Часть 1 Молодость все простит

Глава 1 Конец

«Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре – что мало любили и мало путешествовали!»[1] Кажется, я восприняла эти слова слишком буквально…

15 мая 2010 года. Балашиха

– Они говорят, что все готово. Идем?

– Сейчас. Еще минуту.

Я стою на балконе в свадебном платье, собранном по частям: корсет отдельно от юбки, на нем ажурная майка, за которой не видно, что на самом деле это не платье. Фата куплена в единственном свадебном магазине района. Серые туфли (других не было) обвязаны белыми бантиками. В руке букет нарциссов. Сердце бешено колотится.

Андрей, лучший друг Димы, моего будущего мужа, с ленточкой «свидетель» через плечо стоит справа от меня и смиренно ждет. Моя квартира находится на тринадцатом этаже, и потому из окна прекрасно видно крышу девятиэтажки напротив. На ней виднеются маленькие фигурки людей, шарики и алтарь. Билли, свидетельница всей дури, что между нами происходила, смастерила целый алтарь и прислонила к нему старый красный рюкзак, чтобы конструкция не свалилась.

– Ладно. Я готова. Пойдем.

Я беру Андрея под руку, мы заходим в лифт, спускаемся на первый этаж и переходим дорогу. Дверь девятиэтажки уже заботливо приоткрыта. Ей мешает закрыться огромный булыжник. Никто из жителей дома и не подозревает, что в эту субботу на их крыше произойдут мои смерть и перерождение.

Андрей лезет на чердак первым и протягивает мне руку. Я облазила половину крыш своего города, но в огромной балетной пачке и туфлях забираться по лестнице мне еще не приходилось. Чувствую себя тем самым бароном Мюнхгаузеном в финальной сцене советского фильма. Андрей подтягивает меня, чтобы я не терла платье о пыльный бетон, и мы выходим на крышу. Слава богу, все ребята стоят в противоположном от нас конце, и у меня есть еще тридцать секунд, чтобы вдохнуть и выдохнуть.

Мы подходим чуть ближе. Билли стоит настороже, она видит нас и дает отмашку. Начинает играть наша песня. Большой гавайский музыкант с непроизносимой фамилией завывает под укулеле старую добрую «Somewhere over the rainbow»… Теперь точно пора идти. Дима привык видеть меня в скейтерских «тапках», с сумкой, завешанной значками, и скейтом в руке, но никак не в белом платье с фатой… Я запомнила, как в тот момент он изменился в лице. Запомнила, что он стоял с зажмуренными глазами, что крепко поджал губы, поворачиваясь ко мне. Слева от алтаря стоят его лучшие друзья, все пацаны, справа – мои девчонки, знающие меня с пяти-восьми лет. Такие законы в маленьких городах: мы не размениваем старых друзей на новых. Я иду к алтарю по фиолетовому коврику из своей прихожей. Денис Савельев, большой добрый парень, успевший побыть одноклассником и мне, и Диме, стоит рядом с ним под алтарем. Он прекрасно подошел на роль священника. Вместо Библии он, словно книгу, держит в руках макбук, из которого играет музыка. Такая вот современная святость.

Текст, который он произнесет, классический, за исключением одной маленькой детали. Вместо слов «пока смерть не разлучит вас» ему велено сказать «и смерть не разлучит вас». Мы по очереди отвечаем «да» на все вопросы, а затем обмениваемся серебряными кольцами с гравировкой «Soulmates never die» на моем и «We’ll never die» на его[2].

Наша свадьба проходит по всем канонам, кроме того, что мы не ставим штампов в паспорта и не зовем всех дядей Вань и тетей Люсь из соседних городов. Родители принимают наш выбор их не звать и остаются довольны фотографиями.

Мы даже запускаем в небо белых голубей – вымолили их бесплатно ночью за день до свадьбы из голубятни в гаражах неподалеку. Затем расписываемся на разноцветном сертификате, заготовленном Билли, меняем туфли на кеды и идем праздновать в лес. Ребята пьют, поют песни и веселятся. Все прошло по плану. Никто из них и не догадывается, что на самом деле мы с Димой только что отпраздновали окончание наших отношений. Через десять дней я улетаю в Америку, и мы оба знаем, что это конец.

Как? Зачем? Почему? Все просто. Наши дороги пересеклись, когда нам было шестнадцать. И довольно быстро у нас не осталось никаких сомнений в том, что мы родственные души. У нас было первое все: первая любовь, первое прогуливание школ в родительских квартирах, первый секс, первые ссоры, первая ревность, первые «доброе утро» мелом перед окном, первая показуха с ножом по запястьям, первая измена, первые ночевки на ступеньках, первое «прости», первое море, первые ящики писем, первый пирсинг, первое ЛСД, первая бытовуха, первые ласкательно-уменьшительные собственного сочинения, первая жизнь. А потом нам исполнилось по двадцать. И мы стали понимать, чего хотим дальше. Дима хотел навсегда покинуть цивилизацию, построить дом в глуши, завести хозяйство и больше никогда не возвращаться в социум. Я же хотела весь мир. Я жаждала его каждой клеточкой своего тела и смиренно ждала, когда в системе «детский сад-школа-институт» появится окошко для моей свободы. В таких противоположных предпочтениях не было компромисса. На спинах наших поездов были написаны совершенно разные направления, и, попытайся мы идти параллельно, один из нас довольно скоро сошел бы со своих рельсов и разбился. Но это не отменяло родственности наших душ. Не отменяло любви. И мы приняли решение не стаскивать друг друга с путей, а сказать «спасибо», «до следующей жизни» и разомкнуть руки. Так мы разошлись.

Глава 2 Свобода

Заметка в дневнике:

15 февраля 2011

Прошло уже 6 месяцев, но я все еще улыбаюсь, вспоминая наше лето.

Может быть, люди и смертны, может, мы не можем продлить момент и не в наших силах удержать тех, кого мы любим, но воспоминания… Воспоминания с нами навеки. И никто не сможет их отнять.

* * *

26 мая, ровно через десять дней, я приземлилась в Вашингтоне. Это был мой первый самостоятельный побег. Спланирован он, правда, толком не был. Я оформила документы за месяц, а не за год, в отличие от остальных ребят, приехавших сюда по программе Work&Travel для студентов. Тогда я еще не знала, что, чтобы путешествовать, можно просто купить билет. Нет, мне нужен был четкий план, иллюзия защищенности – именно ее и гарантировала эта программа. Со мной были сто долларов, чемодан и две русские девки, с трудом говорящие на английском.

Девочек этих я не знала, нас просто посадили в один самолет, дали адрес работы и телефон работодателя. Сказали позвонить ему из аэропорта, чтобы узнать дальнейшие инструкции (номер автобуса, например). По плану мы должны были работать в городе Woodbridge – это где-то в середине штата Вирджиния – в качестве спасателей у бассейна. Конечно, если возвести эту профессию в превосходную степень, я представляла себя в сексуальном красном купальнике с белым крестом, бегущую в замедленной съемке на помощь тонущему… Уж опустим тот момент, что это был бассейн, а не океан. За месяц до этого я прошла собеседование по скайпу и даже знала, как будет выглядеть моя комната.

Мы вышли в главный зал аэропорта. Большой черный дядя указал нам, где найти телефонную будку, и вручил монетку. Его беспричинная доброта и вежливость меня тогда очень удивили. Я кинула монетку в аппарат и набрала номер. На том конце провода уточнили наши фамилии, проверили списки и сказали, что нас в них нет, а начальник, на которого я ссылаюсь, уже полгода как не работает в этой компании. Я повесила трубку и сообщила новость девочкам. Они уставились на меня с разинутыми ртами.

На минуту мне стало страшно. В кармане сотня баксов, билет обратно через четыре месяца… Впервые в моей жизни у меня не было никакого вектора движения. Некуда оглянуться, не на кого рассчитывать… Никто не скажет мне, что делать. Не прозвенит звонок. Не проедет утренний автобус до «Партизанской». Не начнется пара. Я могу делать, что захочу… И тут до меня дошло: я могу делать, что захочу!

– Не знаю, как вы, но я ни разу не видела океан! Как до него добраться?

Яна, та девочка, что обрела дар речи первой, сообщила, что какой-то ее знакомый работает на Вирджиния-Бич, в том же штате, и как раз у океана – глядишь, он поможет нам с работой. Никаких других идей у нас не было, и мы отправились искать автобус до Венис.

Добрались до места мы уже на следующий день. Автобус высадил нас у океана. Мы встретились с другом Яны и вместе отправились искать нам жилье. Поскольку Вирджиния-Бич – курортное место, летом сюда съезжаются студенты со всего мира в поисках подработки. Кто-то выдает детям мороженое, кто-то расставляет зонтики на пляже, кто-то продает сувениры… Молодые сердца моментально заселяют все дешевые отельчики, что здесь есть. А отельчики, в свою очередь, стараются принимать жильцов минимум на месяц, чтобы не париться с заселением и выселением. Поэтому, когда мы наконец нашли более-менее подходящее по цене и качеству место, мне пришлось отдать им сразу все свои бабки в качестве депозита. Deposit. Первое новое слово, что я выучила на территории Штатов. Нас заселили в двухэтажный домик, на второй этаж, прямо над ресепшен.

Это была маленькая квартирка с кухней и гостиной, все убранство которой составляли кресло, диван, столик и старый телевизор. Основная комната была забита двухъярусными кроватями, оставался лишь узкий проход до туалета. В этой квартирке мне суждено было прожить два месяца. Я отдала депозит, и в моем кармане осталось денег на еду на ближайшую неделю. Это все. Я подала документы на оформление социальной защиты. Без этой маленькой картоночки с Social Security Number[3] я не могла официально устроиться на работу, а оформлять ее должны были месяц. За это время я отброшу коньки. Вывод один: нужно искать нелегальную работу. Так я отправилась стучаться в каждую дверь этого маленького города. Я зашла во все магазины сувениров, отели и вагончики с мороженым. Но толку было мало, и ближе к вечеру дорога привела меня в бар. Это был двухэтажный корабль пива и живой музыки, освещенный бархатно-красными лампами. Как завести разговор с его экипажем? Я достала сигарету из пачки и стала искать глазами любого мальчишку приятной внешности.

– Hi! Do you have a lighter? – спросила я парня в кепке со спущенными штанами.

– What? – крикнул он в ответ.

Черт, может, я не так что-то говорю.

