Миссис Эмворт

Селение Максли, где прошлым летом и осенью произошли эти странные события, расположено на поросшем вереском и соснами нагорье Сассекса. Во всей Англии не сыскать более милого и полезного для здоровья места. Южный ветер приносит с собой запахи моря; с востока высокие холмы защищают этот край от мартовского ненастья, а с запада и севера его овевает легкий ветерок, напоенный ароматами протянувшихся на многие мили лесов и вересковых пустошей.

Жителей в селении не много, зато приятных глазу видов в избытке. Посередине единственной улицы, с широкой проезжей частью и просторными лужайками слева и справа от нее, находится маленькая нормандская церквушка, возле которой расположено старинное кладбище, давно заброшенное; прочие строения — это дюжина скромных домиков в георгианском стиле,[1] сложенных из красного кирпича, с высокими окнами, квадратными цветниками перед фасадом и продолговатыми на задворках; этот ряд мирных жилищ замыкают два десятка лавок и около сорока крытых соломой изб, принадлежащих работникам из соседних поместий. Всеобщий покой, к великому сожалению, нарушается по субботам и воскресеньям: через Максли проходит одна из магистралей, ведущих из Лондона в Брайтон, и наша тихая улица каждую неделю становится треком для несущихся мимо легковых автомобилей и велосипедов.

На въезде в селение вывешен знак, предупреждающий об ограничении скорости, который, кажется, лишь подзадоривает водителей разгоняться еще сильнее, — им нет никаких причин поступать иначе, раз дорога впереди пряма и свободна. Соответственно, жительницы Максли, завидев приближающуюся машину, протестующе зажимают носы и рты платочками, хотя улица заасфальтирована и подобные меры предосторожности против пыли излишни. Но на исходе воскресного дня ватага лихачей исчезает, и мы снова погружаемся в пятидневное блаженное уединение. Забастовки железнодорожников, которые так часто сотрясают страну, оставляют нас равнодушными, поскольку большинство обитателей селения никогда не покидают его пределы.

Я являюсь счастливым владельцем одного из упомянутых маленьких домиков в георгианском стиле и считаю не меньшей удачей то обстоятельство, что моим соседом оказался столь интересный и общительный человек, как Фрэнсис Эркомб, закоренелый макслианец, никогда не ночевавший вдали от своего дома, который находится как раз напротив моего, на другой стороне улицы. Мы живем по соседству приблизительно два года, с тех пор как он, еще будучи мужчиной средних лет, оставил кафедру психологии в Кембридже и посвятил себя изучению тех сокровенных и необычных явлений, которые, как кажется, в равной мере касаются физической и психической сторон человеческой природы. Более того, отставка Эркомба была связана с его стремлением проникнуть в загадочные, неизведанные сферы, которые начинаются у границ науки и самое существование которых столь решительно отрицают материалистически настроенные умы: он выступал за то, чтобы в обязательном порядке экзаменовать студентов-медиков на предмет их способности к месмеризму,[2] а также предлагал ввести вопросник для проверки их знаний в таких областях, как видения в момент смерти, дома, населенные призраками, вампиризм, автоматическое письмо[3] и одержимость.

— Меня, конечно, не стали слушать, — сетовал он, — ибо эти авторитеты ничего не боятся так, как знания, а путь знания пролегает через исследование подобных феноменов. Функции человеческого тела в общих чертах известны; эта территория худо-бедно изучена и нанесена на карту. Однако за ее пределами, вне всякого сомнения, простираются обширные неведомые земли, и подлинными первооткрывателями становятся те, кто, рискуя быть осмеянным за легковерие и суеверность, тем не менее жадно стремится в эти туманные и, вероятно, опасные края. Я чувствовал, что, отправившись туда без компаса и рюкзака, смогу принести больше пользы, нежели сидя в клетке и щебеча, точно канарейка, о том, что давно всем известно. К тому же человек, который ощущает себя всего лишь учеником, ни в коем случае не должен учить других; только самодовольный осел способен преподавать.

