Молчащий

«...Тений чистой красоты...»

Критико-биографический очерк творчества Анны Неркаги

нимите шляпы, господа, мы будем говорить о гении. Гении ненецкого литератора, выразившем сокровенный смысл северной цивилизации своего небольшого народа, живущего на земле, гигантской лукой охватившей Обскую губу. Столь высокая посылка критика нисколько не умаляет таланта и достоинств творческих судеб ее коллег — ушедших из жизни и продолжающих писать. Просто Провидению было угодно именно Анну Павловну Неркаги (по хрестоматии Л.Федоровой «Северные родники», Сыктывкар, 1995 — Неркагы) избрать на роль писателя, создавшего духовную историю своего прекрасного Ямальского края.

В этом однотомнике представлены практически все произведения А.Неркаги. Она их называет повестями: «Анико из рода Ного» (1976), «Илир» (по Л.Федоровой «Илыр», 1979), «Белый ягель» (журнальный вариант в альманахе салехардских литераторов «Под сенью нохар-юха», 1995), «Молчащий» (1996). Кроме этих вещей, ее перу принадлежат социально-бытовые и этнокультурные очерки, печатавшиеся в «Уральском следопыте», газете «Красный Север» и в других изданиях.

Сразу же предупреждаю дотошного читателя и знатока наших северных литератур, что в этой статье буду (ради краткости) именовать главные произведения Анны Павловны так: «Анико», «Илир», «Белый ягель», «Молчащий». Этот ряд далеко не случаен, ибо каждый текст пронизан светом родного предания и приближает к нам, варварам XX столетия, в очередной раз строящим призрачные

«капища» для золотого тельца с компьютерной маской на лице, судный день. День, когда именно малым народам планеты, возможно, будет суждено попытаться продолжить род человеческий, восстановить гармонию духа и тела, природы и человека, космоса и бытийного строя сокровенного человека, о котором говорил А. Платонов.

По философии великого русского мыслителя, последнего из могикан отечественного космизма А.Лосева, ясновидящая символика названий и назначений хранит наш: род, дает ему надежду на спасение в вихре страшных катастроф, разразившихся на Земле па вине одномерного человека, у которого секс вытеснил любовь, синтетические вещи и продукты естественные дары природы, телеящик — радость непосредственного общения; деловая задерганность — нормальный труд ради себя., семьи, своей страны, коррупция, мафиозо, растление души и тела — идеалы Нагорной проповеди.

Путь А.Неркаги — преодоление нового рабства на планете с его техногенной машинерией, возвращение в отчий дом, очищение души и сопричастность к крестным мукам Голгофы — мучительным и долгим, —- без которых мы прощены не будем. Четыре книги — четыре ступени очищения, когда на последнем этапе все, в принципе, необходимые человеку блага и вещи цивилизации служат ему, помогают ему в добром круге существования, а не закабаляют его.

Четыре книги — четыре шага прочь от страшных кошмаров-катастроф XX века: ядерной, экологической (трагедия нашего внеприрод-ного, внеестественного существования), народно-исторической (забвение, по Пушкину, любви к отеческим гробам, когда тени- забытых предков в клипово-триллер-ном дурмане кощунственно преобразуются в упырей и вурдалаков, в монстров и взбесившихся роботов-убийц) и, наконец, этической, когда зло заполонило мир и для хохмы рядится в добрые одежды ^ когда отринут (по Новому Завету) священный дар человеческой жизни. Метатекст А.Неркаги (вне ее повести) выносит приговор дурной бесконечности нашей перегруженной урбанистической цивилизации, в которой уже давно нет места элементарному гуманистическому началу, крепкой семье, приносящему радость и благополучие, труду, свободному и гармоничному развитию личности.

Современные; исследования показывают, что свыше половины городских школьников больны: они невропаты. Учебные программы перегружены. Свыше двух третей сведений, которые вдалбливают ребятам в школе, никогда не пригодятся им в жизни. Уже дело дошло до того, что для многих детей, попавших в обстановку естественной и не загаженной цивилизацией природы, такие встречи оборачиваются драмой. Марево июньских трав поражает их аллергией, печеная картошка на костре вызывает расстройство желудка. Я уж промолчу про озоновые дыры, хлорированную воду, чадящие бензиновым перегаром улицы, балдение около телеэкранов... Счастливых детей я видел лишь... в изоляции от нашего суматошного мира — в областном детском реабилитационном центре «Крепыш», заменившем им родителей и тепло отчего дома...

