Р А С С К А З Ы
Рис. Ю. Смольникова
ПИРАЙЯ
Это рассказы о том, что я видел, когда плавал на Дальнем Востоке. Я был тогда совсем молодой, без конца читал Виталия Бианки и Сетон-Томпсона, очень любил животных и только начинал присматриваться к людям.
Осьминог
Наш пароход стоял у причала в порту Находка.
Шёл по причалу матрос. Наклонился, видит — на него из-под воды два громадные глаза смотрят.
Испугался матрос, как закричит!
Прибежали другие матросы, боцман с нашего парохода, прибежал.
— В чём дело? — спрашивает.
Рассказал матрос. Посмотрели, и верно — глаза. Зелёные, с чёрными зрачками. Вверх из-под воды уставились, смотрят, не мигают. Вокруг глаз что-то серое шевелится.
Боцман говорит:
— Э-э, да это осьминог. Давайте его поймаем!
Притащили матросы багры, верёвки. Подцепили осьминога и выволокли его на причал.
Лежит осьминог, будто бочку студня на доски выворотили. Рот клювастый, щупальца в пятачках-присосках. Шевелятся змеями, друг за дружку прячутся. Брр-р!
Ахают матросы. Спорят: что с осьминогом делать?
Был у нас на пароходе машинист Федчик. Ростом меньше всех, а самый шустрый. Кричит:
— Водолазов надо. Они заберут, заберут, вот увидите!
Кричал, кричал да и подошёл ближе всех к головоногому.
Тут одно щупальце из-за осьминога выпросталось, развернулось и цоп Федчика за штанину!
Побледнел матрос. Упёрся ногой в причал.
Осьминог к себе тянет, Федчик — к себе.
А за первым — ещё щупальца подбираются.
Не успели мы сообразить, что делать, слышим — лай. С парохода по трапу катится что-то жёлтое: Кранец, корабельный пёс, которого Федчик на пароход зимой привёл, на помощь спешит. С трапа слетел, на причал выкатился — ррр-р-гав! — и к осьминогу. Тяп его!
Осьминог от неожиданности даже вздрогнул. Из серого стал сначала голубоватым, потом розовым и наконец весь покрылся малиновыми пятнами. Дрогнуло щупальце, выпустило штанину и поползло назад.
Кранец — хвост крючком, глаза налились кровью — рвётся в бой.
Схватил Федчик его поперёк и от беды — в сторону.
В это время к причалу подошёл вызванный капитаном водолазный катер. На катере, в носу, — специальный бак для морских диковинок.
Расстелили водолазы на причале брезент, полили его водой.
Осьминог попробовал щупальцем — мокро — и пополз с сухих досок на брезент. Водолазы — брезент за концы, на катер, и осьминога — в бак.
Завели мотор. Ушли. В город — сдавать добычу в музей.
Но самое интересное случилось неделей позже. Мы перешли во Владивосток, и Федчик, купаясь там, нашёл в морской траве у берега второго осьминога. Маленького осьминожка — с кулак.
Принёс его на пароход, положил в таз с водой.
Позвали Кранца. Сейчас, думаем, он и этому задаст!
Прибежал пёс. В чём дело?
Ткнул его Федчик носом в таз.
И тут Кранец как подпрыгнет! Как завизжит! Хвост поджал и драла.
Выплеснули мы осьминожка за борт. А часа через два в кубрик вернулся Кранец. Вошёл на цыпочках, пробрался в угол и лёг.
Однако над ним никто не смеялся: ведь когда надо было, он первый пришёл на помощь товарищу.
«А потом, — подумал я,— кто их знает, может, для собак осьминоги чем меньше — тем страшнее?»
Пирайя[1]
Один мой приятель — капитан теплохода — уходил в рейс в Бразилию.
— Что тебе привезти? — спросил он на прощание. — Хочешь, привезу чучело колибри? Птица, а вся, с хвостом, в спичечный коробок влезет.
— Знаешь что, — ответил я, — привези мне пирайю. Только смотри, чтобы она тебя по пути не съела!
Пошутили и расстались. Приятель ушёл в плавание, а я про свою просьбу забыл на другой же день. Ну кто, в самом деле, будет везти через полсвета маленькую речную рыбку! Даже если это пирайя.
Кстати, вот что она такое.
Пирайя — родич нашего карпа, живёт в реках Южной Америки. За хищный нрав её часто называют речным волком. Ходит она тоже стаями и, как наш серый разбойник, в стае нагла и беспощадна.
Вот какие истории рассказывают о пирайях.
Один путешественник катался по реке в лодке и веслом ранил себе палец. Чтобы умерить боль, он опустил руку в воду. Вокруг раненого пальца тотчас же закурилось розоватое кровяное облачко.
В то же мгновение в руку впились десятки острых зубов. Путешественник закричал от боли и выдернул руку.
Она была вся в крови, кусочки мяса из неё были выхвачены, как бритвой, а раненый палец изуродован окончательно.
Другой раз в реку, спасаясь от слепней, вошло стадо коров. Добродушные животные забрались по брюхо в воду и сгрудились голова к голове, отбиваясь хвостами от мух.
На коровью беду, неподалёку охотились большой стаей пирайи. Учуяв коров, они построились полумесяцем и ринулись с трёх сторон на стадо в атаку. Не видя врага, не понимая, кто вгрызается под водой им в шкуры, коровы с рёвом заметались по отмели. Пирайи на бегу настигали их, перегрызали на ногах сухожилия, и животные одно за другимвалились в воду.
Привлечённые запахом крови, к месту побоища мчались всё новые и новые стаи рыб. Скоро всё было кончено. Только в жёлтой воде кое-где остались смутно белеть дочиста обглоданные коровьи кости…
Прошло более месяца после ухода моего приятеля.
Сижу как-то я днём дома. Звонок. Открываю дверь, вижу — стоит на лестнице мой капитан, весь коричневый от загара, и держит в руках банку, прикрытую марлей.
— Держи! — говорит он. — Еле довёз: три раза из банки на пол выпрыгивала… Ну, прощай, я ещё дома не был!
И ушёл.
Взял я банку. В ней плавает небольшая, с нашего окунька, голубоватая рыба. Бока в красных пятнышках. Морда тупая, короткая. Ничего особенного, только, когда раскрывает рот, видны зубы.
«Ого, если такими тяпнуть за палец!»
Мне от такой мысли даже неприятно стало. Осторожно внёс пиранью в квартиру, перелил вместе с водой в пустой аквариум.
— Ну, теперь живи! Только чем тебя кормить? Конечно, сырым мясом!
Сбегал в магазин. Принёс. Бросил кусочек в аквариум.
«Сейчас как цапнет! — думаю. — Брызги полетят!»
Жду. Ничего. Отошла моя пирайя в сторону. Наверное, хитрит. Бросил я второй кусочек, а сам ушёл по делам.
Возвращаюсь — мясо не тронуто. Пиранья стоит над самым дном, шевелит плавниками, на мясо никакого внимания.
Тогда я набрался отчаянной смелости и, чтобы разбудить в рыбе хищника, сунул в аквариум палец.
Пирайя не шелохнулась…
Не знаю, что она ела у моего приятеля на теплоходе, — может быть, у него была для неё какая-то особенная бразильская пища, — но у меня рыба заскучала.
В одном углу аквариума стёкла были с браком — жёлтые, мутные. Отойдёт, бывало, пиранья в этот угол, уставится в стекло и смотрит. Должно быть, стекло напоминало ей мутную воду родной Амазонки.
Всего три дня прожила у меня диковинная гостья.
Когда на четвёртый день я вошёл утром в комнату, рыба неподвижно лежала на песке. Жабры её не шевелились. Она лежала, обращённая головой в тот самый жёлтый угол аквариума, где простояла накануне целый вечер.
Два колеса в воздухе
Про дальневосточных шофёров я слыхал давно:
— Не ездят, а летают. Дорога тяжёлая — змеёй, а он — ж-жик, ж-жик, с поворота на поворот, с поворота на поворот. Не машину ведёт, а в цирке выступает. Орлы!
…И вот я на Дальнем Востоке.
В машине.
В кузове — груз. Здоровенный бетонный куб.
В кабине — шофёр. И я.
Шофёр — лицо жёлтое, вроде бы пожилое.
Орёл! — сразу видно.
А я не орёл. Мне бы только доехать до берега, где новый порт строят. Наш пароход давно уже там.
Би-бип! — и мы поехали.
Дорога и верно тяжёлая. Лесом. С кочки на кочку. Потом болотом. По брюхо в воде. Потом горами.
Вот тут-то и началось.
Шофёр — на что опытный, а побледнел.
Машину как мотанёт вправо, он — обеими руками за руль. Машину влево. Два колеса — в воздухе. Мотор как заревёт!
Молчит шофёр.
«Вот молодец!» — думаю. А у самого ноги трясутся. И спина мокрая.
Ехали горами — попали в ущелье. Узкое, дорога — из стороны в сторону.
Машина, как мячик, — от скалы к скале. Мотает её страшно. Шофёр вертит руль — вот-вот пойдёт дым.
Хотел я ему сказать: «Спасибо, молодец!» — вдруг трах головой в дверцу. В кузове бетонный куб — уух!
Застряли в яме.
Зацепил шофёр стальной трос за скалу, включил мотор, трос — на барабан, вытащил машину.
Всю краску с кузова ободрал, а вытащил.
«Молодец, спасибо!» — снова хотел я сказать шофёру, а дорога за окном как полетит назад! Жуть!
С горы без тормозов съехали.
В речку влетели — столб воды! — остановились. Заглох мотор. Завели его. Поехали вдоль реки.
К полудню на строительство добрались. Вижу — наш пароход у берега.
Вывалил шофёр куб. Высадил меня.
В третий раз хотел я его благодарить, а он сам из кабины вылез, подошёл и говорит тихим голосом:
— Спасибо… Спасибо, что не ругали. Чуть я вас из машины не вывернул. Ведь это, — говорит, — у меня первый рейс. Школу я, — говорит, на днях кончил.
И улыбнулся.
И тут я увидел, что он совсем молодой. Мальчишка. А лицо — в масле.
— Ну, чего там, — говорю, — бывает. Конечно, не сразу научишься. Поездишь, и всё будет в порядке. Я думаю так!
Пожал ему руку и пошёл к себе на судно.
Белёк
Эту историю мне рассказал Мирошниченко — капитан ледокольного парохода «Ладога». Мы стояли в заливе Советская Гавань, и капитан, когда я приходил к нему, всякий раз крутил в каюте киноролик о тюленях, который он снял во время плавания.
Белёк был нерпушонком — сыном жёлтой тюленихи-нерпы, белый-белый, пушистый, как заячья рукавичка. Только нос и глаза у него были чёрные.
Плавал он плохо, и поэтому мать держала его в лёжке, на снегу, возле большой ледяной глыбы — тороса.
Однажды мать отправилась в соседнюю полынью за рыбой. Белёк лежал и смотрел на мир круглыми, как бусины, глазами.
Вдруг рядом с ним появилась тень.
У матери Белька тени не было. Когда она ползла по снегу, то плотно прижималась к нему животом.
Это приближалась беда.
Бедой могли быть только медведи и люди. О них мать рассказывала столько, что Белёк отлично представлял их себе.
На всякий случай он ткнулся носом в снег и замер.
Всё тихо. Тогда он чуть-чуть повернул голову и покосил глазом.
Рядом с ним стоял мохнатый четырёхногий зверь с длинной шеей и опущенной до льда мордой. Медведь!
У Белька отчаянно заколотилось сердце и похолодели кончики ласт.
Медведь не торопился. Поскрипывая снегом, он прошёлся около Белька, задел его лапой и грузно улёгся в снег.
Нерпушонок лежал ни жив ни мёртв. И вдруг он понял: медведь ждёт его мать!
Прошёл час. Впрочем, Белёк не знал, что такое час. Он даже не знал, что такое год, зима и лето. Ему было всего только две недели от роду.
Послышался лёгкий шум.
