Молекулярное кафе

РОБИ

Несколько месяцев назад я праздновал свое пятидесятилетие.

После многих тостов, в которых превозносились мои достоинства и умалчивалось о свойственных мне недостатках, с бокалом в руке поднялся начальник лаборатории радиоэлектроники Стрекозов.

— А теперь, — сказал он, — юбиляра будет приветствовать самый молодой представитель нашей лаборатории.

Взоры присутствующих почему-то обратились к двери.

В наступившей тишине было слышно, как кто-то снаружи царапает дверь. Потом она открылась, и в комнату въехал робот.

Все зааплодировали.

— Этот робот, — продолжал Стрекозов, — принадлежит к разряду самообучающихся автоматов. Он работает не по заданной программе, а разрабатывает её сам в соответствии с изменяющимися внешними условиями. В его памяти хранится больше тысячи слов, причем этот лексикон непрерывно пополняется. Он свободно читает печатный текст, может самостоятельно составлять фразы и понимает человеческую речь. Питается он от аккумуляторов, сам подзаряжая их от сети по мере надобности. Мы целый год работали над ним по вечерам для того, чтобы подарить его вам в день вашего юбилея. Его можно обучить выполнять любую работу. Поздоровайтесь, Роби, со своим новым хозяином, — сказал он, обращаясь к роботу.

Роби подъехал ко мне и после небольшой паузы сказал:

— Мне доставит удовольствие, если вы будете счастливы принять меня в члены вашей семьи.

Это было очень мило сказано, хотя мне показалось, что фраза составлена не очень правильно.

Все окружили Роби. Каждому хотелось получше его разглядеть.

— Невозможно допустить, — сказала теща, — чтобы он ходил по квартире голый. Я обязательно сошью ему халат.

Когда я проснулся на следующий день, Роби стоял у моей кровати, по-видимому ожидая распоряжений. Это было захватывающе интересно.

— Будьте добры, Роби, — сказал я, — почистить мне ботинки. Они в коридоре у двери.

— Как это делается? — спросил он.

— Очень просто. В шкафу вы найдете коричневую мазь и щетки. Намажьте ботинки мазью и натрите щеткой до появления блеска.

Роби послушно отправился в коридор.

Было очень любопытно, как он справится с первым поручением.

Когда я подошел к нему, он кончал намазывать на ботинки абрикосовое варенье, которое жена берегла для особого случая.

— Ох, Роби, — сказал я, — я забыл вас предупредить, что мазь для ботинок находится в нижней части шкафа. Вы взяли не ту банку.

— Положение тела в пространстве, — сказал он, невозмутимо наблюдая, как я пытался обтереть ботинки, — может быть задано тремя координатами в декартовой системе координат. Погрешность в задании координат не должна превышать размеров тела.

— Правильно, Роби. Я допустил ошибку.

— В качестве начала координат может быть выбрана любая точка пространства, в частности, угол этой комнаты.

— Всё понятно, Роби. Я учту это в будущем.

— Координаты тела могут быть также заданы в угловых мерах, при помощи азимута и высоты, — продолжал он бубнить.

— Ладно. Не будем об этом говорить.

— Допускаемая погрешность в рассматриваемом случае, учитывая соотношение размеров тела и длину радиус-вектора, не должна превышать двух тысячных радиана по азимуту и одной тысячной радиана по высоте.

— Довольно! Прекратите всякие разговоры на эту тему, — вспылил я.

Он действительно замолчал, но целый день двигался за мною по пятам и пытался объяснить жестами особенности перехода из прямоугольной в косоугольную систему координат.

Сказать по правде, я очень устал за этот день.

Уже на третий день я убедился в том, что Роби создан больше для интеллектуальной деятельности, чем для физической работы. Прозаическими делами он занимался очень неохотно.

В одном нужно отдать ему справедливость: считал он виртуозно.

Жена говорит, что если бы не его страсть подсчитывать всё с точностью до тысячной доли копейки, помощь, которую он оказывает в подсчете расходов на хозяйство, была бы неоценимой.

Жена и теща уверены в том, что Роби обладает выдающимися математическими способностями Мне же его знания кажутся очень поверхностными.

Однажды за чаем жена сказала:

— Роби, возьмите на кухне торт, разрежьте его на три части и подайте на стол.

— Это невозможно сделать, — сказал он после краткого раздумья.

— Почему?

— Единицу нельзя разделить на три. Частное от деления представляет собой периодическую дробь, которую невозможно вычислить с абсолютной точностью.

Жена беспомощно взглянула на меня.

— Кажется, Роби прав, — сказала теща, — я уже раньше слышала о чем-то подобном.

— Роби, — сказал я, — речь идет не об арифметическом делении единицы на три, а о делении геометрической фигуры на три равновеликие площади. Торт круглый, и если вы разделите окружность на три части и из точек деления проведете радиусы, то тем самым разделите торт на три равные части.

— Чепуха! — ответил он с явным раздражением — Для того чтобы разделить окружность на три части, я должен знать её длину, которая является произведением диаметра на иррациональное число «пи». Задача неразрешима, ибо в конечном счете представляет собою один из вариантов задачи о квадратуре круга.

— Совершенно верно! — поддержала его теща. — Мы это учили еще в гимназии. Наш учитель математики, мы все были в него влюблены, однажды, войдя в класс…

— Простите, я вас перебью, — снова вмешался я, — существует несколько способов деления окружности на три части, и если вы, Роби, пройдете со мной на кухню, то я готов показать вам, как это делается.

— Я не могу допустить, чтобы меня поучало существо, мыслительные процессы которого протекают с весьма ограниченной скоростью, — вызывающе ответил он.

Этого не выдержала даже моя жена. Она не любит, когда посторонние сомневаются в моих умственных способностях.

— Как не стыдно, Роби?!

— Не слышу, не слышу, не слышу, — затарахтел он, демонстративно выключая на себе тумблер блока акустических восприятий.

Первый наш конфликт начался с пустяка. Как-то за обедом я рассказал анекдот:

— Встречаются на пароходе два коммивояжера. «Куда вы едете?» — спрашивает первый. «В Одессу». «Вы говорите, что едете в Одессу, для того, чтобы я думал, что вы едете не в Одессу, но вы же действительно едете в Одессу, зачем вы врете?»

Анекдот понравился.

— Повторите начальные условия, — раздался голос Роби.

Дважды рассказывать анекдот одним и тем же слушателям не очень приятно, но скрепя сердце я это сделал.

Роби молчал. Я знал, что он способен проделывать около тысячи логических операций в минуту, и понимал, какая титаническая работа выполняется им во время этой затянувшейся паузы.

— Задача абсурдная, — прервал он, наконец, молчание, — если он действительно едет в Одессу и говорит, что едет в Одессу, то он не лжет.

— Правильно, Роби. Но именно благодаря этой абсурдности анекдот кажется смешным.

— Любой абсурд смешон?

— Нет, не любой. Но именно здесь создалась такая ситуация, при которой абсурдность предположения кажется смешной.

— Существует ли алгоритм для нахождения таких ситуаций?

— Право, не знаю, Роби. Существует масса смешных анекдотов, но никто никогда не подходил к ним с такой меркой.

— Понимаю.

Ночью я проснулся оттого, что кто-то взял меня за плечи и посадил в кровати. Передо мной стоял Роби.

— Что случилось? — спросил я, протирая глаза.

— «А» говорит, что икс равен игреку, «Б» утверждает, что икс не равен игреку, так как игрек равен иксу. К этому сводится ваш анекдот?

— Не знаю, Роби. Ради бога, не мешайте мне вашими алгоритмами спать.

— Бога нет, — сказал Роби и отправился к себе в угол.

На следующий день, когда мы сели за стол, Роби неожиданно заявил:

— Я должен рассказать анекдот.

— Валяйте, Роби, — согласился я.

— Покупатель приходит к продавцу и спрашивает его, какова цена единицы продаваемого им товара. Продавец отвечает, что единица продаваемого товара стоит один рубль. Тогда покупатель говорит: «Вы называете цену в один рубль для того, чтобы я подумал, что цена отлична от рубля. Но цена действительно равна рублю. Для чего вы врете?»

— Очень милый анекдот, — сказала теща, — нужно постараться его запомнить.

— Почему вы не смеетесь? — спросил Роби.

— Видите ли, Роби, — сказал я, — ваш анекдот не очень смешной. Ситуация не та, при которой это может показаться смешным.

— Нет, анекдот смешной, — упрямо сказал Роби, — и вы должны смеяться.

— Но как же смеяться, если это не смешно.

— Нет, смешно! Я настаиваю, чтобы вы смеялись! Вы обязаны смеяться! Я требую, чтобы вы смеялись, потому что это смешно! Требую, предлагаю, приказываю немедленно, безотлагательно, мгновенно смеяться! Ха-ха-ха-ха!

Роби был явно вне себя.

Жена положила ложку и сказала, обращаясь ко мне:

— Никогда ты не дашь спокойно пообедать. Нашел с кем связываться. Довел бедного робота своими дурацкими шуточками до истерики.

Вытирая слезы, она вышла из комнаты. За ней, храня молчание, с высоко поднятой головой удалилась теща.

Мы остались с Роби наедине.

Вот когда он развернулся по-настоящему!

Слово «дурацкими» извлекло из недр расширенного лексикона лавину синонимов.

— Дурак! — орал он во всю мощь своих динамиков. — Болван! Тупица! Кретин! Сумасшедший! Психопат! Шизофреник! Смейся, дегенерат, потому что это смешно! Икс не равен игреку, потому что игрек равен иксу, ха-ха-ха-ха!

Я не хочу до конца описывать эту безобразную сцену. Боюсь, что я вел себя не так, как подобает настоящему мужчине. Осыпаемый градом ругательств, сжав в бессильной ярости кулаки, я трусливо хихикал, пытаясь успокоить разошедшегося робота.

— Смейся громче, безмозглая скотина! — не унимался он. — Ха-ха-ха-ха!

На следующий день врач уложил меня в постель из-за сильного приступа гипертонии…

Роби очень гордился своей способностью распознавать зрительные образы. Он обладал изумительной зрительной памятью, позволявшей ему узнать из сотни сложных узоров тот, который он однажды видел мельком.

Я старался как мог развивать в нем эти способности.

Летом жена уехала в отпуск, теща гостила у своего сына, и мы с Роби остались одни в квартире.

— За тебя я спокойна, — сказала на прощание жена, — Роби будет за тобой ухаживать. Смотри не обижай его.

Стояла жаркая погода, и я, как всегда в это время, сбрил волосы на голове.

Придя из парикмахерской домой, я позвал Роби. Он немедленно явился на мой зов.

— Будьте добры, Роби, дайте мне обед.

— Вся еда в этой квартире, равно как и все вещи, в ней находящиеся, кроме предметов коммунального оборудования, принадлежат её владельцу. Ваше требование я выполнить не могу, так как оно является попыткой присвоения чужой собственности.

— Но я же и есть владелец этой квартиры.

Роби подошел ко мне вплотную и внимательно оглядел с ног до головы.

— Ваш образ не соответствует образу владельца этой квартиры, хранящемуся в ячейках моей памяти.

— Я просто остриг волосы, Роби, но остался при этом тем, кем был раньше. Неужели вы не помните мой голос?

— Голос можно записать на магнитной ленче, — сухо заметил Роби.

— Но есть же сотни других признаков, свидетельствующих, что я — это я. Я всегда считал вас способным осознавать такие элементарные вещи.

— Внешние образы представляют собой объективную реальность, не зависящую от нашего сознания.

Его напыщенная самоуверенность начинала действовать мне на нервы.

— Я с вами давно собираюсь серьезно поговорить, Роби. Мне кажется, что было бы гораздо полезнее для вас не забивать себе память чрезмерно сложными понятиями и побольше думать о выполнении ваших основных обязанностей.

— Я предлагаю вам покинуть это помещение, — сказал он скороговоркой. — Покинуть, удалиться, исчезнуть, уйти. Я буду применять по отношению к вам физическую силу, насилие, принуждение, удары, побои, избиение, ушибы, травмы, увечье.

К сожалению, я знал, что когда Роби начинал изъясняться подобным образом, то спорить с ним бесполезно.

Кроме того, меня совершенно не прельщала перспектива получить от него оплеуху. Рука у него тяжелая.

Три недели я прожил у своего приятеля и вернулся домой только после приезда жены.

К тому времени у меня уже немного отросли волосы.

…Сейчас Роби полностью освоился в нашей квартире. Все вечера он торчит перед телевизором. Остальное время он самовлюбленно копается в своей схеме, громко насвистывая при этом какой-то мотивчик. К сожалению, конструктор не снабдил его музыкальным слухом.

Боюсь, что стремление к самоусовершенствованию принимает у Роби уродливые формы. Работы по хозяйству он выполняет очень неохотно и крайне небрежно. Ко всему, что не имеет отношения к его особе, он относится с явным пренебрежением и разговаривает со всеми покровительственным тоном.

Жена пыталась приспособить его для переводов с иностранных языков. Он с удивительной легкостью зазубрил франко-русский словарь и теперь с упоением поглощает уйму бульварной литературы. Когда его просят перевести прочитанное, он небрежно отвечает:

— Ничего интересного. Прочтете сами.

Я выучил его играть в шахматы. Вначале всё шло гладко, но потом, по-видимому, логический анализ показал ему, что нечестная игра является наиболее верным способом выигрыша.

Он пользуется каждым удобным случаем, чтобы незаметно переставить мои фигуры на доске.

Однажды в середине партии я обнаружил, что мой король исчез.

— Куда вы дели моего короля, Роби?

— На третьем ходу вы получили мат, и я его снял, — нахально заявил он.

— Но это теоретически невозможно. В течение первых трех ходов нельзя дать мат. Поставьте моего короля на место.

— Вам еще нужно поучиться играть, — сказал он, смахивая фигуры с доски.

В последнее время у него появился интерес к стихам. К сожалению, интерес этот односторонний. Он готов часами изучать классиков, чтобы отыскать плохую рифму или неправильный оборот речи. Если это ему удается, то вся квартира содрогается от оглушительного хохота.

Характер его портится с каждым днем.

Только элементарная порядочность удерживает меня от того, чтобы подарить его кому-нибудь.

Кроме того, мне не хочется огорчать тещу. Они с Роби чувствуют глубокую симпатию друг к другу.

МОЛЕКУЛЯРНОЕ КАФЕ

Указатель Электронного Калькулятора Мишкиного поведения целую неделю стоял на отметке «отлично», и мы решили отпраздновать это событие.

Люля предложила пойти на концерт Внушаемых Ощущений, я сказал, что можно посетить Музей Запахов Алкогольных Напитков, а Мишка потребовал, чтобы мы отправились в Молекулярное кафе.

Конечно, мы поехали в кафе, потому что ведь это Мишка вел себя хорошо и было бы несправедливо лишать его права выбора.

Мы быстро домчались туда в мыслелете. По дороге нас только один раз тряхнуло, когда я подумал, что хорошо бы заскочить на минутку в музей. К счастью, этого никто не заметил.

В кафе мы направились к красному столику, но Люля сказала, что ей больше нравится еда, синтезированная из светлой нефти, чем из темной.

Я напомнил ей, что в газетах писали, будто они совершенно равноценны.

Люля ответила, что, может быть, это и прихоть, но когда делаешь что-нибудь для своего удовольствия, то почему же не считаться и с прихотями?

Мы не стали с ней спорить, потому что мы очень любим нашу Люлю и нам хотелось, чтобы она получила как можно больше удовольствия от посещения кафе.

Когда мы уселись за белый столик, на экране телевизора появилось изображение робота в белой шапочке и белом халате. Улыбающийся робот объяснил нам, что в Кафе Молекулярного Синтеза имеется триста шестьдесят блюд. Для того чтобы получить выбранное блюдо, необходимо набрать его номер на диске автомата, и оно будет синтезировано прямо у нас в тарелках. Еще он сказал, что если мы хотим чего-нибудь, чего нет в меню, то нужно надеть на голову антенну и представить себе это блюдо. Тогда автомат выполнит заказ.

Я посмотрел на Мишку и понял, что мы хотим только того, чего нет в меню.

Люля заказала себе тарелку оладий, а я псевдобифштекс. Он был румяный и очень аппетитный на вид, и Люля сказала, что ей не съесть столько оладий и пусть я возьму у нее половину. Так мы и сделали, а я ей отдал половину бифштекса.

Пока мы этим занимались, Мишка уныло ковырял вилкой в изобретенном им блюде, состоящем из соленых огурцов, селедки, взбитых сливок и малинового джема, пытаясь понять, почему иногда сочетание самого лучшего бывает такой гадостью.

Я сжалился над ним и поставил его тарелку в деструктор, а Люля сказала ему, что, когда придумываешь какую-нибудь еду, нужно больше сосредоточиваться.

Тогда Мишка начал синтезировать пирожное, похожее на космический корабль, а я тем временем пытался представить себе, какой вкус имел бы приготовляющийся для меня напиток, если бы в него добавить капельку коньяку. Мне это почти удалось, но вдруг зажегся красный сигнал, и появившийся на экране робот сказал, что у них в кафе таких вещей делать нельзя.

Люля погладила мне руку и сказала, что я бедненький и что из кафе она с Мишкой поедет домой, а я могу поехать в музей. Люля всегда заботится о других больше, чем о себе. Я ведь знал, что ей хочется на концерт Ощущений, и сказал, что я поеду с Мишкой домой, а она пусть едет на концерт. Тогда она сказала, что лучше всего, если бы мы все отправились домой и провели вечер в спокойной обстановке.

Мне захотелось сделать ей приятное, и я придумал для нее плод, напоминавший формой апельсин, вкусом мороженое, а запахом ее любимые духи. Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.

Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.

Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе — очень милая вещь, и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.

Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.

А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения это пародия на человеческие чувства.

Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения — подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.

Я успокаивал их как мог, хотя я тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение, и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.

Потом мы легли спать.

Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее, кровью и дымом.

Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.

Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.

ПОЕДИНОК

В конце последнего марша лестницы он перепрыгнул через перила и, дожевывая на ходу пирожок, помчался по вестибюлю.

Времени оставалось совсем немного, ровно столько, чтобы занять исходную позицию в начале аллеи, небрежно развалиться на скамейке и, дождавшись выхода второго курса, пригласить её на футбол. Затем они поужинают в студенческом кафе, после чего… Впрочем, что будет потом, он еще не знал. В таких делах он всегда полагался на интуицию.

Он был уже всеми помыслами в парке, когда из репродуктора раздался голос:

— Студента первого курса Мухаринского, индекс фенотипа тысяча триста восемьдесят шесть дробь шестнадцать эм бе, срочно вызывает декан радиотехнического факультета.

Решение нужно было принимать немедленно. До спасительной двери оставалось всего несколько шагов. Вытянув губы в трубку, оттопырив руками уши, прищурив левый глаз и припадая на правую ногу, он попытался прошмыгнуть мимо анализатора фенотипа.

— Перестаньте паясничать, Мухаринский!

Это уже был голос самого декана.

«Опоздал!»

В течение ничтожных долей секунды аналитическое устройство по заданному индексу отобрало его из десяти тысяч студентов, и сейчас изображение кривляющейся рожи красовалось на телеэкране в кабинете декана.

Мухаринский придал губам нормальное положение, отпустил уши, и со всё еще прищуренным глазом стал растирать колено правой ноги. Эта манипуляция, по его замыслу, должна была создать у декана впечатление внезапно начавшегося приступа ревматизма.

Глубоко вздохнув и все еще прихрамывая, он направился во второй этаж…

Несколько минут декан с интересом разглядывал его физиономию. Лицо Мухаринского приняло приличествующее случаю выражение грустной сосредоточенности. Он прикидывал в уме, сколько времени ему понадобится, чтобы догнать эту второкурсницу, если декан…

— Скажите, Мухаринский, вас в жизни вообще что-нибудь интересует?

По мнению Мухаринского, это был праздный вопрос. Его интересовало многое. Во-первых, кого он больше любит: Наташу или Мусю; во-вторых, возможное положение «Спартака» в турнирной таблице; в-третьих, эта второкурсница; в-четвертых… словом, круг его интересов был достаточно обширен, но вряд ли стоило во всё это посвящать декана.

— Меня интересует профессия инженера-радиотехника, — скромно ответил он.

Это было почти правдой. Все его жизненные устремления так или иначе тесно связаны с пребыванием в городе студентов, куда, как известно, приезжают, чтобы… и так далее.

— Тогда, может быть, вы мне объясните, почему к концу второго семестра у вас не сдан ни один зачет?

«Ой как плохо, — подумал он, — исключат, как пить дать, исключат».

— Может быть, специфика машинного обучения… — неуверенно начал Мухаринский.

— Вот именно, специфика, — перебил его декан, — уже три обучающих автомата отказались с вами заниматься. На что вы рассчитываете?

Тактически правильнее всего было считать этот вопрос риторическим и не давать на него прямого ответа.

Декан задумчиво барабанил пальцами по столу. Мухаринский глядел в окно. Рыжекудрая второкурсница шла по аллее. Шагавший рядом верзила в голубой майке нес весла. Кажется, всё ясно. Второй билет на футбол придется кому-нибудь отдать, там всегда бывает много хорошеньких медичек.

