Молчаливое море

Глава 1

Лейтенант Портнов на корабль попал почти с выпускного бала. Правда, по собственному желанию. Хотя плацкарту взял до самой Тюмени и в мыслях уже был там, с Аллочкой.

Но проехать мимо, хотя краешком взгляда не взглянув на «Величавый», было свыше его сил. Сдав чемодан в камеру хранения, Портнов ринулся на на причал.

Ракетоносец стоял в ряду собратьев, отличающихся лишь цифрами бортовых номеров. Только лейтенанту он показался самым лучшим. У соседа слева небрежно провисала якорная цепь, на флагштоке полоскался изрядно выцветший флаг.

Зато на «Величавом» все было в норме. И как подходило название к гордому его силуэту! Высоко приподнятый форштевень, строгая линия бортов, чуть скошенные трубы и обтекаемые надстройки — все подчеркивало неудержимое стремление вперед. Портнову почудилось даже, что он слышит стон туго натянутых швартовов, которым невмоготу удерживать корабль возле стенки.

Лейтенант остановился поодаль от сходни, не сводя с ракетоносца влюбленных глаз. По этой сверкающей аспидной чернотой палубе ему вскоре прндстоит ходить, слышать рокот могучих турбин и чувствовать нетерпеливую дрожь стального тела корабля. Станюкович и Соболев внушили молодому лейтенанту, что первый корабль так же прочно остается в памяти, как и первая любовь.

Между тем на «Величавом» сыграли малый сбор. Личный состав выстраивался на юте, и Портнов всматривался в незнакомые матросские лица, пытаясь угадать среди них своих подчиненных. Ему хотелось командовать самыми видными и толковыми людьми.

Мимо Портнова, ворча мотором, прошла автомашина, загруженная так, что штабеля ящиков в кузове подымались выше кабины.

Газанув напоследок, она остановилась возле «Величавого». Тотчас же по сходне загромыхали матросские ботинки и началась разгрузка.

Лейтенант не выдержал и подошел к мичману, руководившему приемкой имущества. Тот мельком глянул на незнакомого офицера, продолжая листать кипу накладных.

— Корабль куда-то уходит, товарищ мичман? — спросил Портнов.

— А вы, извините, кем будете, товарищ лейтенант? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Я служить к вам назначен... — смущенно произнес Портнов.

— Тогда обратитесь к дежурному по кораблю, — посоветовал мичман, в голосе которого появились теплые нотки.

Глянув на часы, Портнов поднялся по сходне на ют.

— Ага, на ловца и зверь бежит! — весело воскликнул дежурный, коренастый и большеголовый капитан-лейтенант. — Исмагилов, командир ракетной боевой части, — протягивая руку, назвался он. — А я-то думал, снова мне на поход «варяга» брать. Кстати вы прибыли. Сегодня ночью — прощай любимый город!

— И надолго? — осторожно осведомился Портнов.

— Пустяки! — продолжал широко улыбаться капитан-лейтенант. — К весне обязательно будем дома!

«Ноябоь, декабрь, январь, февраль, март... — в уме прикидывал месяцы лейтенант. — Ого, почти на полгода! А как же я?» — вдруг обожгла его тревожная мысль.

— Постойте, а где же ваше приданое? — глянул на его пустые руки Исмагилов.

— На вокзале... Я еду в отпуск... — растерянно пробормотал лейтенант.

— Ах да, — огорченно махнул рукой дежурный. — Я совсем забыл про ваш первый офицерский. Когда едете?

— Сегодня же.

—Далеко?

— В Тюмень.

— Сибиряк, значит? — оживился Исмагилов. Там уже зима, снег, — мечтательно сузил он глаза. — Земляки, значит. Только моя родина еще дальше — в Красноярском крае. Про Хакассию слыхали?

— Что же со мной потом будет? — отрешенно произнес Портнов.

— Когда из отпуска вернетесь? Может, доставят вас к нам с какой-нибудь оказией. Или временно прикомандируют к другому кораблю.

— Не хочу я на другой! — почти выкрикнул лейтенант.

— Ничего не поделаешь, — сочувственно вздохнул Исмагилов. — Зато после будете встречать нас на причале цветами!

— Не хочу цветами, — машинально возразил Портнов. — А что, если мне отложить отпуск? — вдруг спросил он.

— Это может решить только командир, — удивленно вскинул широкие брови капитан-лейтенант.

— Проводите меня к нему, пожалуйста, — попросил Портнов.

Вечером, выкроив несколько свободных минут, он уселся писать послание в Тюмень.

С Васей мы в шестьдесят втором году познакомились. Была я тогда девятиклассницей и старостой юннатского кружка. Нравилась мне возня со зверушками, только настоящие хлопоты у меня начинались тогда, когда хворал какой-нибудь бельчонок или кролик. Девчонкам — слезы, а мне забота: есть кого лечить.

Ну, а Вася... Он юннатом не был, да и совсем в другой школе учился.

Как-то в декабре подружки вытащили меня на лыжную прогулку. «Нечего, — говорят, — тебе над медицинской энциклопедией сохнуть. Врачу самому хорошее здоровье требуется. Айда дышать озоном!»

Отправились мы в загородные овраги. Там по воскресеньям тучи ребятни собираются. И на этот раз горушки, как муравейники, были черны. Облюбовали мы местечко, где народу поменьше. Съехали разок с бугра и обнаружили, что внизу возятся несколько парней. Трамплин мастерят. Утрамбовывают снег и поливают его из бочки на салазках. Командует стройкой парнишка лет семнадцати. Ноги у него, что жерди землемерные, на шее пижонская косынка, видно, у сестры или у матери спер, а на голове облезлый заячий треух. Умора.

Слепили они трамплин. И первым через него покатил длинноногий. Екнуло у меня под ложечкой. «Ну, — думаю, — будут сейчас голова-ноги, ноги-голова!» Даже ойкнула, когда махнуло его в сторону. Но глянула вниз, вижу: устоял парень, несется весь в снежной пыли, только треух где-то по дороге потерял.

Взяло тут меня непонятное озорство. Развернула лыжи и следом за ним на трамплин. Что потом было, вспомнить трудно. Бросило меня сначала влево, потом — вправо, шмякнуло о землю так, что в глазах помутнело. Отдышалась, стала щупать бока. Ребра целы, зато левой ногой шевельнуть не могу. Ясное дело — вывих.

Подняла голову, а ко мне знакомый незнакомец торопится. Лыжи сбросил, в снегу по колено увязает.

— Жива? — спрашивает и давай меня честить: — Сумасшедшая девчонка! Едва на лыжах держится, а туда же — на трамплин! Шею свернуть захотела?

— Всего только ногу вывихнула, — прикусив губу, чтобы не застонать, отвечаю ему.

— Всего только! — беззлобно передразнил меня парень, отстегивая обломок лыжи. Потом сгреб меня на руки и понес к салазкам, с которых дружки его мигом убрали бочку с водой.

Так на салазках, запряженных тройкой, я и прибыла в больницу. Вывиха у меня не обнаружили, просто связки на ноге растянула. Перебинтовали потуже щиколотку и отправили домой. Только уже на санитарной «Волге». А парень нахально влез на сиденье рядом с шофером. Провожать меня надумал. Смотрела я на его рыжую шевелюру — шапку он в овраге позабыл — и злилась. Чего я за ним следом с горы покатилась? В школе теперь не оберешься разговоров.

И впрямь, когда заявилась я хромоножкой на уроки, начались ахи да вздохи подружек. Неодобрительно косились на меня учителя, считая, что я поплатилась за очередное сумасбродство. Тремя днями спустя сидела я вечером дома в своей комнате. Глянула случайно в окно, а на улице долговязая фигура маячит. В заячьем треухе. Правда, без косынки на шее и в стареньком пальто вместо свитера. Стоит нахохлившись, будто страус, и валенком льдины ковыряет. Такой забавный, что поневоле расхохочешься. Зачем пришел? Чего торчит у всех жильцов на виду?

Присела я на подоконник, язык ему показала. Рукой знак подала: проваливай, мол, нечего людей смешить!

Он мой намек понял. Еще больше ссутулился. Подошел к свежему сугробу и крупными буквами вывел: ВАСИЛИЙ. Ткнул себя в грудь рукавицей, удостоверяя, что это его так зовут. Будто мне не все равно, Василий он или Филипп Блаженный. Демонстративно спиной к окну повернулась. Когда глянула украдкой через плечо, его уже след простыл.

Дальше — больше. Чистили мы после уроков с девчонками клетки в живом уголке. Вдруг отворяется дверь и на пороге является мой Дон-Кихот.

— Здравствуйте, — говорит. — Я к вам по поручению юннатов девятой школы. Слышали мы, что ваши морские свинки погибли. Так вот... — и выгребает из-за пазухи двух крохотных зверьков.

После я дозналась, что он за ними на зооветстанцию ездил. В Новую Заимку. Это за семьдесят-то километров от Тюмени!

Подарок свой он мне протягивает. Я делаю вид, что шибко занята. Тогда к нему Галка Юринева, всезнайка наша, подскакивает. Схватила свинок и давай их чмокать в мордашки. Даже спасибо не сказала. А он молча потоптался возле порога и вышел.

Неловко мне стало. Почувствовала, что зря обидела парня. Тут еще Галка пристает с расспросами:

— Ты его знаешь? Симпатичный мальчик!

— Тоже мне, нашла красавца, — ей говорю. — Рыжий, как бес, да носатый! — Галка удивленно глянула на меня и промолчала.

Глава 2

Капитан-лейтенант Исмагилов представил Портнова подчиненным. Среди них не было никого из облюбованных утром с причала. Хуже того: старшиной команды оказался тот самый мичман, что первым встретил лейтенанта. В поименном списке он значился Николаем Федоровичем Кудиновым. Он уже в годах, виски густо посолены сединой. Неприязнь Портнова усиливалась еще и потому, что мичман чем-то напоминал ему собственного отца. Может, мешковатостью фигуры, а вернее всего самоуверенным прищуром блекло-голубых глаз.

«Попробуй сработайся с таким...» — невесело думал лейтенант.

Он стоял перед строем и перехватывал на себе любопытные взгляды подчиненных. Немудрено: многим из них он почти ровесник. Вон у левофлангового матроса подбородок и щеки сизы от пробивающейся щетины. А сам Портнов пока еще бреется через день.

— Вашего командира зовут Василием Трифоновичем. С этой минуты он для вас бог, царь и воинский начальник! — балагурчиво говорил с матросами Исмагилов.

«Этому тоже не мешало быть посерьезнее», — продолжал размышлять Портнов.

Зато большое впечатление на него произвел командир корабля капитан третьего ранга Неустроев. Внушительный рост, строго сдвинутые брови на интеллигентном, с тонкими чертами лице, безукоризненно отутюженная форма и манера говорить короткими, отрывистыми фразами — все выдавало в нем настоящего моряка. По крайней мере, в представлении Портнова. Но до командира у лейтенанта было слишком много инстанций. Чуть поменьше, чем ступеней у трапа, ведущего на ходовой мостик.

Поближе познакомиться со своими людьми в этот раз Портнову не удалось. Очень уж канительным выдался последний перед походом день. Уснул лейтенант в первом часу ночи, но то и дело пробуждался от чьих-то шагов в коридоре, разговоров и хлопанья дверей.

Вторая койка в его каюте пустовала. С хозяином ее, лейтенантом Смидовичем, Портнов едва успел познакомиться. Тот весь день мотался по каким-то своим делам, а под вечер уволился на берег.

Окончательно разбуженный корабельной сигнализацией, Портнов чуток понежился в постели. За открытым иллюминатором лучилось солнечное утро. На ум пришли слова матери, что «первый прищур в новом месте — вещун». Но сколько ни старался, сна своего не вспомнил. Зато мысль о матери вызвала грустинку. Последнее время он как-то меньше думал о ней, слишком его мысли были заняты Аллочкой.

В каюту заглянул Исмагилов.

— Доброе утро! — радушно поздоровался он. Заметив кислое выражение на лице своего подчиненного, обеспокоенно спросил:

— Чего захандрил, моряк? Или уже раскаиваешься? Тогда пошли к командиру, пока не поздно.

Портнов отрицательно покачал головой. Исмагилов одобрительно цокнул языком:

— Молодец, лейтенант. Настоящий батыр! Слушай, чего скажу: даю тебе три дня на оглядку. Знакомься с кораблем, с экипажем. А потом закусывай удила и принимайся за дела!

— Я могу прямо сегодня... — заикнулся было Портнов.

— Ну нет, — охладил его капитан-лейтенант. — Сразу в слишком большие герои не лезь. Это опасно!

В девять часов корабль взбудоражили авральные звонки. Портнову некуда было пока бежать, он устроился на крыле сигнального мостика. Глядел на то, как убрали сходню, с землей «Величавого» связывали только стальные нервы швартовов. Небольшой оркестр на причале играл бравурные марши, а в голове у лейтенанта вертелась изрядно надоевшая песенка:

Вскипели шапки пены над винтами, мелко задрожал корпус корабля. И сразу же сердитые волны оттолкнули назад причальную стенку.

Когда в слепящих солнечных отблесках стали расплываться строгие очертания городских кварталов, лейтенант сошел вниз. В каюте он застал соседа, перекладывающего в шкаф содержимое небольшого чемодана.

— Привет, старик, — солидно откликнулся Смидович. Искоса посматривая на соседа, Портнов старался определить его возраст. Судя по всему, тот должен быть чуть постарше его самого, но крупные залысины возле лба и глубокие морщины, идущие подковками от носа к уголкам рта, смущали Портнова.

— Вчера мы с тобой не познакомились как следует, — сказал Смидович, опорожнив чемодан. — Ты что, без стажировки кончал?