Ожидая увидеть мать, Белёк открыл глаза. Он даже раскрыл рот, чтобы издать предостерегающий крик, но так и обомлел. Прямо на него шёл второй медведь, ещё больше первого. Он шёл, размахивая головой из стороны в сторону. Из раскрытой пасти клочьями валилась на снег слюна. Громадные жёлтые лапы — хрум! хрум! — по очереди взлетали и падали в снег.
Медведь подходил всё ближе и ближе… Вот он поднимает лапу и…
Бах-тара-рах! — прогремело над самым ухом у Белька.
Первый медведь, который лежал рядом с ним, как-то нелепо дёрнулся, подскочил и развалился на части. Из-под него выскочили два существа, каждое с двумя ногами и гладким безволосым лицом.
«Люди!» — испуганно догадался Белёк.
В руках у одного человека была длинная блестящая палка, второй держал у самого лица маленький чёрный ящик с выпуклым глазом. Этот глаз он наводил попеременно то на Белька, то на второго медведя.
Первый человек поднял блестящую палку вверх.
Из палки брызнул огонь и выскочил клуб серого дыма. Бах-тара-рах! второй раз загремело в воздухе.
И тогда медведь, грозный медведь с жадно раскрытой пастью, заревел от испуга, повернулся и, высоко подбрасывая задние ноги, кинулся наутёк.
Люди подошли к Бельку.
Первый человек закинул блестящую палку за спину, взял нерпушонка на руки и, широко шагая, понёс его к полынье. Там, то и дело поднимая надо льдом усатую голову, беспокойно кружилась мать. В зубах её дрожала белая головастая рыбина.
Не доходя нескольких шагов до полыньи, человек стал на одно колено и опустил Белька в снег.
Нерпушонок, часто работая ластами и смешно вертя головой, пополз к воде.
Прежде чем соскользнуть в полынью, Белёк оглянулся.
Круглый глаз больше не смотрел на него. Люди стояли, подняв каждый одну руку вверх, и выкрикивали что-то прощальное и не злое.
Это рассказы о том, что я видел, когда плавал на Дальнем Востоке. Я был тогда совсем молодой, без конца читал Виталия Бианки и Сетон-Томпсона, очень любил животных и только начинал присматриваться к людям.
Осьминог
Наш пароход стоял у причала в порту Находка.
Шёл по причалу матрос. Наклонился, видит — на него из-под воды два громадные глаза смотрят.
Испугался матрос, как закричит!
Прибежали другие матросы, боцман с нашего парохода, прибежал.
— В чём дело? — спрашивает.
Рассказал матрос. Посмотрели, и верно — глаза. Зелёные, с чёрными зрачками. Вверх из-под воды уставились, смотрят, не мигают. Вокруг глаз что-то серое шевелится.
Боцман говорит:
— Э-э, да это осьминог. Давайте его поймаем!
Притащили матросы багры, верёвки. Подцепили осьминога и выволокли его на причал.
Лежит осьминог, будто бочку студня на доски выворотили. Рот клювастый, щупальца в пятачках-присосках. Шевелятся змеями, друг за дружку прячутся. Брр-р!
Ахают матросы. Спорят: что с осьминогом делать?
Был у нас на пароходе машинист Федчик. Ростом меньше всех, а самый шустрый. Кричит:
— Водолазов надо. Они заберут, заберут, вот увидите!
Кричал, кричал да и подошёл ближе всех к головоногому.
Тут одно щупальце из-за осьминога выпросталось, развернулось и цоп Федчика за штанину!
Побледнел матрос. Упёрся ногой в причал.
Осьминог к себе тянет, Федчик — к себе.
А за первым — ещё щупальца подбираются.
Не успели мы сообразить, что делать, слышим — лай. С парохода по трапу катится что-то жёлтое: Кранец, корабельный пёс, которого Федчик на пароход зимой привёл, на помощь спешит. С трапа слетел, на причал выкатился — ррр-р-гав! — и к осьминогу. Тяп его!
Осьминог от неожиданности даже вздрогнул. Из серого стал сначала голубоватым, потом розовым и наконец весь покрылся малиновыми пятнами. Дрогнуло щупальце, выпустило штанину и поползло назад.
Кранец — хвост крючком, глаза налились кровью — рвётся в бой.
Схватил Федчик его поперёк и от беды — в сторону.
В это время к причалу подошёл вызванный капитаном водолазный катер. На катере, в носу, — специальный бак для морских диковинок.
Расстелили водолазы на причале брезент, полили его водой.
Осьминог попробовал щупальцем — мокро — и пополз с сухих досок на брезент. Водолазы — брезент за концы, на катер, и осьминога — в бак.
Завели мотор. Ушли. В город — сдавать добычу в музей.
Но самое интересное случилось неделей позже. Мы перешли во Владивосток, и Федчик, купаясь там, нашёл в морской траве у берега второго осьминога. Маленького осьминожка — с кулак.
Принёс его на пароход, положил в таз с водой.
Позвали Кранца. Сейчас, думаем, он и этому задаст!
Прибежал пёс. В чём дело?
Ткнул его Федчик носом в таз.
И тут Кранец как подпрыгнет! Как завизжит! Хвост поджал и драла.
Выплеснули мы осьминожка за борт. А часа через два в кубрик вернулся Кранец. Вошёл на цыпочках, пробрался в угол и лёг.
Однако над ним никто не смеялся: ведь когда надо было, он первый пришёл на помощь товарищу.
«А потом, — подумал я,— кто их знает, может, для собак осьминоги чем меньше — тем страшнее?»
Пирайя[1]
Один мой приятель — капитан теплохода — уходил в рейс в Бразилию.
— Что тебе привезти? — спросил он на прощание. — Хочешь, привезу чучело колибри? Птица, а вся, с хвостом, в спичечный коробок влезет.
— Знаешь что, — ответил я, — привези мне пирайю. Только смотри, чтобы она тебя по пути не съела!
Пошутили и расстались. Приятель ушёл в плавание, а я про свою просьбу забыл на другой же день. Ну кто, в самом деле, будет везти через полсвета маленькую речную рыбку! Даже если это пирайя.
Кстати, вот что она такое.
Пирайя — родич нашего карпа, живёт в реках Южной Америки. За хищный нрав её часто называют речным волком. Ходит она тоже стаями и, как наш серый разбойник, в стае нагла и беспощадна.
Вот какие истории рассказывают о пирайях.
Один путешественник катался по реке в лодке и веслом ранил себе палец. Чтобы умерить боль, он опустил руку в воду. Вокруг раненого пальца тотчас же закурилось розоватое кровяное облачко.
В то же мгновение в руку впились десятки острых зубов. Путешественник закричал от боли и выдернул руку.
Она была вся в крови, кусочки мяса из неё были выхвачены, как бритвой, а раненый палец изуродован окончательно.
Другой раз в реку, спасаясь от слепней, вошло стадо коров. Добродушные животные забрались по брюхо в воду и сгрудились голова к голове, отбиваясь хвостами от мух.
На коровью беду, неподалёку охотились большой стаей пирайи. Учуяв коров, они построились полумесяцем и ринулись с трёх сторон на стадо в атаку. Не видя врага, не понимая, кто вгрызается под водой им в шкуры, коровы с рёвом заметались по отмели. Пирайи на бегу настигали их, перегрызали на ногах сухожилия, и животные одно за другимвалились в воду.
Привлечённые запахом крови, к месту побоища мчались всё новые и новые стаи рыб. Скоро всё было кончено. Только в жёлтой воде кое-где остались смутно белеть дочиста обглоданные коровьи кости…
Прошло более месяца после ухода моего приятеля.
Сижу как-то я днём дома. Звонок. Открываю дверь, вижу — стоит на лестнице мой капитан, весь коричневый от загара, и держит в руках банку, прикрытую марлей.
— Держи! — говорит он. — Еле довёз: три раза из банки на пол выпрыгивала… Ну, прощай, я ещё дома не был!
И ушёл.
Взял я банку. В ней плавает небольшая, с нашего окунька, голубоватая рыба. Бока в красных пятнышках. Морда тупая, короткая. Ничего особенного, только, когда раскрывает рот, видны зубы.
«Ого, если такими тяпнуть за палец!»
Мне от такой мысли даже неприятно стало. Осторожно внёс пиранью в квартиру, перелил вместе с водой в пустой аквариум.
— Ну, теперь живи! Только чем тебя кормить? Конечно, сырым мясом!
Сбегал в магазин. Принёс. Бросил кусочек в аквариум.
«Сейчас как цапнет! — думаю. — Брызги полетят!»
Жду. Ничего. Отошла моя пирайя в сторону. Наверное, хитрит. Бросил я второй кусочек, а сам ушёл по делам.
Возвращаюсь — мясо не тронуто. Пиранья стоит над самым дном, шевелит плавниками, на мясо никакого внимания.
Тогда я набрался отчаянной смелости и, чтобы разбудить в рыбе хищника, сунул в аквариум палец.
Пирайя не шелохнулась…
Не знаю, что она ела у моего приятеля на теплоходе, — может быть, у него была для неё какая-то особенная бразильская пища, — но у меня рыба заскучала.
В одном углу аквариума стёкла были с браком — жёлтые, мутные. Отойдёт, бывало, пиранья в этот угол, уставится в стекло и смотрит. Должно быть, стекло напоминало ей мутную воду родной Амазонки.
Всего три дня прожила у меня диковинная гостья.
Когда на четвёртый день я вошёл утром в комнату, рыба неподвижно лежала на песке. Жабры её не шевелились. Она лежала, обращённая головой в тот самый жёлтый угол аквариума, где простояла накануне целый вечер.
Два колеса в воздухе
Про дальневосточных шофёров я слыхал давно:
— Не ездят, а летают. Дорога тяжёлая — змеёй, а он — ж-жик, ж-жик, с поворота на поворот, с поворота на поворот. Не машину ведёт, а в цирке выступает. Орлы!
…И вот я на Дальнем Востоке.
В машине.
В кузове — груз. Здоровенный бетонный куб.
В кабине — шофёр. И я.
Шофёр — лицо жёлтое, вроде бы пожилое.
Орёл! — сразу видно.
А я не орёл. Мне бы только доехать до берега, где новый порт строят. Наш пароход давно уже там.
Би-бип! — и мы поехали.
Дорога и верно тяжёлая. Лесом. С кочки на кочку. Потом болотом. По брюхо в воде. Потом горами.
Вот тут-то и началось.
Шофёр — на что опытный, а побледнел.
Машину как мотанёт вправо, он — обеими руками за руль. Машину влево. Два колеса — в воздухе. Мотор как заревёт!
Молчит шофёр.
«Вот молодец!» — думаю. А у самого ноги трясутся. И спина мокрая.
Ехали горами — попали в ущелье. Узкое, дорога — из стороны в сторону.
Машина, как мячик, — от скалы к скале. Мотает её страшно. Шофёр вертит руль — вот-вот пойдёт дым.
Хотел я ему сказать: «Спасибо, молодец!» — вдруг трах головой в дверцу. В кузове бетонный куб — уух!
Застряли в яме.
Зацепил шофёр стальной трос за скалу, включил мотор, трос — на барабан, вытащил машину.
Всю краску с кузова ободрал, а вытащил.
«Молодец, спасибо!» — снова хотел я сказать шофёру, а дорога за окном как полетит назад! Жуть!
С горы без тормозов съехали.
В речку влетели — столб воды! — остановились. Заглох мотор. Завели его. Поехали вдоль реки.
К полудню на строительство добрались. Вижу — наш пароход у берега.
Вывалил шофёр куб. Высадил меня.
В третий раз хотел я его благодарить, а он сам из кабины вылез, подошёл и говорит тихим голосом:
— Спасибо… Спасибо, что не ругали. Чуть я вас из машины не вывернул. Ведь это, — говорит, — у меня первый рейс. Школу я, — говорит, на днях кончил.
И улыбнулся.
И тут я увидел, что он совсем молодой. Мальчишка. А лицо — в масле.
— Ну, чего там, — говорю, — бывает. Конечно, не сразу научишься. Поездишь, и всё будет в порядке. Я думаю так!
Пожал ему руку и пошёл к себе на судно.