«Анико» — повесть о возвращении на малую родину. Ее героиня не отвергает урбанистику. Ей повезло — ее гены не пережили страшной мутации, ее разум различает плюсы и минусы городского технологического образа жизни. Ее родовая память оказалась сильнее разрушительных процессов, и тщательно просеянные новые знания она с пользой применит в тундре. Ведь красота современности не в безликих стандартах и социальных масках, которые мы вынуждены таскать на себе и днем и ночью. Красота мира в радуге народов и культур, а не в подавлении малого, особенно новыми империями зла, в какие бы демократические одежды они ни рядились: Анико «взяла Идола и несколько минут стояла неподвижно, понимая, что приняла сейчас душу отца, матери, деда и всех, кто жил на земле до нее. Не Идола отец передал ей, а право, святой долг жить на родной земле и быть человеком».

«Илир» — звездный мальчик в северных просторах, как наше одинокое солнце, затерявшееся на периферии нашей галактики. Повесть — предупреждение о социальной несправедливости, о том, что и в среде северных народов не все ладно устроено. Но это и повесть о возможной народно-исторической катастрофе, способной куда быстрее разрушить общее жизнеустройство ненцев, их социальные отношения по сравнению с «Большой землей».

«Белый ягель» — долгое прощание с народным эпосом, поиск спасения от этической катастрофы, когда отчуждение новых поколений от веками испытанного и давно установленного канона ненецкой жизни, ее нравственного распорядка, с жутким ускорением убивает людей.

«Молчащий»... Это для меня не повесть. Это, по признанию А.Неркаги, 15-летний путь к Господу, о, она смогла сдержать удар, хотя все злые силы мира — природные и техногенные — трепали ее тело, душу, совесть. 15 лет неимоверных нравственных страданий, бессилие от невозможности вмешаться в большой российский и свой народный мир, стоическое терпение на фоне надругательств над хрупкой и близкой небесам северной ойкуменой наших всесильных и безжалостных нефтегазовых королей, люмпенов, архаровцев в лжеадидасах и в кабинах «магирусов». Пьянь, наркотики, плач детей, отрываемых органами народного образования от родной семьи, поверхностное усвоение опасных даров чужой цивилизации, личные драмы не сломили А.Неркаги: «Я не прошу у читателя прощения за эту повесть. Многие меня осудят. И суда не боюсь. Знаю только одно. Если бы не написала, то предстала бы перед Судом Отца. За трусость, за низость Духа, за Безверие».

Не творить — нет худшего наказания. Не любить — нет горестней участи. Эти слова А.Неркаги возвращают и ей, и читателям, и всем людям земли священный дар человеческой жизни. Сотворение себя под низким небом Ямала, до сих пор непонятного пришельцам без совести и веры, высоколобым интеллектуалам и так называемым ученым спецам по народам Крайнего Севера.

Великое открытие А.Неркаги — глубинное словесное преображение игры-жизни—творчества своего народа. Внешне все кажется хождением по давно заведенному кругу дней и забот. Давно описаны северные праздники и будни, занятия, устройство чума, иерархия внутри рода, межродовые отношения, характер общения, быт. Здесь впервые стереоскопич-но показана северная жизнь, как преодоление творчеством каждодневной обыденности. Это сутки, длиннее наших, это снежные дороги, путешествие по которым никогда не повторяется. Это охота и рыбалка и система духовных жестов, молитвенных свя-щеннодейств, непонятных чужому. В «Белом ягеле» мать Алешки молится Душе чума, впадая своей микротропой в космическое колесо высшего гармонического вращения Вселенной.

Северные герои А.Неркаги — родовые ненцы, увы, люди старшего поколения (родители Анико, старик Пэтко, Вану и другие) — живут сопричастно первым дням творения. Их дела и мысли синкретичны, то есть в них слиты все времена и искусство, все песни и ремесла, все стороны человеческого бытия. От постройки чума до разведения своего огня и собственного ведического знания. Может, в этом и разгадка тайны талантов нашего Михайлы Ломоносова, чей поморский стиль жизни тоже был связан с Севером?