Так вот, тому, кто, подобно мне, испытывает дразнящий и жгучий интерес к упомянутым «туманным и опасным краям», нельзя было пожелать более восхитительного соседа, чем Фрэнсис Эркомб; а минувшей весной в нашей славной общине появилась еще одна исключительно приятная особа, а именно миссис Эмворт, вдова индийского государственного чиновника. После того как в Пешаваре[4] скончался ее муж, который был судьей в Северо-Западных провинциях, она вернулась в Англию и, проведя год в Лондоне, почувствовала желание сменить туманы и грязь города на простор и солнечную погоду сельской местности. Кроме того, у нее была причина поселиться именно в Максли — столетие назад здесь родились ее предки, и на старом кладбище, ныне заброшенном, можно найти немало могильных плит, на которых начертана ее девичья фамилия — Честон. Высокая, энергичная, общительная, она быстро пробудила жителей Максли от привычной спячки. Большинство из нас составляли холостяки, или старые девы, или пожилые люди, не слишком склонные к гостеприимству, и до появления миссис Эмворт апогеем веселья в наших краях были чаепития с последующим бриджем и возвращением в галошах (если случался ненастный день) домой, где каждого ожидал его ужин на одну персону. Но миссис Эмворт открыла нам более общительный образ жизни, введя в моду совместные ланчи и легкие обеды. В иные вечера, когда подобных приглашений не ожидалось, одинокому мужчине вроде меня было приятно знать, что, позвонив миссис Эмворт (чей дом находился менее чем в сотне ярдов от моего) и осведомившись, можно ли заглянуть после ужина на партию пикета перед сном,[5] он, весьма вероятно, услышит утвердительный ответ. Она встречала гостя с живой и дружеской приязнью, и затем следовали стакан портвейна, чашка кофе, сигарета и игра в пикет, игра на фортепьяно и прелестное пение хозяйки дома. Когда дни стали длиннее, местом нашей игры сделался сад, который миссис Эмворт за несколько месяцев превратила из рассадника слизняков и улиток в живописный уголок, полный цветущих растений.

Она всегда была весела и жизнерадостна, знала толк в музицировании, садоводстве и всевозможных играх. Она всем нравилась, общение с нею для каждого из нас было подобно свету солнечного дня. Единственным исключением из этого правила оказался Фрэнсис Эркомб, по его собственному признанию, он недолюбливал ее и вместе с тем испытывал к ней необычайный интерес. Я находил это странным, ибо, зная, как мила и приятна в общении миссис Эмворт, не видел в ней ничего, что могло бы вызвать нелестные для нее подозрения, — настолько открытой и ясной личностью представала она перед нами. Но заинтересованность Эркомба была неподдельной — он непрестанно наблюдал изучающим взглядом за нашей новой соседкой. О своем возрасте она без обиняков заявила, что ей сорок пять; но, видя ее живость, ее энергию, ее гладкую кожу и черные как смоль волосы, трудно было удержаться от подозрения, что она набавила себе десять лет, вместо того чтобы, как это обычно бывает, десяток убавить.

Когда наша вполне невинная дружба окрепла, миссис Эмворт нередко стала звонить мне и просить разрешения зайти. Если я в этот вечер работал, то, как между нами было условлено, следовал прямой отказ, и я слышал в ответ ее веселый смех и пожелания успеха в моих литературных занятиях. Бывало, приход Эркомба, желавшего покурить и поболтать со мной, опережал ее предполагаемый визит, и в таких случаях он, едва услышав имя миссис Эмворт, всегда настаивал на том, чтобы она присоединилась к нашей компании. «Вы засядете за свой пикет, — говорил он, — а я, если не возражаете, буду наблюдать за вами и учиться игре». Но я сомневаюсь, что он уделял много внимания пикету: было совершенно очевидно, что его взгляд исподлобья устремлен не на карты, а на одного из играющих. Казалось, он может просидеть так битый час, и нередко его глаза и нахмуренные густые брови говорили о том, что он обдумывает какую-то серьезную проблему. Увлеченная игрой миссис Эмворт, похоже, не замечала его испытующего взгляда. Так было до одного июльского вечера, когда (насколько я могу судить теперь, зная, что случилось в дальнейшем) впервые робко шевельнулась завеса, скрывавшая от меня ужасную тайну. В то время я, конечно, этого не понимал, однако от моего внимания не ускользнуло, что с тех пор миссис Эмворт, звоня мне по поводу своего очередного визита, стала интересоваться не только тем, занят я или нет, но и тем, ожидаю ли я этим вечером Фрэнсиса Эркомба. Если я отвечал утвердительно, она говорила, что не хочет мешать беседе двух закоренелых холостяков, и, смеясь, желала мне доброй ночи.