– Э лайтер! – крикнула я в промежутке между барабанами и гитарным соло.

– No babу… Not as if I wouldn’t like to light your fire[4].

Мне пришлось еще несколько раз повторить в голове его слова перед тем, как я поняла, что он имел в виду.

Я посмеялась и смущенно ушла в темноту, ближе к музыке. В отличие от наших московских баров, где обычно зависает одна молодежь, здесь было много бородатых стариков в шлепках, шортах и с какой-то хиппи-атрибутикой. Один из них, похожий на Дон Кихота, с длинными волосами и в шортах с изображением марихуаны, сам начал со мной разговор. Так у меня появился первый в Америке друг и спаситель.

– Так как тебя зовут?

– Друзья зовут меня Иисус, – сказал он и пожал мне руку.

– А меня друзья зовут Хани, – ответила я, по-свойски улыбнувшись.

Довольно быстро я рассказала ему о своей проблеме.

– Послушай, у меня есть друг. Он живет неподалеку. У него свой магазин всякой хиппи-лабуды. Ловцы снов, браслеты, камни, вязаные шмотки и так далее. У магазина своя парковка. Естественно, вся она не бывает занята покупателями, зато вот желающих искупаться летом навалом. Им вечно негде припарковаться, поэтому они паркуются платно на его площадке. Так вот, ему нужен человек, и желательно, конечно, какая-нибудь красотка, как ты, чтобы обилечивать этих ребят. Я сам сейчас работаю на этом месте. Если новые работники ему не нужны, я могу отдать какие-то свои рабочие часы тебе.

Вот что он мне сказал. Только тогда я поняла из этого процентов пятьдесят. Мой английский, который я успешно учила к тому моменту уже тринадцать лет, был на вполне приличном уровне в теории, но не на практике. На руку мне Иисус был знатно укурен и тянул слова, как Ошо, уделяя по минуте каждому предложению. Мы договорились встретиться на следующий день.

Вечером я вернулась домой и обнаружила, что к нам заселились трое македонцев. Наверное, я бы никогда так и не узнала ничего про эту страну, если бы не они. Двое из них были тихими, ничем не примечательными ребятами: правда, они приводили к нам якобы скромных японок, с которыми потом обжимались по углам. Третьего македонца звали Антонио. Он стал моим главным другом в неизвестной стране. У нас мало чего было общего, но в то время это не имело никакого значения. Если жизнь выкидывает тебя с хорошо изученной палубы за борт, все утопающие быстро становятся друзьями. И тут уже неважно, у кого какой бог и любимый фильм. Важно, что вы в этой неизвестности вместе. Антонио был страстным парнем, большим любителем женщин и Фрэнка Синатры. А я очень люблю любителей женщин и Фрэнка Синатры. Не будет в моей жизни момента, когда, услышав вступление «Strangers in the night», я не вспомню своего вечно улыбающегося друга с носом-картошкой. Сколько раз мы вальсировали босиком на улицах Вирджинии, напевая эту песню. А по вечерам, возвращаясь каждый со своей работы, мы встречались у сцены на берегу океана, где часто устраивали концерты под предлогом каких-то праздников или фестивалей. Мы с Антошкой выходили в самый центр толпы и начинали такой жаркий пляс, что толстые и пожилые туристы только диву давались. Они создавали вокруг нас круг и аплодировали, пока мы, исполняя пируэты, танцевали в поту, умудряясь при этом не поскользнуться на влажной траве.

Так вот, мы стали жить вместе. Проблему еды я для себя решила быстро: прямо напротив нашего домика стоял супермаркет всея Америки «7/11». Изначально эту сеть магазинов назвали так, потому что работала она семь дней в неделю и одиннадцать часов в сутки, но со временем магазин разросся, захватил всю страну и смог позволить себе работать круглосуточно. Но название так и осталось прежним. Супермаркетом, надо признаться, он был не из лучших и по своему ассортименту походил на все заправочные магазы, где, кроме чипсов и шоколадок, в качестве чего-то горячего предлагали пиццу, хот-доги и кофе. В самом «Севен элевэне», кроме вышеперечисленного, продавали еще и куриные ножки барбекю. Я сама не поверила бы себе сейчас, но заверяю тебя, в течение двух последующих месяцев я питалась только ими.

Работа мне все-таки перепала. Вышло, как и сказал Иисус: он временно уступил мне свою должность. Денег на жизнь ему вполне хватало, и он был не прочь передохнуть. Так что первая половина дня двух следующих месяцев моей жизни выглядела так: просыпаясь рано утром, я натягивала на себя первое попавшееся платье, иногда забывая при этом надеть лифчик, хватала отжатый у сына арендодателя лонгборд, проезжала на нем семь кварталов, бегом покупала кофе и уже через пять минут сидела на своем рабочем месте – выжженном солнцем зеленом пластмассовом стуле. Дальше начиналась игра с солнцем: каждый час я передвигала стул вслед за уходящей тенью от зонтика. Приезжали машины. Я записывала их номера, говорила зазубренное: «Put it on your dashboard», – сама не понимая, что значит последнее слово, и показывала, куда поставить машину. Возвращаясь за машиной, они отдавали мне наличку за то количество часов, что их тачка там простояла. Я клала их в кошелек, а вечером отдавала все боссу. Он отсчитывал мой процент и вручал деньги. После чего я обычно заходила в гости к Иисусу. Его домик стоял в углу той же парковки. Сделан он был чуть ли не из картона, и, когда я стучала в дверь, вся стена начинала шататься. В коридоре за огромной железной сеткой жили два больших бешеных добермана. От малейшего звука они всегда начинали громко лаять, а Иисус – не менее громко материться на них.

– Да слышу я, слышу, черт возьми! Что ж вы так лаете, сукины вы дети!

– Привет, Иисус.

– Привет, Хани. Заходи!

Сначала я по привычке представлялась в Америке как Хани. Так меня звали все близкие друзья. Вскоре мне, правда, пришлось перестать так делать, потому что в Америке имя «сладкая» может носить только стриптизерша или проститутка. Да и кличку эту я придумала только потому, что мне не нравилось быть как все – Сашей-Машей-Пашей-Дашей, а здесь такой проблемы не возникало. Но все же самые близкие и дальше продолжали звать меня «Хани», даже в Америке.

– Будешь холодный чай, Хани?

– Конечно! Спасибо!

Весь дом Иисуса представлял собой одну комнату. Почти всю ее площадь занимала огромная кровать с водяным матрасом. Стены были увешаны плакатами и прочей атрибутикой неизвестной мне тогда группы «Grateful Dead».

– «Благодарные мертвые»? Что это?

– О, дорогая, это родоначальники хиппи. Как можно их не знать! Неужели у вас в России их не слушают?

Я чудовищно обгорала в первые дни работы, и Иисус отрывал мне листья своего большого куста алоэ, растущего в углу комнаты. Пока я водила спасительным растением по коже, он дымил марихуаной и рассказывал мне истории о шестидесятых. С наступлением темноты я шла домой, где меня ждали Яна и македонцы. К слову, у Яны не возникло проблем с тем, что Work&Travel нас подставил. Ее папа въехал в ситуацию и сразу перечислил денег на все оставшееся лето со словами «отдыхай, доченька». Но городок этот был пустой, и, кроме разве что посиделок на пляже, делать здесь было нечего. Поэтому Яна всегда радовалась моему возвращению домой. Она была доброй и совершенно безобидной девочкой, напоминающей куклу Барби в хорошем смысле слова. Все ее вещи были розовыми, глаза – голубыми, а волосы – цвета пепельный блонд. Она с трудом хоть что-то понимала на английском, но, как и все маленькие и беззащитные девочки, привлекала «больших и опасных» мальчиков. Так сынишка арендодателя, весь из себя крутой рэпер (на самом деле нет) с джипом отца, моментально запал на мою Яну. Нюанс был в том, что она ни черта не понимала из того, что он говорит, и мне постоянно приходилось выступать в роли переводчика. Иногда по ночам мы уезжали в квартиру этого пацана и играли в приставку с ним и его приятелями. Яна водила его вокруг да около какого-либо интима, целуя на прощание в щечку, а он, как любой пацан, на это велся. Так мы стали обзаводиться халявой во всем и вся. Например, получили тот же лонгборд и всегда могли попросить довезти нас до больших магазинов. Пару раз мы с Яной подрабатывали на фабрике игрушек. Весь день нужно было упаковывать неоновые палочки-браслеты в полиэтилен. Я на всю жизнь запомнила это ощущение бессмысленности и рабства. Ничего нет хуже, чем повторять одно и то же действие длиной в десять секунд в течение восьми часов. Это превращает тебя в машину без глаз и лица. Тогда я поклялась себе, что больше никогда не буду заниматься такой херью, чего бы мне это ни стоило. Довольно быстро я стала привыкать к Америке. Привыкла к тому, что у каждого второго в руке косяк, что все улыбаются и что на слова «hey-how-you-doing» проходящего мимо нужно не развернуто отвечать, как мои дела, а просто кивнуть и улыбнуться. В целом моя жизнь в Вирджинии стала идти размеренно и закономерно. А дальше произошло то, что навсегда изменило мою жизнь.

Глава 3 Beautiful Nightmare

Нам обоим запомнятся годы

Нашей темной и страшной свободы,

Научившей любить и прощать.

Ах Астахова

Я многое забываю, но то, как встретила мужчин своей судьбы, помню в мельчайших деталях. Помню настолько четко, что, если поставишь меня сейчас на тот же перекресток, я в точности скажу, где стояла и с какого угла смотрела на то, как хозяин нашей гостиницы обсуждает что-то с двумя ребятами с большими рюкзаками. Дело было поздно вечером. Мы по обычаю уселись на крыльцо с какими-то напитками и стали невольными свидетелями этой картины. Пока ребята с рюкзаками сбрасывали свои вещи, я пошла на серьезный шаг и купила себе сим-карту. Вставила ее в самый дешевый телефон и теперь пыталась ее активировать, но у меня ни черта не выходило. Яна сидела рядом. Вместе мы пытались разобраться с инструкцией. Я уже начинала злиться. И вот тут-то, блядь, это и произошло. Смешно. Прошло уже шесть лет, а мне все равно тяжело об этом писать. Рядом со мной на крылечко присел один из этих двух парней. Его звали Дэниел. Перекинувшись парой фраз, я объяснила свою проблему. Он прочитал инструкцию и сказал, что нужно куда-то звонить, чтобы активировать симку. Мы отправились в «7/11», там был стационарный телефон. Дэниел взял трубку и стал звонить. Только тогда, в ярком свете супермаркета, я разглядела его лицо. Это был единственный момент в моей жизни, когда все произошло как в кино. Клянусь, что не преувеличиваю, говоря, что проходящие мимо люди вдруг замедлились. Картинка стала размытой и бесцветной по краям. Звук исчез. Цветным и четким осталось только его лицо. Разговаривая по телефону, он в какой-то момент посмотрел на меня своими зелеными, обрамленными длинными ресницами глазами, и я пропала. В голове зазвучала какая-то французская мелодия. Мне нравилась решительно каждая черта его лица: широкие скулы, легкая небритость, идеальной формы губы, белоснежные зубы. Нос, брови, волосы. Но главное – взгляд и этот утробный, низкий голос. Мне нравился его английский акцент, из-за которого я с трудом понимала, что он вообще говорит.

