Миссис Бреникен

Глава I В ПУТИ

Что такое остров, знает каждый: остров — это часть суши, окруженная водой. Следовательно, с того дня, как Лессепс[188] завершил прорытие канала через Суэцкий перешеек, мы вправе говорить, что он превратил Африканский континент в остров. А когда пророют Панамский канал, то же самое можно будет сказать в отношении Южной и Северной Америки. Но поскольку из-за своих размеров в нашем сознании они по-прежнему останутся континентами, логично так именовать и Австралию.

В самом деле, максимальная протяженность Австралии с востока на запад составляет три тысячи девятьсот, а с севера на юг — три тысячи двести километров. Следовательно, площадь Австралии равна примерно четырем миллионам восьмистам тридцати тысячам квадратных километров[189], или семи девятым площади Европы.

В настоящее время Австралийский континент поделен составителями позднейших атласов на семь провинций с произвольно очерченными границами, образующими прямые углы и проведенными без какого-либо учета орографических и гидрографических[190] особенностей местности; на востоке это провинции Квинсленд — столица Брисбен, Новый Южный Уэльс — столица Сидней, Виктория — столица Мельбурн; в центре — Северная Австралия, Земля Александры, не имеющие столиц[191], и Южная Австралия со столицей Аделаидой; и наконец, Западная Австралия, простирающаяся с севера на юг,— столица Перт.

Следует добавить, что жители Австралии стремятся образовать федерацию, которая именовалась бы Австралийским Союзом[192]. Английское правительство не согласно с таким названием, но, без сомнения, оно будет принято, когда отделение станет свершившимся фактом.

Вскоре мы узнаем, какие уголки этого континента, еще не изведанные и полные опасностей, отважилась пройти миссис Бреникен, неся в душе надежду, по мнению многих, смутную, живя одной почти неосуществимой идеей: найти и вызволить капитана Джона из плена, в котором аборигены вот уже девять лет удерживали его. К тому же теперь она, вполне вероятно, терзалась вопросом, оставили ли инда в живых капитана Джона после побега Гарри Фелтона.

Миссис Бреникен намеревалась покинуть Сидней, как только отъезд станет возможным. Она могла положиться на безграничную преданность Зака Френа, на его крепкий практический ум. Разложив перед собой карту Австралии, они долго осуждали, каковы те наиболее скорые и вместе с тем наиболее верные шаги, которые должны обеспечить успех дела. Крайне важно было выбрать исходный пункт маршрута, и вот что по этому поводу было в конце концов решено.

1. Стараниями и на средства миссис Бреникен будет организован караван, оснащенный лучшими поисковыми средствами и средствами защиты, а также обеспеченный всем необходимым для путешествия по пустыням Центральной Австралии.

2. Поскольку экспедиция должна начаться в ближайшее время, необходимо кратчайшими, морскими или сухопутными, путями добраться до конечного пункта связи между побережьем и центром материка.

Прежде всего было решено, что отправляться на северо-западное побережье, а точнее, на то место Земли Тасмана, где высадились на берег моряки с «Франклина», нецелесообразно, ибо для такого пути понадобилось бы слишком много времени. К тому же нет никаких гарантий, что, начав поиски с запада Австралии, экспедиция встретит племя, держащее в плену капитана Джона, ведь аборигены кочуют не только по Западной Австралии, но и по Земле Александры.

Затем принялись обсуждать место, откуда следует начать поход, и направление движения. Очевидно, маршрут будет определять путь, проделанный Гарри Фелтоном во время своих скитаний по Центральной Австралии. И хотя в точности этот путь никто не знал, было, по крайней мере, известно, где нашли помощника капитана «Франклина». Итак, начало маршрута на берегу реки Пару на северо-западе Нового Южного Уэльса, на границе с Квинслендом.

С 1770 года — времени, когда капитан Кук[193] обследовал Новый Южный Уэльс и именем английского короля вступил во владение континентом, дотоле уже известным португальцу Мануэлу Годинью и голландцам Версору, Хартогу, Карпентеру и Тасману,— восточная часть материка активно колонизировалась, развивалась, цивилизовывалась. В 1787 году при премьер-министре Питте[194] коммодор[195] Филипп основал исправительное поселение Ботани-Бей, из которого менее чем за столетие выросла почти трехмиллионная нация.

В настоящее время все, что составляет богатство и величие страны, имеется в этой части континента: дороги, каналы, железнодорожные линии, связывающие многочисленные населенные пункты Квинсленда, Нового Южного Уэльса, Виктории и Южной Австралии, морские пассажирские линии, суда, порты. А значит, богатая и многонаселенная столица Сидней была готова предоставить миссис Бреникен все необходимое для организации каравана, тем более что перед отъездом из Сан-Диего ей при посредничестве мистера Уильяма Эндрю был открыт солидный кредит в «Сентрал Острэлиан Бэнк». Таким образом, Долли могла беспрепятственно набирать людей, приобретать рыдваны[196], верховых, тягловых и вьючных животных, нужных для экспедиции по Австралии, возможно даже для целого перехода с востока материка на запад, который составит путь примерно в две тысячи двести миль. Но стоило ли отправным пунктом избирать Сидней?

Все взвесив и даже посоветовавшись с американским консулом, хорошо знающим современную географию Австралии, пришли к заключению, что для опорной базы экспедиции более подходит город Аделаида. Вдоль телеграфной линии, идущей от этого города до залива Ван-Димен (иначе говоря, с юга на север примерно по сто тридцать девятому меридиану), инженеры проложили первый участок железной дороги, пересекший ту параллель, до которой добрался Гарри Фелтон. Эта железная дорога позволит участникам экспедиции быстрее достичь глубинных районов Земли Александры и Западной Австралии, куда до нынешнего дня удавалось проникнуть лишь немногим путешественникам.

Итак, третья но счету экспедиция, имеющая целью найти капитана Джона, будет организована в Аделаиде и по железной дороге, протяженностью примерно в четыреста миль, или семьсот километров, доедет до конечной станции.

Но как добраться от Сиднея до Аделаиды? Если бы между двумя столицами существовало прямое железнодорожное сообщение, не возникало бы никаких сомнений. Имеющаяся железная дорога пересекает реку Муррей на границе провинции Виктория, возле станции Олбери, затем идет через Беналлу и Килмор до Мельбурна и уже от этого города — к Аделаиде; но после станции Хоршем из-за плохо налаженного сообщения могли случаться довольно длительные задержки.

А посему миссис Бреникен решила отправиться до Аделаиды морем. Поездка займет четыре дня да еще двое суток на стоянку пакетбота в Мельбурне — стало быть, в столицу Южной Австралии она прибудет после шестидневного плавания вдоль берегов континента. Правда, был месяц август, соответствующий февралю в северном полушарии, но погода стояла тихая, дул норд-вест, и, значит, пароход, как только минует Бассов пролив, будет идти под прикрытием суши. Раз уж миссис Бреникен добралась от Сан-Франциско до Сиднея, то беспокоиться по поводу плавания от Сиднея до Аделаиды тем более не было оснований.

Пакетбот «Брисбен» уходил на следующий день в одиннадцать часов вечера; сделав остановку в Мельбурне, он прибудет в Порт-Аделаиду утром двадцать седьмого августа. Были заказаны две каюты, и миссис Бреникен приняла меры к тому, чтобы кредит, открытый ей в банке Сиднея, был переведен в банк Аделаиды. Директора обоих банков любезно предоставили себя к ее услугам, и перевод осуществился без каких-либо затруднений. Покинув морской госпиталь, Долли сняла номер в гостинице, где собиралась прожить до отъезда. Все ее мысли сводились к одному: «Джон жив!» Глядя на карту Австралии, она представляла себе огромные пустынные пространства центра и северо-запада континента и, отдавшись во власть воображения, искала Джона… находила… спасала…

В тот день, после разговора с миссис Бреникен, Зак Френ, понимая, что ей лучше побыть одной, отправился побродить по улицам совершенно незнакомого ему Сиднея. Но прежде всего — и для моряка это вовсе не удивительно — он захотел побывать на «Брисбене», дабы удостовериться, что миссис Бреникен будет устроена в пути надлежащим образом.

Судно оказалось как нельзя лучше оборудованным для каботажного плавания[197]. Боцман попросил показать ему каюту миссис Бреникен. Юный матрос проводил его, и Зак Френ отдал некоторые распоряжения, с тем чтобы сделать каюту еще более комфортабельной. Славный Зак Френ! Можно подумать, что речь шла о длительном путешествии!

Когда наш бравый моряк уже собирался покинуть судно, юноша матрос задержал его, заговорив чуть взволнованным голосом:

— Скажите, сэр, это правда, что миссис Бреникен отправится завтра в Аделаиду?

— Да, завтра,— ответил Зак Френ.

— На «Брисбене»?

— Конечно.

— Хоть бы удалось ее предприятие и она нашла капитана Джона!

— Для этого мы сделаем все, что в наших силах, можешь поверить.

— Я не сомневаюсь, сэр.

— Ты служишь на «Брисбене»?

— Да, сэр.

— Тогда до завтра, мой мальчик…

Надо сказать, что Сидней вполне заслуживает ту добрую славу, которая утвердилась за ним; это самая старая из австралийских столиц, и пусть она не столь планомерно застраивалась, как возникшие позже Аделаида и Мельбурн, зато в ней больше нечаянной красоты и живописных ландшафтов. Решив удостовериться в истинности сего утверждения, Зак Френ в последние часы пребывания в Сиднее бродил сначала по Питт-стрит и Йорк-стрит, застроенным по обеим сторонам великолепными зданиями из красновато-желтого песчаника, далее посетил Виктория-парк, потом Гайд-парк, где стоит памятник капитану Куку, и, наконец, расположенный на берегу моря Ботанический сад, изумляющий своих посетителей прекрасной коллекцией растений из стран с жарким и умеренным климатом — дубов и араукарий, кактусов и гарциний, пальм и оливковых деревьев…

Вечером следующего дня миссис Бреникен и ее спутник взошли на борт пакетбота. В одиннадцать с небольшим «Брисбен», выйдя из порта, направился через бухту в Порт-Джексон. Обогнув мыс Иннер-Саут-Хед и держась в нескольких милях от берега, судно взяло курс на юг.

Первый час пути Долли провела на палубе. Сидя на корме, она вглядывалась в неясные, подернутые дымкой очертания берегов. Вот он, этот континент, куда она постарается проникнуть, точно в огромную тюрьму, из которой Джон до сих пор не смог выбраться. Пятнадцать лет уже они находились в разлуке!

— Пятнадцать лет! — прошептала Долли.

Когда «Брисбен» миновал заливы Ботани и Джервис, миссис Бреникен пошла немного отдохнуть. Но на следующее утро, с рассвета, как только на горизонте показался мыс Дромедари, а чуть позади — гора Косцюшко, принадлежащие к системе Австралийских Альп, Долли уже была на ногах. Вскоре к ней присоединился Зак Френ; стоя на спардеке[198], они обсуждали планы экспедиции.

В этот момент юный матрос, смущенный и взволнованный, подошел к миссис Бреникен и от имени капитана спросил, не нуждается ли она в чем-либо.

— Нет, дитя мое,— ответила Долли.

— Э-э, да это тот парнишка, который встретил меня вчера, когда я пришел на «Брисбен», — сказал Зак Френ.

— Да, сэр, это я.

— Как же тебя зовут?

— Годфри.

— Ну вот, Годфри, как видишь, миссис Бреникен села на твой пакетбот… Ты доволен, я полагаю?

— Да, сэр, вся команда довольна. Мы все желаем, чтобы поиски завершились успешно и миссис Бреникен освободила капитана Джона!

При этих словах Годфри с таким уважением глядел на Долли, что та растрогалась до глубины души. К тому же ее поразил голос юного матроса. Ей вспомнилось, что она его уже где-то слышала.

— Деточка,— сказала Долли,— не вы ли говорили со мной у дверей госпиталя в Сиднее?

— Я.

— Вы спрашивали, жив ли капитан Джон?

— Да, мадам.

— Вы, стало быть, член экипажа?

— Да… уже год,— ответил Годфри.— Но, если Господу будет угодно, я скоро покину судно.

Не желая или не осмеливаясь говорить больше, Годфри удалился, чтобы сообщить капитану о том, как себя чувствует миссис Бреникен.

— Сдается мне, в жилах этого парнишки течет кровь настоящего моряка,— заметил Зак Френ.— Сразу видно… Взгляд прямой, ясный и решительный, голос нежный и твердый одновременно…

— Да, голос…— прошептала Долли.

Отчего в этом не вполне сформировавшемся мальчишечьем голосе ей чудился голос Джона? Долли сделала и другое, еще более значительное наблюдение: черты лица этого подростка напомнили ей о муже… Ему не было и тридцати, когда «Франклин» увез его так далеко и так надолго!

— Видите, миссис Бреникен, и англичане и американцы — все вам симпатизируют,— сказал Зак Френ, потирая свои большие сильные руки.— В Австралии вы встретите такое же доброе к себе расположение, как и в Америке. Не важно где — в Аделаиде или в Сан-Диего… И этот юный англичанин тоже желает нам удачи…

«Так он англичанин?» — подумала Долли, которую глубоко взволновал разговор с матросом.

В первый день плавание было очень приятным. Дул норд-вест с суши, и на море был полный штиль. Таким же будет море, когда «Брисбен» обогнет мыс Хау и пойдет в Бассов пролив.

В течение этого дня миссис Бреникен почти не уходила со спардека. Пассажиры судна выказывали ей искреннее почтение и явное желание находиться в ее обществе. Им очень хотелось посмотреть на эту женщину, чьи несчастья отозвались в сердцах многих людей и которая без колебаний и страха двинулась навстречу стольким опасностям в надежде спасти мужа, если Провидению будет угодно оставить его в живых.

Рядом с Долли никто не сомневался, что капитан Джон жив и будет спасен. Да и возможно ли было не разделять ее уверенности, слушая вдохновенные рассказы о том, какие смелые и решительные шаги она предпримет для спасения мужа?! Невольно собеседники мысленно устремлялись за ней, в глубь Центральной Австралии. Надо сказать, что среди слушателей находились и те, кто готов был сопровождать ее туда не только мысленно.

Но случалось, что посреди беседы миссис Бреникен вдруг умолкала. В глазах ее вспыхивал огонь, взгляд делался каким-то особенным, и только Зак Френ понимал, отчего это происходит. Столь внезапная перемена совершалась тогда, когда она видела Годфри; походка юного матроса, манера держаться, жесты — все это захватывало, волновало, переворачивало ее душу…

Миссис Бреникен не смогла скрыть от Зака Френа, что обнаружила поразительное сходство между Джоном и Годфри. И боцман с тревогой наблюдал за тем, какое впечатление производит на нее это совершенно случайное обстоятельство. Он не без оснований опасался, что такой поворот дела слишком живо напомнит ей о ребенке, которого она лишилась. Словом, было отчего тревожиться, видя, до какой степени присутствие юного матроса будоражит Долли.

Между тем Годфри, которому по службе не было надобности бывать на корме судна, отведенной исключительно для пассажиров первого класса, более не подходил к миссис Бреникен. Но, находясь вдалеке друг от друга, они часто встречались взглядами, и Долли готова была позвать его… Да, по первому знаку Годфри поспешил бы к ней… Но Долли не делала этого знака, и Годфри не приходил.

Как-то вечером, когда Зак Френ провожал миссис Бреникен в каюту, она сказала ему:

— Зак, нужно будет узнать, кто этот паренек, из какой он семьи, где родился… Может, он и не англичанин вовсе?

— Возможно, мадам,— ответил Зак Френ.— Может статься, он американец. Да если вы хотите, я спрошу о нем у капитана.

— Нет, Зак, нет, я сама расспрошу Годфри.

И боцман услыхал, как миссис Бреникен задумчиво вполголоса проговорила:

— Моему сыну, моему бедному Уотику было бы сейчас примерно столько же!

«Этого я и боялся!» — подумал Зак Френ, глядя на дверь каюты миссис Бреникен.

На следующий день, двадцать второго августа, «Брисбен», ночью миновавший мыс Хау, продолжал плавание в благоприятных условиях. Гипсленд, одна из главных областей колонии Виктория, простираясь к юго-востоку, соединяется с полуостровом Вильсонс-Промонтори, самой южной оконечностью материка. Это побережье не столь богато бухтами и гаванями, как то, что тянется от Сиднея до мыса Хау. Здесь, насколько хватает глаз, простираются равнины,— их пределы, окаймленные горами, так удалены от побережья, что с моря неразличимы.

Миссис Бреникен, с рассветом покинув каюту, заняла свое место в задней части спардека. Присоединившийся к ней вскоре Зак Френ обнаружил в ее поведении разительную перемену: поглощенная своими мыслями, Долли, едва ответив на вопрос своего спутника, как она провела ночь, не поддержала ставшее традиционным обсуждение планов экспедиции.

Боцман не стал настаивать. Главное — чтобы миссис Бреникен забыла об удивительном сходстве Годфри с капитаном Джоном, чтобы не стремилась больше увидеться с ним, расспросить. Может, она уже отказалась от этой затеи?… После завтрака миссис Бреникен пошла в каюту и на палубу вернулась лишь между тремя и четырьмя часами пополудни.

В это время «Брисбен» на всех парах шел к Бассову проливу, разделяющему Австралию и Тасманию, или Землю Ван-Димена.

Вряд ли можно оспаривать то, что открытие голландца Абеля Янсзона Тасмана принесло англичанам пользу и что остров этот, находящийся в естественной зависимости от континента, выиграл от господства на нем англосаксов. Протяженность острова с севера на юг — двести восемьдесят километров, почва его необычайно плодородна, леса изобилуют ценными породами деревьев, и именно поэтому с 1642 года, когда он был открыт, его колонизация пошла быстрыми темпами.

С начала нынешнего столетия англичане правят на острове так, как они умеют править, упрямо, нисколько не заботясь о коренном населении. Колонизаторы поделили остров на округа, основали крупные города (столицу Хобарт, Джорджтаун и многие другие), воспользовавшись изрезанностью береговой линии, построили множество портов, где теперь сотнями причаливают корабли.

Все это хорошо. Но что остается черному, коренному населению острова? Конечно, аборигены считались наиболее отсталыми представителями рода человеческого, существовало мнение, что по своему развитию они ниже африканских негров и обитателей Огненной Земли. Но если уничтожение народа — это последнее слово колониального развития, то англичане могут похвастаться тем, что успешно довели свое дело до конца. И если они хотят показать несколько тасманийцев[199] на ближайшей Всемирной выставке в Хобарте, то пусть поторопятся!… К концу XIX века из них уже никого не останется.

Глава II ГОДФРИ

«Брисбен» шел по Бассову проливу вечером. В августе на этой широте в южном полушарии сумерки наступают уже около пяти часов. Луну, входившую в первую четверть, быстро заволокло густым туманом. Побережье скрылось в кромешной тьме, и то, что пакетбот находится в проливе, можно было понять по килевой качке, вызываемой очень неспокойным морем: течения и противотечения с силой сталкиваются в этом узком месте, открытом для вод Тихого океана.

На рассвете следующего дня, двадцать третьего августа, «Брисбен» находился у входа в залив Порт-Филлип. В самом заливе кораблям нечего бояться плохой погоды, но, чтобы войти в залив, морякам нужно действовать точно и осторожно, в особенности когда судно идет мимо длинного песчаного мыса Нипин, расположенного с одной стороны, и мыса Куинсклифф — с другой. В заливе, достаточно закрытом, разместилось несколько портов с превосходными якорными стоянками для крупнотоннажных судов: Джилонг, Сандридж, Вильямстаун,— два последних являются портами Мельбурна.

Побережье представляет собой картину унылую, однообразную, непривлекательную: скудная зелень по берегам не то чтобы лагун[200], но, скорее, высохших болот, дно которых покрыто отвердевшим и потрескавшимся илом. Дело будущего — изменить облик этих равнин, на месте торчащих тут и там чахлых деревцев посадить высокоствольные деревья, а уж австралийский климат быстро сделает из них дивный лес.

«Брисбен» подошел к одной из пристаней Вильямстауна, здесь высаживалась часть пассажиров. Стоянка должна была продлиться тридцать шесть часов, которые миссис Бреникен решила провести в Мельбурне.

Дел у Долли в этом городе не было — подготовкой экспедиции, вероятно, она займется только по прибытии в Аделаиду. Тогда зачем покидать «Брисбен»? Из боязни, что ее станут донимать желающие увидеться с ней? Но разве, чтобы этого избежать, не достаточно уединиться в своей каюте? И разве, поселившись в одном из городских отелей, она не обрекала себя на еще более частые встречи?

Зак Френ не знал, как объяснить поступок миссис Бреникен. Он видел только, что ее прежняя приветливость сменилась необщительностью. И объяснить это, по мнению боцмана, можно было только тем, что присутствие Годфри слишком живо напоминало ей о сыне.

Да, Зак Френ оказался прав в своих предположениях. Внешность юного матроса так сильно волновала Долли, что она ощущала потребность в уединении. Решив провести в Мельбурне все тридцать шесть часов стоянки, испытать неудобства, связанные с тем, что о ее несчастьях было широко известно, Долли преследовала одну цель — бежать. Да, иначе не скажешь, именно бежать от этого четырнадцатилетнего парнишки, к которому ее влекла какая-то инстинктивная сила. Отчего она не отваживалась поговорить с ним, расспросить обо всем, что ее интересовало: о его национальности, месте рождения, семье? Боялась, что его ответы, весьма вероятно, начисто разрушат поспешные иллюзии, несбыточную мечту, которая завладела ею и возбудила подозрения у Зака Френа?

Миссис Бреникен в сопровождении боцмана сошла на берег рано утром. Едва ступив на пирс, она обернулась: Годфри стоял на носу «Брисбена», опершись на планширь. Печально глядя ей вслед, он сделал движение, выдавшее столь сильное желание удержать ее на судне, что Долли чуть было не крикнула: «Мальчик мой, я вернусь!» Но, сдержавшись и дав Заку Френу знак следовать за ней, она направилась к станции железной дороги, связывающей порт с городом…

Мельбурн расположен на левом берегу реки Ярра-Ярра, в двух километрах от побережья залива, и поезда преодолевают это расстояние за несколько минут. Город с населением в триста тысяч человек является столицей великолепной колонии Виктория, насчитывающей около миллиона жителей, о которой с 1851 года можно не без оснований говорить, что гора Александр отдала ей все свое золото.

Миссис Бреникен, хоть и остановилась в одной из наименее известных гостиниц в городе, все же не смогла оградить себя от любопытства,— впрочем, вполне понятного,— которое повсюду вызывало ее присутствие. Поэтому она предпочла в компании Зака Френа бродить по городу, коего, будучи озабочена совсем иным, она почти и не видела.

Вообще-то американку ничем не удивишь и не порадуешь в самом современном городе. Хоть и основанный на двенадцать лет позже, чем Сан-Франциско в Калифорнии, Мельбурн ей кажется, как говорят, «не вполне хорошим»: широкие, лежащие перпендикулярно друг к другу улицы, скверы, которым не хватает деревьев и газонов, множество банков, конторы, ворочающие огромными делами, квартал, где сосредоточена розничная торговля, общественные здания, церкви, соборы, университет, музей, библиотека, больница, ратуша, школы, похожие на дворцы, и дворцы, похожие на школы, памятник двум исследователям — Бёрку и Уилсу, которые погибли, пытаясь пересечь Австралийский континент с юга на север; а еще длинные улицы и бульвары, редкие прохожие вне делового квартала города, некоторое число иностранцев, главным образом евреев немецкого происхождения, торгующих деньгами так, как другие торгуют скотом или шерстью, притом за высокую цену — на радость сердцу Израилеву.

Но торговый Мельбурн менее всего населен торговцами. Виллы, коттеджи, даже княжеские резиденции заполнили пригороды: Сент-Килду, Хом, Эмералд-Хилл, Брайтон,— что, по мнению мистера Д. Чарнея, одного из наиболее известных путешественников, посетивших эту страну, является преимуществом Мельбурна перед Сан-Франциско. И уже выросли там деревья различных пород, роскошные тенистые парки, в которых журчащая вода долгие месяцы обеспечивает благодатную прохладу. Мало найдется городов, обрамленных более восхитительными зелеными массивами.

Миссис Бреникен рассеянно взирала на разного рода красоты, даже когда Зак Френ отвез ее за город. Ни живописно расположенные жилища, ни величественный ландшафт с дальними перспективами не поражали Долли. Одержимая какой-то неотступной идеей, она, казалось, все время хотела попросить Зака Френа о чем-то, но не решалась.

В гостиницу они вернулись уже к ночи. Долли заказала в номер ужин, к которому едва притронулась. Потом легла и погрузилась в какой-то полусон, беспрестанно тревожимый образами мужа и ребенка.

На следующий день миссис Бреникен оставалась в номере до двух часов. Она написала длинное письмо мистеру Уильяму Эндрю; в нем она сообщала об отъезде из Сиднея, скором прибытии в столицу Южной Австралии и о своих надеждах на благополучный исход экспедиции. Получив это письмо, мистер Уильям Эндрю не преминул отметить, к своему большому удивлению и крайней обеспокоенности, что Доллины надежды найти Джона живым переросли в уверенность, а о своем ребенке, малютке Уоте, она упоминала, как если бы он не погиб. Славный мистер Эндрю спрашивал себя, нет ли тут повода для новых опасений за рассудок исстрадавшейся женщины.

Почти все пассажиры, которые должны были следовать до Аделаиды, уже были на борту «Брисбена», когда миссис Бреникен и Зак Френ вернулись на судно. Годфри с нетерпением ждал ее возвращения, и, едва она показалась вдали, лицо его озарилось улыбкой. Он устремился на пирс и стоял там, когда она поднималась на корабль. Зак Френ был до крайности раздосадован. Что бы он только не отдал, лишь бы этот юный матрос покинул пакетбот или хотя бы не попадался на глаза Долли, будя в ней мучительные воспоминания. Миссис Бреникен заметила Годфри. На мгновение она остановилась, пристально поглядела на него, но тут же опустила голову и, ни слова не сказав, уединилась в своей каюте.

В три часа пополудни «Брисбен», отдав швартовы, направился к выходу из залива; обогнув мыс Куинсклифф и держась менее чем в трех милях от побережья Виктории, судно взяло курс на Аделаиду.

В Мельбурне на пакетбот село человек сто пассажиров — главным образом жителей Южной Австралии, возвращающихся домой. Среди них было несколько иностранцев, и в частности китаец лет тридцати — тридцати пяти, сонного вида, смахивающий на крота. Желтый, словно лимон, круглый, словно китайская ваза, и лоснящийся, словно высокого ранга мандарин[201], китаец, однако, был вовсе не мандарином, а обыкновенным слугой человека, наружность которого заслуживает подробного описания.

Вообразите себе некоего сына Альбиона[202], типичного британца: высокого, худого, даже костлявого — сплошные шея, туловище, ноги, в общем, интереснейший экземпляр для остеологов[203]. Этот англосакс сорока пяти — пятидесяти лет возвышался над уровнем моря примерно на шесть английских футов. Светлая борода, видимо незнакомая с ножницами, светлая же, с золотым отливом шевелюра, рыскающие глазки, заостренный, с горбинкой, притом изрядной длины нос, напоминающий клюв пеликана или цапли, череп, на котором даже самый невнимательный френолог[204] легко углядел бы выпуклости, свидетельствующие об упрямстве и склонности к мономании[205],— из всех этих деталей складывается портрет, притягивающий взгляд и вызывающий улыбку.

Одет был англичанин в приличный традиционный костюм: картуз, жилет, застегнутый до самого верха, куртку со множеством карманов, суконные клетчатые брюки, башмаки на гвоздях с высокими штиблетами на никелированных пуговицах и белесый пыльник, ветром прижимаемый к телу и выдающий скелетическую худобу своего хозяина.

Кем был этот оригинал — неизвестно, ибо на австралийских пакетботах не принято фамильярничать, расспрашивать, кто, откуда и куда. Пассажиры на то и пассажиры, чтобы ехать,— и ничего больше. Единственное, что мог бы сказать стюард[206], так это то, что англичанин занимал каюту под именем Джошуа-Меритта, или просто Джоса Меритта из Ливерпуля (Соединенное Королевство), сопровождаемого слугой по имени Чжин Ци из Гонконга (Небесная империя[207]).

Взойдя на судно, Джос уселся на одну из скамеек, стоящих на спардеке, и встал с нее лишь во время ленча[208], когда прозвонил четырехчасовой колокол. В половине пятого он вернулся и ушел в семь на обед; в восемь снова уселся на скамейку в неизменной, точно у манекена, позе, устремив взгляд на берег, исчезающий в вечернем тумане. В десять часов он поднялся и четким, размеренным шагом, которого не могла нарушить даже качка, направился к себе в каюту.

Выйдя на палубу около девяти вечера, миссис Бреникен часть ночи провела в прогулке по корме «Брисбена», несмотря на то что было довольно прохладно. Терзаемая мыслями, вернее даже видениями, она не могла уснуть. В каюте ей не хватало воздуха, того освежающего воздуха, порой напоенного резким запахом акации, по которому можно узнать австралийскую землю, находясь в море, в пятидесяти милях от берега. Долли хотелось увидеться с юным матросом, поговорить с ним, расспросить…

Годфри закончил вахту в десять вечера и должен был вновь заступить только в два часа ночи, но к этому времени миссис Бреникен, обессилевшая от мучительных колебаний, вынуждена была отправиться к себе.

К середине ночи «Брисбен» обогнул мыс Отуэй, относящийся к округу Полуэрт. Далее судно пойдет прямо на северо-запад до залива Дискавери, в который упирается условная граница, проведенная по сто сорок первому меридиану и отделяющая провинции Виктория и Новый Южный Уэльс от Южной Австралии.

Утром Джос Меритт вновь сидел на своем обычном месте и в той же позе, как будто накануне никуда не уходил. Что до китайца Чжин Ци, то он где-то спал мертвым сном.

Зак Френ, уже давно привыкший к странностям своих соотечественников, поскольку чудаков хватает и в сорока двух федеральных штатах, понимаемых ныне под словами «Соединенные Штаты Америки», все же не без некоторого удивления смотрел на весьма любопытный человеческий экземпляр, коим являлся англичанин Джос Меритт.

Каково же было его изумление, когда, приблизившись к долговязому неподвижному джентльмену, он услыхал следующие слова, сказанные высоковатым голосом:

— Боцман Зак Френ, я полагаю?

— Он самый,— ответил Зак Френ.

— Компаньон миссис Бреникен?

— Именно так. Вы, как я погляжу, осведомлены…

— Осведомлен… о поисках ее мужа… пропавшего пятнадцать лет назад… Славно!… Да!… Очень славно!…

— То есть как очень славно?

— Так!… Миссис Бреникен… Очень славно!… Я тоже… в поисках…

— Своей жены?

— О!… Не женат!… Очень славно!… Если б я потерял жену, то не стал бы ее искать.

— Но тогда что или кого вы ищете?

— Я ищу… шляпу.

— Шляпу?! Вы потеряли свою шляпу?

— Свою шляпу?… Нет!… Это шляпа… я хочу сказать… Передайте мое почтение миссис Бреникен… Славно!… Да!… Очень славно!…— Губы Джоса Меритта сомкнулись, и он не издал больше ни единого звука.

«Ненормальный какой-то»,— подумал Зак Френ и решил, что несерьезно долее тратить время на этого джентльмена.

Когда Долли появилась на палубе, боцман присоединился к ней, и оба сели почти напротив англичанина. Тот сидел не шелохнувшись, точно бог Термин[209]. Велев Заку Френу передать свое почтение миссис Бреникен, он, должно быть, решил, что теперь ему нет надобности делать это лично.

Впрочем, Долли и не заметила присутствия этого странного пассажира. Она долго беседовала со своим компаньоном о приготовлениях к путешествию, которые должны будут начаться сразу же по прибытии в Аделаиду. Ни дня, ни часа нельзя терять. Нужно, чтобы караван по возможности прошел центральные районы Австралии прежде, чем там установится невыносимая жара. Из разного рода опасностей, которые неизбежно будут подстерегать экспедицию, самые страшные, вероятно, те, что вызваны суровостью климата, и надо принять все меры, дабы защититься от них.

Долли говорила о капитане Джоне, о его твердом характере, о несгибаемой воле, которые позволили ему, в чем она не сомневалась, выстоять там, где другие, менее крепкие, менее закаленные, пали. Меж тем о Годфри не было сказано ни слова, и Зак Френ радовался тому, что Долли перестала думать о парнишке, как вдруг…

— Я что-то не видела сегодня юного матроса. А вы, Зак, видели его? — спросила миссис Бреникен.

— Нет, мадам, — ответил раздосадованный ее вопросом боцман.

— Может, я могла бы что-нибудь сделать для этого мальчика? — продолжала она с напускным безразличием, которое все же не обмануло боцмана.

— Сделать? О! Да у него хорошая профессия, мадам,— ответил Зак Френ. — С таким ремеслом невозможно пропасть. Я думаю, через несколько лет мальчик станет старшим матросом. При усердии и дисциплине…

— Все равно… Он мне интересен… Интересен тем… Ну да, Зак, да! Это необычайное сходство между ним и моим бедным Джоном… И потом, Уоту… моему сыну… было бы сейчас столько же!

При этих словах Долли сделалась бледной, голос ее изменился, устремленный на Зака Френа взгляд был столь вопрошающим, что боцман опустил глаза.

— Приведите его ко мне после полудня, Зак,— сказала Долли.— Не забудьте. Я хочу поговорить с ним… Завтра поездка окончится, и мы больше никогда не увидимся. Но прежде чем покинуть «Брисбен», я хочу знать… Да, знать…

Боцману ничего не оставалось, как пообещать, что приведет Годфри, и Долли ушла.

Боцман, крайне встревоженный, ходил по палубе, пока стюард не позвонил ко второму завтраку. По дороге к трапу он едва не столкнулся с англичанином, который, казалось, подстраивал свой шаг под удары колокола.

— Славно!… Да!… Очень славно!… Вы передали привет от меня… по моей просьбе… Ее муж пропал… Славно!… Да!… Очень славно! — воскликнул Джос Меритт и направился в столовую, чтобы занять там свое место за столом — самое хорошее, разумеется, и по соседству с раздаточной, благодаря чему он обслуживался первым и имел возможность выбрать лучшие порции.

В три часа «Брисбен» находился у входа в Портленд, главный порт округа Норманби, куда из Мельбурна ведет еще железная дорога; далее, обогнув мыс Нельсон, судно оказалось в районе залива Дискавери и затем стало подниматься почти строго на север, идя довольно близко к побережью Южной Австралии.

В этот момент Зак Френ сообщил Годфри, что миссис Бреникен хочет с ним поговорить.

— Поговорить?! — воскликнул юный матрос, и сердце его заколотилось так сильно, что он едва не упал, успев схватиться за планширь.

Годфри в сопровождении боцмана направился в каюту, где его ждала миссис Бреникен. Войдя, он встал перед ней, держа в руках свой матросский берет. Она сидела на диване и некоторое время молча смотрела на мальчика. Стоящий у двери Зак Френ с тревогой глядел на обоих. Он знал, о чем Долли станет спрашивать Годфри, но не мог предположить, что ответит юный матрос.

— Дитя мое,— начала миссис Бреникен,— мне бы хотелось получить кое-какие сведения о вашей семье… Я спрашиваю об этом потому, что меня интересует… ваше положение. Ответите ли вы на мои вопросы?

— Весьма охотно, мадам,— проговорил Годфри дрожащим от волнения голосом.

— Сколько вам лет? спросила Долли.

— Я точно не знаю, мадам, но, должно быть, четырнадцать или пятнадцать.

— Четырнадцать или пятнадцать!… А с каких лет вы начали плавать?

— С восьми лет, мадам. Я был тогда юнгой, а теперь вот уже два года, как служу матросом.

— Вы ходили в дальние плавания?

— Да, мадам, по Тихому океану в Азию и по Атлантике в Европу.

— Вы англичанин?

— Нет, мадам, американец.

— И тем не менее вы служите на английском пакетботе?

— Корабль, на котором я служил, недавно был продан в Сиднее. Оставшись без работы, я поступил на «Брисбен» в ожидании подходящего момента, чтобы вновь наняться на американское судно.

— Хорошо, дитя мое,— ответила Долли, сделав знак Годфри подойти поближе.

Годфри повиновался.

— А теперь мне хотелось бы узнать, откуда вы родом?

— Из Сан-Диего, мадам.

— Из Сан-Диего, повторила Долли, отнюдь не казавшаяся удивленной, словно предчувствовавшая, что ответ будет именно таким.

Что до Зака Френа, то он был поражен услышанным.

— Да, мадам, из Сан-Диего,— повторил Годфри. — О! Я вас хорошо знаю!… Когда мне стало известно, что вы едете в Сидней, я очень обрадовался… Если бы вы только могли себе представить, мадам, как мне интересно все, что касается капитана Джона Бреникена!

Долли взяла руку юного матроса и держала ее несколько мгновений, не произнося ни слова; по всему было видно, что Доллино воображение вновь уносило ее куда-то.

— Ваше имя? — вновь заговорила она взволнованно.

— Годфри.

— А как ваша фамилия?

— У меня нет фамилии, мадам.

— А ваши родители?

— У меня нет родителей.

— Нет родителей! — воскликнула миссис Бреникен.— Так вы, значит, росли…

— В Уот-хаус,— ответил Годфри.— Да, мадам, и вы о нас заботились. О, я часто видел, как вы приходили навестить ваших воспитанников в приюте!… Вы меня не замечали в толпе детишек, но я… Как мне хотелось обнять вас!… Потом во мне обнаружилась склонность к морскому делу, и я поступил юнгой… Другие ребята из Уот-хаус тоже устроились на корабли. Мы никогда не забудем, чем обязаны миссис Бреникен… нашей маме!…

— Вашей маме! — вздрогнув, воскликнула Долли, точно это слово эхом отдалось у нее внутри.

Она привлекла Годфри к себе. Осыпала его поцелуями. Он отвечал ей. И плакал. Этот порыв никого из них не удивил — таким естественным он был для обоих.

Зак Френ стоял поодаль и, напуганный тем, что хлынувшие чувства буквально разрывали душу миссис Бреникен, шептал:

— Бедная, бедная женщина!… Что с нею будет?!

— Идите, Годфри!… Идите, дитя мое! Я вас позову… Мне надо побыть одной… сказала Долли.

Зак Френ последовал было за мальчиком, но она остановила его:

— Останьтесь, Зак.