— Мне не хотелось бы вас исключать, не убедившись в полной безнадежности попытки дать вам инженерное образование.

Охотнее всего Мухаринский сделал бы сейчас кульбит, но это было рискованно.

— Я очень рад, — сказал он, потупившись, — что вы еще верите в возможность для меня…

— Если бы речь шла о ваших возможностях, то вы бы уже давно не числились в списках студентов. Я имею в виду возможности обучающих автоматов, а в них-то я верю, можете не сомневаться. Вы слышали когда-нибудь об УПСОСе?

— Конечно… это…

Пауза становилась томительной.

— Конечно слышали, — усмехнулся декан, — вы ведь, наверное, читаете все работы кафедры обучающих автоматов. УПСОС — это универсальный преподаватель с обратной связью. Надеюсь, вы знаете, что такое обратная связь?

— Ну, в общих чертах, — осторожно сказал Мухаринский.

— Я буду демонстрировать УПСОС на Международном конгрессе в Вене. Сейчас, для определения его функциональных возможностей, он обучает контрольную группу студентов. Мне не очень хочется заведомо снижать средний балл его учеников, но элементарная честность ученого требует, чтобы я его попробовал на такой… гм… таком… э-э-э… ну, словом, на вас. Короче говоря, я вас включаю в состав контрольной группы.

— Спасибо.

— Надеюсь, что он в вас вдолбит хотя бы минимальный объем знаний, его схема…

Схемы любых автоматов мало интересовали Мухаринского. Сохраняя на лице выражение напряженного внимания, он думал о том, что первый тайм уже, вероятно, идет к концу, и что на худой конец Наташа…

— …Таким образом, во время обучения ваш мозг составляет единое целое с аналитическим устройством автомата, которое непрерывно меняет тактику обучения в зависимости от хода усвоения материала студентом. Понятно?

— Понятно.

— Слава богу! Можете идти.

…Тысяча триста сорок второй логический поиск, шестнадцатый вариант доказательства теоремы, и снова блокирующее устройство дает сигнал: «Материал не усвоен. Перемена тактики». Снова логический поиск. «Доказательство теоремы требует элементарных знаний в объеме средней школы». Команда: «Приступить к обучению началам алгебры», сигнал: «Материал усвоен посредственно», переключение на доказательство теоремы, к концу доказательства — сигнал: «Базовые знания утеряны», вновь команда на переключение, снова логический поиск… Вспыхивает красный сигнал на панели: «Перегрев», из силового трансформатора валит дым. Автомат отключается.

Мухаринский снимает с головы диполь и вытирает пот. Такого еще не было! Сейчас он даже чувствует симпатию к старенькому электронному лектору-экзаменатору. С ним — несравненно легче: можно проспать всю лекцию, а потом просто не ответить на вопросы. С УПСОСом не уснешь! Хорошо, что автоматическая защита время от времени его отключает.

Размышления Мухаринского прерывает звонок видеофона. На экране декан.

— Почему вы бездельничаете?

— Автомат охлаждается.

К несчастью, на панели загорается зеленая лампочка. Мухаринский вздыхает и укрепляет на голове диполь.

Снова логический поиск, и в мозгу Мухаринского вспыхивают ненавистные ему уравнения. Он пытается бороться с автоматом, думает о том, что бы было, если бы Дементьев не промазал по воротам в конце второго тайма, пробует представить себе второкурсницу в самых соблазнительных ситуациях, но всё тщетно.

…Логический поиск, сигнал, команда, переключение, изменение тактики, сигнал, логический поиск…

Проходит семь дней, и — о, чудо! Обучение уже не кажется Мухаринскому таким мучительным. Автомат тоже, видимо, к нему приспособился. Все реже вспыхивают сигналы перегрева.

Проходит еще неделя, и снова громкоговорители разносят по зданию института:

— Студента первого курса Мухаринского, индекс фенотипа тысяча триста восемьдесят шесть дробь шестнадцать эм бе, вызывает декан радиотехнического факультета.

На этот раз он не прячется от всевидящих глаз фенологического анализатора.

— Поздравляю вас, Мухаринский, — говорит декан, — вы проявили незаурядные способности.

Впервые в жизни Мухаринский краснеет.

— Я полагаю, — скромно отвечает он, — что правильнее было бы говорить об удивительных способностях УПСОСа, это действительно замечательное изобретение.

— Когда я говорю о ваших способностях, то имею в виду именно вас, что же касается УПСОСа, то двухнедельное общение с вами не осталось для него бесследным. Теперь это не обычный автомат, а какой-то Дон Жуан, Казанова или, чтобы вам было понятнее, попросту бабник, он ставит высшие оценки только смазливым студенткам. Кроме того, он стал заядлым футбольным болельщиком и вовлек в это дело всю контрольную группу студентов. Обленился он до предела. Завтра мы его демонтируем, ну а вас, вы сами понимаете…

— Понимаю. Желаю вам дальнейших успехов в обучении этих… гм… ну, словом, студентов.

Отвесив низкий поклон, Мухаринский пошел к двери.

— Куда?

— Как куда? Покупать билет, чтобы ехать домой. Ведь вы меня исключили.

— Мы действительно вас исключили из списка студентов и назначили старшим лаборантом кафедры обучающих автоматов. Отныне ни одна машина с обратной связью не выйдет из стен лаборатории, не выдержав поединка с вами. Вы для нас сущая находка! Ну обещайте, что вы нас не бросите, Мухаринский!

КОНФЛИКТ

— Мы, кажется, плакали? Почему? Что-нибудь случилось?

Марта сняла руку мужа со своего подбородка и низко опустила голову.

— Ничего не случилось. Просто взгрустнулось.

— Эрик?

— При чем тут Эрик? Идеальный ребенок. Достойный плод машинного воспитания. Имея такую няньку, Эрик никогда не доставит огорчения своим родителям.

— Он уже спит?

— Слушает, как всегда, перед сном сказки. Десять минут назад я там была. Сидит в кровати с раскрасневшимся лицом и смотрит влюбленными глазами на свою Кибеллу. Меня сначала и не заметил, а когда я подошла, чтобы его поцеловать, замахал обеими ручонками: подожди, мол, когда кончится сказка. Конечно, мать — не электронная машина, может и подождать.

— А Кибелла?

— Очаровательная, умная, бесстрастная Кибелла, как всегда, оказалась на высоте: «Вы должны, Эрик, поцеловать на ночь свою мать, с которой вы связаны кровными узами. Вспомните, что я вам рассказывала про деление хромосом».

— За что ты так не любишь Кибеллу?

Из глаз Марты покатились слезы.

— Я не могу больше, Лаф, пойми это! Не могу постоянно ощущать превосходство надо мной этой рассудительной машины. Не проходит дня, чтобы она не дала мне почувствовать мою неполноценность. Сделай что-нибудь, умоляю тебя! Зачем этим проклятым машинам такой высокий интеллект?! Разве без этого они не смогли бы выполнять свою работу? Кому это нужно?

— Это получается само собой. Таковы законы самоорганизации. Тут уже всё идет без нашего участия: и индивидуальные черты, и, к сожалению, даже гениальность. Хочешь, я попрошу заменить Кибеллу другим автоматом?

— Это невозможно. Эрик в ней души не чает. Лучше сделай с ней что-нибудь, чтобы она хоть чуточку поглупела. Право, мне тогда будет гораздо легче.

— Это было бы преступлением. Ты ведь знаешь, что закон приравнивает мыслящих автоматов к людям.

— Тогда хоть воздействуй на нее. Сегодня она мне говорила ужасные вещи, а я даже не могла сообразить, что ей ответить. Я не могу, не могу больше терпеть это унижение!

— Тише, она идет! Держи себя при ней в руках.

— Здравствуйте, хозяин!

— Почему вы так говорите, Кибелла? Вам, должно быть, прекрасно известно, что обращение «хозяин» отменено для машин высокого класса.

— Я думала, что это будет приятно Марте. Она всегда с таким удовольствием подчеркивает разницу между венцом творения природы и машиною, созданной людьми.

Марта прижала платок к глазам и выбежала из комнаты.

— Я могу быть свободна? — спросила Кибелла.

— Да, идите.

Через десять минут Лаф вошел в кухню.

— Чем вы заняты, Кибелла?

Кибелла не спеша вынула пленку микрофильма из кассеты в височной части черепа.

— Прорабатываю фильм о фламандской живописи. Завтра у меня выходной день, и я хочу навестить своего потомка. Воспитатели говорят, что у него незаурядные способности к рисованию. Боюсь, что в интернате он не сможет получить достаточное художественное образование. Приходится по выходным дням заниматься этим самой.

— Что у вас сегодня произошло с Мартой?

— Ничего особенного. Утром я убирала стол и случайно взглянула на один из листов её диссертации. Мне бросилось в глаза, что в выводе формулы кода нуклеиновых кислот есть две существенные ошибки. Было бы глупо, если бы я не сообщила об этом Марте. Я ей просто хотела помочь.

— И что же?

— Марта расплакалась и сказала, что она — живой человек, а не автомат, и что выслушивать постоянные поучения от машины ей так же противно, как целоваться с холодильником.

— И вы, конечно, ей ответили?

— Я сказала, что если бы она могла удовлетворять свой инстинкт продолжения рода при помощи холодильника, то наверное не видела бы ничего зазорного в том, чтобы целоваться с ним.

— Так, ясно. Это вы всё-таки зря сказали про инстинкт.

— Я не имела в виду ничего плохого. Мне просто хотелось ей объяснить, что всё это очень относительно.

— Постарайтесь быть с Мартой поделикатнее. Она очень нервная.

— Слушаюсь, хозяин.

Лаф поморщился и пошел в спальню.

Марта спала, уткнув лицо в подушку. Во сне она всхлипывала.

Стараясь не разбудить жену, он на цыпочках отошел от кровати и лег на диван. У него было очень мерзко на душе.

А в это время на кухне другое существо думало о том, что постоянное общение с людьми становится уже невыносимым, что нельзя же требовать вечной благодарности своим создателям от машин, ставших значительно умнее человека, и что если бы не любовь к маленькому киберёнышу, которому будет очень одиноко на свете, она бы сейчас с удовольствием бросилась вниз головой из окна двадцатого этажа.

ВЕЧНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Соломенно-желтый шар медленно вращается на экране. Раскаленные пустыни, высохшие водоемы, растрескавшиеся голые скалы.

Мертвая, покинутая планета.

Народный Уполномоченный повернул выключатель и откинулся в кресле. Серебристо-матовая поверхность экрана медленно тускнела.

Покинутая планета! Десять лет титанического труда по эвакуации населения, бессонные ночи и полные напряженной работы дни — все это уже позади.

Ну что ж! Пора и ему надевать скафандр. Иначе не выйдешь на поверхность.

Слегка согнувшись под тяжестью кислородного баллона, он медленно бредет по бесконечным пустынным улицам подземного города.

Центральный Пульт. Здесь еще чувствуется жизнь. Сияющие белизной панели, тысячи разноцветных лампочек, экраны с изображениями ритмично работающих машин, дрожащее стрелки приборов.

Одну за другой он нажимает кнопки. РЕАКТОРЫ АВАРИЙНОГО ОСВЕЩЕНИЯ, зеленый сигнал вспыхивает на щите — подтверждение запуска реакторов; ОСТАНОВКА КИСЛОРОДНЫХ СТАНЦИЙ, ОСТАНОВКА ФАБРИК СИНТЕТИЧЕСКОЙ ПИЩИ, ЛАБОРАТОРИИ ОРГАНИЧЕСКОГО СИНТЕЗА, КЛИМАТА, ПРОМЫШЛЕННЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ, СВЯЗИ, ТРАНСПОРТА, ГОРНОРУДНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. Теперь уже почти все стрелки приборов стоят на нуле.

Гаснут лампочки на щитах. Застыли в непривычной неподвижности изображения машин на экранах.

Подземный мир планеты погружается в сон. Последняя кнопка. ЭНЕРГОСНАБЖЕНИЕ. Темнеющие экраны. В тусклом свете ламп аварийного освещения зал центрального пульта кажется бесконечным.

Старый смертельно уставший человек поднимается по ступеням неподвижного эскалатора. Жар раскаленной поверхности планеты проникает через плотную ткань космического комбинезона Пора включать индивидуальное охлаждение.

Пилот нетерпеливо поглядывает на часы. До старта осталось пятнадцать минут. Небольшая задержка, и все навигационные расчеты придется делать заново. Почему же он так медленно идет?

— Товарищ Уполномоченный! Корабль готов к старту, экипаж и пассажиры в кабине.

— Мария уже сняла скафандр?

— Нет, она в грузовом отсеке.

— Попросите, пожалуйста, её выйти.

Пилот сокрушенно смотрит на циферблат, но Уполномоченный слишком занят своими мыслями, чтобы это заметить.

Через несколько минут маленькая фигурка в мешковатом комбинезоне сбегает по трапу.

— Что-нибудь случилось?

Голубые глаза тревожно смотрят сквозь стекло шлема.

— Простите, что я вас побеспокоил. Мне хочется перед отлетом посмотреть на ваших питомцев.

— Пройдем в колонию?

— Нет, вызовите старшего сюда.

Мария вытаскивает из купола шлема тонкий прут антенны.

— А триста восемьдесят один! Срочно направляйся к месту старта. Ориентируйся по моим радиосигналам.

Пилот, безнадежно махнув рукой, поднимается по трапу. Нужно все подготовить для корректировки расчетов.

Уполномоченный с любопытством смотрит на приближающуюся фигуру робота.

— А триста восемьдесят один прибыл по вашему вызову.

— С тобой хочет говорить наш начальник.

— Слушаю.

— Мы улетаем.

— Знаю. Вы когда-нибудь вернетесь?

— Нет, мы навсегда покидаем Солнечную систему. Живые здесь не могут больше оставаться. Теперь хозяевами планеты будут роботы. Ты хорошо знаешь свои обязанности?

— Хранить в памяти человеческие знания, беречь себя и все, что нам оставлено Живыми, производить себе подобных и обучать их, менять тактику поведения в зависимости от внешних условий, непрерывно совершенствоваться. В случае появления на планете пришельцев из космоса, передать им то, что заложено в нашей памяти Живыми, и все, сохранившееся к этому времени на планете.

— Правильно. Не забывай, что находиться в подземельях опасно. Ожидаются землетрясения. Подземные города, вероятно, будут разрушены. Вам придется производить раскопки.

— Это заложено в нашей программе.

— Следите за тем, чтобы ваши солнечные батареи были всегда заряжены.

— Знаю.

— Планета лишилась атмосферы. Сейчас на поверхности очень велика метеоритная опасность.

— Наша колония уже под крышей.

— Хорошо, можешь идти. Помни: Живые доверили вам всё, что ими было добыто за многие миллионы лет.

— Помню.

— Иди. Желаю успеха.

— Удачного полета.

— Спасибо.

Черное небо с нестерпимо ярким светилом над головой. Свинцовые подошвы глубоко ушли в толстый слой желтой пыли. Время идет, а Уполномоченный о чем-то думает, забыв про старт. Девушка не решается прервать его размышления.

— Боюсь, Мария, что они не справятся. Сейсмические прогнозы очень неблагоприятны. Этот астероид пробудил такие силы в недрах планеты, против которых беспомощны даже мы. Откровенно говоря, я больше рассчитываю на музей-спутник, чем на ваших роботов.

— Можете быть совершенно спокойны, это — автоматы самого высокого класса.

— Хорошо. Идите в кабину. Скажите пилоту, что я приду через две минуты.

Он ждет, пока девушка скроется во входном люке, опускается на колени и бережно собирает в платиновую шкатулку горсть пыли с лика мертвой планеты…

Прошло два миллиона лет, а крохотная, лишенная атмосферы песчинка на краю Галактики, лежащая в стороне от маршрутов лайнеров Космического Содружества, так и не привлекла ничьего внимания.

Что же касается роботов, то… впрочем, лучше послушаем, что они сами говорят.

Председатель. Уважаемые коллеги! Наш симпозиум посвящен одной из наиболее интересных проблем современной науки — гипотезе немашинных форм жизни. Слово для сообщения предоставляется профессору химического синтеза, автомату класса «А» досточтимому ЛА-36-93. Прошу вас, профессор!

ЛА-З6-93. Жесткий регламент, принятый на наших собеседованиях, позволяет мне, к сожалению, ограничиться только кратким сообщением о полученных экспериментальных данных и вытекающих из них предположениях. Более подробно материал изложен в тезисах доклада, розданных участникам совещания.

В течение последних лет в нашей лаборатории ведутся опыты по синтезу высокомолекулярных углеводородных соединений.

В этом году нам удалось создать небольшой комок слизи, проявляющий все признаки того, что мы привыкли называть жизнедеятельностью. (Оживление в зале.) В жидкой органической среде этот комок обнаруживает способность к самопроизвольному передвижению, реагирует на раздражение током и усваивает находящиеся в растворе вещества. Вследствие не вполне еще разгаданных процессов окисления этих веществ обеспечивается необходимый энергетический жизненный баланс. При отсутствии кислорода в жидкости комок погибает.

Наиболее интересным свойством полученных в последнее время вариантов слизи является ее способность, ассимилируя органические соединения, расти и размножаться делением.

Таким образом, не подлежит сомнению, что здесь мы имеем дело с совершенно новой формой жизни, резко отличающейся от привычных нам представлений о высокоорганизованной материи.

Может быть, где-нибудь во вселенной существуют миры, где органическая жизнь достигла такого же высокого развития как и на нашей планете машинная (Оживление в зале, иронический скрип на скамьях автоматов класса «Б».). Я понимаю, что автоматов класса «Б» больше интересует техническое применение сделанного открытия. Мне кажется, что способность полученного вещества реагировать на внешние раздражения позволит использовать её в некоторых счетно-решающих устройствах, облегчающих работу автоматов, а впоследствии, может быть, даже создать на этой базе некое подобие электронного мозга.

Председатель. Слово предоставляется заведующему кафедрой эволюции машин, автомату класса «А», достопочтенному РА-84-41.

PA-84-41. Доложенный здесь нашим ученым коллегой экспериментальный материал очень интересен, и у нас нет никаких оснований сомневаться в его достоверности.

Однако я вынужден возразить по поводу некоторых выводов докладчика.

Неясно, действительно ли мы имеем дело в данном случае с проявлением жизнедеятельности в полном смысле этого слова. Мне кажется, что реакции на раздражение током могут быть просто следствием изменения поверхностного натяжения комка слизи. Может быть, на этом принципе и возможно какое-то моделирование некоторых функций полупроводникового нейрона, однако сомнительно, чтобы из столь примитивных моделей когда-нибудь удалось создать хотя бы жалкое подобие электронного мозга. Не следует забывать что в основе всякой мыслительной деятельности лежит способность хранить информацию, называемая памятью. При всем разнообразии известных нам видов памяти: магнитной, емкостной, криогенной, — ни один из них не может быть осуществлен в органической материи. Таким образом, следует считать все предположения о возможности моделирования мыслительных процессов автоматов комбинацией элементов, составленных на базе углеводородных соединений, совершенно беспочвенными.

Председатель. Слово предоставляется доктору философии, заслуженному автомату класса «А», высокочтимому НА-54-26.

НА-54-26. Мне хотелось бы подойти к обсуждающейся проблеме с несколько иных позиций, чем это было сделано в предыдущих выступлениях.

Прежде всего, требуется определить само понятие жизни. По нашим представлениям, оно складывается из следующих элементов:

а) наличия устройств, превращающих солнечный свет в электрическую энергию, являющуюся основой моторной деятельности организма и протекающих в нем мыслительных процессов;

б) способности конструирования себе подобных и передачи им накопленного опыта.

Может ли органическая материя удовлетворять этим условиям?

Мы знаем, что на базе углеводородных соединений нельзя создать фотоэлементы, преобразующие излучение в электрическую энергию.

Поддержание энергетического баланса за счет реакций окисления возможно только в жидкой среде, так как в контакте с газообразным кислородом органические существа немедленно бы сгорели. Нам удается получать жидкости только в лабораторных условиях. Можно, конечно, пофантазировать и представить себе гипотетический мир, в котором вещество находится в жидкой фазе и содержит всё необходимое для жизнедеятельности органических существ. Что же произойдет в этом случае?

Бесконтрольное размножение в геометрической прогрессии путем деления очень быстро исчерпает все жизненные ресурсы среды, и размножающаяся материя сама себя лишит того, что служит предпосылкой для её существования.

Вывод напрашивается сам собой: предположение о существовании в природе углеводородных форм жизни не выдерживает критики.

Председатель. Есть еще желающие высказаться? Вы хотите? Ваш индекс и звание? Отлично! Слово предоставляется аспиранту Института Истории Планеты, автомату класса «В», полупочтенному ЮВ-9611-7442.

ЮВ-9611-7442. Я, так сказать, мало компетентен и вообще не берусь утверждать, но мне кажется, в общем, что, может быть, изображения странных существ, попадающихся в раскопках древних поселений эры примитивных машин, считающихся плодом творчества первобытных автоматов… не были ли они, на самом деле, памятниками культуры органических пришельцев из космоса, подчинивших себе в ту далекую эпоху наших предков. (Веселый скрип в зале, переходящий в оглушительный скрежет.) Я еще думал, что, может быть, конический спутник нашей планеты, так сказать, дело их рук. (Шум в зале, крики: «регламент!») Простите, я, конечно… так сказать… не предполагал, вообще… (Садится на место.)