История, как Дэниел оказался здесь и сейчас, такова: месяц назад он прилетел в Нью-Йорк из Англии со своим приятелем, отмороженным игроком в регби, который яро ненавидел всех женщин, вечно напивался и влезал в драки, но зато с ним было весело. Дэниел объяснил мне позже, что этот парень примазался сам и отступать поздно было. Они добрались до Вирджинии, потому что слыхали, что здесь можно купить дешевую машину. Раздобыв ее, парни собирались отправиться пересекать Штаты. На тот момент Дэниелу было двадцать три, а это на целых три года старше меня! Я считала его взрослым мужчиной, прохававшим жизнь. Короче говоря, мы влюбились. Первую ночь мы просидели на полу балкона моего дома и разговаривали, пока не начало светать. Мы обсуждали все. Говорили про наши страны и их обычаи. Он рассказывал мне про свои путешествия. Про то, как гулял по джунглям Борнео, в каких океанах серфил, про жизнь среди слонов Африки, про змей и волков. По профессии он был географом и к своим двадцати трем успел увидеть и испробовать немало. Я смотрела ему в рот, как малолетний ребенок, пытающийся научиться говорить. Я спрашивала его обо всем. О том, сколько у него было половых партнеров, любит ли он ходить босиком, что ему нравится больше, ночь или день, бывал ли он когда-нибудь на похоронах, когда последний раз плакал, дрался ли когда-то, испытывал ли животный страх и любит ли лазать по деревьям… Он задавал те же вопросы мне. Мы буквально напали друг на друга со своими мирами, так отличающимися друг от друга. Летние ночи всегда пахнут особенно. Они как сладкий эфир… В нем пропадает время. Волшебное чувство абсолютной свободы охватило меня. Моя душа пела оды беззаботной юности.

Нашу идиллию на мгновение перебила сцена, развернувшаяся у магазина напротив. Остановился огромный джип. Оттуда вылез парень, змейкой дошел до двери «7/11», которая, конечно, была закрыта, и начал ее трясти. Разочаровавшись, он растерянно обернулся, поймал взглядом пластмассовые ящики, предназначенные для ежедневных бесплатных газет, открыл один из них и с криком «IT’S FOR FREEEEE!!!» выкинул огромную стопку газет в воздух. Мы разразились смехом. С тех пор я не могу говорить фразу «for free» с другой интонацией. Я так ярко запомнила это оттого, что в тот момент я по-тихому праздновала внутри себя жизнь, а этот пьяный парень только что высказал мои истинные чувства. Все самое лучшее в мире свободно и бесплатно, что на английском описывается одним словом. Free.

Так мы и сидели, наблюдая сквозь туман и табачный дым, как просыпается американский город у побережья. Вскоре это вошло в традицию. Мы, будто сторожа, стали караулить его тихий сон ночь за ночью, а в семь утра, когда птицы с новой силой принимались петь, сдавали вахту. Я кралась в свою комнату, стараясь никого не разбудить, а Дэниел спускался по пожарной лестнице вниз ровно за пять минут до того, как должен был открыться ресепшен, и брел в свою общажную комнатку. Нам было запрещено водить гостей. В первый из таких рассветов, перед тем как уйти, он посадил меня на перила той самой пожарной лестницы и целовал, пока выглянувшее из океана солнце не стало бить оранжевыми лучами нам в глаза. Природа будто праздновала нашу любовь вместе с нами.

Очень быстро все мои рабочие дни превратились в томительное ожидание, когда я снова увижу его лицо. И каждый раз я забывала, как он выглядит. Такое происходит со мной только тогда, когда кто-то мне действительно очень нравится. В данном случае я втрескалась настолько, что, как только мы расставались, мне начинало казаться, что я его придумала. И когда вечером я видела его настоящего, из плоти и крови, это было все равно что находить лучший подарок на Новый год под елкой снова и снова. Перед тем как увидеться вновь, я дрожащими руками чиркала зажигалкой, справляясь с ней лишь на пятый раз. В Америке на зажигалках стоят колечки безопасности от детей. Чтобы зажечь такую штуку, нужно приложить вдвое больше усилий. Я выкуривала полпачки перед тем, как прийти в наш общий дворик, где каждый вечер устраивались новые вечеринки. Всячески изображая независимость, я галдела с кем-нибудь другим, стараясь не навязываться Дэниелу и казаться веселой и беззаботной.

В общем, это превратилось в красивый кошмар. Да, точно, так он меня называл. Beautiful nightmare, потому что понимал, как и я, что вся эта затея влюбиться все перевернет. Я звала его в ответ sweet dream. А все потому, что рядом с моей парковкой постоянно играл новый хит Бейонсе с припевом «Sweet dream or a beautiful nightmare, either way I don’t wanna wake up from you». В Америке какая-то проблема с радио. Вечно они ставят на плей-лист буквально песен пятнадцать и крутят их вперемешку по кругу месяц. Вряд ли Дэниел взял эту фразу из песни Бейонсе, он, как и я, был любителем старых добрых «Роллинг Стоунз» и «Оазиз», но эта попсовая песенка дополнительно напоминала мне о нем каждый день.

Прошла неделя нашей общей зависимости. Мы красиво сходили с ума. Я наконец накопила немного денег и даже смогла позволить себе розовое платье Volcom за двадцать долларов. Из-за нервозного состояния влюбленности я вообще перестала есть и выглядела прекрасно. Присутствие Дэнни стало моей пищей. Руки переставали трястись, только когда я знала, что он рядом со мной. Мы проводили очередную летнюю ночь на пляже вместе с другими ребятами из отеля, запустив по кругу косяк. Я курила всего пару раз в жизни, и мои не привыкшие к таким штукам глаза моментально превратились в две щелочки. Ребята кинулись с криками в океан, а мы с Дэнни решили воспользоваться возможностью и под шумок спрятались за сложенную гору шезлонгов в ста метрах от них. Тогда мы пытались не палиться, что между нами что-то есть. Если бы кто-то из наших ребят узнал, через сутки об этом знал бы весь наш отель. Не знаю, в этом было дело или, может, просто в том, что иногда хочется прятать свое счастье, как волшебный ключик, лишь бы не украли. Лишь бы не пропал этот вход в секретный мир двоих. Я лежала у него на коленках. Звезды двигались вместе с движением моих глаз. Океан жил своей шумной ночной жизнью, заглушая наши голоса. Дэниел нежно провел рукой по моему бедру. Я таяла от него, как пирожное. Он провел рукой по внутренней стороне бедра. Я моментально стала задыхаться. И эта его фраза на выдохе: «You are so fucking wet». Таких откровений мои детские ушки еще не слышали. Мы сорвались и полетели. Кажется, все хотели усложнить нам задачу. И каток, утрамбовывающий ночью песок и пробивающий пляж огромным лучом ослепляющего света. И китайцы, которые ну просто не могли постелить полотенца подальше… Апогеем было, когда я, прижавшись к плечу Дэниела, заметила, что прямо за ним стоит аквалангист в маске и ластах и просто наблюдает за нами. Когда мы в недоумении уставились на него в ответ, он медленно повернулся и просто ушел в океан. Покрытые песком, как печенье, мы возвращались домой, взявшись за руки, и разомкнули их, только когда подошли ближе к отелю, чтобы о нашем секрете никто не узнал. Пути обратно больше не было. Мы перешли ту грань, до которой можно было еще отвязаться друг от друга. Теперь нитки превратились в веревки и завязались в морские узлы.

Когда влюблен в человека, заботишься о нем больше, чем о себе. В один день его приятель, живущий в маленьком домике напротив нашего отеля, предложил нам кокаин. Все, что я знала о кокаине, – это то, что он звучит как героин. И значит, наверное, по вреду своему недалеко ушел. От обоих этих слов у меня в глазах сразу появлялся кадр из «Криминального чтива», где Мия лежит на диване с закатившимися глазами, из носа течет кровь, а изо рта – какая-то желтая жидкость. Я увидела этот кадр еще лет в десять, когда родители смотрели этот фильм на кассете. Папа сказал: «Отвернись», – но было уже поздно.

«Она приняла кокаин и героин, доча. Это самые сильные наркотики», – пришлось пояснить папе. Больше информации о наркотиках я за всю жизнь от родителей не удостоилась. И потому картина, как Дэниел заходит в комнату этого белобрысого парнишки, до сих пор стоит у меня перед глазами. Внутри все перевернулось. Я решила, что Дэнни пытаются затащить на темную сторону жизни и он поддался искушению.

– Ты заходишь? – переспросил он меня.

Смотреть, как его убивают, я точно не собиралась. Это его первый раз или нет? Боже… Что, если у него начнется зависимость и он умрет? Но говорить ему, что делать, я не могу.

– Нет… Я не пойду туда.

– Тогда мы закроем дверь, – сказал белобрысый парень.

– Подожди меня во дворе, я скоро вернусь, – говорит мой кислород.

Я поплелась во двор, он был переполнен людьми. Яна сидела в компании русских ребят. Дэнни скоро вернулся, но я так ошалела, что не могла с ним даже разговаривать. Он пошел к своей компании, а я все сидела, опустошенная, рядом с Яной и вырисовывала на ноге слово «stay». В конце концов, он подошел ко мне. Я стала орать, что кокаин – это как героин, а он рассмеялся, взял меня за обе руки и сказал:

– Даша, посмотри на меня… Посмотри на меня.

Я подняла взгляд.

– Я в порядке. Ты видишь, я в порядке?

