Мистер Ивнинг

МИСТЕР ИВНИНГ

перев. В. Нугатова

— Ты недавно спрашивала, Перл, чем зарабатывает на жизнь тот высоченный молодой господин — мистер Ивнинг, что так часто проходит мимо нашего дома, и, кажется, я это выяснила, — сказала миссис Оуэнс своей младшей сестре, сидя на кресле, заваленном узорчатыми подушками.

Миссис Оуэнс выглядывала из большого окна фасада: днем тяжелые ставни открывали, чтобы она могла полностью обозреть улицу.

Миссис Оуэнс сделала длинную паузу, желая возбудить любопытство Перл, и принялась увлеченно рассматривать лица прохожих. У миссис Оуэнс и впрямь остались лишь два занятия: править нескончаемый перечень фамильных ценностей да наблюдать за теми, кто проходил под окном, — оградив себя от улицы массивными засовами из кованой стали.

— Если хочешь знать мое мнение, Грейс, мистер Ивнинг довольно часто выходит из своего пансиона и возвращается обратно, так что у него, наверное, куча дел, — наконец нарушила молчание Перл.

Выйдя из раздумий, миссис Оуэнс улыбнулась:

— Разумеется, мы всегда знали, что он очень занят, — она взяла с колен клочок газеты и на миг зажмурилась в закатных лучах январского солнца. — Но теперь-то мы знаем, чем он занимается.

Она слегка помахала вырезкой.

— Только не пугайся, детка, — миссис Оуэнс чуть не рассмеялась. — Пожалуйста, взгляни вот на это, — и она протянула девушке довольно пространное платное объявление, аккуратно вырезанное из «Уолл-стрит джорнал».

Пока Перл надевала толстые очки, дабы разобрать мелкий шрифт, миссис Оуэнс продолжала — для сестры и для себя:

— Мистер Ивнинг всегда будил во мне особое чувство, — она коснулась кулона. — Он выглядит слишком праздным для своих лет, но, с другой стороны, ты правильно указала, что у него гораздо больше дел, чем у тех, кто исполняет ежедневные обязанности.

— Средства, Грейс, — сказала Перл, сощурившись при чтении, но не объясняя своей реплики. Объявление представляло собой отчаянную мольбу о сведениях, касающихся некой редкой фарфоровой чашки circa[1] 1910 года. — У него есть средства, — повторила Перл.

— Средства? — недовольно переспросила миссис Оуэнс. — Что ж, хотелось бы надеяться, что в столь затруднительном положении они у него есть, — она намекнула, что знает о нем кое-что еще, но в ее голосе чувствовалось раздражение, вызванное слегка бесцеремонным, скучающим тоном Перл.

— Разумеется, я пригласила его по телефону, — миссис Оуэнс решила больше не подготавливать сестру и одним махом выложила ей весь план. — Естественно, в четверг.

Отложив объявление, Перл ждала, что миссис Оуэнс как-нибудь обоснует столь необычное решение, но разъяснений не последовало.

— Но ты же никогда ничего не продавала и даже никому не показывала! — в глубокой тревоге все обдумав, через пару минут воскликнула Перл.

— Да кто говорит о продаже! — миссис Оуэнс туже затянула серьгу. — А что касается, как ты выразилась, показа, я об этом даже не думала… Разве ты не понимаешь, бедняжка, — тут в голосе миссис Оуэнс почувствовалась не самозащита, а, скорее, самооправдание, — я полстолетия не встречала никого, кому бы так сильно понадобились реликвии, — она хлопнула рукой по вырезке. — Он тщательно подбирал каждое слово лишь с одной целью — привлечь мое внимание.

Перл отшатнулась в недоумении.

— Разве ты не понимаешь, что именно так все и было? — миссис Оуэнс снова коснулась пальцами объявления. — У кого еще есть перечисленные им вещи? Очевидно, он разузнал о моих сокровищах и вставил все в текст, надеясь, что тот попадется мне на глаза.

— Но ты же не собираешься приглашать в дом всех, кому нужны твои сокровища! — неожиданно для себя Перл впервые в жизни не просто не согласилась с сестрой, а выразила неодобрение.

— Ну и ну, да ты же сама недавно сказала, что нам не хватает общения! — миссис Оуэнс искусно вложила эти слова в уста сестры, с которых они никогда не могли бы сорваться.

