Млечный Путь, 2012 № 03 (3)

— 10-

Обратный путь до станции я провел с несомненной пользой для дела. Наконец-то пришли более подробные досье на участников событий, и мне было, что почитать. Читал я внимательно, то радуясь, когда какой-то участок мозаики вставал на свое законное место, то досадуя, когда какие-то мои предположения не подтверждались. А большей частью просто загружая информацию в складские отсеки своей памяти, чтобы в нужный момент извлечь из этой груды несколько нужных кусочков, которые помогут мне раскрыть дело.

Кое-что я уже понял — или мне казалось, что понял, но большая часть картины пока оставалась покрытой мраком. И это меня тревожило. Я легко мог представить себе какого-нибудь вальяжного представителя «Интерплэнет Полис», с гаденькой ухмылочкой интересующегося у меня, какого-растакого дьявола я так долго тянул время, вместо того чтобы сразу обратиться за помощью к профессионалам. Свой возможный достойный ответ придумать было сложнее.

Чтобы улучшить себе настроение, я решил позавтракать. Часто этот прием срабатывает — когда желудок умиротворен и мозг воспринимает окружающую действительность в несколько более светлых тонах. Но в этот раз я даже не почувствовал вкуса свежемолотого кофе, а на автомате проглотив пару бутербродов с ветчиной, понял, что забыл сдобрить их горчицей, что со мной не бывало практически никогда.

Ничего не оставалось, как продолжить ломать голову над делом, лелея надежду на внезапное озарение. Но оно все не приходило.

На посадочной площадке станции я встретил Горовенко, выходящего из машины лергойца. Инженер удовлетворил мое любопытство, не дожидаясь вопросов:

— Все равно сидим без дела, лейтенант. Предложил нашему гостю сделать профилактический осмотр. Он сначала сказал, что осмотр его машине не нужен, но когда узнал, что это бесплатно, изменил свое мнение. — Эд хохотнул.

— Машина в порядке? — спросил я после короткой паузы.

— В полном. Надеюсь, я не нарушил никаких правил? Скучно, понимаете…

— Понимаю. Обещаю, что скучать осталось недолго.

— О! Вы привезли разгадку с собой? — Снова короткий смешок.

— Большую ее часть, — осклабился я, поддерживая заданный тон.

— Буду ждать, лейтенант. Признаюсь, я заинтригован.

Проводив взглядом инженера, я решил начать новую сессию допросов с визита к лергойцу.

На этот раз Гарромер не заставил себя ждать. Но получилось так, что я снова оказался в несколько неловком положении. Из-за привычки лергойца стоять неподвижно, я не сразу отличил его от собственной голограммы. По счастью, Декс заговорил первым:

— Вы закончили ваше расследование, Руслан?

С облегчением обернувшись к живому лергойцу, я ответил.

— Почти. Сегодня вечером дело будет закрыто.

Да, хотел бы я испытывать такую уверенность на самом деле…

— Любопытно, между прочим, Гарромер, — сказал я. — Вы не сказали: «нашли убийцу», вы сказали: «закончили расследование». Я не пытаюсь поймать вас на слове или что-то в этом роде, мне на самом деле просто любопытно. У работников станции, например, мнения по поводу случившегося разделились. Кто-то убежден, что ничего, кроме несчастного случая и быть не могло, кто-то считает вас вполне сознательным убийцей, а ваши слова о том, что Матвеев дотронулся до вашей спины, удобным оправданием.

Конечно, я не стал уточнять личную принадлежность каждого из мнений.

— Как я понимаю, Руслан, опровергнуть обе эти версии очень непросто? — вопрос лергойца заставил меня удивиться его здравомыслию.

— Опровергнуть — да, непросто, — согласился я. — Но найти для них основания еще сложней. Поэтому, могу вам сказать откровенно, я не верю ни в одну из них.

— Признателен вам, Руслан.

— Да не за что, — отмахнулся я. — Я завел этот разговор совсем не для того, чтобы успокоить вас. Я хочу узнать, что вы думаете о случившемся.

— Разве это необходимо?

— Гарромер, вы не из Одессы случайно? — устало вздохнул я.

— Нет, я с Лергои, — неизменившимся голосом ответил Декс.

— Не обращайте внимания. — Я улыбнулся этой серьезности лергойца. — У нас на Земле есть такой город, в котором принято отвечать вопросом на вопрос. Я просто пошутил. А теперь серьезно напоминаю о нашей с вами договоренности: я задаю вопрос, вы на него отвечаете. Думать о побудительных мотивах моего интереса вам совсем не обязательно.

— Приношу свои извинения. Отвечаю. Матвеев действительно толкнул меня в спину — я это знаю. Более того, я уверен, что он сделал это умышленно.

— Значит, вы предполагаете самоубийство?

— Предполагать — это ваше дело, Руслан. Я говорю только о том, в чем уверен.

— Да вы правы, — я потер лоб. — Проблема в том, что я должен не только предполагать, но и доказывать свои предположения.

— Вы не задали мне вопрос, Руслан, и стройное течение нашей беседы нарушено.

Я пристально посмотрел на лергойца.

— Вы смеетесь надо мной, Гарромер Декс?

— Совсем немного. Это не является преступлением по вашим законам?

— Даже если бы являлось, вам-то что? — пробурчал я.

Насмешки со стороны инопланетного осьминога — вот именно то, чего не хватало для полноты картины счастливого дня.

— Если хотите, я готов принести свои извинения, — миролюбиво сказал осьминог.

— Свои извинения можете за… — Я одернул себя. Во-первых, я плохо знаком с анатомией лергойцев, чтобы закончить фразу. Во-вторых, нечего заводиться. В моем плохом расположении духа Декс не виноват. — В общем, меня даже радует наличие у вас чувства юмора, — сказал я, широко улыбаясь. — Даже такое ущербное.

— Чувство юмора — это иногда единственное, что есть общего у двух рас, как вы считаете?

— Да вы философ, Декс, — я потрясенно покачал головой. — Не ожидал. Скажите, а украшать салон корабля изображением самого себя — это тоже проявление пресловутого чувства юмора?

— Изображение самого себя? — удивленно сказал лергоец и даже огляделся по сторонам. — Где?

Его удивление было ничем в сравнении с моим. Я схожу с ума? Или Декс продолжает шутить, просто шутки у него настолько своеобразны? Я попросту указал пальцем на голограмму.

— Кранк? — переспросил Декс. — Но это ведь не я, Руслан. Кранк Декс — это мой… я не нахожу подходящего определения в вашем языке, считайте, что это мой брат.

— Вы близнецы? — спросил я.

— Что вы, Руслан. Мы даже не похожи.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что на этот раз он не шутит.

Попрощался я торопливо и несколько рассеянно. Неожиданно кусочки в мозаике стали один за другим вставать на свое место. Происходило это почти без моего участия. И все-таки, чтобы навести порядок в своей голове, необходимо было как следует подумать в спокойной обстановке. Поэтому я вернулся в свою машину.

Я должен был догадаться. У меня есть Босс, который всегда с радостью разрушит все мои планы. Не успел я принять удобную позу для размышлений, мое внимание привлек резкий и какой-то особенно ехидный сигнал приема гиперграммы. Она оказалась крайне лаконичной: «Передаю дело в ИПП».

Я схватился за голову. Я все-таки затянул с отчетами слишком долго. А у моего шефа при большом желании можно попытаться найти кое-какие достоинства, но терпеливость в их число не войдет ни при каких условиях. Потом я взял себя в руки и быстро отстучал ответ: «Дело практически раскрыто. Остались некоторые формальности. Вылетаю на Землю вместе с арестованным через четыре часа».

Ответа пришлось ждать долгих пять минут. Скрещенные пальцы на обеих руках даже заболели от напряжения. Ответ заставил меня шумно с облегчением выдохнуть. Он, пожалуй, побил рекорд краткости: «Через три».

Что ни говори, это было проявлением неслыханной щедрости со стороны шефа. Встряхнувшись, я напомнил себе, что радуюсь преждевременно. Очень может быть, что я затягиваю петлю на своей шее. Я бросил грустный взгляд на небольшую дверку, ведущую в некое подобие карцера — отлично оборудованное место для транспортировки арестованных. Вот только оно пока пустовало, и в ближайшие часы мне придется в поте лица потрудиться, чтобы это исправить. Хотя, кажется, я догадываюсь, кто там должен находиться…

Я связался с начальником смены:

— Иван, добрый день. У меня к вам просьба.

— Слушаю вас. — Гарсия подобрался, ожидая, наверное, ответственного поручения.

— Соберите весь персонал станции в холле, пожалуйста. Мне нужно будет как следует порыскать на станции, и я не хочу, чтобы мне мешали.

— Это надолго? — с легкой озабоченностью спросил Иван.

Вот что бывает, когда облекаешь распоряжение в форму просьбы. Есть и свои минусы. Но распаляться я себе не позволил — мне сейчас нужна холодная голова. Поэтому ответил очень мягко:

— Нет, самое большее на два часа. Потом я к вам подойду. Впрочем, время от времени я буду приглашать одного из вас в мою машину — всего на несколько минут, у меня могут появиться кое-какие вопросы. Прошу простить меня за некоторые неудобства.

— Никаких проблем, лейтенант, — деловито сказал Гарсия. — Через пару минут все будут в холле.

Таким образом, я сжег мосты — у меня просто не остается выхода, кроме как закончить расследование в течение этих двух часов.

— 11-

Если бы вы только могли себе представить, как я наслаждался моментом! Классика, черт побери, самая настоящая, словно сошедшая с пожелтевших страниц бумажных книг, классика! Я собрал всех в комнате отдыха, слишком претенциозно именуемой холлом. Для собравшихся здесь шести… э-э… разумных помещение было тесновато. Сидячих мест хватило как раз — и только потому, что я предпочел не садиться, а Декс вовсе не имел такой привычки.

Пять пар глаз с нескрываемым напряжением следили за мной. Ну, тут, допустим, я малость припустил — насчет лергойца я совсем не уверен, было там в его круглых буркалах какое-то напряжение или не было — я не экзопсихолог. Быть может, парни из ИПП смогли бы это определить, Бог весть чему их там обучают. Но — вот ведь какая штука, обошелся я без их помощи. Раскрыл дело, раскусил этот очень твердый орешек. И сильно я сомневаюсь, что кто-либо другой на моем месте справился бы быстрее.

Руки я держал в карманах. Не то, чтобы имелась у меня такая привычка, а просто дрожат, подлые. А свое возбуждение я стараюсь тщательно скрывать. На лице — полуулыбка с оттенком ленивой скуки. Мол, кого это вы тут собирались провести, гр-р-раждане бандиты?! Для меня такие дела — семечки.

На собравшихся гляжу мельком, взгляда ни на ком не фокусирую. Но все замечаю — работа такая.

Иван, одетый в другой, но не менее элегантный костюм, сидит на диване. Смотрит на меня где-то даже восхищенно, но все же немного недоверчиво. Каждые две минуты ногу за ногу закидывает, то правую за левую, то наоборот. Волнуется, значит.

Жена его тут же, рядом. Как и положено примерной супруге. Изящные свои пальчики на руку мужу сложила. Полная, то есть, семейная идиллия. У Елены Альбертовны на лице немного нервная улыбка. Веки приспущены — извечная женская хитрость. Сама все видит, а ей в глаза не заглянешь. Ну и пожалуйста, на ноги ее смотреть все равно интересней, несмотря на то, что вместо юбки сегодня строгие светло-серые брюки.

Горовенко сидит скромно так, на вполне удобном кресле устроился, словно на маленьком жестком табурете. Руки на колено сложил, сам весь вперед подался. Воплощенное внимание. Только с улыбкой своей привычной никак справиться не может. Посерьезней бы надо, Эдуард Александрович…

А вот Тополев на кресле развалился вальяжно, чуть ли не полулежа. Как это у него получилось при таких-то габаритах — ума не приложу. Многолетняя практика, должно быть. А лицо каменное, угрюмое. Взгляд тяжелый. Двухдневная щетина приятности внешнему облику не добавляет.

Про Гарромера Декса что сказать? Стоит в уголке, с ноги на ногу не переминается. Да, вообще, по-моему, не двигается. Голограмма голограммой.

Ну, поехали…

— Господа, я собрал вас для того, чтобы сообщить известие, кое для кого принеприятнейшее. — Из множества вариантов вступления я остановился на этом. — Расследование окончено. Убийца найден, через несколько часов будет доставлен на Землю и помещен под стражу. Я могу арестовать его сей же момент и немедленно покинуть станцию вместе с преступником. Или я могу объяснить все с самого начала. Выбор предоставляю вам.

Я обвел присутствующих медленным взглядом. Вот только попробуйте остановиться на первом предложении!

— Мы будем счастливы послушать вас, лейтенант, — ответил за всех начальник смены.

Поблагодарив его коротким, но преисполненным вежливости кивком, я продолжил.

— Итак, мы имеем дело с убийством. Хотя уже сам факт этого первоначально не выглядел бесспорным. Слишком все нелепо. Возможно, это несчастный случай? Или самоубийство? Эти возможности я держал в уме с самого начала, но ход расследования показал их несостоятельность. Я поясню, как пришел к таким выводам.

Я говорил неспешно, смакуя ситуацию. Безусловно, я был доволен собой, но имел на это полное право.

— В самоубийство я не особо верил изначально. Ознакомившись же с личностью убитого, только усугубил свой скепсис по отношению к этой версии. Слишком уж изощренный и экзотический способ для такой, в общем-то, ординарной личности, как Матвеев. Слишком тяжелая смерть, и это при том, что в тумбочке убитого лежала наполовину полная упаковка снотворного. Десяток таблеток — и глубокий ровный сон без пробуждения. Кроме того, кое-какие открытые в ходе следствия факты, о которых я скажу чуть позже, никак не соответствовали самоубийству. Для которого, что особенно важно, у Матвеева не было ни малейших оснований. Но… Мне все-таки пришлось бы принять эту версию, если бы я не распутал это жестокое преступление. Думаю, именно на такой исход и рассчитывал убийца.

Теперь несчастный случай. Сергей Матвеев, провожая уважаемого (при этом слове Тополев громко фыркнул) Гарромера Декса, спотыкается. Обо что на гладком покрытии посадочной площадки? Неясно, но — мало ли. Иногда люди спотыкаются на ровном месте. Теряет равновесие, падает и задевает спину Гарромера. Далее… — Я развел руками. — Допрос единственного свидетеля, — жест в сторону лергойца, — определил вероятность такого варианта развития событий как практически нулевую. Перед тем, как Гарромер Декс обернулся, Матвеев стоял. Спокойно стоял на месте. А люди обычно спотыкаются, находясь в движении, не так ли.