Белёк
Эту историю мне рассказал Мирошниченко — капитан ледокольного парохода «Ладога». Мы стояли в заливе Советская Гавань, и капитан, когда я приходил к нему, всякий раз крутил в каюте киноролик о тюленях, который он снял во время плавания.
Белёк был нерпушонком — сыном жёлтой тюленихи-нерпы, белый-белый, пушистый, как заячья рукавичка. Только нос и глаза у него были чёрные.
Плавал он плохо, и поэтому мать держала его в лёжке, на снегу, возле большой ледяной глыбы — тороса.
Однажды мать отправилась в соседнюю полынью за рыбой. Белёк лежал и смотрел на мир круглыми, как бусины, глазами.
Вдруг рядом с ним появилась тень.
У матери Белька тени не было. Когда она ползла по снегу, то плотно прижималась к нему животом.
Это приближалась беда.
Бедой могли быть только медведи и люди. О них мать рассказывала столько, что Белёк отлично представлял их себе.
На всякий случай он ткнулся носом в снег и замер.
Всё тихо. Тогда он чуть-чуть повернул голову и покосил глазом.
Рядом с ним стоял мохнатый четырёхногий зверь с длинной шеей и опущенной до льда мордой. Медведь!
У Белька отчаянно заколотилось сердце и похолодели кончики ласт.
Медведь не торопился. Поскрипывая снегом, он прошёлся около Белька, задел его лапой и грузно улёгся в снег.
Нерпушонок лежал ни жив ни мёртв. И вдруг он понял: медведь ждёт его мать!
Прошёл час. Впрочем, Белёк не знал, что такое час. Он даже не знал, что такое год, зима и лето. Ему было всего только две недели от роду.
Послышался лёгкий шум.
Ожидая увидеть мать, Белёк открыл глаза. Он даже раскрыл рот, чтобы издать предостерегающий крик, но так и обомлел. Прямо на него шёл второй медведь, ещё больше первого. Он шёл, размахивая головой из стороны в сторону. Из раскрытой пасти клочьями валилась на снег слюна. Громадные жёлтые лапы — хрум! хрум! — по очереди взлетали и падали в снег.
Медведь подходил всё ближе и ближе… Вот он поднимает лапу и…
Бах-тара-рах! — прогремело над самым ухом у Белька.
Первый медведь, который лежал рядом с ним, как-то нелепо дёрнулся, подскочил и развалился на части. Из-под него выскочили два существа, каждое с двумя ногами и гладким безволосым лицом.
«Люди!» — испуганно догадался Белёк.
В руках у одного человека была длинная блестящая палка, второй держал у самого лица маленький чёрный ящик с выпуклым глазом. Этот глаз он наводил попеременно то на Белька, то на второго медведя.
Первый человек поднял блестящую палку вверх.
Из палки брызнул огонь и выскочил клуб серого дыма. Бах-тара-рах! второй раз загремело в воздухе.
И тогда медведь, грозный медведь с жадно раскрытой пастью, заревел от испуга, повернулся и, высоко подбрасывая задние ноги, кинулся наутёк.
Люди подошли к Бельку.
Первый человек закинул блестящую палку за спину, взял нерпушонка на руки и, широко шагая, понёс его к полынье. Там, то и дело поднимая надо льдом усатую голову, беспокойно кружилась мать. В зубах её дрожала белая головастая рыбина.
Не доходя нескольких шагов до полыньи, человек стал на одно колено и опустил Белька в снег.
Нерпушонок, часто работая ластами и смешно вертя головой, пополз к воде.
Прежде чем соскользнуть в полынью, Белёк оглянулся.
Круглый глаз больше не смотрел на него. Люди стояли, подняв каждый одну руку вверх, и выкрикивали что-то прощальное и не злое.
КАК ДОСТАЛИ ЯКОРЬ
В этих рассказах уже нет морских животных. Это рассказы о людях. В них есть война, приключения, пароходы и подъёмные краны. И всё-таки это рассказы не о войне, не о приключениях, не о пароходах и подъёмных кранах. Это рассказы о том, как работает человек.
Мартышкина бухта
Белые[2] отступали.
Они бежали.
Они оставляли город. Маленький городок на берегу Мартыновой бухты.
Их генерал — в папахе, шашка между колен — сидел в кабинете хозяина завода.
Хозяин нервно ходил перед ним из угла в угол.
— Вы подумайте, — говорил он, — сломаться в такой момент! Ведь был отличный буксир! А на заводе — ни рабочего. Разбежались! Не хотят...
— Замолчите! — прервал его генерал. — Мне нет дела до того, что хотят ваши рабочие. Буксир к утру должен быть готов. Ведь там пустяки — какой-то котёл. У вас есть мастер по котлам?
Хозяин замялся.
— Н-не знаю. Выписал я одного. Из Мариуполя. Знаменитый спец. Но тоже — приехал, а на завод не идёт... Чего они ждут?
— Красных. Красные завтра будут здесь. Берите моих солдат — греков, французов, русских, каких хотите, — тащите на завод рабочих и этого мастера... Боже, что за время!..
Поздно ночью в дверь домика, где, остановился приезжий мастер, кто-то грохнул прикладом — бах!
Выглянул мастер — у забора два солдата и офицер. Чёрный, горбоносый. Как жук. Сразу видно — иностранец.
— Собирайся, пойдёшь на завод, на Мартышкину бухту,— сказал, коверкая слова, офицер. — Срочная работа есть.
«Откуда они про меня узнали?» — подумал мастер. А вслух сказал:
— Нечего мне там делать„
— Чего или нечего, не тебе лучше знать. Марш шагом!
Привели мастера на завод.
А там уже полно рабочих. Кучками стоят... Никто не работает.
На причале у буксира — генерал в белых перчатках. Рядом — хозяин.
Подвели к ним мастера.
— А-а, явился! — говорит хозяин.— Как раз к хорошей работе поспел. Видишь — испортился котёл. К утру надо починить. Гляди — не осрамись!
Промолчал мастер.
— Чего молчишь? Будешь работать?
— Не буду.
Как вспылит генерал.
— Взять его! — кричит. — Под стражу. К стенке, если через час не одумается!
Покраснел как клоп. Перчатку — с руки, пополам её — и куски в воду.
Уволокли солдаты мастера. Заперли в сарай.
То и дело подходят: «Ну как?» — спрашивают.
Сидит мастер, голову руками обхватил. Жуткое дело. Сейчас к стенке поставят.
Часу не прошло, вдруг говорит мастер тихим голосом:
— Передайте генералу — согласен.
Вот тебе и не буду! Привели его снова на буксир.
Начал мастер возиться около котла. Тут, там молотком постучал. Трубки сменил. В приборе, что показывает давление пара. поковырялся.
— Готово, — говорит, — Поднимайте пары. Полчаса — и всё в порядке.
Какие полчаса?
Разожгли котёл. Загудел он.
Пар в машину рвётся. На приборе стрелка у красной черты дрожит.
А в городе уже стреляют. Красная артиллерия до бухты достает. По причалу так и кроет.
Бросились белые на буксир.
Запустили машину. Подняли флаг. Отошли от берега.
Генерал с хозяином — на мостике. Рядом горбоносый офицер. Показывает берегу кулак.
— У-у, шайтан, Мартышкина бухта! — кричит.
Стоит мастер на причале. Остальные рабочие — поодаль от него, кучкой. Исподлобья смотрят.
Вышел буксир на середину бухты. Повернул в открытое море.
— Ушли, гадюки! — говорит в сердцах один из рабочих.— Здорово получилось! Зря мы котёл портили!
Сказал и поглядел на мастера.
Ничего тот ему не ответил. Смотрит вслед буксиру. Губы сжал. Будто чего-то ждёт.
В ту же минуту буксир дёрнулся, раскололся пополам, и в воздух взлетело белое облако пара — бум!
Когда пар рассеялся, в бухте плавали только несколько досок да обрывки белого флага.
Это взорвался котёл, проработав на врага ровно полчаса. Столько, сколько обещал мастер.
Человек из тайги
Дремучая сибирская тайга. Скрипят в ней могучие кедры. Чавкает под ногами мох. Разные ходят по тайге звери. Разные люди: охотники, изыскатели, учёные. Хорошие люди...
А бывает и так.
Стоял на берегу моря, в тайге, посёлок. Вышел однажды из тайги человек. Оборванный, чёрный. Зарос — лица не видно. Один нос торчит.
Сбежался народ.
— Кто такой? Откуда?
Человек отдышался, говорит:
— Из города. Столяр. На охоту пошёл — заблудился. Две недели плутал...
Милиционер Костя спрашивает:
— А ружьё где?
— Потерял. И ружьё, и сумку. Всё там осталось.
— Документы есть?
— Есть. Попорчены малость.
Посмотрел Костя документы. Правильно. Столяр. Из города.
Тут поселковый сторож Михеич откуда-то вывернулся.
— Да как, — говорит, — тебе, Костя, не стыдно. Вон, — говорит,— его документы: человек еле на ногах держится.
Идём, гражданин хороший, ко мне. Отдохнёшь. Аккурат через неделю пароход будет. Домой и отправим.
Хмыкнул Костя, но отошёл.
Стал таёжный человек у Михеича жить.
Помылся. Постригся. Как все люди стал. Только молчаливый — ужас.
Ходит — молчит. За столом — молчит. На берег пароход смотреть выйдет — молчит.
Одни глаза из-под лохматых бровей светятся.
Взад-вперёд ходит, места себе не найдёт.
«Без дела томится! — решил Михеич. — Надо помочь».
Вечером гость вернулся с реки — Михеич говорит:
— Выручи. Ребятишкам соседским этажерку для книг надо. Мне недосуг. Может, возьмёшься? Инструмент в углу.
Ничего не сказал гость. В угол ткнулся, доски со двора принёс и пошёл стругать.
Два дня возился.
На третий день утром в окошко к милиционеру Косте кто-то — стук!
Под окном Михеич.
— Чего тебе?
На Михеиче лица нет.
— Кажись, — говорит, — я, Костя, промашку дал. Нехорошее дело. Человек-то — у меня — врёт! Сделал этажерку.Посмотрел я — никакой он не столяр. Обманул, вражий сын...
— Ага! — говорит Костя.— Эх, ты, а ещё сторож! я про твоего жильца в город телеграмму дал. Вот-вот ответ будет. Ну, да раз так — пошли. Пистолет только возьму.
Задержали таёжного гостя.
И телеграмма пришла.
Верно — никакой он не столяр. Жулик. Сбежал из тюрьмы. И документы украл.
Человек соврал. А первая же вещь, сделанная его руками, сказала правду.
Самый лучший пароход
Тимкин отец был матросом.
Как-то Тимка спросил:
— Пап, ты на каком пароходе сейчас плаваешь?
Отец засмеялся:
— На самом лучшем. Наш пароход самый большой, самый быстрый, с белой трубой и золочёной сиреной. Гудит — хоть уши затыкай: ту-уу-мб!.. Хочешь, приходи смотреть!
На другой день Тимка отправился в порт. Самый лучший из кораблей он увидал сразу. Он стоял неподалёку — огромный, с белой трубой, двуногими мачтами и золотой сиреной. На носу прямыми буквами было написано: «ПЯТИЛЕТКА».
На причале кучами лежали серые ушастые мешки. Три резиновые дорожки — транспортёры — бежали по роликам с берега на «Пятилетку».
Грузчики хватали мешки и бросали их на транспортёры. Мешки ползли вверх по дорожкам, выше, выше и — кувырк! — летели в пароходное пузо — трюм.
Из широченной пароходной трубы клубами валил серый дым. Один клуб опустился к земле и накрыл Тимку. «Апчхи!»
Тимка подошёл к транспортёру.
— Дяденька, а куда эти мешки? — спросил он.
— В Индию! — буркнул грузчик. — Не мешай — отходить сейчас будет.
Индию Тимка знал. Оттуда привозят слонов и кинокартины. Но отец в Индию не собирался. Как же так?
Озадаченный Тимка сел в сторонке.
Погрузку закончили.
Заработали машины: бух-бу! бух-бу! Между «Пятилеткой» и причалом появилась полоска воды.
