Может быть, найдется там десять?

Пролог

Далеко на юге, где пролегал невидимый в этот ночной час горизонт, небо золотило зарево большого города, свет домов и улиц отражался от низких облаков. Шум мегаполиса оттуда не долетал, хотя, конечно, существовал: такие города никогда не умолкают. А здесь, в лесу, было темно и тихо, лишь временами шумел в верхушках деревьев северный ветер, приносивший с собой холодную сырость далекого моря, да сучья потрескивали в костре, вокруг которого сидело несколько человек. Если точнее, их было семеро. Кто-то устроился прямо на земле, иные сидели на тощих дорожных мешках. Четверо мужчин и три женщины. Каждый смотрел в огонь и, наверное, видел там что-то свое, настолько свое, что говорить об этом остальным не имело смысла, и они молчали. Лишь изредка кто-нибудь из них поднимал голову и глядел в темноту: Мона и Лит, обе луны Альмезота, освещали сейчас другое полушарие. Но вот в отдалении ухнул филин – и неожиданный звук этот заставил всех пошевелиться, обменяться быстрыми взглядами, а одного из сидящих – даже сказать:

– Ну, наконец-то.

Видимо, то был сигнал, которого ждали, судя по тому, что люди начали подниматься, отряхивать со своих пальто или плащей налипший мусор, кто-то задвигал руками, словно делая зарядку, кто-то уже продевал руки в лямки походного мешка – не рюкзака, а просто торбы с привязанными веревками. Судя по ним, люди эти не принадлежали к племени туристов и в лесу оказались случайно, собравшись кое-как, в спешке. И, хотя никто не командовал, встали шеренгой так, что костер оказался между ними и тем незримым, в чью сторону они сейчас глядели. Там не было видно ничего, но вот птичий возглас повторился уже совсем близко, стало можно, напрягая слух, уловить звуки шагов, а спустя еще минуту сперва угадать, а затем и точно увидеть какое-то движение во мгле. Наконец в пятно света от костра вступил высокий, слегка сутулящийся человек в длинном, почти до пят, черном, кажется, плаще. Человек тяжело дышал. Когда пламя костра позволило разглядеть его получше, стало ясно, что он очень спешил, но двигаться быстрее вряд ли был способен: возраст не позволял, человека смело можно было назвать стариком по понятиям этого мира, где люди отвыкли жить подолгу. Впрочем, его годы ни для кого не были новостью: человека этого знали все семеро, хотя друг с другом многие из них не были знакомы и встретились тут впервые.

Старик подошел, остановился, кивком поздоровался с ожидавшими. Ответом ему были вопросительные взгляды. Он заговорил, переводя дыхание:

– Слава Богу, успел. Они идут широким фронтом. Собаки, тепловидео – все как полагается. Вот-вот возьмут след. Костер уже наверняка запеленгован. Будут здесь минут самое большее через сорок. Отдохнули? Хотя – какая разница. Надо уходить как можно быстрее.

Но никто не сдвинулся с места. А один спросил:

– Есть ли смысл? Все равно укрыться нам негде. Догонят – и убьют. Не лучше ли вместо беготни спокойно обратиться к Господу, чтобы перейти в Его мир достойно, без суеты?

– Обратимся непременно, – отмахнулся старик. – Оказавшись в безопасности.

– Ты думаешь, это возможно?

– Выход есть. Я ведь обещал. Сколько нас здесь? Восемь. Значит, все. Идемте.

– Подождите. А профессор Зегарин?

– Он присоединится позже. До города доберется на ползуне. Так мы с ним условились.

– А десятый?

Старик покачал головой:

– Он, видимо, то ли передумал, решил по-своему, или ему не удалось уйти. Ждать мы больше не можем. Теряем время!

– Костер гасить?

– Нет. Пусть думают, что мы еще тут, греемся.

– Куда мы теперь?

– Я же сказал: в город. Сейчас спастись мы можем только в обители.

– Абсурд! – сказал кто-то. – Прямо им в лапы.

– Безусловно, там они сильны. Но только так и можно ускользнуть. В обители нас не найдут.

– Туда надо еще попасть! То есть вам-то просто, но всем нам?

