Мне ли бояться!..

РОМАНТИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ГОНКОНГ Повесть

— Выхвати-ка мне из зала вон того блондина в оранжевой куртке. — Режиссер наклонился к оператору. — Покажи его пару раз крупным планом, но ненавязчиво. Чтобы телезритель запомнил.

— Сделаю, — согласился оператор. — Выглядит фотогенично, будет смотреться. Одна бровь выше другой — загадочно и романтично. Как у Байрона.

— У Байрона была одна нога выше другой, — усмехнулся режиссер, прикладывая к взмокшему лбу платок. В зале стояла жара, хотя за окнами молодежного клуба «Смешная недотрога» шел первый в декабре снег. Режиссер был молод, лыс, тучен и тяжело дышал, словно взбирался по нескончаемой лестнице, а остановиться и передохнуть на ступеньке уже не мог.

— А девушек каких брать, ты наметил? — спросил понятливый оператор.

— Каких хочешь. — Режиссер пренебрежительно махнул платком. — Все они мне осточертели. Впрочем, спроси у Ведущего.

Клубный зал имел форму ромба с круглой ареной-подиумом в центре. Сейчас он был заполнен молодыми людьми. В знаменитую «Смешную недотрогу» попасть было непросто. До начала передачи оставалось несколько минут. Каждому здесь хотелось выглядеть чуточку лучше, красивее, чтобы именно его вывели на подиум ассистентки Ведущего, и почти никто не знал, что выбор уже давно сделан. В один из моментов на экранах телевизоров появилось и задержалось на несколько секунд лицо указанного режиссером блондина с ленивым взглядом; покусывая нижнюю губу, он стоял возле рекламного щита, откинув назад голову; затем мелькнули другие лица — оживленные, нетерпеливые, и вот — в кадре оказался выходящий на арену любимый всеми Ведущий, окруженный парфюмерными девушками-ассистентками. Очень обаятельный, говорливый и избалованный Ведущий выкрикнул приветствие, потонувшее в записанных на фонограмму аплодисментах. Телепередача «Браки совершаются на небесах» началась.

— Напомню вам условия конкурса! — Ведущий выдержал паузу, пока не установится тишина. — Сейчас из вас произвольно будут выбраны пять пар — незнакомых друг другу. Пять замечательных девушек и столько же юношей. Они еще не догадываются, но перст судьбы уже занесен над их головами! Еще минуту терпения — и миллионы телезрителей увидят их счастливые лица! Браки, как вам известно, совершаются на небесах. А наша передача помогает соединиться сердцам! — Зазвучал свадебный марш Мендельсона в ускоренном темпе, а откуда-то из-под потолка на присутствующих посыпались бумажные цветы, целое море белых и красных роз. — И многие наши участники уже стали мужем и женой, — продолжил Ведущий, чья вдохновенная речь вызывала бурю восторга в зале. — Итак, сейчас на арену выйдут десять человек. После знакомства с ними мы возьмем на себя роль небесной канцелярии и попытаемся сосватать пять пар. Затем мы отправим их в валютный ресторан — для продолжения знакомства, а завтра вечером — о, это будет дивная встреча — мы увидим их снова! И сразу поймем — смогли ли они полюбить друг друга! И если таковые найдутся — а нас трудно обмануть, — то я объявлю победителей помолвленными! — Последнее слово Ведущего потонуло в грохоте аплодисментов.

Режиссер наблюдал за мистерией с кислой улыбкой, оператор пару раз поймал в кадре насмешливо-ленивые глаза блондина в оранжевой куртке, ассистентки скользили по залу, выбирая намеченные жертвы.

— Спонсор нашей программы концерн «Проба» предоставил участникам различные призы! — продолжал Ведущий. — Но главный приз — посещение экзотических стран — ждет самую счастливую пару. На сей раз победители отправятся — нет, не в Чувашию, не угадали, — их ждет романтическое путешествие в Гонконг! Кроме того, они получат от концерна «Проба» по пять тысяч долларов! «Проба», «Проба», «Проба»!

Прозвучали фанфары. Ассистентки стали выводить на арену счастливцев, каждого из которых оператор брал крупным планом. И среди них — блондина в оранжевой куртке, продолжавшего держаться как-то особняком.

— Назовите ваши имена, избранники небес! — выкрикнул Ведущий, дергая рукой с микрофоном.

— Лена. Маша. Коля. Марк. Петя. Вера. Игорек. Оля. Рита…

Лишь блондин, хмуро сдвинув брови, процедил сквозь зубы:

— Гавриил Романович Победоносцев.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Ведущий, смутившись на пару секунд. — Мы будем называть вас Гавр. — Он уже отбежал от «опасного» блондина и устремился к тоненькой девушке с пугливыми ясными глазами. — У меня такое впечатление, что сейчас вы упадете в обморок. Скажите, Вера, вы сегодня завтракали? — И не дожидаясь ответа, он крикнул своим ассистенткам: — Внести подносы!

В этой передаче, которая по рейтингу популярности шла в первой десятке, участники отрабатывали свои призы и право на романтическое путешествие, совершая всяческие глупости, позволяя Ведущему издеваться над собой. Отцы-мудрецы телевидения знали толк в людской психологии. Каждая передача замыкалась на какой-то общей теме. Одна была посвящена армии (и тогда Ведущий в генеральской фуражке и с огромной кобурой на боку заставлял юношей ползать по-пластунски, а девушек — бинтовать «раненых»), другая — зоопарку (с масками зверей и страшных монстров), в третьей все оказывались как бы в бане (где и вовсе происходило нечто непотребное). Сейчас же была обозначена такая сквозная линия телепередачи — «Сумасшедший дом», и потому Ведущий красовался в смирительной рубашке с длинными рукавами, напоминая Пьеро с красным крестом на лбу.

В то время, когда ассистентки вносили в зал подносы с клюквой, которую должны были съесть, соревнуясь в скорости, «избранники небес», в маленькой квартирке в Сокольниках перед экраном телевизора застыли муж и жена с чашечками кофе в руках. Взгляды их приковала тоненькая девушка, которую Ведущий пытался кормить с ложки.

— А красивая у нас с тобой дочка, правда? — спросила женщина. Она и сама была очень привлекательна в свои сорок с небольшим лет.

— Вот ведь пристал… лист банный, — проворчал муж, в чьем лице было что-то от янычара. — Знал бы куда идет — не отпустил.

— Брось, пусть девочка развлекается. Вон и подружка ее там, Оля.

— Она-то и затащила ее в этот бедлам. Вернется — уши надеру.

— …Ну еще одну ложечку — за папу и маму! — продолжал между тем уговаривать девушку Ведущий.

Остальные участники ели самостоятельно и торопливо, все — кроме блондина, который стал пригоршнями разбрасывать клюкву. Ягоды прыгали по головам, брызгали красным соком под визг и хохот зрителей. Ведущий оставил девушку в покое и подбежал к блондину.

— Дурдом — он и есть дурдом, — пояснил тот.

— Правильно! — согласился Ведущий. — Очко в плюс, Гавр. А что бы вы хотели спросить у той девушки, которую я только что кормил?

— Спросить — ничего, но думаю, что исцеление еще возможно…

Девушка фыркнула и отвернулась. Ведущий побежал к ней.

— Вера, а что бы вы хотели спросить у Гавра? — выкрикнул он.

— Ну же, скажи, что буйнопомешанные тебя не интересуют, — прошептал ее отец в Сокольниках, напряженно следя за тонким лицом дочери с пушистыми пепельными волосами.

Будто повинуясь его словам, девушка ответила:

— Думаю, что ему будет как раз впору ваша смирительная рубашка.

— Браво! Я обещаю вам обоим романтическое путешествие на Луну! — крикнул Ведущий и занялся другими участниками.

В другой московской квартире, в Гнездниковском переулке, пожилой человек щелкнул телевизором, переключившись с итальянского детектива на «Браки…». В полном недоумении он уставился на взятое крупным планом лицо Гавра.

— Мать, иди-ка сюда! Кажется, нашего внука показывают!

— Ну точно, второго такого не сыскать, — согласилась вошедшая в комнату женщина. — Как же его угораздило? — И она перекрестилась, так как считала телевизор дьявольской западней для несмышленышей. — Ну, теперь быть беде…

— Не накликай. Давай-ка лучше поглядим, — ответил дед.

Женщина встала возле него, и они стали следить за тем, что происходило на экране.

А в клубе «Смешная недотрога» передача подходила к концу и уже стали определяться пары, которые могущественный концерн «Проба» отправлял на ужин в лучшие валютные рестораны Москвы. Пары составлялись так: Ведущий подводил каждую девушку к юношам, а реакция зала служила барометром — от величины шума зависел и выбор.

Незадолго до этого у входа в клуб случился небольшой инцидент. В вестибюле мимо охранников в камуфляже пытался прорваться невысокий крепыш со шрамом около виска и какими-то налитыми свинцовой мутью глазами. Его прижали к стене и стиснули за руки, пока не подоспел начальник отдела охраны клуба, бывший чин из ГБ. Опытным взглядом он скользнул по фигуре буяна, определив степень его опасности.

— Отпустите его, — сказал гебист своим людям. — Что вам нужно?

— Пройти! — со злостью крикнул крепыш.

— Нельзя. Вход только по билетам или пропускам. Да и передача уже заканчивается. — Начальник охраны был вежлив, но тверд.

— Козел, я капитан милиции! — И крепыш сунул под нос гебисту служебное удостоверение.

Тот еле сдержался, чтобы не вывернуть ему руку.

— Хоть генерал. Пошел отсюда, — произнес он сквозь зубы.

— Я тебя уроню, — пообещал поздний гость «Смешной недотроги».

— Ну да, три раза, — согласился начальник охраны, подталкивая того к дверям.

И в это время из зала на парадную лестницу стали выходить участники передачи — пять определившихся пар, сопровождаемые сотрудниками концерна «Проба», которые и должны были развезти их по валютным ресторанам. Для основной публики концертное шоу в молодежном клубе еще продолжалось, хотя съемки уже закончились. Процессия спустилась в вестибюль, сияющие «избранники небес», перебрасываясь шутками, подошли к гардеробу. Все волнения и напряжение остались позади. Завтра — второй день программы, а пока — ужин и… продолжение знакомства, а там — кто знает?

Крепыша капитана под локти выводили из дверей. Он оглянулся через плечо и посмотрел на блондина, подававшего даме шубку. На мгновение взгляды их встретились. Гавр, чувствуя свинцовую тяжесть этих глаз, недоуменно пожал плечами. То, для чего он пришел на передачу, было выполнено, а остальное его не интересовало. Но в льющейся на него ненависти он ощутил тревогу, опасность, более того — дыхание смерти, словно она стояла где-то рядом, невидимая, готовая нанести страшный удар. На несколько мгновений сердце сжалось и как бы остановилось. Потом все прошло, а тот человек исчез.

Когда избранники выходили из клуба, направляясь к поджидавшим их машинам, в снежном вихре неожиданно проплыл колокольный звон — слабый, утешительный, предназначенный кому-то одному, растаяв, как снежинки на лице. Да и был ли он в столь позднее время, в этом суетливом месте?..

— Вы можете заказывать все, что угодно, но… помните, что счет выписан на двести долларов, — сказал на прощание вежливый сотрудник «Пробы». — Желаю удачи.

— Ну что же, Вера, будем пировать? — спросил Гавр, потирая руки.

Девушка молчала. Она смущенно поглядывала по сторонам и словно раздумывала: уйти сразу или немного подождать? В зале ресторана «Глобус» стояли тишина и прохлада, мягко струился свет, а возле их уютного столика в нише уже застыл официант.

— Будем! — решительно сказала она. — Только предупреждаю заранее: никаких глупостей.

— Глупости остались позади, — согласился Гавр, раскрывая меню и протягивая его девушке. — Не стесняйтесь, мы должны съесть двести долларов. И ни цента меньше. Скажите, — обратился он к официанту, — название вашего ресторана как-то связано с «Укрощением строптивой»?

— Простите? — изогнулся тот.

