Галактион Табидзе. Могильщик

Галактион Табидзе — выдающийся грузинский поэт, народный поэт Грузии (1933), академик АН Грузии (1944). Родился в селе Чквиши близ Кутаиси в семье священника, который был также сельским учителем. Учился в Тбилисской духовной семинарии. Первый же сборник стихотворений (1914) принес ему известность, второй — «Артистические цветы» (1919) — превратил в кумира почитателей поэзии (символически это выразилось лавровым венком «Короля поэзии»). С 1916 года, вскоре после поездки в Москву, где он познакомился с Александром Блоком, Валерием Брюсовым и Константином Бальмонтом, Табидзе начал публиковаться в журнале грузинских символистов «Голубые роги», — впрочем, впоследствии их пути разошлись.

Впечатления от петроградских событий 1917 года, стихийная антибуржуазность и влияние фанатически преданных революционным идеям родственников (жены Оли Окуджава и ее братьев) не могли не отразиться в творчестве Галактиона Табидзе. Однако искренний импульс первых революционных стихотворений («Знамена», «Мы, Николай…», «Не жалуйся на время») со временем растворился в поэтической риторике 1920 — 1930-х годов, служившей поэту своего рода «охранной грамотой» (поэма «Джон Рид», хрестоматийное стихотворение «Революционной Грузии» и т. д.). И тем не менее, вопреки экзистенциальному страху, в «амбивалентной» стихотворной тетради 1920-х годов появляются страницы, свидетельствующие о трагических разочарованиях этой романтической души («Одноглазый», «Родина черного Люцифера», «Родная эфемера», «Воспоминания тех, рассветных дней…»).

Галактион Табидзе был одним из создателей журнала «Мнатоби» («Светоч», 1924). В 1935 году принял участие в работе Всемирного парижского конгресса по защите культуры, на котором его выбрали членом президиума конгресса. Из многочисленных прижизненных изданий его книг следует отметить наиболее любимый автором сборник стихотворений, вышедший в 1927 году, и восьмитомное Собрание сочинений (1937–1947).

В лирике Галактиона Табидзе органично сочетаются вековые традиции грузинской поэзии с постоянным и напряженным поиском нового поэтического слова; его поэзия оказала огромное влияние на все последующие поколения грузинских поэтов. Табидзе удалось пережить сталинские чистки 1930-х годов, хотя его жена, впервые сосланная в 1929 году за фракционную деятельность в Среднюю Азию на два года, в 1937 году снова была арестована и погибла в лагере.

Все это вкупе с болезненной мнительностью (неудивительной в атмосфере тоталитарного общества) и склонностью к алкоголизму, привело поэта к неизлечимой депрессии. 17 марта 1959 года в возрасте 68 лет Галактион Табидзе покончил с собой, выбросившись из окна тбилисской клиники.

Похоронен в Пантеоне выдающихся писателей и общественных деятелей Грузии (Мтацминде). В июне 2000 года Грузинская православная церковь отпустила поэту грех самоубийства. Настоящая публикация приурочена к 100-летию создания одного из самых знаменитых грузинских стихотворений и к юбилею Галактиона Табидзе.

Ты, могильщик, утверждаешь: кто б ни умер, лишь отпели —

Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители…

Брось, старик. Молчишь ты мудро, говоришь — намного хуже.

Здесь, у плит могильных, шутки — неуместны, неуклюжи…

Белым снегом на деревьях спят цветов молочных стаи,

И земля — до горизонта — вся расписана цветами —

Месяц роз. Теплом и светом мир пронизан и наполнен.

Полдень. Май. И легким ветром чуть колышется шиповник…

Не вдова ли молодая у могилы, в черной шали?

Как она сейчас прекрасна, в час божественной печали.

Не вчера ли тело друга приняла земля сырая,

И за ним она бросалась, гроб слезами заливая, —

А сегодня о любимом вновь рыдает безутешно,

Плачет днем и плачет ночью — нет покоя, нет надежды…

Вновь приходит и садится у немого возвышенья —

Как печаль ее прекрасна! Красота как совершенна!