— Папа! — крикнул в отчаянии Тимка.
Подул ветер и развернул на мачте красный флаг.
Но тут случилось неожиданное. Ветер дунул изо всех сил. Он налетел на пароход и с размаху упёрся в его широкий, как парус, борт. Пароход качнулся и навалился на причал. Заскрипело железо.
Тимка сжался от страха. «Сейчас треснет!» — подумал он.
Машины «Пятилетки» замолчали, но она продолжала ползти вдоль причала, растирая в пыль края бетонных плит.
И вдруг из-за поворота гавани появился маленький чёрный пароходик с тонкой закопчённой трубой. На носу его стоял матрос в серой куртке.
Пароходик подбежал к «Пятилетке», развернулся под самым её носом и, упираясь в высокий борт, начал отталкивать «Пятилетку» от берега.
Выл ветер. Но пароходик не сдавался. Дрожа от натуги, он медленно поворачивал огромный корабль.
Матрос в серой куртке изловчился и бросил на его палубу толстый тяжёлый канат.
Тогда пароходик стал впереди «Пятилетки» и, натянув канат, потащил её из порта.
Он шёл мимо других кораблей, и дым из их труб садился на его закопчённые, усталые бока.
В море «Пятилетка» отцепила канат, заревела басом: «Благодарю-у-у!» и ушла.
Пароходик, тоненько, по-мальчишечьи, свистнув, повернул назад.
Когда он подошёл к причалу, Тимка ахнул: на носу пароходика стоял в серой куртке его отец...
Как достали якорь
На причале Владивостокского порта стоял лейтенант и ждал посадки на теплоход. Лейтенант был совсем молодой. Он только что кончил училище и ехал к себе в часть.
Порт гудел.
«Иду-у-у!» — предупреждал здоровенный пароходище, влезая в гавань.
«Пить! Пить!» — свистел катер-водолей, предлагая судам пресную воду.
«Гру-у…» — поднимал рукастый кран бадью с углем.
«…жжу!» — высыпал её в трюм.
Задрав голову, лейтенант смотрел, что делается на пароходе.
— Торопятся! — признёс позади него голос.
Лейтенант обернулся. Позади него сидела на узлах полная женщина.
— Землетрясение там, — сказала женщина. — Целый остров, говорят, затопило. Хлеб, лекарства везут.
Лейтенант кивнул и снова стал смотреть на пароход.
На пароходе меняли якорь. Новый якорь лежал на причале, чёрный и блестящий.
Подошёл по рельсам кран, зацепил якорь крюком и понёс его над причалом, над водой, к пароходу. Вдруг якорь сорвался и — бултых! — ухнул в воду.
Все на причале зашумели.
—Неужто задержится? — забеспокоилась женщина.
Несколько портовых рабочих пригнали две лодки и стали шарить по дну баграми.
Потом пришёл катер и с него спустился под воду водолаз в медном шлеме и тяжёлых свинцовых башмаках.
В том месте, где опустился водолаз, сразу забурлила вода: водолаз пускал пузыри и медленно шёл по дну.
— Лёгкого надо, лёгкого! — закричали портовые рабочие.
— Это какого лёгкого? — спросила женщина.
— Мм... лёгкого! — сказал лейтенант. И тут он увидел, что в воде прямо на него плывёт огромная лягушка. Мелкие рыбёшки, как брызги, разлетались от неё в стороны.
Лягушка подплыла к причалу, высунула голову из воды и посмотрела на лейтенанта. Тогда лейтенант понял, что это обыкновенный человек. Только на ногах у него ласты, а на лице резиновая маска с очками. Изо рта к баллончику на спине тянулись две трубки.
— Что случилось? — спросил человек-лягушка, сдвинув на лоб маску.
Рабочие наперебой стали объяснять ему, где упал якорь.
Человек снова надел маску и нырнул.
Это был подводный пловец, а не пешеход. Он двигался раз в пять быстрее первого водолаза. Тенью прошёл вдоль причала, нырнул в две-три ямины и, всплыв, замахал руками.
—Якорь!
Крановщик опустил на дно крюк, оба водолаза зацепили им якорь, и тот, роняя на причал капли воды и грязи, снова поплыл в воздухе к пароходу.
Там якорь приклепали к тяжёлой цепи. Пароход взревел, закрутил винтами воду и ушёл в море.
— Выходит, лёгкий-то — второй водолаз! — сказала женщина.
Лейтенант кивнул. Он был танкистом и ему не обязательно было разбираться в водолазах. Но лейтенант должен знать всё.
Два радиста
Служили на Охотском море два радиста. Один — на рыбачьем судне «Волна», второй — на грузовом пароходе «Пугачёв».
Рано утром садился радист «Пугачёва» за чёрный металлический ящик с блестящими ручками — радиостанцию, включал её и начинал передачу. Он нажимал пальцами то сильнее, то слабее на медный рычажок — радиоключ, и в воздух летели то короткие, то длинные гудочки — точки и тире:
«Пии-пи-пии-пи-пи!»
И бывало, что радист «Волны» в это время надевал наушники, слышал сигналы и, привычно складывая их в буквы и слова, читал:
— «П-е-р-е-д-а-ю д-л-я в-а-с п-о-г-о-д-у…»
Потому что именно так радисты всего мира разговаривают друг с другом.
— Куда идёте?
— На Камчатку.
— А мы на Сахалин.
Вот и весь разговор.
Но однажды случилась беда. Рыбачье судно наскочило в тумане на камни, пробило дно и стало тонуть.
Матросы «Волны» бросились к насосам, но холодная вода всё равно заполняла судно.
— Не успеваем откачивать воду, — сказал капитан. — Надо звать помощь.
А радист был уже в своей рубке. «Пи-пи-пи-пии-пии-пии-пи-пи-пи…» — летели в воздух тревожные сигналы. Но на этот раз они были слабые-слабые. потому что в электрические батареи, от которых работает станция, уже попала вода.
Никто не отвечал радисту.
Волны бормотали уже у самой палубы.
— Видно, помощь не вызвать! — сказал капитан.
И вдруг радист услышал в наушниках знакомые сигналы. Это отвечал «Пугачёв». Никто на всём море не смог разобрать слабых сигналов «Волны», а радист «Пугачёва» разобрал. И тогда он стал повторять их, работая на своей сильной станции:
«Пи-пи-пи... Всем! Всем! Всем!»
Теперь по всему морю, на всех кораблях слышали громкие и ясные, звучавшие как команда, сигналы:
— На помощь судну!
Четыре парохода, три катера, два гидросамолёта свернули с пути и направились к «Волне».
«Пугачёв» тоже спешил. Он обогнал другие корабли и пришёл к месту аварии.
«Волны» уже не было видно. Над водой торчали только её мачты, на которых гроздьями висели люди.
Рыбаков сняли. Когда они собрались на палубе парохода, радист «Пугачёва» спросил:
— А кто же из вас радист? Наконец-то мы встретились!
— Нет, — ответили рыбаки, — его уже забрал гидросамолёт. Последний час он работал по пояс в воде... Тут от него письмо. Не вам ли?
И один из рыбаков протянул сложенный вдвое листок бумаги. На листке было торопливо нацарапано: «Моему лучшему другу...»
И никакой фамилии. Потому что у радистов всего мира вместо фамилий короткие позывные сигналы: «Пии-пии...пии-пип!»
В этих рассказах уже нет морских животных. Это рассказы о людях. В них есть война, приключения, пароходы и подъёмные краны. И всё-таки это рассказы не о войне, не о приключениях, не о пароходах и подъёмных кранах. Это рассказы о том, как работает человек.
Мартышкина бухта
Белые[2] отступали.
Они бежали.
Они оставляли город. Маленький городок на берегу Мартыновой бухты.
Их генерал — в папахе, шашка между колен — сидел в кабинете хозяина завода.
Хозяин нервно ходил перед ним из угла в угол.
— Вы подумайте, — говорил он, — сломаться в такой момент! Ведь был отличный буксир! А на заводе — ни рабочего. Разбежались! Не хотят...
— Замолчите! — прервал его генерал. — Мне нет дела до того, что хотят ваши рабочие. Буксир к утру должен быть готов. Ведь там пустяки — какой-то котёл. У вас есть мастер по котлам?
Хозяин замялся.
— Н-не знаю. Выписал я одного. Из Мариуполя. Знаменитый спец. Но тоже — приехал, а на завод не идёт... Чего они ждут?
— Красных. Красные завтра будут здесь. Берите моих солдат — греков, французов, русских, каких хотите, — тащите на завод рабочих и этого мастера... Боже, что за время!..
Поздно ночью в дверь домика, где, остановился приезжий мастер, кто-то грохнул прикладом — бах!
Выглянул мастер — у забора два солдата и офицер. Чёрный, горбоносый. Как жук. Сразу видно — иностранец.
— Собирайся, пойдёшь на завод, на Мартышкину бухту,— сказал, коверкая слова, офицер. — Срочная работа есть.
«Откуда они про меня узнали?» — подумал мастер. А вслух сказал:
— Нечего мне там делать„
— Чего или нечего, не тебе лучше знать. Марш шагом!
Привели мастера на завод.
А там уже полно рабочих. Кучками стоят... Никто не работает.
На причале у буксира — генерал в белых перчатках. Рядом — хозяин.
Подвели к ним мастера.
— А-а, явился! — говорит хозяин.— Как раз к хорошей работе поспел. Видишь — испортился котёл. К утру надо починить. Гляди — не осрамись!
Промолчал мастер.
— Чего молчишь? Будешь работать?
— Не буду.
Как вспылит генерал.
— Взять его! — кричит. — Под стражу. К стенке, если через час не одумается!
Покраснел как клоп. Перчатку — с руки, пополам её — и куски в воду.
Уволокли солдаты мастера. Заперли в сарай.
То и дело подходят: «Ну как?» — спрашивают.
Сидит мастер, голову руками обхватил. Жуткое дело. Сейчас к стенке поставят.
Часу не прошло, вдруг говорит мастер тихим голосом:
— Передайте генералу — согласен.
Вот тебе и не буду! Привели его снова на буксир.
Начал мастер возиться около котла. Тут, там молотком постучал. Трубки сменил. В приборе, что показывает давление пара. поковырялся.
— Готово, — говорит, — Поднимайте пары. Полчаса — и всё в порядке.
Какие полчаса?
Разожгли котёл. Загудел он.
Пар в машину рвётся. На приборе стрелка у красной черты дрожит.
А в городе уже стреляют. Красная артиллерия до бухты достает. По причалу так и кроет.
Бросились белые на буксир.
Запустили машину. Подняли флаг. Отошли от берега.
Генерал с хозяином — на мостике. Рядом горбоносый офицер. Показывает берегу кулак.
— У-у, шайтан, Мартышкина бухта! — кричит.
Стоит мастер на причале. Остальные рабочие — поодаль от него, кучкой. Исподлобья смотрят.
Вышел буксир на середину бухты. Повернул в открытое море.
— Ушли, гадюки! — говорит в сердцах один из рабочих.— Здорово получилось! Зря мы котёл портили!
Сказал и поглядел на мастера.
Ничего тот ему не ответил. Смотрит вслед буксиру. Губы сжал. Будто чего-то ждёт.
В ту же минуту буксир дёрнулся, раскололся пополам, и в воздух взлетело белое облако пара — бум!
Когда пар рассеялся, в бухте плавали только несколько досок да обрывки белого флага.
Это взорвался котёл, проработав на врага ровно полчаса. Столько, сколько обещал мастер.
Человек из тайги
Дремучая сибирская тайга. Скрипят в ней могучие кедры. Чавкает под ногами мох. Разные ходят по тайге звери. Разные люди: охотники, изыскатели, учёные. Хорошие люди...
А бывает и так.
Стоял на берегу моря, в тайге, посёлок. Вышел однажды из тайги человек. Оборванный, чёрный. Зарос — лица не видно. Один нос торчит.
Сбежался народ.
— Кто такой? Откуда?
Человек отдышался, говорит:
— Из города. Столяр. На охоту пошёл — заблудился. Две недели плутал...
