, наподобие клыков хищных зверей, зубами. Туземцы эти не были обезображены обычными у австралийских негров огромными животами при сухопаром общем телосложении.

Откуда родом туземцы, населяющие эту пятую часть света? Существовал ли когда-то, как пытались установить некоторые ученые, особый материк на месте нынешнего Тихого океана, от которого сохранились лишь части в виде отдельных островов, разбросанных по всей поверхности этого обширного бассейна? Не представляют ли собой настоящие австралийцы один из остатков многочисленных человеческих рас, населявших этот континент с незапамятных времен?

Женщина-туземка способна выдерживать как тяготы кочевой жизни, так и самые тяжелые работы, таскать на себе детей и все принадлежности для разбивки шалашей на привалах. Несчастные эти создания по достижении двадцатипятилетнего возраста становятся старухами, и притом в полном смысле этого слова, мерзкими старухами; они постоянно жуют листья питури, которые поддерживают их силы во время длинных переходов, совершаемых при постоянных, неизбежных лишениях в пище и питье.

Почти невероятно, но тем не менее неоднократно подтверждено, что эти же женщины, вступая в сношение с европейскими колонистами в различных местечках, живо воспринимают европейскую моду. Они желают иметь платья с длинными шлейфами, шляпы с перьями. Равным образом и мужчины не относятся безразлично к выбору своих головных украшений, опустошая для удовлетворения этой страсти лавчонки старьевщиков.

Несомненно, Джозу Мериту известно было о замечательном путешествии, совершенном Карлом Лумгольцем по Австралии. И конечно, не мог изгладиться из его памяти нижеприводимый отрывок из отчета этого смелого норвежского путешественника о шестимесячном пребывании его среди свирепых людоедов северо-восточной Австралии:

«Я повстречался на полпути с двумя туземцами». Они принарядились: один из них гордо выступал вперед, облачившись в сорочку, а другой разукрасил голову свою дамской шляпой. Эти предметы туалета в большой чести у австралийских негров, переходя от одного племени к другому, от более цивилизованных, живущих по соседству с колонистами, к тем, которые никогда не входили в сношения с белыми. Некоторые из туземцев, сопровождавших меня, попеременно примеряли эту шляпу, выказывая при этом чувство гордости. Один из шедших впереди, нагота которого ничем не была прикрыта, обливаясь потом от тяжести моего ружья, которое тащил на себе, вызывал невольный смех с этой дамской шляпой, криво надетой на голове. Об этом подлинно известно было Джозу Мериту, и, быть может, ему суждено было напасть наконец на разыскиваемую им шляпу, ради которой он уже безуспешно, рискуя своей жизнью, посетил людоедов Австралийского материка.

Тринадцатого октября, лишь начало светать, Том Марикс подал сигнал к выступлению. Караван тронулся в путь в обычном порядке. Долли испытывала истинное удовольствие, находясь вместе с Джейн, которая, в свою очередь, чувствовала большое утешение в том, что снова нашла миссис Брэникен. Пользуясь отсутствием посторонних лиц в бричке, в которой они помещались, они могли поделиться друг с другом многими сокровенными мыслями и признаниями. Прискорбно было, что Джейн не смела идти по этому пути до конца и была вынуждена утаивать истину. Воочию убеждаясь в силе материнской и сыновней любви, проявлявшейся ежеминутно между Долли и Годфреем в жестах и словах, она думала подчас, что не в состоянии будет удержать в себе тайну. Однако, помня угрозы Лена Боркера и опасаясь за жизнь юнги, она быстро овладевала собой и выказывала даже по отношению к последнему как бы совершенное равнодушие, что вызывало в миссис Брэникен несколько неприятное чувство. Легко представить себе, что должна была она почувствовать, когда Долли однажды сказала ей:

— Ты должна понять меня, Джейн: я могла думать некоторое время, что мой ребенок спасся и что это было неизвестно Уильяму Эндру и остальным моим друзьям, чувство это вызвано было поразительным сходством этого мальчика с Джоном и каким-то неодолимым инстинктом, который заговорил во мне. Нет! Нет!.. Бедненький Уайт мирно покоится теперь на кладбище в Сан-Диего.

— Да, это верно, дорогая Долли, мы перенесли его туда! Там могилка его… среди цветов, — отвечала Джейн.

— О, Джейн! — воскликнула Долли. — Господу не угодно было вернуть мне моего ребенка! Пусть же вернет он мне его отца! Пусть вернет он мне Джона!

Пятнадцатого октября в шесть часов вечера караван, оставив позади горную вершину Хемфри, остановился у Пальмер-Крик, одного из притоков Финк-Ри-вер. Ручей этот почти высох, так как уровень воды в нем, как и в большинстве местных ручейков, поддерживался исключительно лишь дождевой водой. Переправа через этот ручеек, как и следующая, три дня спустя, через Юз-Крик, расположенный на 34 мили далее на север, не представила никаких затруднений. И в этом направлении по-прежнему висели над поверхностью земли провода телеграфной линии, наподобие нити Ариадны, которой следовало держаться для переходов от одной станции до другой.

Встречались изредка по пути группы домов и еще реже фермы, где Тому Мариксу удавалось доставать за хорошую цену парное мясо. Годфрей и Зах Френ, в свою очередь, наводили там справки. Поселенцы знакомили их со всем, что было им известно о кочевых племенах в этой местности. На вопросы же, не доходили ли до них слухи о каком-нибудь белом, находящемся в плену у северных и западных индасов, не известно ли было о каких-либо путешественниках, исследовавших в недавнее время эти местности, они неизменно получали одни и те же отрицательные ответы. Не было получено до сего времени ни малейшего, самого смутного, указания, которое могло бы навести на следы капитана Джона.

Затруднения в пути последовательно, начиная от Юз-Крик, увеличивались, и средняя дистанция ежедневного перехода значительно уменьшалась. Местность была гористая: ряд узких ущелий, пересеченных почти непроходимыми оврагами, извивающимися между отрогами цепи гор Ватер-Гауз. Том Марикс и Годфрей держались впереди, отыскивая ущелья, удобные для перехода. Пешие и верховые довольно легко проходили по этим ущельям; точно так же и лошади, запряженные в брички, пробирались там без особого труда, и не было поэтому причин беспокоиться; другое дело было с повозками, которые продвигались лишь с чрезвычайными затруднениями, причем волы совсем почти выбивались из сил. Особенно важно было избежать всяких случайностей, как-то: поломка колес и осей, исправление которых неминуемо повело бы за собой продолжительные остановки, а быть может, даже необходимость бросить и саму повозку.

Караван вступил 19 октября в ту местность, где телеграфные провода не могли уже быть провешены по прямой линии, что и вызвало необходимость отклонить ее на запад; то же направление избрано было и Томом Мариксом для каравана.

Местность эта была чрезвычайно неровная, очень лесистая благодаря близкому соседству горных кряжей. Постоянно приходилось обходить так называемые brigalows-scrubs, представлявшие собой непроницаемые чащи, где преобладает акация. Группы казуарий, совершенно безлистных, как будто зимние ветры оголили их ветки, росли по берегам ручейков. У входов в ущелья попадались тыквенники, стволы которых напоминают бутылки и называются у австралийцев бутылочными деревьями. Эти деревья поглощают всю влагу почвы, наподобие эвкалипта, который осушает колодец. Вся древесина тыквенника так пропитана влагой, что заключающийся в растении крахмал может служить кормом для скота.

В этих чащах водились двуутробки в довольно значительном количестве и между ними быстроногие валлабисы; туземцы, охотясь за ними, вынуждены заключать их в пространство, окруженное огнем, для чего поджигают траву в округе. В некоторых местах водились во множестве кенгуру-крысы и кенгуру-гиганты, на которых белые охотятся исключительно лишь ради охоты, ибо нужно быть негром, да притом австралийским негром, чтобы довольствоваться твердым и невкусным их мясом. Тому Мариксу и Годфрею удалось убить лишь две или три пары этих животных, бег которых может быть сравнен по скорости с конским галопом. Нелишне упомянуть, что навар из хвостов этих кенгуру дает весьма вкусную похлебку, которая оценена была всеми по достоинству в тот же вечер за ужином.

Ночью на лагерь напали крысы. Подобные нападения происходят исключительно лишь в Австралии, во время переселений этих грызунов из одной местности в другую. При подобных нападениях нельзя оставаться в постелях, не рискуя быть искусанным, а потому никто и не спал в лагере.

Проклиная этих мерзких животных, миссис Брэни-кен и ее спутники продолжали свой путь на следующий день. Караван добрался к вечеру до последних отрогов хребта Мак-Доннелль. Дальше в пути уже не предвиделось затруднений. Оставалось пройти еще около сорока миль до станции Алис-Спрингс, чтобы закончить первую половину пути, который предстояло совершить экспедиции. 23 октября экспедиция вступила на огромные равнины, которые расстилались далеко за пределы видимого горизонта. Равнины эти имели волнообразный характер, и однообразие их нарушалось купами деревьев. Повозки придерживались узкой дороги, проложенной вблизи телеграфных столбов. Почти невероятной представлялась возможность существования недостаточно охраняемой линии в столь пустынных местностях и то, что она не уничтожалась дикарями.

На замечания по этому поводу Том Марикс дал следующее объяснение: — Кочевники, испытав на себе карательные свойства электричества, воображают, что молния бежит по этой проволоке, и весьма остерегаются дотрагиваться до нее. Они уверены даже, что концы проволок прикреплены к солнцу и луне и что эти два огненных шара неминуемо свалятся им на головы, если только они посмеют дотронуться до проволок.

В 11 часов утра сделали привал. Караван расположился под купой эвкалиптов, листва которых, ниспадавшая наподобие хрустальных подвесок у люстр, давала весьма мало тени. Там же протекал ручеек, скорее, струйка, едва достаточная, чтобы смачивать поверхность тех камней, которыми усеяно было его ложе. На противоположном же берегу местность представляла собой весьма крутую возвышенность. Вдали виднелись выше горизонта очертания горной цепи Мак-Доннелль. Привал продолжался два часа. Этим устранялись переходы в самое жаркое время дня. В сущности, это была лишь остановка, а не привал, ибо Том Марикс не распоряжался ни распряжкой волов, ни разнуздыванием лошадей. Равным образом не разбивали палаток и не разводили огонь. Закусывали во время подобных остановок лишь холодной солониной и консервами. Это представляло собой второй завтрак, первый был при восходе солнца.

Полчаса спустя, утолив голод, погонщики волов, охранная стража, белые и негры засыпали, в ожидании сигнала к дальнейшему выступлению в путь.

Миссис Брэникен, Джейн и Годфрей сидели отдельно. Гарриет поставила перед ними корзину с провизией. Закусывая, они беседовали по поводу предстоящего прибытия каравана к станции Алис-Спрингс. По-прежнему юнга разделял ту же надежду, которая ни на один миг не покидала Долли. Впрочем, и все участники экспедиции верили в ее успех и твердо решили не покидать Австралийского материка до того времени, пока они окончательно не выяснят судьбу капитана Джона.

Само собой разумеется, что и Лен Боркер, выражавший свою солидарность с решением остальных, не скупился при случае на всяческие подбадривания. Это входило в его расчеты; для него существенно необходимо было, чтобы миссис Брэникен не возвратилась обратно в Америку, раз доступ туда был ему воспрещен. Не догадываясь о действительных причинах его действий, Долли была весьма ему признательна за оказываемую ей поддержку.

Пользуясь остановкой, Зах Френ и Том Марикс беседовали между собой о переснаряжении экспедиции, которое предстояло закончить до выступления со станции Алис-Спринге.

Вопрос этот был чрезвычайно важен. Ведь только тогда и предстояло столкнуться с настоящими трудностями перехода через Центральную Австралию.

Приблизительно в половине второго пополудни вдруг послышался глухой шум, шедший с севера, как будто непрекращающаяся барабанная дробь, дальние отзвуки которой доносились до места привала. Приподнявшись со своих мест, все прислушивались к этому шуму.

— Отчего может происходить этот шум? — спросила Долли.

— Гроза, быть может? — сказал боцман.

— Скорее, будто прибой, — заметил, в свою очередь, Годфрей.

Не было, однако, никаких предвестников грозы и не чувствовалось особого насыщения воздуха электричеством. Что же касается объяснения шума потоком воды, обусловленным наводнением, вследствие переполнения ручейков, объяснения, высказанного Захом Френом, то Том Марикс ответил на это:

— Наводнение в этой части материка в это время года после такой засухи? Будьте покойны, это совершенно невозможно.

И он был прав.

Бывают, конечно, случаи, что после сильных гроз и ливней образуются паводки, которые производят наводнения в низменных местностях, но случаи эти бывают лишь в период дождей. В конце же октября подобное объяснение было недопустимо.

Том Марикс, Зах Френ и Годфрей вскарабкались на возвышение и тревожно осматривали местность по направлениям к северу и востоку.

Ничего не было видно на всем пространстве унылых равнин. Однако выше горизонта вздымалось странного вида облако, и его нельзя было смешать с теми испарениями, которые скапливаются у линии слияния земли и неба во время продолжительного зноя. Равным образом это не было мглистым туманом; скорее, это напоминало скопление облаков с резко очерченными контурами, которые образуются после пушечных выстрелов. Что же касается шума, доносившегося из этого облака пыли, то шум этот быстро усиливался, походя на ритмичный топот огромной, — по числу участвующих, кавалькады.

Откуда происходил этот шум?

— Я знаю теперь… я уже испытал это… Это овцы! — воскликнул Том Map икс.

— Овцы? — спросил Годфрей, смеясь.

— Если это не более как овцы…

— Не смейтесь, Годфрей! — отвечал начальник каравана. — Ведь мчатся тысячи и тысячи овец, охваченных паникой. Они бегут наподобие лавины, все сокрушая на своем пути!

Том Марикс нисколько не преувеличивал. Когда эти животные охвачены паникой, ничто не в состоянии остановить их. Старая поговорка гласит: «Перед овцами останавливается карета самого короля», и совершенно справедливо, ибо глупые животные предпочитают быть смятыми и задавленными, но ни за что не уступят места; давая себя задавить, они сами, однако, также давят, когда кидаются вперед большими массами. А это как раз и случилось. Глядя на облако пыли, расстилавшееся на пространстве двух миль, нельзя было определить общего количества овец, охваченных паникой и мчавшихся к месту расположения каравана. Ясно было, что они остановятся лишь тогда, когда совершенно выбьются из сил от этого бешеного бега.

— Что делать? — спросил Зах Френ.

— Укрыться за откосом, — отвечал Том Марикс.

Как ни недостаточны казались меры предосторожности, указанные Томом Мариксом, тем не менее они были тотчас же приняты. Лавина овец была на расстоянии лишь двух миль от места привала. Облако пыли все более и более сгущалось, и из него глухо доносилось непрерывное блеяние.

Повозки были укрыты под откосом. Всадники и погонщики волов принудили животных лечь на землю, чтобы успешнее выдержать предстоящее столкновение с живой лавиной, которая пронесется, быть может, не задевая их. Люди прижались к откосу. Годфрей встал около Долли, чтобы защищать ее. Наступила минута ожидания. Стадо приближалось со страшным шумом и огромной скоростью, занимая почти треть видимого горизонта. Как и предполагал Том Марикс, число голов в стаде, несомненно, превышало сотню тысяч. Вся эта лавина должна была налететь на место привала не более чем через две минуты.

— Берегись, они близко! — крикнул Том Марикс. Сказав это, он живо спустился вниз по откосу к тому месту, где расположились миссис Брэникен, Джейн, Годфрей и Зах Френ, плотно прижавшись друг к другу.

Вслед за этим появился на гребне первый ряд овец. Он не останавливался, да и не мог бы остановиться.

Все это продолжалось не более пяти минут, а когда Том Марикс, Годфрей и Зах Френ приподнялись с земли, они могли еще видеть последние ряды этой живой лавины, двигающейся в южном направлении.

— На ноги! На ноги! — крикнул начальник охранной стражи.

Все поднялись на ноги. Благодаря защите откоса люди и животные отделались незначительными ушибами и ссадинами, а подвижной состав — только незначительными поломками. Вскоре живая лавина исчезла позади завесы песчаной пыли, по направлению к югу. Насколько мог объять взор, вся поверхность долины в северном направлении была изрыта.

Вдруг Годфрей крикнул:

— Смотрите туда! Смотрите-ка!

На расстоянии приблизительно пятидесяти шагов от откоса лежали на земле два человека, вероятно увлеченные, смятые и раздавленные этим нашествием овец.

Том Марикс и Годфрей бросились к ним.

Но каково было их удивление!

Это были Джоз Мерит и слуга его Джин Ги; оба — в обмороке!

Они, однако, еще дышали и вскоре благодаря старательному уходу оправились от последствий ушибов, которые пришлось им испытать. Едва раскрыв глаза, оба они, хотя и сильно контуженные, тотчас приподнялись.

— Хорошо!.. О, очень хорошо!.. — сказал Джоз Мерит.

Обернувшись затем в сторону, он спросил:

— А Джин Ги?

— Джин Ги здесь, или по крайней мере здесь его тело! — отвечал китаец, потирая поясницу. — В самом деле, слишком много овец, господин мой. десять тысяч раз слишком много.

— Никогда не может быть слишком много жиго, слишком много котлет, Джин Ги, а следовательно, не может быть и слишком много овец! — отвечал этот джентльмен. — А вот досадно, что не удалось поймать ни одной, когда они промчались!

— Упокойтесь, Мерит, — отвечал Зах Френ.

— Внизу, под откосом, сотня овец к вашим услугам.

— Очень хорошо!.. О, очень хорошо!.. — серьезно закончил флегматичный господин.

Обращаясь затем к слуге, который перешел к массажу своих плеч, закончив массаж поясницы, он сказал:

— Джин Ги?

— Что, господин?

— К вечеру две котлетки, да, две котлетки… в соку!

Джоз Мерит и Джин Ги сообщили затем, что с ними произошло. Они находились на три мили впереди каравана в то время, как были настигнуты лавиной овец; несмотря на все принятые меры, их лошади умчались. По ним прошли тысячи ног, и нельзя было не считать чудом, что они не были задавлены, так же как и то, что миссис Брэникен и ее спутники вовремя прибыли им на помощь.

Словом, всем удалось спастись от этой серьезной опасности, и к вечеру караван добрался до Алис-Спрингс.

Глава восьмая. ПО ТУ СТОРОНУ СТАНЦИИ АЛИС-СПРИНГС

На следующий день, 24 октября, миссис Брэникен приступила к реорганизации экспедиции ввиду предстоящей продолжительной и тяжелой кампании в этих почти неисследованных местностях Центральной Австралии.

Алис-Спрингс — не более как станция Оверлэндской телеграфной линии, — заключает в себе около двадцати домов и по внешнему виду едва заслуживает даже наименования деревни.

Прежде всего Долли посетила начальника станции, Флинта. Не имел ли он каких-либо сведений об индасах? Не спускалось ли иногда это племя, у которого томился в плену капитан Джон, из Западной Австралии в центральной местности? Флинт затруднился сообщить что-либо положительное по этому поводу, однако добавил к сказанному, что индасы бродили иногда по западной части земли Александра. Ему никогда не приходилось слышать до того времени о Джоне Брэникене.

Что же касается Гарри Фельтона, то единственное, что ему известно было о нем, — это то, что он найден был в восьмидесяти милях на восток от телеграфной линии, на границе Квинсленда. Всего лучше было, по мнению Флинта, строго придерживаться тех довольно точных указаний, которые успел дать этот несчастный перед смертью. Он рекомендовал продолжать экспедицию, придерживаясь линии, наискось направленной к областям Западной Австралии. Он надеялся, впрочем, на благоприятный исход, хотя сам и потерпел неудачу, когда выступил шесть лет тому назад на поиски Лейхгарда. Флинт изъявил готовность предоставить миссис Брэникен все средства, которыми располагала станция. Таким же образом, по его словам, поступил он и по отношению к Дэвиду Линдсею, когда этот путешественник останавливался в 1886 году в Алис-Спрингс, прежде чем направиться к озеру Наш и восточному массиву горной цепи Мак-Доннель-Рэнжес.

Западная Австралия наиболее обширная и наименее исследованная и населенная из всех семи больших округов, на которые разделяется континент.

Современные географы обозначают в середине этой территории три самостоятельные пустыни:

1. На юге — пустыня, заключенная между 30° и 28° широты, исследованная в 1869 году Форрестом, начиная от морского берега до 123 меридиана; через нее прошел на всем ее протяжении в 1875 году Джил лье.

2. Пустыня Гибсона, заключенная между 28° и 23°, огромные равнины которой были также исследованы Джилльсом.

3. Великая Песчаная пустыня, заключенная между 23° и северным морским берегом, которую удалось полковнику Варбуртону пересечь с востока на северо-запад в 1873 году.

Экспедиции миссис Брэникен предстояло произвести розыски именно в пределах последней из названных территорий.

Исходя из тех указаний, которые были даны Гарри Фельтоном, экспедиции следовало придерживаться маршрута полковника Варбуртона.

Долли просила Заха Френа и Тома Марикса не терять ни одного дня, и им удалось при содействии Флинта быстро собраться в путь.

Уже недели две, как на станции Алис-Спрингс собраны были тридцать верблюдов, приобретенных по дорогой цене за счет миссис Брэникен вместе с афганскими проводниками.

Верблюды появились в Австралии не более тридцати лет тому назад. В 1860 году доставлено было из Индии некоторое количество этих животных, сильных, невзыскательных, грубого склада, способных нести на себе груз в 150 килограммов и делать по 40 километров в сутки, не меняя своего обычного аллюра. Кроме того, они могут оставаться без корма в продолжение целой недели, а без воды — в продолжение шести дней зимой и трех дней — летом. Таким образом, на этом бесплодном материке они оказывают те же неоценимые услуги, какие оказывают в знойных пустынях Африки. Там и здесь они выносят все лишения, вызываемые недостатком воды и чрезмерным зноем.

Миссис Брэникен располагала 30 верблюдами, из них 20 было верховых и 10 упряжных.

Самцов было более, чем самок.

Большая часть верблюдов были молодые, но сильные и здоровые. «Командовал» ими верблюд-самец, самый старый, которому остальные животные охотно подчинялись. Он направлял остальных, собирал во время остановок, не позволял убегать. Издохни или заболей он, и можно было опасаться, что все стадо разбредется: проводники оказались бы бессильными водворить и поддерживать порядок. Само собой разумеется, что это ценное животное назначено было Тому Мариксу, и таким образом оба начальника — один, везший на себе другого, — заняли подобающее место во главе каравана.