— Но мистер Ивнинг! — Перл возразила против его прихода, не приняв во внимание или запамятовав, что ей приписали то, о чем она даже не думала.

— Разве мы не нуждаемся в человеке, который расскажет нам о реликвиях? Разумеется, о наших реликвиях. Ведь ты же сама постоянно об этом твердишь!

Миссис Оуэнс пыталась заставить сестру согласиться, признать свое соучастие в том, чего она не совершала, и вдруг обнаружила, что разум и чувства Перл не готовы к этому обсуждению.

— Совсем недавно кто-то сказал мне, — теперь уже сама Перл намекнула на какую-то сторону своей жизни, возможно, неизвестную миссис Оуэнс, — что молодой человек, о котором ты говоришь, мистер Ивнинг, с трудом способен поддержать беседу.

Миссис Оуэнс помолчала. Она не сидела, сложа руки, а самостоятельно навела справки об их будущем госте и узнала, что он не только южанин, но вдобавок не любит балабольства.

— А нам и не нужен интересный собеседник — по крайней мере, на эту тему, — сказала миссис Оуэнс почти с яростью, подразумевая под этой темой реликвии. — Нам необходим ценитель, и я считаю: чем он безмолвнее, тем лучше.

— Но если ты нуждаешься в нем только для этого, — Перл не хотела сдаваться, — он ведь раскусит твой план. Поймет, что ты просто показываешь то, чего ему никогда не приобрести.

По все еще красивому лицу миссис Оуэнс пробежала тень глубокого, окрашенного злобой разочарования.

— Ну и пусть он раскусит, как ты выразилась, наш план, — проворчала миссис Оуэнс на сестрино возражение, — плевать! Разве ты не понимаешь: если он не умеет поддержать разговор, тем лучше. Мы пригласим его на осмотр, и его оценка нас приободрит. Наблюдая за ним, дорогая, мы воскресим в памяти собственные достижения… Не будь так сурова. И помни: мы здесь не навсегда, — заключила она с какой-то жестко-величавой ноткой в голосе, не ускользнувшей от младшей сестры. Затем миссис Оуэнс подытожила: — Хотя нам самим дать ему нечего, вполне вероятно, он способен дать кое-что нам.

Перл ничего не ответила, а миссис Оуэнс прошептала:

— У меня ни капли сомнения, что я права насчет него, но если вдруг окажется, что я ошибаюсь, беру всю вину на себя.

У миссис Оуэнс оставалась лишь капля сомнения, но мистер Ивнинг испытывал гораздо больше опасений, обдумывая у себя в пансионе собственное опрометчивое решение посетить грозную миссис Оуэнс — не на ее фирме, ибо таковой не существовало, а в окружении ее реликвий, причем мистер Ивнинг вынужден был признать, что и сам принадлежит к их зыбкому миру. Он всегда плохо разбирался в людях, был одним из незначительных коллекционеров и потому недоумевал, откуда миссис Оуэнс взяла, будто он может ей что-либо предложить, а поскольку ее легенда была ему слишком хорошо известна, он знал, что ей тоже нечего ему предложить, помимо беглого осмотра. Заходить к ней было рискованно, и мистер Ивнинг это предчувствовал после странноватых предостережений тех, кто имел с ней дело, но стоило все же проникнуть внутрь, хотя сведущие люди также говорили, что ему вряд ли позволят завести речь о покупке и едва ли разрешат взглянуть на что-нибудь вблизи.

С другой стороны, если миссис Оуэнс хочет ему что-либо сообщить (промелькнуло у него в голове, пока он шагал к ее огромному дому с колоннами, не в силах даже смутно представить, что мог бы сказать ей сам), и если она настолько безумна, что полагает, будто он способен ее развлечь — ведь она все-таки одинокая пожилая женщина, одной ногой в могиле, — он освободит ее от всех подобных иллюзий, как только они познакомятся. Он стеснялся старух, хотя по работе проводил с ними больше всего времени, и наконец признался вслух самому себе, что хочет ту фарфоровую чашку 1910 года с ручной росписью, в какую бы сумму она ни обошлась. Он воображал, что миссис Оуэнс, возможно, уступит ее по какой-нибудь зверской противозаконной цене. Это было столь же неправдоподобно, как и само ее приглашение. Миссис Оуэнс никогда никого не приглашала со стороны, а все близкие люди в ее жизни либо умерли, либо уже были не в состоянии ходить по гостям. Но его же вызвали, и значит, он мог надеяться хотя бы на осуществимость того, о чем твердили остальные, — на покупку, а если и это не суждено, оставалась последняя невероятность — осмотр.