Годфри ушел один. Мгновение спустя Долли возбужденно заговорила:

— Зак, этот ребенок воспитывался вместе с другими детьми в Уот-хаус… Он родился в Сан-Диего, ему четырнадцать или пятнадцать лет, он как две капли воды похож на Джона… а его решительный характер, его любовь к морю?!… Это сын моряка… Это сын Джона… Это мой сын!… Мы считали, что залив Сан-Диего навсегда поглотил бедного малютку, но он не погиб… Он был спасен… Этого мальчика зовут не Годфри… Это Уот… Богу угодно, прежде чем соединить нас с Джоном, вернуть мне сына…

Зак Френ слушал миссис Бреникен, не осмеливаясь прервать. Он понимал, что несчастная женщина и не могла говорить иначе: она обосновывала свою идею неопровержимой материнской логикой. Но у мужественного моряка разрывалось сердце, ведь его долгом было разрушить эти иллюзии. Нужно было остановить Долли, чтобы она не рухнула в новую пропасть.

И он сделал это — не колеблясь, почти резко:

— Миссис Бреникен, вы ошибаетесь! Я не хочу, я не должен оставлять вас в заблуждении!… Это сходство — чисто случайное. Уот погиб… Да! Погиб! Он погиб в результате несчастно случая, и Годфри не ваш сын…

— Уот погиб?! — воскликнула миссис Бреникен.— Но что вы об этом знаете? И кто это может утверждать?

— Я, мадам.

— Вы?…

— Неделю спустя после катастрофы в заливе тельце ребенка было выброшено на песчаный берег, на мыс Лома… Это я его нашел… Я сообщил мистеру Эндрю; он опознал Уота, и малютка был похоронен на кладбище в Сан-Диего… Мы часто носили цветы на его могилку…

— Уот!… Мой маленький Уот… там… на кладбище!… И мне ничего не сказали об этом!…

— Да, мадам, да! ответил Зак Френ.— Вы тогда потеряли рассудок, а четыре года спустя, когда все было позади, мы боялись… Мистер Эндрю боялся… снова причинить вам страдания… и он молчал!… Но ваш ребенок мертв, мадам, и Годфри не может быть вашим сыном!

Долли, закрыв глаза, упала на диван; ей казалось, что яркий свет вокруг нее вдруг сменился кромешной тьмою. Она сделала знак Заку Френу, и тот оставил ее одну — мучимую воспоминаниями и разочарованиями.

На следующий день, двадцать шестого августа, миссис Бреникен еще не выходила из каюты, когда «Брисбен», пройдя через пролив Бакстэрс, между островом Кенгуру и мысом Джервис, вошел в залив Сент-Винсент и бросил якорь в Порт-Аделаиде.

Глава III ИСТОРИЧЕСКАЯ ШЛЯПА

Из трех австралийских столиц Сидней старшая, Мельбурн — средняя, Аделаида — младшая. По правде говоря, последняя не только самая молодая, но и самая красивая. Родилась она в 1853 году от матери Южной Австралии, отсчитывающей свое политическое существование с 1837 года, а официально признанную независимость — с 1856-го[210]. Вполне возможно, что юность Аделаиды будет длиться вечно среди несравненного климата, самого здорового на континенте, в краю, где нет ни чахотки, ни эндемической[211] лихорадки, ни каких-либо инфекционных болезней. Правда, люди там, случается, умирают, но, как остроумно замечает мистер Д. Чарней, очень может быть, что это исключения.

Хотя южноавстралийская земля отличается от соседней тем, что не содержит золотоносных месторождений, она богата медью. Рудники близ Капанды, Барры, Уоллару и Мунты, разработка которых началась лет сорок назад и привлекла тысячи эмигрантов, составили богатство провинции.

Аделаида находится не на самом берегу залива Сент-Винсент; подобно Мельбурну, она расположена в двенадцати километрах от залива, и с портом ее связывает железная дорога. Ботанический сад Аделаиды, посаженный Шумбургом, может соперничать с мельбурнским. В нем есть оранжереи, коим не сыщется равных в мире, плантации роз, напоминающие целые парки, красивейшие деревья умеренных широт, дающие роскошную тень, вперемежку с различными породами субтропиков.

Ни Сидней, ни Мельбурн не сравнятся с Аделаидой в элегантности. Улицы ее просторны, хорошо распланированы и тщательно ухожены; на краю некоторых из них (например, на Кинг-Уильям-стрит) воздвигнуты великолепные памятники. Почтамт и ратуша заслуживают внимания с точки зрения архитектуры. В торговом квартале, на улицах Хиндли и Гленелл, с раннего утра царит шумная коммерческая круговерть. Лица многих снующих там деловых людей, однако, выражают удовлетворение, которое они испытывают от бесчисленных торговых операций, проведенных разумно, без лишних осложнений и хлопот, сопровождающих, по обыкновению, дела такого рода.

Миссис Бреникен остановилась в отеле на Кинг-Уильям-стрит, куда ее проводил Зак Френ. Мать перенесла суровое испытание, связанное с крушением последних иллюзий. Многое говорило о том, что Годфри мог быть ей сыном, и она тотчас поддалась этим мечтам. Разочарование читалось на ее больше обычного бледном лице, в покрасневших от слез глазах. С того момента, как надежды были окончательно разбиты, она более уже не искала встречи с юным матросом и не заговаривала о нем. В ее памяти осталось лишь удивительное сходство, оживляющее образ Джона.

Теперь Долли с головой уйдет в свое дело и, ни на что не отвлекаясь, займется подготовкой к экспедиции. Она призовет на помощь всех самоотверженных людей и щедро вознаградит рвение тех, кто подкрепит ее усилия своими в этой последней попытке.

Надо сказать, что недостатка в мужественных спутниках у Долли, по всей видимости, быть не могло, так как провинция Южная Австралия в полном смысле слова родина отважных. Отсюда самые известные первопроходцы устремлялись в неведомые просторы Центра; отсюда вышли Уорбертон, Джон Форрест, Джайлс, Стёрт, Линдсей, маршруты которых перекрещиваются на картах этого обширного континента. Так, полковник Уорбертон в 1874 году пересек Австралию с востока на северо-запад, по двадцатой параллели, до Никол-Бей; в том же году Джон Форрест прошел в обратном направлении, из Перта в Порт-Огасту; в 1876 году Джайлс также вышел из Перта, чтобы достичь залива Спенсер на двадцать пятой параллели. Теперь в эту сеть собиралась вплести свою нить и миссис Бреникен.

Уговорились, что экспедиция будет окончательно сформирована не в Аделаиде, а на конечной станции железной дороги, ведущей на север до широты озера Эйр. Пересечь пять параллелей по железной дороге — это значит выиграть время, сберечь силы. В районах, примыкающих к горной системе Флиндерс, предстояло собрать многочисленные повозки, а также необходимых для такого похода лошадей и волов — последние предназначались для перевозки продовольствия и лагерного снаряжения. Речь шла о том, чтобы в бескрайних пустынях, на необъятных песчаных равнинах, лишенных растительности, а в большинстве случаев и воды, удовлетворять нужды экспедиции, которая будет насчитывать человек сорок, включая обслуживающий персонал и небольшой отряд охраны.

Набирать людей Долли принялась прямо в Аделаиде. Надобно сказать, что в этом вопросе она встретила постоянную и ощутимую поддержку со стороны губернатора Южной Австралии; благодаря ему тридцать человек, имеющих хороших лошадей и хорошо вооруженных,— одни из числа аборигенов, другие из европейских колонистов,— приняли предложение миссис Бреникен участвовать в экспедиции. Им было гарантировано весьма высокое жалованье за весь период похода и вознаграждение в размере сотни фунтов[212] каждому по окончании экспедиции независимо от ее результата. Командовать ими должен был Том Марикс — бывалый офицер южноавстралийской полиции, крепкий и решительный человек лет сорока, за которого губернатор ручался. Том Марикс придирчиво отобрал себе самых сильных и надежных людей из большого числа тех, кто предложил свои услуги. Таким образом, были все основания рассчитывать на преданность конвоя, сформированного в наилучших условиях.

Обслуживающий персонал поступал в распоряжение Зака Френа. «Если люди и животные не будут живо и смело идти вперед, то никак не по моей вине»,— говорил боцман.

Но и Том Марикс, и Зак Френ подчинялись бесспорно начальнику и душе экспедиции — миссис Бреникен.

Было решено, что, как только все приготовления подойдут к концу (самое позднее тридцатого числа), Зак Френ отправится на станцию Фарайнатаун, где к нему присоединится Долли, присутствие которой в Аделаиде уже не будет необходимостью.

— Зак, проследите за тем, чтобы наш караван был готов тронуться в путь в конце первой недели сентября, напутствовала боцмана миссис Бреникен.— Платите наличными, цены пусть вас не смущают. Продовольствие отправят отсюда по железной дороге, а вы в Фарайнатауне организуете его погрузку в наши фургоны[213]. И помните, мы должны полностью обеспечить успех экспедиции.

— Все будет сделано, миссис Бреникен,— ответил боцман. Когда вы приедете, вам останется только дать сигнал к отправлению.

Само собой разумеется, у Зака Френа хватало дел в последние дни пребывания в Аделаиде. Все это время он «вертелся» по-моряцки, с необычайным проворством, и двадцать девятого августа смог взять билет до Фарайнатауна. Через двенадцать часов после прибытия на эту конечную станцию он отправил миссис Бреникен телеграмму, в которой уведомил о том, что часть экспедиционного имущества уже собрана.

Со своей стороны Долли при содействии Тома Марикса завершила все дела, связанные с конвоем, его экипировкой и вооружением. Оставалось только тщательно отобрать лошадей, и среди австралийской породы нашлись великолепные экземпляры выносливых и неприхотливых животных. Пока экспедиция будет двигаться по лесам и равнинам, о корме для них можно не беспокоиться: травы и воды там достаточно. Но когда начнутся песчаные пустыни, лошадей придется заменить на верблюдов — это предполагалось сделать, как только караван достигнет станции Алис-Спрингс. Миссис Бреникен и ее товарищи готовились к тому, что далее им придется преодолевать трудности физического порядка, из-за которых путешествие по Центральной Австралии считается делом весьма опасным.

Заботы об экспедиции несколько отвлекли Долли от мыслей о последних событиях, происшедших на «Брисбене». Теперешняя ее деятельность не оставляла ей ни часа досуга, и от той иллюзии, которую разрушило признание Зака Френа, у бедной женщины сохранилось лишь воспоминание. Теперь она знала, что ее малютка покоится там, на кладбище в Сан-Диего, можно пойти поплакать на его могилку… Но это сходство… Образы Джона и Годфри смешивались в ее голове.

После прибытия пакетбота в Аделаиду миссис Бреникен больше не видела юного матроса. Пытался ли он встретиться с ней — она не знала. Похоже все-таки, что Годфри не появлялся в отеле на Кинг-Уильям-стрит. Да и зачем ему приходить туда? После разговора с ним Долли заперлась в своей каюте и больше не звала его. К тому же она знала, что «Брисбен» уже отправился в Мельбурн. К моменту же возвращения пакетбота в Аделаиду ее уже здесь не будет.

В то время как миссис Бреникен ускоряла приготовления к переходу через Центральную Австралию, другой человек с не меньшим упорством готовился к такому же путешествию. Он поселился в отеле на Хиндли-стрит. Окна его апартаментов располагались по фасаду здания, а окно комнаты для прислуги выходило во внутренний двор. Так разместились под одной крышей два странных представителя арийской и желтой рас: англичанин Джос Меритт и китаец Чжин Ци.

Откуда явились оба этих типа и куда направляются? Что делали в Мельбурне и с какой целью прибыли в Аделаиду? Наконец, что побудило господина и слугу, объединившись, отправиться по свету вместе — один платя другому, другой служа первому? Все это станет понятно из разговора, который произойдет между Джосом Мериттом и Чжин Ци пятого сентября, но прежде надобно кое-что вкратце пояснить.

Если некоторые черты характера, причуды, манера вести себя и говорить уже позволили составить первое впечатление об англосаксе, то теперь настало время познакомиться с его слугой, выходцем из Поднебесной, который вдали от родины не снимал традиционного наряда китайцев — нижней рубахи, куртки, запахивающегося халата, глухих штанов и матерчатого пояса. Надобно также отметить, что Чжин Ци, выросший в Гонконге[214], по-английски говорил точно уроженец Манчестера[215]. Человек он был на редкость апатичный[216] — и когда речь шла о работе, и даже когда речь шла об опасности. Он не сделал бы и десяти шагов, чтобы выполнить приказание своего господина, не сделал бы и двадцати — чтобы избежать риска. Положительно, имея такого слугу, Джосу Меритту нужно было обладать ангельским терпением. Сказать по правде, тут немалую роль играла привычка, поскольку вот уже пять или шесть лет они путешествовали вместе. Один нашел другого в Сан-Франциско, где полно китайцев, и взял в качестве слуги, как говорится, «на испытательный срок», который, без сомнения, продлится до тех пор, пока их не разлучит могила.

Впрочем, Джос Меритт, будучи, в сущности, по натуре флегматиком[217], редко выходил из себя. И несмотря на свои постоянные угрозы самыми страшными пытками, бывшими в ходу в Небесной империи, где министерство юстиции буквально называется ведомством наказаний,— англичанин не дал бы Чжин Ци и щелчка. Когда его распоряжения не выполнялись, он выполнял их сам, что упрощало дело.

Возможно, недалек тот день, когда Меритт станет ухаживать за своим слугой. Весьма вероятно, китаец склонен был именно так и думать, и, по его разумению, это было бы вполне справедливо. Тем не менее в ожидании счастливого поворота судьбы Чжин Ци был вынужден следовать за своим господином туда, куда неуемная фантазия влекла этого оригинала. А тут уж Джос Меритт не поступался ничем; он скорее взвалил бы себе на плечи дорожный сундук Чжин Ци, нежели позволил бы ему плестись сзади, когда поезд или пакетбот должен был вот-вот отойти. Хочешь не хочешь, а человеку, рискующему заснуть прямо на дороге в приступе совершенной апатии, ничего не оставалось, как поспешать за своим господином. Вот так один сопровождал другого на протяжении тысяч миль, и в результате этого беспрерывного передвижения по старому и новому континентам оба очутились в столице Южной Австралии.

— Славно!… Да!… Очень славно! — сказал в тот вечер Джос Меритт.— Полагаю, что все необходимое сделано?…

Вряд ли можно объяснить, почему англичанин, вынужденный все делать собственными руками, задал этот вопрос Чжин Пи. Однако он всегда задавал ему подобные вопросы — принципа ради.

— Тысячу и тысячу раз сделано,— ответил китаец, вечно пересыпающий свою речь разными оборотами, к коим питают пристрастие жители Поднебесной.

— Наши чемоданы?…

— Собраны.

— Оружие?…

— В полном порядке.

— Ящики с провиантом?…

— Вы же сами, мой господин Джос, отправили их на вокзал. Да, кстати, стоит ли запасаться съестным, когда нас самих в один прекрасный день… съедят!

— Съедят, Чжин Ци?… Славно!… Да!… Очень славно! Вы, стало быть, по-прежнему рассчитываете быть съеденным?

— Рано или поздно это случится, полгода тому назад мы чуть было не завершили наше путешествие в утробе каннибала… я в особенности!

— Вы, Чжин Ци?…

— Да, этот народец не колеблясь отдаст мне предпочтение по той причине, что я толстый, а вы, мой господин Джос, худой!

— Предпочтение?… Славно!… Да!… Очень славно!

— И потом, австралийские аборигены наверняка считают деликатесом плоть желтокожих китайцев, нежную оттого, что они питаются рисом и овощами.

— Поэтому я неустанно советую вам курить, Чжин Ци,— отвечал флегматичный Джос Меритт. — Вы ведь знаете, антропофаги[218] не любят мяса курильщиков.

Именно этим и был беспрерывно занят осторожный китаец, куря отнюдь не опиум, а обыкновенный табак, которым Джос Меритт снабжал его в достатке. Похоже, австралийцы, как и их собратья по каннибализму из других мест, в самом деле испытывают непреодолимое отвращение к человеческой плоти, пропитанной никотином. Вот почему Чжин Ци сознательно работал над тем, чтобы становиться все менее и менее съедобным.

Но действительно ли ему и его господину прежде уже грозила возможность участвовать в трапезе антропофагов, причем отнюдь не в качестве сотрапезников? Да, в некоторых районах африканского побережья Джос Меритт и его слуга чуть было не закончили таким образом свою насыщенную приключениями жизнь. Десятью месяцами ранее, в Квинсленде, к западу от Рокгемптона и Грейсмира, в нескольких сотнях миль от Брисбена, странствия привели их к самым кровожадным племенам аборигенов. Можно сказать, каннибализм у них существует прямо-таки в эндемичной форме.

Джос Меритт и Чжин Ци неизбежно погибли бы, если бы не вмешательство полиции. Вовремя спасенные, они добрались до столицы Квинсленда, потом до Сиднея, откуда пакетбот доставил их в Аделаиду. Тем не менее все эти случаи не отбили охоты у англичанина подвергать опасности себя и своего спутника: по словам Чжин Ци, они готовились побывать в центре Австралийского континента.

— И все это из-за шляпы! — воскликнул китаец.— Ай-йа!… Ай-йа!… Когда я об этом думаю, из глаз моих падают слезы, словно капли дождя на желтые хризантемы!

— И когда они перестанут падать, Чжин Ци?…— отозвался, нахмурив брови, Джос Меритт.

— Но эта шляпа, если вы ее когда-нибудь найдете, мой господин Джос, к тому времени превратится в тряпку…

— Довольно, Чжин Ци! Я запрещаю вам высказываться в таком тоне об этой шляпе, как и о любой другой! Вы слышите меня?… Славно!… Да!… Очень славно! Если подобное повторится, я велю вам всыпать сорок или даже пятьдесят ротангов[219] по подошвам!

— Мы не в Китае,— парировал Чжин Ци.

— Я лишу вас пищи!

— От этого я всего лишь похудею.

— Я отрежу вам косу у самого затылка!

— Отрежете косу?…

— Я не дам вам табаку!

— Бог Фу[220] защитит меня!

— Не защитит.

Перед этой, последней, угрозой Чжин Ци вновь сделался смиренным и почтительным. Но о какой такой шляпе шла речь и почему Джос Меритт проводил жизнь в погоне за какой-то шляпой?

Наш чудак, как уже говорилось, был родом из Ливерпуля, одним из тех безобидных маньяков, что есть не только в Соединенном Королевстве. Разве не встречаются они на берегах Луары, Эльбы, Дуная или Шельды, равно как и в краях, орошаемых водами Темзы, Клайда или Твида? Джос Меритт был очень богат и знаменит в Ланкастере и соседних графствах своими коллекционерскими причудами. А собирал он отнюдь не безделушки, которые тем не менее усиленно покупал, тратя на них немалые средства.

Предметом его собирательства являлись шляпы, и англичанин скопил уже целый музей исторических головных уборов. У него были шляпы мужские и женские, старинные цилиндры, треуголки, широкополые шляпы древних греков, шапокляки, шлемы, шляпы с отвислыми полями, матросские картузы из лакированной кожи, кардинальские барреты, шишаки, ермолки, тюрбаны, токи, карочи, фуражки, фески, кивера, кепи, гусарские меховые шапки, тиары, митры, женские головные уборы с перьями, бархатные шляпы с галуном судейских, головные уборы инков, средневековые женские головные уборы в виде конуса, священнические белые повязки, шляпы венецианских дожей, детские крестные чепчики и так далее и так далее — многие сотни штук, истрепанные, в более или менее плачевном состоянии, без тулей и полей. Послушать его, так он обладал бесценными историческими диковинами, как-то: шлем Патрокла, убитого Гектором при осаде Трои, берет Фемистокла, в котором он был во время сражения при Саламине, головные уборы Лукреции Борджа, в которых она была во время трех своих бракосочетаний: с герцогом Сфорца, с Альфонсом д'Эсте и с Альфонсом Арагонским; шапка, которая была на Тамерлане при переходе провинции Синд, шапка Чингисхана, красовавшаяся на голове этого завоевателя, когда он покорил Бухару и Самарканд, коронационный головной убор Елизаветы, головной убор, украшавший Марию Стюарт во время ее бегства из замка Локлевен, головной убор Екатерины II, в котором она была во время своей коронации в Москве, зюйдвестка Петра Великого, которую тот носил, когда работал на саардамской верфи, шляпа герцога Мальборо, покрывавшая его голову во время битвы при Рамили, шляпа норвежского короля Олафа, убитого в Стиклестаде, шляпа Геслера, которую не захотел почтить Вильгельм Телль, ток Уильяма Питта тех времен, когда он в возрасте двадцати трех лет стал премьер-министром, треуголка Наполеона I, которая была на нем во время сражения при Ваграме, и множество других, не менее любопытных головных уборов.

Более всего нашего чудака печалило то, что среди них не было шапочки Ноя, покрывавшей его голову в день, когда ковчег остановился на вершине горы Арарат[221], и шапки Авраама[222], в которой был этот патриарх, когда собирался принести в жертву Исаака. Однако Джос Меритт не терял надежды когда-нибудь их раздобыть. Что же касается головных уборов Адама и Евы[223], в момент изгнания их из земного рая, то он отказался от идеи заполучить их, поскольку авторитетные историки установили, что первый мужчина и первая женщина имели обыкновение ходить с непокрытой головой.

Из отнюдь не полного перечня музейных редкостей Джоса Меритта видно, в каких поистине детских заботах проходила жизнь этого чудака. Он был человеком убежденным и в подлинности своих находок не сомневался, но сколько же ему пришлось изъездить стран, городов и деревень, обшарить магазинов и лавок, посетить старьевщиков и барышников, потратить времени и денег на то, чтобы после многомесячных поисков найти наконец какое-нибудь отрепье, которое ему соглашались продать никак не меньше, чем на вес золота!

Англичанин готов был обрыскать весь свет, чтобы завладеть какой-нибудь редкостной шляпой, и теперь, когда им самим, его представителями, маклерами[224] и коммивояжерами[225] были прочесаны Европа, Африка, Азия, Америка и Океания, он намеревался обшарить, вплоть до самых труднодоступных уголков, Австралийский континент!

К этому Меритта побуждала причина, которую иные, без сомнения, сочли бы неосновательной — ему же она представлялась более чем серьезной. Прослышав о том, что австралийские кочевники любят напяливать на себя мужские и женские шляпы, и зная, что разное старье со всего мира регулярно грузится на суда и отправляется в австралийские порты, он пришел к заключению, что здесь можно, как говорят любители всякой рухляди, провернуть выгодное дельце.

Иными словами, Джос Меритт находился во власти навязчивой идеи и был терзаем неотступным желанием, грозившим ему, уже наполовину сумасшедшему, окончательным умопомрачением. На сей раз речь шла о том, чтобы отыскать некую шляпу, которая, как ему казалось, станет гордостью его коллекции.

Что это была за диковина? Какой прежний или нынешний мануфактурщик ее произвел? Чья голова — монарха, дворянина или простолюдина — носила ее и при каких обстоятельствах? В эти тайны Джос Меритт никогда никого не посвящал. Как бы то ни было, но, обдумав верные приметы и пройдя по ее следу с горячностью Чингачгука или Хитрого Лиса, он пришел к убеждению, что интересующая его шляпа после долгих мытарств должна была завершить свою карьеру на голове какого-нибудь именитого австралийского кочевника, дважды оправдав свое предназначение «служить убором для головы». Отыскав ее, он заплатит за нее столько, сколько спросят; если же шляпу не пожелают ему продать, он ее выкрадет,— пусть это будет его походный трофей.

Надобно сказать, что Джос Меритт уже побывал на северо-востоке континента, но, не добившись успеха в первой попытке, готовился бросить вызов слишком реальным опасностям, подстерегающим всякого, кто проникает в центральные области Австралии. Вот почему Чжин Ци полагал, что ему вновь грозит закончить свои дни в зубах каннибалов, да притом еще самых свирепых из всех, с коими ему приходилось иметь дело. Однако в сущности, и это следует признать, слуга испытывал такую глубокую привязанность к своему господину, зиждущуюся как на заинтересованности, так и на любви, что не смог бы расстаться с ним.

— Завтра поутру мы отправимся из Аделаиды курьерским поездом,— сообщил Джос Меритт.

— Опять вы за свое? — отозвался Чжин Ци.

— Опять, если хотите, и сделайте так, чтобы все было готово к отъезду.

— Лучшее, что я могу сделать, мой господин Джос,— это обратить ваше внимание на то, что у меня не десять тысяч рук, как у божества Гуань-инь![226]

— Не знаю, имеет ли божество Гуань-инь десять тысяч рук,— отвечал Джос Меритт,— но знаю, что у вас их две, и служить они должны мне…

— В ожидании, пока их откусят!

— Славно!… Да!… Очень славно!

Разумеется, Чжин Ци не стал шевелить руками проворнее, чем обычно, предпочитая в том, что касается дела, полагаться на своего господина. А на следующий день два чудака покинули Аделаиду, и поезд на всех парах помчал их в неведомые края, где Джос Меритт надеялся сыскать наконец шляпу, недостающую в его коллекции.

Глава IV АДЕЛАИДСКИЙ ПОЕЗД

Несколькими днями позже миссис Бреникен собиралась тоже покинуть столицу Южной Австралии. Том Марикс завершил формирование конвоя, состоящего из пятнадцати белых человек, служащих в местной милиции, и пятнадцати аборигенов, прежде уже зарекомендовавших себя на службе в полиции губернатора провинции. Конвой предназначался для охраны каравана от кочевников, а вовсе не затем, чтобы сражаться с племенем инда. Не стоит забывать сказанного Гарри Фелтоном: речь скорее идет о выкупе капитана Джона, нежели о том, чтобы силой вырвать его из рук аборигенов.

Провиант, занимавший два багажных фургона поезда, уже был отправлен в Фарайнатаун. Ежедневно из писем Зака Френа, посланных с этой станции, Долли узнавала о состоянии дел. Для волов[227] и лошадей, приобретенных стараниями боцмана, уже наняли погонщиков. Стоящие на вокзале фургоны были готовы к тому, чтобы погрузить на них ящики с провизией, тюки с одеждой, утварь, ружья и патроны — словом, все, что составляло снаряжение экспедиции. Через два дня после прибытия поезда караван сможет двинуться в путь.

Отъезд из Аделаиды назначили на девятое сентября. В последней беседе, состоявшейся у Долли с губернатором провинции, тот не скрывал от нее опасностей, с которыми предстояло встретиться во время экспедиции.

— Опасности эти, миссис Бреникен, двоякого рода,— говорил он.— Те, что исходят от очень диких племен, хозяйничающих на территориях, которые нам не подконтрольны, и те, что таит в себе сама природа тамошних мест. Лишенные каких-либо ресурсов, в особенности воды, поскольку реки и колодцы уже пересохли, края эти готовят вам страшные испытания. А посему, возможно, было бы лучше отправиться в путь через полгода, в конце жаркого сезона…

— Я знаю об этом, господин губернатор,— отвечала миссис Бреникен,— и готова ко всему. Со времени отъезда из Сан-Диего я изучала Австралийский континент, читала и перечитывала записки побывавших здесь путешественников — Бёрка, Стюарта, Джайлса, Форреста, Стёрта, Грегори, Уорбертона. Мне также удалось раздобыть отчет отважного Дэвида Линдсея; с сентября 1887 года по апрель 1888-го он смог пройти Австралию от Порт-Дарвина на севере до Аделаиды на юге. Мне известно о трудностях и опасностях, с которыми связан подобный поход.

— Исследователь Дэвид Линдсей,— отвечал губернатор,— ограничился тем, что прошел по уже изведанным районам, где проложена трансавстралийская телеграфная линия. С ним был один только абориген и четыре вьючные лошади. Вы же, миссис Бреникен, отправляясь на поиски кочевых племен, будете вынуждены направить ваш караван в сторону от этой линии, пойти на северо-запад вплоть до пустынь Земли Тасмана и Земли де Витта…

— То, что сделали Дэвид Линдсей и его предшественники, было в интересах культуры, науки и торговли,— отвечала Долли.— Я же все сделаю для того, чтобы спасти мужа, на сегодняшний день единственного уцелевшего моряка с «Франклина». За полгода, за год, если понадобится, я исхожу эти места вдоль и поперек, неся в душе уверенность, что найду его. Мне остается рассчитывать на преданность своих товарищей, господин губернатор, и нашим девизом будет: «Ни шагу назад!»

— Это девиз Дугласов, мадам. Не сомневаюсь, что он приведет вас к цели.

— Да… с Божьей помощью!

Миссис Бреникен, прощаясь с губернатором, поблагодарила его за оказанное содействие в подготовке экспедиции. В тот же вечер, девятого сентября, она покинула Аделаиду.

На австралийских железных дорогах для пассажиров созданы великолепные условия; комфортабельные вагоны избавлены от тряски, превосходное состояние железнодорожного полотна вызывает лишь едва ощутимое покачивание. Поезд состоял из шести вагонов, два из них были багажными. Миссис Бреникен занимала отведенное ей купе совместно с женщиной по имени Гарриетта, полусаксонского-полутуземного происхождения, которую наняла в качестве прислуги. В других купе разместились Том Марикс и конвойные.

Поезд останавливался лишь для того, чтобы пополнить запас воды и машинного топлива, да еще делал очень краткие остановки на больших станциях. Таким образом, время в пути было сокращено почти на четверть.

Отправившись из Аделаиды, поезд пошел к станции Голер по территории округа, носящего то же название. Справа от железной дороги находилось несколько поросших лесом возвышенностей. Австралийские горы, высотою едва превышающие две тысячи метров, расположены главным образом на окраине материка; их относят к очень древним геологическим образованиям, состоящим в основном из гранита и силурийских отложений[228].

В этой части округа местность очень пересеченная, прорезанная ущельями, и железная дорога петляла, пролегая то вдоль узких лощин, то среди необычайно густых эвкалиптовых[229] лесов. В нескольких сотнях миль отсюда, когда дорога выйдет на центральные равнины, она вытянется в безупречно прямую линию, типичную для современных железнодорожных путей.

В районе станции Голер, откуда идет ответвление дороги на Грейг-Бенд, большая река Муррей, делая резкий поворот, устремляет свои воды на юг[230]. Покинув Голер и пройдя вдоль границы округа Лайт, поезд достиг округа Стэнли у тридцать четвертой параллели. Если бы был день, то пассажиры поезда смогли бы увидеть последнюю вершину горы Брайан — самую высокую в расположенном к востоку от железнодорожной линии орографическом узле точку[231]; далее пересеченность рельефа более ощущается на западе, и дорога идет вдоль подножия хребта, главные вершины которого — горы Блафф, Ремаркабл, Браун и Ардон. Их отроги исчезают у берегов озера Торренс, обширного водного бассейна, без сомнения сообщающегося с глубоко врезающимся в австралийский берег заливом Спенсер. На следующий день с восходом солнца поезд проследовал мимо хребта Флиндерс — самой большой его вершиной является гора Серл[232].

В окна вагона миссис Бреникен разглядывала совершенно непривычные для нее ландшафты[233]. Вот она, эта Австралия, справедливо названная «землей парадоксов»… Центральная часть Австралийского континента представляет собой не что иное, как обширную впадину, лежащую ниже уровня океана, где водотоки, по большей части текущие в песках, постепенно исчезают, не успевая влиться в море; где не хватает влаги ни воздуху, ни земле; где водятся невиданные в мире животные; где по центральным и западным районам кочуют дикие племена. Там, на севере и западе, простираются бесконечные пустыни Земли Александры и Западной Австралии, куда и устремится экспедиция в поисках следов капитана Джона. Как придется ориентироваться, когда поселки и деревушки останутся позади, когда в распоряжении путешественников будут лишь сведения, полученные от умирающего Гарри Фелтона?

В этой связи миссис Бреникен задавали вопрос: возможно ли, чтобы капитан Джон, девять лет находящийся в плену у австралийских кочевников, ни разу не нашел случая бежать? На что у нее был единственный ответ: судя по информации, полученной от Гарри Фелтона, ему и его товарищу за все это долгое время только раз представился такой случай, но Джон не смог им воспользоваться.

Аргумент же, основанный на том, что не в обычаях аборигенов оставлять в живых своих пленников, не имел силы, поскольку пример уцелевших с «Франклина» доказывал обратное, чему и был подтверждением Гарри Фелтон. Да и разве не существовало прецедента с исчезнувшим тридцать восемь лет тому назад исследователем Уильямом Классеном, который, как предполагалось до сих пор, находится в одном из племен Северной Австралии? Не постигла ли подобная участь и капитана Джона, ведь кроме просто предположения на сей счет имелся еще и твердый ответ Гарри Фелтона? Исчезали и другие путешественники, но где доказательства их гибели? Кто знает, может, и на эти тайны когда-нибудь прольется свет…

Поезд меж тем шел быстро, не останавливаясь на маленьких станциях. Если бы железная дорога была проложена чуть западнее, она обогнула бы берега длинного и узкого, изогнутого в форме дуги озера Торренс, возле которого начинаются первые складки горной гряды Флиндерс. Погода стояла теплая, такая же, какая бывает в северном полушарии в марте месяце, в странах, лежащих на тридцатой параллели — Алжире, Мексике или Кохинхине[234]. Можно было ожидать дождей или даже одной из тех бурь с ливнем, которую люди тщетно будут изо всех сил призывать, когда окажутся на глубинных равнинах материка. В три часа пополудни миссис Бреникен прибыла на станцию Фарайнатаун.

Здесь железная дорога кончалась, и австралийские инженеры работали над тем, чтобы проложить ее дальше на север, в направлении трансавстралийской телеграфной линии, протянувшейся до побережья Арафурского моря. Если железная дорога будет продолжена вдоль этой линии, то, отклонившись к западу, она пройдет между озерами Торренс и Эйр; если же она останется на том меридиане, вдоль которого идет от Аделаиды, то проляжет восточнее озера Эйр.

Зак Френ и его люди находились на вокзале, когда миссис Бреникен сошла с поезда. Они встретили ее приветливо, с почтительной сердечностью. Бравый моряк был взволнован до глубины души. Двенадцать дней, двенадцать долгих дней он не видел жены капитана Джона,— такого еще не случалось со времени последнего возвращения «Долли-Хоуп» в Сан-Диего. Долли тоже была счастлива увидеться со своим компаньоном и другом, которому безгранично доверяла. Когда она пожимала ему руку, на ее лице появилась улыбка,— а ведь она уже почти забыла, что такое улыбаться!

Станция Фарайнатаун была построена недавно. Есть даже современные карты, на которых она не обозначена. В ней угадывается зародыш одного из тех городов, которые английские и американские железные дороги «порождают» на своем протяжении, как деревья рождают плоды. Эти плоды, однако, быстро созревают благодаря импровизаторскому гению и практичности саксонской расы[235]; и станции, представляющие собой сегодня не более чем селения, уже демонстрируют общим своим расположением, а также будущей планировкой площадей, улиц и бульваров, что в скором времени они превратятся в города.

Миссис Бреникен незачем было задерживаться в Фарайнатауне, ибо Зак Френ оказался столь же сметливым человеком, сколь и энергичным. Снаряжение, собранное им, включало в себя две коляски и четыре фургона, в которые уже погрузили разное экспедиционное имущество, ранее отправленное из Аделаиды. Когда будут разгружены багажные вагоны поезда — а на это уйдет не более полутора суток,— караван сможет двинуться в путь.

В тот же день миссис Бреникен внимательно осмотрела снаряжение экспедиции. Том Марикс одобрил принятые Заком Френом меры. Были созданы все условия для того, чтобы караван без особых трудностей прошел по той местности, где для скота имеется в достатке травы и особенно воды,— в противоположность пустынным районам Центра, где редко встретишь даже слабый источник.

— Миссис Бреникен, сказал Том Марикс,— пока мы будем идти вдоль телеграфной линии, нашим животным не придется страдать, но потом, когда караван двинется на запад, нужно будет поменять лошадей и волов на вьючных и подседельных верблюдов, спокойно переносящих палящее солнце и довольствующихся водой из колодцев, между которыми подчас лежит путь в несколько дней.

— Я знаю об этом, Том Марикс,— отвечала Долли,— и полагаюсь на ваш опыт. Мы заново сформируем караван, когда, надеюсь, в кратчайший срок прибудем в Алис-Спрингс.

— Погонщики с караваном верблюдов уже отправились гуда четыре дня назад, они подождут нас там,— добавил Зак Френ.

— И помните, мадам, что настоящие трудности похода…

Но Долли не дала Тому Мариксу договорить.

— Мы сумеем с ними справиться! — сказала она.

Так, согласно тщательно продуманному плану, первый отрезок пути, равный тремстам пятидесяти милям, экспедиции предстояло преодолеть на лошадях, в колясках и запряженных волами фургонах. Из тридцати человек конвоя белые, в количестве пятнадцати человек, должны будут ехать верхом, а так как густые леса и причудливо пересеченная местность не позволят совершать длительных переходов, черные без труда смогут следовать пешком. Когда в Алис-Спрингс караван переформируют, верблюдов отдадут белым конвойным, поскольку на них возлагалась задача производить разведку с целью сбора сведений о местонахождении кочевников, а также с целью обнаружения в пустыне колодцев.

Здесь нелишним будет заметить, что с той поры, как в Австралию, к немалой ее пользе, были завезены верблюды, путешествовать по континенту стали не иначе, как на этих животных. Исследователи времен Бёрка, Стюарта, Джайлса не подверглись бы столь жестоким испытаниям, имей они в своем распоряжении этих незаменимых помощников. В 1866 году мистер Элдер привез из Индии довольно большое количество верблюдов с артелью погонщиков-афганцев, и с того времени эти животные стали процветать на Австралийском континенте.

Не вызывает сомнения, что именно благодаря верблюдам полковник Уорбертон смог удачно завершить дерзкий поход, начавшийся в Алис-Спрингс и закончившийся в Рокбонне, на побережье Земли де Витта, в Никол-Бей. Позже Дэвиду Линдсею удалось пересечь континент с севера на юг на вьючных лошадях только потому, что он ненамного удалился от районов, где проходит телеграфная линия и где он имел воду и корм, отсутствующие на пустынных австралийских пространствах. Когда речь зашла об отважных путешественниках, смело идущих навстречу тяготам и опасностям, Зак Френ не мог умолчать еще об одном факте.

— Известно ли вам, миссис Бреникен, сказал он,— что на дороге, ведущей в Алис-Спрингс, нас уже опередили?