Решено было оставить коней и волов, служивших для доставки участников экспедиции от станции Фари-на-Таун до Алис-Спрингс, на попечении Флинта. Там же оставлены были повозки и брички. Предполагалось воспользоваться всем этим на обратном пути. Судя по всему, экспедиции придется, возвращаясь в Аделаиду, держаться того же пути, обозначенного столбами Овер-лэндской телеграфной линии.

Долли и Джейн занимали вместе палатку, схожую с теми, какие употребляют арабы, и помещенную на одном из самых сильных верблюдов. Находясь в этой палатке, они могли укрываться с помощью плотных занавесок от солнечных лучей и от дождей, к сожалению слишком редко поливающих равнины центральной части материка. Гарриет, женщина, состоявшая в услужении миссис Брэникен, привыкшая к длинным переходам кочевников, предпочитала следовать пешком. Ей казалось, что эти огромные двугорбые животные гораздо более годятся для переноски тяжестей, чем людей. Назначены были три верховых верблюда для Лена Боркера, Годфрея и Заха Френа. Часть персонала экспедиции должна была следовать пешком. Пришлось бы прибегнуть к рыси лишь в случае необходимости выдвинуться несколько вперед каравана для поисков колодца или источника во время переходов по Великой Песчаной пустыне. Остальные 15 верховых верблюдов предназначались 15 белым из охранной стражи, тогда как негры, приставленные в качестве проводников к вьючным верблюдам, должны были совершать пешком те двенадцать-четырнадцать миль, которым равнялись ежедневные переходы и которые не должны были быть утомительны для них. Все это было скомбинировано по предварительном одобрении миссис Брэникен. Можно было надеяться, что экспедиция достигнет цели, так как она была в сравнении с предыдущими экспедициями лучше снабжена перевозочными средствами, съестными припасами и лагерными принадлежностями.

Однако что же станется с Джозом Меритом и придется ли этому джентльмену и его слуге Джину Ги оставаться на станции Алис-Спрингс? В случае, если они покинут эту станцию, намерены ли они продолжать путь свой на север, придерживаясь телеграфной линии? Не предпочтут ли они, скорее, направиться на восток или на запад в поисках туземных племен? Там-то именно собирателю коллекции легче всего отыскать ту шляпу, которой он не мог до сих пор найти, и по следам которой охотился столько времени. Но каким образом мог он продолжать свой путь, лишившись лошади, багажа и без всякого запаса провизии?

С того времени, как между Захом Френом и Джином Ги завязались дружеские отношения, первый несколько раз спрашивал второго об этом. Но обитатель Поднебесной империи неизменно оставался в неведении относительно решений своего господина по той простой причине, что и господину его об этом ничего не было известно. Об одном только мог он вполне утвердительно высказаться — о том, что Джоз Мерит ни за что не согласится возвратиться, пока его желание не будет удовлетворено, что же касается его, Джина Ги, уроженца Гонконга, то, по-видимому, ему нескоро придется увидеть вновь тот край, «где молодые китаянки, одетые в шелк, срывают своими тонкими пальчиками белые цветы Ненюфара».

Подходило время выступления каравана, а Джоз Мерит по-прежнему не обмолвился ни единым словом о своих проектах; наконец Джин Ги доложил миссис Брэникен, что джентльмен ходатайствует у нее об аудиенции. Готовая оказать содействие этому оригиналу, миссис Брэникен распорядилась передать, что просит достопочтенного Джоза Мерита не отказать пожаловать в дом мистера Флинта, где она ныне помещается.

Джоз Мерит поспешил «пожаловать». Это произошло после полудня 25 октября. Заняв место напротив Долли, он приступил к разговору.

— Миссис Брэникен… Хорошо!.. Я не сомневаюсь, нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы отыщете капитана Джона… И мне также желательно было бы вступить во владение той шляпой, поискам которой посвящены все мои силы… Хорошо! Вы должны узнать, для чего прибыл я сюда и желаю перерыть самые неизвестные местности Австралии.

— Мне это известно, мистер Мерит, — отвечала миссис Брэникен, — и со своей стороны я не сомневаюсь в том, что наступит когда-нибудь день, когда вы будете награждены за проявленную вами настойчивость.

— Настойчивость… Хорошо! О, очень хорошо!.. Но видите ли, сударыня, шляпа эта единственная во всем мире!

— Ее-то и недостает в вашей коллекции?

— К сожалению, да… и я готов отдать голову, лишь бы увенчать этой шляпой свою коллекцию!

— Это мужская шляпа? — спросила Долли, выказывавшая внимание скорее по доброте, нежели из любопытства.

— Нет, сударыня, нет… Это дамская шляпа… Но какой дамы… Вы не посетуете на меня, если я не сообщу ее имени и звания, чтобы не возбуждать конкуренции?

— Но знаете ли вы приметы этой шляпы?

— Приметы? О, очень хорошо! Мне удалось благодаря продолжительным и тщательным справкам и путем расспросов и исследований на месте убедиться, что эта шляпа попала в Австралию после крайне трогательных приключений, причем спустившись… да… с большой высоты, она ныне украшает голову какого-то князька туземного племени…

— Какого же племени?

— Одного из тех, которые бродят на севере и западе континента. Мне безразлично, начинать ли с той или другой стороны света, а потому я испрашиваю вашего разрешения следовать с вашим караваном до встречи с индасами.

— Охотно разрешаю, мистер Мерит, — отвечала Долли, — и я сейчас распоряжусь, чтобы достали, если можно, двух добавочных верблюдов.

— Одного будет достаточно, сударыня, для моего слуги и для меня, тем более что я намереваюсь ехать на этом животном, а Джин Ги удовольствуется тем, что пойдет пешком.

— Вам известно, что мы выступаем завтра?

— Завтра? Хорошо!.. Я не задержу вас, миссис Брэникен. Но условимся, что я не буду заниматься ничем, что может касаться поисков капитана Джона. Это дело ваше, я же ищу только мою шляпу.

Джоз Мерит после этого откланялся, заявив, что столь интеллигентная, энергичная и благородная женщина заслуживает того, чтобы отыскать мужа, как и сам он заслуживал сокровища, приобретение которого украсит его коллекцию исторических шляп.

Джину Ги пришлось спешно собрать те немногие вещи, которые удалось спасти после встречи с овцами. Что же касается верблюда, которым должен был пользоваться джентльмен, то Флинту удалось достать его, за что он и удостоился услышать слова: «Хорошо!.. О, очень хорошо!» — от крайне признательного ему Мерита.

На следующий день, 26 октября, дан был сигнал к отправлению. Том Марикс и Годфрей ехали впереди. Долли и Джейн занимали свои места в палатке, имея Заха Френа с одной, а Лена Боркера — с другой стороны. Затем величественно выступал Джоз Мерит, восседавший между двумя горбами своего верблюда, в сопровождении Джина Ги. Замыкали шествие остальные вьючные верблюды и негры охранной стражи.

Оставив с правой стороны Оверлэндскую телеграфную линию, так же как и станцию Алис-Спрингс, экспедиция в шесть часов утра скрылась за одним из выступающих отрогов горной цепи Мак-Доннель-Рэн-жес. Жара в октябре в Австралии очень сильная. И потому Том Марикс советовал передвигаться лишь в продолжение первых дневных часов, от четырех до девяти утра, и после полудня от четырех до восьми часов вечера. Даже ночи стояли очень душные, и необходимы были более продолжительные остановки, пока караван не привыкнет ко всем тяготам путешествия.

Это еще не была пустыня с ее бесплодными, бесконечными равнинами, совершенно высохшими ручьями, колодцами с горьковато-соленой водой, а то и совсем иссякшими. У подошвы гор пролегала та местность, куда врезаются отроги горных цепей Мак-Доннеля и Стрэнгуэйс-Рэнжес и по которой протянута телеграфная линия.

Караван вынужден был, однако, оставить это направление, чтобы податься на запад, почти по параллели, которая сходится с тропиком Козерога. Джильс придерживался в 1872 году почти того же пути; направление, взятое Стюартом, пересекало его на расстоянии 25 миль к северу от станции Алис-Спрингс.

Верблюды медленно передвигались по этой сильно изрезанной местности, которую лишь кое-где орошали редкие ручейки. Это давало возможность людям находить проточную, свежую воду под сенью деревьев; животные также пользовались водопоем, чтобы утолять жажду на несколько часов.

Следуя по редкой опушке этих кустарников, охотникам удалось убить несколько кроликов. Как известно, кролики в Австралии играют ту же роль, что саранча в Африке. Эти плодовитые грызуны, если своевременно не будет обращено на них должного внимания, перегрызут решительно все. Персонал каравана относился к ним до того времени с некоторым пренебрежением, так как достаточно было настоящей дичи. Всегда можно будет воспользоваться этим пресным мясом, когда будет ощущаться недостаток в зайцах, куропатках, дрофах, диких утках, голубях и иной крупной и мелкой дичи. Но в этой пограничной местности приходилось довольствоваться тем, что попадалось, то есть кроликами, которых здесь было множество.

Вечером 31 октября Годфрей, Джоз Мерит и Зах Френ собрались вместе, и разговор зашел об этих представителях отряда грызунов, уничтожение которых просто необходимо.

На вопрос Годфрея, всегда ли водились кролики в Австралии, Том Марик-с объяснил ему:

— Нет, любезный друг. Они ввезены сюда только тридцать лет тому назад. Хороший подарок сделали нам, нечего сказать! Эти зверьки настолько расплодились, что совершенно разоряют наши поля. В некоторых округах их так много, что нельзя заниматься скотоводством. Все поля сплошь в норках, как решето, а трава съедена до корня. Это настоящее разорение, и я склонен думать, что не колонисты съедят кроликов, а кролики сожрут колонистов.

— Но разве не прибегали к более энергичным средствам, чтобы избавиться от них? — спросил Зах Френ.

— Средства-то употреблялись всякие, но они не достигали цели, — отвечал Том Марикс, — количество их увеличивается, вместо того чтобы уменьшаться. Я знаю одного землевладельца, которому пришлось израсходовать сорок тысяч фунтов стерлингов на уничтожение кроликов, разорявших его поместье. Правительство назначило премию за каждого убитого кролика, как в Индии за голову тигра и змеи. Но что ни делают, тут, как на гидре, головы вырастают снова и в большем числе, по мере того как их сносят.

Прибегали к стрихнину: подохли сотни тысяч кроликов, но это едва не вызвало чумы в стране. Никакие меры не помогли.

— Мне пришлось слышать, — сказал Годфрей, — что один французский ученый, Пастер, предложил уничтожать этих грызунов, прививая им куриную холеру. Правда ли это?

— Да, быть может, эта мера окажется действенной. Но следовало испытать ее, а это не было сделано, хотя для того назначена специальная премия в двадцать тысяч фунтов стерлингов. Все это привело к тому, что Квинсленд и Новый Южный Уэльс соорудили заборы на протяжении восьмисот миль, чтобы оградить восточную часть континента от нашествия кроликов. Это истинное бедствие.

— Настоящее бедствие! — подтвердил Джоз Meрит. — Совсем как желтая раса, которая кончит тем, что завоюет всю вселенную. Китайцы — кролики будущего!

К счастью, Джина Ги не было поблизости, иначе он не преминул бы выразить протест на такое обидное для обитателей Поднебесной империи сравнение; по крайней мере он ограничился бы тем, что пожал плечами, смеясь характерным, свойственным его расе смехом.

— Итак, — сказал Зах Френ, — австралийцы отказываются продолжать борьбу?

— А как же им бороться? — спросил, в свою очередь, Том Марикс.

— Я думаю, существует верное средство уничтожить кроликов, — сказал Джоз Мерит.

— Какое? — спросил Годфрей.

— Надо исходатайствовать у английского парламента следующий закон: в Соединенном королевстве и зависящих от него колониях разрешается носить лишь касторовые шляпы. А так как касторовые шляпы не что иное, как шляпы, выделанные из кроличьих шкурок, то… хорошо! О! Очень хороню!

Этим выражением Джоз Мерит и закончил свою фразу.

Как бы то ни было, но пока парламент не издал этого закона, оставалось лишь питаться убитыми по пути кроликами. Имея в виду, что хоть таким путем несколько уменьшится их количество в Австралии, участники экспедиции усердно охотились за ними.

Что касается остальных животных, то их нельзя было употреблять в пищу; замечены были некоторые экземпляры млекопитающих, весьма интересные для естествоиспытателей, совершенно особой породы. Один из них принадлежал к семейству ехидн, с трубчатыми губами и иглами на теле, как у ежа; главная пища его — насекомые, которых он хватает с помощью нитевидного языка, выставляемого наружу из норы. Другой экземпляр был утконос, с челюстями утки, рыжевато-коричневым волосом на тощем теле в фут длиной. Самки этих двух пород отличаются той особенностью, что кладут яйца, но кормят вылупляющихся из яиц детенышей молоком.

Однажды Годфрей проследил и подстрелил одного «ярри», род очень дикого кенгуру; раненный, он укрылся в ближайшей чаще. Юнга не очень сокрушался об этом, так как, по объяснению Тома Марикса, это млекопитающее интересно лишь потому, что охота на него очень затруднительна, а вовсе не по вкусу своего мяса. То же самое повторилось с одним «бунгари» — большим животным, которое крадется между высокими ветками деревьев, цепляясь своими кошачьими когтями и балансируя длинным хвостом. Это ночное животное так ловко прячется среди веток, что его там весьма трудно разыскать.

Том Марикс заметил между прочим, что бунгари очень вкусная дичь, которую предпочитают кенгуру, в особенности если изжарена она на угольях. Очевидно было, однако, что по мере удаления на запад каравану предстояло рассчитывать исключительно лишь на собственный запас провизии.

Несмотря на изрезанность местности, Тому Мариксу удавалось пока выдерживать в среднем переходы от 12 до 14 миль в сутки, то есть не нарушать тех средних величин, на которых основан был весь расчет экспедиции. Зной был уже очень силен, от 30° до 35° в тени; путники, однако, выдерживали его. Правда, в продолжение дня встречались еще кое-где купы деревьев, под сенью которых можно было разбивать лагерь, тем более что не было еще недостатка в воде, хотя уровень ее в ручейках значительно уже понизился. Ежедневные привалы от девяти часов утра до четырех пополудни достаточно восстанавливали силы людей и животных.

Местность была необитаемая. Последние поселения остались позади. Не видно было ни паддоксов, ни огороженных пространств, ни многочисленных овечьих стад, которые не могли найти здесь достаточного количества подножного корма, среди короткой и спаленной солнцем травы. Изредка встречались лишь одиночные туземцы, направлявшиеся к станциям Оверлэндской линии.

Седьмого ноября, направившись после полудня на разведку, Годфрей по возвращении в лагерь сообщил о том, что видел какого-то человека на лошади. Всадник этот следовал по узкой тропинке у гранитного подножия кряжа Мак-Доннель. Заметив караван, всадник пришпорил коня и вскоре подъехал к нему. Персонал каравана только что закончил приготовления к привалу у двух или трех тощих эвкалиптов, не дававших почти никакой тени. Там же извивался маленький ручеек, поддерживаемый ключами центральной горной цепи, но вода в нем вся была высосана корнями эвкалиптов.

Годфрей подвел этого человека к миссис Брэникен. Она велела прежде всего поднести ему стакан виски. Это был австралиец, белый, в возрасте приблизительно тридцати пяти лет, один из тамошних наездников, привычных к дождю, который стекает с их лоснящегося лица, как с вощеной клеенки, привычных к солнцу, которое не действует на их совершенно опаленную кожу. По служебному положению человек этот был развозчиком писем и телеграмм; он исполнял свои служебные обязанности весьма усердно, сохраняя неизменно хорошее расположение духа, перемещаясь по провинции, развозя письма и новости от одной станции к другой, от одной деревни до другой. Он возвращался теперь из Эму-Спрингс, поста, расположенного на южном склоне кряжа Блюфф, проехав по той местности, которая тянется вплоть до массива Мак-Доннель. Этого курьера можно было бы отнести к симпатичному типу французских почтальонов. Терпеливо перенося голод и жажду, уверенный в том, что везде будет желанным посетителем, даже и в том случае, если в сумке его не найдется ни одного письма для вручения, решительный, храбрый, сильный, с револьвером за поясом, с ружьем через плечо, верхом на коне, он путешествовал днем и ночью, не опасаясь лихих встреч.

Миссис Брэникен с удовольствием беседовала с ним, расспрашивала его о племенах туземцев, с которыми ему приходилось иметь дело.

Славный малый отвечал на все вопросы охотно и просто. Ему пришлось, как и всем, слышать о катастрофе с «Франклином»; тем не менее ему неизвестно было, что из Аделаиды выступила экспедиция, организованная миссис Брэникен для исследования центральных местностей Австралийского материка. Миссис Брэникен сообщила ему также и о том, что на основании указаний Гарри Фельтона капитан Джон уже девять лет содержался в плену у одного из племен индасов.

— Не приходилось ли вам при ваших разъездах иметь сношения с туземцами этого племени? — спросила она его.

— Нет, сударыня, хотя индасы эти иногда и приближались к земле Александра и мне приходилось часто слышать о них.

— Быть может, вы в состоянии указать нам, где они теперь находятся? — спросил Зах Френ.

— Это трудно сказать по отношению к кочевникам. В продолжение одного сезона они здесь, а на следующий уже в ином месте.

— Где же были они в последний раз? — повторила вопрос миссис Брэникен, настаивавшая на более точном ответе.

— Эти индасы бродили полгода тому назад в северо-восточной Австралии, по течению реки Фицрой. Племена земли Тасмана посещают преимущественно эти местности. Но знаете ли вы, что для того, чтобы попасть в эти местности, необходимо пройти по пустыням, и не мне, конечно, предупреждать вас о том, каким опасностям придется подвергаться. Впрочем, можно всего достигнуть при храбрости и энергии. А потому вооружитесь тем и другим, миссис Брэникен. Желаю вам счастливого пути.

Курьер выпил еще один стакан виски и с признательностью принял несколько коробок консервов, которые опущены были им в седельный вьюк. Сев на своего коня, он скрылся, обогнув последнюю гору Мак-Доннель.

Два дня спустя караван, оставив позади крайние отроги этой горной цепи, в которой возвышается гора Либиха, очутился наконец на границе пустыни, на расстоянии ста тридцати миль к северо-западу от станции Алис-Спрингс.

Глава девятая. ДНЕВНИК МИССИС БРЭНИКЕН

При слове «пустыня» невольно рисуется в воображении Сахара, с ее необозримыми равнинами, пересеченными свежими и зеленеющими оазисами. Однако нет ничего общего между центральными местностями Австралийского материка и северными местностями Африки, разве лишь общий недостаток воды в обеих пустынях. «Вода удалилась в тень», — говорят туземцы, и путешественнику приходится бродить от одного колодца к другому. Хотя песок — где в виде дюн, где на поверхности земли в виде толстого слоя, покрывает большую часть Австралийского материка, тем не менее почва не может считаться бесплодной. Кустарники, разукрашенные цветочками, там и сям растительность — камедные деревья, акации и эвкалипты, — все это придает австралийской пустыне не столь унылый вид, какой имеет пустыня Сахара. Деревья, кустарники не носят ни плодов, ни листьев, которые могли бы служить пищей для караванов, а потому приходится брать с собой все необходимое для пропитания, и животная жизнь в этих пустынях изредка лишь проявляется перелетом птиц.

Миссис Брэниквн обстоятельно вела дневник во время экспедиции. Передача некоторых выдержек из этого дневника позволит читателю лучше уяснить себе все подробности этого тяжелого перехода, чем пересказ в форме обыкновенной повести. Вместе с тем это рельефнее обрисует нравственный облик Долли: ее благородную натуру, силу характера, несокрушимую энергию, поддерживавшую ее даже в такую минуту, когда большинство ее спутников совершенно падали духом. Эти выдержки из дневника миссис Брэникен показывают, наконец, на что способна женщина, когда посвящает себя исполнению долга.

10 ноября. — Мы выступили с нашего привала у горы Либиха в четыре часа утра. Курьер дал нам ценные указания. Они соответствуют указаниям бедного Фельтона. Несомненно, надо искать племя индасов на северо-западе, а в особенности по течению реки Фиц-рой. Предстоит пройти около восьмисот миль. Но мы пройдем их! Я пойду, даже если бы я осталась одна и мне предстояло попасть в плен к этому племени. По крайней мере я буду разделять неволю вместе с Джоном. Мы направляемся к северо-западу, придерживаясь маршрута полковника Варбуртона. Маршруты наши почти одинаковы до реки Фицрой. Лишь бы только не пришлось нам испытать тех же затруднений, которые пришлось испытать ему, и лишиться по пути некоторых спутников наших, гибнувших от лишений! К несчастью, обстоятельства складываются для нас менее благоприятно. Полковник Варбуртон выступил из Алис-Спрингс в апреле, что соответствует октябрю в Америке, следовательно, в конце лета, а наш караван выступил в ноябре, то есть в начале лета. Жара чрезвычайная — 33° по Цельсию в тени. А мы можем рассчитывать на тень лишь когда солнце скроется на время за облаком или же когда попадутся нам купы деревьев.

Порядок движения каравана, принятый Томом Ма-риксом, весьма практичен. Совершенно правильное соответствие между продолжительностью переходов и остановок: первый переход — от четырех до восьми часов утра с последующим отдыхом до четырех часов пополудни; второй переход — от четырех часов дня до восьми часов вечера с отдыхом в продолжение всей ночи. Мы избегаем таким образом переходов во время знойных полуденных часов. Но сколько потерянного времени, сколько запозданий! При полном даже отсутствии затруднений мы можем прибыть к берегам Фицроя едва через три месяца. Я весьма довольна деятельностью Тома Марикса. Зах Френ и он — люди решительные, на которых я могу положиться при всяких обстоятельствах. Годфрей пугает меня страстностью своей натуры. Он всегда впереди и часто скрывается из наших глаз. Мне очень трудно удерживать его около себя, хотя этот ребенок любит меня, как будто бы был мой сын. Том Марикс выговаривал ему за его чрезмерную смелость. Надеюсь, он подчинится.

Лен Боркер постоянно в арьергарде и как будто предпочитает общество черных нашему. Он издавна знаком с их вкусами, побуждениями и привычками. Он весьма полезен нам при встречах с туземцами, ибо достаточно владеет их языком, чтобы понять их и быть понятным ими. Хорошо было бы, если бы муж моей бедной Джейн действительно исправился, но я опасаюсь!.. Взгляд глаз его не изменился, по-прежнему неискренний, скользящий.

13 ноября. — Ничего нового не произошло в продолжение этих трех дней. Присутствие Джейн приносит мне много облегчения и утешения.

Какие беседы ведем мы с ней в нашей палатке! Она совершенно разделяет теперь мои убеждения и не сомневается в том, что мы отыщем Джона. Бедная, она всегда в грустном настроении!