– Этим мы и займемся.

Костер остался в одиночестве. Наверное, ему стало грустно, и пламя его начало потихоньку опадать.

В начале, как и всегда, было Слово.

За ним последовали просто слова – потому что разговаривали двое.

– Он прав, как всегда, – сказал Фермер. – Это уже не просто тревожное положение. Их всего несколько человек, меньше десяти, и сейчас им грозит гибель. Это катастрофа.

– Почти, – поправил Мастер.

– Формально – да, согласен. Но реально – наш эмиссар вряд ли улучшит положение. Он вдруг оказался на самом виду у того. А без его помощи что мы сможем сделать за оставшуюся неделю?

Одна неделя независимого времени. За этот срок иссякнет струйка Тепла, какую все еще дает Альмезот. Такова динамика затухания. Судя по нынешней мощности, там оставалась самая малость людей высокого духа. Тех, кто и порождает Тепло. Хорошо, если десяток. А еще недавно их были тысячи, потом остались сотни… Их искореняли очень быстро и, видимо, жестоко, не понимая, что сами себе роют могилу – всему этому миру. Искореняли не столько люди, сколько сам образ жизни, постепенно воцарившийся там. Ну а последних уничтожат: вряд ли им удастся найти надежное убежище. И мир перестанет быть источником хоть какого-то Тепла. Тогда произойдет обрушение. Стремительное, необратимое. Сразу же вся эта часть Мироздания превратится в область Холода и Мрака.

– То, что должны: сохранить тех, кто есть, и найти других. Чтобы их стало хотя бы десять.

– Если бы мы могли сделать это сами!

– Если бы.

– А тот– может. У него руки развязаны.

– Как и всегда. Для нас – много правил. Для них правил нет.

– Да. Мы не можем послать людей на гибель.

– Только если они сами того не хотят.

– Разве есть кто-то желающий?

– Есть.

Они сидели на веранде все того же дома Фермы, где обитали всегда и всегда с радостью, никогда не покидавшей их, любовались открывающимися видами, по желанию сменявшими друг друга, и вдыхали душистый воздух, не испорченный «продуктами» цивилизации и прогресса.

Всегда, но не теперь. Потому что даже это надежно защищенное от всяких неурядиц место за последнее время заметно изменилось к худшему, хотя и непросто было бы рассказать об этих изменениях понятными словами. Ферма как-то потускнела – не таким уже был свет, и другим воздух, иначе дышалось, даже думалось и ощущалось не так. И все это было лишь малыми последствиями того, что Холод и Мрак наступали. А если исчезнет Альмезот – сопротивляться атаке Холода станет невозможно.

– Я вызываю Ульдемира, – сказал Мастер.

– Думаешь, он сможет в таком состоянии духа? Боюсь, что они уже исчерпали себя.

– Не знаю. Увидим.

Хотя начинать следовало, наверное, не с этого разговора. А вот с чего.

«Господи, я, Ульдемир, обращаюсь к Тебе в мою тяжкую минуту».

Плохо, когда дел наваливается столько, что не успеваешь восстановиться и с каждым днем все яснее чувствуешь, как усталость оседает в мускулах, в костях, крови и хуже всего – в сознании. Но совсем скверно, когда ощутимо устает душа и жизнь во плоти, с ее неизбежной суетой, начинает казаться тягостью, а переход в космическое состояние, с уходом из тленного физического тела, становится чем-то желанным. Вожделенным отдыхом.

Начинаешь думать: а что есть такого в этой жизни, чтобы продлевать ее?

Удовольствия? Они приедаются. Становишься к ним равнодушен.

Власть? Самое низкое из желаний. Подлинная власть в Мироздании лишь одна, и она – не от людей. Стремиться к власти – значит выдавать себя за того, кем не являешься. Власть – всегда насилие. Может ли нормальный человек стремиться к насилию? Я – нет.

Забота о потомстве? Мое – давно уже заботится о себе само.

Творчество? Но мой творческий инстинкт всегда проявлялся в действиях. Действие может быть только устремленным к достижению цели. А если цели нет?

Любовь?