Однако мистер Ивнинг не умел притворяться. Если для получения фарфорового изделия или, еще невероятнее, других реликвий покрупнее, оберегаемых от дневного света и человеческих глаз и запертых на верхних этажах над ее гостиной, — если для обладания ими потребуется несколько часов заискивать, болтать, смеяться и обедать, убив на это целый вечер, — в таком случае увольте, ни за что в жизни. Он полагал, что неумение притворяться мешает ему продвинуться в торговле антиквариатом, ведь хотя здесь в Бруклине у него была собственная фирмочка, держаться на плаву помогали лишь частные доходы, а незаурядные для молодого дельца реликвии, которыми он обладал, все же не позволяли стать крупной фигурой в своей профессии. Учитывая его неприметное место, приглашение миссис Оуэнс казалось еще более необъяснимым и даже удивительным. Впрочем, мистер Ивнинг слишком плохо разбирался в людях и в тонкостях собственного ремесла, так что он не сильно поразился или испугался.

Тем временем Перл, за несколько минут до прихода мистера Ивнинга взглянув краем глаза на сестру, с величайшим смущением и ужасом заметила на лице старухи предательское выражение: миссис Оуэнс хотела заполучить мистера Ивнинга с той же капризной маниакальностью, с которой некогда искала один редчайший средневековый испанский стул. Каким образом она им завладела, до сих пор оставалось для перекупщиков загадкой.

— Тогда без долгих разговоров заключим сделку? — нараспев сказала миссис Оуэнс, даже не глядя на мистера Ивнинга, явившегося ненастным, снежным январским вечером.

Гостя охватила молчаливая замкнутость, непривычная даже для него, когда он наконец увидел миссис Оуэнс собственной персоной — женщину, что слыла очень старой, но отличалась при этом немыслимой красотой. Ее одежда благоухала цветочными чарами, обволакивая ноздри ароматом сухих древесных духов, а голос звучал изящным колокольным перезвоном.

— Разумеется, я не говорю о продаже! Не могли же вы, при всей своей молодости, на это рассчитывать, — она сразу отмахнулась красноречивым жестом белых рук от всякой коммерции. — Здесь ничего не продается — только через наш труп, — она взглянула уже не столь вызывающе, но он все равно в стеснении заерзал.

— Что бы вы ни думали и что бы вам ни говорили, — теперь она перешла к невероятному факту их встречи, — должна сказать, что я не в силах устоять, если кто-нибудь ими восхищается (она, конечно, имела в виду реликвии). — Миссис Оуэнс развернула клочок газеты с его объявлением. — По вашей манере выражаться, — она коснулась бумаги, — я тотчас поняла, что вы о них все знаете. Или, точнее, я узнала, что вы знаете о них, по тому, чего вы не написали. Я поняла, что вы способны восхищаться — необузданно и безоговорочно, — в заключение она низко поклонилась.

— Я рад, что вас не интересует, кто я, — он начал осматриваться в просторной высокой комнате, — и что вам не хочется узнать обо мне больше, ведь, к сожалению, я не смог бы удовлетворить ваше любопытство. Иными словами, мне почти нечего сказать о себе, а мое призвание вам известно и так.

Она подождала, пока эта речь не умолкла в тишине, будто назойливый шум уличного движения, исподволь проникавший в гостиную, но, заметив его беспомощный поникший взгляд, сказала, видимо, пытаясь утешить:

— Я не любопытствую о том, что привлекает мое внимание, мистер Ивнинг: все становится явным само по себе… К примеру, — продолжила она с притворным гневом, — люди иногда пытаются напомнить мне, что когда-то я была знаменитой актрисой, но этот факт к делу не относится, более того, он уже не имеет смысла, ведь даже в те далекие дни, когда я еще была на сцене, даже тогда, мистер Ивнинг, все это, — она обвела властным жестом белых рук роскошную обстановку, — меня вполне удовлетворяло!.. Мне кажется, мистер Ивнинг, нас по-настоящему интересуют лишь люди, с которыми мы даже не собираемся знакомиться, — заключила миссис Оуэнс.