Я не спрашиваю ее о прошлом. Мне понятно, что она не может быть совершенно откровенной. Иногда мне кажется, что она собирается сказать что-то… Можно подумать, что Лен Боркер постоянно следит за ней. С приближением его она тотчас же уходит в себя и выражение ее лица меняется. Она боится его! Несомненно, этот человек поработил ее и она последует за ним хоть на край света.

По-видимому, Джейн расположена к Годфрею, однако, когда он приближается к нашей палатке поговорить, она не решается не только говорить с ним, но даже отвечать ему… Она глядит тогда в сторону, понурив голову. Можно подумать, что она страдает в его присутствии.

Мы проходим сегодня, в первый переход наш, по болотистой местности, на которой есть даже несколько луж с почти соленой водой. Том Map икс сообщил нам, что болота эти — остатки прежних озер, когда-то образовавших море вместе с озерами Эйр и Торренс. По счастью, у нас был запас воды, сделанный на последнем привале, и наши верблюды напились вдоволь.

Подобные лагуны встречаются, как оказывается, не только в таких котловинах, но также и на более высоких местах.

Почва влажная, и, проникая в верхний слой песка, ноги верблюдов вытаскивают из него липкую грязь, а иногда случается, что у них из-под ног летят брызги жидкой грязи.

С большими затруднениями прошли мы по этим болотам, которые тянутся на десять миль по направлению к северо-западу.

Мы встречали уже и змей со времени выступления нашего из Аделаиды. Они довольно распространены в Австралии, а в особенности их много на поверхности этих лагун, усеянных мелкой порослью и кустарниками. Одна из этих ядовитых змей, длиной не менее трех футов, коричневого цвета, которая называется Trimesurus ikaheca, укусила одного человека нашей охраны. Том Map икс тотчас же прижег ранку на руке этого человека щепоткой пороха, которую зажег, высыпав на ранку. Человек этот, белый, даже не вскрикнул. Я держала ему руку во время операции. Он поблагодарил меня. Я распорядилась дать ему удвоенную порцию виски. Мы надеемся, что ранка благополучно заживет.

Нужно осторожно продвигаться вперед. Нельзя считать себя убереженным от укуса змей, находясь даже на верблюжьей спине.

Я все опасаюсь какой-нибудь неосторожности Годфрея и дрожу, когда черные кричат: «Виндоха», что означает змея на туземном наречии.

Вечером при разбивке лагеря на ночь двое туземцев снова убили большую змею. Том Марикс утверждает, что если две трети змей, водящихся в Австралии, ядовиты, то среди них только пять видов опасны для человека. Убитая только что змея имеет в длину около двенадцати футов. Это род боа. Наши австралийцы собирались приготовить ее к ужину. Им предоставлена была полная свобода, и они поступили так: вырыв яму в песке, один из них расположил в ней несколько раскаленных на огне камней, на которые положил пахучие листья. Затем отрезали у змеи хвост и голову и положили ее на самое дно ямы, прикрыв теми же листьями, на которые накладываются раскаленные камни. Поверх всего насыпается земля и утрамбовывается ногами, чтобы пар во время жаренья не мог выходить наружу. Мы присутствовали при этой кулинарной операции не без брезгливости; но должны были признать, что когда изжаренная змея была вытащена из этой своеобразной печи, то ее мясо превосходно пахло. Хотя Том Марикс и заверил Джейн и меня, что печень этих змей весьма лакомое блюдо, признавая, однако, само мясо безвкусным, мы все-таки не решились испробовать этого лакомства.

Оно близко напоминает по вкусу самую нежную дичь, например рябчика.

— Рябчики!.. Хорошо!.. О!.. Очень хороню! Очень вкусны рябчики! — воскликнул тогда Джоз Мерит.

Попросив небольшой кусочек печени на пробу, он снова повторил порцию и готов был бы уничтожить всю печень! Такова уж британская бесцеремонность. Что касается Джина Ги, то он не заставил просить себя. Он даже повеселел, съев добрый кусок дымящегося мяса с видом настоящего гурмана.

— Ай, ай! — воскликнул он после этого, глубоко вздохнув. — Будь здесь еще несколько устриц и бутылка вина из Тао-Чина, можно было вообразить себя в Те-Кун-Юан.

При этом Джину Ги угодно было сообщить мне, что это был знаменитый чайный домик «Железный Лук» в Пекине; Подавляя чувство отвращения, Годфрей и Зах Френ тоже попробовали остатки змеи и нашли ее съедобной. Я предпочла поверить им на слово.

Само собой разумеется, что туземцы съели ее всю, до последнего кусочка, вылизав остатки жира.

Ночью сон наш был встревожен страшным воем стада «динго», бродивших неподалеку. «Динго» — австралийский шакал, напоминает собаку и волка. Мех у него желтоватый. К счастью, звери эти удовольствовались тем, что выли, но не нападали на лагерь. При большом числе они были бы опасны.

19 ноября. — Зной все усиливается, ручейки на нашем пути почти высохли. Необходимо раскапывать их дно, чтобы наполнять наши бочонки. Вскоре нам останутся лишь колодцы.

Мне приходится признать совершенно необъяснимую, как бы прирожденную взаимную антипатию между Леном Боркером и Годфреем. Они никогда не говорят друг с другом. Заметно, что они, насколько возможно, взаимно избегают друг друга.

Как-то раз я заговорила об этом с Годфреем.

— Ты не любишь, значит, Лена Боркера? — спросила я его.

— Нет, не люблю, — отвечал он мне, — и не требуйте от меня, чтобы я полюбил его.

— Но он приходится мне родней, — продолжала я. — Он родственник мой, Годфрей, а так как ты любишь меня…

— Я люблю вас, но никогда не буду любить его. Дорогой Годфрей, какая ттайная причина заставляет его говорить так?

27 ноября. — Сегодня расстилаются перед нами широкие пространства, унылые степи, покрытые колючкой, справедливо названной травой-дикобразом. Приходится пробираться между пучками травы, высотой иногда в пять футов над землей, острые концы которых легко могут поранить верблюдов. Пучки этой травы окрашены особым цветом, и достаточно одного взгляда на них, чтобы признать негодными в качестве подножного корма. Верблюды не отказываются от этой травы, когда она желтого или зеленого цвета, но теперь она совершенно иная, и они избегают уколоться о ее стебли. В подобных условиях очень затруднительно двигаться вперед. Приходится, однако, мириться с этим, так как нам предстоит проходить сотни миль по равнинам, покрытым такой колючкой. Это единственное в пустыне растение, которое может еще произрастать на этой бесплодной почве. Зной постоянно усиливается, никакой тени. Пешие чрезвычайно страдают от зноя. И возможно ли поверить тому, как утверждает полковник Варбуртон, что пять месяцев назад ртуть опускалась много ниже 0°, ручейки покрывались льдом в один дюйм толщины! К тому времени ручьи были полны водой, теперь же, как ни углублять их русло, не найти ни капли воды. Том Марикс распорядился, чтобы те из стражи, которым даны верблюды, временно уступали свои места пешим. Мера эта принята для удовлетворения требований туземцев. Мне неприятно было, что Лен Боркер выступил при этом в качестве их уполномоченного. Несомненно, нельзя не пожалеть этих людей: действительно, тяжело идти пешком во время зноя, нестерпимого даже ранним утром и поздним вечером, постоянно рискуя наколоться. Однако не дело Лена Боркера возбуждать черных против белых. Он впутывается не в свое дело. Я прошу его быть осторожнее.

— Я поступаю так, Долли, — отвечает он мне, — в ваших интересах.

— Я хочу верить этому, — возразила я.

— Необходимо правильно распределить тяготы между всеми.

— Предоставьте эту заботу мне, мистер Боркер, — сказал на это Том Марикс, вмешавшийся в разговор, — я сам приму необходимые меры.

Мне ясно было, что Лен Боркер отошел недовольный, злобно глядя на нас. Джейн заметила это, когда взгляд ее мужа остановился на ней, и бедная женщина отвернула голову в сторону.

Том Марикс обещал мне позаботиться, чтобы ни белые, ни черные из состава охраны не могли ничем быть недовольными.

5 декабря. — Мы очень страдаем на привалах от белых муравьев. Мириады этих насекомых нападают на нас. Незаметные для глаза, под тонким слоем песка, при легком шаге они тотчас же появляются на поверхности.

— У меня жесткая и сухая кожа, — сказал мне Зах Френ, — настоящая кожа акулы, однако проклятые твари не брезгают и ею!

Оказывается, что даже шкура животных не предохраняет от укуса этих насекомых. Мы не можем лечь на землю, чтобы тотчас же не быть покрытыми ими. Единственное спасение от них — лечь на солнце, они не выносят солнечных лучей. Но это было бы: «из огня, да в полымя»!

Менее всех страдает от муравьев китаец. Я не знаю, по врожденной ли лени или по иным причинам, но несомненно, что в то время, как мы кидаемся с одного места на другое, боремся, раздражаемся, счастливый Джин Ги, расположившись у пучка колючки, спит себе спокойно, как будто эти зловредные насекомые относятся с почтением к его желтой коже.

Джоз Мерит выказывает такое же терпение. Он не жалуется, хотя длинное туловище его — богатая добыча. Обе руки его подымаются автоматически и регулярно, уничтожая сразу тысячи муравьев.

Глядя на своего слугу, застрахованного от всяких укусов, он объявляет:

— И в самом деле, эти китайцы особо облагодетельствованы природой. Слушай-ка, Джин Ги!

— Что, господин мой Джоз?

— Необходимо нам поменяться нашими кожами.

— Охотно, — отвечает житель Поднебесной империи, — при условии, что мы также поменяемся и нашим положением.

— Хорошо! Но для того, чтобы совершить эту перемену, необходимо прежде всего ободрать кожу с одного из нас, и начнем с вас.

— Мы переговорим об этом через три луны, — отвечает Джин Ги.

После этого он снова засыпает, до пятой стражи, употребляя образ его речи, то есть вплоть до того момента, когда караван снова выступит в путь.

10 декабря. — Казнь эта заканчивается лишь когда Том Марикс дает сигнал трогаться. Счастье еще, что муравьи не ползают по ногам верблюдов. Что же касается наших пешеходов, то они тоже страдают от этих несносных насекомых.

Кроме того, во время движения на нас нападают еще другие, не менее неприятные враги, один из самых тяжелых бичей Австралии. Стада рогатого и иного скота в период дождей, обессиленные от их укусов, тощают и дохнут, и невозможно ничем спасти их.

И тем не менее, чего бы мы ни дали, лишь бы теперь был период дождей? Бич — муравьи и комары — ничто в сравнении с пыткой жаждой во время зноя австралийского декабря. Недостаток в воде сокрушает совсем физические и моральные силы. А запасы наши истощаются; в бочонках пустовато… Наполненные в последнем водоеме, они теперь содержат теплую, густую, мутную влагу, которой невозможно утолить жажду. Мы скоро будем в положении кочегаров-арабов на пароходах в Красном море: несчастные падают полумертвыми у топок.

Весьма странно также, что наши верблюды волочат ноги вместо обычного для них приподнятого шага. Шеи их направлены к далекому горизонту этой длинной и широкой равнины без малейшей неровности. Все одна и та же степь, покрытая колючкой, которая держится благодаря длинным своим корням. Нигде не видно никакого деревца, не заметно признака колодца или ключа.

15 декабря. — Караван едва прошел девять миль в два перехода. Впрочем, мне пришлось отметить в продолжение уже нескольких дней подряд, что средняя длина наших переходов значительно сократилась. Невзирая на свои силы, верблюды, особенно вьючные, едва передвигают ноги. Том Марикс просто выходит из себя, когда люди останавливаются до его сигнала. Он подходит тогда к вьючным верблюдам и бьет их своим хлыстом, что, впрочем, мало чувствительно для этих животных.

Джоз Мерит говорит тогда, с присущей ему всегда флегматичностью:

— Хорошо! О! Очень хорошо, Марикс! Я дам вам, однако, добрый совет: бейте проводника, а не верблюда!

И, несомненно, Том Марикс охотно последовал бы этому совету, если бы я не вступилась.

Будем по крайней мере настолько осторожны, чтобы не увеличивать тяготы людей еще побоями. Это может кончиться тем, что некоторые из них убегут. Я продолжаю опасаться этого, в особенности со стороны туземцев, хотя Том Марикс по-прежнему успокаивает меня.

С 17 по 27 декабря, — Путешествие продолжается.

В продолжение первых дней этой недели погода изменилась благодаря сильному ветру. С севера появились на небе облака, которые можно сравнить с большими бомбами, готовыми разорваться. 23-го числа молния озарила все небо. Послышались страшные удары грома, но без всяких раскатов, обычных в гористых местностях. Вместе с тем ветер стал настолько силен, что мы не в состоянии были держаться на верблюдах. Пришлось спуститься с них и лечь на землю. Много труда стоило Заху Френу, Годфрею, Тому Мариксу и Лену Боркеру спасти нашу палатку от неистовых порывов ветра. Невозможно было и помышлять о том, чтобы разбить палатки между пучками колючки. В один миг все было бы разнесено по сторонам, разорвано на куски и приведено в негодность.

— Это пустяки, — сказал Зах Френ, потирая руки, — гроза скоро проходит.

— Пусть будет гроза, была бы лишь вода! — ответил на это Годфрей.

И он прав: воды! воды! Но пойдет ли дождь? В этом весь вопрос, потому что он для нас что манна небесная. К несчастью, воздух настолько сух, что влага в облаках может сохраниться в парообразном состоянии.

Однако нельзя и представить себе более сильной грозы, более оглушающих ударов грома и ослепительной молнии.

Мне представилась возможность видеть, какое впечатление производит это явление природы на туземцев. Они не боятся грома, не закрывают глаз при сверкании молнии. Они вовсе не испытывали того чувства угнетения, которое испытывается каждым живым существом, когда воздух кругом насыщен электричеством и когда облака разверзаются на небе, объятом пламенем.

Нервная система действительно мало чувствительна у этих первобытных существ, а быть может, они ликовали в ожидании ливня.

— Миссис Брэникен, — говорил между тем Годфрей, — ведь над нашими головами вода, чистая небесная вода! Молния разрывает облака, а ничего не льется из них!

— Немного терпения, дитя мое, — отвечала я ему, — не будем отчаиваться.

— И в самом деле, — сказал тогда Зах Френ, — облака в одно и то же время сгущаются и опускаются вниз. Если только стихнет ветер, то весь этот треск закончится ливнем!

И действительно, более всего надо было опасаться, чтобы ураган не отогнал всей этой массы паров по направлению к югу, не дав нам ни капли воды.

К трем часам пополудни казалось, что горизонт с севера просветляется и вскоре наступит конец грозы. Это будет горьким разочарованием для нас.

— Хорошо! О! Очень хорошо!

Джоз Мерит не воздержался от обычного своего восклицания. Никогда это восклицание не было столь подходящим. Наш англичанин показывает свою руку, смоченную несколькими крупными каплями дождя.

Ливень не замедлил хлынуть. Нам пришлось хорошенько укрыться под непромокаемыми накидками. Мигом, не теряя минуты, выставлена была наружу вся посуда каравана, чтобы собрать благодетельную влагу. Разостлали даже белье, парусину, одеяла, которые можно было потом выжать и дать напиться животным.

Впрочем, верблюдам представилась возможность тотчас же утолить жажду. Между пучками колючки быстро образовались ручейки и лужи. Вся равнина превратилась в болото. Воды хватило всем.

Наш запас воды был обеспечен на несколько дней. Мы могли теперь продолжать путь со значительно подкрепленными силами. Бочонки были наполнены. Все ткани намокли. Что же касается верблюдов, то они не замедлили набрать воды во внутренний мешок, которым снабдила их природа и в котором помещается до 67 литров воды.

К несчастью, подобные ливни, насыщающие временно поверхность земли Австралийского материка, весьма редки, особенно в это время года, когда зной наиболее силен.

Гроза продолжалась не более трех часов, и вскоре уже накаленная поверхность пустыни должна была поглотить без остатка все выпавшие с неба осадки. Правда, колодцы должны теперь дополниться и нам возможно будет пользоваться ими в пути, если только ливень этот не был местным. Будем надеяться, что он освежил всю австралийскую равнину на несколько сотен миль.

29 декабря. — Придерживаясь возможно ближе маршрута полковника Варбуртона, нам удалось добраться без новых приключений до Ватерлоо-Смрингс на расстоянии ста сорока миль от горы Либиха. Экспедиция наша находилась на 126° долготы, и мы только что перешли условную линию, образующую на карте прямую, проведенную с юга на север и отделяющую соседние области от той обширной части материка, которой присвоено название Западной Австралии.

Глава десятая. ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ДНЕВНИКА ДОЛЛИ

Ватерлоо-Спрингс-не только не местечко, но даже и не деревня. Там расположены только несколько шалашей туземцев, и то пустых в настоящее время. Кочевники бывают здесь только в то время года, когда сплошные дожди наполняют здешние водохранилища, благодаря чему они и могут жить здесь некоторое время.

Ватерлоо ничем не заслуживает придатка «спрингс», общего для всех станций в пустыне. Здесь не было никакого ключа, и если встречаются в Сахаре прохладные оазисы, затененные деревьями, орошаемые родниковой водой, то тщетно было бы искать их здесь, среди австралийской пустыни.

30 декабря. — Придется пробыть двое суток в Ватерлоо-Спрингс. Эти проволочки приводят меня в отчаяние, когда только подумаю о расстоянии, которое отделяет нас от той долины, где протекает река Фицрой. И кто знает, не придется ли нам еще искать племя индасов дальше этой долины? Какова была жизнь бедного моего Джона с того дня, как Гарри Фельтон покинул его? Не выместили ли дикари на нем своей злобы за побег товарища?.. Нет, не нужно думать об этом… Мысль эта убивает меня! Зах Френ старается успокоить.

— Раз капитан Джон и Гарри Фельтон уже столько лет находились в плену у индасов, — сказал он мне, — то ясно, что у них есть расчет так поступать. Гарри Фельтон дал вам понять это. Туземцы эти распознали в капитане влиятельного белого вождя и выжидают за него богатого выкупа. На мой взгляд, побег Гарри Фельтона не должен был ухудшить положения капитана Джона!

Дай Бог, чтобы это оказалось так!

31 декабря, — Сегодня закончился 1890 год. Пятнадцать лет тому назад «Франклин» покинул порт Сан-Диего. Пятнадцать лет! А караван наш выступил из Аделаиды лишь четыре месяца и пять дней тому назад. Как завершится для нас этот наступивший в пустыне год?

2 января. — Спутники пожелали поздравить меня. Чрезвычайно взволнованная, поцеловала меня дорогая моя Джейн, и я долго держала ее в своих объятиях. Зах Френ и Том Марикс пожелали пожать мне руку.

Я знаю, что имею в их лице двух друзей, готовых пожертвовать за меня своей жизнью. Все нашей люди окружили меня, выражая наилучшие пожелания.

Я говорю — все, за исключением черных, которые проявляют теперь свое неудовольствие при каждом случае. Видимо, Тому Мариксу не без труда удается держать их в повиновении.

Лен Боркер уверял меня снова в несомненном успехе экспедиции обычным ему ледяным тоном. Он не сомневается в том, что нам удастся добраться до цели.

Тем не менее, однако, он сомневается, следует ли продолжать путь к реке Фицрой. Он того мнения, что индасы принадлежат к числу кочевников, которые чаще встречаются в соседних с Квинслендом местностях, то есть на востоке материка.

— Правда, — закончил он, — что мы направляемся к тому месту, где Гарри Фельтон покинул своего капитана, но кто может уверять, что индасы не снялись с этого места.

Все это высказывается таким тоном, который не возбуждает к себе доверия, причем Лен говорит, избегая встречаться со мной глазами.

Более всего тронуло меня внимание Годфрея. Он собрал букет цветов, растущих между пучками колючек, и поднес его мне, сказав при этом столько нежных слов, что слезы показались у меня на глазах.

Как горячо поцеловала я его, моего Годфрея, и как горячо отвечал он на мои поцелуи. Почему возвращаются ко мне прежние мысли, что мой маленький Уайт его ровесник и, наверное, был бы таким же ласковым, как и он?

Джейн присутствовала при этом; она так была взволнованна и так сильно побледнела при появлении Годфрея, что я боялась, не упадет ли она в обморок.

Но ей удалось справиться, и ее тотчас увел муж. Мы снова тронулись в путь в четыре часа дня при пасмурной погоде. Зной был несколько меньше. Все верховые и вьючные верблюды, несколько отдохнувшие, шли более скорым шагом. Пришлось даже несколько придерживать их, чтобы пешие могли успевать за ними!

15 января. — Нам удалось удержать этот довольно быстрый ход в продолжение нескольких дней подряд. Выпали еще два или три раза обильные дожди. Мы не страдали от жажды, и у нас не оскудевает запас воды.

Мы довольствуемся теперь исключительно нашим запасом провизии. Нельзя рассчитывать на какую-нибудь дичь в этой мрачной пустыне. Изредка виднеется несколько пар голубей, но к ним нельзя подойти. Они отдыхают между кустами колючек после продолжительных перелетов, когда крылья уже не держат их на воздухе.

Пропитание наше обеспечено еще на несколько месяцев, и с этой стороны я спокойна. Зах Френ зорко наблюдает за тем, чтобы все съестные припасы, консервы, чай, мука, кофе выдавались с соблюдением порядка и в установленное время. Мы сами подчинены этому общему порядку. Ни для кого нет исключений.

Туземцы не могут жаловаться на несправедливость.

Там и сям летают воробьи, которые заблудились в этой пустыне; но они не стоят того, чтобы за ними охотиться.

По-прежнему мириады белых муравьев чрезвычайно мучают нас на привалах.

Что же касается комаров, то места эти слишком сухи, чтобы они могли досаждать нам.

— Мы снова встретим их в сырых местах, — заметил на это Том Марикс.

Но все согласны примириться с их укусами; раз близко будет вода, это не будет слишком дорогой платой.

Мы дошли 23 января до Мария-Спрингс, на расстоянии девяноста миль от Ватерлоо.

Здесь растет купа тощих деревьев.

Это несколько эвкалиптов, которые высосали всю почвенную влагу и наполовину засохли.

— Листья их опущены, наподобие языков, высохших от жажды, — сказал Годфрей.

Сравнение это очень меткое.

Я замечаю, что этот мальчик, горячий, решительный, по-прежнему весел. Здоровье его не пострадало, хотя я и опасалась этого. И тот же взгляд, когда он глядит на меня; те же интонации голоса, когда он говорит со мной!

И при этом разговор его, все его мысли сближают его с моим бедным Джоном!