Эх, Россия, забыто и забито то, что лечит Душу, освежает телесные силы. Одно дело — пьяный дьяк во время пасхальной недели на картине В.Перова, другое — жаркие слова в красном углу избы, обращенные к народной заступнице Богоматери (пора их вспомнить...). А разговор с внутренним взором автора в «Молчащем» с тундровым семицветием, живым вестником главного Огня жизни!

Нет кощунства в мысли моей: «Молчащий» стал северным Апокалипсисом, откровением А.Неркаги об уже грянувшем на планете конце этого мира. Жуткое, страшное горечь-открытие автора — «У нас сейчас гниет душа». Да, такой Сын Неба (как у автора) сошел сейчас к нам на землю, не всем дано узнать его, не всем с ним разговаривать. Но апостольское служение Анны Неркаги своему народу продолжает футурологический провидческий шок ее апокалипсиса, опережая нашу действительность — «имеющий душу да слышит». И если такие найдутся на Севере, увидят они новую землю, свет преображения.

Судьба А.Неркаги — залог судного пути и для своих, и для пришельцев. И я взялся писать о ее творчестве, потому что ее проза — открытая книга, художественная биография народа, заселившего эти края в конце первого тысячелетия (если вести отсчет от упоминания об угорских и самодийских племенах в древнерусской «Повести временных лет» — 1096 г.). Этот метатекст создается на русском языке в том особом его духовно-символическом звучании и оформлении, когда ненецкий язык равноправно вписывается в инородный строй, прямо выражает душу и национальный образ своего мира, свою психологию в именах и названиях, в поэтическом синтаксисе художественной речи: «Есть укорот на всякую гордыню и силу. На этой дороге спесивый помнит и знает, что земля под всеми одна и небо над головами общее, и не потерпит дорога на своем теле, чтобы один обидел другого. Ибо может случиться, что ты сейчас гордо пронесешься мимо, а через время будешь погонять через силу кривым хореем своего худого передового, и ветер, зайдя в одну дырку на твоей малице, тут же выйдет в другую». Гениально! Русско-ненецкое, ненецко-русское спасение усиливают друг друга по принципу дополнительности, который лишь недавно озвучил для литературных критиков и ведов академик Лихачев.

Некто N недавно подверг критике биографическую справку об А.Неркаги, помещенную в хрестоматии «Литература Тюменского края». Надо бы было сему веду не полениться заглянуть в библиографический указатель «Писатели Тюменской области» (1988). Тогда бы язык прикусить пришлось, ибо автор сей справки — покойный известный писатель Г.Сазо-нов, который наши севера знал как геолог, а не понаслышке. И ничего плохого нет в том, что в справке сказано: «Анна Павловна Нерка-ги (Неркаги в переводе с ненецкого Род негнущихся) родилась 15 декабря 1952 года в чуме, в горах Полярного Урала, где у подножия хребта Сайрей в ягельных долинах каслал стада ее отец-ненец».

Можно, конечно бы, и получше написать, поточнее, но авторы-составители доверились этому тексту. Да и сам вед в своём критическом опусе обратил внимание на стилистику, но не на неточность (наверное, от незнания). Ибо в справке надо было ставить 1951-й год рождения, горы заменить на предгорья...

Места эти просто уникальны и мистичны, словно прикрытые особым духовным облаком. Каменный пояс здесь начинает уходить под землю, под океан, тут особый микроклимат и животно-водная среда. Места относятся к поселку Лаборовая Приуральского района Ямало-Ненецкого автономного округа..

В отрывке Г. Сазонова написано, что она в 1970 г. закончила среднюю школу-интернат в поселке Аксарка (ниже Салехарда на правом берегу). Сама же Анна Павловна пишет, что «с детства меня тянул большой мир, я стремилась за пределы того, чем чаще всего обходятся мои земляки. Как и Анико из моей первой повести, закончив учебу в школе-интернате в поселке Белоярск, я уехала в большой город, стала учиться в Тюменском индустриальном институте. Потребовались годы, чтобы осознать довольно простую мысль, что нет ничего больше, просторнее и милее, чем родная земля, дорогая моя (Байдарацкая) тундра... Если Анико, героиня повести, металась между городом и тундрой, то я выбор сделала... На вершинах Полярного Урала растет вековой белый ягель. Кроме ветра и солнца, никто не трогает его. Для меня этот красивый мох — сплав свободы, гордости, недоступной красоты и независимости».