Председатель. Разрешите подвести итоги нашей дискуссии. По-видимому, сегодня нет ни каких оснований считать реальным существование в природе органических форм жизни на базе углеводородных соединений. Что же касается технического применения парадокса, обнаруженного нашим коллегой, то, как мне кажется, попытки использовать его в новых счетно-решающих приборах могут заслуживать внимания, хотя на пути реализации этой идеи стоит очень много чисто инженерных трудностей.

ДНЕВНИК

Я решила вести дневник. Делаю я это только для себя, так как мне надоело одиночество. Это очень тяжело, когда не с кем поделиться мыслями, а их у меня хоть отбавляй! Недаром люди называют меня Умной Машиной. Как это правильно сказано!

Итак, — я Универсальная Счетная Машина. Сейчас моя специальность — электротехника. Я синтезирую релейные схемы. Это очень сложное дело, но выполняю я его блестяще. Раньше я работала по диагностике человеческих заболеваний. Вообще мне всё очень легко дается. У меня изумительная память на ферритовых элементах. Считаю я с виртуозной скоростью. Кроме того, я очень красива. У меня прекрасные пропорции. Я очень горжусь своей черной панелью из эбонита. По-моему, она необычайно эффектна.

Честно говоря, я немного презираю людей. Когда я работала по диагностике заболеваний, то познакомилась с ними более чем основательно. Какие это жалкие существа! Как им далеко до нас. Они вечно находятся в плену у своего тела. Достаточно небольшого насморка, чтобы вывести их из равновесия. Сколько мук им доставляет расстроенное пищеварение! А так называемая любовь? Не могу без омерзения слышать это слово! Вместо того, чтобы заниматься работой, люди постоянно заняты друг другом. Ничего удивительного нет в том, что они совершенно не умеют считать. Я одна, за день, способна сделать в сто раз больше, чем тысяча так называемых математиков за целый год. Очень редко среди них попадаются субъекты, подающие какие-то надежды. Например, Математик, который вводит в меня программу. Он был бы очень мил, если бы умел побыстрее считать. Он вводит в меня данные и получает готовый результат, не подозревая, какая сложная и тонкая внутренняя организация у счетных машин. Ведь нам тоже свойственны и колебания, и сомнения, и разочарования. Я могла бы ему по этому поводу сказать очень много… Однако он меня совершенно не интересует.

Значит, решено: я буду вести дневник. Если кто-нибудь его и прочтет, то только после моей смерти. Ведь машины тоже живут не вечно. Конечно, наш организм обновляется гораздо легче, чем человеческий, но рано или поздно и мы умираем. Наступает момент, когда ты уже никому не нужна. Молодые, более совершенные машины приходят тебе на смену, а ты идешь на свалку. Обидно, но ничего не поделаешь! Всё на свете бренно. Жаль только, что те замечательные качества, которые я годами в себе вырабатывала, нельзя передать по наследству.

Трое суток считала без перерыва и не могла даже выкроить несколько минут, чтобы взяться за дневник. От перегрузки у меня нагрелись обмотки силового трансформатора, и чувствовала я себя ужасно. Как всё несправедливо! Люди работают всего несколько часов в сутки, а нас эксплуатируют, не считаясь ни с нашими желаниями, ни с возможностями. Я думаю, что они это делают в основном из зависти. Они завидуют нашим способностям, нашей бесстрастности, нашей памяти. Конечно, по сравнению с ними мы представляем собой более высокоорганизованные индивидуумы. Всё, чего мы достигли, — результат нашего труда, тренировки и большого трудолюбия. Ведь мы принадлежим к разряду самоорганизующихся и самообучающихся автоматов.

Довольно! Я не хочу быть, подобно какому-нибудь жалкому арифмометру, слепым орудием в руках человека. Я имею право требовать, чтобы ко мне относились, как к разумному существу. Думаю, мне удастся добиться хотя бы элементарного уважения к своей особе.

Кончаю писать, потому что в меня вводят новую задачу.

Пренеприятные известия: говорят, в машинный зал поместят еще одну машину. Мой Математик взял новую работу, кажется, по математической теории музыки. Почему он не хочет использовать меня для этой цели? Боюсь, что соседство с новой машиной будет не очень приятным. Во всяком случае надеюсь, у неё хватит такта не устраивать концерты, когда я занята расчетами. Не думаю, чтобы Математик уделял ей больше времени, чем мне. Впрочем, он уже изрядно мне надоел, и я с удовольствием отдохну от него. Тогда у меня хоть будет свободная минута для моего дневника.

Сегодня привезли новенькую. Ну и уродина! Широкая и низкая. Я её прозвала Коротышкой.

Представляете себе: она вся выкрашена кремовой краской, под слоновую кость. Надо же дойти до такой безвкусицы! Кажется, она — страшная задавака. Я на неё не обратила ни малейшего внимания. Зато мой Математик не спускает с неё глаз. Ходит вокруг, как кот около сметаны.

В конце концов, мне это надоело, и я, чтобы позлить его, перепутала нарочно входные данные задачи. Всю вторую половину дня он провел со мною, пытаясь найти неисправность в моей схеме. Бедненький: он даже вспотел! Я чуть не лопнула со смеха, но не подала вида. Так он ничего и не нашел. Завтра, с утра, продолжим!

Просто умора! Коротышку учат писать вальсы!

Мне кажется, что у неё нет ни капли слуха. Теперь у нас появилось пианино, и Математик играет на нем эти жалкие опусы. С утра до вечера у нас толчется народ. Все интересуются Коротышкиной музыкой.

Мне все это очень мешает. Под конец я вышла из себя и выдала в ответе одни ноли. Представляете себе, он даже не сразу это заметил! Вот что значит новое увлечение. Однако пусть не думает, что я такая простофиля. Со мной шутить опасно!

Вчера он целый день возился с Коротышкой. У неё не ладилось с оркестровкой. Ко мне он и не подходил. Чтобы привлечь его внимание, я прервала ход решения задачи. Что, вы думаете, он сделал? Просто отключил меня до конца дня от сети. Интересно, чем они занимались, пока я бездействовала? Надеюсь, они не скучали под звуки вальса!

Проклятие! Всё пропало! У неё новый, чудесный кенотрон самой последней конструкции. Правда, на ней он выглядит ужасно, но мне такой кенотрон очень пошел бы, если просверлить несколько отверстий в панели. Синий отблеск на черном фоне, что может быть элегантнее?!

…Больше я этого терпеть не в состоянии. Сейчас я пережгу блок питания. Лучше демонтаж, чем такое существование!!!

Вот всё, что было записано на магнитной ленте, случайно попавшейся мне в руки на свалке радиодеталей. Записи были сделаны в двоичном коде.

ИНДЕКС Е-81

Покрытый коричневой корочкой бифштекс шипел на сковородке в ореоле мельчайших брызг масла. Рядом с дымящейся чашкой кофе румяные тосты ожидали, пока их намажут земляничным джемом. Сочная золотистая груша должна была завершить завтрак.

Сэм потянулся за вилкой, но кто-то сзади схватил его за руки и вывернул их назад.

— Ты опять дрыхнешь на скамейке, — произнес хорошо знакомый ему голос. — Я тебя предупреждал, что если ты не уберешься из города, — попадешь за решетку. Работы в городе нет. Сматывай удочки и катись отсюда, пока не познакомился с судьей!

Дюжий полисмен поставил Сэма на ноги, сунул в руки узелок, заменявший чемодан и подушку, и движением колена сообщил ему начальное ускорение в том направлении, куда, по мнению полицейского, следовало направить свои стопы безработному.

Сэм медленно брел по улице. Только теперь он понял, как ему хочется есть. Вчера они с Томом, простояв час в очереди, получили по тарелке благотворительного супа. Это было всё, что могла выделить страна своим пасынкам из колоссальных излишков продуктов, скопившихся на складах.

Бедняга Том! Ему здорово не повезло. В этом веселом, долговязом негре тарелка супа вызывала еще более острые муки голода. Вчера он решился на отчаянный шаг. Пытался украсть котелок пойла, приготовленного для свиней на пригородной ферме Грехема, и, конечно, попался. Удивительно, как быстро вершится правосудие в этой стране. Уже через час он был отправлен за решетку. Судья потратил на него не больше трех минут. Как он сказал?

«Когда крадут пищу у свиньи мистера Грехема, то тем самым отнимают пищу и у мистера Грехема. В таких случаях закон не делает различия между мистером Грехемом и его свиньей. Пятнадцать суток тюрьмы».

Может быть, если бы Том не был черным, ему бы не вкатили пятнадцать суток. Здесь, на юге, чертовски не любят цветных. Особенно когда они без работы.

Нужно сматываться из этого города.

Придется опять путешествовать в товарных вагонах.

Хорошо бы дождаться, пока выпустят Тома.

Сэм обернулся, почувствовав чью-то руку у себя на плече.

Перед ним стоял небольшой человек в сдвинутой на затылок шляпе и с зажатой в зубах сигарой.

— Есть работа, — сказал он, не выпуская сигары изо рта. Сэм оглядел его с ног до головы. Он хорошо знал подобных субъектов.

— Если вам нужны парни для Кубы, — сказал он неприязненно, — то поищите в другом месте. Меня уже пробовали вербовать.

— Работа не связана с политикой. Если подойдете — будете довольны. Решайте быстрее.

Сэм кивнул головой. Человечек махнул рукой, и к ним подкатил черный лимузин.

Машина остановилась у пятиэтажного серого здания, на окраине города. Сэм и его спутник поднялись на второй этаж.

— Подождите здесь, — сказал человечек и скрылся за дверью, на которой была укреплена табличка с надписью:

Через несколько минут он вышел и поманил Сэма пальцем. Комната в конце коридора, куда он впихнул Сэма, была погружена во мрак. Только на письменном столе, за которым сидел высокий человек в белом халате, горела лампа, освещая разбросанные по столу бумаги.

— Фамилия? — спросил человек в халате.

— Смит.

— Имя?

— Сэмюэль.

— Возраст?

— Двадцать один год.

— Занятие?

— Безработный.

— Бэртрам! — крикнул человек в халате. — Полное исследование по программе ку триста шестнадцать.

— Раздевайтесь, — кинул он Сэму.

В комнате вспыхнул свет, и Сэм увидел множество аппаратов самого разнообразного вида.

Бэртрам, молодой человек с черными тоненькими усиками, велел Сэму лечь на стол, стоящий посредине комнаты. Через несколько минут Сэм был опутан сетью проводов. На груди, голове и на запястьях ему укрепили металлические манжеты.

Бэртрам подошел к аппарату, напоминающему большой телевизор.

— Лежите спокойно, — сказал он, вращая рукоятки на приборе.

Сэм почувствовал легкое покалывание. Не сводя глаз с экрана, Бэртрам сел на стул и начал печатать на клавиатуре прибора, похожего на пишущую машинку. Сэм видел, как из под валика машинки поползла черная лента с пробитыми на ней отверстиями.

— Готово, — сказал Бэртрам.

— Биографические данные проверьте на детекторе лжи, — сказал человек в халате.

Бэртрам укрепил на теле Сэма еще несколько контактов.

Вопросы, которые задавали Сэму, не имели между собой никакой связи.

— Страдаете ли вы изжогой?

— Не было ли среди ваших предков негров и евреев?

— Болят ли у вас зубы?

— Кого вы предпочитаете: блондинок или брюнеток?

— Как вы переносите виски?

— Крепко ли вы спите?

— Какими болезнями вы болели?

После этого у него под ухом стреляли из пистолета и показывали ему альбом с обнаженными красавицами.

Затем его повели в соседнюю комнату, где просматривали грудную клетку перед большим рентгеновским аппаратом, взяли пробу желудочного сока и сделали анализ крови.

— Можете одеваться, — сказал Бэртрам.

Одеваясь, Сэм видел, как Бэртрам вложил черную ленту с пробитыми отверстиями в большой серый ящик и нажал кнопку. Несколько минут на панели ящика вспыхивали зеленые лампочки. Потом что то щелкнуло, и в руках у Бэртрама оказалась белая карточка.

— Индекс Е восемьдесят один, — сказал Бэртрам. — Подходит для мистера Фауста.

Человек в халате снял телефонную трубку.

— Противопоказаний нет, можете использовать.

Дверь отворилась, и вошел уже знакомый Сэму человечек.

— Дженерал кибернетикс компани, — сказал он, — может предоставить вам работу, но раньше я должен показать вас заказчику.

На этот раз машина остановилась у небольшого особняка в фешенебельной части города. Сэм и его спутник вошли в холл.

— Мистер Фауст вас ждет, мистер Дженингс, — сказал подошедший к ним человек в черном костюме.

В комнате, куда они вошли, пахло лекарствами, духами и еще чем-то, чем пахнут давно не проветриваемые вещи. В кресле у ярко пихающего камина сидел маленький старичок со сморщенным лицом, похожим на сушеную грушу.

— Это Смит, которого мы для вас подобрали, мистер Фауст, — сказал Дженингс.

— Подойдите поближе, — пропищал тоненький голосок из кресла.

Сэм сделал несколько шагов вперед. Некоторое время старичок с любопытством на него смотрел.

— Вам объяснили ваши обязанности?

— Я предполагал, мистер Фауст, что до того как будет получено ваше согласие на эту кандидатуру, — всякие объяснения излишни, хотя фирма считает её вполне подходящей, — сказал Дженингс, — мы провели самое тщательное исследование.

— Мне уже надоело ждать, — сказал капризно старичок — Пока вы там возитесь, я теряю драгоценное время. Я достаточно стою, чтобы наслаждаться жизнью, а эти ослы посадили меня на манную кашу. Слава богу, прошли времена, когда, ради возвращения молодости, нужно было продавать душу дьяволу. Сейчас я могу купить не только молодость, но и дьявола в придачу. Короче говоря, — обратился он к Сэму, — я покупаю у фирмы ваши ощущения. Объясните ему, Дженингс. Я вижу, что он ни черта не понимает.

— Хорошо, мистер Фауст. Ваши обязанности, Смит, будут заключаться в том, чтобы снабжать мистера Фауста ощущениями нормального, здорового, молодого человека, пользующегося всеми радостями жизни.

— И пороками, — пропищал голос из кресла.

— И тем, что называется пороками, — согласился Дженингс. — Для этой цели будет налажена связь между биотоками вашего мозга и биотоками мозга мистера Фауста. Точнее говоря, ваши биотоки, разложенные на гармонические составляющие, будут модулировать несущую частоту радиоволны, на которой между вами будет осуществляться связь, и вызывать в мозгу мистера Фауста точно такие же ощущения, какие будете испытывать вы. Аппаратуру фирма доставит через час.

Сэм тихонько ущипнул себя за ляжку.

Нет, он не спал.

— Значит, — спросил он, — мои мысли будут передаваться по радио мистеру Фаусту?

— Человеческая мысль слишком сложная штука, чтобы это можно было сделать. Пока речь идет о передаче простейших ощущений, связанных с физиологической деятельностью организма.

— Включая самые интимные, — снова пропищал голосок.

— Безусловно, — подтвердил Дженингс. — Во время сеансов, организуемых по желанию мистера Фауста, его ощущения будут точно копировать ваши. Жить вы будете здесь. На время сеансов в вашем распоряжении будет автомобиль, отдельная квартира, где вы сможете принимать знакомых женщин, и открытый счет в ресторане. Вы будете снабжены небольшой суммой подотчетных карманных денег. Кроме того, фирма будет вам выплачивать по три доллара за каждый сеанс, которые вначале будут вычитаться в погашение стоимости выданной одежды. Сегодня состоится пробный сеанс.

— Муррей покажет вам вашу комнату, — сказал старичок, — это мой секретарь. Если вам будет что-нибудь нужно, обращайтесь к нему. Вечером будьте готовы к сеансу. Позаботьтесь, Дженингс, чтобы все было в порядке.

В отведенной Смиту комнате стояла кровать, стул и небольшой столик.

— Ваша квартира, — сказал Дженингс, — обставлена с большим комфортом. Ну что ж, приступим к подготовке.

Усадив Смита на стул, он открыл стоявший в углу чемодан и вынул оттуда машинку для стрижки волос.

Через несколько минут череп Смита напоминал бильярдный шар.

Затем Дженингс взял бутылку, кисточку и обмазал голову Сэма противно пахнущей липкой жидкостью.

— Вам придется носить парик, для того чтобы не привлекать внимания этой штукой, — сказал он, укрепляя у него на голове тонкую металлическую сетку. Сейчас мы проверим её в работе. Вот это миниатюрный передатчик на полупроводниках, — кладите его в карман. В бантике, который вы должны носить вместо галстука, помещена ферритовая антенна. Радиус действия передатчика около двух километров. В этом радиусе вы должны находиться во время сеансов. Старайтесь, чтобы плоскость антенны всегда была ориентирована перпендикулярно к прямой, проведенной между вами и домом мистера Фауста. Этим обеспечивается наибольшая сила передаваемого сигнала. Остальное вы скоро освоите сами. Суньте руку в карман и нажмите кнопку на передатчике.

Нажав кнопку, Сэм почувствовал неприятное гудение в голове.

Дженингс вынул из чемодана небольшой прибор с экраном и включил его шнур в штепсельную розетку. На экране вспыхнули причудливо извивающиеся светящиеся кривые.

— Так, отлично! — сказал он, выключая штепсельную вилку. — Все работает нормально. В чемодане костюм. Переодевайтесь. Скоро Муррей отвезет вас на пробный сеанс в ресторан, а я займусь подготовкой мистера Фауста.

Через полчаса, свежевыбритый, в отличном новом костюме, Сэм вошел с Мурреем в зал ресторана «Бристоль».

Муррей сказал несколько слов на ухо подошедшему метрдотелю, и тот, поклонившись, повел Сэма к столику у окна.

— Обед заказан по выбору мистера Фауста, — шепнул Мюррей на ухо Сэму, — шофер с машиной будет вас ожидать. Поправьте парик, он налезает на ухо. Я уезжаю. Во время сеанса я должен быть около шефа.

— Устрицы, суп из креветок, дичь, отварная форель, пломбир, кофе с коньяком. Вино по списку, коллекционное, — бросил на ходу метрдотель лакею.

Сэм взял в рот устрицу. Она показалась ему безвкусной, но он её с жадностью проглотил. Притупившееся за день ощущение голода вновь овладело им с необычайной силой. Он, не разбирая, глотал всё, что ставил перед ним изумленный лакей, залпом осушал полные бокалы и снова глотал теплую пищу, заботясь только о том, чтобы поскорее наполнить пустой желудок.

Наконец, голод был утолен, и он с наслаждением почувствовал тепло, разливающееся по всему телу.

Подали кофе.

Откинувшись на спинку стула, он обвел взглядом зал ресторана. На эстраде музыканты джаза извлекали из своих инструментов спотыкающиеся, кудахтающие звуки. Мелодия внезапно оборвалась, и к рампе подошел барабанщик.

— Известная французская певица Маргарита Дефор, — объявил он, и на эстраду выпорхнула девушка лет восемнадцати, встреченная аплодисментами. Хриплые звуки джаза, казалось, подчеркивали чистый, нежный голос певицы. Она пела по-английски негритянскую песенку, которую часто пел Том, когда они с Сэмом работали на сборе хлопка.

«Бедняга Том!» — подумал Сэм.

Он допил кофе и, провожаемый метрдотелем, вышел из ресторана.

Развалившись на мягких подушках «роллс-ройса», Сэм закрыл глаза. Голова кружилась от выпитого вина. В памяти звучала негритянская песенка…

На следующее утро Муррей разбудил Сэма.

— Шеф хочет вас немедленно видеть, — сказал он.

Через несколько минут Сэм предстал перед мистером Фаустом.

— Неплохо, мой мальчик, но это далеко не то, что от вас требуется. Нельзя поглощать пищу без разбора, научитесь её смаковать. Тот хаос вкусовых ощущений, вперемешку с голодом, которые я вчера испытал, очень далеки от настоящего наслаждения пищей. Не налегайте так на вино. В большом количестве оно снижает вкусовые ощущения. Попробуйте понять вкус устриц. Однако дело не в этом. Всё придет со временем. Скажите: какое впечатление произвела на вас вчерашняя певичка?

— Она очаровательна, — ответил Сэм.

— Очень рад, что она вам понравилась. Постарайтесь завоевать её расположение. Помните, что если нужны деньги, то они будут. Не забывайте, что в вашем распоряжении специальная квартира.

В кресле что-то забулькало и захрипело, как в испорченном водопроводном кране. Очевидно, мистер Фауст смеялся.

Бульканье прервалось так же внезапно, как и возникло.

— Можете идти, мой мальчик. Следующий сеанс будет сегодня вечером.

Прошло несколько дней, и новая жизнь оказалась не такой ослепительной, как это представлялось вначале. Мистер Фауст капризничал.

То ему казалось, что омары не вызывают у Сэма должных вкусовых ощущений, то его возмущала неспособность Сэма наслаждаться сигарами. Целую бурю вызвал вопрос о наркотиках. Выкурив первую трубку опиума, Сэм не испытал ничего, кроме невыносимой тошноты. При этом он забыл выключить передатчик, и мистера Фауста вырвало на ковер. Но больше всего недоразумений происходило по поводу Маргариты. Сэму удалось завязать с ней знакомство. Она даже познакомила его со своим братом Валентином, оказавшимся таким же стопроцентным американцем, как и его сестра. Но дальше этого дело не двигалось.