Однажды я обратила внимание Лена Боркера на эту особенность.

— Да, нет же Долли, — отвечал он мне, — это просто обман ваших чувств. Что касается меня, то я совсем не нахожу никакого сходства. На мой взгляд, сходство это существует лишь в вашем воображении. Впрочем, это безразлично, раз вы интересуетесь этим мальчиком.

— Нет, Лен, — перебила я его, — если я так сильно привязалась к Годфрею, то потому, что я убедилась, как он увлекается тем, что составляет единственную цель моего существования — отыскать и спасти Джона. Он умолял меня взять его с собой, и, тронутая его просьбами, я согласилась. Да, кроме того, он один из моих детей из Сан-Диего, один из тех круглых сирот, которые получили воспитание в Уайт-Хауз. Годфрей как бы брат моего маленького Уайта.

— Я знаю, знаю Долли, — отвечал на это Лен Боркер, — и я понимаю вас некоторым образом. Дай Бог вам, однако, никогда не раскаиваться в вашем поступке, который основан более на чувстве, чем на рассудке.

— Я не хотела бы выслушивать от вас подобных вещей, Лен Боркер, — возразила, я ему довольно резко. — Подобные замечания обижают меня. В чем можете вы упрекнуть Годфрея?

— Ни в чем, пока по крайней мере ни в чем! Но кто знает, быть может, позже не пожелает ли он злоупотребить вашим расположением? Ведь это найденыш, неизвестно откуда он, кто он, какая кровь течет в его жилах?

— Я уверена, что это кровь честных и достойных людей! Я отвечаю за это! — вскричала я. — Все без исключения, начальники и товарищи на «Брисбене», любили его, и капитан передавал мне, что Годфрей не заслуживал никогда ни малейшего замечания. Зах Френ, который знает толк в людях, также ценит его не менее меня. Но скажете ли вы мне, Лен Боркер, почему вы не любите этого ребенка?

— Я, Долли? Я отношусь к нему совершенно безразлично, вот и все. Дружбу свою я не расточаю так легко первому встречному и думаю лишь о Джоне, как бы вырвать его у дикарей.

Если Лен Боркер желал дать мне урок, то я не принимаю его, так как сказанное им неверно. Я не забываю моего мужа ради этого ребенка, но я счастлива сознавать, что Годфрей присоединяет свои усилия к моим для того же дела. Я уверена, что Джон одобрит все то, что сделано мной теперь и будет сделано впоследствии для обеспечения будущего этого мальчика.

Когда я передала этот разговор Джейн, бедная женщина поникла головой и ничего не ответила.

Я не буду больше настаивать. Джейн не желает, не может признавать Лена Боркера неправым. Я понимаю эту сдержанность; с ее стороны это обязанность.

29 января. — Мы прибыли на берег небольшого озера, вроде лагуны, которое Том Марикс считает озером Уайт (то есть Белое). Оно вполне соответствует своему названию, ибо вместо испарившейся воды на дне его бассейна — осадок соли. Это — еще один остаток внутреннего моря, когда-то разделявшего Австралию на два больших острова.

Зах Френ возобновил запас соли; мы же предпочли бы воду, годную для питья.

В окрестностях много крыс меньше обыкновенных. Необходимо обеспечить себя от их нападений. Это такие прожорливые животные, что грызут все, что им попадается.

Впрочем, туземцы нашли, что не следует пренебрегать подобной дичью. Поймав несколько дюжин крыс, они изжарили их и полакомились этим довольно-таки противным мясом.

Вот мы и достигли границы пустыни, известной под названием Великой Песчаной пустыни.

Почва постепенно изменилась на последних двадцати милях. Пучки колючек попадаются реже, и кажется, что и эта тощая зелень вскоре совсем исчезнет. Неужели столь бесплодна эта почва, что не в состоянии даже поддерживать жизнь столь нетребовательного растения? Однако ни у кого не могло зародиться ни малейшего в этом сомнения при одном взгляде на эту огромную равнину, с бугорками красного песка и без всяких следов какой-либо воды.

Можно на основании этого предполагать, что не выпадет никаких осадков в этой местности, обожженной солнцем даже в период зимы.

Глядя на это печальное бесплодие, на эту возбуждающую беспокойство сушь, у каждого из нас, наверное, шевельнулись самые тяжелые предчувствия.

Том Марикс указал мне на карте эти пустыни; это белое, пустое место, по которому проведены линии, изображающие собой маршруты Джилльса и Гибсона. К северу нанесен маршрут полковника Варбуртона, представляющий собой ломаную линию, указывающую, насколько неуверенно продвигался он вперед в силу необходимости делать частые повороты в поисках колодцев. Тут персонал его экспедиции, больной и голодный, выбился из сил. В другом месте вьючные животные пали, сын его умирал. Лучше вовсе не знакомиться с описанием его путешествия тем, которые предпринимают такое же…

Самые смелые попятились бы назад. Я же читала описание это и вновь перечитываю его. То, чему подвергался этот путешественник ради исследования неизвестных местностей Австралийского материка, я готова испытать ради спасения Джона. В этом единственная цель моей жизни, и я добьюсь ее исполнения..

3 февраля. — Мы вынуждены были уже пять дней сокращать длину наших переходов. Безвозвратная потеря! Ничто не способно вызвать большего сожаления! Из-за крайней пересеченности местности караван не может придерживаться прямого направления: нам приходится идти по крутым подъемам и спускам.

Местами равнина пересечена дюнами. Верблюды не могут проходить через них, и приходится отыскивать другую дорогу. Встречаются также песчаные холмы высотой до ста футов. Пешие вязнут в этом песке, и продвигаться вперед становится все тяжелее.

Зной невыносимо тягостен. Нельзя и вообразить, как печет солнце. Его лучи пронизывают вас насквозь, словно огненные стрелы. Нам, Джейн и мне, едва удается укрываться в палатке. Какие тяжелые испытания приходится переносить моим товарищам во время утренних и вечерних переходов! Как ни вынослив Зах Френ, а и он очень страдает; но он не жалуется, так же весел, как и прежде, этот верный друг, жизнь которого связана с моей.

Джоз Мерит выносит все испытания так спокойно и с такой выдержкой, что можно, право, позавидовать ему. Джин Ги, менее терпеливый, жалуется, но ему не удается растрогать своего господина. И когда подумаешь, что оригинал этот подвергается подобным испытаниям, чтобы отыскать шляпу…

— Хорошо!.. О! Очень хорошо! — отвечает он, когда ему замечают это. — Да, но какая редчайшая шляпа!

— Старый шут! — бормочет про себя Зах Френ, подымая вверх плечи.

— Да, ветошь какая-то, — вставляет, в свою очередь, Джин Ги, — ветошь, которую никто бы не согласился носить.

В продолжение дня между восемью часами утра и четырьмя часами дня невозможно было бы сделать ни одного шага. Располагаются привалом безразлично где и разбивают две или три палатки.

Люди охраны, белые и черные, располагаются кто как может, укрываясь за верблюдами. Что всего страшнее, так это недостаток воды, который грозит нам в ближайшее время. Что будет с нами, если по-прежнему будем встречать лишь высохшие колодцы?

Я подозреваю, что Том Марикс чрезвычайно встревожен, хотя и старается скрыть это от меня. Напрасно он так делает. Лучше было бы ничего не скрывать. Я все могу выслушать и не потеряю присутствия духа.

14 февраля. — Прошло одиннадцать дней, и в течение этого времени дождь шел всего один раз в продолжение двух часов. Едва удалось наполнить наши бочонки, людям утолить жажду, верблюдам — возобновить свой запас. Мы прибыли в Эмилия-Спрингс и нашли там ключ совсем высохшим. Верблюды выбились из сил, Джоз Мерит исчерпал все средства принуждения по отношению к своему верблюду. Он, однако, не бьет его, а старается воздействовать на его чувства. Я слышала, как он говорил:

— Бедное мое животное! Верно, ты мучаешься, но по крайней мере не страдаешь душой!

Думаю, что бедное животное не способно понять этого преимущества.

Мы возобновляем свой путь более чем когда-либо встревоженные.

Два верблюда больны. Они едва тащатся и не будут в состоянии продолжать дальнейший путь. Пришлось переместить запас провизии с вьючного верблюда на верхового из-под одного белого охранника.

Мы можем считать себя счастливыми из-за того, что верблюд, на котором едет Том Марикс, до сего времени бодр. Иначе все остальные, а в особенности самки, разбежались бы и ничем не удалось бы их удержать.

Приходится приканчивать бедных больных животных. Оставить их издыхать от голода и жажды в тяжелой агонии гораздо более жестоко, чем закончить с одного раза их страдания.

Караван удаляется и обходит песчаный бугор… Раздаются два выстрела… Том Марикс возвращается к нам, и путешествие продолжается.

Еще более тревожит нездоровье двух людей нашей охраны. Это чрезвычайно беспокоит меня. У них лихорадка, и мы усиленно лечим их сернокислым хинином, которого имеется много в дорожной аптечке. Их томит страшная жажда. Запас же нашей воды на исходе, и ничто не указывает на близость колодца.

Больные лежат, каждый на верблюде, которого ведут их товарищи в поводу. Нельзя оставлять людей, как оставляют животных. Мы будем за ними ухаживать, это нагла обязанность, и мы ее исполним. Но эта немилосердная температура доконает их постепенно.

Несмотря на закаленность ко всем тяжким испытаниям, которые приходится выносить в пустыне, несмотря на всю опасность, которую он выказывает в случаях, если надо оказать помощь кому-либо из каравана, Том Марикс начинает теряться и не знает, что предпринять. Воды! Воды! Вот о чем молим мы небеса, раз мы не можем получить ее от земли. Туземцы охранной стражи выносят лучше нас усталость и этот ужасный зной.

Тем не менее, хотя они и страдают менее других, недовольство их усиливается с каждым днем. Тщетны старания Тома Марикса успокоить их. Наиболее возбужденные держатся — в стороне от белых на привалах, сговариваются, все более и более раздражаются и проявляют явные признаки близкого возмущения.

Днем 21-го числа все с общего согласия отказались продолжать путь по направлению к северо-западу, заявляя, что умирают от жажды. Причина эта, увы, слишком серьезна. Вот уже полсуток, как нет ни одной капли воды в наших бочонках. Мы вынуждены прибегать к спиртным напиткам, действие которых крайне печальное.

Мне пришлось лично уговаривать этих туземцев, которые уперлись на своем решении. Приходилось вразумлять их, что остановка при подобных условиях не могла облегчить их страданий.

— Вот потому-то, — отвечал мне тогда один из них, — мы и желаем вернуться обратно.

— Вернуться обратно?.. Куда же?

— В Мария-Спрингс.

— В Мария-Спрингс нет воды, — отвечала я, — и вы хорошо знаете это!

— Если нет более воды в Мария-Спрингс, — возразил туземец, — можно найти ее несколько выше, в сторону холма Уилсона, по направлению к Сторт-Крик.

Я смотрю на Тома Марикса. Он принес специальную карту, на которой нанесена песчаная пустыня. Мы рассматриваем ее.

И действительно, к северу от Мария-Спрингс есть довольно значительный ручей, который, быть может, еще и не высох. Но каким образом туземец мог знать о существовании этого ручья?.. Я расспрашиваю его. Он сперва колеблется и наконец сообщает мне, что мистер Боркер рассказал им об этом. Предложение направиться к Сторт-Крик исходит от него лично.

Мне очень досадно, что Лен Боркер был настолько неосторожен; а впрочем, одна ли это неосторожность возбудить часть охранной стражи предложением возвратиться обратно на восток? Последствиями этого будет не только значительная задержка, но и весьма серьезное изменение в нашем маршруте, что привело бы к отклонению от реки Фицрой.

Я совершенно определенно высказываю ему все свое недоумение.

— Что же вы хотите, Долли? — отвечает он. — Предпочтительнее мириться с задержками и даже отклонениями, чем упорствовать, следуя по пути, где нет колодцев.

— Во всяком случае, Боркер, — резко сказал ему Зах Френ, — вам лучше было бы сообщить ваши соображения миссис Брэникен, а не туземцам.

— Вы так ведете себя с нашими черными, что я не могу более справляться с ними. Вы здесь начальник, Боркер, или я? — прибавляет Том Марикс.

— Я считаю ваши замечания непристойными, Том Марикс, — говорит на это Лен Боркер.

— Непристойные или пристойные, но во всяком случае они вызваны вашим поведением, и я советую вам иметь это в виду.

— Я не согласен получать здесь приказаний ни от кого, разве только от одной миссис Брэникен.

— Хорошо, Лен Боркер, — отвечала я. — На будущее, если захотите сделать какое-либо замечание, я прошу вас обращаться лично ко мне, а не к другим.

— Миссис Брэникен, — сказал тогда Годфрей, — дозвольте мне выехать вперед каравана и поискать колодец? Я уверен, что найду!

— Без воды! — пробормотал Лен Боркер, удаляясь и пожимая плечами.

Воображаю, что испытывала Джейн, присутствовавшая при этой сцене. Образ действий ее мужа, разрушающий согласие во взаимных отношениях членов каравана, может вызвать для нас крупные осложнения. Мне пришлось присоединиться к Тому Мариксу, чтобы добиться от туземцев согласия продолжать путь.

Это удалось нам не без труда.

Они, однако, заявили, что, если нам не удастся отыскать колодец в продолжение двух суток, они все вернутся обратно к Мария-Спрингс с тем, чтобы направиться к Сторт-Крик.

23 февраля, — Какие пришлось вынести страдания в последние два дня! Состояние здоровья наших двух товарищей ухудшилось. Трое верблюдов пали и не в состоянии были подняться. Пришлось прикончить их тут же. Это были два верховых и один вьючный верблюды. Четырем белым охранной стражи приходится уже продолжать пешком свой путь, и без того столь тяжелый даже для верховых.

И ни одного живого существа в этой песчаной пустыне! Ни одного австралийца, уроженца этих местностей и земли Тасмана, который мог бы дать нам какие-нибудь справки о нахождении колодцев!

Очевидно, караван наш отклонился в сторону от маршрута полковника Варбуртона, так как последнему не приходилось совершать столь продолжительные переходы без возобновления запасов воды. Правда, весьма часто бывали случаи, что наполовину высохшие колодцы не заключали в себе ничего, кроме теплой гущи, почти негодной к употреблению, но мы удовольствовались бы и подобной водой.

Наконец, сегодня, к концу первого нашего перехода, нам удалось утолить жажду. Годфрей нашел колодец!

С утра 23-го числа этот храбрый ребенок отправился на несколько миль вперед и два часа спустя спешно возвратился обратно.

— Колодец! Колодец! — крикнул он, как только голос его мог дойти до нас.

Услышав этот крик, наш небольшой отряд оживился. Верблюды сразу поднялись на ноги, как будто по возвращении своем им передал ту радостную весть их товарищ, на котором ездил Годфрей.

— Вода! Вода!

Час спустя караван остановился у купы деревьев е высохшими ветками, ограждающей колодец. К счаcтью, это были камедные деревья, а не эвкалипты, которые высосали бы всю воду из колодца.

У Годфрея оказалась счастливая рука. Колодец, у которого мы разбили лагерь, к одиннадцати часам утра заключал в себе более воды, чем требовалоеь для того, чтобы напоить наших верблюдов и полностью возобновить запас воды. Вода эта была прозрачная, так как, профильтрованная через песок, она сохранила свою свежесть.

Каждый из нас с особым наслаждением утолил жажду. Пришлось уговаривать даже наших товарищей быть осторожнее; можно было опасаться, что они обопьются. Нельзя полностью дать себе отчета в благодетельном воздействии воды на организм, когда не приходилось испытывать продолжительного мучения жажды! Действие мгновенное: самые слабые тотчас поднимаются на ноги, силы их возвращаются мгновенно, а с силами — мужество. Это не только восстановление сил, это — перерождение!

В 4 часа утра на следующий день мы тронулись в путь, направляясь на северо-запад, чтобы добраться по возможности скорее до Анна-Спрингс, находящемуся в 190 милях от Мария-Спрингс.

Эти отрывочные выдержки из дневника миссис Брэникен достаточны для того, чтобы показать не ослабевавшую в ней энергию.

Глава одиннадцатая. БЕДА И ЕЕ ПРЕДВЕСТНИКИ

Последние строчки дневника миссис Брэникен, приведенные в предыдущей главе, свидетельствовали, что мужество и вера снова вернулись к личному составу каравана. В съестных припасах еще ни разу не испытывалось недостатка, и запаса достаточно было на несколько месяцев. Не было лишь воды в продолжение нескольких переходов; с открытием же колодца Год-фреем и этот недостаток был восполнен с лихвой, а потому все смело тронулись в путь. Правда, по-прежнему испытывали изнуряющий зной и дышали раскаленным воздухом, проходя по этим бесконечным равнинам, лишенным деревьев и тени. Найдется очень немного путешественников, способных выдерживать этот зной, если только они не уроженцы Австралии. И там, где туземец выдерживает, чужеземец погибает.

По-прежнему шла полоса дюн и красных песков. Сама почва настолько была накалена, что для европейцев совершенно невозможно было встать на нее необутой ногой. Что же касается негров, то огрубелая кожа их позволяла им совершенно свободно погружать голые ноги в раскаленный песок.

Несмотря на удовлетворение жажды, туземцы продолжали глухо волноваться, и недоброжелательство с их стороны проявлялось при каждом случае все резче и резче. Одни лишь соображения о необходимости сохранить полностью весь наличный состав охранной стражи для отражения нападения какого-либо племени туземных дикарей побуждали Тома Марикса не обращаться к миссис Брэникен с предложением распустить туземцев, находящихся у нее на службе.

Том Марикс вообще предвидел впереди массу осложнений, и надо было удивляться, с каким самообладанием он вел себя, особенно если принять во внимание, что он считал всю эту экспедицию бесполезной. О его внутреннем убеждении догадывался один лишь Зах Френ.

— А знаете, Том, — сказал он ему однажды, — я не считал вас человеком, способным падать духом.

— Способным падать духом?.. Вы ошибаетесь, Зах Френ. По крайней мере во мне сохранится всегда достаточно мужества для доведения принятого мной на себя дела до конца. Меня не тревожит переход по этой пустыне, и если я задумываюсь, так только о том, как нам придется возвращаться обратно.

— Разве вы полагаете, Том, что капитан Джон погиб после побега Гарри Фельтона?

— Ничего я не знаю об этом, Зах, так же как и вы.

— Нет, я уверен, что он жив еще.

— Искренне желаю, чтобы вы остались правы. Допустим, однако, что капитан Джон жив, он тем не менее во власти индасов, а где находятся индасы?

— Они находятся там, где они пребывают в настоящее время, Том, и туда именно направится караван, хотя бы и пришлось проболтаться по степи еще в продолжение целого полугодия. Черт возьми! Когда нельзя идти вперед против ветра, идут назад по ветру и все-таки в конце концов попадают снова на настоящую свою дорогу!..

— На море — да, Зах, когда известно, где тот порт, куда идут, но разве известно это в пустынях?

— Во всяком случае, не узнаешь этого, сокрушаясь!

— Я отнюдь не сокрушаюсь, Зах!

— Нет, вы сокрушаетесь, Том, а самое опасное в том, что в конце концов вы не в состоянии будете более скрывать настоящих ваших мыслей. Плох тот капитан, который не умеет скрывать своего беспокойства. Он вызывает подобное же беспокойство и в своем экипаже. Наблюдайте за собой, Том, не ради миссис Брэникен, которую ничто не в состоянии поколебать, но ради белых нашей охраны! Не вздумалось бы им присоединиться к черным…

— Я уверен в них как в самом себе.

— А я лично отвечаю за вас, Том, как за самого себя! А потому не будем говорить о спуске флага, пока целы мачты!

— Кто говорит об этом, Зах, разве один только Лен Боркер?

— О, что касается его, Том, то будь я здесь капитаном, давно бы он сидел у меня в трюме, с ядром на ноге! Пусть он остерегается, однако я не теряю его из виду!

Зах Френ был прав, наблюдая за Леном Боркером. В случае беспорядков среди личного состава экспедиции последние всецело были бы его делом. Он не переставал возбуждать к беспорядкам тех черных, на которых Том Mapикс полагался. Это был один из способов помешать успеху экспедиции. Но Том Марикс и без того не сохранял никаких иллюзий насчет возможности отыскать индасов и освободить капитана Джона. Допуская даже, что караван избрал совершенно правильный путь, направляясь к реке Фицрой, вполне возможно, что какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, например усобица между отдельными племенами, принудили индасов давно покинуть землю Тасмана. Закоренелая, вековая вражда, требующая крови, могла вызвать между ними жестокую войну. У этих людоедов война — синоним охоты. Враг — не только враг, он вместе с тем и добыча; победитель съедает побежденного. Этим и объясняются их постоянные столкновения между собой, преследования и кочевания из одной местности в другую на далекие расстояния.

Поэтому теперь надо было точно узнать, находятся ли индасы на своем обычном месте или покинули его, а узнать это можно было только случайно от австралийца, прибывшего с северо-запада.

Отыскать туземца стало задачей Тома Марикса, которому деятельно помогал, в свою очередь, Годфрей, нередко выезжавший на несколько миль вперед, не слушая ни уговоров, ни приказаний миссис Брэникен. Он неустанно совершал разведки в поисках или колодцев, или туземцев; разведки эти были до этого времени безуспешны.

Наконец, 9 марта, приблизительно в половине десятого утра, послышался вдруг крик, состоящий из двух слогов: «куу-и»!

— Туземцы вблизи, — сказал Том Марикс.

— Туземцы? — переспросила его Долли.

— Да, они так перекликаются между собой.

— Постараемся добраться до них, — отвечал на это Зах Френ.

Караван продвинулся вперед, приблизительно на сотню шагов, и Годфрей закричал, что видит двух черных между дюнами, но захватить их представлялось нелегким делом, так как австралийцы убегают от европейцев, едва замечают последних. Замеченные Годфреем дикари пытались укрыться за высокой дюной красноватого цвета, между кустами колючек, но людям каравана удалось окружить их и привести к миссис Брэникен. Одному из них было около пятидесяти лет, а другому, его сыну, около двадцати. Оба они направлялись к станции у озера Вуд, входящей в телеграфную сеть. Вскоре с помощью подарков, главным образом нескольких фунтов табака, удалось приручить их, и они выказали готовность ответить на некоторые вопросы, заданные Томом Мариксом, который тотчас же переводил ответы туземцев. Прежде всего австралийцы указали место, куда они направлялись, что представляло, в сущности, мало интересного. Тогда Том Марикс спросил их, откуда они шли, что являлось более важным.

— Мы идем оттуда, издалека, — отвечал отец, указывая по направлению к северо-западу. — С морского берега?