– Ты под кокаином! Я не хочу с тобой разговаривать, пока ты под наркотиком!

– Даша, это просто кокаин!

– Просто?! Кокаин – это почти как героин!

– Ха-ха! Нет, конечно! Я бы в жизни не стал принимать героин!

– А в чем разница?

– Во всем. Даша, посмотри на меня, ты видишь, я в порядке?

Я посмотрела на него несчастными глазами и вгляделась в зрачки. Они не были расширены. Руки не тряслись. Язык не заплетался.

– Но это вредно, вредно для тебя! Пожалуйста, не принимай кокаин! Пожалуйста!

Он снова засмеялся.

– Хорошо, если для тебя это так важно. В любом случае я практически никогда этого не делал. Не переживай.

Но я переживала уже по совсем другой причине. Проанализировав свою реакцию, я поняла, что схожу по этому парню с ума. Я влюбилась до невозможной для самой себя степени. Это осознание будто пронзило меня стрелой. Мы шли в очередной бар с его приятелями, которые явно считали меня бесполезной дурочкой. Мое сердце упало куда-то далеко. Я была в растерянности. И тут начался дождь. Он всегда так делает, мой главный друг. Я уж не знаю, то ли я подстраиваюсь под погоду, то ли она под меня, но наши настроения всегда совпадают. В самые отчаянные моменты моей жизни всегда начинается дождь. Города, которые любят меня, тоже всегда плачут, когда я уезжаю. Если начинается дождь – значит, моя любовь была взаимной. Я не могла больше идти. Я, задыхаясь и раскинув руки, упала на газон. Его друзья сразу стали кричать:

– Что она делает? Дэн, идем!

Он встал столбом рядом со мной. Капли падали мне на лицо, а я лишь смеялась как сумасшедшая. И тут вместо того чтобы пойти за друзьями, он лег на мокрую траву рядом со мной, положив голову на мою ладонь. А его друзья так и остались стоять и кричать на нас. Это был один из тех моментов, который кладешь в шкатулку памяти. Ту шкатулку, что потом покажешь Богу со словами: «Смотри. Я жил».

Мы сходили с ума вместе. Нам было совершенно плевать на весь мир, он стал вдруг просто декорациями к нашему счастью. Днем мы плавали в океане, и он учил меня, как распознать, что говорят друг другу под водой дельфины, вечером шатались по разным барам с друзьями, а по ночам прокрадывались в мою гостиную и раскладывали там старый скрипучий диван. Десять человек в соседней комнате, конечно, ничего не подозревали. Или же шли в его общажную комнату к мужикам и жгли не на шутку там, стараясь не разбудить его друга в наушниках на соседней кровати и махая ручкой соседу за перегородкой в моменты, когда я была сверху. У нас были одинаковые инициалы, одинаковое число рождения, одинаковый мир. Он был такой же, как я, только умнее, сильнее и лучше.

Но время… Эта жестокая штука – время – работала против нас. Дэниел и так задержался в Вирджинии из-за меня. Но наконец они купили машину для дальнейшего путешествия, и пришла пора продолжать путь. Я хотела присоединиться, готова была все бросить. Да и что бросать? Но его друг был категорически против, он попросту меня ненавидел. План-то был кадрить американских девок вместе, а тут я со своим ломаным английским украла его «второго пилота». Один раз этот регбист написал мне с телефона Дэниела «fuck you, you russian cunt».

– А что такое «cunt»? – переспросила я с утра Дэниела. Он же, в свою очередь, хоть и извинялся, но считал некрасивым кидать приятеля и оставаться со мной. Короче говоря, решение было принято. Душа ушла в пятки. Я не могла и думать о том, что завтра его здесь может не быть. Мы провели последнюю ночь вместе в его общажной комнате. К пяти утра на трясущихся от изнеможения ногах мы выпали из комнаты на деревянную лестницу и вытащили каждый по последней сигарете из одинаковых пачек «Мальборо». Символичнее не могло и быть. Тогда-то я и начала традицию, которая длится и по сей день. В темном углу комнаты я откопала лист и фломастер и обвела его руку. Мне хотелось сохранить хоть что-то. Так я могла прикладывать свою ладонь к его еще сколько угодно раз. Впоследствии до меня дойдет, что мне еще не раз предстоит прощаться с людьми. Наверное, это первое главное испытание дороги – научиться говорить «goodbye».

Второй обведенной рукой будет рука Антонио, а вернувшись домой, я заведу черный блокнот Moleskineс с Маленьким принцем на обложке. Туда я стану обводить руки всех, кто стал мне дорог, говоря им одну и ту же фразу: «Это теперь твоя страница. Делай с ней, что хочешь. Я увижу ее снова, только когда буду сидеть в самолете». За шесть лет я нарушила этот закон всего три раза. Но листочки с ладонями Дэниела и Антонио я все-таки где-то потеряю.

В тот роковой день, когда мы прощались с Дэниелом, было довольно жарко. Он затолкал свой рюкзак в багажник и подошел попрощаться. Чтобы не сказать ничего лишнего, я просто продолжала курить одну сигарету за другой. Сколько откровений хранят в себе эти сигареты… Сколько чувств мы умолчали, чиркая зажигалкой. Он снял с себя мою любимую синюю футболку, улыбнулся и сказал:

– Отдашь, когда встретимся в следующий раз, окей?

– Окей.

Мы уставились друг на друга. Он вздохнул, качая головой:

– Such a beautiful nightmare[5]

Машина повернула за угол, и я осталась стоять одна на пустом перекрестке. Жизнь оборвалась. Я легла на раскаленный асфальт и лежала так, пока ко мне не подъехал коп, сообщив, что люди переживают, что я мертва, и попросил меня встать и все-таки дойти до дома. Я поднялась по пожарной лестнице одна и просидела на балконе полдня. Мне казалось, что мое лицо отморозило. Ни одна мышца не двигалась. Я не плакала, нет. Я просто как будто умерла. Я даже сфотографировала тогда свое загоревшее лицо с белыми следами от очков-сердечек, проверив тем самым, что оно вообще на месте.

Месяц прошел незаметно. Потому что меня в нем не существовало. Я ходила как робот, ела и спала как робот. Каждый день мои глаза вылавливали на улицах синие футболки, и на долю секунды мне мерещилось, что это Дэниел, а потом я вспоминала, что его футболка лежит у меня. Единственными стоящими моментами жизни были его смс. Я оживала только для того, чтобы прочитать их и ответить. А потом снова впадала в кому. В башке по кругу играла песня «Оазиз» «Stop crying your heart out». Сама не знаю, откуда она всплыла в моей голове. Я даже не знала тогда, кто ее поет. Эти клавиши пианино сами звучали в моей голове каждый вечер. «Get up!» – орал солист, и я вставала и шла на работу, пряча от всех за солнечными очками свои глаза, до краев наполненные пустотой. «Не бойся, судьба согреет тебя», – повторяла я в своей голове по кругу, даря себе надежду. Моей единственной поддержкой был Антонио. Мне кажется, к этому моменту он уже горячо меня любил, но моя голова была забита Дэнни, и я отвергала все его попытки стать больше, чем просто друзьями. Мы встречались по вечерам на балконе и слушали Синатру. Ему не оставалось ничего, кроме как ходить на свидания с другими девушками и не думать обо мне. Как-то он, кажется, даже признался мне в любви. И если бы не Дэниел, может быть, между нами что-то и было бы. Но я была безутешна и думала только о покинувшей меня любви.

1 new message: Привет, красотка. Что нового? Мы застряли в пустыне на полпути в никуда. Мотор машины сломался, и теперь мы пытаемся починить его подручными средствами. Надеюсь, у тебя все хорошо. хх[6]

За месяц мне удалось отложить тысячу долларов, а Дэниел тем временем пересек уже половину Америки и добрался до Денвера, где его отмороженный приятель подрался в баре и теперь был приглашен в суд. Судебные разбирательства должны были длиться по меньшей мере месяц, а Дэниел был единственным свидетелем происходящего со стороны обвиняемого. Короче, они застряли. Дэниел стал искать работу и жилье, в итоге они сняли маленькую студию на цокольном этаже вместе с черным парнишкой Томом. Какие-то знакомые пристроили Дэна на работу: создавать богатым дядям и тетям красивые сады. В Америке это достаточно распространенная профессия, называется Gardering. Словом, теперь, когда они никуда не ехали, Дэнни позвал меня к себе. Я, конечно, согласилась. По счастливому стечению обстоятельств, единственный человек, которого я знала в Штатах до того, как приехала сюда, тоже жил в Денвере. Я говорю о своем однокласснике Кирилле Слесаренко. Когда он переезжал, мы прощались с ним всем нашим маленьким городом как будто навсегда. Парень, в свою очередь, от ужаса так нажрался, что закончил прощальную вечеринку в больнице. Так вот, чтобы подстраховаться, я написала сначала ему. Кирилл сказал, что готов меня приютить и будет чертовски рад видеть. И я купила билет до Денвера. Не знаю, о чем я думала… Билет на самолет стоил примерно столько же, но мне даже в голову не пришло тогда, что можно было лететь, а не ехать. В любом случае Greyhound[7], самая старая и дешевая компания автобусов в Америке, выдала мне билет длиннее моего роста. Мне предстояло ехать через поля этой огромной страны трое суток. Сердце бешено колотилось в преддверии приключений. Этот маленький город мне порядком поднадоел, но, когда роковой день наступил, я с синдромом выпускника прощалась со всеми перилами по очереди.

Когда мой Иисус узнал, куда и зачем я собралась ехать, то чуть с ума не сошел. Оказалось, в Америке автобусами, тем более «Грейхаундом», пользуются только те, кто не хочет палить свой паспорт: при покупке билета на самолет его обязательно спросят, а здесь нет. Что, по сути, означало одно: мне предстояло провести трое суток с довольно колоритным контингентом. Отговаривать меня было бесполезно. Отплевавшись и поворчав, Иисус дал мне несколько инструкций.

1. Садиться в самом начале автобуса, чтобы водитель видел, что со мной происходит.

2. Садиться рядом с женщинами.

3. Не садиться рядом с афроамериканцами.

Яна в тот же день уезжала в Нью-Йорк, а оттуда собиралась лететь обратно домой. За два месяца она окончательно охмурила сыночка босса отеля, но так ему и не дала. Бедный парень спрашивал у меня сто раз, что же ему еще сделать. Но Яне ее поведение недотроги казалось подобающим воспитанием в нем чувств. Эти хитрые женщины.