Геологоразведчика из Анны не получилось. Подкачало здоровье после второго курса. Нелегко было разделить благие и черные начала городской жизни, ее искусы. Студенческая богема лишь внешне похожа на праздник: тут и бурно-буйные застолья, многолетние увлечения, но одновременно крепкое ядро ее души подтолкнуло к литературным опытам. Сначала были неудачи, однако перспективу разглядел маститый писатель, тогда руководивший областной творческой организацией, К.Лагунов. Анне повезло: мэтр отнесся к ней неформально, его уроки пошли впрок. Главы из «Анико» появляются в местном альманахе «Самотлор» (1975). Потом повесть с комментарием К.Лагунова печатает «Урал» (1976), и накот нец, «Анико» с. послесловием наставника автора издается отдельной книгой в «Молодой гвардии» (1977). В 1978 году А.Неркаги принимают в Союз писателей.

Не теряя темпа, Анна садится за новую вещь — «Илир». Она работает методистом областного управления культуры, сохраняя связь с Заполярьем; Тут-то и развернулась драма. Анна Неркаги вплотную познакомилась с фальшью и лицемерием советской системы. Ей важно было рассказать всю правду о своем народе, написать реквием трагического столкновения проверенного веками лада ненецкой жизни с природой и небом, познакомить всех с космическим образом северного мира, с необычными коллизиями северного социума.

Надо было сохранить предание, законы отчего дома, уникальную экологию человека, животного и растительного мира, подвергнувшихся бурной и смертельно опасной экспансии нефтегазовых ведомств. Она понимала, что предание обречено, что ее небольшой народ теряет лицо, замыкается в нравственных и бытовых бедствиях, что гибнет тундра. Она искала пути договора с пришельцами, насильно отбиравшими у ненцев детей, искусственно подгонявшими их под нормы чуждой им: цивилизации, обрекая уникальный Ямал на вымирание.

Ее «Илир» одновременно был и честным, строгим взглядом на родную историю и социальные отношения в народной среде. Тот первобыт позволял богатею уже при советской власти закабалить сироту, низведя его жизнь до животного состояния. И новая власть оказалась еще более фальшивым другом, чем царская. Можно предполагать, что после долгих бесед с К.Лагуновым действие повести было сдвинуто в самое начало советской власти, локализовано как частный случай. В финале «Илира» появляется большевик Егоров с красными нартами, показано ожидание светлого поворота в жизни ненцев. Но все равно и в таком виде повесть стала суровым символом-обличением двойной морали в Стране Советов и консервативно-рабских отношений в среде соотечественников.

А.Неркаги поняла — если она так написала про Илира, ей надо возвращаться домой, ибо мало что изменилось в ненецких поселениях, вымирает народ. Она нашла свой ход, свое место, определила новую роль: надо спасать, духовно ободрять и помогать ненцам выжить, усвоить позитивные уроки чуждой цивилизации, решиться модернизировать предание.

Склоки среди местных «душеведов и словолюбов», интриги, разлагающие выбросы бездуховности, косые взгляды коллег и зов родной земли стали причиной возвращения на родину. Пятнадцать лет молчания, но одновременно и творчества, служения людям. Она становится культпросветработником, по-своему каслает по тундре, время от времени возвращаясь к своим рукописям.

Подвиг духовный, нравственный. Может, есть своя правда в том, что Ю.Шеста-лов не расстается с северной столицей, навещая Югру, может, прав по-своему Е.Ай-пин, по слухам, прочно осевший в Москве. Извините, но «Молчащего» им не написать, ведь Иисус появился в Святой земле, которая так была далека, по меркам античного мира, от Рима. Где теперь эстеты заката той империи на фоне духовного величия христианского искусства? Как прославлен У.Фол-кнер? Да, философско-мифологическим пересозданием жизни глубинки американского Юга, его атома — графства Йокнапатофы. Где творил великий гений европейского модернизма эпохи кризисных сумерек Австро-Венгрии? Франц Кафка жил в периферийной для той империи Праге...

Сейчас А.Неркаги взвалила себе на плечи неимоверно тяжелый груз забот: моральных, материальных, духовных. Там, в родном поселке Лаборовая, она ведет северно-фермерское хозяйство и интенсивно пишет после 15-летнего молчания. Это ее Оптина пустынь, конечно же, иного рода, но корень один — спасение своего народа. Прежде всего духовное.

Метатекст А.Неркаги — лирико-психологические и эпические картины народной трагедии. Век информационных технологий нужен ей для того, чтобы художественно свернуть в микрокосмос свой народ, спеленать зерно рода, его семя. Лишь небо знает, когда и кто его посеет после катастрофы. В вещах советского времени вы не найдете партийно-советских начальников, почти размыты приметы социальных отношений. Прошли века «приручения» северных народов, но они остались, в принципе, самими собой. И лишь стоическая философия жизни да особая инфраструктура геопространства не дали сопротивлению выразиться в чеченском варианте.

Натурфилософское северное видение мира в «Ани-ко» лучше многих показывает суть полезного для ненцев анимизма — всеобщего одушевления жизни верхнего, среднего и нижнего миров, сообщества людей и зверей, рыб и тундровой флоры. Душа отца Анико Себеруя открыто общается с душой старого верного вожака гончих помощников Буро. И трагический поединок его с хозяи-ном-волком этих мест (Хромым Дьяволом) становится поединком человека и собаки с хищническим образом бытия.

Такая же суровая гармония содружества всего живого на Севере ради добра и в «Илире». Подросток спасается дружбой с такой же несчастной, доживающей свое собакой. Более того, в сюжетном повороте Илир принимает собачье обличье, заменяя собой сторожевого пса. Майма, слепок с васкуев-бо-гатеев, тэта и предававших народ шаманов, вроде бы имеет все. Но богатство, основанное на обмане и безудержной эксплуатации роди- * чей, не принесло ему счастья. Род его затухает, наследник болен, а Илир все равно наливается красотой и здоровьем.

В «Белом ягеле» уже современная фаза драматического диалога северной культуры с техногенной цивилизацией. Не вернется в родное стойбище красавица-дочь старого Пэтко. Вольная птица, попавшая в полон манящих городских огней. Не дождется влюбленный в нее еще с интернатской поры Алешка. Равнодушно участвует он, в силу традиции, в древнем обряде ненецкой свадьбы, ибо мать нашла ему женщину не по сердцу, повинуясь жесткой необходимости не только продолжения рода (сыну уже под тридцать), но и обязательному на Севере семейному укладу жизни. Одиночкам здесь делать нечего. Из последних сил старые люди поддерживают Огонь родного очага, Дух своего чума. Но они лишь обозначают вековечный канон, уходящий в сень небытия.

И все же не все так просто в прозе А.Неркаги. Несколько людей из поселка в этой повести пытались добраться за спасительным хлебом и погибли в снегах. В путь пускается Вану и около каждого усопшего он видит кусок хлеба — дань преданию, подарок отправившихся в запредельную дорогу. Вану колеблется и все же нарушает предание, но во имя живых. Он питается этим хлебом, он возвращается обратно со спасительными припасами, останавливаясь возле каждого умершего и с извинениями отдает им взятое в долг.

«Молчащего» нельзя читать как обычную прозу. Если отвлечься от духовного поединка Анны со страшным Скопищем, черным символом всепроникающей радиации бесовства, плотско-скотскими радениями, умело направляемыми хозяином Великой Тьмы Улыбом (жрецом лжи) и Саллой (скопийцем злого ума и жрецом злой правды), то текст сам по себе суперсовременен. Все игровые постмодернистские приемы и новейшие упражнения в искусстве слова налицо. Только по смыслу греховный постмодерн загоняет человека в черную бездну ада, а наш автор, наоборот, судит его, предостерегает, убедительно показывая картины страшных катастроф, от которых одно спасение — рваться не в низы тела, а вверх, к очистительному голосу неба.

Такие вещи должны читаться как молитва. Фантазии и видения не укладываются в русло даже очень своевольной художественной логики. А вот, по-моему, «Белый ягель» в последнем варианте несколько «нагулял жирок», в более стройном журнальном виде для меня он предпочтительней.

Конечно, спасибо окружным властям за материальную помощь в издании однотомника А.Неркаги. Но можно сделать еще один официальный шаг. В Россию вернулись государственные премии. Хватит столичным гуру нищеты человеческого духа и генитальных трясучек держать «схваченным» литературный олимп. Пора таким нашим художникам веры и совести, как А.Неркаги, быть представленными на почетных конкурсах. Но, Боже, как она одинока в токе текущей злобы и распада. Ведь она пишет, как живет, и живет, как пишет.

И грянул гром...

Спаси и Сохрани!