— Нет… с материка.

— Из земли Тасмана? — Да… с реки Фицрой.

Как уже известно, караван направлялся именно к этой реке.

— Из какого вы племени? — спросил Том Марикс.

— Из племени гурзи.

— Вы — кочевники?

Казалось, туземец не понял, что хотел сказать этим Том Марикс.

— Вы ходите от одного становища к другому? — пояснил Том Марикс — Не живете постоянно на одном месте в деревне?

— Мы живем в деревне гурзи, — отвечал на это сын, который казался довольно понятливым.

— А деревня эта близко от Фицроя?

— Да, в десяти днях больших переходов от того места, где он впадает в море.

Фицрой впадает в залив Короля, и там именно закончилась вторая кампания «Долли Хоуп» в 1883 году. Десять дней пути, обозначенные молодым человеком, указывали на расположение деревни гурзи приблизительно в расстоянии ста миль от морского берега.

На это указал Годфрей на подробной карте Западной Австралии, на которой нанесено было течение реки Фицрой на протяжении двухсот пятидесяти миль от истока ее в неизвестной местности земли Тасмана.

— Знаете ли вы племя индасов? — спросил тогда Том Марикс туземцев. При произнесении этого слова в глазах отца и сына промелькнули как бы искорки.

— Очевидно, индасы и гурзи — два враждебных племени, которые ведут постоянные войны, — заметил Том Марикс, обращаясь к миссис Брэникен.

— Весьма вероятно, — отвечала Долли, — возможно, что этим гурзи известно, где находятся в настоящее время индасы! Расспросите их об этом, Том Марикс, и постарайтесь получить от них возможно более точный ответ. От него зависит успех наших поисков.

На вопрос Тома Марикса последовал вполне ясный ответ, что племя индасов находилось в то время в верхнем течении Фицроя.

— В каком расстоянии от деревни гурзи находятся они? — спросил Том Марикс.

— В расстоянии двадцати дней пути, направляясь к восходящему солнцу, — отвечал на это молодой.

Расстояние это, переведенное на карту, указывало становище индасов в двухстах восьмидесяти милях от того места, на котором находился караван.

— Часто ли воюет ваше племя с племенем индасов? — продолжал Том Марикс.

— Вечно! — отвечал на это сын.

И одновременно тон его ответа, и жесты, его сопровождающие, — все вместе указывало на свирепость этих людоедов.

— И мы будем преследовать их, — добавил к сказанному отец, челюсти которого прыгали от ярости, — и победим их тогда, когда не будет с ними белого начальника, который помогает им своими советами.

Можно было представить себе то волнение, которое охватило миссис Брэникен и всех присутствовавших, когда Том Марикс перевел им этот ответ. Этот белый начальник, столько уже лет пленник индасов, был, несомненно, капитан Джон!

Удовлетворяя настойчивым требованиям Долли, Том Марикс предложил еще ряд вопросов обоим туземцам. Они в состоянии были передать, однако, совершенно поверхностные сведения по отношению к белому начальнику. Они заверяли, однако, что три месяца тому назад, при последней битве гурзи и индасов, он находился еще во власти последних.

— И не будь его, — воскликнул молодой австралиец, — у индасов оставались бы в настоящее время одни лишь женщины!

Итак, удалось узнать главное. Джон Брэникен и индасы находились в трехстах милях по направлению к северо-западу. Необходимо идти к ним на берега Фицроя.

Караван собирался уже выступать, а оба туземца готовились продолжить свой путь после того, как миссис Брэникен вторично одарила их, а Джоз Мерит задержал их, и, обращаясь к Тому Мариксу, попросил последнего допросить дикарей по поводу тех шляп, которыми украшали старшины свои головы в высокоторжественных случаях.

И, ожидая ответа дикарей на вопрос, Джоз Мерит был не менее взволнован, чем Долли при расспросах о своем муже.

Достойный коллекционер имел основание быть довольным и: «Хорошо! О, очень хорошо!» — так и посыпались с его уст, когда ему сделалось известным, что шляпы иностранного происхождения не были редкостью между племенами северо-запада.

В высокоторжественных случаях головы важнейших австралийских вождей обыкновенно покрыты были ими.

— Вы понимаете, миссис Брэникен, — заметил Джоз Мерит, — отыскать капитана Джона, несомненно, очень хорошо. Но еще лучше завладеть тем историческим сокровищем, которое я разыскиваю во всех пяти частях света!

— Очевидно! — отвечала на это миссис Брэникен.

— Слышали вы, Джин Ги? — добавил к сказанному Джоз Мерит, обращаясь к своему слуге.

— Я слышал, господин мой Джоз, — отвечал китаец. — А когда мы отыщем эту шляпу…

— …мы поедем в Англию, вернемся обратно в Ливерпуль, и там на вас, Джин Ги, одетого в нарядную черную шапочку, в красном шелковом халате, с шелковой, желтого цвета, накидкой, — возложена будет одна лишь обязанность — показывать мою коллекцию любителям. Довольны ли вы?

— Доволен, наподобие цветка хайтана, который готов распуститься при ветерке с моря, тогда как черный кролик спустился к западу, — отвечал на это поэтически настроенный Джин Ги.

Тем не менее он покачивал в раздумье головой, столь же мало убежденный в грядущем своем счастье, как если бы его господин объявил ему о назначении его мандарином с семью пуговками.

Лен Боркер присутствовал при допросе туземцев Томом Мариксом. Внимательно прислушиваясь ко всему происходившему, он отмечал в уме все, имеющее отношение к настоящему положению индасов. Он рассматривал то место на карте, где должны были находиться, по предположениям, индасы. Он высчитывал в уме расстояние, которое предстояло каравану пройти, так же как и время, необходимое для перехода этих местностей земли Тасмана.

В сущности говоря, на все это не должно было понадобиться более нескольких недель. Предчувствуя прилив энергии во всех, Лен Боркер выходил из себя от злобы.

Как! Неужели предстояло освобождение капитана Джона и Долли удастся вырвать его из рук индасов?! От этих мыслей на лбу Лена Боркера появились глубокие складки, глаза налились кровью. Джейн заметила совершающуюся в ее муже перемену, и в ней шевельнулось предчувствие близкой беды. Почувствовав одновременно, что взгляд мужа остановился на ней, она едва не лишилась сознания.

Несчастная женщина поняла, что происходило в душе этого человека, способного совершить все преступления, лишь бы обеспечить за собой состояние Брэникенов.

И действительно, Лен Боркер думал теперь о том, что, удайся Джону и Долли снова встретиться, все его будущее должно было неминуемо рухнуть. Рано или поздно последует усыновление Годфрея. Тайна эта должна была в конце концов быть открытой, если только он лично не помешает этому.

Но тайну Годфрея может открыть Джейн, и для Лена стало необходимым разлучить ее с Долли, после чего нужно было опередить прибытие каравана к индасам и погубить Джона. Осуществление этого плана представлялось вполне возможным для человека столь бессовестного и вместе с тем решительного, каким был Лен Боркер, да к тому же и сами обстоятельства должны были вскоре благоприятно сложиться для него. Выступление каравана последовало в этот день по сигналу Тома Марикса в четыре часа пополудни. Порядок сохранялся обычный. Все перенесенные тяготы были позабыты. Энергия, воодушевлявшая Долли, передалась всему каравану. Цель была на виду, и к ней приближались. Успех казался уже несомненным.

Туземцы охранной стражи проявляли теперь большее подчинение, и Том Марикс управился бы с ними, если бы только не было Лена Боркера, который постоянно возбуждал в них недовольство.

Караван следовал по маршруту полковника Варбуртона. Зной усиливался, и ночи были чрезвычайно душные. Недостаток воды снова начинал чувствоваться и грозил муками жажды. Приходилось разыскивать колодцы на далеких расстояниях, а это отвлекало экспедицию от пути, который неизбежно удлинялся вследствие этих отклонений. Чаще всего жертвовали собой всегда готовый на это Годфрей и вечно неутомимый Том Марикс. Сердце каждый раз сжималось у миссис Брэ-никен, когда она видела их отъезжавшими на разведку. Надежды на грозу было очень мало, так как грозы в это время года весьма редки. На небосклоне не видно было ни малейшего облачка.

Возможно было надеяться исключительно лишь на почвенную воду. С открытием какого-нибудь колодца Томом Мариксом или Годфреем караван направлялся в ту сторону. Снова двигались, понукали верблюдов и находили тинистую жидкость в яме, в которой кишели крысы.

Черные и белые охранной стражи не колеблясь утоляли жажду, но Долли, Джейн, Годфрей, Зах Френ и Лен Боркер были настолько брезгливы, что терпеливо выжидали, когда наступит возможность получить уже очищенную воду. Тогда только решались напиться и они. После этого наполнялись бочонки водой, которой должно было хватить до следующего колодца.

Таким образом пришлось двигаться вперед в продолжение почти восьми дней — с 10 по 17 марта — без особых приключений, но с возрастающим утомлением, которое дошло наконец до крайних пределов.

Состояние здоровья обоих больных не только не улучшалось, но грозило смертью. Лишившись уже пяти верблюдов, Том Марикс затруднялся в размещении поклажи.

Не менее его беспокоилась и сама миссис Брэникен, хотя ничем не выказывала этого. Всегда впереди всех и последней уходившая на покой, она подавала пример необычной энергии, соединенной с верой, которую ничто не в состоянии было поколебать. И на какие жертвы ни согласилась бы она для того, чтобы избежать постоянных задержек и сократить это нескончаемое путешествие! Однажды она спросила Тома Марикса, почему тот не желал держать путь прямо к верхнему течению реки Фицрой, где должна была находиться стоянка индасов?

— Я думал об этом, — отвечал Том Марикс, — но этот вечный вопрос о воде удерживает и тревожит меня. Направляясь к Иоанна-Спрингс, мы обеспечены водой колодцев, о которых упоминал полковник Варбуртон.

— А разве нет подобных же колодцев в местностях на севере? — спросила тогда Долли.

— Быть может, и есть, но я в этом не уверен, — отвечал Том Марикс. — Да кроме того, можно предполагать колодцы эти высохшими, тогда как, продолжая наш путь к западу, мы уверены в том, что дойдем до реки Оксовер, у которой стоял полковник Варбуртон. А река эта даст нам возможность легко возобновлять наши запасы до самого вступления в долину Фицроя.

— Хорошо, Том, — ответила миссис Брэникеи, — если это необходимо, будем направляться к Иоанна-Спрингс!

Последнее и было приведено в исполнение, причем те трудности, которые пришлось испытать, превысили все те, которые одолели до сих пор. Температура все время в среднем была не ниже 40° по Цельсию в тени, подразумевая под словом «тень» ночь. И, действительно, тщетны были бы поиски какого-нибудь облачка на небосклоне или дерева на этой равнине. Продвигались вперед среди удушливой атмосферы. В колодцах не было достаточно воды. Едва удавалось проходить по десяти миль в один переход.

Невзирая на ухаживания самой Долли, состояние здоровья двух больных не улучшалось. Необходимо было бы иметь более продолжительную остановку, в какой-либо деревне и выждать понижения температуры. А ничего подобного нельзя было сделать.

В продолжение 17 марта пали еще два вьючных верблюда, из них один, на котором навьючены были все предметы, предназначенные в качестве выкупа Джона. Груз с этих верблюдов по распоряжению Тома Марикса перенесен был на двух верховых, благодаря чему еще двум людям пришлось следовать пешком.

Эти достойные люди приняли без возражений такое решение.

Между тем туземцы продолжали волноваться и выражать недовольства по поводу каждого случая, так что Том Марикс начал опасаться, что в один скверный день они оставят караван и уйдут, предварительно ограбив его.

Наконец, к вечеру 19 марта, караван остановился на расстоянии пяти миль от Иоанна-Спрингс, у колодца, вода в котором скрывалась под песком, на глубине шести футов. Не представлялось никакой возможности продолжать переход до указанного пункта.

Было чрезвычайно душно. Раскаленный воздух, проникая в легкие, жег их огнем. Небо, чистое, темно-лазуревое, как в некоторых местностях на берегах Средиземного моря, когда бушует мистраль, имело странный и угрожающий вид.

Том Марикс смотрел на небо с такой тревогой, что это не укрылось от Заха Френа.

— Вы что-то чуете, — сказал он, — и что-то вам не совсем по сердцу?

— Да, Зах, — отвечал Том Марикс, — я предвижу самум, вроде тех, которые свирепствуют в пустынях Африки.

— Если будет ветер, то будет, вероятно, и вода? — заметил на это Зах Френ.

— Нет, Зах, наступит еще более страшная сушь; этот ветер в Центральной Австралии, Боже упаси, что может натворить!..

Это замечание опытного человека способно было вызвать опасения во всем караване.

Поэтому приняты были все предосторожности на случай быстрой перемены в состоянии погоды.

Было девять часов вечера. Палатки не были разбиты; это представлялось излишним в эти горячие ночи, посреди песчаных дюн. Утолив жажду, каждый получил свою порцию на ужин.

Однако пища не шла никому. Необходим был чистый воздух; желудок менее страдал, чем органы дыхания. Более пользы принесли бы этим бедным людям несколько часов сна, чем несколько глотков пищи, но не было возможности заснуть в этой тяжелой атмосфере. До самой полуночи не произошло ничего особенного. Том Марикс, Зах Френ и Годфрей бодрствовали поочередно; то тот, то другой из них приподнимались со своего места для наблюдения горизонта по направлению к северу. Он был настолько светел и даже ясен, что вызывал невольно какой-то суеверный страх. Закатившееся одновременно с луной, солнце скрылось за дюнами, расположенными на западе. Сотни звезд блестели у Южного Креста. И вдруг, около трех часов ночи, небо померкло и наступила непроглядная тьма.

— Скорей!.. Скорей!.. — закричал Том Марикс.

— Что случилось? — спросила миссис Брэникен, быстро поднявшись со своего места.

Бывшие около нее Джейн, Гарриет, Годфрей и Зах Френ старались разглядеть друг друга среди этой темноты. Лежавшие на земле животные приподымали головы, и, объятые страхом, испускали пронзительные, отрывистые крики.

— Что случилось? — переспросила миссис Брэникен.

— Самум! — отвечал Том Марикс.

Это были последние слова, которые можно было еще расслышать.

Поднялся такой шум в воздухе, что ухо не могло уловить ни малейшего звука, в то же время глаз не был в состоянии что-либо различить.

Это был самум, один из тех внезапно наступавших ураганов, которые опустошают австралийские равнины на огромных пространствах. С юга показалось огромное облако, которое опускалось на равнину, облако, заключавшее в себе песок и воду, захваченные с поверхности этой пустыни, обугленной солнцем.

Дюны, около которых расположен был привал, пришли в движение, как морские волны, и разлетались во все стороны не в виде жидкой пены, а в виде неосязаемой пыли, которая ослепляла, оглушала, душила.

Все чувствовали, что над ними пролетал поток воздуха и песка непреодолимой силы со свистом картечи. Годфрей держал Долли обеими руками, опасаясь, что страшный ураган разметет весь караван и разлучит их.

Так именно и произошло, и никакое сопротивление было немыслимо. В продолжение часа, пока свирепствовала буря, миссис Брэникен и ее спутников, в том числе и двух больных, бросало, как щепки, по пространству в четыре-пять миль; они приподнимались, чтобы снова свалиться на землю.

Они не могли ни видеть, ни слышать друг друга. Таким образом донесло их до окрестностей Иоанна Спрингс, как раз к тому времени, когда над горизонтом всходило солнце.

Все ли оказались налицо при перекличке? Миссис Брэникен, Гарриет, Годфрей Джоз Мерит, Джин Ги, Зах Френ, Том Марикс, оставшиеся на постах своих белые, — все оказались налицо вместе с четырьмя верховыми верблюдами. Но туземцы все исчезли с двадцатью остальными верблюдами, припасами и выкупом капитана Джона!

И когда Долли позвала Джейн, та не откликнулась Лен и Джейн Боркер тоже исчезли…

Глава двенадцатая. ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ

Исчезновение туземцев, верховых и вьючных животных ставило миссис Брэникен и оставшихся ей верными спутников в почти безвыходное положение.

Зах Френ первым произнес слово «измена»; за ним повторил его Годфрей. При сопоставлении всех обстоятельств, сопровождавших исчезновение части каравана, измена становилась вполне очевидной. К этому мнению присоединился и Том Марикс, которому известно было пагубное влияние Лена Боркера на туземцев охраны.

Долли еще сомневалась. Она не могла предполагать такого вероломства и подлости.

Разве Лен Боркер не мог быть обманут и уведен?

— Уведен-то уведен, но вместе с черными, — заметил на это Зах Френ, — и одновременно с теми верблюдами, на которых съестные припасы!

— А бедная моя Джейн! — тихо сказала Долли. — Она разлучена со мной, и я даже не могла заметить этого!

— Лен Боркер не пожелал даже, чтобы и она осталась при вас, — сказал Зах Френ. — Негодяй же он после этого!

— Негодяй?.. Хорошо!.. О!.. Очень хорошо! — добавил, в свою очередь, Джоз Мерит. — Если все это не измена, я согласен никогда не напасть на след этой шляпы… исторической… которая…

И обращаясь затем к китайцу, он спросил:

— И что вы думаете об этом, Джин Ги?

— Ай, ай, мой господин Джоз! Я думаю, что я тысяча и десять тысяч раз лучше сделал бы, если бы никогда не вступал ногой в эту столь мало комфортабельную страну.

— Быть может! — ответил на это Джоз Мерит. Измена, в сущности, была настолько очевидна, что и миссис Брэникен должна была наконец сдаться перед фактами.

«Но зачем было обманывать? — спрашивала она себя. — Что такое сделала я Лену Боркеру? Разве я не позабыла о прошлом? Разве я не приняла их как родственников, несчастную его жену и его лично? А он покидает нас, оставляет нас беспомощных и похищает у меня цену свободы Джона! Зачем же все это сделано им?»

Никто не знал тайны Лена Боркера, и никто не мог бы ответить миссис Брэникен. Одна лишь Джейн могла бы поведать о том, о чем известно было ей из гнусных проектов ее мужа, но Джейн уже не было.

Между тем все предположения соответствовали истине. Лен Боркер привел в исполнение давно уже задуманный план, который, казалось, должен был несомненно сопровождаться удачей. Чернокожие из охраны легко поддались его уговорам, подкрепленными обещанием щедрой награды.

В самый разгар урагана, в то время как двое черных увлекли Джейн, крики о помощи которой не могли быть услышаны, остальные погнали верблюдов, которые разбрелись вокруг лагерной стоянки по направлению к северу. Никто не заметил их среди окутывавшей все кругом темени, еще более сгущенной облаками пыли, и еще до наступления рассвета Лен Боркер вместе со всеми сообщниками находился уже на расстоянии нескольких миль к востоку от Иоанна-Спрингс.

Джейн была разлучена с Долли, ее мужу нечего было более опасаться, что она под давлением угрызений совести откроет тайну рождения Годфрея. Да кроме того, он имел все основания рассчитывать, что лишенным съестных припасов и средств передвижения, миссис Брэникен и ее спутникам предстоит неминуемая гибель в этих пустынях.

И действительно, будучи в Иоанна-Спрингс, караван еще был удален от Фицроя приблизительно на триста миль. Каким образом мог бы обеспечить Том Марикс необходимые потребности, хотя и в значительной мере убавившегося теперь персонала экспедиции, в продолжение предстоящего еще столь долгого путешествия?

Оксовер-Крик — главный приток реки Грей, впадающей в Индийский океан в области земли Уайта.

Том Марикс нашел здесь, на берегах той реки, которая никогда не пересыхает, даже при самом знойном лете, те же тенистые места, то же местоположение, о которых с таким радостным чувством упоминает полковник Варбуртон.

Какое счастье видеть зелень, проточную воду после бесконечных песчаных равнин, покрытых дюнами и колючкой! Но если, прибыв сюда, полковник Варбуртон был почти уверен в том, что он дойдет до поставленной цели, ибо ему оставалось лишь спуститься по ручейку Рокбон для того, чтобы добраться до морского берега, то далеко не в таком положении находилась миссис Брэникен. Положение ее, наоборот, должно было значительно ухудшиться при предстоящем переходе по бесплодным местностям, отделяющим Оксовер от реки Фицрой.

Весь караван состоял теперь из двадцати двух человек вместо сорока трех, бывших при отправлении со станции Алис-Спрингс. Долли и женщина-туземка Гарриет, Зах Френ, Том Марикс, Годфрей, Джоз Мерит, Джин Ги и с ними еще пятнадцать человек белых из состава охранной стражи, в числе которых двое были тяжело больны; из средств передвижения только четыре верблюда, так как остальные были уведены Леном Боркером, в том числе и тот самец, который был вожаком, а также и тот, на котором погружена была палатка. Равным образом исчезло и то животное, качества которого были оценены Джозом Меритом по достоинству, что поставило англичанина в необходимость продолжать путешествие пешком, наравне со слугой. Что касается съестных припасов, то осталось лишь незначительное число жестянок с консервами, которые были найдены в ящике, упавшем с одной из верблюдиц. Не было более муки, кофе, чая, сахара, соли, спиртных напитков, лекарств, без которых Долли была лишена возможности лечить двух людей, бывших в сильнейшей лихорадке. Словом, ощущался полный недостаток во всем.

С рассветом миссис Брэникен созвала всех своих спутников. Эта доблестная женщина нисколько не потеряла присущей ей энергии, и ей удалось своими словами, призывающими к мужеству, подкрепить силы товарищей. Она главным образом указывала им на близость цели и возможность добраться до нее.

Путешествие снова было возобновлено, но при таких тяжелых условиях, что самый верующий в возможность успеха должен был признать последний едва ли осуществимым. Пришлось предоставить двух верблюдов из числа четырех больным, ибо нельзя было оставлять их в Иоанна-Спрингс, одной из необитаемых станций, из числа тех, на которые полковник Варбуртон указывает в своем маршруте. Хватит ли, однако, сил у этих несчастных людей, чтобы выдержать дорогу до Фицроя, где, быть может, откроется возможность переправить их в какую-нибудь больницу, расположенную по берегам этой реки? Это представлялось сомнительным, и сердце миссис Брэникен болезненно сжималось при мысли, что еще новые жертвы увеличат собой число жертв, которое насчитывали уже с катастрофы «Франклина». И тем не менее Долли не отказывалась от своих проектов.

Нет! Она не прекратит розысков! Ничто не в состоянии удержать ее от исполнения долга, хотя бы ей пришлось остаться совсем одной!