В тот знаменательный вечер Эркомб появился у меня за полчаса до прихода миссис Эмворт и завел разговор о средневековых поверьях, связанных с вампиризмом — одним из тех пограничных феноменов, которые, как он утверждал, были без должного изучения выброшены медиками на свалку дремучих предрассудков. Так он сидел, мрачный и взволнованный, с прозрачной ясностью (делавшей его столь замечательным лектором в его кембриджские годы) прослеживая историю этого таинственного явления. Все известные случаи такого рода походили друг на друга: некий отвратительный дух вселялся в живого человека, сообщая ему сверхъестественную способность парить в воздухе подобно летучей мыши и удовлетворяя свою жажду ночными кровавыми пиршествами. Когда человек умирал, упомянутый дух продолжал обитать в его теле, не подвергавшемся разложению. Недвижимый в дневное время, по ночам этот живой мертвец покидал могилу и вновь отправлялся на свой ужасающий промысел. Кажется, ни одна страна средневековой Европы не избежала этого бедствия; а в более ранние эпохи аналогичные случаи знала римская, греческая и иудейская история.

— Подобные факты принято игнорировать как очевидный вздор, — продолжал Эркомб, — несмотря на то что сотни независимых друг от друга свидетелей, живших в разные столетия, подтверждают существование этого феномена, и, насколько мне известно, исчерпывающего объяснения ему до сих пор не найдено. Если ты спросишь меня, почему, раз все это правда, мы не сталкиваемся с такими фактами в наше время, я отвечу тебе вот что. Во-первых, хорошо известны некоторые эпидемические заболевания вроде «черной смерти»,[6] которые имели власть над людьми в Средние века, а впоследствии исчезли, — что отнюдь не дает оснований утверждать, будто таких заболеваний не существовало вовсе. Мы знаем, что «черная смерть» посещала Англию и выкосила население Норфолка,[7] но столь же несомненно, что в этих самых краях лет триста назад наблюдалась вспышка вампиризма и пик ее пришелся на Максли. Второй и куда более весомый довод состоит в том, что вампиризм никуда не исчезал — год или два назад его проявления были замечены в Индии.

В это мгновение миссис Эмворт возвестила снаружи о своем прибытии стуком дверного молоточка — как всегда, энергичным и требовательным. Я не мешкая впустил ее в дом.

— Входите скорее, — произнес я, — и спасите меня. Мистер Эркомб пытается меня запугать: от его рассказов кровь стынет в жилах.

Она вплыла в комнату и, казалось, мгновенно наполнила ее своим живым и шумным присутствием.

— Ах, как интригующе это звучит! Мне нравится, когда у меня кровь стынет в жилах. Продолжайте свою историю о призраках, мистер Эркомб. Я обожаю истории о призраках.

Эркомб, по своему обыкновению, устремил на нее пристальный взгляд.

— Я говорил не о призраках, — ответил он. — Я рассказывал нашему гостеприимному хозяину, что такое явление, как вампиризм, продолжает существовать и сегодня. Одна вспышка имела место в Индии всего несколько лет назад.

Последовала выразительная пауза, в продолжение которой миссис Эмворт неотрывно, раскрыв рот, смотрела на Эркомба. Затем напряженную тишину, повисшую в комнате, разорвал ее веселый смех.

— О, как вам не стыдно! — воскликнула она. — Вы, стало быть, не собираетесь пугать меня вовсе. Где вы откопали эту историю, мистер Эркомб? Я долго жила в Индии и никогда не слышала подобных слухов. Должно быть, это выдумка какого-то базарного сплетника, которыми славятся те края.

Я видел, что Эркомб был готов продолжить, но он все же сдержался и произнес только:

— О, весьма вероятно, что так оно и есть.

Но на весь остаток вечера наше обычное мирное общение было непоправимо расстроено, а миссис Эмворт утратила свойственную ей веселость. Она не выказала никакого азарта, играя в пикет, и покинула нас после двух партий. Эркомб упорно молчал до самого ее ухода.

— К несчастью, — произнес он наконец, — недавняя вспышка… скажем так, таинственного заболевания имела место в Пешаваре, как раз там, где проживали ваша гостья и ее супруг. И…

— Что? — нетерпеливо спросил я.