— Ну, Шекспир, театр, «Глобус», — пояснил Гавр.

— У нас только высококачественные продукты, — твердо ответил официант. И добавил, немного подумав: — Повар — из Венеции.

— Знаю я этих итальяшек, — пробормотал Гавр. — Вечно они спагетти забудут завязать как следует.

Девушка изучала меню, шевеля губками, словно зубрила урок. Ей, наверное, было около двадцати лет. Почувствовав, что на нее смотрят, она сердито сдвинула брови, и щеки ее вспыхнули.

— Дорогая, ты не забыла уложить ребенка? — заботливо спросил Гавр. — Позволь, я помогу тебе. — И он протянул руку за меню.

Девушка покраснела еще сильнее. Она бросила меню на стол, и Гавр быстро пробежал карточку взглядом.

— Тебе не вредны омары? — рассеянно спросил он. — Доктор говорил, что они укрепляют организм… Так. Поросенок с хреном и гречневой кашей. Откуда повар из Венеции знает, как готовить это блюдо? А у вас нет просто клюквы? Жена обожает клюкву. Ой!

Носок туфельки пришелся ему как раз под коленную чашечку. Девушка одарила Гавра ясным взглядом и улыбнулась.

— Клюква отменяется, — согласился он. — Тогда: салат Каприччиозо, жюльен, ньокки запеченные, лозанье с соусом «Болонья», канниллоки с овощным рагу… Ну и неаполитанский пирог с креветками, а также рогатини с гарганзолой и моллюсками под базиликовым соусом. Десерт мы закажем потом. Если сможем. Что ты будешь пить, дорогая?

Девушка отрицательно покачала головой. Ее злил этот самоуверенный, нахальный тип, которого подбросила ей судьба. Она даже начинала жалеть, что поддалась на уговоры подруги и пошла вместе с ней на передачу. Но та уверяла, что они отлично проведут время, что она уже обо всем договорилась и их ждут не дождутся разные призы.

«Как стыдно! — подумала она. — Целый час испытывать унижения перед телекамерой и этим орущим залом, а теперь еще и сидеть в компании с каким-то проходимцем!» — И она посмотрела на блондина, перечислявшего коктейли и вина официанту. «Да он еще и алкоголик!» — ужаснулась она, чувствуя к нему какое-то странное, любопытное отвращение. Официант удалился, а Гавр взглянул на нее и улыбнулся.

— Учтите, — строго произнесла Вера. — Если вы еще раз позволите себе такие шутки, я немедленно уйду.

— Не делайте этого, — попросил блондин. — Я попросту не смогу съесть все заказанное.

— Сможете. Думаю, вы на все способны. Хочу сказать откровенно: вы мне далеко не симпатичны. Просто неприятны. Я не люблю людей такого склада.

— А как же перст судьбы? Ведь мы, как это?.. Избранники небес, — пошутил Гавр.

— Нас выбрала в пару толпа. И оставьте эту чепуху. Я попала на передачу случайно. Я вообще думала, что иду на дискотеку.

— А не за суженым?

— Ну что, вас еще раз по ноге ударить? — в раздумье произнесла девушка.

— Не надо. Несмотря на всю вашу хрупкость, ваше серебряное копытце бьет прямо в цель. Хорошо, откровенность за откровенность. Я пришел на передачу просто для того, чтобы вкусно поужинать. Режиссер — Митька Говоров — мой школьный приятель. А у меня сегодня, видите ли, день рождения. И вот я — здесь, в одном из лучших ресторанов Москвы, с прелестной, хотя и чуточку злой девушкой. Что может быть лучше такого подарка от Митьки?.. Только ужин в одиночестве, — ответил он сам себе. — Но, надеюсь, вы не испортите мне праздник? Ведь мы теперь связаны долговыми обязательствами.

— А не сесть ли нам за разные столики? — спросила Вера, снова вспыхнув. — Нигде в конкурсе не сказано, что мы должны обязательно сидеть напротив друг друга. Можно и повернуться спиной. Все равно романтическое путешествие в Гонконг вам не светит.

— Я вообще не намерен завтра появляться на телепередаче, — усмехнулся Гавр, делая глоток «Мартини». — А вот вам будет трудно объяснить этому болтуну в смирительной рубашке внезапное исчезновение своего «избранника». Скажите, что я отправился на небеса за другими невестами.

— Я не доставлю вам такого удовольствия, — ответила Вера, пригубив безалкогольный коктейль «Оршад». — Ноги моей больше не будет в этом клубе.

— Название которого полностью соответствует вашей сути, — добавил Гавр.

— Ну и чудесно. А вам по душе, я догадываюсь, развязные, нахальные… натуры.

— Не всегда. Попробуйте лозанье. Его надо есть ложкой.

— Не учите ученого. Мой отец преподавал в Риме русскую литературу, и я выросла возле Колизея.

— Теперь я понимаю, почему он так разрушен. И его вы не пощадили, что уж говорить обо мне!

— Шут! — коротко ответила Вера. — Скажите, паяц, а сколько вам сегодня исполняется?

— Двадцать пять. Приятно, что вы начинаете проявлять интерес к моей персоне.

— Вовсе нет, не обольщайтесь! Но… не сидеть же нам с набитыми ртами и жевать эти ньокки? Или вы хотите, чтобы я молчала?

— Браво. Главное — вы уже оставили мысль о соседнем столике. У вас очень приятный голос, так что говорите сколько угодно. Лишь бы это не мешало пищеварению.

— Скажите… Гавр… я буду вас называть так, как вас окрестил Ведущий, хотя это и не настоящее имя, насколько я понимаю.

— Естественно, — улыбнулся блондин.

Вера внимательно посмотрела в его темные глаза, но, кроме веселых искорок, ничего больше не обнаружила. У него было странное лицо: асимметричное, оживленное, то неспокойное, то словно погруженное в сон.

— Скажите, чем вы занимаетесь?

— Я банкир.

— И у банкира не было денег на ужин в ресторане в свой день рождения? Не верю.

— Я банкир, который обанкротился, — пояснил Гавр. — А что делаете вы?

— Читали, наверное, объявления в газетах: «Досуг для состоятельных людей»? Сауна, массаж и прочее. Так вот, это я.

— Придется и мне произнести великие слова Станиславского: не верю!

— Как угодно. Все равно у вас нет средств, чтобы в этом убедиться.

Впервые Гавр посмотрел на нее с некоторым удивлением.

— Я начинаю вами восхищаться, — сказал он, принимаясь за флип-коньяк. — Там, в клубе, вы были так зажаты, что я испугался: не станет ли вам дурно от корсетных шнурков. Сейчас вы приходите в себя. Следуйте в том же направлении, и мы даже потанцуем, если здесь когда-нибудь заведут итальянскую шарманку. Потом я покажу вам, как это делается, если вы не знаете. Танец — это когда двое держатся друг за друга, чтобы не упасть.

— Все-таки вы хам, — подумав немного, сказала девушка. — Но хам любопытный.

— Хоть на том спасибо, — ответил Гавр, поднимая бокал с «робионьоном».

— Слушайте, а вы не покроетесь изморозью от этих коктейлей? — забеспокоилась Вера.

— Русский человек непобедим, и никакими американскими штучками нас не взять, — успокоил ее Гавр.

— Дай-то Бог!

— Вы не хотите выпить шампанского за мое двадцатипятилетие?

— Пока что вы этого не заслужили.

— Что ж, подождем до лучших времен, — вздохнул Гавр и добавил, наклонив корпус и вытягивая шею: — Кажется, они должны наступить с минуты на минуту. — Взгляд его был устремлен за спину девушки, туда, где около декоративного бассейна бил небольшой фонтан и который сейчас огибали трое решительных парней в кожаных, оттопыривавшихся на боку плащах. Вне всякого сомнения, они направлялись к ним. — Готовьтесь, — ласково сказал Гавр. — Ко мне идут кредиторы.

Но кожаные парни прошли мимо их ниши, даже не взглянув на молодых людей.

— Фу! — выдохнул Гавр. — Начитаешься всякой дряни, вроде «Московского комсомольца», а потом на каждом углу разборки мерещатся. Ну как жить в постоянном напряжении?

— А чего вы боитесь? — пытливо спросила девушка.

— Безумия, которое нас всех поглотило.

Гавр хотел еще что-то добавить, но не успел. Стрельба возле них началась так внезапно и с такой скоростью, что они даже не могли понять — кто и откуда палит? Девушка вскочила, но Гавр сгреб ее за плечи и втолкнул в глубину ниши, навалившись всем телом. Похоже, что стреляли сразу из нескольких автоматов. Треск и шум стоял, как на карнавале в Рио-де-Жанейро, только ламбады не было. И не было криков, словно все вокруг онемели. А те, кто выполнял свою работу, делали ее профессионально. Сколько длилась стрельба — несколько секунд, минут? Казалось, в это время может уложиться вся жизнь. Впрочем, для кого-то так оно и случилось.

— Тихо… — прошептал Гавр, прижимая свои губы к губам девушки, чтобы она не закричала. — В нашем положении лучше всего не двигаться. Только бы не стали бросать гранаты.

— Пустите меня, — чуть слышно ответила Вера. — Вы мне ключицу сломаете.

— Дырка в голове будет хуже, — успокоил ее Гавр и добавил: — Ну скоро они там кончат? Черт, так и не дали неаполитанский пирог попробовать! Весь праздник испортили.

— Зато будет что вспомнить.

— Если останемся живы. Ну, кажется, все!

Они услышали торопливый топот ног, а затем — на несколько мгновений — наступила мертвая тишина. Никто не решался выглянуть из своих укрытий. И лишь спустя минуту, словно обрушившаяся с горы лавина, со всех сторон понеслись крики и вой. Опрокидывались стулья, летела на пол посуда, мигали лампы, искрилась перебитая электропроводка, а люди давились около лестницы, стараясь поскорее покинуть это жуткое место.

— Давайте выбираться отсюда, — сказал Гавр, успев отхлебнуть «Шерри-коблер». — Десерт заказывать не будем.

Когда они бежали через зал, Гавр держал девушку под руку, стараясь, чтобы она не глядела в ту сторону, где возле перевернутого и простреленного столика в нише лежали тела. Но она все же обернулась из-за его плеча и слабо вскрикнула, а весь дальнейший путь до выхода из ресторана «Глобус» ему пришлось почти что нести ее на руках.

— Вы немного успокоились? — спросил Гавр, не отпуская ее руку. Они шли по плохо освещенной улице, удаляясь от «Глобуса».

— Куда мы идем? — спросила Вера. Ее бил озноб, а снег таял на длинных ресницах, и казалось, что ее глаза полны слез.

— Здесь недалеко, — ответил Гавр. — Там живет один художник. Обогреемся в мастерской, и вы придете в себя.

— Я не пойду к незнакомому мужчине в двенадцатом часу ночи, — заупрямилась девушка.

— Не волнуйтесь, художник — женщина. Кроме того, я с вами.

— Вот вас-то, может быть, мне и надо опасаться больше всего.

— Бросьте. И это благодарность за то, что я закрыл вас своим телом от пуль?

— Что же вы за человек такой? Охота вам шутить после того, что произошло на наших глазах?

— А что произошло? Одни бандиты убили других бандитов, только и всего. Мы живем в криминальном государстве, какого еще не знала мировая история. Весь фашизм и коммунизм — цветочки по сравнению с тем, что творится в нашей стране. То ли еще будет, поверьте.

— Что же делать? — Девушка внезапно остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Она как-то по-детски жалобно смотрела своими ясными глазами на Гавра, стоявшего перед ней с непокрытой головой.

Он пожал плечами, хотя ему хотелось подойти и погладить ее по щеке, на которой таял снег.

— Идемте, — пробормотал он. — Мы почти пришли.

Мастерская находилась в подвале высотного дома и по площади занимала несколько квартир. Кроме хозяйки, их встретила целая компания разношерстных осколков интеллигенции, благо, что в этом богемном приюте могла разместиться выездная сессия какого-нибудь творческого союза. Художница расцеловалась с Гавром и несколько ревниво оглядела Веру.