Покинув Оксовер-Крик, который перешли вброд на одну милю выше Иоанна-Спрингс, караван направился на северо-восток. Взяв это направление, Том Марикс надеялся добраться до Фицроя в ближайшем пункте неправильной дуги, описываемой этой рекой, до впадения ее в залив Короля.

Зной был не так силен. Потребовались самые настоятельные уговоры, почти насилие со стороны Тома Марикса и Заха Френа, для того чтобы Долли согласилась взять одного из верблюдов для себя лично. Годфрей и Зах Френ шли бодрым шагом впереди, равно как и Джоз Мерит, длинные ноги которого походили по своей несгибаемости на пару ходуль. А когда миссис Брэникен предлагала ему временно занять ее место, он отклонял это предложение, говоря:

— Хорошо!.. О, очень хорошо!.. Англичанин всегда англичанин, китаец всегда только китаец. И я не вижу никакого неудобства в том, чтобы вы сделали то же предложение Джину Ги, но только я воспрещаю ему принимать такое предложение.

А посему Джин Ги и шел пешком, не без того, чтобы не жаловаться, помышляя о далеких прелестях Су-Чеу, города лодок-цветов, обожаемого жителями Поднебесной империи.

Четвертый верблюд служил либо Тому Мариксу, либо Годфрею, когда требовалось несколько опередить караван. Запас воды, взятый из Оксовер-Крик, подходил к концу, и тогда снова вопрос о колодцах должен был выступить на первый план.

Покинув берега реки, двинулись к северу по равнине несколько волнистой, с едва намеченными контурами песчаных дюн, которые тянулись вплоть до крайних пределов видимого горизонта. Пучки колючек попадались чаще, а также кое-какие кустарники с пожелтевшей листвой, что придавало менее унылый вид всей местности. Быть может, представится какой-нибудь счастливый случай и встретится какая-нибудь дичь. Том Марикс, Годфрей и Зах Френ, никогда не расстававшиеся со своим оружием, сохранили, к счастью, ружья и револьверы и при случае сумели бы воспользоваться ими. Правда, небольшой запас патронов требовал крайне расчетливого расходования.

Продвигались таким образом в продолжение нескольких дней, делая один переход утром и один вечером. Русла ручейков, которыми была покрыта эта местность, состояли лишь из камней, лежавших среди выгоревшей от солнца травы. В песке не было заметно и следов влажности. Необходимо было во что бы то ни стало отыскивать колодцы, хотя бы по одному каждые сутки. Годфрей занимался этими поисками.

— Дитя мое, — уговаривала его миссис Брэникен, — будь осторожен! Не подвергай себя опасности.

Благодаря его преданности, а также как бы инстинкту, руководившему им, были найдены колодцы, хотя и совсем в стороне, подчас на несколько миль на севере или юге. Таким образом, если караван и не был вовсе избавлен от мук жажды, то по крайней мере они не были чрезмерными в той части земли Тасмана, которая заключена между Оксовер-Крик и Фицроем. Наибольшие лишения были сопряжены с недостатком перевозочных средств, крайне скудной пищей, ограниченной лишь весьма небольшим запасом консервов, недостатком чая, кофе, табака, столь тяжелым для людей охранной стражи; очень давал себя чувствовать и недостаток спирта, которым можно было бы подправлять вкус почти негодной для питья воды. Самые сильные люди изнемогали от усталости и лишений после перехода, продолжавшегося не более двух часов.

Кроме того, не было почти никакого подножного корма для верблюдов, кроме сухих кустарников, на которых не было ни ветки, ни листа, годного в пищу. Не было и тех акаций-карликов, довольно питательная смола которых употребляется туземцами в пищу во время голода. Верблюды еле тащились, опустив головы, с подгибающимися задними ногами, падали, и не без труда удавалось снова поставить их на ноги.

Двадцать пятого числа Тому Мариксу, Годфрею и Заху Френу удалось раздобыть немного свежей пищи. Появилось стадо диких голубей. Быстрый их полет чрезвычайно затруднял подход к ним. В конце концов, удалось убить несколько штук. Они показались очень вкусными, но и не будь они таковыми в действительности, несчастные голодающие все равно признали бы их самой лакомой дичью. Их поджарили на огне, разведенном из высохших корней, и Том Марикс мог сберечь часть консервов в продолжение двух дней.

Но что достаточно было для пропитания людей, не годилось для пропитания животных. Утром 26-го числа верблюд, на котором помещался один из больных, пал. Тому Мариксу пришлось прикончить его, пустив ему пулю в голову. Не желая вместе с тем ничего терять из этой туши, которая могла служить для пропитания каравана в продолжение нескольких суток, невзирая на чрезвычайную худобу животного, он разделил ее на куски, придерживаясь австралийского способа.

Тому Мариксу известно было, что все части верблюда могут быть употребляемы в пищу. Из костей и части верхнего покрова, сваренных в единственной оставшейся посуде, получился бульон, который показался весьма вкусным проголодавшимся желудкам. Что же касается мозга, языка, щек животного, то куски эти, надлежаще приготовленные, были более питательной пищей.

Все остальное мясо, разрезанное тонкими длинными полосами, быстро высушенными на солнце, было сохранено впрок, равно как и ноги — самая лучшая часть животного. Весьма прискорбно было, что не было соли, так как солонина сохранялась бы лучше.

Путешествие продолжалось при подобных условиях не более как по нескольку миль в день. К несчастью, состояние больных не улучшалось, за недостатком средств, но никак не от недостатка ухода за ними. Видно было, что не удастся всем добраться до той цели, куда устремлены были все усилия миссис Брэникен.

Действительно, на следующий день больные скончались от слишком продолжительного истощения. Они оба были уроженцы Аделаиды, одному из них было всего двадцать пять лет от роду, другому около сорока лет.

Бедные люди! Они первые изнемогли от непосильных трудов, и товарищи их были чрезвычайно удручены их кончиной. Разве не всех их ожидала подобная же участь с тех пор, как благодаря измене Лена Боркера все они очутились в такой местности, где даже животные не могут отыскать корм для себя?

Что мог ответить Зах Френ, когда Марикс сказал ему:

— Два человека погибли, чтобы спасти одного, не считая тех, которые еще погибнут вслед за ними!

Миссис Брэникен сотворила молитву над телами умерших, и над могилой их был водружен небольшой крестик, которому суждено было вскоре обратиться в прах благодаря разрушительным свойствам климата.

Караван снова пустился в путь.

Все люди из числа наиболее утомленных попеременно ехали на оставшихся в живых трех верблюдах для временного восстановления своих сил, ибо миссис Брэникен отказалась от исключительного пользования одним из этих животных. Во время остановок на этих же животных Годфрей или Том Марикс производили разведки; но не попадался ни один туземец, у которого можно было бы навести справки. Это как бы указывало на перекочевку туземцев к северо-востоку от земли Тасмана. В подобном случае пришлось бы идти по следам индасов, углубляясь в долину Фицроя. Это обстоятельство представлялось крайне прискорбным, ибо удлиняло весь путь на несколько сотен миль.

В начале апреля Марикс заметил, что запас консервов приходит к концу. Пришлось пожертвовать одним из трех верблюдов. Получался, таким образом, запас провизии на несколько дней, в продолжение которых возможно было надеяться добраться до Фицроя, от которого караван должен был находиться не далее как на расстоянии пятнадцати переходов.

Необходимо было пожертвовать верблюдом и примириться с этим. Выбрано было наиболее истощенное животное. Оно было убито, разделено, разрезано на длинные полосы, которые, высушенные на солнце, сохраняют еще питательные свойства. Что же касается остальных частей животного, в том числе сердца и печени, то они оставлены были про запас. Годфреем было убито несколько пар голубей, слабое подспорье, когда необходимо было обеспечивать прокорм двадцати человек. Томом Мариксом вновь отмечено было появление пучков акаций, и можно было употреблять в пищу их зерна, предварительно изжарив на огне.

Случись задержка на несколько дней, и большинство этих несчастных людей не будет иметь уже достаточно сил добраться до Фицроя. 5 апреля совсем не оставалось консервов в запасе, равно и верблюжьего мяса. Миссис Брэникен и ее товарищи вынуждены были довольствоваться одними семенами акации, потому что осторожный Том Марикс колебался пожертвовать последними двумя верблюдами. Он не мог решиться на это, помня о том пути, который предстоял им еще. Он вынужден был, однако, прибегнуть к этому средству в тот же вечер, ибо никто не ел в продолжение уже пятнадцати часов.

Но как раз перед остановкой человек из охранной стражи подбежал к нему, крича:

— Том Марикс, Том Марикс, оба верблюда пали!

— Попробуйте поднять их!

— Невозможно.

— Убить немедленно!

— Убить их? — переспросил охранник. — Они сами сейчас сдохнут, если уже не сдохли.

— Сдохли! — воскликнул Том Марикс.

И он не мог удержаться от жеста отчаяния, ибо, раз животное сдохло, мясо его уже не годится в пищу.

Том Марикс направился к тому месту, где только что пали оба животных. Распростертые на земле, с судорожно сведенными членами, с пеной у рта, с тяжело подымающейся грудью, животные неминуемо должны были сдохнуть, да притом неестественной смертью.

— Что случилось с ними? — спросила Долли. — Это не от утомления, не от истощения.

— Нет, не от этого, — отвечал Том Марикс. — Я опасаюсь, не действие ли это какого-нибудь вредного растения!

— Мне известно, что это, — отвечал Джоз Мерит. — Я видел это в восточных провинциях, в Квинсленде! Эти верблюды отравлены.

— Отравлены? — повторила Долли.

— Да, — сказал Джоз Мерит, — это отрава.

— Ну, и так, — продолжал Джоз Мерит, — раз у нас нет более других средств, нам остается лишь брать пример с людоедов, разве только предпочесть умереть с голоду!.. Что делать? Каждая страна имеет свои обычаи, и всего лучше приноравливаться к ним.

Джентльмен говорил это все с такой иронией, что страшно было глядеть на него, более чем когда-либо худого и с выпученными от голода глазами.

Итак, оба верблюда сдохли. И отрава эта, Джоз Мерит не ошибался, была вызвана ядовитой крапивой, довольно, впрочем, редкой на этих северо-западных равнинах. Это так называемая «Maroides laportea», которая дает плод вроде малины и обладает листьями с колючими остриями.

Одно прикосновение к ним вызывает сильную и продолжительную боль. Что же касается самого плода, то он сильно ядовит; единственное противоядие против него — сок «colocasia macrorhizu», другого растения, произрастающего обычно там же, где растет ядовитая крапива.

Инстинкт, предохраняющий обыкновенно животных от прикосновения к вредным для них растениям, на этот раз был побежден, и оба животных, не воздержавшиеся от искушения съесть этой крапивы, издохли в страшных мучениях.

Ни миссис Брэникен, ни ее спутники не сохранили в памяти, как проведены были последующие два дня. Пришлось оставить на месте, где они пали, обоих животных, ибо час спустя их трупы уже разлагались, — настолько быстро действует этот растительный яд. Караван тащился по направлению к Фицрою.

Ищется ли им всем добраться туда?.. Нет, и некоторые из них молили уже о том, чтобы их поскорее прикончили на месте, чтобы избежать более страшной агонии.

Миссис Брэникен переходила от одного к другому. Она пыталась подбодрить их. Она умоляла их сделать еще одно последнее усилие. Цель была близка. Оставалось еще несколько переходов. Там спасение!.. Но чего могла она добиться от этих несчастных.

Вечером 8 апреля ни у кого уже не было сил разбить лагерь. Несчастные ползали около колючих кустов, чтобы пожевать их покрытые пылью листья.

Они не могли более говорить; все их силы были исчерпаны до конца! Все свалились на этом последнем привале.

Миссис Брэникен еще сопротивлялась. Стоя на коленях перед ней, Годфрей глядел на нее с мольбой во взгляде. Он называл ее «мама, мама!», как ребенок, умоляющий ту, которая родила его на свет, не дать ему умереть.

А Долли, одна на ногах среди всех своих спутников, окидывала взглядом весь расстилавшийся перед ней горизонт, крича:

— Джон!.. Джон!..

Как будто последняя помощь могла ей прийти от капитана Джона!

Глава тринадцатая. У ИНДАСОВ

Племя индасов, состоявшее в то время из нескольких сотен туземцев-мужчин, женщин и детей, занимало берега Фицроя приблизительно в ста сорока милях от истока реки. Туземцы эти возвращались из местностей, расположенных в земле Тасмана, по которым протекает верхняя часть реки.

Как раз в то время, когда караван закончил последний свой привал, испытав предварительно такие лишения, которые превосходят всякие человеческие силы, это племя перекочевало в местность, расположенную на расстоянии двадцати пяти миль от того самого места, где капитан Джон и помощник его Гарри Фельтон провели девять лет среди племени индасов.

Благодаря последующим событиям можно было восстановить всю жизнь их в продолжение этого долгого периода времени, восполняя этим рассказ Гарри Фельтона на смертном одре.

Как уже сказано выше, экипаж «Франклина» нашел убежище после крушения судна на острове Браус, лежащем приблизительно в двухстах пятидесяти милях от ближайшего берега Австралийского материка. Потерпевшие крушение проживали на этом острове в продолжение шести лет, то есть с 1875 по 1881 год. Так как два матроса погибли во время крушения судна, то весь состав экипажа последнего, которому удалось спастись, состоял из двенадцати человек, лишенных возможности вернуться на родину в продолжение всего указанного времени, и за совершенным отсутствием каких-либо для этого средств. Средство это наконец представилось им в виде прибитой к берегу острова шлюпки.

Предполагая воспользоваться этой шлюпкой для общего спасения, капитан Джон распорядился привести ее в такое состояние, чтобы можно было на ней добраться до австралийского берега; на шлюпку взяли запас провизии, рассчитанный на несколько недель. Так как шлюпка могла вместить в себя только семь человек, то в ней отправились капитан Джон и Гарри Фельтон с пятью матросами, а на острове осталось пятеро, спасшихся с «Франклина», временно, до прихода корабля, который предполагалось выслать за ними, как только представится к тому возможность. Известно уже, как эти несчастные погибли, не дождавшись своего спасения, а также при каких обстоятельствах были найдены их останки капитаном Эллисом при второй экспедиции «Долли Хоуп» в 1883 году.

Шлюпка пристала к берегу около мыса Левек. После крайне опасного перехода по этим бурным водам Индийского океана ей удалось войти в тот же залив, в который вливается река Фицрой.

Но злому року угодно было, чтобы на них напали туземцы, причем убиты были четверо из команды.

Туземцы, принадлежавшие к племени индасов, увлекли капитана Джона, Гарри Фельтона и последнего матроса, оставшегося в живых, в глубь страны. Матрос был ранен, не мог вылечиться, и несколько недель спустя капитан Джон и Гарри Фельтон оказались единственными, пережившими всех потерпевших крушение. На первых порах начавшейся для них новой жизни им грозила опасность быть убитыми, ибо, как было сказано выше, индасы, как и все без исключения оседлые и кочевые племена Северной Австралии, свирепы и кровожадны. Людоедство — наиболее глубоко укоренившийся обычай среди этих туземцев, настоящих диких зверей. Почему же пощажены были капитан Джон и Гарри Фельтон? Это произошло по следующим причинам. Как известно, междоусобные войны туземцев, кочующих внутри материка, и тех, которые располагаются по морскому берегу, постоянны и передаются от одного поколения другому. Оседлые нападают населением одной деревни на население другой и взаимно уничтожают друг друга, как во время самой схватки, так и потом, после победы, пожирая своих пленников. Таков же обычай и племен кочующих; они преследуют друг друга от становища до становища, и каждая победа заканчивается страшными сценами людоедства. Эти кровавые распри приведут к окончательному истреблению австралийской расы с такой же неизбежностью, как и практикуемые англосаксонцами для той же цели приемы. Почему нельзя не признать эти приемы в некоторых случаях в высшей степени варварскими и ничем не оправданными. Возможно ли, например, отнестись иначе как с полным возмущением к таким мерам, как организация охот на черных с облавами и гоном, словно на дичь. Завоеватели прибегали даже к массовому отравлению дикарей стрихнином как средству, дающему наиболее быстрые результаты. Уместно будет поэтому привести здесь фразу, сорвавшуюся с пера одного австралийского колониста: «Я стреляю и убиваю каждого туземца, когда встречаю его на своих пастбищах, потому что они убивают скотину; всякую женщину-туземку, потому что она производит на свет тех, которые убивают скот, и всех детей, потому что они сделаются впоследствии убийцами скота».

Понятной делается и ненависть австралийцев к их палачам, ненависть, сохраняющаяся из поколения в поколение по закону атавизма.

Весьма редки случаи, чтобы не были убиты ими те белые, которые попадают им в руки.

Почему же индасы пощадили спасшихся с «Франклина»?

Весьма вероятно, что только вскоре наступившая смерть матроса спасла последнего от неизбежно ожидавшей его участи. Старейшина племени, туземец по имени Вилли, приобрел, благодаря своим сношениям с береговыми колонистами, достаточно опытности, для того чтобы распознать двух офицеров в лице капитана Джона и Гарри Фельтона, от которых он мог получить двоякую пользу. В качестве военачальника Вилли открывалась возможность использовать их способности и знание в борьбе с враждебными племенами; в качестве же негоцианта он предвидел выгодное дело, иначе говоря, богатый выкуп за этих двух пленников.

В силу этих соображений их жизнь была пощажена, но им пришлось испытывать на себе все тяготы кочевого образа жизни, усугубляемые непрестанным наблюдением за ними со стороны индасов. Их стерегли денно и нощно; тщетно пытались они дважды бежать и за это едва не поплатились жизнью.

Между тем им представилась возможность во время непрестанных столкновений племен оказывать ценную помощь индасам своими советами, каковыми Вилли сумел воспользоваться, чтобы обеспечить за собой постоянную победу над своими врагами. Благодаря своим успехам это племя сделалось самым могущественным из всех, кочующих в различных местностях Западной Австралии.

Северо-западные племена принадлежат, вероятно, к смешанной расе австралийцев и папуасов. Как и их единоплеменники, индасы носят длинные и вьющиеся волосы; цвет лица их не так темен, как у туземцев южных провинций, которые принадлежат, по-видимому, к более сильной расе; они не так высоки ростом: в среднем от одного метра тринадцати сантиметров до одного метра тридцати сантиметров. Мужчины лучше сложены, чем женщины; хотя лоб у них несколько покат, но он выступает над выпуклыми бровными дугами, что, как известно, считается признаком умственных способностей, если верить выводам этнологов. Глаза их, очень темные, со зрачками, светящимися ярким огнем; волосы темного цвета, волнистые, но не курчавые, как у африканских негров; объем черепа, однако, невелик, и природа не особенно щедро наделила их мозговым веществом. Их зовут «черными», хотя они не столь черны, как нубийцы; они шоколадного цвета, если дозволено употребить это слово, благодаря которому дается совершенно точное определение окраски их кожи.

Австралийский негр обладает чрезвычайным чутьем, которое успешно может выдерживать сравнение с чутьем наилучших охотничьих собак. Ему достаточно понюхать землю, траву и кустарники, чтобы распознать тотчас же следы человека или животного. Равным образом весьма чувствителен у него и слух, и благодаря этому ему удается будто бы распознавать шум муравьев, работающих в муравьиной куче. Что же касается причисления этих туземцев к породе ползунов, то это определение очень метко, ибо не существует в природе такого высокого и гладкоствольного дерева, на которое они не в состоянии оказались бы влезть до самой вершины, пользуясь для этого упругой камышиной, которую они называют «камин», а главным образом благодаря особому устройству большого пальца на ноге.

Как уже было ранее отмечено, по отношению к туземцам Финк-Ривер австралийская женщина скоро старится и никогда не доживает до сорока лет, тогда как мужчины в некоторых местностях обычно достигают пятидесятилетнего возраста.

Их несчастные женщины обречены на самые тяжелые домашние работы; они рабыни под гнетом самых жестоких владельцев, вьючные животные для переноски на себе тяжестей, домашних принадлежностей, оружия; на их обязанности лежит отыскивать годные для пищи растения, ящериц, червей и змей, которыми питаются эти племена. Все это сказано было уже ранее, и если повторяется снова, то ради того, чтобы добавить к приведенному, что они нежно и заботливо относятся к своим детям, тогда как их отцы проявляют мало интереса к ним, усматривая в каждом ребенке помеху его матери предаваться исключительно лишь одним заботам кочевой жизни.

А потому у некоторых племен замечено было, что негры заставляют своих жен отрезать груди, чтоб лишать их возможности кормить детей. С другой стороны, однако, наблюдались такие факты, которые явно противоречат целесообразности этой, направленной против размножения, меры; бывают случаи, что во время голодовок у некоторых племен, где процветает людоедство, детей пожирают и, значит, нет расчета их истреблять зря.

У австралийских негров весь смысл существования заключен в одном лишь акте: «аммери». Слово это постоянно встречается в туземном обиходе и означает голод. Самый обычный жест у этих дикарей — похлопывание себя по животу, ибо последний в большинстве случаев пуст. В этих странах, лишенных дичи и обрабатываемых земель, принимают пищу во все часы дня и ночи, тогда, когда представляется к тому случай, с преобладающим над всем и всегда опасением грядущего и продолжительного голодания. И в самом деле, чем могут питаться эти туземцы, несомненно самые убогие из дикарей, какие рассеяны природой на поверхности всех материков? Пищу их составляют: род грубой лепешки, «дампер», испеченной из небольшого количества ржи, без дрожжей, не в печи, а на горячих углях; мед, для добычи которого иногда приходится валить то дерево, на верхушке которого пчелы соорудили свой улей; «каджера», род белой кашицы, получаемой из протертых плодов определенного вида пальм; яйца куропаток, водящихся в джунглях, голубей особой австралийской породы.

Наконец, они употребляют в пищу еще личинки некоторых пород жуков, которые находят либо среди веток акации, либо в древесном перегное, на поверхности земли, в лесных чащах. Вот и все. И этой ожесточенной борьбой за существование объясняется процветание среди них людоедства со всеми его возмутительными ужасами. Это даже не показатель врожденной свирепости, а исключительно лишь последствие властного требования самой природы, которое приходится австралийскому негру удовлетворять, ибо он иначе умирал бы от голода. Что же может происходить при подобных условиях?

Дикари, обитающие в нижнем течении реки Муррей, и племена северных местностей завели обычай умерщвлять детей, чтобы пожирать их. При отнятии у матери каждого ребенка у ней отрезают по одному суставу пальца. Когда нет иной пищи, матери пожирают собственных детей, и путешественники слышали, как несчастные рассказывали об этих гнусностях как о самом естественном поступке.