— Он стал одной из жертв болезни. Упоминая про Индию, я совершенно упустил из виду это обстоятельство.

Лето выдалось невообразимо знойным и жарким, и Максли страдал от засухи и нашествия крупных черных комаров, укусы которых вызывали неимоверный зуд. Насекомые налетали на закате дня и садились на кожу так мягко, что человек ничего не чувствовал до тех пор, пока внезапная острая боль не подсказывала ему, что он укушен. Они атаковали не руки и не лицо, а всегда выбирали шею, и, когда яд всасывался в кровь, у большинства пострадавших временно вырастал зоб. Где-то в середине августа стало известно о первом случае загадочного заболевания, которое наш местный доктор счел следствием продолжительной жары и укусов ядовитых насекомых. Недугом оказался охвачен подросток шестнадцати-семнадцати лет, сын садовника миссис Эмворт; его анемичная бледность и изнеможение усугублялись сонливостью и расстройством аппетита. На его горле доктор Росс обнаружил две маленькие ранки, которые, как он предположил, были следом комариного укуса; однако, как ни странно, вокруг этих ранок не наблюдалось опухоли или воспаления. Жара тем временем начала понемногу спадать, но и прохладная погода не могла улучшить состояния мальчика, который, несмотря на усиленное кормление, превращался в обтянутый кожей скелет.

В один из тех дней я повстречал доктора Росса на улице и поинтересовался здоровьем его пациента; в ответ он выразил опасение, что мальчик умирает, и признался, что данный случай для него — совершеннейшая загадка. Некая странная форма злокачественной анемии — вот и все, что он мог сказать. Но он также спросил, не согласится ли мистер Эркомб осмотреть мальчика и, возможно, пролить на этот случай какой-то новый свет; и поскольку в тот вечер мне предстоял ужин с Эркомбом, я предложил доктору Россу присоединиться к нам. Он сказал, что не сможет, но постарается заглянуть позднее. Когда он пришел, Эркомб сразу изъявил согласие помочь, чем сумеет, и они вместе удалились. Лишившись таким образом компании на этот вечер, я позвонил миссис Эмворт и осведомился, нельзя ли мне заглянуть к ней на часок. Испрашиваемое приглашение было получено, и между пикетом и музицированием упомянутый час превратился в два. Она завела речь о мальчике, находившемся во власти столь загадочной и безнадежной болезни, и сказала, что часто навещает его и носит ему всевозможные деликатесы. Но ее терзало опасение — и добрые глаза миссис Эмворт наполнились слезами, когда она это говорила, — что сегодня она видела мальчика в последний раз. Зная об антипатии, существовавшей между ней и Эркомбом, я не сказал ей, что профессора пригласили для консультации. Когда я отправился домой, она проводила меня до моей двери, желая пройтись по холодку перед сном и заодно взять журнал, где была напечатана заинтересовавшая ее статья о садоводстве.

— Ах, как восхитительна эта прохлада! — воскликнула она, с наслаждением вдыхая вечерний воздух. — Ночная прохлада и цветущий сад — вот два источника, которые придают жизни вкус. Ничто не вдохновляет и не волнует нас так, как ничем не стесненное общение с нашей щедрой матерью-землей. И ничто не вызывает в нас такого ощущения свежести, как перепачканные черноземом руки и ногти и заляпанные естественной грязью башмаки. — Миссис Эмворт издала привычный веселый смешок. — Я обожаю обе эти стихии — воздух и землю, — продолжала она. — Воистину, я с нетерпением жду смерти, ибо тогда меня захоронят и нежная, мягкая земля будет окружать меня со всех сторон. Не должно быть никаких свинцовых гробов — я дала четкие распоряжения на этот счет. Но как быть с воздухом? Впрочем, полагаю, нельзя иметь все. A-а, журнал? Тысяча благодарностей, я непременно верну вам его. Доброй ночи, возделывайте сад и оставляйте на ночь окна открытыми — и у вас никогда не будет малокровия.

— Я всегда сплю с открытыми окнами, — ответил я.