Все это косвенно, конечно. Но есть другой, очень весомый аргумент против несчастного случая. А именно причина, по которой уважаемый Гарромер Декс вообще оказался на этой заправочной станции.

— Что вы имеете в виду, лейтенант? — вежливо спросил Гарсия.

— Наш лергойский друг летел на Тнууг, так как там выставили на продажу земельный участок по очень соблазнительной цене. Но все дело в том, что этот участок и не думал продаваться.

— Выходит, уважаемый осьминог врал? — Тополев ощерился в довольной ухмылке.

На его слова лергоец, к счастью, не отреагировал. Его куда больше заинтересовало то, что сказал я.

— Участок не продавался, Руслан? Я вас правильно понял?

— Да, Гарромер. И нет, Илья, — я искусно вел диалог с двумя собеседниками одновременно. — Еще раз выскажешься в таком роде, Илья, я тебя арестую за разжигание межрасовой розни. Это не шутка, это вполне серьезное предупреждение.

Какое-то время я молчал, глядя прямо в глаза Тополеву. Мне не хотелось делать пауз в своем шоу, но немного остудить заправщика было необходимо. Только межрасового конфликта мне не хватало. До сих пор Декс не казался существом агрессивным или истеричным, но кто их разберет…

Так что я дождался, пока Тополев отвел взгляд и чуть заметно пожал плечами. Мне этого было достаточно, дальше давить я не стал.

— Продолжаю. Гарромер Декс не врал. Врало объявление, появившееся в лергойской газете за три дня до убийства. Следы заметены очень тщательно, выявить автора объявления не представляется возможным. Но очевидно, что сделано оно было с определенной целью. Последствия совсем нетрудно предугадать. Такое объявление не могло не заинтересовать достаточное количество торговцев недвижимостью с Лергои, многие не преминут отправиться на Тнууг, некоторые остановятся на заправку именно здесь. Таким образом, появление лергойца на этой станции было только вопросом времени, причем очень непродолжительного. Уважаемый Гарромер Декс просто оказался первым.

— Прошу прощения, что перебиваю, лейтенант. — В голосе Тополева явственно чувствовался сарказм. — Но разве сам Гарромер Декс не мог дать это объявление?

Я внутренне улыбнулся. Илье… да что там, всем членам станции подсознательно хотелось, чтобы убийцей не оказался кто-то из людей, которых они знают не первый год. А единственной альтернативой был лергоец. Так что тут даже не в ксенофобии дело.

— Безусловно, мог, Илья. Обнаружение всей этой истории с ложной продажей участка вовсе не сняло подозрений с Гарромера Декса. Но заставило отказаться от версии несчастного случая. Нет, кто-то из работников станции нуждался в визите какого-либо лергойца. Или Гарромер Декс нуждался в предлоге, чтобы попасть на эту станцию. Но так или иначе, преступление было спланировано.

— Даже так, лейтенант? — задумчиво сказал Горовенко. — Вы в этом абсолютно уверены?

Я пожал плечами.

— Вы можете предложить какое-нибудь иное объяснение, зачем нужно было давать то объявление в газете?

— Ну, не знаю… — Инженер беспомощно развел руками. — Возможно, зловещее совпадение? Объявление — чья-то шутка, а все остальное… — он не договорил, приподняв брови.

— Опыт заставляет меня не верить в такие совпадения, — решительно сказал я. — К тому же дальнейшее расследование подтвердило мою правоту. Вы готовы слушать дальше?

Ответом мне было нестройное кивание всех, за исключением лергойца, который подтвердил свое желание слушать словесно.

— Итак, мне предстояло найти убийцу. Не нужно работать в полиции или заканчивать юридический факультет, чтобы понимать: для преступления необходимо наличие по крайней мере двух вещей. Мотива и возможности. И я начал работать в двух этих направлениях параллельно.

Мотив начал вырисовываться, когда я обнаружил, что Матвеев в самое последнее время, по-видимому, неожиданно разбогател. Причем настолько, что заказал в одном очень солидном банке платиновую карту на полмиллиона кредитов.

По холлу прокатилась легкая волна изумления. Но я твердо знал, что один из слушателей только притворяется удивленным.

— Да, сумма более чем серьезная. Но в чем мотив? Сейчас не средние века, когда тугой кошелек с золотом автоматически становился мишенью для любителей легкой наживы. С введением электронных денег банальное ограбление стало невозможным до тех пор, пока кредиты не превращены в какие-либо материальные ценности. Вроде ювелирных украшений например. Но Матвеев явно не дошел до этого этапа, да и вообще, едва ли стал бы тратить состояние на побрякушки. Дом на Доршее — вот что интересовало свежеиспеченного богача.

— Значит, шантаж? — предположил Гарсия.

— Да, Иван. Это самое разумное объяснение. Матвеев получил… или, скорее, только готовился получить пятьсот тысяч кредитов, шантажируя одного из вас. И шантажируемый предпочел убийство расставанию с деньгами. Обычное дело. Но есть одна незадача. Сумма. Она слишком крупная и для мелкого торговца с Лергои, оперирующего в основном чужими капиталами, и для любого из вас. Только объединенными усилиями, возможно, вы смогли бы наскрести такую кучу денег. Одно время, кстати, я подозревал, что так оно и было. А значит, убийство вы замыслили и исполнили сообща. Но от этой версии пришлось отказаться. Слишком уж много вы врали. В случае вашего союза ваши показания были бы куда более гладкими и не противоречили бы друг другу. Наоборот, они составляли бы единую целостную картину, чего в действительности не было.

Из этого следовало, что мне предстояло найти того, чьи доходы существенно превышали указанные в декларации. Логично было предположить, что одновременно я обнаружу и причину шантажа.

Пока я занимался этим, я самым тщательным образом исследовал возможности каждого из вас совершить убийство. Проще всего в этом отношении было Гарромеру Дексу. Убив Сергея, он мог потом сослаться на известную всем особенность, сказав, что Матвеев дотронулся до его спины. Опровергнуть это никто бы не смог, так как свидетели отсутствовали.

Посмотрим, как обстоят дела с работниками станции. Мог ли кто-нибудь толкнуть Матвеева сзади, когда Гарромер повернулся к тому спиной? Чтобы выяснить это, я разговаривал с Гарромером. Он не видел никого на посадочной площадке, но это еще ни о чем не говорит. Сам корабль лергойца представлял собой хорошее подспорье для игры в прятки. Кто-то мог незаметно выйти из северной двери, когда Гарромер прогуливался по площадке, и зайти за корабль. Его, безусловно, видел бы Матвеев, но не Гарромер. Затем, выждав удобный момент, преступник должен был выскочить из-за корабля, толкнуть Матвеева и, не дожидаясь последующих событий, спрятаться обратно. Нетрудно заметить, что при таком раскладе число подозреваемых резко сокращалось. Если говорить откровенно, то просто-напросто сводилось к одному единственному человеку.

— Почему? — впервые за все время подала голос Елена. Она, по-моему, получала от вечера удовольствие. Смотрела на меня широко распахнутыми глазами и чувствовала себя как зритель на спектакле.

— Ну, это же просто, — снисходительно объяснил я. — Надо только вспомнить, что убийца не оставался на посадочной площадке. Ведь когда Иван, так сказать, объявил сбор на месте происшествия, все вышли на площадку из дверей, ведущих в коридоры. Но трое из четверых, включая самого Ивана, — через северные двери. Убийца же никак не мог туда проникнуть, не столкнувшись с Гарромером, оказавшимся на пути. Уйти с площадки он мог только через южные двери.

— Минуточку! — Горовенко поднялся со своего места. На его лице было странное выражение, улыбка не успела как следует исчезнуть, и сквозь нее проступили растерянность и возмущение. — Мне очень не нравится, что сейчас происходит…

Дальше он не нашел, что сказать, и так и остался стоять, обводя взглядом присутствующих, словно ища у них поддержки. Поддержка пришла в лице Ивана Мигелевича.

— Действительно, Руслан, это все… дико как-то. Сложно себе представить…

— Сложно, Иван. На самом деле сложно, — прервал я Гарсию. — Признаюсь честно, мне эта версия не внушала доверия с самого начала. Рассчитывать, что такой трюк сработает без сучка, без задоринки слишком рискованно. Нельзя даже точно быть уверенным, что вообще представится удобный момент, а вероятность срыва в любом случае очень велика. Будь убийство спонтанным, под влиянием внезапно удачно сложившихся обстоятельств — это другое дело. Но сюда не вписывается объявление в лергойской газете. По счастью, я выяснил, что описанная мной картина не могла иметь место в действительности. Для этого мне пришлось внимательно присмотреться к Гарромеру и затем найти нужную информацию в справочнике.

Все тут же повернули головы к лергойцу, который продолжал изображать изваяние. Я не стал долго тянуть с разъяснениями.

— Как вы можете убедиться, глаза нашего гостя очень широко расставлены. Поле зрения лергойца составляет около двухсот двадцати градусов. Он не видит, что происходит сзади, но очень хорошо видит, что происходит по бокам. Потенциальный убийца не мог выскочить из-за корабля и остаться при этом незамеченным для Гарромера. Итак, никто не толкал Матвеева сзади.

— 12-

В холле повисла напряженная тишина. Присутствующие переваривали услышанное. Эд уселся на свое место. По-видимому, хотел что-то сказать, подозреваю, нечто нелицеприятное в мой адрес, но передумал, только удрученно покачав головой.

— Если никто из нас не убивал Матвеева, что же остается? — нарушил молчание Тополев. И снова все как по команде повернулись в сторону Декса.

— Ты неверно интерпретировал мои слова, Илья, — вкрадчиво проговорил я. — Я сказал, что никто не толкал Матвеева сзади. Это совсем не значит, что никто из вас его не убивал.

— Из нас? Из работников станции? — уточнил Тополев.

— Именно. Из вас, из работников станции, из людей.

— Но тогда… не понимаю, — развел руками Илья.

— В самом деле? — с недоверием протянул я. — А ведь это не так уж сложно, как может показаться на первый взгляд. Ведь для того, чтобы Декс был уверен, что до его спины дотронулся Матвеев, совершенно не обязательно, чтобы Матвеев действительно дотрагивался до его спины.

Я обвел взглядом сидящих передо мной людей. Лица были напряженные, задумчивые, но понимания в них было не много. Я зашел с другой стороны.

— Илья, ты ведь был бейсболистом?

Тополев в ответ только хмыкнул. Меня это не смутило, вопрос был, так сказать, вводным и вовсе не требовал ответа. Я продолжил как ни в чем не бывало.

— Способность точно бросить мяч — это ведь твое профессиональное умение, не так ли?

— К чему ты клонишь? — с угрозой в голосе спросил Тополев. Ноздри его слегка затрепетали. На всякий случай я привел свои мышцы в состояние боевой готовности.

— Ну, это уж совсем просто, — с преувеличенным добродушием сказал я, разведя руками и широко улыбнувшись. — Из дверей северного коридора можно замечательно кинуть мячиком в спину лергойца, когда тот входил в корабль. Человек нетренированный мог бы промазать или, скажем, попасть в Матвеева, стоящего почти на траектории полета. Но для профессионального бейсболиста…

— У меня нет мяча! — почти прорычал Тополев. — Можешь обыскать всю станцию!

— Шар для бильярда вполне сгодится, — небрежно обронил я. — Ты ведь был в бильярдной, Илья, не так ли?

Краска прилила к лицу Тополева. Пальцы, лежащие на подлокотнике кресла, наоборот побелели. Пожалуй, я играл с огнем. Не уверен, что это было так уж необходимо, но ситуацией я наслаждался.

— Подождите! — вмешался Гарсия. — Но на посадочной площадке не было бильярдного шара, когда мы вышли туда с Дексом. Неужели вы думаете, что он не бросился бы в глаза никому из четырех… то есть пяти разумных?

— Непременно бросился бы, — вздохнул я. Сделал эффектную паузу и продолжил. — Если бы вы не подобрали его, наклонившись осмотреть труп.

— Что?! — взвизгнул Иван, вскочив на ноги.

— Сядьте! — резко одернул я Гарсию, подтвердив свои слова коротким, но резким движением в его сторону. Начальник смены рухнул как подкошенный, беззвучно открывая и закрывая рот. — Тополеву действительно было трудно рассчитывать на успех, не имей он сообщника. Который предложит партию в шахматы Эду, тем самым обеспечив отсутствие неожиданных свидетелей — ведь Горовенко будет у себя в комнате, а Елена практически наверняка уйдет в медпункт.

Не давая никому опомниться, я продолжил натиск:

— Помните, Иван, вы сказали, что, находясь в своей комнате, услышали звук падающего тела? — Растерянный кивок в ответ. — Это ложь, Иван, вы не могли этого слышать. Во всех жилых комнатах, как и здесь, в холле экран обычно настроен в режим окна, выходящего на посадочную площадку, что усиливает иллюзию нахождения на поверхности планеты. Экран передает не только изображение, но и звуки. Поэтому в силу привычки экран воспринимается именно как простое окно. — В подтверждение своих слов я указал на «окно». — Но в то время вы играли в шахматы с Эдуардом по сетке! Экран показывал шахматную доску, режим окна был соответственно выключен. А стены и двери на станции звуконепроницаемые, что вполне естественно. Хотя на всякий случай я проверил это.

Мне понадобилась небольшая пауза. На этот раз не ради театрального эффекта, а чтобы перевести дух.

— Ерунда все это. — Очень спокойный голос Елены прозвучал в повисшей тишине невероятно громко.

— Что, простите? — Я быстро повернулся к ней.

— Ваши построения, может быть, выглядят привлекательно, но не стоят ровным счетом ничего.

— Почему?

— Илья не мог бросить в Декса шаром, потому что в это время находился со мной в медпункте. Не отлучаясь ни на минуту, могу в этом присягнуть.

Краем глаза я посмотрел на Ивана. Левое веко его слегка подергивалось.

— Я был в этом уверен практически с самого начала, — удовлетворенно сказал я.

— Вы просто… — Лена остановилась на полуслове и часто заморгала. — Что вы сказали?

— Я сказал, что был уверен в этом. — Эффектом я остался доволен. — Но заставить признаться вас было очень непросто.

— Почему же это, скажите, вы были так уверены? — теперь негодовала Елена.

— Небольшие, но очень важные нестыковки во времени, — охотно принялся пояснять я. — Вы оба сказали, что, услышав вызов Ивана, пошли на посадочную площадку и столкнулись в коридоре. Так?

— Так, но…

— Послушайте дальше. Итак, Илья играет сам с собой в бильярд. Следовательно, он стоит возле стола, самое большее в четырех шагах от двери. Даже если ему пришлось бы огибать стол… — я махнул рукой. — Теперь вы, Лена. По вашим словам вы в медпункте, лежите на кушетке, укрывшись пледом. Не хотите же вы сказать, что забрались на кушетку в обуви? А туфли на вас были с ремешками, которые необходимо расстегнуть, чтобы снять, и — что важно для нас — застегнуть, чтобы надеть. Так каким же образом вы ухитрились выйти из медпункта даже раньше, чем Илья вышел из бильярдной, чтобы столкнуться с ним в коридоре? Нет, врали либо вы, либо Тополев, либо и вы, и Тополев. Некоторые дополнительные детали убедили меня, что верен последний вариант.

И снова возникла тишина. В поведении лергойца ничего не изменилось, не знаю, интересны ли ему вообще были все эти взаимоотношения людей. Горовенко, такое впечатление, хотел бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Елена выглядела… нет, не равнодушной, скорее, отрешенной. Иван был бледен. Тополев встал. Но на этот раз ни намека на агрессивность в его поведении не наблюдалось.

— Я должен все объяснить, — сказал он твердо. — Прежде всего тебе, Михалыч.

Елена посмотрела на него с благодарностью, хотя и попробовала протестовать:

— Ты не обязан…

— Я объясню, — отрезал Илья.

— Сядь, Илья, — мягко сказал я. — Это мое шоу. И объяснять все буду я.

— Но откуда…

— Сядь.

Посмотрев на меня с удивлением, Тополев все же опустился в кресло.

— Иван, понимаю ваше состояние, но уверен на все сто процентов, что встречи вашей жены с Ильей носили вовсе не романтический характер.

— А какой же? — бесцветным голосом спросил Гарсия.

— Профессиональный, конечно. Ваша жена врач… Хотя, возможно, дело тут не во врачебной этике, скорее, что-то вроде корпоративной солидарности не позволило ей рассказать вам о проблемах Ильи. Тем самым вы совершили административное правонарушение, не так ли, Елена Альбертовна?

— Да, безусловно. — Елена кивнула, легко принимая это обвинение.

— Проблемах? Каких проблемах? — спросил Иван.

— Тех самых, в сущности, из-за которых Илье пришлось уйти из спорта. Последствия тяжелой травмы, усугубленные нежеланием пройти серьезное лечение. Опуская подробности, скажу только, что работа в космосе Илье строго запрещена.

— Мне, черт возьми, запрещена чуть ли не любая работа! — рявкнул Илья. — Надо ложиться в больницу на операцию. Сказать, сколько она стоит, эта операция? Само собой, все эти расходы должен был взять на себя клуб в свое время, но они не захотели оплачивать лечение возрастного игрока, полирующего лавку в девяти матчах из десяти. Разорвали контракт, не доведя медицинское обследование до конца. Неустойка обошлась им гораздо дешевле. Ладно, что уж теперь…

— А в последнее время, как я понимаю, наступило ухудшение. Стало очевидно, что следующий плановый медосмотр Илья не пройдет. Так, Илья?

— Все так. — Тополев кивнул.

— И тогда он решил обратиться за помощью к медику на станции.

— Не совсем. Елена Альбертовна сама заметила, что со мной что-то неладно, и заставила все рассказать. Я отнекивался сначала, но она меня к стенке прижала. Я подумал, что потеряю, если расскажу? Месяцем раньше, месяцем позже, все равно со станцией прощаться придется. Но она сказала, что попробует помочь.

— Разумеется, трудно предположить, что Елена Альбертовна имела в виду операцию. — Снова завладел я инициативой. — Медпункт заправочной станции не то место, а врач этой станции — не тот специалист, при всем моем уважении.

— Конечно, об операции речи не шло, — Елена покачала головой. — Я вообще не имею отношение к нейрохирургии. Но при диагнозе Ильи иногда хорошие результаты могут дать…

— Сеансы лечебного гипноза, — перебил ее я. Потому что, как я уже сказал, это мое шоу.

— Да, гипноз. — Лена улыбнулась. — Вы и это знаете?

— Конечно. Профессор Беднарский отзывается о вас как о весьма способной ученице.

Тут я малость приврал. Не было у меня времени пообщаться с профессором. Но Елена смущенно улыбнулась, значит, я был недалек от истины.

¬— Вот тогда и начались сеансы, которые вы скрывали от своего мужа, бывшего по совместительству начальником Ильи. Кстати, думаю, они не остались совсем уж незамеченными для Ивана. Что-то он подозревал. Почти уверен, что в тот злосчастный день он вышел из своей комнаты, именно преследуя цель проведать вас в медпункте и убедиться в вашем одиночестве. Но тут-то ему и помешал пришедший с повинной Декс. Я прав, Иван?

После некоторой паузы Гарсия кивнул. Мне кажется, сейчас его больше занимал вопрос, стоит ли мне верить насчет взаимоотношений его жены с Тополевым, нежели дело об убийстве. Положа руку на сердце, я сам не был уверен на сто процентов. Но Ивану совершенно не обязательно об этом знать.

— Итак, мне удалось выяснить, что фельдшер станции Елена Альбертовна весьма неплохо владеет гипнозом, — продолжил я. — Это очень удобно. Зачем толкать Матвеева в спину, зачем кидать в Гарромера шаром от бильярда, когда можно просто заранее сделать Сергею гипнотическое внушение? Несчастный ничего бы не помнил об этом, а едва какой-либо лергоец повернулся к нему спиной… — я красноречиво замолчал.

— Какая ерунда! — Елена всплеснула руками. — Вы… вы просто не понимаете, о чем говорите! Вы судите о гипнозе как обыватель! Как падкий до дешевых сенсаций писака из какой-нибудь желтой газетенки!

Я молчал.

— Или вы насмотрелись низкопробных фильмов о всемогущих гипнотизерах, подчиняющих своей воле каждого встречного? Поймите, во всех этих историях правды — вот столечко! — Елена показала самый кончик изящного ноготка. Глаза ее метали молнии.

Я молчал.

— Не говоря уже о том, что я не представляю, каким образом вы собираетесь доказывать свою нелепую версию. А мотив? Какой вы припишите мне мотив?

Все-таки я помолчал еще немного. Наслаждался своей маленькой местью. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Лишь когда почувствовал, что взгляд Елены может прожечь во мне дыру, улыбнулся самой милой из своих улыбок.

— Никакого. У вас, так же как и у Ивана, и у Ильи, не было ни малейшего мотива убивать Матвеева. Следовательно, вы его не убивали.

— Что вы тогда здесь устроили?! — воскликнула Елена, когда смогла достаточно справиться с гневом, чтобы изъясняться членораздельно.

— Что я устроил? — изображая задумчивость, сказал я. — Я просто решил хоть таким образом дать вам понять, что расследование убийства — дело чрезвычайно серьезное. Надеюсь, что если — не дай Бог, конечно, — кому-либо из вас доведется еще раз стать свидетелем в деле об убийстве, ему не придет в голову врать следователю. То, что кажется вам ничтожной мелочью, не относящейся к делу, может оказаться очень важным. В конце концов, это вопрос не вашей компетенции. Все, что требуется от вас, — это говорить правду, ничего не скрывая и ничего не придумывая. Но по тем или иным причинам вы этого не сделали.

— И получили в виде наказания ложные обвинения в убийстве? — Тополев скривился в презрительной гримасе.

— Скажите, Илья, — холодно спросил я, пристально глядя заправщику в глаза, — вас больше устроило бы настоящее обвинение в укрывательстве улик? Быть может, я вас удивлю, но за это предусмотрены реальные тюремные сроки.

Я был доволен собой. Я чувствовал себя последователем великого Пуаро. Как-то раз он провернул подобную шутку. Горовенко мое представление тоже понравилось. Он беззвучно зааплодировал и тихонько рассмеялся.

— Браво, лейтенант! Честно признаться, я даже немного жалею, что не вводил вас в заблуждение и потому оказался в вашем спектакле всего лишь зрителем, а не действующим лицом. Захватывающее, наверное, ощущение — быть обвиненным в убийстве.

Я повернулся к нему и какое-то время помолчал. Молчал я до тех пор, пока внимание всех присутствующих, несколько рассеявшееся в последние минуты, снова не сконцентрировалось на мне.

— Что ж, не могу отказать вам в такой малости, дружище. — Я широко улыбнулся и тут же позволил улыбке бесследно исчезнуть с моего лица. — Эдуард Александрович Горовенко, я арестую вас по обвинению в предумышленном убийстве Сергея Михайловича Матвеева.

— 13-

По-моему, несколько раз за время своего повествования я говорил, что в холле, дескать, наступила тишина. Ерунда. Вот теперь тишина наступила. Как говорят англичане, стало слышно, как растут волосы. Нарушил тишину Горовенко довольно-таки принужденным смехом.

— Ну, знаете, лейтенант, это уже не оригинально.

— После разговора с Томасом Магнуссоном на Доршее, — начал говорить я, словно не слыша последней реплики инженера, — я был почти уверен, что убийца именно вы, но представления не имел, как вы смогли все это провернуть. До того я достаточно серьезно рассматривал все версии, которые озвучил ранее, но вас почти не подозревал. Мне казалось, что именно у вас нет никакой возможности совершить это убийство.

Я отметил, что упоминание имени Магнуссона заставило Горовенко чуть заметно вздрогнуть. Впрочем, мне уже не нужны были дополнительные доказательства.

— Полагаю, мне помогло распутать это дело мое хобби. Даже больше, чем хобби, наверное. Дело в том, что в юности передо мной стоял серьезный выбор между профессиями следователя и, вы удивитесь, инженера. Хотя выбор свой я сделал в пользу юридического факультета, технику не разлюбил, и могу даже похвастаться несколькими патентами. Но это вступление, а теперь по делу. Начнем, как полагается, с мотива.

Как вы все, наверное, знаете, регата «Спейс» проходит исключительно в реальном космосе. Гонщик, вышедший в гиперпространство, разумеется, получил бы колоссальное преимущество перед своими конкурентами, но система, состоящая из передатчика на корабле и приемника у судей, не позволяет ему сделать это безнаказанно. Проблема любой, даже самой безотказной системы контроля в том, что рано или поздно находится тот, кто сможет эту систему обмануть. В данном случае этот человек — скромный инженер-техник космозаправки Эдуард Горовенко.

— Вы мне льстите, лейтенант. — Горовенко покачал головой. Он все еще очень хорошо владел собой.

— Ничуть, Эд. Решение проблемы простое и гениальное, примите мои комплименты. Если в двух словах, то создается еще один передатчик, копия установленного на корабле, транслирующий тот же сигнал на той же частоте. И эта копия все время остается в реальном космосе. Она начинает работать точно в тот момент, когда корабль гонщика-нарушителя ныряет в гиперканал, и прекращает, едва корабль выныривает. На самом деле, конечно, есть масса технических нюансов, которые пришлось решить, но в целом все работает именно так.

— Это не будет работать, лейтенант… — уверенно начал было Эд, но я его перебил. Грубо и бесцеремонно.

— Это работает. И вы знаете об этом лучше, чем кто-либо иной. Полагаю, в рецепт любого открытия или изобретения обязательно входит определенное количество везения. Счастливое совпадение, удачное стечение обстоятельств…Разумеется, я не сумел вникнуть во все тонкости вашего изобретения, но могу с уверенностью сказать, что вы использовали ионный прерыватель, который сконструировали и запатентовали еще четыре года назад. Он удивительно удачно вписался в общую картину, разве не так?

Горовенко на секунду замялся, но я не дал ему времени собраться с мыслями.

— Глупо отрицать это сейчас, когда Томас Магнуссон уже дал показания Интерполу.

У меня есть еще одно хобби. Покер. Без умения блефовать там никак. Вот и сейчас Эд пристально всматривался в мое лицо, но увидел там только то, что я и хотел ему показать. Быстро просчитав в уме какие-то варианты, он решил оставить одну позицию.

— Черт с вами, лейтенант. Я действительно придумал эту штуку и продал ее Томасу. Может быть, это и нехорошо с точки зрения спортивной этики, но уж ни в коей мере не является уголовным преступлением.

— Не хочу спорить об этом, Эд, — отмахнулся я. — Хотя и могу заметить, что вы не просто продали Магнуссону свое детище, но и здорово нажились после этого на тотализаторе. А тут уже… Но я не прокурор. Я всего лишь следователь, ведущий дело об убийстве. Поэтому именно об убийстве я и продолжу рассказывать.

Итак, Эдуард с Томасом осуществили эту аферу, в результате которой посредственный гонщик Магнуссон на своей посредственной машине выиграл регату. Более чем солидные призовые, но главное, повторюсь — ставки через подставных лиц в различных букмекерских конторах. В результате чего Томас прикупил коттедж на Доршее, а осторожный Эдуард планировал сделать примерно то же самое несколько позже, уволившись с работы под каким-то благовидным предлогом.

Идиллия, если бы не одно но. В поселке, где поселился Магнуссон, работает слесарем Сережа Матвеев. Парень, обуреваемый мечтами о внезапно сваливающимся на голову богатстве, вдруг встречает человека, на которого это богатство таки свалилось. Матвеев начинает вынюхивать, причем зависть до предела обостряет его обоняние, фигурально выражаясь. А на вашу беду, Эдуард, Магнуссон после поселения на Доршее пристрастился к спиртному и болтал много. Преступника часто тянет похвастаться своими деяниями. Не напрямую, конечно, а намеками и оговорками. Кому-нибудь постороннему, неопасному… А кто может быть безопасней какого-то несчастного слесаря? Возможно, Матвеев и не стал бы так уж внимательно прислушиваться к пьяной болтовне бывшего гонщика, но, услышав знакомую фамилию, — а наверняка Тополев хоть раз да рассказывал другу о своем непосредственном начальнике Горовенко — насторожился. В результате Матвеев кое-что смог уяснить. Не настолько много, чтобы сразу заняться шантажом самого Томаса, но подозрения, что дело тут нечисто, у него укрепились. Он понимает, что больше подробностей сможет узнать у вас, Эдуард.

Матвеев решает, что наконец поймал свою синюю птицу, не отдавая себе отчета, что делает первый шаг к могиле. Он увольняется с прежнего места работы и через Тополева ищет способ познакомиться с Горовенко. Сергей играет по-крупному. Он, наверное, тратит все свои невеликие сбережения на подкуп сменщика Ильи, чтобы тот уволился с работы. При посредстве Тополева Матвееву удается устроиться на освободившееся место. Еще один шаг на трагическом пути сделан.