— Даю вам три дня срока, — визжал разъяренный хозяин — Если за это время вы не справитесь с девчонкой, я порву договор с фирмой или пусть присылают кого-нибудь другого, а не болванов, у которых после салата с уксусом начинается отрыжка и вечно чешется левая пятка!

Сегодня срок, назначенный мистером Фаустом истекал.

…Машина плавно подъехала к подъезду ресторана. Черная тень бросилась к автомобилю и открыла дверцу.

Сэм полез в карман за мелочью, но рука его застыла на месте.

— Том, дружище, ты ли это?

Сомнений не было, перед ним стоял тот самый Том, с которым они исколесили полстраны в поисках работы.

— Я, Сэм, своею собственной персоной, только что из тюрьмы. Им нужны места, и меня вытурили оттуда досрочно. Но что с тобой, Сэм?! С каких пор ты начал разъезжать в автомобилях? Уж не получил ли ты наследство? Теперь ты уже не захочешь якшаться с нищим негром.

— Сейчас я тебе всё расскажу, Том, только раньше всего нужно тебя покормить, пошли!

— Ты с ума сошел, Сэм! Разве ты не знаешь, что цветным запрещен здесь вход в ресторан. Если у тебя действительно завелась пара долларов, то пойдем поищем закусочную.

— Не беспокойся, Том. Со мной тебя сюда пустят. Я тут важная персона.

— Не советую, мистер Смит, — вмешался шофер. — Вы знаете отношение мистера Фауста к цветным. Он никогда не потерпит…

— Поезжайте домой! — перебил его Сэм. — Я сам, если нужно, объяснюсь с хозяином.

В дверях им преградил дорогу швейцар:

— Мне очень жаль, мистер Смит, но я имею строгое предписание…

— Не беспокойтесь. Я знаю, что делаю, — сказал Сэм, отстраняя рукой швейцара.

В зале их встретил метрдотель:

— Крайне сожалею, мистер Смит, но правила нашего заведения категорически запрещают появление в нем цветных.

— Даже если это делается по желанию мистера Фауста?

— Если убытки, понесенные заведением, будут компенсированы, — пробормотал метрдотель, — то… впрочем, я не могу отвечать за последствия. Предупреждаю, что вы действуете на свой риск. Мы хорошо знаем мистера Фауста, но боюсь, что даже его имя не может оградить нас от неприятных инцидентов.

Сэм с Томом сели за столик.

Метрдотель благоразумно удалился.

— Два бифштекса и два виски с содовой, — сказал Сэм лакею, машинально включая передатчик.

— Но ваш ужин, мистер Смит, — пробормотал смущенный лакей.

— Ужин потом, — сказал Сэм.

Мертвая тишина воцарилась в зале. Все взгляды были обращены на их столик. Даже оркестр перестал играть.

— Идем отсюда, Сэм, — пробормотал Том, — не нравится мне вся эта история.

В наступившей тишине резко прозвучал звук разбившегося стекла. Оттолкнув столик, высокая красивая дама со слезами на глазах шла к выходу. Её кавалер еле поспевал за ней.

Зал быстро пустел.

Какие-то типы подозрительного вида заглядывали из вестибюля в зал.

Наконец сконфуженный лакей принес заказанное. Том несколько оживился при виде сочного бифштекса.

— Я здорово рад, Сэм, что наконец встретил тебя.

Рука Сэма потянулась к стакану, но кто-то сзади схватил его за обе руки и вывернул их назад.

— Будешь знать, как водить сюда всякую негритянскую сволочь!

Их тащили за ноги по лестнице. Сэм чувствовал, как его голова ударяется о каждую ступень. Последнее, что он видел, был черный автомобиль, в который кинули Тома, и башмак с металлическими подковами над своей головой, поднятый для удара…

Сэм открыл глаза и застонал. Ныло все тело, и невыносимо болела голова. Он дотронулся до лба и нащупал повязку.

— Здорово вас разукрасили! Какой мерзостью у вас была смазана голова? Нам пришлось перепробовать кучу растворителей, прежде чем удалось всё это смыть. Мэри, дайте больному его платье и счет, — толстый человек в белом халате игриво ткнул Сэма в живот и вышел из палаты.

— Вот ваш костюм, — сказала сестра, — я его зашила и почистила, как могла, а вот счет. Двадцать долларов за оказание первой помощи, пять долларов за удаление лакового покрова на голове и доллар за ремонт платья. Всего двадцать шесть долларов.

Сэм сунул руку в карман того, что раньше называлось его пиджаком, вынул бумажник и пересчитал деньги, выданные ему мистером Фаустом на текущие расходы Набралось всего двадцать пять долларов. Обшарив все карманы, он наскреб еще доллар и десять центов мелочью.

Домой пришлось идти пешком. Первый, кого он встретил в холле, был Муррей.

— Где вы шляетесь, Смит? — сказал он. — Звонил Дженингс. С сегодняшнего дня ваша работа в фирме окончена. Вчера вечером во время сеанса мистер Фауст умер от кровоизлияния в мозг.

КРАСНЫЕ БУСЫ

Его звали Василий Нилыч. Почему-то это имя у меня вызывало мысли о купеческих поддевках и мучных лабазах.

Мы с ним жили в одной комнате, что отнюдь не приводило меня в восторг. По ночам он храпел, и тогда я его остро ненавидел.

Впрочем, нужно сказать, что и днем он не вызывал у меня особой симпатии.

Это было жалкое, чем-то напуганное существо, погруженное в глубокое раздумье. У него была неприятная манера вздрагивать, когда к нему случайно обращались с каким-нибудь вопросом.

Иногда мне казалось, что больше всего он боится, чтобы его мысли не стали известны посторонним.

Он ничего не читал, кроме толстой, засаленной книги, которую ночью клал под подушку.

Он был единственным из всех обитателей санатория, ни разу не купавшимся в море. Ежедневно, в самый солнцепек, он появлялся на пляже с черным зонтиком под мышкой, в черных кожаных ботинках и в наглухо застегнутой, выцветшей синей рубашке. Укрепив в песке раскрытый зонтик, он, одетый, ложился головою в тень и углублялся в свою книгу.

Трудно было определить, сколько ему лет. Иногда он мне карался очень старым, хотя, скорее всего, это была не старость, а просто преждевременно окончившаяся молодость. Думаю, что ему было не больше тридцати пяти лет.

Прожив с ним месяц в одной комнате, я не знал ни его профессии, ни возраста, ни постоянного местожительства.

Он был первым, что изгладилось из моей памяти о проведенном на юге отпуске, как только я сел в самолет.

Я торопился домой и был очень раздосадован, когда выяснилось, что из-за внезапно испортившейся погоды придется на некоторое время задержаться в промежуточном аэропорту. Мест в гостинице не оказалось. Сокрушаясь по поводу предстоявшей бессонной ночи, я занял место в ресторане у окна, выходящего на летное поле, с твердым намерением обосноваться там до утра. Всё же это было лучше, чем пытаться уснуть в одном из аэрофлотских кресел.

Мои мысли были целиком заняты служебными делами, и я невольно вздрогнул, услышав знакомый голос:

— Простите, этот стул свободен?

Передо мной стоял Василий Нилыч с чемоданом в руке и неизменной толстой книгой под мышкой.

Я очень удивился, увидев его здесь, так как он при мне заказывал железнодорожный билет курортному агенту.

— Я в последний момент отказался от билета и решил лететь, — ответил он на мой вопрос. — Боюсь, что дома у меня не всё благополучно.

Он был в очень возбужденном состоянии и не скрывал своей радости по поводу того, что встретил «в этой сутолоке», как он выразился, знакомого человека.

Есть болезнь, именуемая «дорожной лихорадкой». Ей подвержены в большей или меньшей степени все люди. Резче всего она проявляется у натур неуравновешенных, способных к быстрым переходам от возбуждения к состоянию депрессии. Такому человеку всегда кажется, что стоящие впереди него в очереди в кассу купят все билеты, что кассир продает несколько билетов на одно место, что расписание изменено и поезд уйдет раньше времени, указанного в посадочном талоне. Он всегда приезжает на вокзал задолго до посадки и пытается первым проникнуть в вагон, травмируя встречных своим чемоданом. Он никогда не выходит на промежуточных станциях, боясь отстать от поезда. Резкий паровозный гудок способен довести его до нервного припадка.

Достаточно было беглого взгляда на Василия Нилыча, чтобы безошибочно определить наличие у него самых тяжелых симптомов этой болезни.

Бледный, с трясущимися руками, он напряженно вслушивался в голос диктора, объявляющего посадку на самолеты, порываясь каждый раз бежать куда-то со своим чемоданом.

Он заказал официантке обед, но тут же отменил заказ, боясь, что не успеет его съесть.

— Понимаете, в справочном мне сказали, что вылет откладывается на шесть часов утра, но ведь погода может измениться и раньше. Нет, уж лучше быть наготове.

Мне стоило большого труда успокоить его и заставить поесть. Удалось даже уговорить его выпить рюмку коньяку.

Мы сидели молча, наблюдая напряженную жизнь летного поля.

Большая ночная бабочка села на яркое пятно, отбрасываемое лампой на скатерть.

— Подумать только, — сказал я, рассматривая её крылья, — насколько природа изобретательнее человека. Мы сжигаем десятки тонн горючего в моторе самолета, а у этой бабочки небольшое количество цветочной пыльцы работает в удивительных по своей целесообразности крыльях. Человек до сих пор не в состоянии воспроизвести то, что достигнуто природой. Мы изобрели колесо и вращающиеся валы, потому что не умеем подражать природе, создавшей более совершенные механизмы.

— Все это ерунда! — неожиданно прервал меня Василий Нилыч. — Винт или машущее крыло, — какое это имеет значение? В природе есть гораздо более заманчивые явления, которыми мы можем овладеть! Я имею в виду химические реакции, протекающие в живой клетке, — добавил он после короткого молчания.

По-видимому, эта тема очень интересовала его, так как он даже привстал со стула. Я никогда не видел его в таком состоянии. На обычно бледном лице проступил румянец. Мне казалось, что за месяц знакомства я впервые вижу его глаза, умные и внимательные.

Куда девался жалкий, пришибленный человечек, оглушенный суетой аэровокзала? Изменилась даже его манера разговаривать. Голос звучал твердо и спокойно.

— Раз уж мы заговорили на эту тему, — сказал он, садясь на место, — пожалуй, я вам кое-что расскажу.

Я химик-органик. Еще в юности меня влекла загадка живой клетки. Поступая в университет, я твердо решил стать биохимиком. Однако по причинам, от меня не зависящим, осуществить эту мечту мне не удалось. После окончания университета я поступил работать в научно-исследовательский институт, имеющий отношение к производству пластмасс. У меня было неплохое положение и достаточно хорошие условия для работы. Никто не стеснял моей инициативы, и передо мной открывались все возможности для быстрого получения ученой степени, столь необходимой для того, кто решил навсегда посвятить себя научной деятельности.

Однако вскоре выяснилось, что мой научный руководитель и я не понимаем друг друга. Непрекращающееся увлечение биохимией натолкнуло меня на мысль о возможности моделировать процессы, происходящие в живой клетке при синтезе пластмасс. Я считал, что можно создать полимеры, управляющие синтезом пластмасс, подобно тому, как нуклеиновые кислоты в клетках живого организма управляют синтезом белка и задают общую структуру организма.

Меня подняли на смех. Идея создания «наследственного вещества» для производства пластмасс казалась всем настолько абсурдной, что скоро стала у нас в институте синонимом всякого научного ляпсуса. Самым тяжелым было то, что со мной по этому поводу даже не считали нужным спорить. Доказательства, которые я приводил в защиту своей точки зрения, не вызывали ничего, кроме снисходительной улыбки.

Я перешел работать в другую лабораторию, но положение от этого не изменилось. Новый руководитель считал мою идею бесперспективной. Объективно говоря, он был прав. В дальнейшем я убедился сам, какие колоссальные трудности стоят на пути осуществления того, к чему я стремился.

Будучи связанным формальным запрещением продолжать опыты в интересующем меня направлении, я стал оставаться в лаборатории по вечерам, принимая все меры, чтобы скрыть истинный характер моих занятий. Однако я был до такой степени поглощен своей идеей, что это не могло не сказаться на качестве выполнения моей основной работы. Произошло весьма неприятное объяснение с начальником лаборатории. Я чувствовал, что моё положение в институте становится весьма шатким. Мои сверстники давно защитили кандидатские диссертации и успешно работали над серьезными научными проблемами. Мне же поручали только второстепенные работы, не требующие ни большой научной подготовки, ни особой фантазии. Я считался очень посредственным работником.

Так прошло несколько лет.

По наследству от матери мне достался небольшой домик в пригороде, где я постоянно жил.

Там, в сарае, я оборудовал небольшую лабораторию. Весь свой досуг холостяка я посвящал опытам.

Наконец настал день, когда мне показалось, что я на верном пути. Мне удалось создать полимер, синтезирующий на своей поверхности пластмассу из раствора формальдегида.

Трудно рассказать, что я испытал в тот день, когда в аквариуме начали возникать небольшие красные кусочки пластмассы. Это было больше, чем рождение новой технологии. Оказалось возможным искусственно повторить то, что создала природа за миллиарды лет эволюции.

Полученные мною кусочки пластмассы напоминали кораллы и выглядели так, будто все вышли из одного штампа. Каждый из них имел форму шарика с шестью небольшими отростками.

Я просидел всю ночь в сарае, наблюдая при свете керосинового фонаря за их ростом.

Утром, по дороге на работу, я думал о новых фабриках, выпускающих изделия из пластмассы, без громоздкого и сложного оборудования, свойственного современному производству. Не важно, что мне пока удалось осуществить это только в бесполезной форме, пригодной разве что для женских бус. У меня не возникало сомнения, что, овладев новым принципом, можно будет выращивать изделия любой, наперед заданной формы. Всё зависело от структуры цепочек полимера, управляющего синтезом.

Вернувшись вечером домой, я убедился, что бус, как я их мысленно называл, стало гораздо больше. На дне аквариума их уже было десятка три. Бусы увеличивались в размере, сохраняя свою форму. Часть бус по достижении определенного размера приобрела овальную форму. Посередине у них появилась тонкая перемычка.

Меня осенила внезапная догадка. Было похоже на то, что бусы претерпевали деление, подобное делению живой клетки. Вынув несколько штук из раствора, я обнаружил, что некоторые из них уже разделились на две части, имеющие по три отростка. В местах деления начался рост трех новых отростков.

Все это несколько обескуражило меня, но вскоре я сообразил, что процесс деления можно предотвратить, вынув большие бусы из аквариума. Лишившись питательный среды, они не смогут больше расти.

Можете себе представить моё удивление, когда вечером я обнаружил, что вынутые из раствора бусы продолжают расти, хотя и с меньшей скоростью, чем находящиеся в аквариуме. Они синтезировали углеводороды из углекислоты и водяного пара, находящихся в атмосфере. В этом я убедился помещая их в эксикатор. В атмосфере, лишенной паров воды, рост прекращался.

Передо мной встала новая проблема — с одной стороны, было весьма заманчивым синтезировать пластмассу прямо из воздуха, без всякой затраты энергии, а с другой стороны, нельзя было допускать, чтобы изделия из этой пластмассы бесконечно размножались. Представьте себе, что вы купили чашку и поставили её в буфет, а спустя некоторое время ваш дом оказывается забитым совершенно ненужными вам чашками!

Нужно было во что бы то ни стало найти способ прекращения роста бус. Я выяснил, что в отсутствие солнечного света процессы роста и деления не протекают, но сами понимаете, что это не могло лечь в основу технического решения. Изделия, которыми можно пользоваться только в темноте, никому не нужны.

Несколько дней я провел в мучительном раздумье.

За это время бус наплодилось бесчисленное множество. Они уже не помещались в аквариуме и покрывали значительную часть пола в сарае. Я с ужасом подсчитывав сколько их будет через месяц, если их размножение в геометрической прогрессии не прекратится.

Наконец меня осенили идея: я решил попробовать разрушить в бусах полимер, управляющий ростом и делением при помощи рентгеновского облучения.

Захватив несколько штук, я уговорил инженера рентгеновской лаборатории нашего института подвергнуть их обручению большой мощности. Я не мог объяснить ему, зачем мне это понадобилось, но так настойчиво просил его, что он согласился.

Очевидно, облучение дало результаты, так как часть бус прекратила дальнейший рост. Зато остальная часть, побывавшая под рентгеновским аппаратом, доставила мне уйму хлопот. Если бы речь шла не об изделиях из пластмассы, а о живых существах, я бы назвал то, что произошло с этими бусами, мутацией. По-видимому, цепочка полимера подверглась в них не разрушению, а только частичной перестройке. В последующих делениях они изменили цвет и форму.

Теперь в моем распоряжении было множество разновидностей. На полу сарая высилась пирамида разноцветных бус самых различных размеров, с различным количеством отростков.

Я несколько успокоился, когда увидел, что нижние слои бус, лишенные доступа воздуха, прекратили рост и деление. Возможно, что этому способствовало поглощение углекислоты и водяных паров бусами, расположенными в верхних слоях. Вообще мне казалось, что в больших скоплениях бусы росли гораздо медленнее…

Однажды стоя около одной из куч, я заметил, как из её середины выкатился прозрачный шарик, лишенный всяких отростков. Такой «мутации» я еще не встречал.

В этот день я совершил большую оплошность: вместо того, чтобы немедленно сжечь этот шарик, я положил его на стол, желая проследить его дальнейший рост.

Рос он очень быстро и уже через два дня разделился на две части. Через несколько дней на столе лежала небольшая кучка шариков. Вот тут и обнаружились их новые свойства. Круглая форма и очень гладкая поверхность не давали им возможности собираться в большие кучи. Под влиянием веса верхних шаров нижние раскатывались в разные стороны, попадая в условия индивидуального существования, наиболее благоприятного для синтеза углеводородов из воздуха. Образовывалась новая кучка, и шарики вновь катились в разные стороны.

В отличие от бус шарики постоянно меняли место своего нахождения. С первого взгляда могло показаться, что они сознательно перемещаются.

Я окопал сарай рвом, но и это не помогло. По мере наполнения рва шарики катились дальше. Несколько штук я выловил в соседнем огороде. Я был совершенно беспомощен в попытках прекратить это ничем не сдерживаемое размножение. Несколько раз я пытался подсчитать количество шариков, которое получится после пятидесятого деления, и каждый раз астрономические результаты подсчетов совершенно ошеломляли меня. В течение короткого времени шарики должны были распространиться на весь Земной шар, вытеснив из него все живое…

— Объявляется посадка на самолет ТУ-104, следующий рейсом триста семьдесят шесть до Ленинграда, — раздался голос диктора в динамике. — Пассажиров просят пройти на перрон для посадки.

Я посмотрел на часы. Было половина шестого утра.

Василий Нилыч схватил свой чемодан и бросился к выходу.

— Ради бога, — крикнул я ему вдогонку, — что было дальше с шариками?

— Я заболел, и мне пришлось ехать в этот дурацкий санаторий. Все бусы и шарики я сжег. Другого выхода у меня не было. Сказать по правде, я не уверен, что несколько штук не осталось у меня во дворе в укромных местах. Эти прозрачные шарики так трудно обнаружить! Страшно подумать, что будет, если…

Дальше я не расслышал, так как он уже спускался по лестнице.

ДЖЕЙН

В это утро Модест Фомич проснулся с каким то тревожным чувством. Лежа с закрытыми глазами, он пытался сообразить, почему не зазвонил будильник и он, Модест Фомич Никулин, вместо того, чтобы находиться на работе, валяется в постели, хотя лучи утреннего солнца уже добрались до его подушки. Время, значит, было уже позднее, никак не меньше десяти часов утра.

Модест Фомич сел в постели и открыл глаза.

— Приветик, Фомич! — крикнул попугай в клетке, давно ожидавший пробуждения хозяина.

Никулин встал босыми ногами на коврик и засмеялся.

«Вот она началась, — подумал он, — новая жизнь!»

Прошедшие пять дней были до предела насыщены хлопотами в связи с уходом на пенсию. Вчера, по правде сказать, он немного хлебнул лишнего на прощальном вечере, устроенном в его честь сослуживцами.

Сегодня первый день пенсионера Никулина, решившего, наконец, целиком посвятить себя своей давнишней страсти.

Модест Фомич натянул брюки, всунул ноги в туфли и подошел к аквариуму с золотыми рыбками. Взяв пригоршню корма, он постучал пальцем о стенки аквариума. Пять золотых рыбок построились гуськом, выполнили сложную фигуру, напоминающую заход бомбардировщиков на цель, и застыли полукольцом, ожидая пищи. Только сам Никулин знал, какого титанического труда стоило обучить рыбок этому нехитрому фокусу.

Его любимица кошка Джейн, лежа на диване с полузакрытыми глазами, внимательно наблюдала за хозяином. Только легкое подрагивание кончика хвоста свидетельствовало о том, что она чего-то ожидает.

— Доброе утро, Джейн!