Вернувшись домой, я направился прямиком в спальню, одно из окон которой выходило на улицу; когда я уже разделся, мне показалось, что снаружи неподалеку от дома раздаются чьи-то голоса. Но я не стал прислушиваться, погасил свет и, быстро заснув, погрузился в пучину ужасающего кошмара, который, без сомнения, был искаженным отголоском последних реплик из моего разговора с миссис Эмворт. Мне снилось, что я проснулся и нашел оба окна спальни закрытыми. Нестерпимая духота побудила меня соскочить с кровати и пересечь комнату, чтобы закрыть их. Штора на ближайшем окне была опущена, и, подняв ее, я похолодел, с неописуемым ужасом увидев перед собой лицо миссис Эмворт, зависшее по ту сторону оконного стекла, кивавшее и улыбавшееся мне из ночной темноты. Защищаясь от страшного зрелища, я опустил штору и метнулся ко второму окну, расположенному в другой стене, но и сквозь него на меня глядело лицо миссис Эмворт. Панический ужас взял надо мной полную власть: я задыхался в душной комнате, и, какое бы окно я ни открывал, лицо миссис Эмворт парило перед ним точно беззвучный черный комар, от чьего укуса невозможно уберечься. Кошмар разрешился сдавленным криком, издав который я проснулся и обнаружил, что в спальне моей прохладно и тихо, оба окна открыты, шторы на них подняты и ущербная луна с высоты своего небесного хода отбрасывает на пол прямоугольник мягкого света. Но и пробудившись, я беспокойно метался по постели, все еще пребывая в плену недавнего ужаса.

Должно быть, я проспал довольно долго, прежде чем меня обуял кошмар, так как вскоре забрезжил рассвет и на востоке начали приподниматься сонные веки утра.

Утром, едва я успел спуститься (когда занялась заря, я все же заснул во второй раз и встал позже обычного), мне позвонил Эркомб и спросил, можем ли мы встретиться немедля. Он пришел мрачный и озабоченный, и я заметил, что он пытается затянуться трубкой, в которой нет табака.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал он, — но первым делом я должен рассказать о том, что произошло этой ночью. Вчера я отправился с доктором взглянуть на его пациента и застал мальчика еле живым. Я сразу понял, чем вызвана эта анемия. Ей может быть только одно объяснение: мальчик стал жертвой вампира.

Эркомб положил пустую трубку на столик для завтраков, за которым я сидел, и скрестил руки на груди, пристально глядя на меня из-под густых бровей.

— Теперь о том, что случилось ночью, — продолжал он. — Я настоял, чтобы мальчика перенесли из отцовского жилища в мой дом. Когда мы уложили его на носилки и отправились ко мне, кого, как вы думаете, мы встретили по дороге? Миссис Эмворт. Она выразила свое крайнее недоумение по поводу наших действий. Почему, как вы думаете?

Я вспомнил сон, пригрезившийся мне в эту ночь, и в мою охваченную ужасом душу закралось подозрение столь абсурдное и невероятное, что я незамедлительно отбросил его и произнес:

— Не имею ни малейшего представления.

— Тогда слушайте, что произошло дальше. Я погасил весь свет в комнате, куда поместили мальчика, и принялся ждать. Из-за моего недосмотра одно окно осталось слегка приоткрытым, и около полуночи я услышал снаружи какой-то звук — кто-то явно пытался отворить окно пошире. Теряясь в догадках насчет того, кто это может быть (окно, замечу, расположено на высоте добрых двадцати футов), я заглянул за край шторы. Прямо перед собой я увидел лицо миссис Эмворт и ее руку, лежавшую на оконной раме. Я очень тихо подкрался поближе и с шумом захлопнул окно, подозреваю, прищемив при этом кончик ее пальца.

— Но это невозможно! — вскричал я. — Как она могла парить в воздухе подобным образом? И зачем ей там появляться? Не рассказывайте мне сказки…

Кошмар минувшей ночи вновь всплыл в моей памяти, еще теснее сжав меня в своих объятиях.

