Мистер Джастис Раффлс

Глава III. Военный совет

Раффлс все мурлыкал какой-то мотивчик, слишком изысканный, чтобы я узнал его, когда я наконец отвлекся от великолепия ночи. Складные двери были закрыты, и старые часы по одну сторону от них показывали почти полночь. Раффлс не стал прерывать ради меня мелодию, но указал на сифон с графином, и я пополнил свой стакан. У моего друга был такой же, что казалось довольно необычным, но он не просто сидел со стаканом – он казался слишком дерганым для этого; его внимание даже привлекли две картины, которые поменялись местами в его отсутствие, повинуясь чьей-то рачительной руке, две прекрасные копии Уоттса и Берн-Джонса от герра Хольера, которых Раффлс, на моей памяти, раньше и не замечал. Но казалось, что они должны висеть там, где он их повесил, и я впервые видел, чтобы они висели ровно. Книги также пострадали от чьей-то благонамеренности, но он оставил их, пожав плечами. Он исследовал справочники и сверялся в записях, так что немало минут пролетели в молчании. Но когда он тихонько прокрался во внутренний покой, подождав немного у распашных дверей, у его губ все лежала напряженная складка, а едва вернулся, захлопнув двери безо всякой заботы о тишине, то начал говорить, имея притом самый мрачный вид.

– Парень увяз в болоте поглубже, чем он думает. Но мы должны вытащить его вместе до начала матча. Это определенно зов судьбы, Банни!

– А ты сам думал, что это болото настолько глубокое? – спросил я, прикидывая содержание того разговора, который так старался не подслушать.

– Я бы не сказал, Банни, хотя мне не стоило рассчитывать на то, чтобы впутать его отца. Признаю, я кое-чего не понимаю. Они оба живут в потрясающем деревенском доме в черте Лондона, причем только вдвоем… Но я обещал Тедди не обращаться к его отцу за деньгами, так что вся эта болтовня без толку.

Вот о чем, они, оказывается, переговаривались за закрытыми дверями, однако меня удивило, как близко к сердцу воспринял дело Раффлс.

– Так ты решил раздобыть деньги еще где-то?

– …Причем до того, как он откроет глаза поутру.

– Так он уже заснул?

– Как застреленный, – промолвил Раффлс, падая в кресло, и задумчиво опустошив бокал, – да так и будет спать, пока мы его не разбудим. Рискованное дело, Банни, но я скажу тебе, что даже раскалывающаяся голова в начале матча – лучше, чем бессонная ночь перед ним; поверь, я все это испытал. Не удивлюсь, если он завтра сможет на поле больше обычного; у него это бывает, если он чувствует себя недостойным. Это проходит вместе с острой способностью увлекаться, об которую молодежь так часто режет глотки.

– Но что ты думаешь обо всем этом, Эй Джей?

– Дело не особенно хуже, чем я внушил ему.

– Но, кажется, ты не удивлен?

– Я давно не удивляюсь тому, на что способны даже лучшие из нас, и наоборот, конечно же. Известный богач может оказаться нищим, а честнейший малый притворяться прощелыгой; каждый из нас способен на все, черт возьми. Давай поблагодарим звезды за то, что Тедди решился действовать, как раз когда мы вернулись.

– Но почему этот момент так важен?

Раффлс достал недописанный чек, взглянул на него, покачал головой и кинул мне через стол.

– Ты видел когда-либо подобное жалкое ребячество? Разумеется, его задержали бы в банке, послав за полицией. Если захочешь поиграть с подделками, Банни, позволь мне дать тебе сперва хоть пару уроков.

– Но, Эй Джей, это ведь совершенно не твое ремесло!

– И я этим был грешен, раз ли два; это дело мне никогда, впрочем, не нравилось, – заявил Раффлс, посылая кружочки дыма, чтобы увенчать девушек с репродукции «Золотой лестницы», которые наконец получили надежную опору в виде вертикальной башни. – Нет, Банни, один-другой случайный отпуск от школьных занятий – вот и все мои подвиги на ниве подделок, да и те, признаться, вышли мне боком. Ты ведь помнишь, перед тем, как это случилось, я оставлял чековую книжку без присмотра? Шанс стать жертвой преступления вместо того, чтобы самому преступить закон – вот что по всем законам может обелить человека до конца жизни. Я, прости мне Господи, думал бы на кого-нибудь вроде старины Бэркло или ему подобного. И надо же, это оказался «друг, которому я душу вверил»! Ничего, конечно, я ему не вверял, Банни, но этого парня я просто люблю.