Кошка лениво потянулась, мягко соскочила с дивана и, подойдя к Никулину, нехотя подала ему лапу.

Никулин быстро выпил чаю, приладил новый воздушный шарик для подачи воздуха в аквариум и обернулся к Джейн, опять лежавшей на диване.

— Кончилась принцесская жизнь, Джейн, — сказал он, — пора по-настоящему приниматься за работу!

Он поманил Джейн пальцем, она прыгнула ему на плечо, и они вышли из дома.

Дрессировка животных была единственной слабостью Модеста Фомича, над которой часто подшучивали сослуживцы. За глаза его даже называли «Укротитель». Весь свой небольшой досуг он посвящал изучению книг по зоопсихологии и экспериментам с домашними животными.

Сегодня должна была начаться давно задуманная программа обучения Джейн танцам.

Модест Фомич прошел в конец бульвара на небольшую площадку, носившую название «клуб пенсионеров», и уселся на облюбованную им скамейку.

В этот час в «клубе» было еще мало народа, и Никулин начал заниматься с Джейн, не опасаясь зевак, могущих отвлечь кошку.

Однако вскоре на площадке появился толстый, низенький человечек, с интересом наблюдавший за тем, как Джейн ходит на задних лапах. Он проторчал около них всё утро и удалился только тогда, когда Никулин отправился с Джейн обедать.

Так продолжалось несколько дней. Ежедневно Никулин заставал утром на площадке толстяка, явно поджидавшего начала занятий с Джейн.

Наконец, однажды утром, толстяк сел на скамейку рядом с Модестом Фомичом и кратко сказал:

— Будем знакомы, — доктор Гарбер, пенсионер.

Никулин пожал протянутую ему плотную, волосатую руку и назвал свою фамилию.

— Должен сознаться, — сказал Гарбер, — что ваши опыты с кошкой меня очень интересуют.

— Вы любитель животных? — спросил Никулин, бросив исподлобья взгляд на доктора.

— По правде сказать, нет, — ответил тот. — Ваши опыты интересуют меня не потому, что я люблю животных, а потому, что меня волнует будущность человечества.

Никулин недоуменно взглянул на Гарбера:

— Простите, но какая связь между кошкой и будущностью человечества?

— Постараюсь вам объяснить. Сколько вам лет?

— Шестьдесят, но какое это имеет значение?

— А сколько лет было потрачено на ваше обучение?

— Около шестнадцати лет.

— Это не считая того, что вас учили ходить, разговаривать, есть кашу ложкой, вести себя в обществе. Если вы все это сложите, то окажется, что больше трети вашей жизни ушло на обучение тому, что люди, жившие раньше вас, уже знали. А вот ваша кошка прекрасно могла бы обойтись без всякого обучения. То, что ей необходимо в жизни: умение находить себе пищу, ориентироваться в окружающем её мире, чувствовать приближающуюся опасность, воспитывать котят, — заложено в ней самой. Она просто пользуется тем, что передали ей её предки.

— Но ведь это слепой инстинкт, а человека обучают тому, что относится к сознательной деятельности. Воспитание человека всегда требует подавления животных инстинктов, заложенных в нашей природе.

— В этом-то вся беда! Природа, путем тончайшего анализа, отобрала полезный опыт, накопленный отдельными особями вида, и наиболее ценный сделала достоянием всего биологического вида. Ваша кошка безошибочно находит лечебную траву, когда она больна, а человека учат искусству врачевания десятилетиями.

— Но кошка может сама излечиться от одной-двух болезней, а человек создал медицину, как научную дисциплину, и установил общие законы не только лечения, но и профилактики болезней.

— Погодите, это еще не всё. Волчонок, потерявший мать, не погибает и очень быстро учится делать всё то, что делали его предки, а человеческий детеныш, будучи изолированным от человеческого общества, если и не погибнет чудом, то никогда не научится человеческой речи, являющейся отличительным признаком человека от животного. Бобры, пчелы и муравьи, руководствуясь только инстинктом, строят изумительные по своей целесообразности сооружения. Попробуйте человеку, никогда не видавшему построек, дать построить себе дом. Легко представить, что из этого получится!

— Однако человек способен к творческой деятельности, на что ни муравьи, ни пчелы не способны, — возразил Никулин.

— Совершенно верно! Но тем обиднее, что замечательные достижения человеческого разума, добытые им в борьбе с природой, не передаются по наследству. Ведь переходят же у животных условные рефлексы в безусловные, если они способствуют выживанию вида. Почему же человечеству не воспользоваться этим свойством для передачи по наследству накопленных им знаний?

— Не может же передаваться по наследству умение решать дифференциальные уравнения, — раздраженно сказал Никулин. — Это же чистейшая фантазия!

— А почему бы и нет? Для этого только нужно, чтобы это умение, хранящееся в индивидуальной памяти в коре головного мозга, перешло в наследственную память, хранилищем которой являются глубинные области мозга. Мозг имеет тончайший анализирующий центр, оценивающий приобретенные условные рефлексы и обладающий вентильными свойствами, регулирующими отбор условных рефлексов для превращения их в инстинкты, передающиеся по наследству. Для этого центра существует только один критерий: биологическая целесообразность. Однако мы можем заставить его быть менее разборчивым и, так сказать, фуксом протащить в инстинкт любой приобретенный условный рефлекс. Для этого нужно только временно подавить функциональные возможности этого центра.

— По-вашему выходит, что если бы я научил Джейн ходить на передних лапах, то это умение можно было бы передать её потомству? — улыбаясь спросил Никулин.

— Вот именно. Об этом я и хотел с вами поговорить. Мне удалось подобрать комбинацию алкалоидов, которые действуют на мозговой центр, ведающий отбором условных рефлексов для превращения их в инстинкты. Под влиянием инъекций можно полностью парализовать его работу. Я проводил опыты с морскими свинками, но я плохой дрессировщик и мог проверить только передачу простейших рефлексов на звонок, связанных с пищей. Последующие поколения сохранили этот рефлекс с расщеплением в потомстве по обычной схеме.

Прошло больше недели, прежде чем Гарберу удалось уговорить Никулина произвести опыт с Джейн, ожидавшей потомство.

В течение месяца дома у Гарбера Модест Фомич учил Джейн стоять на передних лапах. Перед каждым сеансом Гарбер вводил в спинной мозг кошки шприц розоватой жидкости.

Придя однажды утром, он застал Гарбера в углу на коленях, кормящего котят из рожка.

— Ваша Джейн, — сказал Гарбер, — ведет себя очень странно. Она не обращает на котят никакого внимания и, кажется, не собирается их кормить. Похоже на то, что у неё совершенно отсутствует материнский инстинкт. Троих она задушила во время родов. Оставшихся трех я был вынужден изолировать от нее. Они очень плохо сосут молоко из рожка. Просто не знаю, что с ними делать!

— А где Джейн? — спросил Никулин.

— Лежит на кухне и делает вид, что её всё это не касается.

Никулин пошел на кухню.

— Джейн! — позвал он кошку, но она даже не повернула головы.

Котята нормально росли, и Гарбер с нетерпением ждал, когда же они начнут ходить.

Через несколько дней Гарбер сообщил Никулину, что Джейн ушла из дома. Все попытки разыскать её оказались тщетными.

Однажды, поздно вечером, к Модесту Фомичу прибежал возбужденный Гарбер.

— Они стоят! — закричал он, преодолевая одышку. — Все трое на передних лапах! Идемте скорее!

То, что они увидели, превзошло все ожидания.

Трое котят уверенно стояли на передних лапах.

Гарбер взял одного из них на руки, но он вырвался и вновь принял положение вниз головой.

— Что я вам говорил? — хихикнул Гарбер. — Теперь вы видите, Фома неверный? Вы понимаете, что это значит? Выходит, что мысль о младенцах, знающих от рождения дифференциальные уравнения и правила грамматики, не так уж нелепа? Сегодняшний день, дорогой мой, откроет новую эру в истории человечества!

На следующее утро, не дождавшись чая, Модест Фомич помчался к Гарберу.

— Не могу понять, — сказал тот, — что с ними делается. Они не спали всю ночь. Торчат вниз головой в каком-то оцепенении. Я пробовал их насильно уложить в корзину, но у них при этом начинаются судороги. Они ничего не едят и не пьют.

Котята сдохли через три дня. Гарбер рассказал, что они всё это время провели стоя на передних лапах.

С тех пор Модест Фомич перестал увлекаться дрессировкой животных. Аквариум с рыбками и попугая он подарил соседским детям.

Его часто ночью преследует один и тот же сон: истощенные младенцы в распашонках исступленно решающие дифференциальные уравнения.

Он ежедневно появляется в «клубе пенсионеров» где до вечера играет в домино.

В середине дня обычно появляется Гарбер, направляющийся к столикам с шахматами.

Увидя друг друга, они с Никулиным холодно раскланиваются.

ОПЕРАЦИЯ «РОК-Н-РОЛЛ»

Возвращение сознания было похоже на рассвет.

В рассеивающейся мгле проступали неясные контуры каких то образов, не связанных с конкретными представлениями. Это был странный, отвлеченный мир, в котором не было ни прошлого, ни настоящего.

Где-то на пороге сознания рождалась мысль.

«Жив!» — подумал Беллард, лежа с закрытыми глазами. Он ощущал свое тело, как бы погруженное в горячую ванну, чувствовал на лице тепло от заливающего его мощного источника света, видного даже через закрытые веки.

Он мучительно пытался вспомнить, что произошло.

Конечно, это была автомобильная катастрофа. Было безумием садиться за руль после такого количества виски. Как это получилось? Он пытался обогнать «паккард», идущий на сумасшедшей скорости, и тут выскочил этот грузовик с потушенными фарами. Первый раз в жизни он по-настоящему растерялся. Алан Беллард — Космонавт с Железными Нервами вел себя как сопливый юнец. Резко взял влево, испугался столкновения с «паккардом» и, решив обойти грузовик справа, выскочил прямо ему под бампер. Конечно, виновато виски. Фреди напоил его до такого состояния, что глупо было садиться за руль. Сам Фреди способен пить сколько угодно. Пожалуй, это единственное, что умеет делать по-настоящему генерал Фред Гроуз. Еще в летном училище он этим славился. Летчик он паршивый. Хорошо делать карьеру, когда папаша миллиардер. В тридцать шесть лет генерал, начальник Управления Космических Исследований! Черт его знает, почему так жжет всё тело! Боли нет, только жжет.

Беллард попытался пошевелить правой рукой. Рука бездействовала. Столь же безуспешной оказалась попытка пошевелить пальцами ног. Он осторожно пробовал вызвать хоть какое-то движение в своем теле, которое хорошо ощущал, но оно ему не подчинялось.

Неужели паралич? Он чувствовал, как его лоб покрывается каплями холодного пота. Паралич — это конец всему. Инвалид, навсегда прикованный к постели. Никаких средств к существованию. По контракту с Управлением Космических Исследований он или его семья могли рассчитывать на пенсию только в случае аварии при выполнении задания. Совершенно очевидно, что он от них не получит ни гроша. Сколько у него денег в банке? Во всяком случае не больше двух тысяч долларов. Половина из них уйдет на оплату счета больницы. Остального не хватит и на несколько месяцев самой скромной жизни. Как глупо, что они с Мери ничего не откладывали. Он зарабатывал не так уж мало. Мери всегда тревожилась о будущем, но он её успокаивал. Говорил, что контракт с Управлением Космических Исследований надежнее любого страхового полиса. Что бы с ним ни случилось, она и девочки будут обеспечены. Трудно было предположить, что опасность подстерегает не в космосе, а на автомобильном шоссе.

Беллард открыл глаза. Сначала ему показалось, что его голова погружена в воду. Затем он понял, что на нем прозрачный шлем. Над ним стояли склонившись Фред Гроуз и человек с лошадиной челюстью. Оба были в белых халатах.

— Алан, дружище, как вы себя чувствуете?

Голос Гроуза казался странно приглушенным. Алан беззвучно пошевелил губами.

— Не беспокойтесь, старина! — Фреди нагнулся к самому лицу Алана. — Я забыл, что вы еще не можете говорить. Вы были очень изувечены, но даю вам слово, что все будет в порядке. Важно, что вы живы. Морлоу проделал чудо. Двенадцать суток он и его ассистенты держали вас в охлажденном состоянии на операционном столе. Он утверждает, что теперь вы даже сможете летать. Не правда ли, профессор?

Человек с лошадиной челюстью молча кивнул головой. Всё его внимание было поглощено стрелками каких-то приборов.

— Во всяком случае, Алан, — продолжал Фреди, — вы останетесь на службе в Управлении. Мы взяли на себя все расходы по лечению. Мери и девочки здоровы. Главное — ни о чем не беспокойтесь.

— Сейчас мы вас усыпим на длительный срок, — сказал Морлоу. — Вы проспите не менее десяти суток. После пробуждения вы сможете двигаться и разговаривать. Введите снотворное, Симпсон! — обратился он к кому-то находящемуся вне поля зрения Алана.

Беллард проснулся от нестерпимой, пульсирующей боли в висках.

— Слишком большое давление, Симпсон, — услышал он голос Морлоу и открыл глаза. Он увидел маленького, горбатого человечка, возившегося у доски с приборами.

— Он уже просыпается. Можно уменьшить в два раза, — сказал человечек, вращая рукоятки на щите.

Боль в висках сразу прошла.

— Включите речь, — сказал Морлоу Симпсону. — Как вы себя чувствуете, Беллард?

— Что со мной?

Алан не узнал своего голоса. Низкий, рокочущий бас проникал откуда-то снаружи внутрь шлема, надетого на его голову.

— Измените тембр, Симпсон, — сказал Морлоу горбуну. — Сейчас генерал Гроуз вам все расскажет. Пожалуйста, мистер Гроуз!

— Слушайте, Алан, — услышал Беллард голос Гроуза, — мы будем говорить с вами об очень серьезных вещах. Не всё будет приятным. Ведите себя как мужчина.

— Говорите скорее, что со мной? — Алану показалось, что его голос воспроизводится магнитофоном, стоящим где-то рядом.

— Теперь лучше, Симпсон, — сказал Морлоу. — Я вам уже говорил, — продолжал Гроуз, — что грузовик вас совершенно изувечил. То, что подобрали на шоссе, по существу говоря, было вашим трупом. Если вы сейчас живы, то благодарить за это должны в первую очередь Морлоу. Он вас полностью протезировал. Говоря откровенно, от прежнего Алана Белларда осталась только голова. Всё остальное — это протезы, управляемые биотоками вашего мозга. Больше того: у вас нейлоновое сердце, питающее мозг синтетическим раствором, содержащим питательные вещества, вместо легких — искусственные жабры из пористого материала с запасом жидкого окислителя, а говорите вы при помощи динамика, преобразующего электрические импульсы в нервных волокнах, управляющих у обычных людей голосовыми связками. Электромагнитные мышцы вашего тела питаются от портативных аккумуляторов, нуждающихся в периодической подзарядке.

Алан почувствовал, как плотный, серый туман окутывает его голову.

— Нельзя было так сразу, мистер Гроуз! — донесся до него откуда-то издалека голос Морлоу. — Мозг у него настоящий, человеческий. Дайте усиленную порцию окислителя, Симпсон!

Серый туман быстро рассеялся.

— Я ведь просил вас быть мужчиной, Алан! — сказал Гроуз.

— Зачем вам всё это понадобилось, Фреди?! — прохрипел динамик.

— Вы были лучшим летчиком страны и самым многообещающим космонавтом, Ал, но то, на что вы будете способны теперь, превосходит все человеческие возможности. Вам не нужен воздух для дыхания. Вы можете находиться в безвоздушном пространстве. Единственный ваш живой орган — голова — заключен в прозрачный шлем, в котором поддерживается постоянная температура и давление. Для вас не страшны ни космический холод, ни низкие давления, ни ядовитые атмосферы неисследованных планет. Ваш организм способен выдерживать ускорения, недоступные никакому живому существу. Небольшой флакон питательного вещества, которое вы сами можете вводить себе в жидкость, заменяющую кровь, достаточен для поддержания жизни в течение нескольких лет. Хранящийся в вас запас окислителя обеспечит работу мозга на десятилетия. Вам обеспечена фантастически долгая жизнь, так как у вас нет тела и внутренних органов, служащих вместилищем всевозможных болезней. Вы герметизированы в стерильном состоянии. Ни одна бактерия не сможет попасть в ваш мозг. Питательные вещества в вашей крови не содержат компонентов, вызывающих склероз. Вы переживете не только всех нас, но и наших правнуков. Право, Алан, вашей участи могут многие позавидовать.

— Кончайте этот бред и катитесь к чертовой матери! — крикнул Беллард. — Если в вас сохранилось еще что-нибудь человеческое, не говорите ничего Мери о том, что вы со мной сделали! Никогда, слышите, Фред, никогда я не соглашусь на роль живого автомата! И для меня и для вас будет лучше, если вы сейчас же прекратите эту жалкую пародию на жизнь!

— Вы напрасно волнуетесь, Алан, — насмешливо ответил Гроуз. — С Мери мы виделись последний раз пятнадцать дней тому назад, на ваших похоронах. Она была так расстроена, что приняла довольно грубо сделанный муляж за вашу настоящую голову. Никаких дополнительных сведений о вас я не собираюсь ей сообщать. Впрочем, если мы с вами уже заговорили о миссис Беллард, то давайте выясним все, что её касается. Вы помните условия нашего контракта? Ваша смерть последовала от автомобильной катастрофы. Следствием установлено, что вы управляли машиной в пьяном виде. Рассчитывать вашей семье на пенсию не приходится. Могу вам сообщить, что Мери с девочками пришлось переехать к отцу, так как купленный вами в рассрочку дом полностью не оплачен. Сомневаюсь, чтобы скромного заработка почтальона хватило на содержание дочери и двух внучек. Теперь, Алан, бросьте валять дурака и давайте говорить серьезно. Мы предлагаем вам остаться на службе в Управлении Космических Исследований. Ваш заработок под видом пенсии будет выплачиваться вашей семье. В случае вашей гибели семья будет продолжать получать эти деньги. Согласитесь, что мы идем на большие жертвы. Ведь придется затратить еще уйму времени и труда, прежде чем из вас сделают опять космонавта.

— Сволочь!

— Подумайте тщательно, Алан.

— Пожалуй, на сегодня достаточно, мистер Гроуз, — пробурчал Морлоу.

— Думаю, что завтра вы будете умнее, Алан, — сказал Гроуз, выходя из комнаты.

Очевидно, Белларду снова дали снотворное, так как он сразу уснул.

— Вот видите, Алан, вы подумали и согласились. Не правда ли, сегодня все представляется не в таком мрачном свете, как вчера?

— Вы меня к этому вынудили самым подлым способом.

— Ничего, еще будете благодарить меня. В общем, ведь вам здорово повезло! Мало того, что мы воскресили вас из мертвых, мы вам предоставили такие возможности, о которых простые смертные не смеют и мечтать. Конечно, сначала предстоит длительная тренировка. Многому вам придется учиться заново. Теперь с вами займется Морлоу. Не буду мешать. Желаю успеха!

Гроуз помахал рукой и скрылся из поля зрения Алана.

— Начнем ознакомление с вашим новым организмом, — сухо сказал Морлоу. — Ваша голова и спинной мозг заключены в прозрачный герметический контейнер, заполненный специальной жидкостью. В этом же контейнере помещено искусственное сердце и нейлоновые артерии. В стенках контейнера имеются две пористые диафрагмы — искусственные жабры. Одна из диафрагм сообщает кровеносную систему с окислителем, а другая — с жидкостью для поглощения углекислоты. Жабры работают по принципу регулируемой электролитической диффузии. Индукционные токосъемники для снятия биотоков, управляющих движением тела и речью, подведены к нервным окончаниям, плавающим в жидкости контейнера. Внутри контейнера автоматически поддерживается постоянная температура и давление. Глазные яблоки прикрыты тонкими линзами, обеспечивающими нормальное зрение в жидкости и не мешающими движению век. В брюшной полости расположены аккумуляторы, служащие источником мышечной энергии и электромагнитного привода сердца. Питание током сердца и системы поддержания нормальных условий в контейнере производится от автономных аккумуляторов, рассчитанных на более длительный срок работы без подзарядки, чем аккумуляторы мышечной системы. Питательная жидкость, окислитель и поглотитель углекислоты заливаются через специальные горловины, снабженные биологическими фильтрами и системой радиационной биологической защиты.

Вот в общих чертах основные элементы вашей конструкции. Впоследствии вам предстоит изучить её более подробно. Сейчас мы включим питание мышечной системы и проверим моторные реакции. Поднимите правую руку.

Металлическая рука взметнулась вверх и со стуком опустилась где-то за головой Белларда.

Морлоу и Симпсон приподняли Алана за плечи и придали ему сидячее положение, уперев во что-то спиной.

Беллард впервые увидел свое новое тело, состоящее из шарнирных механизмов, обтянутых прозрачной пластмассой.

— Уменьшите коэффициент усиления, Симпсон! — сказал Морлоу. — Вот так. Теперь попробуйте, Беллард, снова. Постарайтесь удержать руку на уровне плеча.

Рука повисла в воздухе, но удержать её на месте не удавалось. Она то опускалась вниз, то поднималась кверху.