Однако все-таки не один лишь голод побуждает австралийца к людоедству; они явно предпочитают человеческое мясо, или, как они его называют, на своем местном наречии, «талгоро», то есть «говорящее мясо», — выражение прямо ужасающее по своей образности и реальности — всякой другой пище. Если они не пожирают друг друга в одном и том же племени, то охотятся за чужаками. При непрестанных междоусобицах эти люди преследуют только одну цель: добыть «талгоро», которое пожирается и свежим, и заготовленным впрок. Вот, например, что рассказывал доктор Карл Лумгольц. Негры его охраны не переставали обсуждать вопрос о пище в продолжение всего его путешествия через северо-восточные области страны. При этом они говорили, что ничего не может считаться для австралийца вкуснее, чем человеческое мясо. Следует, однако добавить, что они не любят мяса европейцев, потому что в нем есть весьма неприятный, на их вкус, привкус соли.

Существует, впрочем, еще одна победительная причина к взаимоистреблению туземцев. Австралийцы чрезвычайно суеверны. Они трепещут, слыша голос «квингана», злого духа, посещающего поля и ущелья гор, хотя этот голос не что иное, как меланхолическое пение прелестной птицы, самого любопытного представителя австралийского пернатого мира. Признавая существование злого духа, по свидетельству самых достойных доверия путешественников, никогда ни один туземец не творит молитвы и нигде не находили и не находят у них никаких намеков на религиозные обычаи. В действительности они чрезвычайно суеверны и так как твердо убеждены в том, что их враги могут извести их колдовством, то и спешат убивать их, что в связи с обычаем людоедства и обрекает все племена в этих местностях к беспредельному взаимному уничтожению. Попутно следует отметить, что австралийцы чтут мертвых. Они не допускают прикосновения земли к телу, а потому заворачивают труп в листву или лыко, хоронят его в неглубоких ямах, с ногами, обращенными к востоку, если только не хоронят стоя, как это практикуется некоторым племенами. На могиле старейшины племени воздвигается шатер, вход в который расположен на восток. Между менее дикими племенами существует странное поверие: умершие должны воскреснуть в образе белых людей, и, по замечанию Карла Лумгольца, на местном наречии одно и тоже слово совмещает одновременно понятие «ума» и «человека белого цвета». По другому поверию туземцев, животные были ранее людьми, что представляет собой учение о переселении душ, только наоборот.

Вот каковы эти племена австралийского материка, которым суждено, вероятно, когда-нибудь в будущем совершенно исчезнуть, как уже исчезли обитатели Тасмании. Таковы были и те индасы, во власть которых попали Джон Брэникен и Гарри Фельтон. По смерти матроса, Джону Брэникену и Гарри Фельтону пришлось следовать за индасами по центральным и северо-западным местностям. То в качестве нападающих, то в качестве обороняющихся, они неизменно оказывались победителями над врагами: благодаря советам пленников, которые успешно применялись Вилли на деле. Пройдены были сотни миль, от залива Короля до залива Ван-Димена, между долиной реки Фицрой и долиной реки Виктория до равнин земли Александра. Таким образом пришлось капитану Джону и его помощнику пройти по этим неведомым для географов местам, отмеченным белым пятном на современных картах в восточной части земли Тасмана, в земле Арнгейма и в области Великой Песчаной пустыни.

Эти бесконечные путешествия чрезвычайно утомляли их, но индасы относились к этому совершенно безразлично. Они привыкли к подобному образу жизни и не обращают внимания ни на расстояния, ни на время, о котором имеют весьма смутное представление. Действительно, указывая на какое-нибудь явление, которое должно произойти через пять или шесть месяцев, туземец говорит, что это осуществится через два-три дня или на будущей неделе. Его возраст неизвестен ему, как и время дня. Австралиец занимает как бы совершенно отдельное место на лестнице живых существ, почти такое же, как и некоторые животные его родины, Джону Брэникену и Гарри Фельтону пришлось приспособиться к подобным нравам. Им пришлось выносить все тягости, вызываемые ежедневными перемещениями. Им пришлось довольствоваться часто недостаточной и очень противной пищей.

Проявляя внешнее подчинение, капитан Джон и Гарри Фельтон решили усыпить бдительность дикарей с тем, чтобы бежать при первом же случае. Но за обоими пленниками был такой бдительный надзор, что случаи к побегу были чрезвычайно редки.

Однажды лишь, за год до экспедиции миссис Брэникен в Австралию, побег мог бы удаться, и вот при каких обстоятельствах.

После ряда битв с племенами, кочующими внутри материка, индасы расположились лагерем на берегах озера Амедея, к юго-западу от земли Александра. Обыкновенно они не проникали так далеко и не разбивали лагеря своего в отдаленных от морского берега местностях. Зная, что лагерь находился лишь на расстоянии 300 миль от Оверлэндской телеграфной линии, капитан Джон и Фельтон признали обстоятельства удобными для побега. Решили бежать порознь, с тем чтобы сойтись снова в нескольких милях от лагеря. Усыпив бдительность туземцев, Фельтону удалось благополучно дойти до условленного пункта. К несчастью, Вилли потребовал к себе Джона, чтобы перевязать рану, полученную им при последнем столкновении. Джон не имел поэтому возможности удалиться, и Гарри Фельтон напрасно прождал его несколько дней.

Гарри Фельтон отправился один, но ему пришлось вынести такие невероятные страдания и лишения, что четыре месяца спустя его нашли умирающим на берегу Паррю, в округе Упакарра, в Новом Южном Уэльсе. Доставленный в сиднейскую больницу и проболев там несколько недель, он умер, рассказав миссис Брэникен перед смертью обо всем, что касается Джона.

Отсутствие товарища было тяжелым испытанием для Джона. Кому он будет теперь передавать свои думы о родине, о Сан-Диего, обожаемых им существах, оставленных им, о жене, о сыне Уайте, который рос вдали от него и которого ему, быть может, и не суждено было когда-либо снова увидеть, об Уильяме Эндру, о всех его друзьях? Прошли уже девять долгих лет, в продолжение которых Джон томился в неволе, и сколько еще лет пройдет, прежде чем будет снова возвращена ему свобода? Впрочем, он все еще не терял надежды, поддерживаемый мыслью, что Гарри Фельтон сделает все доступное человеческим силам для освобождения своего капитана, если только ему удастся добраться до одного из городов австралийского побережья.

Джон быстро выучился говорить на туземном наречии. Язык этот, по стройности и логичности грамматического построения, точности выражений, изяществу форм как бы указывает на существование прежде известной умственной культуры среди австралийских туземцев. А потому он не раз указывал Вилли на те выгоды, которыми он мог бы воспользоваться, если бы отпустил их в Квинсленд, или Южную Австралию, откуда они в состоянии были бы доставить ему выкуп в размере, который будет им указан. Будучи крайне недоверчив по природе, Вилли не склонялся на эти предложения, поясняя, что Джон и его помощник будут немедленно отпущены, как только будет доставлен выкуп.

Побег Гарри Фельтона привел Вилли в раздражение и усилил строгость его по отношению к капитану Джону. Ему воспрещены были отдельные прогулки во время стоянок и при переходах, и к нему назначена была стража, которая отвечала за пленника своей головой.

Долгие месяцы прошли, и пленнику ничего не было известно о его товарище. Не погиб ли он в пути? Неужели он не попытался бы вырвать его из рук индасов, если бы ему удалось добраться до Квинсленда или Аделаиды?

В первую четверть 1891 года, то есть в начале австралийского лета, индасы вернулись обратно в долину Фицроя, где Вилли обычно проводил наиболее знойный период лета и где можно было найти все необходимое для существования дикарей. Индасы находились там еще в первые дни апреля, и становище их было расположено на одном повороте реки, при впадении в нее небольшого притока, спускающегося с северных равнин.

Со времени расположения на этом становище капитан Джон, которому известно было, что морской берег довольно близок, помышлял о том, чтобы попытаться добраться до него. В случае удачи он рассчитывал на возможность найти убежище в одном из поселений, расположенных дальше на юг, там, где полковник Варбуртон закончил свое путешествие.

Джон решил рискнуть хотя бы и жизнью, лишь бы покончить с этим постылым существованием. К несчастью, изменения в первоначальных предположениях индасов совершенно уничтожили все надежды, которые мог питать пленник. Во второй половине апреля выяснилось, что Вилли собирался покинуть становище и расположиться на зимние месяцы в верхнем течении реки.

Что же произошло и чем обусловлено было подобное изменение в привычках индасов?

Капитану Джону удалось узнать это не без труда. Решение подняться по течению реки на восток вызвано было сообщением о появлении черной полиции в нижнем течении реки Фицрой.

Читатели не забыли, вероятно, сообщение Тома Марикса о том, что черная полиция получила приказание, на основании указаний Гарри Фельтона о положении капитана Джона, направиться в северо-западные территории.

Полиция эта, которую туземцы очень боятся, проявляет страшную жестокость по отношению к ним, когда приходится их преследовать. Командует ею капитан, называемый мани, у которого под начальством сержант, около тридцати белых и восьмидесяти черных, верхом на хороших лошадях, вооруженные ружьями, саблями, пистолетами. Этого учреждения, известного под названием native-police, туземная полиция, достаточно, чтобы гарантировать безопасность обитателей тех местностей, которые она посещает периодически, применяя безжалостные средства для укрощения туземцев. Если одни порицают ее с точки зрения человеколюбия, то другие, наоборот, восхваляют, ссылаясь на необходимость обеспечения общественной безопасности. Она очень деятельна, и ее личный состав перемещается из одного конца округа в другой с невероятной быстротой. А потому кочевые племена боятся встречаться с этой полицией. Это-то и было причиной того, что, узнав о пребывании ее поблизости, Вилли решил направиться вверх по течению реки.

Но то, что представляло опасность для индасов, могло быть спасением для капитана Джона. Удайся ему присоединиться к одному из отрядов этой полиции, и его освобождение было бы обеспечено. Быть может, ему удастся усыпить бдительность туземцев в то время, когда будут сниматься со стоянки?

Можно предполагать, что Вилли догадывался о проектах своего узника, так как дверь шалаша, в котором Джон помещался на ночь, оказалась запертой утром 20 апреля и не была отперта в обычный час. У двери сторожил туземец, который оставил сделанные ему Джоном вопросы без ответа. На выраженное им желание быть отведенным к Вилли последовал отказ, и старейшина не явился навестить его.

Что же произошло? Торопились ли индасы спешно и тайно сняться со стоянки? Это было возможно, и до слуха Джона долетали звуки поспешных шумных передвижений вокруг его шалаша, куда Вилли присылал ему лишь пищу.

Прошел целый день. Не произошло никакого изменения. По-прежнему пленника усиленно стерегли. Но в течение ночи с 22 на 23 апреля он мог заметить, что шум снаружи прекратился; он спрашивал себя, не покинули ли индасы окончательно свое становище?

На следующий день утром дверь в шалаш быстро отворилась. Какой-то человек, белый, предстал перед Джоном. Это был Лен Боркер…

Глава четырнадцатая. ЗАМЫСЕЛ БОРКЕРА

Прошло 32 дня с момента бегства Лена Боркера. Самум, столь пагубный для каравана, предоставил ему возможность выполнить его проекты. Увлекая за собой Джейн в сопровождении черной стражи, он угнал здоровых верблюдов и в числе их тех, на которых погружен был выкуп за Джона Брэникена.

Обстоятельства складывались более благоприятно для Лена Боркера, чем для Долли. Ему случалось уже ранее, во время его бродячей жизни, иметь частые сношения с кочевыми австралийцами; он говорил на их наречии и знал их обычаи. Похищенный выкуп обеспечивал ему хороший прием со стороны Вилли. Если удастся освободить Джона, последний окажется в его власти, и тогда…

Покинув караван, Лен Боркер поспешил взять направление на северо-запад, и к рассвету он и товарищи его успели уйти на несколько миль.

Джейн обратилась к мужу с мольбой не покидать Долли и ее спутников в этой пустыне, призывая его искупить все совершенные им по отношению к семье Брэникен преступления.

Но Джейн не добилась от него ничего. Не было силы, которая способна была бы остановить Лена Боркера на намеченном пути. Еще несколько дней — и он будет у цели. Долли и Годфрей погибнут от лишений и бедствий, Джон Брэникен — исчезнет; наследство Эдуарда Стартера перейдет к Джейн, то есть в его руки, а он сумеет распорядиться этими миллионами!

Ничего доброго нельзя было ожидать от этого негодяя. Он заставил жену молчать, и последняя вынужден на была подчиниться его угрозам, сознавая, что, если бы он не нуждался в ней для завладения состоянием Долли, он давно бы уже покинул ее, а быть может, совершил и нечто худшее. Вместе с тем она не могла и помышлять о том, чтобы бежать и пытаться присоединиться к каравану! Что сталось бы с нею, совершенно одинокой! Кроме того, к ней приставлены были двое негров, которые должны были находиться при ней безотлучно.

Мы не станем подробно описывать путешествия Лена Боркера. Он не испытывал недостатка ни в съестных припасах, ни во вьючных животных. При подобных условиях он мог совершать длинные переходы, постепенно приближаясь к Фицрою, располагая персоналом служащих, привычных к подобному образу жизни и менее утомляемых переходами, нежели белые.

Через 17 дней, к 8 апреля, Лен Боркер дошел до левого берега реки как раз в тот день, когда миссис Брэникен и ее спутники спали в изнеможении на последнем привале.

Лен Боркер повстречался здесь с несколькими туземцами, от которых и получены были им все необходимые указания относительно местопребывания индасов. Узнав, что последние проследовали по долине, придерживаясь направления на восток, он решил спуститься вниз, чтобы войти в сношения с Вилли.

Переход этот не представил затруднений. В апреле в Северной Австралии, хотя и расположенной на довольно низкой широте, зной не так велик. Удайся каравану миссис Брэникен добраться до Фицроя, наступил бы конец ее бедствиям. Через несколько дней она вошла бы в сношения с йндасами. Джона и Долли разделяло в то время расстояние не более 85 миль.

Когда Лен Боркер убедился в том, что ему оставалось не более двух— или трехдневных переходов, он признал необходимым остановиться. Он не хотел рисковать, взяв с собой Джейн к индасам, и позволить ей увидеться с Джоном, которому она могла раскрыть истину. Лагерь был разбит на левом берегу реки, и там несчастная женщина оставлена была им под наблюдением двух черных охранников. Сделав это, Лен Боркер в сопровождении товарищей продолжал путь на запад, имея с собой верховых верблюдов и тех двух, на которых помещались предметы для выкупа.

Двадцатого апреля Лен Боркер повстречался с индасами в то самое время, когда последние проявляли естественное беспокойство ввиду близкого соседства черной полиции, которая находилась на расстоянии всего десяти миль от становища, выше по реке.

Это обстоятельство вызвало со стороны Вилли решение сняться с места и искать убежища в возвышенных местах земли Арнгейма.

Тогда-то, по приказанию Вилли, в целях предупреждения всяких попыток к бегству со стороны Джона, последовало заточение его в шалаш. Таким образом, он не мог узнать чего-либо о тех переговорах, которые завязались предварительно между Леном Боркером и старейшиной племени. Переговоры эти не вызвали никаких затруднений. Лен Боркер вел уже ранее дела с этими туземцами, и потому пришлось лишь обсудить вопрос о выкупе Джона.

Вилли выказал полную готовность обменять пленника на выкуп. На него произвели благоприятное впечатление выставленные для осмотра предметы: куски материй, погремушки, а главное — табак, предлагаемые в качестве выкупа за его пленника. Но будучи ловким торгашом, он все же выразил сожаление, что должен расстаться со столь значительным человеком, каким был капитан Джон, который провел с ними столько лет, оказывая им весьма ценные услуги.

Кроме того, ему известно было, что капитан был американец и что снаряжена особая экспедиция для его освобождения; последнее подтвердил и сам Лен Боркер, прибавивший, что он и есть начальник этой экспедиции. Узнав о том, что Вилли был обеспокоен близким соседством черной полиции, расположенной у верхнего течения Фицроя, и ловко воспользовавшись этим обстоятельством, он настойчиво рекомендовал ему скорее покончить с вопросом о выкупе. И в самом деле, в интересах Боркера важно было сохранить в тайне освобождение капитана Джона.

При молчании черных его охраны — а он сумеет обеспечить это молчание — никогда нельзя будет обвинить его в исчезновении Джона Брэникена.

В конце концов, так как Вилли согласился принять выкуп, сделка была окончательно завершена 22 апреля. Вечером индасы снялись со становища и направились вверх по течению реки.

Вот что было совершено Леном Боркером, вот какими путями достиг он своей цели.

Дверь шалаша Джона открылась, как уже сказано, 23 апреля в восьмом часу утра, и он очутился лицом к лицу с Боркером.

Пятнадцать лет прошло с того дня, когда капитан Джон пожал Лену в последний раз руку пред отправь лением «Франклина» из Сан-Диего.

Он не узнал его, но Боркер был поражен тем, как незначительно изменился Джон по внешности. Конечно, он несколько постарел, ему было тогда 43 года, но выглядел он гораздо моложе, чем можно было ожидать после столь продолжительного пребывания среди туземцев.

По-прежнему у него были те же черты лица, решительный взгляд еще не потух, столь же густые волосы, правда несколько поседевшие. Сохранив силы и бодрость, быть может, Джон и лучше перенес бы, чем Гарри Фельтон, все тяготы побега через австралийские пустыни, тяготы, которые свели его товарища в могилу.

Завидя Боркера, капитан Джон сначала попятился назад. Впервые со времени своего нахождения в плену у индасов сталкивался он лицом к лицу с, белым. Впервые незнакомый белый обращался к нему.

— Кто вы такой? — спросил он.

— Американец из Сан-Диего.

— Из Сан-Диего?

— Я — Лен Боркер.

— Вы!

Капитан Джон кинулся тогда к Лену Боркеру, взял его за руки, обнял его. Как? Человек этот был Лен Боркер. Нет! Это невозможно… Это только так показалось. Джон не расслышал хорошо… Это галлюцинация… Лен Боркер, муж Джейн!..

В эту минуту капитан Джон и не помышлял о той антипатии, которую он питал когда-то к Боркеру, к тому человеку, которого столь справедливо подозревал.

— Лен Боркер? — повторил он вновь.

— Я, Джон.

— Здесь, в этой местности! И вы, Лен… Вы были пленником?

Каким образом мог бы себе иначе объяснить Джон присутствие Боркера в становище индасов?

— Нет, — поспешил ответить Лен Боркер, — нет, Джон, я прибыл сюда исключительно лишь для того, чтобы выкупить вас, освободить.

— Освободить меня!

Капитану Джону удалось подавить свое волнение, призвав на помощь всю силу воли. Ему казалось, что он сходит с ума, что разум вот-вот покинет его. Ему пришла мысль выскочить из шалаша, но он не посмел сделать этого. Действительно ли он был свободен? А Вилли! А индасы?

— Говорите, Лен, говорите! — сказал он, скрестив на груди руки.

Лен Боркер уже намеревался приступить к передаче всего совершившегося и приписать себе, согласно выработанному заранее плану, всю заслугу экспедиции, но Джон перебил его, голосом, дрожащим от страшного волнения и крикнул:

— А Долли? Долли?

— Она жива, Джон.

— А Уайт, мой ребенок?

— Живы!.. оба… и оба они в Сан-Диего.

— Жена моя… Сын мой… — тихо прошептал Джон.

Затем он добавил:

— Теперь говорите, Лен, говорите! Я достаточно силен, чтобы выслушать вас!

И тогда, нагло глядя ему в глаза. Лен Боркер сказал:

— Несколько лет тому назад, Джон, когда никто уже не сомневался в окончательной гибели «Франклина», жена и я вынуждена были покинуть Сан-Диего. Серьезные дела требовал моего присутствия в Австралии, и я прибыл в Сидней, где и открыл торговую контору. Со времени нашего отъезда Долли и Джейн вели постоянную переписку, так как вам известно, какая дружба соединяет их.

— Да, я знаю, — отвечал Джон. — Долли и Джейн были подругами, и разлука должна была быть для них тяжела.

— Чрезвычайно тяжела, Джон, — продолжал Боркер. — Наступил, однако, день, когда разлуке этой должен был наступить конец. Мы собирались уже одиннадцать месяцев тому назад покинуть Австралию и вернуться обратно в Сан-Диего, когда вдруг совершенно неожиданное известие остановило наши приготовления к отъезду. Наконец-то узнали, что сталось с «Франклином» в каких водах он погиб, и одновременно распространился слух о том, что единственный человек, оставшийся в живых из спасшихся после крушения, томился в плену у австралийского племени дикарей, и что это были вы, Джон.

— Но как могли вы узнать об этом, Лен?… Разве Гарри Фельтон…

— Да, весть эта принесена была Гарри Фельтоном. Товарищ ваш найден был на берегу реки Паррю, на юге Квинсленда, и доставлен в Сидней.

— Гарри, храбрый мой Гарри! — воскликнул Джон. — Ах, я уверен был в том, что он не забудет обо мне! Так, значит, едва только его доставили в Сидней, он организовал экспедицию.

— Нет, он скончался, — отвечал Боркер, — скончался от испытанных им лишений!

— Скончался, — повторил Джон. — Бог мой! Скончался! Гарри Фельтон, Гарри!

И слезы потекли из его глаз.

— Но перед смертью, — продолжал Боркер, — Гарри Фельтону удалось рассказать обо всем происшедшем после гибели «Франклина», крушении на утесах у острова Браус, о том, каким образом удалось вам добраться до берега. Все это узнал я, находясь у его изголовья. После этого он закрыл глаза, Джон, произнося ваше имя.

— Гарри, мой бедный Гарри… — тихо шептал Джон, при мысли о страданиях, вынесенных верным его товарищем, которого ему не суждено было более видеть.

— Джон, — продолжал Лен Боркер, — весть о гибели «Франклина», о которой неизвестно было в продолжение пятнадцати лет, быстро распространилась повсюду и вызвала всеобщее внимание. Вы легко можете вообразить, какое впечатление произвела весть о том, что вы живы? Гарри Фельтон оставил вас несколько месяцев тому назад в плену туземного племени. Тотчас же я телеграфировал об этом Долли, предупреждая ее, что немедленно выступаю в путь для освобождения вас из рук индасов, так как, по словам Фельтона, все дело шло лишь о выкупе. Организовав караван и став во главе его, Джейн и я покинули Сидней. Это было семь месяцев тому назад. Нам понадобилось столько времени, чтобы добраться до Фицроя. Наконец с Вожьею помощью прибыли мы к становищу индасов.

— Благодарю вас, Лен, благодарю вас! — воскликнул Джон. — То, что вы сделали для меня…

— …вы сделали бы для меня при подобных же обстоятельствах, — отвечал Лен Боркер.

— Несомненно. А жена ваша, Лен, эта добрая Джейн, которая не убоялась стольких лишений, где она?

