Мистерия Христа

Эпилог. Дух Скорбного Творчества

…Я давно стою возле тебя, вижу, как ты мечешься, обессиленный, и тщетно зовёшь обманчивые видения Сна, моего лукавого брата[131]. Вот я укрою тебя краем плаща моего, дотронусь до вежд твоих и дам тебе на мгновение то, что люди громко называют Посвящением в Тайну. Я буду говорить тебе там, глубоко внутри, а ты будешь видеть всё то, о чём будет речь моя.

Я сейчас вернулся из сфер космических[132]. Ты знаешь, я полетел туда искать Фалеса Аргивянина. Но не нашёл его — его там нет[133]. Мне сказал кто-то, что он ушёл в царство Спящей Эллады[134] и тихо бродит там, одинокий и хмурый[135], среди бледных руин древних храмов, в таинственных священных рощах, залитых робким, задумчивым светом Селены, в царстве забытых грёз, на мраморе изваянных молитв, отзвучавших песнопений и мертвенного сна человеческой истории. Там, у разрушенного храма Афины Паллады, в масличной роще, окутанной волнами усыпляющего аромата, есть дивный царственный саркофаг из мрамора Каррары; над ним сонно мерцает как бы блуждающий огонёк голубоватого цвета в форме Великого Маяка Вечности. Тайными письменами на саркофаге изваяна надпись:

И долго, долго — знаю я, Дух Скорбного Творчества, — будет стоять здесь, у своего саркофага, великий мудрец, сын уснувшей сном отгремевшего Космоса Эллады, дивный Маг, брат Царицы Змей, разрушитель царства прекрасной Балкис, могучий стихийный разум[137], сидевший одесную Бога в скромном саду Магдалы — Фалес Аргивянин.

И когда царство Спящей Эллады, качаясь на серебристых нитях грёз, унеслось в бесконечные Провалы Бытия, я развернул свои крылья и полетел над нежными волнами Эгейского моря туда, в страну, где венец человеческого страдания был надет на чело Бога. И знойному ветру пустыни бросил свой немой вопрос:

— Где равви Израэль, великий и могущественный халдей, слуга грозного Адонаи, Первосвященник Израильский, сын авраамита[138] Иакова[139]?

И увидел я, как закружились джинны — духи пустыни, доселе мирно спавшие в расщелинах неприступных скал, высившихся среди бесконечных знойных морей песка, как бросились они к безжизненно-бледной глади Мёртвого моря, и разбудили дремавших там призрачных стражей погребённых на дне городов, и испуганно зашептали им:

— Кто-то ищет великого халдея Израэля, сына авраамита Иакова, царя Ура Халдейского, носителя печати Соломоновой![140]

И с тихим звоном упали на песок лучи Луны, и упав, рассыпались на полчища лунных духов, тех самых, что любят играть с уснувшими больными детьми. Они окружили меня и зашелестели:

— Дух, ты ищешь равви Израэля, слугу Лунного Бога[141]? Лети с нами, мы знаем, мы покажем тебе…

И мы прилетели в самое сердце горячей пустыни. Ни одного кустика, ни одной пальмы не было вокруг. Только кое-где из-под песчаного покрова выдавалась кость — единственный след погибших некогда караванов.

И духи Луны позвали робко летевших за нами джиннов и велели им убрать песчаные покровы. Закружились джинны и воздвигли смерч, и он смёл песок, а под ним обнаружилась огромная чёрная базальтовая плита, а на ней — тайными письменами изваянная надпись:

И духи Луны, тихо звеня, припали к плите и целовали её, обливая светом смерти.

— Духи Луны! — воззвал я. — Ведите меня к шалашу Великого Эммельседека, не имеющего ни начала, ни конца дней, — Царя и Отца планеты, Того, чьё истинное имя — Молчание!

И серебряным светом рассмеялись духи Луны.

— Вот Дух, не знающий истины! Ты хочешь видеть того, чьё истинное имя — Молчание? Он давно уже ушёл отсюда[142] — ищи его в Стране Больных Грёз и Лукавых Сновидений! Она лежит там — за горной грядой Человеческих Страданий, за Чёрным Путём Вечной Смерти, за окаменевшими рощами Несбывшихся Мечтаний, за сонными озёрами безвременно Угасших Надежд[143]!

И я развернул свои огромные серые крылья — а они простираются от полюса до полюса — и полетел. Вот мимо меня, как тяжелые лавины, катились со зловещим грохотом огромные шары планет, опоясанные огненными лентами электрических течений; раздвигая толщу космических облаков, мелькали, сияя мерным мертвенным светом неродившихся вредных туманов, кометы; пролетали, испепеляя всё ужасным жаром, очаги Света Вселенной — пылающие солнца…

А я всё летел туда — в глубь несуществующей Вечности — в мрачные Провалы Бытия…

И я миновал сонные озёра безвременно Угасших Надежд, окаменевшие рощи Несбывшихся Мечтаний, чёрный путь Вечной Смерти и горную гряду Человеческих Страданий. И вот — развернулась предо мной Страна Больных Грёз и Лукавых Сновидений.

И была то узкая, длинная долина, и два светила было над ней: первое — Луна с высившимся под ней храмом Адонаи[144], но то была не обыкновенная спутница обыкновенной Земли, свет её был мертвеннее — будто гигантская могила светила миру лучами Великого Гниения, Великих Разложений[145]; а второе — Солнце, но не горячее бесстрастное Солнце Земли, а печь огненная, где беспрестанно сжигались и вновь восставали из пепла бесчисленные Больные Грёзы и Лукавые Сновидения.