– А как же Стив?

– Да не знаю… Может быть, вернусь сюда следующим летом, посмотрим… Приехали вчера к нему домой… Ну он, конечно, как обычно, начал мне все на свете предлагать…

– «Я подарю тебе эту звезду»[8]

– Нет, он там че-то про мир говорит… World – это ж мир?

Рано утром она проводила меня на автобус, мы обнялись и попрощались. Столько всего было пережито вместе. И несмотря на то, какими разными мы были, еще пару лет мы периодически пересекались в «Шоколадницах» Москвы и ностальгировали по нашему лету, согревая друг друга под серым безразличным небом нашей кармической страны. Но все это было потом… А сейчас начиналась моя самая первая и долгая дорога к счастью. На входе в автобус большой угрюмый негр в синей форме и дурацкой фуражке, которую он ненавидел так же сильно, как и свою работу, оторвал первый кусочек моего бесконечного билета «Вирджиния – Ричмонд». Тут до меня дошло, почему он был такой длинный, этот билет. Количество его составляющих равнялось количеству пересадок в разных городах. То есть восемь. Я села в самое начало автобуса и выдохнула. Меня ждали первые дорожные приключения. В Ричмонде я сделала пересадку. Следующий автобус должен был увезти меня в Филадельфию, но до него было еще пару часов. Автобусная станция была заполнена неграми и странной внешности людьми. В Америке таких называют «creep». Знаю, тебе это слово знакомо только из песни «Radiohead». Непонятно, как назвать таких людей по-русски. Они не то чтобы на наркотиках или в припадке, но что-то с ними не так. Перекошенные лица, странные движения… В общем, те еще типчики. Наконец темнокожая дамочка начала кричать: «Филадельфия!» – и я выстроилась в очередь с остальными. Рядом со мной стояла коротенькая девушка с веснушками, она предложила сесть рядом, и я обрадовалась. Нам предстояло проехать вместе всю ночь.

Вместе с дорогой история ее жизни раскручивалась передо мной, как клубок. Девочке было семнадцать. Пять лет назад она ушла из дома, добралась до Вирджинии, где познакомилась с тридцатипятилетним мужиком с тремя детьми, втюрилась в него и стала жить с ним. Только вот он был тот еще псих и недавно, судя по истории, кого-то застрелил. Теперь он сидел и ждал решения судьи, а девочка без денег и жилья спустя пять лет возвращается домой сообщить маме, что она беременна. Ближе к ночи она попросила у меня телефон позвонить своему парню как раз в тот момент, когда он узнал приговор: десять лет. Чувак, видимо, решил, что есть варик сократить это время и вышибить себе мозги прямо сейчас. И вот она начинает в истерике орать: «No, baby, please, don’t kill yourself!» – и странно трястись. Выясняется, что у девки боязнь закрытых пространств – добавь к этому немножко нервов, и у нее уже чуть ли не пена изо рта. Ее начинает трясти, как при эпилепсии. Я хватаю ее за руку. Она задыхается. Всю ночь я успокаивала ее и проклинала совет садиться с девочками. Следующим пунктом был Чикаго. Зайдя в автобус, я стала искать кого-то более разумного в качестве соседа и увидела вдруг маленького мальчика с большой плюшевой обезьяной в руках. Подсев к нему, я заметила на его руке татуировку – красную звезду. Дабы завести разговор, я спросила, не с восемнадцати ли можно бить в Штатах тату.

– Мне тридцать два, – ответила бритая лесбиянка и продолжила играть во что-то на приставке. Больше мы не общались.

Мы выехали в центральную Америку, где, кроме дома Элли и кукурузных полей, ничего не найти. И я увидела очень странно разодетых людей. Сначала подумала, что это актеры выездного театра и потому в костюмах. Они были одеты в деревенскую одежду, но ту, которую носили два века назад. Женщины были в кокошниках и пышных юбках до пола, на мужчинах были соломенные шляпы с полями, брюки на подтяжках и жилетки. На лицах красовались длинные бороды. В руках были старые кожаные чемоданы.

– Простите, не знаете, почему они так одеты? – спросила я соседа по лавке.

– Наверное, они амиши.

– Армиши? Из армии? Что?

– Нет-нет, А-МИ-ШИ. Они очень религиозные. Они отрицают прогресс и живут в деревнях без электричества и новых технологий. Ездят на лошадях. Это целое движение в Америке.

– Вы серьезно?

– О да.

– Но если они отрицают прогресс, то почему ездят на автобусах?

– Вот в чем вопрос…

Не знаю, как я пережила оставшуюся дорогу. Три ночи я спала сидя, сделав подушку из свитера и укутавшись в остальные теплые вещи. Ступенька под ногами, систему работы которой я разгадала автобусе на пятом, немножко спасала, но не задницу и спину. Каждые пару часов какая-то из частей тела затекала, и я сонно выпрямлялась, вглядываясь в бесконечные черные поля. Фары автобуса освещали прямую дорогу в бесконечность и разметку – пеструю ленту-змею. Все семьдесят два часа я крутила в воображении сцену, как мы встретимся. Грязная, уставшая, но счастливая, я наконец-то ворвалась в Денвер – главное пристанище керуаковских героев, о которых, как и о самом Керуаке, я тогда еще и слыхом не слыхивала. Я не могла предстать перед Дэниелом в таком виде и с чемоданом в руках. За четыре года отношений я хорошо уяснила: чтобы мужчина тебя любил, нельзя ему навязываться. Я пересела на нужный автобус, и тот унес меня подальше от центра, к дому Кирилла Слесаренко. Кирилл был угрюмым и странным парнем. Он жил со своей мамой и отчимом. Его младшая сестра забавно перемешивала английские и русские слова в речи.

– А это что у тебя, peecock? – сказала она, рассматривая мои сережки с павлиньими перьями.

– Кто?

– Пииикок!

– А! «Пикок» – это павлин! Да!

У его дома был общий бассейн, и мы пошли купаться. Как можно не радоваться жизни, когда у тебя рядом бассейн, подумала я. Мы обсуждали, что случилось со всеми одноклассниками и как дела дома в России, но мне не было никакого дела до всего этого. Я уже давно набрала эсэмэску «I’m in Denver» и ждала ответ. Дэниел пропадал где-то на футбольном матче до самого вечера. Как только я разобралась, где нахожусь, сообщила ему свои координаты, и мы договорились встретиться у торгового центра поблизости.

Когда настал заветный час, мы со Слесаренко и его толстеньким приятелем, неудачником на вид, отправились туда. Я не хотела, чтобы пацаны шли со мной, но они настояли. Кирилл вообще был не в курсе, что я не собираюсь жить с ним, а использую его дом как перевалочный пункт. Кроме того, он был знаком с Димой. Мне не хотелось, чтобы он понял, что я с Дэниелом в каких-то отношениях, а значит, пришлось быть сдержанной. Пока мы стояли на парковке у центра и ждали, когда подъедет Дэниел, я притворялась, что слушаю, о чем они говорят, но на самом деле не улавливала ни слова. В ушах гудела невыносимая тишина ожидания. Я молча воровала сигареты у толстого парня, одну за одной. А они тут дорогие, и так делать не принято.

– Там шарик такой в фильтре, можешь его щелкнуть – сигарета станет ментоловой, – бурчит он.

– Что??? Это как??? – я такого еще не видела: в России тогда только начали появляться сигареты с кнопкой.

– Ну, щелкни просто. Дай!

Он проделал все за меня и вернул сигарету. Но мне не понравилось. От нервов я ничего не поела, и никотина хватило на то, чтобы руки опять затряслись. И тут среди рядов машин я увидела его. Он шел мне навстречу. Клянусь, я запомню этот момент навсегда. Я моментально забыла обо всех приличиях и декорациях вокруг. Мне стало так искренне все равно, какой это город, страна и планета. Я просто побежала и, чуть не сбив его с ног, вцепилась, обняв за шею, и только и повторяла, что такого не может быть. Мы сразу поняли, что от парней надо избавляться и ехать к нему. Я кое-как извинилась перед Кириллом и сказала, что вернусь завтра. Ему оставалось только принять такой расклад.

Мы сели в машину, Дэниел повернул ключ, и заиграла та самая песня «Oasis», которую я беспричинно крутила в своей голове весь этот месяц. Мне кажется, такими моментами судьба подсказывает нам, что все идет по плану. Нити связались в узелок. Мы взялись за руки и уехали в закат длиной в сорок два дня. Таким был срок моего притупляющего счастья.

Комната-студия, в которую вписался Дэниел, находилась в самом сердце Денвера. Отсюда было рукой подать до Сити-холла, Капитолия, Центрального парка, Художественного музея причудливой формы и любимой улицы всех бродяг, 16-й. Хоть мы и жили в подвале, куда практически не попадал дневной свет, а кухня была прямо в комнате, это все еще было жилье, и оно было нашим. Его друг-регбист переехал на другую квартиру, и мы остались делить студию с черным пареньком Томом. Так я оказалась окружена афроамериканским и английским акцентами. Ничего, мать его, не может быть более неразборчивым, чем эти два акцента. Но кажется, от этого мой английский довольно скоро прокачался до солидного уровня.

Рано утром Дэниел уходил на работу, оставляя мне на журнальном столике несколько сигарет, и возвращался лишь ночью. Потому мы часто зависали с Томом. Том научил меня врываться на любые домашние вечеринки, которые так любят в Америке. Ему было лет двадцать, и он переехал в Денвер один. Его мама воспитывала еще несколько детей где-то в Мичигане, отца и в помине не было, поэтому мальчик не понаслышке знал, как выживать на суровых улицах реальности. Главным образом мы шли на вечеринки, чтобы бесплатно выпить и пожрать.

– Что, мы вот так просто постучим в дверь к незнакомым людям?

– Ты русская, я черный! Кам он, детка, таким составом мы можем ворваться хоть к Обаме! – говорил он, забегая на крыльцо дома, откуда раздавалось больше всего шума.

Дверь всегда была открыта, и мы входили без спросу. Том с лету хватал мне и себе по банке пива со стола, проходил через весь дом так, будто тусует здесь каждый день, и выходил на задний двор, освещенный фонариками. Одним ребятам он говорит, что он друг некоего Майка, а после уже представлялся другом тех, с кем на самом деле только что познакомился. Так мы коротали вечера, вываливаясь пьяными и сытыми обратно на улицы Денвера и смеясь в ночь. Дома нас уже ждал Дэниел с пиццей. Мы накуривались и играли в Фифу. Денвер был первым городом в Штатах, легализовавшим марихуану. Кажется, тогда-то я и скурила всю свою память. Для меня было в диковинку, что можно прийти в магазин, где стоит врач в белом халате и говорит: «Здравствуйте! Какой вид марихуаны предпочитаете?» Мы предпочитали сорт под названием «LA woman».