Тут она поднялась и минуту постояла, выпрямившись в полный рост, — он сидел в низеньком мягком кресле, — а затем, подойдя к небольшому красивому столику из бразильской цезальпинии, взглянула на стоявший на нем предмет. Внимание мистера Ивнинга было поглощено миссис Оуэнс, и он не сразу понял, куда направлен ее неподвижный, спокойный взор. Она даже не коснулась предмета на столе. Хотя зрение чуть затуманилось, мистер Ивнинг посмотрел теперь прямо туда, узнал и понял, что ошибка исключена: бледно-розовая фарфоровая чашка 1910 года в виде раковины и с ручной росписью!

— Не нужно подносить ближе! — воскликнул он, и даже миссис Оуэнс вздрогнула от такого прилива чувств. Мистер Ивнинг побелел.

Он безуспешно искал в кармане носовой платок, и, заметив его страдания, миссис Оуэнс протянула полу собственного платья.

— Я не собираюсь вас умолять, — сказал он, вытирая лоб платком. — Разумеется, я могу предложить вам что угодно, но не стану умолять.

— Как же вы тогда поступите, мистер Ивнинг? — она подошла к нему вплотную.

Он сидел перед ней, слегка наклонив голову вперед и повернув руки ладонями кверху, словно проверяя, идет ли дождь.

— Не отвечайте, — сказала она громко и весело, — никто не ждет от вас ни мольбы, ни сделки, ни уговоров, ни кражи. Кем бы вы ни были, мистер Ивнинг, — а по вашему акценту я уловила, что вы южанин, — слава Фортуне, вы никогда не были актером. Это одна из причин, по которой вы здесь: вы всегда остаетесь самим собой… И попомните мои слова, — миссис Оуэнс прошагала мимо его стула к тяжелой шторе из золотой парчи, и ее голос загремел почти угрожающе, — я позволила вам взглянуть на эту чашку не с тем, чтобы вас завлечь. Я просто хотела показать, что прочла ваше объявление, написанное специально для меня. Более того, как вы понимаете, я не заключаю с вами сделку в каком-либо общепринятом смысле. Мы оба выше этого. Между нами никогда не будут упоминаться деньги, документы или подписи, это само собой разумеется. Но мне кое-что нужно, — она отвернулась от шторы и устремила на него светло-серые глаза. — Вы ни на кого не похожи, мистер Ивнинг, и именно это ваше качество, не скажу, покорило меня (вам не под силу кого-либо покорить), но вернуло мне важную частичку меня самой — просто потому, что вы такой и так сильно хотите того, чего хотите!

Полностью накрыв ее носовым платком лицо, так что голос доносился, словно из-под простыни, он промямлил:

— Я не выношу общество, миссис Оуэнс, — от этих слов она словно примерзла к шторе. — А общество, к сожалению, включает вас и вашу сестру. Я не могу приходить и разговаривать, не люблю званые ужины. Но если бы я их любил, то безусловно предпочел бы вас.

— Поразительная откровенность! — миссис Оуэнс растерялась, не зная, куда ступить, на что смотреть. — И восхитительное хамство! — она быстро все обдумала. — Хорошо, очень хорошо, мистер Ивнинг… Но на хорошем далеко не уедешь! — воскликнула она, повысив голос до оглушительной громкости, и с удовлетворением отметила, что мистер Ивнинг нервно заерзал. Платок упал, и к ней наклонилось густо покрасневшее лицо с закрытыми глазами.

— Вам не придется разговаривать, — миссис Оуэнс отвергла эту мысль с некоторым отвращением, — и не придется слушать. Если хотите, можете храпеть в своем кресле. Но если вы будете приходить, скажем, раз в неделю, для начала этого более чем достаточно. Вы могли бы считать этот дом неким залом ожидания — ожидания того дня, который обязательно наступит для всех, и в первую очередь — для нас… Вы будете ожидать, например, в четверг, а мы выделим вам эту комнату и еду, которой вы вправе пренебречь: вам нужно просто коротать время. Я могла бы показывать вам, — она мельком взглянула на чашку, — ту или иную вещицу, разумеется, всего пару штук за посещение, и это бы скрасило ваше ожидание, — она усмехнулась. — Но, безусловно, я еще долго не покажу вам того, что хранится вон там, — она кивком указала на верхние этажи. — Наконец, если вы продолжите свои визиты, могу вас заверить, что ваше ожидание окупится, как сейчас принято выражаться. Не стану вдаваться в дальнейшие подробности.