Невзирая на бескомпромиссность последнего утверждения, это был все тот же Раффлс, старина Раффлс, которого я знал лучше всех, откровенно-циничный, любитель дерзких цитат и развязных jeux d'esprit[1]. Этот Раффлс всегда был откровенен лишь наполовину, но поступал так, как предусматривалось другой половиной! Я парировал его сантименты, указав, что, согласно его собственному календарю, солнце взойдет в 3:51 – а ведь он собирался решить дело этой ночью. Раффлс только улыбнулся в мою сторону.

– Я помню об этом, Банни – заметил он. – Но ради этих денег только лишь один ларец достоин взлома, а наш мистер Шейлок – не та крепость, которую сам Цезарь мог бы взять ex itinere[2]. Здесь придется строить войско testudo[3] и тому подобное. Ты ведь помнишь, что я знаком с клиентом, Банни; я хотя бы заглядывал в его «походную палатку», если позволишь перейти от древних к современным аналогиям. И если уж его временный лагерь был настолько неприступен, как мне стало очевидно, то его постоянная резиденция – настоящий замок, вознесенный на высоком утесе!

– Расскажи мне поподробней об этом, Раффлс – попросил я, уставая от этого калейдоскопа метафор. Пусть упражняется в красноречивых намеках сколько угодно, пока на носу нет рискованной работы, и тогда я буду его счастливой и преданной аудиторией хоть бы и до самого утра. Но ради темного дела я хотел бы избегать словесных фейерверков и прибегнуть к надежному свету его интеллектуальной лампады. Увы, именно подобные моменты запускали эти пиротехнические представления у моего друга.

– О, я, безусловно, все тебе расскажу, – ответил Раффлс. – Но сейчас несколько грядущих часов важнее нескольких прошедших недель. Конечно, Шейлок для нас – очевидный источник денег; но зная обычаи наших единоплеменников, я думаю, что будет лучше для начала деньги занять, как добрым христианам и подобает.

– Но нам придется их выплачивать.

– Вот тогда и настанет психологически верный момент, чтобы опустошить «темнейшие ларцы нашего скряги» – если таковые у него есть. Но так мы выиграем время, чтобы найти их.

– Ведь он не держит контору открытой ночью, – возразил я.

– Однако он открывает ее в девять утра, – заметил Раффлс, – чтобы перехватить биржевого брокера, ту раннюю пташку, которая предпочитает кровопускание отсечению головы.

– Откуда эти сведения?

– От жены мистера Шейлока.

– Вероятно, вы успели очень подружиться?

– Я скорее жалел ее, нежели старался выведать секреты.

– Но и в секретах не упустил случая порыться?

– О, секретам она устроила настоящую распродажу.

– Еще бы, – заметил я, – ты настойчив.

– Она рассказала мне о грядущем процессе по делу о клевете.

– Шейлок против Факта?

– Да, дело началось еще до отпуска.

– Я читал что-то такое в газетах.

– Но известно ли тебе, в чем суть вопроса, Банни?

– Нет, абсолютно ничего.

– Другой старый мерзавец, Махараджа Хатипура, и его прославленная куча долгов… Кажется, он уже несколько лет, как он захвачен когтями нашего мистера Шейлока, но вместо того чтобы наконец отдать свой фунт плоти, занимал все больше. Безусловно, такова судьба должника, но сейчас, говорят, сумма дошла до шестизначной отметки. Никому не жалко этого престарелого варвара; поговаривают, он был приятелем Наны Сагиба до восстания сипаев, еще говорят, что завязнув в мятеже по брови, он спасся, только пойдя против своих; в общем, в моральной перспективе этого черного кобеля не отмыть. Мне известно, что уже формировался синдикат по выкупу долгов этого субъекта, конечно, с разумной скидкой, и только мерзейший из цивилизованных людей стал бы на пути у такого начинания. Дело шло к завершению, когда старый Леви затянул черномазого в новое сумасбродство на Востоке. «Факт» обнаружил эту махинацию и опубликовал компрометирующие письма, которые, как клянется Шейлок, – фальшивки. Вот, вкратце, все обстоятельства! Должники нашептали еврею, что нужно убраться в Карлсбад, пока дело не вскрылось; а невероятная сумма, в которую все это может обойтись, должно быть, является причиной его давления на старых клиентов по возвращении.

– Но тогда зачем ему одалживать деньги тебе?

– Просто я – новый клиент, Банни; вот и вся разница. К тому же на водах мы были хорошими друзьями.

– Но все же не лучше, чем ты и миссис Шейлок?

– Кто знает, Банни! Она вверяла мне свои тревоги, а я подавал ей руку и старательно прикидывался несчастным; мой приятель-охотник сыпал грубыми метафорами про жирдяев и бойню.