Следующий шаг не заставляет себя долго ждать. Проведя, вероятно, приблизительно те же исследования, что и я, Сергей приходит к аналогичным выводам. Не мудрствуя лукаво, Матвеев приступает к шантажу. И — жадность, жадность… Запроси он какую-нибудь разумную сумму, кто знает? — возможно, он долго еще вытягивал бы из Эдуарда деньги, обеспечивая себе достаточно безбедную жизнь. Но он потребовал сразу полмиллиона. Возможно, это все, что было у Горовенко. А даже если не так, Матвеев сломал ту грань, что отличает мошенника от убийцы. Эдуард деньги пообещал. Не сразу, естественно, изображая мучительные раздумья, а на самом деле он просто тянул время, разрабатывая план убийства.

Я подошел к столику и налил себе из массивного графина стакан минеральной воды. Неспешно выпил, перевел дыхание. Давно мне не приходилось так много говорить.

— Итак, с мотивом мы разобрались. Сейчас еще предстоит — не мне, слава Богу, — много нудной и скучной технической работы. Все более или менее крупные ставки на Магнуссона будут проверены, подставные лица найдены, анонимные счета открыты. И сумма, которые вы, Эдуард, получили незаконным путем, будет установлена с очень высокой точностью. После этого вам будет довольно сложно объяснить такой факт как заказ Матвеевым платиновой карты на полмиллиона кредитов.

— Я не понимаю только одного, лейтенант, — улыбнулся Горовенко, — с какой стати именно я должен объяснять поступки Матвеева?

Да, его самообладанию можно было позавидовать. Впрочем, стоит ли завидовать человеку, который в скором времени предстанет перед судом по обвинению в умышленном убийстве?

— Вот к этому пункту я как раз перехожу. — Я вернул улыбку инженеру. — Как было совершено убийство. Не знаю, как долго Эдуард думал над своим планом, но продумал его тщательно, до самых мелких деталей. А самому замыслу — смелому, если не сказать безумному, но в то же время предельно хладнокровному, — можно было бы поаплодировать. Если бы не его направленность на причинение смерти человеку. Решив использовать для своих целей представителя лергойской расы, Горовенко дает то самое объявление о продаже земельного участка на Тнууге. Он совершенно точно рассчитал, что самое большее через неделю — а почти наверняка и раньше — один из лергойцев сядет на станции для дозаправки. Подготовив все необходимое, Эдуард ждал.

И вот сигнал с нужного корабля получен. Через пятнадцать минут лергоец будет на станции, и Горовенко начинает действовать. Тополева он находит в бильярдной, и это его полностью устраивает — ведь там нет экрана. Находись Илья у себя в комнате, Эдуарду пришлось бы что-то придумывать. Могу только предполагать, что у него было заготовлено на этот случай. Но — Тополев там, где нужно.

После этого Эдуард идет к Ивану и предлагает партию в шахматы. Таким образом, он, во-первых, привязывает начальника смены к своей комнате, сведя к минимуму шансы на то, что тот в ненужный момент выйдет на посадочную площадку, во-вторых, что еще более важно, заставляет экран работать не в режиме окна. Не уверен, знал ли Эдуард о привычке Елены Альбертовны уходить на время их партий в медпункт, но это в любом случае не могло ему помешать — экран в медпункте обычно выключен и как окно никогда не используется. Ведь ни одна стена медпункта не выходит на посадочную площадку.

Почти все готово. Эдуард начинает партию в шахматы с Иваном — но не из своей комнаты, как совершенно логично предположить, а с телефона. Об этой нехитрой возможности я, стыдно признаться, подумал не сразу, а только когда всерьез начал подозревать Эдуарда. Получается, что Горовенко может свободно перемещаться по станции, в то время как все уверены, что он находится у себя, сидя перед экраном.

И он перемещается. Времени остается мало, но ему много и не надо. Он идет в дежурку, улучает момент и убивает Матвеева.

— Как?..

— Что?

— Но ведь…

Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать этот нестройный хор недоуменных зрителей.

— Убивает. Душит. Ломает шейные позвонки. Застав Сергея врасплох, при помощи простой удавки, а быть может, используя какое-нибудь механическое приспособление — ведь они с Матвеевым примерно одной комплекции, и едва ли Горовенко заметно сильнее покойного. Убивает через застегнутый воротник куртки, так что экспертиза вряд ли углядит на шее трупа разницу между жгутом подходящей толщины и щупальцем лергойца.

— Но лейтенант, тогда выходит, что Гарромер Декс заодно с убийцей? Зачем ему иначе врать?

Да, Гарсия соображает быстрее остальных. Жаль, что не в ту сторону.

— Руслан, должен сказать, что я полностью отвергаю эти инсинуации. — Это Декс. А я уже и забыл, что он может говорить.

— Уважаемый Гарромер Декс, я не поддерживаю инсинуации Ивана Мигелевича, — обратился я к лергойцу. — Могу сказать, что вы — единственный в этой компании, кто не сказал мне ни слова неправды. Вы говорили все так, как было на самом деле… или как все виделось вам. Но сейчас, сейчас вы и никто другой могли бы понять, как все происходило. Ведь вы знаете больше, чем остальные свидетели.

«Остальные свидетели» выглядели донельзя удивленными и растерянными. Возможно, сам лергоец был растерян не менее, только что разберешь на этой осьминожьей физиономии?.. Да, вот именно.

— Ведь это вы, Декс были очевидцем моего озарения. И не просто очевидцем, а непосредственным участником, даже катализатором. Поясню для остальных, чтобы все находились в равных условиях.

Впервые попав в корабль Декса, я увидел там голограмму лергойца, которую принял за изображение самого хозяина. Вполне естественное предположение. Я даже ничего не стал уточнять. Но, когда я посетил этот корабль во второй раз и разговор случайно коснулся этой голограммы, выяснилось, что это вовсе не Декс. Это один из его близких родственников, который, по словам Гарромера, даже не слишком-то на него похож. Понимаете?

Нет, вижу — не понимают. Не хотят понять, а ведь я уже разжевал все тщательней некуда. Почти некуда, попробуем еще…

Вынув из кармана карточку, я быстро пробежался по ней пальцами. На экране исчезло изображение посадочной площадки, сменившись четырьмя стереографиями. На каждой из них был в полный рост изображен человек в оранжевом костюме заправщика. Один из них — Матвеев, трое других — темноволосые мужчины среднего роста и примерно одного телосложения с покойным. Я их выбрал из полицейской картотеки, одев в форму заправщика при помощи простенькой программы.

— Скажите, Гарромер, на какой из этих стереографий Матвеев?

Вот тут, кажется, до наших тугодумов начало помаленьку доходить. Особенно когда лергоец, помявшись несколько секунд, ответил:

— Не знаю, Руслан. Вы не обидитесь, если я скажу, что для меня они все на одно лицо?

— Не обижусь, Гарромер, ни в коем случае не обижусь. Обижаться было бы глупо. Как для землян на одно лицо все лергойцы, так и лергоец не может отличить одного человека от другого. Мы принадлежим к слишком разным расам. Вероятно, Гарромер смог бы еще отличить от Матвеева Елену Альбертовну, — тут Лена фыркнула, — или Илью — все-таки он на голову выше Сергея. Наверное, и Ивана бы не спутал с покойным — из-за цвета волос. Но разницы между двумя мужчинами среднего роста и комплекции с одинаковой прической лергоец заметить просто не в состоянии. Как вы понимаете, я говорю о Матвееве и Горовенко.

Вернемся к нашему рассказу. Эдуард убивает Матвеева, оставляет его в дежурке, одевается в запасную куртку заправщика и выходит встречать лергойца. Заправив его корабль и выждав момент, когда Декс повернется к нему спиной, Эдуард преспокойно хлопает того по спине.

— И лергоец убивает меня. Так, лейтенант? — саркастически спросил Горовенко.

Я осуждающе покачал головой.

— Не опускайтесь ниже своего уровня, Эд, не портите впечатление. — Жестом фокусника я достал из-за пазухи полоску плотной ткани стального цвета. Около полуметра длиной и сантиметров десять шириной, с креплениями на узких сторонах. — Этот материал на Земле называют протектором Хамуры. У нас в полиции из него шьют защитные костюмы. Классная штука — человек в нем сохраняет полную подвижность, а от внешних воздействий защищает очень эффективно. Не то, что под бейсбольную биту, под автомобиль попасть не страшно. Что уж говорить о щупальцах лергойца, не так ли, Эд? Только сегодня я выяснил, что этот материал используется и в технике, причем не только земной. Для защиты некоторых гибких деталей от интенсивных нагрузок. Такая вот полоска есть и в вашем корабле, Декс. Где-то в сервоприводе, точнее мне некогда было вникать. А около года назад Эдуард чинил на корабле одного лергойского туриста именно сервопривод… Наверное, тогда он подумал про себя, что эту полоску стоит надевать себе на шею, общаясь с лергойцами. На всякий случай. В шутку подумал, разумеется. Но вот надо же, всплыло в памяти, подсказало план убийства.

Я посмотрел на Горовенко. Он сидел с закрытыми глазами, запрокинув голову.

— Я изъял все протекторы с вашего склада, Эд. На Земле они будут подвергнуты экспертизе, и я съем свой полицейский значок, если на одной из них не обнаружатся частицы ткани, идентичного материалу костюма заправщика этой станции.

Закончил я быстро и скучно:

— Горовенко, с заранее надетым под ворот водолазки протектором, хлопает Декса по спине, тот рефлекторно сдавливает ему шею, Эд падает, притворившись убитым. Как только Декс исчезает в северном коридоре, Эд встает, бежит в дежурку, снимает куртку заправщика, вытаскивает наружу тело Матвеева, кладет его на то место, где только что лежал сам, и убегает в свою комнату. На этом этапе убийца уже практически ничем не рискует, ведь даже если бы его застали с телом Матвеева, он мог сказать, что пытался оказать помощь, увидев лежащего Сергея.

Эдуард снова улыбался. Но это была совсем не та улыбка, которую я привык видеть за последние два дня. Не было в ней ничего веселого, только усталость. Я понял, что Горовенко готов сдаться. Хорошие игроки никогда не играют до мата, если избежать его невозможно. А исход суда мог легко предсказать и я, и он.

— Когда я разговаривал с вами в первый раз, Эдуард, вы держались очень непринужденно, даже весело. И лишь однажды немного напряглись — когда я стал расспрашивать вас о том, во что была одета Елена Альбертовна. Меня прежде всего интересовало, какие на ней были туфли — для разоблачения совместной лжи ее и Тополева. Но вы занервничали. Я предположил тогда, что причина этого волнения связана с Еленой Альбертовной, но быстро понял, что это скорее всего не так. Когда я стал нажимать на тему ваших возможных взаимоотношений с ней, вы резко успокоились. Тогда я не придал этому нужного значения.

Лишь сегодня я понял, что вам были неприятны разговоры именно об одежде. Во-первых, мне спонтанно могла придти в голову странная на первый взгляд мысль, что если на вас надеть куртку заправщика, лергоец не отличит вас от Матвеева. Как видите, эта мысль меня действительно посетила, но заметно позже и в связи с другими обстоятельствами. Во-вторых, вы не хотели, чтобы я касался вашей одежды во время совершения убийства. Закрепление протектора на шее требует, очевидно, какого-то времени, поэтому, когда вы разговаривали с Ильей, а потом с Иваном, протектор уже был на вас. Следовательно, вы обязаны были надеть какой-нибудь свитер с глухим верхом. Так оно и было, и подтверждение сего факта вашими коллегами было лишним доказательством. Косвенным, конечно, но и прямых достаточно.

Мне больше нечего было сказать. Так как никто из присутствующих также не просил слова, я решил, что представление пора заканчивать.

— Ваши руки, Эдуард Александрович. — Спрятав обратно протектор, я достал из кармана силовые наручники.

Эд вяло вытянул перед собой обе руки, я сделал шаг по направлению к нему. Вдруг он кинулся вперед, целя кулаком мне в горло. Мысленно я усмехнулся — видал я такие попытки и всегда к ним готов. Легко увернувшись от удара, я развернулся и рубанул ребром ладони по шее. Точнее, хотел по шее — рука разрезала воздух, и тут же я почувствовал мощный удар в солнечное сплетение. Через секунду я, а не Эдуард лежал на полу, натужно хватая ртом воздух. Что за…

— Не двигайтесь, лейтенант. Не делай глупостей, Илья. — Горовенко вытащил руку из внутреннего кармана, и я застонал, узнав плазменный резак. Зачем человеку оружие, когда есть такие замечательные инструменты…

— Это относится и к вам, Эдуард, — я имею в виду глупости, — как можно спокойней сказал я, осторожно восстанавливая дыхания и медленно, по сантиметру пододвигая ногу в удобное положение. — Что вы собираетесь делать? Если вы почему-либо этого не знаете, так я вам скажу, что угнать полицейскую машину невозможно. Она попросту вам не подчинится.

— Знаю, — весело ответил Эд. — Но ведь есть еще машина нашего лергойского друга. Думаю, я смогу справиться с управлением. Я убедился в этом во время своего сегодняшнего профилактического осмотра. И ключ подобрал тогда же. Видите ли, лейтенант, я подготовился и к варианту, при котором вы все-таки раскроете это дело, хотя и считал это почти невозможным.

Я со злостью посмотрел на лергойца, как будто это он был виноват в том глупом положении, в которое я поставил себя из-за недооценки физической формы противника. Потом мне стало еще хуже. Профилактический осмотр! Горовенко любезно предлагает лергойцу сделать профилактический осмотр! Тот самый Горовенко, который якобы уверен в виновности того самого лергойца! Чтобы не заподозрить здесь неладное, нужно быть таким остолопом! Таким как я, примерно…

— А вы неплохо двигаетесь, Эд, — сказал я, чтобы потянуть время. Нога уже почти заняла то положение, из которого я смогу провести подсечку. Если бы не этот проклятый столик!..

— Ага, — легко согласился Горовенко. — Я нигде не указывал, что в институте пять лет занимался самбо. Вы не поверите, просто из скромности. И гляди ж ты, пригодилось. Сначала с Матвеевым, потом здесь… И расслабьте ногу, лейтенант. Представьте, что я буду падать с включенным резаком. Не угадаешь, кого разрежет пополам в этой тесной компании.

А что, я расслабил. Куда деваться. Если он разгадал мой маневр, то вполне может успеть нажать на кнопку, выпустив тонкий язык плазмы метровой длины.

Горовенко стал осторожно, спиной отходить к двери. Пожалуй, сделать уже ничего нельзя…

— А вы знаете, Руслан, ведь вы правы, — сказал он вдруг, уже почти стоя в дверях. — Матвеев был бы жив, не будь он так жаден. Так что, если честно, мне не жаль его.

— Одумайтесь, Эд, — как можно спокойней сказал я. — Не усугубляйте. Галактика велика, но вам все равно не скрыться. Очень скоро все ваши анонимные счета утратят анонимность. Как только вы потратите хоть кредит из своих денег…

Ироническая улыбка Горовенко заставила меня замолчать. Да, у него хватит силы воли забыть про свои капиталы, отказаться от них ради безопасности. Я понял, что вижу этого человека в последний раз.

Гарромер Декс, все это время выглядевший застывшей статуей, выстрелил щупальцем в сторону Эда как раз в тот момент, когда я окончательно смирился с поражением. Отвратительный хруст, вскрик, женский визг, стук падающего на пол резака… Через секунду Горовенко не занимало ничего, кроме сломанной чуть выше запястья руки. Еще через секунду я стоял рядом с ним и полностью контролировал ситуацию.

— Спасибо, Гарромер Декс, — с чувством сказал я. — От имени земного правосудия.

— При чем тут правосудие, Руслан? — В приятном голосе лергойца я услышал удивление. — Я защищал свою собственность.

Несмотря на все еще ощутимую боль в груди, я расхохотался первым.

Джон МАВЕРИК

РЖАВЫЙ ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК

Сколько развелось на свете умеющих наводить морок — видимо-невидимо. Ворожеи, маги всех цветов радуги, длинноволосые ведьмы, шептуны с губами черными и сморщенными, как сухие маслины. Тайны их на ладонях записаны. В глазах — мрак и алчность, за которые в средние века гореть бы им всем на кострах. Миновали дни, когда этот люд шел через Виллинген, как цыгане — табором, и каждого простака норовил облепить, точно мухи сладкий кусок пирога. Остались гордые одиночки. Схоронились по норам и ловят, как на блесну: кого на страх, кого на гордыню, кого на несчастную любовь. Их не любят, о помощи просят стыдливо и чураются, как прокаженных. Обратиться к магу — все равно что взять в долг у дьявола, но берут — когда припрет.

Есть и другие — не корыстные профессионалы, привыкшие из любой человеческой беды вытягивать золотые соки, а колдуны поневоле. Женщины, обычно темноокие, ревнивые, падкие до чужого счастья. Магия их не запечатана в колоде карт или в сыром курином яйце, не отлита из горячего воска и не каплет ядом с острия булавки, а совершается тайно, в глубине сердца. Как взглянут — так и засохнет счастье, будто срезанная ветка. Этих боятся и ненавидят больше всего, потому что деньгами от них не откупиться, а только слезами и кровью.

У Марты фон Лурен глаза независтливые — голубые и мокрые, как талые сосульки, но все равно ее дом жители городка обходят стороной. Дом — по годам старинный, родовой, а по сути, просто запущенный и старый, в котором она вот уже более полувека бьется в горькой нужде.

Болтают о Марте, будто умеет насылать порчу — но не обычную, от которой потом человек болеет, а незлую, легкую, с тонким флером волшебства. Только порча — она порча и есть. Пугаются люди. Говорят, дочка Людвига Циммера, местного торговца всяким старьем, как перекинулась с фрау фон Лурен парой слов, так через три месяца вышла замуж за индуса. Бедный Людвиг от горя чуть не наложил на себя руки. Потом пообвык, правда. Индус работящий оказался, хозяйственный. Магазинчик отремонтировал и музей антиквариата при нем открыл. А младший сын Шрайнеров, после того как пообщался с фон Лурен, бросил столярничать, уехал в Берлин, где, говорят, сделался художником. Художник — это разве профессия? Да вот, Кевин Кляйн. Пожелала ему как-то Марта доброго здоровья, и он тем же вечером вместо пивной прямиком отправился в тренажерный зал — качать пресс вместе с пятнадцатилетними пацанами. Может, оно и полезно и само по себе неплохо, а все-таки кому приятно ходить под мороком? Или, бывает, по улице ковыляя, мальчишке какому-нибудь подмигнет, мол, что руки прячешь, али украл чего? Тот и зальется краской, и отправится к матери с повинной — сознаваться, что стащил накануне из тумбочки десять евро на кино.

Так что Марту в Виллингене не любили. Встречали кривыми улыбками, а провожали недобрым шепотком. Пробегая — если случалось — в дневном угаре мимо щербатого от времени особняка фон Луренов, невольно замедляли шаг. Коротко втягивали в себя искристый, пропитанный ожиданием чуда воздух, тотчас сердито мотали головой и, не задумываясь, что их остановило, неслись дальше. Даже молодой почтальон Патрик, остерегаясь приближаться к входной двери, клал письма и рекламные листки на нижнюю ступеньку и сверху придавливал камешком, чтобы не унес ветер. Почтового ящика у Марты не было. Однако в тот день в его сумке лежало заказное письмо для фрау фон Лурен, так что волей-неволей пришлось подняться на крыльцо и позвонить. В глубине дома что-то затрещало и зашаркало, заскрипело, как в несмазанном часовом механизме. На пороге возникла худая и очень красивая старуха в чем-то похожем на японское кимоно, подпоясанное разноцветным оби, и в короне тускло-серебряных нечесаных волос. Она строго взглянула на гостя и, вытянув из манжеты белый платочек, как-то не то по-старчески, не то по-детски вытерла слезящиеся глаза. Патрик удивленно моргнул и тут же понял, что на старухе надето вовсе не кимоно, а штопаный-перештопаный байковый халат.

— Фрау фон Лурен, вам заказное. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, — сказал он застенчиво и ловко всунул фирменно-почтовую желтую ручку в ее сухие пальцы.

— Спасибо, милый. Дай Бог тебе счастья.

Она стояла в дверном проеме и смотрела, как Патрик чуть ли не вприпрыжку спускается с крыльца и радостно топает по садовой дорожке, а потом вернулась в комнату и надорвала конверт. Оттуда выпал сложенный вчетверо бледно-голубой листок, по которому, словно птицы по весеннему небу, разлетелись мелкие черные буквы. Фредерик пишет, брат. Марта села к столу и нацепила на нос очки, и оттого что стекла в них были старые и поцарапанные, весь мир вокруг нее потемнел и дал трещину, расколовшись на две одинаково тусклые половинки.

А юного почтальона вдруг охватила такая жажда счастья, что хоть скидывай башмаки да иди босиком по апрельским ручьям. Обувь он, конечно, не снял, но зашагал уверенно, не обходя мелкие лужицы. Брызги взметнулись радугой, и слова любви, которые Патрик вот уже полгода не решался сказать хорошенькой коллеге, вдруг засверкали прямо перед ним, среди весенней грязи, драгоценными камнями. Он подобрал их бережно — взглядом — и понес той, которой они были предназначены.

Фрау фон Лурен тем временем развернула листок и приготовилась к долгой и обстоятельной беседе с братом. Письма — это совсем не то, что телефонный разговор, когда мнешься и не знаешь, чем заполнить паузы, или, наоборот, не успеваешь вставить ни звука. Чужой голос вьется вокруг тебя, как осенняя пчела, зудит у виска, и не отмахнуться от него, не угадать, куда ужалит. Марта старалась как можно реже говорить по телефону. Другое дело — сесть удобно в кресло, заварить себе чашечку кофе и читать медленно, смакуя каждую строчку, каждый оттенок обращенных к тебе слов, каждый глоток эмоций. Если спросишь письмо — оно ответит. Посетуешь на плохое настроение, дурной сон, дождливую погоду, ломоту в спине или в колене — и на тебя прольется целебное сострадание близкого человека. Вот что такое чтение писем. А телефон? Ерунда. Пустышка.

«Здравствуй, сестра, — писал Фредерик, — как ты там, в нашей деревеньке? Не сомневаюсь, что все так же — у вас там никогда ничего не происходит. Этакое райское болотце, от которого раньше хотелось уехать подальше, чтобы не затянуло, потому что человеком хотелось быть, а не лягушкой, а теперь все чаще вспоминаю его с тоской. Приехать бы, посмотреть на родительский дом (совсем развалился, небось? И раньше-то был весь в заплатках), но, видно, уже не судьба. Болею. Вроде бы ничем конкретным — а просто света в глазах осталось мало и в руках никакой силы. Еле перо держу. Старые мы стали, сестра…»

— Старые? — гневно тряхнула головой Марта. — Ну нет. Рано ты сдался, Фредерик! Ты же на два года младше. На целых два года!

Даже сейчас, восьмидесятилетняя, она не признавала старости. Работать всегда приходилось много и тяжело, до вздувшихся на руках вен и отнюдь не благородной синевы под глазами. Часто перебивалась с хлеба на воду. От зеркала отшучивалась: «Настоящие принцессы не стареют». Верила, что все еще будет, даже тогда, когда любая другая поняла бы, что надеяться не на что. Только шесть месяцев назад, впервые ощутив долгую, тягучую боль в спине — такую острую, что перехватило дыхание, — осознала, что чудесная сказка под названием жизнь подошла к концу. Ну что ж. Все на свете когда-нибудь кончается. Смерть — это любопытно, рассуждала она про себя. Куда-нибудь она да ведет. Лучше дверь в конце коридора, чем глухая стена. Марта готова была принять смерть, но не старость. Приступы учащались, и задорное «будет» постепенно уступало место спокойно-философскому «не суждено».

«Так что, наверное, больше не увидимся, — продолжал посрамленный ее отповедью Фредерик, и Марта внутренним зрением увидела его как настоящего, сидящего напротив за столом. Заскорузлым ногтем он ковырял темные разводы на скатерти. — Знаешь, сестра, хотел тебе признаться в одной мелочи. Ты посмеешься, наверное… Детская шалость. Сколько воды утекло. Помнишь — твой сон, прабабкин портрет, ключик под подушкой? Ты его долго потом хранила…»

Долго? Она хранила его и сейчас — в резной шкатулке, в ящике секретера. Не просто хранила, а берегла, как талисман, или он берег ее — это как посмотреть. Именно от него, как фонарик от батарейки, питалась волшебная аура старого дома. Где бы Марта ни находилась, о чем бы ни думала — а размышляла она о многом, — мысли все равно тянулись к нему, как железная крошка к магниту. Маленький ключик был магическим сердцем ее мира, а исходившее от него властное сияние — тем воздухом, которым она вот уже больше семидесяти лет дышала. Изо дня в день.

Семь лет ей было в тот день, когда прабабка Элиза впервые сошла с фамильного портрета и тихо встала в изголовье кровати. Фрау фон Лурен и сейчас не могла бы сказать, наяву это случилось или во сне. Лунные пятна на полу блестели скользко, как разлитое масло. Мутное, в ошметках облаков ночное небо затекало через форточку и бледной промокашкой ложилось на одеяло. Голубое платье прабабки шелестело, точно тюлевая занавеска, и так же бесплотно колыхалось на сквозняке. Элиза — очень похожая на добрую фею, только не юную, как обычно изображают фей, а седовласую — призывно вскинула брови, белесые и тонкие, как у всех фон Луренов, и протянула девочке руку — ладонью вверх. На ладони, окутанный шелковым светом, лежал золотой ключик.

Дальнейшее Марте виделось смутно — словно сквозь зеленую толщу воды. Дверь в стене, отпертая одним поворотом ключа, запах гнилых луж и плесени, звонкий водопад монет, хлынувший откуда-то сверху, неудержимо, как полуденное солнце из раскрытого окна. Собственные ноги в белых колготках, по щиколотку в золоте. Как это часто бывает, Марта чувствовала себя одновременно наблюдателем и персонажем сновидения. Наутро, за завтраком, рассказала отцу и матери о ночной гостье. Те, как ни странно — да, это до сих пор кажется Марте странным, — отреагировали испуганно, и в тот же день портрет Элизы фон Лурен из детской спальни перевесили в гостиную. Девочке посоветовали не есть после ужина сладкое и прочесть три раза вечернюю молитву.

Ночью все повторилось, только на этот раз Элиза не вылезла, придерживая двумя пальцами подол, из дубовой рамы, а соткалась из холодного тумана прямо рядом с правнучкиной постелью. Скрежет ключа в замке, плюшевые от мха кирпичи, золотой водопад… «Я самая богатая девочка на свете!» — вскрикнула во сне Марта и открыла глаза. Солнце заглядывало ей в лицо, сверкало ярко, как прабабкины сокровища, рассыпалось монетками по темным половицам. Удивительное ощущение — причастности к тайне, обещание чего-то радостного и важного — не покидало ее много дней. По правде говоря, оно не покидало ее больше никогда. «Вот найду тот ключик, — уверяла она брата, единственного — так уж получилось — товарища по детским играм, — и знаешь, какой мы тогда дом построим! Виллу! Нет, дворец… И самолет купим, настоящий». Дальше дома и самолета ее фантазия тогда не шла, но главное заключалось не в них. Возможность получить все, что хочешь, — вот что сулил призрачный дар Элизы фон Лурен.

Марта не просто верила в чудо — она не сомневалась в нем. И ключ появился. Не сразу, а лет через пять. Одним пасмурным утром она обнаружила его под подушкой. Почти такой же, как во сне, — чуть более крупный, чуть более увесистый, холодный и неравномерный на ощупь, как чешуя диковинной рыбы, и золотой-золотой. В его зубчатой бородке блуждали крошечные закатные искры.

Теперь дело оставалось за малым — отыскать нужную дверь. Ту, что открылась бы заветным ключиком. Дождаться, когда она вынырнет из небытия. Внезапно и необъяснимо, как и положено любому чуду, — в подарок. Марта фон Лурен искала: сначала уверенно, как свою, знакомую, но куда-то временно запропастившуюся вещь, потом — с неловкой надеждой, затем — с тоской. Последние годы она многое переосмыслила и решила, что, возможно, золотая река ее сна обещала не материальные, а духовные или даже нравственные богатства. Например, трудолюбие или честность. Такой вот символ добротно прожитой жизни. Тоска прошла, и Марта снова почувствовала себя счастливой.

«Помнишь — твой сон, прабабкин портрет, ключик под подушкой? Ты его долго потом хранила… Наверное, спрашивала себя не раз, откуда он взялся? Чудес-то не бывает. Так вот, не хочу, чтобы ты грешила на родителей или на домовых (которых тоже не бывает, разумеется), а повинюсь. Это я его тебе подбросил. Уж очень ты красиво мечтала — так, что захотелось немножко подыграть. Да, скверно пошутил. Давно хотел рассказать, но как-то все не приходилось к слову.

Ключ от подвала, ну, того, где валяется всякий хлам столетней давности. Теперь, когда я во всем признался, ты можешь, наконец, навести там порядок. Если не боишься крыс и пауков. Хе-хе, сестра».