— Нет, почему, — улыбнулся Портнов. — Так же, как и все...

— А когда был выпуск?

— Позавчера.

Смидович уставился на него черными смородинами зрачков.

— Разве теперь после училища отпуска не положено?

— Отчего же? Все осталось по-прежнему...

— Ничего не понимаю, — удивленно передернул плечами сосед. — Тогда с какой стати ты здесь оказался?

— Не захотел отставать от корабля.

— Дурак! — презрительно хмыкнул Смидович. — Испугался, что на твою долю морской романтики не достанется? Я, например, за два года ею вот так сыт, — он чиркнул по горлу ребром ладони.

Правду говорят, что от судьбы не уйдешь. Я поняла это после комсомольской конференции, на которую меня избрали делегатом. Обсуждался вопрос о посылке городской молодежи в деревню. Сначала выступил секретарь нашего райкома Миша Синицкий. Он сказал о том, что в колхозах области нехватка рабочих рук, что обком комсомола принял решение направить туда на постоянную работу комсомольцев-горожан и что на райком спущена разнарядка — сорок человек.

Секретаря поддержал, правда, без особого энтузиазма, какой-то заводской парень, потом бойкая девчушка из сельскохозяйственного техникума.

И тут на трибуну шагнул Вася Портнов.

— Ерунда эти ваши разнарядки, — безо всяких обиняков выпалил он. — Ими вы любое живое дело загубите! Я понимаю, хлеб сеять кому-то надо, сам его каждый день ем...

— И с маслом! — подал кто-то реплику из зала.

— И с маслом! — подтвердил Вася. — Но хлеб должны сеять те, у кого сердце к земле тянется, а не кто попадя! И вместо того, чтобы разнарядки писать, вы лучше добейтесь, чтобы сельская молодежь по городам не разбегалась! Спортклубы им постройте, Дома культуры, чтобы театр туда иногда заглядывал! Вот тогда и разнарядок не потребуется!

Я сидела, вся обомлев, и переживала. Думала, ох и нагорит теперь рыжему! Ведь форменным образом сорвал мероприятие. Схлопочет строгий выговор, а то и вовсе из комсомола исключат. И в то же время удивлялась его смелости. Ведь один-единственный выступил против решения обкома! И кто его просил? Насильно же никому комсомольской путевки не выпишут.

Я знала, что Вася будет ждать меня на улице. Поэтому не удивилась, когда он взял меня за локоть.

— Ну, как поживают наши морские свинки? — несмело улыбнувшись, спросил он.

А я вспомнила, как он отчитывал меня в овраге, и решила отплатить той же монетой.

— Вас что, — спрашиваю, — сельские комсомольцы уполномочили за них речь держать?

— Да не так вы меня поняли? — сердито воскликнул он.

— А как изволите вас понимать? Сами-то хоть раз были в деревне?

— Каждое лето езжу. У меня в Вагайском районе полсела родственников живет!

— Ага, значит, и вы в свое время оттуда сбежали?

— Да не я, а мой отец.

— Хорошо, а вот освоение целины, по-вашему, тоже...

— То совсем другое дело, — нетерпеливо перебил меня Василий. — Там на пустом месте начинали. Люди действительно были нужны. И не только хлебопашцы — архитекторы, инженеры, строители и множество других специалистов! А вот моя Александровка сто лет как стоит, а людей в ней почти не прибавилось.

— Все равно вы неправильно поступили. Решение обкома комсомола обсуждать начали. Забыли про демократический централизм.

— Демократический централизм своего ума иметь не запрещает. Да бросьте вы меня отчитывать! — ощетинился вдруг он. — Скажите лучше, вы в кино завтра со мной пойдете? Я на «Тихий Дон» два билета взял.

Неожиданно для себя я согласилась. И вынуждена была отметить, что мне приятно разговаривать с этим самоуверенным парнем, легко идти рядом с ним по скрипящему снегу, и чем ближе мы подходили к моему дому, тем больше я замедляла шаг.

Честное слово, я никогда не была слишком высокого мнения о своей внешности! Однако до чего приятно чувствовать на себе восхищенные взгляды, особенно если так смотрит человек, который и сам тебе нравится.

Глава 3

Только когда подошли к Босфору, Портнов в полной мере оценил благородство капитан-лейтенанта Исмагилова. Пока «Величавый» проходил проливную зону, лейтенант не покидал сигнального мостика, забыл даже пообедать. Очень уж заинтересовала его своей неповторимой экзотикой архитектура древнего Стамбула.

Поражало соседство замшелых старинных крепостей с ультрасовременными зданиями из стекла и бетона, убогих лачуг с роскошными дворцами богачей.

На одном из красивых особняков развевался советский флаг. Здесь разместилось наше консульство. С балкона его приветливо махали руками. И Портнов вспомнил, что где-то читал или слышал любопытную историю, связанную с этим домом. Будто бы строили его еще при Екатерине Второй и под фундамент засыпали целую баржу земли, взятой в России. Чтобы дипломаты всегда думали о своей стране.

Белая башенка маяка на скале воскресила в памяти легенду о смелом греческом юноше Леандре, который каждый вечер вплавь пересекал Босфор, чтобы увидеться со своей возлюбленной Геро. В одну из штормовых ночей он утонул. Зато великий английский поэт Байрон, решивший в непогоду повторить подвиг Леандра, благополучно достиг противоположного берега пролива.

Сигнальщики дали Портнову бинокль. Он навел окуляры на знаменитую Ай-Софию — мечеть, под которую много веков назад приспособили великолепный эллинский храм. Благородное, со строгими и стройными формами сооружение окружали частоколом минареты.

Воду бороздило много пестро раскрашенных парусных и моторных фелюг, нервно вскрикивали снующие от берега к берегу паромы.

Лавируя между ними, к «Величавому» спешил быстроходный катер-лимузин. На его палубе и даже на крыше рубки сидели люди с кино- и фотоаппаратами.

— Что это за катер? — спросил лейтенант у сигнальщика.

— Американский шпион.

— Но он под турецким флагом!

— Такой же турок, как я индус, — усмехнулся старшина. — Каждый раз встречает на этом же самом месте...

Юркий лимузин прошелся вдоль одного борта ракетоносца, пересек курс почти возле самого форштевня и перешел на другую сторону. Потом круто развернулся и припустил прочь, по-собачьи виляя кормой.

Портнов долго смотрел ему вслед, не зная еще, что впереди его ждет немало встреч с любопытствующими кораблями, на мачтах которых будут полоскаться американские, итальянские, испанские и многие другие флаги.

Расступились берега, и у бортов заплескались суматошные волны Мраморного моря. Низко летя над водой, охотились большие черно-белые чайки. На горизонте кляксами синели Принцевы острова.

Лейтенант вернул сигнальщикам бинокль и спустился в кают-компанию.

— Будете кушать? — спросил его вестовой. — На вас оставлен расход.

— Не отказывайтесь, Василь Трифоныч! — подал голос из-за стола заместитель командира капитан третьего ранга Поддубный. Узнав вчера его фамилию, Портнов еле сдержал улыбку: очень уж не походил на прославленного русского богатыря низкорослый и щуплый замполит.

— Спасибо. Борща мне не надо, дайте одно второе, — сказал вестовому лейтенант, которому лестно было услышать из уст начальства свое имя-отчество и неловко оттого, что явился не вовремя, хотя не был занят вахтой.

— Ну как, впечатляет заграница? — хитровато прищурившись, спросил замполит. По его тону было похоже, что не один Исмагилов инициатор трех свободных дней. — Насматривайтесь вволю, а то в следующий раз, может, и не удастся. Служба, брат, она когда мать, а когда и мачеха!

Портнов промолчал, старательно налегая на жаркое. А его собеседник уже поел и затягивался теперь послеобеденной сигаретой.

— Телеграмму домой послать не забыли? — снова задал вопрос замполит. И опять заговорил сам, не дожидаясь ответа. — Впрочем, я не одобряю решения командира. Боюсь, что вами руководило просто мальчишеское ухарство. Как захотелось, так и расхочется. Нет, будь на то моя власть, я бы вас выпроводил в отпуск! Обязательно бы выпроводил...

— Прошу разрешения от стола, — допив в два глотка компот, сказал Портнов.

— Вы не курите? Правильно делаете. Легких хватит на сто лет, — словно не слыша его просьбы, говорил Поддубный. — Ваши родители живы?

— Да.

— Братья-сестры имеются?

— У матери я один. У отца есть еще две дочери от второй жены.

— Как вы разместились? — деликатно перевел разговор на другое замполит. — Каюта удобная?

— Двенадцатая каюта в кормовом коридоре.

— Ага, значит, вместе с лейтенантом Смидовичем...

Я ни о чем не допытывалась. Вася сам рассказал мне о себе. В его голосе были вызывающие нотки, когда он сказал, что мама его работает уборщицей в конторе зеленхоза, а отец бросил их много лет назад.

Васины родители выросли в одной деревне, закончили школу-семилетку, десятилетки поблизости не было, как, впрочем, и возможности учится дальше: шла Великая Отечественная война, все колхозное хозяйство легло на плечи женщин, стариков и подростков.

В сорок третьем году отца призвали в армию. Ушел юнцом, а вернулся возмужавшим человеком. Но жить в деревне не захотел. После свадьбы он забрал жену и укатил в город. Устроился шофером на одну из автобаз. Дали им крохотную комнатенку в общежитии. Теснота была такая, что мать вечера просиживала на коммунальной кухне, пока отец занимался. Он поступил в заочный техникум.

Еще труднее стало, когда родился Вася. Матери приходилось на целые месяцы уезжать к родственникам в деревню, чтобы дать возможность мужу подготовиться к сессии и заодно сэкономить ему денег на дорогу.

Получив диплом, отец стал работать начальником строительного участка. Но не успокоился и поступил на вечернее отделение автодорожного института. Мать с сыном его почти не видели: уходил с зарей, возвращался домой за полночь. А однажды не вернулся совсем. Через несколько дней прислал за чемоданом с вещами своего приятеля. От него мать узнала, что отец сошелся со своей сокурсницей. Вскоре «молодожены» уехали в другой город. Васина мама сама подала на развод, отец их не забыл — без исполнительного листа деньги посылал каждый месяц. Мать не настраивала сына против отца, не запрещала им видеться. Но с годами отец стал приезжать все реже и реже. Правда, иногда вызывал сына на телефонные переговоры, приглашал в гости. Только Вася к нему не ехал и писем тоже не писал.

Я так и не поняла из Васиных слов, хороший или плохой человек его отец.

Когда я впервые пошла с Васей в кино, мне показалось, что он стесняется своего потертого и заштопанного на локтях пальто, особенно рядом с моей модной беличьей шубкой. Я разыскала в кладовке свою старенькую цигейку, почистила и надела в следующий раз, безмерно удивив маму.

— Ты чего это так вырядилась? — сделала она большие глаза. — Или металлолом вздумали собирать на ночь глядя?

— Нет, мамочка, — ласково защебетала я. — Погулять иду. А белку хочу поберечь, чтобы и на десятый класс хватило!

— С каких это пор ты стала такой бережливой? — испытующе глянула на меня мама. — Раньше, чуть петля на чулке спустилась, сразу новые подавай! странная у тебя перемена!

— Честное слово, мамочка, я теперь буду совсем другой! Я стала взрослой и поняла, что деньги вам с папой нелегко достаются!

— Ну и ну! — покачала головой она. Мама начинала кое о чем догадываться, ведь все в мире матери проницательны. Она многозначительно поглядывала на меня и ждала, что я сама ей все расскажу.

Глава 4

В Мраморном море было пустынно. Помаявшись наверху, Портнов нарушил данное Исмагилову обещание и отправился на свою стартовую батарею.

— Товарищ лейтенант, — поднялся ему навстречу Кудинов. — Личный состав занимается специальной подготовкой.

— Вольно, продолжайте, — смущенно пробормотал Портнов, которому трудно было еще осознать свое новое положение. Всего несколько дней назад мичманов он приветствовал первым.

Лейтенант присел в сторонке, исподволь приглядываясь к своим подчиненным. Кроме фамилий, он не знал о них ничего. Разве только по внешнему виду одни ему нравились больше, другие меньше.

С первого взгляда понравился ему широкоплечий и и краснощекий старшина второй статьи Шкерин, худощавый с умным лицом матрос Саркисян и еще один паренек, фамилию которого он не запомнил.

Краем уха Портнов прислушивался к тому, как мичман объясняет операторам схему одного из блоков.

— Вы ошибаетесь, — вдруг не выдержал лейтенант и перебил руководителя занятий. — Высокое напряжение поступает на другую перемычку, а с нее на клемму пять.

Лицо и шея Кудинова залились багровыми пятнами. Он смешался и замолчал.

— Никак нет, товарищ лейтенант, — упрямо тряхнув вихрами, вступился за мичмана старшина Шкерин. — По этой команде клемма пять не запитана! — зеленоватыми глазами старшина с вызовом смотрел на Портнова.

«Вот тебе и симпатяга, — огорошенно подумал тот. — И прическу неуставную носит. Придется обратить на него внимание».

Портнов взял из рук мичмана схему. От множества разноцветных линий у него зарябило в глазах. Перед госэкзаменами он наизусть выучил каждую страницу технического описания, поэтому сейчас решительно взмахнул указкой.

Но чем внимательнее глядел он на переплетение электрических каналов, тем больше улетучивалась его уверенность.

«Черт, кажется, я ляпнул невпопад. Все ясно: команду перепутал. Что же теперь делать?» — лихорадочно соображал он, чувствуя, что на корню губит свой авторитет.

— Вы правы, я ошибся... — промямлил он наконец.

— Вы просто не расслышали команды, товарищ лейтенант, — пришел ему на выручку Кудинов. — От кнопки «Пуск» высокое действительно подается на клемму пять. Только у нас речь шла о транспаранте «Товсь»...

Но Портнов был не в состоянии оценить его деликатность. Наоборот, в голосе мичмана ему послышалась откровенная издевка. Он повернулся и вышел из поста управления.

Давно он не чувствовал себя так скверно. Поднявшись на сигнальный мостик, подставил лицо пронизывающему сырому ветру, смотрел перед собой незрячими глазами, а в голове у него гудел пчелиный рой.

Случившееся казалось ему настоящей катастрофой, единственным возможным выходом из которой был рапорт о переводе на другой корабль. От мысли, что придется расстаться с «Величавым», щемило сердце. Кто-то тронул его за плечо.

— Чего призадумался, джигит? — спросил капитан-лейтенант Исмагилов.

Путано и сбивчиво Портнов рассказал ему обо всем.

— Погоди, о каком рапорте ты говоришь? Ничего не понимаю! — воскликнул тот. А сообразив, в чем дело, звонко расхохотался: — Ха-ха-ха! Авторитет, говоришь, загубил? Да ты знаешь, что это такое — авторитет? Пуд соли умнешь, пока его наживешь. Какой ты чудак! Ха-ха-ха! Ничего, лейтенант, все такими были!

Потом, разом посерьезнев, капитан-лейтенант придвинулся поближе к Портнову:

— Ты думаешь, у тебя инженерный диплом, так ты умнее всех должен быть? А почему? Нет, дорогой, на флоте дураков не держат. Понял? Не хотел я раньше времени с тобой толковать о делах, но раз уж так вышло, слушай. Вот какие люди на твоей батарее: мичман Кудинов — радиомастер, телевизоры своей конструкции собирает. Командир отделения Шкерин мореходное училище кончал. На сейнере все Черное море исколесил до службы. Самый слабый — Саркисян, и тот с десятилеткой за плечами. Но плохо знает русский язык. Тяжело с ним. Особенно мне, ведь я сам до школы папа-мама по-русски не понимал.

Слушая Исмагилова, Портнов постепенно успокаивался. Через полчаса он уже улыбался. неистощимый оптимизм Исмагилова поднимал настроение.

— После первого курса мы практику на Амуре проходили, — пряча в уголках глаз смешинку, рассказывал капитан-лейтенант. — Поставили меня впередсмотрящим. Сказали: докладывай обо всем, что увидишь. Заметил я впереди на берегу железную дорогу и ору: «Прямо по носу паровоз!» «На чьем носу?» — сердито спрашивают с мостика. «Как на чьем? — отвечаю. — На корабельном носу паровоз!»

Капитан-лейтенант, конечно, хитрил, нарочно рассказывал про свои курьезы. Портнов это понимал и был искренне благодарен Исмагилову за поддержку.

Ах, каким забавным парнем оказался мой Вася! То был серьезным до невозможности и надувался, как индюк, то, наоборот, становился смешливым и наивным, как первоклашка.

Как-то я обратила внимание на его красные, обветренные руки.

— Ну и что? — самолюбиво ощетинился он. — Я матери по утрам полы в конторе мыть помогаю! Если тебя это шокирует, значит, мы не пара.

Я не стала обижаться на него, только в душе рассмеялась: «Дурачок, если бы ты был другим, я бы тебя не полюбила!» Я уже созналась маме и показала ей того, кто оказывает на меня такое положительное внимание. Мама едва сумела скрыть свое разочарование. Она имела в виду Сергея Добрынина, моего одноклассника, который раньше изредка провожал меня домой. Я посочувствовала маме. Только в сорок лет можно не заметить разницы между прилизанным и самовлюбленным Сережкой и моим рыжим, мечтательным Дон-Кихотом!

— Ты знаешь, Алька, — говорит он мне, например, — я недавно «Гойю» Фейхтвангера прочитал. Обидно мне стало до слез. Великий художник был, а в нищете умер. И Рембрандт тоже. А ведь сейчас, встань они из могилы да распродай свои картины, наверное, не беднее братьев Рокфеллеров стали бы!

— Чего это тебе вздумалось чужие капиталы считать? — нарочно раззадориваю его. — Может, сам разбогатеть мечтаешь?

— Мое богатство вот оно, — обеими руками показал он на притихший вечерний город, на усыпанное яркими звездами небо. Потом, застеснявшись, добавил: — Да еще ты, Аленькая...

Он в первый раз назвал меня таким именем, да и это его полупризнание я услышала от него впервые, хотя давно уже ждала. Я повернулась к нему лицом, надеясь на его догадливость, но Вася не понял моего зова. от близких губ на моих ресницах таяли снежинки, стоило мне привстать на цыпочки, и наши губы встретились бы. Но не могла же я целоваться первой!

Никому на свете, даже маме, не призналась бы я в том, как хочется мне ощутить на своих плечах сильные Васины руки. Сережка Добрынин однажды нахально чмокнул меня в губы. Тогда я чувствовала только стыд и злость. И как бы стало мне хорошо, если бы так же поступил сейчас Вася.

Но он загребал снег своими длинными ногами, лишь вздрагивающая рука, в которой он держал мою ладонь, выдавала его волнение. Беда мне была с таким кавалером! Я легонько отстранилась от него и вполголоса замурлыкала насмешливую песенку:

А Вася обиженно вздохнул.

Как-то я затащила его к себе домой. Он испуганно остановился возле порога моей комнаты, не решаясь ступить на ковер подшитыми кожей валенками. Я принесла ему папины домашние тапки. Он смущенно глядел на меня и не переобувался. Тогда я вышла на мамину половину. Когда вернулась, увидела тапки на босых Васиных ногах. Наверное, он стеснялся своих заштопанных носков.

Осторожно присев на краешек тахты, он бросал косые взгляды на сверкающее лаком пианино, на крышке которого выстроилось стадо розовых мраморных слоников.

— Ты играешь или мать? — спросил он, чтобы поддержать разговор.

— Мы обе. Я закончила музыкальную школу, а мама в ней преподает.

— А я вот играю только на патефоне, — неуклюже пошутил Вася.

— Знал бы ты, сколько я слез над ним пролила, — кивнула я на пианино. — Мама все твердила, что у меня абсолютный слух, а мне жуть как не хотелось целыми днями долбить гаммы! Я бы лучше в гимнастическую секцию записалась.

— Музыкальная грамота расширяет кругозор, — солидно кашлянул он. — Музыку я действительно очень люблю... радио почти каждый день слушаю.

— Здравствуйте, молодой человек! — сказала вошедшая мама. Она была одета в строгий жакет, волосы закручены в плотный узел, тонкие губы поджаты. С таким выражением лица она всегда входила в класс к своим ученикам, хотя дома с папой, со мною и с братишкой Димкой она была ласкова, всегда улыбалась и часто напевала.

— Вы и есть Вася? — спросила она. — А меня зовут Альбина Павловна.

— Очень приятно, — пробормотал Вася, вскочив с тахты и опустив руки по швам.

Он был забавен в этот момент, длиннющий, с растерянным лицом, с голыми пятками, торчащими из тесных ему тапок. Я заметила, как мама горько усмехнулась. «Ну и вкус же у моей дочери», — возможно, подумала она. Но ведь и она сама любила повторять поговорку: «По одежке встречают, по уму провожают».

Вася, конечно, почувствовал ее отчужденность и с этого раза неохотно переступал порог нашего дома.

Глава 5

Широкой извилистой рекой проплыли назад Дарданеллы. Берега их не были так живописны, как побережье Босфора: среди зеленой растительности здесь то и дело виднеются рыжие проплешины пустошей. На склонах холмов прилепились пестрые заплатки селений с неизменными камышинками минаретов. Но вот кончается крутое колено, и перед взором предстает старинный форт. Подслеповатыми бойницами смотрят замшелые стены крепости, словно допытываются: с добром или с худом идете, мореплаватели?

Третье море на пути «Величавого» — Эгейское. Одно из самых любопытных на земном шаре, потому что нашпиговано островами, как суп клецками. Они начинаются сразу за выходом из Дарданелл.

— Гляньте вон на тот остров, — говорит Портнову вышедший на мостик замполит. — Он называется Мавро...

«Мавро, Мавро... — задумался лейтенант, напрягая память. — Ах да, адмирал Сенявин!» И мысленно перенесся более чем на полтораста лет назад. В бледном мареве на горизонте заполоскались на ветру флаги русской эскадры, окутались пороховым дымом от залпов корабельных пушек, а чуть поодаль поднялись яркие сполохи над палубами турецких фрегатов...

— Да, Средиземноморье, — задумчиво произнес Поддубный. — На географической карте тут не увидишь русских названий. Зато перелистайте страницы истории — и здесь сразу запахнет Русью! И, главное, не как завоеватели — освободителями приходили сюда русские моряки... Читали, как адмирал Ушаков провозгласил на отвоеванных у французов греческих островах Ионическую республику? Не княжество, а республику! Он был не только великим флотоводцем, но и большим мечтателем, наш Федор Федорович! — тепло улыбнулся замполит.

Где-то высоко в небе послышался гул авиационных двигателей, из редких перистых облаков вывалился серебристый треугольник. Самолет снижался, увеличиваясь в размерах, и с ревом пронесся над «Величавым». На его фюзеляже простым глазом видны были сине-белые звезды.

— Американский морской разведчик типа «Орион»! — громко выкрикнул сигнальщик.

— Вот и первая ласточка, — вслух подумал Портнов.

— Только не ласточка, а коршун, — усмехнувшись, поправил его замполит. — Эти синие звезды надолго запомнят жители Нагасаки и Хиросимы, мирные труженики Кореи и Вьетнама...

Сделав круг, американский летчик снова повел самолет навстречу «Величавому», держась над морем почти на бреющей высоте.

Смотря на его остекленный фюзеляж, Портнов подумал о том, какое терпение требуется от командиров советских кораблей, постоянно подвергающихся провокационным облетам натовской авиации.

— Наверно, мысленно уже два раза отправил нас ко дну, — проводив самолет взглядом, сказал Поддубный. — Попробовал бы он сунуться к нам всерьез! — кивнул он на зенитные установки.

— А почему мы позволяем им устраивать провокации? — угрюмо спросил Портнов. — Взять бы да и грохнуть разок-другой для острастки хотя бы практической ракетой!

— Ишь ты, какой задиристый, — рассмеялся замполит. — В этом-то наше и преимущество, — продолжал он серьезно, — что наш флаг является здесь флагом мира. Не для того, чтобы развязать, а, наоборот, чтобы не допустить войны, пришли мы в Средиземное море.

Ракетоносец стремительно шел вперед, казалось, не обращая внимания на самолет, только развернулись в его сторону чуткие уши радаров. Покружив еще немного, американец улетел, растворившись в подступающих с запада густых вечерних сумерках. Становилось прохладно, быстро влажнела одежда. Портнов покинул мостик.

Его сосед Смидович лежал на койке в кителе и брюках и даже не обернулся на стук двери, хотя глаза его были открыты. Портнов осторожно, чтобы не зашуметь, прошел к столу и уселся в кресло.

— Ты извини, старик. Хандрю, — вздохнул за его спиной сосед. Потом, помолчав, заговорил снова: — Тебе этого пока не понять. Ты еще рвешься душой в неведомое завтра. Вот проболтаешься на соленой водичке с полгодика, тогда посмотрим... А может, ты с детства спал и видел море?

— Нет, — повернулся к нему Портнов. — Я из Сибири. Море только в кино смотрел. А в морское училище пошел по направлению военкомата. Могли предложить в авиационное или танковое, в любое...

— Ну и что? — скрипнул пружинным матрацем Смидович. — Раскаиваешься теперь? Эх, дураки мы были, ведь столько есть институтов, университетов! Учись — не хочу...

— А я ни капли не раскаиваюсь, — сказал Портнов. — Считаю, что мне повезло.

— В чем? — сердито обернулся и повысил голос Смидович. — В том, что дети будут без тебя расти? Я в прошлый раз уходил, дочка моя ползать не умела, а вернулся — она уже говорить научилась. «Дядька, уйди!» — на меня кричит. И вообще, верно кто-то сказал: моряку жениться — все одно, что интересную книгу купить: приобретешь ты, а читать будут все, кто заинтересуется...

Портнов неопределенно передернул плечами, думая в этот момент об Аллочке. Пусть попробует кто-нибудь когда-нибудь сказать про нее такое!

— Ты меня прости. Я хандрю, — снова вздохнул Смидович и расслабленно откинулся на подушку.

Я страшно удивилась, когда узнала, что Вася на пороге окончания школы еще не решил, что делать дальше.

— Наверное, работать пойду. Отец алименты скоро перестанет платить, а матери трудно прожить на свою зарплату...

— Тебе учиться дальше надо, Вася! — всплеснула я руками. — Ты же умный, талантливый!

Он покачал головой.

— Никаких во мне особых талантов нету. Просто лениться не приучен...

— А кем ты мечтаешь стать? Инженером, геологом, военным?

— Не знаю, — передернул он плечами. — Пока еще над этим не задумывался.

— Ну как же так можно, Васенька? Человек же рождается со своей мечтой! Я, например, с четвертого класса выбрала медицину.

— Глупости все это. Как может человек, не зная еще, с чем ее едят, думать о какой-то профессии? Чтобы найти свое призвание, надо не мало дел перепробовать.

Когда он был серьезен, с ним невозможно было спорить, он упрямо стоял на своем, не считаясь ни с какими доводами.