Милиционер Костя спрашивает:
— А ружьё где?
— Потерял. И ружьё, и сумку. Всё там осталось.
— Документы есть?
— Есть. Попорчены малость.
Посмотрел Костя документы. Правильно. Столяр. Из города.
Тут поселковый сторож Михеич откуда-то вывернулся.
— Да как, — говорит, — тебе, Костя, не стыдно. Вон, — говорит,— его документы: человек еле на ногах держится.
Идём, гражданин хороший, ко мне. Отдохнёшь. Аккурат через неделю пароход будет. Домой и отправим.
Хмыкнул Костя, но отошёл.
Стал таёжный человек у Михеича жить.
Помылся. Постригся. Как все люди стал. Только молчаливый — ужас.
Ходит — молчит. За столом — молчит. На берег пароход смотреть выйдет — молчит.
Одни глаза из-под лохматых бровей светятся.
Взад-вперёд ходит, места себе не найдёт.
«Без дела томится! — решил Михеич. — Надо помочь».
Вечером гость вернулся с реки — Михеич говорит:
— Выручи. Ребятишкам соседским этажерку для книг надо. Мне недосуг. Может, возьмёшься? Инструмент в углу.
Ничего не сказал гость. В угол ткнулся, доски со двора принёс и пошёл стругать.
Два дня возился.
На третий день утром в окошко к милиционеру Косте кто-то — стук!
Под окном Михеич.
— Чего тебе?
На Михеиче лица нет.
— Кажись, — говорит, — я, Костя, промашку дал. Нехорошее дело. Человек-то — у меня — врёт! Сделал этажерку.Посмотрел я — никакой он не столяр. Обманул, вражий сын...
— Ага! — говорит Костя.— Эх, ты, а ещё сторож! я про твоего жильца в город телеграмму дал. Вот-вот ответ будет. Ну, да раз так — пошли. Пистолет только возьму.
Задержали таёжного гостя.
И телеграмма пришла.
Верно — никакой он не столяр. Жулик. Сбежал из тюрьмы. И документы украл.
Человек соврал. А первая же вещь, сделанная его руками, сказала правду.
Самый лучший пароход
Тимкин отец был матросом.
Как-то Тимка спросил:
— Пап, ты на каком пароходе сейчас плаваешь?
Отец засмеялся:
— На самом лучшем. Наш пароход самый большой, самый быстрый, с белой трубой и золочёной сиреной. Гудит — хоть уши затыкай: ту-уу-мб!.. Хочешь, приходи смотреть!
На другой день Тимка отправился в порт. Самый лучший из кораблей он увидал сразу. Он стоял неподалёку — огромный, с белой трубой, двуногими мачтами и золотой сиреной. На носу прямыми буквами было написано: «ПЯТИЛЕТКА».
На причале кучами лежали серые ушастые мешки. Три резиновые дорожки — транспортёры — бежали по роликам с берега на «Пятилетку».
Грузчики хватали мешки и бросали их на транспортёры. Мешки ползли вверх по дорожкам, выше, выше и — кувырк! — летели в пароходное пузо — трюм.
Из широченной пароходной трубы клубами валил серый дым. Один клуб опустился к земле и накрыл Тимку. «Апчхи!»
Тимка подошёл к транспортёру.
— Дяденька, а куда эти мешки? — спросил он.
— В Индию! — буркнул грузчик. — Не мешай — отходить сейчас будет.
Индию Тимка знал. Оттуда привозят слонов и кинокартины. Но отец в Индию не собирался. Как же так?
Озадаченный Тимка сел в сторонке.
Погрузку закончили.
Заработали машины: бух-бу! бух-бу! Между «Пятилеткой» и причалом появилась полоска воды.
— Папа! — крикнул в отчаянии Тимка.
Подул ветер и развернул на мачте красный флаг.
Но тут случилось неожиданное. Ветер дунул изо всех сил. Он налетел на пароход и с размаху упёрся в его широкий, как парус, борт. Пароход качнулся и навалился на причал. Заскрипело железо.
Тимка сжался от страха. «Сейчас треснет!» — подумал он.
Машины «Пятилетки» замолчали, но она продолжала ползти вдоль причала, растирая в пыль края бетонных плит.
И вдруг из-за поворота гавани появился маленький чёрный пароходик с тонкой закопчённой трубой. На носу его стоял матрос в серой куртке.
Пароходик подбежал к «Пятилетке», развернулся под самым её носом и, упираясь в высокий борт, начал отталкивать «Пятилетку» от берега.
Выл ветер. Но пароходик не сдавался. Дрожа от натуги, он медленно поворачивал огромный корабль.
Матрос в серой куртке изловчился и бросил на его палубу толстый тяжёлый канат.
Тогда пароходик стал впереди «Пятилетки» и, натянув канат, потащил её из порта.
Он шёл мимо других кораблей, и дым из их труб садился на его закопчённые, усталые бока.
В море «Пятилетка» отцепила канат, заревела басом: «Благодарю-у-у!» и ушла.
Пароходик, тоненько, по-мальчишечьи, свистнув, повернул назад.
Когда он подошёл к причалу, Тимка ахнул: на носу пароходика стоял в серой куртке его отец...
Как достали якорь
На причале Владивостокского порта стоял лейтенант и ждал посадки на теплоход. Лейтенант был совсем молодой. Он только что кончил училище и ехал к себе в часть.
Порт гудел.
«Иду-у-у!» — предупреждал здоровенный пароходище, влезая в гавань.
«Пить! Пить!» — свистел катер-водолей, предлагая судам пресную воду.
«Гру-у…» — поднимал рукастый кран бадью с углем.
«…жжу!» — высыпал её в трюм.
Задрав голову, лейтенант смотрел, что делается на пароходе.
— Торопятся! — признёс позади него голос.
Лейтенант обернулся. Позади него сидела на узлах полная женщина.
— Землетрясение там, — сказала женщина. — Целый остров, говорят, затопило. Хлеб, лекарства везут.
Лейтенант кивнул и снова стал смотреть на пароход.
На пароходе меняли якорь. Новый якорь лежал на причале, чёрный и блестящий.
Подошёл по рельсам кран, зацепил якорь крюком и понёс его над причалом, над водой, к пароходу. Вдруг якорь сорвался и — бултых! — ухнул в воду.
Все на причале зашумели.
—Неужто задержится? — забеспокоилась женщина.
Несколько портовых рабочих пригнали две лодки и стали шарить по дну баграми.
Потом пришёл катер и с него спустился под воду водолаз в медном шлеме и тяжёлых свинцовых башмаках.
В том месте, где опустился водолаз, сразу забурлила вода: водолаз пускал пузыри и медленно шёл по дну.
— Лёгкого надо, лёгкого! — закричали портовые рабочие.
— Это какого лёгкого? — спросила женщина.
— Мм... лёгкого! — сказал лейтенант. И тут он увидел, что в воде прямо на него плывёт огромная лягушка. Мелкие рыбёшки, как брызги, разлетались от неё в стороны.
Лягушка подплыла к причалу, высунула голову из воды и посмотрела на лейтенанта. Тогда лейтенант понял, что это обыкновенный человек. Только на ногах у него ласты, а на лице резиновая маска с очками. Изо рта к баллончику на спине тянулись две трубки.
— Что случилось? — спросил человек-лягушка, сдвинув на лоб маску.
Рабочие наперебой стали объяснять ему, где упал якорь.
Человек снова надел маску и нырнул.
Это был подводный пловец, а не пешеход. Он двигался раз в пять быстрее первого водолаза. Тенью прошёл вдоль причала, нырнул в две-три ямины и, всплыв, замахал руками.
—Якорь!
Крановщик опустил на дно крюк, оба водолаза зацепили им якорь, и тот, роняя на причал капли воды и грязи, снова поплыл в воздухе к пароходу.
Там якорь приклепали к тяжёлой цепи. Пароход взревел, закрутил винтами воду и ушёл в море.
— Выходит, лёгкий-то — второй водолаз! — сказала женщина.
Лейтенант кивнул. Он был танкистом и ему не обязательно было разбираться в водолазах. Но лейтенант должен знать всё.
Два радиста
Служили на Охотском море два радиста. Один — на рыбачьем судне «Волна», второй — на грузовом пароходе «Пугачёв».
Рано утром садился радист «Пугачёва» за чёрный металлический ящик с блестящими ручками — радиостанцию, включал её и начинал передачу. Он нажимал пальцами то сильнее, то слабее на медный рычажок — радиоключ, и в воздух летели то короткие, то длинные гудочки — точки и тире:
«Пии-пи-пии-пи-пи!»
И бывало, что радист «Волны» в это время надевал наушники, слышал сигналы и, привычно складывая их в буквы и слова, читал:
— «П-е-р-е-д-а-ю д-л-я в-а-с п-о-г-о-д-у…»
Потому что именно так радисты всего мира разговаривают друг с другом.
— Куда идёте?
— На Камчатку.
— А мы на Сахалин.
Вот и весь разговор.
Но однажды случилась беда. Рыбачье судно наскочило в тумане на камни, пробило дно и стало тонуть.
Матросы «Волны» бросились к насосам, но холодная вода всё равно заполняла судно.
— Не успеваем откачивать воду, — сказал капитан. — Надо звать помощь.
А радист был уже в своей рубке. «Пи-пи-пи-пии-пии-пии-пи-пи-пи…» — летели в воздух тревожные сигналы. Но на этот раз они были слабые-слабые. потому что в электрические батареи, от которых работает станция, уже попала вода.
Никто не отвечал радисту.
Волны бормотали уже у самой палубы.
— Видно, помощь не вызвать! — сказал капитан.
И вдруг радист услышал в наушниках знакомые сигналы. Это отвечал «Пугачёв». Никто на всём море не смог разобрать слабых сигналов «Волны», а радист «Пугачёва» разобрал. И тогда он стал повторять их, работая на своей сильной станции:
«Пи-пи-пи... Всем! Всем! Всем!»
Теперь по всему морю, на всех кораблях слышали громкие и ясные, звучавшие как команда, сигналы:
— На помощь судну!
Четыре парохода, три катера, два гидросамолёта свернули с пути и направились к «Волне».
«Пугачёв» тоже спешил. Он обогнал другие корабли и пришёл к месту аварии.
«Волны» уже не было видно. Над водой торчали только её мачты, на которых гроздьями висели люди.
Рыбаков сняли. Когда они собрались на палубе парохода, радист «Пугачёва» спросил:
— А кто же из вас радист? Наконец-то мы встретились!
— Нет, — ответили рыбаки, — его уже забрал гидросамолёт. Последний час он работал по пояс в воде... Тут от него письмо. Не вам ли?
И один из рыбаков протянул сложенный вдвое листок бумаги. На листке было торопливо нацарапано: «Моему лучшему другу...»
И никакой фамилии. Потому что у радистов всего мира вместо фамилий короткие позывные сигналы: «Пии-пии...пии-пип!»
ЗЛОЙ УЗЕЛ
А эти рассказы написаны как лесенка. На первой ступеньке — маленький смелый поступок, на последней — самый настоящий подвиг. Это рассказы о храбрости.
Девочка и рыба
Шёл пароход из Америки домой, в Ленинград.
Шёл и, встречаясь с кораблями, гудел в блестящую медную сирену:
— У-у-у-у-у!
В каюте, что под самым капитанским мостиком, ехала с отцом и матерью девочка. Звали её Нюся.
Выйдет, бывало, на палубу, а палуба качается: вверх-вниз, вверх-вниз… Схватит девочка папу и маму за руки и ходит с ними.
А чуть останется одна — прижмётся к стенке и ни с места.
Отец позовёт:
— Нюся, смотри, какие дельфины прыгают! Иди сюда!
А она:
— Я здесь постою.
Мать скажет:
— Нюся, какие чайки летают! Иди их хлебом кормить!
А она:
— Мне и тут хорошо.
Боится одна шаг шагнуть. Ну что с такой трусихой делать?
Посередине океана — целое море водорослей. Бурые, зелёные, лохматые. Вытащили матросы здоровенную охапку их. Тряхнули, оттуда на палубу — брык! — рыба.