По губам фрау фон Лурен скользнула рассеянная улыбка. В этом он весь, Фредерик. Она не сердилась на брата за шутку. Легкая, ей самой непонятная досада, вспыхнув на миг, тотчас угасла. Сидящий за столом фантом Фредерика пугливо съежился и, побледнев, растворился в воздухе, а Марта выдвинула ящик секретера и взяла в руки шкатулку. Ключик сверкал сквозь щели, рвался наружу, точно запертый в темноте луч света. Казалось, внутри таится по меньшей мере драгоценный камень, а не старая — в безобразных пятнах ржавчины — завернутая в кусок фольги железяка. Фрау фон Лурен аккуратно, медленно — точно совершала некий ритуал — очистила ключ от обрывков фальшивого золота. По скрипучей лестнице, ощупывая напряженными пальцами ветхие перила и стараясь не потерять тапочки, Марта спустилась в подвал.

Давно сюда никто не заглядывал. Паутина. Гнилой запах стоячей воды. Пыль гирляндами свешивается с потолка. Ступеньки гнутые, неприятно мягкий пол, и не разберешь в полумраке, что там, под ногами: плесень, лишайники, клочья давно истлевшего половика или просто вековая грязь. Сколько раз Марта представляла себе эту дверь — тяжелую, склизкую и сырую. Сколько раз видела во сне. Ручка отвалилась. Трещины, как глубокие морщины, избороздили темное дерево. Но ключ повернулся в замке легко, точно заговоренный — ее ожиданием, страхами, ее наивной верой. В узком подвальном помещении оказалось неожиданно светло и пахло иначе, не как в остальном доме — не старостью, а стариной. Марта неторопливо пошла вдоль выстроенных у стены стульев, корзин, плетеных кресел и чемоданов, вдоль складных трехстворчатых зеркал и полок, заставленных высокими кувшинами, кринками и бутылями с вином. Она как будто очутилась не то в антикварной лавке, не то в некоем волшебном мире, где время дремлет, свернувшись калачиком, в позе эмбриона. Мир-младенец, еще не познавший взрослых разочарований.

Фрау фон Лурен погрузилась в уютные воспоминания — глубокие, дозачаточные. Вещи говорили с ней тихо, смутными голосами, убаюкивали. Заслушавшись, Марта споткнулась и с налета ухватилась рукой за полку. Та качнулась, стоящий на ней глиняный кувшин повалился на бок, и — словно кто-то распахнул окно в ясный день — к ногам фрау фон Лурен хлынул золотой водопад. Марта оцепенела, прижав руки к груди, захлестнутая властным чувством дежавю. Она не удивилась, нет. Ведь этой минуты она ждала всю жизнь. Дождалась… Старинные монеты катились по полу, забиваясь под кресла и стулья, собираясь в солнечные лужицы, и все текли, глухо шелестя, из опрокинутого кувшина. «Вот если бы раньше, — думала Марта. — Что же ты так долго молчал, Фредерик? Ты один знал, откуда ключ, — и молчал!»

Как бы все сложилось, доберись она до нужного замка шестьдесят лет назад? Бог с ними, с дворцами и самолетами. Она могла бы уехать в город и поступить в университет. Марта всегда хотела стать учительницей. Наверное, вышла бы замуж, родила сына или дочь, а может, и двоих, а еще лучше троих детей. Любовь не товар, но все-таки богатая и образованная невеста — это совсем не то, что нищая и полуграмотная. А что теперь? Прожитые годы обратно не выкупишь. Завещать деньги — и то некому. Она и брат — последние зеленые веточки на мертвом стволе, и то скоро засохнут. Разве что гроб дорогой заказать да ангела мраморного на могилу?

Марта печально усмехнулась. Глупое тщеславие. Земное сокровище надо тратить на живых, а не на мертвых. Сколько хороших людей вокруг, и у каждого своя мечта. Каждый достоин подарка. Вот хоть мальчик этот, почтальон. Как его? Пауль? Петер? Влюбленный, точно влюбленный. По глазам видно.

«Надо бы ему помочь, поддержать. Пусть женится, хозяйство заведет, дом построит. Молодым деньги нужны, а мне и деревянного креста на могиле хватит», — подумала фрау фон Лурен, и мысли ее опять обратились к вечному.

Наталья СОРОКОУМОВА

ЗАВИСИМОСТЬ

Он стоял над её гробом — поникший, бледный, совершенно без сил. Даже скромные цветы в его руках обвисли, пропитанные дождем. Теплые капли сыпались с низкого неба, стучали о полированную крышку закрытого гроба, разбивались и мелкими брызгами осыпали венки и букеты. Родственники и друзья Евы смотрели на гроб и на Грея, убитого горем, и пора было опустить гроб в могилу и разойтись, но никто не смел произнести ни слова, и даже священник молчал, ожидая, когда Грей очнется и знаком даст разрешение окончить затянувшуюся церемонию.

Но Грей не двигался. Он невидящим взором уставился на крышку коричневого ящика, и вода стекала с кучерявых волос на лоб и щеки. Где-то очень далеко прогремел гром, и дождь стал слабеть, однако по-прежнему все стояли и ждали. Присутствующие недоуменно переглядывались, мол, горе горем, но пора и честь знать. Священник нетерпеливо кашлянул.

Сестра Евы — красавица Анна, высокая, стройная блондинка с ангельским личиком и залегшей тенью под заплаканными глазами, тихо подошла сзади к Грею и положила тонкую руку ему на плечо. Он вздрогнул от этого прикосновения.

— Джон, пора отпустить её, — прошептала Анна. — Все промокли и замерзли.

— Не могу поверить, что Евы больше нет, — сказал он в тысячный раз за этот день. В его голосе не было никаких эмоций.

— Джон, пожалуйста, — тихо сказала Анна.

Он сглотнул и осторожно положил цветы на крышку гроба. Анна подала знак рабочим — опускайте.

Все сразу облегченно задвигались. Священник, сохраняя скорбное выражение лица в соответствии с обстановкой, подошел к матери Евы — надменной старухе с сухими глазами, — что-то сказал ей успокаивающе, а та энергично закивала в ответ.

Грей опустил руки. Уходить он не хотел, и Анна почти силой увлекла его к машине. Громко хлопнувшая дверь и звук заведенного двигателя не вывели его из состояния ступора.

— Не могу поверить, что её больше нет, — опять сказал он, уставившись в окно.

Дождь лить перестал, но с неба продолжала сыпать мерзкая теплая морось. Анна сама села за руль и через пятнадцать минут остановила машину возле особняка Саллеров. Широкая подъездная аллея вела к мраморной лестнице, и на самом верху её стояли пять человек прислуги — все заплаканные и такие же поникшие, как сам хозяин.

— Джон, я заеду завтра, — сказала Анна. — Отдохни. Наступили тяжелые времена для нас. Без Евы будет все не так.

— Не могу поверить, что её больше нет.

— Джон, пожалуйста, — умоляюще произнесла Анна.

Он с трудом вылез из машины. Ссутулившись, он медленно поднялся по ступенькам, с трудом поднимая отяжелевшие ноги. Анна подождала, пока он поднимется, и уехала.

— Мистер Джон-Грей, мы все очень скорбим, — хрипло сказал шофер, когда хозяин поравнялся с ним.

— Да-да, — ответил Грей. — Это все… неожиданно…

Всхлипывая, следом за ним двинулись горничные и кухарка. В огромной зале в камине жарко горел огонь, повсюду в роскошных вазах стояли розовые букеты. Розы благоухали и томно глядели на Грея с полок, ниш, столиков.

Над камином висел портрет Евы — его повесили всего неделю назад. Ева смотрелась на нем, как живая — веселые искорки в глазах, задорно приподнятые уголки коралловых губ, высоко взбитые каштановые волосы… Несколько пушистых тонких локонов падали на обнаженные смуглые плечи…

Грей изумленно остановился перед портретом, словно видя его впервые.

— Мистер Джон-Грей, — с тяжелым вздохом сказала одна из горничных. — Как же мы будем жить-то теперь?

— Не знаю, Мария, не знаю, — ответил он, с трудом преодолевая спазмы в горле…

Ночью он не мог уснуть. Перед глазами стоял образ Евы. Легкая, подвижная, гибкая, смешливая — она дразнила его из темных углов необъятной спальни, а он страдал, стонал, но рыдать больше уже не мог. Постель казалась без неё холодной, как арктическая пустыня, шелк наждаком натирал кожу и колючими буграми поднимался под поясницей. Небо прояснилось, взошла круглая луна — немыслимо яркая и бесстыдная. Она откровенно глазела на обезумевшего Грея с интересом беспощадного палача и жгла его белым взглядом.

Заснул он только под утро. Сон был тревожный, тяжелый, душный, как июльская ночь. Ева стояла в саду и махала Грею рукой. Он приподнялся на кровати, чтобы разглядеть её получше… и упал.

Толком не проснувшись, он сел и огляделся. В доме пахло кофе и чем-то ещё — ванильным и вкусным. Пахло Евой. Он привык просыпаться с ней и этими запахами.

Хмурясь, он набросил на плечи шелковый халат, плеснул в ванной комнате холодную воду на лицо, с мрачным удовлетворением осмотрел черную щетину и серые круги под глазами. Лицо страдальца.

Грей со вздохом запахнул полы халата и спустился вниз, к завтраку. Покосившись на пустое кресло на другом конце стола, он глотнул горячего кофе.

Кофейные зерна были явно пережарены, тосты подгорели, сыр нарезан неаккуратно — слишком толстыми и кривыми ломтиками. Твердое масло, которое вынули из морозильной камеры только перед самой подачей на стол, по тосту не размазывалось, крошилось и рассыпалось.

Джон-Грей Саллер покорно допил горький противный кофе, с усилием проглотил испорченный тост. Ева всегда сама следила за приготовлениями к завтраку, а теперь — некому. Плохо, плохо…

Он покачал головой, вставая из-за стола.

Одеваясь, он вдруг отметил, что не видит своей машины перед парадным входом — видимо, прислуга решила, что сегодня он не поедет в офис, а будет горевать у себя в спальне. Ну уж нет, надо отвлечься, чтобы не думать и не сравнивать свои дни с Евой и без неё…

Его компания «Саллер-ком» занимала один из самых роскошных небоскребов в центре города. Все здание — от первого, подвального, этажа до самой крыши было набито дорогой и самой современной аппаратурой, высококвалифицированным персоналом и безумными идеями, осуществление которых стало для Джона-Грея Саллера смыслом жизни.

Грей подъехал к зданию компании, тоскливым взглядом окинул голубовато-стальную колонну, вонзившуюся в самые облака, и с трудом, покряхтывая, выбрался из машины. Уже в вестибюле его окружили сочувствующие сотрудники, выражая свои соболезнования, и он, торопливо кивая и благодаря, быстро избавился от них и поднялся на лифте в свой роскошный кабинет — необъятный, отделанный красным деревом, кожей и мрамором, с многочисленными зеркалами и скрытыми светильниками.

Ева, Ева, повторял он про себя. Что же мне делать? Как жить? Обессиленно упав в глубокое мягкое кресло, он закрыл глаза ладонями.

— Джон, — сказала Анна, входя в кабинет.

Он вздрогнул.

— Джон, — повторила Анна. — Я понимаю, что тебе очень тяжело, но, если ты решил приехать в офис, надо работать.

Анна была невыносима. Он смотрел на её чистое спокойное лицо, аккуратно подкрашенные губки и глаза (странно, не видно даже, что она плакала о погибшей сестре), на строгий костюм и идеально белый медицинский халат, едва прикрывающий колени, на стопку бумаг в её руках, и подумал — смерть Евы ничуть Анну не тронула. Тот же холод слов и обыденность фраз.

Он знал, что Анна его тоже не выносит. Они были совершенно разными людьми — из разных кругов и социальных групп. Анна — ученый с мировым именем и пустыми карманами, и Джон-Грей Саллер — богатый принц. Анна терпела Джона из-за его денег, Джон терпел Анну из-за её ума. Ещё была Ева, которая умело сглаживала отношения между своим мужем и своей сестрой.

— Сегодня я проснулся, — медленно сказал Грей, — и понял, что потерял жизнь. Я заставил себя приехать сюда, но, честно говоря, думать не могу о работе.

— Тогда поезжай домой, — ледяным голосом ответила Анна.

— Не могу. Там все напоминает о Еве и…

Он устало потер виски.

— Господи, как ужасно.

— Хватит, Джон, — резко произнесла Анна. — Я сыта по горло твоей скорбью. Возьми же себя в руки.

— Сухарь! — прошипел внезапно он, наливаясь яростью. — Ева для тебя ничего не значила! Ты ревновала её ко мне, к своей работе, к её успеху и к моим деньгам, которыми она могла свободно пользоваться!

Анна чуть слышно ахнула от злости, и мгновенно её лицо стало розовым, некрасивым, она скрипнула зубами и изо всех сил сжала пальцами стопку бумаг, безжалостно комкая их… Минуту она тяжело дышала, тигриными глазами обжигая Грея, а потом неожиданно сглотнула с усилием и тихо прошептала:

— Прости, Джон, прости меня! Я знаю, как тебе плохо! Прости.

Он тут же успокоился и уже более миролюбиво ответил:

— Мы все расстроены безвременной кончиной Евы, но надо оставаться людьми.

— Вот именно, — кивнула Анна и как-то странно блеснула глазами.

Джон-Грей подождал несколько секунд, давая Анне время успокоиться, а потом протянул руку к её бумагам:

— Ну, ладно, что там у тебя срочного?

— Три дня назад, перед… — она хотела сказать «перед кончиной», но осеклась, — перед отъездом, Ева подписала разрешение на начало новой серии опытов. Генный материал к тому времени был готов. Она его одобрила. Мы ждали только твоего согласия.

— Новый генный материал? — спросил Грей, рассматривая бумаги и с трудом разбирая ужасный почерк Анны. Неужели нельзя писать крупнее и аккуратнее?

— Новый, — подтвердила Анна.

— Почему? Кажется, у нас была вынесена на обсуждение ученого совета и одобрена структура генмата. В чем же дело?

Анна села в кресло напротив Саллера. Ему опять пришлось смотреть на дьявольски умное лицо и сожалеть, что он когда-то уступил просьбам жены и взял Анну в свою компанию.

— Джон, структуру никто не одобрил, — сказала Анна. — Первоначальной идеей было вырастить солдата, биологическую машину для военных. Первые же опыты показали, что у всех искусственно выращенных образцов уровень подсознательного страха превышает все мыслимые показатели. Страх блокирует способность обучаться. О том, чтобы такой продукт предлагать министерству обороны, не могло быть и речи. Инстинкты у образцов превалировали над внушаемыми знаниями. Ева сказала, что мы должны начать с того, чтобы вырастить существо, вообще способное взрослеть и обучаться.