На дворе уже пахло весной. Вовсю хозяйничал теплый апрельский ветер: осаживал ниже сугробы, сшибал с водостоков звонкие сосульки. А посреди улиц уже темнели выбитые автомобильными шинами проталины. В эти дни случилось наконец то, чего я долго ждала: Вася меня поцеловал. Губы у него были сухими и жесткими, как жесть, а поцелуй вышел неловким и стыдливым.

— Ты знаешь, Аленькая, — шепнул он мне, — я даже мать никогда не целую... У нас с ней хорошая дружба без нежностей и сюсюканья.

— А я невозможная лизунья, — счастливо засмеялась я. — Девчушкой, бывало, к папе на колени заберусь и не успокоюсь, пока всего не обцелую.

— Придется менять привычки, — еще тише шепнул он.

— Разумеется, тебе, — теснее прижалась я к нему. — Ведь цветы и нежность — женская слабость...

— А ты-то откуда знаешь, пигалица? — шутливо прикрикнул он на меня. — Или это вам по домоводству преподают?

— Нет, Вася, это в каждой из нас сидит от рождения. Вы, мужчины, больше умом живете, а мы прежде всего чувством...

— Ну да, — проворчал он. — Шестнадцать лет — опасный возраст.

— Дурашка ты мой рыжий! — дернула я его за выбившуюся из-под кепчонки прядь. — Да я всю зиму ждала твоего поцелуя! Другие делают это в первый же вечер...

Вася снова нахохлился. Я почувствовала, что сейчас он обиделся всерьез.

— Правда, если бы ты сразу полез ко мне с поцелуями, то получил бы по щекам.

Я ласково провела по его лицу рукой. Он мигом оттаял и обнял меня так, что хрустнули мои косточки.

— Эх, Алка-русалка, гвоздь в моем сердце! — сказал он.

Мама по-прежнему была в молчаливой оппозиции к нашей дружбе. Папа поддерживал гибкий нейтралитет.

— Разве можно все принимать так близко к сердцу, Альбина? — ласково увещевал он. — Девчонка — еще подросток. До замужества ей, как до неба. Зачем так реагировать на ее детское увлечение?

А сам украдкой подмигивал мне и ободрял взглядом: «Ничего, Алченыш. Держись молодцом!»

Но еще более обидным было то, что я тоже не понравилась Васиной матери. Анна Петровна оказалась нестарой еще, высокой, чуть сутуловатой женщиной с большими, как у мужчины, кистями рук. Заметив, что я гляжу на них, она спрятала ладони под ситцевым передником. Едва поздоровавшись со мной, куда-то заторопилась. Похоже, я показалась ей крученой девчонкой, неженкой и белоручкой. Если так, то отчасти она была права.

Глава 6

Когда закончились три дня, отпущенные Портнову на оглядку, Исмагилов пригласил его в свою каюту.

— Теперь открою тебе карты, — улыбаясь, сказал он. — Я думаю в академию поступать. Мне без нее нельзя — нашим аксакалам слово давал стать первым хакасским адмиралом! Генерал в Абакане есть, адмиралов пока не было. Так что извини, нянчиться мне с тобой будет некогда. Высшую математику надо зубрить, теормех, сопромат...

Портнов молча пожал плечами. Капитан-лейтенант звонко прыснул, шутливо толкнул его локтем:

— Ты каждому моему слову не верь. Мы, хакасы, народ маленький, зато каждый второй — поэт. А поэты приврать любят!

С душевным трепетом отправлялся Портнов на свою стартовую батарею. Но ничего особенного не произошло. Кудинов встретил его положенным докладом, а во взглядах других подчиненных лейтенант не уловил насмешки. Он приободрился и повеселел.

Проворачиванием механизмов пока руководил мичман. Портнов сидел чуть поодаль от командного пункта и смотрел, как на нем вспыхивают цветные транспаранты. Их много, и скоро передняя панель стала похожа на мозаику. Изредка лейтенант окидывал взглядом пост управления. Операторы деловито копошились возле своих приборов. В блестящих кожаных шлемофонах они походили на космонавтов. За креслом старшины Шкерина стоял матрос Саркисян. Он пока дублер. Шкерин часто оборачивался к нему и что-то долго, терпеливо объяснял. Саркисян согласно кивал курчавой головой.

Внезапно звякнула входная дверь, и Портнов увидел входящего замполита. Тот рукой показал: продолжайте работать.

— Да, сложное у вас хозяйство, — сказал Поддубный, когда весь цикл, вплоть до условного старта, был закончен.

Портнов неопределенно шевельнул плечами.

— Вы в училище изучали этот комплекс? — спросил Поддубный.

— Теоретически до винтика, а вот практически...

— Ничего, — ободряюще улыбнулся замполит. — В море вы быстро руку набьете, — и, наклонившись поближе к лейтенанту, шепотом добавил: — Вы к подчиненным своим почаще обращайтесь и без стеснения. Они у вас Кулибины в тельняшках!

«Откуда ему все становится известным?» — подумал Портнов, заподозрив в его совете намек на свой недавний конфуз.

Прозвучали отрывистые звонки отбоя учебной тревоги.

— Может, выйдем покурим? — предложил Портнову замполит.

Лейтенант воспринял его предложение как приказание. Ведь Поддубный знает, что он некурящий.

За бортом ласково плескались мелкие искристые волны Средиземного моря. Забавными мотыльками выпархивали из воды летучие рыбы и торопились прочь от корабля — очевидно, они принимали его тень за огромного дельфина.

— Вы читали Гомера, Василь Трифонович? — спросил замполит.

— Конечно.

— Как раз в этих самых местах бродил когда-то Одиссей в поисках своей Итаки, — кивнул Поддубный на голубеющий горизонт. — Ему бы один из наших гирокомпасов!

Портнов с любопытством глянул на худощавую, почти мальчишескую фигурку капитана третьего ранга. Удивительно, как совпали их мысли! Вообще Портнов с детства любил в мечтах смещать эпохи. Так, после фильма «Александр Невский» он мысленно представлял в руках богатыря Василия Буслаева ручной пулемет вместо оглобли. Что бы получилось тогда из тевтонской «свиньи»!

— Вы подружились со Смидовичем? — неожиданно перевел разговор на другое Поддубный.

— Нет, — откровенно признался Портнов.

— Ага, понимаю, — нахмурился замполит. — Несходство характеров. А вы знаете, — продолжал он после паузы, — лейтенант Смидович неплохой парень. Старательный, а главное, честный. Только вот на море он случайный человек. Не та в нем закваска, которая нужна моряку. Да... Все люди родились на земле. И не каждому дано покидать ее надолго... Придется списывать Смидовича с корабля, — вздохнул он. — А нам с командиром еще один минус в работе причтется.

— Сколько лет нашему командиру, товарищ капитан третьего ранга? — поинтересовался Портнов.

— Командиру? Тридцать пять. Мы с ним ровесники. А что?

— Я думал, он старше. У него виски с проседью и ранг солидный.

— Седина не всегда признак возраста, — грустно улыбнулся Поддубный. — А вы знаете, — снова оживился он, — что наш командир из старой морской династии? Его прадед был адмиралом русского флота, дед воевал с белыми в Красной Азовской флотилии, отец — капитан первого ранга, недавно уволился в запас... Зато династии Смидовичей во флоте нет... и не будет, — невесело закончил он.

— Династии Портновых тоже нет, — улыбнулся лейтенант.

— Коль появился родоначальник, возможна и династия.

Весною чехардой полетели дни с неделями. Не успела я оглянуться, как на носу были уже экзамены. Но я волновалась не столько за себя, сколько за Васю. Ведь ему, а не мне получать аттестат зрелости.

Сочинение Вася написал неважно. Схлопотал троечку.

— Лишних запятых понаставил, — смущенно оправдывался он. — Ну, ничего, я свое в точных науках наверстаю!

И действительно, блестяще сдал математику и физику.

Вася пригласил меня на выпускной бал. Девчонки — его ровесницы — недовольно пофыркивали в мою сторону, но меня не задевали их взгляды. Если я чуточку грустила, то совсем по другой причине.

— Ты все еще не решил, куда будешь поступать? — спросила я у Васи.

— Отчего не решил? — состроил он удивленную гримасу. — Моя судьба решена окончательно и бесповоротно!

дурашливо пропел он. — Еду сдавать экзамены в военно-морское училище!

— И ты до сих пор молчал? — огорошенно прошептала я. — Как же тебе...

— Это случилось только сегодня, Аленькая! — он ласково взял меня за руку. — Утром пригласили в военкомат, предложили на выбор несколько училищ.

— Вася, Вася... — помню, я даже обиделась тогда. — Разве можно вот так сразу? Неужели нельзя было посоветоваться со знающими людьми, со мной...

— Самый знающий человек в нашем городе — это военком! А ты ахнешь, когда увидишь меня в морской форме! Галуны, шевроны, кортик на боку! Красотища, Аленькая!

— Какой ты ребенок, Вася!

— Хорош ребенок: метр восемьдесят один ростом и семьдесят пять килограммов весом! Военком сказал, что море любит сильных и смелых. А разве я не сильный, а разве я не смелый?! Даешь корабль, Аленькая!

Спорить и переубеждать его было бесполезно. Долгим вздохом я проводила все свои надежды. Втайне я думала, что Вася останется в Тюмени. Ведь в нашем городе четыре института и даже военно-инженерное училище есть. Теперь все мои надежды пошли прахом. Если уж Вася загорался какой-то идеей, то его, как лесной пожар, трудно было погасить.

— Ты знаешь, Аленькая, — восторженно говорил он. — Моряки всегда славились своим интеллектом, образованностью. Писатель Станюкович, композитор Римский-Корсаков, изобретатель первого самолета Можайский — всех не перечислить!

— А долго ты будешь учиться? — спрашивала я, думая о своем.

— Пять с половиной лет. Раньше тебя закончу!

— Отпуска там каждый год дают?

— Военком говорил, что даже два раза в год. Зимою и летом! Мы часто будем видеться, Аленькая! А письма я тебе буду каждый день писать. Большущие!

— Ой, не торопись обещать, Васенька!

— Я слов на ветер не бросаю.

— А как смотрит на все это Анна Петровна? — поинтересовалась я.

— Мамка-то? Говорит: ты мужчина и сам устраивай свою жизнь. Ее я не забуду. Всю курсантскую стипешку стану высылать. Зачем мне деньги? Кормить и одевать будут бесплатно...

Весь июнь Вася бредил своим морем. Таскал при себе карманный географический атлас, запоминал названия островов, проливов и заливов. Именовал свою зубрежку мудрено: изучением морского театра.

А в первых числах июля я проводила его в дальний путь.

Глава 7

Ходовая рубка — это мозг боевого корабля. По всем каналам сюда стекается вся информация, принимаются необходимые решения. И последнее слово всегда принадлежит командиру.

Капитан третьего ранга Неустроев сидит в поворотном кресле возле отдраенного лобового окна, кивком головы и коротким словом «есть» отвечает на доклады вахтенного офицера Исмагилова.

Рядом с капитан-лейтенантом несмело поглядывает по сторонам его дублер Портнов. Сегодня он впервые на главном командном посту.

Ходовая рубка «Величавого» похожа на научную лабораторию. Повсюду на переборках и палубных тумбах жужжат и пощелкивают приборы, вспыхивают и гаснут сигнальные лампочки, негромко дзенькают звонки. От всего этого у Портнова кружится голова, мечтательно замирает сердце. Мысленно он представляет в командирском кресле себя: поседевшим и мужественным морским волком. Когда же это будет? Примерно лет через десять-двенадцать. «Величавый» первоклассный корабль, но тот ракетоносец, которым станет командовать он, будет во много крат современнее и лучше. Но командирское кресло, пожалуй, останется. Размечтавшись, Портнов почти наяву представляет, как после кругосветного похода его встречает на причале сам командующий флотом, чуть располневший, но по-прежнему представительный и моложавый адмирал Неустроев...

— Идите сюда, Портнов, — врывается в его грезы властный голос командира.

На коленях у капитана третьего ранга полированный деревянный ящичек.

— Я вас попрошу, определите поправку моего секстана, — говорит Неустроев. — Давненько я не брал его в руки.

Портнов понимает, что это первый экзамен. Он выходит на крыло мостика и непослушными пальцами начинает крутить верньеры, загоняя в зеркала пляшущее солнце.

Кажется, все сделано. Лейтенант снимает отсчет со шкалы, записывает на бланке и подает командиру.

— Так. Спасибо! — удовлетворенно восклицает тот. — А ну, давайте, лейтенант, кто из нас быстрее рассчитает линию положения, — хитровато прищурившись, предлагает он.

Губы Неустроева трогает улыбка, и Портнов отмечает про себя, что командир вовсе не так суров, как показалось ему поначалу.

— Исмагилов, дайте-ка лейтенанту свой секстан!

Командир и Портнов стоят на мостике рядом. Лейтенант чуть повыше ростом, зато шириной плеч Неустроев ему не уступает.

Быстрыми, точными движениями командир вскидывает прибор, подносит к глазам зрительную трубу.

— Товсь! Ноль! — командует он стоящему с секундомером Портнову. — Готово! Давайте отсчет времени.

Потом он сам секундирует лейтенанту. А тот долго не может посадить солнечный диск на линию горизонта.

— Не шустро, — усмехается командир, когда Портнов наконец определяет высоту светила. — Пошли считать!

Пока лейтенант возится с таблицами, командир заканчивает свои вычисления.

— Не подсказывайте, Исмагилов! — строго одергивает он вахтенного офицера. — Что за школярские привычки!

Портнов подает ему свой бланк.

— Так, линию положения вы определили верно, — отмечает командир. — Однако навыки у вас, лейтенант, того... Слушайте мое приказание: каждые сутки решать по пять астрономических задач. Результаты докладывать лично мне. Ясно?