Плача, волосы распустит, упадет в слезах горячих, —

Этот плач мне душу ранит, сердцу больно, сердце плачет…

Но — что делать? Чем помочь ей?.. Тс-с… Прислушайся, могильщик…

Слышишь, слышишь стон несчастной — говорит она с погибшим:

«Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,

Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —

Где бы, как бы ни жила я, — утром, вечером ли, в полночь,

Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..»

Ты по-прежнему, могильщик, говоришь: едва отпели —

Вмиг забыли с окончаньем похоронной канители?..

Что ж, слезам вдовы не веришь — так пойди, открой ворота —

Но на этот раз хоронит юноша — невесту… Вот он

Рвется к телу дорогому, не отходит, плачет… Боже,

Так — когда-нибудь — еще раз полюбить он разве сможет?!

Он коснулся страшной тайны — заглянул на дно колодца,

Безутешно слезы льются, бедный юноша клянется:

«Нет на свете больше женщин ни красивей, ни добрее!

Никогда мою могилу пусть луч солнца не согреет,

Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,

Никогда пусть не узнать мне в жизни мира и покоя —

Где б ни жил я, как ни жил бы, — утром, вечером ли, в полночь

Если я тебя забуду, если я тебя не вспомню!..»

Что, могильщик, ты, как прежде, говоришь: всплакнули, спели

И — забыли с окончаньем похоронной канители?..

Но смотри — опять приходит эта женщина — ты помнишь? —

К той могиле, над которой распускается шиповник…

Вновь над камнем замирает и все так же безутешна…

Ворох дивных роз приносит, роз, завянуть не успевших,

Ими крест могильный белый украшает, молодая,

И — сама с цветами блекнет, увядает, увядает…

И тоска в глазах бессонных — так порой душа живая

По ночам, о прошлом вспомнив, плачет, губ не разжимая…

Что ж теперь? Ты снова скажешь, мол, поплакали, попели

И — забыли с окончаньем похоронной канители?..

Где же юноша, тот самый — хоронил позавчера он

Здесь любимую?.. Всё там же — у могилы, под чинарой,

И лицо — желтее воска, и — свечою — тает, тает…

Шепчет ей — о чем? — о только им двоим известной тайне…

А в глазах бессонных — горе… Так порой, о прошлом вспомнив,

По ночам душа живая, губ не разжимая, стонет…

Ну, могильщик, вновь ты скажешь, кто б ни умер, лишь отпели —

Вмиг забыт он с окончаньем похоронной канители?..

Посмотри — вдова сегодня, подняв голову, случайно

Профиль юноши печальный под чинарой замечает,

С грустью думает: «Он тоже в своем горе безутешен,

И его, наверно, точат, убивают мысли те же…

Сколько в сердце человека скорби, муки и печали,

Как ты терпишь только, сердце, сколько боли ты вмещаешь!..»

Глаз прекрасных взгляд лазурный сострадания исполнен —

И в ответ ей тоже смотрит он — взволнованно, безмолвно…

Что ж, они поймут друг друга… Нет, поверь, старик, — напрасно

Усмехнулся ты, как прежде, на своем стоишь ты — разве

Никому ты не был верен и не знал любви огня ты?

Эти взгляды — лишь участье. Разве ты не слышал клятвы

Той, с которой провожали только что они любимых?..

Есть сердца — умеют помнить, есть душевные глубины…

Ты не знал печали гордой. Ты не брал высокой ноты!

А иначе, как безумный, не смеялся б надо мной ты.

Ну и что с того, что парень сплел из свежих роз венок ей?

Что с того, что шепчет ей он: «Наши души одиноки.

Были прежде мы любимы, но сидим у плит одни мы,

Не пробьются к ним в могилы вздохи и воспоминанья.

Мы же молоды с тобою, хватит песен поминальных,

Стань женой моею, жить мы будем счастливо и прочно,

Все печальное, больное — все останется лишь в прошлом…»

Перестань, старик, смеяться — видишь слезы вдовьи эти? —

Если юноша забылся — слушай, — женщина ответит.

Ты, конечно, полагаешь, что она уступит парню?

Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами

Клятва здесь произносилась так недавно? На такое

Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..

Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.

Что же женщина?.. О, Боже!..

Робко голову склоняет. «Я согласна, — тихо шепчет, —

Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.

Только будущим живу я… Счастье было, да — погасло…

Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна…»

Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу…

Память… Под могильным камнем остаешься ты навечно…

А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.

Дни идут… К своим могилам не приходят эти двое…

И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —

Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало…

Спите крепко, спите вечно… А цветы — зачем они вам?

Это пышное убранство — для чего оно могилам?..

Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.

В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои…

Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…

«Все живут — все умирают» — гаснут все земные звезды, —

Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:

Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —

С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших…

Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно…

Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает…

Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает…

Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,

Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…

Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,

Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я…

1912

«Поэзия — прежде всего…»

…В 1912 году в провинциальном Кутаиси молодой 22-летний поэт старательно выписывал на своей самодельной афише, выполненной в модернистском стиле: «Студент Парижского университета Галактион Табидзе прочтет лекцию…» — трогательный документ нереализованной юношеской мечты. В том же году он знакомится с гимназисткой Ольгой Окуджава и навсегда запоминает сказанное свидетелем знакомства, своим двоюродным братом Тицианом: «У нее гениальные глаза!» Но Париж — далек и недоступен, а при чтении безутешных писем возлюбленного «гениальные глаза» вскоре увлажняются, поскольку по окончании гимназии их обладательницу родители отсылают учительствовать в другой город.

Попытка же оставшегося в Кутаиси Галактиона издать свой первый сборник стихов, заручившись поддержкой будущих читателей, оказалась не более успешной, чем его матримониальные планы, — откликнулись всего пятнадцать человек…

Естественно, что на фоне личных неудач из всего многообразия поэтических «тем и вариаций» начала столетия Галактион Табидзе выбирает наиболее созвучный своим тогдашним настроениям драматический сюжет. Сентиментальная присказка о зыбкости любовных клятв перед извечными законами жизни и стала рефреном «Могильщика» — по сей день одного из самых читаемых в Грузии стихотворений. Грузинская литературная публика, увлеченная «эстетикой смерти» Шарля Бодлера и русскими символистами, а до них — надсоновским заупокойным надрывом и подобными ему отзвуками английских и немецких «кладбищенских поэтов», конечно же восприняла с восторгом весь этот аллегорический реквизит классического образца декаданса.

Более удивительна дальнейшая судьба этого стихотворения, его «долгожительство».

Литературоведы, как известно, консервативны, и поэтому по сей день «Могильщик» наряду с «Мери» и «Луной Мтацминды» в академических курсах грузинской литературы считается шедевром раннего Галактиона. Интерес переводчиков Галактиона Табидзе к его ранним стихотворениям (помимо «культовости») обусловлен, по-видимому, их нарративным характером, тем, что в них пока еще нет признаков той «пленительной неясности», которая почти всегда оборачивается для переводчиков криптограммой с цепью семантически не разрешимых задач. «Могильщик» переводился на русский язык не единожды: впервые — Варламом Шаламовым («галактионовский» том «Библиотеки поэта» 1983 года), а в последнее время — Георгием Яропольским, Паолой Урушадзе и Юрием Юрченко, чья работа и предлагается вниманию читателей.

Перевод Юрченко меня искренне обрадовал своим уверенным интонационным мазком и точно подобранной метафорической палитрой, тем, как талантливо и тщательно он воссоздал на новом языковом полотне грузинский пейзаж вековой давности. Такое переводческое мастерство не приходит только с «трудом и терпением». Грузия — поэтическая родина Юрия Юрченко, здесь были написаны и опубликованы (не без гордости замечу, в «Литературной Грузии») его первые стихи, здесь он обучался театральному мастерству и состоялся как актер. Конечно же, и прожитые на грузинской земле годы, и знание грузинского языка, и мастерски переведенные стихи грузинских поэтов разных поколений — немаловажные факторы. Но думаю, главнее — фанатичная влюбленность Юрия в поэтическое наследие своего кумира; влюбленность, не затухавшая в нем ни на далеких Курилах, где он подрабатывал в студенческие годы, ни в романтическом Париже, где он в последние годы обитает.

Так, волею судеб, через сто лет к несостоявшемуся студенту Парижского университета Галактиону Табидзе пришел русский перевод самого значимого для него в то время стихотворения, причем пришел именно из Парижа! Вернулся как символ верности поэзии и поэтам, то есть своеобразной антитезой — своему же печальному рефрену.

Заза Абзианидзе

Загрузка...