И была здесь долина Разноцветных Трав, где бледные венчики эфирных цветов струили смертельные, но сладкие ароматы Забвения; были озёра, покрытые ковром из мертвенно-белых лилий и жёлтых кувшинок — эмблем Воображаемого Зла; стояли рощи с листвой зеленовато-свинцового цвета, где каждое дерево источало ядовитую смолу Обманчивых Постижений. И по бесчисленным дорожкам бродили неверными, качающимися шагами бледные, измождённые люди с глазами, горящими лихорадочным огнём[146], зажжённым магическим дыханием опиума, гашиша и других ядов. Одни были одеты в одежды египетских жрецов и фараонов, другие — в забрызганные кровью хитоны христианских святых, третьи — в мантии средневековых алхимиков, четвёртые — в одеяния индусов, пятые — в красный бархатный плащ Мефистофеля…[147] Все они встречались и сталкивались, расходились, но, не видя друг друга, всё тем же неверным, колеблющимся шагом подходили к широкой реке, бесшумно катившей здесь же свои мутные, жёлтые, как желчь большой Змеи, волны и пили из неё торопливо и жадно…

И была то река Великой Лживой Мудрости[148]. И по мере того как они пили, на берегах реки возникали из ядовитого тумана призрачные постройки: то индусские пагоды, то греческие и египетские храмы, то причудливые церкви и дворцы. И люди с мерцающими безумием глазами входили в них, совершая воображаемые ритуалы и служения, и в больных взорах вставали фантомы никогда не живших или давно умерших людей, и безумцы украшали их бледные, с мёртвыми глазами, головы странными диадемами из поддельных камней, рогатыми тиарами древних жрецов и клафтами фараонов. И они писали книги, эти люди, — большие, толстые книги и переплетали их в свиную кожу, и были буквы в них, как кровь мертвенная, а со страниц подымались к небу спирали ядовитых чёрных испарений.

А далее — вились дороги, усаженные колючим терновником, кустами белладонны и бледными орхидеями; обливаясь потом и кровью, брели по ним люди, падая и подымаясь, с безумием во взоре и экстазом в сердце, и когда они достигали конца дороги, она оказывалась началом. И везде на дорогах стояли надписи, называвшие путь, и те, кто шёл по одному пути, считали других безумцами и врагами, не замечая, что все пути исходили и сходились вновь в одной и той же точке[149].

И была тиха и беззвучна Страна Больных Грёз и Лукавых Сновидений. Но люди слышали музыку, как слышат во сне. И были здесь призраки великих пустынь и великих морей; странные корабли бороздили их, и все они плыли в неизвестном направлении, равно как в неведомых далях исчезали призрачные караваны.

— Они войдут в райские долины Экстаза! — говорили люди.

О, я видел эти долины — то были чёрные продолговатые ямы, где стояли изъеденные червями гробы, и люди падали в них с лицами, искажёнными судорогами блаженных экстазов, падали, шепча молитвы или мантры древних заклинаний…

И была здесь гора, а на горе сидел, невидимый людьми, Он — Владыка Страны Больных Грёз и Лукавых Сновидений[150].

И был Он прекрасен, грустен и тих. И когда зашелестели над ним крылья мои — ибо покров их охватывал и его, — он поднял на меня бездонные очи, и улыбка заиграла на его бледных прекрасных устах.

— Посмотри, — сказал он, — на моё царство. Разве не благодетель я для моих подданных? Разве не ко мне идут униженные и обиженные, поруганные и угнетённые? Разве не я подношу к жаждущим, иссохшим устам амфору с дивным напитком Великой Фантазии? И скажи: не благо ли иго моё? О, пусть многие из них поносят меня — моя любовь к ним превыше всего!

И он тихо засмеялся, и в смехе его я услыхал вопли тысяч и тысяч страдавших и страдающих поколений[151]. Да, они утонули в тихом смехе Владыки Страны Больных Грёз и Лукавых Сновидений.

И когда он смеялся, на склоне горы, служившей ему подножием, раскрывались могилы, и из них выходили бледные, с горящими глазами и алыми устами вампиры, и кидались вниз, к людям, и, невидимые ими, пили их больную кровь.

— О ты, дух, смеющийся воплями тысяч поколений, — сказал я, — укажи мне дорогу туда, где кончаются Пути Жизни?[152]

— Лети туда, где увидишь лучи Великой Багровой Звезды, — ответил Он мне.

— Она горит там, где кончается Вечность,

— за Оградой Бытия, над Кладбищем Вселенных.

Я вновь распустил свои серые крылья и ринулся в бездны Провалов Бытия — в пучины Хаоса, в царство Мрака — туда, где одиноко сияла Великая Багровая Звезда. И я пролетел над концом Вечности, над Оградой Жизни и опустился на Кладбище Вселенных. И вот я снова увидел пустыню: над ней не было ни Луны, ни звёзд, — только одна Багровая Звезда Вечной Смерти Всего Сущего.

И в пустыне одиноко белела мраморная гробница; в изголовье был водружён простой чёрный крест, а у креста стояла фигура, и черты её скорбного лика были чертами Великого Галилеянина.

И Он плакал[153] — и слезы Его бесшумно падали на мрамор гробницы, выжигая на ней надпись: