Молчание Дневной Красавицы

XXII

Двадцать седьмого сентября 1921 года, переходя улицу де Прессуар, я не заметил автомобиля. Сбитый им, я ударился лбом об угол тротуара. Помню, в момент падения я подумал о Клеманс как о живой, которой скажут, что с ее мужем произошел несчастный случай. В эту долю секунды я разозлился на себя за свою рассеянность, за то, что не посмотрел по сторонам, прежде чем переходить улицу, и что по моей вине Клеманс будет волноваться. Потом я потерял сознание. С ощущением счастья, как будто меня затягивает в страну нежности и покоя. Когда я пришел в себя в клинике, мне сказали, что в этом странном сне я провел полных семь дней. Семь дней вне моей жизни, семь дней, о которых у меня нет никаких воспоминаний, разве что впечатление черноты, мягкой тьмы. Кстати, медики в клинике считали, что я не проснусь никогда. Они ошиблись. Мне не повезло.

«Вы были на волосок от смерти!» — сказал один из них, радостно констатируя мое пробуждение. Это был молодой смешливый парень с прекрасными карими глазами, очень подвижными и блестящими. Он еще не расстался с иллюзиями, свойственными его возрасту. Я ничего ему не ответил. В этой великой ночи я не встретил ту, которую любил и люблю до сих пор. Я ее не услышал, не почувствовал. Значит, врач ошибся: я был еще далек от смерти, раз ничто не сказало мне о ее присутствии.

Меня продержали в больнице еще две недели. Я страшно ослабел. Я не знал ни одну из сестер, которые ухаживали за мной. А они, похоже, меня знали. Мне приносили суп, настойки, вареное мясо. Я искал глазами мадам де Флер. У одной из сестер я даже спросил о ней. Медсестра мне улыбнулась, но ничего не ответила. Она подумала, что я брежу.

Когда решили, что я могу говорить, не слишком утомляясь, меня посетил мэр. Он пожал мне руку. Сказал, что я побывал в переделке, что он очень переживал из-за меня. Потом пошарил по карманам и достал кулек со склеившимися конфетами, которые купил специально для меня. Немножко смущенный, он положил их на тумбочку и сказал, как бы извиняясь:

— Я хотел принести вам бутылочку, но здесь вино запрещено, вот я и решил, что… Заметьте, кондитерша кладет в них мирабель!

Он засмеялся. И я посмеялся вместе с ним, чтобы доставить ему удовольствие. Мне хотелось поговорить, спросить его кое о чем, но он приложил палец к губам, давая понять, что у нас еще будет время. Сестры сказали, что меня надо щадить, не говорить со мной слишком много и не заставлять говорить меня. Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, на конфеты, на потолок, в окно, где был виден только кусок неба — ни дерева, ни холма, ни облака.

Потом мэр поднялся, снова долго жал мне руку и, наконец, ушел. В тот день он мне не сказал о смерти Дестина. Я узнал о ней спустя два дня от отца Люрана, который тоже навестил меня.

Это случилось на следующий день после моего несчастного случая. Прокурор умер самым обыкновенным образом, без шума и крика, у себя, погожим осенним днем, золотым и красным, слегка прохладным, еще окрашенным летними воспоминаниями.

Как всегда, он вышел после полудня в замковый парк на свою прогулку, в завершение которой привычно уселся на скамью над Герлантой, положив руки на трость. Обычно он проводил так чуть менее часа, а потом возвращался.

В этот день Барб, не дождавшись его возвращения, вышла в парк и, увидев его издалека со спины, все еще на скамье, успокоилась и вернулась на кухню, где готовила телячье жаркое. Но когда оно сготовилось, а овощи для супа были очищены, нарезаны и брошены в кастрюлю, она удивилась, что все еще не слышала шагов прокурора. Она снова вышла и увидела его все в той же позе на скамейке, несмотря на туман, поднимавшийся с реки, и сумрак, постепенно окутывавший деревья, вокруг которых, переругиваясь, летали сотни ворон. Барб решила пойти к хозяину и сказать ему, что ужин скоро будет готов. Она пересекла парк, подошла поближе к Дестина, позвала его, но ответа не получила. У нее появилось нехорошее предчувствие. Служанка медленно обошла скамью и увидела прямо сидевшего Дестина, с широко открытыми глазами и руками, сложенными на набалдашнике трости. Мертвого настолько, насколько можно им быть.

Всегда говорят, что жизнь несправедлива, но смерть или, во всяком случае, процесс умирания несправедлив тем более. Одни страдают, другие отходят на едином вздохе. На этом свете нет справедливости, но нет ее и на том. Дестина ушел без шума и без боли, никого не предупредив. Ушел один, как и жил.

Отец Люран рассказал, что хоронили его, как министра, в присутствии всех, кто мог считаться важным и достойным в наших краях. Мужчины были в черных фраках, женщины в темном, их лица скрывали серые вуалетки. Прибыл епископ, а также префект и помощник государственного секретаря. Весь кортеж проследовал на кладбище, где произнес речь тот, кто унаследовал должность Дестина. Потом сыграл свою роль Остран. Как полагается, пустив в ход свою лопату и свои штучки.

Выйдя из клиники, я, прежде чем идти домой, отправился на кладбище, повидать Клеманс и могилу прокурора. Я брел очень медленно, левая нога у меня не гнулась. Это осталось навсегда, я стал похож на ветерана, это я-то, не воевавший ни единого дня!

Я сел на могилу Клеманс, рассказал ей про мое происшествие, про то, как я испугался, что огорчу ее, про мой долгий сладкий сон, про разочарование моего пробуждения. Я почистил мрамор, выполол клевер, разросшийся вдоль плиты, стер ладонью лишаи, облепившие крест. И послал в воздух, так хорошо пахнувший перегноем и влажными лугами, поцелуй.

Могила Дестина тонула в венках из цветов и искусственного жемчуга. Первые догнивали, замусорив порыжевшими лепестками окружающий гравий. Вторые блестели и порой ловили солнечный луч, на секунду вообразив себя алмазами. Там было полно увядших букетов, лент, украшенных табличек, картонных визитных карточек в конвертах, оставшихся нераспечатанными. Я подумал, наконец он оказался рядом со своей женой. Он дожидался долго. Целую жизнь. Я подумал о его высокой фигуре, о его молчании, о его тайне, о том смешении значительности и отрешенности, которое исходило от его личности, и спросил себя, чья это могила: убийцы или невинного.