Внезапно она завершила объяснение и взмахом руки показала, что он может встать и удалиться.

Таким образом, четверг, отведенный миссис Оуэнс для посещений мистера Ивнинга, грозно маячил перед обоими роковой и даже зловещей датой в календаре: на самом деле, хозяйку реликвий и их осмотрщика переполняли дурные предчувствия. Нелюбовь мистера Ивнинга к обществу и развлечениям боролась с его страстью к осмотрам. В то же время миссис Оуэнс, находясь под надзором опечаленной, измученной Перл, ощущала, что часы и дни стремительно приближают ее к свиданию, и она уже сама не понимала, как могла когда-то договориться и мечтать о нем. В ее жизни еще ни разу не было такой тревожной недели, и она даже ссадила кожу на белых пальцах, обычно неподвижно лежавших на атласных подушках, яростно сдергивая и снова нанизывая кольца.

Наконец наступил четверг, и в полдевятого вечера миссис Оуэнс сидела с бокалом вина (единственная роскошь, которую она себе позволяла), едва пригубливая по чайной ложке. Часы пробили полдесятого, затем десять, но мистера Ивнинга все не было. Ее губы, едва тронутые оригинальной помадой, скривились в горькой усмешке смирения. Миссис Оуэнс встала, решительно прошагала к шкафчику из черного дерева и достала оттуда флакончик с нюхательной солью, к которому не прикасалась уже много месяцев. Открыв его, она обнаружила, что запах почти выветрился, но она взяла флакончик с собой и, вернувшись в кресло, время от времени вдыхала разреженные пары.

Она уже оставила всякую надежду, безжалостно постучав несколько раз по шелку и мохеру своего кресла, как вдруг, примерно в четверть двенадцатого, случилось чудо: в тяжелом черном деревенском пальто перед нею предстал мистер Ивнинг, введенный на редкость оживленным Джайлзом. Миссис Оуэнс, не столько оскорбленная его опозданием, сколько не верящая своим глазам, еле заметно кивнула. Отказавшись от ужина, она раскрыла большую книгу с золотым обрезом и гравюрами Флаксмана[2], принялась увлеченно их рассматривать, а сидевшая за собственным столиком в дальней части комнаты Перл поужинала нежными ломтиками рыбы, вымоченной в соусе, окуная в него булочку.

Игнорируемый обеими дамами мистер Ивнинг сел. Судя по внешнему виду, спиртного он не пил, но его щеки раскраснелись, словно свекла, от мороза, и выглядел он, как с беспокойством отметила миссис Оуэнс, привлекательнее и моложе, чем в первый раз.

— Терпеть не могу снег, — миссис Оуэнс рассматривала отвороты его брюк, засыпанные хлопьями. — Но если ехать куда-то на юг, — было неясно, к кому она обращается, — потребуются слишком долгие приготовления, и все это лишь для того, чтобы избежать зимней сырости… Конечно, раньше я чувствовала себя в дороге, как дома, — продолжала она, положив руки на тяжелый нож для бумаги с пожелтевшей рукояткой из слоновой кости и непривычно широким лезвием. — В прежние времена тебя удобно усаживали, а не запускали в воздух, как электронную частицу. Ты носила одежду, появлялась на обедах, которые служили только поводом, беседовала, слушала или просто сидела, отвернувшись. Когда ты вставала, за тобой ухаживали, тебя, если хотите, оберегали, и в пути ты чувствовала себя даже комфортнее, чем дома или в месте назначения.

Миссис Оуэнс умолкла, оскорбленная зевком мистера Ивнинга. Охваченная дрожью и немотой миссис Оуэнс сдержалась, лишь вспомнив о соглашении.

Появился дворецкий в зеленых защитных очках и после едва заметного кивка миссис Оуэнс приподнял крошечный столик с инкрустированной золотом мраморной столешницей, вслед за чем поставил его на удобном расстоянии от мистера Ивнинга. Позже другой слуга принес из кухни что-то дымящееся в серебря…