Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой

С берегов Чёрного моря

Справочная книга «Вся Пермь» за 1910 год сообщает нам, что начальник службы пути Пермской железной дороги, статский советник и кавалер ордена Св. Анны 2-ой степени А. Ф. Колмогоров проживал с женой в 111 квартале города в здании отделения дороги (собственный дом члена Совета пермского отделения попечительства о слепых К. Н. Либермана!)[722], недалеко от губернаторского особняка. А в пяти кварталах, рядом со Степным рынком и городским садом, в доме 59 по Вознесенской улице, обосновался с семьёй и его единственный сын Григорий.

2 марта 1909 года Высочайшим приказом по гражданскому ведомству Александр Филимонович после 27 лет службы был утверждён штатным по Министерству путей сообщения инженером V класса с последующим производством (18 апреля) в действительные статские советники.

«Генеральский» чин обязывал к безусловному принятию любого нового назначения в угоду высшим интересам империи и оно, как показало дальнейшее развитие событий, оказалось выше физических сил 55-летнего коренного сибиряка.

20 ноября 1911 года А. Ф. Колмогоров прибыл в Асхабад (Ашхабад) и 1 декабря приказом по министерству вступил в должность… начальника Средне-Азиатской железной дороги[723], протянувшейся на 2362 версты от Красноводска до Кушки и Андижана среди бескрайних пустынь Каракум и Кызылкума:

Едва осмотрев город и сделав визиты начальствующим лицам Закаспийской области, Александр Филимонович простился с предшественником — инженером И. Н. Борисовым, отозванным в Петербург, — и тут же выехал знакомиться с доставшимся ему обширным хозяйством новой для него дороги.

Предваряя свой скорый отъезд из Перми и обеспокоенный лёгочным заболеванием сына, он убедил Григория перебраться с семьёй на постоянное место жительства в бурно развивающийся с 1903 года на Черноморском побережье Кавказа курорт «Сочи» (Кавказская Ривьера). Тем более что с 1904 года там проживала с двумя малолетними дочерьми на собственной даче сводная сестра Гриши и владелица нескольких участков — овдовевшая Мария Массен.

29 сентября 1911 года Черноморско-Кубанским управлением земледелия и госимуществ в Екатеринодаре с потомственным почётным гражданином Г. А. Колмогоровым был заключён контракт[725] на земельные участки № 13/1 и 13/2 общей площадью в 1 десятину 1368 кв. саженей, уступленные ему сестрой Марией. Арендная плата дачного «надела» в пригороде Сочи на Хлудовской стороне[726] (в Катково-Леонтьевском урочище[727], примыкавшем к Мусин-Пушкинской балке) была определена в 18 рублей 84 копейки в год[728].

По всей видимости, уже летом 1912 года семья Григория Колмогорова с пятью детьми[729] переехала из Перми в собственный дом на новом месте жительства. Их ближайшими соседями оказались: статский советник князь П. Д. Долгоруков, дворянин М. Н. Жебунев, М. В. Массен, инженер А. П. Тихомиров, гофмейстер Двора, действительный статский советник П. М. Рюмин, действительный тайный советник и сенатор И. Л. Горемыкин.

Из писем Григория Колмогорова к брату Борису Адамовичу о жизни в Сочи:

12 ноября 1912 года.

…Сегодня получил от тебя винтовку. Большое спасибо, что не забыл мою просьбу. По внешнему виду она мне очень понравилась — сработана чистенько. Особенно хороши нарезы. Будь добр вышли мне теперь 100 готовых патронов, прибор для их снаряжения и 300 капсюлей. В случае невыполнимости напиши, я обращусь в один из московских оружейных магазинов.

В марте здесь вылезут из берлог медведи, и думаю пошататься за ними в окрестностях Амуко. Приезжай на июнь, сдёрнем охоту на серн. Да и вообще был бы сердечно рад тебя видеть. Здоровье моё значительно улучшилось. Кашляю совсем редко, несмотря на сырость и проливные дожди почти всю зиму[730].

В 8 утра везу детей в город учиться, закупаю провизию, возвращаюсь домой и работаю то в саду, то под навесом, смотря по погоде. Копаю землю, сажаю фруктовые деревья, чиню изгородь, плотничаю или столярничаю. Иногда превращаюсь в стекольщика, шорника, слесаря. При доме построил избу для рабочих, навес для экипажей и садового инвентаря. Строю сушилку, почти готова. Скоро еду в Одессу заказывать паровой котёл, купить батареи отопления, решета и прочее.

Вероятно, в августе появится «французский» чернослив моей фабрикации. На этом деле многие в Сочи хорошо зарабатывают, но по качеству наша продукция уступает заграничной. Главная причина — неравномерность и слишком высокая температура сушильных печей, отапливаемых дровами. Хочу ставить паровые шкафы. Но предварительно ягоды необходимо провяливать в сушилках особой конструкции. Так или иначе, но я доберусь до секрета приготовления настоящего деликатеса.

Литературу забросил, но два фельетона всё-таки «тиснул» в местной газетке. Маруся, жена и всё наше потомство здоровы и невредимы, иногда в дождливую погоду хандрят. Саня учится очень хорошо, почти кругом по 5. Вечерами помогаю детям готовить уроки и освобождаюсь лишь в 8–9 часов. Читаю газеты, бренчу на гитаре и в 11 ложусь спать, чтобы с утра приняться за то, что делал сегодня. Может это скучно и однообразно, но физическая работа на чистом воздухе и простота жизни дают то нравственное удовлетворение и душевное спокойствие, которые трудно найти при других условиях. Крепко целую тебя, твой брат Гриша[731].

31 октября 1913 года.

…В день твоего отъезда[732] Маруся сказала, что пароход должен быть в 10 вечера. В половине десятого я был на пристани, но тебя уже не застал, хотя почта была ещё на берегу. На следующий день наступила хорошая погода, и мы шутили, что ты увёз дождь к себе в Вильно. Живём по-прежнему, скучать некогда.

На прошлой неделе ездил в Солох-аул. Первый день охотился с собаками левее перевала на Вторую роту[733], под скалами. «Араб» вышел на медведя, я два раза бросался наперерез зверю. Хотел перехватить его в зарослях лавровишни в упор из штуцера, но оба раза опоздал. Выбился из сил и ночью вернулся в Солох.

Следующий день вчетвером (я, Кондрат, Карп и ещё один крестьянин) охотились на Кичмане, вернее на Тух-ауле, но чабаны, пасущие коз, разогнали всю дичь. К ночи разбрелись в разные стороны. Сел в караул у «купалища» и, когда начало смеркаться, подошёл кабан…

Убил с одной пули в сердце, в звере оказалось пудов шесть мяса. Вдвоём с Карпом едва выволокли его на берег Головинки, а дальше уже везли на лошади до Солоха. Кондрат стрелял два раза по кабану — мимо. Карп — два раза по серне, тоже мимо.

Ночевал у Егора Михайловича. У печи загорелся пол и мы едва не задохнулись от угара. Два дня болела голова, тошнило и трясло, как в лихорадке. Теперь поправился.

Дорогой Боря, у меня нет свидетельств на винтовку «Телль» и на штуцер. Если полиция привяжется, я скажу им, что это твои ружья, оставленные мне на хранение? Подтверди в случае запроса, а то и упомяни в письме, что оставил их мне до своего приезда в Сочи. Маня и ребятишки тебе кланяются. Крепко целую, желаю всего лучшего. Твой брат Гриша[734].

В Асхабаде

Служба в Туркестанском крае государственных чиновников из России, в том числе и военных, не была лёгкой не только из-за непривычно знойного климата. Скорее причинами их недолгого пребывания здесь являлась сама специфика азиатской жизни, резко контрастирующей не только с жизнью в европейской России, но даже и в Сибири.

Приняв должность начальника дороги и не имея ни одного официального заместителя, Александр Филимонович только через год обзавёлся помощником в лице военного инженера полковника Окунева, уже обременённого исполнением должности начальника службы пути.

По разным причинам на дороге не хватало специалистов всех уровней. Например, на соседней Ташкентской — их было в полтора раза больше на версту пути. Из 25 технических училищ при 2840 учениках и 105 преподавателях, находящихся в ведении Средне-Азиатской дороги, в 1911 году успешно окончили курс всего лишь 192 выпускника. Вероятно поэтому приказом по ведомству начальник дороги и был назначен с 5 октября 1912 года попечителем Асхабадского технического железнодорожного училища на трёхлетний период.

Несмотря на все трудности, в 1912 году дорога перевезла 4250 тысяч пассажиров, 172 ½ млн пудов грузов, показав более 6,0 млн рублей прибыли (при средней зарплате служащих в 472 рубля в год). На поездах всех видов был внедрён механический учёт повременности движения. В результате бригадам машинистов выплатили премий в 20 раз больше, чем начислили штрафов за опоздания составов.

Как отмечала на своих страницах газета «Асхабад», новые порядки учёта провоза грузов, введённые в качестве эксперимента на станции «Коканд», дали реальные качественные результаты. Из-за усиления контроля в поездах почти перевелись и многочисленные в недавнем прошлом «зайцы».

Радением начальника 22 января в Асхабаде, а вслед за ним и в других городах на линии дороги были созданы железнодорожные собрания служащих. 21 мая 1913 года в областном центре появились собственные летние помещения железнодорожного клуба со сценой и залом на 1500 мест.

В социальном аспекте Совет управления дороги утвердил кредит в 10 500 рублей на открытие дешёвых столовых для служащих и внёс в ведомственную смету на 1914 год затраты на увеличение содержания низкооплачиваемых работников (до 600 рублей в год). По примеру европейской России в Асхабаде с 1912 года стал издаваться под редакторством А. Ф. Колмогорова еженедельный «Вестник Средне-Азиатской железной дороги».

Не было, по-видимому, претензий к железнодорожному начальнику и со стороны Туркестанского генерал-губернатора A. В. Самсонова, как, впрочем, и у инспектировавших округ, Ташкентскую и Средне-Азиатскую дороги Военного министра B. А. Сухомлинова (в марте) и самого главы ведомства тайного советника С. В. Рухлова (в сентябре-октябре 1912 года).

Так что Высочайшие награды, пожалованные 14 апреля 1913 года А. Ф. Колмогорову и Б. Н. Окуневу (ордена Св. Владимира 3-ей и Св. Анны 2-ой степеней), были вполне заслужены инженерами.

Занимая высокий и хорошо оплачиваемый чиновничий пост[735], начальник дороги и товарищ председателя Закаспийского благотворительного общества являлся одним из самых активных жертвователей на нужды малоимущих. «Местные хроники» газеты «Асхабад» 1911–13 годов упоминают о его многочисленных благотворительных взносах (от 10 до 115 рублей) в пользу нуждающихся учащихся, детского приюта, балканских славян, общины сестёр милосердия Красного Креста, военного воздушного флота и других страждущих…

Принимала участие в богоугодных мероприятиях и удостаивалась благодарности их устроителей и жена Александра Филимоновича Александра Николаевна, последовавшая за мужем из родной лесисто-прохладной Перми в пышущий зноем Туркестан.

10 июля 1913 года А. Ф. Колмогоров выехал с супругой в свой восьмой и последний на государственной службе двухмесячный заграничный отпуск. Возвратившись 9 сентября через Красноводск в Асхабад, он подал прошение… об отставке (по состоянию здоровья) и, вероятно, под влиянием брата Фёдора, обосновавшегося с 1907 года в Петербурге, решил перебраться на жительство в столицу.

Несмотря на недолгое пребывание на занимаемом посту, с декабря 1911 по сентябрь 1913 года, деятельность Закаспийского железнодорожного начальника, как мы убедились, была оценена положительно высшим руководством, в том числе и Эмиром Бухарским Сеид-Алимом — генерал-майором свиты Его Императорского Величества Николая II.

Его Высочество оценил услуги предупредительного и исполнительного чиновника по обслуживанию личного поезда сиятельного правителя на вверенной ему дороге — бухарским орденом «Золотая звезда 1-ой степени», на принятие и ношение которого вскоре последовало всемилостивейшее соизволение российского самодержца[736].

Прощание со службами управления, фотографирование с сослуживцами, банкет в железнодорожном собрании не заняли много времени. Приятно удивили памятный «адрес», преподнесённый Советом старшин, и обращение к господину министру с ходатайством об украшении зала собрания портретом его основателя и почётного попечителя.

Александр Филимонович передал исполнение своих обязанностей помощнику и, провожаемый многочисленными чиновниками областных ведомств и оркестром технического училища, отбыл в субботу 28 сентября скорым поездом № 7 в Петербург (через Ташкент).

Высочайшим приказом по гражданскому ведомству[737] он был уволен с государственной службы «по болезни» 9 октября 1913 года (с мундиром, приличной пенсией — 3552 рубля 50 копеек в год — и надлежащим служебным аттестатом)[738]. Но вряд ли 55-летний действительный статский советник думал о покое в бурлящей богемными соблазнами дорогой столичной жизни, которая очень скоро и внесла свои коррективы в его дальнейшую судьбу…

В Виленском военном училище

Виленское пехотное юнкерское училище, размещавшееся в предместье города Погулянка, к августу 1909 года имело за своими плечами 45-летнюю военную историю. Его воспитанники в мундирах из тёмно-зелёного сукна, синие погоны, воротники и обшлага которых украшали золотые галуны, выпускались в армейскую жизнь полноправными офицерами, а не скромными подпрапорщиками, как ещё несколько лет назад.

Сдавая 22 мая учебное заведение полковнику Б.-К. В. Крейчману, его начальник Н. А. Хамин дал блестящую рекомендацию ближайшему подчинённому на освободившуюся высокую должность. Бывший «виленец» и выпускник Академии генерального штаба (по 1-му разряду), известный авторитет в военной педагогике Крейчман был душой училища, дослужившись в нём от штабс-капитана до полковника и орденов Св. Станислава и Св. Анны вторых степеней. Всей своей деятельностью инспектор классов подготовил 3-х классное юнкерское училище к переходу в новое качество и переименованию его в военное. Успешно справился Болеслав-Казимир Валерианович и с задачей очередного выпуска офицеров за время исполнения им в течение двух с половиной месяцев новых обязанностей.

Но 9 августа персоналу училища был представлен, к всеобщему недоумению, новый начальник в лице… бывшего командира батальона Киевского военного училища полковника Б. В. Адамовича (не имеющего, напомним, высшего военного образования)!

Согласимся с необычайностью ситуации. К счастью, неординарные «соперники», уважая друг друга, сумели найти общие точки соприкосновения, несмотря на разницу в возрасте и уровне военных знаний. В дальнейшем тесном сотрудничестве оба офицера почти одновременно удостоились в апреле 1913 года производства в генерал-майоры.

Из воспоминаний генерал-лейтенанта П. С. Махрова[739], в 1909–12 годах штаб-офицера Виленского военного округа:

…Выше среднего роста, с аскетичным лицом и проницательными умными глазами полковник Адамович был всегда одет с иголочки, с блеском многочисленных значков и жетонов на мундире. Никогда не улыбаясь и всегда серьёзный, он казался постоянно озабоченным какой-то мыслью. Все его движения и манеры были рассчитаны на определённый эффект, как у опытного актёра.

Один из верноподданнейших монархистов, он сохранил блеск военного мундира и любовь к красоте военного строя. Плац-парадная сторона службы занимала видное место его жизни. «Муштру» доводил до акробатизма, вызывая восторг великого князя Константина Константиновича. Будучи тщеславен, любил, чтобы его труды были замечены и отмечены. Умел обратить внимание начальства на свои достижения и как администратор выражать благодарность отличившемуся персоналу.

На смотрах, парадах, балах приводил в восхищение всех красотой, совершенством и блеском строя своих подопечных, убранством училища, благовоспитанностью юнкеров. Стены и потолок парадного зала по его указанию были расписаны знаменитыми изречениями[740], в том числе и его собственными афоризмами («К высокому и светлому знай верный путь», «Виленец — один в поле и тот — Воин»), выгравированными в 1910 году на наградных училищных жетонах. Эти знаки поощрения воспитанники носили, прикрепляя к верхней пуговице мундира на специальной цепочке. Позже появились и четверостишия гвардии капитана П. Барышева в их честь:

Никто не уделял столько времени юнкерам, как Адамович. Знал каждого из 400 индивидуально! Свои советы и поучения к ним выражал краткими цитатами, которые лучше сохранялись в памяти воспитанников. Справедливый и сердечный, помогал юнкерам в учёбе и развлечениях.

Наряду с тем в течение двух лет беспощадно отчислял нерадивый и неподходящий к военной службе контингент, беря на себя всю ответственность за последствия подобной меры воспитания (выпуск 1912 года составил всего лишь 30 % от числа поступивших).

В 1914 году, пользуясь расположением великого князя, добился учреждения нагрудного знака в честь 50-летия училища, что по существующему положению дозволялось только к 100-летним юбилеям как военных, так и гражданских ведомственных структур…

Из воспоминаний Виленца:

…Почти не было случая, чтобы мы не видели своего начальника по несколько раз в день. Его можно было встретить в лазарете, дортуарах, гимнастическом зале, в классах, на плацу, в столовой, на кухне. Везде и всюду проникал его зоркий глаз. Стараниями Адамовича отводились даже отдельные вагоны в поездах для уезжающих на каникулы юнкеров, и к отъезду он приезжал проститься со своими питомцами. Регулярно навещал и больных тифом в военном госпитале, расположенном на противоположной окраине города…

Новый начальник, совмещая в себе, казалось бы, противоположные качества, сумел добиться очень многого на занимаемом посту. Продолженное им интенсивное внедрение в учебный процесс новых программ позволило училищу уже с 1 сентября 1910 года стать военным с пожалованием нового знамени, новых погон и соответствующей формы обмундирования юнкеров, включая… белые замшевые перчатки! Для торжественных мероприятий был введён училищный встречный марш на сонет поэта К. Р.:

Постепенно все педагогические должности заняли преподаватели по гвардейской пехоте, а строевые (в трёх ротах из четырёх) — офицеры гвардейских полков! Для обучения юнкеров верховой езде к училищу были прикомандированы 30 всадников с инструкторами.

Но не менее важными для Бориса Викторовича оставались и вопросы изучения… русского языка и литературы на примерах классических произведений военной тематики. Сочинения будущих командиров, по его мнению, должны буквально прорастать из статей и книг о воспитании офицера и генерала.

Хорошо зная по опыту значение воинских традиций в формировании личности защитника престола и отечества, одним из первых приказов полковник Адамович официально распорядился об учреждении… музея училища, который и был открыт 1 ноября 1909 года.

Хватило его и на интенсивную организаторскую работу в качестве делопроизводителя в комиссии по подготовке юбилейных мероприятий к 200-летию родного полка. Сами торжества состоялись в Варшаве 29 мая — 1 июня в день полкового праздника — тезоименитства его основателя Петра Великого.

На площади перед церковью вокруг памятника Петру под сенью своих 20 старых знамён был выстроен парад, на правом фланге которого стояли трубачи с серебряными трубами за взятие Берлина в 1760 году. Полк во главе со своим командиром, преклонив колени, принял новое Георгиевское знамя с гвардейским орлом, ликом Спаса Нерукотворного и вензелем Государя, шитыми серебром по синему полю. Углы полотнища дополнительно украшали шитые шёлком Российские гербы.

Как военный историк Борис Викторович издал в С.-Петербурге к славной дате главный труд всей своей жизни — 3-томный «Сборник военно-исторических материалов лейб-гвардии Кексгольмского Императора Австрийского полка» и журнальную статью «Хроника, отличия и боевой формуляр лейб-гвардии Кексгольмского полка». Одновременно в Варшаве вышло в свет и третье издание его брошюры «Кексгольмская слава».

За заслуги перед армией Б. В. Адамович жалуется «Юбилейным нагрудным знаком полка» — копией с распятия Св. Андрея Первозванного, украшавшего грудь Петра во время Полтавского боя, а 6 декабря 1910 года и императорским орденом Св. Владимира 4-й степени.

Из писем Георгия Адамовича к брату Борису в Вильно:

Н. Петергоф, 12 августа 1909 года.

…Прости, милый, за молчание. Хочу поблагодарить тебя за лето, одно из моих лучших воспоминаний. И оно мне дороже, чем Киевское, где я тебя мало видел. Ты, вероятно, знаешь — твоё мнение и признание мне очень дороги. Я был убеждён — ты считаешь меня дураком, и оттого не хотел показывать, что у меня внутри. В сущности, ты совершенно прав, так как я часто говорю глупости да и держусь глупо.

Кроме того, так хорошо жить и говорить с человеком, который на всё имеет своё мнение, не поддающееся чужому влиянию. Это моё первое к тебе письмо не о погоде. Ты поймёшь, что оно искреннее. Ведь так легко узнать неискреннее письмо?

Новостей нет. Мама здорова и очень поправилась с приезда. Дневник готов! Предсказания не оправдались?..[741]

СПб. 25 декабря 1910 года.

…Я люблю вспоминать это лето в Вильне и всегда радуюсь, когда думаю, что может быть и будущее лето будет таким же милым. Я так люблю бывать у тебя. Здесь же не свободно, не интересно, затхлым пахнет. У тебя своего рода отдых.

Ты мне ужасно дорог именно тем, что в тебе так много свободного, устойчивого, здорового, что у тебя есть что-то ясное и твёрдое, во что ты веришь и чему учишь. Но знаешь, под впечатлением твоих дневников я часто думаю, что ты в себе что-то подавил или может быть победил, не знаю… И мне почему-то кажется, что это и есть в тебе самое глубокое, самое твоё, дорогое тебе.

В дневниках ты совершенно не военный. Там столько затаённой стыдливой тоски по другой жизни. Ты прости, милый, что я это пишу. Неделикатно это, вероятно, и бестактно.

И мне непонятно, как можешь ты теперь так убеждённо, страстно учить тому, чему учишь? Но я сам путаюсь. Не всё ли это равно. Ведь сам ты, конечно, веришь. Ведь без этого нельзя. Я ужасно люблю в тебе эту веру. Так это хорошо идти прямой, ясной дорогой. И столько в тебе сильного. Герои Ибсена такие, не знаю, читал ли ты его. У тебя с ними много общего. Во мне этого нет.

Пишу ночью и сейчас запечатаю письмо, потому что завтра, если прочту, то, наверное, разорву его. Ты прости, Боря, то, что я написал. Боюсь тебе будет неприятно. Конечно, есть темы, которых нельзя касаться…

В праздник, может быть, напишу тебе ещё. У меня много нового — университет и другое… Всё это интересно. Я вообще очень непостоянный, часто меняюсь совершенно. Не знаю, свойство ли это моего возраста или я всегда буду такой. До свидания, мой милый. Целующий тебя крепко Жоржик[742].

СПб. 5 января 1911 года.

Пишу по поручению Вовы. Он скоро уезжает и хочет иметь печать с гербом рода Адамовичей. Мне кажется, у тебя она есть. Пришли хоть пустой конверт с этой печатью. Все тебя целуют. Твой Жоржик.[743]

СПб. 19 февраля 1911 года.

Дорогой Боря!

Прости, что не так скоро отсылаю дворянский герб рода Адамовичей и то, что так мало пишу. Искренне рад твоему письму и очень за него благодарю. У нас уже пахнет весной, и я жду лета. Целую тебя крепко. Жоржик[744].

СПб. 17 ноября 1912 года.

Боря, милый, прости, что не пишу. Я люблю лето с тобой. Рад чувствовать в тебе человека, в отношениях к которому можно иногда и не делать того, что надо. Мне было бы обидно знать, что ты сердишься на меня. Приезжай на радость. Я занят и университетской работой, и уроками…[745]

СПб. 27 октября 1913 года.

Дорогой Боря!

У меня к тебе просьба. Довольно близкие мне люди издают новый журнал «Глобус», в котором я, вероятно, приму участие. Подписчиков и денег пока ещё мало и приходится журнал рекламировать. Подпишись поскорее. Цена — 4 рубля в год. Приедешь ли в декабре? Не сердись за вымаливание денег. Твой Жоржик[746].

Между тем девизы Виленцев и зародившиеся здесь знаменитые «Заповеди товарищества», сформулированные Б. В. Адамовичем в 1910 году и разосланные во все кадетские корпуса и военно-учебные заведения, проникали в военную среду.

В самом училище стали нормой новаторские для того времени приёмы военной педагогики: тактические ночные полевые учения; право на отпуск через экзамен; месячные (два раза в неделю) практические занятия старших юнкеров с солдатами-новобранцами пехотных полков; участие совместно с армейскими подразделениями в подвижных сборах. В этих случаях будущие офицеры распределялись по 2–4 человека на отделение и полностью подчинялись их командирам; двухнедельные походы с отработкой приёмов достижения намеченных целей, при этом командовали отделениями, взводами и ротами выпускники училища по очереди; разбор учений с докладчиками-юнкерами.

В походах будущие военачальники знакомились с памятными местами воинской славы, с фортификацией (на примерах крепости Ковно и новостроящихся морских укреплений в Либаве), совершали пробные плавания на военных кораблях.

Неоднократно в полевом лагере близ станции «Ораны» Гродненской губернии юнкера оказывались в блиндажах под батареей для ощущения на себе действий орудийного огня и представления о его возможностях. Приходилось присутствовать на учениях сапёрных и понтонных батальонов. «Тяжело в училище — легко в полку» — напоминал воспитанникам их начальник.

Наряду с обучением значительное место в деятельности Бориса Викторовича занимали и вопросы быта подопечных. Была произведена перепланировка части внутренних помещений здания, оснащение их новой мебелью, заново воссоздан спортивный зал с гимнастическими снарядами. Появилась собственная электростанция, была расширена метеостанция для возможности дежурства в ней юнкеров старшего курса.

Еженедельно за обедом в зале играл серьёзную музыку оркестр 108-го пехотного Саратовского полка. Для особых случаев каждому юнкеру был пошит по индивидуальным меркам парадный комплект формы, включая и сапоги. При производстве в офицеры выпускнику вручалась нательная серебряная иконка Святых Косьмы и Дамиана — небесных покровителей училища. 3–4 раза в год учебное заведение устраивало балы в своих стенах. Воспитанники посещали вечера Гарнизонного Собрания, женского института и гимназий, совершали экскурсии.

Многократно бывая в Вильно с инспекционными проверками, его шеф оставлял в дежурном журнале такие записи:

…Провёл в училище под кровом его начальника одно воскресенье и два будничных дня и увожу о Виленцах самые лучшие воспоминания…

…Отрадно отметить отеческое, полное любви заботливое отношение начальника к вверенной ему молодёжи…

Но предполагал ли генерал-инспектор, что Б. В. Адамович не отказывал в помощи и молодым офицерам из своих бывших подопечных по Киеву и Вильно? В фондах РГВИА имеется достаточно тому свидетельств.

Сам полковник-педагог своё внутреннее состояние этого периода жизни очень точно выразил в письме к другу-офицеру К. П. Гарнишевскому (1910 г.):

…Я невольник чести. Только ли психоз увлечения, выполнение ли призвания или идеальное сознание долга, но я весь отдался службе. Груда писем (200–300 в год) от старых учеников…[747]

Из письма юнкера третьей роты Киевского военного училища А. Я. Степанова от 6 июня 1909 года:

…В день Вашего отъезда в Вильно ротный командир услышал мою фразу, сказанную в кругу товарищей: Какая нелепость этот учебный шаг, к чему он? — Я получил 30 суток ареста и был переведён во 2-й разряд выпускных (на остатки вакансий). Боюсь, что попаду в резервный батальон, а мечтал о Владивостоке. Помогите, Борис Викторович, составить рапорт о распределении на Дальний Восток…

Из письма подпоручика 11-го Восточно-Сибирского Её Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полка А. Я. Степанова от 13 ноября 1909 года:

Дорогой Борис Викторович, поздравляю заранее с Новым годом! По гроб благодарный ученик. Владивосток[748].

Полковнику Адамовичу из Варшавы от 17 февраля 1912 года:

Дорогой наставник. С особым удовольствием (и прискорбием) вспоминаю короткие минуты пребывания под Вашей опекой, где родительское око зорко следило за юнкерами, заботясь на каждом шагу о том, чтобы только всё хорошее прививалось нам — будущим воспитателям русского воинства.

Познания и взгляды, которые каждый из нас воспринял и вынес из родного училища, навек останутся в наших сердцах. Смею просить на память Вашу фотографию. Горячо Вас любящий 9-го сапёрного батальона Мих. Филатов[749].

Из письма выпускника Виленского училища Тютикова от 15 ноября 1912 года:

…Помните, дорогой Борис Викторович, когда Вы сказали Его Высочеству, что, несмотря на моё шалопайство, любите меня за то, что у меня хватает гражданского мужества высказать своё мнение? Великому князю благоугодно было лишь ответить, чтобы я писал ему, когда стану офицером.

Ехал я сюда, помня афоризмы на стене училищной библиотеки… А вот вопросы, которые предлагались на смотру начальником дивизии: «…Когда Бог был на земле? Когда Христос стоял на одной ноге? Что делает Государыня? Куда и сколько раз ранен? Что такое Дух? Что означает каждый палец, когда крестишься?..»

Увидев образ Николая Чудотворца, генерал задал вопрос: «Когда он сосал правую грудь матери?» Никто из офицеров не ответил.

И тогда нам было прочитано «Житие Николая Чудотворца…»

С. Раздольное, Приморск, обл.[750].

Из писем подпоручика 87-го Нейшлотского пехотного полка А. В. Овчинникова от 7 октября и 24 декабря 1913 года:

…Месяц я в полку. Связь с Вами не прерывается с окончанием училища. Вот и сейчас лежат на столе перед глазами Ваши «Руководящие приказы», дорогой учитель…

… Вскрыл письмо не без некоторого волнения. Я знал и не ошибся, что Вы меня поймёте… Аракчеевские казармы, Новгород[751].

Подобные примеры поддержки и помощи со стороны Бориса Викторовича приводили и родственники да и просто знакомые. Из письма двоюродного брата ротмистра Е. А. Адамовича в Вильно от 17 декабря 1909 года:

Дорогой Боря!

Вернулся из Петербурга с похорон бывшего командира полка. Был и у генерала от артиллерии сенатора Ф. Н. Платонова — товарища твоего папы по корпусу и моего — по юридической академии. Ходатайствует об офицере, мечтающем попасть преподавателем в училище. Просит совета. Любящий тебя брат Евгений. Сумский полк[752].

Из письма к Б. В. Адамовичу в Вильно от 11 марта 1910 года из Плоцка Варшавского Воеводства:

…Если Вы всё тот же симпатичный и отзывчивый человек, которого я знала 20 лет назад, когда была счастливой женой Вашего брата Дмитрия, отзовитесь на моё письмо. Утопающий хватается за соломинку. Простите мою навязчивость, но ради старой дружбы и спасения Вашей племянницы Нины — помогите.

Я хочу служить в гимназии классной дамой, но нужна протекция (права я имею). Вы служили в Варшаве и, если сохранили связи, то сможете мне помочь. Ни от чего не откажусь, готова работать и машинисткой, лишь бы быть вместе с дочерью. Несколько месяцев прожила она у отца, но врозь нам тяжко.

Приехала сюда в надежде, что жизнь здесь дешевле, чем в Тифлисе, и можно получить место. Но оказалось — одни слова. И пособие от Вашего брата для нас двоих недостаточно… Н. Лухманова. Мой адрес: Пекорская ул., дом Соневича[753].

Из телеграммы к Б. В. Адамовичу от О. Ф. Вейнберг, 4 ноября 1910 года:

Письма без ответа

1912 год ознаменовался для России пышными мероприятиями и торжествами в память 100-летия Отечественной войны 1812 года, в которые Виленцы и их начальник внесли свою посильную лепту.

В марте-апреле Военно-исторический вестник опубликовал к юбилею историческое изыскание полковника Адамовича — «Выборки из приказов по Кексгольмскому полку за 1812 год», а Военный сборник в сентябрьском номере поместил его статью «Приёмы практической подготовки юнкеров».

Училищный выход в полевой лагерь «Ораны» состоялся, как всегда, 6 мая. Юнкера подготовили и провели двусторонний маневр на пути отступления Наполеоновской армии с имитацией сражения на Березине и взятия городка Борисова. Далее воспитанники проследовали поездом до Москвы и посетили священные для каждого воина места сражений при Бородино, Малоярославце и Вязьме.

2 августа все роты благополучно вернулись в Вильно, где 6 августа в день Преображения Господня состоялся «Бородинский выпуск». Молодые подпоручики в парадной форме с трепетом принимали из рук начальника атрибуты своего нового статуса — бинокль, револьвер (со 100 патронами), шашку с темляком — и целовали клинок, подчёркивая свою верность воинскому долгу.

Из письма двоюродного брата, ротмистра Сумского полка Е. А. Адамовича, к Б. В. Адамовичу от 29 июля 1912 года:

…От папы слышал, что несколько Адамовичей ранены и убиты в войне 1812 года. Что ты о них знаешь? Мне нужно родство. Оно поможет производству в очередное звание. Брат Евгений[755].

Неожиданное письмо напомнило Борису Викторовичу о трёх родственниках Адамовичах (по линии отца) и двух Байковых (по линии матери), проливших свою кровь на той священной войне и упомянутых на мраморных стенах храма Христа Спасителя в Москве:

— прапорщик Калужского пехотного полка. Убит при Дрездене 14 августа 1813 года;

— прапорщик Нижегородского пехотного полка. Ранен при Шевардино;

— поручик Софийского пехотного полка. Ранен при Малоярославце;

— поручик Пермского пехотного полка. Убит при Дрездене 14 августа 1813 года;

— поручик Нарвского полка. Ранен при Малоярославце.

Из письма от 9 августа 1912 года:

…Спасибо за документы родового древа. Евгений.

Сам полковник Адамович 26 августа сего славного года удостоился бронзовой медали «В память 100-летия Отечественной войны 1812 года».

Но ярчайшим событием этого времени и, пожалуй, всей неустроенной личной жизни Бориса Викторовича явилось случайное знакомство в Вильно с замужней дамой, женой действительного статского советника и Тобольского губернатора (с февраля 1912 г.) Марией Сергеевной Станкевич (в девичестве Степановой). К сожалению, мы не располагаем свидетельствами того, насколько сильно 41-летний холостяк полюбил женщину, с которой так недолго общался. Предоставим проницательному читателю, владеющему языком недоговорённостей, намёков, интонаций эпистолярного жанра, самому убедиться в этом по сохранившимся письмам М. С.

Из письма от 11 апреля 1912 года:

Многоуважаемый Борис Викторович!

Княгиня Чегодаева бранила меня после Вашего ухода за мой бестактный рассказ. Я и сама почувствовала это ещё до его окончания и осознаю, что она права. Вышло то, что Вы встали и ушли, а я не сумела удержать и загладить свою ошибку. Мне это тем более неприятно, что я ставлю Вас выше многих и ловлю себя на том, что дорожу Вашим мнением.

Уверена, Борис Викторович, Вы поймёте меня, и это письмо не покажется новой нескромностью, чего бы я очень не хотела. Уважающая Вас М. Станкевич.

Из визитки от 12 апреля 1912 года.

Многоуважаемый Борис Викторович!

Только что получила Ваше письмо и спешу ответить. Буду очень рада видеть Вас в понедельник.

Из письма от 2 мая 1912 года:

Многоуважаемый Борис Викторович!

Очень жаль, что так и не увидела Вас у себя, но, надеюсь, Вы здоровы и хорошо себя чувствуете.

Вчера вспоминала Вас, когда писала к Н. А. Шиповой, сына которой Вы так напоминаете мне не столько чертами лица, сколько чем-то неуловимым в манерах, взгляде и даже голосе.

Я познакомилась с ним, когда он был женихом, любил и был счастлив. Но потом свадьба его расстроилась. Это наложило отпечаток на всю его жизнь и очень дурно на него повлияло. Он не женился и, вероятно, никого не любил так, как свою невесту. С тех пор он с недоверием, свысока и иронией относился к женщинам, у которых пользовался большим успехом.

Сам он был очень чутким и умным человеком. В нашей семье все искренно его любили. Я откровенно горевала, узнав о его смерти (он умер 34-х лет). Уважающая Вас М. Станкевич.

Из письма от 8 мая 1912 года:

…Со вчерашнего разговора, Борис Викторович, я под впечатлением чего-то тяжёлого. Не могу себе простить тень критики по отношению к человеку, который дал мне так много искреннего сердечного чувства и молодого горячего порыва.

Не знаю, было ли это настоящее, о котором Вы как-то говорили, из того, что нужно для глубокого чувства. Обстоятельства складывались так, что честь, рассудок и даже сердце требовали, чтобы всё было сломано, и это было сделано.

Право смотреть прямо в глаза близким и дорогим людям нелегко даётся, поверьте мне. Я знаю, что отступаю в данное время от строгого правила сдержанности, но прошу Вас, не судите меня за это. Не всегда можно удержать душевное равновесие, а за последние годы пришлось пережить тяжёлое разочарование в самом святом, что есть для человека и ради чего, несмотря на весь пыл молодости, всё можно было исправить.

Как мало понимают люди всю ответственность, какую берут на себя, вступая в брак без того сильного, всепоглощающего чувства, которое для этого необходимо. И как мало умеют они беречь то святое святых, ради которого только и стоит жить!

Уверена, Вы поймёте меня и не сочтёте письмо жалобой на кого бы то ни было. Если и могу винить кого, то одну себя. Не знаю, для чего пишу, но чувствую в этом сильную потребность. Прошу не судить и не считать меня навязчивой. Вы знаете, что это не так. М. Станкевич.

Из письма без даты отправления:

…Пишу, так как мне хочется, прежде чем увижу Вас, сказать несколько слов. Чувствую, что своей неуместной откровенностью поставила Вас, сама того не осознавая, в неловкое положение по отношению к себе. Прошу простить эту недопустимую неделикатность. Постарайтесь забыть всё то, что я говорила и писала о себе. Мне стыдно за свою слабость.

Я пережила настоящую душевную ломку, которая измучила меня. Возможность повторения пережитого когда-то просто сводила с ума. Ваш вопрос — Если чувство может повториться, то где же правда и чему верить? — мучительно преследовал меня. Казалось, правды нет — и я стою среди руин.

Одно сознаю, любить вечно можно только Бога. Всё остальное может повториться (со всей яркостью) обманчивой прелестью миража. У каждого человека свой жизненный опыт, свои выводы. Для меня это сложилось так, и я пишу об этом потому, что хочу сознательно ответить на тот вопрос, который, казалось, тогда интересовал Вас. Приблизиться к идеалу всегда возможно, поскольку это в наших силах.

Не хотелось бы уехать из Вильны, не увидев Вас, увезти с собой сознание того, что Вы осудили меня, лишили уважения и хорошего отношения. Вы сказали, что хотите мне верить, и я надеюсь на это. Если же это покажется Вам ненужным и лишним вторжением в Вашу жизнь, напишите откровенно, по правде.

М. Станкевич.

Из письма от 30 мая 1912 года:

…Чувствую всей душой, что проститься так, как мы сегодня, — нельзя. Вам было грустно. Говорить о постороннем и не сказать ничего тёплого. И мне было невыносимо казаться не той, какая я есть.

Князь время от времени испытующе смотрел на меня, я знаю, как он всё подмечает, как он подозрителен. И оттого я чувствовала себя страшно неловко. Вот почему и прощалась с Вами так холодно, хуже, чем чужая.

Сейчас у меня сильно болит голова, едва пишу. Но хочу просить — нельзя ли видеть Вас завтра, хотя бы на 5 минут утром или днём, когда будет удобно? Мы завтракаем в 12 ½, обедаем в 6 часов у Вишневских. Я бы могла приехать утром или после завтрака на Погулянку, чтобы не отнимать у Вас время, и сказать несколько тёплых слов на прощанье (не забудьте о книге Вашей матушки).

Ведь самое ценное в жизни — отдать другому хотя бы частичку своей души, а в Вашем отношении ко мне я не сомневаюсь. Всё остальное не стоит внимания. Простите за кляксу и несуразное письмо. Я приеду, куда укажете и когда Вам будет удобно. Только ради Бога не подумайте ничего дурного. М. Станкевич.

Из письма от 30 мая 1912 года (Кобыляники, Виленск. губ.):

… Вот уже неделя, Борис Викторович, как я написала Вам моё первое письмо.

Волнуюсь, не зная, получили ли? Успокойте меня. 20-го едем к Чегодаевым. Пробудем недели две. Их адрес: Орловско-Рижская дорога, ст. Починок или Боровское. Но Вы успеете написать мне ещё сюда. Если что, письмо перешлют за мной.

Как себя чувствуете? Мне стало немного лучше. Начинаю отходить от сильной усталости. Жду с нетерпением известий. М. С.

Из письма от 18 июня 1912 года (Кобыляники, Виленск. губ.):

…Каждый день жду письма от Вас и каждый день приносит мне разочарование. Сегодня на моё имя пришло письмо с адресом, написанным совершенно Вашим почерком, но с чёрной каймой. Сердце невольно сжалось от боли и… радости, что, наконец-то, ожидаемое от Вас. Но, увы, письмо было от родственника, потерявшего весной жену и ребёнка. И такое грустное и подавленное, что на душе стало ещё тяжелее. Несчастный человек!

Отчего не пишете, Борис Викторович? Дошли ли два первых моих письма? Не изменилось ли Ваше отношение ко мне? Вы, вероятно, съездили в Москву, рассеялись, отдохнули. И наше короткое знакомство вспомнилось Вам, как нечто странное и ненормальное? Пусть так, но желание моё писать Вам, узнать ближе — совершенно искренно. Мы почти не знаем друг друга. Но я Вам верю; до глубины души была тронута Вашими словами по телефону в день отъезда. Вы отнеслись ко мне по-человечески и бережно, как друг, позволили справиться с тем, что так охватило меня.

Я вижу в Вас человека способного не опошлить чувства, а понять всё то, что мы сами вкладываем в них. Может быть, Вы не хотите писать о том, о чём не решились сказать? Но я бы не хотела остаться с сознанием того, что Вы закрыли эту страничку Вашей жизни, не придавая ей значения. Мне было бы очень тяжело, если бы Вы вдруг захотели всё прервать…

Ведь ценно в жизни единственно то, что даётся друг другу добровольно. А мне именно нужна сильная и искренняя помощь. Но где её найти и при этом не ошибиться в других?

Я невольно сбиваюсь на минорный тон. Вы обещали помочь мне вернуть душевное равновесие, а вместе с тем молчите. Последние дни я болею, слабость. Приходится откладывать отъезд к Чегодаевым. Думаю выехать теперь 24–25-го. Вы успеете ещё написать мне сюда. Я прочла книгу Вашей матери (Н. Лухмановой). Куда и как переслать её или оставить у себя? Но может, именно этой книгой Вы дорожите? Интересны ли Вам будут мои впечатления о ней? Пишите откровенно, если что-то Вас смущает. Я всё пойму. Уважающая Вас М. С.

Из письма от 1 июля 1912 года (ст. Боровское):

…Пишу Вам по просьбе мужа моей подруги А. П. Красовского — командира 4-го гусарского Мариупольского полка в Белостоке, в семье которого я гостила в Кобыляниках. Александр Апполинариевич, узнав, что я знакома с Вами, обратился ко мне с просьбой ходатайствовать за полкового писаря Василия Червякова — сверхсрочника, отличного по службе и нравственным качествам.

Он собирается держать экзамен при Виленском училище на звание «кандидата на классный чин». А. П. просит, по возможности, облегчить ему экзамен по немецкому языку. Жена Красовского (урождённая Стрижевская) — наша соседка по имению в Воронежской губернии и мой большой друг.

Завтра князь едет в Вильно и доставит письмо. Пользуюсь случаем послать Вам мою фотографию. «Снята» в эту зиму в Ницце. В имение Красовского иногда не доходят письма. И меня огорчает мысль, что и Ваше не дошло или моё до Вас.

Приехав в Боровское 27-го, была опечалена, не найдя и здесь ничего от Вас. Ваше молчание прямо удручает. Я переживаю мучительную смену мыслей, ощущений и ни к чему не прихожу. Осознаю, уважение и доверие надо заслужить. А я лишена этой возможности по отношению к Вам.

Но ведь можно долго знать человека и не узнать правды о нём. А потому я не придаю большого значения длительному знакомству. Что-то мне подсказывает, что Вам можно верить. Но деликатно ли будет продолжать писать Вам, не получая ответов?

4-го еду и 5-го вечером уже буду в нашей деревне. Мой адрес: Воронежская губ., Землянский уезд, ст. Б. Поляна, с. Архангельское. Я плохо себя чувствую и хочу скорее в родную обстановку. Местность у нас некрасивая, дом стар и плох. Всё очень запущено, так как моя мать владелица имения вот уже 10 лет безвыездно (по болезни) живёт в Ницце. Но меня тянет к родным стенам, к сестре, которая проводит там лето…

22 июня у Красовских мне было плохо. Хотели даже выписать доктора из Вильно. Но сознание того, что муж в далёком Тобольске завален серьёзными губернаторскими делами и вся ответственность за детей на мне, наконец, уход за мной Е. С. Красовской, трогавший до глубины души, заставили меня встряхнуться, чтобы побороть болезнь. Отчасти это удалось, и 26-го я смогла выехать, но ещё чувствую слабость и удручающую тяжесть во всём теле и даже в мыслях.

У Красовских чудный дом, но у Чегодаевых гораздо красивее природа. С одной из террас такой дивный вид на озеро и парк, что глаз оторвать нельзя. Можно часами лежать в chaise longue[756] и любоваться водой, небом и деревьями.

В Оранах, вероятно, хорошо. Хотелось бы знать, какие у Вас теперь дела, как складывается лагерная жизнь? Здоровы ли? Счастье любить своё дело и находить удовлетворение в работе! Да хранит Вас Бог! И да поможет Он Вам! М. С.

В начале августа еду в Тобольск и заеду на два дня в Москву для покупок. Это письмо вложено в два конверта и на первом тоже Ваше имя. Как быть с книгой вашей матери?..[757]

Мирная жизнь, девичьи ожидания…

Летом 1912 года из далёкого Гонконга через третьи руки долетела до Бориса Викторовича коротенькая весточка от брата Дмитрия.

Из письма старшего воспитателя Гатчинского Сиротского института Императора Николая I Александра Де-Лазари (родного брата В. Н. Лухмановой) от 11 августа 1912 года:

…Вера пишет интересные письма и видно, что пока они с мужем довольны. Митя был хорошим советчиком, да уж далеко заехал…[758]

А между тем первая семья «консультанта» забрасывала его брата жалостливыми письмами о своём печальном существовании.

Из письма дочери Дмитрия Афанасьевича Нины Лухмановой из Плоцка в Вильно от 19 октября 1912 года:

…Хотелось бы поддержать наше короткое знакомство, когда я видела Вас проездом к отцу в Одессу. Вы так правдивы, что с Вами легко говорить и хотелось бы иметь Вас своим другом. Папа ведь так далеко… Родственники мамы живут между собой не хорошо. Иногда бывает тяжело. Покуда я молода, хотя и не совсем здорова, надо работать… Пишет ли Вам папа ?..[759]

Из письма Надежды Лухмановой из Плоцка в Вильно от 7 декабря 1912 года:

…Сообщите мужу о положении сына Бориса. Моё письмо не помогло. Что я могу для него сделать, получая с Ниной 50 рублей, а подработать негде? Письмо в Гонг-Конг идёт 29 дней. Дайте совет. Прилагаю письмо сына Бориса от 2 декабря 1912 года из Петербурга:

…29-го получил от тебя 15 рублей, спасибо. С товарищем перебрались на новую квартиру, за 20 рублей. Питаемся, чем попало и где придётся. Однажды был у брата Веры — А. Н. Де-Лазари.

В мореходку не хожу — не пускают из-за неуплаты обучения.

А Вера Николаевна должна скоро получить наследство от умершего дяди (2900–4000 рублей). На лето место мне обеспечено в Доброфлоте учеником штурмана на 25–30 рублей в месяц. Пиши мне на адрес: В. О., СПб., Б. Проспект, дом 60, кв. 55[760].

21 февраля 1913 года в канун юбилейных торжеств, широко отмечавшегося в России празднования 300-летия царствования Дома Романовых, неутомимый начальник училища награждается бронзовой медалью в память знаменательного события, а 14 апреля в 42 года производится в генерал-майоры по гвардейской пехоте, выслужив, таким образом, право на потомственное дворянство[761].

Пример того, как дети идут дальше своих отцов — В. М. Адамович удостоился аналогичного воинского звания только… в 59 лет. Новоиспечённый генерал и военный историк ничуть не возгордился «золотыми» эполетами. В Варшаве в соавторстве с К. Яцимирским выходит его очередной исторический очерк «Кексгольмский полк под Роченсальмом 13 августа 1789 года» о морском сражении между флотами России и Швеции в Финском заливе. И он пo-прежнему откликается на просьбы коллег…

Из телеграммы Б. В. Адамовичу в Вильно от 10 мая 1913 года:

Из ответной телеграммы:

Попасть под начало Бориса Викторовича в Вильно мечтали теперь многие бывшие сослуживцы. Из телеграммы от 4 июля 1913 года:

Не отказал генерал Адамович в просьбе и Елизавете Семёновне по переводу её сына Владимира с места службы в селе Берёзовка близ Верхнеудинска (Забайкалье) на должность курсового офицера Чугуевского военного училища (Харьковской губ.). С началом нового 1913/14 учебного года бывший поручик 17 Восточно-Сибирского стрелкового полка в течение нескольких лет преподавал юнкерам тактику и военную топографию[764].

16 августа 1913 года 30 Виленцев во главе со своим начальником и тремя офицерами посетили по приглашению великого князя Константина Константиновича, особенно благоволившего училищу, его подмосковное имение «Осташево» (в 20 верстах от Волоколамска), где провели целый день в окружении семьи Августейшего покровителя.

Ещё 13 февраля 1910 года Его Высочество, обременённого десятком других не менее важных государственных должностей и попечительских обязанностей, сменил на посту начальника ГУВУЗа генерал от инфантерии А. Ф. Забелин. В значительной степени это было связано со здоровьем бывшего шефа: прогрессирующими заболеваниями почек, лёгких, сердца. Но до конца своей жизни (в июне 1915 года) он оставался генерал-инспектором любимого детища.

Встреча учителя и ученика, Святым заветом которых, обращенным к молодому, пьянящему духу удали, преданности и жертвенности русского офицерства, оставались «Бог. Царь. Родина», стала последней в их земной жизни. Великий князь был уже серьёзно болен и уезжал на лечение в Наугейм (Германия).

Концом декабря 1912 года датируется начавшаяся переписка Бориса Викторовича с малолетними племянницами, дочерьми его родной сестры Марии Массен из Сочи. Приведём любопытные своей детской непосредственностью фрагменты посланий девочек, адресованные в Вильно строгому дяде.

Из письма 9-летней Лизы (Ляли) от 25 декабря 1912 года:

…Погода у нас разная — то хорошая, то идёт дождь. Я часто вспоминаю тебя. В дом мама взяла для нас белую кошечку. Я и Зоя спим с ней. Помнишь ли ты карточку, которую прислал нам из Сухуми? Она у меня на полочке. Приезжай к нам ещё. Резвушка Лиза.

От 9 июля 1913 года:

Дорогой дядя Боря!

Получил ли ты от мамы и Зойки открытки? Мне так понравилось в гимназии, особенно маленький садик. Все поступившие в 1-й класс девочки очень милые. Я рада, что на 10-й день, как я пойду в гимназию, ты приедешь. Жду тебя. Племянница Лиза.

От 25 ноября 1913 года:

…До ½ 3 часов я в гимназии. После обеда уроки. Мои отметки за четверть: поведение, прилежание, внимание, Закон Божий, история — 5; русский язык — 5/4; немецкий, география, природоведение — 4; чистописание и арифметика — 3. На зиму мы с дачи переехали в город — на Сергеевскую улицу в дом Проценко. Комнаты просто кладовые, негде повернуться… Лиза.

Из письма 8-летней Зои от 24 декабря 1913 года:

…Ты наверно забыл про сапожки, которые хотел нам купить, и про мамин альбом? Мы ходили в кино. Вышли мне книгу о 1812 годе.

Из письма 10-летней Лизы (Ляли) от 29 декабря 1913 года:

…Поздравляем тебя с Рождеством. Мы с Зоей едем к Щербачёвым на ёлку. Будут подарки и это всё, что нам надо от мамы. Каникулы у нас начались с 21 декабря. Мои отметки за 2-ю четверть: русский, география, история — 4; немецкий — 5/4; чистописание и арифметика — 3; рисование и всё остальное — 5. Лиза.

От 21 февраля 1914 года:

…Мама здорова, только у неё болит голова и она очень печальна. У нас новая лошадка «Воронок» и козочка «Цика». Ждём тебя и тётю Олю. В гимназии был праздник в честь освобождения крестьян. Одна девочка читала стихотворение. Пели «Многие лета» и «Боже царя храни». А потом нам смотрели зубы. У меня — все здоровы. Ждём Вас. Зоя выдержала экзамен в гимназию. Второклассница Ляля[765].

К 100-летию самой яркой морской победы Петра Великого в Северной войне 1700–21 годов Б. В. Адамович публикует в январском и февральском номерах Военно-исторического сборника свой очередной труд «Гангут. 1714–1914». Историческое изыскание повествует о рождении в русской армии морской пехоты, решившей исход сражения между петровскими галерами и шведским флотом у полуострова Гангут 25–27 июля 1714 года.

Мирная жизнь, девичьи ожидания и заботы… 10 мая Борис Викторович, испросив 50-дневный отпуск на лечение, проводит его в родных с детства Петровцах, в Мацесте, в общении с семьями младшего брата Григория Колмогорова и сестры Марии Массен на сочинских пригородных дачах.

Пороховая бочка в Европе и на этот раз взорвалась от выстрелов на Балканах.

5 июня сербскими националистами в Сараево был убит (вместе с женой) главнокомандующий Австро-Венгерской армии, племянник престарелого императора Франца Иосифа и наследник престола Габсбургов эрцгерцог Франц Фердинанд. За последующим имперским ультиматумом к Сербии и разрывом с ней дипломатических отношений прозрачно просматривались милитаристские устремления созревшей для вооружённой агрессии кайзеровской Германии.

Подталкиваемый к разгорающемуся мировому пожару придворной камарильей, мечтающей о реванше после так бездарно проигранной русско-японской войны, Николай II бросил дерзкий вызов Вильгельму II и отдал приказ о досрочном производстве выпускных юнкеров военных училищ в офицеры.

13 июля около 12 часов дня в полевом лагере «Ораны» воспитанники, ожидающие по палаткам призыва горниста «на обед», услышали вдруг дважды прозвучавший сигнал трубы — «сбор начальников: Маргарита, Маргарита а а…» и затем — «всем на линию».

Генерал Адамович приказал выпускным юнкерам (104 человека) построиться перед знаменем училища и, зачитав приказ Государя, поздравил каждого с производством в первый офицерский чин.

А события, с молниеносной быстротой опережая друг друга, уже неслись к мировой бойне: 15 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии; в ответ Россия 16-го начала частичную, а 17 июля и всеобщую мобилизацию; 18 июля Германия, защищая ближайшего союзника, потребовала от России разъяснений и, не получив их, 19 июля объявила ей войну. 20 июля в российской печати появился «Высочайший манифест» о начале войны с Германией. Верховным Главнокомандующим был назначен внук Николая I Его Высочество великий князь и генерал от инфантерии Николай Николаевич. 21-го Германия объявила войну Франции и Бельгии, 22 июля Англия — Германии и… Мир обезумел!..

Уже 4 августа 1-я русская армия генерала от кавалерии П.-Г. К.-Э. Ренненкампфа Северо-Западного фронта в ходе Восточно-Прусской операции перешла государственную границу на протяжении 70 вёрст и силами трёх корпусов открыла военные действия против 1-го германского корпуса 8 армии генерал-полковника М. фон-Притвица.

Но всё самое страшное для героев нашего повествования было ещё впереди…

«Кавказская Ривьера»

Лето 1913 года в посаде Сочи было особенно насыщенным. Построенный здесь к 1912 году московским предпринимателем и потомственным дворянином А. В. Тарнопольским курорт «Кавказская Ривьера» (на 250 номеров!) бил все рекорды посещаемости. Практический путеводитель по жемчужине Черноморского побережья, подготовленный Азиатским департаментом министерства иностранных дел, предлагал исчерпывающую информацию о ценах проезда от С.-Петербурга до Новороссийска для любого класса пассажиров, стоимости апартаментов, завтраков и обедов под звуки первоклассного оркестра.

Журналисты «Нового Времени» с упоением превозносили

После посещения Сочи в 1894 году министром земледелия и государственных имуществ А. С. Ермоловым и образования в мае 1896 года самостоятельной Черноморской губернии (по инициативе «Особой комиссии» Государственного Совета под председательством гофмейстера Двора Н. С. Абаза) здесь начинается бум дачного строительства. Оборот сделок по купле-продаже земельных участков только одного посадского нотариуса А. А. Шелховского составил в 1913 году… миллион рублей при 18 600 приезжих. Сочинское казначейство, новое здание которого было торжественно освящёно 24 ноября, ежегодно получало свыше 6 млн. рублей переводов на строительство дач. Такая же сумма проходила через местную почтовую контору и ещё столько же привозили с собой землевладельцы. Набиралась сумма в 18–20 миллионов, и это только в пределах одного района!!

Не оставалась в стороне от общественных запросов развивающегося курорта и местная газетка «Сочинский Листок», услужливо оповещая почтенную публику о всех прибывающих не только в «Ривьеру», но и в более скромные в отношении комфорта гостиницы: «Лондон», «Гранд-Отель», «Бель-Вю», «Марсель», «Россия», «Пассаж», «Европа» и «Калифорния».

В гастрольных концертах певицу Петербургской музыкальной драмы С. М. Августинович, открывшую сезон 12 мая, сменили: примадонна императорских театров Н. С. Ермоленко-Южина при участии тенора Большого Московского театра Д. Х. Южина; баритон русской оперы Н. А. Шевелёв и тенор-премьер Московской оперы С. И. Зимина К. М. Лебедев.

Труппа драмы и комедии под управлением К. В. Кручининой-Годзи уступила сцену антрепризе при участии Софии Белой и артиста московского театра Корша В. В. Рамазанова, которого, в свою очередь, потеснили бас Московской оперы С. И. Зимина М. И. Шуванов с артистками русской оперы А. В. Шуриновой и Н. Д. Славиной. Одновременно, впервые в Сочи, демонстрировал художественные серии и Электро-театр «Модерн».

В июльских номерах «Сочинского Листка»[767], помимо прочего, можно было оценить поэтический опыт и пробу пера в социальном очерке «Мёртвая петля» преуспевающего поселянина-земледельца Григория Колмогорова:

А в это время тюменские жители в 5 номере приложения к газете «Ермак» за 1913 год читали рассказ его матери, Н. А. Лухмановой, — «Муся».

На 1914 год Г. А. Колмогорову принадлежали 4 земельных участка (№ 8, 13, 46А в Катково-Леонтьевском урочище, № 28 на территории «Ариадна», тупик на берегу моря № 95) общей площадью в 10 341 кв. сажень (4,7 га!) и два дома (24,9 кв. сажени) с хозяйственными постройками. Оценочная стоимость всей этой недвижимости составляла 59 290 золотых рублей при годовом налоговом сборе в 534 рубля 64 копейки[768]. На 1922 год Григорий Александрович являлся владельцем и 50 десятин лесных угодий при селе Альтмец на реке Дагомыс Западный в 9 верстах от моря[769].

У М. В. Массен (участки № 6 и 14 с домом) общей площадью в 8280 кв. саженей (3,77 га!) оценочная стоимость недвижимости и сбор составляли, соответственно, — 45 500 и 364 рублей[770].

1913 год на сочинском побережье проходил под рекламную компанию акционирования самого фешенебельного его курорта. Под капитал в 1 350 000 рублей, заявленный единственным учредителем Тарнопольским, был запланирован выпуск 13 500 акций (по 100 рублей). 24 сентября в Ливадии состоялось Высочайшее утверждение Устава нового «Общества», в которое потянулись не только государственные сановники и банкиры, но и средний класс: инженеры, врачи, учёные и просто состоятельные люди. Многие из них вступали в его ряды всего лишь 1–3 акциями ради льгот при оплате услуг во время пребывания здесь в летний сезон со своими семьями. В 1914 году число акционеров «Кавказской Ривьеры» превысило 630 человек!

Размах задуманного был таков, что вышел за рамки модного курорта и вовлёк его покровителей в организацию в Ботаническом саду Петербурга Сельскохозяйственной и культурно-промышленной выставки всего Черноморского побережья Кавказа — «Русская Ривьера», вскоре принятой под Высочайшее покровительство! Помещение, арендованное её устроителями за 22 тысячи рублей, по площади соответствовало Михайловскому манежу.

«Русская Ривьера» открылась 2 ноября 1913 года в присутствии Главноуправляющего Землеустройством и Земледелием статс-секретаря А. В. Кривошеина, министра путей сообщения и тайного советника С. В. Рухлова, членов Госсовета и Государственной думы. Как отмечал корреспондент газеты «Россия»[771] П. Николаев, «Лучший экспонат на выставке — это удивительная настойчивость и предприимчивость русских людей (75 % участников), которые уже в течение 40 лет осваивают Черноморское побережье Кавказа. И дай Бог, чтобы победитель не ушёл отсюда, и русские здесь всегда составляли бы господствующий элемент населения и хозяев, а „Русская Ривьера“ была бы таковою в действительности, а не только по имени!» Какими актуальными кажутся эти слова и сегодня, спустя… 100 лет!

За время работы Выставки в её павильонах прошёл Съезд деятелей Черноморья, а само мероприятие посетили до 100 000 любопытных петербуржцев. Лучшие экспонаты удостоились 13 художественных премий (ценных подарков меценатов), 31 больших и малых золотых, 116 серебряных, 85 бронзовых медалей и 85 похвальных листов.

Среди них оказались и канувшие в лету, ныне легендарные вина сочинского побережья (в границах Сочи-Туапсе): красное вино «Клод / Аше» камергера двора Л. В. Голубева; вино имения «Чухукхъ» А. М. Каткова; вина имения «Гизель-Дере» В. Д. Квитка; вина имения «Тушихо» барона М. В. Штейнгеля[772].

В отчётах Сочинского общества сельского хозяйства за 1912–14 годы[773] удалось отыскать сведения об участии Г. А. Колмогорова в коллективных опытах по применению минеральных удобрений по культуре кукуруза. Пробные посадки были заложены в селе Навагинка, в Перемыкинской даче, в Адлерской равнине, в Ермоловке и на Катково-Леонтьевских участках у Колмогорова. Лучший эффект по всходам от местного внесения селитры был получен на делянках Григория Александровича.

В январе 1915 года тюменская газета «Ермак»[774] публикует письмо своего земляка «С берегов Чёрного моря» с поэтическими строками:

Приведём и фрагменты воспоминаний сына Г. А. Колмогорова Фёдора Григорьевича, излитых на бумагу в 1974 году в Тюмени за год до ухода в мир иной и относящихся к 1911–23 годам жизни семьи в Сочи:

…Сразу за курортом «Кавказская Ривьера» и дачей инженера Печковского вдоль моря тянулся лес. Древние чинары в два-три обхвата, высокие белые грабы, старые дубы, вязы, ясень, благородные каштаны, дикая черешня, заросли алычи, кислицы и кизила. Всё это великолепие было заткано сплошной зелёной стеной ползущих растений, дерзко-жёлтой азалией, ежевикой, переплетёнными лианами. Черноморские джунгли слыли почти непроходимыми и служили пристанищем сотен красных волков, как тогда называли кавказских шакалов за окрас их шерсти.

С наступлением сумерек, на перемену погоды, они задавали такой концерт, что становилось жутко. Даже бывалый сторож — пёс Абрек — устраивался в такие ночи у самых дверей дома.

Но пришло время, когда топор цивилизации безжалостно врубился в мой сказочный детский мир. На землю обетованную потоком хлынули доживать свой век на лазурных берегах Кавказа отставные чиновники, генералы и дельцы. В течение трёх лет вековые реликты были выкорчеваны, заросли расчищены и на месте недавней сказочной Колхиды стали расти и модные виллы, и скромные дачи со смешными названиями…

…Весна здесь мгновенная пора примул, цикламенов, фиалок, белых колокольчиков, лесных пионов, розовых персиковых садов и жёлтой мимозы. Уже к 1 мая к столу подавали зрелые плоды ранней черешни…

…Отец был хороший охотник и стрелок. Я не помню случая, чтобы он возвращался домой без дичи. Да и зверья в ту пору было предостаточно. Детьми мы перепробовали и медвежатину, и кабана, серну, джейрана и даже горного оленя. И я затрудняюсь вспомнить, что из них было вкуснее. Однажды папа отвёз куда-то несколько шкур. Их выделали под тонкий сафьян, выкрасили в яркие цвета — зелёный, красный, жёлтый. Сшитые сёстрам сапожки долгое время были предметом зависти соседских ребятишек…

…Навсегда сохранились у меня в памяти и семейные ужины. Летом оба окна столовой были распахнуты настежь. Тёмно-зелёная крона персиков, посаженных отцом, заглядывала в комнату с тяжёлыми оранжевыми плодами на ветках. За фруктовыми деревьями вдоль дорожки кустились олеандры и жасмины. Их тонкий аромат проникал в дом. Ближе к ночи в воздухе вспыхивали фосфорические чёрточки. Это светлячки на лету зажигали свои волшебные алладиновые лампы. В густой зелени пели бесконечные песни любви цикады. За оврагом на старом ясене, выдерживая паузы, монотонно посвистывал ночной разбойник сыч.

Под потолком горела керосиновая лампа, а иногда и коптилка с несколькими масляными фитильками. Нарядные ночные мотыльки и бабочки спиральками вились вокруг огня. За столом было очень весело. Отец часто шутил, рассказывая что-нибудь. Но больше всего мы любили слушать его охотничьи истории. Иногда после ужина он чинил нашу обувь или мастерски вырезал перочинным ножичком шахматные фигурки…

С 10-летнего возраста я изъявил желание приобщиться к охотничьему оружию и уже в 12 лет умел заряжать патроны, отливать пули, готовить дробь, вырезать пыжи, калибровать гильзы, менять капсюли. Мог свободно разобрать и собрать любое из наших пяти разнокалиберных ружей. Отец научил меня стрелять из гладкостволок лёжа, стоя, с колена, влёт и брал с собой на охоту на вальдшнепов, уток, перепелов и диких голубей…

…По утрам, чтобы отвезти нас в гимназию, папа запрягал в тарантас Финку. Жеребёнок находился тут же, и прогнать его от матери не было никакой возможности. Так он и бегал с нами каждый день 4 версты. Подъезжая к «Ривьере», отец делал знак сопровождавшему повозку Абреку. А когда собака запрыгивала на козлы, вешал ей на шею вожжи и надевал на левое ухо полосатую жокейскую шапочку на резинке.

Так мы и въезжали в городок: впереди бежал Дружок, гривка и хвостик подстрижены, шею перехватывал сафьяновый хомутик, украшенный позументами; за жеребёнком шелестел по шоссе наш старенький экипаж, переполненный детворой. Папа пересаживался к нам, а на козлах важно восседал пёс с вожжами на шее и в кепи. Весёлая кавалькада вносила оживление среди прохожих, и редко кто из них не провожал нас взглядом с улыбкой…

…Когда Дружок подрос, сестра решила его объезжать. Сначала она приучила лошадку не бояться уздечки, водя её в поводу. Но однажды Маруся подвела жеребёнка к забору, взобралась на него и прыгнула Дружку на спину. Он мгновенно её сбросил. Упрямая от рождения сестра, нимало не смущаясь, тут же повторяла свои попытки снова и снова, невзирая на синяки и шишки. В конце концов, жеребёнок просто устал и спокойно покорился. Маруся стала ездить верхом на море, на водопой к колодцу и мыть своего любимца. Хуже обстояло дело с седлом. Но действуя подкупом, лаской и… хворостиной, сестре удалось и здесь добиться своего…[775]

В Сочи семья потомственного почётного гражданина Г. А. Колмогорова приросла ещё двумя дочерьми. 2 февраля 1916 года в ней родился шестой ребёнок — дочь, получившая при крещении по настоянию тёти имя Надежда в память бабушки-писательницы. Крёстными в метрической книге церкви Архангела Михаила были записаны родной брат новорожденной гимназист Александр Григорьевич и тётушка Мария Викторовна, вдова профессора Массена. А 25 декабря 1918 года, уже в период гражданской войны, родилась и Вера, крещённая в той же церкви[776].

Основным источником дохода растущего семейства Григория Колмогорова всегда оставалась материальная помощь Александра Филимоновича из его более чем достаточного жалованья высокооплачиваемого служащего и доли наследственных капиталов незабвенного родителя. Известно, что недвижимость братьев Александра и Фёдора Филимоновичей Колмогоровых в Тюмени в 1915 году оценивалась в 27 754 рубля[777]. Кроме того, они владели акциями «Товарпара» (23 парохода) на 106 тысяч рублей из общей эмиссии в 4250 тысяч!

После переезда в октябре 1913 года в С.-Петербург опыт недавнего начальника дороги и действительного статского советника А. Ф. Колмогорова оказался востребован на должностях в крупных частных компаниях и общественных структурах столицы. Долгие годы он проживал с женой по одному адресу — в доме 32 на Знаменской улице — и на 1915 год являлся: директором и заместителем председателя правления Общества Средне-Кавказской железной дороги; директором правления АО «Северные заводы „Наследников Пастухова“»; членом Совета съезда горнопромышленников Урала[778].

На 1916 год к перечисленным выше обязанностям добавились членство в комиссии по делам инвалидов для железнодорожных служащих и рабочих Дома Императора Александра II, а на 1917 год и избрание кандидатом в директора правления АО «Московско-Виндаво-Рыбинская ж/дорога»[779].

Преуспел в столичных деловых кругах и Фёдор Филимонович Колмогоров. Перебравшись в 1909 году с Ковенского переулка, 21 в дом № 16 по Солдатскому переулку, 60-летний титулярный советник на 1916 год состоял директором правления Общества Туапсе-Черноморского портландцементного завода!

Осенью 1916 года по просьбе городского головы К. А. Шишкина[780] братья Колмогоровы, вероятно, уступили Тюмени свой большой заречный сад на берегу Туры, устроенный их отцом. Но на третьем году затянувшейся кровавой войны тюменцам было уже не до садово-парковых умилений. Горожан, правда, ещё развлекали бега, сеансы синематографа под звуки скрипки и рояля в Кинотеатре «Палас», Гранд электро-театрах «Гигант» и «Вольдемар», и магазины «М-мъ Даринской» и «Бр. Агафуровых» пока заманивали посетителей «большим выбором осенних шляп новейших фасонов».

Однако всё большее недовольство населения вызывал пугающий рост цен. Овёс для лошадей можно было купить только по 1 рубль 85 копеек, муку — 2 рубля 5 копеек, щуку — 22 рубля за пуд, уток по 4 рубля 50 копеек за пару, мёд по рублю за фунт!! Даже стеариновые свечи, дрожжи и мыло обходились теперь, соответственно, в 1 рубль 80 копеек, 1 рубль 20 и 65 копеек за фунт! Постановлением городской думы были введены карточки на сахар (25 копеек за фунт) и норма на крупчатку — по 20 фунтов на человека в месяц. Поэт-сатирик В. В. Князев, внук К. Н. Высоцкого и автор двух поэтических сборников, ёрничал на сей счёт в «Сибирской Торговой Газете» от 20 августа:

И зимний сезон в «Городском театре имени А. И. Текутьева» труппа господ Болдырева и Бельского открыла лишь… 18 декабря! А фруктовый сад Колмогоровых, как и вишнёвый сад в пьесе известного классика, не уцелел. В лихолетье революций и Гражданской войны он промёрз и разделил участь канувшего в Лету самого уважаемого сибирского сословия.

«Период Адамович» в жизни Гумилёва

С конца декабря 1913 года начинающий поэт Георгий Иванов, расставшись к тому времени с Осипом Мандельштамом, стал появляться в ночном литературно-артистическом кафе «Бродячая собака» на Михайловской площади Петербурга с новым другом — Георгием Адамовичем. Познакомились они на лекции Корнея Чуковского о футуризме в Тенишевском училище 13 октября. Несостоявшийся юнкер, член «Цеха Поэтов», и студент Петербургского университета быстро почувствовали больше, чем просто товарищеское влечение друг к другу, получив шутливое прозвище «два Жоржика».

Запомнил Георгия Адамовича и Николай Гумилёв, приглашенный однажды с Анной Ахматовой весной 1910 года на гимназический спектакль-мистерию по пьесе «Король прекрасен». Несмотря на провал представления, осмеянного и освистанного собравшейся публикой, автор поэтических сборников «Путь конквистадоров», «Романтические стихи» и «Жемчуга» счёл необходимым морально поддержать 18-летнего «драматурга и режиссёра» и, отыскав того за кулисами, протянул руку со словами: «Я не знаю, отчего они смеются…»[781]

Позже, встретившись с ним в знаменитом университетском коридоре, Николай Степанович таким запечатлел образ новоявленного студента: «…Небольшого роста, с большими красивыми глазами он выделялся среди толпы студентов своей изящностью и скорее походил на произведение искусства, чем на вихрастых юнцов…»[782] Будущий теоретик акмеизма ещё не предполагал в нём своего ученика, заявившего о себе строками:

Вечер 6 января 1914 года в «Собаке» по воспоминаниям поэта Бориса Лившица проходил оживлённо. К 11 часам с парадного входа появились Гумилёвы: «…Затянутая в чёрный шёлк, с крупным овалом камеи у пояса вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина вписать в „свиную книгу“ свои последние стихи:

В длинном сюртуке и чёрном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилёв, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь „кинжального взгляда в спину…“»

Медленно продвигаясь по залу, он ощутил на себе любопытные взоры очаровательно-грациозных спутниц «двух Жоржиков». Знакомство с близкими подругами-танцовщицами, страстными поклонницами ритмической гимнастики по системе Жака-Далькроза[783], Татьяной Адамович, младшей сестрой Георгия, и француженкой Габриэль Тернизьен, актрисой студии Мейерхольда и подругой Георгия Иванова, состоялось в тот же вечер.

Черноволосая, с огромными, как и у брата, бледно-серыми глазами и тонкими изящными руками выпускница Смольного института благородных девиц 1908 года (с правом на серебряную медаль) очаровала синдика «Цеха Поэтов» помимо внешности и необычайно интонированной речью (переливом «р» и «л» и особенно заострённым звучанием всех «и»). Так начался первый «официальный» роман Николая Гумилёва с 23-летней студенткой Института Далькроза Татьяной Адамович, который продолжался в течение 1914–15 годов и даже получил в историографии поэта собственное имя — «период Адамович».

В Смольном увлечение танцорки Тани, как её с детства называл отец, искусством пластических ритмических движений прима-балерин Большого театра Рославлёвой и Гельцер, которых ей посчастливилось ребёнком видеть в «Спящей красавице», только усилилось. Она, одна из лучших учениц класса по французскому языку, совершенствуется в нём ещё год в частной гимназии Оболенской и уговаривает мать разрешить брать уроки хореографии у талантливого педагога, блистательной в прошлом балерины Императорских театров Е. П. Соколовой. Постигая науку танца, до нюансов поклонов царской ложе и даже галёрке, ей удалось заслужить рекомендательное письмо Евгении Павловны к художественному руководителю и балетмейстеру первого «Русского сезона» в Париже М. М. Фокину. Она присутствует на его репетициях, вплоть до «генеральной» 18 мая 1909 года, в муниципальном театре Шатле.

Вернувшись в Петербург, Таня решает посвятить свою жизнь танцевальному искусству. Упрямая и самостоятельная, она первым делом и не без труда находит работу учительницы французского языка в частной гимназии Хворовой. В дополнение к балетной школе Соколовой берёт уроки у жены и сподвижницы самого Фокина — балерины Веры Фокиной. Осознавая, что глупо начинать карьеру балерины в 20 лет, она настойчиво ищет выход, не подозревая ещё, что «собирая хворост», очень скоро дождётся огня с Неба!

Из письма Георгия Адамовича к сводному брату Борису в Вильно от 19 февраля 1911 года:

Дорогой Боря!

У меня к тебе большая просьба. Исполни её, если это не очень затруднит тебя, — пришли мне, пожалуйста, 18 рублей. Мне досадно просить денег, тем более что, говоря откровенно, я мог бы обойтись и без них. Дело вот в чём. Ты, может быть, слышал о ритмической гимнастике Далькроза? Если ты не знаешь её, то не буду и писать тебе о ней. Было бы слишком длинно. Собственно, определение «гимнастика» — неудачно, потому что и принципы и, главное, цели у Далькроза совсем не «гимнастические».

Результаты, которых он достигает, поразительны. Сама школа около Дрездена (в Геллерау). У нас же образовалась небольшая группа, кажется, первая и единственная в Петербурге. Это совсем новое дело. В группе я и Таня принимаем участие.

Когда я начинал занятия, у меня был хорошо оплачиваемый урок и я знал, чем буду платить нашему учителю. Теперь я его потерял — моя ученица неожиданно выдержала экзамен. И мне нечем заплатить за обучение. Я дома никому, кроме Тани, конечно, не говорю о своём обращении к тебе. Мне легче просить у тебя, чем у мамы, потому что знаю — тебе легче дать. Я буду искать уроков и отдам. Деньги принесут, вероятно, прямо на квартиру, но ты всё-таки не пиши лучше ничего на переводе. На всякий случай. Прости, что прошу денег. Целую тебя крепко. Твой Жоржик.

P. S. Дорогой Борюшка, не сердись на Жоржика. Если бы ты видел, что за прелесть эта гимнастика, то также увлёкся бы ею, как и мы. Крепко, крепко тебя целую. Твоя Татьяна.[784]

«Массаж воли. Телесная ритмика. Ритм — есть русло, по которому несётся творческое вдохновение. Пластика и музыка — сёстры, они дети ритма». Эти и многие другие туманные сентенции новой системы музыкально-ритмического воспитания и тренировочных упражнений привлекали любопытных. Рекламой модному увлечению послужила и крылатая фривольная фраза бывшего директора императорских театров и ближайшего сотрудника журнала «Аполлон» князя С. Волконского, очень скоро ставшего адептом и активным участником нового движения: «Кто примкнул к ритму, тому ничто человеческое не чуждо!»

Увлечение ритмической гимнастикой, позволявшей нащупать новые пути развития классического танца, было сродни новейшим веяниям в музыке, живописи, поэзии, интуитивно предчувствовавшим скорое крушение старого и рождение нового мира.

К концу 1912 года у Т. Адамович — своя гимнастическая группа (одна из шести в столице) при гимназии, где она преподавала французский язык. А в начале февраля 1913 года в Петербург приехал сам Ж. Далькроз с шестью учениками. К его прибытию курсы ритмической гимнастики — мужские, женские и даже детские — уже были открыты в Смольном и ещё в шести заведениях города, помимо частных групп. Преподаватель новой системы появился и в Дягилевском балете.

В октябре — декабре 1912 года публичные демонстрации метода прошли в большом зале Реформатского училища, в помещении «Польский Сокол» при непосредственном участии выпускников института в Геллерау С. Высоцкого, князя С. Волконского, Питоева и других энтузиастов. Численность далькрозистов Петербурга составила 515 человек при 91 уроке в неделю!

Триумфальное представление профессионалов при участии самого Маэстро состоялось 3 февраля в Театре Музыкальной Драмы. На следующий день своё мастерство перед Учителем среди других демонстрировала и Татьяна, импровизируя под музыку танцевальные па до полного самозабвения.

Успех и откровенное поощрение со стороны Мастера, но, главное, проявившиеся в ней способности учить и увлекать за собой других, выстраивать собственные музыкальные композиции, определили её ближайшие цели — получение профессионального сценического и искусствоведческого образования. Она проходит летний курс в Геллерау для учеников русских отделений, а вернувшись в Петербург и не прекращая занятий в частной группе, поступает в только что открывшийся на Исаакиевской площади Институт Истории Искусств графа В. П. Зубова, выбрав классическую тему диплома «Балет XVI века. Французская и итальянская школы».

Именно в этот период и произошло знакомство созревшей для женских соблазнов учительницы-балерины с давно открывшим свой донжуанский список и полностью разочаровавшемся в жене Николаем Гумилёвым. Их откровенный роман остался в памяти и воспоминаниях многих друзей и общих знакомых.

По свидетельству Анны Ахматовой, находившей Таню если не красивой внешне, то, во всяком случае, интересной, Гумилёвы, «в парадных случаях, когда было много гостей», принимали её у себя в доме. В свою очередь, и сами бывали на журфиксах в квартире Адамовичей[785]. Николай Степанович появлялся там, конечно, гораздо чаще. «Очаровательная… Книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…»

Несмотря на небольшой рост: она едва доходила Анне Андреевне до плеча, соперниц периодически видели под руку на поэтических вечерах столицы. Уступая другой собственного мужа, поэтесса Ахматова казалась даже великодушной:

Из воспоминаний гимназической ученицы Тани Адамович Нины Берберовой, относящихся к 1914 году:

…После уроков Наташа Шкловская и я оставались в учительской. На столе горела зелёная лампа. На жёстком диване сидели мы обе, а Татьяна Викторовна ходила из угла в угол, заложив руки за спину, и говорила с нами об акмеизме, о французской поэзии, о концертах Кусевицкого, о художниках «Мира искусства», о Мейерхольде, Мандельштаме, Кузмине и Царском Селе, о С. Волконском и школе Далькроза.

Мы ритмично поворачивали за ней головы — вправо и влево. Я, как бедный Лазарь, ловила крохи с того стола, за которым пировали все эти небожители. Каждое слово ложилось в памяти и вечером в кровати, завернувшись с головой в одеяло, я повторяла её речи… Конечно, главной темой была Ахматова.

Мы читали Татьяне Викторовне свои стихи, и она говорила о том, что такое поэзия, новая поэзия, о возможностях паузника, иногда брала наши стихи и через неделю возвращала, сообщая, что прочла их Ахматовой. Одно из моих стихотворений она признала хорошим и обещала показать брату Георгию.[787]

Но молодому студенту-поэту было не до юных дарований. Им плелась кружевная интрига: подтолкнуть Николая Гумилёва к решительному шагу в его «официальном» романе с Таней ценой женитьбы милого друга Жоржика на прелестной Габриэль. Одержимый этой идеей, Адамович позволяет себе в адрес самой Анны Андреевны уничижительные строки, которых позже стыдился:

Именно Татьяна Адамович впоследствии познакомит Нину и с Ахматовой, и с самим… Блоком! Берберова окажется последней из студийцев «Звучащей раковины» — гумилёвского семинара в Петроградском Доме Искусств, с кем общался поэт в роковую ночь своего ареста со 2-го на 3 августа 1921 года…

После весенних торжеств по случаю 150-летия Смольного института, которые широко отмечались в столице с 20 марта по 7 мая 1914 года и завершились концертом и балом, отношения между любовниками достигли того состояния, когда прозрачно просматривается настойчивое желание «невесты» скорейшего счастья… Да! Таня действительно хотела и была готова выйти замуж. Но не свободен был жених, связанный таинством венчания с Анной Горенко.

Признавая за собой буйство мужской силы — «Святой Антоний может подтвердить, что плоти я никак не мог смирить…», Гумилёв был готов даже взять на себя вину в смертном грехе (прелюбодеянии) и, таким образом, расторгнуть свой церковный брак. Не предлагать же сделать это Анне Андреевне после её романов с Антонио Модильяни в Париже и женатым красавцем и эстетом Николаем Недоброво в Петербурге?

Но и эта крайняя мера не решала проблемы. Как виновный Гумилёв был бы осуждён на… всегдашнее безбрачие. И, следовательно, ни о каком повторном венчании для него не могло быть и речи. А сожительство с дворянином, опозоренным Святейшим Синодом, по-видимому, не входило в планы ни самой Тани, ни семейства Вейнбергов — Адамовичей.

«По иносказаниям, вспыхивающим рифмам и внезапным перебоям ритма» стихотворения Гумилёва «Юдифь» весны 1914 года чувствуется охватившее его смятение:

И в середине мая Гумилёв решается на развод. Он даже принимает единственное условие Анны Андреевны — оставить ей сына. Вместе они едут в Слепнёво. Однако, там свои права на любимого внука предъявляет мать Николая Степановича, разрывая достигнутое между супругами соглашение.

Во второй половине июня 1914 года, отправив жену в столицу с очерком для «Нивы», Гумилёв устремляется к Тане в Вильно, где она гостит у брата-генерала. Любовники сбегают на балтийское взморье в Либаву и там проводят свой «медовый месяц». По свидетельству Анны Ахматовой Гумилёв в зрелые годы отдал дань одному из пороков тогдашней богемной среды — курению опиума. Не избежала наркотического поветрия, по всей видимости, и Таня, увлекаясь, в свою очередь, эфироманией.

Возвратившись в начале июля в Петербург, Николай Степанович сразу же уезжает в Териоки (Финляндия), где в тишине и покое выплёскивает на бумагу буйные фантазии утомившего его безумства — «путешествия в страну эфира»[789]. В письме к жене у него даже вырывается фраза: «Мне страшно надоела Либава»! Но ощущения от физической близости в состоянии эфирного опьянения героев рассказа — Гранта[790] и Инны[791] — переданы им в подробностях, не оставляющих сомнений в их достоверности:

…Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я догадался, что это острова Совершенного счастья. Нагая Инна стояла передо мною на широком белом камне. Её щёки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего дыхание; расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.

Я приблизился и, протянув руку, коснулся её маленькой, крепкой удлинённой груди. Вдруг её руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал лёгкий жар и шумную прелесть близко склонившегося горячего лица. Я схватил её и побежал. Она прижалась ко мне, торопя: «Скорей! Скорей!»

Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною вставала хвоя. Сколько времени мы пробыли на этой поляне, я не помню. Знаю только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк. Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о своём последнем блаженстве. И тотчас вновь начиналось сладкое любопытство друг к другу…

Но ведь небеса ничего не дают даром! 20 июля с началом войны с Германией страдающий заметным косоглазием Гумилёв добивается медицинского переосвидетельствования. Пройдя учебный кавалерийский курс под Новгородом, 30 сентября он с маршевым эскадроном прибывает в лейб-гвардии Уланский Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полк (в Литве) и 17 октября принимает первое боевое крещение.

Только на 3 дня — 21–24 декабря — он вырывается в Петроград к Тане. Вместе они посетили «Бродячую собаку», где Гумилёв читал стихи о войне, не зная ещё о награждении его солдатским Георгиевским крестом:

Но на фронт (до Вильно) Николая Степановича провожала всё же Анна Андреевна.

В конце января 1915 года унтер-офицер Гумилёв вновь в столице: свадьба Георгия Иванова и Габриэль Тернизьен, вечера поэтов в «Собаке» и «Романо-германском кружке», публикации стихов и «Записок кавалериста». Опалённому бедствиями войны, ему уже в ином свете представлялись настойчивые попытки Тани узаконить их отношения:

7 февраля Гумилёв в полку в Вильно и далее — на передовой. Застудив лёгкие в разъездах боевого охранения и получив затем воспаление почек, Николай Степанович в десятых числах марта оказывается на два месяца в петроградском лазарете деятелей искусства и на домашнем режиме в Царском Селе.

Отшучиваясь в ответ на сетования Тани по поводу неопределенности их отношений, Гумилёв 15 апреля 1915 года пишет «Жалобы влюблённых» с посвящением Адамович (в одном из автографов):

Но через несколько дней в стихотворении без заглавия — грустные мотивы почти прощания с любимой женщиной:

Признанный негодным к строевой службе второй раз по состоянию здоровья, Гумилёв упрямо добивается невозможного и в мае вновь попадает на фронт. Казалось, что испытывая судьбу, он искал смерти в июльских боях, но был представлен ко второму Георгию (3-ей степени) и приказом от 22 сентября откомандирован в петроградскую школу прапорщиков!

Учёба на младшего офицера военного времени, дарившая всего лишь отсрочку неизбежной гибели в бою, смерть тестя и начавшаяся серьёзная болезнь жены никак не приближали Николая Степановича к разрешению его сердечных дел, позволяя лишь временное забытьё:

Всё ещё на что-то надеясь, Таня, несмотря на войну, успешно прошла программу института Далькроза в Петрограде и выдержала экзамены на полный диплом с правом преподавания методики. Предприимчивому князю С. Волконскому удалось сформировать в столице специальную комиссию из профессоров консерватории и преподавателей «далькрозистов», наделённую самим Маэстро всеми правами приёмной.

Ритмическая гимнастика, завоёвывая популярность, преподавалась, помимо Смольного, на Курсах Рапгофа, Высших женских курсах Лесгафта, в Гимназии и Реальном училище доктора Видемана, в Школе бального искусства Москалёвой, в Гимназии Стоюниной и в других престижных учебных заведениях.

В начале 1915 года Татьяна, опасаясь экзамена по музыке, обратилась к услугам талантливого выпускника полного курса в Геллерау — поляка-петербуржца Стефана Высоцкого, уроки которого ещё 13 ноября 1913 года удостоил своим посещением Августейший князь Константин Константинович.

Профессиональный танцор, преподаватель курсов ритмической гимнастики в мужских, женских и детских группах по всем трём составляющим системы, включая музыкальную импровизацию, охотно помог увлечённой женщине, не предполагая чем обернётся для обоих их творческое общение…

Совмещая военную учёбу с подготовкой к изданию очередного сборника «Колчан», Гумилёв публикует в октябрьском номере «Аполлона» рецензию на книжку стихов начинающей поэтессы — выпускницы Высшихженских (Бестужевских) курсов Марии Лёвберг (Купфер) — «Лукавый странник».

Усмотревший в стихотворном материале «…энергию солнца в соединении с мечтательностью, способностью видеть и слышать и какую-то строгую спокойную грусть, отнюдь не похожую на печаль, критик подметил во многих строфах подлинно поэтическое переживание голоса автора, заявившего о своём существовании…»

Их знакомство, быстро перешедшее в короткий, но бурный роман, состоялось во второй половине ноября на одном из заседаний кружка «Вечера Случевского», где 21-летняя и только что овдовевшая М. Лёвберг появилась в сопровождении поэта В. Курдюмова. Распалённый её красотой, поэт посвящает новой возлюбленной нежнейшие стихи: «Ты, жаворонок в горней высоте…»

Двухлетний «период Адамович», уступая дорогу более молодым музам Гумилёва, получил в литературном наследии поэта достойное завершение. Бывшие любовники едут вместе в типографию издателя «Альциона»-Москва Кожебаткина, где Николай Степанович на отдельном листке «Колчана» посвящает свой сборник Татиане Викторовне Адамович, навсегда соединяя их имена. 15 декабря 1915 года «Колчан» вышел в свет.

А что же Таня? По окончании института Далькроза она стала преподавать ритмическую гимнастику на курсах и давать частные уроки, в том числе великой княжне Вере Николаевне в Мраморном дворце по приглашению Министерства Двора. При участии уже знакомого нам Стефана Высоцкого 15 сентября 1916 года в Петрограде открылась собственная Школа ритма Татьяны Адамович, где можно было встретить и старшую дочь Ф. И. Шаляпина от второго брака Марфу, и выделявшуюся своей настойчивостью и упорством дочь профессора Аню Энгельгардт — будущую жену Николая Гумилёва (Анну вторую)!..

Восточно-Прусская трагедия

Восточно-Прусская операция русских войск 1914 года предполагала разгром германской группировки (около 200 тысяч солдат и офицеров при 1044 орудиях) силами двух армий с охватом с севера и юго-запада многочисленных Мазурских озёр.

6 августа в первом же бою у Шталлупёнена 1-я армия генерала от кавалерии П.-Г. К.-Э. Ренненкампфа, наступавшая с севера, имела тактический успех, принудив противника отступить. Крупное встречное Гумбиннен-Гольдапское сражение 7 августа с основными силами 17 корпуса 8-й германской армии закрепило успех русского оружия. Немецкое командование отдало приказ об отступлении вглубь своей территории.

Одновременно перешла в наступление на фронте в 120 вёрст во фланг и тыл германской армии и 2-я армия генерала от кавалерии А. В. Самсонова. Успех кампании казался таким близким, но в радужном настроении от первой победы командующий 1-й армией не только не развил успех, а напротив, позволил войскам двухдневный отдых и лишь 10 августа начал медленное продвижение и не вслед за отступившим противником, а в сторону… Кёнигсберга!

Между тем, новое командование 8-й армии в лице генерала от инфантерии П. фон-Гинденбурга и генерал-майора Э. Людендорфа спешно стягивало резервы и тяжёлую артиллерию, готовясь к решительной схватке со всей 2-й армией.

Несогласованность действий и медлительность русских командующих при плохо поставленной разведке, не надлежащих средствах связи и просчёты самого штаба Северо-Западного фронта обрекали армии на заведомое поражение. Сказалось и отсутствие у обоих командующих при несомненной личной храбрости (генералы имели и «золотое» оружие, и ордена Св. Георгия) боевого опыта руководства не только армейскими корпусами, но даже и дивизиями в условиях европейской войны.

И перед бригадами и полками 2-й армии, оторванными от тыловых служб обеспечения и увязнувшими в многочисленных встречных боях с сильным противником, замаячили Канны[792] Великой войны…

13 августа 8-я германская армия мощными ударами отбросила фланговые корпуса русских, и её железные клещи с убийственным огнём тяжёлых гаубиц стали охватывать центральную группу войск армии Самсонова восточнее Нейденбурга. Уже 17 августа всё было кончено. Из 80 000 окружённых воинов за пограничную реку Нарев смогли пробиться лишь — 18 000. Сам командующий разделил участь погибших, взяв на себя всю вину за поражение.

Ко 2 сентября была разгромлена, отброшена за Неман и 1-я армия Ренненкампфа. Её командующий в скором времени пережил отстранение от управления войсками, увольнение из армии, но не избежал мести большевиков. С началом Гражданской войны он был арестован в Таганроге и казнён в начале апреля 1918 года по их приговору.

Общие потери русских войск в Восточно-Прусской операции составили… 245 тысяч человек (в том числе 135 тысяч пленными) при 37 тысячах со стороны Германии! А блестящие победы 67-летнего Пауля фон-Гинденбурга, будущего президента Веймарской республики, увенчал фельдмаршальский жезл из рук Кайзера Вильгельма II.

Едва узнав о трагедии 2-й армии, Борис Викторович счёл долгом офицера добиться направления на фронт.

Из телеграммы в ГУВУЗ от 22 августа 1914 года:

Пока шла переписка между управлениями Военного министерства, до бывшего кексгольмца дошли ужасные подробности доблестной гибели родного полка. В составе войск генерала Самсонова из гвардейских частей находилась лишь 3-я пехотная дивизия (3 полка) генерал-лейтенанта Л.-О. О. Сирелиуса и две пехотные бригады. Свой первый бой лейб-гвардии Кексгольмский полк принял 15 августа у деревни Ронцкен, где против 10 русских батальонов были развёрнуты 30 германских из 2-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса генерала Франсуа.

Как только рассеялся утренний туман, с немецкой стороны начался сильнейший артиллерийский обстрел, длившийся три невыносимо долгих часа. Упорный бой с контратаками продолжался с часу дня до вечера. В 19 часов полк отошёл к деревне Орлау, где и закрепился. Потери кексгольмцев только за сутки составили 55 % личного состава.

К вечеру 16-го полк оказался в окружении у деревни Радомин и ещё насчитывал чуть более 1000 человек. Но после боёв 17 августа выбраться из плотного «мешка» удалось лишь… 300 бойцам с несколькими пулемётами при 6 офицерах из 4230 человек личного состава, перешедших границу Восточной Пруссии у Илова!

Погибло, но не досталось врагу и Георгиевское знамя, пожалованное полку к его 200-летию: древко было сожжено, бронзовое навершие в виде орла зарыто в землю. Само полотнище, спрятанное на собственном теле поручиком К. Анучиным[794], попало вместе с ним в лагерь военнопленных в Нейссе. Здесь большая его часть была сожжена самим командиром полка генерал-майором А. М. Малиновским, умершим от ран 4 октября 1914 года. Несколько разрезанных фрагментов святыни сохранили офицеры полка и позже, уже в эмиграции, они оказались в русской церкви в Белграде.

О судьбе знамени Николаю II поведала жена генерала Самсонова Писарева Екатерина Александровна, посещавшая по линии Красного Креста лагеря военнопленных в поисках сведений о месте гибели и захоронения мужа. Этой мужественной женщине удалось невероятное — отыскать в Мазурских лесах у Каролиненгофа, недалеко от станции Пивниц, могилу супруга и опознать его обезображенное взрывом тело по золотому нательному медальону (с фотографиями жены, сына и дочери). Более того, останки генерала были вывезены ею через Швецию в Россию и перезахоронены на её родине в Херсонской губернии на погосте Акимовской церкви.

4 сентября Борис Викторович получил отказ на своё прошение:

Но молох войны только начинал собирать свои жертвы…

Из письма титулярного советника С. И. Вейнберга из Петрограда в Вильно от 5 сентября 1914 года:

Милый Боричка!

Лиза возвратилась после 5 недель интернирования в Берлине.

Я постарел на 10 лет. Сомневаемся, что до окончания бойни мы с Вами увидимся.

… Одна из моих сослуживиц по Управлению ж/дороги просит принять её племянника Виктора Борткевича в Виленское училище (18 лет, 5 классов гимназии). Помоги, пожалуйста. С. В.[796]

7 сентября генерала Адамовича нашла ещё одна телеграмма:

И тогда в ночь на 8 сентября начальник Виленского военного училища обращается через голову своего непосредственного начальника к Верховному Главнокомандующему — великому князю Николаю Николаевичу — и получает согласие на своё прошение.

Рапорт генерала Адамовича от 11 сентября на имя начальника ГУВУЗа:

20 сентября Николай II, находившийся в Вильно, утвердил назначение. Перед его отъездом из города Борис Викторович представил государю на платформе вокзала батальон юнкеров вверенного ему военно-учебного заведения. В строю находился и Сергей Малиновский — сын попавшего в плен командира Кексгольмского полка.

А 27 сентября в виленский госпиталь был доставлен с поля боя 22-летний смертельно раненный корнет гвардейского Гусарского полка князь Олег Константинович — единственный, как оказалось, из Романовых, проливший кровь на Великой войне.

Генерал Адамович в тот же день навестил умирающего сына своего бывшего шефа, отправив Его Высочеству в Павловск печальную весть: «Князь Олег шёл в атаку, но лошадь слишком вынесла. Он успел увидеть солдата, который целился в него… Я был допущен к раненому. Олег Константинович встретил меня как „нетяжёлый“ больной. Приветливо улыбнулся, протянул руку и посмотрел Вашим взглядом. Я поздравил князя с пролитием крови за Родину. Ваш сын перекрестился и ответил покорно, без трепета: „Я так счастлив! Это поддержит дух в войсках, произведёт хорошее впечатление, когда узнают, что пролилась кровь Царского Дома“».

Умеющий читать между строк, великий князь взял из семейных реликвий орден Св. Георгия своего отца и поспешил с женой в Вильно. Он успел обнять уже впадающего в забытьё сына и вложить в его остывающие руки боевую награду. Князь Олег умер в 8 вечера 29 сентября и был похоронен на берегу Рузы в подмосковном Осташево, где ещё летом прошлого года обедал за одним столом с юнкерами из Вильно.

Б. В. Адамович получил официальное подтверждение о новом назначении, сдал училище инспектору классов генерального штаба полковнику Анисимову и выехал вечером 28-го в Петроград для принятия, во исполнение Высочайшего повеления, старого знамени Кексгольмского полка[798]. 30 сентября он удостоился напутствия императора в его кабинете Царскосельского дворца.

Из воспоминаний Бориса Викторовича от 20 октября 1927 года:

5 октября в Варшаве в день ангела наследника-цесаревича Алексея Николаевича генерал Адамович вступил в командование когда-то родным, а сейчас, по сути, заново воссозданным за счёт маршевых рот полком и вручил ему старое знамя. Из довоенного личного состава в нём оказалось лишь 390 нижних чинов при 10 офицерах…

В самом конце октября перед выступлением из Варшавы на фронт Борис Викторович узнал из телеграммы Лизы о смерти её отца С. И. Вейнберга.

Великая война генерала Адамовича

29 октября с началом Лодзинской операции, сражением под Кутно и прорывом германских войск к реке Бзура Кексгольмский полк в составе 3-й гвардейской дивизии держал оборону у посада Александров. В кровавых боях со штыковыми атаками он потерял более 1000 солдат и 16 офицеров из своего уже нового состава. До 9 февраля 1915 года 3-я дивизия сражалась в позиционных боях на реке Равке.

Из наградного листа Георгиевской Думы на генерал-майора Б. В. Адамовича:[799]

А 3 и 5 ноября под Ленчицей в районе Липины отличился ротмистр А. Де-Лазари:

После неудачной Августовской операции русской армии Северо-Западного фронта и гибели в лесах юго-восточней города Августова окружённого 20-го армейского корпуса генерал-лейтенанта П. И. Булгакова Кексгольмский полк участвовал с середины февраля до конца марта 1915 года в 1-ой Праснышской операции и в боях у Будды-Пшисски и Единорожца.

Карпатская операция и капитуляция 9 марта австрийской крепости Перемышль потребовала усиления этого участка Юго-Западного фронта. Сюда, наряду с другими частями, была направлена в начале апреля и 3-я гвардейская дивизия.

С 26 мая Б. В. Адамович находился на излечении по болезни, когда узнал о смерти 2 июня в Павловске великого князя Константина Константиновича. Тяжело больной, подавленный военными неудачами, смертью самого любимого сына Олега и гибелью 19 мая в бою под Львовом зятя-кавалергарда князя Константина Багратиона, Его Высочество ушёл из жизни на 57 году жизни. Борис Викторович приехал проститься с учителем и покровителем в день его погребения 8 июня в Петропавловском соборе Петрограда.

После Горлицкого прорыва германскими и австро-венгерскими войсками Юго-Западного фронта, неудачных для русских армий 2-ой Праснышской и Виленской операций Россия понесла огромные потери. Она потеряла Галицию, Польшу, часть Прибалтики и даже значительные территории приграничных российских губерний. Не улучшила ситуацию в войсках и смена Главнокомандующего. С 23 августа им стал сам Государь и… гвардии полковник Николай II.

Выдохнувшись, обе стороны осенью 1915 года перешли к пассивной обороне на линии Рига — р. Западная Двина — Двинск — Сморгонь — Барановичи — Дубно — р. Стрыпа — Черновцы. Но главное, была выбита опора трона российского самодержца — императорская гвардия. К середине осени её потери исчислялись в 75 % от довоенного состава в 85 000. Только 25 октября остатки элиты армии были выведены в глубокий резерв на отдых, пополнение и переформирование.

Генерал Адамович уцелел в боях 1914–15 годов и даже оказался востребованным в течение 3-х месяцев на должности командира 2-й бригады 3-й гвардейской дивизии[801]. Не обошли его и заслуженные награды — «мечи и бант» к ордену Св. Владимира 4-ой степени;[802] ордена — Св. Владимира 3-ей степени (с мечами)[803] и Св. Станислава 1-ой степени[804]. 30 октября он сдал бригаду и был выведен в резерв Петроградского военного округа.

Ожидая нового назначения, Борис Викторович по поручению командования включился в перестройку учебного процесса ускоренных выпусков офицерских резервов воюющей армии с учётом опыта ведения современной войны. С этой целью он посещает (с 18 ноября по 14 декабря) две Ораниенбаумские и четыре Петергофские школы прапорщиков и 5 января 1916 года назначается генералом для поручений — инспектором военных училищ и школ при Военном министре генерале от инфантерии А. А. Поливанове.

Первые инспекции военно-учебных заведений в Москве, Саратове, Казани, Оренбурге, Омске, Иркутске, Чугуеве, Полтаве, Киеве и Одессе лишь подтвердили худшие опасения гвардии генерала о деградации и развале армии уже на стадии становления его командирского звена:

— училища и школы переполнены, теснота и грязь;

— каждый второй преподаватель без боевого опыта;

— на полевых занятиях недостаёт карт, пулемётов, перископов. Юнкера едва умеют работать у пулемёта за 1-й номер;

— школа вольного штыкового удара в подвижные чучела не практикуется;

— зимой в учебных и жилых помещениях зданий сквозняки. В летнее время юнкера живут во взводных шатрах, а не в палатках. Постели — соломенные тюфяки. Отхожие места солдатского типа;

— качество питания неважное. Кухонные постройки тесны, в столовых грязные асфальтовые полы. Недостаёт посуды. Приёмы пищи на столах без скатертей и в 2 очереди. Вечернее питание — «сухой ужин». Даже молитвы читаются с ошибками;

— юнкера плохо одеты (рубашки ветхи и грязны до последней степени, недостаток в сапогах) и имеют затрапезный, мрачный вид. Кокарды на головных уборах и те не форменные.

Генерал-инспектор в силу своих полномочий вмешивается в учебно-строевую подготовку, добивается смещения непригодных командиров и назначения на их место боевых гвардейских офицеров. Большими тиражами издаются его «Указания для ускоренного обучения стрельбе, удару штыком, строю и тактике», «Программа одиночной и взводной подготовки к рассыпному строю», одобренные Военным министром.

Офицерский корпус армии пополнялся, увы, ускоренными выпусками военных училищ и школ, в которых 45,5 % составляли теперь студенты и лишь 19,5 % — выпускники гимназий и кадетских корпусов.

Деятельность Б. В. Адамовича была отмечена Военным министром генералом от инфантерии Д. С. Шуваевым, сменившим с начала апреля генерала А. А. Поливанова, «мечами» к имеющемуся у него ордену Св. Станислава 1-ой степени.

22 мая началась крупнейшая в Великой войне, скрытно и тщательно подготовленная операция Юго-Западного, а затем и Западного фронтов, получившая в истории войн собственное имя — «Брусиловский прорыв». Вспомогательные операции Западного и Северного фронтов на Вильно и Ковно от 9 и 10 июля, к сожалению, успехом не увенчались.

15 июля в день Св. Владимира Кексгольмский полк мужественным боем у деревни Трыстень на реке Стоход открыл военные действия всего 2-го гвардейского корпуса, наступавшего на Ковель. Об ожесточённости боёв свидетельствуют потери кексгольмцев (убитыми, ранеными и контуженными) — до 60 % среди рядового и 80 % офицерского состава!!! Именно в эти дни Борису Викторовичу, наконец-то, было вручено и желанное для любого офицера Георгиевское оружие за лодзинские бои ноября 1914 года.

Но ни «Брусиловский прорыв», ни успехи Кавказского фронта в четырёх операциях (с декабря 1915 — по август 1916 гг.) не сплотили нацию в решимости победы над врагом, а напротив, спровоцировали многочисленностью жертв (около 500 тысяч человек!) всенародное возмущение бессмысленностью двухлетней бойни.

К концу 1916 года в России разразился топливный, промышленный, финансовый и продовольственный кризисы, которые с ростом стачечного движения подталкивали страну к социально-политическому взрыву. Тем удивительней было наблюдать среди всеобщей вакханалии зла свадебный обряд в центре польского квартала Петрограда в ноябре 1916 года. В костёле Святой Екатерины на Невском, месте упокоений последнего польского короля Станислава-Августа Понятовского, главнокомандующего союзными армиями в войне против Наполеона маршала Ж.-В. Моро и венчания в 1837 году Жоржа Дантеса с Екатериной Гончаровой, состоялось таинство соединения сердец Стефана Высоцкого и Татьяны Адамович.

Дочь русского генерала, приняв католицизм, вошла в польскую семью. Среди немногочисленных родственников Адамовичей, Высоцких, Вейнбергов и близких друзей присутствовал и «свадебный генерал» — единокровный брат невесты — Б. В. Адамович. Из-за невозможности отыскать в переполненной беженцами столице хоть какое-нибудь жильё молодые поселились в съёмной полуквартире начальника Дома предварительного заключения (на Шпалерной улице), что 28 февраля 1917 года при разгроме тюрьмы чуть не стоило им обоим жизни…

6 декабря генерал Адамович удостоился, как оказалось последней для него, императорской награды — ордена Св. Анны 1-ой степени и 5 февраля по распоряжению нового Военного министра генерала от инфантерии М. А. Беляева выехал в распоряжение Главнокомандующего Кавказским фронтом великого князя Николая Николаевича «для инспекции военно-учебных заведений округа и проведения в них необходимых реформ». В Тифлисе его и застали Февральская революция, отречения от престола Государя Николая II и великого князя Михаила Александровича, арест непосредственного начальника и известие о назначении Военным и Морским министром одного из лидеров Думских партий — А. И. Гучкова.

Но представлялся в Зимнем дворце 12 мая 1917 года Б. В. Адамович уже А. Ф. Керенскому. Тщеславный юрист в мечтах о лаврах военного гения был занят подготовкой июньского наступления Юго-Западного фронта.

Генерал Адамович, определённый с 20 мая «в распоряжение Военного министра Керенского», становится свидетелем планирования последней наступательной операции Великой войны, хорошо представляя её последствия после «Приказа № 1» Петроградского Совета от 2 марта (о лишении офицеров дисциплинарной власти в армии).

Как и следовало ожидать, «Второе наступление Брусилова» от 16 июня закончилось ничем после контрудара германских войск 9–21 июля. Очередным Верховным главнокомандующим становится отчаянной храбрости генерал, но недалёкий политик — Л. Г. Корнилов, один из будущих героев Белого движения и первый командующий Добровольческой армии. Но и ему не удалось в условиях развалившейся армии защитить Ригу, оставленную противнику 19 августа.

27 августа интригами Керенского Лавр Георгиевич был обвинён в попытке военного мятежа против Временного правительства, арестован и 2 сентября заключён в тюрьму в Быхове. Военным министром назначается генерал-майор А. И. Верховский, а во главе вооружённых сил России становится… сам Керенский!

Возмущённый наглостью и беспринципностью Министра-председателя, 9 сентября подаёт в отставку начальник штаба Ставки Главковерха генерал от инфантерии М. В. Алексеев (будущий идеолог Добровольческой армии), а 6 октября аналогичное прошение вручает товарищу Военного министра князю Туманову и Борис Викторович.

Из приказа по армии и флоту от 8 ноября 1917 года:

Единственным местом, где 47-летний отставник-холостяк мог теперь преклонить свою голову, оставалось именьице отца в Петровцах. Не дожидаясь оформления пенсионных документов, Борис Викторович попрощался с семейством Елизаветы Семёновны (Верейская, 11), освободил номер в гостинице «Северной» на Знаменской площади, где проживал по возвращении из Тифлиса, и 18 октября покинул бурлящий беспорядками, грабежами и насилием Петроград.

Возможно, как и многие оставшиеся не у дел военные и гражданские чиновники высокого ранга прежнего монархического правления, он хотел просто переждать «окаянные дни» на юге, надеясь на благоразумие политических сил.

Но действительность оказалась страшнее самых мрачных прогнозов…

Балет Татьяны Высоцкой

После захвата власти большевиками в результате октябрьского переворота и сформирования 7 декабря 1917 года Регентским советом Польши первого польского правительства в Москве открылось Польское Представительство. Музыканту С. С. Высоцкому, имевшему кое-какие связи, предложили в нём должность с возможностью последующего выезда на Родину. Прожив в столице Советской России голодный год, Высоцкие в середине октября 1918 года выехали через Оршу в Варшаву, где Стефан Станиславович получил работу в Министерстве Иностранных Дел возрождённого государства.

Очень скоро супруги открыли «Школу музыкальной культуры С. и Т. Высоцких», из которой вырос «Балет Татьяны Высоцкой», завоевавший на международном хореографическом конкурсе 1932 года в парижском Театре Елисейских Полей бронзовую медаль! В 1935 году труппа Высоцкой, выиграв конкурс «Казино де Пари», удостоилась и годичного контракта на выступления «Польского балета Высоцкой» в фешенебельном мюзик-холле Парижа[806].

Татьяне Высоцкой удалось многое в этой жизни. Родив в 1920 году сына Стефека, прожив 79 лет и оставив заметный след в культурном наследии Польши как талантливая танцовщица, балетмейстер, театральный деятель и историк балета, она донесла до нас и воспоминания о семейном быте на фоне культурной жизни Москвы и Петербурга Серебряного века[807]. Не обмолвившись в мемуарах ни единым словом о своих двухлетних отношениях с Николаем Гумилёвым, она оставила десятки писем к нему, которые однажды всю ночь читала Анна Андреевна, никогда и ничего не сказав о том Николаю Степановичу…

«Страдания» сочинской гимназистки

Из дневника 14-летней Ляли Массен 1917–19 годов:

Суббота.

Какое ужасное утро. Мама рассердилась за то, что я не учусь, не могу сосредоточиться. Господи! Неужели у меня будет переэкзаменовка?

Понедельник.

Последнее время я страшно нервничаю — чувствую, что скоро буду любить. А может быть, я его ненавижу? Ведь любовь и ненависть — рядом!! Неужели я полюбила за то, что он меня поцеловал? Это ужасно. Буду наблюдать и за ним, и за собой. Дай Бог, чтобы мне не пришлось раскаиваться в своей взбалмошности…

Вторник.

Нет, я действительно люблю его. Он же избегает меня. Что за хаос в моей душе? Боже, наставь меня на путь истинный!! Что мне делать?

Четверг.

Мне ужасно тяжело было услышать от Лили, что Юля хочет стать её подругой. Выходит, во всей гимназии не будет человека, который бы меня любил. Никого! Я одна, совершенно никому ненужная и нежелательная. Остаётся только молитва. Буду молиться и верить. Серёжа меня избегает, хотя Лилю, Зою и Юлю он отлично замечает.

В субботу был «Мир Искусств». Как-то вышло, что я весь вечер провела с Котей Толмачёвым. А тот, кого я люблю, общался с Юлей и на меня внимания не обращал. Хотела устроить шалость, но побоялась, что если бы нас поймали, то непременно выгнали обоих. Что бы тогда стала делать мама?

Вчера состоялась верховая прогулка. Мы ездили за висячий мост, сделали вёрст 20. Сперва у меня оказалась плохонькая, но смирная лошадка, а потом мне дали отличную, но упрямую и тугоуздую лошадь. И сегодня у меня болят ноги…

Суббота.

Сегодня Серёжа опять смотрит на меня букой и избегает. Санька написал Лиле письмо, полное всякой влюблённой всячины: «Дайте мне ленточку! Дайте мне карточку!» Не ожидала от него такой прыти.

Понедельник.

Написала Серёже письмо — искреннее объяснение в любви. Всю ночь не спала, ужасно было страшно. Представлялись разные картины: дознались и обоих выгнали из гимназии; над нами товарищеский суд; он отвечает сдержанно и холодно или, наоборот, самого лучшего для меня содержания. И вот сегодня, после всех пережитых волнений, он не пришёл! Я в отчаянии, а Лиля умоляет не рвать письма…

Содержание его следующее: «Милый, дорогой Серёжа! За что ты меня мучаешь?! Знаю, что моя любовь безответна, но я люблю тебя больше всего на свете! Больше цветов и солнца! Больше всего земного. Я слежу за каждым твоим движением, за каждым шагом! Ты любишь В. Жвания, но ведь она только запутает тебя и бросит. Я знаю, моя любовь ни к чему не приведёт, но не могу забыть тебя. Никто, я думаю, не отдавал тебе так всей души, как я! Сжалься надо мной!

Если захочешь мне ответить, то передай записку через Лялю Массен. Только прошу, не выпытывай у неё моего имени. Твоя ++.»

Пятница.

В среду я не была в классе, так как помогала маме в огороде с посадкой. Вчера Серёжа как-то странно на меня посматривал наглыми, а вместе с тем милыми мне глазами. При прощании он что-то говорил, а глазами спрашивал: «Любишь ли ты меня, в самом деле?» Я задрожала как от этого немого вопроса, так и от этого взгляда и скорей пошла домой, испугавшись дальнейшего разговора, которого бы не вынесла.

Смущает меня и то, что в него влюблена и Юля и ужасно страдает от его невнимания. Могу ли я, зная это, быть спокойной и безмятежно любить его? А Серёжа, как назло, шутит и необыкновенно весел. Что произойдёт завтра, когда у нас будет вечеринка?! Я её страшно боюсь, не зная, как себя с ним держать. Если буду волноваться и краснеть, то выдам себя, и это дойдёт до мамы. И в лице Юли могу нажить врага.

Странно, но я полюбила Веру, которую ненавидела. Может быть за то, что она не любит Серёжу? Но ведь он-то её любит! И Юлю мне жаль. На уроке «Закона Божьего» я условилась поговорить с ней, она была такая грустная и печальная.

Что-то мне пошлёт завтрашний день?! Дай Бог, чтобы мне не пришлось делать шаг назад…

Пятница.

Вчера я под предлогом головной боли ушла наверх и стала молиться, потом долго лежала и думала. Решила приняться за своё исправление. Для этого я почитала Евангелие и поставила себе задачей: никогда не лгать, даже в пустяках; быть кроткой; не браниться и прощать обиды. С сегодняшнего дня слежу за собой и, кажется, пока не нарушила ни одну из заповедей. Завтра у нас намечается вечеринка, если только удастся достать чего-нибудь…

Четверг.

С Серёжей случился у нас разлад по политическим мотивам. В день годовщины революции несколько социалистов нашей гимназии пошли с красным флагом на манифестацию. К ним присоединилась и я, меня поддержал Володя Кучумов. Целый день спорила с нашими монархистами, которые понадевали шапки, когда запели «вечную память». Теперь им придётся расплачиваться за это. Красногвардейцы составили списки всех учеников старших классов, не бывших на митинге, и будут их судить революционным судом, исключат из гимназии и чуть ли не пошлют на общественные работы. Что же станет с гимназией? Пишу на уроке латыни.

Понедельник.

Мама была у Рутковских, и Лиля рассказала ей о том, что знала обо мне и Серёже. Вечером дома был тяжёлый разговор. Я давно так не плакала. Рыдала не я, а моя непонятая душа.

Сегодня в гимназии он избегал игры со мной в крокет и кегли в одной партии. Разум мне подсказывал — я должна забыть его навсегда. А сердце шептало: «Борись, неудачи закаляют. Ты добьёшься того, что так долго искала!» Кому мне подчиниться? Сердцу или разуму?! Если бы у меня хватило силы воли…

Вторник.

Серёжа меня избегает и даёт понять — я ему неприятна. И у меня сложилось к нему какое-то странное чувство. Без него скучаю и тоскую. А лишь только увижу — прямо-таки отвращение. Мы взаимно ненавидим друг друга в лицо. А за глаза, как знать, может быть он и не питает ко мне вражды. Я люблю его, когда он вдали от моего тела. А возле моей души он всегда.

Воскресенье.

Вчера был «Мир Искусств». Я была с Юлей. Всё по-прежнему. Если не считать одного прямого взгляда Сергея. Обычно он смотрит на меня сбоку, а вчера прямо в глаза, как когда-то с вопросом на губах, а вовсе не с тем, что в глазах. Но мне от этого стало ещё тяжелей.

С несколькими друзьями мы вышли на «воздух» и пошли к парку. Борис стал петь. Слова печального романса резали мне душу, а его звуки лились жгучею волною в открытую глубокую сердечную рану. Я не выдержала и расплакалась. Вернулась, когда совсем успокоилась, и только острая головная боль давала знать о недавнем пережитом. Что же Серёжа? Он всё так же холоден и ужасен дикостью неукротимого зверя. Но я всё-таки от этого не могу его не любить. Что меня заставляет это делать? Не знаю!

Четверг.

Мы на «Вы», а в то же время я чувствую его близость. Он стал смотреть мне прямо в глаза и не так дичиться. Господи! Эти зеленовато-серые с таким злым огоньком глаза сводят меня с ума. Рот вечно кривится в какую-то насмешливую улыбку. Я не могу вынести его проницательного взгляда.

Вторник.

Есть только один человек, который мне близок, как друг — это Лука.

С ним я держу себя свободно, и у нас установились милые дружеские отношения. Иногда я его поддразниваю Ниной Дубинской, но, конечно, всё это в шутку.

Четверг.

Предчувствия не обманывают. Серёжа переменился. В гимназии мы не разговаривали, но когда пошли играть в крокет, он сам предложил сыграть с ним в одной партии. Что случилось? Неужели вернулось моё солнышко, рассеялись тучи в моей душе, и оттуда замигала маленькая, но яркая звёздочка! Неужели Ты, Всемогущий, услышал мои мольбы! Моя душа ликует и прыгает. Да! В нём сидят две Веры. Первая — это Жвания. А вторая — Вера из «Обрыва». Он подошёл с лаской и на «ты». Милый, родной, за что я так тебя люблю. Господи, укрепи мою и его любовь, если это возможно! Я так счастлива!

Суббота.

Вот и кончился ещё один год. Грустно расставаться на целое лето со всеми классными порядками. Я перешла в 5 класс. Все учебные залы украшены зеленью и цветами. За доску воткнули пальмовых листьев, кипарисовых веток и спустили гирлянды пахучих азалий. Восьмиклассники несли в креслах всех учителей с последнего урока в учительскую, а возвращаясь, пели «Gaudeamus» — старинную студенческую песню на латинском языке. Вчера выставили отметки «прощальные аттестаты» за 4-й, 7-й и 8-й классы. Лиля сказала мне, что Серёжа после Пасхи уедет и больше уже не вернётся. Какая она бессердечная, зная, как мне ужасно тяжело! В последнее время я стала подумывать о смерти, это доходило до отчаяния. Но мой поступок погубит маму. А иногда так трудно сдержаться…

Понедельник.

Сегодня выдают аттестаты. Думаю за лето подготовиться в 6-й класс. Вчера состоялся литературный вечер с поэтом-футуристом В. Каменским. Он читал довольно интересно. Мама смеялась, когда я пересказывала ей его стихи. Вечер провела с Ирой. Она меня понимает. Я поделилась с ней своими ощущениями, оказалось, и у неё бывают такие же переживания.

Пришла Лиля и передала от Серёжи, что я ему нравлюсь, но любить меня он не может, хотя у него и бывают минуты, когда хочется любить именно такую, как я. Дай-то Бог, чтобы это было правдой. Перед глазами стоит его портрет: среднего роста, с чёрными как смоль волосами; светло-карими, иногда жёлтыми, глазами, в которых горит какой-то злой огонёк. Но этот огонёк иногда делается очень мягким и добрым; лицо покрыто веснушками, но не сильно, а подбородок раздвоен глубокой ямкой, которая дрожит при смехе; одевается опрятно и отлично знает бокс…

Ужас! Вчера (11 декабря 1917 года — А. К.) на даче задушена вся семья 78-летнего царского сановника Горемыкина[808] — он, его жена и дочь с мужем-дипломатом. Преступников ищут, но вряд ли найдут.

Пятница, 22 ноября 1918 года.

Закончила ещё один дневник, четвёртый по счёту. Хочу вести его так же, как и предыдущий, то есть не стесняясь ни в выражениях своих мыслей, ни в чём-либо другом вообще. Я постараюсь оградить его от всякой цензуры, ибо думаю вести ещё откровеннее прежнего. Ведь в августе мне уже исполнилось пятнадцать лет.

Для начала попробую описать некоторых из моих друзей. Первая — сестра Зоя. Это весёлая, здоровая девочка 13-ти лет, но на вид ей можно дать и 15. Она много читает, её очень интересуют вопросы жизни в самом их реальном смысле. Эту жизнь она старается узнать из каких только можно источников, но от всех это скрывает и знания свои получает под шумок.

Не могу сказать, что она злая, но до безумия капризна и избалована. И поэтому позволяет себе говорить мне и маме много дерзостей. Маму это убивает, а Зоя увлечена сама собой. Ей кажется, что она очень красива или, по крайней мере, интересна. У неё карие глаза, белокурые волосы, вздёрнутый «интернациональный» нос и довольно большой рот. Но главное её несчастье — она лопоухая. Иногда, правда, сестра бывает миленькая, но до красоты ей далеко.

Зоя увлекательная натура, довольно постоянная в любви. Если любит, то уж об этом все будут знать в очень скором времени. Язык у неё непомерной длины, даже на свои тайны… В последнее время стала писать стихи и воображать себя поэтессой, но это ей простительно. Могу добавить, что она большая и врождённая кокетка.

Наташа. Это наша общая подруга, хотя Зое она подходит больше по характеру. Но так сошлись обстоятельства, что она стала и моей подругой. Это довольно красивая девочка лет 14-ти. Крупная, полная, с очень изящной головкой, вполне пропорциональной телу. Она весёлая хохотунья, но не могу сказать, чтобы была очень умна. Ум у неё есть, и он, без сомнения, разовьётся и выйдет наружу. Когда она зайдётся в смехе, то не знает удержу, и в такие минуты может выкрикнуть или сказать какие угодно глупости.

Говорить с ней серьёзно мне приходилось редко, но в этом случае она держит себя умно и осмысленно. Её плохая черта — лживость, причём совершенно естественная. Любит прихвастнуть знакомыми артистами (её мать актриса) и своим французским, которого никто из нас здесь хорошо не знает. Могу заметить, что в Наташе нет прирождённого чувства изящества. Может оно ещё и разовьётся, но сейчас она проста до невозможности.

Сегодня после уроков мама отпустила нас с Зоей погулять, и мы с радостью побежали в городской парк. Встретили наших и отправились к морю. Коля всё время шёл с Наташей, но я была в слишком хорошем настроении, чтобы ревновать. Решили идти берегом до баржи, выброшенной штормом. Подошёл Коля, и мы побежали с ним наперегонки. Он что-то говорил мне, я смеялась, а сердце стучало и пело во мне: «Он тебя любит!». Первый раз в жизни я люблю и, кажется, любима.

Мы бежали долго, пока я не задохнулась и от бега, и от неудержимого восторга. Может глупо любить в 15 лет, но, тем не менее, это так, и я его люблю совсем не как других. Это какая-то сильная привязанность, большая, чем просто дружба. Колю я люблю, когда мне весело, светло на душе, когда хочется прыгать, смеяться. Но когда мне тяжело и больно, когда обидит кто-то, то я люблю «другого» со всей силой своей серьёзной любви. Молю, прошу его прийти, и слёзы не раз навёртываются на глаза, когда я вспоминаю жёлтые наглые глаза и… насмешливо-чарующую улыбку.

Воскресенье, 8 декабря.

Вчера был «Мир Искусства», где я первый раз выступила с пением. Потом танцевали и пошли в клуб на «Василису Милентьевну». Играли отвратительно. Исполнители: Ростовцев — Иван Грозный, Швец — Малюта Скуратов были ужасны, костюмы — и того хуже.

1 января 1919 года.

Вчера встречали Новый год. Почти годовщина, как уехал Серёжа Белов. Хорошо, что я не успела в нём разочароваться. Всю жизнь буду я помнить эти жёлтые глаза и насмешливые губы. Но теперь я бы уже не хотела его видеть. Не возвращайся!..

Я проиграла Коле пари. И теперь он будет читать мои дневники. Что ж, слово дано. Но ни один человек не должен знать, Коля, твоих мнений насчёт прочитанного, ни даже того, что ты читал их вообще. Полагаюсь на твоё слово и благородство!..

Среда, 16 января.

Коля прочёл мои дневники. Как много дала бы я, чтобы именно теперь встретить взгляд твоих глаз, когда взяли из моей души самое дорогое и хрупкое — мысли и чувства. И кто же! Человек, который не сумел ни понять, ни оценить того, что узнал. Страницы моего дневника исписаны двумя именами. При этом о Серёже я говорю всегда как о далёком любимом идеале, а о Коле как о живом, красивом и также любимом… ребёнке!

21 января.

Я стала зла. Почему? Устала верить и надеяться на счастье. Его нет на земле, во всяком случае для меня. О ком я забочусь и кого люблю — это мама. Она больна, хотя нам этого не говорит. Но я это чувствую. Коля! Я считала его человеком, а это — «человечишко». Не умеет совладать со своими чувствами. Несчастный раб земли! Что-то мелкое, тщедушное, которое даже любить ещё не научилось. Ходит такой убитый, растерянный, будто ему на голову небо свалилось.

27 января.

Боже, Боже, Боже! Что же это такое? На днях в город вошли войска Добровольческой армии, и у нас не было занятий. На улицах перестрелка, и я один раз попала под перекрёстный огонь. Грузины заперлись в «Ривьере», но вчера сдались, и добровольцы по этому случаю служили молебен в церкви и на площади города. Нас отпустили с 3-го урока, и мы пошли в центр, но намокли и ничего не увидели. Тогда полезли на колокольню, откуда всё было видно как на ладони, но ничего не слышно. Когда молебен окончился и войска двинулись, Костя ударил в похоронный колокол. Вся наша компания бросилась вниз.

Вечером у меня составилась довольно хорошая компания. Сидели в столовой, пели, играли. В конце концов, у меня разболелась голова и я вышла на балкон. Подошёл Коля, стал упрашивать идти в дом, так как было довольно холодно.

Не могу я спокойно переносить его ласк и нежного голоса. Я вообще не привыкла к особому вниманию, и поэтому каждая его самая мимолётная нежность отдаётся болью в сердце. Наши мнения о дружбе не сходились. Потом я как-то сразу осеклась и впала в минор. Рука моя лежала на столе. Он взял её, начал гладить, тихонько сжимать, перебирая пальцы. В сердце ударило, как кинжалом, и каждое его прикосновение отдавалось в нём нестерпимой физической болью. Ещё минута и я разрыдалась бы. Он положил голову на мои руки, у меня вдруг появилось нестерпимое желание обхватить её, прижаться к ней и выплакать всё то, что накипело в груди. Со мной начинался припадок, какой был когда-то. Но, слава Богу, Лёня решительно засобирался домой. А за ним и Коля.

Вторник, 28-го.

Милый мой дневничок, сколько ты знаешь моих переживаний. Тебе одному вверяю я всю мою душу. Ничего, что Коля читал немного, я всё же не стала с тобой менее откровенна. Попробую описать ещё некоторых из нас. Например, Лёню.

Ему едва 18, а он уже старик. При вполне развитом уме его душа не знает юных порывов, чувства томления. С какой-то полунасмешливой улыбкой слушает он наши разговоры, когда мы начинаем строить воздушные замки. Ему ближе философские или психологические темы, а самое большое желание — поскорей окончить гимназию, жениться и зажить тихой спокойной жизнью. Он очень наблюдателен и скрытен, ценит и понимает красоту. Иногда меня только смешит его покровительственный тон. Но всё это не мешает ему быть великолепным товарищем и очень приятным и интересным собеседником.

Лёня уверяет, что между женщиной и мужчиной никогда не может быть дружбы, так как она непременно перейдёт в любовь с одной или с другой стороны. Его пальцы всегда немного дрожат, особенно если он сильно держит за руку. Очень добрый, доверчивый и задумчивый. В шутку я зову его «секретный ящичек» за обладание вверенных ему тайн.

7 марта.

Тихо, темно в моей комнате. Где-то далеко лает собака. Потрескивает свеча и расплывается серыми каплями по подсвечнику. Думаю о чём-то, о ком-то. О «Нём». Кто Он, я не знаю. Но знаю, что Ты есть и будешь. Где Ты? Откуда придёшь? Где искать Тебя? Я безумно, пламенно жду Тебя! Легко сказать. Знаю, что Он есть, что близко и скоро я увижу Его не только зеркалом души, но и наяву. Иногда мне кажется, что этот Он — Николай. Я вглядываюсь — нет, не Он… «Иногда мне кажется, тебя я встречаю!» Боже праведный, что же это? Где Он?.. Где…

Сейчас читала урок и меня поразила проповедь Св. апостола Павла в доме язычника: «Блаженны соблюдшие в чистоте тело своё, ибо они станут храмом Божьим; блаженны хранящие воздержание, ибо с ними будет беседовать Господь…»

Я стала думать и решила так: Павел благословляет тех, кто отрекся от земной любви. Ищи её в лазоревой глубине неба и ты будешь спокойна. Но читая дальше, нахожу такую заповедь: «Блаженны имущие жён, как и не имущие их, ибо они унаследуют Господа». Я растерялась. Павел оправдывает и благословляет мирскую любовь? К чему тогда мой вывод о двух первых заповедях? Он разлетелся в прах.

Читаю дальше: «Блаженны отрекшиеся от мира сего, ибо они „справедливыми“ нарекутся». Блаженны… ну да лучше об этом пока не думать, мысли путаются в этих дивных словах. Видно мой ум ещё недоразвит до понимания таких истин…

18 марта.

В конце концов, это становится невыносимым. Я не понимаю себя. Я люблю сразу троих и кого из них больше, не знаю. Мне кажется, что это даже не любовь, так как любить можно только одного, а не сразу трёх. Сергея, Колю и… может быть, немного Andre. Что такое моя любовь? К каждому из троих она совершенна различна.

Сергей… Это мой царь и Бог, к которому тянется душа. И хочется упасть к его ногам и плакать, и плакать. Знай, что я тебя люблю и ещё не скоро перестану любить. Знайте это все, смейтесь надо мной, называйте глупой девчонкой, но это так.

Николай — это совсем иное дело. Я никогда бы не унизилась перед ним, не стала плакать у его ног. Но хочу, чтобы он был около меня, хочу его ласкать, смотреть ему в глаза и даже целовать. Это я, кажется, уже хватила чересчур. А всё-таки я его люблю так же сильно, как Зюку.

Andre. Я не могу сказать, чтоб я его любила, он мне просто нравится своей недюжинностью и оригинальностью. Все его выходки, разговоры смешат меня, а главное, в нём есть что-то общее с Серёжей. Оба они странные, а этот тем более. А ведь иногда и сама себя отказываешься понимать.

А Тарас-то глупый таки влюбился в меня!..

Суббота, 22 июня.

На днях вечером я играла. Мама и сестра сидели за столом. На дворе ночь. Тихо льются звуки грустного вальса, и вдруг открывается окно и появляется… Коля. Это было так неожиданно. Я даже не была рада. Он посидел и ушёл, а я осталась в недоумении — зачем приходил? Для меня и моей музыки?

18 июля.

Завтра идём на Кудепсту. Как я рада и счастлива. Опять горы, милые, добрые и грозные. Как я вас люблю, больше моря! Оно злое, коварное. Никогда не прощу ему того корниловского офицера, который утонул на днях. Два года на фронте в самой сумятице, пережил ужасный «Ледяной поход» и выжил. А утонул в первый же день, как пошёл купаться.

Чарующие, опьяняющие горы. Как отдыхаешь душой, стоя на самом краю бездны. Выше только небо, а внизу голубой ленточкой горная речка. Аромат горных цветов, порхание дивных бабочек. Ах, хорошо. И жить хочется! Так бы тут и остался навеки!..

Четверг, 15 августа.

Завтра мне 16 лет. Не с радостью встречаю я эту дату, а с тяжёлым сердцем. Что принесёт мне совершеннолетие? Мама обещала подарок на всю мою жизнь. Только один человек может сделать меня счастливой и не забыть этот день — Коля. Но… это не в его власти. И я это хорошо знаю. Но тот, кого я действительно полюблю, будет для меня во сто крат дороже Сергея. И случится эта любовь, когда я найду… четырёхлепестковый клевер. Ищу. Боже, сделай, чтобы я завтра была счастлива!

24 сентября.

Я в 6 классе. Вот уже больше 2 недель, как Коля уехал в Армавир. Я совершенно одна. Ни одного человека, кто бы понял меня, а главное, любил бы так, как мне хочется. Мамина любовь — это, конечно, много, она меня очень любит, но не понимает ничуть. Любовь Андрея была бы прекрасна, если бы я сама его любила хоть немного. Жаль, так как он меня, несомненно, любит. Вот и сейчас мои руки пахнут его духами и волосами. Я люблю этот запах, но он меня не волнует, не радует, как, например, запах Колиных волос.

Прелестные золотисто-каштановые пряди так приятно скользят между пальцев и щекочут кожу. Если меня берёт за руку Андрей, я не испытываю никакого волнения. Его прикосновения как-то холодны. Нет в них огня. Но никогда не забыть мне тех минут, когда на мою руку ложилась горячая рука Николая. Его прикосновения — это страсть, огонь. Сколько в нём жизни, силы, красоты!!! «Ляля, ну я прошу тебя, ну пойдём, я прошу…» Ласковые и властные глаза смотрят на меня, и я вижу чертог на белой бумаге. Он всегда умеет успокоить, увести от собственных мыслей. Умеет просить и требовать одновременно. И нельзя было ему не повиноваться в такие минуты. Ну, судите, могу ли я его забыть, могу ли променять на Андрея?! Всё прошло, он уехал далеко, не пишет, не думает. Страшно, что, может быть, навсегда. Нет, я не хочу, не могу, чтобы это было так. Ты должен будешь меня любить. Я хочу!..

18 октября.

Ах, как хорошо! Я видела сегодня рай, хотя это и может показаться странным. Сидела в парке на моей любимой скамье. Был закат, шумело море. Над головой плыли облака. Нижние — серые, клочковатые, неопределённые и зловеще-прозрачные. Выше — беловато-кремовые, мягкие, с нежными формами, напоминающими снега на вершинах гор. А дальше — золотые, да, да, настоящие золотые с ослепительным блеском и загадочно-величественными контурами. И между ними пятнами — голубое небо. Больше всего это походило на расшитый шёлковый занавес между землёй и… Богом!

И глядя на сочетания цветов, я почувствовала, что блаженство должно быть именно в ярких отливах золота, пурпура и бирюзы. Только там душа будет спокойна и счастлива, только там вечный покой, гармония и забвение. И так хотелось улететь туда от всех житейских дрязг, хлопот и навсегда раствориться в этом божественном великолепии…

24 октября.

Томлюсь и чувствую свою душу и сердце на пороге захватывающих событий. Андрей уверяет, что человек обладает предчувствием.

Ира вышла замуж. Давно ли она была увлечена Колей, Лёней, Борисом? А теперь — жена незнакомого мне человека, имеющего на неё свои права. Время так незаметно летит, унося частички жизни.

29 октября.

Матерь Божья, Заступница моя. Ты одна знаешь, как я страдаю. Заступись за меня, Владычица. Попроси Сына твоего за меня, я так несчастна в океане жизни. Но верю, что Создатель не оставит меня. Господи, сжалься над рабой твоей и прости ей грехи её тяжкие!..

Безумно люблю горы, их холодные снежные вершины, которые дышат такой страстью на закате. Объятые небесным пламенем, они пылают, сверкают, манят, дразнят и остаются столь же непреклонными, как и раньше, и после, и навсегда. Они так могучи, так обаятельны. Люблю их страстно, до боли, до слёз ревности, подступающих к горлу. Если мне придётся уехать отсюда, я буду несчастнейшим человеком, потерявшим часть своей души, своего счастья. Милые, нежные, чистые, как вы мне бесконечно дороги. Сколько тяжёлого рассеивалось в туманной дымке на вершине хребта. И только один человек понимает эту мою страсть.

Сколько жизни, света, наслаждения вливает в душу запах цветущих альпийских лугов или тисового леса. Какой стихийный трепет охватывает тебя под сводами пещер, когда бредёшь под землёй версты две, а то и больше. Мерная капель со свода, пронизывающий подземный ветер и мерцание сального огарка наводят ужас, и рисуются тени мрачных духов подземелья. Тянутся лапы невидимых чудовищ. Скорей к свету дня, к солнцу. И безумная радость переполняет сердце. И так хочется жить, любить и петь…

А тут, не могила ли вокруг меня? Не запах ли подземелья? Догорает свеча. Кто вырвет меня из темноты? Кто спасёт?

Понедельник, 11 ноября.

Та же тоска о близком и невозможность счастья. Вчера встретила человека, который мне очень понравился. Боюсь, как бы мои искания не остановились на нём. В настоящем настроении я на всё способна.

Умный, много повидавший и хорошо передающий всё пережитое, он произвёл на моё нервное воображение некоторое впечатление. Но сердце подсказывает, что это не то, чего ищу я, хотя могу и влюбиться. Не дай Бог! Зовут его Борис А.

Мы не знаем, кого скрыла Елизавета под инициалом «А», но именно в это время в семье Массенов объявился её родной дядя — Борис Викторович Адамович! Его надежда переждать смутное время в тиши миргородского именьица оказалась химерой, как, впрочем, и для многих сотен сановников высокого ранга, укрывшихся со своими семьями на кавказских, крымских, финляндских и иных бывших российских курортах.

Генерал Адамович пережил Украинскую Народную Республику, Республику Советов, германскую оккупацию, Украинскую державу гетмана Скоропадского, крушение Брестского мира, но при Украинской директории его ждал арест, произведенный петлюровцами 25 декабря 1918 года.

Он бежал из-под стражи и скрывался у знакомых в Лубнах и Киеве. После занятия города частями Добровольческой армии, в составе которых находилась и сводно-гвардейская дивизия генерал-майора барона Н. И. Штакельберга (бывшего командира Кексгольмского полка), Борис Викторович летом 1919 года выехал в Петроград, где какое-то время проживал в квартире сестры Елизаветы Адамович — вдовы Веры Беллей (Почтамтская, 20).

Стояла ли перед ним проблема выбора дальнейшего жизненного пути? Десятки виднейших генералов и старших офицеров императорской армии сочли для себя приемлемым, сняв с мундиров золотые погоны, аксельбанты, звёзды, ленты и кресты орденов Святых благоверных князей и великомучеников, стать под кровавые знамёна безбожных временщиков. Но измена своим принципам во все времена, как мы знаем, плохо заканчивалась для большинства подобных перевёртышей.

Забегая вперёд, заметим, что только единицам из них, присягнувшим власти большевиков, удалось умереть в своих постелях. Остальные окончили жизни от пули в затылок в подвалах ЧК — ГПУ — НКВД, в лучшем случае — от истощения в «исправительно-трудовых» лагерях Соловков, Сибири, Магадана… Среди них оказался и шурин Дмитрия Лухманова — генерал-майор и профессор Военной Академии Александр Де-Лазари, о чём мы ещё поведаем читателю. Подавляющее же большинство российских кадетов, юнкеров и офицеров, неся свой крест, встали под знамёна Добровольческой и других армий Белого движения.

18 августа 1919 года генерал Адамович прибыл в Ставку Вооружённых Сил на Юге России (ВСЮР) в Таганроге и был зачислен в резерв её чинов. И здесь, мир тесен… состоялось его знакомство с дальним родственником по линии матери — бывшим командиром «тигровой роты» 5-го Заамурского полка, а ныне полковником Сводно-офицерского батальона 46-летним Николаем Аполлоновичем Байковым,[810] натуралистом-путешественником, знатоком Северо-Восточного Китая и автором своей первой книги «В горах и лесах Маньчжурии».[811]

В начале сентября Борису Викторовичу неожиданно отказали в принятии на службу как вышедшему в отставку, и он уезжает в Сочи к брату Григорию Колмогорову и сестре Марии Массен, где 24 октября пишет в альбом юным племянницам Ляле и Зое грустные строки Т. Шевченко:

Гражданская война пришла в Сочинский округ в июне 1918 года с началом оккупации Абхазии Демократической Грузией и начавшегося между ними военного конфликта. Помощь, оказанная абхазам Майкопским и Белореченским красногвардейскими отрядами, и образование Сухумского фронта подтолкнули грузинское правительство к решительным действиям: в результате боёв местного значения и бегства красноармейцев их войска уже в начале июля без особых усилий захватили не только Абхазию, но и Сочинский, и даже Туапсинский округа Черноморской губернии.

Любопытный факт: местное население Сочи, за исключением армянской диаспоры, приняло грузинскую оккупацию как избавительницу от мародёрских реквизиций и беззаконий большевистских отрядов. Более того, подавляющим большинством голосов окружного съезда была принята резолюция о том, что «временное присоединение к Грузии является актом, отвечающим интересам трудящихся масс, избавившихся от ужасов реакции».

Такая прыть взбунтовавшейся национальной окраины «Единой и Неделимой» не могла остаться безнаказанной ни со стороны Добровольческой армии, ни, как показали дальнейшие события, со стороны… Советской власти!

К 10 февраля 1919 года, сбив грузинский кордон на реке Чухукхъ, добровольцы генерала Бурневича захватили Сочи и даже Гагры, остановившись лишь на реке Бзыбь (границе Кутаисской губернии). Притеснения новой властью рабоче-крестьянского населения Черноморья, обвинённого в государственной измене из-за злополучной резолюции, начались буквально с первых же шагов её деятельности.

Уже в начале апреля у селения Пластунка был разгромлен земледельцами первый карательный отряд полковника Чайковского (37 убитых и раненых солдат). С этого столкновения начался отсчёт партизанского движения «зелёных» на сочинском побережье. Очередной крестьянский съезд Черноморской губернии от 18 ноября своей ближайшей перспективой провозгласил образование Черноморской народной республики и избрал рабочий орган — Комитет Освобождения, военный отдел которого занялся формированием народного ополчения и подготовкой восстания. Конечной целью движения виделось образование совместно с Кубанской Радой Кубано-Черноморской республики!

Именно в такой предгрозовой обстановке Б. В. Адамович и покидал Сочи 5 января 1920 года по вызову бывшего коллеги по Военному министерству, а ныне помощника Главкома ВСЮР генерал-лейтенанта А. С. Лукомского. Провожая взглядом с палубы миноносца проплывавшие мимо корпуса «Кавказской Ривьеры», он ещё не знал, что меньше чем через месяц навсегда покинет Россию и только в письмах к сестре будет вспоминать и дачный берег, и своих многочисленных сочинских родственников…