До чего безобразная: бурая, зелёная, в лохмотьях. Голова большая, курносая. Плавники — как маленькие кривые ручки.
Налили матросы в ведро воды и пустили туда рыбу.
Голова у неё тяжеленная, перетянула — тык рыба носом в дно! Ручками-плавниками толкнулась, подпрыгнула. Не удержалась — кувырк через голову! — и опять на дно.
Матросы закричали:
— Рыба-клоун, рыба-клоун!
Пассажиры ахают:
— Вот так рыба!
А капитан слез с мостика и говорит:
— Эта рыба, и верно, клоуном называется. Живёт она в водорослях. Запутается и плавает с ними: сама-то плавать почти не умеет. Вот и держится, чтобы не перевернуться. Посмотрели? Давайте выпускать.
Нюся как закричит:
— Я не посмотрела! Принесите сюда.
Капитан оглянулся:
— А! Это та девочка, которая боится отпустить папы-мамины руки? Понимаю: если она их выпустит, то перевернётся вниз головой, как эта рыба.
Нюся обиделась и говорит:
— А вот и не перевернусь.
И выпустила руки.
Все засмеялись, а матрос взял ведро и пошёл тихонько к борту.
Нюся за ним. Показал матрос рыбу и — ш-ш-ш ух! — её с водой за борт.
Стоит Нюся у перил, на море смотрит. В воде дельфины прыгают, над водой чайки летают.
Шагать-то по палубе совсем не страшно! Видно, все её страхи вслед за рыбой-клоуном в море попрыгали.
Захлопала Нюся в ладоши и побежала по пароходу. Одна.
Санька
Декабрь на дворе, но в Приморье снега ещё нет..
Берега стоят жёлтые, осенние. В мёрзлой траве — охапками чёрный осиновый лист.
На воде уже лёд — забереги. Будто кто-то зелёной лентой обвёл синюю бухту.
Над рыбацкими бараками хвостиками дымки.
Собрались на улице ребята. Двое с ломами, один с лопатой, четверо налегке. Самый рослый из них — Сергей, самый маленький — Санька.
— А у Андрюхи, — говорит Санька, с опаской оглядываясь по сторонам,— три собаки новые! Поймал где-то... В воскресенье опять шкуры на базар потащит.
Ребята мрачнеют. Сторож Андрюха — живодёр и пьяница, ловит собак, убивает их и продаёт шкуры.
— Пошли выпустим?
— А лёд колоть?
— После. Айда!
У Сергея это получается так решительно, что все соглашаются.
Спрятав ломы и лопату в канаве, ребята пробираются огородами к Андрюхиному сараю. Собаки, учуя их, рычат и кидаются на дверь.
Сергей поднимает с земли камень и с размаху бьёт по засову.
Дверь с громом распахивается настежь, Сергей летит на землю, собаки с лаем — через него.
В ту же минуту из двери соседнего барака выскакивает Андрюха. Он в сером ватнике, без шапки; красное лицо всё в рыжей щетине.
— Держи, прибью! — орёт он.
Ребята бросаются врассыпную. Сергея как ветром поднимает с земли. Он перелетает через канавы, петляет между грядками. За ним зайцем скачет Санька.
Мало-помалу Андрюха отстаёт.
Только собравшись у причала, ребята приходят в себя.
— Ох и напугал!
— А как ты по засову — бах! ..
Впрочем, надо работать. Приносят ломы и начинают окалывать у причала лёд.
В этом году у школы свой причал и своя моторная лодка. Если не окалывать лёд, весной он свернёт столбы„
Вдруг Сергей поднимает руку:
— Стойте, а что это там такое?
— Где?
— Левее клуба!
За клубом, и верно, на льду чёрное пятно.
— Нерпа — тюлень! Заходи от воды, поймаем!
Заметив людей, нерпа движется к воде. Ребята бросаются наперерез.
Нерпа ковыляет на кривых ластах, вертя всем телом и вытягивая голову.
Она не успевает добраться до воды, как мальчишки перерезают ей путь.
Они с шумом наступают. Маленький Санька орёт громче всех:
— А-а-а! Давай, давай!
Нерпа, спотыкаясь и стуча по льду плоским хвостом, уходит от ребят. Её усатая собачья морда то поднимается, то падает. Чёрные бусины глаз налились кровью.
Санька оглядывается. От посёлка к ним по льду бежит человек.
На минуту кольцо ребят разрывается, и нерпа бросается в разрыв. До воды ей остаётся шага три.
— Уйдёт!
Санька срывает с себя пальто и, держа его на весу, прыгает нерпе на спину.
Ударом хвоста она сбрасывает его, но запутывается головой в подкладке.
Санька лягушкой отталкивается ото льда и плюхается снова на нерпу.
— Зубами хватит!
Шесть человек кучей наваливаются на Саньку.
Придавленная нерпа перестаёт биться.
— А ну, пусти! — раздаётся голос.
Ребята так и замирают: к ним подбегает Андрюха. В руках у него колотушка — дубовая палка, которой добивают крупную рыбу.
— Шкура-то, шкура,— захлёбывается он от радости.— А ну, прочь!
Ребята по одному слезают с нерпы и отходят в сторону.
— Вставай, примёрзнешь! — говорит, обращаясь к Саньке, Андрюха.
Санька медленно поднимается и стягивает с нерпы пальто.
Прижимаясь ко льду, как побитая собака, она сразу же тянется к воде.
Андрюха заносит двумя руками палку над головой.
— Не тронь! — вдруг говорит Санька и, шагнув, загораживает собой нерпу. — Отойди!
Андрюха не сразу понимает, в чём дело.
— Ты что? — глухо сипит он. Лицо его дочерна наливается кровью. Он пробует отшвырнуть Саньку, но тот упирается изо всех сил.
Тем временем нерпа уже подползла к краю льда. Она свешивается головой вниз и без всплеска уходит под воду.
Андрюха со злостью размахивается, намереваясь ударить мальчишку... но поздно. Ребята уже сгрудились вокруг Саньки, и перед сторожем стоит живая стена. Сергей ловит Андрюху на лету за руку.
Андрюха вырывает её. Он зло сплёвывает и, волоча колотушку по льду, медленно бредёт обратно к берегу.
Сергей тяжело переводит дыхание.
— Надень, замёрзнешь! — тихо говорит он, обращаясь к Саньке, и набрасывает на его плечи пальто, всё в инее.— Пошли, что ли?
Ребята направляются назад, к причалу.
Испытание
Пошли однажды матросы с крейсера купаться.
День хороший — солнечный. Шагают матросы по дороге. Трое впереди, четвёртый — Сёмчик — сзади.
Кончилась дорога. Вот и тропинка к морю. Скалы. Вода.
— А ну, Сёмчик, покажи, как у вас на Волге ныряют!
Сёмчик всего неделю на крейсере. Разделся, с камня— ногами вперёд — бултых! Вынырнул, воздух ртом ловит солёной воды с полведра хватил!
— Эх, ты, карась! Смотри, как нужно!
Залезли матросы на скалу, пошептались о чём-то и щучкой один за другим — прыг, прыг, прыг!
Только вода закипела.
Разошлись по воде круги, погасли. Минута, вторая... Нет матросов. Пропали все трое.
Сидит Сёмчик, глаза вытаращил, от волнения, как гусь, весь пупырышками покрылся.
«Куда же они делись?»
Тут вода раздвинулась и из воды полезла голова: здоровенная — целый пароход, — горбатая, с маленькими глазками.
— Батюшки! — ахнул Сёмчик. Вскочил — и бежать. Шагов двадцать отбежал — остановился.
А как же товарищи?
На том месте, где была голова, уже чёрная спина плавником воду режет. Р-раз — и исчезла.
Идёт Сёмчик назад к воде, ноги подкашиваются. Сел на камень, обхватил руками голову.
— Захлебнулись ребята... Надо вытаскивать! .. А там этакое страшилище.
Делать нечего — надо лезть. Спустил одну ногу в воду. Спустил вторую.
Только влез по пузо, слышит — позади камешек щёлкнул. Оглянулся — матросы! Все трое из-за скалы выходят.
Обрадовался Сёмчик. Кинулся к ним.
— Как же это вы, — спрашивает, — со дна вылезли?
— С какого дна? — отвечают. — Мы за скалой были. По-смотреть на тебя хотели: полезешь спасать или нет. Испугался?
— Ага, — говорит Сёмчик. — Здорово испугался. Тут без вас такое приплыло. Чёрное и переворачивается!
— А-а, — говорят матросы, — это кит играл. Полезли?
Полезли на скалу. И Сёмчик за ними.
Срывается, а лезет. Ведь неизвестно ещё, какой из него моряк получится
Злой узел
Нехитрое дело — связать узел.
А есть люди, для которых хорошо завязать узлом верёвку или канат бывает важнее всего на свете.
Это матросы.
Дело было в Баку. В городе, где много моря и ветра. Только море — не море, а вода пополам с нефтью, и ветер — не ветер, а летучий песок с камнями.
Потому и люди там крепкие: смолёные, хлёстанные.
Служил в Баку на барже матрос. Звали его Гуссейн.
В барже возили нефть.
Нальют её, бывало, по самую горловину. Подойдёт буксир.
— Эй, лови!
Шлёп на баржу толстенный канат с петлёй на конце.
Гуссейн подхватит его и тащит к железной тумбе — кнехту. Набросит на кнехт, затянет узлом.
— Пошёл!
Запыхтит буксир, забурлит винтом и потянет баржу вон из порта...
Узлов Гуссейн знал множество.
Были у него узлы послушные: свернул, дёрнул — и готово.
Были упрямые: семь потов сойдёт, пока завяжешь.
Были хитрые: год сиди — не распутаешь.
И был один — самый лучший, который Гуссейн почему-то вязал очень редко.
Раз поздно вечером, в ноябре, шёл Гуссейн по городской улице и видит: в окнах, обращённых к порту, мерцают красные огненные зубчики. Больше, больше, и вот уже на всех стёклах заплясали молчаливые красные человечки.
В порту начинался пожар.
Когда Гуссейн прибежал туда, на причалах было светло, как днём.
Горела баржа с нефтью. Только не Гуссейнова, а та, что рядом.
Огонь бил из неё, как из громадного примуса.
Пожарники ничего не могли поделать.
— Убрать её, убрать! — кричали люди. — Сейчас взорвётся!
Подошёл большой горбатый буксир. С него на баржу бросили канат.
Теперь главное — его привязать.
Двое смельчаков влезли на баржу; задыхаясь от дыма, они набросили тугой пружинистый канат на тумбу и спрыгнули на берег.
Буксир потянул. Петля на конце лопнула, и канат змеёй сбежал с тумбы.
Тогда крепить его полезли трое.
Молча следили за ними люди.
Вот канат снова на тумбе. Вот он завёрнут узлом. Буксир дёрнул. Канат соскочил и плюхнулся в воду.
Больше охотников не находилось.
И тогда какой-то человек вылил на себя ведро воды и взбежал на баржу по сходне.
От него сразу же повалил пар.
Человек на лету поймал брошенный с буксира мокрый канат и, присев на корточки, начал вязать его за тумбу.
От жары куртка на нём сразу высохла и надулась пузырём... Петля… Ещё петля… чуть-чуть потуже...
— Готово!
Он махнул рукой, бросился назад к сходне и, не добежав до неё, упал.
Обожжённого, его вынесли на берег.
Это был Гуссейн.
Буксир натянул канат, и баржа стала медленно поворачиваться носом к морю.
Вот её корма задела причал — трах! — канат дёрнулся и упал в воду.
Неужели узел не выдержал?
Нет! Канат вырвался из воды и снова натянулся как струна. Баржа, освещая красным светом гавань, пошла к выходу.
В море буксир обрубил канат.
Не успел он отойти и на пятьсот шагов, как баржа взорвалась. Жёлтый огненный гриб вырос над водой.
Когда он погас, баржи не было...
Гуссейн целый месяц пролежал в больнице.
Спина и грудь его были покрыты волдырями, а пальцы были все в ранах. Тяжёлый канат, когда он вязал его, в кровь разодрал руки...