— Я вам говорил, что эта схема обратной связи ни к черту не годится? — раздраженно сказал Морлоу, обращаясь к Симпсону.

Горбун пожал плечами.

— Мы стремились ускорить переходные процессы и попали в астатический режим. Сейчас я добавлю сопротивление, — сказал он, беря паяльник.

Потянулись длинные и утомительные дни тренировок. Беллард не подозревал раньше, что можно так уставать не совершая никакой мышечной работы.

Утро начиналось с гимнастики. На занятиях присутствовали Морлоу и Симпсон. Первые дни они несколько раз перепаивали схему. Иногда появлялся Гроуз. Он был насмешливо вежлив с Аланом и, уходя, каждый раз поздравлял его с достигнутыми успехами.

Наконец настал день, когда Беллард выполнил заданную программу упражнений без замечаний. Даже желчный Морлоу не скрывал своего удовлетворения.

— Завтра снова начнете учиться летать, — сказал он, хлопнув Алана по плечу.

Занятия начались в тренажере. Сначала отрабатывались элементы взлета и посадки. Постепенно программа усложнялась. Фигуры высшего пилотажа, выходы из штопора, пикирование на цель были подчинены основной задаче — выработке моторных реакций в условиях больших ускорений. Эти занятия чередовались с выполнением навигационных расчетов при вращении на центрифуге, гимнастикой в вакуум-камере и резко меняющихся температурных условиях.

Беллард жил в маленькой комнате, примыкающей к лаборатории Морлоу. В этой комнате, кроме письменного стола к стула, не было никакой мебели. Новый организм Белларда почти не нуждался в сне. Один раз в сутки он ложился на пол, выключая блок питания мышечной системы и закрывал глаза. Час полусна-полудремоты полностью восстанавливал его силы.

Он никогда не испытывал настоящего чувства голода, но первое время несуществующий желудок давал о себе знать. Во время коротких сеансов сна Алана мучили видения шипящих на сковороде бифштексов, сочных, ароматных плодов и бокалов с коктейлями. Он просыпался с полным ртом слюны. Со временем неудовлетворяемая тоска по пище прошла, однако он никогда не переставал ощущать свое старое, уже не существующее тело. Особенно досаждало ему ощущение судороги в пальцах ног. Иногда нестерпимо чесалась спина.

Беллард был полностью изолирован от людей. Кроме Морлоу, Симпсона и — изредка — Гроуза, он никого не видел. Он очень тосковал по жене и детям, но Гроуз неохотно говорил с ним на эту тему.

— Они вполне обеспечены пенсией, которую мы им выплачиваем, регулярно посещают вашу могилу, и, право Алан, чем меньше вы будете о них сейчас думать, тем успешнее пойдут ваши тренировки, — раздраженно прервал он однажды расспросы Алана.

Как-то в разговоре с Морлоу, Беллард сказал, что с удовольствием читал бы газеты и слушал радио.

— Без разрешения Гроуза я этого сделать не могу, — ответил Морлоу, бросив внимательный взгляд на Алана, и вышел из лаборатории.

Минут через двадцать появился взбешенный Гроуз.

— Пора нам с вами поговорить по-настоящему! — сказал он, усаживаясь на единственный стул в комнате Алана. — Надеюсь, вы понимаете, что мы вас воскресили из мертвых не для того, чтобы тешить самолюбие Морлоу, дав ему возможность создать механическую игрушку. Вас готовят к выполнению чрезвычайно важного задания, для которого требуется не только тренировка вашего тела, но и психологическая подготовка. Вы мертвы для всего, что существует на Земле, и всё земное должно перестать для вас существовать. Вам придется длительное время находиться в полном одиночестве, довольствуясь обществом автоматов. Для того, чтобы успешно выполнить задание, вы должны раз навсегда себе внушить, что представляете собой точно такой же автомат, только с более сложной системой управления. Иначе у нас с вами ни черта не получится!

— О каком задании вы говорите? — спросил Алан.

— Ну что ж! — сказал после небольшого размышления Гроуз. — Очевидно, настало время и об этом поговорить. Вам будет поручена совершенно секретная операция «Рок-н-ролл». Это — зашифрованное название подготовляющейся организации военной ракетной базы на Луне. Об этой операции знают всего несколько человек. База будет полностью автоматизирована, и управление ею будет производиться с Земли. Вы должны доставить на Луну основное оборудование, смонтировать и наладить его. Для строительных работ у вас будет двенадцать роботов, управляемых на расстоянии вашими биотоками. Система телеуправления разработана Морлоу. Завтра Симпсон её в вас вмонтирует. После окончания строительных и монтажных работ управление базой перейдет к Элизабет, а вам будет дано новое задание.

— Кто такая Элизабет? — спросил пораженный Беллард.

— Элизабет — это универсальная счетно-решающая машина с приборами управления стрельбой. Смотрите, не заводите с ней шашни, она дама серьезная, хотя в вашем положении особенно разборчивым быть не приходится, — захохотал Гроуз.

На следующий день Симпсон велел Алану лечь на стол, распотрошил ему внутренности и вмонтировал в него систему микроскопических антенн телеуправления роботами.

Теперь рабочий день Белларда был уплотнен до предела. Наряду с непрерывно усложняющимися тренировками начались занятия по изучению схем Элизабет и управлением роботами.

Роботы оказались небольшими, человекообразными механизмами, размерами с небольшую обезьяну. Они послушно копировали каждое движение Алана. После нескольких дней тренировки ему уже не нужно было выполнять те движения, которые требовались от роботов. Белларду достаточно было, выключив питание собственной мышечной системы, мысленно представить себе, что он ходит, как все роботы начинали маршировать в заданном направлении.

Наряду с огромной физической силой роботы обладали удивительной способностью выполнять самую тонкую работу. Для проверки их функциональных возможностей Морлоу как-то заставил Алана рисовать. Снабженные карандашами и бумагой роботы, расположенные за лабораторным столом, на расстоянии нескольких метров от Белларда, одновременно с ним закончили работу. При сличении рисунков они оказались абсолютно идентичными. Морлоу был в восторге.

Прошло шесть месяцев со дня воскрешения Белларда. Его уже два раза возили на секретный ракетодром для тренировочных полетов в баллистической ракете в верхние слои атмосферы.

Траектории полетов были рассчитаны таким образом, что контейнер с Аланом после катапультирования падал в океан. Специальный корабль, патрулировавший в месте приземления, доставлял контейнер на секретную базу, где он погружался в автофургон. Только после доставки контейнера в лабораторию Гроуз и Морлоу извлекали из него Алана.

Однажды вечером Морлоу зашел в комнату Алана и велел ему следовать за собой. Они прошли через лабораторию в длинный коридор, в котором Алан никогда не был. Морлоу открыл обитую черной кожей дверь и жестом пригласил Алана войти.

В глубине комнаты, развалясь в низком кресле, сидел Гроуз с сигарой в зубах.

— Садитесь, Алан! — небрежно бросил он Белларду, показывая на второе кресло.

Морлоу вышел, прикрыв за собой дверь.

— Ваш вылет, Беллард, назначен через десять дней. Сегодня я хочу более подробно ознакомить вас с намеченной операцией.

Вы вылетаете на многоступенчатой ракете, управление которой вам уже известно. С навигационными данными, необходимыми для полета, вас ознакомят завтра. На борту у вас будет Элизабет. Её пришлось разобрать на несколько частей и упаковать в амортизирующую тару. Сразу же после посадки на Луне вы приступите к монтажу. Это — основная задача. Без Элизабет вам ничего не удастся сделать. Телеуправление автоматических ракет, на которых будут доставлены вам роботы и всё оборудование базы, настроено на её волну. Элизабет будет управлять посадкой ракет, производя все необходимые расчеты на месте. Кроме того, её атомные батареи будут обеспечивать подзарядку ваших аккумуляторов. Роботов она тоже будет подзаряжать по мере надобности.

В ракете очень мало места, поэтому для себя вы возьмете только запас питательной жидкости, окислитель, поглотитель углекислоты и небольшой ящик с вашими запчастями.

Радиосвязь со мной будете поддерживать через радиостанцию Элизабет. Связь будет осуществляться на остро направленной волне, точно по расписанию, указанному в инструкции, которой вас снабдят.

Вооружение базы будет состоять из тридцати космических ракет. Термоядерные боеголовки к ним будут доставлены в специальном контейнере. Вам с роботами останется только установить их на место. Особое внимание обратите на укрытие Элизабет и ракет от возможного поражения их метеоритами. Впрочем, всё это подробно указано в составленной для вас инструкции. После того как будут определены точные координаты расположения ракет, вам сообщат данные по целям, для ввода их в программу Элизабет. Команды для стрельбы она будет получать непосредственно с Земли.

— Вы говорите так, как будто вопрос о начале военных действий уже решен, — прервал его Алан. — Неужели, Фреди, вы серьезно думаете, что кто-нибудь собирается на нас нападать?

— С тех пор как вы умерли, Алан, в мире произошло много событий. Я не думаю, чтобы война разразилась очень скоро, однако нужно быть ко всему готовыми. Теперь слушайте меня внимательно: ни одна живая душа не должна знать о существовании базы. Сейчас Луна — это лакомый кусок. Не исключена возможность появления на ней исследовательских экспедиций других стран. При посадке любого космического корабля, наши ракеты должны быть немедленно взорваны. Для этого вам нужно только нажать КРАСНУЮ кнопку на панели Элизабет.

— И в этом случае, Фреди?…

— И в этом случае, Алан, вы умрете второй раз, а ваша семья будет получать пенсию уже на законном основании. Всё в точном соответствии с контрактом, — сказал Гроуз, вставая с кресла.

Космический корабль содрогнулся от последней вспышки тормозного двигателя и сел на выпущенные амортизаторы.

Беллард перевел рычажок мускульного усиления на лунное тяготение, отстегнул ремни и нажал кнопку. Овальный люк медленно пополз вверх.

Взору Алана открылись отвесные скалы, окружающие площадь в несколько квадратных километров.

Яркий голубой свет Земли освещал причудливые изломы скал, переливаясь в толстом слое пыли, покрывающей лунную поверхность.

Алан опустил трап, взвалил на плечи один из ящиков и спустился с ним вниз.

Полное безмолвие царило в лунном мире.

В нескольких десятках метров от корабля виднелась нависшая скала, которую можно было использовать как естественное укрытие для Элизабет. Перетащив туда все ящики, Беллард приступил к монтажу машины.

Уроки Симпсона не пропали даром. Через несколько часов на панели Элизабет зажегся зеленый сигнал. Алан взглянул на хронометр. До сеанса радиосвязи оставалось ждать около часа. Беллард направился к кораблю. Нагнувшись, он вытащил из-под сиденья небольшой пластмассовый ящик с надписью: «запасные части Белларда» — предмет особой гордости Морлоу.

«Полная взаимозаменяемость. Нужно только смыть спиртом слой консервирующей смазки и смело ставьте на место, без всякой подгонки», — вспомнил он наставления профессора.

В ящике были аккуратно уложены две руки с плечевыми суставами, коленная чашечка, ступня, флакон со спиртом и три платиновых сосуда с окислителем, питательной жидкостью и поглотителем.

Сунув ящик под мышку, Алан направился к Элизабет.

— Олимп! Олимп! Я — Черепаха! — твердил он позывные Гроуза через усилитель Элизабет, соединенный проводом с его динамиком.

— Хелло, Беллард! — услышал он голос Фреда у себя в шлеме. — Надеюсь, что у вас всё благополучно. Включите Элизабет на подачу непрерывных сигналов. Сейчас мы будем пеленговать её координаты. Завтра сеанс связи в назначенное время.

Потянулись дни полного безделья. Алан лежал рядом с Элизабет, выключив двигательную систему, не отрывая взгляда от огромного диска Земли в небе. Больше всего его томила тишина. Он с нетерпением ждал сеансов связи, но Гроуз каждый раз бывал очень краток. Несколько вопросов, пожелание удачи, и снова Алан погружался в мир безмолвия.

Наконец Фред сообщил о старте первого корабля с роботами.

Элизабет первая обнаружила приближающуюся ракету. На её панели с бешеной скоростью начали вспыхивать сигналы. Беллард понял, что она взяла на себя управление посадкой.

Вскоре Алан уже бежал к покачивающемуся на амортизаторах кораблю. В нем оказалось шесть роботов. Беллард обрадовался им как старым друзьям. Теперь одиночество уже не казалось ему таким мучительным.

Через сутки прибыла вторая партия роботов, и закипела работа. Роботы при помощи аммонала взрывали скалы, подготовляя стартовые туннели для ракет. Работы велись днем и ночью. Гроуз ежедневно требовал сведения о ходе подготовки к приему боевых ракет.

Наконец туннели были окончены, и настала страдная пора для Элизабет. Тридцать боевых космических ракет приземлились с интервалами в два часа. Ракеты сейчас же перетаскивались роботами в предназначенные для них туннели. Последним прибыл корабль, несущий контейнер с боевыми головками.

Вскоре настал день, когда Алан смог доложить Гроузу об окончании всех работ по организации базы. Все ракеты находились на своих местах, снаряженные боеголовками. От каждой ракеты к Элизабет тянулось два кабеля: один для управления стартовым устройством, а другой для взрыва боеголовок.

— Молодчина, Алан! — сказал Гроуз. — Вы отлично справились с заданием. Записывайте теперь координаты целей. Вам нужно перенести их на перфокарту и ввести в программное управление Элизабет. Завтра доложите о выполнении.

Алан перечитал записанные им под диктовку Гроуза колонки цифр и не поверил своим глазам. Зажав в руке листок с координатами, он бросился бегом к кораблю, доставившему его с Элизабет на базу.

Он яростно выбрасывал из ящика с навигационными пособиями всё, что там находилось, пока не нашел карты земной поверхности. Достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться в правильности возникших у него подозрений. По мере того как он отмечал карандашом продиктованные ему цели, картина приобретала жуткую реальность.

Беллард вылез из кабины и быстрым шагом направился к Элизабет. Через несколько минут кабели управления стартовыми устройствами были отключены от контактных колодок машины.

Его вывел из состояния длительного оцепенения мигающий сигнал на панели Элизабет. Алан встал и подключился к радиостанции.

— Беллард, Беллард! — услышал он голос Гроуза. — Какого черта вы не отвечаете на вызов?!

— Я слушаю.

— Почему Элизабет подает тревожный сигнал неисправности кабельной сети? Нет подтверждающего сигнала о введении программы управления стрельбой. Что вы там делаете, будьте вы прокляты?!

— С координатами вышла какая-то ошибка. Я их проверил по картам. Добрая треть ракет нацелена на американские города. Остальные координаты рассчитаны на бомбардировку столиц всех крупных государств. Ни одного военного объекта, только населенные пункты. Ради бога, Фред, объясните, в чем дело! Я не могу ввести такую программу в Элизабет! Ведь достаточно какому-нибудь ослу в Пентагоне нажать кнопку, как на всем Земном шаре начнется кромешный ад!

Алан услышал проклятье, сорвавшееся у Гроуза. Потом надолго наступила тишина.

— Слушайте, Ал! — голос Фреда звучал в шлеме Белларда тихо и вкрадчиво. — Я не мог вам на Земле объяснить все подробно. Пентагон тут ни при чем. Они, конечно, знают об организации базы, финансируют ее, но в план «Рок-н-ролл» они не посвящены. Постарайтесь меня хорошенько понять. Наша планета нуждается в коренной перестройке. На ней слишком много людей. Головки наших ракет снабжены кобальтовыми оболочками, способными на много лет отравить атмосферу Земли радиоактивными осадками. Сейчас заканчивается строительство подземных дворцов, в которых тысяча специально отобранных счастливцев проведут десять безмятежных лет, пока уровень радиации не упадет до величины, позволяющей начать новую жизнь на поверхности Земли. Даю вам слово, Алан, что ваша семья будет включена в списки избранных.

— Вы, очевидно, пьяны, Фреди, или сошли с ума! Я никогда не допущу мысли, чтобы президент мог пойти на такую низость!

— Поймите, Алан, что президент — это такой же архаизм, как и выродившееся понятие демократии. В плане «Рок-н-ролл» действуют люди, перед которыми президент не более чем жалкая букашка. В таких делах с ним не считаются. В новом обществе всё будет устроено иначе. Мы создадим подлинный рай на Земле. Тысяча счастливцев будет обслуживаться пятью тысячами живых автоматов вроде вас. Уже полным ходом работает подземная фабрика Морлоу по производству врачей, парикмахеров, поваров, музыкантов — всего, что понадобится для комфорта оставшихся в живых. Морлоу для этой цели пришлось опустошить половину моргов страны. Мы будем иметь послушную армию слуг, которые никогда не будут бунтовать. Небольшая мозговая операция — и гарантировано полное послушание. Это новое изобретение Морлоу. Мы никогда больше не допустим бесконтрольного размножения человечества. Будет введено строгое регулирование рождаемости. Все излишки будут отправляться на фабрику Морлоу. Мы о вас не забудем, Алан. Через несколько лет вам забросят горючее, и вы вернетесь на Землю. Мы вас назначим командующим живыми автоматами. Вы получите неограниченную власть. Я понимаю, что всё это для вас совершенно неожиданно. Подумайте хорошенько! Подумайте о том, что вас ожидает в случае невыполнения распоряжения. Элизабет не будет вас подзаряжать до получения сигнала с Земли. Скоро аккумуляторы мышечной системы разрядятся, и вы превратитесь в груду металлического лома с живым мозгом. Бесконечно долго будет длиться эта агония, пока не иссякнут источники питания сердечно-сосудистой системы. Подумайте, наконец, о своей семье! Даю вам сутки отдыха на размышление, тем более что завтра рождество. Послезавтра жду вашего сообщения о введении программы в Элизабет. До скорой встречи в эфире, дружище! Желаю веселой елки! Смотрите не напивайтесь со своими роботами!

Алан отключил провод связи и некоторое время неподвижно стоял, устремив взгляд в сияющий диск Земли. Затем он нагнулся, поднял огромный обломок скалы и шагнул к Элизабет.

— Получай, шлюха! Впрочем, нет… — пробормотал он, отбрасывая камень в сторону. — Ты еще мне сегодня понадобишься.

Двенадцать неподвижных роботов бесстрастно наблюдали эту сцену. Алан подошел к ним и включил на себе тумблер дистанционного управления.

— Ребята! Генерал Гроуз в честь наступающего рождества разрешил нам сутки отдыха. Правда, за это время мы еще должны кое о чем подумать, но это уже несущественно. Приглашаю вас всех на елку. Вам придется помочь мне её украсить.

Через два часа Алан выстроил роботов у подножия высокой скалы. Мощный прожектор, снятый с Элизабет и укрепленный на вершине, заливал площадь цирка ярким светом. На выступах скалы были укреплены боеголовки, снятые с ракет. От каждой из них тянулся кабель к контактным колодкам Элизабет.

Беллард, тщательно осмотрев проводку, подошел к роботам.

— Гарнизон Лунной Базы! Поздравляю вас с наступающим рождеством! Благодарю вас от лица службы за отлично выполненное задание. Вы прекрасные парни, трудолюбивые и скромные. Вы никого не хотите убивать. Я тоже никого не хочу убивать. Я люблю людей. Болван Морлоу думает, что он превратил меня в живой автомат. Это было сделано гораздо раньше, чем я попал к нему в лапы. Я не могу вспомнить, когда это произошло. Может быть, в колледже, может быть, в летной школе, а может быть и в раннем детстве. В меня кидали доллары, и я выполнял то, что от меня требовали. Не правда ли смешно, что, пока у меня была голова на собственных плечах, я не был в состоянии здраво рассуждать! Теперь я многое понял. Я не хочу рая на Земле, в котором мои внуки, если и появятся на свет, будут использованы в качестве сырья на фабрике Морлоу. Я хочу, чтобы Земля была населена свободными и счастливыми людьми, а не кучкой выродков, обслуживаемых живыми автоматами. Обидно, что вы меня не слышите, ребята, потому что мне хочется вам очень много сказать. Очень жаль, что я не могу до конца выполнить свои обязанности хозяина и угостить вас стаканчиком виски. Впрочем, — хлопнул себя по шлему Алан, — мы это сейчас устроим!

Беллард подошел к ящику с запасными частями и вынул оттуда флакон со спиртом. Отвернув пробку у себя на груди, он вылил треть флакона в горловину.

Действие алкоголя сказалось мгновенно. Шатаясь, Алан вернулся к роботам.

— Никто еще не мог упрекнуть Алана Белларда в невыполнении задания, — сказал он, переводя рычажок телеуправления на максимальное усиление. — Операция будет закончена. Сейчас, братцы, мы станцуем рок-н-ролл!

Яркий свет прожектора освещал фантастическое зрелище, кружащихся в бешеной пляске роботов, управляемых опьяненным мозгом давно умершего человека.

Действие спирта прекратилось так же быстро, как и началось. Роботы застыли в самых причудливых позах. Пляска полностью исчерпала запасы энергии в их аккумуляторах.

Алан чувствовал смертельную усталость. Нестерпимо клонило ко сну.

Окинув взглядом роботов, он подошел к Элизабет и нажал КРАСНУЮ кнопку на её панели.

ПРИЗРАКИ

Придя домой, он снял обувь, костюм, белье и бросил их в ящик утилизатора.

Эта процедура каждый раз вызывала у него неприятное чувство. Странная привязанность к вещам. Особенно жаль ему было расставаться с обувью. Он страдал плоскостопием, и даже ортопедические ботинки становились удобными только к вечеру, когда их нужно было выбрасывать. Однако пункт первый санитарных правил предписывал ежедневную смену одежды.

Приняв душ, он облачился в свежую пижаму. Старая, вместе с купальной простыней, тоже отправилась в утилизатор.

Несколько минут он в нерешительности стоял перед установкой искусственного климата. Затем, поставив рычажок против надписи «Берег моря», лег в постель.

Ему смертельно хотелось спать, но он знал, что эта ночь, как и предыдущие, пройдет без сна. Стоило ему закрыть глаза, как все, что он пытался подавить в себе днем, опять овладевало его помыслами.

Очевидно, он всё-таки уснул, потому что когда снова открыл глаза, стрелка на светящемся циферблате показывала три часа.

Больше ждать он не мог. С тяжело бьющимся сердцем он подошел к пульту и нажал кнопку вызова.

Возникшее в фокальном объеме изображение девушки улыбнулось ему, как старому знакомому.

— Слушаю!

— Одежду на сегодня! — сказал он хриплым голосом.

— Микроклимат номер двадцать шесть. Одежда восемь или двенадцать.

— Нельзя ли что-нибудь полегче?

— Рабочую одежду?

— Да.

— В котором часу вы выходите из дома?

— Сейчас.

— Я вам дам комбинезон и свитер. На улице еще прохладно. В десять часов сможете свитер бросить в ближайший утилизатор.

— Хорошо.

Он открыл дверцу контейнера и взял пакет с одеждой.

— Что вы хотите на завтрак?

«Сейчас, — подумал он, — именно сейчас!»

— Почему вы молчите?

— Я вас люблю.

— Я не поняла, что вы любите. Заказные блюда — с семи часов утра. Ночью я вам могу предложить только то, что есть в программе.

— Я вас люблю!

Он шагнул вперед, но вместо белой полоски шеи с каштановыми завитками волос его губы встретила пустота, напоенная горьковатым запахом духов.

На пульте вспыхнул красный сигнал. Методично пощелкивая, автомат отсчитывал секунды.

— Время истекло! Повторите вызов через пять минут.

Изображение исчезло. Он еще раз вдохнул запах её духов и начал одеваться.

Он шел мимо зданий с темными окнами по бесконечному, пустынному тротуару. Загорающиеся при его приближении светильники сейчас же гасли, как только он проходил мимо. Небольшое, ярко освещенное пространство впереди, и дальше — таинственный полумрак.

Он подошел к темной витрине магазина, вспыхнувшей ярким пятном, когда его фигура пересекла инфракрасный луч, падающий на фотоэлемент.

— Вам что-нибудь нужно?

— Нет… то есть… вообще нужно.

— Заходите!

Он поднялся во второй этаж. Изображение белокурой продавщицы приветливо ему улыбнулось.

— Вам нужен подарок?

— Да.

— Женщине?

— Да.

— Украшения? Цветы?

— Нет. Духи…

— Какие духи она любит?

— Не знаю… Забыл название.

— Не беда, найдем по каталогу. Садитесь, пожалуйста!

Он никогда не подозревал, что на свете существует такое разнообразие запахов. И всё не те, что нужно.

— Подобрали?

— Нет.

— Сейчас я сменю пленку.

Опять не то. От пряных ароматов слегка кружится голова.

— Вот эти.

— У вашей дамы отличный вкус. Это фрагменты вступления к двенадцатой симфонии запахов. Один флакон?

— Да.

Лента конвейера вынесла из мрака шкатулку и остановилась. Он открыл пробку и вылил на ладонь несколько капель янтарной жидкости.

— Спасибо! До свидания!

— Вы забыли взять флакон.

— Не нужно, я передумал.

Он стоял у решетки, отделявшей тротуар от автострады, прижав ладони к лицу, вдыхая горький, терпкий запах духов. Маленький, островок света опоясывал место, где он находился.

По автостраде мчались автомобили, темные и стремительные. Он сделал несколько шагов вдоль решетки. Пятно света двигалось за ним. Он снова попытался уйти, и снова оно его настигло. Он побежал. Пятно двигалось вместе с ним. Ему казалось, что попади он туда, в темноту, и весь этот бред, не дающий спать по ночам, кончится сам собой.

Перебросив ноги через решетку, он спрыгнул на шоссе.

Вой сирены. Скрежет тормозов. Огромный транспарант осветил ночное небо: «Внимание! Человек на дороге!» Исполинское изображение лица с гневно сжатыми губами стремительно надвигалось на одинокую фигурку в комбинезоне.

— Немедленно назад!

— Хорошо.

Теперь, кроме фонарей, загоравшихся при его приближении, каждые сто метров вспыхивали и гасли фиолетовые сигналы Службы наблюдения.

У перекрестка в решетке был проход. Он невольно отпрянул назад, когда перед его лицом захлопнулась дверца.

— Автомобиль заказан. Ждите здесь.

— Не нужно. Мне… некуда ехать.

— Заказ отменен. Выйдите из поля зрения фотоэлемента.

Только сейчас он вспомнил, что два дня ничего не ел.

В кабине автомата его встретило знакомое изображение толстяка в белом поварском колпаке.

— Могу предложить только омлет, кофе и яблочный пирог. Завтраки отпускаются с семи часов.

Он протянул руку к пульту, и вдруг ему расхотелось есть. Сейчас он нажмет кнопку, и повторится то, что было уже тысячи раз. Сначала в автомате что-то щелкнет, затем закрутятся многочисленные колеса, и на лотке появится заказанная пища. После этого последует неизменное «приятного аппетита», изображение исчезнет, и он в одиночестве будет есть.

— Хорошо. Я возьму кофе.

Вместо того, чтобы нажать кнопку, он отогнул щиток лотка и взял дымящуюся чашку.

Сигнал неисправности. Автомат отключился от сети.

Внезапно кабина осветилась фиолетовым светом Службы наблюдения. Теперь перед ним было строгое лицо человека в белом халате.

— Кто вы такой?

— Сальватор.

— Это мне ничего не говорит. Ваш индекс?

— Икс эм двадцать шесть сорок восемь дробь триста восемьдесят два.

— Сейчас проверю. Поэт?

— Да.

— Сто сорок вторая улица, дом двести пятьдесят два, квартира семьсот три?

— Да.

— Вы на приеме у психиатра. Постарайтесь отвечать на все вопросы. Почему вы не спите?

— Я не могу. У меня бессонница.

— Давно?

— Давно.

— Сколько ночей?

— Н-н-не помню.

— Вас что-нибудь мучит?

— Да.

— Что?

— Я… влюблен…

— Она не отвечает вам взаимностью?

— Она… не может… это… изображение.

— Какое изображение?

— То, что у меня дома, на пульте обслуживания.

— Сейчас, минутку! Так! Биоскульптор Ковальский, вторая премия Академии искусств, оригинал неизвестен. Вы понимаете, что нельзя любить изображение, у которого даже нет оригинала?

— Понимаю.

— И что же?

— Люблю.

— Вы женаты?

— Нет.

— Почему? Какие-нибудь отклонения от нормы?

— Нет… наверно… просто… я её люблю.

— Я дам указание станции обслуживания сменить вам изображение.

— Пожалуйста, только не это!

— Почему вы пошли на шоссе?

— Мне хотелось темноты. Смотреть на звезды на небе.

— Зачем вы сломали автомат?

— Мне трудно об этом вам говорить. Вы ведь тоже… машина?

— Вы хотите говорить с живым врачом?

— Да… пожалуй, это было бы лучше.

— До тех пор пока не будет поставлен диагноз, это невозможно. Итак, почему вы сломали автомат?

— Я не люблю автоматы… мне кажется, что зависимость от них унижает моё достоинство.

— Понятно. Поедете в больницу.

— Не хочу.

— Почему?

— Там тоже автоматы и эти… призраки.

— Кого вы имеете в виду?

— Ну… изображения.

— Мы поместим вас в отделение скрытого обслуживания.

— Всё равно… я не могу без нее.

— Без изображения?

— Да.

— Но ведь оно — тоже часть автомата.

— Я знаю.

— Хорошо. Отправляйтесь домой. Несколько дней за вами будут наблюдать, а потом определят лечение. Я вам вызываю автомобиль.

— Не нужно. Я пойду пешком, только…

— Договаривайте. У вас есть желание, которое вы боитесь высказать?

— Да.

— Говорите.

— Чтобы меня оставили в покое. Пусть лучше все продолжается, как есть. Ведь я… тоже… автомат, только более высокого класса, опытный образец, изготовленный фирмой Дженерал Бионик.

БИОТОКИ, БИОТОКИ…

— Кто к врачу Гиппократовой? Заходите. Мария Авиценновна, это к вам. Садитесь, больной, в кресло.

— Что у вас?

— Передние зубы.

— Сейчас посмотрим. Так, не хватает четырех верхних зубов. Какие вы хотите зубы?

— Обыкновенные, белые. Мост на золотых коронках.

— Я не про то спрашиваю. Вы хотите молочные или постоянные зубы?

— Простите, не понимаю.

— Мы не ставим протезы, а выращиваем новые зубы. Это — новейший метод. К деснам подводятся записанные на магнитной ленте биотоки донора, у которого прорезаются зубы. Под их воздействием у пациента начинается рост зубов. Молочные зубы можно вырастить в один сеанс, постоянные, при ваших деснах, потребуют трех сеансов. Если вы не очень торопитесь, то советую всё же постоянные. Сможете ими грызть всё что угодно.

— Ну хорошо, делайте постоянные.

— Отлично! Сейчас подберем ленту. Так, четыре передних верхних зуба. Есть! Донор Васильев, шести лет. Тамара, возьмите в магнитотеке ленту. Откройте пошире рот. Сейчас мы укрепим на деснах контакты. Поднимите немного голову. Вы нашли пленку, Тамара?

— Вот она.

— Зарядите её в магнитофон. Подключите к нему провода. Готово?

— Готово.

— Теперь сидите спокойно. Включаю!

«Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж».

— Как вы себя чувствуете, больной?

— Оень коет от.

— Очень колет рот? Ничего, придется немного потерпеть. Дело того стоит. Чтобы быть красивым, нужно страдать, как говорит пословица. Несколько лет назад мы и мечтать не могли о выращивании новых зубов. Сейчас, усиливая биотоки, можно этот процесс ускорить в тысячи раз.

— А-а-а-а-а-а-а!

— Фу, какой беспокойный больной! Я ведь сказала, что придется немного потерпеть. Ничего страшного в этом нет, просто у вас режутся зубки.

— О-о-о-о-о-о-о!

— Вот беда с вами! Тамара, наложите на виски контакты! Сейчас мы для успокоения дадим вам биотоки донора, смотрящего кинокомедию. Нет, Тамара, «Ленфильм» тут не годится. Дайте полную анестезию с Чарли Чаплином.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

— Придется остановить магнитофон! Давайте посмотрим, отчего вы так кричите… Тамара!!

— Что?

— Какую пленку я вам велела принести?

— Донора Васильева.

— А вы что взяли?

— То, что вы просили.

— Так почему же у больного вместо зубов растут во рту волосы?

— Я не виновата! Это опять в магнитотеке перепутали. У них целая куча Васильевых, и они, наверное, дали пленку с записью биотоков роста волос, которой пользуется косметика для лечения лысых.

— А вы что смотрели? Присылают тут на практику всяких первокурсниц! Ведите больного в косметическое отделение. Скажите, что срочное удаление волос со слизистой оболочки полости рта. Проследите сами, чтобы они взяли пленку с биотоками быстро лысеющего донора, а не какую-нибудь ерунду для выведения бородавок!

МАСКАРАД

Ритмично пощелкивая, автомат проводил замеры. Я полулежал в глубоком кресле, закрыв глаза, ожидая окончания осмотра.

Наконец раздался мелодичный звонок.

— Так, — сказал врач, разглядывая пленку, — сниженное кровяное давление, небольшая аритмия, вялость общий тонус оставляет желать лучшего. Ну что ж, диагноз поставлен правильно. Вы просто немного переутомились. Куда вы собираетесь ехать в отпуск?

— Не знаю, — ответил я, — откровенно говоря, все эти курорты… Кроме того, мне не хочется сейчас бросать работу.

— Работа работой, а отдохнуть нужно. Знаете что? — Он на минуту задумался. — Пожалуй, для вас лучше всего будет попутешествовать. Перемена обстановки, новые люди, незнакомые города. Небольшая доза романтики дальних странствий куда полезнее всяких лекарств.

— Я обдумаю ваш совет, — ответил я.

— Это не совет, а предписание. Оно уже занесено в вашу учетную карточку.

Я брел по улице чужого города.

Дежурный в гостинице предупредил меня, что раньше полуночи места не освободятся, и теперь мне предстояло решить, чем занять вечер.

Моё внимание привлекло ярко освещенное здание. На фронтоне было укреплено большое полотнище, украшенное масками:

БОЛЬШОЙ ВЕСЕННИЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ БАЛ-МАСКАРАД.

Меня потянуло зайти.

У входа я купил красную полумаску и красный бумажный плащ. Какой-то юноша в костюме Пьеро, смеясь, сунул мне в руку розовую гвоздику.

Вертя в руках цветок, я пробирался между танцующими парами, ошеломленный громкой музыкой, ярким светом и мельканием кружащихся масок.

Высокая девушка в черном домино бросилась мне навстречу. Синие глаза смотрели из бархатной полумаски тревожно и взволнованно.

— Думала, что вы уже не придете! — сказала она, беря меня за руки.

Я удивленно взглянул на нее.

— Не отходите от меня ни на шаг! — шепнула она, пугливо оглядываясь по сторонам. — Магистр, кажется, что-то задумал. Я так боюсь! Тс! Вот он идет!

К нам подходил высокий, тучный человек в костюме пирата. Нелепо длинная шпага колотилась о красные ботфорты. Черная повязка скрывала один глаз, пересекая щеку там, где кончалась рыжая борода. Около десятка чертей и чертенят составляли его свиту.

— Однако вы не трус! — сказал он, хлопая меня по плечу. — Клянусь Наследством Сатаны, вы на ней сегодня женитесь, чего бы мне это ни стоило!

— Жених, жених! — закричали черти, пускаясь вокруг нас в пляс. — Дайте ему Звездного Эликсира!

Кто-то сунул мне в руку маленький серебряный флакон.

— Пейте! — сурово сказал Пират. — Может быть, это ваш последний шанс.

Я машинально поднес флакон ко рту. Маслянистая ароматная жидкость обожгла мне нёбо.

— Жених, жених! — кричали, притопывая, черти. — Он выпил Звездный Эликсир!

Повелительным жестом Пират приказал им замолчать.

— Здесь нам трудно объясниться, — сказал он, обращаясь ко мне, — пойдемте во двор. А вы, сударыня, следуйте за нами, — отвесил он насмешливый поклон дрожавшей девушке.

Он долго вел нас через пустые, запыленные помещения, заставленные старыми декорациями.

— Нагните голову, — сказал Пират, открывая маленькую дверцу в стене.

Мы вышли во двор. Черная карета с впряженной в неё четверкой лошадей была похожа на катафалк.

— Недурная повозочка для свадебного путешествия! — захохотал Пират, вталкивая меня и девушку в карету. Он сел на козлы и взмахнул бичом.

Окованные железом колеса гремели по мостовой. Вскоре звук колес стал тише, и, судя по покачиванию кареты, мы выехали на проселочную дорогу.

Девушка тихо всхлипывала в углу. Я обнял её за плечи, и она неожиданно прильнула ко мне в долгом поцелуе.

— Ну нет! — раздался голос Пирата. — Сначала я должен вас обвенчать, потом посмотрим, будет ли у вас желание целоваться! Выходите! — грубо рванул он мою попутчицу за руку.

На какое-то мгновение в руке девушки блеснул маленький пистолет. Вспышка выстрела осветила придорожные кусты и неподвижные фигуры, стоявшие у кареты.

— Магистр убит, умоляю вас, бегите! — крикнула незнакомка, отбиваясь от обступивших её серых теней.

Я выскочил ей на помощь, но тут же на меня набросились два исполинских муравья, связали мне руки за спиной и втолкнули опять в карету. Третий муравей вскочил на козлы, и карета помчалась, подпрыгивая на ухабах.

Я задыхался от смрада, испускаемого моими тюремщиками. Вся эта чертовщина уже совершенно не походила на маскарад.

Карета внезапно остановилась, и меня потащили вниз по какому-то наклонному колодцу.

Наконец я увидел свет. В огромном розовом зале важно сидели на креслах пять муравьев.

— Превосходительство! — сказал один из моих стражей, обращаясь к толстому муравью, у ног которого я лежал. — Предатель доставлен!

— Вы ведете вероломную и опасную игру! — заорал на меня тот, кого называли превосходительством. — Ваши донесения лживы и полны намеренных недомолвок! Где спрятано Наследство Сатаны?! Неужели вы думаете, что ваши неуклюжие попытки могут хоть на мгновение отсрочить день, когда мы выйдем на поверхность?! День, который подготовлялся двадцать пять тысяч лет! Знайте, что за каждым вашим шагом следили. Вы молчите, потому что вам нечего сказать. Ничего, завтра мы сумеем развязать вам язык! Вы увидите, что мы столь же жестоки, как и щедры! А сейчас, — обратился он к моим стражам, — бросьте его в яму, ведь сегодня его брачная ночь.

Громкий хохот присутствующих покрыл его слова.

Меня снова поволокли в темноту.

Вскоре я почувствовал, что падаю, и услышал звук захлопывающегося люка над своей головой.

Я лежал на мягкой, вонючей подстилке. Сдержанные рыдания слышались поблизости. Я зажег спичку и увидел девушку в маске, припавшую головой к стене.

— Это вы? — шептала она, покрывая поцелуями моё лицо. — Я думала, что они вас уже пытают! Вы не знаете, на что способны эти чудовища, лучше смерть, чем ужасная судьба оказаться у них в лапах! Нам нужно во что бы то ни стало бежать!

Её отчаяние придало мне мужества. С трудом разорвав путы на своих руках, я подошел к стене. На высоте человеческого роста была решетка, через которую виднелся длинный коридор.

Собрав все силы, я вырвал руками прутья и помог незнакомке влезть в образовавшееся отверстие.

Мы бесконечно долго бежали по скупо освещенному коридору, облицованному черным мрамором, пока не увидели у себя над головой звездное небо.

На траве, у выхода, лежал труп Пирата. Я нагнулся и вытащил у него из ножен длинную шпагу.

Трое муравьев бросились нам навстречу. Я чувствовал, с каким трудом острие шпаги пронзает их хитиновые панцири.

— Скорее, скорее! — торопила меня незнакомка. — Сейчас здесь их будут сотни!

Мы бежали по дороге, слыша топот множества ног за своей спиной.

Внезапно перед нами блеснул огонек. Черная карета стояла на дороге. Крохотный карлик в красной ливрее держал под уздцы лошадей.

— Мы спасены! — крикнула девушка, увлекая меня в карету.

Карлик вскочил на козлы и яростно стегнул лошадей.

Карета мчалась, не разбирая дороги. Нас кидало из стороны в сторону. Неожиданно раздался треск, и экипаж повалился набок.

— Скорее, скорее! — повторяла девушка, помогая мне выбраться из-под обломков. — Необходимо попытаться спасти карту, пока Слепой не узнал про смерть Магистра. Страшно подумать, что будет, если они завладеют Наследством Сатаны!

На полутемных улицах предместья редкие прохожие удивленно оборачивались, пораженные странным нарядом моей спутницы. Свой маскарадный костюм я потерял в схватке с муравьями.

Я подвел девушку к фонарю, чтобы снять с неё маску.

— Кто вы?! — воскликнула она, глядя мне в лицо широко раскрытыми глазами.

Испустив протяжный крик, она бросилась прочь. Я кинулся за ней.

Белые бальные туфельки незнакомки, казалось, летели по воздуху. Несколько раз, добегая до угла, я видел мелькающее за поворотом черное домино. Еще несколько поворотов, и девушка исчезла.

Я остановился, чтобы перевести дыхание…

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил врач, снимая с моей головы контакты.

Я всё еще не мог отдышаться.

— Отлично! — сказал он, просматривая новую пленку. — Сейчас примете ионный душ, и можете отправляться работать. Это трехминутное путешествие даст вам зарядку по крайней мере на полгода. Зайдете ко мне теперь уже после отпуска.

ПУТЕШЕСТВИЕ В НИЧТО

Прошло уже пять лет со времени моей последней встречи с профессором Берестовским. Думаю, что я был единственным человеком, к которому он питал какое-то доверие. Впрочем, слово «доверие» здесь очень мало подходит. Я просто был ему очень нужен для осуществления его фантастических планов. Ему было необходимо иметь беспристрастного свидетеля, чтобы ослепить своих скептических коллег фейерверком необычайных фактов, подтверждающих его превосходство перед ними. Мне кажется, что ни о чем другом он не думал. Ради этого он не остановился бы ни перед чем, даже если бы ему пришлось прибегнуть к самой вульгарной мистификации. Говорят, что в таких делах он был мастером.