– И все же ты утек вместе с ожерельем бедняжки?

Раффлс привычно обстукивал сигарету об стол возле локтя; он приподнялся, чтобы зажечь ее, как другие приподнимаются, чтобы сделать какое-нибудь драматическое заявление, и сказал, глядя через огонек, поднимавшийся и опускавшийся в такт его дыханию:

– Нет, Банни, вовсе нет!

– Но ты сказал, что сорвал Изумрудный Банк! – воскликнул я, в свой черед подскочив.

– Верно, Банни, но тут же сдал его обратно.

– Ты раскрылся перед ней, потому что она открыла тебе его секреты?

– Не глупи, Банни, – сказал Раффлс, опускаясь в кресло. – Не расскажу тебе пока всего, но вот вкратце, что случилось. Они остановились в Савое, в Карлсбаде, я имею в виду. Я поселился в Паппе. Мы встретились. Они на меня уставились. Я вылез из своей британской раковины, чтобы признаться, что у меня есть сердечный интерес в другом Савое. Потом поругал свой отель. Они начали превозносить свой. Я напросился посмотреть их номер. А затем просто ждал, пока не освободился такой же на этаж выше, и оттуда я мог слышать, как старый боров ругает супругу из своей грязевой ванной! Балконы в номерах были как будто созданы для меня. Нужно ли продолжать?

– Я удивлен, что тебя не заподозрили.

– Наши возможности для удивления безграничны, Банни. Чтобы не заподозрили, я прихватил с собой немного старого тряпья, завернув его в приличный костюм, и еще мне повезло подобрать старую и заношенную немецкую кепку, которую какой-то крестьянин бросил в лесу. Я собирался оставить ее на месте событий как визитную карточку, она ей и послужила, ну и еще пришлось занять очередь к парикмахеру наутро.

– Но что произошло?

– Целый спектакль неотрепетированных накладок; именно поэтому я дважды подумаю, прежде чем атаковать старину Шейлока. Я восхищен им, Банни, он непреклонный противник. Да, мне хотелось бы схлестнуться с ним на его территории. Но прежде чем подставляться, мне нужно тщательней рассчитать свой замах битой.

– Полагаю, ты с его семейством пил чай или что-то вроде?

– Гешюблер! – ответил Раффлс, пожав плечами. – Но я растянул бутыль минеральной воды на целое чаепитие, и, кажется, заметил перед уходом, где скрывались зеленые светлячки. В одном из углов стоял лакированный ларец для бумаг. «Вот мой Изумрудный остров, – подумал я, – и скоро я отправлюсь в плавание. Старикан не доверяет ценности жене после того, что случилось за ужином». Не стоит упоминания, что я знал о том, что они взяли изумруды с собой – миссис Шейлок надевала их иногда на жалкие подобия обеда в отелях Карлсбада.

Раффлс становился все более многословен. Полагаю, он забыл уже и о юноше в соседней комнате, и обо всем остальном, кроме захватывающей дух битвы, в которой он сражался вновь ради моего развлечения. Он рассказал, как дождался ночи потемнее, а потом соскользнул вниз с балкона перед своей гостиной на этаж ниже. В конце концов, оказалось, что изумруды были вовсе не в лакированном ларце; и как раз, когда он убеждал себя в реальности этого факта, распашные двери – «точь-в-точь как эти», – заметил он, – отворились, и на пороге стоял сам Дэн Леви, в пижонской шелковой пижаме.

– Неожиданно, но он даже начал внушать мне подобие уважения, – продолжил Раффлс, – мне вдруг стало ясно, что он принял не только грязевую ванну накануне. Его лицо было таким же злобным, как и всегда, но он был вопиюще безоружен, в то время, как я – нет, и все же он стоял там и костерил меня почем свет, как карманника, будто я никак не мог выстрелить в ответ, и будто ему было совершенно плевать, если я выстрелю. Я направил револьвер прямо ему в лицо и взвел курок. О, Банни, что было бы если бы я дернулся! Но все же он заморгал, и я с облегчением опустил оружие.

«Доставай те изумруды», – проскрипел я на грубом германском наречии, которое берегу для таких случаев. Конечно, ты понимаешь, что узнать меня было никак нельзя, я создал образ абсолютного подонка с зачерненным лицом.

«Я не знаю, о чем вы, – ответил он, – и мне плевать на ваши угрозы».

«Das halsband», – уточнил я, что значит «ожерелье».

«Ступайте в ад», – парировал он.

Я собрался и покачал головой, а потом помахал кулаком у него перед носом и кивнул. Но он рассмеялся мне в лицо, и, я клянусь тебе, в этот момент я понял, что мы оказались в тупике. Я указал на часы и поднял вверх один палец.

«Мне осталось жить минуту, старая! – прокричал он за дверь. – Если этот мерзавец решится стрелять, но мне кажется, у него не хватит духу. Может быть, выберешься с черного хода и поднимешь тревогу?»

И тут осада кончилась, Банни. Вышла старая женщина, не менее отчаянно-храбрая, чем он, и втиснула мне в руку изумрудное ожерелье. Я уже хотел было отказаться от него, но не посмел. А старый грубиян схватил ее и затряс как мышь, пока я не перехватил его снова, и не пообещал на немецком, что, стоит ему высунуться на балкон в следующие две минуты, и он станет ein toter Englander! Это была еще одна заготовленная фразочка – означает она «мертвый англичанин». И я оставил его и старушку, которая вцепилась в него, но уже, слава Богу, не наоборот!

Я выдохнул и опустошил стакан. Раффлс и сам пригубил немного.

– Но ведь веревка была закреплена на твоем балконе, Эй Джей?

– Ну, начал я с того, что закрепил веревку на их перилах, сразу, как спустился. Они нашли ее свисающей до земли, как только выбежали из номера. Разумеется, ночь для дела я выбрал тщательно – было не только темно, как в шахте, но и сухо, как в пустыне, через пять минут я уже помогал всему отелю искать на дорожке следы, которых и быть не могло, и истреблять все, что только могло быть обнаружено.

– Так тебя никто не заподозрил?

– Ни единая душа, я вполне в этом уверен; мои жертвы меня первого замучили до зевоты рассказами о происшествии.

– Тогда зачем ты вернул добычу? Ты иногда так делал, я помню, Раффлс, но в подобном деле, да еще с этим боровом, признаюсь, я не вижу в этом смысла.

– Ты забыл про бедную старушку, Банни. У нее и так была безрадостная жизнь, а после этого случая он относился к ней хуже, чем к собаке. Я уважал ее за то, как смело она держалась, не поддаваясь на грубости мужа; это впечатляло даже больше, чем его вызов, брошенный мне; и существовала только одна награда, достойная ее, а именно – мой дар.

– Но как же ты провернул это?

– Безусловно, не выступив на публике, Банни, но, конечно, и не вверив ей мои секреты!

– Так значит, ты вернул ей ожерелье анонимно?

– Как и поступил бы, конечно, любой подонок-грабитель германской крови! Нет, Банни, я всего лишь спрятал его в лесу, там, где, как я догадывался, оно будет найдено. После этого осталось только приглядывать, чтобы его не нашел тот, кто захотел бы прикарманить. К счастью, мистер Шейлок объявил солидную награду, так что все сложилось, как надо. Он послал доктора к Сатане, заказал оленины и море выпивки, вечером того же дня, когда нашлось ожерелье. Охотник и я были приглашены на благодарственный ужин; я не отступал от диеты, так что и ему было неловко – раз уж я не сдавался. Между нами тогда словно кошка пробежала, и теперь я сомневаюсь, что состоится тот грандиозный пир, который должен был отметить наше возвращение из страны мертвых в Лондон.

Но пресловутый охотник на лис меня не интересовал. «Дэн Леви, похоже, крупный зверь, и его не так просто будет завалить», – заметил я чуть погодя. Притом совершенно не жизнерадостно.

– Весьма справедливое наблюдение, Банни; и именно поэтому мне так хочется его завалить. Это будет та схватка, которую наша дешевая пресса научилась называть гомерической.

– Ты сейчас о завтрашнем дне, или о том моменте, когда соберешься ограбить мошенника, чтобы заплатить ему же?

– Великолепно, Банни! – выкрикнул Раффлс, как будто увидел, что я дал удачный пас на спортивной площадке. – Как все-таки проясняет голову рассветный час! – он дернул занавески, и, как ученик открывает грифельную доску, открыл окно, разделенное рамами. – Ты понял, что звезды устали от наших разговоров, и стерлись с небес! Сам медоточивый Гераклит не просиживал ночи напролет, или его приятель не хвастался бы тем, что утомил само Солнце тем же методом. Много же упустили эти двое бедняг!

– Но ты не ответил на мой вопрос, – заметил я робко. – И кстати, не поделишься, как ты предлагаешь устроить это дело так, чтобы получить деньги?

– Если ты зажжешь еще сигару, Банни, – сказал Раффлс, – и в последний раз нальешь себе еще по маленькой, я тебе, конечно, расскажу.

И он рассказал.