— Я лишь рассказываю о том, что видел, — сказал Эркомб. — Всю ночь, до самого рассвета, она порхала за окном подобно ужасной летучей мыши, пытаясь проникнуть внутрь. А теперь давайте сопоставим то, что нам известно. — Он принялся загибать пальцы. — Первое: в Пешаваре произошла вспышка заболевания, сходного с тем, от которого страдает этот мальчик, и ставшего причиной смерти мистера Эмворта. Второе: миссис Эмворт противилась перенесению мальчика в мой дом. Третье: она или демон, вселившийся в ее тело, могущественное и смертоносное создание, пытается проникнуть туда, где находится больной. И вот еще одно обстоятельство: в Средние века Максли затронула эпидемия вампиризма. Согласно сохранившимся отчетам, вампиром оказалась Элизабет Честон… Полагаю, вы помните девичью фамилию миссис Эмворт. И наконец, этим утром состояние мальчика немного улучшилось; без сомнения, он не выжил бы, если бы его в эту ночь вновь посетил вампир. Так какой из всего этого следует вывод?

Последовала долгая пауза, во время которой я постепенно осознавал, что все происходящее, несмотря на его невообразимый ужас, реально.

— Я могу кое-что добавить, — ответил я, — что, возможно, имеет, а возможно, и не имеет отношения к делу. Вы говорите, что этот… этот призрак исчез незадолго до рассвета?

— Да.

Я рассказал об увиденном во сне, и Эркомб мрачно улыбнулся.

— Что ж, хорошо, что вы проснулись, — произнес он. — Это было предупреждение, пришедшее из глубин вашего подсознания, которое бдительно оповестило о грозящей вам смертельной опасности. Вы должны помочь мне, дабы не только спасти других, но и уберечься самому.

— И чего же вы от меня ждете?

— Прежде всего я хочу, чтобы вы помогли мне присматривать за этим мальчиком, исключив всякую возможность ее проникновения в дом. Главная же наша задача — выследить это существо, разоблачить и уничтожить. Это не человек, а принявший человеческое обличье демон. Как именно следует действовать и что предпринять, я пока не знаю.

До полудня оставался час. Мы направились к Эркомбу домой, где я двенадцать часов провел у постели больного, пока профессор отсыпался, чтобы ночью опять заступить на дежурство. Таким образом, на протяжении этих суток один из нас неотлучно присутствовал в комнате, где находился мальчик, чей вид, что ни час, давал все больше надежд на его выздоровление. Наступило утро субботы, ясное и чистое, и, когда я подходил к дому Эркомба, чтобы вновь приступить к своим обязанностям, улицу уже начали заполнять машины, направлявшиеся в Брайтон. Я одновременно увидел Эркомба, вышедшего мне навстречу с веселым лицом, что предвещало хорошие новости о пациенте, и миссис Эмворт, которая подходила к широкому газону возле дороги с корзинкой в одной руке и приветственно махала мне другой. Поравнявшись с обоими, я заметил (и Эркомб заметил тоже), что один из пальцев левой руки миссис Эмворт забинтован.

— Доброе утро, джентльмены, — сказала она. — Я слышала, что вашему пациенту стало лучше, мистер Эркомб. Я принесла ему желе и хочу посидеть часок возле него. Мы с этим мальчиком большие друзья, и я очень рада его выздоровлению.

Эркомб с мгновение помедлил, как будто размышляя над ее словами, и затем выставил вперед указательный палец.

— Я запрещаю вам приближаться к нему и даже видеть его, — произнес он. — И вам не хуже меня известно почему.

Никогда еще я не видел, чтобы человеческое лицо претерпевало столь ужасающую метаморфозу, какая произошла в этот момент с лицом миссис Эмворт — оно сделалось пепельно-серым. Она вскинула руки, словно защищаясь от жеста Эркомба, пальцем начертившего в воздухе крест, и, сжавшись, отступила на дорогу.

Раздался неистовый гудок, завизжали тормоза, из мчавшейся по улице машины донесся возглас — увы, запоздалый! — и долгий пронзительный крик резко оборвался. По телу миссис Эмворт проехались колеса, оно откатилось на газон и осталось лежать там, судорожно вздрагивая, а потом замерло.

Ее похоронили спустя три дня на кладбище за пределами Максли, в точном соответствии с теми распоряжениями, о которых она упоминала в нашем недавнем разговоре. Всеобщее потрясение, вызванное ее внезапной и ужасной смертью, мало-помалу начало проходить. Лишь мы с Эркомбом воспринимали кончину миссис Эмворт более сдержанно, зная, что это освободило всех нас от огромной опасности; но, разумеется, мы ни единым словом не обмолвились о страшных последствиях, которых удалось избежать нашему селению. Однако меня удивляло, что Эркомб, похоже, не был удовлетворен исходом дела; мои вопросы об этом оставались без ответа. Затем, по мере того как убывали, словно пожелтевшие листья с деревьев, мягкие безмятежные осенние дни, его тревога понемногу улеглась. Но незадолго до наступления ноября кажущееся спокойствие было нарушено в одночасье.