Фишка была в том, что марихуану здесь стали считать лекарственной травой. Ее прописывали от болей и для расслабления. В Америке для этого есть охуенное слово «anxiety». Оно значит, что ты слишком бешеный. Родители пичкают своих детей таблетками, если они слишком бесятся в школе… И все это доведено до полного идиотизма. Ничто не мешает тебе сказать: «Я слишком бешеный – пропишите мне травы» или «Я слишком бешеный, мне нужна собака». Кстати, о собаках. Если хочешь брать с собой свою собаку ВЕЗДЕ, вплоть до того, чтобы посадить ее на коленки в самолете, все, что тебе нужно сделать, – надеть на псину куртку, на которой написано «service dog». Эта идея свободы воли в США перешагнула все грани абсурда. Посади себе на плечо игрушечного динозавра и скажи, что это твой бог. Все постесняются сказать, что ты ебанько. А касательно травы суть проста. Чтобы тебе продали ее официально – нужен prescription. Всегда забываю, как это по-русски… А, точно! Рецепт! Приходишь к своему лечащему врачу и жалуешься на боль в спине. Done! Словом, сутками напролет мы занимались всем, чем занимаются подростки, дорвавшиеся до свободы: пили, курили и занимались сексом. Да, мы с Дэниелом трахались как дикие. На всех языках, днями и ночами напролет. Когда к нам заходили друзья, уже через час мы предлагали им прогуляться до кафешки и поужинать без нас. Возвращаясь, они находили перевернутую вверх дном квартиру, сдвинутую в разные углы мебель и нас, путающихся в простынях, провалившихся в щель между кроватью и диваном. Мы не могли оторваться друг от друга. Ночная жизнь мне, правда, была фактически запрещена. Меня не пускали ни в какие клубы, потому что мне не было двадцати одного. Но одну ночь мы все же провели в клубе, позаимствовав ID у одной знакомой, отдаленно смахивающей на меня. К счастью, большой угрюмый негр, сидящий на барном табурете на входе, в темноте не заметил, что на фото другая девушка.

Однако и тогда мы с Дэниелом не смогли оторваться друг от друга и уже через час пролезли вдвоем на крышу клуба, оставив друзей внизу. Там был деревянный забор, за которым проходила какая-то вечеринка на крыше, принадлежащей соседнему клубу. Дэниел прижимал меня к этому забору всеми сторонами. В порыве страсти я не заметила, как мои ладони и попа забились занозами. Было так больно, что оставаться в клубе до утра было невозможно. Ночь мы закончили на полу нашей ванной. Пьяная и уставшая, я стонала, пока Дэниел вытаскивал из моих ладоней занозы тупым заржавевшим ножом. Я запомнила этот момент как одно из самых романтичных событий моей жизни. Большинство вечеров мы, однако, проводили совсем по-другому. Мы любили брать бутылку вина в магазине (я всегда ждала его у входа, потому что, если я была рядом, продавщица требовала и мой ID) и прятаться в огромном цветочном саду прямо напротив мэрии в Сивик-Сентрал-парке. Там были лабиринты из цветов, которые служили нам идеальным укрытием: можно было лечь и оказаться наедине со звездами, далеким шумом голосов и изредка проезжающих машин. Мы лежали головами друг у друга на бедрах и делились секретами. Я узнала о его предыдущих отношениях, которые он только успел пережить. Самое интересное в людях – это их боль. Еще интереснее она становится, когда человек пытается ее скрыть так глубоко, что и сам уже забыл. Но где-то там она есть. И это, пожалуй, самое сокровенное. Я любила в нем его прижженные сигаретами и спиртом раны и то, насколько сильнее он стал.

Глава 4 Last Night in Denver

Летние романы заканчиваются по разным причинам. Столько говорится и делается, но исход всегда один. Они как падающая звезда – захватывающее мгновение вспышки небес, мимолетный проблеск вечности, только вспыхнула, и ее уже нет.

Николас Спаркс

Я не знаю, как это объяснить. Он был моим счастьем в чистом виде. Мне казалось, что я вышла в параллельный с этим мир, где все по-другому. Здесь были другие законы. Вдалеке от своих родных стран мы жили сегодняшним днем, без понятий «хорошо» и «плохо». Мы делали, что хотели, каждую минуту. Все было ново, все в кайф. И казалось, что вообще не надо будет умирать. Но сорок дней прошли. Ради того, чтобы остаться с ним, я отказалась от поездки к Тихому океану, о которой мечтала изначально, и купила билет до Нью-Йорка, откуда меня ждал обратный самолет до Москвы.

В ту роковую ночь, когда такси до аэропорта должно было меня забрать, я впервые по-настоящему прощалась с человеком. Сидя на полу в углу нашего дома, я призналась ему в любви. До этого такие слова просто застревали у меня в горле. Ведь кто скажет «Я тебя люблю» первым – тот и проиграл. Все. Власть в руках другого человека. Кроме того, слова «I love you» для меня ничего не значили. Мне они только напоминали надписи на ногах у плюшевых мишек. Я постоянно говорила: «Дэниел» – и замолкала. Он отвечал: «What?» – и, вместо того чтобы сказать, что люблю, я быстро придумывала какой-нибудь вопрос. В этот раз я обратилась к нему в последний раз.

– Daniel…

– What?

– Как это все закончится?

Он опустил голову и ответил:

– Болезненно.

Я заплакала и сказала эти чертовы три слова. А он ответил:

– Не говори так. Не заставляй меня говорить тебе то же самое. Ты же уедешь. Я не хочу, чтобы мне было еще сложнее это пережить. Ты вернешься, увидишь своего мужа и снова полюбишь его. И будешь счастлива. Все у тебя будет хорошо.

Я понимала, что этого не произойдет, но не стала отвечать. Тогда я посчитала, что если бы он действительно хотел, чтобы я осталась, то не стал бы слать меня к мужу. Несмотря на то что я чувствовала ответственность за свою платную учебу перед родителями, всего одного его слова хватило бы, чтобы наплевать на всю свою распланированную жизнь и остаться. Stay. Всего одно «stay», и я осталась бы. Но его не последовало. Я хотела сказать: «Я тебя люблю! Не позволяй мне уехать! Я не могу представить жизни без тебя! Я боюсь, что никогда не смогу это пережить, что никто не сможет сделать меня такой счастливой. Останься! Что, если бы мы могли быть счастливы вместе!» Но вместо этого заткнула себя сигаретой и попросила зажигалку.

За два часа до приезда такси мы залезли на крышу и спрятались там от времени. Невыносимо было считать минуты до смерти. Где-то в глубине души я понимала, какова вероятность, что мы больше никогда не увидимся. Судьба собиралась отнять у меня кислород, и я всячески пыталась об этом не думать. Я лежала у него на руках и следила за собственным дыханием, чтобы не сойти с ума. Нечего было сказать. Мы прощались у двери нашего дома. Водитель такси заталкивает мой чемодан в свой минивэн. Мы договариваемся с Дэниелом встретиться на Бали через три года. Говорим про серфинг. Он был серфером и сказал, что давно мечтает полететь на этот остров. Хрен его знает, где он находится и смогу ли я вообще серфить… Мне было все равно. Он мог ткнуть в любую точку мира, и я принеслась бы туда. Мы обнимаемся, и он говорит коронное: «I’ll see you. Eventually»[9].

Я села в такси, мотор завелся. Из окна отъезжающей машины я смотрела, как он перепрыгивает через забор и идет в дом, где меня больше нет. Мне тогда казалось, что в мое сердце воткнули заточку и заставили с ней жить. С этой секунды расстояние между мной и моим счастьем увеличивалось в геометрической прогрессии. Мне хотелось бежать обратно. Каждый шаг в противоположную от него сторону был сделан через силу.

Я специально прилетела в Нью-Йорк за неделю до рейса в Москву – чтобы прийти в себя. Сидя в кафе, я наблюдала за движением желтых такси за окном и слушала песню, которая начинается со строчек «There’s still a little bit of your taste in my mouth», записывая нашу историю. И тогда я пообещала себе, что не стану притворяться, будто это было «не то». Что не дойду до стадии «да он мудак, это была ошибка, которую нужно забыть». Люди делают так просто потому, что им от этого становится легче. Я сохраню это чувство в себе и буду благодарна просто за то, что оно было в моей жизни.

Оказавшись в Нью-Йорке, я впервые вписалась к незнакомцу по каучсерфингу в районе Астория. Конечно, встретиться с человеком и наперед знать, что, каким бы он ни оказался, сегодня ты все равно ночуешь у него, – довольно странное чувство. Что, если он меня изнасилует и выкинет на улицу? Но прикол разбитого сердца в том, что тебе нет дела до собственной судьбы, ибо самое худшее уже случилось.

Его квартира походила на буддистский храм: свечи, благовония, загадочные статуэтки… Приглушенный оранжевый свет. К стенам приклеены фотографии, и к каждой есть подпись маркером прямо на стене. Руки хозяина-латиноамериканца были покрыты не менее загадочными татуировками с текстами, огибающими накачанные руки. Он отдал мне свою комнату с огромной королевской постелью, а сам пошел спать на диване. Зачастую люди оказываются куда добрее, чем мы думаем. Я рассказала хозяину квартиры нашу безумную историю, выкурила несколько сигарет, выпила пару бокалов вина, сходила в душ, надела футболку Дэниела и расплакалась как дура, обнимая себя. Он исчез из моей жизни так же внезапно, как и появился, как будто его никогда не было.

Несколько дней я старалась восстановиться и морально подготовиться к возвращению в Россию. К этому моменту я уже забыла, как говорить по-русски. Марсель Либрерос, мой хост, сказал мне: «Ты либо влюбишься в Нью-Йорк, либо возненавидишь его. Равнодушных не остается».

На следующее утро я набралась храбрости и попросила у него фотоаппарат – его огромную зеркалку. Я не разбираюсь в камерах, но тут по одному только весу было ясно, что в случае потери мне придется продавать почку. Он повесил ремешок камеры мне на шею, проводил до метро и рассказал, как добраться до центра. Я много гуляла по Центральному парку, облазала статую Алисы в стране чудес и наблюдала за тем, как люди складывают цветы на мемориал Джону Леннону со словом «Imagine». Сентрал-парк – это отдельный маленький город внутри Нью-Йорка. Здесь все время что-то происходит… Тут бегают и занимаются йогой, рисуют пейзажи на мольбертах, катаются на велосипедах, кучеры в мантиях с красным подбоем приглашают прокатиться по городу в карете. Парк очень зеленый, и в нем прячутся зоопарк, озера, замки, мосты, Главный художественный музей и еще сто пятьсот чудес. Каждый приличный житель Нью-Йорка проводит свадебную фотосессию именно здесь… Вот и сейчас молодожены гуляли по берегу одного из озер. За этим наблюдает бабуля, кидающая кусочки хлеба лоснящимся от лишнего корма уткам. У фонтана на входе шайка парней танцует брейк-данс, а мимо в лодках проплывают целующиеся влюбленные, которые не теряют весла лишь потому, что их давно прибили гвоздями. И несмотря на то, что в день парк посещает около семидесяти тысяч человек, каким-то образом в нем все равно просторно и есть где укрыться от посторонних глаз. Вскоре я проведала, что красивый дом с причудливой крышей напротив мемориала «Imagine» – и есть то здание, где Леннон жил свои последние годы вместе с женой Йоко Оно и что именно тут его застрелили. Ты знаешь, что Джона Леннона убил его же фанат? Он подошел к нему сзади, окликнул словами: «Эй, Мистер Леннон!» – и выпустил пять пуль. Марсель Либрерос рассказал, что Йоко все так же живет в том доме с их сыном, и я решила, что хочу ее увидеть. Я подошла к той самой арке дома, где Джон погиб, закорефанилась с охранником и выведала, в какое время Йоко Оно возвращается домой. Потом взяла кофе и уселась напротив входа – следить. Вскоре я и правда ее увидела. Она была в темных очках и берете. Сколько помнят ее глаза? Сколько всего, что казалось мне далекой сказкой, заветным временем, в котором хотелось бы жить? Сколько цветов она переносила за ухом, сколько тысяч фанатов наблюдала из-за кулис? Теперь это была уставшая пожилая женщина в неприметной одежде темных тонов… Время, что же ты делаешь со своими героями?

Я влюбилась в Нью-Йорк не сразу, но это произошло. Сложно объяснить, но, попадая в этот город, сразу чувствуешь себя причастным. Большинство его жителей – приезжие. Они гнались за свободой и самовыражением и добились-таки своего. Здесь как-то само собой получается, что ты всегда одет по первой моде, стоит только зайти в любой, даже самый дешевый магазин одежды типа «Forever 21». Ни в каком другом городе я не ловила такого воодушевления от простой прогулки: стоит только впервые пересечь Бруклин-бридж или потеряться на Таймс-сквер, как кажется, что ты часть какого-то большого кино. Но в свою первую поездку я не могла все это оценить. Мне было плохо, и реальность отвечала тем же дерьмом. Второй хост, к которому я вписывалась в Сохо, просто не пришел домой, и я спала на лестнице, обнимая чемодан, рядом с бомжом. Сидя на ступеньках пустой улицы под шум мусороуборочных машин (только в этом городе принято оставлять огромные мешки мусора прямо на тротуаре), мы с ним завели какой-то простой разговор о смысле жизни. Меня тогда поразило и одновременно порадовало то, что я способна найти общий язык даже с пропитым бездомным. Почему-то рядом с ним я чувствовала себя более уютно, чем в какой-нибудь пафосной компании. Наверное, потому, что он не притворялся, а значит, и я могла быть настоящей. Бездомный не посмотрит на тебя сверху вниз. Ему нечего терять, и оттого он прекрасен.

С утра я злилась на Нью-Йорк за то, что тот не предупредил меня о своей темной стороне. О том, какие маленькие тут квартирки у простых смертных, о том, сколько здесь бедности и криминала, и о том, как сложно каждый раз затаскивать чемодан по высоким ступеням метро. Но все это окупалось приятными моментами полной непредсказуемости, когда из грязи ты попадаешь в князи. Так, в последнюю ночь главный город мира все-таки решил меня приобнять. Уже третий хост (оставаться по каучсерфингу принято не дольше нескольких дней) позвал меня на вечеринку. Я в это время шла по мокрому от дождя городу с кучей пакетов с новыми шмотками в руках, цокая шлепками по пяткам и поливая тем самым свои джинсы грязной водой из луж. Карта привела меня к гигантскому небоскребу. Такого поворота я никак не ожидала.

– Hey! I’m here.

– Поднимайся на 52-й этаж, сдавай вещи и проходи.

На том самом 52-м меня встретила модельной внешности девушка в обтягивающем черном платье, такая высокая и красивая, что казалось, будто ее слепили из фарфора. Одно неловкое движение – и она разобьется. Девушка не подала виду, что обратила внимание на мой неуклюжий вид. Из ниоткуда в ее руках появилась вешалка. Она взяла мою куртку и движением руки показала, куда идти. И вот я в шлепках, растянутой футболке и джинсах выхожу в какого-то Кубрика: квартира, если можно ее так назвать, занимала весь этаж. Вместо стен – стекло, откуда открывается вид на весь ночной Нью-Йорк. Мужчины в костюмах, женщины в дорогих коктейльных платьях. В углу комнаты стоит огромный черный рояль, рядом с которым разместился маленький оркестр. Скрипка, контрабас и ударные. Барабанщик гладит свой инструмент кисточками, смычок девушки в красном взлетает вверх, пианист поправляет фалды фрака, и гости начинают аккуратно хлопать, пытаясь не пролить содержимое бокалов. Ну, твою мать. Я чувствую себя как уличный пес, который зашел за кем-то в открытую дверь. Но вот что поражает: никто и ухом не повел. Всем было совершенно наплевать на то, что я в шлепках и джинсах. Рамиро, мой хоуст, в костюме, конечно же, встретил меня с улыбкой. За сутки до мы накуривались с этим дредастым парнем у него дома в Бруклине. Такого преображения я не ожидала.

– Почему ты не сказал мне, что тут все разодетые?!

– Да плевать. Наслаждайся. Что будешь пить?

– Есть шампанское?

Я выдохнула, взяла бокал и вышла на балкон. Впервые за эти дни мне стало хоть капельку легче. Ко мне присоединилась девочка откуда-то из Европы, которая тоже жила у Рамиро. За последние полтора месяца я вообще не общалась с женщинами и была чертовски рада тому, что могу поговорить с девчонкой по душам. Все, что я о ней помню, – это длинные каштановые волосы, смешной акцент и лучезарная, располагающая к себе улыбка. Мы ни черта не знали друг о друге, но обе впервые были в одиночном путешествии и еще не привыкли к этому соблазнительному умопомрачительному чувству, что мы вольны идти на все четыре стороны, еще и в Нью-Йорке. Сила наших впечатлений зашкаливала, вмиг превратив нас в лучших подруг. Нью-Йорк понес нас по своей извилистой, непредсказуемой реке… Черт его знает, что это было, но ближе к ночи мы уже сидели в любимом баре актера, играющего мистера Бига в «Сексе в большом городе», накурившись перед этим с каким-то бродвейским режиссером в подворотне, и чуть не падали с барных стульев от смеха. Весь мир летел в туннель. Пространство растягивало нас, как пластилин, а мы и не пытались сопротивляться. Какой-то португалец уже кусал мою Катерину за щеку, а я только и успевала, что сверкать своей маленькой мыльницей, пытаясь запечатлеть момент. Одни только туалеты, усыпанные живыми лепестками роз, с маленькими фонтанчиками и рыбками в углу здесь стоили больше, чем вся моя квартирка в Балашихе! Через час мы уже фоткались в кругу ментов на Таймс-сквер. В нормальной ситуации (в России) я бы подумала, что идти накуренными заигрывать с ментами – плохая затея. Делать это в чужой стране – идея еще хуже. Но нам было все равно! Следующий кадр – я отнимаю фуражку у одного из ментов, следующий – целую в щеку лошадь, следующий – жадно поглощаю чизкейк, лежа на кожаном диване без света дома. Где-то в промежутке этого всего мы, кажется, поцеловались с Катериной. Я больше никогда не встречу эту девушку, но она навсегда останется хранителем этого золотого мгновения моей жизни, которое нет смысла описывать. Это первое, дикое, резкое, отчаянное чувство вседозволенности и настоящей свободы можно только прожить. В последний день лета я оставила заметку на своей странице.

Заметка в дневнике:

31 августа 2010 года

Из моего путешествия я сделала вывод… Не знаю, как долго буду считать это гениальным, но записать нужно. Итак, мой вывод: каждый день, каждый час, каждую секунду необходимо давать себе отчет в том, что ты живешь так, как хочешь! Как ты сам организовал! Возьми ответственность за собственную жизнь, пока не проплыл как говно ее всю. Течение всегда с радостью понесет тебя, течение – это время. Оно не останавливается… И требуются смелость и решительность, чтобы сделать гребок. Так греби!

Глава 5 Первое возвращение домой

Заметка в дневнике:

21 августа 2010

Расскажу тебе сказку на ночь…

Как была за тридевять земель…

Как прошла огонь, воду и даже медные трубы…

Как каталась на Коньке-Горбунке, как попала к Кощею, как рубила головы змея, как сидела в подземелье, как искала огниво, как вырывала сердце из груди, чтоб найти дорогу…

Ты закроешь глаза, улыбнешься и уснешь.

Расскажу тебе сказку на ночь…

Только купи мне «Мальборо» за 50 рублей, захвати чего-нибудь покрепче…

И не спрашивай лишнего.

* * *

На следующее утро самолет забрал меня домой. Вернее, в то место, которое я привыкла называть домом. На деле это был ад и настоящее испытание. Родители встретили меня прямо в аэропорту. Светило солнце. Они смотрели на меня улыбаясь… Предполагалось, что я обрадуюсь, но улыбка с моего лица пропала уже на второй минуте… Тогда я впервые в своей жизни с ужасом осознала, что не знаю, кто я. Я понимаю, что сложно в это поверить, но за четыре месяца я разучилась говорить по-русски. Разучилась думать по-русски. Разучилась мириться с грязным воздухом, пробками, недовольными лицами, институтом, поездками в одну сторону в течение двух часов, сраными маршрутками, паршивой едой, дерьмовой погодой и тем фактом, что девять месяцев моей дальнейшей жизни будут практически одинаковыми.