Да. Она – единственное, что имеет в этой жизни смысл и ценность.

Но любить Тебя, Господи, можно и в жизни последующей. Там это даже легче. А любить Женщину…

Господи, зачем Ты отобрал Ее у меня? Ты ведь знал, что, отнимая Ее, лишаешь мое существование здесь всякого смысла. Прости меня, но я устал. И мои друзья, кажется, тоже: уже довольно давно не слышал о них ничего.

Каждый из нас однажды уже покидал планетарный уровень бытия – и не один раз, а самое малое дважды. Твои Силы возвращали нас сюда; значит, мы были нужны. И нам казалось: в том и состоит смысл нашей жизни, чтобы выполнять то, что поручали нам люди Твоих Сил.

Но вот и это ушло.

Значит, пора уходить и нам.

Я прав, Господи? Подай знак!»

С этой просьбой я обратился к Нему не вдруг.

К этому подходишь постепенно. Перестаешь ощущать ход времени и свое место в нем. Жизнь идет без твоего участия. Иными словами, ты есть – но тебя как бы уже и не существует. Казалось бы, вот прекрасная возможность привести в порядок свою физику и психику, подпитаться энергией из космоса, почувствовать себя заново родившимся – и снова сделаться значительным фактором бытия, с которым всем приходится считаться. Но не тут-то было. Нет, сперва все именно так и происходит, но такой отдых сродни алкоголю: у каждого есть своя норма, и если перебрать – дела выйдут из-под твоего контроля и никто не сможет предсказать дальнейшего.

Именно это и происходило последнее время со мной. И со всеми нами.

Да, мы (я имею в виду, понятно, наш экипаж) изрядно поработали на Ассарте и свой «отпуск» честно заслужили. Разбрелись кто куда, условившись вскоре собраться снова на этой планете – не потому, что каждого из нас здесь так уж ждали, просто именно Ассарт возникал в памяти, когда приходила в голову мысль о возвращении хоть куда-нибудь. Потому что в родных временах для каждого из нас уже не оставалось места.

В этом я убедился на собственном опыте. Я думал, для того, чтобы прийти в себя, хорошо будет совершить, так сказать, экскурсию по собственным следам, начиная с родной Земли, потом – на Даль и, посетив все миры, где приходилось бывать, возвратиться на Ассарт умиротворенным и умудренным, каким и следует быть человеку, которому предстоит впредь не совершать в жизни никаких резких движений, но доживать спокойно, ожидая неизбежного перехода в космическое состояние, но никак не торопя его. Вновь общаться с Ястрой, изображая соправителя в этом растрепанном мире, до той поры, пока она окончательно не вернет бразды правления Властелину. Тогда я еще не думал о власти так, как сейчас. Кроме того, к ней легко привыкаешь и, как правило, не замечаешь, что она, эта власть, начинает понемногу перетягивать тебя на свою колодку. Тебе кажется, что ты все тот же, каким был, когда впервые появился на этой планете, но другие, те, кто знает тебя издавна, встретившись после недолгой разлуки, лишь пожимают плечами, говоря друг другу: «Что это с ним стряслось? Просто не узнать. Моча в голову ударила?» – и при этом отпускают подобные реплики так, чтобы ты не услышал. А это означает, что пришел конец чему-то хорошему и настоящему, тому, что долго формировало из нас и сформировало в конце концов некий сверхорганизм, способный решать задачи не только планетарного масштаба, но и покруче. Но всякий разгул чреват похмельем, в том числе и буйство войны. И вскоре после того, как перестали бить фонтаны адреналина, я ощутил, что, похоже, этому организму грозит распад – процесс необратимый, если учесть, что все мы были уже в годах.

Я имею в виду, как вы понимаете, не то, как мы выглядели, не физическое состояние, потому что каждый из нас пользовался своим рабочим возрастом и для стороннего взгляда оставался прежним: кому было тридцать, кому – сорок, дальше никто вроде бы не заходил, а Питек вообще утверждал, что ему постоянно пятнадцать лет. Поди знай, как они там в свою эпоху измеряли свой возраст, может, у них вся математика заканчивалась на пятнадцати, а дальше было просто «много» и «очень много». Да, с этим проблем не возникало. Но вот главное – наши тонкие тела, космическая основа каждого из нас ни на какие ухищрения не поддавались, а ведь именно они определяют отношение человека к жизни, а вовсе не физика. И то, что у близкой женщины не возникает к тебе претензий, теряет значение система отсчета и перестает укреплять веру в себя и в свою нужность жизни. Это очень серьезный рубеж; и если ты вовремя не заметил его, не сделал ничего, чтобы затормозить перед ним и изменить направление своего движения на какое-то другое, где до этой линии еще далеко, можешь считать свой путь завершенным: дальше будет только ускоряющееся падение – и все. Хотя со стороны ты все еще выглядишь молодцом.

Вот тогда-то я и отправился на экскурсию и очень скоро понял, что расчет оказался неверным с начала до конца. Думалось, что это будет пробежка по местам былых успехов – на деле же получилась донельзя грустная прогулка от одного могильного холмика к другому. И каждый раз в очередной могиле лежала любовь. Потому что память может постепенно растерять все или почти все, но любовь сохранится, и останется только носить траур по ней.

Я понял это перед последним броском на Ассарт, и вдруг мне совершенно расхотелось возвращаться туда, потому что я чувствовал, что это будет визит к новой могиле, самой свежей: мои отношения с Ястрой неуклонно катились к этому. Мне удалось заметить опасный рубеж, когда до него оставалось еще не менее полушага. И тогда я и обратился к Нему. Хотя и понимал, что выхожу за положенные мне пределы. Нас ведь – таких, какими мы стали, создали Фермер и Мастер, мы были как бы инструментом в их руках, как и сами они, былые аватары, суть не более чем инструмент в руках Предвечного. А инструменту ни к чему проявлять свою инициативу. Итак, я понял, что ответа не последует.

Предстояло только решить, хочу ли я угасать в одиночестве – или умереть на людях, где, как говорится, и смерть красна? Я имел в виду, конечно, только друзей и соратников, наш сборный экипаж.

По моим прикидкам, как раз к этому времени экипаж должен был вернуться на Ассарт. Не то чтобы во Вселенной больше не осталось ничего привлекательного, но мы привыкли существовать в постоянном общении друг с другом, и была эта потребность всегда сильнее, а главное – долговечнее, чем те желания и стремления, которые временами определяли жизнь каждого из нас. Поэтому Питек, например, оторвался от женщин в том мире, куда он было кинулся, в мире его рождения. Уве-Йорген насытил свою страсть, из мира своей молодости удрав на планету, где можно было охотиться сколько влезет, но влезло в него не так уж много. Георгий еще раз поработал мечом в Фермопильском сражении, однако это более не доставило ему тех глубоких переживаний, с которыми связывалось раньше. Возможно, он в глубине души надеялся, что однажды эта битва закончится не так, как в тот раз, но наконец понял, что не в его силах изменить это. И Гибкая Рука, поучаствовав в сражениях с враждебными племенами в родных краях, тоже уразумел, что кто бы там ни победил – бледнолицые все равно придут в конце концов и одержат верх. Вот почему я отважился на действие, на какое в иных обстоятельствах вряд ли осмелился бы, – решил объявить о том, что слагаю с себя капитанство и считаю экипаж распущенным, пусть каждый доживает так, как считает нужным. Я настроился на все каналы связи и, все еще не трогаясь с места – а задержался я чисто случайно в занюханном мирке по имени Лептида, с которым у меня никогда ничто не связывалось, – скомандовал общий сбор. Это было нетрудно: все, кроме меня, жили в одном из уцелевших в Сомонте, за пределами Мертвого кольца,[1] домов, которому они дали странное название Старческий Дом.

Уже стемнело, когда я, соответственно снарядившись, покинул убогую гостиницу близ космопорта. Билет на рейс, проходивший через Ассарт, был уже наведен на руку. Я шел, внимательно приглядываясь и прислушиваясь, стараясь идти бесшумно – вообще, надобности такой не было, но хотелось убедиться, что я еще не совсем утратил боевую форму. Не знаю почему, но порой мне начинало казаться, что эта форма в скором времени еще понадобится.

«Только бы не ошибиться», – невольно подумал я.

И в то же мгновение навалилось давно знакомое, но уже подзабытое состояние – когда привычный мир вокруг тебя исчезает, словно кто-то щелкнул выключателем, а взамен возникает великолепное многоцветие вечно волнующегося и меняющегося Простора, шестимерного континуума. Но очень ненадолго, так что не успеваешь ни обрадоваться, ни испугаться. Потому что в следующий миг мир снова возникает – или, точнее, это я возник в нем: в мире Фермы.

– …С чем его едят, этот Альмезот? – спросил я.

Ответил Фермер:

– Это один из немногих контрольных миров, капитан. То есть такой, где человеку дано развиваться по его собственным усмотрениям; люди сами решают – а мы не вносим коррективов.

Говоря «мы», он имел в виду, конечно же, Высшие Силы.

– Интересно. И к чему же он идет?

– К высокой технологической цивилизации.

– Ну и пусть себе живут в ней, – пожал плечами я. – Что плохого?

– Только одно, – сказал Фермер. – Господь сотворил Вселенную Света и Тепла не ради этого. Сейчас я объясню тебе…

Я слушал его очень внимательно. Даже начал понимать. И напомнил Фермеру:

– Но ведь это бывало уже – самое малое однажды. И Он обещал тогда: «Не истреблю ради десяти».

Вместо хозяина дома ответил Мастер:

– Вот и надо найти тех, о ком мы знаем, а потом и других – недостающих до десятка. Сделай это. Любой ценой.

– Из десяти миллиардов? – Я позволил себе усмехнуться. – А что, меня уже произвели в боги? В таком случае это легко – просто раз плюнуть. Нельзя ли чего-нибудь посложнее?

– Ты оптимист. Но шутка твоя неудачна и не ко времени. Их нужно найти в Кишарете, это – столица. Потому что если ты их отыщешь, мы с Фермером получим право явиться в этот мир и заняться его делами. Но мы не можем изменить ничего, пока этих десяти нет. Вспомни: некогда десяти не нашлось. И город погиб. Но на самом деле то была не казнь, но просто результат естественного процесса. А ведь тогда это был только один городок. Не целый мир.

Я на миг представил – и мне сделалось не по себе. Очень не по себе.

– Слушайте, – пробормотал я, – но почему я? В конце концов…

– Помнится, – заметил Мастер, – ты только что сам просил Его разрешить тебе покончить с нынешней жизнью. Так вот, Он оставляет это решение за тобой. Поскольку там твоя жизнь может легко прерваться. Противостоять придется не людям, и опасность будет очень большой. Но как бы ты ни решил, сперва найдешь десятерых. Чтобы облегчить тебе задачу, мы передадим то, что нам известно об этих людях, хотя это, увы, очень немного. Мы знаем, что искать кого-то из них следует среди ученых, кого-то – среди судей, финансистов, спортсменов… Один принадлежит к тамошней церкви. Только один! Странная церковь, кстати сказать, но – сам увидишь. Надеюсь, эта малость информации хоть немного поможет тебе в поисках.

– Ладно. Мы отыщем их.

– Молодость… – определил Мастер. Я не понял: с сожалением или же с некоторой завистью. Хотя оба они выглядели людьми средних лет, на самом деле возраст их можно было измерять геологическими эрами; и пусть сами они в какой-то степени владели временем, но и время владело ими, оставляя незримые следы в образе мыслей, в восприятии мироздания, – Время, не касающееся только самого Творца.

– Чем вы нас снабдите? – задал я важный вопрос.

– Ульдемир, мы пошлем туда тебя – всех вас – не с голыми руками. Сделаем то, что обычно запрещается: дадим – на время пребывания на Альмезоте – способность свободного подселения, дадим внутреннее зрение, когда тонкие тела человека, его мысли и чувства можно увидеть сразу и во всех деталях. Надеемся, что никто не злоупотребит этим. Кроме того, надежно заблокируем ваши тонкие тела от постороннего воздействия. Все это будет дано тебе прямо здесь, своим товарищам сможешь передать похожие способности при встрече. Теперь загляни в себя и скажи: в состоянии вы решить такую задачу?