— Есть, товарищ капитан третьего ранга, — без особого энтузиазма отвечает Портнов.

— «Сам» из бывших штурманов, — шепчет лейтенанту Исмагилов, когда командир усаживается в свое кресло. — Астрономия — его любимый конек. Недавно конкурс среди вахтенных проводил. Первое место занял штурман, второе лейтенант Смидович.

— Смидович? — удивленно переспрашивает Портнов.

— Он. А чего? У него не голова, а вычислительная машина. Пятизначные цифры в уме делит и умножает.

— Группа неподвижных целей, пеленг девяносто! — послышался доклад из радиолокационной рубки.

— Лево руля! На румб девяносто! — оживившись, командует Неустроев. — Подвахтенным приготовиться к построению по большому сбору! — объявляет он по корабельной трансляции.

— Наши! — шепчет Исмагилов, поднося к глазам бинокль. Вскоре и Портнов простым глазом видит в утреннем мареве темные многоугольники силуэтов.

На первых порах Вася рьяно принялся выполнять свое обещание. Приходя из школы, я почти каждый раз обнаруживала на столе конверт с матросским штемпелем. Почтовый ящик вскрывала мама, но делала вид, что ей безразличен этот поток писем.

Васины послания были переполнены восхищением. Он восторгался начальником училища — прославленным боевым адмиралом, Героем Советского Союза, и одноклассником своим Леней Говорковым, который уже отслужил срочную матросскую службу, но не захотел расставаться с морем. Вася похвалялся даже командиром роты, который проводит со своими подопечными время «от подъема до отбоя и лишь все остальное с молодой женою...»

А после принятия военной присяги Вася прислал свою фотографию. Он снялся в полной морской форме в позе бывалого морехода: широко расставив ноги и до бровей нахлобучив бескозырку, чем доставил мне немало веселых минут. Уж очень он походил на жюльверновского Жака Паганеля!

Слух о такой необычной переписке взбудоражил головы моих подружек, которые со вздохом поглядывали на своих неизобретательных поклонников. Однажды на первом уроке учитель физики, исчертив одну сторону поворотной доски, перевернул ее, и перед взором всего класса предстал нарисованный цветными мелками морячок.

Головы всех невольно повернулись в мою сторону. Но я не смутилась: пусть будет стыдно трусливому мазилке! Правда, я наверняка знала, что это дело рук Сережки Добрынина. Недаром он все старался уязвить меня подхваченной где-то песенкой:

Назло всем, а главное Сережке Добрынину, я купила в галантерейном магазине большую аляповатую брошь с якорем и прицепила ее на кофту.

— Это что еще за чудище? — удивилась мама. Потом покачала головой и добавила: — У тебя совершенно нет вкуса, Алла.

Пусть у меня не было вкуса, зато было самолюбие. Брошь я так и не сняла до самых выпускных экзаменов.

Я не стала затворницей. С удовольствием ходила на школьные вечера, бывала и на танцплощадках. Но если кто-нибудь из партнеров начинал говорить мне пошловатые комплименты, он переставал существовать для меня как личность. Первым в разряд отверженных попал, разумеется, Сережка Добрынин.

Часто, проходя мимо зеленхозовского общежития, я в раздумье задерживала шаг. Мне хотелось навестить Анну Петровну. Каково-то ей теперь одной? Но я не знала, как она отнесется к моему визиту, поэтому не решалась войти в дом.

Однажды я увидела возле зеленхозовских ворот машину «скорой помощи». Неясное предчувствие толкнуло меня под сердце, и я взбежала по ступенькам высокого крыльца.

«Скорую помощь» действительно вызвали к Портновым. Анна Петровна лежала в постели с лицом белее наволочки. Увидев меня, с трудом улыбнулась, глазами пригласила садиться.

— Хвораю вот, — негромко сказала она. — Только ты, дочка, Василию ничего не пиши. Не расстраивай его. Я как-нибудь оклемаюсь. Не впервой...

Анна Петровна встала на ноги только через неделю. Все эти дни я навещала ее. Убирала в комнате, бегала в аптеку за лекарствами. И видела, как теплели глаза этой усталой, не обласканной судьбою женщины.

Глава 8

Корабли стояли в две линии, степенно раскланиваясь друг перед другом на пологой зыби. Сухой и жгучий африканский ветер сирокко полоскал их бело-голубые, краснозвездные, серпастые и молоткастые флаги. На фок-мачтах цветными гирляндами пестрели сигналы: «Поздравляем с благополучным прибытием!» Вдоль бортов ровные шеренги выстроенных по большому сбору команд.

«Величавый» медленно прошел по широкому коридору между обеими линиями, звонкими руладами горна приветствуя боевых друзей. Такой необычной и волнующей показалась Портнову эта встреча в открытом море, вдали от родных берегов, что у него невольно запершило в горле.

Потом ракетоносец занял свое место по диспозиции и отдал якорь. Спустили на воду катер и Неустроев пошел представляться командиру отряда. А с других кораблей устремились к «Величавому» катера и гребные шлюпки. За почтой.

Не часто находят адресатов в дальнем плавании конверты, полные нежных слов, затаенных желаний и нетерпеливого ожидания. И моряки зачитывают письма до дыр и подолгу носят на груди измятые тетрадные листки.

Портнов с завистью глядел на то, как, получив свой объемистый тючок, корабельные почтальоны нетерпеливо начинали его шерстить и как светлели их лица, когда они находили искомое. Глядя на них, лейтенант размышлял о своем, о новой оказии, которая и ему доставит письмо из Тюмени.

Над своим изголовьем Портнов укрепил на переборке фотографию Аллочки в пластмассовой рамке. Увидев ее, Смидович спросил:

— Любимая девушка?

— Невеста, — твердо ответил Портнов, чувствуя в его голосе язвинку.

— Ничего деваха, — внимательно разглядев фото, сказал Смидович. И тут же его губы искривила недобрая усмешка: — Все они хороши, пока невестятся. Откуда только вот берутся плохие жены?..

Портнов молча шевельнул плечами, уклоняясь от неприятного разговора.

— Мой тебе совет, — продолжал Смидович, — не спеши в загс. Потянет тебя ко дну семейная ракушка... Не бери пример с других.

— С кого это с других? — улыбнулся Портнов.

— Хотя бы с меня, — повернулся к нему Смидович.

Портнов никак не мог разгадать характер своего соседа по каюте. В том, что Смидович не глуп, он не сомневался. Битком набитый книгами шкаф красноречиво говорил о кругозоре соседа. Ко всему тому Смидович командовал отличной группой, считался одним из наиболее подготовленных вахтенных офицеров. На мостике держался уверенно, без робости и смущения при любом начальстве. Глянув на него со стороны, можно было назвать его прирожденным моряком.

«Кто же он? — думал иногда Портнов. — Искренний человек или просто позер?»

Непонятным было и то, что командир корабля явно благоволил к Смидовичу. А в голове у Портнова гвоздем засели слова, сказанные замполитом: «Придется списывать с корабля... А нам с командиром еще один минус в работе».

Немало удивила лейтенанта и странная откровенность Исмагилова.

— Ты не забывай, что мы со Смидовичем, как раньше говорили, нацмены, — в обычной своей полушутливой форме заявил тот. — Народ мы упрямый, и раскусить нас не просто! Правда, белорусов мал-мала побольше, чем хакасов, и адмиралов у них — хоть пруд пруди. Потому Смидовичу резона нету о расшитом козырьке мечтать. Все равно никого в Минске не удивит. Другое дело я — заявлюсь в свой Черногорск с адмиральскими погонами: здорово живете, земляки! Пусть будет у меня сейчас одним конкурентом меньше! — звонко хохотнул капитан-лейтенант.

Потом, посерьезнев, добавил:

— Только знаю, никуда Смидович с «Величавого» не уйдет. Есть в нем морская жилка, самая настоящая. Вот увидишь, когда-нибудь он нами с тобой командовать будет. Я бы на его месте не меньше, чем адмиралом флота стал! — сверкнул белками глаз Исмагилов.

Этот памятный год был для меня и радостным и печальным. Часто я вынимала из шкатулки и подолгу разглядывала голубоватый, с гербом наверху новехонький аттестат зрелости. Все не верилось, что я уже не девчонка, что можно выбросить прочь школьный фартук и щеголять в супермодерной мини-юбке. И в то же время было жаль беспечного, промелькнувшего, «как сон, как утренний туман», детства. Только став взрослыми, мы не раз и не два в грустную минуту вспоминаем косички с бантами, от которых так спешили избавиться. В июле я подала документы в медицинский институт и снова взялась за учебники.

Вступительные экзамены я выдержала успешно, хотя жутко боялась конкурса. И была вдвойне счастлива потому, что вскоре приехал в свой первый курсантский отпуск Вася. Когда он спрыгнул с подножки в нарядной черной форме с голубым воротником и золотистым угольничком на рукаве, мне стало стыдно, что я смеялась над его фотографией. Передо мной предстал высокий, стройный моряк, пригожий до умопомрачения и... чуточку чужой. Я не узнавала в нем своего неловкого и застенчивого обожателя.

— Здравствуй, Аленькая... — сказал он одними губами и при всех обнял меня прямо на перроне. Видела бы такое моя мама! А вот Анна Петровна стояла возле нас, покачивала головой и грустно улыбалась. Она понимала, что очередь ее стала теперь второй.

Что было, когда я, почти силком, затащила Васю к нам домой! Папа, очень уважающий военных оттого, что сам не служил в армии, называл гостя по имени-отчеству, выставил на стол бутылку коньяка и даже налил себе, что случалось раз в кои годы!

Мама не сумела сохранить своего надменно-холодного вида и стала глядеть на Васю если не с уважением, то с явным любопытством. Все-таки перед нею сидел будущий морской офицер! Может быть, в ее душе произошел перелом, и она впервые приняла наши с Васей отношения всерьез.

Вскоре я убедилась, что мой Вася изменился только внешне. В сущности он остался прежним забавным чудаком: чего стоил хотя бы привезенный им рукописный «УЖМО» — устав жены морского офицера! Статья первая этого самодеятельного «документа» гласила:

«Жена морского офицера является его боевой подругой и единомышленницей. Вся ее душевная теплота, все помыслы и желания принадлежат мужу. В дни, когда морской офицер находится в плавании, жена является полномочным представителем и защитником его интересов на берегу...»

Я едва сдерживалась, чтобы не прыснуть в кулак, настолько серьезно и сосредоточенно читал мне свой устав Вася, будто в самом деле собирался приводить меня к присяге.

Следующие статьи звучали еще грозней: «Честь и положение жены морского офицера в отсутствие мужа несовместимы с частым посещением театров, кино, танцевальных площадок и других увеселительных заведений...»

— Васенька, — давясь смехом, не выдержала я. — Да это же новый «Домострой»! Услышав такое, можно из-под венца сбежать!

— «Всякое нарушение положений устава жены морского офицера, — не приняв во внимание мою реплику, продолжал читать Вася, — наказуется лишением доверия мужа. Высшей мерой наказания является полная отставка!»

Глава 9

Сигнал боевой тревоги разбудил Портнова среди ночи. Набросив китель, застегиваясь на ходу, он побежал на стартовую батарею. Сел в кресло возле контрольного пульта, поеживаясь и позевывая.

— Снимаемся с якоря? — обращаясь ко всем, спросил он.

— Не похоже, товарищ лейтенант, — негромко ответил ему Кудинов. — просто ночное учение.

Команды на съемку действительно не последовало. Минут через сорок дали отбой тревоги.

Портнов вышел на верхнюю палубу. Увидел крупные звезды, ярко горящие в темно-фиолетовом небе, скатывающуюся в волны безбокую, как надкушенный пряник, луну. Воздух был густым и волглым. Повсюду на палубах и надстройках блестели мокрые потоки.

Осмотревшись по сторонам, лейтенант заметил, что якорных огней на рейде стало больше. Корабли стояли теперь не в две, а в три линии.

— Чего не спишь? — спросил его подошедший Исмагилов.

— Прохлаждаюсь, — ответил Портнов. — Что за корабли пришли?

— НАТО в гости пожаловало. Забрели на огонек.

— Или им в море места не хватило? — вслух подумал Портнов.

Капитан-лейтенант чиркнул зажигалкой, раскурил сигарету.

— Ты знаешь, хакасы говорят: много троп в Саянах, но все они к человеческому жилью ведут. Это теперь, а когда советская власть только приживалась, деду моему надо было такую тропу выбирать, чтобы под бандитскую пулю не угодить. Троп на всех людей хватало, но вражде и злу все одно было тесно. Так и здесь, в Средиземном море...

— А ведь когда-то адмиралы воюющих флотов, прежде чем начать бой, салютовали друг другу флагами... — задумчиво произнес Портнов.

— Только их пушки от этого не становились ласковее! — рассмеялся Исмагилов. — Простому матросу боком выходила адмиральская галантность. А теперь пошли досыпать, — добавил он, щелчком швырнув в обрез окурок. — Как говорится, утро вечера мудренее, а больную голову и малахай жмет!

Утром Портнов вышел глянуть на незваных ночных гостей. Головным у них стоял американский фрегат. Вид у него сугубо мирный: ракетные установки зачехлены, на палубе разгуливают полуодетые матросы, слышен пиликающий звук губной гармошки. В кильватер сторожевику выстроились несколько тральщиков. Лейтенант разглядел на них итальянские и английские флаги.

На «Величавом» прозвучал сигнал к завтраку. И тут же с американского фрегата послышался усиленный громкоговорителем скрипучий металлический голос. Кто-то, старательно выговаривая слова, произнес по-русски: «Пр-риятного ап-петита!»

Эпизод этот стал предметом разговора за столом в кают-компании.