Я вернулась совсем другой. Старая Даша попросту исчезла. А новая потерялась, ведь здесь ее никто не знал. Ей дали тело, декорации и условия игры старой Даши, и только новая Даша знала, что внутри-то теперь она, но что нужно играть роль и пытаться как-то соответствовать. На деле сердце ее было разбито, потому что было оно не здесь. А там, за океаном, куда теперь попасть не представлялось никакой возможности. Ей было с высокой колокольни плевать на все происходящее. У Даши был один смысл жизни, и звали его Дэниел.

Я просыпалась ночью и не могла понять, где нахожусь.

– What time is it? – говорила я Аллкашу, своей близкой подруге со времен школы.

Аллкашом мы ее прозвали не потому что она бухала (нам было двадцать, мы все бухали), а потому что Алла=Алка=Аллкаш.

– Ты опять говоришь по-английски, – отвечала она спросонья и снова отключалась.

Я превратилась в призрак человека, который не говорил ни о чем, кроме Дэниела. Мне было плевать, в чьи уши лить одну и ту же мелодию со всеми «мы же созданы друг для друга» мотивами. До тех пор, пока я ее рассказывала, я была в ней. Такая вот попытка остаться в моменте. А когда история заканчивалась, я искала новые уши и начинала все сначала. На вечеринках я напивалась и звонила в Штаты. Один раз он даже ответил. Его утробный, не похожий ни на какие окружающие меня здесь звуки голос был для меня каким-то лекарством от тоски.

Я поставила себе цель вернуться. Для этого я сдала свою однокомнатную квартирку в Балашихе за двадцатку, а сама переехала жить в двушку на «Выхино» с двумя пацанами из МГУ, где платила семерку, и параллельно с учебой подрабатывала оператором и рекрутером в «Гринпис» и преподавателем английского на дому. Квартирка была что надо: кажется, до нас в ней жила и откинулась какая-то бабушка, потому что воняло там ссаньем и, главное, плесенью. Хата гнила заживо. Грибок распространялся по стенам. Толчок постоянно ломался. Раковина и ванная текли так, что после мытья приходилось выносить целый таз воды. Окна на балконе были выбиты. Словом, атмосфера была что надо. Только заходя в другое помещение, я чувствовала, что все мои шмотки провоняли плесенью. Пацаны жили в большой комнате, а я спала на матрасе в маленькой. Парни эти вполне соответствовали квартире и моему состоянию. Они как будто были посланы мне, чисто чтобы добить. Жирные, страшные и вызывающие отвращение, вскоре они оба забросили учебу и начали гнить вместе с хатой. Кажется, вся долбоебская сторона души студента воплотилась в этих двух пацанах. Они считали смешным взболтать двухлитровую бутылку «Оболоня», приоткрыть крышку и пустить ее крутиться на моем полу, заливая матрас и вещи. Под Новый год, пока меня не было дома, кто-то из их друзей блеванул на мой «список дел на жизнь», который висел на стене, рыбным салатом. Рыбным салатом на мои мечты.

Мне, в общем-то, было похуй на все это, но моральное состояние угнетало жестко. Я стала катиться по наклонной, продолжая жить Дэниелом – вернее, тем, что от него осталось, то есть сообщениями на Фейсбуке. Писал он редко и всегда ночью по нашему времени. Поэтому каждую ночь я по три раза находила рукой ноутбук и перезагружала страницу в ожидании, что над значком письма появится красный квадратик. Если он появлялся, я перечитывала письмо по несколько раз, пока не запоминала наизусть, и снова засыпала, повторяя его во сне. Если поле писем было пусто (а никто, кроме Дэниела, мне тогда не писал), день был серым и бессмысленным.

Утром я ехала в институт на «Бауманской», оттуда – в офис «Гринпис» на «Белорусской», поздно вечером добиралась до «Выхино» и залпом пила водку «Столичная». Смешно, что, пока во всем мире ее считают высококачественной, в России ее пьют только бомжи.

Как-то я не ела шестнадцать дней. Я просто не знала, как бы еще поиздеваться над своим телом, чтобы физическое состояние соответствовало моральному. Какие ощущения, если весь твой рацион – это вода? В целом жить можно. Сначала сильно болит голова, потом боль проходит, но пропадают силы, а еще тебе постоянно холодно. Мне стало трудно подниматься на третий этаж, я забиралась на него, как на гору. Лежа в ванной, я смотрела на свое исхудавшее тело и не знала, что бы придумать еще. Под глазами появились большие синие круги. В целом я выглядела как труп.

Один раз, сидя с бутылкой той самой «Столичной» в руке, я созвонилась с Антонио. Впрочем, это было не один раз. Мы созванивались весь тот период. Я и представить не могу, как пережила бы это все, если бы не он. Он был одним из немногих свидетелей того, что Дэниел и правда произошел в моей жизни. Мы еще долго с ним созванивались, обсуждая все на свете. Его семья и друзья в Македонии поголовно знали, кто такая «Даша». Мы даже планировали, кто к кому приедет, пока в конце концов он не окунулся в серьезные отношения с девушкой, которая жутко ревновала меня к нему, и в итоге он принял решение вычеркнуть меня из своей жизни. Кто его знает, что бы вышло, встреться мы сейчас. Может быть, мы сошлись бы как ни в чем не бывало, бегали по городам и также танцевали босиком, напевая Фрэнка Синатру под дождем, а может, оказалось бы, что между нами давно нет ничего общего, кроме воспоминаний о том лете в Вирджинии. Со мной происходили и те, и другие случаи. Но второй исход событий так разочаровывал, что в конце концов я перестала рисковать и больше не гонялась за старыми встречами. Я стала прятать их, как семейные золотые украшения – на самую дальнюю полку, где никакой вор не найдет. Я больше не думаю о них и не вспоминаю каждый день, но знаю, где они хранятся. И эта мысль греет. Спустя семь лет я случайно наткнусь на его фотографию в Фейсбуке, с девушкой и коляской, и не найду ничего лучше, чем по-русски написать «ох, вау…». Он ответит мне в личные сообщения:

Antonio Grujovski

Вижу последние сообщения от тебя, и мне они не нравятся. Так же как и моя реакция

Настоящий мудак

Dasha

Немного

Так как дела, папаша?

Antonio Grujovski

Ты имеешь в виду много

У нее твое имя

Dasha

Что

Antonio Grujovski

У моей дочери

Ее зовут Даша

Он скажет мне, что женился на самой прекрасной женщине в мире. Но также скажет и то, что я была единственной, кто знала его настоящего. Приятная грусть – вот что испытываешь в такие моменты. Все вышло хорошо для нас обоих. Но отчего-то я плакала и не могла найти себе места весь день. Люди встречаются, люди влюбляются… люди женятся на других.

Дэниел продолжал мне везде мерещиться, и я пропиталась твердым чувством, что вселенная сговорилась каждодневно посылать все эти дурацкие совпадения и намеки на него. С наступлением весны он стал отвечать все реже и реже…

Тем временем моя жизнь в Выхино подошла к внезапному концу. Рано утром кто-то стал очень громко стучать в дверь, чуть ли не выламывая ее. Как только я открыла замок, в квартиру внеслись трое огромных мужиков в черном. Это был хозяин квартиры и какие-то его братки. Без каких-либо объяснений они прошли мимо меня, зашли в гостиную, стали вырывать из розеток шнуры всей техники и выносить ее из дома.

Выяснилось, что последние четыре месяца парни не платили за квартиру вообще.

– Я сейчас вынесу отсюда всю технику, сменю замок и запру квартиру до тех пор, пока не получу сто десять тысяч.

Кое-как я объяснила ему, что действительно этого не знала и что я тут ни при чем. Он смилостивился и ответил, что у меня есть два часа, чтобы собрать вещи и съехать. Дело было в конце апреля. Дэниел всё еще был в Штатах, но уже месяц как ничего не писал. Черт его знает, в чем была причина. Учитывая, что у него не было ни ноутбука, ни нормального телефона, он мог просто заработаться. Мы договаривались встретиться с ним либо в Штатах, либо в Англии. Визы оформляются долго, и мне не оставалось ничего другого, кроме как поставить на одну из этих стран и начать подготовку документов. Я поставила на Штаты и каким-то чудом получила туристическую визу. В тот день я пришла домой к бабушке и дедушке, в миллионный раз открыла Фейсбук, где окошко с письмами по-прежнему пустовало, и увидела в новостной ленте, что Дэниел отмечен в альбоме с девяноста пятью фотографиями под названием «Californiacated». Я открываю альбом и вижу, что всё, абсолютно всё, о чем мы мечтали, всё, что я представляла в снах… Как мы снимем тачку, закинем сверху два серфборда, поедем вдоль всего вест коуста, ночуя в дорожных мотельчиках, пропадая под звездами Тихого океана… Как мы расправим руки над просторами Великого каньона и сфотографируемся на фоне памятника моряку, целующему медсестру, в Сан-Диего… Всё это он сделал с другой.

Моё сердце сжалось. Дедушка за моей спиной продолжал увлеченно рассказывать о том, что посадил на даче целое поле картошки, пока я трескалась внутри на части. Вскоре бабушка с дедушкой уехали жить на дачу, я позвала в квартиру своих лучших подруг, Аллкаша и Элионор, и началась по-своему веселая и прекрасная пора. Вместе с теплом на улице пришло и тепло в сердце. Иногда люди хотят демонстративно покончить с собой, я же хотела демонстративно выжить. Я вдарила по спорту, правильному питанию и стала улыбаться пуще прежнего. Наворачивая круги по школьному стадиону, я представляла, как поеду покорять Америку, как буду кутить на лучших вечеринках, встречать безумных людей и катить, катить, катить через всю страну. Естественно, я представляла, что где-то там, по ту сторону Штатов, я, вся такая красивая, встречу Дэниела. Продумывала каждую деталь одежды, каждый кивок головы и бежала быстрее. Бег – крутая штука. На двадцатой минуте какой-то там гормон ударяет в голову, открывается то самое «второе дыхание», и начинаешь, как наркоман, кайфовать. Забавная наркоманская природа человека – нам вечно нужно на что-то подсесть.

Так я дотянула до мая и, сдав все экзамены досрочно, была готова вернуться в любимую страну.

Загрузка...