— Опередили, Зак?…

— Да, мадам. Помните англичанина и его слугу-китайца, плывших с нами на «Брисбене» до Аделаиды?

— Помню,— ответила Долли,— но разве они не остались в Аделаиде?

— Нет, мадам. Три дня назад Джос Меритт — так зовут англичанина — прибыл поездом в Фарайнатаун. Он даже подробно расспросил меня о нашей экспедиции, о том, по какому маршруту мы намереваемся следовать, и в ответ удовлетворенно восклицал: «Славно!… Да!… Очень славно!», а его китаец тем временем качал головой и вроде как приговаривал: «Скверно!… Да!… Очень скверно!» Потом, на следующий день, с рассвета, оба покинули Фарайнатаун и направились на север.

— А как они путешествуют? — поинтересовалась Долли.

— На лошадях, но как только доберутся до Алис-Спрингс, поменяют свои пароходы на парусники, как говорится, что в итоге сделаем и мы.

— Этот англичанин — исследователь?…

— Да не похоже, он скорей смахивает на эдакого одержимого джентльмена, надоедливого, словно зюйд-вест[236]!

— Он не сказал, по какой надобности отправляется в пустыню?

— Ни словом не обмолвился, мадам. Мне все же думается, что, один со своим китайцем, он меньше всего хочет нарваться на какую-нибудь неприятную встречу вдалеке от населенных мест. Я пожелал ему счастливого пути! Возможно, мы увидимся с ним в Алис-Спрингс.

На следующий день, одиннадцатого сентября, в пять часов пополудни все приготовления были закончены. В фургоны была погружена провизия в достаточном для длительного путешествия количестве. Это были мясные и овощные консервы лучших американских производителей, мука, чай, сахар, соль и, кроме того, медикаменты в походной аптечке. Запас виски, джина и водки содержался в нескольких бочонках, которые позже предполагалось разместить на спинах верблюдов.

Среди продуктов питания находилось и значительное количество табаку — он был необходим не только членам экспедиции, но и являлся средством обмена с аборигенами, которые используют его и как ходячую монету (на табак и водку можно купить целые племена в Западной Австралии). Изрядное количество этого табаку, несколько рулонов набивной ткани, множество безделушек составляли выкуп за капитана Джона.

Что касается лагерного снаряжения, палаток, одеял, коробок с одеждой, бельем — словом, с личными вещами миссис Бреникен и ее служанки Гарриетты, вещами Зака Френа и начальника конвоя,— посуды для приготовления пищи, горючего, боеприпасов, состоящих из шрапнели[237] и дробовых патронов для охотничьих ружей, и оружия, имеющегося у людей Тома Марикса,— то и это все разместилось в фургонах, запряженных волами.

Итак, оставалось лишь дать сигнал к отправлению. Миссис Бреникен, горя желанием поскорее тронуться в путь, назначила выход на следующий день; с рассветом караван покинет Фарайнатаун и двинется на север, вдоль трансавстралийской телеграфной линии.

Вечером, около девяти часов, Долли, ее служанка Гарриетта и Зак Френ возвратились в занимаемый ими дом подле вокзала. Заперев дверь, они отправились каждый в свою комнату, как вдруг снаружи послышался легкий стук. Боцман открыл дверь и не мог сдержать возгласа удивления: перед ним, держа под мышкой узелок и в руке шляпу, стоял юный матрос с «Брисбена».

— Годфри! — воскликнула Долли, прежде чем разглядела вошедшего и успела что-либо подумать, словно догадалась, что это был он!

Годфри приехал полчаса назад поездом из Аделаиды.

За несколько дней до отплытия пакетбота, попросив у капитана «Брисбена» расчет, юный матрос сошел на берег. В городе он так и не решился пойти в отель на Кинг-Уильям-стрит, где жила миссис Бреникен. Но сколько же раз он шел за ней, оставаясь незамеченным и даже не пытаясь заговорить!… Впрочем, будучи в курсе дел, Годфри знал, что Зак Френ отправился в Фарайнатаун организовывать караван. Поэтому, как только ему стало известно, что миссис Бреникен покинула Аделаиду, он сел в поезд с твердым намерением встретиться с ней.

Чего же хотел Годфри, для чего предпринял этот шаг? Именно это Долли и предстояло узнать.

— Это вы, дитя мое? — сказала она, взяв его за руку.

— Он-то он, но чего он хочет? — проворчал Зак Френ с явной досадой, поскольку присутствие юного матроса считал крайне нежелательным.

— Чего хочу?…— начал Годфри.— Хочу отправиться с вами, мадам, так далеко, куда пойдете вы. Я не хочу больше никогда с вами расставаться! Я хочу искать вместе с вами капитана Джона, хочу найти его, привезти в Сан-Диего, вернуть его друзьям… стране…

Долли была не в силах сдерживать себя. Этот мальчик — вылитый Джон… ее любимый Джон!

Годфри, стоя на коленях и протянув к ней руку, умоляющим голосом повторял:

— Возьмите меня, мадам… Возьмите!…

— Хорошо, дитя мое, хорошо! — воскликнула Долли, прижав его к груди.

Глава V ПО ПРОВИНЦИИ ЮЖНАЯ АВСТРАЛИЯ

Караван тронулся в путь ранним утром двенадцатого сентября.

Погода была хорошей, зной умеривал слабый ветерок. Легкие облачка чуть смягчали жар солнечных лучей. В это время года на тридцать первой параллели в зоне Австралийского материка вступало в свои права лето. Путешественники хорошо знают, как страшна эта пора, когда ни дождь, ни тень не могут избавить от невыносимой жары, царящей на центральных равнинах континента.

Вызывало сожаление то обстоятельство, что миссис Бреникен не привелось начать свой поход пятью-шестью месяцами раньше. Зимой тяготы такого путешествия легче переносимы. Холода, во время которых вода порой замерзает, не так страшны, как жара, когда ртутный столбик термометра в тени поднимается выше отметки сорока градусов.

До мая идущие с земли испарения превращаются в ливневые дожди, крики[238] оживают, колодцы наполняются водой. В эту пору не надо несколько дней брести под палящим солнцем в поисках солоноватой воды. Африканская Сахара, имеющая такое преимущество, как оазисы[239], более милосердна к путникам, нежели австралийская пустыня, справедливо называемая «страной жажды».

Долли не приходилось выбирать ни время, ни место для своего путешествия, потому что нужно было как можно скорее найти капитана Джона и вырвать его из рук аборигенов — эта задача не терпела отлагательств, и мужественная женщина выполнит ее, пусть даже ценой собственной жизни. Правда, лишения, выпавшие на долю Гарри Фелтона экспедиции не грозили, ведь она была организована с тем расчетом, чтобы преодолевать тяготы пути, во всяком случае в той мере, насколько это будет материально и морально возможно.

Читателю уже известен состав экспедиции, насчитывающей после прибытия Годфри сорок один человек. А вот в каком порядке двигался караван на север от Фарайнатауна, среди лесов и вдоль криков, не встречая пока на своем пути каких-либо серьезных препятствий.

Впереди шли пятнадцать австралийцев, одетые в штаны и рубашки из полосатой хлопчатобумажной ткани, в соломенных шляпах и, по своей привычке, босиком. Вооруженные каждый ружьем и револьвером, имея на поясе патронташ, они представляли собой разведывательный авангард[240] под командованием белого человека.

За ними в коляске, запряженной двумя лошадьми, которыми правил кучер-абориген, ехали миссис Бреникен и ее служанка Гарриетта. Откидной верх коляски позволит женщинам укрыться во время дождя и бури.

В другой коляске находились Зак Френ и Годфри. Хоть боцман и испытал некоторое недовольство при появлении юного матроса, вскоре он крепко с ним подружился,— иначе относиться к пареньку, видя его горячую любовь к миссис Бреникен, было невозможно.

Далее ехали четыре запряженных волами фургона, и скорость продвижения каравана определялась скоростью, с которой шли эти животные; недавно завезенные в Австралию, они сделались незаменимыми помощниками человека в том, что касалось перевозок и возделывания земли.

По бокам и сзади следовали люди Тома Марикса, одетые в шерстяные рубашки с поясом, заправленные в сапоги штаны, шляпы-каски из белой материи, в легких каучуковых плащах через плечо и вооруженные так же, как их товарищи-аборигены. Будучи на лошадях, они должны были то разведывать дорогу, то, когда этап дневного пути близился к концу, выбирать место для полуденного привала или вечерней стоянки.

Составленный таким образом, караван мог покрывать в день двенадцать — тринадцать миль, идя порой по ухабистой земле, а порой и среди густого леса. С наступлением вечера хлопоты по организации ночлега ложились на Тома Марикса, к такому делу привычного. Всю ночь люди и животные отдыхали, а на рассвете вновь трогались в путь.

Между Фарайнатауном и Алис-Спрингс расстояние примерно в триста пятьдесят миль, и преодолеть его можно было дней за тридцать; ни серьезных опасностей, ни особых трудностей эта дорога не предвещала, а следовательно, до станции, где нужно будет переформировать караван перед походом в западные пустыни, путешественники доберутся не ранее первой трети октября.

Оставив Фарайнатаун, экспедиция на протяжении нескольких миль двигалась вдоль того места, где велись работы по продлению железной дороги. Караван направился на запад от хребта Уиллоуран, по пути, отмеченному телеграфными столбами. В дороге миссис Бреникен расспрашивала о трансавстралийском телеграфе Тома Марикса, ехавшего верхом рядом с ее коляской.

— В 1870 году, мадам,— отвечал Марикс,— через шестнадцать лет после объявления Южной Австралией независимости, колонисты решили протянуть эту линию с юга континента на север, между Порт-Аделаидой и Порт-Дарвином. Работы шли очень быстро и завершились в середине 1872 года.

— Но для этого, наверное, потребовалось обследовать земли, на которых должно было развернуться строительство,— заметила миссис Бреникен.

— А как же, мадам. За десять лет до того, в 1860 и 1861 годах, Стюарт, один из самых неутомимых наших исследователей, пересек континент, посылая при этом многочисленные разведки и на восток и на запад.

— А кто построил линию? — спросила миссис Бреникен.

— Умный и смелый инженер, мистер Тодд, директор почты и телеграфа в Аделаиде. Он — один из тех, кем гордится Австралия.

— И мистер Тодд нашел здесь необходимые материалы для строительства железной дороги?

— Нет, мадам, ему пришлось ввозить из Европы изоляторы, провод и даже телеграфные столбы. Это сегодня колония в состоянии удовлетворить нужды любого промышленного строительства.

— А аборигены не мешали работам?

— Поначалу более, вернее, хуже чем мешали, миссис Бреникен. Они портили материалы, растаскивали провод, чтобы заполучить себе железо, столбы, чтобы делать из них топоры. На протяжении тысячи восьмисот пятидесяти миль происходили бесконечные стычки с австралийцами, впрочем заканчивавшиеся отнюдь не в их пользу. Но они не унимались, и, я думаю, действительно пришлось бы прекратить строительство, если бы у мистера Тодда не возникло поистине инженерной и, пожалуй, даже гениальной идеи. Захватив несколько вождей племен, он с помощью электрической батареи заставил их несколько раз испытать удары тока. Надо сказать, что дикари здорово испугались, и с тех пор никто из коренного населения уже не приближался к стройке. Линия была проложена и теперь функционирует без сбоев.

— А колониальная полиция ее охраняет? — спросила миссис Бреникен.

— Колониальная — нет,— ответил Том Марикс.— Дорога охраняется небольшими отрядами черной полиции, как ее у нас называют.

— Эта полиция когда-нибудь наведывается в центральные и западные районы?

— Никогда или, во всяком случае, крайне редко, мадам. В населенных-то местах столько злодеев, бушрейнджеров[241] и разного другого сброда!

— Но отчего никому не пришла в голову мысль отправить эту черную полицию по следам инда, когда узнали, что капитан Бреникен у них в плену… вот уже девять лет?

— Вы забываете, мадам, что и мы и вы узнали об этом от Гарри Фелтона всего несколько недель назад!

— Несколько недель, это верно…

— Мне, кстати, известно,— продолжал Том Марикс,— что черная полиция получила приказ обследовать районы Земли Тасмана и что туда должен быть послан большой отряд. Правда, я опасаюсь…

Том Марикс запнулся, но миссис Бреникен не заметила этого.

Надо сказать, что как бы решительно ни был настроен Марикс до конца выполнить взятые на себя обязанности, ему с трудом верилось в успех экспедиции. Зная, как трудноуловимы австралийские кочевники, он не мог разделять ни пылкой уверенности миссис Бреникен, ни убежденности Зака Френа, ни инстинктивной веры Годфри. И все же долг свой Том Марикс выполнит.

Вечером пятнадцатого числа, обогнув холмы Дерой, караван остановился в поселке Бурлу. На севере виднелась вершина горы Attraction[242], за которой простиралась равнина Illusion[243]. Можно ли заключить, исходя из этих названий, что гора привлекательна, а равнина обманчива? Как бы то ни было, в австралийской картографии за некоторыми из таких названий кроется как физический, так и иной смысл.

В Бурлу телеграфная линия поворачивает почти под прямым углом и далее тянется на запад. Милях в двенадцати от поселка она пересекает Кабанна-Крик. Но то, что кажется таким простым, когда смотришь на висящие в воздухе между столбами провода, оказывается совсем не простым для группы пеших и всадников.

Нужно было отыскать брод. Юный матрос не стал ждать, пока это сделают другие. Решительно бросившись в бурную реку, он нашел брод, по которому фургоны и коляски переправились на левый берег, при этом вода доходила им всего лишь до осей.

Семнадцатого числа караван остановился в последних отрогах массива Норд-Вест, высящегося милях в десяти к югу. В этих краях активно развивается сельское хозяйство, и наши путешественники встретили самый радушный прием на одной из здешних огромных ферм, полезная площадь которых составляет несколько тысяч акров.

Бесчисленные отары овец, пшеница, растущая на широких равнинах, где нет ни одного дерева, ценные культуры сорго и ячменя, обширные поля под парами, ждущие засева в будущем сезоне, разумно устроенные лесные хозяйства, плантации оливковых деревьев и деревьев других пород, растущих в этих жарких широтах, многие сотни голов рабочего скота, работники, обслуживающие такие хозяйства (они подчинены почти военной дисциплине и предписаниями закона низведены почти до положения рабов),— вот что являют собой эти владения, составляющие богатство австралийских провинций. Если бы экспедиция миссис Бреникен не была в достаточной мере обеспечена всем необходимым, богатые и щедрые фермеры, владельцы этих сельскохозяйственных станций, предоставили бы все, что потребовалось бы для каравана.

Число таких крупных сельскохозяйственных производств растет. Огромные земельные площади, бесплодные из-за отсутствия воды, в скором времени будут осваиваться. Недра тех мест, по которым шел теперь караван, в двенадцати милях на юго-запад от озера Эйр, изобиловали водоносными горизонтами, и здесь недавно были пробурены скважины, дающие ежедневно до трехсот тысяч галлонов[244] воды.

Восемнадцатого сентября Том Марикс разбил вечернюю стоянку у южной оконечности озера Саут-Эйр, находящегося от Норд-Эйр на значительном расстоянии. На его поросших лесом берегах можно увидеть стаю интересных птиц из отряда голенастых, наиболее ярким представителем которых является птица ябиру, а также стаи черных лебедей, бакланов, пеликанов, цапель с белым, серым и голубым оперением.

Примечательно географическое расположение здешних озер. Они вытянулись цепью с юга на север Австралии: озеро Торренс, вдоль берегов которого проходит железная дорога, малое озеро Эйр, большое озеро Эйр, озера Фром, Бланч, Амадиес. Это — древние естественные вместилища соленой воды, где сохранились остатки внутреннего моря.

Действительно, геологи склонны считать, что Австралийский континент некогда, в эпоху не самую древнюю, был разделен на два острова. Замечено уже, что окраины этого континента, сформировавшегося в определенных теллурических условиях[245], имеют тенденцию подниматься относительно уровня моря, и, с другой стороны, не вызывает сомнений, что постоянно поднимается и центральная часть материка. Предположительно древняя впадина со временем заполнится грунтовыми отложениями и озера, расположенные между сто тридцатым и сто сороковым градусами восточной долготы, исчезнут.

От оконечности Саут-Эйр до станции Эмералд-Спрингс, куда караван прибыл вечером двадцатого сентября, экспедиция прошла около семнадцати миль по местности, покрытой великолепными лесами, где деревья возносятся своими кронами на высоту в двести футов.

Как ни привычны были Доллиному глазу чудесные леса Калифорнии, где среди прочих пород деревьев произрастают и гигантские секвойи[246], она могла бы любоваться видом диковинной австралийской растительности, если бы мысли не уносили ее непрестанно на север и запад континента, в безводные пустыни, где на песчаных дюнах[247] растут лишь редкие чахлые деревца. Долли не замечала ни гигантских папоротников[248] — в Австралии имеются наиболее интересные их породы,— ни обширных зарослей плакучих эвкалиптов, произрастающих на слабохолмистой местности.

Любопытно, что терновник и другой колючий кустарник отсутствуют в этих лесах, а нижние ветви деревьев растут лишь на высоте двенадцати — четырнадцати футов. Почва покрыта лишь золотисто-желтой никогда не сохнущей травой. Это скот уничтожил молодые побеги, а огонь, зажженный скваттерами[249], истребил кустарники и низкорослые деревья.

Том Марикс хорошо знал эти края, он не раз бывал здесь, когда руководил колониальной полицией Аделаиды. Вряд ли миссис Бреникен могла бы найти более надежного и преданного проводника. Ни в одном другом начальнике конвоя не было бы столько ума и рвения.

И потом, ему сыскался энергичный и решительный помощник в лице юного матроса, в высшей степени привязанного к Долли.

Том Марикс восхищался пылкостью натуры этого четырнадцатилетнего парнишки. В словах Годфри чувствовалась готовность, в случае надобности, в одиночку броситься в глубинные районы материка. Если бы хоть какие-нибудь следы капитана Джона обнаружились, было бы трудно, пожалуй, даже невозможно удержать его на месте. Все в нем: воодушевление, с каким он говорил о капитане, упорство, с каким изучал карты Центральной Австралии, делал записи, наводил справки во время привалов, вместо того чтобы отдыхать после долгого и трудного пути,— все выдавало в этом пареньке горение, которого ничто не могло умерить.

Очень крепкий для своих лет, уже закаленный в суровых морских испытаниях, Годфри чаще всего ехал впереди каравана, иной раз и вовсе скрываясь из виду. Если он и оставался на месте, то лишь по строгому приказанию Долли; ни Зак Френ, ни Том Марикс, хотя с ними его связывала большая дружба, не могли бы добиться от юного матроса того, чего Долли добивалась одним лишь взглядом.

Миссис Бреникен не противилась невольным материнским чувствам, всегда возникающим у нее в присутствии этого мальчика, и внешне и духовно так похожего на Джона. Пусть Годфри не ее родной сын, он станет ей сыном приемным, и они никогда больше не расстанутся… А Джон разделит с ней любовь, которую она чувствует к этому ребенку.

Однажды, после долгого отсутствия Годфри, отъехавшего от каравана на несколько миль, Долли сказала:

— Дитя мое, пообещай, что никогда не будешь больше уезжать далеко от нас без моего согласия; когда тебя нет и мы по нескольку часов ничего не знаем о тебе, я очень волнуюсь…

— Миссис Долли,— отвечал юный матрос,— мне очень нужно собирать сведения… Выяснилось, что на Уормер-Крик стоит племя аборигенов-кочевников, и я решил увидеться с вождем этого племени, расспросить его…

— И что же он сказал?

— Он слышал о белом человеке, который шел с запада по направлению к Квинсленду.

— Кто этот человек?

— В конце концов я понял, что речь идет о Гарри Фелтоне, а не о капитане Бреникене. И все же мы его найдем!… Ах, миссис Долли, я люблю его так же сильно, как вас, а вас я считаю своей матерью!

— Матерью…— прошептала миссис Бреникен.

— Но вас-то я знаю, а его, капитана Джона, ни разу не видел!… И если бы не та фотография, что вы мне подарили… Я всегда ношу ее с собой… разговариваю с портретом… и он мне словно отвечает…

— Однажды ты узнаешь капитана Джона, дитя мое, и он полюбит тебя так же, как люблю я! — ответила Долли.

Двадцать четвертого сентября, после привала в Странгуэй-Спрингс, что за Уормер-Крик, экспедиция остановилась в Уильям-Спрингс, в сорока двух милях к северу от станции Эмералд.

Судя по тому, что в названиях многих станций есть слово «спрингс», означающее «источники», водная сеть достаточно развита в тех местах, где проходит телеграфная линия. Однако жаркий сезон уже наступил, источники были на грани высыхания, и отыскать брод для упряжек, когда нужно было перейти какой-нибудь крик, не составляло труда.

Впрочем, если деревни попадались все реже и реже, то сельскохозяйственные производства встречались постоянно. Колючая акация вперемежку с цветущим шиповником, запахом которого был напоен воздух, являли собой живые изгороди, плотной стеной опоясывающие фермы. Что до лесов, то они были менее густыми, и европейские породы деревьев — дуб, платан, ива, тополь, тамариндовое дерево — уступали место эвкалиптам, и в особенности камедному дереву, которое австралийцы называют «пятнистой смолой».

— Что это, черт возьми, за деревья такие? — воскликнул Зак Френ, когда впервые увидал рощицу из полусотни камедных деревьев.— Можно подумать, что стволы у них разрисованы красками всех цветов радуги.

— Это не краска, боцман Зак, а естественный цвет коры камедных деревьев, меняющей окраску в зависимости от того, ускоряется или замедляется рост растения,— отвечал Том Марикс.— Поэтому одни стволы белые, другие — розовые, третьи — красные. Да вот, смотрите, стволы деревьев с голубыми полосами, а вот и с желтыми пятнами…

— Еще одна забавная штука вдобавок ко всему, что отличает ваш континент от нашего.

— Забавная, если хотите, но, право, Зак, вы делаете комплимент моим соотечественникам, когда говорите, что их континент не похож ни на какой другой. И он будет прекрасным…

— Когда на нем не останется ни одного аборигена, ясное дело! — заключил боцман.

Надобно также отметить, что, несмотря на негустую листву, в этих деревьях обитало множество птиц. Среди них были сороки, попугаи, ослепительно белые какаду, зимородки-хохотуны, которым, по словам мистера Чарнея, больше подошло бы название «плачущие птицы»; кроме того, неумолчно щебечущие австралийские мухоловки с красной грудкой, летяги, которых охотники привлекают, имитируя крики ночных птиц, райские птицы, и особенно райские сороки с мягким оперением, являющиеся самыми красивыми представителями австралийских пернатых. А на поверхности лагун и в болотистых местах обитают журавлиные пары и птицы лотос (у последних лапки устроены так, что позволяют им бегать по листьям кувшинок).

Здесь также в изобилии водились и зайцы; путешественники не упускали случая подстрелить их, не говоря уже об утках и куропатках (охота давала возможность Тому Мариксу экономить продуктовые запасы экспедиции). Дичь попросту зажаривали на кострах. Иногда из земли извлекали яйца игуаны[250], отменные на вкус и даже более приятные, чем ее мясо, которым охотно лакомились черные конвойные.

В криках пока еще имелись окуни, длиннорылые щуки, большое количество проворных, перепрыгивающих через голову ловца лобанов, и в особенности несметное число угрей. Меж тем следовало остерегаться крокодилов, которые, хотя и находились в своей привычной водной среде, все же были очень опасны. Из всего этого напрашивался вывод, что путешествующие по Австралии, как настоятельно советовал полковник Уорбертон, должны иметь при себе удочки и сети.

Утром двадцать девятого числа караван покинул станцию Умбум и вступил в гористую местность, идти по которой было весьма затруднительно. Спустя сорок восемь часов он достиг станции Пик, расположенной к западу от хребта Денисон и устроенной недавно для нужд телеграфной службы.

Из подробных рассказов Тома Марикса о путешествиях Стюарта миссис Бреникен узнала, что именно отсюда исследователь двигался на север по землям, до него почти не изведанным. Начиная с этой станции и далее, на протяжении примерно шестидесяти миль, люди из экспедиции миссис Бреникен чувствовали, какие трудности готовила им австралийская пустыня; пришлось идти по бесплодной земле до берегов реки Макамбы, а затем пройти такое же примерно расстояние в не менее трудных условиях до станции Леди-Шарлотт.

На этих широких волнистых равнинах, на которых кое-где виднелись куны деревьев с пожухлой листвой, не было недостатка в дичи, если это слово в данном случае применимо; тут и там огромными прыжками удирали небольшие кенгуру — валлаби, пробегали опоссумы[251], которые большую часть времени проводят на верхушках пятнистых эвкалиптов. Еще можно было увидеть несколько пар казуаров[252]: взгляд у них вызывающий и гордый, как у орла, но перед царем птиц они имеют то преимущество, что мясо их — жирное и питательное, очень похожее на говядину.

Из деревьев тут росли бунга-бунга, вид араукарии, которая в южных районах Австралии достигает в высоту двухсот пятидесяти футов. Деревья эти, здесь меньших размеров, дают крупные и довольно питательные орехи, которые широко используются австралийцами.

Том Марикс предупредил своих спутников о возможной встрече с медведями[253], выбирающими себе в качестве жилища полые стволы пятнистых эвкалиптов. И такая встреча действительно произошла, но эти стопоходящие, именуемые «потору»[254], оказались едва ли страшнее, чем сумчатые с их длинными когтями.

Что касается аборигенов, то караван до сих пор с ними почти не встречался, хотя их племена кочуют от стойбища к стойбищу к северу, востоку и западу от телеграфной линии.

Идя по местности, становящейся все более и более засушливой, Том Марикс использовал совершенно особенное чутье волов, запряженных в фургоны. Чутье это, развившееся у них, похоже, с той поры, как они попали на Австралийский континент, заставляет животных идти прямиком к крикам, где они смогут утолить жажду. Волы редко когда ошибаются, и людям остается лишь следовать за ними.

Кроме того, в некоторых обстоятельствах волы могут определить не только воду. Так, утром седьмого октября животные, тянущие первые фургоны, внезапно остановились. Напрасно погонщики кололи их стрекалами — им не удалось заставить их сделать ни шагу. Том Марикс, тотчас же извещенный об этом, подъехал к коляске миссис Бреникен.

— Я знаю в чем дело, мадам,— сказал он.— Прежде мы не встречали на своем пути аборигенов, а теперь наш караван пересекает тропу, по которой они обычно ходят, волы учуяли их следы и отказываются двигаться дальше.

— Но отчего такой страх? — спросила Долли.

— Причина доподлинно неизвестна,— отвечал Том Марикс,— но это факт бесспорный. Я охотно верю тому, что аборигены дурно обращались с первыми привезенными в Австралию животными, те сохранили память о плохом обращении, и теперь она передается из поколения в поколение…

Была ли эта легенда действительной причиной или нет, но животных никак не могли заставить продолжать путь. Пришлось их выпрячь, повернуть в обратную сторону и с помощью хлыста и стрекала побудить немного пройти пятясь. Таким образом они перешли тропу, хранящую запах аборигенов, затем были снова запряжены в ярмо и продолжили путь на север.

Когда караван добрался до берегов реки Макамбы, все — люди и животные — вволю утолили жажду. Правда, из-за сильной жары вода в реке упала наполовину. Но там, где воды недостаточно, чтобы проплыть на скифе[255], ее вполне хватит, чтобы напоить сорок человек и двадцать животных.

Шестого числа экспедиция перешла Гамильтон-Крик по полузатопленным камням, устилавшим его русло; восьмого она оставила на востоке гору Хаммерсли; десятого утром караван был на привале на станции Леди-Шарлотт,— позади него осталось триста двадцать миль, пройденных от Фарайнатауна.

Миссис Бреникен теперь находилась на границе Южной Австралии с Землей Александры, названной еще Северной территорией. Эти края были обследованы Стюартом в 1860 году, когда он поднялся по сто тридцать первому меридиану до двадцать первого градуса широты.

Глава VI НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

Хотя на пути каравана до сих пор не встречалось серьезных препятствий, жара тем не менее утомила тягловых животных. До Алис-Спрингс было еще далеко, и для того, чтобы фургоны с экспедиционным имуществом благополучно прибыли на место, на станции Леди-Шарлотт Том Марикс попросил миссис Бреникен дать экспедиции суточный отдых. Долли не возражала.

Несколько хижин — вот что представляла собой станция, население которой с прибытием каравана утроилось. Понадобилось разбить лагерь. Однако местный скваттер, державший по соседству крупное хозяйство, предложил миссис Бреникен более благоустроенный приют, выказав при этом столь настойчивое гостеприимство, что ей ничего не оставалось, как принять приглашение и отправиться в Уолдек-Хилл, где ей было предоставлено уютное жилище.

Скваттер являлся всего лишь арендатором одного из крупных земельных владений, так называемых ранов. Некоторые раны в Австралии, в частности в провинции Виктория, насчитывают до шестисот тысяч гектаров. И хотя Уолдек-Хилл не достигал таких размеров, хозяйство все же считалось достаточно большим. Обнесенное изгородью, оно предназначалось исключительно для разведения овец, что требовало немалого числа работников, смотрящих за отарами пастухов и свирепых собак, лай которых напоминает волчий вой.

При выборе места для подобного хозяйства решающую роль играет качество земли. Предпочтение отдается равнинам, поросшим «соленым кустарником». Это сочное питательное растение, отчасти похожее на спаржу, отчасти на анис, с жадностью поедают овцы. Как только выясняется, что тот или иной участок земли пригоден для выпаса скота, его приспосабливают под пастбище. Пущенные туда вначале быки и коровы довольствуются и старой травой, тогда как более разборчивые в пище овцы едят лишь молодые побеги, которые пробиваются следом за ней.

Не надо забывать, что овечья шерсть составляет основное богатство австралийских провинций, и в настоящее время в Австралии насчитывается не менее ста миллионов голов.

В просторных водоемах Уолдек-Хилл, питающихся из полноводного крика и раскинувшихся вокруг хозяйского дома и дома, где жили работники, овец мыли перед стрижкой. Неподалеку стояли навесы — под ними складывались тюки шерсти до их отправки обозом в Порт-Аделаиду.

В то время, о котором идет речь, стрижка овец в Уолдек-Хилл была в самом разгаре. Несколько дней тому назад артель бродячих стригальщиков, как обычно, появилась на ферме, чтобы сделать свою прибыльную работу,— самые ловкие из них могут остричь сотню овец в день, и заработок таких мастеров доходит порой до фунта.

Когда миссис Бреникен в сопровождении Зака Френа очутилась на территории хозяйства, она была поражена царившим там необычайным оживлением. Лязганье больших ножниц, блеяние животных, которым стригальщики неловкими движениями причиняли боль, перекрикивание людей между собой, снующие взад и вперед работники, занятые сбором шерсти и переносом ее под навес,— весь этот шум перекрывали голоса мальчишек, кричавших: «Тар!… Тар!…», неся миски с жидкой смолой, чтобы прижечь животным раны.

Но, чтобы работа успешно продвигалась, необходимы смотрители. И они имелись в Уолдек-Хилл, помимо служащих конторы,— дюжина мужчин и женщин, таким образом зарабатывающих себе на жизнь.

И каково же было удивление миссис Бреникен — более даже, чем удивление, она прямо-таки остолбенела,— когда услышала свое имя, произнесенное кем-то в нескольких шагах позади себя. Какая-то женщина устремилась к ней. Простерши руки и умоляюще глядя на нее, она бросилась к ее ногам…

Это была Джейн Баркер. Седоволосая, с обветренным лицом, более состарившаяся от пережитых страданий, чем от прожитых лет, она изменилась почти до неузнаваемости. Но Долли все же узнала ее.

— Джейн! — воскликнула Долли, и обе кузины сжали друг друга в объятиях.

Как жили супруги Баркер все эти двенадцать лет? Жизнь их была убогой и даже преступной — во всяком случае, гак можно сказать о муже несчастной Джейн. Стремясь избежать грозивших ему преследований и покинув с этой целью Сан-Диего, Лен Баркер скрылся в Масатлане, одном из портов на западном побережье Мексики. Помнится, он оставил в Проспект-хаус мулатку Но, поручив ей ухаживать за Долли Бреникен, к которой в ту пору еще не вернулся разум. Правда, когда несчастная безумица стараниями мистера Уильяма Эндрю была помещена в лечебницу и мулатке незачем стало долее находиться в шале, она покинула Проспект-хаус, с тем чтобы присоединиться к своему хозяину, о местопребывании которого была осведомлена.

В Масатлане Лен Баркер нашел пристанище под чужим именем, и калифорнийская полиция была не в силах его обнаружить. Впрочем, в этом городе он прожил лишь месяц с небольшим. Три тысячи пиастров[256] — вот все, что осталось у него от стольких растраченных сумм, и в частности от личных средств миссис Бреникен. Вновь заняться делами в Соединенных Штатах было уже невозможно, и Лен Баркер решил покинуть Америку. Австралия показалась ему подходящим местом для того, чтобы, не особенно разбираясь в средствах, попытать счастья, прежде чем останешься с последним долларом в кармане.

Джейн, как и прежде, не имела сил противиться ему, а помочь несчастной было некому,— миссис Бреникен лишилась рассудка, что до капитана Джона, то относительно его судьбы сомнений уже не возникало: «Франклин» затонул и Джон никогда не вернется в Сан-Диего. Отныне ничто не могло избавить бедную женщину от уготованной ей Леном Баркером горькой участи. При таких обстоятельствах Джейн была увезена на Австралийский континент.

Баркеры сошли на берег в Сиднее. В этом городе Лен употребил последние средства на то, чтобы окунуться в деловой поток, и вновь принялся обманывать, даже с еще большей ловкостью, нежели в Сан-Диего. Очень скоро он пустился в рискованные махинации, единственным результатом которых явилась потеря того немногого, что ему удалось заработать вначале.

Через полтора года после приезда в Австралию Лен Баркер был вынужден оставить Сидней. Стесненность в средствах, граничащая с нищетой, заставила его искать удачи в других краях. Но фортуна не улыбнулась мошеннику и в Брисбене, откуда он тоже вскоре бежал, чтобы искать пристанища в отдаленных областях Квинсленда.

Джейн следовала за ним. Покорная жертва, она вынуждена была работать, чтобы как-то удовлетворять потребности семьи. Мулатка, злой гений Лена Баркера, помыкала ею, обращалась с ней грубо, и сколько уж раз у бедной женщины возникала мысль бежать, разорвать семейные узы, положить конец горестям и унижениям!… Но характер ее был слишком слаб и нерешителен для такого шага. Она походила на забитую хозяином собаку, которая все же не смеет покинуть его дом!

Настало время, и Лен Баркер узнал из газет о предпринимаемых попытках найти уцелевших моряков с «Франклина». Известия о двух плаваниях «Долли-Хоуп», осуществленных стараниями миссис Бреникен, позволили ему сделать вывод, что ситуация в корне переменилась. Во-первых, к его свояченице после четырехлетнего пребывания в лечебнице доктора Брамли вернулся рассудок, а во-вторых, за это время ее дядя Эдвард Стартер скончался.

Отныне между богатством и Джейн, единственной наследницей своей кузины, стояла всего лишь потерявшая ребенка и супруга женщина — словом, несчастная родственница, здоровье которой пошатнулось вследствие пережитых ею несчастий. Так говорил себе Лен Баркер. Но что он мог предпринять? Возобновить лично отношения с миссис Бреникен было невозможно. Через Джейн обратиться к ней за помощью? Но Лен не хотел этого делать, опасаясь угрозы преследования и выдачи Соединенным Штатам. И все же каким образом, в случае Доллиной смерти, не дать богатству проскользнуть мимо рук Джейн, а значит, и мимо его рук?

Не следует забывать, что около семи лет прошло с того дня, как «Долли-Хоуп» вернулся из второго плавания, и до того момента, когда появление Гарри Фелтона вновь заставило всех говорить о гибели «Франклина».

В этот отрезок времени Лен Баркер вел жизнь еще более презренную, чем когда-либо прежде. Если раньше он без зазрения совести совершал бесчестные поступки, то теперь просто скатился на уголовный путь. У него даже не было постоянного жилища, и Джейн была вынуждена приспосабливаться к условиям кочевой жизни.

Мулатка Но умерла, однако смерть этой женщины, оказавшей столь пагубное влияние на Лена Баркера, не принесла миссис Баркер облегчения: она ведь была женой преступника, вынуждавшего ее странствовать вместе с ним по обширным областям, где многие преступления остаются безнаказанными.

После закрытия золотоносных приисков в провинции Виктория тысячи золотодобытчиков остались без работы; край оказался наводнен людьми, которые, живя среди золотых россыпей в кругу подобных себе темных личностей, не привыкли уважать законы. Очень скоро они превратились в деклассированные элементы, в людей подозрительных и опасных, именуемых в Южной Австралии «лэррикинс»[257]. Когда городские власти устраивали на них облавы, они устремлялись в сельскую местность, становившуюся ареной их уголовных деяний.

С такими-то компаньонами и имел дело Лен Баркер, когда дурная слава лишила его возможности жить в городах. Постепенно он уходил во все более удаленные и менее контролируемые полицией районы, где связывался с кочующими бандами преступников; среди их были и свирепые бушрейнджеры, появившиеся в Австралии в первые годы колонизации и существующие по сей день.

Вот на какой ступени социальной лестницы оказался Лен Баркер! В каких только вылазках он не участвовал за последние годы: грабил фермы, разбойничал на больших дорогах — словом, был соучастником преступлений, с которыми власти не в силах были совладать и о которых поведать мог только он сам.

Джейн почти всегда оставалась в каком-нибудь поселке и ничего не знала о гнусных проделках своего мужа, думается не только грабившего, но и убивавшего… Она не испытывала ни малейшего уважения к этому человеку и все же никогда не смогла бы предать его!

Прошло двенадцать лет, когда нежданное появление Гарри Фелтона вновь взбудоражило общество. Крупные австралийские газеты и многочисленные мелкие газетенки распространили новость. Лен Баркер узнал о ней из номера «Сидней морнинг геральд», находясь в небольшом поселке в Квинсленде, где он укрылся после дела с ограблением и поджогом, обернувшегося благодаря вмешательству полиции явно не в пользу бушрейнджеров.