Вот каким оказался самый лучший узел Гуссейна — крепким, безотказным.
Но это был злой узел.
Капитан «Доротеи»
Капитан Минаев был угрюмый старик.
Другим капитанам везло. Они служили на сверкающих краской и медью паровых гигантах, командовали дизель-электроходами, пересекали ледяные просторы Арктики.
Минаев всю жизнь проплавал на старом маленьком пароходике со смешным названием «Доротея».
Пароходик ходил по заливу между Ленинградом и Кронштадтом и был кривоносый, с тонкой, как макаронина, трубой.
А теперь шла война. Это она вытащила старый пароход из залива, заставила пройти всё море и нынче гнала обратно в Ленинград.
Корабли отступали. Они шли, как усталые солдаты, цепочкой, один за другим.
Самым большим среди кораблей был «Восток». Он вёз раненых. В его каютах и трюмах одна на другой стояли зелёные больничные койки, а во весь борт — от воды до палубы — тревожно алел санитарный крест.
Самой маленькой была «Доротея». Гружённая фанерой, мукой и пробкой, она шла неподалёку от плавучего госпиталя, то и дело отставая от него.
— Эй, на пробковой фабрике! Мукомолы! — кричал с мостика капитан «Востока». — Плетётесь как черепаха. Взять на буксир?
— Обойдёмся! — бурчал обиженный Минаев и в который раз принимался ругать механика и кочегаров.
Он понимал: для парохода и для него этот рейс был последним. В Ленинграде «Доротею» ждал причал для идущих на слом кораблей, а его больница. Сердце капитана уже никуда не годилось.
«Для этой войны мы оба слишком стары! — часто думал он. — И «Доротея», и я… Тяжело: одни мины чего стоят!»
Да, хуже всего были мины.
Фашистские самолёты забросали ими всё море. Мины лежали на дне молчаливые чёрно-зелёные снаряды.
Внутри их прятались магнитные стрелки. Стоило железной громаде парохода пройти над миной, как стрелка поворачивалась, включала ток и оглушительный взрыв раскалывал воду. Чем тяжелее был корабль или чем больше железа было в его трюмах, тем скорее взлетал он на воздух.
Маленькой, лёгкой «Доротее» мины были не особенно страшны.
«Ох, если этот наскочит!» — думал Минаев, поглядывая на огромный «Восток».
Вдоль борта плавучего госпиталя стеной стояли фигурки в белых халатах. Когда «Доротея» подходила поближе, над палубой поднимался целый лес рук. Раненые считали маленький корабль своим товарищем: ему тоже приходилось туго.
Когда корабли пришли в Таллин, «Восток» и «Доротея» стали рядом.
Капитаны встретились на причале.
— Не сердись, Минаич, — сказал капитан «Востока». — Про пробковую фабрику и мукомолов это я так — шутя. А вот машина у тебя тянет плохо. Дойдёшь ли?
— Дойду… Тебе тоже достаётся. Если будут самолёты, ты как?
— От бомб? Отверну.
— А мины?
На этот вопрос капитан «Востока» ничего не ответил. Действительно, если пароход начнёт тонуть, как спасти тысячу раненых, половина из которых не может ни ходить, ни плавать?
В глубокой задумчивости Минаев простился с ним.
А через час на «Доротее» закипела работа. Из трюмов тюками выбрасывали пробку, выгружали муку и фанеру. Вместо них грузили железные болванки, рельсы, колёса, сыпали ящиками гвозди. На палубу рядами укладывали якорные цепи.
Когда погрузка закончилась, Минаев собрал команду.
— Ночью «Доротея» пойдёт впереди «Востока», — медленно начал он. Сегодня, как никогда, у него болело сердце. — Если на пути попадётся мина, нам конец: слишком много на корабле железа. Но мина достанется нам, а не ему, — капитан ткнул пальцем в сторону плавучего госпиталя. — Кто хочет идти в рейс — два шага вперёд!
В строю стояло четырнадцать человек. Одиннадцать шагнули вперёд, трое остались на месте. Собрав вещи, они ушли.
Когда караван вышел в море, «Доротея» стала впереди «Востока» и, густо дымя трубой-макарониной, начала прокладывать ему путь.
Она шла, тяжело осев под грузом железа в воду. Чуткие магнитные стрелки, которые раньше не замечали её приближения, теперь уже издалека начинали покачиваться на тонких осях.
Но «Доротее» везло. Она то проходила в стороне, то между минами, и следом за нею уверенно двигался огромный «Восток».
Минаев не уходил с мостика. Никто из команды не спал.
Дважды гул отдалённых взрывов долетал до них. Погибли два парохода, но «Восток» уцелел.
Кончилась ночь.
Оранжевое солнце поднялось над горизонтом. По носу кораблей встал из воды синий берег. Это был Кронштадт. За ним уже дымили трубы Ленинграда.
— Вот и всё! — устало проговорил Минаев и прислонился к стене рубки, держась рукой за сердце.
Вдруг страшный удар потряс «Доротею». Мина пришлась как раз на пути судна. Чёрный столб воды взметнулся над его палубой. «Доротея» провалилась под воду. Громадный пузырь воздуха из её трюмов с шумом вырвался на поверхность.
Не спасся никто.
«Восток» прошёл прямо через пятно, которое расплывалось на месте взрыва.
Белые фигурки раненых стояли вдоль борта. Люди молчали.
Огромный корабль, не меняя хода, уносил их всё дальше и дальше от того места, где закончился последний рейс «Доротеи» и её старого капитана.
А эти рассказы написаны как лесенка. На первой ступеньке — маленький смелый поступок, на последней — самый настоящий подвиг. Это рассказы о храбрости.
Девочка и рыба
Шёл пароход из Америки домой, в Ленинград.
Шёл и, встречаясь с кораблями, гудел в блестящую медную сирену:
— У-у-у-у-у!
В каюте, что под самым капитанским мостиком, ехала с отцом и матерью девочка. Звали её Нюся.
Выйдет, бывало, на палубу, а палуба качается: вверх-вниз, вверх-вниз… Схватит девочка папу и маму за руки и ходит с ними.
А чуть останется одна — прижмётся к стенке и ни с места.
Отец позовёт:
— Нюся, смотри, какие дельфины прыгают! Иди сюда!
А она:
— Я здесь постою.
Мать скажет:
— Нюся, какие чайки летают! Иди их хлебом кормить!
А она:
— Мне и тут хорошо.
Боится одна шаг шагнуть. Ну что с такой трусихой делать?
Посередине океана — целое море водорослей. Бурые, зелёные, лохматые. Вытащили матросы здоровенную охапку их. Тряхнули, оттуда на палубу — брык! — рыба.
До чего безобразная: бурая, зелёная, в лохмотьях. Голова большая, курносая. Плавники — как маленькие кривые ручки.
Налили матросы в ведро воды и пустили туда рыбу.
Голова у неё тяжеленная, перетянула — тык рыба носом в дно! Ручками-плавниками толкнулась, подпрыгнула. Не удержалась — кувырк через голову! — и опять на дно.
Матросы закричали:
— Рыба-клоун, рыба-клоун!
Пассажиры ахают:
— Вот так рыба!
А капитан слез с мостика и говорит:
— Эта рыба, и верно, клоуном называется. Живёт она в водорослях. Запутается и плавает с ними: сама-то плавать почти не умеет. Вот и держится, чтобы не перевернуться. Посмотрели? Давайте выпускать.
Нюся как закричит:
— Я не посмотрела! Принесите сюда.
Капитан оглянулся:
— А! Это та девочка, которая боится отпустить папы-мамины руки? Понимаю: если она их выпустит, то перевернётся вниз головой, как эта рыба.
Нюся обиделась и говорит:
— А вот и не перевернусь.
И выпустила руки.
Все засмеялись, а матрос взял ведро и пошёл тихонько к борту.
Нюся за ним. Показал матрос рыбу и — ш-ш-ш ух! — её с водой за борт.
Стоит Нюся у перил, на море смотрит. В воде дельфины прыгают, над водой чайки летают.
Шагать-то по палубе совсем не страшно! Видно, все её страхи вслед за рыбой-клоуном в море попрыгали.
Захлопала Нюся в ладоши и побежала по пароходу. Одна.
Санька
Декабрь на дворе, но в Приморье снега ещё нет..
Берега стоят жёлтые, осенние. В мёрзлой траве — охапками чёрный осиновый лист.
На воде уже лёд — забереги. Будто кто-то зелёной лентой обвёл синюю бухту.
Над рыбацкими бараками хвостиками дымки.
Собрались на улице ребята. Двое с ломами, один с лопатой, четверо налегке. Самый рослый из них — Сергей, самый маленький — Санька.
— А у Андрюхи, — говорит Санька, с опаской оглядываясь по сторонам,— три собаки новые! Поймал где-то... В воскресенье опять шкуры на базар потащит.
Ребята мрачнеют. Сторож Андрюха — живодёр и пьяница, ловит собак, убивает их и продаёт шкуры.
— Пошли выпустим?
— А лёд колоть?
— После. Айда!
У Сергея это получается так решительно, что все соглашаются.
Спрятав ломы и лопату в канаве, ребята пробираются огородами к Андрюхиному сараю. Собаки, учуя их, рычат и кидаются на дверь.
Сергей поднимает с земли камень и с размаху бьёт по засову.
Дверь с громом распахивается настежь, Сергей летит на землю, собаки с лаем — через него.
В ту же минуту из двери соседнего барака выскакивает Андрюха. Он в сером ватнике, без шапки; красное лицо всё в рыжей щетине.
— Держи, прибью! — орёт он.
Ребята бросаются врассыпную. Сергея как ветром поднимает с земли. Он перелетает через канавы, петляет между грядками. За ним зайцем скачет Санька.
Мало-помалу Андрюха отстаёт.
Только собравшись у причала, ребята приходят в себя.
— Ох и напугал!
— А как ты по засову — бах! ..
Впрочем, надо работать. Приносят ломы и начинают окалывать у причала лёд.
В этом году у школы свой причал и своя моторная лодка. Если не окалывать лёд, весной он свернёт столбы„
Вдруг Сергей поднимает руку:
— Стойте, а что это там такое?
— Где?
— Левее клуба!
За клубом, и верно, на льду чёрное пятно.
— Нерпа — тюлень! Заходи от воды, поймаем!
Заметив людей, нерпа движется к воде. Ребята бросаются наперерез.
Нерпа ковыляет на кривых ластах, вертя всем телом и вытягивая голову.
Она не успевает добраться до воды, как мальчишки перерезают ей путь.
Они с шумом наступают. Маленький Санька орёт громче всех:
— А-а-а! Давай, давай!
Нерпа, спотыкаясь и стуча по льду плоским хвостом, уходит от ребят. Её усатая собачья морда то поднимается, то падает. Чёрные бусины глаз налились кровью.
Санька оглядывается. От посёлка к ним по льду бежит человек.
На минуту кольцо ребят разрывается, и нерпа бросается в разрыв. До воды ей остаётся шага три.
— Уйдёт!
Санька срывает с себя пальто и, держа его на весу, прыгает нерпе на спину.
Ударом хвоста она сбрасывает его, но запутывается головой в подкладке.
Санька лягушкой отталкивается ото льда и плюхается снова на нерпу.
— Зубами хватит!
Шесть человек кучей наваливаются на Саньку.
Придавленная нерпа перестаёт биться.
— А ну, пусти! — раздаётся голос.
Ребята так и замирают: к ним подбегает Андрюха. В руках у него колотушка — дубовая палка, которой добивают крупную рыбу.
— Шкура-то, шкура,— захлёбывается он от радости.— А ну, прочь!
Ребята по одному слезают с нерпы и отходят в сторону.
— Вставай, примёрзнешь! — говорит, обращаясь к Саньке, Андрюха.
Санька медленно поднимается и стягивает с нерпы пальто.
Прижимаясь ко льду, как побитая собака, она сразу же тянется к воде.
Андрюха заносит двумя руками палку над головой.
— Не тронь! — вдруг говорит Санька и, шагнув, загораживает собой нерпу. — Отойди!