— В трех днях пути отсюда, выше по реке, с двумя моими людьми, — отвечал Лен Боркер.

— Я увижу ее, значит?

— Да, Джон, и если ее нет со мною здесь, то потому, что я не знал, как встретят мой маленький караван туземцы…

— Но вы не один? — спросил капитан Джон.

— Нет, со мной моя охрана, человек двадцать черных. Я уже два дня, как прибыл в эту долину.

— Два дня уже?

— Да, и я употребил их для переговоров. Вилли очень дорожил вами. Долго пришлось вести переговоры, пока он согласился отпустить вас за выкуп.

— Итак, я свободен?

— Так же свободны, как и я!

— А туземцы?

— Они ушли отсюда вместе со старейшиной, и мы одни в становище.

— Снялись со становища?

— Посмотрите!

Капитан Джон одним прыжком выскочил тогда из шалаша. На берегу реки в то время были одни негры из охраны Лена Боркера. Индасов не было.

Читатель видит, насколько истина была перемешена с ложью во всем, что передано Боркером Джону. Им ничего не было сказано с сумасшествии миссис Брэникен; он ничего не сказал и о смерти Эдуарда Стартера, об унаследованном Долли его состоянии, о розысках «Долли Хоуп» по Филиппинским островам и проливу Торреса в 1879 и 1882 годах, о том, что происходило между миссис Брэникен и Гарри Фельтоном у смертного одра последнего. Словом, ничего не было сказано об экспедиции, организованной этой женщиной, брошенной в песчаной пустыне. Боркер приписал себе все ее заслуги. Это он, рискуя своей жизнью, освободил капитана Джона!

Мог ли Джон сомневаться в правдивости всего этого повествования? Мог ли он не выражать горячей признательности тому, кто спас его от индасов и возвращал его жене и сыну?

Он сделал это, да притом в таких выражениях, которые тронули бы всякое человеческое существо, не столь испорченное, как Лен Боркер. Но последний не знал уже более упреков совести, и ничто не в состоянии было удержать его от исполнения преступных замыслов. Теперь Джон Брэникен должен был поспешить последовать с ним до того места, где поджидала его Джейн. Что могло бы остановить его? По дороге, заботами Боркера Джон исчезнет, не возбуждая даже подозрения у черной охраны, которая не сможет выдать его впоследствии. Капитан Джон стремился в дорогу, и решено было сняться со становища индасов в тот же день. Он горел желанием поскорее свидеться снова с Джейн, верной подругой его жены, говорить с ней о Долли, об их ребенке, Уильяме Эндру, о всех тех, кого найдет в Сан-Диего.

Тронулись в путь 23 апреля пополудни. У Боркера было с собой съестных припасов на несколько дней. Караван был обеспечен водой на весь предстоящий переход. Верблюды, на которых должны были следовать Джон и Боркер, могли в случае необходимости доставить их скорее до места, обогнав охрану на несколько переходов. Последнее должно было помочь Боркеру привести свои планы в исполнение. Он не должен был допустить, чтобы Джон прибыл к месту привала… и Джон не дойдет туда!

В 8 часов вечера Лен Боркер расположился на левом берегу реки на ночевку. Они были еще слишком далеко от того места, где он мог бы привести преступный замысел в исполнение, так как в этой местности, где всегда можно было опасаться встретиться с враждебно настроенными дикарями рискованно было выдвигаться вперед одному, без охраны.

Поэтому на следующий же день с рассветом он снова тронулся в путь. День разделен был на два перехода, между которыми был промежуток лишь в 2 часа. Не всегда было легко придерживаться течения Фицроя, так как берега реки были пересечены то глубокими оврагами, то были совершенно недоступны вследствие непроходимых чащ камедных деревьев и эвкалиптов. День выдался тяжелый. Подкрепившись, негры заснули. Капитан Джон спустя некоторое время также спал крепчайшим сном. Казалось, Боркеру представлялся как раз подходящий случай, которым он мог бы воспользоваться, убив Джона. Казалось, вся обстановка складывалась как нельзя более удобно для совершения этого преступления. А затем произведены были бы розыски Джона, которые оказались бы тщетными.

В два часа ночи Боркер, бесшумно приподнявшись с места, с кинжалом в руке, подполз к своей жертве; он уже заносил руку, чтобы ударить его, когда Джон проснулся.

— Мне показалось, что вы позвали меня? — сказал Боркер.

— Нет, дорогой Лен, — отвечал Джон. — Проснулся я как раз в то время, когда видел во сне мою дорогую Долли и нашего ребенка!

В шесть часов утра Джон и Боркер снова тронулись в путь вдоль Фицроя. Во время полуденного привала, снова решив осуществить свой замысел, так как им предстояло прибыть к вечеру к месту расположения каравана, Боркер предложил Джону выехать вперед.

Джон согласился, так как с нетерпением ожидал свидания с Джейн, чтобы поговорить с ней более откровенно, чем он мог беседовать с Леном Боркером.

Оба собирались уже отправиться в путь, когда один из негров заметил в ста шагах какого-то белого, который продвигался вперед, видимо принимая известные меры предосторожности.

Лен Боркер вскрикнул. Он узнал Годфрея.

Глава пятнадцатая. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Увлеченный каким-то инстинктом, бессознательно Джон бросился навстречу мальчику. Боркер застыл на месте. Перед ним был Годфрей, сын Долли и Джона. Так, значит, караван миссис Брэникен не погиб? Она была недалеко отсюда, в нескольких тысячах, сотнях шагов… Или, быть может, Годфрей один остался в живых из всех покинутых им?

Как бы то ни было, эта неожиданная встреча могла расстроить план Боркера. Достаточно было юнге заговорить, и сделалось бы известным с его. слов, что миссис Брэникен стояла во главе экспедиции… Он сообщил бы о том, что Долли подвергала себя всевозможнейшим лишениям и опасностям в этих австралийских пустынях для того, чтобы освободить своего мужа. Он рассказал бы, что она вблизи и следует за ним, поднимаясь по течению реки.

И все это так и было на самом деле. Покинутый Боркером, маленький караван выступил утром 22 марта. Как известно, эти несчастные, ослабевшие от голода, мучимые жаждой, выбившись из сил, замертво свалились 8 апреля. Поддерживаемая сверхъестественной силой миссис Брэникен пыталась воодушевить своих товарищей, умоляя их снова пуститься в путь, напрячь последние усилия, чтобы добраться до реки, где они могли рассчитывать найти некоторую помощь… Но все увещевания ее были тщетны.

Но душа экспедиции была еще жива; она сосредоточилась в самой Долли, и Долли совершила подвиг, который не по силам было совершить ее товарищам. Они направлялись к северо-западу; по этому направлению протянуты были ослабевшие руки Тома Марикса и Заха Френа. Долли ринулась вперед одна, в бесконечную необъятную равнину, без съестных припасов, без средств передвижения! На что надеялась эта энергичная женщина? Направлялась ли она к Фицрою, надеясь на помощь белых или кочующих туземцев, одушевлена ли она была иной надеждой? Она сама не могла бы сказать этого; она вила и шла вперед. Таким образом пройдены были ею двадцать миль в продолжение трех дней. В конце концов силы изменили ей, и она упала и погибла бы, если бы не была спасена Провидением. Черная полиция производила в то время обследование пограничной с Великой пустыней местности. Оставив около 30 человек у Фицроя, начальник полиции, мани, во главе остальной команды, около 60 человек, двинулся в ту сторону для рекогносцировки. Он-то и нашел миссис Брэникен. Придя в себя, Долли была в состоянии указать, где были ее товарищи, и ее привели к ним. Мани и людям его отряда удалось привести в чувство несчастных людей, из которых не нашли бы в живых ни одного сутками позже.

Знавший ранее мани по своей прежней службе, Том Марикс сообщил ему обо всем происшедшем со времени отправления каравана из Аделаиды. Этому офицеру известно было, какую цель преследовал караван, во главе которого находилась миссис Брэникен, а раз Провидению угодно было, чтобы он спас ее, то он предложил присоединиться к каравану.

На упоминание об индасах со стороны Марикса мани указал, что племя это занимает становище на берегу Фицроя, в расстоянии не более 60 миль. Нельзя было терять времени, раз нужно было помешать осуществлению проектов Лена Боркера, которого мани обязан был задержать, в силу полученного им ранее предписания, когда этот злодей состоял еще в шайке лесных бродяг, занимавшейся разбоем в Квинсленде. Несомненно было, что если Боркеру удастся освободить Джона, у которого не было никаких причин не доверять ему, то невозможно будет напасть на их следы.

Миссис Брэникен могла вполне положиться на мани и людей его отряда; они поделились съестными припасами с ее товарищами и дали им своих лошадей. В тот же вечер весь отряд тронулся в путь и 21 апреля пополудни перед ним показались вершины, окаймляющие равнину, почти на границе семнадцатой параллели. Мани нашел здесь и остальных людей своего отряда, оставленных им для наблюдения за берегами Фицроя. Последние сообщили ему, что становище индасов находилось на расстоянии ста миль от этого места, по верхнему течению реки. Необходимо было возможно скорее догнать их, хотя миссис Брэникен и лишилась всех предметов, предназначенных для уплаты выкупа за мужа.

Впрочем, мани, к которому присоединились еще Том Марике, Зах Френ, Годфрей, Джоз Мерит и остальные участники экспедиции, решили в крайности прибегнуть к силе, чтобы вырвать Джона из рук индасов.

Поднявшись по долине до становища туземцев, они убедились, что последние уже снялись с места. Мани последовал за ними, и вот почему 25 апреля пополудни, в то время как Годфрей выдвинулся на полмили вперед, он неожиданно очутился около капитана Джона.

Боркеру удалось, однако, овладеть собой, и он глядел в упор на Годфрея, выжидая, что предпримет и скажет молодой юнга.

Годфрей не замечал его! Он не в состоянии был отвести глаз от капитана. Хотя он никогда не видел его, но черты его лица глубоко запечатлены были в его памяти благодаря той фотографии, которую дала ему миссис Брэникен. Для него не могло быть сомнения: человек этот был капитан Джон.

Джон рассматривал Годфрея с не меньшим волнением. Несмотря на то, что он не мог отгадать, кто был этот мальчик, он пожирал его глазами. Он протягивал к нему руки. Он звал его прерывающим от волнения голосом… Да! Он звал его к себе, как будто это был его сын.

Годфрей кинулся ему в объятия, со словами:

— Капитан Джон?

— Да, я… Это я! — отвечал капитан Джон. — Но ты, дитя мое, кто ты? Откуда ты знаешь мое имя?

Годфрей не в состоянии был отвечать.

Он вдруг увидел здесь Лена Боркера и не в силах был победить чувства омерзения, овладевшего им при виде этого злодея.

Лен Боркер, однако, быстро проанализировал все последствия этой неожиданной встречи, признав ее для себя в высшей степени благоприятной.

Разве не являлся удачей этот случай, отдававший в его руки одновременно и Годфрея, и Джона?

Возможно ли было мечтать о большей удаче, чем эта, которая делала его единственным вершителем судьбы отца и Сына? И, обернувшись к черным, он жестом приказал им разлучить Годфрея и Джона, схватив их обоих.

— Лен Боркер! — воскликнул Тодфрей.

— Да, дитя мое, — отвечал Джон, — это Лен Боркет, тот, который, спас меня…

— Он спас вас! — воскликнул Годфрей. — Нет, капитан Джон, нет, Лен Боркер не спас вас! Он желал погубить вас и для этого покинул нас, украв у миссис Брэникен ваш выкуп.

Услыхав это имя, Джон крикнул, схватив Годфрея за руку:

— Долли, Долли?

— Да, капитан Джон, ваша жена миссис Врэникен недалеко отсюда!..

— Долли! — вскрикнул Джон.

— Малый этот обезумел! — сказал Лен Боркер, приближаясь к Годфрею.

— Да, безумный! — прошептал капитан Джон. — Бедный ребенок — безумный!

— Лен Боркер, — продолжал тогда Годфрей, дрожа от негодования, — вы предатель, вы убийца! И если убийца этот здесь, капитан Джон, то потому, что решил погубить и вас, покинув миссис Брэникен и ее товарищей!

— Долли! Долли! — воскликнул снова капитан Джон. — Нет! Ты не безумный, дитя мое! Я верю тебе! Я верю тебе! Пойдем! Пойдем!

Но в этот момент Лен Боркер и его люди бросились на Джона и Годфрея; Годфрею, выстрелив из револьвера, удалось убить одного из черных, но тем не менее Джон и он были схвачены.

К счастью, звук выстрела был услышан. Послышались крики на расстоянии нескольких сот шагов, и через минуту показались мани и люди его отряда, Том Марикс со своими товарищами, миссис Брэникен, Зах Френ, Джоз Мерит и Джин Ги.

Лен Боркер и негры не были в состоянии даже оказать сопротивления, и вскоре Джон был в объятиях Долли.

Лен Боркер проиграл свою партию.

Понимая, что ему не будет пощады, он бросился бежать, за ним последовали и его туземцы. Мани, Зах Френ, Том Марикс, Джоз Мерит и дюжина людей отряда кинулись за ними в погоню.

Как описать чувства безмерного счастья и волнения, которые охватили сердца Долли и Джона? Они оба плакали, а Годфрей обнимал их обоих, присоединяя свои поцелуи к их поцелуям, свои слезы к их слезам.

Прилив долгожданного счастья сломил силы Долли и сделал то, чего не могли сделать все испытания, вынесенные ею. Силы изменили ей, и она лишилась чувств.

Годфрей и Гарриет стали помогать ей. Они знали, что Долли однажды под влиянием горя лишилась рассудка и теперь боялись, чтобы не случилось бы то же под влиянием радости.

— Долли! Долли! — звал ее Джон.

А Годфрей} держа ее руки в своих руках, повторял:

— Мама, мама!..

Долли открыла глаза, и рука ее пожала руку Джона.

Джон, слыша слова Годфрея, привлек его к себе со словами:

— Уайт, сын мой!

Но Долли не захотела оставлять его в заблуждении относительно Годфрея.

— Нет, Джон, — сказала она. — Годфрей не наш сын! Наш маленький Уайт скончался вскоре после твоего отъезда.

— Скончался?! — воскликнул Джон, не переставая глядеть на Годфрея.

Долли собиралась уже рассказать ему о том несчастье, которое обрушилось на нее пятнадцать лет тому назад, как раздался выстрел с той стороны, куда направилась погоня за Леном Боркером.

Свершилось ли, наконец, правосудие над этим злодеем или же Лену Боркеру удалось совершить новое преступление?

На берегу реки появилась группа людей. Двое из них несли на руках раненую женщину.

Женщина это была Джейн.

Вот что произошло с ней.

Бросившиеся в погоню не теряли Лена Боркера из вида, и их разделяло уже только несколько сот шагов, когда Лен Боркер внезапно приостановился, заметив приближающуюся Джейн.

Несчастной женщине удалось накануне бежать. Она брела наугад. И когда раздались первые выстрелы, она находилась на расстоянии всего четверти мили от того места, где произошла встреча Джона и Годфрея. Она поспешно бросилась на шум выстрелов и очутилась лицом к лицу со своим мужем.

Схватив ее за руку, Лен Воркер пытался тащить ее за собой. Обезумев от злобы, при одной мысли о том, что Джейн увидит Долли и раскроет ей тайну рождения Годфрея, он повалил ее на землю и, когда она стала сопротивляться, поразил ударом кинжала; но в то же мгновение раздался ружейный выстрел, сопровождаемый возгласом:

— Хорошо!.. О, очень хорошо!..

Это был Джоз Мерит, который спокойно прицелился в Лена Боркера, спустил курок и выстрелил.

Злодея не стало; пуля пронзила его сердце.

Том Марикс кинулся к Джейн, которая еще дышала. Двое людей взяли несчастную женщину на руки и принесли к миссис Врэникен.

Увидя Джейн в таком положении, Долли вскрикнула и, склонившись над умирающей, пыталась расслышать биение ее сердца. Но Джейн была ранена смертельно.

— Джейн! Джейн! — звала ее Долли громким голосом.

Услышав голос, напоминавший ей о единственной привязанности в ее жизни, Джейн раскрыла глаза, взглянула на Долли, слабо улыбнулась и прошептала:

— Долли, Долли!

Взгляд ее оживился. Она заметила капитана Джона.

— Джон… и вы… Джон! — прошептала она.

— Да, Джейн, — отвечал капитан, — это я, я, которого Долли спасла!

— Джон… Джон здесь, — снова прошептала она.

— Да, около нас, моя Джейн, — сказала Долли. — Он не разлучится более с нами… мы привезем его обратно.

Джейн не слышала. Казалось, глаза ее искали кого-то, и она произнесла наконец имя:

— Годфрей! Годфрей!

На ее лице, уже искаженном агонией, выразилась чрезвычайная тревога. Жестом Долли подозвала Годфрея.

— Он, наконец-то! — сказала Джейн и, собрав последние силы, взяла Долли за руку.

— Подойди ближе… подойди ближе, Долли, — сказала она. — Джон и ты, слушайте, что я скажу вам!

Оба они наклонились над Джейн, чтобы не проронить ни одного ее слова.

— Джон, Долли, — сказала она, — Годфрей… тот Годфрей, который стоит вот здесь, Годфрей — ваш ребенок.

— Наш ребенок! — прошептала Долли.

— У нас нет более сына, — сказал Джон. — Он погиб.

— Да, верно, — отвечала Джейн, — маленький Уайт, там, в бухте Сан-Диего. Но Господь дал вам другого, и этот ребенок — Годфрей!

В нескольких словах, прерываемых предсмертными судорогами, удалось Джейн передать, что произошло после отъезда капитана Джона, о появлении на свет Годфрея в Проспект-Хауз и безумии Долли, сделавшейся матерью, не сознавая этого, и о том, как маленькое создание, подкинутое по приказанию Лена Боркера и подобранное несколько часов спустя, впоследствии было воспитано в приюте Уайт-Хауз под именем Годфрея.

— Простите меня, Долли моя, и вы, Джон, если я повинна в том, что не имела достаточно мужества сознаться вам ранее во всем этом!

— Можешь ли ты говорить о прощении, Джейн, ты, вернувшая нам ребенка!

— Да, вашего ребенка! — прошептала Джейн. — Джон! Долли! Клянусь Господом Богом, что это истинная правда! Годфрей ваш ребенок!

При виде того, как оба они заключили Годфрея в свои объятия, на лице Джейн появилась блаженная улыбка, с которой она и скончалась.

Глава шестнадцатая. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После долгих совещаний решено было возвратиться тем же, уже раз пройденным путем. Тело Джейн Боркер было погребено у подножия группы камедных деревьев. Опустившись на колени, Долли помолилась об упокоении души этой безвременно погибшей несчастной женщины.

Двадцать пятого апреля капитан Джон, его жена и все их спутники покинули лагерь у Фицроя, предоставив начальство над караваном мани, предложившему свои услуги до ближайшей станции.

Все были так счастливы достигнутой целью, что тяжесть путешествия почти не чувствовалась, а Зах Френ, вне себя от радости, не переставал повторять Тому Мариксу:

— Вот видите Том, разыскали же мы капитана?

— Верно, Зах, но как немного нужно было, чтобы этого не случилось!

— Достаточно, чтобы Провидению угодно было дать один решительный поворот руля! И все готово! Следует всегда рассчитывать на Провидение!

Огорчен был только один Джоз Мерит. Миссис Брэникен нашла капитана Джона; знаменитому же коллекционеру так и не удалось отыскать той шляпы, поиски которой стоили ему стольких мучений и жертв.

Добраться до индасов и не войти в сношение с этим Вилли, голова которого увенчена была, быть может, исторической шляпой! Нужно же было испытать подобную неудачу! Джозу Мериту оставалось только утешаться тем мастерским выстрелом, благодаря которому семейство Брэникен освободилось от этого «гнусного Лена Боркера», как выражался о нем Зах Френ.

Обратное путешествие совершено было очень быстро. Так как колодцы заполнены были уже обильными осенними ливнями и температура была сносная, то каравану не пришлось страдать от жажды. Да, кроме того, следуя указаниям мани, караван направился непосредственно к местности, по которой пролегала телеграфная линия, где не было недостатка в станциях, снабженных съестными припасами и предоставляющих возможность сношений с главным городом Южной Австралии. Благодаря телеграфу скоро сделалось известным, что миссис Брэникен удалось довести до желанного конца свою смелую экспедицию. Долли, Джону и их спутникам удалось добраться до одной из станций Оверлэндской телеграфной линии, расположенной против озера Вуд… Теперь оставалось только пройти часть земли Александра до станции Алис-Спрингс, куда караван и прибыл вечером 19 июня, после путешествия, продолжавшегося уже семь недель. К 3 июля караван прибыл к станции Фарина-Таун; а на следующий день на вокзал Аделаиды. Какой прием ожидал там капитана Джона и его верную подругу! Весь город приветствовал их, и когда капитан Джон Брэникен появился на балконе гостиницы на Кинг-Уильям-стрит, раздалось такое «ура», что гул голосов должен был, по мнению Джина Ги, распространиться до крайних пределов Поднебесной империи.

Пребывание в Аделаиде было непродолжительно. Джон и Долли Брэникен жаждали скорейшего возвращения в Сан-Диего, свидания с друзьями и своим домом в Проспект-Хауз. Снова возвращалось к ним счастье. Они попрощались с Томом Марйксом и его подчиненными, выдав им щедрое вознаграждение. Попрощались и с Джозом Меритом, который также решил покинуть Австралию в сопровождении своего верного слуги.

Однако, если знаменитую шляпу невозможно было найти здесь, так где же находилась она? В королевском дворце, где и сохранялась с почестями, заслуженными подобным сокровищем. Да! Шесть месяцев спустя выяснилось, что Джоз Мерит был введен в заблуждение и напрасно гонялся, проехав все пять частей света за шляпой, которая хранилась в Виндзорском замке! Эта шляпа украшала ее величество королеву при посещении ее Людовиком Филиппом в 1845 году, и нужно было быть сумасшедшим по меньшей мере, чтобы вообразить, что это чудо искусства могло закончить свою карьеру на какой-нибудь башке с курчавыми волосами австралийского дикаря! Таким образом положен был естественный конец путешествиям Джоза Мерита.

Три недели спустя по отплытии из Аделаиды на «Аврааме Линкольне» Джон, Долли и Годфрей Брэни-кены в сопровождении Заха Френа и Гарриет прибыли в Сан-Диего.

Там встретили их Уильям Эндру и капитан Эллис вместе со всеми жителями города. Все были рады, что к ним возвратился капитан Джон, в лице которого они могли приветствовать одного из самых доблестных своих сограждан.