Как-то вечером я возвращался домой после ужина на другом конце селения. Луна светила необычайно ярко, превращая окрестности в подобие офорта. Я как раз проходил рядом с домом, который прежде занимала миссис Эмворт и который теперь, как гласила вывеска, сдавался в аренду, и вдруг услышал, как стукнула калитка. В следующее мгновение я, весь дрожа и похолодев, увидел хозяйку дома. Ошибиться было невозможно — я отчетливо различил ее ярко освещенный профиль. Меня она, похоже, не заметила (впрочем, я был укрыт густой тенью от тисов, росших перед ее садом) и, быстро перейдя через дорогу, исчезла во дворе дома напротив.

Я часто задышал, как после быстрого бега, — и теперь я и вправду бежал, то и дело в страхе оборачиваясь, и так преодолел сотню ярдов, которая отделяла меня от собственного дома и дома Эркомба. Ноги сами привели меня на его порог, и миг спустя я оказался внутри.

— Что произошло? — спросил он. — Позвольте, я угадаю.

— Не угадаете, — ответил я.

— А я и не стану гадать. Она вернулась, и вы ее видели. Расскажите мне все.

Я не мешкая посвятил его в детали случившегося со мной в этот вечер.

— Это дом майора Пирсолла, — уточнил он. — Нам нужно вернуться туда немедленно.

— Но что мы станем делать?

— Понятия не имею. Это зависит от того, что мы там обнаружим.

Минутой позже мы стояли возле дома майора. Теперь здание не было погружено в темноту — из двух окон наверху струился свет. Пока мы рассматривали его, входная дверь открылась и через мгновение у калитки показался майор Пирсолл. Увидев нас, он остановился.

— Я иду к доктору Россу, — торопливо произнес он. — Моя жена внезапно захворала. Я поднялся в спальню спустя час после того, как она легла, и нашел ее бледной как призрак и в крайнем изнеможении. Кажется, она уснула… но прошу простить меня, я очень спешу.

— Минутку, майор, — сказал Эркомб. — Нет ли у нее на горле каких-то следов?

— Как вы догадались? — удивился Пирсолл. — Следы и в самом деле есть: должно быть, один из этих мерзких комаров дважды укусил ее. Я заметил даже кровоподтек на шее.

— Возле нее сейчас кто-нибудь есть?

— Да, я отправил к ней горничную.

Он ушел, а Эркомб повернулся ко мне.

— Теперь я знаю, что нам следует делать, — сказал он. — Встретимся у вас дома. Смените одежду.

— Что вы задумали? — спросил я.

— Расскажу по дороге. Мы отправляемся на кладбище.

Когда мы встретились, я увидел, что он принес с собой кирку, лопату и отвертку, а на плече у него висел длинный моток веревки. Мы тронулись в путь, и Эркомб в общих чертах описал тот страшный час, который ожидал нас впереди.

— То, что я скажу, — начал он, — возможно, покажется вам сейчас слишком фантастичным, чтобы в это можно было поверить, но еще до рассвета мы узнаем, так ли это далеко от реальности. В лучшем случае вы видели привидение или астральное тело миссис Эмворт — называйте как хотите, — которое направлялось на свой ужасный промысел; следовательно, не приходится сомневаться, что вампирская сущность, которая овладела ею при жизни, оживила ее и после смерти. В этом нет ничего невозможного — по правде говоря, я ожидал подобного все те недели, что прошли со дня ее кончины. Если я прав, мы найдем ее труп ничуть не тронутым тлением.

— Но она умерла почти два месяца назад, — усомнился я.

— Даже если бы она умерла два года назад, ее тело осталось бы невредимым, раз им завладел вампир. Итак, помните: что бы над нею ни совершилось, это будет совершено не над той, чей прах при естественном ходе вещей питал бы ныне траву над могилой, а над злым духом, дающим призрачную жизнь ее мертвому телу.