Андрюха не сразу понимает, в чём дело.
— Ты что? — глухо сипит он. Лицо его дочерна наливается кровью. Он пробует отшвырнуть Саньку, но тот упирается изо всех сил.
Тем временем нерпа уже подползла к краю льда. Она свешивается головой вниз и без всплеска уходит под воду.
Андрюха со злостью размахивается, намереваясь ударить мальчишку... но поздно. Ребята уже сгрудились вокруг Саньки, и перед сторожем стоит живая стена. Сергей ловит Андрюху на лету за руку.
Андрюха вырывает её. Он зло сплёвывает и, волоча колотушку по льду, медленно бредёт обратно к берегу.
Сергей тяжело переводит дыхание.
— Надень, замёрзнешь! — тихо говорит он, обращаясь к Саньке, и набрасывает на его плечи пальто, всё в инее.— Пошли, что ли?
Ребята направляются назад, к причалу.
Испытание
Пошли однажды матросы с крейсера купаться.
День хороший — солнечный. Шагают матросы по дороге. Трое впереди, четвёртый — Сёмчик — сзади.
Кончилась дорога. Вот и тропинка к морю. Скалы. Вода.
— А ну, Сёмчик, покажи, как у вас на Волге ныряют!
Сёмчик всего неделю на крейсере. Разделся, с камня— ногами вперёд — бултых! Вынырнул, воздух ртом ловит солёной воды с полведра хватил!
— Эх, ты, карась! Смотри, как нужно!
Залезли матросы на скалу, пошептались о чём-то и щучкой один за другим — прыг, прыг, прыг!
Только вода закипела.
Разошлись по воде круги, погасли. Минута, вторая... Нет матросов. Пропали все трое.
Сидит Сёмчик, глаза вытаращил, от волнения, как гусь, весь пупырышками покрылся.
«Куда же они делись?»
Тут вода раздвинулась и из воды полезла голова: здоровенная — целый пароход, — горбатая, с маленькими глазками.
— Батюшки! — ахнул Сёмчик. Вскочил — и бежать. Шагов двадцать отбежал — остановился.
А как же товарищи?
На том месте, где была голова, уже чёрная спина плавником воду режет. Р-раз — и исчезла.
Идёт Сёмчик назад к воде, ноги подкашиваются. Сел на камень, обхватил руками голову.
— Захлебнулись ребята... Надо вытаскивать! .. А там этакое страшилище.
Делать нечего — надо лезть. Спустил одну ногу в воду. Спустил вторую.
Только влез по пузо, слышит — позади камешек щёлкнул. Оглянулся — матросы! Все трое из-за скалы выходят.
Обрадовался Сёмчик. Кинулся к ним.
— Как же это вы, — спрашивает, — со дна вылезли?
— С какого дна? — отвечают. — Мы за скалой были. По-смотреть на тебя хотели: полезешь спасать или нет. Испугался?
— Ага, — говорит Сёмчик. — Здорово испугался. Тут без вас такое приплыло. Чёрное и переворачивается!
— А-а, — говорят матросы, — это кит играл. Полезли?
Полезли на скалу. И Сёмчик за ними.
Срывается, а лезет. Ведь неизвестно ещё, какой из него моряк получится
Злой узел
Нехитрое дело — связать узел.
А есть люди, для которых хорошо завязать узлом верёвку или канат бывает важнее всего на свете.
Это матросы.
Дело было в Баку. В городе, где много моря и ветра. Только море — не море, а вода пополам с нефтью, и ветер — не ветер, а летучий песок с камнями.
Потому и люди там крепкие: смолёные, хлёстанные.
Служил в Баку на барже матрос. Звали его Гуссейн.
В барже возили нефть.
Нальют её, бывало, по самую горловину. Подойдёт буксир.
— Эй, лови!
Шлёп на баржу толстенный канат с петлёй на конце.
Гуссейн подхватит его и тащит к железной тумбе — кнехту. Набросит на кнехт, затянет узлом.
— Пошёл!
Запыхтит буксир, забурлит винтом и потянет баржу вон из порта...
Узлов Гуссейн знал множество.
Были у него узлы послушные: свернул, дёрнул — и готово.
Были упрямые: семь потов сойдёт, пока завяжешь.
Были хитрые: год сиди — не распутаешь.
И был один — самый лучший, который Гуссейн почему-то вязал очень редко.
Раз поздно вечером, в ноябре, шёл Гуссейн по городской улице и видит: в окнах, обращённых к порту, мерцают красные огненные зубчики. Больше, больше, и вот уже на всех стёклах заплясали молчаливые красные человечки.
В порту начинался пожар.
Когда Гуссейн прибежал туда, на причалах было светло, как днём.
Горела баржа с нефтью. Только не Гуссейнова, а та, что рядом.
Огонь бил из неё, как из громадного примуса.
Пожарники ничего не могли поделать.
— Убрать её, убрать! — кричали люди. — Сейчас взорвётся!
Подошёл большой горбатый буксир. С него на баржу бросили канат.
Теперь главное — его привязать.
Двое смельчаков влезли на баржу; задыхаясь от дыма, они набросили тугой пружинистый канат на тумбу и спрыгнули на берег.
Буксир потянул. Петля на конце лопнула, и канат змеёй сбежал с тумбы.
Тогда крепить его полезли трое.
Молча следили за ними люди.
Вот канат снова на тумбе. Вот он завёрнут узлом. Буксир дёрнул. Канат соскочил и плюхнулся в воду.
Больше охотников не находилось.
И тогда какой-то человек вылил на себя ведро воды и взбежал на баржу по сходне.
От него сразу же повалил пар.
Человек на лету поймал брошенный с буксира мокрый канат и, присев на корточки, начал вязать его за тумбу.
От жары куртка на нём сразу высохла и надулась пузырём... Петля… Ещё петля… чуть-чуть потуже...
— Готово!
Он махнул рукой, бросился назад к сходне и, не добежав до неё, упал.
Обожжённого, его вынесли на берег.
Это был Гуссейн.
Буксир натянул канат, и баржа стала медленно поворачиваться носом к морю.
Вот её корма задела причал — трах! — канат дёрнулся и упал в воду.
Неужели узел не выдержал?
Нет! Канат вырвался из воды и снова натянулся как струна. Баржа, освещая красным светом гавань, пошла к выходу.
В море буксир обрубил канат.
Не успел он отойти и на пятьсот шагов, как баржа взорвалась. Жёлтый огненный гриб вырос над водой.
Когда он погас, баржи не было...
Гуссейн целый месяц пролежал в больнице.
Спина и грудь его были покрыты волдырями, а пальцы были все в ранах. Тяжёлый канат, когда он вязал его, в кровь разодрал руки...
Вот каким оказался самый лучший узел Гуссейна — крепким, безотказным.
Но это был злой узел.
Капитан «Доротеи»
Капитан Минаев был угрюмый старик.
Другим капитанам везло. Они служили на сверкающих краской и медью паровых гигантах, командовали дизель-электроходами, пересекали ледяные просторы Арктики.
Минаев всю жизнь проплавал на старом маленьком пароходике со смешным названием «Доротея».
Пароходик ходил по заливу между Ленинградом и Кронштадтом и был кривоносый, с тонкой, как макаронина, трубой.
А теперь шла война. Это она вытащила старый пароход из залива, заставила пройти всё море и нынче гнала обратно в Ленинград.
Корабли отступали. Они шли, как усталые солдаты, цепочкой, один за другим.
Самым большим среди кораблей был «Восток». Он вёз раненых. В его каютах и трюмах одна на другой стояли зелёные больничные койки, а во весь борт — от воды до палубы — тревожно алел санитарный крест.
Самой маленькой была «Доротея». Гружённая фанерой, мукой и пробкой, она шла неподалёку от плавучего госпиталя, то и дело отставая от него.
— Эй, на пробковой фабрике! Мукомолы! — кричал с мостика капитан «Востока». — Плетётесь как черепаха. Взять на буксир?
— Обойдёмся! — бурчал обиженный Минаев и в который раз принимался ругать механика и кочегаров.
Он понимал: для парохода и для него этот рейс был последним. В Ленинграде «Доротею» ждал причал для идущих на слом кораблей, а его больница. Сердце капитана уже никуда не годилось.
«Для этой войны мы оба слишком стары! — часто думал он. — И «Доротея», и я… Тяжело: одни мины чего стоят!»
Да, хуже всего были мины.
Фашистские самолёты забросали ими всё море. Мины лежали на дне молчаливые чёрно-зелёные снаряды.
Внутри их прятались магнитные стрелки. Стоило железной громаде парохода пройти над миной, как стрелка поворачивалась, включала ток и оглушительный взрыв раскалывал воду. Чем тяжелее был корабль или чем больше железа было в его трюмах, тем скорее взлетал он на воздух.
Маленькой, лёгкой «Доротее» мины были не особенно страшны.
«Ох, если этот наскочит!» — думал Минаев, поглядывая на огромный «Восток».
Вдоль борта плавучего госпиталя стеной стояли фигурки в белых халатах. Когда «Доротея» подходила поближе, над палубой поднимался целый лес рук. Раненые считали маленький корабль своим товарищем: ему тоже приходилось туго.
Когда корабли пришли в Таллин, «Восток» и «Доротея» стали рядом.
Капитаны встретились на причале.
— Не сердись, Минаич, — сказал капитан «Востока». — Про пробковую фабрику и мукомолов это я так — шутя. А вот машина у тебя тянет плохо. Дойдёшь ли?
— Дойду… Тебе тоже достаётся. Если будут самолёты, ты как?
— От бомб? Отверну.
— А мины?
На этот вопрос капитан «Востока» ничего не ответил. Действительно, если пароход начнёт тонуть, как спасти тысячу раненых, половина из которых не может ни ходить, ни плавать?
В глубокой задумчивости Минаев простился с ним.
А через час на «Доротее» закипела работа. Из трюмов тюками выбрасывали пробку, выгружали муку и фанеру. Вместо них грузили железные болванки, рельсы, колёса, сыпали ящиками гвозди. На палубу рядами укладывали якорные цепи.
Когда погрузка закончилась, Минаев собрал команду.
— Ночью «Доротея» пойдёт впереди «Востока», — медленно начал он. Сегодня, как никогда, у него болело сердце. — Если на пути попадётся мина, нам конец: слишком много на корабле железа. Но мина достанется нам, а не ему, — капитан ткнул пальцем в сторону плавучего госпиталя. — Кто хочет идти в рейс — два шага вперёд!
В строю стояло четырнадцать человек. Одиннадцать шагнули вперёд, трое остались на месте. Собрав вещи, они ушли.
Когда караван вышел в море, «Доротея» стала впереди «Востока» и, густо дымя трубой-макарониной, начала прокладывать ему путь.
Она шла, тяжело осев под грузом железа в воду. Чуткие магнитные стрелки, которые раньше не замечали её приближения, теперь уже издалека начинали покачиваться на тонких осях.
Но «Доротее» везло. Она то проходила в стороне, то между минами, и следом за нею уверенно двигался огромный «Восток».
Минаев не уходил с мостика. Никто из команды не спал.
Дважды гул отдалённых взрывов долетал до них. Погибли два парохода, но «Восток» уцелел.
Кончилась ночь.
Оранжевое солнце поднялось над горизонтом. По носу кораблей встал из воды синий берег. Это был Кронштадт. За ним уже дымили трубы Ленинграда.
— Вот и всё! — устало проговорил Минаев и прислонился к стене рубки, держась рукой за сердце.
Вдруг страшный удар потряс «Доротею». Мина пришлась как раз на пути судна. Чёрный столб воды взметнулся над его палубой. «Доротея» провалилась под воду. Громадный пузырь воздуха из её трюмов с шумом вырвался на поверхность.
Не спасся никто.
«Восток» прошёл прямо через пятно, которое расплывалось на месте взрыва.
Белые фигурки раненых стояли вдоль борта. Люди молчали.
Огромный корабль, не меняя хода, уносил их всё дальше и дальше от того места, где закончился последний рейс «Доротеи» и её старого капитана.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги