Молчание Сабрины

Глава 5. Слякоть.

Небо над Габеном походило на залитую чернилами страницу рукописи. Кляксами на листе неаккуратно темнели давящие тучи. Порывистыми резкими строчками дул ветер, подхватывая потерянные буквы, опечатки и неуместные знаки препинания этой осени – опавшие листья. И где-то во всей этой унылой, как мысли писателя пост-пессимиста, мешанине затерялись слова о том, что бордовый воздушный шар летел над кривыми улочками и худыми крышами Фли.

Фли… Блошиным район в восточной части Габена назывался потому, что там все кишело блохами: и дома, и одежда, и сами люди. По улицам между тесно стоящих домов бегали стаи облезлых собак, а если постараться, то в самых глухих закоулках можно было встретить даже блох размером с собаку. В Фли многие считали, что все мосты через канал, кроме моста Ржавых Скрепок, разрушили намеренно, чтобы преградить блохам путь в Тремпл-Толл…

Издали Блошиный район казался покинутым – и это отчасти было правдой: с наступлением темноты жизнь по эту сторону канала будто бы впадала в некое подобие летаргического сна. Улочки постепенно вымирали. На дверях щелкали замки и лязгали засовы, ставни на окнах надежно запирались. Все дела под открытым небом откладывались до утра или, в случае закоренелых лентяев, так и вовсе до лучших времен. Впрочем, даже если бы местные и захотели, пойти они никуда не смогли бы: в Фли не было цирюлен и аптек, кафе и книжных магазинчиков. На старой Рыночной площади уже давно не торговали, ее называли теперь не иначе как «Балаганная площадь» – и продать там могли разве что пару тумаков да оплеух, еще накинув подзатыльник в довесок.

Темные кварталы простирались на многие мили, и лишь редкие уличные фонари, стоявшие в разных частях района, походили на крошечные островки во мраке. У фонарей отирались подозрительные стайки мотыльков в старых пальто, засаленных шляпах и дырявых перчатках. Да и мотыльки эти больше напоминали моль – того и гляди набросятся друг на друга, как на какую-нибудь меховую шубу. Кое-кто из этих типов сейчас хмуро глядел в небо, пытаясь понять, что это за огоньки ползут среди низких туч, и вслушивался в отдаленный рокот винтов; в окнах некоторых чердаков блеснули линзы биноклей и подзорных труб – прибыть в Блошиный район незамеченным было невозможно.

Бордовый воздушный шар летел над кривыми улочками и худыми крышами Фли. Двигался он со стороны Подметки, за рычагами сидел тип в пальто и котелке, а в корзине был, вроде как, один-единственный пассажир. При этом никто из местных, даже обладай он лучшим в городе биноклем или самой точной подзорной трубой, ни за что не смог бы увидеть того, кого там не хватало, или догадаться о том, что произошло на этом шаре каких-то пять минут назад. И уж точно никакое оптическое приспособление не передало бы атмосферу холодного вязкого ужаса, поселившуюся в корзине.

Шут Финн Гуффин по прозвищу «Манера Улыбаться», будто нарочно пытаясь напугать куклу Сабрину еще больше, надвигался на нее медленно и неотвратимо, как простуда на промочившего ноги беднягу.

– Я ведь знаю, что ты подглядываешь, маленькая проныра! – сказал он с такой неподдельной радостью в голосе, словно впереди его ожидал чудесный вечер.

Кукла попыталась отпрянуть от дырки в мешке, но ударилась спиной о бортик корзины и нечаянно выронила один из своих отломанных пальчиков.

– Можешь смотреть – мне плевать, – усмехнулся шут. – Это ничего не изменит.

Гуффин схватил мешок.

Сабрина завизжала: Джейкоб мертв – защитить ее было больше некому!

– Не-ет… – взмолилась Сабрина. – Только не это…

– Думаешь, я сброшу тебя с шара, как какое-то Пустое Место? – спросил Гуффин, расправив ворот мешка; из него показалась рыжая кукольная голова – щеки Сабрины были покрыты зеленой краской, натекшей из-под глаз-пуговиц. – О нет! Ты слишком важна, верно, мистер Баллуни?

– Так точно, мистер Гуффин, – ответил птичьим голосом аэронавт, не отвлекаясь от своих рычагов.

– Почему важна? – спросила кукла. – Потому что… – ей вспомнились слова Джейкоба Фортта, – все дело именно во мне, так ведь?

Гуффин недобро прищурился:

– Тебя разве не учили, что подслушивать нехорошо?

– Джейкоб сказал правду? Ты пришел в лавку игрушек именно за мной? Почему? Почему я важна?

Манера Улыбаться покачал головой и осторожно спросил, словно делая шаг в темноте и боясь наступить на торчащий острием кверху гвоздь:

– Что последнее ты помнишь перед тем, как очнулась в мешке?

Сабрина задумалась. Она помнила себя, сидящей на стуле в мрачном подвале лавки игрушек. В памяти вдруг всплыли метнувшаяся к выходу четырехрукая тень Хозяина, стук хлопнувшей двери, а еще… Рядом с ней кто-то сидел… Кто-то в костюме, будто бы пошитом из обивки старого кресла. Она что-то говорит… Из темноты раздается голос в ответ – обладатель странного костюма ей отвечает. Но что? О чем шел разговор? Почему она ничего не помнит?! Пустота…

– Вот и славненько, – кивнул шут. – Ты ничего не знаешь о моих делах. Кукольник Гудвин недурно покопался в твоей рыжей голове.

– Хозяин? – спросила Сабрина дрожащим голосом. – Куда он исчез? Ты знаешь, где он?

– О, я знаю, где он, – сказал Манера Улыбаться. – Гудвин из переулка Фейр думал, что он самый умный в этом городе. Но правда в том, что он даже не самый умный среди кукольников.

– Что это значит?

– Ты ведь не помнишь, для кого и для чего тебя сделали?

Сабрина молчала: до сего момента она и не предполагала, что кто-то заказал ее у Хозяина. Он никогда не говорил, что сделал ее для кого-то, и обращался с ней, как с собственной дочерью – обращался, как ужасный отец, получавший удовольствие от мучений своего ребенка. Но для кого он мог ее сделать? Для шута Гуффина?

– Нет, не для меня, – сказал Гуффин, и Сабрина поняла, что последние мысли она произнесла вслух. – Есть кое-кто намного хуже меня. Тот, кто велел Гудвину создать куклу, точь-в-точь похожую на… – он вдруг одернул себя: – Ой-йой, чуть не проговорился!

– Похожую на кого? Скажи!

– Не скажу. Меня эта история не касается. Не люблю море и корабли… фу… мерзость!

– Море и корабли?

– Забудь! – прикрикнул на Сабрину шут. – Суть в том, что я оказался хитрее. Я успел забрать тебя прежде, чем за тобой явился тот важный господин. Кукольник сейчас слишком занят своими Кукольными Войнами и, думаю, он не особо огорчится, если я использую одну глупую рыжую для своих шутовских дел.

Сабрина терялась в догадках. Шут наговорил столько всего странного и непонятного, что она просто не знала, за что ухватиться в первую очередь. И ухватилась за последнее, что он сказал:

– Я ничего не буду для тебя делать!

– О, глупенькая наивная кукла! Ты уже делаешь! И именно ты будешь виновата во всем, что случится. Ловко я придумал?

– Ничего не буду делать! – упрямо повторила Сабрина.

– Главное, чтобы ты помалкивала.

Гуффин засунул обе руки в мешок и грубо вытащил куклу из него наполовину. Сабрина закричала. Не обращая внимания на ее слабое сопротивление, одной рукой шут схватил куклу за ее тонкую шейку и сжал так крепко, что, казалось, та вот-вот треснет под его длинными бледными пальцами. Другой рукой он открыл потайной ящичек в ее груди и вытащил странный механизм, который Сабрина там прятала.

– Я ведь знаю, как тебе дорога эта штуковина. Она же дорога, верно, глупая кукла?

– Да-а… – простонала Сабрина. Она и сама не знала, что это за механизм и откуда он у нее взялся, но чувствовала, что просто не переживет, если с ним что-то случится.

Гуффин отпустил Сабрину, и та поспешно забралась обратно в мешок так, словно подобное могло хоть как-то ее защитить от этого ужасного человека.

– Тогда ты будешь держать свой кукольный рот на замке, тебе ясно? Иначе сломаю эту штуковину.

– На замке? – со страхом спросила Сабрина: неужели ей на рот наденут замок?!

– Это фигура речи.

– Фигура? – Сабрина попыталась представить фигуру речи, но у нее не вышло.

– Сломаю, – пригрозил Гуффин, пряча механизм в карман пальто. – Ты всегда была упертой. Ты всегда была неугомонной.

– Ты знаешь меня? Но откуда?

Шут поцокал языком и сказал:

– Мои дела давно связаны с лавкой игрушек в переулке Фейр, я там частый гость. И я видел тебя еще, когда ты была дурацким поленом и лежала на верстаке Гудвина. Все, хватит вопросов!

Гуффин завязал мешок. Вновь оказавшись в душной темноте, Сабрина попыталась упорядочить и связать обрывочные мысли, но они напоминали лоскуты, которые никак не желали друг с другом сшиваться, а мнимая игла с ниткой будто бы постоянно выпадала из ее пальцев.

– Сэр, мы подлетаем! – доложил между тем мистер Баллуни. – Крысиный угол!

– Замечательно. Снижайся!

Гуффин подошел к бортику и глянул вниз. Они летели уже в нескольких футах над крышами, и шар то и дело погружался в тучи зловонного дыма из дымоходов: топили здесь самым дешевым углем – «коххом», от которого слезились глаза и горло сводило в приступах жуткого кашля. По зияющей прорехами черепичной кровле кто-то прыгал. Черные поджарые комки с шестью сильными ногами перепрыгивали с крыши на крышу, разбуженные шумом винтов. Знаменитые местные блохи… Впрочем, шута они не волновали.

Гуффин всматривался в установленные на некоторых флюгерах указатели со стрелками – такие же ставили на углах улиц, но эти были предназначены сугубо для воздушного транспорта – они сохранились здесь еще с тех пор, как над Фли летали дирижабли и аэрокэбы. Слева, на одной из крыш, виднелся указатель: «Улица Крысиная – Слякоть».

– Мы почти на месте! – воскликнул Гуффин. – Правьте восточнее, к Слякоти.

Мистер Баллуни резко потянул на себя один из рычагов, и шар развернулся, а затем… вздрогнул и чуть подпрыгнул, когда корзина ударилась о внезапно возникший на пути дымоход.

– Осторожнее, мистер Баллуни! Только крушения нам сейчас и не хватало!

– Простите, сэр! Плохая видимость…

– Глаза протрите, – буркнул шут. – С видимостью все в порядке.

Аэронавт воспринял слова пассажира буквально и, подняв на лоб запотевшие лётные очки, и в самом деле принялся протирать глаза.

Гуффин тем временем наклонился и открыл люк в днище корзины.

Сабрина выглянула через дырку в мешке и с надеждой уставилась в его спину: неужели он сейчас прыгнет? Но нет, шут всего лишь разглядывал что-то внизу.

– Тебе там не холодно?

Сабрина ничего не понимала: к кому он обращается?

Откуда-то из-под корзины, тем не менее, последовал ответ:

– Нет.

– Еще бы, болван! – раздраженно бросил шут. – Это риторический вопрос! Можно не отвечать на риторические вопросы. Не потерял Машину?

Ответа не было, и Гуффин гневно прорычал:

– Это уже не риторический вопрос. Не потерял Машину?

– Нет. Не потерял.

– Это твоя станция, – сказал шут, внимательно оглядывая крышу, над которой проплывал шар.

– Я понял, – ответил тот, кто был под корзиной, и в следующий миг шар, покачнувшись, слегка набрал высоту, как будто сбросили балласт.

Сабрина замерла. Она уже слышала этот голос раньше! Неоднократно.

Кукла будто вернулась в темный подвал лавки игрушек:

«Я знаю, – прошептал обладатель этого голоса – он сидел рядом с ней. – Но это ненадолго…»

Она не помнила, что сказала на это, но его ответ будто выбрался сквозь прореху в пелене, затянувшую ее память старым полотнищем:

«Не бойся, милая Сабрина, – ласково проговорил он. – Я вернусь…»

Слезы – капли зеленой краски – снова потекли у нее из-под пуговиц-глаз: она все чувствовала, прямо как тогда.

«Как ты не понимаешь, – отчаянно сказал ее собеседник, пытаясь ей объяснить, убедить ее, – я должен. Это плохие люди…»

Она впервые вспомнила свой ответ:

«Это о́н тебе так сказал?»

Голос в темноте был неумолим:

«Он обещал отпустить нас, когда я все сделаю… на этот раз он сдержит слово, я уверен: он обещал…»

И он замолк, голос постепенно исчез из ее памяти, становясь все тише. Последнее, что осталось, это ее ответ. Ее собственный голос прозвучал в подвале так одиноко, как будто это и не голос был вовсе, а звук шагов обездоленных на мосту в грозу. Она прошептала:

– Он уже обещал… Он уже обещал… обещал…

Гуффин захлопнул крышку люка и повернулся к кукле в такой ярости, как будто она плюнула ему в спину.

– Что ты сказала?!

Сабрина дернулась и вернулась в настоящее:

– Ничего… я н-не… ничего…

– Хватит мямлить. Помни, глупая кукла, что твой Механизм у меня, и даже не вздумай проболтаться о том, что случилось с Пустым Местом или еще о чем-то, связанном со мной, когда попадем в «Балаганчик», ясно тебе? Приземляйтесь, мистер Баллуни! Вон у тех камышей…

– Слушаюсь, мистер Гуффин. – Мистер Баллуни повернул голову, и Сабрина едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Продавец воздушных шаров оказался вовсе не человеком. Подняв на лоб очки, он полностью открыл свое желтоватое точеное лицо, но хуже того – стали видны его глаза. Вернее, то, что было на месте глаз. Две круглые черные лакированные пуговицы…

Сабрина поняла, отчего он говорил так странно – отчего скрипел, словно голос его звучал с граммофонной пластинки: мистер Баллуни был куклой!

Она не успела по-настоящему задуматься об этом неожиданном открытии, как шут снова протянул руки к ее мешку – но на этот раз только лишь для того, чтобы засунуть внутрь зонтик. После чего он взвалил мешок себе на плечо и схватился за ручку тележки с таинственным ящиком.

Шар плавно опустился на землю и чуть вздрогнул, когда днище корзины коснулось брусчатки.

Гуффин вытащил свою поклажу на грязную мостовую.

– Будете ждать дальнейших указаний на крыше «Цирка мадам Д.Оже», мистер Баллуни, – сказал Гуффин. – Все ясно?

– Так точно, сэр, – по-военному отчеканила кукла продавца воздушных шаров. И вновь повернула голову к своим рычагам.

Сабрина догадалась: эта кукла – солдат. Она находится на войне. Имел ли мистер Баллуни какое-то отношение к тем Кукольным Войнам, о которых говорил Гуффин, или же все намного серьезнее, и война самая что ни на есть настоящая? Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что пока никто не знает, что война здесь, никто не знает, кто ее ведет и с кем. Пока что все еще спят мирным сном или совершенно мирно кого-то душат в подворотнях. Рутина. Быт. Обыденность. Габен.

Бордовый шар снова поднялся в воздух…

Слякоть. Место это не просто напоминало грязную лужу, разросшуюся на несколько кварталов, затопившую подворотни и подступающую вплотную к лестницам подъездов – это было самое настоящее болото. Болото посреди города. Здесь росли камыши, водились комары, в илистой зеленоватой воде жили лягушки и пиявки. Поговаривали даже, что кое-где здесь можно отыскать настоящую топь. Лишь местные знали, как, почти не промочив ноги, пробраться через Слякоть по тем узеньким тропам, где еще можно было обнаружить старую городскую брусчатку.

Судя по тому, как шут Финн Гуффин уверенно ступал по неровным булыжникам, еще и тянул за собой ящик на тележке, сам собой напрашивался вывод, что он принадлежал к числу тех самых местных. Более того: в своем зеленом пальто он напоминал долговязую тощую жабу, зачем-то собравшую чемоданы и решившую переселиться на другую кочку…

– Нужно преодолеть Слякоть как можно скорее, – бормотал Гуффин. – Здесь постоянно что-то происходит… всякая мерзость. Надеюсь, мы доберемся до «Балаганчика» без приключений.

По секрету будет сказано, что надеждам шута не суждено было осуществиться и чем глубже он заходил в болото, тем сильнее завязывался узел подстерегающих его и куклу в мешке невзгод.

По обе стороны узкой тропинки застыла гнилостная болотная вода, прямо из которой росли грибы и высился рогоз; порой тут и там с негромкими хлопками лопались пузыри. Кругом было темно, лишь кое-где рыжели искорки светлячков.

Слякоть считалась одним из самых опасных мест не только в Фли, но и в Габене в целом, и приземлиться здесь мог лишь настоящий безумец. На это Гуффин и рассчитывал: местные любители поживиться за чужой счет вряд ли могли ожидать, что кто-то добровольно, еще и в такую темень, высадится прямо посреди болота. И все же кое-кто из здешних обитателей уже подточил свой носик.

– Отвалите! – зло буркнул шут, обращаясь к комарам. – Знаете, кого вы кусаете? Я вас сам покусаю…

Настроение у него с каждым шагом портилось все сильнее: проклятая кукла постоянно возилась в мешке и хныкала, ящик все норовил соскользнуть с тележки. Еще и колесики скрипели, отчего у самого шута начали ныть зубы.

«Слишком рано я отпустил Баллуни, – подумал Гуффин. – Можно было рискнуть и приземлиться поближе к переулку Гро. Хотя, – тут же напомнил он себе, – кварталы за Слякотью сплошь кишат соглядатаями, и любой из них был бы рад выклянчить у Брекенбока монетку за “ценные сведения”».

Болото постепенно будто бы все разрасталось, и в какой-то момент, кроме него кругом, уже ничего, вроде как, не осталось.

Тропинка петляла. Башмаки скользили на мшистой брусчатке, а тяготы пути уже почти победили хлипкую, как гремлинская сопля, волю шута. Хуже всего было то, что приходилось постоянно останавливаться, чтобы прихлопнуть очередного гада, покусившегося на его нос. Пару раз шут себе довольно ощутимо вмазал.

– Еще раз укусишь меня, ты, злобный кровосос, я тебе все крылышки повыдергаю. Никаких манер! Думаешь, что если я зашел в твое болото, то стану терпеть подобное…

Гуффин замолк, вдруг начисто позабыв о надоедливом комаре.

– Проклятье… – прошептал он и опустил мешок на землю. Внутрь тут же просочилась отвратительная болотная жижа.

Пытаясь понять, что случилось, Сабрина выглянула через дыру и увидела пару подрагивающих огоньков, ползущих через Слякоть неподалеку. Огоньки эти были масляными фонарями, которые принадлежали двум долговязым типам. Типы тащили что-то через болото. Приглядевшись, она разобрала, что незнакомцы волокут свернутый в рулон ковер.

– Что? Что происходит? – спросила кукла, и Гуффин шикнул на нее.

– Молчи. Ничего не происходит. Просто кто-то очень некстати решил избавиться от трупа.

Сабрина вздрогнула.

– Болваны и любители… – процедил Гуффин, – аж руки чешутся подойти и втолковать им науку.

– Науку?

– Науку избавления от трупов, разве не ясно? Ну кто же так делает? Кто так заворачивает? Ковер же разматывается… Кто так несет? Можно же потянуть спину… Но самое главное! Кто надоумил этих болванов зажечь фонари? Свет ведь привлекает внимание!

Незнакомцы, разумеется, не могли его услышать. Не догадываясь ни о том, что их заметили, ни о том, что стали объектом очень едкой критики, эти двое как ни в чем не бывало продолжали брести через Слякоть, попутно выбирая место, куда можно сбросить ковер с трупом.

– Нет, не сюда… только не сюда, – прошипел шут.

Незнакомцы с ковром между тем приблизились уже настолько, что кукла разобрала их голоса.

Гуффин схватил мешок и затащил его в камыши, после чего заволок туда же тележку, а затем и себя самого.

– Только попробуй пикнуть, – едва слышно проговорил он.

Свет фонарей подполз ближе. Голоса стали различимее, до шута и куклы донесся разговор.

– Еще долго? – спросил один из незнакомцев. – Кажется, я потянул спину, да и ковер этот гадкий все время разматывается.

– Мы уже близко, – пыхтя ответил другой. – Я знаю одну трясину… там ее точно никто не найдет.

– Как бы мы сами там не сгинули.

– Не каркай, ворона! Если будем вести себя осторожно, тварь не проснется.

Подельника его ответ явно не устроил:

– Эй, о твари разговора не было!

– Только штанишки не намочи! Как убивать эту дамочку не трясся, а теперь – вылитый студень. Лучше бы ты боялся ее родственничков: что с нами сделают Хартли, если прознают?..

Незнакомцы прошли мимо шута и куклы, их голоса постепенно становились все тише, и вскоре уже было невозможно разобрать, о чем они спорят.

– Хартли, говорите?.. – задумчиво проговорил Гуффин, и в его голосе прозвучало нечто по-настоящему недоброе.

Выждав еще немного, шут выбрался из камышей и, кляня на чем свет стоит свои набравшие воды башмаки, затащил тележку и мешок обратно на брусчатку.

– Они ушли? – спросила кукла.

– А кто-то разрешал тебе раскрывать свой дурацкий кукольный рот? – прорычал Гуффин. – И вообще: важно не то, что они ушли, а то, куда они ушли.

Говоря это, шут разъяренно глядел на два отдаляющихся огонька.

– Куда они ушли? – спросила Сабрина.

– Туда, куда было нужно нам. Теперь придется идти по неверной тропе.

– Неверной?

– Которую могло затопить. Все, хватит вопросов, глупая кукла.

Взвалив мешок на плечо, Гуффин взялся за ручку тележки и, поругиваясь себе под нос, направился в ту сторону, откуда пришли люди с ковром, но в какой-то миг свернул вправо на неприметном перекрестке, спустился на пару ступенек (когда-то здесь была лестница) и пошагал по тропинке, которая оказалась вдвое уже, чем предыдущая, и к тому же втрое более скользкая.

И вот тогда началось то, чего шут Манера Улыбаться пытался избежать. Начались неприятности.

Но не сразу.

Поначалу все было спокойно, лишь в воде по сторонам тропинки порой раздавался плеск, когда какая-нибудь жаба, торопясь избежать безжалостных шутовских башмаков, упрыгивала и уквакивала прочь.

Началось все с того, что мигнул огонек. Гуффин не сразу обратил на него внимание. А между тем огонек загорелся снова. Уже ближе. А потом снова погас.

Слякоть словно замерла. На нее опустилась зловещая тишина. Ветер стих совсем, даже морось, раздражавшая шута весь день, прекратила сыпаться.

Вода застыла, кувшинки застыли. Кукла в мешке тоже застыла. Она вдруг почувствовала исходящий от шута страх.

Свет мигнул уже в какой-то сотне ярдов по левую руку.

– Что здесь творится, подерите вас…

Жуткий, нечеловеческий крик прервал шута. А затем к нему добавился не менее жуткий, но уже вполне человеческий крик.

А в следующий миг все стихло.

Мигнул фонарь. Он был так близко, что Гуффин даже различил руку, что его держала, и искаженное ужасом лицо.

А затем фонарь мигнул в последний раз. Послышался короткий вскрик, звякнуло разбившееся стекло, и все стихло.

– Так, самое время отсюда убираться… – Гуффин крепче сжал ручку тележки. Поскальзываясь и спотыкаясь, он поспешно пошлепал по дорожке.

– Нет уж! – бормотал он себе под нос. – Ни о каком пути в обход топей больше не может быть и речи. Переправа… только переправа…

За спиной вдруг раздался хруст, и шут замер. Медленно обернулся…

На дорожке никого не было или… Постойте! Что это за темная фигура стоит по пояс в воде?!

Нет, это какая-то коряга… Слава бубенчикам на колпаке! Просто коряга…

Гуффин продолжил бормотать, успокаивая самого себя:

– Крики на болоте нас не касаются, так ведь? У нас свои дела…

Он потопал дальше, все приговаривая о том, как ему не страшно и какой он смелый. Но тут вдруг все повторилось: не прошел Манера Улыбаться и десяти шагов, как хруст за спиной раздался снова. На этот раз он прозвучал совсем близко, будто бы прямо над ухом.

Гуффин отпустил ручку тележки и выхватил из кармана пальто продолговатый зеленый цилиндр.

– Кто здесь? – дрогнувшим голосом спросил он темноту. – Я вас не боюсь!

И тут хрустнуло снова. Снова за спиной. Шут обернулся и… тут он все понял.

– Мерзавка, это ты там скрипишь?! – яростно прошипел он.

– Я пытаюсь починить ножку… – жалобно всхлипнула Сабрина в мешке.

– Да будь ты неладно, проклятое полено! Прекрати немедленно, или я тебе и вторую ногу сломаю!

Сабрина заплакала, а шут, обзывая куклу худшими словами, продолжил путь к переправе.

И все же за злобой ему не удалось скрыть то, как он напуган. Гуффин боялся так сильно, что уже не замечал вездесущих комаров и почти даже не проклинал все на свете, когда поскальзывался на мшистых камнях заболоченной мостовой.

Гуффин даже перестал оборачиваться, а все потому, что с определенного момента он перестал себе доверять: фантазия рисовала в каждом кусте, в каждой коряге или ржавой почтовой тумбе фигуру в черном, наблюдающую за ним. О, он прекрасно знал, кто здесь может таиться. И меньше всего хотел столкнуться с ним…

Наконец дорожка оборвалась, уйдя под затянутую кувшинками воду.

Шут остановился.

У края воды стоял высокий чугунный столб, на вершине которого расположились фонарь и колесо с натянутым на его обод тросом. Трос тянулся над болотом к очередному столбу, а оттуда – к еще одному, и так дальше, пока не терялся в темноте.

К тому столбу, что был на берегу, прислонилась небольшая тумба с вывеской «Переправа», под которой значилась приписка: «Зажги фонарь».

Грохнув мешок с ойкнувшей куклой на землю, Гуффин открыл дверцу на тумбе и переключил торчавший в ее глубине рычажок. Самовзводное огниво чиркнуло, и промасленный фитиль в плафоне над головой, фыркнув, загорелся; не прошло и минуты, как фонарь облепили стрекозы.

– Что дальше? – Гуффин шморгнул носом и взялся исследовать тумбу на предмет рычагов, которые он, видимо, должен был дернуть, чтобы переправа заработала. Впрочем, сломать он ничего не успел, так как тут колесо на столбе пришло в движение и начало вращаться; канат на ободе, в свою очередь, натужно заскрипел, будто старый каторжник, вознамерившийся рассказать случайному слушателю о своей горемычной судьбе.

– Подождем… – Шут поежился в своем пальто и огляделся по сторонам. Кругом, кроме темноты и вездесущего камыша, казалось, ничего было.

Гуффин всматривался в заросли у дорожки – ему померещилось, что они как-то уж подозрительно колышутся, и крепко сжал в кармане свое тайное оружие – не хотелось бы пускать его в ход.

Сабрина также наблюдала за болотом – из мешка. Она никого не видела, но это не значило, что поблизости никого нет. Ей стало страшно.

– Ну давай же… быстрее…

Над зеленоватой водой ползла серая дымка. Стрекозы с легким стуком бились о плафон фонаря, скрипел проворачиваемый трос.

И тут вдруг Гуффин издал булькающий звук, словно подавился – это он так выражал радость: над болотом появился огонек.

Вскоре огонек превратился в фонарь, который свисал с крыши небольшой ржавой кабинки, ползущей под протянутым над болотом тросом.

Кабинка приблизилась. Внутри сидел непритязательного вида тип в потертом моряцком бушлате; почти все его лицо было скрыто под нависающими мохнатыми бровями, плавно перетекающими в черную щетину. Высунув голову в вязаной шапке из окошка, он придирчиво оглядел будущего пассажира.

Между тем кабинка причалила. С неимоверным скрежетом на двух распорках откинулась дверка-трап.

Гуффин уже собрался было подняться на борт, но здоровяк преградив ему путь, встал в проходе:

– Не так быстро! – рявкнул он. – Оплата вперед.

Кислое лицо Гуффина выдавало, что он намеревался пересечь Слякоть в кабинке канатной дороги бесплатно, а потом что-нибудь придумать, чтобы увильнуть от оплаты. Но это был Фли – здешним, так сказать, городским служащим палец в рот не клади.

Шут нехотя полез в карман пальто.

– У меня есть огрызок мыла, мышеловка и дохлая кошка.

– Три фунта.

– Что?! – вскинулся Гуффин. – Это обдираловка!

– Тедди и Тодди Гриммсоны не катают никого за так!

– А где Тедди? – Гуффин привстал на носочки, пытаясь разглядеть в кабинке еще кого-то, но там был лишь этот недоброжелательный тип.

– Тедди Гриммсон – это я, – сказал неприветливый обладатель черного бушлата. – А мой брат Тодди – на том берегу, на улице Глухих Старух, кочегарит у топочки. Три фунта, или проваливай…

– Почему сразу три? Был же фунт когда-то!

– Ну да. Так фунт и есть. За одного. А ты добавь мешок и ящик. Кто его знает: вдруг у тебя в них еще парочка твоих приятелей горбится, и вы пытаетесь обмишулить братьев Гриммсон.

– Да никого там нет, клянусь своими пятками!

– Три фунта. – непоколебимо сказал мистер Гриммсон. – И без шуточек… – добавил он, многозначительно скосив взгляд на ржавый револьвер, торчащий у него из кармана бушлата.

– Цены, как в Саквояжне какой-то, – проворчал Гуффин и достал из дыры под подкладкой пальто три фунта.

– Осторожнее с оскорблениями. – Мистер Гриммсон выхватил денежки у шута из руки и отодвинулся в сторону, пропуская пассажира.

Гуффин заволок в кабинку тележку с ящиком и мешок. При этом из мешка раздался жалобный всхлип.

Гриммсон хохотнул.

– Я так и знал! С тебя пятки! Кто там у тебя, приятель?

– Да ворчливая женушка, – огрызнулся Гуффин. – Везу на рынок продавать: всю плешь проела – куплю себе новый парик…

Смеясь, мистер Гриммсон поднял дверку-трап и дернул за ручку сигнального троса. Спустя минуту колесо на столбе вновь начало вращаться. Канатная дорога пришла в движение.

– Болотной болезнью не страдаешь? – спросил здоровяк. – Кое-кого укачивает.

Гуффин лишь поморщился…

…Кабинка, чуть покачиваясь, ползла в футе над гнилостной зеленой водой.

Облокотившись на бортик, Гуффин глядел вниз и угрюмо наблюдал за отражением своего носатого лица, которое ползло меж кувшинками и торчащими над поверхностью корягами.

Переправщик, усевшись в единственное кресло, закурил трубку – кабинка тут же наполнилась зловонным черным дымом. Шут закашлялся.

– Только комаров морить… – негромко сказал он, не подозревая, что Гриммсон как раз для этого и использует табачный дым.

– Тихий вечерок, – проронил переправщик – по всей видимости, он был настроен скоротать путь за разговором.

– Да уж, – буркнул шут. Он, в свою очередь, был не особо расположен к задушевным беседам, но Гриммсон уже завел свою шарманку:

– Я так понимаю, ты путь держишь на пустырь Торгашей. Ящик тоже туда везешь?

Гуффин в ответ издал нечто неопределенное, и переправщик продолжил:

– Бродить по Слякоти с наступлением темноты – затея беспечная. Особенно для чужаков.

– Встречу чужака – передам.

– Ты же, вроде, не из местных будешь?

– Из местных.

– Что-то не видел тебя прежде, приятель. Да и в целом… – Гриммсон шумно втянул носом воздух, – несет от тебя саквояжником.

– Никакой я не саквояжник, – с оскорбленным видом вскинулся Гуффин. – Я, вообще, ненавижу Тремпл-Толл, если хочешь знать! Глаза протри – я из Фли!

– Ладно-ладно, – примирительно поднял руки здоровяк. – Просто я тут всех знаю, а тебя уж точно запомнил бы.

– Я, может, тоже многих тут знаю, а тебя не помню! – ответил Гуффин и тут же сам понял, насколько странно это прозвучало, учитывая, что в Слякоти есть лишь одна переправа, и все в Блошинном районе знают, кто на ней работает.

Гриммсон залился лающим смехом.

– Забавный ты, мистер. Так откуда будешь: из Крысиного угла или из Трущоб-сквера?

– Из Трущоб-сквера.

– О, захаживаю туда изредка. Что, Бабуля Терпин все еще выгуливает своих крыс у моста Гротта? Хорошо помню эту ворчливую старую дрянь. Чтобы тебя ненавидел весь квартал – это надо постараться.

– Ну да. Вчера только видел ее. Пожелал ей сломать себе ногу.

– Вчера? – удивленно поднял бровь мистер Гриммсон.

– Ну, или позавчера… – осторожно ответил Гуффин, почуяв неладное.

– И как тебе это удалось, скажи на милость, если старуха померла еще прошлой зимой? – Гриммсон выразительно глянул на пассажира, и тот принялся клясть себя на чем свет стоит: попасться на такую простую уловку! – Ее загрызли собственные крысы. Она даже их умудрилась вывести из себя.

– И что? – Хоть шут и понимал, как сглупил, но идти на попятную – это значило признаться во лжи. – Тоже мне новость! Как будто я не видел, как ее хоронили. Да я был одним из тех, кто подложил Бабуле Терпин трупных червей в гроб! Я ж не про нее саму говорил…

– Это как? – округлил глаза переправщик.

– Ты же помнишь, какой она была злобной? – Мистер Гриммсон кивнул, и шут продолжил: – Так вот, на третий день после похорон она вернулась. Ну, не сама, ясное дело, а ее… призрак.

Гуффин и Гриммсон одновременно суеверно сплюнули через плечо.

– Призрак? – пораженно повторил перевозчик, и они с шутом снова сплюнули.

– Ну да. Ее злобный дух бродит по мосту Гротта ночами, ворчит, стенает и выгуливает дохлых крыс – волочит их за собой на поводках.

– Ну надо же! Вот ведь невидаль!

Шут попытался угадать, понял ли Тедди Гриммсон, что он лжет: любой здравомыслящий человек ни за что бы не поверил в подобные россказни. И перевозчик, разумеется, не поверил ни единому слову.

– Мертвая старуха бродит по мосту… жуть! – сказал он тем не менее. – Если кто и вернулся бы с того света, чтобы портить жизнь соседям, то это была бы Бабуля Терпин. Я тебе верю. Сразу видно, что ты из местных, приятель…

Шут самодовольно кивнул и отвернулся.

Гриммсон высунулся из окна и перещелкнул рычажок на фонаре – тот мигнул пару раз. Гуффин не заметил, как в ответ мигнул далекий огонек на берегу, к которому ползла кабинка.

Гуффина его подозрительные манипуляции не волновали. Он глядел на воду и раздумывал о своем.

Кувшинки покачивались и расползались в стороны. Но ведь кабинка не плыла по воде… что же их тогда разгоняло?! Шуту вдруг показалось, что их что-то преследует. Его страхи вернулись.

«Что это там такое в воде?» – подумал он, наклонившись ниже и пытаясь рассмотреть что-то, но ничего так и не увидел, кроме своего раздраженного отражения.

– Это не он. – Мистер Гриммсон усмехнулся и выдохнул очередное облако дыма.

– Что? – Гуффин повернул к нему голову.

– Ты, верно, думаешь, что это там в воде?

– Ничего такого я не думаю, – поморщившись, солгал шут.

– Все слышали о том, кто живет в Слякоти, – продолжил Гриммсон, пристально глядя на пассажира. – И я говорю не о жабах да лягушках.

– Блютэгель, – кивнул Гуффин и вновь высунул голову из кабинки.

– Мистер Блютэгель, мистер Слякоть, Папаша Личчи – у него много имен.

Гуффин задумчиво сказал:

– Один мой приятель рассказывал, что его кузен однажды забрел сюда ночью и…

– Дай угадаю: его сожрали?

Гуффин закашлялся, пытаясь протолкнуть вставший в горле ком, а Гриммсон добавил:

– Это все досужие россказни. Замшелая городская легенда. Мы с братом на переправе уже почти два десятка лет, и ни разу его не видели. Поверь, если бы мистер Блютэгель существовал, мы бы его заметили. Скорее всего, кузен твоего приятеля просто застрял в топях. Или… – переправщик мрачно глянул на шута и ненавязчиво коснулся рукоятки револьвера, – наткнулся на тех, кого встречать не стоило…

Его слова прервал скрежет. Кабинка вдруг остановилась и закачалась на пружинящем тросе.

Гуффин недоуменно обернулся к Гриммсону – тот выглядел не менее удивленным.

– Что стряслось? – спросил шут. – Мы ведь еще не прибыли.

Гриммсон достал из кармана бинокль.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он, уставившись в него.

– Поломка? – скривился Гуффин. – Поломки преследуют меня весь день.

– Трос остановился. Видимо, уголь выгорел. Странно… Тодди ведь должен кочегарить топку…

Гриммсон дернул за ручку сигнального троса, но без толку: ответа не последовало, и кабинка не сдвинулась с места. Тогда он свесился из окошка и несколько раз погасил-зажег фонарь. Снова глянул в бинокль. Далекая искорка на берегу мерцала, как и прежде.

– Не отвечает…

– Мы застряли?

Вместо ответа Гриммсон открыл люк в днище кабинки. Он дернул установленный там рычаг, переводя кабинку в ручное, или, вернее, ножное управление. Из-под днища выдвинулись спаренные лопасти – с всплеском они погрузились в воду. Переправщик уселся в кресло и принялся крутить педали. Кабинка неуверенно поползла вперед.

– Не нравится мне это… Неладное что-то…

Остаток пути прошел в напряженном молчании…

…Сумбурное и непонятное «неладное», о котором говорил Гриммсон, обрело плоть, когда кабинка со скрежетом вгрызлась днищем в землю.

Гуффин выглянул из окошка, и открывшаяся картина вызвала у него оторопь. Что-то здесь произошло…

На этом берегу стоял точно такой же столб с колесом, как и на том, с которого они отчалили. Возле столба разместилась паровая машина, управляющая канатной дорогой: дым из труб не шел, топка уже почти остыла. Рядом с машиной одиноко примостился пустующий стульчик, а из кучи угля торчала лопата. Кочегара нигде не было. Лишь шляпа-котелок валялась на земле возле стула.

– Эй, Тодди! – позвал переправщик. – Ты куда подевался?

Не дождавшись ответа, Гриммсон откинул дверцу-трап.

– Вылезай! – велел он, но Гуффину отчего-то совершенно не хотелось следовать его приказу.

– Я уж как-то тут обожду.

– Не обождешь! Выполз на берег, я сказал…

Больше переправщик не был похож на того душевного, хохотливого человека, каким казался все время в пути. Сейчас он выглядел, как тот, кто запросто может содрать с вас три шкуры.

Желание ответить плохой шуткой на этот раз могло обернуться настоящими неприятностями, и Гуффину ничего не оставалось, кроме как послушаться – взвалив мешок на плечо, он выкатил из кабинки свой ящик.

– Эй, Тодди! – вновь позвал переправщик, ступив на берег следом за пассажиром. Но, как и в прошлый раз, Слякоть ответила молчанием. – Ты где?!

Шут решил, что сейчас наилучшее время удалиться, пока он не встрял в нечто по-настоящему мерзкое.

– А ты куда направился? – Гриммсон схватил его за рукав.

– Мне вообще-то пора, – промямлил Гуффин. – Чаепитие у тетушки Маклур. Смертельно опаздываю…

– Никуда ты не пойдешь, – прошипел переправщик и выхватил из кармана револьвер.

– Но я же заплатил… – заныл Гуффин. – Я не хочу…

Но что именно он не хотел, так и осталось тайной. В стороне, у камышей, раздалось хлюпанье.

Гриммсон повернул голову на звук.

– Тодди…

Гуффин попытался разглядеть, что там такое. Не сразу он различил распростертое на земле тело с раскинутыми в стороны руками. Над телом склонилось нечто бесформенное, похожее на ком, слепленный из ила, листьев и коряг. Это нечто будто обнимало кочегара Тодди Гриммсона, обволакивало его и… поглощало. Приглядевшись, Гуффин увидел лоснящуюся черную шею, сморщенную и похожую на гармошку. Шея плавно переходила в покатую голову в плесневелом цилиндре.

Существо слилось смертельным поцелуем с головой мертвеца. Скула, ухо, щека и правый глаз Тодди Гриммсона исчезли в присосавшейся пасти, а левый глаз незряче уставился на свидетелей этого кошмара. Тело кочегара дергалось в такт пульсации твари, уродливая туша которого раз за разом сокращалась и расширялась, высасывая из него кровь.

Переправщик, пораженный увиденным, распахнул рот.

– Нет! Папа! Что ты делаешь?!

У шута глаза на лоб полезли: «Папа? Это страшилище – отец братьев Гриммсон?»

Монстр с мерзким хлюпаньем оторвался от головы мертвеца и повернулся к переправщику и его пассажиру. Фонарь высветил занимавшую почти все лицо круглую пасть. Огромная пиявка в изодранном пальто и цилиндре колыхалась из стороны в сторону над мертвецом.

Это был тот, о ком в Фли ходили жуткие истории, – мистер Слякоть, Блютэгель.

В отличие от Гуффина, Тедди Гриммсона вид монстра нисколько не испугал – лицо переправщика исказилось от негодования:

– Ты должен пожирать чужаков! Болванов, которых мы к тебе приводим! Ты сожрал Тодди! Плохой… плохой папа!

Гуффин неожиданно понял, к чему были вопросы переправщика: тот узнавал, можно ли скормить пассажира этой твари, чтобы потом они с братцем поживились тем, что он везет. Вот такое у них семейное дело: местных провозят, а чужаков грабят. Вернее, их обескровленные трупы.

Но на этот раз что-то явно пошло не так.

Пиявка поднялась, выдвинула вперед голову. Гуффин отшатнулся – тварь своим ростом превышала даже здоровяка-переправщика.

– Не подходи!

Гриммсон отпустил шута и вскинул револьвер.

– Я выстрелю! Клянусь!

Но монстр, видимо, не понимал или же ему было все равно. Он шагнул к переправщику и его пассажиру так уверенно и бесстрашно, словно револьверное дуло и не глядело ему в голову.

Воспользовавшись тем, что Гриммсон отвлекся, шут начал медленно отодвигаться в сторону.

Блютэгель все приближался, неотступно и неотвратимо; его воронкоподобная пасть то чуть сужалась, то расширялась, словно он пытался ухватить воздух…

Переправщик медлил, револьвер в его руке дрожал.

– Н-не п-подходи…

Когда тварь оказалась в шаге от Тедди Гриммсона, тот все же не выдержал и нажал на спусковой крючок. Раздался глухой стук курка, и… никакого выстрела не последовало.

Гриммсон раз за разом жал на спусковой крючок, но результат был все тем же – оружие насквозь проржавело.

Гуффин меж тем пятился к дорожке, ведущей прочь с переправы, при этом он всем своим существом надеялся, что тварь сожрет коварного переправщика, и тогда он сможет ускользнуть…

Гриммсон яростно постучал по револьверу, пытаясь таким странным образом привести оружие в чувство, и этих мгновений пиявке хватило, чтобы приблизиться к нему.

Переправщик поднял голову…

Пиявка нависла над ним. Ее складчатая шея исходила мелкой дрожью, из круглой черной глотки, расположенной сразу за похожей на рукав пальто пасти, исторглось утробное ворчание.

– Нет! – закричал переправщик, и в следующий миг пиявка набросилась на него. Пасть охватила голову Гриммсона. Какое-то время тот еще дергался и пытался отбиваться, но прошло мгновение, другое, и он затих. Из руки выскользнул револьвер. Тело обвисло и рухнуло на землю.

Блютэгель склонился над ним. Его черная склизкая туша запульсировала и начала раздуваться.

Тем временем Гуффин, не отрывая взгляда от пиявки, пожирающей своего уже второго сына, отходил все дальше и дальше. Он двигался с максимальной осторожностью, чтобы не привлечь внимание твари каким-нибудь неосторожным звуком, и вскоре оказался на мощеной булыжником дорожке, за которой уже виднелись очертания домов на улице Глухих Старух.

И тут колеса его тележки предательски скрипнули…

Блютэгель поднял голову.

– Проклятье…

Пиявка, видимо, решила устроить себе настоящий пир.

Шут бросил мешок на землю; из него тут же раздались треск и плач, но ему сейчас до этого не было дела.

– Ну не надо… – попросил Гуфин. – Давай обойдемся без третьего блюда…

Блютэгель распрямился. Покачиваясь, он направился к застывшему шуту. Напившись крови, пиявка разрослась до невероятных размеров. Монстр вырос еще минимум на три-четыре головы, его колышущееся, исходящее волнами брюхо обвисло почти до самой земли.

Гуффин в отчаянии рылся в кармане.

– Где же ты?! Где?!

Шут до последнего не планировал использовать свое тайное оружие, но, если он сейчас будет тянуть и медлить, следующим сожрут его.

О, вот и оно!

Гуффин выхватил из кармана тонкий зеленый цилиндр. Тот не выглядел хоть сколько-нибудь опасным.

– Спички! Куда же я засунул спички?!

Спички обнаружились в кармане штанов.

Блютэгель приближался, роняя с пальто обрывки ила и листья…

Гуффин, чиркая одну за другой спички о свою щетинистую щеку и ломая их (щека отсырела), попятился, и тут под ногу попалась подлая коряга, которая, вне всякого сомнения, была в сговоре с жуткой тварью.

С визгом шут упал и выронил спичку. Из руки выкатился зеленый цилиндрик…

Сабрина ворочалась в мешке. Она пыталась найти дыру, хотела увидеть, что там происходит, но мешковина перепуталась – кукла хваталась за нее, торопливо перебирала ее пальцами, но все не могла отыскать свое импровизированное окошко…

Она не видела того, что Блютэгель уже нависает над Гуффином. Не видела, как черная голова склоняется к своей жертве…

Гуффин скреб пальцами по земле в попытках дотянуться к своему зеленому цилиндру…

Тень твари наползла на него, огромная фигура закрыла собой фонарь…

Спичка!

Шут схватил цилиндр и зашарил по земле, пытаясь нащупать оброненную спичку, а тварь наклонялась над ним все ниже…

– Нет! – истошно завопил Гуффин. – Оставь меня!

Пиявка навалилась на него, он ощутил исходящую от нее вонь прелости и гнилостной затхлости…

«Все не может закончиться так! – пронзил Гуффина отчаянная мысль. – Не может…»

А в следующее мгновение началось настоящее светопреставление. Раздался пронзительный вой. Берег залил красный свет. У переправы появились люди.

Кто-то кричал:

– Оставь его, пиявка!

Чьи-то руки оттащили шута прочь.

Между ним и Блютэгелем возникла здоровенная фигура.

Незнакомец держал в руках странное устройство – с виду оно походило на обычный керосиновый фонарь, но свет из него выбивался короткими резкими толчками. Из фонаря торчали три медных раструба. Именно они издавали этот пронзительный вой.

– Пошел прочь! – закричал нежданный спаситель. – Убирайся!

Рядом с ним появился еще один мужчина, он был вооружен длинным багром.

Сабрина наконец нашла дыру в мешке и со смесью страха и любопытства выглянула наружу.

Пиявка застыла.

Один из незнакомцев ткнул в нее багром, другой направил свою сирену монстру прямо в рожу.

Перепуганный ярким бьющим светом и воем, вырывающимся из труб, Блютэгель попятился. Человек с фонарем и второй, с багром, наступали на него.

Пиявка отползала, раскачиваясь, из стороны в сторону, ее голова в цилиндре ходила ходуном.

Незнакомцы шаг за шагом теснили тварь к воде – секли ее красным светом вспышек, заливали ее воем из труб, тыкали в нее багром.

В какой-то момент Блютэгель не выдержал. Развернувшись, он бросился к болоту. Всплеск! И буро-зеленая вода поглотила его.

– Ты видишь пиявку?! – один из незнакомцев пытался перекричать вой труб.

– Ушла! – ответил другой. – Она ушла! Выключай!

Рычажок щелкнул, фонарь медленно, словно нехотя, погас, трубы заглохли.

Оба спасителя еще какое-то время глядели на воду, но пиявку видно не было. Волнение на поверхности болота улеглось и даже побеспокоенные кувшинки замерли.

Сидящий на мостовой шут пальцами ковырял в ушах, но в них все еще стоял вой, и лихорадочно моргал – в глазах по-прежнему рябило от вспышек.

Вскоре и слух, и зрение вернулись в норму, Гуффин оперся руками о камни брусчатки и, пошатываясь, поднялся на ноги. Оба незнакомца подошли к нему.

– Жив, приятель? Кажется, сегодня твой счастливый день, – сказал один из них.

– Да уж, – добавил второй. – Чуть не сожрали…

Гуффин кивнул. Испуганно глянув туда, где скрылся Блютэгель, он попытался унять дрожь. Шут был все еще огорошен происходящим и не верил, что все закончилось.

– Вы подоспели как нельзя вовремя. Эта тварь уже пускала на меня слюни. Если бы вы ее не прогнали…

Гуффин замолчал.

Незнакомцы с самодовольным видом переглянулись. Гуффин многое знал о самодовольстве и начал догадываться, что здесь происходит. По лицам этих весьма отталкивающих типов шут понял, что спасением здесь и не пахнет.

Он подался назад, но тут за его спиной возникла юркая тень. Гуффин повернул было к ней голову, но слишком поздно. В затылок ему врезалась дубинка. В глазах потемнело, и он упал на землю как подкошенный.

– Да, мы подоспели очень вовремя. Хи-хи…

Один из незнакомцев, кряхтя, взвалил на плечо бессознательного шута, другой схватил мешок, ну а третий, коротышка, который исподтишка ударил Гуффина, подобрал с земли зеленый цилиндр и взялся за ручку тележки.

– От нас не ускользнешь, – сказал громила с мешком.

– Да уж, – согласился второй, похлопав Гуффина по спине. – Мы – что та трясина – затянем обратно…

Ну а третий, поволокший тележку к воде и причаленной там лодке, добавил:

– Обратно в Слякоть…

***

В сердце Слякоти, на одиноком островке посреди болота, стоял кривобокий двухэтажный дом с зеленой крышей. Это была харчевня «Мокрица» – известное и уважаемое среди местных заведение.

Парадные двери харчевни выходили прямо на дощатые мостки, у которых всегда теснились лодчонки жителей Слякоти. Почти в любое время в окнах «Мокрицы» горел свет, и по округе разлетались отзвуки музыки, нетрезвые крики да нескладные песни. Часто можно было услышать ругань, оканчивающуюся всплеском, когда местные громилы выбрасывали кого-то из перебравших завсегдатаев прямо в воду, к пиявкам.

Заправлял всем здесь Карл Боттом, которого местные называли не иначе как «Безносый Карл». Человек это был жестокий, черствосердый, обладающий тяжелым, как наковальня за пазухой, характером. С ним не стоило спорить, да и в долг он не наливал. И все же многие жители Фли были только рады отдавать ему последние гроши за кружку «Дурбадура», пойла, состоящего в основном из машинного масла и камышовой настойки, щедро разбавленной болотной водой. Местные готовы были мать родную продать за лишний глоточек «Дурбадура», и кое-кто даже пытался.

Обо всем этом Сабрина узнала из разговоров типов, которые схватили их с Гуффином…

Как и до того, она сидела в своем мешке и боялась шелохнуться. Весла взрывали воду, разгоняя жаб и кувшинки. В лодке, помимо пребывающего без сознания шута и куклы, находились трое: два здоровенных уродливых громилы и мальчишка лет десяти.

В какой-то момент Сабрина все же решилась выглянуть через дыру, чтобы рассмотреть похитителей. Один из громил обладал шишковатой короткостриженой головой, черные мешки под его глазами отвисали едва ли не до подбородка. Другой громила, с редкими зализанными назад волосами, мог похвастаться закрученным кверху едва ли не спиралью кончиком носа. У обоих типов уши представляли собой крошечные сморщенные комочки. Все это было следствием «Дурбадура», к бутылке которого то один, то другой регулярно прикладывались, умудряясь одновременно и грести, и обсасывать горлышко зеленоватой бутылки.

– Мне тоже! – пищал мальчишка. – Тоже хочу глоточек!

– Ну нет, – хохотнул курносый. – Твой дядя запретил тебя напаивать.

– А мне плевать! – раздраженно бросил капризный мальчишка. – Хочу!

– Не раскачивай лодку, Пиглет, можешь свалиться за борт, – проворчал громила с мешками под глазами.

Но мальчишка так просто сдаваться был не намерен:

– Я скажу дяде, что вы меня побили, если не дадите сделать глоточек из бутылки!

Громилы переглянулись и расхохотались.

– Да он нас только похвалит.

– Ну да, надо же, чтобы кто-то воспитывал кроху Пиглета, пока он готовит вечер боев.

Долго Сабрине, что это за бои такие, гадать не пришлось: громилы тут же завели о них речь.

Оказалось, что три раза в неделю Безносый Карл, упомянутый дядя Пиглета, проводил в подвале харчевни бои канавных сомов, и различные любопытствующие прибывали поглазеть на них даже из Тремпл-Толл.

«Что в этих рыбах может быть такого интересного?» – спросил бы кто-то, тут же выдав собственное невежество. Начать с того, что габенские канавные сомы – это не совсем рыбы: хоть они и обитают в воде, им ничего не стоит выбраться на землю, чтобы поймать неосторожную собаку, или ребенка, или решившего прикорнуть возле канавы пьяницу. Сомы эти – злобные прожорливые твари, которым только волю дай – схарчат тебя, а ты и не заметишь. Ну а Безносый Карл, хозяин «Мокрицы», для своих боев отбирал лишь самых больших и зловредных. Он морил их голодом, натирал им усы перцем и подрезал плавники, отчего сомы становились настоящими монстрами, которые знали лишь две вещи: разрывать и пожирать.

Оба громилы и даже мальчишка были большими поклонниками боев. У каждого из них даже имелся свой фаворит. За обсуждением, кто кого бы разорвал и сожрал, оставшаяся часть пути и прошла.

Вскоре лодка пристала к ветхому причалу. Мальчишка спрыгнул на мостки и умело привязал ее к торчащему из воды пню. Громилы достали из уключин весла, очистили их от налипших пиявок, а затем выбрались следом. Мешок, ящик и их (пока еще) владелец в зеленом пальто оказались на берегу.

Сабрина выглянула наружу, и открывшаяся картина вызвала у нее оторопь.

Задний двор «Мокрицы» был похож на свалку: у облезлых, покрытых мхом кирпичных стен громоздились груды башмаков и плесневелых чемоданов. В углу, неподалеку от черного входа в харчевню горел костер, на вертеле жарилась здоровенная жаба. Рядком у стен стояли огромные бочки, которые то и дело сотрясались – именно там были заперты сомы.

Из харчевни доносились хриплые, спитые голоса. Разнося по болотам нескладную мелодию, громыхал граммофон, и из открытой настежь двери на землю лился дрожащий рыжий свет. Весь задний двор был заставлен стеклянными банками, в которых сидели болотные светлячки – хозяин харчевни использовал их вместо фонарей. Такие банки стояли и на подоконниках самой «Мокрицы», слегка подсвечивая лица и фигуры завсегдатаев. Те были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на то, что происходит на заднем дворе. Ну, или же похищения были здесь чем-то обыденным, и никого ими не удивишь.

Бессознательного Гуффина, который сейчас напоминал потрепанное ветром поникшее огородное пугало, приспешники Безносого усадили на стул у костра. Мешок и ящик поставили рядом.

– Пиглет, приведи босса, – велел один из громил, и мальчишка, сорвавшись с места, опрометью ринулся ко входу в харчевню.

Сабрина ждала и прислушивалась. Громилы стояли поблизости и обсуждали, на какую долю от добытого в болотах могут рассчитывать.

«Если они узнают, что я живая, они начнут меня мучить, – испуганно подумала она. – Нужно прикинуться простой куклой! Нельзя шевелиться! Ни в коем случае нельзя шевелиться!»

До нее донесся взбудораженный голос мальчишки:

– …А потом я как огрел его дубинкой, дядя! А он рухнул прямо в лужу мордой! Ты бы видел! Хи-хи!

– Надеюсь, вы догадались его связать, – ответил, видимо, «дядя».

– Ну да, связали ему ручонки, чтобы не было, как с тем хмырем в прошлый раз.

– Говоришь, он был один? Вы убедились в этом?

Голоса приблизились. Разговор происходил уже прямо над головой Сабрины.

– Ну да. Только он и… кхррм… пиявка.

– Все сделали, как вы велели, босс, – добавил один из громил.

– Ну что ж, – сказал хозяин харчевни, – давайте-ка глянем, что нам принес этот вечер. Начнем с мешка…

Сабрина с ужасом ждала, что же будет.

Громилы развязали мешок и заглянули внутрь.

– Эй, гляньте-ка, босс!

Над мешком склонилось уродливое лицо. Сабрина поняла, почему этого человека называют Безносым: на месте носа у него сидел деревянный протез на проволочных дужках, закрепленных за ушами. Мистер Карл Боттом являл собой лучшую афишу для боев злобных сомов, которые проводились в «Мокрице», – именно один из этих сомов и подарил ему однажды его прозвище.

Сабрина продолжала прикидываться обычной деревяшкой, хотя не отвернуться, когда к самому твоему лицу вплотную приближается настолько обрюзгшая, нелицеприятная рожа, было довольно трудно.

– Кукла в мешке? – с разочарованием в голосе протянул хозяин харчевни. – Негусто… – он ткнул узловатым пальцем в ее волосы: – Прическа, как… как огонек свечи. – Он обернулся к своим громилам. – Не знал, что Свечники стали набирать в банду кукол.

– Думаешь, этот хмырь в пальто как-то связан с рыжими, дядя? – спросил племянник Безносого.

– Не исключено, Пиглет. Хотя никого из рыжих в Слякоти давненько не видали… В любом случае пора бы вскрыть ящик. Надеюсь, там нас ждет что-то посущественнее.

Послышался треск досок – один из громил взялся за ломик.

– Ну вот… – огорченно выдохнул трактирщик, когда крышка упала в сторону.

– Что это, босс? – удивленно спросил курносый.

Сабрина навострила уши. Сейчас тайна содержимого Гуффиновского ящика откроется! Жаль, Джейкоб ее уже не узнает…

– Ты не знаешь, что это, Гоббс? Ну ты и бестолочь!

– А я знаю, что это, дядя! – вставил Пиглет. – Только чего ж оно такое маленькое?!

– А мне почем знать? – проворчал Безносый. – Может, денег не хватило на большое…

«Ну давайте же! – отчаянно подумала Сабрина. – Скажите, что там!»

Но эти типы не спешили пускаться в разъяснения специально для нее. По раздраженному фырканью Безносого, она поняла лишь то, что хозяин «Мокрицы» явно ожидал увидеть внутри нечто другое. Содержимое ящика, очевидно, не представляло для него никакой ценности.

Трактирщик повернулся к шуту.

– Эй, плесните в него чем-нибудь, – велел он. – Пора потолковать и узнать, где чужак прячет самое ценное. Должно же у этого хмыря что-то быть! Нищие доходяги на воздушных шарах не летают! Обдайте его как следует из ведра с помоями!

В тот же миг Гуффин открыл глаза, и стало ясно, что он какое-то время назад уже пришел в себя и просто прикидывался, подслушивая разговоры Безносого и его прихвостней.

– Только попробуйте плеснуть! – воскликнул он. – Я сам на вас плесну, если вы понимаете, о чем я!

Громила с мешками под глазами уже начал было примеряться, чтобы опустошить дощатое ведро, полное зеленой слизи, но хозяин его остановил, вскинув руку.

– Мы можем обойтись без купания, приятель, – ехидно заметил он. – Если ты скажешь нам, где шмуггель.

– Что еще за «шмуггель»? – состроил невинные глазки Гуффин и тут же сам разоблачил свое мнимое неведение: – И, вообще-то, правильно говорить «шмуггер».

– Это где ж так принято? – встрял курносый громила. – В Блошини все говорят «шмуггель».

– А вот и нет. В той части Блошиного района, откуда я, говорят «шмуггер», и только так правильно…

– У вас там все языка что ль не знают? Не «шмуггер», а «шмуггель», у нас тут любая жаба это знает.

– А вот и нет!

Терпение Безносого лопнуло, как пузырь на глади болота.

– А ну, заткнулись! Оба! Ты, хмырь, что-то слишком уж языкаст! Думаешь, можно меня отвлечь своей болтовней? Где контрабанда?

– Какая еще контрабанда? Я ни в чем таком замечен не был…

– Как и остальные шмугглеры, пока их не схватили за жабры. Но мы прекрасно знаем, что возят сюда на воздушных шарах. Дурман, желудевые карты, газ «Эйрин» и тому подобное. Где ты прячешь шмуг… свой груз?

– Я не шмугглер. И ничего у меня нет.

– Так мы и поверили. Не заставляй меня отправлять тебя в погреб к Финчеру!

– Что еще за Финчер? – удивился Гуффин.

– Это один из старейших обитателей «Мокрицы», – ответил хозяин харчевни. – Будешь строить угря и изворачиваться – познакомишься с ним.

– Зря вы меня схватили, – злобно прошипел шут. – И лучше бы вам меня отпустить, пока не стряслось с вашими головешками чего…

– Он еще и угрожает, – ухмыльнулся хозяин харчевни. – И с чего же нам бояться такого жалкого типчика?

– Вам стоит не меня бояться, а того, кому я везу эту куклу.

– И кому же?

– Его шутовской темности Талли Брекенбоку. Слыхали о таком?

О, эти типы слыхали. Они тут же, не сговариваясь, изменились в лице. Громилы испуганно переглянулись, а мальчишка шумно сглотнул. И все же Безносый был не робкого десятка.

– Если мы скормим тебя сомам, Брекенбок ничего не узнает, так ведь? Обыщите его, парни.

Двое громил схватили Гуффина и профессионально полезли в карманы пальто шута. Раздался щелчок, и курносый тут же с визгом выдернул руку – на его пальцах висела мышеловка. Типа с мешками под глазами ждал сюрприз ненамного лучше. Он с отвращением извлек руку из шутовского кармана – та вся была покрыта зелеными соплями: Гуффин, считая, что носовыми платками пользуются лишь дурачье да снобы, сморкался в руку, а потом складировал сопли в карман.

Шут самодовольно скривился.

Обиженные громилы вцепились в ворот его пальто.

– Босс, может, просто выпотрошим его?

– Да, позвольте нам выбить из него всю дурь!

Но Гуффин угроз не боялся. Его больше интересовал мальчишка или, вернее, то, что тот сжимал в руке.

– Эй ты, карлик! – завопил шут. – А ну, положи, пока пальчики не обжег. Это вообще-то не игрушка для глупых детей!

– Никакой я не глупый! – оскорбленно ответил Пиглет. – Это, вообще-то, я заметил, как ты прилетел на шаре! Так что мне тоже причитается доля от шмуггеля. Это теперь моя шутиха! И я ее зажгу!

– Не смей!

– А вот и зажгу!

– У тебя даже не выйдет! Ты слишком глупый ребенок для этого!

– А вот и нет!

Мальчишка выхватил из кармана пиджачка спички.

– Не делай этого, Пиглет! – закричал Безносый, догадавшись, что задумал пленник, но было слишком поздно: мальчишка поджег фитиль.

Огонек с шипением пополз по бечевке, а затем… в воздух вырвался искрящийся столб слепящего зеленого пламени.

Все присутствующие завороженно уставились на фейерверк. Изумрудные искры разлетались снопами, закручивались спиралями, а затем собрались в небе над харчевней в виде скалящейся шутовской рожи в колпаке.

Безносый ожидал взрыва, но тот так и не последовал. Это была просто шутовская шутиха. Зеленая рожа исчезла, фейерверк отгорел довольно быстро. Искры рассыпались дождем и осели на заднем дворе, с шипением погасли на поверхности луж, на растущих повсюду грибах и на сваленных грудами чемоданах.

Карл Боттом залился смехом. Прихвостни последовали его примеру, а племянник так и вовсе согнулся пополам.

– И ты этим собирался отогнать Блютэгеля? – хохотал курносый громила.

– Да его подобное лишь раззадорило бы сильнее, – добавил обладатель мешков под глазами.

Безносый резко вскинул руку, и всеобщее веселье мгновенно умерло.

– Вернемся к нашим делам. Берг, принеси-ка мне мои ножницы.

– Соминые которые? Для плавников?

– Эти самые. Отчекрыжим нашему приятелю пару пальчиков. Думаю, он сразу станет сговорчивее…

Громила направился к черному ходу харчевни.

– Да говорю же, нет у меня никакого шмуггера! – Лицо Гуффина исказилось – тут уж он испугался по-настоящему. – Я просто должен доставить куклу в переулок Гро. Мы ставим новую пьесу! Если отпустите, я раздобуду для вас пару билетиков…

– Нам и без Брекенбоковских затей неплохо живется.

– Ну же, мистер Безносый, будьте благоразумны!

Куда только делась вся шутовская спесь. Пальцы ему, видимо, еще были нужны.

Громила тем временем вернулся с ножницами.

– С какого пальца прикажете начать, босс?

– Выбери сам, – великодушно махнул рукой хозяин харчевни.

Курносый схватил шута, а его приятель, плотоядно ухмыляясь, клацнул ножницами у самого Гуффиновского носа.

– Ладно! – воскликнул шут. – Я все расскажу! И о картах, и о газе «Эйрин»!

– Так бы сразу, – кивнул Карл. – Спрятал груз в болотах?

– Да! Все спрятал!

– Кому вез? Меррику? Или Кроу?

– Мамаше Горбин.

Громилы с недоуменным видом повернулись к боссу.

– Так что советую вам меня отпустить, – добавил Гуффин, но хозяин харчевни лишь покачал головой.

– Если мы тебя выпотрошим и скормим сомам, Мамаша Горбин даже не узнает, что ты здесь был…

– Она точно узнает! Лучше вам с ней не связываться!

– Берг! Мизинец! Начнем с него!

Курносый громила повернулся к шуту, клацнул ножницами, но отрезать шутовской палец ему не удалось…

– Лучше бы вам отпустить его! – раздался вдруг хриплый голос.

Безносый, Пиглет и двое громил недоуменно обернулись. На дощатом причале стояли двое. И эти двое выглядели крайне угрожающе. Оба были одеты в мешковатые штаны и кашлатые вязаные свитера, на головах у обоих сидели черные собачьи маски.

– Откуда вы здесь взялись? – пробормотал перепуганный трактирщик и тут же заметил у причала еще одну лодку – и как они так тихо подплыли?!

– Это наш пленник! – неуверенно сказал Безносый. – Вас это не касается!

Но песьеголовые явно не были настроены спорить. В руке у одного появился тяжелый черный шар, у другого – горящая спичка.

– Лучше бы вам отпустить его! – повторил кто-то из этих двоих (из-за масок было неясно, кто именно). Один из песьеголовых поднес спичку к фитилю бомбы.

– Да! – воскликнул Гуффин. – Поскорее развяжите меня, а то у моих друзей плохо с терпением!

Громилы Безносого нерешительно перетаптывались на месте.

– Босс, что нам делать?

Безносый нехотя кивнул им.

– Развяжите его. Сегодня не лучший день затевать свару со Сворой.

Громилы последовали приказу, и Гуффин, лишь только освободившись от пут, вскочил на ноги, потирая запястья.

– Умное решение! – усмехнулся он. – А теперь, с вашего позволения, я откланиваюсь. Спасибо за гостеприимство. Буду советовать ваше заведение друзьям.

С этими словами он вернул на место крышку ящика, взвалил мешок на плечо и, взявшись за ручку тележки, потопал к причалу.

Безносому Карлу оставалось лишь досадливо скрипеть зубами.

Вскоре Гуффин и его груз оказались в лодке. Оба типа в собачьих масках присоединились к нему. Весла опустились на воду. Лодка отчалила…

Гуффин обернулся и крикнул хозяину «Мокрицы»:

– Зря вы зажгли фейерверк и очень напрасно отказались от билетиков! Теперь грызите локти!

Безносый глядел вслед отдаляющейся лодке и в бессилии сжимал кулаки. До него дошло, что типов в собачьих масках привел сюда свет шутовской шутихи. Он в ярости повернулся к племяннику.

– А ну, иди сюда, Пиглет! – прорычал Безносый. Мальчишка испуганно попятился… Трактирщик схватил племянника за волосы и принялся его избивать. К нему присоединились оба громилы.

Лодка уплывала все дальше, и вслед ей неслись крики Пиглета.

– Не бей, дядя! А-а-а!

Постепенно они стихли.

– Вы появились как нельзя вовремя, – сказал Гуффин типам в собачьих масках. – Подстраховка пригодилась…

– Услуга за услугу, – ответил один из бандитов Своры.

– Мы в расчете, – глухо добавил второй.

Весла негромко хлюпали по воде, лодка ползла через Слякоть. Огни «Мокрицы» вскоре превратились в крохотные искорки, а после и вовсе исчезли.

Сабрину в мешке вдруг посетила пугающая мысль: «Что же еще случится прежде, чем я, наконец, попаду в “Балаганчик Талли Брекенбока”?»