— Ишь ты, «заокеанская вежливость!» — размешивая сахар в стакане, сказал замполит Поддубный. — Желают приятного аппетита, а сам небось думает: чтоб вы подавились! Помню, какой крик подняли натовцы, когда наши корабли впервые вышли в Средиземное. О чем только они не вопили: и о нашей попытке обойти НАТО с фланга, и о нашем намерении запереть американский шестой флот в средиземноморском мешке, и о том, что наши корабли — это пистолет, приставленный к их груди, как писала одна из газет.

— Пистолет не пистолет, а то, что мы здесь, им как кость в горле, — откликнулся со своего командирского места Неустроев. — Двадцать лет американцы считали Средиземное море своим озером. Думали, что мы и сунуться туда не посмеем. Просчитались, вот и кусают теперь локоть. Стараются доказать незаконность нашего пребывания здесь.

— А как же они за тысячи миль от своих берегов — по закону, а мы в двух шагах от дома — незаконно! — хмыкнул замполит. — Логика разбойников.

— Попрошу командиров боевых частей доложить о готовности к походу, — сказал, поднимаясь из-за стола, Неустроев. — Вечером снимаемся.

До чего короткими казались мне эти августовские денечки. Не успеешь оглянуться — уже стемнело. А я все не решалась поломать год назад установленный мамой порядок: быть дома не позднее одиннадцати. Мама и без того подозрительно поглядывала на мои припухшие губы. Как будто сама не была молодой!

Незадолго до своего отъезда Вася пришел ко мне расстроенный.

«Что случилось?» — взглядом спросила она. Он протянул скомканную телеграмму.

«Буду Тюмени двадцать пятого останавливаюсь гостинице «Сибирь» хочу увидеться целую папа», — прочла я.

— Ну так что?

— Ты знаешь, Алка, душа не лежит с ним встречаться. Чужой он мне...

— И все-таки он твой отец, — нерешительно возразила я.

— Он мой бывший содержатель, — желчно сказал Вася. — Считает, что его семьдесят рублей дают право называть меня сыном!

— В жизни всякое случается, Вася... — вздохнула я.

— Не хочу я его видеть! — решительно заявил Вася.

— А если он наведается к вам домой?.. Будет ли это приятно твой маме?

— Ты права... — спохватился он. — Хорошо, тогда мы пойдем в гостиницу вместе!

— С кем?

— С тобой, разумеется.

— А я-то с какой стати?

— Или так, или никак, — набычился он. Я поняла, что снова мне придется уступить.

В «Сибирь» мы позвонили из углового автомата. В вестибюле нас встретил крупный, чуть располневший человек в дорогом костюме. Юношески буйная шевелюра казалась чужой на его желтом, нездоровом лице с набрякшими веками. Очевидно, у него не все было в порядке с почками.

— Сынок! — порывисто воскликнул он, шагнув навстречу Васе.

Но тот уклонился от его объятий.

— Вот, знакомься, — неприветливо буркнул он, кивая на меня. — Моя невеста Альбина.

Отец удивленно вскинул белесые брови, а я залилась краской. С какой стати Вася удостоил меня таким титулом? Разве у нас был когда-нибудь разговор о свадьбе? Дружат тысячи парней и девушек, разве все они становятся мужьями и женами?

Я досадливо прикусила губу.

— Будем знакомы, Трифон Игнатьевич Портнов, — справившись с замешательством, сказал отец. — Пойдемте ко мне в номер, я тут на втором этаже...

В маленьком номерке все было вверх тормашками. Из-под кровати виднелся раскрытый чемодан, подоконник был завален какими-то свертками.

— Извините, у меня тут не того... — суетился отец, торопливо одергивая измятое покрывало и ногой задвигая подальше чемодан. — Я, право, не знал, что с нами будет девушка, — виновато улыбался он, ставя на столик бутылку «Столичной».

— Она не пьет, — предупредил Вася. — И я тоже...

— Мы только по единой, за встречу, — разворачивая кульки, говорил отец. — А может, я схожу в буфет за вином? — предложил он.

— Вина мы тоже не пьем, — упрямился Вася. Я незаметно дернула его за рукав. Он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.

— Вот что, отец, — сказал Вася, глядя на то, как, запрокинув голову, тот жадно пьет водку. — Я вырос и избавил тебя, наконец, от алиментов, теперь я прошу об одном: оставь нас с матерью в покое. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Если и ношу твою фамилию, то просто по недоразумению...

Отец, не отрываясь, глядел на Васю. В его грустных блекло-голубых глазах были боль и укор.

— Я всегда любил тебя, сын... — с трудом выговорил он.

— Спасибо тебе за такую любовь! — язвительно произнес Вася.

— Я любил тебя, — снова повторил отец. — Я хотел взять тебя, когда мы разошлись...

— Когда ты бросил нас с матерью?! — перебил его сын.

— Мы с Анной были разными людьми.

— Ну да, когда она тебя выучила, помогла на ноги встать, тогда...

— Я ее тоже уговаривал учиться.

— А кто бы тогда на кусок хлеба зарабатывал? Кто бы мои пеленки стирал? — почти выкрикнул Вася. Он стал злым и некрасивым в этот момент. Разве можно так обижать больного и надломленного человека, который к тому же приходится тебе отцом?

Я сидела, как на иголках, хотя понимала, что без меня Вася наговорил бы еще больше дерзостей. Когда же, наконец, мы распрощались, я сказала Васе:

— Не думала я, что ты можешь быть таким жестоким...

— Я всю жизнь буду ненавидеть несправедливость и ложь! Всегда и во всем! — запальчиво выкрикнул он.

Глава 10

Отряд советских кораблей направлялся в район предстоящих учений. «Величавый» шел вторым, правя в кильватер ракетному крейсеру, своему «старшему брату», как в шутку называл Исмагилов флагманский корабль.

— До чего красив, шайтан! — завистливо цокал языком капитан-лейтенант, поглядывая на его громоздящиеся надстройки и дальнобойные ракетные установки. Портнов находился на главном командном посту снова в качестве «тени» Исмагилова.

— Дублер должен быть тенью вахтенного офицера, — любил повторять Неустроев. — Глаза и уши держите настороже, а язык на привязи!

Натовские корабли снялись почти одновременно со своими соседями по стоянке. Сначала они на параллельных курсах сопровождали отряд, затем скрылись из виду, хотя радиолокатор показал, что они по-прежнему находятся неподалеку.

— Цель номер один повернула в нашу сторону! — доложили из боевого информационного поста. — Движется полным ходом!

— Начинаются фокусы, — сквозь зубы проворчал командир. — Кто стоит на маневровых клапанах? — запросил он машинное отделение. — Будьте внимательны!

— Цель номер один идет на пересечение курса! — снова сообщил БИП.

— Чаще докладывайте дистанцию! — распорядился Неустроев.

Портнов подошел к ночному визиру. В голубоватых линзах светились три разноцветных глаза — ходовые огни американского корабля.

— Передать по международному своду сигналов: вы маневрируете опасно! — приказал командир радистам.

Американец стремительно приближался. Уже был слышен надсадный свист его вентиляторов.

— Право руля! Стоп машины! Обе полный назад! — выдерживая четкие паузы, скомандовал Неустроев. Вздрогнула под ногами палуба. Это машины гасили инерцию переднего хода.

— Негодяи! Наглецы! — в сердцах ругнулся командир, когда сторожевик, оставив пенную борозду, прошел всего в полутора кабельтовых впереди «Величавого».

— Вот тебе и приятного аппетита! — усмехнулся молчавший до этого замполит Поддубный.

Портнов чувствовал, как тревожно колотится его сердце. Безвозвратно сгорело несколько нервных клеток, — так бы сказала сейчас Аллочка. Припомнилось, как в детстве он никак не мог понять термина «холодная война», который часто повторяли в радиопередачах. А ныне он увидел холодную войну воочию. Без сомнения, командир американского сторожевика затеял провокацию. Должно быть, ему хорошо пообещали за дипломатический инцидент, который может вызвать столкновение кораблей.

Посыльный принес Неустроеву радиограмму.

— Командир отряда благодарит за выдержку, — прочитав ее, объявил всем капитан третьего ранга.

Рассвело. Силуэт американца синел в сумеречном мареве уже с противоположного борта «Величавого». Повторить психическую атаку у его командира, видимо, не хватило духу.

У Портнова отлегло от сердца, как и у остальных, стоящих на ходовом мостике ракетоносца. Расслабившись, переминался с ноги на ногу рулевой. А Неустроев отчаянно боролся со сном. Мучительная дремота то и дело смеживала его веки. Но командир тут же встряхивался, словно подброшенный пружиной.

Невольно Портнов стал размышлять о нелегкой командирской доле, об ответственности, лежащей на его плечах. Сможет ли он, Портнов, так же вот целыми сутками не сходить с мостика? Хватит ли у него душевных сил, чтобы не растеряться в обстановке, подобной сегодняшней? А если вдруг случится война? Сумеет ли он глянуть в лицо смертельной опасности?

Между тем закончилась его вахта. Капитан-лейтенанта Исмагилова пришел сменять лейтенант Смидович. Вполголоса, чтобы не тревожить забывшегося командира, вахтенные офицеры уточняли курс корабля.

Мы едва не поссорились в тот вечер с Васей. Меня чуточку покоробила его прямолинейность. Я была убеждена, что человек должен уметь прощать. Ведь люди — не ангелы! Разве можно быть уверенным, что и сам ни разу в жизни не ошибешься? Неужто любовь так же быстро должна превращаться в ненависть, как кипящая вода в пар? Нет, Вася был ослеплен обидой за неудавшуюся жизнь своей матери. Но спорить и переубеждать его было бесполезно.

В душе я искренне жалела его отца — безвольного, но, как мне казалось, доброго человека, плывшего по течению. Но Васе я своих мыслей высказывать не стала.

Мой милый курсант, хотя и стал теперь более стройным и ловким, но на людях по-прежнему терялся до смешного. Без конца оправлял свою форменку, трогал пальцами пряжку широкого матросского ремня. Дважды мне удалось заманить его на танцевальную площадку в городском саду. Появление моряка, естественно, вызывало интерес, особенно у девчат. Под кокетливыми взглядами Вася начинал робеть, он чувствовал себя, как под пулеметными очередями, хмурился и нервничал. Танцевать его в училище не научили, поэтому он не рисковал выходить со мною на круг. Когда же меня приглашали на танец другие ребята, на Васином лице появлялось не совсем доброе выражение.

Но однажды он не выдержал. После того как один бойкий симпатичный парень в третий раз подошел ко мне с приглашением, Вася больно ухватил меня за руку и буркнул сквозь зубы:

— Она танцует со мной... — Злость придала ему смелость, и Вася довольно сносно повел меня в фокстроте. — Это что еще за хлыщ? — негромко спросил он.

— Обыкновенный партнер, — поиграла плечами я. — Приглянулась ему, вот и приглашает...

Должно быть, я поступила эгоистично, только мне нравилась его нервозность. Ревнует — значит, любит!

К моему удивлению, Вася принялся танцевать все подряд. Рискнул даже на только что вошедший в моду хали-гали. Впрочем, на танцплощадке было так тесно, что нельзя было разглядеть ни чужих, ни своих ног.

— Ты тут словно рыба в воде, — натянуто усмехнулся Вася после нескольких приветственных кивков моих знакомых.

— А что? — нарочно дразнила я его. — Я ведь пока не жена морского офицера, и статья девятая твоего устава меня не касается!

Его зрачки сузились, и я поняла, что переиграла.

— Давай исчезнем отсюда, — шепнула я ему на ухо.

Нехоженая, затканная муравой аллейка привела нас в самую глухую часть сада. На клумбах вместо цветов здесь красовались голенастые стебли крапивы, редкие электрические лампочки на столбах не рассеивали тенистый полумрак.

Мы присели на полусгнившую скамью в сырой, заброшенной беседке. Вывернувшись из-под наших ног, зашлепала брюхом по земле большая лягушка. Мы сидели молча, отодвинувшись друг от друга, словно чужие.

— Ну чего ты дуешься? — виновато спросила я.

— Я не дуюсь. Я размышляю, — философски изрек он.

— О чем же?

— О нас с тобой.

— Интересно узнать, до чего ты додумался?

— Мне кажется, что я вообще тебя выдумал, — глядя мне прямо в глаза, произнес он. — А на самом деле ты совсем другая...

— Тебе хотелось встретить принцессу из сказки? — маскируя иронией обиду, спросила я.

— Нет, не принцессу. Простую девчонку, — не отводя взгляда, ответил он. — Сказкам я не верю.

— Выходит, я тебя разочаровала? — почти сквозь слезы прошептала я.

— Глупышка! — порывисто обнял меня он. — Неужели ты не видишь, что я люблю тебя такой, какая ты есть...

Глава 11

Боевые тревоги зачастили, как осенние дожди. Они на самом интересном месте обрывали матросские сны, не давали возможности выкурить сигарету после обеда. Боевая учеба шла на таком тактическом фоне, который не смоделируешь ни в каком тренировочном кабинете.

Несколько раз чуткие уши акустических приборов улавливали шумы рыскающих неподалеку подводных лодок. Бескрайнюю синеву южного неба то и дело вспарывали остроносые самолеты, над мачтами висели, трепеща стрекозиными крыльями, натовские разведывательные вертолеты с оскаленными лисьими и волчьими мордами на фюзеляжах. Их летчики иногда высовывались из кабины, размахивая снятыми шлемофонами. Что они выкрикивали — об этом можно было только догадываться.

На вахте Портнова из боевого информационного поста доложили о появлении крупных надводных целей.

— Никак старый знакомый объявился! — воскликнул Неустроев. — Смотрите внимательней, лейтенант, — повернулся он к Портнову. — На горизонте главная ударная сила НАТО — авианосное соединение.

Портнов развернул визир по указанному пеленгу. Сначало разглядел лишь несколько изломанных рефракцией[1] силуэтов с темными мазками дымов и соломинками мачт. Но встречные корабли шли на контркурсах с «Величавым», поэтому быстро увеличивались, словно на них наезжала камера кинооператора. Вскоре лейтенант уже разглядел высокий борт и плоскую, как спичечная коробка, палубу авианосца.

— Ну, что вы там наблюдаете? — спросил командир.

— Тяжелый авианосец типа «Саратога», — не совсем уверенно доложил Портнов. — Идет в охранении шести кораблей.

— Это «Форрестол», — уточнил Неустроев. — И знаете, откуда он прибыл? Из Южного Вьетнама. Боевая тревога! — чуть помедлив, властно скомандовал он.

В оптике визира отчетливо обозначались светлые угольники самолетов на шахматной палубе авианосца: возле них муравьями копошились люди.

Потом они побежали в укрытия, а до слуха Портнова донесся резкий хлопок. Над самыми мачтами «Величавого» промчался палубный штурмовик. Хлопнула другая катапульта, выбросив в небо еще один самолет. Следом тянул дымный шлейф третий.

— Пугают, — усмехнулся командир. — А нам не страшно! Пусть слабонервных поищут в другом месте. Курса менять не будем. Так держать! — приказал он.

— Привыкли безнаказанно южновьетнамские хижины жечь! — презрительно щурясь, процедил замполит.

— И все же летают они здорово, — сказал Неустроев, глядя на тающую в облаках серебристую точку самолета. — Натренировались...

— Однако у них ни Покрышкина, ни Гастелло не было и не будет, — возразил командиру Поддубный. — Потому что они за доллары воюют, а мертвому доллары ни к чему.

— Все это верно, только недооценивать их мастерство тоже нельзя. Превзойти его — вот наша главная задача.

Сменившись с мачты, Портнов на минутку заглянул в каюту. — Смидович, одетый, валялся на койке, видно, снова хандрил.

— Не обращая на меня внимания, — буркнул он, не поднимая головы. Потом шумно заворочался, надсадно скрипя коечными пружинами. — Телеграмму жене давал, — словно сам себе, сказал он. — Получил ответ — уехала к родителям.

Портнов деликатно промолчал, а Смидович опустил ноги на пол и тряхнул головой.

— Она мне раза два уже ультиматут предъявляла: или уходи на берег, или разойдемся. Соломенной вдовой, мол, жить не хочу... Думал, в сердцах говорит...

Портнов покашлял, не зная, что сказать соседу. Тот понял это, натянуто усмехнулся и спросил:

— Твоя невеста, случаем, не профессорская дочка? Смотри, не обмишулься, не то после ногти будешь грызть, как я.

— Спасибо за совет, — поблагодарил Портнов.

— Я тебя об одном попрошу, — поднялся с койки Смидович. — Ты про меня никому не говори. Не с каждым можно быть откровенным...

— Хорошо. Все останется между нами, — заверил его Портнов.

После Васиных проводов я долго не находила себе места. Стояла золотая осень, в парках пламенели клены, аллеи были засыпаны ворохом жухнущих листьев, а в моей груди будто сразу наступила зима. Даже первые лекции в институте не радовали, я почти не осознавала того, о чем говорили преподаватели.

С детства я была влюбчивой девчонкой. Влюблялась и в своих одноклассников, и в киноартистов, и в наших знаменитых земляков-спортсменов. Помню, как я всполошила всю школу, отыскивая парту, на которой сидел чемпион мира Борис Шахлин.

Но все мои увлечения были недолговечны: старые проходили с такой же легкостью, с какой появлялись новые. Никогда я не думала, что любовь — не только радость, но и страдание. Я давно уже поняла, что люблю Васю всерьез и навсегда, хотя мама на первых порах пыталась меня убедить, что он — моя очередная выдумка.

И на этот раз, заметив мое состояние, мама вызвала меня на серьезный разговор.

— Тебе восемнадцатый пошел. Ты уже не девочка. Давай поговорим, как женщина с женщиной, — сказала она, закуривая сигарету, что было признаком серьезности разговора.

Я, соглашаясь, кивнула головой.

— Я не скрываю, что мне очень не нравился твой выбор, — выдохнув дым, начала мама свою проповедь. — Дружить с каким-то мальчишкой-замарашкой, который двух слов сказать не умеет, не много в этом чести... Теперь я поняла, что ошиблась. Забыла, что и Михайло Ломоносов в Петербург в армяке пришел. Да, Василий неглупый, настойчивый парень. Но я хочу объяснить тебе и другую сторону дела... — мама всегда говорила со мной строгим назидательным тоном, словно все произнесенное ею немедленно приобретало силу закона. Но теперь в ее голосе не было прежней уверенности, она сбивалась и с трудом находила нужные слова. — Допустим, ты выйдешь за него замуж... Это естественно. Но знаешь ли ты, что тебя ждет, если ты свяжешь свою судьбу с моряком? Вечные расставания, вечный страх и переживания! Ждать мужа надо не день, не два, не год даже — всю жизнь! Не каждая способна на такое подвижничество. Я бы, к примеру, не смогла. Когда отца твоего вызывают в главк, ты сама видишь, — я места себе не нахожу... Тоска, дочь, страшная вещь, может источить любое сердце... Кроме того, — она смущенно замялась, — хотя ты сама все понимаешь, кроме того, есть и биологические потребности... Человек рожден для того, чтобы жить... Сможешь ли ты подолгу хранить ему верность? И будет ли он всегда верен тебе?

Мама обрушила на мою бедную голову массу таких проблем, о которых я и не подозревала. Видно, она долго вынашивала этот разговор. Поначалу мне стало страшно от такого множества неурядиц, ожидающих меня впереди. Но после я сама посмеялась над своими страхами: откуда взяться скуке при любимом муже и увлекательной работе? Тосковали от безделья только чеховские барыньки! А потом у нас, — вслух я об этом не решилась бы сказать, но думать было приятно, — потом появится крохотный Василек, а он-то не даст скучать!

Словом, своим откровенным разговором мама не только не разубедила, а, наоборот, распалила мои мечты. Я вспомнила, как представил меня Вася отцу в гостинице, и впервые почувствовала всю значимость нового своего звания — невеста. Ведь надо не только выдержать испытательный срок до сввдьбы, но и не заронить в душу любимого человека и зерна сомнений!

Как глупо я разыгрывала Васю в разговорах, на танцевальной площадке! Нет, все, решила я. Танцы и вечеринки — побоку!

Назавтра я проснулась в отличном настроении и, на удивление маме, все утро распевала, переделав на свой манер песню Сережки Добрынина:

Глава 12

Рассказывает автор:

После целого месяца тиши и глади Средиземное море показало свой норов. Накануне все прибрежные радиостанции сообщали об идущем с Атлантики мощном циклоне, но небо было таким безоблачным, что Портнову невольно вспомнились извечные шутки о синоптиках.

Но вскоре горизонт со всех сторон обложили клочковатые тучи, они разрастались с пугающей быстротой. Шторм заявил о себе тропическим ливнем, несколько часов подряд полосовавшим и пузырившим серую, вмиг полинявшую воду.

Ошалевшие дождевые потоки вприскачку мчались с надстроек и палуб «Величавого», хрипели в захлебывающихся шпигатах. Провиснувшие брезенты чехлов держали на себе целые озера.

Потом дождь внезапно перестал, будто кто-то закрыл наверху шлюзы. Наступила странная своей неестественностью тишина. Чуть парило неподвижное, прибитое дождем море, не ощущалось даже малейшего дуновения ветерка, а в круглом, похожем на дно глубокого колодца, разрыве облаков застряло блекло-желтое, совершенно не слепящее глаз солнце.

— Угодили в самый центр бучи, — сердито проворчал Неустроев, меряя шагами ходовой мостик. — Проверить крепление механизмов и грузов по-штормовому! — скомандовал он по боевой трансляции.

— Заодно и траванем! — подмигнул Портнову капитан-лейтенант Исмагилов. — Ты как переносишь качку? — спросил он своего дублера.

— Не знаю, — пожал плечами лейтенант. — В хороший шторм я еще не попадал. Проверить себя негде было.

— А я исправно отдаю дань Нептуну! — с улыбкой, будто говорил о чем-то веселом, сознался Исмагилов. — Но адмиралом я все равно стану! — сделал он шутливую гримасу. — Тем более, что в истории есть прецедент — адмирал Нельсон. Биографы утверждают, что укачивался он, как дитя, и сражения выигрывал лежа на боку.

— Вам, Исмагилов, залечь не удастся, — с усмешкой глянул на вахтенного офицера Неустроев. — Так что готовьтесь к шторму заранее.

— Есть готовиться, товарищ командир! — браво откликнулся капитан-лейтенант и тут же, надув щеки, прокричал в переговорную трубку: — Сигнальщики, брезентовое ведро на ходовой мостик!

А на воде уже появилась широкая белая полоса, словно мчалась навстречу «Величавому» стая неведомых морских животных, срывая пенные клочья с ощетинившегося моря. Походя волны обдали брызгами накренившийся ракетоносец, с шипением прокатились через его палубу.

Следующий шквал набежал совершенно с другого направления, а после загудел-засвистал ветер в снастях, разгоняя вокруг «Величавого» водяную крутоверть. Стальное тело корабля то судорожно вздыбливалось, то валилось из стороны в сторону, выписывая мачтами замысловатые вензеля.

У Портнова помутнело в глазах, неприятный ком подступил к горлу, но он поборол тошноту, вздохнув глубоко всей грудью.

— Побудь за меня минуту, я сейчас, — шепнул Исмагилов, повернув к дублеру бледное с прозеленью лицо.

Портнов согласно кивнул головой, глядя по сторонам и замечая, как разительно переменилась обстановка на ходовом мостике. Здесь стало тесней и неуютней. Люди с трудом сохраняли равновесие, удерживаясь за тумбы приборов. Корабль шел самым невыгодным курсом — почти лагом к волне.

Исмагилов вернулся веселым и жизнерадостным.

— Вот вытворяет штормяга! — цокнул он восхищенно языком. — Волны аж в трубу захлестываются! — И тут же осекся, почувствовав, что никто не разделяет его восторгов.

В перерывах между ударами волн слышался негромкий голос командира, отдававшего приказания рулевому. Поворотом штурвала тот ставил ракетоносец навстречу наиболее опасному валу. Острым форштевнем «Величавый» надвое распарывал зеленую громадину, и она обессиленно сникала у него за кормой. Но время от времени перед кораблем вставали на дыбы такие громады, которые он не успевал смять и рассечь. Хлесткими ударами они сотрясали весь корабль до основания.

— Боцман, — запросил по трансляции Неустроев, — как шлюпки и катера?

— В порядке, товарищ командир, — откликнулся тот. — Только с правой шестерки сорвало чехол...

— Кто крепил по-штормовому?

— Лично я, товарищ командир.

— Ясно. Вооружили штормовые леера и карабины?

— Так точно...

На мостик поднялся взъерошенный замполит.

— Окропило в соленой купели, — кивнул он на мокрые после себя следы. Потом вполголоса доложил Неустроеву: — Все боевые посты прошел, товарищ командир. Всего несколько новичков укачалось. Остальные держатся молодцами, особенно котельные машинисты...

— Добро, — откликнулся Неустроев. — Осталось немного. К утру выйдем из циклона.

Но дальнейшие события спутали командирские расчеты. Вахтенный радист принял сигнал бедствия. Помощь просило какое-то судно, находящееся милях в пятидесяти в стороне от «Величавого».

Потом Неустроева вызвал на прямую радиосвязь командир отряда.

— Принял SOS, Георгий Венедиктович? — по имени-отчеству обратился он к подчиненному. И продолжал, не дожидаясь ответа: — Тонет какой-то грек. Как у тебя машины? — снова спросил адмирал.

— Неужели идти обратно в это пекло? — вздохнул Неустроев.

— Ничего не поделаешь, Георгий Венедиктович, морской закон!

— Но ведь американцы гораздо ближе нас, товарищ адмирал! Они там почти рядом...

— На этих джентльменов надежда плохая, ты сам знаешь... А людей надо выручать. Действуй там по обстановке. Зря не рискуй. И докладывай обо всем подробно.

— Есть, товарищ адмирал!

Поклонившись в пояс волне, «Величавый» повернул на обратный курс. Словно обрадовавшись его возвращению, еще сильнее взъярились и забесновались, сшибаясь с размаху упрямыми лбами, крутые валы.

— Внимание личного состава, — разнесся по всем внутренним помещениям чуть глуховатый, властный голос командира, — наш корабль возвращается в центр циклона. Мы идем на помощь иностранному судну, терпящему бедствие. Быть внимательными на боевых постах. Погода еще более ухудшается. Всех укачавшихся и плохо себя чувствующих заменить!

— Что он, идиот, что ли, этот иностранец? — сердить ворчал капитан-лейтенантИсмагилов, которого снова жестко мутило. — Двое суток по радио долдонили на всех языках штормовое предупреждение. Или негде было укрыться? Берег в трех лаптях по карте. А тебя качка совсем не берет, — завистливо сказал он Портнову.

Едва закончилась его смена, Исмагилов мигом улетучился с мостика. Портнов же остался на вторую вахту, став теперь дублером лейтенанта Смидовича. А тот и не замечал качки, без труда удерживал равновесие, как будто штормовые вахты были его специальностью.

— Я матросом три года на спасателе плавал, — пояснил он Портнову. — Вот там действительно доставалось. Что ни ураган — то нам работа!

Портнов глядел на румяное, помолодевшее лицо соседа по каюте и чувствовал, как в душе нарастает раздражение против незнакомой ему женщины — жены Смидовича. Она представлялась Портнову раскрашенной и крикливой мещаночкой, все помыслы которой направлены на то, чтобы в чем-нибудь переплюнуть подружек. Верно, она и замуж пошла, чтобы их удивить. Еще бы, у всех мужья — обычные заурядные бухгалтеры, инженеры, а у нее — моряк!

Невольно мысли его перенеслись на свое, кровное. «Нет, Аллочка не из таких», — убежденно подумал он.

Глава 13

— Цель по пеленгу семьдесят градусов, дистанция... кабельтовых! — доложили из боевого информационного поста.

Портнов подошел к выносному индикатору радиолокационной станции. Увидел бледное размытое пятнышко на зеленом фосфоресцирующем экране. Координаты цели значительно расходились с исходными, и лейтенант подивился интуиции командира, который несколько раз изменял курс «Величавого».

Судя по всему, поврежденное судно лежало в дрейфе, а вокруг, в радиусе действия локатора, было пустынно.

«Где же американцы?» — этот вопрос вертелся на языке у каждого, кто был на мостике ракетоносца.

За ночь ветер ослаб, циклон, по всей видимости, сместился к Анатолии, но море по-прежнему тяжело дышало, вздымаясь крупной зыбью. Совсем уже рассвело, когда «Величавый» появился возле аварийного судна.

Оно почти лежало на боку, чуть не до самого киля обнажая на волне поржавевший борт, где с трудом читалось название: «Элисий». Вся команда корабля толпились на шлюпочной палубе, на которой не было шлюпок. Очевидно, их сорвало и унесло штормовой волной. Разношерстно одетые люди махали над головами какими-то тряпками, их слабые голоса ветер относил в сторону.

— Аварийной партии приготовиться к сходу на катер! — приказал командир. — Старшим пойдете вы, Смидович, — повернулся он к вахтенному офицеру.

— Есть! — торопливо выдохнул тот.

Дальнейшие приготовления проходили молча, почти без команд. Натренированные расчеты быстро спустили на воду катер, умудрившись ни разу не ударить его о борт ракетоносца.

Взмывая и опускаясь на зыби, катер долго кружил вокруг «Элисия», видимо, Смидович выбирал, куда ему подойти. Это было нешуточным делом: при малейшей ошибке катер могло разбить, как яичную скорлупу.

Портнов смотрел на него с мостика «Величавого», искренне переживая за отважного товарища.

— Не сможет подойти, товарищ командир, — покачал головой Поддубный.

— Подойдет, — упрямо возразил Неустроев.

И действительно: выбрав момент, катер скрылся из виду, потом снова заплясал в стороне, и на палубе полузатопленного судна появились двое в матросской форме.

— Молодец! — громко прошептал командир. Посветлело и лицо замполита.

Не один раз пришлось Смидовичу подходить к борту судна, пока была высажена вся аварийная партия.

— Все в порядке, товарищ командир, — доложил лейтенант по переносной радиостанции. — Пострадал только я сам. Немного подвернул ногу. Капитан говорит по-английски, но два слова, что он все время повторяет, «крэк бод» — я никак не могу понять.

— Трещина в борту! — подсказал Неустроев.

— Все ясно. Начинаем осмотр судна.

Неустроев включил другую рацию и передал содержание разговора командиру отряда.

— Это который Смидович? — полюбопытствовал адмирал. — Тот, кто рапорт подавал о переводе на берег?

— Так точно, — подтвердил Неустроев.

— Докладываю результаты осмотра, — послышался в динамике голос лейтенанта. — Трещина в кормовой части с левого борта. Затоплено машинное отделение, ахтерпик, вышли из строя мотопомпы. В трюмах пока сухо. Команда — шестнадцать человек. Двое утонули: кочегар и палубный матрос. Капитан все время твердит, что он не фашист, — рассмеялся в микрофон Смидович. — Боится, что мы бросим их и уйдем, как ушли ночью американцы...

— Давно они ушли?

— Четыре часа назад. Подходили совсем близко, но снять команду не решились.

— Что вы предлагаете, Смидович?

— Капитан говорит, ничего нельзя сделать. Просит забрать людей, имущество и судовые документы.

— Я спрашиваю ваше мнение.

— Я бы рискнул, товарищ командир. Трещину можно заделать. В трюмах у них цемент, да и лесу достаточно. Руль заклинило в нейтральном положении...

— Минутку, Смидович. Я сейчас доложу адмиралу.

— Хорошо, попытайтесь спасти судно, — разрешил командир отряда. — Только лишних людей снимите.

Команду «Элисия» доставили на ракетоносец несколькими рейсами. Притихшие и побледневшие сидели иностранцы на дне катера, держа в руках сундучки и узелки с пожитками. С аварийной партией остался только капитан и с ним два добровольца, которые встали возле ручного насоса на откачку воды. Несколько часов «Величавый», изредка подрабатывая машинами, оставался в дрейфе возле поврежденного судна. Командир молча вышагивал по мостику, но не дергал Смидовича запросами, ждал, когда тот доложит обстановку сам.

Наконец «Элисий» опять появился на связи.

— Остановили течь, — сообщил Смидович. — Пробоину заделали надежно. Только воду из кормовых отсеков такой фыркалкой за месяц не откачать!

— Крен не увеличивается? — спросил Неустроев.

— Нет, товарищ командир. Остановился на пятнадцати градусах.

— Понятно. Готовьтесь принимать буксир.

— Есть...

— Право на борт! Обе машины малый вперед! Швартовым командам наверх!

Описав большой полукруг на воде, «Величавый» с подветренной стороны подходил к судну. Расстояние между кораблями сокращалось с каждым мгновением, но командир не спешил отворачивать. Портнов с тревогой смотрел то на него, то на вздымавшиеся волны, которые несли им навстречу беспомощно пляшущую посудину. Вот она вздыбилась почти над самыми головами.

— Сейчас навалит, товарищ командир! — невольно воскликнул Портнов.

— Молчать! — рявкнул Неустроев, повернув к нему сердитое лицо. Волна прокатилась, и стало видно, что до «Элисия» еще добрых полтора кабельтова.

— Нервы надо беречь, лейтенант, — с усмешкой сказал командир. Корабли сходились бортами. — Готовы принимать буксир? — крикнул в мегафон Неустроев.

— Попробуем! — откликнулся Смидович.

Принять и закрепить швартовый конец на такой зыби было не простым делом. Одно нерасчетливое движение — и лопнувший трос может наделать бед.

— Осторожнее, боцман! — спешно инструктировал Неустроев своих людей. Боцман истратил три заряда линемета, пока подал на судно тонкий капроновый проводник. К нему привязали буксир.

— От конца! Берегись! — закричал вдруг Неустроев.

Люди на корме ракетоносца шарахнулись в сторону, а толстая стальная струна со свистом рассекла воздух. Буксир лопнул, едва его успели закрепить на кнехтах «Элисия».

— У вас никого не задело? — спросил командир Смидовича.

— Все целы! — сообщил тот.

— Боцман, подавайте сизальский! — распорядился Неустроев. — Заведите его вдвое!

Швартов, скрученный из прочного сизалевого волокна, выдержал. Взбудоражили воду винты «Величавого», и оба корабля стали медленно разворачиваться навстречу волне.

— Хода почти не имеем, — доложил штурман, — скорость чуть больше двух узлов.

— Ничего, сейчас поднатужимся и прибавим оборотов! — впервые за последние часы улыбнулся командир.

Нервное напряжение прошло, и все тело Портнова поддалось блаженной расслабленности. Вмиг стали ватными ноги, струйки пота змеились промеж лопаток.

— И долго мы будем бурлачить? — поинтересовался замполит.

— С Мальты к нам вышел спасательный буксир. Передадим ему свой трофей — и свободны, — ответил Неустроев.

— Как там у вас? — спросил он по рации Смидовича.

— Все отлично, товарищ командир! Качаем помаленьку водичку. Уже на один градус спрямили грека. Капитан нам скучать не дает. Все на хозяев жалуется. Посудину эту, говорит, пора на слом, а они все гоняют ее за барышами!

— Будьте внимательны, Смидович. Людей держите на верхней палубе... Спасательных жилетов не снимайте...

— Есть, товарищ командир. У нас здесь еще ворох пробковых нагрудников лежит. Хозяева позаботились!

Глава 14

Неделю спустя о циклоне почти не вспоминали. Волны ласково сюсюкали за бортом «Величавого». С голубого, без единого перышка облаков неба нещадно палило раскаленное солнце. Только когда в кают-компанию заглядывал прихрамывающий Смидович, в памяти Портнова невольно воскресали переживания тех тревожных штормовых суток.

Самостоятельно перейти с катера на борт «Величавого» Смидович не смог. Его подняли на беседке. Поврежденное колено распухло и посинело. Но лейтенант отмахнулся от услуг корабельного врача и первым долгом попросил:

— Товарищ командир, прошу поощрить особо отличившихся: мисмана Кудинова, старшин Петрова и Шкерина, матросов Павлюка, Столярова и Силкина...

— Забавный старик этот капитан, — рассказывал офицерам Смидович. — Когда передали буксир спасателю и привезли обратно команду, он залопотал что-то по-своему, а потом схватил мою руку и давай ее целовать! Перепугал меня до смерти. Наверное, он и в самом деле демократ...

— Аристократ на такой калоше плавать не станет, — поддакнул ему кто-то из слушателей.

— Мне кажется, хозяева этот «Элисий» нарочно на верную гибель отправили. Застраховали, видать, на кругленькую сумму — и отправляйся с богом на дно! — вслух размышлял Смидович. — Уж слишком он ветхий, проржавел весь, как старая консервная банка.

— А у американцев-то кишка слаба оказалась! — ухмыльнулся капитан-лейтенант Исмагилов.

— Дело тут не в кишке, — вступил в разговор замполит. — Логика их поведения ясна: зачем рисковать из-за какого-то паршивого суденышка? Вот если бы тонул знаменитый суперлайнер, они не побоялись бы риска, чтобы после раструбить на весь белый свет о своем благородстве.

— Товарищ капитан третьего ранга, — подал голос Исмагилов. — Как вы думаете: не дадут ли нам медали за спасение утопающих? Стала бы у меня симпатичная орденская колодка: три ленточки вверху, две внизу!

Портнова не рассмешила эта шутка. Ему показалось, что Исмагилов балагурством маскирует свою зависть. А зачем ее скрывать? Лично он, Портнов, честно и открыто завидовал успеху Смидовича. И понимал, что самому ему такое пока еще не по силам.

Прибывшая с очередной оказией почта вытеснила разговоры об «Элисии». Головы всем взбудоражили новости с далекой Родины. Три письма с тюменским штемпелем почтальон вручил Портнову. А Смидович опять не получил ничего.

Чтобы не расстраивать соседа, Портнов сунул конверты в карман и прочел письма чуть позже, уйдя на стартовую батарею.

Портнов несколько раз подряд принимался перечитывать письма, а когда вернулся в каюту, не сумел скрыть от соседа своего настроения.

— Ну что? — невесело усмехнулся Смидович. — Пока еще числишься в женихах?

Портнов молча снес его колкость.

— Внимание личного состава, — раздался по трансляции голос Неустроева. — К нам на корабль прибывает командир отряда. Команде приготовиться к построению по большому сбору!

— Не было печали, так начальство пожаловало, — проворчал Смидович, натягивая китель.

Чуть позже оба лейтенанта уже стояли в строю и смотрели, как, описав широкий полукруг, к борту «Величавого» подходил катер под флагманским штандартом.

Невысокий плотный адмирал быстро поднялся по трапу. Скользнув взглядом по правому флангу строя и выслушав раскатистое матросское «Здрав-вия желаем!», он повернулся к Неустроеву:

— Соберите мне офицерский состав, командир.

«Наверное, получим какую-нибудь вводную, — спеша в кают-компанию, подумал Портнов.

Там у переднего торца обеденного стола уже сидел торжественно-серьезный командир отряда, возле него улыбающийся Неустроев.

— Я прибыл к вам для того, — начал адмирал, — чтобы сообщить приятную новость. За мужество и мастерство, проявленное при оказании помощи греческому судну, приказом Министра обороны Союза ССР лейтенанту Смидовичу досрочно присвоено очередное воинское звание — старший лейтенант!

Он протянул опешившему Смидовичу новенькие погоны с тремя звездочками на просвете.

— Поздравляю вас, Герман Романович, — сказал он, пожимая руку лейтенанту. — Желаю, чтобы и следующие звания, очередные и внеочередные, вы получали также в море!

— Служу Советскому Союзу, — чуть слышно прошептал Смидович. После он молча выслушал поздравления товарищей, а когда закончилась торжественная церемония, забыв про хромоту, убежал в каюту. Ему было необходимо наедине пережить свою радость.

Чтобы не мешать товарищу, Портнов поднялся на палубу. Западная часть неба полыхала отсветами радужного и пестрого, как павлиний хвост, средиземноморского заката. Слабый ночной бриз мельчайшими капельками обдавал лицо. Шуршала за бортом, расступаясь перед форштевнем «Величавого», темная вода.

«Хорошо-то как!» — мысленно порадовался лейтенант, вдыхая всей грудью терпкий йодистый воздух.

Неподалеку от себя Портнов увидел замполита.

— А ведь вы были неправы, товарищ капитан третьего ранга, — безо всякого предисловия сказал лейтенант. — Будет на флоте династия Смидовичей!

— Что ж, придется взять свои слова обратно, — улыбнулся Поддубный.

— И династия Портновых тоже будет! — упрямо тряхнул головой лейтенант.