– Дайте мне подумать минуту, – ответил я.

Оба кивнули одновременно.

Я вышел и вновь после долгого отсутствия оказался на той самой открытой веранде, раньше всегда залитой ярким золотистым светом, исходившим, казалось, отовсюду и не дававшим теней. Теперь, показалось мне, свет этот поблек; но, может быть, просто память слегка приукрашивала прошлое, как это ей вообще свойственно? Дальше по-прежнему лежал обширный луг, и трава на нем была все еще достаточно высокой, чтобы возникло желание улечься в нее и позволить себе расслабиться в неге, ощущении, какого мне давно уже не приходилось испытывать. Неширокая речка, скорее даже ручей, струи-лась, пересекая луг и исчезая в лесу; она на самом деле обмелела или это тоже мне казалось? Зато лес, как и встарь, как бы заключал в раму и луг с ручьем, и дом, из которого я только что вышел, – вот он нимало не изменился за время моих странствий, все такой же острокрыший, с башенками и балкончиками наверху. Я невольно глубоко вздохнул – не от волнения, его сейчас не было, и не от грусти, давно таившейся во мне, но сейчас как бы вырвавшейся наружу; вздох этот вызван был мгновенным ощущением былой полноты жизни, богатой смыслом, но оставшейся в прошлом, так что теперь так вздыхать удавалось не часто, очень не часто. Потом я медленно, глубоко вдохнул, пытаясь извлечь из памяти, вновь ощутить хмельной запах летнего утра, медоносных цветов. Я понимал, что даже если такое удастся, уже через миг-другой эта гамма ощущений исчезнет – вся, от первой ноты до последней, и придут иные мысли, мысли о новом деле, за какое я только что взялся.

И тогда все доступное моему взгляду примет совершенно другой облик, а именно – подлинный. После чего не захочется больше валяться на этой траве, потому что каждая травинка и каждый цветок на самом деле – лишь контейнер высших тонких тел, буддхиальных и атманических, готовых к воплощению, но или еще не использованных, составлявших резерв Фермы, или же уже прошедших не одну инкарнацию и, увы, не заслуживших более высокой оценки, чем быть воплощенными в траву. Зная это, не очень-то захочешь общаться с ними, а я теперь знал. Как и многое другое. Поэтому мне и в голову не придет, скажем, опустить ноги в этот ручей с его точными, по синусоиде, извилинами. Теперь мне известно, что вода в нем – вернее, то, что представляется ею, – в действительности своего рода раствор других тонких тел, рангом пониже, – казуальных и ментальных. Ничтожно малая часть того, чем располагает Творец, – всего лишь некое оперативное подразделение, подготовленное к работе. И та трава, и та вода, которую я увидел бы завтра, попади я сюда снова, оказались бы совершенно другими, тут вряд ли нашлась бы и дюжина сегодняшних травинок или литр-другой сегодняшней воды – хотя ручей на деле был замкнутым и впадал, так сказать, в самого себя. Змея, кусающая себя за хвост.

Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, останься на то время. Однако мне было заранее известно, что Ферма не поощряет праздношатающихся; получил задание – изволь исполнять, не отвлекаясь и не очень-то переживая за свою судьбу. Потому долго раздумывать я себе не позволил.

– Согласен, – сказал я, зная, что двое в доме меня слышат. – Когда приступать?

– Тогда передай своим время и место встречи… Запоминай.

– Разве мы не отправимся туда вместе? Всем экипажем сразу?

Все мы продолжали по старой привычке называть себя именно так. Хотя у нас давно уже не было своих кораблей.

– Мы можем перебросить туда только тебя, – сказал Мастер. – Это контрольный мир, и наши права на нем не то что ограничены – их просто нет. Так что остальным придется добираться своим ходом, не так, как раньше. Но это вас ведь не остановит?

– Мы постараемся, – пообещал я.

– Тогда все. В следующий миг ты наверняка окажешься…

Я не успел даже окинуть последним взглядом хозяйство Фермера: непроизвольно моргнул, а когда веки вновь поднялись, мне открылось уже совершенно другое зрелище.