— Забавно, что ты всегда появляешься с новой девушкой, — сказала она. — Что будете пить?

— Водку! — неожиданно ответила Вера. — И желательно самую крепкую.

Гавр поперхнулся сигаретой и закашлялся, а художница улыбнулась.

— Я рада, что ты попал в настоящие руки, — сказала она. — Пойдемте, милочка, я покажу вам что где.

Некоторые из «жителей» мастерской встретили новых гостей бурно, другие — вяло, а третьи и вовсе спали. Кто в креслах, а кто у подножия гипсовых статуй.

— Если надумаете остаться, — шепнула хозяйка Гавру, — то у меня есть для вас укромный уголок. Для себя берегла, но чем не пожертвуешь ради старого друга.

— Мы ненадолго.

— Понятно, дня этак на три, — сообразила художница.

— У нас произошла жуткая история, — сказал Гавр.

— Мир до того жуток, что все истории в нем одинаковы. Они отличаются друг от друга лишь оттенком. В одних больше красного цвета, в других — черного. Но почему-то все считают именно свою историю самой жуткой.

— Да ну тебя! — отмахнулся Гавр. Он стоял перед картиной, с которой хозяйка только что откинула полотно. Прямо на него смотрело какое-то чертовское лицо — не то младенческое, не то старческое, подернутое штрихами и линиями, словно волнами моря, выглядывающее из-за них, старающееся вырваться или, наоборот, спрятаться, скрыться, и казалось, с каждым мгновением в нем исчезает все человеческое.

— Чистейшей воды концептуализм, — поставил свой диагноз Гавр.

— Символ нашего времени, — сказала за его спиной хозяйка. И добавила: — Вот он-то меня и убьет.

— Конечно. Если вставишь это чудовище в раму и повесишь у изголовья на шнурках от штиблет.

— Нет, я серьезно, — ответила художница, раскачиваясь на пятках. — Картина уже продана одному америкашке за круглую сумму. Почему мы здесь празднуем? Но наше ЧК не дремлет. Какие-то подонки, наверняка бывшие комсомольцы-инструктора, требуют с меня треть гонорара. Как должное. Словно я продажная девка, а они — мои сутенеры. Уже и до художников добрались. Вот только фиг им! С какой стати? Пусть лучше зарежут. Почему я должна своим талантом кормить всякую сволочь?

— Ты и так ее кормишь, Галя. И поишь. А вот этой своей картиной еще и духовно окропляешь. Слава Богу, что она уедет в Америку.

— Может быть, — задумчиво ответила хозяйка. — Но творчество такая штука — никогда не знаешь, кого шибанет электрическим током, кто к нему прикоснется? И что пробудит к жизни — хорошее или плохое, добро или зло? Мы вызываем из небытия тени, которые оживают и начинают бродить по свету. И над всем миром плывет легкое дуновение смерти.

— Слишком сложно для меня, я не понял, — вздохнул Гавр. — Ты перегрелась в лучах славы.

К ним подошла Вера, а Галина, как фокусник, достала из какого-то ущелья бутылку «Абсолюта» и две рюмки.

— Вы пейте, а мне нельзя: печень. Но я люблю, когда надираются.

— Спасибо. Мы вряд ли доставим тебе такое удовольствие, — отозвался Гавр.

Но он ошибся. После первой же рюмки, которую Вера выпила медленно, опасливо, слегка зажмурясь, она тотчас же опьянела.

— Бьюсь об заклад, что вы пьете водку первый раз в жизни, — предположил Гавр.

— Пора бы вам уже перейти на «ты», — милостиво разрешила Галина, поддержав Веру, которая вдруг споткнулась на ровном месте и засмеялась. — Милочка, нравятся тебе мои работы?

Лицо девушки порозовело, глаза блестели, и она то и дело роняла на пол зажженную сигарету. Чувствуя, что ей не совладать с процессом курения, Гавр мягко отобрал у нее «Мальборо». Вера уставилась на картину, с которой дьявольский старик-младенец, призванный «окропить» Америку, подмигивал ей одним глазом.

— У-у-у, какой страшный! — сказала она, делая пальцами «козу». — А кто это?

— Родственник один нашего президента. В настоящее время — эмигрант, — пояснил Гавр.

— Мне он не нравится. — Вера прищурилась и отступила назад, опрокинув при этом напольную вазу. — Кажется, я что-то разбила, — небрежно добавила она.

— Пустяки, милочка. Всего-то приз за выставку в Эдинбурге. Меня он всегда раздражал. Ну, а чем же тебя напугал мой «Пророк»?

— Пустота, — коротко ответила Вера, снова вглядываясь в картину и уже не смеясь больше. — И в нем, и вокруг него, и за ним, туда, куда он ведет, — жуткая пустота, абсолютная ночь, мрак. Одним словом — ужас.

— Но в ужасе есть свое наслаждение, — произнесла Галина. — Притягивающее к себе, как взгляд ядовитой змеи. Разве нас не прельщают запахи миндаля? И мы пьем бокал, в котором, возможно, смерть.

— Я люблю светлые лики, — упрямо ответила Вера. И неожиданно добавила: — Позвольте, я порежу картину ножницами?

— Нет, этого нельзя делать, — сказала хозяйка, но сама мысль показалась ей забавной. Она даже обняла девушку за плечи. — Ты, оказывается, террористка.

— А почему нет? — вмешался Гавр. — Сама говорила, что эта картина тебя убьет. Порежь своего страшилку, брось обрывки рэкетирам и воскликни, как в «Бесприданнице»: «Не доставайся же ты никому!»

— Знаете что, друзья мои? Идите-ка вы в баню. Вместе с «Абсолютом».

— Нали-вай! — по-фельдфебельски приказала Гавру Вера, подставляя рюмку.

— Она прелестна, — сказала Галина. — Я хочу сделать ей подарок. Подождите меня здесь.

Через несколько минут она вернулась, неся в руках пушистого персидского котенка с голубой шерстью.

— Держи. Когда вырастет — станет тебя защищать.

Котенок выпустил когти и замяукал, показывая, как он будет это делать.

— Видишь? Это ученый кот, не простой.

Вера прижала «подарок» к груди, а ее ясные глаза загорелись еще ярче. Казалось, она уже забыла о том, что произошло в «Глобусе».

— Всю жизнь мечтала о таком чуде! — воскликнула она, повернулась и, сбив по дороге еще одну вазу, поспешила показывать котенка остальным гостям.

Гавр смотрел ей вслед, видел, как ее окружили «деятели культуры», передавая котенка из рук в руки, и очнулся только от прозвучавшего рядом насмешливого вопроса:

— Не пора ли делать уколы от столбняка?

— Все в порядке, — ответил он, пряча улыбку. — А вот как ты? Надо же что-то делать с этим рэкетом. Не обращалась в милицию?

— О Боже! Да они, по-моему, сами из милиции, даже штаны от формы не переодели. Днем дежурят, вечером грабят. Или наоборот. Нет. Еще немного поживу здесь, распродамся, а потом уеду. В Австралию.

— А пока найми меня телохранителем.

— Ты лучше девочку свою охраняй. Смотри, как к ней клеются. Отобьют.

— А я и не возражаю, — пожал Гавр плечами.

— Береги ее, дурачок. Такая первозданная чистота — редкость. Где ты, кстати, с ней познакомился?

— На небесах, — коротко отозвался он. — Извини, кажется, ей и в самом деле требуется моя помощь.

Гавр отнял у кого-то из гостей котенка и, действуя им как приманкой, увлек Веру подальше от шумного сборища, в уголок. Девушка села на диван и привалилась к Гавру плечом. Котенка она держала около лица.

— Мы пили шампанское за Монтигомо, — торжественно сказала Вера.

— Кто этот Монтигомо?

— Ястребиный Коготь. Он. — И девушка указала на перса.

— Нельзя мешать шампанское с водкой, — посочувствовал Гавр. — Особенно если нет никакой практики. Пойдемте, я отвезу вас домой. Вместе со всеми коготками вашего ястреба.

— Я хочу спать. Голова кружится. Папа меня убьет, — заплетающимся языком произнесла она, и голова ее стала клониться на грудь.

— Эй! Эй!.. — легонько потряс ее Гавр. — Не спите — замерзнете.

Девушка очнулась и посмотрела на него, не узнавая.

— А где мама? — спросила она наконец. — Кто вы такой? Проводите меня… — И глаза ее снова стали закрываться.

Гавр махнул рукой Галине, чтобы она подошла.

— Немного не рассчитала свои силы, — пояснил он. — Где твой заветный укромный уголок? Веди нас.

— Смотри-ка, а котенка не выпускает даже во сне! — улыбнулась Галина.

В маленькой отдаленной комнатке они уложили Веру на кушетку и накрыли пледом. Девушка что-то пробормотала и тотчас уснула, прижимая перса к груди.

— Брось мне какую-нибудь шкуру на пол, — попросил Гавр. — Я лягу здесь, возле дверей, я не доверяю твоим гостям.

— А себе-то ты доверяешь? — спросила Галина.

Несколько минут Гавр ворочался на жестких половицах, стараясь поудобнее устроиться на старых шубах, обдумывая сам для себя ответ на заданный вопрос. За дверью продолжалось веселье, напоминающее пир во время чумы. Где-то неподалеку тихо дышали два нежных существа. «Верный пес Гавр», — подумал он, улыбаясь и засыпая.

— Доброе утро! — произнес Гавр, приподнимая голову со своего жесткого ложа и поглаживая рукой перса Монтигомо, который за ночь успел перебраться к нему на грудь. — «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…»

Девушка тряхнула пушистыми волосами, словно сбрасывая наваждение. Несколько долгих секунд она смотрела на навязанного ей «избранника», лежащего на полу. Глаза ее снова были ясными и свежими.

— Отдайте мне моего котенка! — сказала она наконец.

— Пожалуйста. — Гавр легко поднялся и положил перса у ног Веры. — Пойду поищу хозяйку, чтобы она заварила нам крепкий чай.

В это время котенок широко зевнул, изогнул спинку и вдруг совершенно отчетливо произнес:

— Тюр-ма…

Вернее, так прозвучало его мурлыканье.

— Что он имеет в виду? — спросил Гавр. — Видно, ребенок-то из уголовной семьи, родился на нарах. Может быть, это не единственное слово, которое он знает? Поболтайте с ним, пока я займусь делом.

— Он предрекает вам, что вас ждет, — бросила ему вслед Вера.

Гавр бродил по мастерской и искал художницу, а во всяких удобных и неудобных местах просыпались разные богемные гости.

— А где Галина? — спросил он зевающего толстячка.

— Да, славно погуляли, — произнес тот, протирая очки, словно именно такой ответ и должен был последовать на вопрос Гавра.

Следующий гость оказался посообразительнее.

— Да, где Галина? — повторил он вслед за Гавром и тотчас же потерял интерес вообще к чему бы то ни было.

И лишь третья попытка принесла какие-то результаты.

— Ее увели, — коротко ответил некий длинный, часто мелькающий по телевизору.

— Кто, куда? — потряс его за плечи Гавр.

— А… ч-черт… знает!.. Увели, и все. Вломились ночью три хари и увели. Может, друзья, а? И картину ее эту дурацкую взяли. Которую мы обмывали.

Гавр бросил взгляд на стенку, где висел зловещий «Пророк». Теперь на его месте темнело маслянистое пятно, похожее на страшный омут, в котором только что исчез человек. И «омут» ждал новую жертву, тянул к себе неосторожного пловца, удалившегося от берега. Гавру вдруг на мгновение показалось, почудилось в этом пятне лицо Галины, печально и отрешенно смотрящее на него, словно она уже знала ту великую тайну, недоступную живым, и не могла поведать ее своему другу.

— Ф-фу! — выдохнул он, гоня прочь мысль о том, что Галина мертва. — А вы-то все где были?

— Кто где! — пожал плечами длинный. — Я лично водку кушал. Да чего вы всполошились-то?! Чай, не ЧК, не тридцать седьмой год.

— Хуже, — бросил ему Гавр и пошел к дверям.

— Что хуже-то? — крикнул вслед длинный. — Демократия не нравится?

Навстречу Гавру по коридору шла Вера.

— Пойдем отсюда, — предложил Гавр. — Ни чая, ни кофе не будет… Я хочу показать вам другой мир, сказочный, — неожиданно добавил он.

Вера внимательно посмотрела на него.

— А я хочу домой, — сказала она.

— Ну что вам «дом»? Не убежит он никуда, дождется. Да и нет там ничего интересного.

— В какую же сказку вы меня поведете? — все еще колеблясь, спросила Вера.

— А вот увидите. Ну же, решайтесь. Согласны?

— Да! — И слово это вырвалось против ее воли.

А говорящий перс на ее руках недовольно заметил:

— Тюр-ма…

— Мы все равно должны заехать домой, чтобы накормить Монтигомо, — всполошилась Вера. — И я хотя бы оставлю записку родителям.

— Мне кажется, под моим влиянием вы становитесь более решительной, более самостоятельной, — улыбнулся Гавр.

— Не воображай о себе слишком много! Просто мне интересно.

— Что?

— Что будет дальше.

— Мне и самому хочется об этом знать. Но ни тебе, ни мне будущее неведомо. — Этот разговор они вели уже в такси, которое мчало их в Сокольники.

Они сидели на заднем сиденье, между ними лежал перс Монтигомо, а таксист, улыбнувшись в зеркальце, вставил:

— Да, ребята, когда ты за рулем — о будущем лучше не говорить. Особенно при таком гололеде. Вот вчера мой напарник чуть в трамвай не въехал.

— Что же ему помешало? — поинтересовался Гавр.

— Тормоза. В любом деле главное — надежные тормоза.

— Даже в любви?

Таксист задумался.

— Нет, — решил он наконец. — Тут надо лететь с горы, как снежный ком.

— Здравая мысль, — согласился Гавр, искоса поглядывая на Веру, которая прислушивалась к разговору. Его радовало, что она так просто, первая перешла на «ты».

— И я вам вот что скажу, — добавил словоохотливый таксист. — Любовь должна быть немного безумной. Какие уж тут тормоза, какие дорожные знаки! Нет, закрывай глаза и жми мимо гаишников! — Таксист-философ так увлекся этой темой, что даже развернулся к Гавру, чтобы посмотреть — вполне ли тот уяснил его мысль.

— За дорогой-то все же следите, — посоветовал Гавр. — А то мы и впрямь все тут перевлюбляемся.

Таксист замолчал, а Гавр тихо спросил у Веры:

— А ты любишь кого-нибудь?

— Родителей, — твердо ответила девушка. И добавила: — И вот его, Монтигомо.

— Так быстро?

— Как снежный ком.

— А чем ты вообще занимаешься?

— Учусь. На психологическом факультете.

— Без работы не останешься. Психов вокруг хватает, еще и прибавится. А родители кто?

— Мама врач, папа филолог. Поэт и переводчик. Сегодня, между прочим, его творческий юбилей в Домжуре.

— Как же его фамилия? Пушкин?

— Нет, — ответила Вера, помедлив. — Жуковский. Не улыбайся. Мы — дальние-дальние потомки того самого.

— Понятно. Извини, не читал. Я имею в виду твоего папу.

— Кто же теперь читает стихи? Все только торгуют.

— Верно. Не читают, а считают…

Они проезжали по Староалексеевской, когда таксист снова обернулся к ним, чуть не бросив руль. Видно, засевшая в голову мысль никак не давала покоя.

— Тормоза должны быть в нашем деле и у политиков, — объявил он, багровея. — Но у этой своры не только тормозной — мозговой жидкости нету. И чего я за них голосовал, дурак? Русского человека все время обманывают.

— Но обмануть до конца не могут, — добавил Гавр. — Вы руль-то не отпускайте, коли взяли в руки. А то перехватят. И в трамвай въедем.

— Не боись, сынок! Домчимся с песней.

— Вот-вот. Песня нас и сгубила. Когда поем, к нам и подкрадываются.

Монтигомо проснулся, выпустил коготки и промурлыкал:

— Тюр-ма…

— Точно! — обрадовался таксист. — Тюрьма по ним плачет! Только ведь сбегут за границу, не достанешь.

Минут десять ехали молча, а взволнованный таксист швырял машину налево и направо. Уже въехали в Сокольники, когда он вновь «разродился» тормозной темой:

— Так что, ребята, в любви тормозов быть не должно. В браке — другое дело. Но браки совершаются на небесах. — Тут и Вера, и Гавр вздрогнули. — Кому — в наказание, а кому — в радость. Кто как заслужил. Кстати, есть такая передача на телевидении. Не видели? А что-то мне ваши лица знакомы. — И таксист, развернувшись вполкорпуса, стал разглядывать Веру и Гавра.

— Руль! — заорал ему Гавр, но машину уже закрутило прямо перед будкой ГАИ.

Покружившись некоторое время на обледенелой трассе, она ударилась о борт одиноко стоящего автобуса. Гавра швырнуло к дверце, Монтигомо — на него, а Веру — на них обоих.

— Все! — сказал таксист с каким-то облегчением. — Приехали! Все живы? Дальше пешком дотопаете. Вон капитан идет.

— Ну ты лихач, батя! — только и смог выговорить Гавр. — Тебе бы государством управлять, а не машиной.

— Я же говорил, главное — тормоза! — назидательно ответил таксист.

В квартиру Вера вошла одна, а Гавр остался ждать на лестничной клетке. Она осторожно прошла по коридору и заглянула в комнату. Родители спали сидя, каждый в своем кресле.

— Тсс! — предупредила она Монтигомо, и перс тихо проурчал в ответ свое любимое слово. Потом Вера достала из холодильника молоко, налила его в блюдце. — Объяснишь им все, когда они проснутся, — сказала она. — И не пугай их, пожалуйста.

Вера задумалась, стоя перед зеркалом: правильно ли она поступает? Уйти или остаться? Но сомнения длились недолго. Ее уже так закрутила какая-то сумасшедшая круговерть, что какие вообще тут могли быть сомнения?.. Она взяла карандаш и, не надеясь все же на сообразительность Монтигомо, написала родителям короткую записку, всего четыре слова: «Не волнуйтесь, все чудесно». А затем выскользнула за дверь.

— Где же сказка? — спросила Вера.

— Вот здесь. Утренний спектакль — самый детский. Как раз для нас, — пояснил Гавр, подходя к служебному входу театра на Тверском бульваре, которым руководила знаменитая актриса. — «Синяя Птица» — вечно исчезающая мечта, ты ее ловишь, а она оставляет лишь перышко.

Он достал какое-то удостоверение и предъявил вахтеру. Затем они вошли в лифт и поднялись на четвертый этаж. В коридоре на одной из дверей висела табличка: «Литературная часть». Гавр открыл комнату своим ключом. В кабинете стояли два стола, шкаф, диван, несколько кресел, а на вешалке висели цилиндр и шпага. Один стол был завален рукописями, а другой — девственно-чист.

— Располагайся где хочешь, — небрежно бросил Гавр, запихивая ногой муляж автомата под диван. — Тут я и работаю.

— Ты же врал, что банкир? Обанкротившийся.

— Я сочинял. Начитаешься здесь разных пьес, поневоле и сам станешь сочинителем. Я — литературный редактор. Тоже обанкротившийся. Сейчас какую профессию ни возьми — все банкроты. Так что не так уж я и лгал.

— А чем ты тут занимаешься? — Вера взяла в руки шпагу и нацепила на ее острие цилиндр.

— Ничем. Рукописи смотреть уже не могу: надоело. Да и не нужно. Все решает сама Великая Актриса. Хожу на прогоны спектаклей, пью кофе в буфете. Скоро меня ликвидируют, как пережиток.

— И куда ты пойдешь?

— Возьму автомат, шпагу — и на большую дорогу. Жаль, в реквизиторской пулемета нет. — Гавр собрал со стола несколько рукописей и запихнул их в переполненный шкаф. Затем вытащил красную папку. — Погляди, что пишут. Это уже по твоей будущей профессии. Клиент. Пьеса называется «Конец Вавилонской Блудницы». А среди действующих лиц он собрал Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина. Ну отчего бы им не встретиться в одном жарком месте? И множество мелких персонажей. Я насчитал сотню, а потом сбился и плюнул. И все говорят стихами. Да, чуть не забыл! Есть там еще Некто таинственный, который торжествует в конце пьесы, пожирая всех остальных. Чуть ли не зрителей в зале.

— А в чем же смысл? — Вера встала рядом, заглядывая в страницы.

— Видишь ли, все они передают власть друг другу, чтобы в конце концов она досталась этому Некто, последнему, Зверю, который водрузит свое антихристово знамя и сожжет все в огне. Такой вот печальный финал, Вера. — И Гавр слегка приобнял девушку за плечи, как бы утешая.

— А почему такое странное название?

— Это образное сравнение. Под именем Блудницы автор имел в виду город, где разворачиваются события.

— Страшный конец нас ждет, если его пророчества сбудутся, — промолвила Вера.

— Место пьесе — в корзине! — ответил Гавр и уже собрался швырнуть ее туда, но передумал. Поставил на полку. — Сохраню и буду почитывать внукам. Потому что такому — не бывать!

— А если будет, то, может быть, спасутся лишь двое, два сердца, чтобы возродить заново поруганное и поверженное? — спросила вдруг Вера.

Гавр не успел ответить, поскольку дверь распахнулась и в комнату влетел офицер царской армии, похожий на полковника Вершинина из чеховской пьесы.

— A-а, ты здесь? — радостно выкрикнул он. — Слушай, одолжи пятьдесят долларов на месяц?

— Нету! — отмахнулся Гавр.

— Ну, марок?

— Тоже, Вася.

— Пойду, спрошу у помрежа, — повернулся к двери артист.

— На Малой сцене репетируют булгаковского «Мастера…», так ты лучше к Воланду загляни, — посоветовал Гавр. — Полные карманы набьешь… Вот что творится, — взглянул он на Веру, когда «полковник Вершинин» исчез. — Русский офицер, чеховский интеллигент, а бегает по всему театру за долларами. А просвещенный купец Лопахин, купив вишневый сад, сидит в буфете и пьет пепси, подсчитывая, хватит ли ему на гамбургер. До чего же Россию довели, да?

— Это плохая сказка. — Вера нахмурилась. — Мне она не нравится.

— Мне тоже, — вздохнул Гавр и посмотрел на часы. — «Синяя Птичка» уже летит, а мы еще не завтракали. Приглашаю тебя в служебный буфет, где не стреляют, как в «Глобусе», даже если ты столкнешься с людьми с автоматами. И вообще, место артиста в буфете.

В полумраке уютного зальчика, среди громких, неунывающих голосов, за маленьким столиком в глубине, к которому Гавру пришлось прокладывать путь через дружеские рукопожатия, Вера спросила:

— Но тебе самому-то нравится твоя работа, театр?

Он пожал плечами, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос.

— Полгода я писал диссертацию о театре девятнадцатого века, а потом бросил. Зачем, кому это сейчас нужно? Может быть, напрасно я кончал ГИТИС, изучал бы лучше бухгалтерский учет? Вот Говоров Митька — режиссер вчерашний — нашел свою нишу, припал к сосцам телевидения и тянет, тянет… А ведь мы с ним вместе начинали, еще в школе всякие капустники устраивали.

— Тебе не идет роль неудачника, Гавр, — сказала Вера.

— Ты права. — Он положил ладонь на ее руку. — Просто здесь все вокруг такие. И вон тот заслуженный артист, еле сводящий концы с концами, и та народная артистка, которой аплодировали столицы мира и которая теперь одиноко живет в своей убогой квартирке с болонкой. А сумевшие выгодно продать себя — плавают и не тонут. Все они несчастны и неустроены, но из последних сил играют роли счастливцев. Прожив по сто жизней на сцене, они так и не сумели хоть немного разобраться в своей собственной. Такими могут быть только абсолютно безумные люди, и я люблю их за это…

Гавр легко поднялся, пошел к стойке, а по дороге с кем-то заговаривал, кому-то улыбался, шутил, и Вере отчего-то было приятно наблюдать за ним. Она даже откинулась к спинке стула, прячась поглубже в тень. Всего пятнадцать часов длилось их знакомство, а кажется, прошло несколько месяцев. Так растут только причудливые растения с красными цветками, орошаемые лунной росой, когда все земное вокруг спит или дремлет.

Когда они допили кофе, Гавр протянул руку.

— Пойдем, — сказал он. — Пойдем за Синей Птицей. Тем более что второе действие уже началось, и Митя Говоров вот-вот лопнет от бешенства.

— Как, и он здесь?

— Ну да, ждет в директорской ложе, она же и правительственная, но в которой никто никогда не сидит. Мы договорились встретиться еще вчера. Я хочу предложить ему свою программу на телевидении, — пояснил он на ходу, ведя Веру по коридорам и лестницам. — Нечто вроде Актерской биржи или Ярмарки актеров. Это был бы шанс для каждого из них — и начинающего, и когда-то знаменитого, но забытого напрочь. Это будет их бенефисом, выходом на всю Россию. У меня уже готов сценарий, и программу можно сделать ежемесячной. Все зависит от Митьки.

— Я-то думала, что ты едешь сюда ради меня, — произнесла Вера, еле поспевая за ним. — Ты, видно, любишь варить в одной кастрюле все вместе.

— Порывы души не должны мешать делу. Мы пришли, заходи.

Поддержав за локоть, Гавр ввел девушку в ложу, где уже сидел вчерашний режиссер, повернувший к ним голову. Всюду струился мягкий полумрак, лишь на освещенной разноцветными огнями сцене шло Таинственное Действо, сразу же приковавшее Верино внимание. А особенно — говорящий пушистый Кот, чем-то похожий на увеличившегося в сто раз Монтигомо.

— Хорошо вчера поужинали? — обратился к ней Говоров, нисколько не удивившись ее присутствию здесь.

— Нормально, — ответил за нее Гавр. — Только больно неспокойное место попалось.

— На передаче ты вел себя как юродивый, — понизил голос режиссер. — Чуть не завалил всю программу.

— На Руси юродивые всегда были исполнены истинной мудрости, — шепотом ответил Гавр. — А тебе, видно, нужны одни тихие идиоты?

— Манекены, — поправил его режиссер.

— Чтобы показать всем, как ты вдуваешь в них живую душу? Не слишком ли самонадеянно?

— В программе есть только один Бог — режиссер…

— …Толстый, лысый и нудный Митька Говоров.

— Ты у меня получишь!

— Потише, пожалуйста, — попросила Вера, по-детски увлеченная сказкой на сцене.

— Хорошо, хорошо! — хором откликнулись оба спорщика и вышли в коридор.

А когда спектакль подошел к концу и занавес опустился, отделив зрителей от волшебных персонажей и Синей Птицы, когда после долгих аплодисментов артистов наконец-то отпустили, Вера вышла в коридор и увидела Гавра, одного, раскачивающегося на пятках и чему-то глупо улыбающегося.

— Поймала синюю плутовку? — спросил он.

— А где твой друг? — произнесла она.

— Вот! — И Гавр протянул на ладони пуговицу. — Все, что от него осталось. Убежал.

— И поставил крест на твоем сценарии?

— Наоборот. Я убедил его, что прав. Что пора возвращаться к истинным ценностям. И он рискнет своей головой… или что там у него вместо нее? Завтра мы подписываем договор в дирекции телекомпании.

— Поздравляю! — Вера подошла ближе и, неожиданно для себя, поцеловала его в щеку. — И все же скажи: почему ты так злишься на него?

— Потому что не люблю, когда надо убеждать в очевидных вещах. — Гавр, кажется, даже не понял, что произошло только что. Вид у него был растрепанный и немного очумелый. — Ты принесла мне удачу! — сказал он. — Это надо отпраздновать. Возвращаемся в буфет.

Вера уже послушно пошла с ним рядом.

— Гавр, как же твое настоящее имя? — спросила она.

Он рассмеялся.

— Самое забавное, что этот Ведущий в дурдоме угадал: меня с детства звали Гавр, потому что я — Гаврилов. А Говоров Митька был — Говр. Так мы и ходили по школе — Гавр и Говр. Ну а имя у меня крайне редкое, почти не встречается в средней полосе России — Николай… Я постараюсь тебя сегодня еще чем-нибудь удивить, — пообещал он, когда они садились за столик.

От шампанского Вера отказалась, но на ее «место» героически заступили двое других — «полковник Вершинин», так и не раздобывший у Воланда ни долларов, ни фунтов, ни даже лир, и артист, только что сыгравший Кота в «Синей Птице». Но на перса Монтигомо он сейчас нисколько не походил, скорее наоборот — в его лице было что-то жалобно-собачье.

— Вообще-то нам не полагается, — сказал он. — И если Великая Актриса увидит, она меня убьет. Но мы закроемся Гавром — сотрудникам литчасти позволено пить сколько влезет. Им на сцену не выходить.

— Ему хватает игры в жизни, — добавила Вера.

— Да, может он отмочить нечто этакое, — глубокомысленно изрек «Вершинин».

— Не буду говорить, за что мы пьем, но в ближайшем будущем произойдут приятные изменения, — сказал Гавр.

— Ты — женишься! — догадался бывший Кот. — И я даже знаю — на ком. Ну отчего вы покраснели, милая?

— Тебя нельзя приглашать в интеллигентное общество, — произнес «полковник». — Гавр намекнул, что он всего лишь становится директором театра.

— Барбизоны! Все, что я делаю, — ради вас. Скоро вы будете ходить за мной табунами, и я наконец-то выведу вас на чистую воду. И каждый получит по Синей Птичке в клетке. А уж сумеет ли он ее удержать, зависит от него самого.

— Поверь моему печальному опыту — это невозможно, — сказал бывший Кот. — Я шестьдесят четыре раза пытался ее съесть. И каждый раз некстати опускался занавес.

— В этом и есть смысл жизни, — начал философствовать «полковник». — В отсутствии его как таковом. Все проходит. Остается лишь вера, надежда и любовь.

— Вот за это мы и выпьем! — оживился бывший Кот, подмигнув Гавру.

Прихватив еще две бутылки шампанского, они увлекли Веру в литчасть и продолжали разговор уже здесь. Стенные часы над дверью показывали половину первого. За окном на Тверском бульваре блестел на солнце схваченный морозцем снег. Возле «Макдональдса» сгрудилась толпа людей, которая все увеличивалась и увеличивалась. Мелькали трехцветные флаги, а какой-то мужчина что-то кричал в мегафон, разнося хриплый лай над всем бульваром.

— Демонстранты, защитники гамбургеров, — сказал «полковник».

— А возле памятника Пушкину — другие, их противники, — добавил бывший Кот. — А возле кинотеатра «Россия» — третьи, которые сами по себе, но против всех. Вот будет потеха, если они начнут колошматить друг друга!

— Я не разбираюсь в политике, — произнесла Вера.

— Вам и не надо, миледи. Нет ничего страшнее женщин, солящих политический борщ.

— Убогие они все, — подтвердил «полковник». — Я бы им молоко за вредность давал.

— А я бы — в глаз, — воинственно сказал бывший Кот.

— Хорошо у вас здесь, — улыбнулась Вера.

Ей и в самом деле было хорошо — просто и спокойно, и смешно было наблюдать, как дурачатся эти взрослые люди, как топорщит усы бывший Кот и хмелеет «полковник» и как смотрит на нее Гавр. Ей захотелось, чтобы у него исполнилось все, он что задумал, не понеся потерь и не обретя недругов. Чтобы он был счастлив. И не исчез в городской толпе.

В соседней комнате что-то громко хлопнуло, словно на пол упала стопка книг. И все замолчали, переглянувшись.

— Лопнула склянка с эфиром, — произнес «полковник Вершинин».

— Там у нас пиротехник хранит свои спецэффекты, — пояснил Гавр. — Пойду погляжу. У меня ключ подходит. Как бы пожара не было.

— Что-то мы давненько не горели, — согласился бывший Кот.

Гавр ушел, а Вере отчего-то стало тревожно. Да и артисты перестали шутить, напряженно прислушиваясь. Прошло несколько минут, и у всех в комнате было такое ощущение, что сейчас что-то произойдет. Но никто не ожидал взрыва именно на этой секунде… Короткий, сильный, он напоминал выстрел из выхлопной трубы автомобиля, слившийся с отрывистым криком. Все трое вскочили с места, а «полковник» удержал Веру за локоть. Дверь распахнулась — на пороге стоял Гавр. Но это был не он. Его лицо невозможно было узнать — обожженное и залитое кровью, с закрытыми или вытекшими глазами. Ноги его подогнулись, и он рухнул на ковер, прямо перед Верой. Вскрикнув, побледнев, она опустилась на колени.

— Мертв! — выкрикнул бывший Кот, держа руку Гавра и щупая его пульс.

— Жив! Дышит! — воскликнул «полковник», прикладывая ухо к груди несчастного.

— О-о-о-о! — застонал Гавр. — О-о-о-о! — Он стал приподниматься на локтях. — Что с моими глазами? Я ничего не вижу!

— Ничего, мы тебе купим самые лучшие очки в мире, и ты снова начнешь ходить, — утешил его бывший Кот.

— А я отдам тебе свою почку, — сказал «полковник». — Впрочем, зачем тебе теперь почка? Лучше я отдам долг, сколько я у тебя занимал?

Тут только Вера стала догадываться, что ее разыгрывают. Она молча поднялась с колен, но дурнота не проходила.

— Вера! — простонал Гавр. — Я чувствую, что ты здесь. Положи мне руку на лоб. Мне будет легче.

— Шут! — презрительно сказала она. — Юродивый. — Затем повернулась к артистам: — Жестокие у вас здесь шутки.

Чувствуя, что дело заходит слишком далеко, «полковник» пробормотал:

— Извините, это все Гавр. Жить не может без подобных представлений.

— Мы — статисты, — подтвердил бывший Кот, наливая шампанское. — Выпейте и забудьте. Вставай, симулянт. Не буду тебе очки покупать.

Одним прыжком Гавр вскочил на ноги.

— А что? Обедать не пора? — спросил он.

— Где здесь у вас выход? — Вера повернулась к «полковнику». — Проводите меня, пожалуйста.

— Конечно! — согласился тот, подавая ей шубку.

— Вера, ну прости дурака, — сказал Гавр, стоя возле нее. — Я не думал, что у тебя такая хрупкая духовная конституция.

— Ты лучше рожу сначала вытри, — пробормотал бывший Кот. — Смотреть страшно.

«Полковник» распахнул дверь, пропуская Веру вперед. Она не обращала на Гавра никакого внимания, а он шел вслед за ними по коридору, пытаясь стереть платком грим, но размазывая его еще больше. В лифте спускались все вместе. Около вахтера Вера попрощалась с «полковником», а Гавр, торопливо застегивая пальто, так и шел позади нее. И, словно связанные цепочкой, они вышли на Тверской бульвар.

— Вера! — позвал Гавр.

— Отстань! — ответила она. — Я не хочу тебя видеть.

— А слышать?

— И слышать.

— Хоть дышать рядом можно?

Вера молчала, остановившись на тротуаре и пропуская поток машин. Затем, выждав момент, она побежала вперед, и Гавр еле поспел за ней, увернувшись от «вольво». В это же время все три группы демонстрантов — возле кинотеатра, памятника и «Макдональдса» — начали свое историческое сближение. В воздухе реяли красные, полосатые, андреевские знамена, царские штандарты, полотна со свастикой, с полумесяцем, с черепом и костями и даже почему-то флаги ООН. Цепи омоновцев стояли по периметру, ожидая приказа. Провокаторы уже начинали задирать их, выкрикивать оскорбления, заводить, как оловянных болванчиков. Но кровь еще не пролилась.

Единственным «окровавленным» человеком на всем этом пятачке был Гавр. Он торопливо шел за Верой, боясь упустить ее из виду. Ни он, ни она не обращали внимания на собравшихся, еще не понимая, куда занесла их судьба на этот раз. Какая-то усатая женщина в толпе показала на Гавра и крикнула:

— Смотрите, что эти бронированные подлецы с парнем сделали?! — Она стала скандировать: — О-мон — пошел вон! О-мон — убийца! — И ее нестройно поддержали.

А из различных мегафонов со всех сторон продолжали нестись речи ораторов и политиков, полные обличительной ярости и кипучего благородства. Каждый из них говорил с такой страстью, с таким праведным воодушевлением, что, казалось, даже бронзовый Пушкин не сможет остаться равнодушным, вот сейчас щелкнет пальцем, зааплодирует и воскликнет: «Ай да сукин сын!»

Между тем вокруг Гавра также стала копошиться небольшая толпочка. Чьи-то заботливые руки подхватили его, начали удерживать, словно он обязан был неминуемо упасть от потери крови.

— Вера! — в отчаянии крикнул он, пытаясь освободиться от цепких захватов. Он только успел увидеть, что она оглянулась и остановилась, а потом ее ясные глаза закрыли чьи-то спины и головы.

— Вот сюда, сюда! — говорили ему, подталкивая в бок. — Не волнуйтесь, мы проводим. Тут за углом машины «скорой помощи». Специально пригнали. Ждут.

— Да пошли вы!.. — от души выругался Гавр.

Но его неумолимо влекли через толпу, мимо очередного оратора, указавшего на него перстом и что-то крикнувшего в мегафон, сквозь расступившуюся цепь ОМОНа, давшего проход «раненому», — к врачам, стоявшим около машин. Больше всего он боялся, что Вера теперь осталась одна, беззащитная, там, в этом черном скоплении ненависти, зла, подлости и трусости. Ее могли просто-напросто растоптать, как затаптывает цветы обезумевшее стадо баранов, гонимое хозяином к новому пастбищу.

— Ну и козлы же вы! — сказал Гавр, когда его наконец отпустили.

— Посттравматический стресс, — пояснил кому-то один из сопровождавших. — Теперь может надолго остаться нервнобольным.

— Нагните голову! — попросил врач. — Не дергайтесь! Где болит? Ложитесь на носилки.

— Ну хватит, право слово! — взмолился Гавр, пнув носилки ногой. — Что вы тут, с ума посходили, что ли? Я отказываюсь от медицинской помощи.

— Как угодно, — пожал плечами врач. — Насильно мил не будешь. Работы у нас хватит.

И слова эти прозвучали как сигнал: цепи ОМОНа двинулись на народ, рассекая его, сдавливая, выжимая в боковые улочки, гоня к Главпочтамту, валя на землю и избивая. Мелькали дубинки, громыхали щиты, хрустели под коваными башмаками ребра и кости, лилась не бутафорская, а настоящая, теплая кровь, захлебывались криком женщины, и над всем этим мерзким и лихорадочным побоищем игриво плыли рекламные буквы «Кока-колы» и «Макдональдса», и в немом ужасе остановился взгляд великого русского поэта, не властного ни прекратить бойню, ни спасти несчастных.

Гавр мчался назад, но другая, внутренняя цепь ОМОНа остановила его и остальных. Угрожающие дубинки в руках истуканов ходили ходуном. Им также не терпелось пустить их поскорее в дело. Вытягивая шею, Гавр пытался разглядеть за поблескивающими шлемами — что же там происходит? Где Вера? Чей девичий крик несется из этого ада? Кулаки его сжимались, и ему хотелось броситься на одного из этих мордастых. Страшные волны зла накатили на Пушкинскую площадь.

— Уйдем отсюда, — услышал он рядом с собой голос. Такой знакомый и такой близкий ему. Вера стояла на полшага позади него, бледная, с испуганными глазами, и он проклял себя за то, что столь глупо пошутил в театре.

— Как ты здесь очутилась? — спросил Гавр, беря ее под руку и уводя прочь.

— Пошла за тобой следом. А потом стояла за машиной «скорой помощи» и гадала: увезут тебя в Кащенко или нет?

— Я думал, ты осталась в этом пекле. Слава Богу!

— Все-таки ты жуткая свинья, Гавр. Сама не знаю, почему прощаю тебя. И вытри лицо, оно стало еще страшнее.

— Ну и пусть. Там, на Пушкинской, все гораздо хуже. Все взаправду. У меня такое ощущение, будто кто-то сейчас, сию минуту, страдает за меня, за мою маску.

Дворами и задворками они выбрались к Гнездниковскому переулку.

— Вот здесь я и живу, — сказал Гавр. — Поднимемся? Я сниму грим, и мы пообедаем.

— Хорошо, — согласилась Вера.

— А где твои родители? — спросила она, с любопытством оглядывая уютное жилище Гавра. Старинные вещи, множество книг, иконы на стенах придавали ему особый дух и словно охраняли хозяина.

— Давно умерли. — Гавр хлопотал на кухне. — Они разбились на самолете, когда мне было пять лет. Так что меня воспитывали бабушка с дедушкой.

— Понятно. Вот почему ты так отбился от рук. Представляю, как нелегко им пришлось.

— Прошу к столу! — позвал ее Гавр. — Времени три часа, а передача в семь.

— Ты все-таки хочешь пойти туда? Зачем?

— Чтобы выиграть романтическое путешествие. И поехать с тобой в Гонконг.

— Твои аппетиты растут. — Вера улыбнулась, присаживаясь за стол.

— Я вообще прожорливый.

— Но ты не поинтересовался — хочу ли этого я?

— Спрошу об этом уже в Гонконге.

— Значит… опять этот бедлам, опять эти издевательские вопросики, опять этот клоун в смирительной рубашке… Мне кажется, я не выдержу.

— Опять эта «Смешная недотрога», — поддразнил ее Гавр, протягивая соус. — А знаешь, ты потрясающе привлекательна! Как я мог проглядеть это? Ума не приложу.

— Репетируешь перед программой? — подозрительно покосилась Вера. — Не трудись. Я не пойду.

— Почему?

— Потому что мы все время попадаем с тобой в какие-нибудь переделки. И вместо Гонконга окажемся, скорее всего, в хирургическом отделении. Кроме того, в шесть часов я обещала быть на вечере своего отца, в Домжуре.

— Успеем. И туда, и сюда, — махнул рукой Гавр. — Без нас передачу не начнут. Без нас в их безумном мире пропадет самое главное. То, чего им недостает.

— Чего же?

— Любви.

— Снова репетируешь? — спросила Вера, глядя, как он поспешно заработал ножом и вилкой.

— Нет, это уже премьера, — ответил Гавр, оставив столовые приборы.

А Вера почти и не прикасалась к еде. Лишь сейчас ей удалось поймать его взгляд, и теперь уже он не отпускал ее.

— Пьеса на две роли, — произнесла она. — Ты и режиссер, и главный персонаж. Но я… не умею играть. Зрители покинут зал, прежде чем опустится занавес.

— Значит, мы останемся вдвоем. Тем лучше. Пусть они уходят, раз не могут понять, раз души их очерствели. Пусть ищут смысл там, где его нет. На Пушкинской площади под дубинками ОМОНа, в валютных ресторанах и казино, в клоунаде, в романтических путешествиях, в зоопарке среди зверей… Мест много.

— Твой спектакль провалится, — печально произнесла Вера. — Единственным зрителем на нем будет мой перс Монтигомо.

— Прекрасно. Уж он-то скажет свое веское слово в финале. Ты уверена, что нельзя остаться вдвоем, не улетев на Луну?

Ответа не последовало. Вера лишь смотрела в окно, где между створками стекла причудливо застыл желто-красный букет кленовых листьев. А снег продолжал падать.

— Извини, мне надо позвонить. — Гавр поднялся и вышел в коридор.

Набрав номер мастерской, он долго слушал длинные гудки. Наконец хриплый мужской голос отозвался, что Галина так и не появлялась с прошлой ночи. И вновь предчувствие непоправимого стало сжимать сердце. Словно какой-то гигантский спрут, вцепившись в Россию, втягивал в свое чрево ее лучших, талантливых людей, ее богатство, уничтожая смрадным зловонием всю атмосферу вокруг. Он ощущал, как кольца щупальцев скользят и возле него, Веры, примериваясь, чтобы облепить горло, мозг, душу.

Он вернулся на кухню, и теперь Вера сказала:

— Пожалуй, и я позвоню. Вчера в конкурсе участвовала и моя подруга Оля. Интересно, как у нее дела? У них в ресторане, надеюсь, не стреляли.

— Такая рыжая, с плутоватыми глазками? — спросил Гавр.

Он пошел следом и, прислонившись к стене, ждал, пока длился телефонный разговор. Видно, подруга была чересчур болтлива, поскольку Вера, слушавшая поначалу внимательно, уже несколько раз опускала трубку и бессильно качала головой.

Гавр пришел ей на помощь и нажал на рычаг.

— Что ты делаешь? — возмутилась она.

— Убираю помехи. Как проводят время наши конкуренты?

Чуть покраснев, Вера ответила:

— Думаю, говорить об этом неприлично.

— Ну ясно, — усмехнулся Гавр. — Стараются полюбить друг друга даже через силу, лишь бы поехать в Гонконг. Хорошая у тебя подруга, практичная.

— А твой Говоров? Он не продает себя на телевидении?

— Митька — наш агент в стане врага.

— А признайся, что ты немного завидуешь его успеху?

Гавр поморщился, словно у него заболел зуб.

— Неправда. Каждый идет своей дорогой. И на каждой из них тебя подкарауливает дьявол.

— Похоже говорит и мой отец, — произнесла Вера. — Сегодня ты услышишь его стихи.

В замке входной двери стал поворачиваться ключ.

— Мои вернулись, — сказал Гавр.

Подойдя к двери, он начал открывать замок, но, видно, что-то заело в сложной конструкции, и сколько он ни дергал, язычок заклинило. В квартиру раздались звонки.

— Бабуля и дедуля, это вы? Не трезвоньте! — крикнул Гавр.

— Мы! Мы! — послышались из-за двери мужской и женский голоса. — Опять замок сломался?

— Нет, я нарочно заперся, чтобы вас не пускать, — проворчал Гавр, пытаясь повернуть колесико. Что-то тоскливо щелкнуло, а потом и хрустнуло. — Вы ключ вынули?

— А он застрял и не лезет! — крикнул дедушка.

— Значит, изогнулся, — обрадовал их Гавр. — Теперь и не откроешь. Сколько раз просил новый замок поставить!

— Что же будем делать? — спросила Вера, которую забавляла вся эта ситуация. — Прыгать с третьего этажа? Спускаться на простынях?

— Дедуля, сходи за слесарем! — крикнул Гавр. — У нас через два часа ледокол отходит.

— А кто там с тобой? — спросила бабушка.

— Вот откроете и увидите. Последняя византийская принцесса. А величают ее Вера.

— Мое почтение, девушка! — крикнул дедуля. — Надеюсь, мой внук ведет себя благородно?

— Вполне! — отозвалась Вера. Добрый день!

— Когда в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, в Мурманске, я точно так же застрял в квартире с нашей бабушкой… — начал вспоминать дед, но Гавр нетерпеливо перебил его:

— Время, время уходит, дедуля! Потом доскажешь.

— Ладно, иду в ДЭЗ! — Дед застучал палкой по ступеням лестницы.

Некоторое время длилось молчание, а затем бабушка проворчала за дверью:

— И вовсе не в Мурманске это было, а в Архангельске… И я знала — он нарочно ключ потерял. Только он до сих пор думает, что я не догадывалась.

— Ломовые у нашего дедушки методы, — изрек Гавр.

— Молчи уж! — приказала бабушка. — Что ты вчера вытворял в телевизоре? Срам смотреть. — И так как ответа не последовало, она забеспокоилась: — А что это вы там притихли? Целуетесь, поди?

Вернулся дедуля и сообщил, что слесарь придет не раньше половины седьмого.

— Приехали! — нахмурился Гавр. — Не успеем ни на юбилей, ни на передачу в клуб. Будем выбираться через дымоход.

— Как это?

— Сейчас увидишь. Бабушка! — крикнул он. — Ждите слесаря, а мы катапультируемся через соседа.

— Веру пожалей! — взмолился дедуля. — Вдруг сорветесь?

— Нас хранят небеса, — отозвался Гавр. Он повел Веру на балкон, который впритык соединялся с соседним, их разделял только металлический щит. — Вот здесь нужно ухватиться, — пояснил Гавр. — Тут перешагнуть, а там перелезть. И все. Никаких сложностей. И я, и сосед делали так десятки раз, когда ключи теряли. Только у него другой подъезд. Не побоишься?

— Да это же пустяки по сравнению со всем предыдущим, — улыбнулась Вера. — Мир был бы невообразимо скучен, если бы в нем не существовало преград.

— Тогда — полезли!

Гавр первым перебрался через барьер, а затем, протянув руку, помог перелезть и Вере. У нее получилось это столь ловко, что Гавр даже заметил:

— Тебе бы балконными кражами заниматься, — за что и получил порцию холодного снега в лицо.

Отряхнувшись на чужом балконе, Гавр постучал в стекло. С той стороны замаячила фигура соседа.

— Открывай, Михаил! — крикнул Гавр. И добавил, обращаясь к Вере: — Жаль, грим смыл — ему бы понравилось…

— Вон мой отец, слева от микрофона, — сказала Вера, показывая пальчиком на сцену. Там стоял стол и с десяток стульев, на которые уже рассаживались мужчины и женщины.

Зал, как ни странно, был полон. Толпились даже возле стен и дверей. Здесь же стояли и Вера с Гавром, придя в Дом журналистов три минуты назад и еле поспев к началу. Вера помахала отцу рукой, а тот, заметив ее, сурово нахмурил брови.

— Я исчезла из его жизни на двадцать четыре часа, вот и обижается, — шепотом объяснила Вера. — А где же мама?

— Что же он тогда сделает с твоим будущим мужем? Подумать страшно, — отозвался Гавр. — Может, мне пока спрятаться в буфете?

— Ты-то здесь при чем?

— Все-таки мы проходим по категории «избранники небес», — проворчал Гавр с легкой обидой.

— Тише! — дернула его за рукав Вера.

Маститый седовласый поэт взял микрофон и начал вступительную речь. Прежде всего он поздравил юбиляра — профессора МГУ, доктора филологических наук, поэта и переводчика Родиона Сергеевича Жуковского, чье сорокалетие творческой деятельности здесь отмечалось, затем представил его коллег, критиков, литературоведов, просто друзей, пришедших на вечер.

— …И я рад, — гремел его голос в зале, — что поэзия все еще не умерла, что стихи продолжают читать и возвращаются к ним вновь и вновь, как к спасительным островкам в разлившемся вокруг нас море ненависти. Русская поэзия сильна своим духом…

При этих словах из-за кулис вышел маленький человек в сером пиджаке, чем-то весьма напуганный. Он подбежал к маститому поэту и зашептал ему что-то на ухо. Тот дернул плечом, головой, потом произнес в микрофон:

— Прошу прощения, но наш вечер ненадолго откладывается, — и торопливыми шагами ушел со сцены.

Публика недоуменно зашумела. Серый пиджак умоляюще поднял руки, призывая к вниманию:

— Администрация просит немедленно, не задерживаясь, покинуть зал и Дом журналистов. Только что в дирекцию позвонил аноним и сообщил, что в одно из помещений заложена бомба. Сотрудники ФСБ и милиции уже выехали и будут здесь с минуты на минуту. — Сказав это, он бросил микрофон на стол и исчез за кулисами.

Слова его возымели действие, хотя мало кто поверил в серьезность угрозы. «Бомбы» в Москве стали подкладывать столь часто, что к ним уже привыкли. Это превратилось в национальный вид спорта. Люди недовольно задвигали стульями, начали подниматься. Сконфуженно потянулись к выходу поклонники поэзии, случайные гости. Эвакуировался через черный ход персонал. Через пять минут зал опустел. На сцене остался сидеть лишь сам юбиляр, а возле дальней стены стояли Вера с Гавром. Родион Сергеевич взглянул на них и улыбнулся.

— А ты почему не уходишь, Вера? — спросил он в микрофон, и голос его глухо разнесся под сводами зала, словно он говорил в египетской гробнице.

— Вот еще! — ответила дочь.

— А кто этот молодой человек? — зазвучал голос «Тутанхамона».

— Сапер! — отозвался Гавр.

— Тогда идите сюда, поближе. — И Родион Сергеевич положил микрофон на стол.

Пока они шли к сцене, из-за кулис выглянул Серый пиджак и закричал:

— Как, вы еще здесь?! Господин Жуковский, уходите, уходите немедленно! Часовой механизм заведен на шесть тридцать! Вы что, шутите? — Махнув с досадой рукой, он испарился.

— Что же я буду, как крыса, бегать туда-сюда, — произнес Родион Сергеевич. — Да и не верю я в подобную чепуху. Все это нарочно придумано — чтобы вечер сорвать. Я даже догадываюсь — кем. В кои веки народ собрался послушать мои стихи, и на тебе! Жаль…

— Не огорчайся, па! — сказала Вера и погладила его по плечу. — Плюнь на них на всех.

— Конечно, такая поэзия им как кость в горле, — проворчал отец. — Вот если бы что-нибудь с матерком да про сортиры… Они бы и под Пушкина бомбу подложили. Впрочем, так и произошло. Ничего не меняется в мире. Сколько там времени?

— До взрыва — восемнадцать минут с четвертью, — ответил Гавр.

— Тогда пошли в буфет, я вас угощу чем-нибудь. Напоследок.

Странно было идти по пустому Дому журналистов. Всюду горел яркий свет, работал телевизор в холле, дымились в пепельницах сигареты, а люди исчезли, словно их заколдовала и похитила телесную оболочку злая ведьма. И теперь они невидимо и неслышно ходят вокруг, сталкиваясь, мучаясь, но не в силах вымолвить ни слова. Не произойдет ли такое со временем со всей Россией?

Буфет также был пуст, и Родион Сергеевич, зайдя за стойку, отобрал лучшую бутылку коньяка, плиточный шоколад, лимон, бутерброды с икрой и вернулся к столику.

— Па, ты хоть заплати, — сказала Вера.

— Не буду, — упрямо ответил отец. — В знак моральной компенсации. Ну-с, молодой человек, за ваше здоровье!

— Если бомба все же взорвется, оно нам уже не понадобится, — пробормотал Гавр, опрокидывая рюмку.

— В самом деле, Вера, тебе бы лучше уйти, — сказал Родион Сергеевич. — Мало ли что.

— Па! — возмутилась дочь. — Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя в такой момент? Чего бы я тогда стоила?

— Ну а вы, молодой человек? Вам-то что здесь торчать?

Гавр наполнил рюмки.

— Я еще не допил весь коньяк, — улыбнулся он. — Жаль, если пропадет такая прелесть…

— Постойте, постойте! — Родион Сергеевич начал всматриваться в его лицо. — Не вы ли — тот нахальный, самоуверенный фрукт из телепередачи? Похитивший мою дочь, насколько я понимаю?

— До взрыва осталось одиннадцать минут, — напомнил Гавр. — Простим все наши прегрешения. И обратим в эти последние мгновения взоры наши к глубинам души.

— Хорошо говорит, подлец, убедительно! — согласился Родион Сергеевич. — А где же ФСБ, собаки, минеры?

— Приедут часа через два, когда поздно будет.

— А мама где? — спросила Вера.

— Слава Богу, что не поехала. Точно знала, чем кончится.

— Ты очень расстроен?

— Пустяки.

— Почитайте свои стихи, — попросил Гавр. — У нас еще есть время. Целых семь минут.

И Родион Сергеевич, выпив коньяку, негромким голосом поведал им о Белой Рубахе, вышитой синими васильками, горькой рябиной, журавлиной стаей, звонкими ручьями, на которой все увядает, когда уходит любовь, но зацветает — когда она возвращается… Притихшие Вера и Гавр слушали его, боясь шелохнуться, настолько сильна была печаль и надежда, звучащая в словах. А когда он закончил, рассеянно проведя рукой по глазам, они словно бы оказались на лесной поляне, напоенной ароматом трав, вдали от чумного города, под чистым голубым небом, среди тишины и покоя.

— Родион Сергеевич! — произнес вдруг Гавр взволнованно. — Я прошу у вас руки вашей дочери.

— А сколько там у нас осталось времени? — ничуть не удивившись, спросил отец.

— Одна минута.

— Срок небольшой для раздумья.

— Так и не думайте. А то не успеем.

Родион Сергеевич взглянул на Веру, хотел что-то спросить, но нужда в том отпала — в ее глазах, как в открытой книге, можно было прочитать ответ. А секундная стрелка заканчивала свой последний круг. И все ждали чего-то — взрыва, смены декораций, очищающего огня, преображения? Или того чудесного явления, которое посещает каждого в жизни? Когда спадает пелена с глаз, и ты видишь небесный свет, зовущий тебя к себе.

— Я согласен, — промолвил наконец Родион Сергеевич. И добавил, когда истек срок: — А теперь уходите. Я хочу побыть один.

— Где вас носит?! — сердито крикнул режиссер Говоров, поджидая их в вестибюле клуба. — Я не могу задерживать передачу! Через минуту начнем. — И он побежал вверх по лестнице, а Гавр шепнул Вере:

— И тут нам отпущена только одна минута.

Они быстро разделись в гардеробе, пригладили волосы перед зеркалом. Рядом отражался невысокий крепыш со шрамом около виска, и Гавр не мог вспомнить — где он видел это лицо, эти налитые свинцовой мутью глаза? Вчерашний буян, представившийся охране клуба «Смешная недотрога» капитаном милиции, на этот раз вел себя пристойно, кроме того, на него было выписано специальное приглашение. Скребя расческой по прилизанной голове, он искоса поглядывал на Гавра и Веру, и губы его подрагивали. На нем был надет просторный пиджак, а под мышкой — полиэтиленовый пакет.

— Пойдем, — сказал Гавр. — Ты — неотразима.

Следом за ними не спеша двинулся и крепыш, насвистывая мелодию. У него все было подготовлено, и он только ждал подходящего момента.

А в ромбовидном зале шоу-мистерия на тему «сумасшедший дом» вступила в завершающую стадию. На арене-подиуме вновь обаятельный Ведущий заводил публику искрометными шутками. Сновали с поручениями длинноногие ассистентки, бились в конвульсиях лазерные лучи, пронзая опьяневшую от грохочущей музыки и веселья молодежь, кружились под куполом разноцветные воздушные шары самой разнообразной формы. Оператор со своей телекамерой наезжал на участников конкурса «Браки совершаются на небесах» — четыре пары стояли за подиумом, готовые продолжить борьбу за романтическое путешествие в Гонконг, слушая последние напутствия помощника режиссера. А вскоре к ним присоединились и Вера с Гавром.

В вестибюле отлучавшийся ненадолго начальник охраны клуба, узнав, что вчерашнего капитана-буяна пропустили внутрь, схватился за голову. Бывший гебист, привыкший доверять не только анализу, но и внутренней интуиции, нутром чувствовал, что дело здесь нечисто и этот прорвавшийся тип принесет с собой неприятности. Но он даже представить себе не мог какие.

— Пойду попасу его, — предупредил гебист своего помощника. — А вы будьте здесь начеку.

Он поднялся в зал, присмотрелся и обнаружил крепыша в дальнем углу. Тот безмятежно улыбался, прихлопывая в такт музыке ладонями. Но гебиста тотчас же привлек сверток под мышкой и этот нелепый просторный пиджак, который мог скрыть все, что угодно. Тогда он осторожно, не привлекая внимания, двинулся к нему вдоль стены.

Режиссер Говоров, вытирая платком мокрый лоб, глядя на кривляющегося Ведущего, испытывал отвращение к собственному творению, ко всей этой передаче. Дневной разговор с Гавром каким-то образом повлиял на него, впрочем, он и сам в последнее время часто задумывался о том пути, по которому идет. Балаганные аттракционы, принесшие ему славу, начинали вызывать тошноту и головную боль. Говоров понимал: еще несколько подобных передач — и на нем можно ставить крест, он кончится как творческая личность. Нужен новый взгляд, новые идеи, нельзя больше плясать на костях, хватит втаптывать в грязь любовь, добро, справедливость, правду. Но он знал и другое: никто на телевидении не позволит ему делать иные программы, отойти от главной линии, направленной на разрушение человеческого духа, всего и вся. Уныние и апатия крепко держали его под руки, не отпуская.

…В Гнездниковском переулке вызванный слесарь все-таки справился с замком, и хозяева наконец-то вошли в квартиру. Наскоро выпив чаю, дедушка поспешил к телевизору, включил его и уселся, ожидая, когда же начнут показывать внука и Веру. Но вместо них на экране мелькал вчерашний псих в смирительной рубашке, и дедушка порою просто не понимал, о чем тот говорит?.. На Ведущего насмешливо поглядывала и мать Веры в Сокольниках. Только что позвонил муж и сказал, что вечер сорвался, а он едет домой. Но вот на экране мелькнули участники конкурса, которые стали подниматься на подиум. Зал затрясся в приветственных криках.

Как гебист ни старался, но его передвижение вдоль стены было замечено капитаном. Он криво усмехнулся, покрепче прижал сверток и скользнул ближе к подиуму, оставив между собой и гебистом группку девушек, размахивающих руками. Потом он еще раз передвинулся, держа расстояние, и вскоре оказался возле арены. Теперь было самое время начинать…

Конкурсанты уже стояли на подиуме, смущенно переглядываясь. Вера успела перекинуться парой фраз со своей подругой, а Ведущий тянул к ним микрофон, когда произошло что-то непредвиденное. Неожиданно, одним прыжком заскочив на сцену, рядом с ними оказался какой-то человек: он что-то орал, перекрывая шум в зале и голос Ведущего; потом, выхватив из-под пиджака короткоствольный автомат, дал очередь в воздух. И те, кто был в зале, завизжали от восторга. Они подумали, что это еще один трюк в любимой передаче. Но на студии в Шаболовке сообразили быстрее, и в эфир сначала пошла заставка, а затем милая дикторша объяснила, что по техническим причинам программа отменяется, а пока предлагается посмотреть документальный фильм. После второй очереди над головами, когда посыпались зеркала и стекла, публика закричала уже от страха и в панике заметалась по залу. Все произошло мгновенно, и никто ничего не мог понять. Никто, кроме гебиста, но именно его-то капитан и держал под прицелом, не давая приблизиться.

Гавр и Вера стояли вместе с другими конкурсантами и Ведущим за спиной террориста, который теперь орал только одно слово:

— Лечь! Лечь! Лечь! — и стрелял в воздух.

Напуганные до смерти, послушные его воле, люди в зале стали ложиться на пол. Лег и гебист, зная, что ему не успеть отстегнуть под пиджаком кобуру и вытащить пистолет. Лишь режиссер Говоров вдруг пошел к подиуму под пляшущим дулом автомата, но едва он достиг края сцены, как сильнейший удар в лицо отбросил его назад. Оглушенный, он ворочался на полу, пытаясь подняться, а кровь текла на рубашку и свитер.

Террорист повернулся к конкурсантам — глаза его были совершенно безумны: похоже, он даже не знал, что предпримет в следующее мгновение.

— Вон отсюда! Вон! Вон! — закричал он лежащей на полу публике. — Все вон! Вон!

Ошеломленные люди стали осторожно подниматься и, поминутно оглядываясь на капитана, потянулись к выходу. Гебист помог встать Говорову, повел его с собой.

— А мы? — плаксиво спросил Ведущий, которого бил озноб.

— А вы останетесь, — сквозь зубы процедил террорист. Его и самого трясло от возбуждения. Выражение его лица не было постоянным: оскал сменялся мрачной решимостью, которая переходила в тупую отстраненность. Когда в зале больше никого не осталось, капитан повернулся к ближайшей паре — то были Вера и Гавр — и профессиональным жестом щелкнул наручниками, соединив их правую и левую руки.

— Остальные убирайтесь, — снова процедил он. — Мне не нужно столько дерьма.

Пока «избранники небес» во главе с Ведущим бежали к дверям, капитан сунул свой сверток Гавру, оставив себе тонкий провод с пультом, зажав его в ладони.

— Не урони! — предупредил он Гавра. — Разорвет на куски.

Потом он спустился с подиума и уселся прямо на полу, прижавшись спиной к стене и положив автомат на колени. Глаза его закрылись.

Минут через десять все здание клуба было оцеплено нарядами милиции. В вестибюле собрался военный совет из прибывших офицеров и гебиста, начальника охраны.

— Чего он хочет? — спросил усатый майор.

— Непонятно. На переговоры не идет, палит из «Калашникова». Взял двух заложников, сунул им взрывчатку, а конец провода держит у себя.

— Может, он ждет кого-то?

— Все может быть. Подождем и мы. Сейчас подъедут ребята из ФСБ.

— Да, вот еще что, — вспомнил гебист. — Вчера он рвался сюда, показывал удостоверение. Я запомнил: капитан милиции Щеглов. Проверьте-ка там по своей картотеке…

Еще минут через пять подъехало подкрепление из московского ОМОНа и ФСБ. Два полковника присоединились к штабу.

— Привет, Юра! — узнал гебиста фээсбэшник. — Ну что, не можешь справиться с одним-единственным придурком?

— У него палец на взрывателе, — пояснил гебист.

— Газ? — предложил кто-то.

— Отпадает. Почувствует и рванет.

— В зале около двадцати дверей, да еще галерея наверху с выходами и входами. Он не может контролировать все сразу. Снайперу снять — раз плюнуть.

— А если он заметит и успеет нажать? Шуму потом будет на всю Москву. Впрочем, давайте обсудим этот вариант.

Пока они разговаривали, пришла информация на капитана милиции Щеглова.

Усатый майор зачитал:

— Тридцать лет, окончил школу МВД, полгода назад уволен из органов за несоответствие… Застрелил двух прохожих. В октябре девяносто третьего участвовал в штурме Белого дома, отличался особой жестокостью, лично пытался расстрелять группу депутатов… «Альфа» помешала. Вот что интересно: год назад от него ушла жена.

— Ну и что? — спросил полковник из ФСБ.

— А то, что он после этого круто запил и даже угодил с белой горячкой в психбольницу. Потом вышел, его хотели оставить в органах, да тут этот инцидент с прохожими… Короче, похоже, что мы имеем дело с психом.

— Вот те раз! — вздохнул гебист. — Может быть, ему кинуть рацию, хоть узнать — чего он хочет?

— А я уже выяснил, — сказал вернувшийся с разведки омоновский полковник. — Мне удалось с ним переговорить. Он — сумасшедший. Он требует космический корабль, чтобы улететь на Луну, и десять триллионов рублей.

В штабе наступила тишина.

— Интересно, — нарушил молчание гебист. — Что он собирается делать с этими рублями там, на Луне? Открыть межпланетный банк?

Теперь заговорили все разом, предлагая различные варианты.

— Прежде всего — его надо успокоить, — остановил их гебист. — Не забывайте, что мы имеем дело с нервным, неуправляемым больным, да к тому же с оружием и взрывчаткой в руках. Малейшая ошибка — и он взорвет себя и заложников. Свяжитесь с врачами-психиатрами, пусть приедут.

— Надо готовить снайпера.

— Подождем. А может, разыскать его бывшую жену?

— Ну дурдом, ей-богу! — выдохнул один из присутствующих.

— Конечно, где же мы еще находимся? — согласился гебист.

— Вот мы и помолвлены, — шепотом произнес Гавр. — Даже кольца надели.

Они по-прежнему стояли на ярко освещенном подиуме, скованные наручниками, а провод от свертка тянулся к капитану, который, прижимаясь к стене, держал в поле зрения все входные двери. Иногда он посматривал на заложников, но в глазах его, кроме свинцовой мути, ничего не было. Гавр сжал Верины пальцы, которые находились совсем рядом, улыбнулся, стараясь приободрить ее.

— Мне не страшно, — тихо сказала она.

— Как-нибудь выкрутимся…

— С твоими-то способностями!

— Главное, теперь мы точно остались победителями. И нам не миновать Гонконга. С промежуточной остановкой на Луне.

— Вот и финал для пьесы на две роли… Мы стоим на сцене и ждем, когда зал взорвется аплодисментами. Взорвется…

— Нет, все только начинается. Впереди долгий, утомительный, но счастливый путь. И мы умрем лишь в конце его, не сейчас. И я буду любить тебя всегда.

— И я тоже, — прошептала Вера, прислонившись к нему плечом.

Капитан встрепенулся, ему постоянно чудились какие-то шорохи. Вскинув в правой руке автомат, он в левой зажал пульт, готовый в любой момент надавить на кнопку.

— Может быть, попробовать с ним заговорить? — чуть слышно спросила Вера.

— Он ненормальный. Разве ты не видишь?

— И все-таки. Осталось же в нем что-то человеческое?

— Вряд ли. Это убийца. К тому же лишенный разума. Зверь.

— И звери иногда становятся ручными. — Прежде чем Гавр успел остановить ее, она крикнула: — Эй, вам не надоело играть в эту игру?

Автомат дернулся в их сторону, а капитан осклабился, но ничего не ответил. Взгляд его блуждал в каких-то дебрях, из которых он никак не мог выбраться.

— Вы слышите меня? Вам не хочется говорить? — продолжила Вера. — Я понимаю, вы устали, утомлены, вам все надоело. И вы хотите взорвать весь мир, лишь бы прекратилась эта пытка. Вас обидели люди — и вы ненавидите их, ненавидите себя. — Голос ее звучал спокойно, легко, безмятежно, словно она не стояла под дулом автомата, а разговаривала со своим хорошим приятелем.

Гавр с удивлением слушал ее, да и капитан чуть наклонил голову вбок, как собака, пытающаяся уловить знакомые звуки, интонацию в голосе хозяина.

— Вас обманывали всю жизнь и подвели к краю пропасти, а теперь подталкивают в спину: прыгайте! Они вели вас с повязкой на глазах, они заставляли вас делать те вещи, которые вы не хотели делать, потому что вы сильный, умный, добрый человек, никто не сломал вас и не сломает. Вы любили и будете любимы, любовь ждет вас, она таится в вашем сердце, не прячьте ее, не зажимайте ее ростки, дайте ей распуститься, вырваться на волю, и вы освободитесь от наваждения, с ваших глаз спадет пелена, вы увидите, что мир прекрасен, вы вырветесь на свободу, к солнцу, свету… — Вера все говорила и говорила, а капитан прислушивался к ней, опустив автомат на колени. Левая рука его по-прежнему держала пульт с кнопкой.

Краем глаза Гавр заметил, как на галерее мелькнула тень человека с винтовкой, и он весь напрягся в ожидании.

— Ваши раны пройдут, затянутся, их смоет дождь, вы очиститесь ключевой водой, рассеете тьму и снова увидите утро наступающего дня, чудесное утро с обжигающей росой, запахом полевых трав, уходящим горизонтом, благодатью небес, с верой в жизнь, и вас встретят как друга, как самого любимого человека…

Дуло винтовки высунулось на несколько сантиметров из-за перил, а капитан опустил левую руку, разжав ладонь с пультом. Глаза его были закрыты, и — невероятно — по щекам текли слезы. Он словно бы очнулся от околдовавших его чар.

— Не стреляйте! — крикнул Гавр. Но было уже поздно. Пуля вошла ровно над переносицей. Голова капитана откинулась назад, а тело изогнулось на полу. И тотчас же изо всех дверей высыпали вооруженные люди в бронежилетах. Их было почти столько же, сколько до этого публики на телепередаче. Они заполнили весь зал, взорвав тишину, в которой плыл голос Веры. Крича, суетясь, — не хватало только победного салюта.

А два человека на яркой сцене, обнявшись, смотрели в глаза друг другу. И они оставались одни…