Грей постучал пальцами по бумагам.

— И что же это за генный материал? — спросил он. — Чей он?

— Ну-у, — протянула Анна. — Мозаика. Как всегда.

Он повернулся вместе с креслом к огромному окну за спиной. С высоты пятнадцатого этажа открывался чудный вид на город — сплошь красные черепичные крыши, серебристые ленты дорог, голубые пятна бассейнов во дворах…

Ни о чем не могу думать, пожаловался он сам себе. Ну просто пустая голова… Ева, Ева… Как ты могла бросить меня одного в этом сером мире?

Анна кашлянула нетерпеливо.

Он резко повернулся к ней.

— Значит, так… — сказал он, сплетая пальцы на животе и откидываясь на спинку кресла. — Я решил. Генный материал в своей основе должен принадлежать Еве.

— Что? — словно нехотя переспросила Анна.

— Мы воссоздадим Еву, — сказал он, загораясь идеей. — Да, да… В память о Еве… Клон, способный совершенствовать себя. И будет он — Евой.

— Джо-он, — угрожающе протянула Анна, сверкнув глазами. — Ты понимаешь, что предлагаешь?

— Я не предлагаю, милая моя, — он оперся локтями о крышку полированного стола и приблизил лицо к Анне, которая внезапно побелела, как мел. — Я приказываю. Ты создашь мне Еву. Заново. Такую же.

— Джон! — закричала Анна, покрываясь красными пятнами. Она опять стала некрасивой и старой. — Это опыт, Джон. Это эксперимент. Мы клонируем человека не для прихоти богатенького мерзавца, а ради человечества!

— Богатенький мерзавец, — сказал Грей достаточно спокойно, — платит тебе зарплату. И довольно высокую зарплату. Тебе и всем твоим бездельникам, этим ученым. Пока ты работаешь здесь, будешь делать то, что я приказываю!

Он на миг испугался, что она бросит ему в лицо презрительное «фи», развернется и уйдет, оставив его с умирающей мечтой. Он уже подался вперед, ожидая этого, но Анна, вспыхнув после его слов, внезапно холодным и мерзким голосом ответила:

— Да, сэр. Конечно, сэр. Ваши деньги — ваши идеи, сэр. Ещё указания?

Он расслабленно упал на спинку кресла, с трудом сдерживая взволнованное дыхание.

— Средств не жалеть. Мне докладывать о результатах ежечасно.

Она развернулась на каблуках и пошла к двери, чуть покачиваясь. Ещё до того, как хлопнула дверь, он услышал её шипение. Чудовище — вот что она прошипела.

Змея, подумал ей вслед Грей.

И сразу же забыл о ней. Повернувшись к окну, он устремил взгляд в облака и вдруг со всей ясностью представил себе лицо Евы — её ангельской красоты лицо, всегда смеющиеся глаза, пышную корону из каштановых волос, которые она каждое утро старательно укладывала перед зеркалом, но которые подчиняться шпилькам и заколкам никак не желали, и уже через полчаса выбивались прелестными завитками из прически и падали на длинную тонкую шею… Он вспомнил последнюю их случайную ссору в день её гибели. Из-за чего они тогда поругались? И вспомнить-то сложно. Ах, Ева, если бы ты могла сейчас представить себе, как мало значит вся эта работа, когда нет тебя рядом… Клоны. Что клоны? Что может целая армия их без тебя? Сожги их, растопчи, утопи, разрежь на кусочки — они всего лишь куклы, подобия людей, марионетки без памяти, без прошлого и будущего. Для них есть только настоящее; и не могут они любить, как любят люди, и не могут ненавидеть, и радоваться, и удивляться. Их надо воспитывать, как детей, впихивая в головы целые тома знаний.

Но я верну тебя, подумал он. Ты выйдешь из инкубатора с чистой головой, и я смогу вернуть тебя в свою жизнь. Я напишу сценарий твоей прошлой жизни, и ты примешь его, потому это твоя реальная прошлая жизнь, где было всё — и наша встреча, и наша безумная любовь, и компания, построенная на костях мертвых лабораторий. Я верну тебя любой ценой, потому что ты, Ева, — часть меня, ты мой орган, мое сердце, и пусть даже будешь ты искусственным сердцем, но и в нем я нуждаюсь, потому что не могу жить без маленького моторчика в груди, сгорающего от страстей земных.

И почувствовал настоящее облегчение, когда представил, насколько близко избавление от его мук. Анна сделает то, что он хочет — потому что она все-таки побаивается его, Джона-Грея, покровителя ученых и смелого экспериментатора. Джон-Грей нужен Анне для реализации собственных амбициозных планов, а значит — она просто обязана делать то, что он ей велит…

Анна стояла, сложив руки на груди, перед прозрачным саркофагом, наполненным питательным раствором. В густой жидкости плавало клонированное существо — пока без пола, души и памяти. Но пройдет чуть-чуть времени — и все сформируется. Или — почти все. Памяти у клона нет. Точнее — прошлой памяти.

Анна приходила сюда каждый день, лично прослеживая этапы создания клона. Существу придавали черты лица Евы. Через несколько дней можно уже было точно сказать, что портретное сходство просто удивительно. И та же фигура. Только все-таки это клон — искусственно созданный человек, и даже не человек до конца, а гибрид из множества людей.

Все-таки Джон-Грей — чудовище. Анна нахмурилась, глядя, как тихо покачивается густая субстанция в саркофаге. Это жестоко — пытаться начать все заново, пытаться обрести душевное равновесие и покой с клоном, а не с настоящим человеком.

…Спустя месяц саркофаг открыли. Но клона Джон-Грей увидел только через четырнадцать дней — клона научили говорить, ходить, питаться и обслуживать себя самостоятельно.

Белый лимузин подъехал к особняку Саллеров. Джон-Грей уже больше часа стоял возле окна и нетерпеливо приплясывал на месте. Увидав лимузин, он бросился вниз по лестнице к парадному выходу, едва не сбив с ног старого почтенного дворецкого, поднимавшегося с докладом к своему хозяину.

Шофер открыл дверь лимузина. Первой вышла Анна. Она посмотрела на Грея, замершего на верхней ступеньке лестницы, и подала руку второй особе в машине, помогая ей выйти.

Ева, выдохнул облегченно Джон-Грей, но с места не двинулся. Ева, крепко держа за руку Анну, приблизилась к нему вплотную и остановилась с выражением растерянности на милом лице. Джон-Грей жадно осматривал её — с головы до ног.

— Здравствуй, Джон, — сказала Анна ровным голосом. — Познакомься, это — Ева. Ева, это — Джон-Грей Саллер. Его дом отныне — твой дом. Здесь ты хозяйка.

— Добро пожаловать домой, Ева, — наконец сказал Джон-Грей, подавая ей руку.

И они сразу сели за праздничный стол. Прислуга подавала перемены блюд, наливала вино в бокалы, но глаза у всех были удивленными, как у потерявшихся детей. Говорила за обедом, в основном, Анна. Ева больше молчала, а Грей смотрел на Еву и не слышал почти ничего из того, что говорила Анна.

Он смотрел, как Ева подносит к губам бокал с вином, как делает глоток, как отрезает серебряным ножом кусочек отбивной, как отправляет его в рот, как пользуется вилкой для салата.

Потом он сказал, внезапно перебив Анну:

— Мне не хватало тебя, Ева!

Она вздрогнула и бросила быстрый взгляд на Анну. Та ободряюще покивала.

— Я рада, что мое присутствие доставляет вам удовольствие, — ответила Ева Джону, и он расплылся в улыбке. — И я рада, что могу воспользоваться вашим гостеприимством.

— Всегда к твоим услугам…

Обед затянулся надолго. Джону-Грею очень хотелось пинком выставить из дома Анну, чтобы наконец-то остаться с Евой наедине, поговорить с ней, насладиться её обществом и голосом. Но Анна сидела долго, почти до темноты. Перед отъездом она сказала Еве:

— Я буду приезжать каждый день и забирать тебя в институт. У нас теперь будет много работы. Постарайся больше отдыхать ночью.

И она действительно приезжала рано утром, всегда в одно и тоже время, забирала Еву и целый день они проводили вместе в институте. Джон-Грей был недоволен — ему-то не хотелось целыми днями пропадать в лаборатории. К тому же он даже не требовал отчетов от Анны, как собирался. Он сидел дома возле окна и ждал, когда в сумерках подъедет белый лимузин и оттуда выйдет Ева.

А ещё через несколько дней Джон-Грей неожиданно пригласил Анну на ужин в свой дом. Горели свечи на столе, играла тихая музыка, потрескивали дрова в камине. Но в целом за столом царила атмосфера напряжения. Джон говорил мало, отрывисто, на Еву теперь почти не смотрел, а яростно резал бифштекс на тарелке, словно стараясь выместить на нем какую-то свою скрытую злобу.

Ева тоже была грустной.

Когда она попросила разрешения на минуту удалиться, Джон-Грей подождал, пока она плотно закроет за собой дверь, и сказал Анне:

— Это не она. Это не Ева.

Анна медленно промокнула губы салфеткой, отпила глоток вина и посмаковала его, прежде чем ответить:

— Вот как?

— Это не Ева, — зло повторил Грей, вскочив и нервно зашагав по столовой. Заколыхались огоньки свечей и тени на стенах. — Да, она выглядит как Ева, и ходит, как она, говорит её голосом… Но она вся — чужая.

— Не понимаю.

— Что тут понимать? — воскликнул Грей и тут же опасливо оглянулся на дверь. — Что тут понимать? — повторил он тише. — Это жалкая подделка.

— Конечно, подделка, — спокойно согласилась Анна. — Это клон. Она выглядит, как твоя жена — ты этого хотел. Чем ты недоволен? Она недостаточно хороша в постели? Извини, в заказе ты это не оговорил…

— Издеваешься? — прорычал он.

Анна ответила ему, но так, что у него мурашки по коже поползли:

– Джон, ты идиот. Или извращенец. Свои дикие фантазии оставь при себе. Она — человек. Это всё, что я могу тебе сказать.

Он стервенел. Внутри него плескались эмоции, чувства, но превратить их в простые, доступные слова он не мог. Ему была нужна любимая женщина. Он пытался объяснить это Анне, но она, не мигая, смотрела на него, и ни один мускул не двинулся на её лице. Он даже попытался стукнуть по столу, как избалованный ребенок, требующий своё, однако Анна лишь шевельнула бровью, и Джон-Грей без сил рухнул на стул. Его трясло.

— Послушай теперь меня, истеричный ты эгоист, — произнесла Анна. — Клонирование — это наука. Но эта наука не в состоянии выпускать серии нянек и любовниц по одному твоему приказу. Клоны — это люди, но, как и всем людям, им нужно учиться. Вот и учи её… любить тебя.

Джон-Грей скомкал салфетку и сжал её в руке. Вернулась Ева. Едва взглянула на Грея и поняла — разговор шел о ней. По-детски прозрачные глаза её наполнились слезами.

Через неделю её тело нашли далеко за городом — в машине она съехала со скалы. Несчастный случай.

И снова — пустое мокрое кладбище, гроб и моросящий дождь. Скорбящий Джон-Грей. Но никого рядом с ним. Только Анна.

Клон не отпевали — результаты эксперимента не оглашались, человеком клон официально не был признан, хоронили тайно.

Ещё больше похудевшая и посеревшая Анна прямо с кладбища уехала в институт. Грей вернулся в пустой дом.

…Он настаивал на продолжении эксперимента. Он не жалел ни денег, ни людей. Он заставлял разрабатывать новые программы обучения для клонов. Теперь им внушали воспоминания Евы, проигрывали записи из домашней видеотеки, ставили музыку — и всё это ради одной единственной цели: осуществить воскрешение прежней хозяйки института и дома Саллеров.

Анна больше не психовала. Она молча выслушивала все идеи Джона и так же молча их реализовывала. Два последующих клона были неудачны — вирус гриппа уложил в постель почти всех сотрудников института, а клонов — в черные пластиковые мешки для мусора.

А вот следующая Евина копия…

— Здравствуй, милый, — сказала она при первой встрече с мужем и дотронулась ладонью до его щеки. Именно так делала Ева. — Ты скучал без меня?

— Я умирал, — потрясенно сказал он.

Они вдвоем поднялись в спальню. Ева долго рассматривала свои фотографии на стенах и на трюмо. Особого интереса Джон-Грей в её глазах не заметил — она просто рассеянно оценивала обстановку, которая была ей знакома.

Потом она подошла к окну. Мокрые деревья склоняли тяжелые ветки к подстриженной траве. Ева провела пальцем по подоконнику.

— Странно, — сказала она.

— Что? — откликнулся Джон-Грей, наблюдающий за ней от порога.

— Новое стекло, — ответила она. — Рама новая, на ней нет царапины. Помнишь, когда мы ссорились — ты бросил в меня чашку с кофе? Чашка оцарапала раму. Это я точно помню.

Джон-Грей похолодел.

— Не помню, чтобы мы так ссорились, — медленно проговорил он. — Царапина была, да… Но не от чашки.

— Нет же, точно от чашки, — сказала она. — Тебе меня не запутать!

Она улыбнулась и шутливо погрозила ему пальчиком. Он сглотнул.

— Как же скучала по тебе! — промурлыкала она, подходя к нему и прижимаясь. — Ого, как стучит твое бедное сердечко!… Оно тоже тосковало по мне?… Но теперь все будет хорошо.

Он чувствовал её тепло и родной запах, и от этого ему стало ещё страшнее. Вот же она, Ева, его любовь и смысл жизни… Радуйся, богатенький ублюдок… Ты же этого хотел!

Она отстранилась от него.

— Как много времени уже! — воскликнула Ева, взглянув на часы. — Ты голоден, милый? Конечно, голоден! Пора обедать!

Она открыла гардеробную. Там все ещё висела её одежда.

— Ты ещё ходишь на сеансы психотерапии? — спросила она, переодеваясь.

— Не-е-ет, — ответил он. — Мне это уже не нужно.

— Не нужно? — она выглянула из гардеробной. — Ну, как же, милый? Мы это обсуждали много раз — тебе необходим психоаналитик. Твои странные сны… Твои странные желания… Ещё и алкоголь…

Он с ужасом смотрел на неё. Она улыбнулась снова.

— Ничего страшного, мы опять позвоним доктору, и он назначит тебе сеанс, — сказала Ева.

Джон-Грей терял ощущение времени и пространства. Сейчас ему хотелось только одного: проснуться и понять, что происходящее — сон…

Ева вышла из гардеробной в легком сарафане и встала перед зеркалом.

— Ты знаешь, Джонни, — задумчиво произнесла она, любуясь на свое отражение, — мне кажется, ты слишком запустил дела в компании.

— Это неправда, — выдавил он. — Все проекты в деле.

— Но ведь это заслуга Анны, не так ли? Нет, Джонни, милый, так дела не делаются. Меня не было всего несколько месяцев, и за это время ты умудрился растратить огромные суммы. Ни один проект не доведен до конца, ни один счет по заказам не оплачен. В чем дело?

Он сел на кровать.

— Джонни, пойми, — она подошла вплотную к нему и погладила по волосам, — ты без конца убеждал меня, что прекрасно можешь справиться и без меня… Стоило мне уехать…

— Уехать? — изумленно повторил Джон-Грей.

— …Уехать на некоторое время, как ты умудрился почти обанкротить корпорацию. Чем только забита твоя красивая голова?

— Я думал только о тебе, — сказал он.

— О, любовь моя, — пропела она нежно. — Ты такой милый… Слушай, а мою машину уже привезли из ремонта?

— Какую машину?

— Боже мой, дорогой! — она нахмурилась. — Ту самую, в которой я упала с горы…

— Что? — задохнулся Джон-Грей.

Ева, милая Ева… Это ведь ты — ужасная и прекрасная… Ты, без которой я не могу жить…

— Джонни, не зли меня! — строго сказала Ева.

— Я разберусь с машиной, — тотчас сказал он. — Сегодня же…

Ева… Это ты…

— Не подведи меня, — она чмокнула его в щеку. — Я ведь ещё не простила тебе нашу последнюю ссору.

— Ева… О чем ты говоришь?

— Ни о чем, ни о чем, любимый… Давай обедать.

За обедом он не прикоснулся к еде. Он наблюдал, как изящно Ева съедает суп, потом бифштекс и салат, как пьет маленькими глотками воду из хрустального бокала. Её движения, её привычки… Несомненно, Анна создала абсолютную копию Евы. Ева живая и теплая, она помнит все до мелочей своей семейной жизни, она помнит про эту чертову царапину на раме — кто рассказал ей об этом? Она даже знает про машину, в которой погибла. И что Джон-Грей действительно велел автомобиль из пропасти достать и восстановить. Зачем? В память о ней.

Ева что-то ворковала про море… Джон-Грей почти не слышал её… Отпуск, отдых… Ах, да, незадолго до… события… она действительно планировала поездку к морю. Сразу, как закончит какой-то важный проект.

— Милый, а я его закончила? — спросила Ева.

— Кажется, да… Не знаю… Надо спросить у Анны.

Ева отложила вилку.

— Джонни, — решительно сказала она. — Что с тобой? Ты бледен и выглядишь нездоровым. Ты опять подсел на антидепрессанты?

— Нет, — сказал он и закрыл глаза ладонью.

— Джонни, ты должен научиться держать себя в руках… — кажется, она начинала злиться. — Ты взрослый мужчина, я трачу на тебя все свое время, а ты даже не делаешь попыток справиться со своими слабостями. Мне начинает это надоедать.

Да, да, именно так она постоянно ему говорила. Она каждый час напоминала ему — ты слабак, ты слабовольный человек, ты тряпка… Да, у тебя много денег, потому что счастье улыбнулось, и ты получил огромное наследство. А сам ты — ничтожество.

Ева… Милая Ева… Мне не жить без тебя…

– Тебе опять нужно лечь в клинику… Ты обещал мне не принимать больше таблеток… Обещал?

Он молчал. Она скомкала салфетку и бросила её в тарелку.

— Я нянчусь с тобой, — продолжала она, сжимая и разжимая тонкие пальцы, — я тащу на себе всю корпорацию… Анна работает, как проклятая… А тебе — всё равно. Наглотаешься своих таблеток — и горя не знаешь. Теперь все будет по-другому.

— Я не принимаю таблетки, — сказал он. — Давно.

— Опять ты мне врешь, — ответила она с отвращением, встала из-за стола и ушла наверх.

Ева, милая Ева… Ты — мой наркотик, я не могу без тебя жить…

Он медленно пошел за ней.

Ева стояла у окна и барабанила пальцами по стеклу. Услышав шаги за спиной, она нервно произнесла:

— Уходи, я не хочу видеть тебя…

— Ты — клон, — сказал он просто.

Она стремительно обернулась.

— Что?

— Ты — клон, — повторил он. — Ты создана в своей собственной лаборатории. На мои деньги. Анной. Ты — всего лишь клон.

Он с наслаждением видел, как румянец гнева заливает её щеки.

— Наркоман, — прошипела она. — Психопат… Тебя убить мало.

Блаженство завладевало им. Ева порывисто дышала.

— Негодяй, подлец, ничтожество… — она не могла подобрать слов.

Он молча подошел к ней вплотную, положил свои широкие ладони ей на шею.

— Не прикасайся ко мне…

— Я люблю тебя… — пропел он мягко и свернул ей шею. Она даже не успела вскрикнуть.

Машина Евы стояла в гараже. Он подождал до вечера, а потом вынес бездыханное тело из дома, посадил на переднее сиденье и вывез за город.

За городом, на крутом спуске, он спустил автомобиль с горы. Машина бесшумно полетела вниз…

Он стоял ещё около часа, глядя, как бушует пламя далеко внизу. Ева, моя прекрасная Ева… Мне будет не хватать тебя…

Домой он вернулся пешком. Анна ждала его в гостиной.

— Где Ева? — крикнула она. — Что ты с ней сделал?

— Она уехала из дома час назад, — спокойно ответил он. — Я пытался её остановить…

— Боже мой, боже мой… Джон! — она упала на диван. — Почему? Вы поругались?

— Нет, — ответил он. — Не ругались. Она расшвыряла все наши фотографии, а потом уехала…

Он равнодушно следил за Анной.

— Почему? Почему они все так поступают? — она была готова зарыдать. — Что происходит в их головах?

– Я не знаю, — он чувствовал себя удовлетворенным и уставшим. Ему хотелось поскорее лечь в постель, пока не кончилось действие эйфории…

Анна пошла к выходу.

— Созвонимся, — сонно сказал он ей вслед.

Он знал, что завтра ломка вернется. Он будет страдать, рыдать, биться головой о стену. Он будет звать Еву и понимать, что погибает, умирает сам… И Анна снова создаст ему Еву… Пусть не такую совершенную, как последний экземпляр, но похожую, наркотик хорошего качества. Никаких денег не жалко — они пока ещё есть. Никакого времени и сил не жалко — было бы терпение. И он снова насладится чудом, снова ощутит тепло и ласку любимой. И снова убьет её, чтобы ощутить блаженство. Завтра. Снова.

Юрий ЛОПОТЕЦКИЙ, Наталья УЛАНОВА

01:11

Он делает это нарочно. Где бы я ни сидел — устраивается напротив и, недобро прищурившись, неотрывно смотрит в самые зрачки. Гипнотизирует. Жена мне не верит, а может, закрывает глаза в своей безумной любви к этой серой лохматой твари с малиновым ремешком на шее. На днях купил ему серебряный колокольчик. Теперь ходит, позванивает. Жена поверила, что это кошачий оберег. Наивная! На кой чёрт оберег — злобной твари из потустороннего мира? Исчезает неизвестно куда, а затем внезапно, доводя меня до истерики, совершенно мистическим образом возвращается. Возвращается из ниоткуда. А жена… пусть и дальше думает, что это оберег. У меня-то свои резоны: я перестал вздрагивать от неожиданных прыжков на живот, на колени, на плечо. Дзинь-дзинь-звяк — и сердце уже не падает в желудок. Дзинь-дзинь-звяк — ему не застать меня врасплох. Крадись ни крадись, на испуг он уже не возьмёт, звяк-звяк-дзинь, как бы ни старался. Звяк-звяк-бум: ага, уронил вазу с цветами.

Жена говорит, что кот хороший. Просто пытается наладить со мной контакт. А причину не сложившихся отношений она видит во мне, а не, дзинь-дзинь-звяк, в нём! Подумать только: не сложившихся отношений с котом! Так и подмывает ляпнуть: «Я вроде бы не на нём женился…» Но не хочется расстраивать жену. Она в своей любви к этой твари с ошейником — слепа. Пардон, не с ошейником, а с ремешком на шее. Жена на этом принципиально настаивает: элегантный малиновый ремешок, а не унижающий его достоинство ошейник. А я, дзинь-дзинь-звяк, очень её люблю. И потому не возражаю. Ни против элегантного ремешка, ни против причины не сложившихся отношений. Вот и терплю эту скотину.

Кстати, против «скотины» она тоже возражает. И опять — принципиально. Эта ск… э-э-э… пардон, кот — оказывается, член семьи. Ни больше, ни меньше. Хотя, как ни крути, скотина — она скотина и есть. И, что самое досадное, — знает, паршивец, что деваться мне некуда! Злопамятный. Всего-то раз дал ему пинка! Хлоп, и член семьи кубарем улетел в противоположный конец комнаты. Боже, какое удовольствие испытал я тогда. Такое, дзинь-дзинь-хлоп, неземное наслаждение! Так он теперь, едва меня завидит — судорожно скользит по паркету. Разумеется, если жена в этот момент рядом. Вроде как убегает. В панике. Демонстративно скользит и демонстративно убегает. И, надо признать, довольно убедительно. «Оскар». За лучшую постановку трюков. Изображает жертву чудовищных обстоятельств. Вот, опять в глаза уставился! Ну, говорю же, это он нарочно! Сначала выведет из себя. Потом на мой крик прибежит жена, а эта серая тварь опасливо закроется лапой. Жутко ему, опасается страшного меня. Вот и скажите после этого, кто из нас живёт инстинктами, а кто интеллектом?

Сегодня я собирался как следует выспаться перед дорогой. Предстояла ночь за рулем, а на утро малоприятная встреча в головном офисе наших партнёров. Сквозь дрёму я слышал, как, оберегая мой сон, собирается на работу жена. Чуть приоткрыл веки и увидел серого наглеца, мягко ступающего за ней след в след и глухо мяукающего. Сейчас она зайдет чмокнуть меня на прощание, закроет дверь и уйдет. Часов до двенадцати ещё посплю, потом поработаю, соберу вещи и — в путь.

Ага, уже идёт… На пороге спальни — указала ему в сторону постели, где я лежал, и приложила палец к губам. Член семьи состроил полную умиления гримасу и, надо отдать должное, умолк. Жена наклонилась, а я притянул её к себе и долго не хотел отпускать… Жена… Слово-то какое… «Жена». «Же-на». «Же-е-е-на». Сколько мы? Полгода уже… а никак не привыкну к новому статусу. Жена. Же…дзинь-дзинь-звяк: где-то поблизости назойливо напомнил о себе колокольчик. Конечно, кто бы сомневался. Поднимаясь, чтобы закрыть за ней дверь, предусмотрительно посмотрел под ноги. Очень внимательно посмотрел. Голову даю на отсечение, хвоста и в помине не было! Но едва опустил ногу на пол, как хвост оказался под ступней. Я чудом удержался, чтобы не упасть; кот же заверещал как резаный. Оторопь. Комок в горле, сдавило сердце: он зашёлся в крике, как грудной ребёнок. Младенец, который кричал, захлёбываясь, навзрыд. Господи, да что же это? Кот или… некто в обличье кота? Будто серой запахло на миг…

Жена прилетела на крик, негодующе на меня посмотрела, и ушла с обиженно напряжённой спиной. Смакуя обиду, с гулким «чмоком» возмущённо хлопнула входная дверь. Что? Вы спросите, как входная дверь может смаковать обиду? Приходите — покажу. Заверяю вас: звук, с которым закрывается дверь, совершенно однозначно характеризует настроение уходящего. Он тревожен, если мы не уверены, что обиженный вернётся. Он радостен, если уходящий пошёл за чем-нибудь вкусненьким. И он… трагичен, если с уходящим всё окончательно решено. А если вы намекнёте, что эта характеристика — лишь в моём сознании, приходите и послушайте мою дверь. Дверь моего дома — особенная. Она чертовски охотно смакует обиду всякий раз, когда через неё уходит обиженная жена.

Кот, мелко подрагивая ушами, смотрел с укоризной. Затем отсел подальше и взялся демонстративно вылизывать пострадавший хвост. Взгляд сменился на изучающий: так смотрят лаборанты на подопытных мышей. Я швырнул в него тапком и завалился спать.

Сон сначала не шёл, мысли роились, я всё обдумывал текст письма, потом, видимо, забылся… Быстрее бы лето. Летом — море. Ласковое, тёплое, южное море. Оно, море, любит, очень любит качать. Качать, покачивать усталое тело в нежных объятиях. Лежу. Вверх, вниз. Медленно, лениво объятия моря поднимают, опускают… Волны — шлёп-шлёп, шлёп-шлёп… Какие, однако, громкие шлепки! Не хочу громкие. Хочу — тишины, покоя. Вверх-вниз, шлёп-шлёп. Но как они сильны, звуки шлепков… Всё громче и всё надоедливее. Вываливаюсь из дрёмы. Резко вскакиваю. На моей подушке, на моей, можно сказать, голове, трепыхается издыхающая рыбка. Взбешённый, иду в комнату, где стоит аквариум. Рыбак так увлекся делом, что не услышал моего приближения. Пойманный на месте преступления за шкирку, задергался, взвился юлой, успев сильно оцарапать руку. От боли невольно разжимаю пальцы, и кот проваливается в аквариум. Брызги панического барахтанья разлетаются повсюду. Экстремист судорожно цепляется передними лапами за бортики, жалобно молит о помощи, призывая в свидетели всё прогрессивное человечество: спасите, тону. Но я, весь в праведном гневе и полный хладнокровия, разворачиваюсь и, посвистывая, ухожу прочь. Сердце ёкнуло: вдруг что-то пролетело мимо, на миг коснувшись ноги… Ах… вот оно что. Утопленник. Распознав замысел, спешу за ним. Поздно. Кот занял унитаз первым. Теперь час просидит. Битый час, не меньше. Устраиваясь поудобнее, разворачивает голову, укоризненно смотрит. Просто само благообразие и возмущённая невинность. Что делать, вежливо прикрываю дверь. Отчего у меня устойчивое чувство, что я маленький, мерзкий, завистливый мальчишка-извращенец? Прислушиваюсь к себе внимательнее. Ага. Ну-у-у… надо признать, что… Поздравляю. В общем, мне отчего-то хочется заглянуть в замочную скважину. Стыдно. Взрослый, зрелый мужик и… Хорошо, что замочные скважины в туалетных дверях не предусмотрены.