Одновременно с фактами, касающимися Гарри Фелтона, Лен Баркер узнал и о том, что миссис Бреникен, покинув Сан-Диего, направилась в Сидней, чтобы встретиться с помощником капитана «Франклина». Вскоре прошел слух, что Гарри Фелтон, после того как смог дать некоторые сведения о капитане Джоне, скончался. Недели через две Лену Баркеру сообщили, что миссис Бреникен прибыла в Аделаиду с целью организовать и самой принять участие в экспедиции, маршрут которой проляжет через центральные и северо-западные пустыни Австралии.

Первым желанием Джейн, когда она узнала о приезде кузины на континент, было желание спастись, найти убежище подле нее. Но, запуганная угрозами мужа, догадавшегося о ее чувствах, она не смогла осуществить свое намерение.

И тут-то презренный человек решил без промедления воспользоваться ситуацией. Час пробил. Встретить миссис Бреникен в пути и, пустив в ход изощренное лицемерие, добиться согласия на то, чтобы сопровождать ее в пустынные районы Австралии,— в сущности, не было ничего проще и ничего, более отвечающего его цели. В действительности маловероятно, что капитана Джона, даже если он еще жив, можно будет отыскать у аборигенов-кочевников, зато Долли может погибнуть во время этого опасного путешествия. И тогда все ее состояние перейдет к Джейн… Кто знает?… Выгодные случаи подворачиваются тому, у кого хватает ума подготовить для них почву…

Разумеется, Лен Баркер не стал посвящать Джейн в свои планы относительно того, чтобы возобновить отношения с миссис Бреникен. Он расстался с бушрейнджерами, предупредив, что, если в будущем ему понадобится их помощь, он прибегнет к их услугам. Покинув Квинсленд вместе с Джейн, он направился к расположенной всего лишь в сотне миль станции Леди-Шарлотт, которую караван, следуя в Алис-Спрингс, никак не мог миновать. Вот почему Лен Баркер уже три недели находился в Уолдек-Хилл, где выполнял обязанности смотрителя работ: он поджидал Долли, твердо решив не останавливаться ни перед чем, чтобы завладеть ее богатством.

Джейн, прибыв на станцию Леди-Шарлотт, как всегда, ничего не подозревала. Когда она внезапно увидела миссис Бреникен, на нее нахлынуло сильное волнение и, устремившись к ней, она поддалась непреодолимому безотчетному порыву. Такая встреча, кстати, в полной мере соответствовала замыслам Лена Баркера, и он не думал чинить этому препятствия.

В ту пору Баркеру исполнилось сорок пять лет. Немного постаревший, но оставшийся стройным и крепким, он по-прежнему был холоден и сух, а во взгляде его сквозила все та же отталкивающая неискренность. Что до Джейн, то она, сильно исхудавшая, с сединою на висках, выглядела лет на десять старше, чем на самом деле. Но когда бедная женщина увидела Долли, ее потухший взгляд вновь воспламенился.

Обнявшись с кузиной, миссис Бреникен повела ее в одну из комнат, предоставленных ей скваттером. Там обе женщины могли отпустить на волю свои чувства. Долли, помня о том, какую заботу проявляла о ней Джейн в шале Проспект-хаус, была готова простить ее мужа, если тот пообещает никогда больше их не разлучать.

Беседовали они долго. О своем прошлом Джейн сообщила лишь то, о чем можно было сказать, не компрометируя Лена Баркера, и миссис Бреникен, расспрашивая ее о прожитых годах, тоже проявляла немалую сдержанность; она чувствовала, сколько выстрадало это несчастное создание и сколько ему предстоит еще выстрадать.

Нынешнее положение капитана Джона, непоколебимая уверенность в скорой встрече с ним, усилия, которые она для этого приложит,— вот о чем главным образом говорила Долли, и еще о своем дорогом Уоте… Стоило ей растревожить вечно живущее в ней воспоминание, как Джейн страшно побледнела, лицо ее сильно исказилось, и Долли в испуге подумала, что бедная женщина вот-вот упадет в обморок.

Но Джейн удалось справиться с собой, и тогда Долли попросила кузину рассказать о своей жизни с того рокового дня, когда она, Долли, потеряла рассудок, и до той поры, когда Лен Баркер вынудил Джейн покинуть Сан-Диего.

— Неужели, бедная моя Джейн, неужели, пока ты ухаживала за мной, у меня ни разу не было просветления?…— с горечью спросила Долли.— Неужели я ни разу не вспомнила о моем бедном Джоне? Неужели ни разу не произнесла его имени… и имени нашего малютки?…

— Ни разу, Долли, ни разу! — прошептала Джейн, не в силах сдерживать слезы.

— А ты, Джейн, мой друг, одной со мной крови, ты не прочла в моей душе? Ты не заметила по моим словам или по взглядам, осознавала ли я прошлое?…

— Нет, Долли!

— Так вот, Джейн, я скажу себе то, чего не говорила никому. Да… Когда ко мне вернулся рассудок… у меня появилось предчувствие, что Джон жив, что я вовсе не вдова… И еще мне показалось…

— Что?…— с растерянно глядящими глазами, полными неизъяснимого страха, спросила Джейн.

— У меня было чувство, что я по-прежнему мать!

Джейн, встав, замахала руками, точно хотела рассеять какое-то страшное видение; губы ее шевелились, но она не могла произнести ни слова. Захваченная своими мыслями, Долли не заметила возбужденного состояния кузины, и той удалось немного успокоиться, по крайней мере внешне, когда в дверях комнаты показался ее супруг; стоя на пороге, он глядел на жену и словно спрашивал: «Что ты сказала?»

Джейн, подавленная, села на место. Поистине неодолима власть сильного духа над духом слабым: миссис Баркер была сломлена одним взглядом своего мужа.

Миссис Бреникен поняла это. Появление Лена напомнило ей о его прошлом и о том, сколько всего пришлось вытерпеть Джейн рядом с этим человеком. Но сердце ее бунтовало не дольше минуты. Долли твердо решила отставить в сторону упреки, подавить в себе неприязнь к мистеру Баркеру ради того, чтобы не разлучаться больше с несчастной Джейн.

— Лен Баркер,— заговорила она,— вам известно, с какой целью я нахожусь в Австралии. Я буду верна своему долгу до конца. Раз уж случай свел наши пути, раз я встретила Джейн, единственную мою родственницу, позвольте, чтобы она ехала со мной…

Лен Баркер, чувствуя отношение к себе, хотел, чтобы миссис Бреникен и его попросила присоединиться к каравану. Но Долли молчала, и он счел нужным предложить себя сам.

— Долли,— начал Баркер,— отвечу вам без обиняков, скажу даже, что я ожидал от вас этой просьбы и не стану противиться тому, чтобы моя жена находилась подле вас. О, жизнь была тяжела для нас обоих с той поры, как неудача вынудила меня покинуть Сан-Диего! Мы много выстрадали за эти четырнадцать лет. Как видите, успех не сопутствует мне и на австралийской земле — приходится зарабатывать на жизнь поденным трудом. Когда стрижка овец в Уолдек-Хилл закончится, я вновь останусь без работы… Мне было бы мучительно расставаться с Джейн, а посему в свою очередь прошу позволения принять деятельное участие в вашей экспедиции. Я знаю аборигенов из глубинных областей отнюдь не понаслышке и смогу быть вам полезным. Разрешите присоединить свои усилия к тем, которые приложите вы и ваши товарищи, чтобы освободить Джона Бреникена.

Долли прекрасно поняла, что речь Лена Баркера означает не что иное, как категорическое условие, при котором он согласится оставить с ней Джейн. Что ж, с таким человеком не поспоришь. Впрочем, если он говорил искренне, его присутствие и впрямь может оказаться небесполезным, поскольку за многие годы скитаний судьба не раз забрасывала Лена в центральные районы континента.

— Решено, мистер Баркер, вы войдете в состав экспедиции,— довольно холодно проговорила Долли.— Завтра рано утром мы покидаем станцию…

— Я буду готов,— ответил Лен и, не дерзнув протянуть руку миссис Бреникен, удалился.

Зак Френ без радости воспринял известие о том, что Баркер примет участие в экспедиции. От мистера Уильяма Эндрю он знал, что сей жалкий субъект и вероломный опекун, злоупотребив своими обязанностями, пустил по ветру наследное имущество Долли. Он знал также, при каких обстоятельствах этот бесчестный маклер был вынужден улепетывать из Сан-Диего, и очень сомневался, что за четырнадцать лет жизни в Австралии Лен Баркер ничем себя не запятнал. И все же боцман ни единым словом не обмолвился о своих опасениях, считая за благо то обстоятельство, что Джейн будет вместе с Долли. Однако в глубине души он дал себе обещание не упускать нового члена экспедиции из виду.

Больше в тот день не произошло никаких событий. Лен быстро уладил свои отношения со скваттером, который ни в коей мере не возражал против отъезда своего давнего работника и даже раздобыл для него лошадь, чтобы тот мог добраться с караваном до Алис-Спрингс.

Долли и Джейн вторую половину дня и вечер провели вместе в доме Уолдек-Хилл. Долли избегала говорить о Лене, она не пыталась выяснить, чем он занимался после отъезда из Сан-Диего, прекрасно понимая, что есть вещи, о которых ее кузина не могла говорить.

В тот вечер ни Том Марикс, ни Годфри, занятые сбором сведений в расположенных по соседству со станцией Леди-Шарлотт поселках аборигенов, в Уолдек-Хилл не появились. Только на следующий день миссис Бреникен представился случай познакомить с Годфри, как со своим приемным сыном, Джейн, которая тоже крайне изумилась сходству между капитаном Джоном и юным матросом.

Произведенное на миссис Баркер впечатление было столь глубоко, что она едва осмеливалась глядеть на Годфри. И как объяснить волнение, испытываемое ею во время Доллиного рассказа о парнишке, о встрече с ним на борту «Брисбена»?… Этот ребенок был беспризорным в Сан-Диего… Потом воспитывался в Уот-хаус… Ему лет четырнадцать… Джейн, мертвенно бледная и молчаливая, с замиранием сердца слушала этот рассказ.

Когда Долли ушла, она, молитвенно сложив руки, пала на колени. Потом черты ее лица оживились, и вся она словно преобразилась: «Он!… Он!…— воскликнула Джейн.— Он… рядом с ней! Так было угодно Господу!»

В следующую минуту Джейн покинула особняк Уолдек-Хилл и, пройдя через внутренний двор, поспешила в хижину, где они жили с мужем, чтобы все ему рассказать. Лен Баркер был дома, он укладывал в чемодан одежду и вещи, которые собирался взять в путешествие. Появление необычайно взволнованной Джейн заставило его вздрогнуть.

— Что случилось? — резко спросил Лен.— Ну, говори же!… Скажешь ты, наконец, что произошло?

— Он жив! — вскричала Джейн.— Он здесь, подле своей матери! А мы считали его…

— Жив… подле матери…— проговорил пораженный этим открытием Лен Баркер, который прекрасно понимал, к кому относилось это «он».

— Жив…— повторила Джейн.— Второй ребенок Джона и Долли Бреникен жив!

Вкратце расскажем о том, что произошло в Проспект-хаус четырнадцать лет тому назад.

Спустя месяц после того, как мистер и миссис Баркер поселились в шале, они заметили, что утратившая рассудок Долли пребывала в том положении, о котором и сама не подозревала, даже когда была здорова. Находясь под неусыпным присмотром мулатки, Долли, несмотря на мольбы Джейн, была, что называется, заточена в Проспект-хаус, укрыта якобы из-за болезни от глаз друзей и соседей. Семью месяцами позже она родила второго ребенка, о чем в памяти ее не осталось никаких следов.

В то время гибель капитана Джона уже считалась общепризнанным фактом, и появление на свет этого ребенка грозило расстроить планы Лена Баркера относительно будущего Доллиного богатства, и он решил держать рождение ребенка в секрете. Вот почему мулатка в течение нескольких месяцев выпроваживала из шале непрошеных гостей, и Джейн, вынужденная повиноваться преступным требованиям мужа, была не в силах воспрепятствовать этому.

После благополучных родов мулатка оставила ребенка, которому от роду было несколько часов, на улице, но, к счастью, его подобрал какой-то прохожий и отнес в приют. Позже он попал в Уот-хаус, а уже оттуда был выпущен юнгой в возрасте восьми лет. Теперь читателю понятно, что сходство Годфри с капитаном Джоном не случайно: Долли была матерью, сама не зная этого!

— Да, Лен! — снова воскликнула Джейн.— Годфри — ее сын!… Нужно во всем признаться…

Прекрасно понимая, что признание разобьет планы, на которых строилось его будущее, Лен Баркер, схватив несчастную Джейн за руку и глядя ей прямо в глаза, глухо проговорил:

— В интересах Долли… в интересах Годфри советую тебе молчать!

Глава VII ПУТЬ НА СЕВЕР

Ошибки быть не могло, Годфри действительно был вторым ребенком супругов Бреникен. Любовь к мальчику внушал Долли материнский инстинкт. Но она не знала, что юный матрос — ее сын, да и откуда ей знать, если Джейн, запутанная угрозами мужа, вынуждена была хранить молчание, дабы не подвергать Годфри смертельной опасности. Раскрыть правду значило отдать ребенка на милость Лена Баркера, а уж этот негодяй найдет способ, как отделаться от него во время опасной экспедиции…

Глядя на Годфри и сопоставляя факты, Лен Баркер не сомневался в правильности предположений своей супруги. Итак, когда он считал гибель Джона свершившимся фактом, объявился его второй сын! Ну да ладно! Горе этому мальцу, если Джейн вздумает открыть правду! Но тут можно было не волноваться — она никогда не посмеет…

Одиннадцатого октября после суточного отдыха караван тронулся в путь. Джейн устроилась в коляске миссис Бреникен. Лен Баркер верхом на хорошей лошади сновал взад и вперед, охотно беседовал с Томом Мариксом о местности, лежащей вдоль телеграфной линии, где ему уже доводилось бывать. Лен не искал компании Зака Френа, выказывавшего по отношению к нему явную антипатию. Избегал он и встреч с Годфри: его смущал взгляд юного матроса. Когда тот вступал в разговор с Долли и Джейн, Лен Баркер удалялся.

По мере того как экспедиция продвигалась в глубь материка, местность менялась. Фермы если и попадались, то исключительно овцеводческие, необозримо простирались луга, камедные и эвкалиптовые деревья теперь росли отдельными группами, ничем не напоминающими южноавстралийские леса.

Двенадцатого октября в шесть часов вечера, после длительного и весьма нелегкого, из-за жары, перехода, Том Марикс разбил лагерь на берегу реки Финк, неподалеку от горы Даниел, вершина которой вырисовывалась на западе.

Нынешние географы сходятся во мнении относительно того, что река Финк, которую аборигены называют Ларра-Ларра, является главной водной артерией Центральной Австралии. Как раз на эту тему и завел разговор Том Марикс, когда караван остановился на ночлег.

— Нужно было выяснить, стекают ли воды Финка в обширное озеро Эйр, которое мы обогнули вскоре после того, как вышли из Фарайнатауна. Именно поиском ответа на этот вопрос занимался исследователь Дэвид Линдсей в конце 1885 года. Добравшись до станции Пик, он двинулся вдоль реки и дошел до места, к северо-востоку от Далхузи, где она теряется в песках. И все же Линдсей склонялся к мысли, что в сезон дождей река впадает в озеро Эйр.

— А какова протяженность реки? — поинтересовалась миссис Бреникен.

— Думаю, не менее девятисот миль,— ответил Том Марикс.

— И как долго мы будем идти вдоль нее? — спросила Джейн.

— Всего лишь несколько дней, река-то ведь здорово петляет и в конце концов течет на запад через горную гряду Джемс.

— Я знаком с этим Дэвидом Линдсеем, о котором вы говорите,— вступил в разговор Лен Баркер.

— Вы с ним знакомы?… — переспросил Зак Френ с некоторым недоверием.

— А что тут удивительного? Мы познакомились на станции Далхузи. Он держал путь к западной границе Квинсленда, а я был в этой провинции по делам одной брисбенской фирмы.

— Действительно, его маршрут пролегал через эти места, — снова заговорил Том Марикс.— Далее, достигнув Алис-Спрингс и обогнув хребет Макдоннелл, он довольно подробно обследовал реку Херберт и затем поднялся к заливу Карпентария, где и закончил свое второе путешествие с юга на север Австралийского материка.

— Добавлю, что Дэвида Линдсея сопровождал немецкий ботаник Дитрих,— сказал Лен Баркер.— В качестве транспорта они использовали исключительно верблюдов. Кажется, вы, Долли, в Алис-Спрингс тоже намерены взять этих животных? Я уверен, экспедиция добьется успеха, как добился его Дэвид Линдсей…

— Да, Лен, мы добьемся успеха! — сказала миссис Бреникен.

— Никто в этом и не сомневается! — добавил Зак Френ.

Так выяснилось, что Лен Баркер встретился с Дэвидом Линдсеем при известных уже обстоятельствах,— это, кстати, подтвердила и Джейн. Но вот если бы Долли спросила, по делам какой фирмы он ездил, ему, возможно, было бы трудно ей ответить.

В те несколько часов, которые наши путешественники провели на берегу реки Финк, до них окольными путями дошли сведения об англичанине Джосе Меритте и его слуге китайце Чжин Ци. Оба путешественника все еще опережали экспедицию этапов на двенадцать, но, двигаясь по тому же маршруту, караван с каждым днем все больше и больше догонял знаменитого коллекционера шляп. Как стало известно от аборигенов, пятью днями ранее Джос Меритт со своим слугой остановился в расположенном в миле от станции селении Килна, насчитывающем несколько сот черных жителей — мужчин, женщин и детей,— обитающих в бесформенных шалашах из древесной коры. Такой шалаш австралийцы называют «виллум», и стоит обратить внимание на удивительное сходство этого слова из языка коренного населения Австралии со словами «виль», «виллаж»[258] и тому подобными, из языков, происшедших от латыни.

Среди аборигенов попадались весьма примечательные типы. Высокие, атлетически сложенные, крепкие, ловкие и выносливые, они заслуживают более подробного описания. У большинства из них — характерный для диких народов прогнатизм, выступающее надбровье, волнистые, если даже не курчавые, волосы, узкий, скрытый завитками лоб, приплюснутый нос с широкими ноздрями, огромный рот с крепкими, точно у хищных зверей, зубами. Таких уродств, как большие животы и тонкие конечности, у тех представителей местного населения, о которых идет речь, замечено не было, что является довольно редким исключением для австралийских негров.

Откуда были выходцами коренные австралийцы? Существовал ли некогда, как утверждают многие ученые мужи, материк в Тихом океане, от которого остались лишь вершины, рассеянные в виде островов на поверхности этого обширного водного бассейна? Не являются ли аборигены потомками людей тех многочисленных рас, что населяли предполагаемый материк в отдаленную эпоху?

Подобные теории, вероятно, останутся существовать в виде гипотез. Однако если принять такое объяснение, придется признать, что местное население странным образом выродилось как в духовном, так и в физическом отношениях. У австралийца дикие нравы и вкусы, своим неискоренимым пристрастием к каннибализму (явление, кстати, достаточно распространенное в этих местах) он стоит на низшей, весьма близкой к хищным животным, ступени человеческого развития. Создается впечатление, что в стране, где нет ни львов, ни тигров, ни пантер, каннибалы заменяют их по части людоедства.

Не возделывающий земли, едва прикрывающий наготу какой-нибудь тряпкой, не знающий самых простых предметов домашней утвари, имеющий лишь примитивные орудия — копье с твердым наконечником, каменный топор, «нолла-нолла» (нечто вроде дубинки из очень твердого дерева) и знаменитый бумеранг[259], — австралийский черный, повторяю, есть дикарь в полном смысле этого слова.

Такому существу природа даровала подходящую женщину («лубра»), достаточно сильную, чтобы справляться с тяготами кочевой жизни, выполнять самую тяжелую работу, таскать на себе малолетних детей и лагерное имущество. Эти несчастные существа к двадцати пяти годам делаются старухами, притом старухами безобразными, жующими листья питчери, что придает им сил во время бесконечных переходов, а порой помогает переносить голод.

Так вот — поверите ли? — те австралийки, которые общаются с европейскими колонистами и бывают у них в поселках, начинают следовать европейской моде! Да, именно так! Им становятся нужны платья, притом со шлейфом! У них появляется нужда в шляпах, да еще с перьями! Даже мужчины небезразличны к выбору головных уборов для себя и ради удовлетворения своих вкусов истощают запасы перекупщиков.

Вне всякого сомнения, Джосу Меритту было известно об удивительном путешествии, предпринятом в Австралию Карлом Лумхольцем. И мог ли он не запомнить нижеследующий фрагмент из записок отважного норвежского исследователя, более года прожившего среди диких каннибалов на северо-востоке материка?

«На полдороге я повстречал двух моих аборигенов… Выглядели они превосходно: один красовался в рубашке, другой надел на себя женскую шляпу. Эта одежда, очень ценимая австралийскими неграми, переходит от одного племени к другому, от более цивилизованных аборигенов, живущих по соседству с поселенцами, к тем, кто никогда не общался с белыми людьми. Многие из моих мужчин (аборигенов) брали друг у друга шляпу на время; они словно гордились тем, что поочередно носили этот головной убор. Однажды шедший впереди меня абориген, in puris naturalibus[260], вспотевший под тяжестью моего ружья, выглядел поистине забавно в женской шляпе, надетой набекрень. В скольких, должно быть, перипетиях побывала эта шляпа за время своего долгого путешествия из стран белых людей в дикие земли Австралии!»

Вот что знал Джос Меритт, и, может быть, оказавшись в каком-нибудь племени на севере или северо-западе континента, он увидит на голове вождя эту редкостную шляпу, ради которой ему однажды уже пришлось рисковать жизнью у австралийских антропофагов? Следует, впрочем, отметить, что как удача не улыбнулась нашему коллекционеру у аборигенов Квинсленда, так, похоже, она не ждала его и в Килне; если бы было иначе, отважное путешествие Меритта в центральноавстралийские пустыни потеряло бы всякий смысл.

Тринадцатого октября на восходе солнца Том Марикс дал сигнал отправляться в путь. Караван начал движение в своем обычном походном порядке. Долли искренне радовалась тому, что рядом с ней находилась Джейн; для обеих эта встреча стала большим утешением. Коляска, в которой ехали кузины и в которой они могли уединиться, позволяла им свободно разговаривать друг с другом.

Но почему Джейн не смела быть откровенной до конца, почему ей приходилось о чем-то умалчивать? Порой, когда она наблюдала взаимную, материнскую и сыновнюю, любовь между Долли и Годфри, которая каждую минуту проявлялась во взгляде, жесте, сказанном слове, ей казалось, что тайна вот-вот сорвется у нее с языка… Но тотчас она вспоминала угрозы Лена Баркера и, страшась погубить юного матроса, делала вид, будто почти безразлична к нему, и миссис Бреникен с горечью замечала это.

Легко представить, что почувствовала Джейн, когда Долли однажды ей сказала:

— Ты должна меня понять, дорогая: столь поразительное сходство и чувства, испытываемые мной, наводят на мысль, что малышке Уоту удалось избежать смерти, но ни мистер Уильям Эндрю, ни мои друзья так и не узнали об этом… Вдруг Годфри и впрямь наш сын, мой и Джона? Но нет! Бедный ребенок лежит теперь на кладбище в Сан-Диего!

— Да! Именно туда мы отнесли его, дорогая Долли,— ответила Джейн.— Там его могилка… вся в цветах!

— Раз Господь забрал мое дитя,— воскликнула миссис Бреникен,— пусть он отдаст мне его отца, пусть он вернет мне Джона!

Пятнадцатого октября, в шесть часов вечера, оставив позади гору Хамфрис, караван остановился на берегу Палмер-Крик, одном из истоков реки Финк. Питающийся, как и большинство рек в этих районах, исключительно дождевой водой, крик уже почти пересох, и перейти его не составило никакого труда, так же как тремя днями позже Хью-Крик, расположенный в тридцати милях севернее.

В этом же направлении по-прежнему, словно нити Ариадны, тянулись в воздухе провода трансавстралийской телеграфной линии, ведущие от станции к станции. То тут, то там попадались небольшие поселения, реже фермы, на которых Том Марикс за хорошую плату покупал свежее мясо. Годфри и Зак Френ занимались сбором сведений. Не доводилось ли местным жителям слышать о белом человеке, находящемся в плену у инда, на севере или западе? Не проходили ли в недавнее время по этим отдаленным областям путешественники? Повсюду отрицательные ответы. Ничто не наводило на след капитана Джона. Значит, нужно поскорее добраться до Алис-Спрингс, а до него оставалось по меньшей мере двадцать четыре мили.

После Хью-Крик продвигаться стало труднее, средняя скорость, с которой караван шел до того дня, заметно снизилась, поскольку местность сделалась очень гористой; узкие ущелья, прорезывающие отроги хребта Уотерхаус, сменялись труднодоступными оврагами. Впереди каравана ехали Том Марикс и Годфри, они искали наиболее удобные проходы. Пешие, всадники и даже запряженные лошадьми коляски двигались без особого труда — тут не было поводов для тревог, а вот тяжело груженные фургоны волы тащили с неимоверными усилиями. Главное было избежать аварий, таких, как поломка колеса или оси, что потребовало бы длительного ремонта или вовсе привело бы к утрате повозки.

Утром девятнадцатого октября караван вступил в край, где телеграфная линия не могла быть проложена напрямик. Рельеф местности вынудил строителей отклонить ее к западу — в этом же направлении Том Марикс повел и экспедицию.

Между тем местность не только отличалась изрезанным рельефом, не дававшим возможности каравану двигаться скоро и размеренно, но и вновь стала очень лесистой. То и дело приходилось огибать бригалоу-скрэб — непроходимые заросли кустарников, в которых преобладала плодовитая акация. По берегам ручьев купами росли казуарины[261], сбросившие листву, словно зимний ветер истрепал их ветви.

У входов в ущелья стояли горлянки, формой ствола напоминающие бутылку. Австралийцы называют это растение «бутылочным деревом»; подобно эвкалипту, корни которого, добравшись до колодца, выпивают из него всю воду, горлянка высасывает влагу из почвы, и ее пористая древесина настолько пропитывается ею, что содержащийся в дереве крахмал может служить пищей для скота.

В зарослях скрэба в больших количествах водятся сумчатые, среди них встречаются и валлаби, бегающие столь быстро, что подчас аборигены, чтобы поймать этих кенгуру, вынуждены поджигать траву, загоняя их таким образом в огненное кольцо. Местами встречалось много крысиных и гигантских кенгуру. На последних белые охотятся исключительно ради удовольствия, поскольку нужно быть негром, причем австралийским, чтобы употреблять в пищу такое жесткое мясо. Тому Мариксу и Годфри удалось сразить пулей лишь две или три пары этих животных, бегающих с той же быстротою, с какой лошадь скачет галопом. Надо сказать, что из хвостов гигантских кенгуру можно приготовить великолепный суп, который всем придется по вкусу во время вечерней трапезы.

В ту ночь лагерь подвергся набегу крыс. Такие крысы встречаются только в Австралии в пору миграции грызунов[262]. Невозможно было спать без риска быть съеденным, и весь лагерь бодрствовал.

Миссис Бреникен и ее спутники снялись с места на следующий день, двадцать второго октября, проклиная мерзких тварей. На закате солнца караван достиг последних отрогов хребта Макдоннелл. Теперь путешествие продлится в несравненно более благоприятных условиях. Еще миль сорок — и первый этап похода закончится на станции Алис-Спрингс.

Двадцать третьего экспедиции пришлось идти по бескрайним, местами холмистым равнинам. Купы деревьев кое-где нарушали однообразный пейзаж. Фургоны легко катились по узкой дороге, проложенной вдоль телеграфных столбов и связывающей удаленные друг от друга станции. Конечно, трудно поверить в то, что аборигены бережно относятся к линии, мало охраняемой в пустынных краях. На высказанные по этому поводу опасения Том Марикс ответил так: «Кочевники, которых, как я уже говорил, наш инженер наказал электрическим током, убеждены, что в этих проводах обитает гром, и остерегаются дотрагиваться до них. Они даже считают, что концы проводов привязаны к солнцу и луне, и оба этих шара рухнут на них, если кто-нибудь решится потянуть за провода».

В одиннадцать часов, как обычно, остановились на большой дневной привал. Караван разместился на опушке эвкалиптовой рощи. Листва деревьев, свисающая, точно хрустальные подвески на люстре, почти не давала тени. Неподалеку протекал ручей или, скорее, слабый ручеек, вода которого едва покрывала устилавшие русло камни. Противоположный берег, образуя обрывистый выступ, уходящий на несколько миль на запад и на восток, закрывал вид на равнину. Далеко позади все еще были видны контуры хребта Макдоннелл.

Чтобы переждать самое знойное время дня, устроили дневной привал, продолжавшийся, по обыкновению, до двух часов. Палаток не ставили, костров не разжигали, животные кормились в упряжи. Холодное мясо и консервы составляли обед участников экспедиции.

Все, как всегда, расположились на растущей по берегам траве. Спустя полчаса погонщики и конвойные, черные и белые, утолив голод, дремали в ожидании момента, когда караван вновь тронется в путь.

Миссис Бреникен, Джейн и Годфри сидели в стороне. Прислуга-аборигенка Гарриетта принесла им корзинку с провизией. За едой они обсуждали предстоящее прибытие каравана в Алис-Спрингс. Годфри полностью разделял с Долли надежду, она никогда не оставляла их обоих, и даже если бы у юного матроса не было никаких оснований, он бы все равно хранил убежденность в успехе экспедиции. Впрочем, в успех верили все. Твердое намерение не покидать австралийской земли, пока не выяснится судьба капитана Джона, объединяла участников экспедиции.

Лен Баркер, разумеется, при каждом удобном случае не скупился на ободряющие слова. Это являлось частью его игры: он был заинтересован в том, чтобы миссис Бреникен не вернулась в Америку, раз самому Лену путь туда был заказан. Долли, не подозревавшая об истинных планах своего родственника, была признательна ему за поддержку.

Во время привала Зак Френ и Том Марикс обсуждали реорганизацию каравана, намечавшуюся в Алис-Спрингс. Вопрос был серьезный, ведь именно после этой станции для экспедиции, направляющейся в Центральную Австралию, начнутся настоящие трудности.

Было около половины второго, когда на севере послышались звуки, похожие на непрерывные раскаты, отзвуки которых долетали до стоянки. Миссис Бреникен, Джейн и Годфри с удивлением прислушались. Подошедшие к ним Том Марикс и Зак Френ тоже слушали, напряженно вглядываясь в даль.

— Откуда этот шум? Наверное, буря? — спросила Долли.

— Скорее похоже на удары волн о песчаный берег,— заметил Годфри.

Однако никаких признаков бури не наблюдалось. Что до волн, то такое возможно лишь вследствие внезапного половодья, вызванного переполнением криков.

— Быть может, наводнение? — предположил Зак Френ.

— Наводнение в этой части материка и в это время года?… Уверяю вас, такое невозможно! — возразил Том Марикс.

И он был прав. В зимнее время года после сильных бурь из-за чрезмерного обилия дождевой воды порой случаются паводки: вода выходит из берегов и затопляет низменные места. Но для конца октября такое объяснение было неприемлемо.

Том Марикс, Зак Френ и Годфри взобрались на край выступа и устремили обеспокоенные взоры на север и на восток: ничего не было видно на всем обширном пространстве угрюмых пустынных равнин, однако над горизонтом поднималось причудливой формы облако, отнюдь не похожее на испарения, которые можно видеть во время затяжной жары на линии пересечения земли и неба.

Определенно это были клубы дыма с четкими контурами, наподобие тех, что появляются в результате артиллерийских залпов. Шум же, исходящий из этого скопления пыли (а можно было не сомневаться, что это именно огромное облако пыли), быстро усиливался и напоминал размеренный топот, будто несметное войско скакало верхом и топот копыт отражался упругой поверхностью необъятной равнины. Что же все-таки происходило?

— Я знаю… Однажды мне уже приходилось видеть подобное… Это овцы! воскликнул Том Марикс.

— Овцы?…— засмеялся Годфри.— Всего лишь овцы!…

— Не смейтесь, Годфри! — отвечал начальник конвоя.— Там могут быть тысячи овец, охваченных паникой… Если я не ошибся, они промчатся здесь как лавина, все разрушая на своем пути!

Том Марикс не преувеличивал. Когда отару по той или иной причине охватывает паника, такое иногда случается на фермах,— ничто не может ее удержать, овцы опрокидывают изгороди и бегут. Старая поговорка гласит: «Перед овцами останавливается карета короля». И действительно, эти глупые животные скорее дадут себя раздавить, нежели двинутся с места; но при определенных обстоятельствах они и сами раздавят кого угодно, несясь в огромном количестве неизвестно куда.

Глядя на пыльное облако, разрастающееся на пространстве в два или три лье, можно было заключить, что не менее ста тысяч овец в слепой панике мчатся с севера на юг навстречу каравану. Словно сулой[263], они бурлят на поверхности равнины и остановиться могут, не иначе как рухнув в бессилии от безумного бега.

— Что будем делать? — спросил Зак Френ.

— Надо как можно надежней укрыться у подножия обрыва,— ответил Том Марикс.

Другого выхода не было, и все трое спустились вниз. Облако пыли клубилось в воздухе, отчетливо слышалось блеяние: лавина овец находилась не более чем в двух милях от стоянки.

Фургоны были укрыты под обрывом. Лошадей и волов заставили лечь на землю, чтобы лучше уберечь от овечьей лавины, которая, возможно, пронесется, не задев их. Люди прижались к стене обрыва. Годфри находился рядом с Долли, пытаясь понадежнее укрыть ее собою. Все принялись ждать.

Том Марикс тем временем взобрался на край выступа. Он хотел еще раз взглянуть на равнину, бурлящую, словно море при сильном ветре. Отара, растянувшаяся на треть горизонта, быстро и с шумом приближалась. Овец в ней, по словам Тома Марикса, должно было быть не меньше сотни тысяч. Еще одна-две минуты — и они достигнут места стоянки.

— Внимание! Вот они! — прокричал начальник конвоя и быстро скатился с обрыва к тому месту, где миссис Бреникен, Джейн и Годфри лежали, прижавшись друг к другу. Почти тотчас на краю обрыва показались первые овцы. Они не остановились, да и не могли остановиться. Сотни животных, когда земля исчезла под ними, стали падать друг на друга. Блеяние овец слилось с ржанием лошадей и ревом волов, охваченных страхом. Все исчезло в густом облаке пыли, а животные, влекомые неодолимой силой, все падали и падали — настоящий овечий поток лился с высоты.

Это продолжалось минут пять. Первые из людей, кто поднялся с земли,— Том Марикс, Годфри и Зак Френ,— увидели страшную бурлящую массу, движущуюся в сторону юга.

— Вставай!… Вставай!…— прокричал начальник конвоя.

Все поднялись на ноги. Несколько ушибов у людей, небольшие поломки в повозках — вот и весь ущерб от случившегося, не ставший гораздо большим благодаря тому, что люди и повозки находились под прикрытием обрыва.

Том Марикс, Годфри и Зак Френ быстро взобрались наверх. На юге исчезала в клубах песка и пыли несущаяся отара. На севере, насколько хватало глаз, простиралась истоптанная равнина. Вдруг Годфри воскликнул:

— Там!… Там!… Смотрите!

На земле, шагах в пятидесяти от обрыва, лежали, распростершись, два тела, опрокинутых, унесенных и, скорее всего, раздавленных овечьей лавиной.

Том Марикс и Годфри бросились к телам. И каково же было их удивление, когда они увидели Джоса Меритта и его слугу Чжин Ци. Они, однако, оказались живы, и поспешными усилиями их вскоре удалось привести в чувство. Едва открыв глаза и несмотря на многочисленные ушибы, оба встали на ноги.

— Славно!… Да!… Очень славно!…— проговорил Джос Меритт.— А Чжин Ци?…— спросил он, обернувшись.

— Чжин Ци здесь, по крайней мере, то, что от него осталось! — отозвался китаец, потирая поясницу.— Решительно овец было слишком много, мой господин Джос, в тысячу и еще в десять тысяч раз слишком!

— Не бывает слишком много жаркого и отбивных, а значит, не может быть слишком много и овец! — ответил джентльмен. Одно досадно — ни одной не удалось схватить, пока они бежали…

— Не печальтесь, мистер Меритт,— сказал Зак Френ.— У подножия обрыва к вашим услугам сотни овец.

— Славно!… Да!… Очень славно! — серьезным тоном заключил флегматик.— Чжин Ци!…— тотчас обратился он к слуге, который, закончив потирать поясницу, принялся потирать плечи.

— Да, мой господин Джос?…

— Две отбивные на ужин,— распорядился он.— С кровью!

Джос Меритт и Чжин Ци рассказали о том, что с ними приключилось. Они ехали в трех милях впереди каравана, когда были застигнуты врасплох овечьей лавиной. Лошади под ними понесли, несмотря на усилия их удержать. Поваленные на землю, истоптанные, они чудом избежали того, чтобы быть раздавленными, и еще слава Богу, что миссис Бреникен и ее спутники вовремя пришли им на помощь.

Итак, серьезнейшая опасность миновала, все остались целы и невредимы, караван снова пустился в путь и к шести часам вечера прибыл на станцию Алис-Спрингс.

Глава VIII АЛИС-СПРИНГС ОСТАЛАСЬ ПОЗАДИ

На следующий день, двадцать четвертого октября, миссис Бреникен занялась реорганизацией каравана, которому предстоял путь, без сомнения, трудный, опасный и длительный в почти неизведанные области Центральной Австралии.

Алис-Спрингс является всего лишь станцией трансавстралийской телеграфной линии; станция насчитывает домов двадцать, и все вместе они едва заслуживают названия деревни.

Прежде всего миссис Бреникен побывала у начальника станции, мистера Флинта. Не располагает ли он сведениями об инда?… Может, это племя временами приходит из Западной Австралии в районы Центра? Но мистер Флинт ничего не знал об инда; единственно, ему было известно, что племя время от времени появляется в западной части Земли Александры.

О Джоне Бреникене начальник станции никогда не слышал. Что касается Гарри Фелтона, то о нем он знал лишь из газет. По его мнению, лучше всего положиться на те достаточно ясные сведения, которые сообщил несчастный перед смертью, и продолжить поход по маршруту, ведущему в западные области Австралии. Мистер Флинт, кстати, надеется, что ее предприятие ждет благополучное завершение, что она добьется успеха там, где он, Флинт, потерпел неудачу, когда шесть лет назад устремился на поиски Лейхгарда, но вскоре был вынужден оставить свой план из-за войн между туземными племенами.

Начальник станции выразил готовность обеспечить миссис Бреникен всеми имеющимися у него ресурсами и добавил, что именно это он сделал для Дэвида Линдсея, когда тот в 1886 году остановился в Алис-Спрингс, перед тем как отправиться к озеру Наш и в восточную часть массива Макдоннелл.

А вот что в ту пору представляла собой та часть Австралийского материка, которую экспедиция готовилась обследовать, двигаясь на северо-запад.

В двухстах шестидесяти милях от Алис-Спрингс с юга на север по сто двадцать девятому меридиану проходит прямолинейная граница, отделяющая Южную Австралию, Землю Александры и Северную Австралию от провинции, названной Западная Австралия, столицей которой является город Перт. Провинция эта — самая большая по территории, но наименее изученная и наименее населенная из всех семи крупных частей континента. В действительности географически определены лишь ее границы, включающие Земли Ньютса, Ауина, Вламинга, Эндрака, де Витта и Тасмана.

Современные картографы указывают на данной территории, по далеким безлюдным пространствам которой кочуют лишь племена аборигенов, три отчетливо выделяющиеся пустыни. Одна пустыня находится на юге, между тридцатым и двадцать восьмым градусами широты,— первооткрывателем этих земель считают Форреста, прошедшего в 1869 году от побережья до сто двадцать третьего меридиана, а впоследствии, в 1875 году, Джайлс пересек пустыню целиком.

Другая пустыня — Гибсона, расположенная между двадцать восьмой и двадцать третьей параллелями, по ее бескрайним равнинам в 1876 году прошел все тот же Джайлс. И наконец Большая Песчаная пустыня, расположенная между двадцать третьей параллелью и северным побережьем Австралии, которую, известно ценой какого риска, удалось пересечь с востока на северо-запад в 1873 году полковнику Уорбертону.

Вот на такой территории экспедиции миссис Бреникен предстояло вести поиски. Исходя из сведений, полученных от Гарри Фелтона, надо было придерживаться маршрута, проделанного полковником Уорбертоном. Не менее четырех месяцев занял у этого бесстрашного исследователя путь от Алис-Спрингс до побережья Индийского океана, а все путешествие в целом длилось пятнадцать месяцев, с сентября 1872 года по январь 1874-го. Сколько же времени займет поход, который готовились предпринять миссис Бреникен и ее товарищи?…

Долли велела Заку Френу и Тому Мариксу не терять ни одного дня, что оказалось возможным при активной помощи мистера Флинта. Уже две недели, как тридцать верблюдов, приобретенных по высокой цене на средства миссис Бреникен, а с ними и погонщики-афганцы находились на станции Алис-Спрингс.

Верблюды появились в Австралии всего лишь тридцать лет тому назад. Мистер Элдер привез их из Индии в 1860 году. Эти полезные животные, неприхотливые, очень крепкие и выносливые, способны нести груз в сто пятьдесят килограммов и, идя всегда невозмутимо и размеренно, преодолевать в сутки расстояние в сорок километров. К тому же они неделю могут существовать без пищи, а без воды — шесть дней зимой и три дня летом. И поскольку пустыня Сахара и Большая Песчаная пустыня лежат на одних и тех же широтах, только в разных полушариях, верблюды с легкостью переносят трудности австралийского климата.

В распоряжение миссис Бреникен предоставили двадцать верховых и десять вьючных верблюдов. Самцов было больше, чем самок. Подобно тому как у конвойных имелся начальник в лице Тома Марикса, у верблюдов имелся свой предводитель — самый старший из них, которому остальные охотно подчинялись. Он управлял ими, собирал во время привалов, не давал убегать вместе с самками. Если бы он сдох или хотя бы заболел, верблюды непременно разбежались бы и погонщики не смогли бы их удержать. Разумеется, этого бесценного верблюда отдали Тому Мариксу, и оба начальника, один из которых вез на себе другого, заняли подобающее им место во главе каравана.

Было решено, что лошади, волы, коляски и фургоны, доставившие экспедицию от Фарайнатауна до Алис-Спрингс, оставят на попечение мистера Флинта до того дня, когда экспедиция вернется за ними на обратном пути. По всей вероятности, караван будет возвращаться в Аделаиду по дороге, отмеченной столбами трансавстралийской телеграфной линии.

Долли и Джейн заняли «кибитку» нечто вроде палатки на колесах, наподобие тех, в которых ездят арабы; ее вез один из самых сильных верблюдов в караване. За плотным пологом женщины могли укрыться от солнца и дождей, правда довольно редких на центральных равнинах континента.

Гарриетта, прислуга миссис Бреникен, привыкшая к длительным переходам кочевников, предпочла идти пешком. Большие животные с двумя горбами казались ей более подходящими для перевозки тюков, нежели людей.

Три верховых верблюда предназначались для Лена Баркера, Годфри и Зака Френа, которые смогут привыкнуть к жесткой и тряской езде на них. Кстати, скорость, с какой пойдет экспедиция, будет определяться размеренным ходом верблюдов; о том, чтобы двигаться быстрее, речи не было, так как часть людей шла пешком. На рысь придется переходить только в случае, если нужно будет, обогнав караван, найти колодец или иной источник воды во время перехода через Большую Песчаную пустыню.

Пятнадцать других верховых верблюдов отдали белым конвойным. Черным, приставленным к десяти вьючным верблюдам, придется проходить пешком, в два ежедневных этапа, от двенадцати до четырнадцати миль, что не составит для них слишком больших трудностей.

Экспедиция, оснащенная транспортными средствами и лагерным снаряжением, имела большие запасы провианта и находилась в более благоприятных условиях, чем все предшествующие исследователи Австралийского континента, а значит, имелись основания надеяться, что она достигнет своей цели.

Остается сказать, что стало с Джосом Мериттом. Намеревался ли этот джентльмен со своим слугой Чжин Ци остаться в Алис-Спрингс? А если они покинут станцию, то не пойдут ли дальше на север, вдоль телеграфной линии? Но может, наши чудаки устремятся на восток или на запад в поисках туземных племен? Ведь у коллекционера имелся шанс именно у них отыскать редкостный головной убор, так долго манящий его за собой. Однако теперь, когда он лишился средства передвижения, багажа и провианта, как продолжать путь?

Уже несколько раз Зак Френ спрашивал об этом Чжин Ци. Но выходец из Поднебесной неизменно отвечал, что никогда не знает планов своего хозяина, поскольку его хозяин ничего и никогда не планирует. Однако он был абсолютно уверен в том, что Джос Меритт не пожелает вернуться назад, пока его навязчивая идея не будет осуществлена, и что он, Чжин Ци, уроженец Гонконга, не скоро увидит страну, «где молоденькие китаянки, одетые в шелка, срывают своими длинными тонкими пальчиками кувшинки».

Тем временем наступил канун отъезда и Джос Меритт еще не раскрыл своих намерений, когда Чжин Ци сообщил миссис Бреникен, что джентльмен просит ее милостивого позволения переговорить с нею наедине.

Долли, от души желавшая, насколько возможно, помочь этому чудаку, велела ответить, что просит почтенного Джоса Меритта пожаловать в дом мистера Флинта, где она проживала со времени прибытия на станцию. Джос Меритт незамедлительно явился — дело было двадцать пятого октября после полудня — и, едва усевшись против Долли, начал разговор следующими словами:

— Миссис Бреникен… Славно!… Да!… Очень славно! Я не сомневаюсь, нет… ни минуты не сомневаюсь, что вы найдете капитана Джона… Славно!… Да!… Очень славно! Вам, наверное, известно, чего ради мною предпринято путешествие по Австралии?

— Известно, мистер Меритт,— ответила миссис Бреникен, и я, со своей стороны, не сомневаюсь, что в один прекрасный день вы будете вознаграждены за такое упорство.

— Упорство… Славно!… Да!… Очень славно!… Эта шляпа — единственная в мире!

— И ее недостает в вашей коллекции?

— К сожалению… Я отдал бы свою голову за то, чтобы иметь возможность надеть на нее такую шляпу!

— Это мужская шляпа? спросила Долли скорее из доброты, нежели из интереса к невинным прихотям фанатика.

— Нет, мадам, нет… Шляпа женская… Но какой женщине она принадлежала!… Простите мне мое желание сохранить в тайне ее имя и положение… Я боюсь вызвать конкуренцию… Подумайте только, мадам… если кто-нибудь другой…

— Так вы имеете о шляпе какие-то сведения?

— Сведения?… Славно!… Да!… Очень славно! Единственное, что мне удалось узнать из многочисленной корреспонденции, расспросов, благодаря странствиям, наконец,— что шляпа, вследствие волнующих случайностей, оказалась в Австралии, и поскольку прежде она находилась высоко, да, очень высоко, то и теперь должна украшать голову какого-нибудь властителя туземного племени…

— И что это за племя?

— Это одно из тех племен, что кочуют на севере и западе континента. Славно!… Да!… Очень славно! Если понадобится, я побываю у них всех… я все перерою… А поскольку нет разницы, с чего начинать, то позвольте отправиться с караваном на поиски инда.

— Охотно соглашаюсь, мистер Меритт, и велю, чтобы для вас раздобыли, если это возможно, еще двух верблюдов.

— Одного, мадам, достаточно, и для меня, и для моего слуги… тем более что я намереваюсь сесть верхом, а Чжин Ци пойдет пешком.

— Известно ли вам, мистер Меритт, что мы должны выступить завтра утром?

— Завтра?… Славно!… Да!… Очень славно! Мы вас не задержим, миссис Бреникен. Но условимся, что я никоим образом не буду заниматься тем, что касается капитана Джона… Это ваше дело, не правда ли?… Мне же нужно заниматься исключительно шляпой…

— Договорились, мистер Меритт! — ответила Долли.

С этим Джос Меритт и ушел, заявив, что умная, энергичная и великодушная женщина заслуживает того, чтобы нашелся ее муж, по меньшей мере настолько, насколько и он, Джос Меритт, заслуживает того, чтобы заполучить сокровище, которое пополнило бы его коллекцию исторических головных уборов.

Чжин Ци, предупрежденный о необходимости быть готовым к завтрашнему дню, должен был заняться приведением в порядок кое-каких вещей, уцелевших после бедствия. Что до животного, которое джентльмен собирался делить со своим слугой,— читатель уже осведомлен, каким образом это будет происходить,— то мистеру Флинту удалось раздобыть для него верблюда. «Славно!… Да!… Очень славно!» — услыхал он в ответ от весьма признательного Джоса Меритта.

На следующий день, двадцать шестого октября, после того как миссис Бреникен простилась с начальником станции, экспедиция тронулась в путь. Том Марикс и Годфри ехали впереди белых конвойных, тоже путешествующих верхом. Долли и Джейн устроились в кибитке, по одну сторону которой ехал Зак Френ, а по другую — Лен Баркер. Далее следовал, величественно восседая меж двух горбов, Джос Меритт, рядом с ним плелся Чжин Ци, потом шли навьюченные верблюды, и замыкали караван черные конвойные.

В шесть утра, оставив справа телеграфную линию и станцию Алис-Спрингс, караван уходил за один из отрогов хребта Макдоннелл.

В октябре в Австралии уже стоит сильная жара, поэтому Том Марикс посоветовал идти только ранним утром, с четырех до девяти часов, и после полудня, с четырех до восьми. Даже ночи уже становились душными, и длительные привалы были необходимы для того, чтобы караван привык к тяготам путешествия по центральным районам.

Это не была еще пустыня с ее нескончаемыми бесплодными равнинами, пересохшими криками и высыхающими колодцами с солоноватой водой. У подножия гор лежала пересеченная местность, где переплелись отроги хребтов Макдоннелл и Странгуэйс и где проходила телеграфная линия, изгибаясь на северо-запад. Караван же должен был взять более круто на запад и двигаться почти вдоль параллели, совпадающей с тропиком Козерога[264]. Словом, наши путешественники собирались следовать путем, которым следовал Джайлс в 1872 году и который пересекал маршрут Стюарта в двадцати пяти милях к северу от Алис-Спрингс.

На сильно пересеченных участках верблюды шли медленно. Пересыхающие речки кое-где орошали землю. Там, в тени деревьев, можно было найти довольно свежую проточную воду для верблюдов, пивших в запас на многие часы. Местами караван двигался вдоль зарослей кустарника, и экспедиционные охотники, которые должны были добывать в пути мясо, подстреливали разного рода съедобную дичь, среди коей имелись и кролики.

Известно, что в Австралии кролики — все равно что саранча в Африке. Эти чересчур плодовитые грызуны в конце концов сгрызут все, если не принимать против них мер. До сих пор участники экспедиции пренебрегали ими как пищей, поскольку на равнинах и в лесах Южной Австралии в изобилии водится настоящая дичь. Всегда можно будет насытиться немного безвкусной крольчатиной, когда зайцы, куропатки, дрофы, утки, голуби и другие представители фауны[265], имеющие шерсть и перья, перестанут попадаться. И вот в прилегающей к хребту Макдоннелл местности приходилось довольствоваться тем, что есть, а именно кишащими везде кроликами.

Вечером тридцать первого октября, когда Годфри, Джос Меритт, Зак Френ и Том Марикс собрались вместе, разговор как раз зашел об этом зверином отродье, с которым в Австралии уже давно пора было кончать. Годфри поинтересовался, всегда ли кролики водились в Австралии.

— Нет, мой мальчик,— ответил Том Марикс,— они были завезены сюда лет тридцать тому назад. Хорошенький нам сделали подарок! Эти звери так расплодились, что теперь уничтожают нашу растительность. Некоторые области кролики заполонили настолько, что там уже невозможно выращивать ни овец, ни какой иной скот. Все поля, точно шумовки, изрыты норами, и трава съедена до корней. Просто катастрофа! Я уже склонен думать, что не поселенцы съедят кроликов, а кролики — поселенцев.

— А вы не пробовали никаких сильных средств, чтобы от них избавиться? — спросил Зак Френ.

— Скажем так, бессильных средств,— отвечал Том Марикс,— поскольку количество их растет, вместо того чтобы сокращаться. Я знаю одного землевладельца, которому пришлось заплатить сорок тысяч фунтов за истребление кроликов, опустошивших его угодья. Правительство назначило цену за каждую кроличью голову, как делается в Британской Индии в отношении тигров и змей. И что же? Головы эти растут, словно у гидры, по мере того как их отрубают, и даже в еще большем количестве. Стали использовать стрихнин, потравили сотни тысяч кроликов, что чуть было не вызвало эпидемию чумы в стране. Ничто не помогло.

— Я вроде слышал, что один французский ученый, господин Пастер[266], предложил уничтожить этих грызунов, прививая им куриную холеру, так ли это? — поинтересовался Годфри.

— Да, и возможно, данный способ оказался бы эффективным. Но осуществить его не удалось, хотя для этой цели была назначена премия в двадцать тысяч фунтов. А посему власти Квинсленда и Нового Южного Уэльса недавно установили на своих границах забор из проволочной сетки длиной в восемьсот миль, чтобы защитить восточную часть материка от нашествия кроликов. Это сущее бедствие.

— Славно!… Да!… Очень славно! Сущее бедствие…— отозвался Джос Меритт.— Желтая раса тоже в конце концов заполонит собой все пять частей света. Китайцы — это будущие кролики.

К счастью, Чжин Ци поблизости не было, уж он бы не оставил без возражений это обидное для жителей Поднебесной сравнение. Или, по крайней мере, пожал бы плечами и засмеялся тем особенным смехом, который у людей его расы является не чем иным, как долгим и громким вздохом.

— Так, значит, австралийцы откажутся продолжать борьбу?…— сказал Зак Френ.

— А что тут можно поделать?…— с досадой ответил Том Марикс.

— И все же, мне кажется, есть верное средство истребить кроликов, — сказал Джос Меритт.

— Какое же? — спросил Годфри.

— Нужно добиться, чтобы британский парламент принял следующее постановление: «Отныне во всем Соединенном Королевстве и его колониях разрешается носить только бобровые шапки». А поскольку бобровые шапки испокон веков делались исключительно из кроличьего меха… Славно!… Да!… Очень славно! — закончил Джос Меритт своим обычным восклицанием.

Но в ожидании момента, когда парламент примет означенное постановление, самое лучшее было питаться кроликами, подстреленными по дороге. Участники экспедиции не упускали случая поохотиться на них: все их будет меньше в Австралии!

Что до другой живности, то в пищу она не годилась, зато попадались какие-то особенные млекопитающие, представляющие большой интерес для натуралистов. В их числе была ехидна из семейства однопроходных, с мордочкой в форме клюва и роговыми губами, с телом, покрытым иголками, словно у ежа. Основной ее пищей являются насекомые — она захватывает их тонким языком, который высовывает из норы. Другое интересное животное — утконос: челюсти как у утки, сплюснутое тело, длиною в фут, покрыто рыжевато-коричневой шерстью. Самки этих животных откладывают яйца, но выведенных детенышей вскармливают молоком.

Однажды Годфри, ставший одним из лучших охотников экспедиции, выследил и подстрелил иарри, разновидность кенгуру, очень быстро бегающее животное — будучи раненным, оно сумело скрыться в ближайших зарослях. Юный матрос не очень огорчился, поскольку, по словам Тома Марикса, это млекопитающее ценно лишь тем, что в него трудно попасть, а отнюдь не своими пищевыми свойствами. То же и с бунгари[267], крупных размеров животным черноватого окраса, которое, подобно сумчатым, пробирается меж высоких ветвей, цепляясь за них своими кошачьими когтями и покачивая длинным хвостом.

Это существо, ведущее ночной образ жизни и умеющее ловко прятаться в ветвях, увидеть довольно трудно. Вместе с тем Том Марикс рассказывал, что мясо бунгари, если его поджаривать на углях, очень вкусно и даже намного лучше мяса кенгуру. Все были раздосадованы, что так и не доведется его попробовать: вероятно, бунгари совсем исчезнут на подступах к пустыне. Двигаясь все дальше на запад, члены экспедиции скорее всего вынуждены будут питаться только своими припасами.

Несмотря на труднопроходимую местность, Тому Мариксу удавалось поддерживать среднюю скорость, равную двенадцати — четырнадцати милям в сутки, с которой главным образом шел караван. Жара была уже очень сильной,— тридцать — тридцать пять градусов в тени,— но люди мужественно переносили ее. Правда, в течение дня еще попадались группы деревьев, под которыми разбивали лагерь. Воды, кстати, хватало, хотя из источников теперь встречались лишь полувысохшие крики. Привалы, регулярно имеющие место с девяти часов утра до четырех дня, в достаточной мере восстанавливали силы утомленных походом людей и животных.

Край не был населен. Последние земельные владения остались позади. Не было больше ни выгонов, ни загонов с множеством овец — скот не мог прокормиться невысокой сухой травой. Изредка встречались немногочисленные аборигены, направляющиеся к станциям телеграфной линии.

Седьмого ноября, после полудня, Годфри, удалившись от каравана на полумилю вперед, вернулся и сообщил о том, что видел всадника на коне. Тот ехал по узкой тропинке у подножия хребта Макдоннелл. Увидев путешественников, он пришпорил коня и галопом домчался до каравана.

Люди только что устроились под двумя-тремя чахлыми эвкалиптами, почти не дававшими тени. Поодаль пролегало извилистое русло небольшого крика, питающегося из источников в центральной гряде; вода в нем вся была выпита корнями этих эвкалиптов.

Годфри привел человека к миссис Бреникен. Сперва она угостила его полным стаканом виски, и он выразил признательность за нежданно полученное удовольствие.

Это был белый австралиец лет тридцати пяти, один из тех превосходных наездников, привыкших и к дождю, льющемуся на их блестящую, слово навощенная тафта[268], кожу, и к солнцу, которому нечего больше выжигать на этих совершенно выжженных лицах. Он служил курьером и выполнял свои обязанности усердно и весело, разъезжая по провинции, доставляя письма и собирая новости по станциям и деревням, разбросанным к востоку и западу от телеграфной линии. Теперь он возвращался из Эму-Спрингс, почтового отделения, расположенного у южного склона хребта Блафф.

Этот человек с грубыми манерами, умевший переносить голод и жажду, походил на существовавших в старину во Франции славных малых — форейторов[269]. Уверенный в том, что он желанный гость везде, где только не остановится, даже если у него нет письма для хозяев, храбрый, решительный, сильный, с револьвером на поясе и ружьем за спиной, на быстром и крепком коне, курьер разъезжал днем и ночью, не опасаясь дурных встреч.

Миссис Бреникен с удовольствием побеседовала с ним, расспросила о туземных племенах, с которыми ему приходилось иметь дело. Курьер отвечал любезно и попросту. Он, как и все, слышал о катастрофе «Франклина» и об экспедиции, организованной женой Джона Бреникена, однако не знал, что караван уже покинул Аделаиду, чтобы обследовать центральные области Австралии.

— Приходилось ли вам во время своих разъездов встречаться с аборигенами из племени инда? — спросила Долли.

— Нет, мадам, хотя эти инда норой находятся неподалеку от Земли Александры, и я часто слышал о них,— ответил курьер.

— А не знаете ли вы, где они теперь? — спросил Зак Френ.

— Трудно сказать… В этом сезоне они здесь, в следующем — еще где-то…

— Но где их видели в последний раз?…— настойчиво расспрашивала миссис Бреникен.

— Полгода тому назад инда находились на северо-западе Западной Австралии, неподалеку от реки Фицрой,— отвечал курьер.— Это те земли, куда охотно захаживают племена с Земли Тасмана. Тысяча чертей! Вы знаете, чтобы добраться туда, надо пересечь центральные и западные пустыни! Нет нужды говорить, что вас там ожидает!… Но в конце концов бесстрашие и упорство уводят далеко… Стало быть, счастливого пути, миссис Бреникен!

Курьер выпил полный стакан виски, сунул в седельную кобуру несколько подаренных ему банок консервов и, вскочив на коня, скрылся за горой.

Два дня спустя караван оставил позади последние отроги хребта Макдоннелл, главной вершиной которого является гора Либиг[270]. Экспедиция подошла к границе пустыни, начинающейся в ста тридцати милях к северо-западу от станции Алис-Спрингс.

Глава IX ДНЕВНИК МИССИС БРЕНИКЕН

При слове «пустыня» сразу же на ум приходит Сахара с ее бескрайними песчаными равнинами и зелеными освежающими оазисами. Однако центральные районы Австралии ничего общего не имеют с северными районами Африки, разве что и тут и там редко можно встретить воду. «Вода ушла в тень»,— говорят аборигены, и путник вынужден брести от колодца к колодцу, большей частью расположенных на далеком расстоянии друг от друга.

Песок, лежащий ровным слоем или же образующий холмы, покрывает значительную территорию континента, но австралийскую пустыню нельзя назвать совершенно бесплодной. Кустарники, порой даже с мелкими цветочками, редко стоящие деревья — камедные, акации, эвкалипты,— все это являет картину менее удручающую, чем та, которую представляют собой пески Сахары. Но здешние деревья и кусты не дают ни плодов, ни листьев, годных в пищу, и путешественникам приходится весь провиант для себя и животных везти с собой; из дичи в этих засушливых краях можно увидеть лишь перелетных птиц в небе.

Миссис Бреникен регулярно и со всей тщательностью вела путевой дневник. Думается, читателю будет любопытно познакомиться с некоторыми страницами этой рукописи. Дневник полнее раскроет пылкую натуру Долли, ее удивительную стойкость, умение не поддаваться отчаянию даже тогда, когда, по мнению большинства, не оставалось ни малейшей надежды на успех. Благодаря этим записям станет очевидно, на что способна женщина, посвятившая себя долгу.

10 ноября.

Мы покинули стоянку у горы Либиг в четыре утра. Курьер сообщил нам ценные сведения. Они совпадают с теми, что мы получили от бедняги Фелтона. Да, именно на северо-западе, а точнее, в районе реки Фицрой нужно искать племя инда. Предстоит пройти около восьмисот миль!… И мы их пройдем. Я дойду туда, даже если останусь одна, даже если мне будет грозить опасность оказаться в плену у инда. Ведь я стану пленницей, как и Джон!

Мы движемся на северо-запад примерно по тому же пути, по которому шел полковник Уорбертон. Наши маршруты будут во многом совпадать вплоть до реки Фицрой. Удастся ли нам избежать тех испытаний, которые пришлось пережить ему, все ли участники экспедиции останутся в живых? К несчастью, мы находимся в менее благоприятных условиях.

Полковник Уорбертон покинул Алис-Спрингс в апреле, иначе говоря, на исходе жаркого сезона: в Северной Америке таким был бы октябрь. Наш же караван, напротив, вышел из Алис-Спрингс только в конце октября, а сейчас ноябрь, начало австралийского лета. Уже стоит непомерная жара, тридцать пять градусов по Цельсию в тени, если таковая вообще имеется. Нам неоткуда ждать облегчения, разве что облако ненадолго скроет солнце или на пути встретится несколько деревец…

Установленный Томом Мариксом походный порядок оказался очень удобным. Движение и привалы хорошо соразмерены по времени: с четырех утра до восьми — первый этап, потом отдых до четырех часов пополудни, с четырех до восьми вечера — второй этап и затем ночлег. Таким образом, мы не находимся в пути во время полуденного пекла. Но сколько теряется времени! Как медленно мы идем! Если перед нами не возникнет никаких препятствий, то до реки Фицрой мы доберемся не раньше чем через три месяца…

Я очень довольна Томом Мариксом. Он и Зак Френ исполнены решимости, на них можно положиться в любых обстоятельствах.

Годфри пугает меня своей горячностью. Он всегда впереди, и мы часто теряем его из виду. Трудно удерживать этого мальчика подле себя, и все же он любит меня, как родную мать. Том Марикс недавно отругал Годфри за безрассудство. Надеюсь, это возымеет хоть какое-то действие.

Лен Баркер почти всегда находится в хвосте каравана. Складывается впечатление, что он предпочитает компанию черных конвойных. Ему хорошо известны обычаи, нравы и пристрастия аборигенов. Вскоре он будет нам очень полезен, поскольку вдобавок владеет их языком. Как бы хотелось, чтобы муж моей бедной Джейн изменился к лучшему! Но что-то не верится: он все так же отводит глаза…

13 ноября.

За три дня ничего особенного не произошло. Какое облегчение и утешение я испытываю оттого, что рядом со мной Джейн! О чем только мы не говорим, уединившись в кибитке! Я вселила в нее уверенность, и она уже не сомневается, что мы найдем Джона. Но бедняжка всегда грустна. Понимая, что Джейн не может открыться до конца, я не допытываю ее о прошлом. Порой мне кажется, что она хочет что-то сказать…

Лен Баркер будто следит за ней. Стоит ему приблизиться к нам, Джейн меняется в лице, начинает вести себя как-то иначе… Несчастная женщина боится своего мужа. Ясно, что власть этого человека над ней безгранична.

Джейн, кажется, с симпатией относится к Годфри, и тем не менее, когда мальчик подъезжает к нашей кибитке, она не смеет вымолвить и слова. Отводит глаза, опускает голову, точно ей невыносимо его присутствие.

Сегодня, во время утреннего перехода, мы двигались по обширной болотистой местности. На пути попадались лужи с соленой водой. Том Марикс сказал, что эти топи — остатки древних озер. Некогда они вместе с озерами Эйр и Торренс составляли единое море, разделявшее континент надвое. Оказывается, множество таких лагун встречается не только в низинах, но и на более высокой местности. К счастью, накануне, во время привала, мы смогли запастись водой, и наши верблюды вволю утолили жажду.

Мы шли по напитанной влагой земле, копыта верблюдов проламывали соляную корку и погружались в вязкую грязь. Иногда корка поддавалась не сразу, но когда копыто животного все же пробивало ее, во все стороны летел жидкий ил.

Немалого труда нам стоило пройти по этим болотам, простершимся на десяток миль к северо-западу. Впервые за весь наш поход нам стали попадаться рептилии[271]. В Австралии их довольно много, и больше всего — в лагунах, поросших кустарником и низкими деревцами. Одного нашего конвойного укусила ядовитая змея темного окраса, длиной не менее трех футов. Как мне сказали, ее научное название Trimesurus ikaheka. Том Марикс тотчас прижег ранку: он посыпал ее порохом, который затем поджег. Пострадавший — это был белый — даже не вскрикнул. Я держала его руку во время операции, а затем велела дать ему дополнительную порцию виски. Будем надеяться, что укус не вызовет тяжелых последствий.

Надо внимательно смотреть, куда ступаешь. Езда на верблюде не спасает полностью от укусов змей. Я все время боюсь, как бы Годфри не совершил какой-нибудь оплошности, и меня охватывает дрожь, когда черные конвойные кричат: «Вин'дохе!», что на языке аборигенов означает: «Змея!»

Вечером двое наших аборигенов убили еще одну большую змею. Том Марикс говорит, что, хотя две трети всех змей в Австралии ядовиты, только у пяти видов из них яд опасен для человека. Убитая змея имела в длину футов двадцать. Это какая-то разновидность удава. Наши австралийцы пожелали приготовить ее на ужин. В песке была вырыта яма. Один из аборигенов обложил ее предварительно нагретыми в костре камнями, а их устлал душистыми листьями. У змеи отрезали голову и хвост, потом ее поместили на дно ямы, сверху прикрыли такой же листвой, придавили горячими камнями и засыпали довольно толстым слоем песка так, чтобы пар из ямы не выходил наружу.

Мы наблюдали эту кулинарную церемонию не без некоторого отвращения, но, надо признать, когда уже готовую змею вынули из импровизированной печи, она издавала приятный запах. Ни Джейн, ни я не пожелали отведать блюда; Том Марикс уверял, что змеиное мясо довольно безвкусно, а вот печень считается лакомством.

— Ее можно сравнить, например, с рябчиком,— заявил он.

— С рябчиком!… Славно!… Да!… Очень славно! Рябчик — это изумительно! — воскликнул Джос Меритт.

Отведав для начала небольшой кусочек змеиной печенки, он затем велел принести себе кусок побольше и в конце концов слопал ее всю. Ничего не поделаешь — британская бесцеремонность.

Что касается Чжин Ци, то он не заставлял себя упрашивать. Дымящийся кусок змеиного мяса, который он смаковал как истинный гурман, привел его в благостное расположение духа.

— Ай-йа! — вздохнул он с сожалением.— Сюда бы устриц, хорошего китайского вина, и можно вообразить, что ты в «Железной арке»!… Это самая знаменитая чайная в Пекине.

Годфри и Зак Френ, преодолев отвращение, взяли-таки себе немного змеиного мяса. По их мнению, оно оказалось весьма съедобно. Я предпочла поверить им на слово.

Разумеется, сие блюдо было до последнего кусочка съедено конвойными-аборигенами. Они даже не оставили жира, вытекшего из змеи при готовке.

Ночью нас разбудил жуткий вой, раздававшийся в отдалении. Выла стая динго[272]. Это животное можно назвать австралийским шакалом, поскольку в нем есть что-то от волка и от собаки: желтоватая или красновато-коричневая шерсть и длинный пушистый хвост. К нашему счастью, динго ограничились воем и не стали нападать на лагерь. Когда их много, они страшны.

19 ноября.

Жара становится все изнурительнее, и пока еще встречающиеся нам крики уже почти полностью высохли. Чтобы добыть воды, которую мы наливаем в бочонки, нужно копать землю в русле. Еще немного — и нам останется надеяться только на колодцы…

Вынуждена признать, что между Годфри и Леном Баркером существует какая-то необъяснимая, прямо-таки инстинктивная неприязнь. Они даже словом никогда не перемолвятся и стараются избегать друг друга.

— Ты не любишь Лена Баркера? — спросила я как-то у Годфри.

— Да, миссис Долли,— ответил он,— и не просите меня относиться к нему иначе.

— Но он мой родственник,— возразила я.— Годфри, если ты любишь меня…

— Миссис Долли, я люблю вас, но его не стану любить никогда.

Мой дорогой Годфри, какое предчувствие, какая неведомая мне причина заставляет тебя так говорить?

27 ноября.

Сегодня нашим взорам предстали необъятные однообразные степи, поросшие спинифексом. Это колючая трава, справедливо названная «трава-дикобраз». Приходится идти между куртинами[273] спинифекса, достигающими порой пяти футов в высоту, и верблюды могут поранить ноги о его очень острые колючки.

Пока побеги спинифекса желтые или зеленые, их охотно поедают верблюды, но сейчас цвет изменился, и животные боятся даже прикоснуться к нему. Поход в таких условиях становится крайне трудным. Надо что-то придумать, ведь нам предстоит пройти сотни миль по равнинам, покрытым этим единственным на аридных[274] землях Центральной Австралии растением пустыни.

Жара все время усиливается, тени нет нигде. Пешие очень страдают. Даже не верится, что пятью месяцами раньше, как установил полковник Уорбертон, столбик термометра порой мог опускаться ниже нуля и крики затягивало слоем льда толщиной в палец! В такую пору речки делаются полноводными, а сейчас, сколько ни копай землю в руслах, не найдешь и капли воды.

Чтобы удовлетворить жалобы черных конвойных, Том Марикс велел им поочередно садиться на верблюдов. Я с сожалением наблюдаю, что в теперешней обстановке Лен Баркер сделался выразителем их недовольства. Конечно, этим людям можно посочувствовать: идти босиком среди спинифекса, в жару, едва выносимую даже утром и вечером, очень тяжело. Однако в любом случае негоже возбуждать у черных зависть к белым. Лен вмешивается в дела, которые его не касаются, и мне пришлось указать ему на это.

— То, что я делаю, Долли,— в общих интересах,— ответил он.

— Хочется верить, — сказала я.

— Нужно справедливо распределить нагрузку…

— Оставьте эту заботу мне, мистер Баркер,— вмешался в разговор Том Марикс, — необходимые меры будут приняты.

Лен Баркер пошел прочь, унося с собой плохо скрываемое раздражение; я видела, как он бросил на нас недобрый взгляд. Джейн тоже это заметила. Когда глаза ее мужа остановились на ней, бедная женщина отвернулась.

Том Марикс пообещал сделать все, что в его силах, чтобы у конвойных, белых и черных, не было ни малейших поводов для жалоб.

5 декабря.

Во время привалов мы жестоко страдаем от термитов. Их не видно под слоем мелкого песка, но стоит только сделать шаг, как насекомые вылезают наружу.

«Уж на что у меня кожа толстая и грубая, словно у акулы, но и ею эти проклятые твари не брезгуют!» — сказал как-то Зак Френ. Но даже шкура животных недостаточна толста, чтобы не реагировать на укусы термитов. Едва мы растянемся на земле, как мириады[275] этих насекомых набрасываются на нас. Избавиться от них можно, лишь подставив себя под прямые солнечные лучи: термиты не выдерживают их жара. А это значит сменить плохое на худшее.

Кажется, меньше всех страдает от термитов китаец. Может, он слишком ленив, чтобы назойливые насекомые могли вывести его из состояния апатии. Ума не приложу; но в то время, как мы в ярости бегаем с места на место, счастливчик Чжин Ни лежит себе, не шелохнувшись, в тени спинифекса и мирно дремлет, словно эти зловредные создания щадят его желтую кожу.

Джос Меритт тоже проявляет спокойствие, и хотя его долговязое тело представляет для нападающих большое поле деятельности, он не жалуется. Обе его руки регулярно, точно автоматы, поднимаются и опускаются, давя тысячи муравьев, а он при этом смотрит на своего не подверженного никаким укусам слугу и говорит:

— Поистине эти китайцы — редкостные баловни природы. А, Чжин Ци?

— Что, мой господин Джос?

— Нам нужно поменяться кожей!

— Охотно,— отвечает выходец из Поднебесной,— если одновременно я поменяю свое положение на ваше, а вы — на мое.

— Славно… Да!… Очень славно! Но, чтобы произвести такой обмен, надо сперва содрать кожу с одного из нас, и начнут непременно с вас…

— Мы вернемся к этому разговору при третьей луне,— ответил Чжин Ци.

И он вновь заснул сном праведника и проспал до того момента, когда караван уже приготовился продолжить путь.

10 декабря.

Причиняемые термитами мучения заканчиваются для нас лишь тогда, когда Том Марикс дает сигнал к отправлению. Хорошо еще, что они не ползают по ногам верблюдов. Пешие же конвойные никогда не могут полностью избавиться от этих невыносимых насекомых.

Но даже во время движения мы остаемся объектами нападения иного рода врагов — не менее отвратительных москитов, одного из самых грозных бичей Австралии. От их укусов, особенно в сезон дождей, скот тощает, хиреет, случается даже падеж, как если бы на него напала какая-нибудь болезнь, и ничего поделать нельзя.

И все же чего бы мы только сейчас не отдали, чтобы наступил влажный сезон! По правде говоря, муравьи и москиты — ничто в сравнении с муками жажды, которые причиняет жара, царящая в Австралии в декабре. Недостаток воды ведет к упадку физических и духовных сил. А ее запасы у нас иссякают, бочонки отзываются пустотой! В последний раз их наполнили какой-то теплой мутной жидкостью из крика, которой невозможно утолить жажду.

Скоро мы будем походить на кочегаров-арабов, что работают на пароходах, идущих через Красное море: бедняги падают почти без чувств у топок своих котлов. Куда ни кинь взгляд — всюду голая плоская равнина простирается до самого горизонта. Все та же необъятная степь, покрытая сухим спинифексом, корни которого глубоко уходят в песок. Ни деревца вокруг, ни единой приметы, указывающей на наличие колодца или иного источника воды.

16 декабря.

Сегодня караван за два этапа не прошел и девяти миль. Впрочем, я уже несколько дней отмечаю, что средняя скорость движения у нас заметно снизилась. Хоть наши верблюды и сильные, идут они вяло, особенно те, что везут походное снаряжение.

Том Марикс очень сердится, когда видит, как люди останавливаются прежде, чем он даст сигнал к привалу. Он подходит к верблюдам и бьет их хлыстом. Но удары эти не имеют никакого действия. Джос Меритт высказался по этому поводу с присущей ему невозмутимостью: «Славно!… Да!… Очень славно, мистер Марикс! Но я дам вам хороший совет: хлестать надо не верблюдов, а погонщиков».

Не вмешайся я, Том Марикс воспользовался бы его советом. Как бы то ни было, поостережемся усугублять тяготы, которые испытывают наши люди, дурным обращением. В конце концов кто-то из них может и сбежать. Боюсь, что это произойдет, в особенности если такая идея придет в голову черным конвойным, хотя Том Марикс не перестает меня на сей счет успокаивать.

С 17 по 24 декабря.

Вот в каких условиях проходит наше путешествие.

В начале недели погода изменилась: сильнее подул ветер, на севере появились кучевые облака. Они были похожи на гигантские бомбы, готовые разорваться от одной искры.

В тот день, 23-го числа, наконец прорезав небосвод, сверкнула молния. Вспышки, однако, не сопровождались долгими раскатами, которые в гористой местности обыкновенно усиливаются эхом. В то же время атмосферные потоки пришли в такое неистовство, что мы не могли оставаться верхом. Нам пришлось слезть с верблюдов и даже лечь на землю. Заку Френу, Годфри, Тому Мариксу и Лену Баркеру немалого труда стоило уберечь нашу кибитку от яростных порывов ветра. О том, чтобы ставить палатки между куртинами спинифекса, нечего было и думать: в одно мгновение все лагерное имущество было бы изодрано.

— Это ерунда,— потирая руки, сказал Зак Френ.— Бури скоро проходят.

— Да здравствует буря, если она несет с собой воду! — воскликнул Годфри.

Годфри был прав. «Воды! Воды!» — кричали мы. Но будет ли дождь?…

Воздух был настолько сух — о чем свидетельствовали на редкость непродолжительные раскаты грома, что вода, содержащаяся в облаках, могла остаться в виде пара и так и не выпасть на землю. И все же в ту минуту трудно было вообразить себе более сильную бурю, более ослепительное и оглушительное чередование молний и громовых ударов.

Тут я воочию смогла наблюдать то, что мне рассказывали прежде: отношение аборигенов к подобным явлениям природы. Они не боялись грома, не дрожали и не закрывали глаза при вспышке молнии. Наоборот, наши черные конвойные радостно восклицали, совсем не ощущая того, что ощущает всякое живое существо, когда атмосфера насыщена электричеством, когда молнии раздирают небеса, озаряя их ослепительным светом.

Определенно, нервная система у аборигенов малочувствительна. Но может, они приветствовали в этой буре ливень?… Сказать по правде, наше такое упорное ожидание дождя походило на танталовы муки[276].

— Миссис Долли… миссис Долли,— говорил мне Годфри,— ведь там над нашими головами вода, хорошая, чистая, небесная вода! Молнии вспарывают тучи, но из них ничего не выливается!

— Чуточку терпения, дитя мое,— отвечала я,— не будем отчаиваться…

— Смотрите-ка, тучи сгущаются,— сказал Зак Френ.— Вот если бы ветер стих и весь этот грохот закончился бы ливнем!

В самом деле, более всего пугало то, что ветер унесет тучи на юг, не пролив на нас ни капли воды…

К трем часам пополудни стало казаться, что на севере горизонт начал светлеть. Неужели дождя так и не будет?!

«Славно!… Да!… Очень славно!» — бросил Джос Меритт свое обычное восклицание. Никогда еще эти слова не были так к месту: наш англичанин, вытянув руку, констатировал, что на нее упало несколько крупных капель дождя. И вскоре хлынул настоящий ливень.

Мы хорошенько закутались в каучуковые плащи. Потом, не теряя ни минуты, расставили на земле все имеющиеся у нас емкости, чтобы собрать благодатную воду и даже расстелили на земле белье, ткани, одеяла — все, что могло вобрать в себя воду, из чего ее можно будет потом выжать и напоить верблюдов.

Уже во время ливня животные могли утолить жажду. Между куртинами спинифекса быстро образовались ручейки и лужи. Равнина грозила превратиться в обширное болото. Воды хватало на всех. Мы спешили насладиться ее обилием, ведь иссушенная земля впитает влагу, точно губка, а показавшееся солнце не замедлит превратить в пар последние капли благословенного дождя.

Наконец-то нам удалось обеспечить себя водой на несколько дней. Люди воспряли телом и душой. И верблюды не преминули заполнить свой внутренний, природой данный резервуар, в котором они могут запасать воду на некоторое время. Удивительно, но этот резервуар вмещает около четырнадцати галлонов воды.

К сожалению, дожди в Австралии в разгар жаркого сезона — редкость. Опрометчиво полагаться на такой благоприятный случай в будущем. Ливень шел всего лишь три часа, и раскаленные русла криков очень скоро впитали посланную им с небес влагу. Колодцы, правда, будут хранить в себе воду гораздо дольше. Хорошо, если этот ливень пройдет не в одном только месте. Надеемся, что он напоит пустынную австралийскую равнину на протяжении нескольких сот миль.

29 декабря.

Следуя почти в точности маршрутом полковника Уорбертона, наш караван без каких-либо новых происшествий достиг Уотерлу-Спрингс, что в сорока милях от горы Либиг. Экспедиция теперь находится на сто двадцать шестом градусе долготы, как установили но карте Том Марикс и Годфри. Мы только что пересекли условную границу, обозначенную на карте прямой линией, проведенной с юга на север, и отделяющую соседние провинции от обширной части континента, именуемой Западной Австралией.

Такие наблюдения содержались в дневнике миссис Бреникен, еще несколько выдержек из которого будут приведены ниже. Страницы эти знакомят со страной лучше, нежели самое точное описание, на них подробно рассказывается о страшных испытаниях, которые готовит пустыня всякому, кто отважится в нее проникнуть.

Глава X ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ВЫДЕРЖЕК ИЗ ДНЕВНИКА МИССИС БРЕНИКЕН

30 декабря.

Придется провести двое суток в Уотерлу-Спрингс. Эти задержки удручают меня, когда я думаю о том, сколько еще миль отделяют нас от долины реки Фицрой. И кто знает, может быть, поиски племени инда поведут нас дальше? Как жил мой бедный Джон с того дня, когда Гарри Фелтон покинул его? Не отомстят ли ему аборигены за исчезновение товарища?… Эта мысль разбивает мне сердце!

— Раз в течение стольких лет капитана Джона и Гарри Фелтона держали в плену, значит, у аборигенов есть в этом какой-то свой интерес,— пытаясь успокоить меня, говорил Зак Френ.— Ведь Фелтон дал вам понять, мадам, что аборигены признали в капитане Джоне белого вождя, очень ценного человека, и они ждут случая получить за него соответствующий выкуп. По моему разумению, побег компаньона не должен пагубно отразиться на положении капитана Джона.

Дай Господи, чтобы это действительно было так!

31 декабря.

Сегодня завершается 1890 год. Минуло пятнадцать лет с тех пор, как «Франклин» вышел из порта Сан-Диего. Пятнадцать лет! А наш караван только четыре месяца и пять дней как покинул Аделаиду! Новый год начинается для нас в пустыне, как-то он закончится?…

1 января.

Мои друзья не захотели, чтобы этот день прошел без поздравлений с Новым годом. Все наши люди обступили меня и сердечно поздравили. Я говорю «все», исключая, однако, черных конвойных, которые не упускают случая, чтобы выразить свое недовольство. Тому Мариксу стоит большого труда удерживать их в рамках.

Лен Баркер говорил со мной, по обыкновению, холодно. Будучи уверенным в успехе нашего предприятия, он все же задается вопросом, стоит ли идти к реке Фицрой. По его мнению, кочевников инда чаще можно встретить в соседних с Квинслендом областях, иными словами, на востоке материка. Правда, добавляет Лен, мы идем к тому месту, где Гарри Фелтон оставил своего капитана. Но кто поручится, что инда не ушли в другие края… Все это произносится тоном, не внушающим доверия: так обычно говорят люди, когда не смотрят вам в глаза.

Меня тронуло внимание, проявленное Годфри. Он собрал букет полевых цветов, что растут между куртинами спинифекса, и преподнес мне его с таким чувством и сказал при этом такие нежные слова, что у меня на глаза навернулись слезы. Я обняла и поцеловала моего Годфри… Отчего-то мне вновь пришла в голову мысль, что моему Уотику было бы сейчас столько же лет и он был бы таким же, как Годфри?…

Джейн находилась рядом. Видя эту сцену, она очень разволновалась и побледнела. Я испугалась, как бы бедняжка не упала в обморок. Но ей удалось справиться с собой, и муж увел ее. Я не смела ему помешать.

Мы возобновили путь в тот же день, в четыре часа вечера. Погода была пасмурной, жара немного уменьшилась. Верблюды, достаточно отдохнувшие, шли гораздо быстрее. Пришлось их даже сдерживать, чтобы пешие поспевали за ними.

15 января.

В течение нескольких дней караван двигался довольно быстро. Еще два или три раза пролили обильные дожди, и мы снова пополнили свои питьевые запасы. Когда речь идет о путешествии в глубь этих пустынь, проблема воды становится самой важной и самой пугающей из всех проблем. Она заботит постоянно. Похоже, колодцев на нашем маршруте действительно мало, что было установлено полковником Уорбертоном во время его похода, закончившегося у западной границы Земли Тасмана.

Теперь мы живем исключительно на припасах. Охотой их уже не сэкономишь: дичь не водится в этих угрюмых пустынных краях. Здесь можно встретить разве что стаи голубей, но к ним не приблизишься: они отдыхают между куртинами спинифекса после долгого полета, когда не имеют сил лететь дальше.

То тут, то там, затерянные среди бескрайних равнин, порхают воробышки, но тех усилий, которые нужно приложить, чтобы поймать их, они не стоят. Ну и ладно, провизии нам хватит на много месяцев — в этом отношении я спокойна. Зак Френ внимательно следит за тем, чтобы консервы, мука, чай, кофе расходовались с умом и распределялись поровну. Мы все подчиняемся общему порядку. Исключений нет ни для кого. Черные конвойные не могут пожаловаться, что белые находятся в лучших условиях, чем они.

По-прежнему мириады термитов мучают нас в часы привалов. Что касается москитов, то для них здесь слишком сухо. «Они вновь появятся во влажных местах», — сказал Том Марикс. Ну что ж, укусы этих кровососов не слишком дорогая цена за воду, которая их привлекает.

Днем 23 января караван достиг Мэри-Спрингс, что в девятистах милях от Уотерлу. Здесь мы увидели группку хиреющих деревец. Это были эвкалипты, высосавшие всю влагу из земли и уже наполовину засохшие. «Листья у них висят, словно пересохшие от жажды языки»,— сказал Годфри. Очень точное сравнение.

По всему видно, что этот парнишка, пылкий и решительный, отнюдь не утратил свойственной его летам веселости. Тяготы не вредят здоровью Годфри — чего я опасалась, поскольку он вступил в подростковый возраст. Ах, как же он похож на моего дорогого Джона! Тот же взгляд, когда глаза его устремлены на меня, та же манера говорить, выражать свои мысли… Однажды мне захотелось обратить внимание Лена Баркера на эту особенность.

— Да нет же, Долли,— отвечал он мне.— Уверяю вас, я никакого сходства не нахожу. По-моему, оно существует исключительно в вашем воображении. Но это в конце концов не столь важно, и, если вы по этой причине испытываете интерес к мальчику…

— Нет, Лен, я прониклась горячей симпатией к Годфри, когда увидела, с какой страстью он относится к тому, что составляет цель моей жизни: отыскать и спасти Джона. Он умолял меня разрешить ему участвовать в экспедиции, и я, растроганная его настойчивостью, согласилась. И потом, это один из моих детей из Сан-Диего, один из тех несчастных сирот, что выросли в Уот-хаус. Годфри словно родной брат моего Уота…

— Знаю, Долли, знаю,— отвечал Лен Баркер,— и я вас в какой-то степени понимаю. И пусть небо сделает так, чтобы вам не пришлось раскаиваться в поступке, продиктованном более чувствами, нежели разумом.

— Не нравится мне, когда вы так говорите, Лен Баркер,— резко сказала я.— Меня обижают подобные замечания. В чем вы можете упрекнуть Годфри?

— О! Ни в чем… пока ни в чем. Но кто знает, может быть, потом он захочет злоупотребить вашей слишком выраженной к нему любовью? Подкидыш… Неизвестно, кто он такой, чья кровь течет в его жилах…

— Кровь мужественных и честных людей, ручаюсь вам! — воскликнула я.— На «Брисбене» его все любили, от начальников до товарищей, и, как сказал мне капитан, Годфри не получал ни одного нарекания! Зак Френ, который в этих делах кое-что смыслит, прекрасного мнения о мальчике! Скажите мне, Лен, почему вы не любите этого ребенка?

— Я?… Да я никак к нему не отношусь!… Он мне безразличен, только и всего. Что касается дружбы, то не в моих правилах дарить ее первому встречному; я думаю только о Джоне, о том, как вырвать его из рук аборигенов…

Если Лен Баркер хотел упрекнуть меня, то его упреки необоснованны. Я не забыла мужа, я просто счастлива мыслью, что Годфри вместе со мной приложит усилия к его спасению. Уверена, Джону понравится мой приемный сын, он полюбит его всей душой.

Когда я передала этот разговор Джейн, бедняжка понурила голову и ничего не сказала. Мне понятна ее сдержанность: так ей велит долг. Она не хочет, не может хулить своего супруга.

29 января.

Мы пришли на берег небольшого озера, похожего на лагуну. Том Марикс решил, что это Лейк-Уайт, «белое озеро», еще один остаток внутреннего моря, делившего некогда Австралию на два больших острова. Озеро оправдывает свое название, поскольку вместо испарившейся воды его дно покрывает соляной пласт. Зак Френ пополнил наши запасы соли, но лучше бы мы обнаружили питьевую воду.

В окрестностях полно крыс (они меньше, чем обычные крысы). Приходится оберегать себя от их нападения. Эти необычайно прожорливые звери грызут все, до чего могут добраться.

Черные конвойные, напрочь лишенные брезгливости и предрассудков белых, ухитрились изловить несколько дюжин крыс, выпотрошили, изжарили и с удовольствием съели их отвратительное мясо. Нет, нужно просто умирать с голоду, чтобы решиться отведать эдакой пищи. Не дай, Господи, нам дойти до такого!

На протяжении последних двадцати миль местность постепенно менялась. Куртины спинифекса сделались менее густыми — эта скудная растительность понемногу исчезает. Сейчас мы находимся на границе Большой Песчаной пустыни. Глядя на бескрайнюю всхолмленную равнину, покрытую красным песком, на которой нет даже следов от какого-нибудь русла, думаешь о том, что здесь, наверное, никогда, даже в зимнее время года, не бывает дождей.

Мы смотрели на эту удручающую картину, на эту грозную сушь — и всех нас охватывали самые мрачные предчувствия. Том Марикс показал мне Большую Песчаную пустыню на карте: белое пространство, исчерченное маршрутами Джайлса и Гибсона. На севере извилистый путь полковника Уорбертона свидетельствует о неуверенных попытках путешественника найти колодец. Здесь его больные изголодавшиеся люди вконец обессилели… Там пали животные, был при смерти сын полковника… Лучше не читать рассказа о его путешествии, если намереваешься пройти по тому же пути. Самые бесстрашные отступят… Но я прочла эти записки, да и теперь часто перечитываю их. Я не поддамся страху. То, на что решился Уорбертон ради изучения Австралийского континента, я сделаю ради спасения Джона.

3 февраля.

Вот уже пять дней, как мы вынуждены идти очень медленно. Сколько теряется времени на этом длинном пути! Ничто не вызывает большей досады. Наш караван из-за неровностей местности не может двигаться напрямик. Сильнохолмистый рельеф порой заставляет нас подниматься и спускаться по очень крутым склонам. То и дело попадаются дюны, и верблюдам приходится обходить их. Встречаются и песчаные холмы высотой до ста футов, отстоящие друг от друга на шестьсот — семьсот футов. Пешие увязают ногами в песке, и движение становится крайне затруднительным.

Жара изнуряющая. Невозможно даже представить себе, с какой силой солнце жжет своими лучами землю. Словно тысячи огненных стрел разом пронзают тебя. Джейн и я с трудом можем дышать под пологом кибитки. А как должны страдать наши спутники во время утренних и вечерних переходов! Зак Френ, хоть и крепкий человек, изнемогает от усталости, но верный мой друг не жалуется, он не утратил присутствия духа.

Джос Меритт переносит испытания спокойно и мужественно, его выносливости можно позавидовать. Чжин Ци, менее терпеливый, стонет, но ему не удается разжалобить своего господина. Подумать только, эти чудаки подвергают себя тяжким испытаниям ради того, чтобы заполучить шляпу!

— Славно!… Да!… Очень славно! — отвечает он, когда ему говорят об этом. — Но какую редкостную шляпу!

— Старый шутовской колпак! — ворчит Зак Френ и пожимает плечами.

— Рвань, которую и на ноги-то не захочешь надеть, — не преминет добавить Чжин Ци.

Днем, с восьми часов до четырех, невозможно сделать ни шагу. Лагерь разбиваем где придется, ставим две или три палатки. Конвойные, белые и черные, укладываются, как могут, в тени верблюдов. Страшит то, что скоро у нас не останется воды. А если мы найдем высохшие колодцы? Том Марикс крайне обеспокоен, хоть и старается не подавать виду. И напрасно, лучше ничего от меня не скрывать. Я ко всему готова и не поддамся слабости…

14 февраля.

За последние одиннадцать дней дождь шел всего только два часа. Мы едва смогли наполнить наши бочонки, люди едва утолили жажду, а верблюды едва сделали собственные запасы воды. Мы прибыли в Эмили-Спрингс, где источник совершенно высох. Животные обессилели. Джос Меритт, не зная, как заставить своего верблюда идти, пытается воздействовать на него лаской. Можно слышать, как он говорит ему: «Ну же! Я знаю, тебе трудно, но не стоит унывать, бедная моя скотинка!» Бедная скотинка, похоже, плохо понимает своего хозяина.

Мы снова трогаемся в путь, обеспокоенные более, чем когда-либо. Два верблюда больны. Они еле тащатся и не смогут продолжать путь. Провизию, которую вез вьючный верблюд, пришлось переложить на верхового, его забрали у одного из конвойных. Хорошо еще, что верблюд-вожак под Томом Мариксом до сего дня пребывает в полной силе. Без него все остальные животные, в особенности самки, разбежались бы и мы ничего не смогли бы сделать.

Нужно прикончить сраженных болезнью животных. Оставить несчастных подыхать от голода и жажды, в тисках долгой агонии, было бы куда более жестоко, чем одним выстрелом прекратить их мучения. Караван удаляется, огибая песчаный холм. Раздаются два выстрела… Том Марикс догоняет нас, путешествие продолжается.

Печальнее всего то, что состояние здоровья двух наших людей внушает серьезные опасения. Их бьет лихорадка, и мы не жалеем для них хинина, в достатке имеющегося в нашей походной аптечке. Но больных терзает жестокая жажда. Запасы воды уже иссякли, а надеяться на то, что где-то поблизости есть колодец, увы, не приходится.

Каждый больной лег на спину верблюду, которого ведет кто-то из конвойных. С людьми невозможно поступить так, как с животными. Наш долг — ухаживать за ними, и мы его выполним. Но беспощадная жара постепенно доканывает их…

Том Марикс, несмотря на то что он привычен к тяготам существования в пустыне, не знает, что делать. Воды!… Воды!… Только этого мы просим у неба.

Лучше всех переносят непомерную жару, усталость и жажду черные конвойные. Но хотя они меньше всех страдают, их недовольство растет день ото дня. Напрасно Том Марикс пытается сгладить все конфликты. Самые возбужденные из недовольных во время привалов держатся в стороне, сговариваются, горячатся,— словом, налицо признаки надвигающегося бунта.

21 февраля.

Черные конвойные отказались продолжать поход в северо-западном направлении, выставив в качестве причины то, что они умирают от жажды. Причина, увы, более чем серьезная: вот уже полсуток в наших бочонках нет ни капли воды. Мы вынуждены пить спиртное, что скверно влияет на голову.

Мне пришлось самой вступить в переговоры с аборигенами, упорно стоящими на своем. Нужно было убедить их, что остановка в пути, да еще в таких условиях, не положит конца их тяготам.

— Поэтому,— отвечал мне один из конвойных,— мы хотим вернуться назад.

— Назад?… Но до какого места?

— До Мэри-Спрингс.

— В Мэри-Спрингс нет больше воды, и вы это прекрасно знаете,— ответила я.

— Если в Мэри-Спрингс нет воды,— продолжал абориген,— мы найдем ее немного выше, у горы Уилсон, там течет Стёрт-Крик.

Я взглянула на Тома Марикса. Он пошел за специальной картой, где подробно обозначена Большая Песчаная пустыня. Мы посмотрели в карту. Действительно, к северу от Мэри-Спрингс есть довольно большая река, которая, возможно, не совсем еще высохла. Но откуда конвойный мог знать о ней? Я задала ему этот вопрос. Он вначале поколебался, но в конце концов ответил, что о реке им сказал мистер Баркер. От него же исходило предложение подняться к Стёрт-Крик.

Я была как нельзя более раздражена тем, что Баркер имел неосторожность — только ли неосторожность? — подстрекать конвойных повернуть на восток. Следствием этого будут не только задержки, но и существенное изменение маршрута, который уведет нас в сторону от реки Фицрой.

Я без обиняков поговорила с Леном.

— Чего вы хотите, Долли? — сказал он мне.— Уж лучше идти с задержками и в обход, чем упорно следовать по пути, где нет колодцев.

— В любом случае, мистер Баркер,— резко сказал Зак Френ,— вы должны были высказать ваши соображения миссис Бреникен, а не конвойным.

— Вы так ведете себя с нашими черными, что я уже не могу держать их в руках,— добавил Том Марикс.— Кто у них начальник, вы или я?

— Ваши замечания неуместны, сэр! — возразил Лен Баркер.

— Уместны или неуместны, но они вызваны вашим поведением, и вам следует принять их во внимание!

— Кроме миссис Бреникен, мне никто не может здесь приказывать!

— Хорошо, Лен Баркер,— ответила я,— впредь, если у вас появятся какие-нибудь критические замечания, прошу их высказывать мне, а не кому-либо другому.

— Миссис Долли,— сказал тут Годфри,— хотите, я поеду вперед и поищу колодец? В конце концов можно найти…

— …Колодцы без воды! — проворчал Лен Баркер, пожав плечами.

Легко представить себе, что чувствовала Джейн, присутствовавшая при этом разговоре. Поведение ее мужа, подрывающее согласие в экспедиции, может причинить нам серьезнейшие осложнения. Нам с Томом Мариксом насилу удалось убедить аборигенов отказаться от намерения вернуться назад. Тем не менее они заявили, что, если в течение двух суток мы не найдем колодец, они повернут к Мэри-Спрингс, чтобы достичь Стёрт-Крик.

23 февраля.

Какие невыразимые страдания мы испытывали в следующие два дня! Состояние наших больных ухудшилось. Еще три верблюда — два верховых и один вьючный — упали, чтобы больше уже не подняться: шеи их вытянулись на песке, животные не могли сделать ни малейшего движения. Пришлось пристрелить несчастных. Теперь четверо белых конвойных вынуждены пешими продолжать путь, очень трудный даже для тех, кто едет верхом.

Ни одного человеческого существа еще не встретилось нам в Большой Песчаной пустыне, ни одного австралийца с Земли Тасмана, который мог бы сказать, как обстоит дело с колодцами. Очевидно, наш караван отклонился от маршрута полковника Уорбертона: ему не доводилось идти так долго и не иметь при этом возможности пополнить запасы воды.

Наконец сегодня, по окончании первого этапа, мы смогли утолить жажду. Годфри нашел неподалеку колодец. Тотчас наше небольшое общество оживилось. Верблюды поднялись, словно тот, что был под Годфри, сообщил им: «Вода!… Вода!»

Через час караван остановился под высохшей кроной деревьев, затеняющих колодец. К счастью, это были пятнистые, а не другие виды эвкалиптов, которые выпили бы из него всю воду!

Следует, однако, заметить, что довольно многочисленный отряд людей способен в одну минуту осушить колодец, находящийся в австралийской пустыне. Воды в нем совсем немного, притом до нее еще нужно добраться через слой песка. Эти колодцы — естественные впадины, образующиеся в зимний дождливый сезон. В глубину они уходят чуть больше, чем на пять-шесть футов; этого достаточно, чтобы вода, защищенная от солнечных лучей, не испарялась даже во время долгой летней жары.

Иногда возле таких природных резервуаров не растет никаких деревьев, и ничего не стоит пройти вблизи колодца, не увидев его. Вот почему нужно очень внимательно осматривать местность. Этот очень верный совет дает полковник Уорбертон, и мы к его совету прислушались.

На сей раз Годфри повезло. Колодец, возле которого мы стали лагерем в одиннадцать часов утра, содержал больше воды, чем требовалось нам, чтобы напоить верблюдов и наполнить бочонки. Вода была прозрачной, поскольку просачивалась сквозь песок, и свежей, так как впадина находилась у подножия высокой дюны и в нее не проникали прямые солнечные лучи.

С наслаждением каждый из нас припал к этому подобию водоема. Пришлось даже призывать людей не пить много, иначе они могли бы заболеть.

Невозможно вообразить себе, какое благотворное действие оказывает на человека вода, если только он не слишком долго был мучим жаждой. Результат проявляется немедленно: наиболее ослабевшие встают на ноги, тотчас возвращаются физические силы, а с ними — и духовные. Человек мало сказать оживает — он как бы заново рождается!

На следующий день, с четырех часов утра, караван вновь двинулся в путь, стремясь как можно скорее достичь Джоанна-Спрингс, который отделяют от Мэри-Спрингс примерно сто девяносто миль.

Этих нескольких выдержек из дневника миссис Бреникен достаточно, чтобы показать, что воля и энергия не покидали эту женщину ни на минуту. А теперь поведем далее рассказ о путешествии, во время которого еще произойдет много неожиданных событий, кои будут иметь очень важные последствия.

Глава XI СВЕДЕНИЯ И ПРОИСШЕСТВИЯ

Как записано в дневнике миссис Бреникен, к людям вернулись вера и силы. Пищи имелось достаточно: ее запасли на много месяцев. Проблемы возникали только с водой, но после найденного Годфри колодца ее было предостаточно. Правда, приходилось по-прежнему переносить изнуряющую жару, дышать раскаленным воздухом, двигаясь по бесконечным равнинам, где нет ни деревца, ни тени.

Мало найдется путешественников, могущих без вреда для себя терпеть всеистребляющее пекло,— если только они не уроженцы Австралии. Там, где абориген выстоит, иноземец упадет в изнеможении.

Караван по-прежнему двигался на северо-запад, с большим трудом преодолевая все те же красные песчаные дюны и тянущиеся параллельно друг другу гряды. Создавалось впечатление, что земля эта выжжена огнем и ее яркий цвет, еще усиливающийся от солнечных лучей, беспрестанно обжигает глаза. Песок был настолько раскален, что белые люди не могли ступать по нему босыми ногами. Что до черных, то, благодаря загрубевшей коже на ногах, они шли свободно, не чувствуя никакой боли. Здесь у них не было повода для жалоб, но тем не менее их злая воля делалась все более очевидной. Если бы Том Марикс, опасаясь, что придется защищаться от каких-нибудь кочевников, не стремился сохранить конвой в полном составе, он наверняка попросил бы миссис Бреникен уволить черных конвойных.

Мужественный начальник конвоя, видя, как тяготы и лишения, неизбежные для такого рода экспедиции, растут, порой говорил себе, что они преодолеваются впустую, но в такие минуты ему удавалось хорошо владеть собой, дабы не выдать собственных мыслей. Один только Зак Френ догадывался, о чем он думает, и даже обижался на него за неверие.

— В самом деле, Том,— сказал он ему как-то,— я и не подозревал, что вы способны падать духом!

— Падать духом?… Вы ошибаетесь, Зак. Во всяком случае, мне хватит смелости до конца выполнить свою задачу. Пугает не пустыня, а вероятность того, что, пройдя ее, мы будем вынуждены ни с чем вернуться туда, откуда пришли.

— Так, стало быть, по-вашему, капитан Джон погиб после побега Гарри Фелтона?

— Не знаю, Зак, да и вам известно не больше моего.

— Нет, я знаю, и знаю так же точно, как то, что корабль кренится на правый борт, если переложить руль влево!

— Вы, Зак, подобно миссис Бреникен и Годфри, принимаете желаемое за действительное. Хотелось бы, чтобы это было так. Но капитан Джон, если жив, находится в руках у инда, а где они?

— Они там, где они есть, Том, и именно туда пойдет караван, даже если ему придется еще полгода двигаться против ветра. Черт побери! Когда нельзя сделать поворот оверштаг[277], поворачивают через фордевинд[278], но всегда судно возвращается на свой маршрут.

— На море, когда известен пункт назначения,— да, Зак. Но разве кто-нибудь из нас знает, куда надо идти?

— Мы это узнаем, если не будем впадать в отчаяние.

— Да я не отчаиваюсь, Зак!

— Отчаиваетесь, Том, и, что еще хуже, перестаете это скрывать. Плох тот капитан, который не прячет своей обеспокоенности и повергает в уныние команду. Следите за своим лицом, Том,— не для миссис Бреникен, ее ничто не в силах поколебать, но для наших белых конвойных! Если они начнут действовать заодно с черными…

— Я ручаюсь за них, как за себя.

— А я ручаюсь за вас, Том! И не будем говорить о спуске флага, пока стоят мачты!

— Если кто и говорит об этом, то только мистер Баркер.

— Ох, Том, если б распоряжаться пришлось мне, то этот тип давно бы сидел в самом дальнем углу трюма с ядром на каждой ноге![279] Пусть поостережется, я с него глаз не спускаю!

Зак Френ правильно поступал, наблюдая за Леном Баркером. Если в экспедиции начнется смятение, это будет делом его рук; именно он подстрекал черных конвойных к бунту, и тут таилась одна из причин, грозившая помешать успеху предприятия. Но не будь ее, Том Марикс все равно не питал бы надежд на возможность отыскать инда и вызволить капитана Джона из плена.

Конечно, нельзя сказать, что караван, направляясь в район реки Фицрой, шел совсем уж наугад. Тем не менее обстоятельства, война например, могли заставить инда уйти с Земли Тасмана. Племена, порой насчитывающие от двухсот пятидесяти до трехсот душ, редко живут между собой в мире. Существуют застарелая ненависть и соперничество, требующие пролития крови.

Надо сказать, что у каннибалов война — это охота; враг — не только враг, он еще и дичь: победитель съедает побежденного. Отсюда стычки, преследования, перемещения с места на место, порой на далекие расстояния. Вот почему важно было узнать, не ушли ли инда в другие края, а узнать об этом можно, лишь повстречав какого-нибудь австралийца, идущего с северо-запада.

Именно поисками такого вот аборигена и занимались Том Марикс и помогавший ему Годфри, который, несмотря на наставления и даже приказания миссис Бреникен, нередко удалялся от каравана на много миль. Если он не искал колодец, значит, искал аборигена, впрочем, пока безрезультатно — край был совершенно безлюден. Да и какое человеческое существо, пусть даже грубое и неприхотливое, смогло бы долго переносить тяготы здешнего климата? Кочевать вблизи телеграфной линии — на такое еще аборигены отваживались, но и в этом случае они обрекали себя на тяжкие испытания.

Наконец, девятого марта, около половины десятого утра, невдалеке послышался характерный крик.

— Где-то поблизости аборигены,— сказал Том Марикс.

— Неужели? — удивилась Долли.

— Да, мадам, именно так они обычно кричат друг другу.

— Попробуем подойти к ним,— сказал Зак Френ.

Караван прошел вперед с сотню шагов, и Годфри увидал двух черных. Захватить их — дело нелегкое, поскольку австралийцы, едва завидев белых, пускаются наутек. Эти двое пытались скрыться за высокой красноватой дюной между куртинами спинифекса. Но конвойным удалось окружить их и привести к миссис Бреникен.

Одному из них было лет пятьдесят; другому, его сыну,— лет двадцать. Оба держали путь на станцию близ озера Вудс, относящуюся к сети станций, обслуживающих телеграфную линию. Их быстро удалось задобрить подарками — тканями и несколькими фунтами табаку,— и они с готовностью отвечали на вопросы, которые задавал им Том Марикс, тут же переводя ответы для миссис Бреникен, Годфри, Зака Френа и остальных.

Вначале австралийцы сообщили, куда они направляются, что, впрочем, мало интересовало наших путников. Затем Том Марикс спросил, откуда они шли,— и ответ на этот вопрос заслуживал серьезного внимания.

— Мы идем оттуда… далеко… очень далеко,— ответил отец, показав рукой на северо-запад.

— С побережья?

— Нет.

— С Земли Тасмана?

— Да. От реки Фицрой.

Именно к этой реке, как известно, и направлялся караван.

— Из какого вы племени? — спросил Том Марикс.

— Из племени гурси.

— Это кочевники?

Абориген, похоже, не понял вопроса.

— Это племя ходит от одной стоянки к другой,— разъяснял Том Марикс,— оно не живет в деревне?

— Оно живет в деревне Гурси,— отвечал сын, производивший впечатление довольно умного человека.

— Эта деревня находится возле реки Фицрой?

— Да, на расстоянии десяти полных дней от того места, где река впадает в море.

Река Фицрой впадает в залив Кинг, и именно там в 1883 году завершился второй поход «Долли-Хоуп». Юноша сказал о десяти днях пути, следовательно, деревня находилась в сотне миль от побережья.

Годфри отметил местонахождение деревни на крупномасштабной карте Западной Австралии, на которой была обозначена вся река Фицрой, протяженностью в двести пятьдесят миль, берущая начало где-то в глубине Земли Тасмана.

— Знаете ли вы племя инда? — спросил тогда Том Марикс.

Глаза отца и сына вспыхнули, когда они услыхали это слово.

— Очевидно, инда и гурси — два враждующих племени и между ними сейчас идет война,— заметил Том Марикс, обращаясь к миссис Бреникен.

— Похоже на то,— отвечала Долли,— и очень может быть, что наши аборигены знают, где сейчас инда. Расспросите их об этом, Том, и постарайтесь добиться ясных ответов. От них, возможно, будет зависеть успех наших поисков.

Том Марикс задал вопрос, и пожилой абориген без колебаний ответил, что племя инда обитает теперь в верховьях реки Фицрой.

— А как далеко они находятся от деревни Гурси? — спросил Том Марикс.

— Идти надо двадцать дней к восходящему солнцу,— ответил юноша.

Это расстояние было перенесено на карту, и оказалось, что стойбище инда расположено примерно в двухстах восьмидесяти милях от теперешнего местонахождения каравана. Сведения, сообщенные аборигенами, соответствовали тем, что прежде были получены от Гарри Фелтона.

— Ваше племя,— продолжал Том Марикс,— часто воюет с племенем инда?

— Всегда! — ответил сын.

Интонация его голоса и сопровождающий ответ жест выдали жгучую ненависть каннибалов к враждебному племени.

— Мы будем их преследовать,— добавил отец, кровожадно лязгая зубами, и перебьем всех, когда там не будет белого вождя и он не сможет давать им свои советы.

Легко представить себе, как разволновалась миссис Бреникен и ее спутники, когда Том Марикс перевел ответ старшего из путников. Можно ли сомневаться, что этот белый вождь — капитан Джон, столько лет находящийся в плену у инда?

По просьбе Долли Марикс принялся расспрашивать аборигенов о белом вожде. Они могли дать лишь очень расплывчатые сведения, однако утверждали, что три месяца назад, во время последнего столкновения между гурси и инда, он еще находился в племени.

— Если бы не бледнолицый[280],— воскликнул молодой австралиец,— из инда остались бы теперь одни женщины!

Итак, от аборигенов стало известно, что Джон Бреникен до сих пор находится у инда и что племя нужно искать на берегах реки Фицрой, менее чем в трехстах милях к северо-западу.

Караван стал готовиться в путь, а Джос Меритт решил переговорить с аборигенами, которых миссис Бреникен отпустила, снабдив новыми подарками. Англичанин попросил Тома Марикса задать им вопрос по поводу шляп, надеваемых вождями племени гурси и инда в торжественных случаях.

Сказать по правде, Джос Меритт, ожидая ответа, волновался не меньше Долли. Почтенный коллекционер был удовлетворен полученными сведениями. Привычное «Славно!… Да!… Очень славно!» слетело с его губ, когда он узнал, что шляпы иноземного происхождения совсем не редкость в племенах северо-запада. Во время больших торжеств ими обычно покрывают головы крупных австралийских вождей.

— Понимаете, миссис Бреникен,— сказал Джос Меритт,— найти капитана Джона — это очень хорошо!… Но завладеть историческим сокровищем, из-за которого я изъездил пять частей света,— это еще лучше!

— Ну разумеется! — ответила Долли, уже привыкшая к навязчивой идее своего чудаковатого спутника.

— Вы слышали, Чжин Ци? — обратился Джос Меритт к слуге.

— Слышал, мой господин Джос,— ответил китаец.— И когда мы отыщем эту шляпу…

— Мы вернемся в Англию, в Ливерпуль, и там, Чжин Ци, я, надев на вас великолепный наряд из красного и желтого шелка, возложу одну-единственную обязанность — показывать мою коллекцию посетителям. Вы довольны?

— О, я чувствую себя цветком, раскрывающим свои лепестки ранним утром при легком дуновении ветерка,— отвечал поэтичный Чжин Ци, тряся, однако, головой с видом человека, столь же верящего в сказанное, как если бы его господин посулил ему титул.

Лен Баркер, владеющий языком аборигенов, присутствовал при разговоре Тома Марикса с двумя австралийцами, но не принимал в нем участия. Он не задал ни одного вопроса, касающегося капитана Джона, а только внимательно слушал и запоминал подробности о местопребывании инда. Взглянув на карту, он высчитал путь, который предстояло пройти, и время, за которое караван сможет пересечь Землю Тасмана.

Реально на это уйдет несколько недель — если не возникнет никаких препятствий, если не будет недостатка в средствах передвижения, если тяготы, вызванные непомерной жарой, будут успешно преодолены. Баркер, понимая, что точность сведений придаст всем мужества, ощутил в себе глухую ярость. Как?! Капитан Джон будет освобожден?! Неужели Долли удастся вырвать его из рук инда?

Лен Баркер размышлял о возможном ходе событий, и Джейн видела, как хмурится его лоб, глаза наливаются кровью, а лицо выдает роящиеся в голове гнусные мысли. Она, понимая, что надвигается катастрофа, безумно испугалась, и когда взгляд мужа остановился на ней, Джейн почувствовала, что теряет сознание…

Несчастная женщина догадалась, о чем думает этот человек, способный на любое преступление, лишь бы завладеть состоянием миссис Бреникен.

Лен и в самом деле думал о том, что если Джон и Долли соединятся, то все его планы рухнут. Рано или поздно откроется, кто такой Годфри. Тайна эта в конце концов сорвется с языка его жены, если только он не лишит ее возможности говорить. И вместе с тем Джейн была ему необходима, чтобы через нее завладеть богатством после смерти миссис Бреникен. Стало быть, нужно разлучить Джейн с Долли и потом, в целях уничтожения капитана Джона, опередить караван на пути к инда. Для такого негодяя, как Баркер, лишенного совести и готового на все, этот план был вполне осуществим; к тому же обстоятельства не замедлили прийти ему на помощь.

В тот же день, в четыре часа пополудни, Том Марикс дал сигнал к отправлению, и караван возобновил путь в обычном порядке. Прежняя усталость была забыта. Энергия, клокотавшая в Долли, передалась и ее спутникам. Экспедиция продвигалась к цели. Успех, казалось, уже не ставился под сомнение. Даже черные конвойные как будто повиновались с большей охотой. Безусловно, Том Марикс мог бы рассчитывать на этих людей вплоть до окончания похода, если бы Лен Баркер не сеял среди них зерна предательства и бунта.

Караван, бодро снявшись со стоянки, пошел приблизительно маршрутом полковника Уорбертона. Жара все усиливалась, ночи сделались очень душными. На равнине, лишенной деревьев, тень находили лишь возле высоких дюн, но затененный участок был очень мал из-за почти отвесно льющихся на землю солнечных лучей. И все же на этой широте, лежащей севернее тропика, иначе говоря, в экваториальном поясе, люди более всего страдали не от суровости австралийского климата, а от отсутствия воды.

В поисках колодцев приходилось покрывать большие расстояния, что значительно удлиняло путь. Чаще всего этим занимались всегда готовый куда-нибудь ринуться Годфри и неутомимый Том Марикс. У миссис Бреникен сжималось сердце, когда она видела их удаляющиеся фигуры. Но на ливни уже нельзя было рассчитывать в это время года они случаются крайне редко,— на небе, ясном до самого горизонта, не было ни облачка. Напоить могла только земля.

Когда Том Марикс и Годфри находили колодец, караван устремлялся к нему. Подгоняемые жаждой люди торопили животных. И что они чаще всего обнаруживали? Илистую воду на дне кишащей крысами впадины. Черные и белые конвойные тут же принимались пить, а Долли, Джейн, Годфри, Зак Френ и Лен Баркер, проявляя осторожность, ждали, пока Том Марикс снимет верхний, загрязненный слой и, раскопав песок, извлечет более чистую воду. Только тогда утоляли жажду и наполняли бочонки; запаса должно было хватить до следующего колодца.

Так шли восемь дней — с десятого по семнадцатое марта — без каких-либо происшествий, но с достигающей уже крайних пределов усталостью. Состояние обоих больных не улучшилось, напротив, были основания опасаться смертельного исхода. Лишившийся пятерых верблюдов, Том Марикс был озабочен проблемой транспорта. Миссис Бреникен тревожилась не меньше начальника конвоя, но тщательно скрывала это. Впереди всех на этапе, позади на привале — она подавала пример высочайшего мужества, соединенного с убежденностью, которой ничто не могло поколебать.

Чем бы только Долли не пожертвовала, чтобы избежать постоянных задержек, чтобы сократить бесконечный путь! Как-то она спросила у Тома Марикса, почему он не ведет караван прямо к верховью реки Фицрой, где, по словам аборигенов, находится последнее стойбище инда.

— Я думал об этом, миссис Бреникен, но меня сдерживает и очень тревожит все та же проблема воды, ответил Том Марикс.— Двигаясь к Джоанна-Спрингс, мы непременно встретим несколько колодцев, отмеченных полковником Уорбертоном.

— А разве на севере их нет?

— Может, и есть, да я в этом не уверен. К тому же не исключено, что колодцы теперь высохли, а если мы будем идти на запад, то обязательно достигнем реки Оковер, на берегу которой останавливался полковник Уорбертон. Кстати, эта река не пересыхает[281], мы запасемся водой и двинемся дальше.

— Ну хорошо, Том, сказала миссис Бреникен,— раз нужно, пойдем к Джоанна-Спрингс.

Так и было сделано, однако тяготы на этом отрезке пути превзошли все ожидания.

Хотя был уже третий месяц лета, жара стояла нестерпимая, температура держалась на отметке сорок градусов по Цельсию в тени, причем под тенью следует понимать ночное время суток. Напрасно было искать облако в небесной выси, как напрасно было искать дерево на пустынной равнине. Атмосфера была удушливой. Воды в колодцах хватало лишь на то, чтобы люди утолили жажду. За один этап едва удавалось пройти миль десять. Пешие еле передвигали ноги. Долли, Джейн и Гарриетта, сами ослабевшие, ухаживали за больными, но старания их не приносили несчастным облегчения. Как хорошо было бы остановиться, разбить лагерь возле какой-нибудь деревушки, устроить длительный отдых, подождать, пока жара хоть немного спадет… Но это было невозможно.

После полудня семнадцатого марта пали еще два вьючных верблюда, в частности один из тех, что вез товары, предназначенные для выкупа. Том Марикс был вынужден разместить поклажу на верховых верблюдах, из-за чего пришлось спешить еще двух белых конвойных.

Наконец, вечером девятнадцатого марта караван остановился милях в пяти от Джоанна-Спрингс, возле колодца, вода в котором была засыпана слоем песка толщиной в шесть футов. Не было никакой возможности продолжать путь. Жара стояла необычайная. Воздух, раскаленный, словно в печи, обжигал легкие. Очень чистое ярко-голубое небо, какое бывает в некоторых районах Средиземноморья, когда дует мистраль[282], выглядело непривычным и грозным, что сильно беспокоило Тома Марикса.

— Вам что-то не нравится? — заметив тревогу начальника конвоя, спросил Зак Френ.

— Да, Зак. Я ожидаю самум[283], наподобие того, что свирепствует в африканских пустынях,— ответил Том Марикс.

— Вот и хорошо… Ветер… значит, и вода,— рассудил боцман.

— Вовсе нет, Зак, это значит еще более страшная сушь, и неизвестно, на что способен самум в центре Австралии!

Такие слова из уст сведущего человека не на шутку встревожили миссис Бреникен и ее спутников. В ожидании непогоды были приняты кое-какие меры. Часы показывали девять вечера. Палаток посреди песчаных дюн решили не ставить, в такие жаркие ночи они не нужны. Утолив жажду, каждый взял свою порцию провизии. Но люди не хотели есть. Желудок страдал меньше, чем органы дыхания, и все мечтали лишь о прохладе. Несколько часов сна принесли бы измученным людям больше пользы, чем несколько кусков пищи. Но возможно ли было спать в такой удушливой, точно разряженной атмосфере?

До полуночи ничего необычного не произошло. Том Марикс, Зак Френ и Годфри по очереди несли дежурство. То один, то другой вставали, чтобы осмотреть северную часть горизонта. Небо на севере было чистое, и чистота эта была даже зловещей. Луна зашла одновременно с солнцем, скрывшись за дюнами на западе. Сотни звезд светились вокруг Южного Креста[284], мерцавшего над Антарктическим полюсом Земли.

Около трех часов ночи небосвод потух. Внезапная тьма окутала равнину.

— Тревога! — закричал Том Марикс.

— Что случилось? — быстро встав, спросила миссис Бреникен. Рядом с ней находились Джейн, служанка Гарриетта, Годфри и Зак Френ, пытающиеся распознать друг друга в непроглядной темноте. Лежавшие на песке верблюды поднимали головы и хрипло, испуганно кричали.

— Да что такое?…— снова спросила Долли.

— Самум! — ответил Том Марикс, и тут же пространство наполнилось таким шумом, что ухо уже не улавливало человеческого голоса и глаза не различали во тьме ничего.

Начальник конвоя оказался прав, это действительно был самум, один из тех ураганов, которые свирепствуют на пустынных просторах Австралии. Огромное облако, состоявшее не только из песка, но и из золы, поднятой с выжженной солнцем земли, обрушилось на равнину.

Дюны двигались, словно морские волны, но вокруг летели не водяные брызги, а мельчайшие частицы пыли. Они забивали глаза, уши, не давали дышать. Создавалось впечатление, что неистовый ветер вот-вот разровняет все холмы. Если бы стояли палатки, от них не осталось бы и клочков. Бушующая стихия обрушилась на людей, словно шквал артиллерийского огня. Годфри обеими руками держал Долли, но сопротивляться ветру не было никакой возможности.

Буря продолжалась один час, но его хватило, чтобы преобразить местность, переместив дюны. Миссис Бреникен и ее спутников, в том числе обоих больных, на протяжении четырех-пяти миль тащило по земле, они пытались подняться, но снова падали, кружась порой, словно захваченные вихрем былинки. Ни видеть друг друга, ни слышать они не могли, им грозило вообще потеряться в пустыне. Так их пригнало в окрестности Джоанна-Спрингс, что неподалеку от реки Оковер. Вскоре мгла начала рассеиваться и лучи восходящего солнца возвестили о наступлении утра.

Люди стали окликать друг друга. Но все ли отозвались на зов? Миссис Бреникен, служанка Гарриетта, Годфри, Джос Меритт, Чжин Ци, Зак Френ, Том Марикс, белые конвойные были здесь и с ними четыре верховых верблюда. Но черные конвойные исчезли! Исчезли также и двадцать других верблюдов — те, что везли провизию и выкуп за капитана Джона! Долли позвала Джейн, но та не ответила: ни ее, ни Лена нигде не было.

Глава XII ПОСЛЕДНИЕ УСИЛИЯ

Исчезновение черных конвойных и верблюдов поставило Долли и верных ей людей в почти безнадежное положение… Первым о предательстве заговорил Зак Френ, Годфри с ним согласился. Если принять во внимание обстоятельства, при которых часть членов экспедиции исчезла, то предательство становилось слишком очевидным. Таково было и мнение Тома Марикса.

— Может, Лена унесло куда-то, ведь нас самих тоже гнал ветер? — не желая верить в такую подлость и такое двурушничество, предположила Долли.

— Унесло именно с черными конвойными и верблюдами, которые везли наш провиант?! — воскликнул Зак Френ.

— А моя бедная Джейн! — прошептала Долли.— Разлучилась со мной, и я даже не заметила, как это произошло!

— Лен Баркер и не хотел, чтобы она оставалась с вами, мадам,— сказал Зак Френ.— Негодяй!…

— Негодяй?… Славно!… Да!… Очень славно! — вступил в разговор Джос Меритт.— Если все это не предательство, я согласен никогда не найти… историческую… шляпу… которую…— Тут он повернулся к китайцу: — А что вы об этом думаете, Чжин Ци?

— Ай-йа, мой господин Джос! Я думаю, что было бы в тысячу и еще десять тысяч раз лучше, если бы мои ноги никогда не ступали по этой малоуютной стране!

— Возможно! — проговорил Джос Меритт.

Что ни говори, а измена была настолько явной, что миссис Бреникен в конце концов сдалась. «Но с какой стати меня обманывать? — размышляла она.— Что я сделала Лену? Не я ли забыла прошлое? Не я ли приняла его самого и его несчастную жену как родных? И он бросает нас, оставляет без пропитания, крадет то, за что можно купить свободу Джона!… Зачем?!»

Никто не знал тайн мистера Баркера, и никто не мог бы ответить миссис Бреникен, кроме Джейн, но ее рядом с Долли уже не было.

Итак, Лен принялся осуществлять план, который вынашивал уже давно и который имел все шансы на успех. Пообещав черным конвойным хорошую плату, он легко переманил их на свою сторону. Когда ураган разыгрался в полную силу, двое аборигенов утащили Джейн, и ее криков невозможно было услышать. Другие же погнали на север разбежавшихся вокруг стоянки верблюдов. Никто ничего не заметил в кромешной тьме, в плотных вихрях пыли, и прежде чем наступил рассвет, Лен Баркер и его сообщники были уже в нескольких милях восточнее Джоанна-Спрингс.

Джейн снова была разлучена с Долли, теперь ее муж мог не опасаться, что, мучимая угрызениями совести, она откроет тайну рождения Годфри. К тому же у мерзавца имелись все основания надеяться, что, лишившись провианта и транспортных средств, миссис Бреникен и ее друзья останутся в Большой Песчаной пустыне навсегда.

Действительно, Джоанна-Спрингс, где теперь находился караван, отделяли от реки Фицрой примерно триста миль. Как во время столь дальнего пути Том Марикс будет удовлетворять потребности людей, даже если их осталось гораздо меньше, чем было прежде?

Оковер — один из главных притоков реки Де-Грей, впадающей в Индийский океан. По берегам реки Оковер, никогда не пересыхающей даже в страшную жару, Том Марикс увидел тот же ландшафт, те же тенистые уголки, которые в приступе безмерной радости описывал полковник Уорбертон; зелень, проточная вода после бесконечных песчаных холмов и спинифекса — какая изумительная перемена!

Но если полковник Уорбертон, добравшись сюда, был почти у цели: ему оставалось лишь спуститься вниз по течению до поселка Рокбонн на побережье, то нашим путешественникам до цели было еще далеко. Их положение, наоборот, ухудшится, когда экспедиция двинется по бесплодной местности, лежащей между реками Оковер и Фицрой.

Теперь караван состоял из двадцати двух человек вместо сорока трех, насчитывающихся в начале пути: Долли, ее служанка Гарриетта, Зак Френ, Том Марикс, Годфри, Джос Меритт, Чжин Ци и пятнадцать белых конвойных, двое из которых были тяжело больны. Из транспортных средств осталось только четыре верблюда, другие были угнаны Леном Баркером, в их числе — верблюд-предводитель и тот, что вез кибитку. Верблюд Джоса Меритта тоже исчез, вследствие чего англичанин был вынужден идти пешком, как и его слуга.

Из провизии сохранилось лишь очень небольшое количество консервов — их нашли в ящике, должно быть упавшем со спины какого-нибудь верблюда. Муки, кофе, чая, сахара, соли, спиртного — ничего этого больше не было, исчезла и походная аптечка. Как теперь ухаживать за больными, измученными лихорадкой? Экспедиция в бесплодной пустыне лишилась всех средств существования.

С первыми лучами зари миссис Бреникен собрала людей. Эта мужественная женщина отнюдь не утратила своей поистине сверхчеловеческой энергии. Она говорила о том, что цель уже близка, и ее ободряющие речи придали сил членам экспедиции.

Путешествие продолжилось в столь трудных условиях, что даже самые убежденные могли потерять надежду на ее удачное завершение. Из четырех верблюдов два были отданы больным, которых нельзя было оставить в ненаселенном Джоанна-Спрингс. Полковник Уорбертон отметил много таких станций на своем маршруте. Но хватит ли несчастным сил перенести путешествие до реки Фицрой, откуда их, быть может, удастся переправить куда-нибудь на побережье? На сей счет были сомнения, и Доллино сердце разрывалось при мысли о двух новых жертвах вдобавок к тем, что уже повлекла за собой катастрофа «Франклина». И все же миссис Бреникен не откажется от своих намерений! Нет! Она не прекратит поисков, даже если останется одна!

Перейдя Оковер в миле от Джоанна-Спрингс выше по течению, караван пошел на северо-северо-восток. Беря это направление, Том Марикс рассчитывал добраться до того участка реки Фицрой, за которым она делает многочисленные изгибы, прежде чем устремиться к заливу Кинг.

Жара сделалась терпимее. После настойчивых просьб, почти приказаний Тома Марикса и Зака Френа Долли наконец согласилась взять себе верблюда. Бодрым шагом двинулись Годфри и Зак Френ. То же можно сказать и о Джосе Меритте, длинные ноги которого были тверды, словно ходули. Миссис Бреникен хотела уступить ему своего верблюда, но он отклонил предложение.

— Славно!… Да!… Очень славно! — по обыкновению воскликнул Джос Меритт.— Англичанин есть англичанин, мадам, но китаец — всего лишь китаец… Не вижу никаких помех к тому, чтобы вы предложили своего верблюда Чжин Ци… Вот только ему я запрещаю принимать этот подарок.

Таким образом, Чжин Ци, как и прежде, шел пешком, сетуя на судьбу и мечтая о далеких красотах Поднебесной.

Четвертый верблюд был в распоряжении то Тома Марикса, то Годфри, когда кому-нибудь из них нужно было отъехать вперед, ибо запас воды, взятой из реки Оковер, вскоре иссяк, и вновь проблема колодцев сделалась наиважнейшей.

Экспедиция двигалась по слабохолмистой равнине с редкими дюнами, тянувшимися до самого горизонта. Куртины спинифекса были здесь гуще, и различные кустарники, начавшие желтеть, поскольку уже наступила осень, вносили некоторое разнообразие в окружающий ландшафт. Возможно, представится случай подстрелить какую-нибудь дичь. Том Марикс, Годфри и Зак Френ, никогда не расстававшиеся с оружием, к счастью, имели при себе ружья и револьверы, которыми они при случае сумели бы неплохо воспользоваться. Провизии в экспедиции осталось мало, и распределялась она очень экономно.

Так шли несколько дней: этап утром, этап вечером. Русла криков, избороздивших местность, были покрыты раскаленными камнями, между которыми торчала сухая, выгоревшая трава. В песке не обнаруживалось ни малейших следов влаги. Необходимо было раз в сутки отыскивать колодец, поскольку бочонков у экспедиции не сохранилось. А посему Годфри отклонялся то вправо, то влево от маршрута, как только ему начинало казаться, что он напал на след.

— Дитя мое,— просила его Долли,— будь осторожен! Не подвергай себя опасности…

— Как я могу не подвергать себя опасности, когда речь идет о вас, миссис Долли, о вас и о капитане Джоне?! — отвечал Годфри.

Так, проявляя самоотверженность и еще какое-то особенное чутье, Годфри отыскал несколько колодцев, и, чтобы дойти до них, караван порой был вынужден отклоняться от маршрута на много миль.

Хотя экспедиция, идущая по той части Земли Тасмана, что лежит между реками Оковер и Фицрой, не была совсем избавлена от мук жажды, все же людям и животным не приходилось оставаться без воды слишком долго. Ведь к прежним тяготам прибавились нехватка транспортных средств, скудность питания, отсутствие чая, кофе и табака, но отчего особенно страдали конвойные, так это от невозможности добавить к солоноватой воде несколько капель спиртного.

После двух часов ходьбы самые энергичные падали от усталости и истощения. К тому же верблюды с трудом отыскивали корм среди зарослей кустарника. Отсутствовала карликовая акация, смолу которой в голодные периоды собирают аборигены. Не встречалось ничего, кроме чахлой колючей мимозы вперемежку со спинифексом. Понурые животные еле передвигали ноги, а то и вовсе падали на колени, и заставить их встать удавалось с большим трудом.

Двадцать пятого, после полудня, Тому Мариксу, Годфри и Заку Френу посчастливилось раздобыть немного свежей пищи. По дороге им встретилась стая диких голубей. Очень пугливые, они тотчас вспархивали из куртин мимозы, и приблизиться к ним было нелегко. Но все же нескольких удалось подстрелить. Несчастные, изголодавшиеся люди восприняли их как самую вкусную дичь. Голубей просто изжарили на костре, сложенном из сухих корней. Два дня Том Марикс имел возможность экономить консервы.

Однако то, что могло накормить людей, не могло накормить животных. Утром двадцать шестого числа один из верблюдов, везших больного конвойного, рухнул наземь и больше уже не поднялся. Тому Мариксу вновь пришлось приканчивать животное выстрелом в голову.

Не желая терять мясо, которым, несмотря на то что верблюд очень отощал, можно было питаться много дней, начальник конвоя принялся разделывать тушу особым, бытующим в Австралии способом, исходя из того, что все части верблюжьей туши годны в пищу. Кости и частично кожу можно будет сварить в единственной оставшейся в экспедиции емкости — бульон принесет пользу измученным голодом желудкам; мясо, нарезанное в виде узких длинных тонких лент и быстро высушенное на солнце, было припасено впрок, так же как и ноги, являющиеся лучшей частью верблюжьей туши. К большому сожалению, в экспедиции не имелось соли, с помощью которой легче сохранить мясо.

Итак, путешествие продолжалось, экспедиция проходила в день несколько миль. Состояние больных, увы, не улучшилось, но не из-за недостаточного ухода, а из-за отсутствия лекарств. Не все доберутся туда, куда изо всех сил стремилась миссис Бреникен и где людям, может быть, больше не придется так страдать,— до реки Фицрой!

Двадцать восьмого и двадцать девятого марта двое белых конвойных скончались. Они были уроженцами Аделаиды, одному едва исполнилось двадцать пять, другой был лет на пятнадцать старше, и вот обоих смерть настигла в австралийской пустыне! Первые потери произвели на членов экспедиции тягостное впечатление. И что было ответить Заку Френу на слова Тома Марикса: «Двое умерли ради спасения одного, и сколько еще умрет?…»

Миссис Бреникен глубоко переживала случившееся, и все разделяли ее скорбь. Она помолилась за обоих, и на их могилах были поставлены крестики, которые жестокий климат скоро обратит в пыль.

Караван возобновил путь. Оставшимися тремя верблюдами приходилось пользоваться поочередно: выбившиеся из сил садились верхом, чтобы не отставать от товарищей. Долли отказалась от прежде отданного в ее распоряжение животного. Во время привалов верблюдов использовали то Годфри, то Том Марикс для того, чтобы искать воду: путники не встретили ни одного аборигена, у которого можно было бы справиться о местонахождении колодцев. Похоже, это обстоятельство указывало на то, что племена ушли в северо-восточную часть Земли Тасмана. В таком случае путь, который экспедиции еще предстояло пройти в поисках инда, увеличится на несколько сот миль.

В начале апреля Том Марикс сказал, что консервов осталось совсем мало. Возникла необходимость застрелить одного из трех верблюдов. Таким образом, пищи хватит еще на несколько дней, что позволит, преодолев этапов пятнадцать, добраться до реки Фицрой.

Пришлось смириться с новой потерей верблюда. Выбрали животное, казавшееся наиболее ослабленным. Его убили, тушу разделали, мясо высушили на солнце, а затем еще долго варили, после чего оно сделалось довольно вкусным. Другие части туши, в том числе сердце и печень, были тщательно уложены в запас.

Меж тем Годфри удалось подстрелить немалое число голубей, но их все равно было недостаточно, чтобы прокормить двадцать человек. На пути снова стали попадаться акации, и Том Марикс сказал, что можно использовать в пищу их семена, предварительно обжарив на огне.

Да, необходимо по возможности скорее попасть в долину реки Фицрой, где есть ресурсы, которых нет и не может быть в этом проклятом краю. Задержись караван, вернее, то, что от него осталось, в пустыне — и у большинства людей уже не будет сил двигаться дальше.

Пятого апреля кончились и консервы, и верблюжье мясо. Миссис Бреникен и ее спутникам пришлось довольствоваться лишь горсткой семян.

Том Марикс, представляя, какой путь еще предстоит пройти, не решался пристрелить двух последних верблюдов. Однако к вечеру того же дня он понял, что иного выхода нет: люди не ели уже пятнадцать часов. Вдруг во время привала один из конвойных с криком прибежал на стоянку:

— Верблюды упали!

— Попытайтесь заставить их встать…

— Это невозможно.

— Тогда нужно немедленно их пристрелить…

— Пристрелить?… Но они умирают, если уже не умерли!

— Умерли?! — вскричал Том Марикс.

Это известие повергло его в отчаяние: мясо умерших животных нельзя употреблять в пищу. Том Марикс, миссис Бреникен, Зак Френ, Годфри и Джос Меритт устремились к верблюдам.

Лежа на земле, животные судорожно двигались, тяжело дышали, из пасти у них шла пена, конечности напряглись. Верблюды издыхали, причем не естественной смертью.

— Что же с ними случилось? — спросила Долли.

— Боюсь, что они съели какое-нибудь ядовитое растение! — ответил Том Марикс.

— Славно!… Да!… Очень славно! Я знаю, что это! — воскликнул Джос Меритт.— Я уже наблюдал такое на востоке Австралии… в Квинсленде! Верблюды отравились…

— Отравились? — в недоумении повторила Долли.

— Да,— подтвердил Том Марикс,— это яд!

— Что ж,— проговорил Джос Меритт,— поскольку у нас уже нет средств существования, остается либо последовать примеру каннибалов, либо умереть с голоду!… Что поделаешь?… В каждой стране свои нравы, и самое лучшее — придерживаться их! — Джентльмен, исхудавший до крайности, с выпученными от голода глазами, говорил с убийственной иронией в голосе: на него было страшно смотреть.

Итак, оба верблюда пали. Джос Меритт не ошибался, отравление было вызвано разновидностью ядовитой крапивы, довольно редко встречающейся на равнинах северо-запада. Это было Moroides laportea, ягоды которого чем-то напоминают малину, а листья покрыты колючими шипами. Одно лишь прикосновение к этому растению причиняет резкую, долго не проходящую боль. Что касается ягод, то они смертельны, если не нейтрализовать их яд соком Colocasia macrorhiza, чаще всего произрастающего в тех же местах, что и ядовитая крапива. Инстинкт, не позволяющий животным прикасаться ни к чему, что способно причинить им вред, на этот раз не сработал, и оба верблюда, не сумев побороть желания съесть ягод, сдохли в муках.

Как прошли следующие два дня, ни миссис Бреникен, ни кто-либо из ее друзей не помнили. Дохлых животных пришлось бросить. Спустя час они уже полностью разложились: таким быстродействующим является отравивший их растительный яд. Потом люди, двигаясь к реке Фицрой, пытались разглядеть обрамляющие долину холмы. Все ли смогут добраться туда?… Нет, и некоторые уже просили пристрелить их, чтобы избавить от еще больших мучений.

Долли ходила от одного к другому, умоляя сделать последнее усилие… Цель уже недалеко… Нужно пройти еще совсем немного… Там нас ждет спасение… Но многого ли можно добиться от изможденных людей?

Вечером восьмого апреля ни у кого не было сил разбить лагерь. Несчастные, ползая между куртинами спинифекса, жевали его пыльные листья. Они не могли идти дальше, не могли даже говорить. Все упали на этом последнем привале.

Миссис Бреникен все еще сопротивлялась. Сидя подле, Годфри смотрел на нее гаснущим взором.

— Мама!… Мама!… — звал он, словно ребенок, умоляющий ту, что родила его на свет, не дать ему умереть…

А Долли, глядя на мучения своих друзей, кричала:

— Джон!… Джон!… точно капитан Джон был последним, кто мог прийти им на помощь.

Глава XIII У ИНДА

Племя инда, насчитывающее не одну сотню человек, в ту пору обитало на берегах реки Фицрой, примерно в ста сорока милях от устья. Аборигены пришли с верховьев. Вот уже несколько дней, как вследствие превратностей кочевой жизни они оказались в двадцати пяти милях от того места, где обессилевшие члены экспедиции, претерпев лишения, превзошедшие человеческие возможности, остановились на свой последний привал.

Именно у этих инда капитан Джон и его помощник Генри Фелтон жили в плену в течение девяти лет, и с первых же дней их жизнь была полна серьезных опасностей. Уже не раз говорилось, что инда, как и все кочевые и оседлые племена Северной Австралии, свирепы и кровожадны. Пленников, захватываемых в бесконечных межплеменных войнах, они безжалостно убивают и съедают. Но почему тогда капитану Джону и Гарри Фелтону была сохранена жизнь?

Известно, что аборигены, живущие как во внутренних районах материка, так и на побережье, из поколения в поколение воюют между собой. Оседлые нападают на деревни, разоряют их и съедают пленников. Тем же занимаются и кочевники: они преследуют друг друга от стойбища к стойбищу, и победы неизменно сопровождаются страшными сценами антропофагии.

Бойни эти ведут к уничтожению австралийской расы, как, впрочем, и некоторые методы англосаксов, являющиеся просто-напросто постыдным варварством. Как иначе расценить то, что белые охотятся на черных, словно на дичь, испытывая при этом все те же острые чувства, которые может доставить подобное занятие, если относиться к нему как к спорту. Как иначе расценить то, что белые устраивают пожары, охватывающие большие территории, и люди сгорают в огне, словно хворост или солома.

Завоеватели доходили даже до того, что устраивали массовое отравление аборигенов стрихнином[285], чтобы скорее истребить коренное население. В качестве иллюстрации можно привести фразу, принадлежащую перу некоего австралийского колониста: «Всех мужчин, которых я встречаю на своих пастбищах, я убиваю из ружья потому, что они могут убить мой скот; всех женщин — потому, что они рождают тех, кто может убить мой скот; и всех детей — потому, что, повзрослев, они будут убивать мой скот!»

Понятна поэтому та ненависть, которую аборигены питают к своим палачам,— ненависть, ставшая атавистической[286]. Редко когда белые, попавшие в руки аборигенов, не уничтожаются ими самым жестоким образом. Так почему же инда пощадили моряков с «Франклина»?

Очень может быть, что матрос, если б не умер вскоре после того, как попал в плен, разделил бы общую участь пленников. Что касается двух других, то вождь племени, абориген по имени Вилли, имеющий связи с колонистами, живущими на побережье, достаточно хорошо знал белых людей и сразу понял, что капитан Джон и Гарри Фелтон не простые моряки и из этого можно извлечь двойную выгоду.

Будучи воином, Вилли намеревался использовать их в борьбе с враждебными племенами; будучи же торговцем, неплохо разбирающимся в торговых делах, он предвидел прибыльное дело, иначе говоря, богатый выкуп, который ему заплатят за освобождение пленников.

Моряки, таким образом, остались в живых, но они должны были приноравливаться к условиям кочевого существования, ставшего для них еще более мучительным оттого, что инда неусыпно их стерегли. Днем и ночью пленники находились под присмотром и не имели возможности удалиться со стойбища; и все же два или три раза они пытались бежать, но попытки заканчивались неудачей и едва не стоили им жизни.

Тем временем от капитана Джона и Гарри Фелтона потребовали участия в столкновениях племени с соперниками хотя бы своими советами. Советы они давали действительно ценные, Вилли применял их с большой пользой, и победы отныне были ему обеспечены. Благодаря успехам инда стали одним из самых могущественных племен, посещающих Западную Австралию.

Народы северо-запада континента принадлежат, по-видимому, к смешанной расе австралийцев и туземцев-папуасов. Как и у других австралийских аборигенов, у инда длинные, очень темные, курчавые волосы, но не такие курчавые, как у африканских негров; цвет кожи у них светлее, чем у аборигенов из южных провинций; надбровье выступающее, а лоб хоть и покатый, но высокий, что является, если верить антропологам[287], признаком ума, но все же объем черепа у представителей инда невелик, и природа не очень щедро наделила их умственными способностями; глаза горящие, радужная оболочка темная; роста они невысокого, в среднем от метра тринадцати сантиметров до метра тридцати сантиметров, и мужчины лучше сложены, чем женщины. Их называют «черными», хотя они не настолько черны, как нубийцы[288], они «шоколадные» — слово это дает очень точное представление о цвете их кожи.

Аборигены обладают редкостным обонянием, в чем могут соперничать с лучшими охотничьими собаками. Чтобы распознать следы человека или животного, им достаточно всего лишь понюхать землю, траву, кусты. К тому же у них очень чувствителен слуховой нерв, и говорят, что австралиец может различить шорох муравьев, копошащихся внутри муравейника. Этих аборигенов справедливо будет назвать альпинистами, поскольку нет такого высокого и гладкоствольного дерева, до верхушки которого они не сумели бы добраться при помощи гибкого стебля ротанга и цепких пальцев ног.

Как уже известно на примере аборигенов, обитающих по берегам реки Финк, австралийские женщины быстро старятся и редко доживают до сорока лет (в некоторых районах Квинсленда они живут меньше, как правило, лет на десять). Несчастные создания делают самую тяжелую работу по хозяйству — это рабыни, терпящие гнет своих неумолимо суровых повелителей, вынужденные таскать на себе оружие, хозяйственные орудия и другие тяжести, отыскивать съедобные корни, ящериц, червей и змей, коими кормится племя. При всем том австралийки заботливо ухаживают за детьми, в отличие от отцов, которые уделяют им мало внимания.

Поскольку воспитание детей целиком ложится на плечи матери и она уже не может заниматься только лишь жизнеобеспечением племени, а ответственность за это лежит на ней, бывает, что аборигены заставляют своих женщин отрезать себе грудь, чтобы лишить их возможности вскармливать детей.

Жизнь у австралийских негров, едва ли достойных принадлежать к роду человеческому, сводится к одному: «Аммери!… Аммери!» Это слово очень часто слетает с языка аборигена и означает — голод. Самый распространенный жест у дикарей — похлопывание себя по животу, который очень часто бывает пуст. В краях, где нет дичи и не существует земледелия, едят в любое время дня и ночи, когда представится случай, постоянно памятуя о том, что скоро придется долгое время голодать.

В самом деле, чем могут накормить себя эти люди — без сомнения, самые убогие из всех людей, разбросанных природой по разным континентам? Чем-то вроде грубой лепешки, выпеченной в раскаленной золе и называемой «дампер»; медом, который они иногда собирают, если повалят дерево с пчелиным ульем на самой верхушке; какой-то белой кашей, приготовленной путем сложных манипуляций из плодов ядовитой пальмы; зарытыми в землю яйцами лесных кур и австралийскими голубями, вьющими гнезда на ветвях деревьев. Наконец, они употребляют в пищу личинки некоторых видов жесткокрылых насекомых, найденных то среди веток акации, то в гниющей древесине, загромождающей лесную чащу… И все.

Австралиец ежечасно ведет борьбу за существование, и в таких условиях можно найти какое-то объяснение каннибализму со всей его страшной противоестественностью. Это даже не признак природной кровожадности: природа вынуждает умирающего с голоду австралийского черного убивать себе подобных.

У племен, обитающих в нижнем течении реки Муррей и на севере континента, существует обычай убивать и затем съедать детей, и матерям же отрезают фалангу пальца за каждого ребенка, которого она вынуждена пожертвовать на пиршество антропофагам. Ужасающая деталь: когда матери нечего есть, она съедает маленькое существо, вышедшее из ее лона,— и путешественники слышали, как австралийские женщины говорили о таком чудовищном варварстве как о поступке совершенно естественном!

И все же не только голод побуждает австралийцев к людоедству. Они питают явное пристрастие к человеческой плоти, называемой дикарями со свойственной им жуткой реалистичностью «талгоро» — «говорящее мясо». И поскольку соплеменников пожирают только в крайних случаях, австралийцы охотятся на иноплеменников. Между племенами идут бесконечные войны, и все военные походы не имеют иной цели, кроме как добыть «талгоро».

Как рассказывает доктор Карл Лумхольц, во время его путешествия по северо-восточным провинциям сопровождающие его черные беспрестанно обсуждали проблему пищи, говоря: «Для австралийцев нет ничего лучше человеческого мяса». Но они не любят мяса белых людей, находя в нем очень неприятный соленый привкус.

Есть и еще одна причина, побуждающая племена уничтожать друг друга. Австралийские аборигены необычайно легковерны. Они страшатся голоса «квин'ган», злого духа, якобы обитающего на равнинах и в горных ущельях, хотя этот голос есть не что иное, как унылая песня изумительной птицы, одной из самых интересных в Австралии. Несмотря на то что аборигены верят в существование высшего недоброго существа, они, как утверждают авторитетнейшие исследователи, никогда не молятся, и следов отправления ими религиозных обрядов нигде не обнаружено. Вместе с тем дикари очень суеверны и, будучи убеждены в дурных намерениях своих недругов, торопятся убить их, боясь быть заколдованными. Все это в совокупности с каннибализмом и создает обстановку непрекращающегося взаимного истребления.

Отметим мимоходом, что австралийцы с почтением относятся к своим жертвам. Тело они хоронят так, чтобы оно не соприкасалось с землей: обкладывают его листвой и корой и кладут в неглубокую могилу ногами на восток, а в некоторых племенах мертвых хоронят в положении стоя. Над могилой вождя сооружают шалаш, вход в который располагается с восточной стороны.

Кстати, у менее диких племен бытует странное верование о том, что мертвые должны возродиться в облике белых людей, и, как заметил Карл Лумхольц, в местном языке одно и то же слово выражает понятия «дух» и «белый человек». Согласно другому поверью, животные прежде были людьми. Таковы племена, населяющие Австралийский континент. Нет сомнения, что судьбой им уготовано исчезнуть с лица земли, как уже исчезли жители Тасмании.

Инда, в руки к которым попали Джон Бреникен и Гарри Фелтон, были типичными представителями местного населения. Инда то нападали на вражеские племена, то сами подвергались нападению, но всякий раз имели бесспорное преимущество над своими врагами благодаря советам, которые давали им пленники, вынужденные следовать за аборигенами в их бесконечных скитаниях по центральным и северо-западным районам материка — от залива Кинг до залива Ван-Димен, от долины реки Фицрой до долины реки Виктория и равнин Земли Александры. Так капитан Джон и его помощник побывали в краях, неведомых даже географам, остающихся белыми пятнами на современных картах: на востоке Земли Тасмана, Арнемленда и Большой Песчаной пустыни.

Инда не обращали ни малейшего внимания на то, что пленники с трудом переносят постоянные походы. Аборигены привыкли к такой жизни и не думали ни о расстояниях, ни о времени, о которых вообще-то имели весьма смутные представления. Например, о планируемом месяцев через пять-шесть событии абориген, нисколько не сомневаясь, говорит, что оно случатся через два-три дня… Он не знает своего возраста, не более осведомлен и о том, который сейчас час. Поистине австралиец, как и некоторые животные, обитающие на этом континенте, существо совершенно особенное.

Вот к такой жизни пришлось приспосабливаться Джону Бреникену и Гарри Фелтону. Ко всему прочему, они вынуждены были довольствоваться пищей скудной и отвратительной. А чего стоило быть свидетелями омерзительных сцен каннибализма, происходивших всякий раз после сражений?

Разумеется, моряки имели твердое намерение усыпить бдительность аборигенов и бежать, как только представится подходящий случай. Однако пленников так надежно охраняли, что благоприятные для побега ситуации складывались крайне редко, и едва ли Джон и Гарри смогли бы удачно такой ситуацией воспользоваться. Один только раз — приблизительно за год до экспедиции миссис Бреникен в Австралию — идея побега могла бы осуществиться. Вот как это произошло.

В результате столкновений с племенами, обитающими во внутренних районах Австралии, инда завладели стойбищем на берегу озера Амадиес, на юго-западе Земли Александры. Редко они забирались так далеко в глубь материка. Капитан Джон и Гарри Фелтон, зная, что находятся милях в трехстах от трансавстралийской телеграфной линии, сочли обстановку для побега благоприятной. Поразмыслив, они пришли к заключению, что лучше бежать по отдельности и встретиться в нескольких милях от стойбища.

Гарри Фелтон, обманув бдительность аборигенов, довольно удачно добрался до того места, где он должен был дожидаться своего товарища. К несчастью, именно тогда, когда Джон собрался бежать, его позвал к себе Вилли, желавший, чтобы белый ухаживал за ним, поскольку в последнем бою вождь был ранен. Джон не мог отлучиться, и Гарри Фелтон напрасно прождал его несколько дней. Решив, что, если ему удастся дойти до какого-нибудь поселка внутри материка или на побережье, он сможет организовать экспедицию с целью освободить своего капитана, Гарри Фелтон направился на юго-восток. Однако в пути ему пришлось испытать столько тягот, лишений и мук, что спустя четыре месяца после побега он, изможденный, упал на берегу реки Пару, в округе Улакарара, в Новом Южном Уэльсе. Дальнейшее читателю уже известно.

То обстоятельство, что рядом не стало товарища, явилось для Джона тяжелейшим испытанием. С кем он теперь будет говорить о самом для себя дорогом: о родной стране, о Сан— Диего, о любимых людях, оставленных там,— о жене и сынишке, который рос вдали от него и которого, может, он никогда не увидит, о мистере Уильяме Эндрю, о всех своих друзьях, наконец?… Вот уже девять лет он находится в плену у инда, и сколько еще времени пройдет, прежде чем он обретет свободу? Но надежда умирает последней… Только бы Гарри Фелтон добрался до какого-нибудь населенного пункта на побережье, а там уж он сделает все возможное, чтобы освободить своего капитана.

С самого начала пребывания в плену Джон изучил язык аборигенов. Стройность его грамматики, точность обозначения понятий и изящество выражений, быть может, указывали на то, что в давние времена австралийские аборигены достигали определенного уровня цивилизованности. Он часто говорил Вилли о том, как выгодно ему дать своим пленникам свободу и возможность добраться до Квинсленда или Южной Австралии, откуда они отправят ему такой выкуп, какой он только пожелает. Но Вилли по натуре был очень недоверчив и не желал даже слышать об этом. Будет выкуп — он освободит пленников.

После побега Гарри Фелтона сильно разозлившийся Вилли стал суровее относиться к капитану Джону. Он лишил его свободы передвижения во время походов и привалов и приставил к нему аборигена, который отвечал за пленника головой.

Прошли долгие месяцы, а капитан Джон так и не получил никакой весточки от товарища. Неужели Гарри Фелтон погиб в пути? Если бы ему удалось достичь Квинсленда или Аделаиды, разве он не предпринял бы уже попытки вырвать его из рук инда?

В первые месяцы 1891 года — то есть в начале австралийского лета — племя вернулось в долину реки Фицрой, где Вилли обычно проводил самый жаркий период и где имелись необходимые для жизни племени ресурсы. Там же находились инда и в первые числа апреля. Стойбище располагалось в излучине реки, в месте, где в Фицрой впадает небольшой приток, спускающийся с северных равнин.

Капитан Джон знал, что находится недалеко от побережья материка, и подумывал о том, как до него добраться. В случае удачного побега он наверняка сможет укрыться в каком-нибудь населенном пункте южнее, там, где полковник Уорбертон завершил свое путешествие. Джон был преисполнен решимости все поставить на карту, даже саму жизнь, лишь бы покончить с этим невыносимым существованием.

Но, к несчастью, первоначальные намерения инда изменились, и это обстоятельство грозило опрокинуть все надежды пленника. Действительно, во второй половине апреля стало очевидно, что Вилли готовится покинуть стойбище и расположиться на зиму в верхнем течении реки. Что же случилось? Что вынудило племя раньше времени сняться с места? Капитану Джону не без труда удалось узнать истинную причину: инда стремились поскорее уйти на восток, потому что в низовьях реки появилась черная полиция.

Читатель помнит, что говорил об этой полиции Том Марикс: после того как от Гарри Фелтона были получены сведения о капитане Джоне, ей был дан приказ отправиться на северо-запад континента.

Аборигены очень боятся черной полиции, которая обычно с немыслимым ожесточением преследует их. Во главе отряда стоит капитан, именуемый «мани», у него в подчинении сержант, человек тридцать белых полицейских и восемьдесят черных — все на хороших лошадях, вооружены ружьями, саблями и пистолетами. Этот отряд призван обеспечивать порядок и безопасность граждан в подконтрольных ему районах.

Полиция безжалостна в отношении аборигенов, и если одна часть населения порицает ее за бесчеловечность, то другая хвалит за поддержание общественного порядка. Действует она очень активно, полицейские с невероятной быстротой перемещаются из одного места в другое. Кочевники страшатся встреч с нею, поэтому-то Вилли и торопился уйти в верховья реки Фицрой.

Однако то, что для инда представляло опасность, для капитана Джона могло обернуться спасением. Если он встретит отряд, свобода и возвращение домой будут обеспечены. Так, может, ему удастся обмануть инда в тот момент, когда они будут сниматься со стойбища?

Нетрудно догадаться, что Вилли подозревал о намерениях своего пленника, поэтому утром двадцатого апреля дверь хижины, где был заперт Джон, в обычное время не отворилась. Возле хижины стоял на карауле абориген. На вопросы Джона ответов не последовало. Тогда пленник попросил, чтобы его отвели к Вилли, но просьбу его караульный выполнить отказался, и сам вождь тоже к нему не пришел.

Что же случилось? Инда в спешке готовились уходить? Возможно, так оно и было. Джон, которому Вилли прислал лишь немного пищи, слышал, как невдалеке от его хижины сновали люди.

Так прошел целый день, потом другой. Ситуация ничуть не изменилась, пленника по-прежнему строго охраняли. Однако в ночь с двадцать второго на двадцать третье апреля он почувствовал, что возня снаружи прекратилась. Неужели инда окончательно покинули стойбища?

На рассвете дверь хижины резко открылась. Белый человек предстал перед капитаном Джоном.

Это был Лен Баркер.

Глава XIV ИГРА ЛЕНА БАРКЕРА

С той ночи, когда Лен Баркер, прихватив с собой Джейн, вместе с черными конвойными угнал почти всех верблюдов, в том числе и тех, что везли выкуп за капитана Джона, прошло тридцать два дня.

Теперь у Баркера было несравненно больше шансов разыскать инда, чем у Долли. К тому же, ведя бродячую жизнь, он часто имел дело с австралийскими кочевниками, знал их язык и обычаи. Украденный выкуп обеспечивал ему хороший прием у Вилли. Капитан Джон, как только он вызволит его из плена, будет принадлежать ему, и уж тогда…

Оставив экспедицию, Лен Баркер устремился на северо-запад, и к рассвету он и его сообщники были уже за много миль от нее. Джейн в слезах упрашивала мужа не бросать Долли и ее людей в пустыне, она напомнила ему, что он уже однажды совершил преступление, скрыв рождение Годфри, и теперь совершает новое. Бедная женщина умоляла негодяя искупить свою страшную вину, отдать матери сына, помочь Долли найти капитана Джона.

Но Джейн ничего не добилась. Все ее старания были напрасны. Никто не в силах был помешать Лену Баркеру идти к свой цели напролом. Еще несколько дней — и он ее достигнет. Долли и Годфри умрут от тягот и лишений, Джон Бреникен исчезнет, наследство Эдварда Стартера перейдет к Джейн, а значит, к нему, а уж он сумеет найти хорошее применение этим миллионам!

Чего можно было ожидать от такого мерзавца? Он угрозами заставил молчать свою жену, которая прекрасно понимала, что, если бы он не нуждался в ней, чтобы завладеть Доллиным состоянием, то давно бы бросил ее, а может, и того хуже. Но бежать, пробовать добраться до экспедиции — она не могла даже помыслить об этом. Что она сделает, одна? К тому же двум аборигенам было велено не спускать с нее глаз.

Не стоит подробно описывать путешествие Лена Баркера к реке Фицрой. Всего у него было в достатке: и верблюдов и провизии. Его сообщники, привыкшие к жизни в пути, со времени выхода экспедиции из Аделаиды устали гораздо меньше, чем белые люди. В таких условиях Лен Баркер мог делать большие переходы. За семнадцать дней он добрался до левого берега реки. Это произошло восьмого апреля, в тот самый день, когда миссис Бреникен и ее друзья рухнули без сил на своем последнем привале.

Повстречав аборигенов, Лен добился от них сведений о местонахождении инда. Племя ушло вдоль реки на запад, и Баркер решил тоже спуститься вниз по течению, чтобы встретиться с Вилли. Теперь все трудности были позади. В апреле в Северной Австралии погода уже не столь жаркая, на какой параллели ни находись.

Убедившись, что идти осталось не более двух-трех дней, Лен Баркер сделал остановку. Везти Джейн с собой к инда, дать ей возможность увидеться с капитаном Джоном и раскрыть правду не входило в его планы. Он велел расположиться на привал на левом берегу реки и именно там оставил несчастную женщину, несмотря на ее мольбы, под присмотром двух аборигенов. Сам же с сообщниками, двумя верховыми верблюдами и двумя верблюдами, везшими товары для обмена, продолжил путь на запад.

Двадцатого апреля Лен встретил инда, очень встревоженных присутствием в десяти милях от них черной полиции и уже готовых покинуть стойбище. Чтобы предотвратить побег пленника, Вилли велел запереть его в хижине, и Джон оставался в полном неведении относительно переговоров своего родственника с вождем инда.

Договоренность между ними была достигнута без особых затруднений. Прежде Лен Баркер уже встречался с этими аборигенами, знал их вождя, и ему надо было обсудить лишь вопрос о выкупе. Вилли выказал готовность отдать своего пленника за определенную мзду. Ткани, безделушки и в особенности запас табаку произвел на него благоприятное впечатление. Тем не менее, как опытный торговец, он сделал упор на то, что ему жаль расставаться с человеком, столько лет прожившим в племени, оказавшим инда действенную помощь и так далее и тому подобное.

Вилли знал, что капитан Джон — американец и для его освобождения была даже организована специальная экспедиция. Лена не смутила осведомленность вождя инда, и он отрекомендовал себя начальником этой экспедиции.

Баркер был крайне заинтересован в том, чтобы освобождение капитана оставалось в тайне, а с уходом инда, опасавшихся появления черной полиции, такая возможность появлялась. На него никогда не возложат вину за окончательное исчезновение Джона Бреникена, правда, если его конвойные будут молчать. Но он сумеет заткнуть им рты.

Сделка состоялась двадцать второго апреля. Вечером того же дня инда покинули стойбище и двинулись в верховья реки Фицрой. Лен Баркер своей цели добился. А теперь посмотрим, как он воспользуется сложившейся ситуацией.

Двадцать третьего, часов около восьми утра, дверь хижины распахнулась и к Джону Бреникену вошел Лен Баркер. Четырнадцать лет прошло с того дня, когда капитан, уходя в плавание, в последний раз пожал ему руку. Он не узнал его, а Лен Баркер был поражен тем, что Джон относительно мало изменился. Разумеется, постарел — теперь ему было сорок три года,— но меньше, чем можно было ожидать от человека, так долго прожившего у аборигенов: черты его лица были по-прежнему резки, взгляд — все такой же горящий и решительный, правда, густая шевелюра поседела. Как и прежде сильный и крепкий, Джон, быть может, лучше, чем Гарри Фелтон, перенес бы тяготы скитания по австралийским пустыням.

Увидев Лена Баркера, капитан Джон в первое мгновение отпрянул. Слишком долго он не видел перед собой белого человека, слишком долго никто из незнакомых людей не обращался к нему.

— Кто вы? спросил Джон.

— Американец из Сан-Диего.

— Из Сан-Диего?…

— Я Лен Баркер.

— Вы?

Капитан Джон бросился к Лену Баркеру, взял его за руки, обнял. Как?! Этот человек — Лен Баркер?… Не может быть… Ему просто показалось… Он не расслышал… Это галлюцинации… Лен Баркер… муж Джейн…

Мог ли капитан Джон помнить в ту минуту, что всегда недолюбливал Лена Баркера, испытывал к нему недоверие?

— Лен! — радостно воскликнул капитан.

— Он самый, Джон.

— Здесь… в этих краях!… Ах!… Вы тоже, Лен… вы тоже попали в плен…

Как иначе мог объяснить себе Джон присутствие Лена Баркера у инда?

— Нет,— поспешил ответить тот,— нет, Джон, я прибыл только затем, чтобы выкупить вас у вождя племени, чтобы вас освободить…

— Меня освободить?!

Большого труда стоило капитану Джону справиться с волнением. Когда он овладел собой, у него появилось желание броситься вон из хижины. Лен Баркер говорил ему об освобождении! Неужто он и вправду свободен? А Вилли?… А инда?…

— Рассказывайте, Лен, рассказывайте! — попросил он, скрестив руки на груди, точно хотел не дать ей разорваться от волнения.

Баркер, следуя своему замыслу сообщить только часть сведений и все заслуги по организации экспедиции приписать себе, принялся по-своему излагать факты, как вдруг Джон сдавленным от чувств голосом вскричал:

— А Долли?… Долли?…

— Она жива, Джон.

— А Уот… мой сын?…

— Живы, оба живы… и оба в Сан-Диего.

— Мои дорогие! — прошептал Джон, и глаза его повлажнели. Но в следующий миг он спохватился: — Ну, говорите, Лен, говорите!… Мне хватит сил вас выслушать!

— Несколько лет назад, когда уже никто не сомневался в гибели «Франклина», я и моя жена вынуждены были покинуть Сан-Диего и вообще Америку. Серьезные дела позвали меня в Австралию, я приехал в Сидней и основал там торговую контору. После нашего отъезда Джейн и Долли постоянно переписывались, вы ведь знаете, какая их связывает дружба: ни время, ни расстояние не способны ее ослабить.

— Да… я знаю! — отвечал Джон.— Долли и Джейн были большими друзьями, и разлука, наверное, явилась для них жестоким ударом!

— Очень жестоким, Джон,— продолжал Лен Баркер,— но спустя несколько лет разлуке должен был прийти конец. Около года назад мы стали готовиться к возвращению в Сан-Диего, как вдруг нежданная новость заставила нас отложить приготовления. Стало известно, что произошло с «Франклином», где он потерпел крушение, и одновременно прошел слух, что единственный из уцелевших в катастрофе моряков находится в плену у австралийцев, что это вы, Джон…

— Но каким образом могли узнать об этом? Разве Гарри Фелтон?…

— Да, эти сведения сообщил Гарри Фелтон. Ваш помощник был подобран на берегу реки Пару, на юге Квинсленда, и перевезен в Сидней.

— Гарри! Мой славный Гарри!…— воскликнул капитан.— О, я знал, что он не забудет обо мне! Как только он прибыл в Сидней, он организовал экспедицию!…

— Он умер… умер от лишений, которые ему пришлось вынести.

— Умер?! — воскликнул Джон.— Господи… умер!

Из глаз его полились слезы.

— Но перед смертью,— продолжал Лен Баркер,— Фелтон смог сообщить о событиях, последовавших за крушением «Франклина» на рифах острова Браус. Он сообщил, как вы добрались до западного берега Австралии. Я находился у его постели… Я все узнал от него самого… Все! Потом глаза его закрылись, и он скончался с вашим именем на устах.

— Гарри!… Бедный мой Гарри!… — прошептал Джон, думая о страшных испытаниях, погубивших его преданного друга.

— О «Франклине», ничего не было известно четырнадцать лет,— снова заговорил Лен Баркер.— Можете себе представить, как было воспринято известие о том, что вы живы, что Гарри Фелтону несколько месяцев назад удалось бежать, а вы остались в плену у аборигенов на севере Австралии… Я немедленно отправил телеграмму Долли, уведомил ее, что отправляюсь в путь с целью вызволить вас из плена, поскольку, как сказал Гарри Фелтон, речь может идти только о выкупе. Собрав караван и взяв на себя руководство экспедицией, я вместе с Джейн покинул Сидней. И вот уже семь месяцев… Именно столько нам потребовалось времени, чтобы добраться до реки Фицрой. Наконец, с Божьей помощью мы прибыли на стоянку инда…

— Спасибо, Лен, спасибо! — воскликнул капитан Джон.— То, что вы сделали для меня…

— Сделали бы и вы, окажись я в подобной ситуации,— заключил Лен Баркер.

— Конечно!… А ваша жена, Лен, ваша храбрая Джейн, которая не убоялась стольких трудностей, где она сейчас?

— Она в трех днях ходьбы вверх по течению, с двумя моими людьми,— ответил Лен Баркер.

— Значит, я увижу ее…

— Да, Джон, я не взял ее сюда потому, что не знал наверняка, как аборигены встретят наш небольшой караван.

— Но вы пришли не один?

— Нет, с конвоем из дюжины черных людей. Я здесь уже два дня.

— Два дня?

— Да, и все это время я употребил на то, чтобы заключить сделку. Этот Вилли дорожил вами, мой дорогой Джон. Он знал, что у него в руках важный человек, вернее, ценный… Пришлось долго беседовать с ним, чтобы он дал вам свободу в обмен на выкуп.

— Так, значит, я свободен?

— Так же, как и я.

— А аборигены?…

— Ушли вместе со своим вождем, на стоянке не осталось никого, кроме нас с вами.

— Ушли?! — воскликнул Джон.

— Взгляните сами!

Капитан опрометью кинулся из хижины; на берегу реки находились черные конвойные Лена Баркера — инда нигде не было.

Читателю ясно, что являлось правдой, что ложью в рассказе Лена Баркера, а о чем он попросту умолчал. Но мог ли Джон усомниться в достоверности его рассказа? Мог ли не выразить горячей благодарности тому, кто, презрев опасности, вернул ему свободу? Речи этого мерзавца растрогали бы кого угодно.

Теперь ничто не мешало Лену до конца осуществить свои преступные планы. Джон Бреникен поспешит с ним туда, где их ждет Джейн… К черту всякую нерешительность! В пути он найдет случай убрать капитана, причем так, чтобы черные конвойные ни о чем не догадались и не смогли бы в дальнейшем свидетельствовать против него.

Капитану Джону не терпелось поскорее отправиться в путь, и было решено выступить в тот же день. Больше всего на свете он хотел сейчас увидеться с Джейн, верной подругой его жены, расспросить о Долли, сыне, о мистере Уильяме Эндрю, обо всех, кого оставил в Сан-Диего…

После полудня тронулись в путь. Провизии имелось на несколько дней. Воду для немногочисленного каравана можно будет брать в реке Фицрой. Джон и Лен Баркер ехали на верблюдах. Это давало возможность, в случае надобности, опередить конвойных на несколько этапов, а стало быть, облегчало негодяю осуществление его замыслов. Нельзя, чтобы капитан Джон добрался до стоянки… И он до нее не доберется!

В восемь вечера Баркер остановился на левом берегу реки на ночлег. До стоянки было еще далеко, и он посчитал, что от конвойных отрываться рано: в этих краях можно нарваться на нежелательную встречу. С рассвета следующего дня он и его спутники продолжили поход. За день прошли два этапа, между которыми сделали двухчасовой привал. Не всегда было легко идти вдоль реки: на пути то попадались глубокие овраги, то вставали непроходимые дебри из эвкалиптов и камедных деревьев, не раз вынуждавшие делать большой крюк.

К вечеру все очень устали, и после ужина конвойные заснули. Несколько минут спустя уснул и капитан Джон. Не спал только Лен Баркер. Не воспользоваться ли подходящим моментом? Убить Джона, оттащить труп шагов на двадцать, а там бросить в реку… Кажется, сама обстановка способствует тому, чтобы совершить это преступление. На следующее утро, когда настанет время уходить, все будут тщетно разыскивать капитана…

Около двух часов ночи Баркер бесшумно поднялся и с кинжалом в руке подполз к жертве. Но в тот самый миг, когда он приготовился нанести удар, Джон проснулся.

— Мне почудилось, что вы меня звали,— с трудом проговорил Баркер.

— Нет, мой дорогой Лен. Я видел во сне мою милую Долли и нашего сына, но вдруг отчего-то проснулся!

В шесть утра капитан Джон и Лен Баркер продолжили путь вдоль реки. Этим вечером они должны были прибыть на стоянку, и, решив, что пора доводить задуманное до конца, Лен предложил Джону опередить конвой. Джон, горя желанием встретиться с Джейн, поговорить с ней по душам, так, как он не мог говорить с Леном, согласился. Они совсем было собрались трогаться в путь, когда один из конвойных, подойдя к ним, сообщил, что в нескольких сотнях шагов видел белого человека, с осторожностью пробирающегося в их сторону.

В следующее мгновение Лен Баркер вскрикнул.

Он узнал Годфри.

Глава XV РАЗВЯЗКА

Влекомый каким-то инстинктивным чувством, плохо осознавая, что он делает, капитан Джон устремился к мальчику.

Лен Баркер стоял неподвижно, ноги его словно вросли в землю. Перед ним был Годфри… сын Долли и Джона! Что же получается? Караван миссис Бреникен не погиб?… Она здесь… в нескольких милях… в нескольких сотнях шагов?… Если только Годфри не единственный, кто остался в живых.

Как бы то ни было, нежданная встреча грозила погубить все планы Лена Баркера. Если мальчишка раскроет рот, он скажет, что экспедицию снарядила миссис Бреникен, что она преодолела множество трудностей, чтобы вызволить мужа из плена, что она здесь, идет по его следам…

Как уже говорилось ранее, утром двадцать второго марта, после исчезновения Лена Баркера, ставший теперь небольшим караван возобновил движение на северо-запад, а восьмого апреля несчастные люди, обессилевшие от голода и жажды, полумертвые упали в пустыне.

Держась из последних сил, миссис Бреникен пыталась привести в чувство своих спутников, умоляла их продолжить путь, сделать последнее усилие, чтобы добраться до реки. Но все было бесполезно — даже Годфри и тот потерял сознание. Но сила духа и на этот раз не изменила Долли: она сделала то, что уже не могли сделать ее спутники. Экспедиция шла на северо-запад, именно туда Том Марикс и Зак Френ простирали свои обессилевшие руки… И Долли двинулась в этом направлении.

На что надеялась эта волевая женщина, идя по бескрайней пустыне в сторону заходящего солнца, без пищи и воды, без средств передвижения? Стремилась ли она добраться до реки Фицрой, искать помощи у белых жителей побережья или у австралийцев-кочевников? Она и сама не знала. Так за три дня было пройдено миль двадцать. И все же силы в конце концов оставили ее, она упала и погибла бы, если бы чудесным образом не подоспела помощь.

В то самое время черная полиция отправилась в разъезд к границе Большой Песчаной пустыни. Оставив человек тридцать у реки Фицрой, начальник полиции с отрядом в шестьдесят человек решил произвести разведку в этом районе провинции. Он-то и обнаружил миссис Бреникен. Придя в сознание, она сообщила, где находятся ее спутники, и ее отвезли к ним. Полицейским удалось привести в чувство несчастных людей, из которых никто не остался бы в живых, явись полиция на сутки позже.

Том Марикс, знавший начальника этого отряда еще по службе в провинции Квинсленд, рассказал ему, что происходило с момента отъезда экспедиции из Аделаиды. Офицеру было известно, с какой целью караван, руководимый миссис Бреникен, направлялся в отдаленные северо-западные районы материка, и поскольку Провидению было угодно, чтобы его отряд оказал экспедиции спасительную помощь, он предложил и далее действовать сообща. Когда речь зашла об инда, полицейский сообщил, что племя стоит теперь на берегу реки Фицрой, менее чем в шестидесяти милях.

Надо было спешить, чтобы расстроить планы Лена Баркера. Мани однажды уже получал приказ поймать его, когда тот с бандой бушрейнджеров скрывался в провинции Квинсленд. Без сомнения, если Лену Баркеру удастся освободить капитана, не имеющего никаких оснований ему не доверять, то напасть на их след будет невозможно.

Миссис Бреникен могла положиться на мани и его людей, разделивших с ее спутниками провизию и предоставивших им своих лошадей. Отряд выехал в тот же день, и двадцать первого апреля после полудня почти у самой семнадцатой параллели показались холмы, окаймляющие долину.

Вскоре мани отыскал тех своих людей, которые оставались вести наблюдение вдоль реки Фицрой. Они сообщили, что инда стоят милях в ста вверх по течению. Важно было встретиться с ними как можно раньше, хотя у миссис Бреникен ничего не осталось из вещей, предназначенных для выкупа.

Впрочем, начальник полиции, собрав весь свой отряд да еще получив пополнение в лице Тома Марикса, Зака Френа, Годфри, Джоса Меритта и остальных, без колебаний согласился силой вырвать Джона из рук инда. Но когда отряд поднялся вверх по течению до стойбища, аборигенов уже там не было. Отряд устремился за ними вдогонку, и таким образом после полудня двадцать пятого апреля Годфри, удалившийся на полмили вперед, оказался лицом к лицу с капитаном Джоном.

Лен Баркер, справившись с первым потрясением, молча смотрел на Годфри и ждал, что тот станет говорить и делать. Но мальчик его даже не заметил. Он не мог оторвать глаз от капитана. Хотя Годфри никогда его не видел, его черты были ему знакомы по фотографии, подаренной миссис Бреникен. Сомнений нет… Этот человек — капитан Джон.

Джон тоже смотрел на паренька с необычайным волнением. Он протянул к нему руки, дрожащим голосом позвал его… Да! Он звал его — ласково, как сына.

— Капитан Джон! — бросился к нему Годфри.

— Да… это я… я! — отвечал капитан.— Но ты… мой мальчик… кто ты?… Откуда ты взялся?… Откуда знаешь мое имя?…

Годфри не ответил. Увидев Баркера, он страшно побледнел, чувство ненависти нахлынуло на него, и из его уст вырвалось:

— Лен Баркер!

Оценив возможные последствия этой встречи, мистер Баркер испытывал радость. Ну не счастливый ли случай давал ему в руки сразу обоих — Годфри и Джона? Разве это не удача: отец и сын в его власти? Повернувшись к конвойным, он дал знак разъединить Годфри и Джона, схватить их.

— Лен Баркер!…— повторил Годфри.

— Да, мой мальчик,— сказал Джон,— он спас меня…

— Спас?! — вскричал Годфри.— Нет, капитан Джон, Баркер не спас вас!… Он хотел вас погубить, он бросил нас в пустыне, он украл выкуп, который везла миссис Бреникен…

Услыхав это имя, Джон схватил Годфри за руку.

— Долли?… Долли?…— в волнении повторил он.

— Да… миссис Бреникен, ваша жена… она здесь!

— Долли?…— снова воскликнул Джон.

— Этот мальчик безумен! — сказал Лен Баркер, приближаясь к Годфри.

— Да… безумен…— прошептал капитан Джон.— Бедный ребенок безумен!

— Лен Баркер,— снова заговорил Годфри, дрожа от гнева,— вы предатель… вы убийца!… Капитан Джон, этот убийца здесь только потому, что хочет избавиться от вас, после того как он бросил миссис Бреникен и ее спутников…

— Долли!… Долли!…— воскликнул капитан.— Нет… ты не безумен, мой мальчик!… Я тебе верю! Идем!

Лен Баркер и его сообщники кинулись на Джона и Годфри, но тот, выхватив пистолет, уложил одного из черных выстрелом в грудь. Все же Джон и Годфри были схвачены, и черные потащили их к реке.

К счастью, выстрел был услышан. Невдалеке раздались крики, и почти тотчас показались полицейские, Том Марикс со своими людьми, миссис Бреникен, Зак Френ, Джос Меритт и Чжин Ци. Лен Баркер и его конвойные увидели, что сопротивляться бессмысленно. Минуту спустя Джон и Долли сжимали друг друга в объятиях.

Да, Баркер проиграл. Понимая, что, если его схватят, ему несдобровать, он вместе с конвойными бросился наутек вверх по течению реки. Мани, Зак Френ, Том Марикс, Джос Меритт и еще с десяток полицейских пустились за ними.

Как передать чувства, переполнившие сердца Долли и Джона? Они плакали, обнимались и целовались, и Годфри плакал, обнимался и целовался вместе с ними. Непомерная радость сделала с Долли то, что не смогли сделать непомерные трудности. Силы покинули ее, и она потеряла сознание.

Годфри, сидя возле нее на коленях, помогал Гарриетте приводить бедняжку в чувство. Он и Гарриетта знали то, что не знал Джон: Долли однажды уже лишилась рассудка от горя… Не случится ли с ней того же от счастья?

— Долли!… Долли!…— звал Джон.

А Годфри, взяв руки миссис Бреникен в свои, повторял:

— Мама!… Мама!…

Долли открыла глаза, ее рука сжала руку Джона. Радость переполняла капитана. Протянув руки к Годфри, он сказал:

— Иди… Уот!… Иди ко мне, мой сын!

Но Долли не могла оставить его в заблуждении.

— Нет, Джон, нет…— сказала она.— Годфри не наш сын!… Наш бедный Уот погиб… погиб вскоре после того, как ты ушел в море!…

— Погиб?! — воскликнул Джон, не сводя, однако, глаз с Годфри.

Долли хотела рассказать, какое несчастье постигло их четырнадцать лет назад, как вдруг в той стороне, куда вдогонку за Леном Баркером устремились мани и полицейские, раздался выстрел. Неужто мерзавцу воздалось по заслугам, или же он успел совершить новое злодеяние? Все кинулись к реке. Двое полицейских несли женщину: из глубокой раны у нее сочилась кровь. Это была Джейн. И вот что произошло.

Хотя Лен Баркер удирал очень проворно, преследователи не теряли его из виду. Несколько сотен шагов отделяли их от него, как вдруг беглец остановился. Он увидал Джейн. Накануне несчастной женщине удалось бежать, она устремилась вниз по течению реки. Когда раздались первые выстрелы, Джейн находилась всего в четверти мили от места, где Джон и Годфри встретились. Она побежала и вскоре увидела своего мужа, бегущего ей навстречу.

Лен Баркер, схватив жену за руку, пытался увлечь ее за собой. Ярость захлестнула его при мысли, что Джейн встретится с Долли и раскроет ей тайну рождения Годфри. Несчастная сопротивлялась, и тогда он ударил ее кинжалом. В ту же минуту прогремел выстрел. Его сопровождали слова:

— Славно!… Да!… Очень славно!

Джос Меритт, взяв на прицел Лена Баркера, в следующий миг опрокинул его в воды реки Фицрой. Негодяю пришел конец. Пуля, угодившая ему прямо в сердце, была выпущена рукой джентльмена.

Том Марикс бросился к Джейн: она еще дышала, но очень слабо. Двое полицейских взяли бедную женщину и понесли к миссис Бреникен. Она припала к умирающей, пытаясь расслышать удары сердца, поймать вырывающееся изо рта дыхание. Рана была смертельна: кинжал пронзил легкое.

— Джейн!… Джейн!…— громко звала миссис Бреникен.

Услышав этот голос, единственный, напоминающий ей о светлых минутах ее жизни, Джейн открыла глаза и увидела Долли.

— Долли!… Дорогая Долли! — с улыбкой прошептала она. Вдруг ее взгляд оживился: перед ней был капитан Джон.— Джон… вы… Джон! — едва слышно проговорила она.

— Да, Джейн,— ответил капитан,— это я… я…

— Джон… Джон здесь…— снова прошептала Джейн.

— Да… он с нами, моя Джейн! — сказала Долли.— Он больше не покинет нас… Мы увезем его… и тебя… и тебя…

Но Джейн не слушала. Ее глаза, казалось, искали кого-то.

— Годфри!… Годфри!…— позвала она.

Тревога выразилась на ее уже искаженном агонией лице. Миссис Бреникен сделала Годфри знак подойти.

— Он!… Он… Наконец-то! — воскликнула Джейн, приподнявшись из последних сил.— Подойди… подойди, Долли, и ты, Джон. Послушайте, что мне нужно еще вам сказать!

Оба низко склонились над Джейн, чтобы не пропустить ни единого слова.

— Джон, Долли,— сказала Джейн,— Годфри… Годфри, он здесь… Годфри ваш сын…

— Наш сын! — прошептала Долли.

Кровь прихлынула у нее к сердцу, и она сделалась такой же бледной, как умирающая Джейн.

— У нас нет сына! — сказал Джон.— Он погиб…

— Да,— отвечала Джейн,— Уот… там… в бухте Сан— Диего… Но у вас есть второй ребенок, и этот ребенок Годфри!

Несколькими прерывающимися фразами Джейн сумела рассказать о рождении Годфри, о том, что Долли, лишившаяся рассудка, вновь стала матерью, сама того не осознавая, что малютка по приказу Лена Баркера был унесен из дома и оставлен на улице, а через несколько часов его подобрали, и позже он воспитывался в Уот-хаус под именем Годфри…

— Я виновата перед тобой, моя Долли…— добавила Джейн,— мне не хватило смелости признаться тебе во всем… Прости меня… Простите меня, Джон!

— Разве тебя нужно прощать, Джейн?… Ведь ты вернула нам сына!…

— Да… вашего сына! Перед Господом… Джон, Долли, я клянусь… Годфри — ваш сын!

Видя, что оба сжали Годфри в объятиях, Джейн счастливо улыбнулась, и с последним дыханием ее жизнь угасла.

Глава XVI ЭПИЛОГ

Нет нужды подробно описывать то, как закончилось это смелое путешествие по Австралийскому континенту. Экспедиция возвращалась в Аделаиду уже в совершенно иных условиях.

В первую очередь стали обсуждать вопрос: надо ли, двигаясь вниз по течению реки Фицрой, добраться до побережья, в частности до Рокбонна или до порта Принс-Фредерик, что в заливе Кинг? Пройдет немало времени, прежде чем туда будет послано судно. В итоге решили идти обратно приблизительно той же дорогой. Дурных встреч можно было не опасаться: караван сопровождали служащие черной полиции. Благодаря заботам мани у экспедиции всегда было много провизии; кроме того, остались верблюды, угнанные Леном Баркером.

Перед отъездом тело Джейн Баркер похоронили в могиле, вырытой среди камедных деревьев. Опустившись на колени, Долли помолилась за спасение души бедной Джейн.

Семья Бреникен и ее спутники покинули стоянку на берегу реки Фицрой двадцать пятого апреля. Мани предложил проводить караван до ближайшей станции трансавстралийского телеграфа и взял на себя руководство походом.

Все были настолько счастливы, что не замечали тягот пути, а преисполненный радости Зак Френ говорил Тому Мариксу:

— Слушай, Том, мы ведь нашли капитана!

— Да, Зак, но что этому способствовало?

— Провидение вовремя крутануло штурвал, Том. Вот и выходит, что всегда нужно уповать на Провидение!

Один только Джос Меритт был невесел. Если миссис Бреникен отыскала капитана Джона, то знаменитый коллекционер не нашел шляпы, поиски которой стоили ему многих трудов и жертв. Какая неудача! Почти добраться до инда и не связаться с Вилли, который, быть может, носил исторический головной убор! Правда, Джос Меритт несколько утешился, когда узнал от мани, что мода на европейские головные уборы так и не дошла до племен северо-запада. Стало быть, так необходимая Джосу Меритту шляпа не могла находиться у аборигенов на севере Австралии. Зато коллекционер мог поздравить себя с тем, что одним выстрелом избавил семью Бреникен «от этого мерзавца Лена Баркера», как говорил Зак Френ.

Обратный путь экспедиция проделывала так быстро, как только было возможно. Люди и животные не страдали от жажды: колодцы уже наполнились водой вследствие осенних ливней, да и температура воздуха держалась на вполне терпимом уровне. По предложению мани караван направился прямиком к телеграфной линии со множеством станций, где имеется все необходимое для путешественников и где есть возможность связаться со столицей Южной Австралии. Благодаря телеграфу вскоре во всем мире узнали о том, что смелая экспедиция миссис Бреникен счастливо завершилась.

Когда караван добрался до станции неподалеку от озера Вудс, мани и его люди из черной полиции простились с Джоном и Долли. Те горячо поблагодарили полицейских, пообещав вознаграждение, которое капитан отправит им по прибытии в Аделаиду.

Теперь экспедиция направилась к станции Алис-Спрингс. Караван прибыл туда вечером девятнадцатого июня после семи недель похода. Там, под присмотром начальника станции, мистера Флинта, находились оставленные Томом Мариксом волы, лошади, фургоны и коляски, необходимые для того, чтобы проделать оставшуюся часть пути.

Третьего июля экспедиция достигла Фарайнатауна, станции железной дороги, а на следующий день приехала в Аделаиду.

Что за прием был оказан капитану Джону и его супруге! Встречать их пришел весь город, а когда Джон Бреникен с женой и сыном появились на балконе отеля на Кинг-Уильям-стрит, крики «ура!» раздались с такой силой, что, как утверждал Чжин Ци, их должны были слышать даже у границ Поднебесной.

Пребывание в Аделаиде не было долгим. Джон и Долли спешили вернуться домой в Сан-Диего. Том Марикс и его люди получили щедрое вознаграждение. На прощание им было сказано, что служба, которую они сослужили семье Бреникен, никогда не будет забыта. Не забудется и чудак Джос Меритт, решивший тоже покинуть Австралию вместе со своим верным слугой. И все-таки если «его шляпа» находилась не в Австралии, то где же она, в конце концов, находилась? С должным почтением ее хранили в одной из королевских резиденций. Да-да! Джос Меритт ходил по ложному следу, напрасно обыскал пять частей света… Она пребывала в Виндзорском замке[289], как он узнал полгода спустя. Эта шляпа украшала голову ее величества во время визита к королю Луи-Филиппу в 1845 году, и нужно было быть по меньшей мере безумцем, чтобы вообразить, что этот шедевр, изготовленный парижской модисткой, может завершить свою карьеру на курчавой голове австралийского дикаря!

Получилось так, что странствия Джоса Меритта закончились — к несказанной радости Чжин Ци и несказанной досаде знаменитого любителя изящных вещиц! Он вернулся в Ливерпуль, очень расстроенный тем, что не смог дополнить свою коллекцию редкостным экземпляром.

Сев в Аделаиде на судно «Авраам Линкольн», Джон, Долли и Годфри в сопровождении Зака Френа и служанки Гарриетты после трехнедельного плавания прибыли в Сан-Диего. Там их встретили мистер Уильям Эндрю, капитан Эллис и еще множество жителей этого прекрасного города — все преисполненные гордости оттого, что вновь приветствуют капитана Джона, одного из самых прославленных своих сыновей.