— Но что вы собираетесь совершить? — спросил я.

— Я скажу вам. Мы знаем, что сейчас вампир покинул свою смертную оболочку, чтобы вновь утолить голод. Но до зари он должен вернуться — вернуться в бренную плоть, лежащую в могиле. Мы дождемся этого момента и тогда выкопаем тело. Если я прав, покойница будет выглядеть как живая, в ее жилах будет пульсировать свежая кровь, добытая в результате омерзительного пиршества. А затем, когда наступит рассвет и вампир не сможет покинуть свое телесное убежище, я проткну ей сердце вот этим (он указал на кирку), и тогда та, что возвращается к жизни благодаря усилиям демона, обретет подлинный конец, равно как и ее адский вдохновитель. После этого мы вновь похороним ее, освободившуюся от проклятия.

Мы пришли на кладбище и в ярком свете луны без труда отыскали нужную могилу. Она находилась ярдах в двадцати от небольшой часовни, в тени портика которой мы и укрылись. Могила оттуда была видна как на ладони, и нам оставалось только дождаться, когда адский гость воротится домой. Стояла теплая, безветренная погода, но, даже если бы задул резкий холодный ветер, полагаю, я ничего бы не почувствовал — так сильно меня занимало меня то, что должны были принести с собой ночь и рассвет. Колокол на башне часовни отсчитывал одну четверть часа за другой, и меня поразило, как часто раздаются его удары.

Луна была еще высоко, но звезды уже начали бледнеть в предрассветном небе, когда пробило пять утра. Спустя несколько минут я почувствовал, как Эркомб легко толкнул меня локтем, и, взглянув туда, куда он указывал, увидел высокую, крепко сложенную женскую фигуру, которая приближалась справа. Двигаясь бесшумно, не ступая, а словно скользя над землей, она наконец оказалась возле могилы, находившейся прямо перед нами, обошла вокруг, точно желала убедиться, что достигла нужного места, и на миг обратила лицо в нашу сторону. Сквозь сумрак, к которому понемногу привыкли мои глаза, я мог отчетливо различить ее черты.

Она поднесла руку ко рту, словно вытирая губы, и вдруг разразилась тихим смехом, от которого у меня зашевелились волосы на голове. Потом она прыгнула на могилу и, вскинув руки, дюйм за дюймом стала исчезать под землей. Эркомб отпустил мою руку, которую прежде требовательно сжимал, призывая хранить молчание.

— Идемте, — произнес он.

Подхватив кирку, лопату и веревку, мы двинулись к могиле. Почва была сухой и песчаной; копнув полдюжины раз, мы добрались до крышки гроба. Эркомб разрыл киркой землю, и затем, пропустив через ручки гроба веревку, мы попытались его поднять, что потребовало немало времени и усилий; когда дело было сделано, солнце, осветив край могилы, уже возвестило о наступлении утра. С помощью отвертки профессор освободил крепления крышки, сдвинул ее в сторону, и мы оба взглянули на лицо миссис Эмворт. Ее глаза, некогда сомкнутые смертью, были открыты, на щеках играл румянец, алые, полнокровные губы, казалось, улыбались.

— Один удар, и все будет кончено, — сказал Эркомб. — Вам не стоит смотреть.

Говоря это, он подобрал кирку и, приложив ее конец к левой груди покойницы, примерился. И хотя я знал, что за этим последует, я не нашел в себе сил отвернуться…

Он сжал кирку обеими руками, приподнял ее на несколько дюймов, чтобы точнее прицелиться, и со всей силы опустил на грудь трупа. Из тела, которое давно покинула жизнь, хлынул фонтан крови, в следующее мгновение с глухим всплеском ударивший в погребальный саван; одновременно с алых губ сорвался истошный, пронзительный крик, подобный вою сирены, и затем замер. И вдруг так же мгновенно, как вспыхивает свет, ее лицо непоправимо, гибельно исказилось, округлые румяные щеки сморщились и сделались пепельно-серыми, рот провалился.

— Слава богу, все кончено, — выдохнул Эркомб и, не медля ни секунды, задвинул крышку гроба на прежнее место.

День стремительно занимался, и мы, как одержимые, торопливо опустили гроб в могилу и закидали его землей. Птицы огласили воздух первыми песнями, когда мы возвратились в Максли.