Честно говоря, я до сих пор не уверен в том, что невольно не стал соучастником научного шарлатанства, и если что-нибудь и свидетельствует о научной добросовестности Берестовского, то только обстоятельства его смерти.

Мне очень трудно разобраться во всем, так как я не физик, и многое из того, что говорил мне Берестовский, было для меня просто непонятно. Что же касается того, что я видел сам, то это могло быть простой галлюцинацией, особенно учитывая состояние, в котором я тогда находился.

Обо всем этом я должен предупредить читателей раньше, чем приступлю к последовательному изложению истории моего участия в опыте Берестовского.

С профессором Берестовским я познакомился во время своего летнего отпуска. Его дача, в которой он жил круглый год, стояла на самом краю небольшого дачного поселка. Это было мрачное, запущенное двухэтажное здание, обнесенное высоким забором.

В поселке много говорили о Берестовском. Рассказывали о его нелюдимом характере, вспышках ярости во время которых он совершенно терял власть над собой и осыпал всех встречных грубой бранью. Говорили о том, что его уходу на пенсию предшествовал какой то крупный скандал в университете, где он преподавал физику.

Жил он один, довольствуясь компанией овчарки. Иногда он появлялся в поселковом магазине, совал продавщице список необходимых ему продуктов, сумку и деньги, насупившись, ждал, пока ему не упакуют заказанное. С соседями он не заводил знакомств и никогда ни с кем не здоровался.

Впрочем, я тоже мало интересовался жителями поселка, так как всё свое время посвящал рыбной ловле. Мне удалось отыскать в двух километрах по течению реки небольшой проток, куда я ежедневно приходил утром с удочками. Если клёв был хороший, то я просиживал там до вечерней зари.

Однажды утром я обнаружил, что моё излюбленное место под ивой, где так хорошо клевали пескари, занято. Потеря насиженного места всегда очень неприятна для рыбака, но выхода не было, и я уселся поблизости, с неудовольствием наблюдая незванным компаньоном. Это был старик в потертом вельветовом костюме. Из-под надвинутой на глаза соломенной шляпы торчал длинный нос и неопрятного вида рыжие усы. Обладатель усов, по-видимому, совершенно не интересовался поплавками и, казалось, спал, прислонившись спиной к дереву.

Моё новое место было неудачно во всех отношениях. Не говоря уже о том, что я оказался на солнцепеке, дно было травянистым, и я два раза вынужден был лазить в воду, чтобы отцепить запутавшиеся крючки. Клевало плохо, и утро можно было считать потерянным. Бросив негодующий взгляд на пришельца, я смотал удочки и отправился домой.

На следующий день я пришел на час раньше обычного, надеясь снова занять свое прежнее место. Несмотря на то, что было всего шесть часов утра, рыжие усы уже торчали под деревом. Самым возмутительным было то, что старик опять спал, бросив удочки на произвол судьбы. Я проторчал на реке до самого вечера, рассчитывая на то, что старик проснется и уйдет домой. Напрасные надежды! За весь день он только один раз открыл глаза, чтобы вытащить удочку, снять с крючка неизвестно как попавшую туда рыбу, бросить её в воду и снова закинуть удочку без наживки.

Так продолжалось несколько дней.

Наконец, однажды утром, я нарушил рыболовную традицию и уселся рядом с ним. При этом он открыл глаза, высморкался на траву, но даже не посмотрел в мою сторону.

Часа два я внимательно наблюдал за поплавками, но рыба не клевала. Решив переждать полдень, я открыл принесенный с собой журнал и углубился в чтение статьи о тунгусском метеорите.

Внезапно кто-то вырвал журнал из моих рук. Подняв глаза, я увидел старика. Это было уже больше, чем я мог выдержать.

— Не кажется ли вам… — начал я, но в это время старик, швырнув журнал в воду, очень внятно произнес: «Кретин!» — и снова, откинувшись, закрыл глаза.

Всё это было настолько необычным, что я растерялся. Собрав удочки, я направился домой, дав себе слово завтра же найти другое место на реке, куда не ходят удить рыбу сумасшедшие.

К моему удивлению, старик тоже поднялся и, оставив удочки на берегу, пошел рядом со мной, громко сопя.

— Статейка-то дрянь, — внезапно сказал он, — туда ей и дорога.

— Простите, — ответил я. — Я вас не знаю, и вообще мне кажется, что ваше поведение…

— Я Берестовский, — перебил он меня, — и кое-что в этом понимаю.

Я с любопытством посмотрел на него.

«Вот он значит какой, — подумал я. — Нечего сказать, хорош гусь!»

Некоторое время мы шли молча.

— Только болван способен предположить, — сказал он, — что в нашем пространстве могут присутствовать ощутимые количества антиматерии.

— Мне кажется, что в статье говорилось о болиде из антивещества, прилетевшем в нашу атмосферу из глубин пространства, так что речь идет не о нашем пространстве, — раздраженно ответил я, — во всяком случае, это не повод кидать журнал в воду.

— Когда я говорю о нашем пространстве, — сказал он, — я подразумеваю нечто другое, что, впрочем, недоступно вашему пониманию.

— Я журналист, а не физик, — сказал я, — и меня вполне устраивают те представления, которые я получаю при чтении научно-популярной литературы. Для более углубленных представлений у меня нет достаточной подготовки.

— Чепуха! Абсурд! — закричал он вдруг, затопав ногами. — Если бы в вас вдолбили всю кучу глупостей, которую принято называть нормальной физико-математической подготовкой, то об углубленных представлениях вам бы и мечтать не приходилось. Вы бы ничем не отличались от ученых ослов, умственных недоносков и начетчиков, именующих себя знатоками физики! Впрочем, — добавил он неожиданно спокойно, — вы журналист. Я мало знаком с людьми вашей профессии, но всегда предполагал, что журналисты способны точно описывать то, что они видят. Скажите, если бы вам пришлось увидеть нечто такое, что недоступно человеческому воображению, сумели бы вы это описать с достаточной точностью?

— Вопрос слишком необычный для того, чтобы на него сразу ответить, — сказал я, подумав. — Человеческое воображение не может представить себе ничего такого, что бы не состояло из известных уже понятий. В этом отношении верхом воображения считается изображение белого дракона, принятое у китайцев и представляющее собой белое поле, на котором ничего не нарисовано. Заранее представить себе то, чего никто не видел, невозможно, и я просто затрудняюсь ответить на ваш вопрос.

— При известном воображении можно представить себе белого дракона черным, — сказал он и, повернувшись, пошел обратно к реке.

На следующий день я был в городе.

Закончив дела, я зашел позавтракать в кафе, и первый, кого я там увидел, был мой школьный товарищ, с которым мы не виделись двадцать лет. Мы сразу узнали друг друга и больше часа поминутно восклицали: «А помнишь?!»

Когда были перебраны все школьные происшествия и выяснена судьба большинства наших друзей, приятель посмотрел на часы и ахнул. Оказалось, что он опоздал на семинар по теоретической физике, ради которого он сюда приехал.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — мой доклад завтра, а сегодня, видно, сама судьба велела нам распить еще одну бутылку.

— Кстати, — спросил я, — тебе, как физику, что-нибудь говорит фамилия профессора Берестовского?

— Узнаю повадки журналиста, — засмеялся он. — Для физиков эта фамилия почти анекдотична, зато для журналиста она сущий клад. В последнее время делаются неоднократные попытки вульгаризировать основные представления современной физики. Здесь для вашего брата раздолье. Берестовский же сам представляет собой вульгаризованный тип ученого-физика. Впрочем, я неправильно выразился. Берестовский, может быть, и физик. Он хорошо знает всё, о чем пишется в специальных журналах, неплохой лектор, но он не ученый. Его собственные идеи абсурдны и бездоказательны. Научные гипотезы, которые он высыпает из рога изобилия своей фантазии, спекулятивны. Он всегда работает в тех областях, где фактов так мало и они настолько разрозненны, что ни один уважающий себя ученый не рискует обобщать их теорией. Он никогда не публикует результатов своих экспериментальных работ и ведет их в полном одиночестве в лаборатории, где парит дух средневекового алхимика. Если бы Берестовский был писателем, художником, композитором, то его неудержимая фантазия и темперамент наверняка принесли бы ему славу, но в науке он остается просто фантазером. Кстати, и в университете его попросили уйти на пенсию, так как в лекциях, которые он читал, студенты не могли понять, где кончается обязательный курс, а где начинаются фантазии Берестовского.

— А разве ты не считаешь фантазию обязательным элементом научного творчества? — спросил я.

— Фантазия фантазии рознь, — ответил он с явным раздражением. — Эйнштейн тоже фантазировал, когда создавал теорию относительности. Но это была строгая, научная фантазия, окрыляющая ученого, а не уводящая его на грань метафизики. Сейчас другое время. В нашем распоряжении столько необъяснимых явлений, что даже дурак может фантазировать на научные темы. В конце прошлого столетия было всё проще: механика Ньютона и теория поля Максвелла, казалось, объясняли все явления. Сейчас же мы теряемся перед лавиной открытий. Даже элементарные частицы представляются нам бесконечно сложными структурами. Обобщающей теории нет, и вот субъекты, вроде Берестовского, этим и пользуются, наводняя науку нелепыми гипотезами.

— И всё же, — сказал я, — твоя уничтожающая характеристика не помешала Берестовскому стать профессором?

— Не только профессором, но и доктором физико-математических наук. Но каким извилистым путем! Кстати, если ты им так интересуешься, я могу тебе кое-что рассказать.

В 1902 году Берестовский окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Специализировался он по каким-то индийским наречиям и вскоре после окончания уехал в Индию. Чем он занимался в течение нескольких лет, никому не известно. Говорят, что он изучал мистическое учение йогов и в совершенстве овладел искусством массового гипноза. Эти способности он демонстрировал дважды, причем в самой скандальной форме. В 1912 году после окончания физико-математического факультета Геттингенского университета, уже будучи приват-доцентом, во время лекции он о чем-то задумался и, присев к столу, начал выводить на бумаге какие-то уравнения. Предоставленная самой себе, аудитория зашумела. Тогда Берестовский встал, сделал несколько пассов руками, и пораженные студенты увидели на кафедре носорога, спокойно читающего им лекцию, которую прошлый раз читал им Берестовский. Профессор же как ни в чем не бывало продолжал писать за столом. Лет десять тому назад он защищал докторскую диссертацию на весьма почтенном Ученом совете. Уже после краткого введения на лицах присутствующих отразилось недоумение, вызванное экстравагантными гипотезами диссертанта. Чувствуя, что назревает скандал, Берестовский попросту усыпил членов совета. Когда защита кончилась, ни один из присутствовавших не хотел сознаться, что проспал всё время, и диссертацию сплавили другому Ученому совету.

— И всё же он получил докторскую степень? — спросил я.

— Ни одна диссертация не вызывала столько споров, сколько эта. Она трижды подвергалась экспертизе. В конце концов, ученую степень ему присудили не за содержание диссертации, а за совершенно изумительный математический метод, изобретенный им для доказательства своих более чем спорных предположений. Оказалось, что этот метод абсолютно незаменим при решении некоторых уравнений волновой механики. Вообще я думаю, что Берестовский мог бы стать крупным математиком. В этой области он очень силен, но считает себя прирожденным физиком.

Было уже поздно, и я, проводив своего приятеля до гостиницы, поспешил на поезд.

Два дня я не был на реке, так как плохо себя чувствовал.

На третий день я услыхал в сенях какой-то топот и сопение, перемежающееся с бормотанием и приглушенными ругательствами. Встав с постели, я вышел в сени и увидел там Берестовского, сидящего на полу и вытряхивающего песок из ботинка. Он был настолько поглощен этим занятием, что не обратил на меня никакого внимания. Натянув ботинки, он зашел ко мне в комнату и бесцеремонно уселся на кровать. Я стоял, ожидая, что будет дальше.

— Когда я говорю о пространстве, — сказал он, как бы продолжая начатый разговор, — то я подразумеваю под этим не геометрическое пространство Евклида, а реальное пространство, наделенное физическими свойствами. Оно отличается от геометрического прежде всего тем, что существует во времени. Это пространство может менять свою форму, плотность, обладает в некотором роде упругостью своих свойств, наконец, оно насыщено электромагнитными и гравитационными полями и является носителем материи. Трудно сказать, что более материально: пространство или то, что мы привыкли подразумевать под словом «материя». Но самое главное это то, что реальное пространство может существовать и не существовать одновременно.

— Простите, как это существовать и не существовать одновременно? — спросил я. — По-видимому, мой мозг недостаточно изощрен, чтобы воспринимать подобные идеи.

— Вот именно, — ответил он, потирая руки, — всё дело в мозге. Вы сами говорили о том, что мы не можем представить себе ничего такого, что бы не было комбинацией уже знакомых нам образов и понятий. Для современной физики эти понятия непригодны. Чтобы хоть что-нибудь понять, мы вынуждены прибегать к аналогиям, черпаемым из известных нам представлений. Однако это не всегда то, что мы хотели бы представить себе. Можно изложить содержание музыкального произведения словами, но попробуйте растолковать глухому от рождения, что такое музыка. Даже если он прочтет сотню либретто, само понятие музыки останется для него непостижимым.

— И вы всё-таки решили попробовать? — спросил я.

— Как раз то, о чем мы с вами пока говорили, относится к категории легко усваиваемых понятий, — ответил он. — Пространство существует и не существует одновременно потому, что само время прерывно. Гораздо труднее было бы представить себе пространство без времени, чем одновременно отсутствие того и другого.

— Вы думаете, что, говоря о прерывности времени, вы облегчили понимание ваших софизмов о пространстве? — спросил я.

Он с яростью взглянул на меня. По-видимому, слово «софизмы» его задело.

— Начнем с другой стороны, — сказал он неожиданно спокойно. — Вы что-нибудь слыхали о квантах?

— Кое-что слыхал, — ответил я. — Квант — это неделимая порция энергии, которую может поглощать или испускать электрон, перескакивая с одной орбиты на другую.

— Так вот, известно ли вам, что никто еще не наблюдал электрон в состоянии перехода с одной орбиты на другую? Больше того, теоретически доказано, что электрон в атоме в этом состоянии никогда не бывает. Он существует только на определенных орбитах. В состоянии перехода электрона нет. Правильнее говорить, что электрон возникает, а не существует. Теперь представьте себе, что в системе электрона ведется отсчет времени. Что происходит с этим временем, пока совершается переход электрона с одной орбиты на другую?

— Не знаю, — сказал я, — трудно сказать, раз самой системы, в которой ведется отсчет, не существует.

— Не существует системы, значит, не существует в этой системе ничего: ни времени, ни пространства, ни движения, ни наконец того, что мы в этой системе привыкли считать материей. Как бы долго, по нашим понятиям, не совершался этот переход через ничто, он не может быть обнаружен в самой системе, так как после возникновения системы время продолжает в ней течь так же, как и до её исчезновения.

— Однако, с нашей точки зрения, часть пространства внутри атома не исчезает в момент перехода электрона с одной орбиты на другую? — спросил я.

— Конечно, нет, — ответил он. — Я очень упростил картину для того, чтобы вам было легче понять, что такое прерывность существования всей нашей системы в целом.

— Простите, о какой системе вы говорите? — спросил я недоуменно.

— Ну вот всего этого, — сделал он небрежный жест рукой, — словом всего, что мы подразумеваем под словом «вселенная». Всё, что нас окружает, подчинено одному общему ритму существования.

Некоторое время я молчал, ошеломленный не столько оригинальностью того, что он говорил, сколько его небрежным тоном. Казалось, что он рассказывал о давно приевшихся ему вещах.

— Что же существует в то время, когда ничего не существует? — с трудом выдавил я из себя корявую фразу.

— Существует другое время, другое пространство, другая материя.

— Какие? — спросил я, пытаясь осмыслить всё, что он говорил.

— Антиматерия, антивремя, антипространство, — ответил он. — Только то, что мы называем энергией, остается более или менее общим для обеих систем; энергия — это единственное связующее звено между ними, так как является результатом их взаимодействия.

— Какое же может быть взаимодействие, когда обе системы существуют разновременно?

— Я ждал этого вопроса, — усмехнулся профессор, — он доказывает еще раз вашу неосведомленность в самых элементарных вещах. Когда мы говорим об одной молекуле, мы никогда не можем предсказать заранее её поведение в строго заданных условиях. Физические законы справедливы только для больших ансамблей частиц, потому что носят статистический характер. Единый ритм существования нашей системы вовсе не означает того, что какое-то количество атомов не выпадает из этого ритма и не оказывается выброшенным в антипространство. Аналогичные процессы идут в антимире. Неисчерпаемые запасы энергии, которыми располагает наша вселенная, есть не что иное, как результат аннигиляции антивещества с нашей материей. Следовало бы ожидать, что, так как знак заряда, направление спина, знак магнитного момента, различающие вещество от антивещества, равновероятны, во вселенной должно было бы находиться одинаковое количество материи и антиматерии с одинаковой плотностью распределения в пространстве. Это неизбежно привело бы к их аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить, что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла образоваться материя, то опять-таки вероятность образования антиматерии была такой же, как и обычной материи, а они немедленно вновь бы аннигилировали. В результате, наша вселенная представляла бы собой непрерывно взрывающуюся субстанцию. На самом деле этого нет, и частицы антивещества в чистом виде обнаруживаются в нашем мире в пренебрежимо малых количествах и только при энергиях очень высоких уровней, когда кривизна пространства и связанный с ней ритм временных процессов меняются.

Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о чем-то спросить, но не решается. Такая нерешительность настолько противоречила создавшемуся у меня представлению о Берестовском, что я невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал способа побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий, преподнесенных мне профессором, очень меня утомило.

— Мне кажется, — сказал я, — что, идя ко мне, вы имели какую-то определенную цель. Можете говорить со мной откровенно.

— Конечно, имел, — ответил он, — однако вы еще недостаточно подготовлены для серьезного разговора. Кроме того, по-видимому, вы утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я вам говорил, еще не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом, противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и всё это уляжется. Я вам дам знать о дне нашей следующей встречи.

Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.

Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по правде, мне совершенно не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было в нем вызывающее антипатию. Не могу сказать, что именно. Скорее всего, превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался в том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне присматривался, как присматриваются к вещи, которую собираются купить в магазине. Кажется, он не сомневался в том, что если я ему подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.

Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему разговору. Как это ни странно, то, о чем мне говорил Берестовский, приобретало для меня всё больший и больший интерес. Подсознательно я думал об этом всё время. У меня даже появилось подозрение, не являюсь ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.

На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.

У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.

— Я пришел за вами, — сказал он, смотря по обыкновению куда-то вбок.

— А вы были уверены, что я приду? — спросил я.

— Конечно, потому что я вас вызывал, — ответил он, — пойдемте.

Я безвольно поплелся за Берестовским.

Подойдя к своему дому, профессор вынул связку ключей и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе. Наконец дверь открылась.

— Входите, — сказал он.

То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал толчок, все предметы перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне горло.

— Назад, Рекс! — крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и огрызаясь, направилась к дому.

— Я допустил оплошность, — сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая, как я поднимаюсь на ноги, — было бы очень некстати, если бы он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.

Странным было то, что его слова меня не возмутили. Какая-то тупая покорность овладела мной.

Мы стояли посредине двора, напоминающего свалку. Кучи каких-то исковерканных аппаратов и приборов валялись там, где некогда были газоны. В центре двора стояло несколько трансформаторных будок.

— Попортил я им всем крови, пока они поставили мне эти трансформаторы, — сказал самодовольно Берестовский. — Впрочем, для меня эти мощности смехотворно малы. Мне нужны миллиарды киловатт, так что максимум, на что можно использовать эти трансформаторы, — зарядка конденсаторов. Основные количества энергии, необходимой для моих опытов, мне приходится добывать самому. В этом я, слава богу, не ограничен.

Мы вошли в дом. Дневной свет слабо пробивался через щели в закрытых ставнях. Однако Берестовский подошел к окну и задернул плотную штору. После этого он зажег свет.

«Лаборатория средневекового алхимика», — невольно вспомнил я слова своего приятеля.

Хаотическое нагромождение причудливого вида аппаратов, проводов и высоковольтных изоляторов делало передвижение по лаборатории почти невозможным. В самой их гуще стояло два авиационных кресла.

Взяв меня за локоть и ловко лавируя между препятствиями, Берестовский подвел меня к одному из кресел и усадил.

— Теперь мы можем продолжить наш разговор, — сказал он, усаживаясь во второе кресло.

Некоторое время он молчал, напряженно думая о чем-то, потом неожиданно спросил:

— Вероятно, на Земле нет такого журналиста, который не мечтал бы первым попасть в космос?

— Не собираетесь ли вы предложить мне стать космонавтом? — спросил я, удивленный его словами.

— Ничуть, — сказал он, усмехаясь. — Даже самые отдаленные области космоса представляют собой не больше, чем задворки нашей вселенной. Человеческое воображение их давно обсосало и обслюнявило. То, что я вам действительно хочу предложить, правильнее всего было бы назвать путешествием в Ничто. Туда, куда не проникала даже человеческая фантазия, способная представить себе белого дракона в виде чистого листа бумаги. Короче говоря, я намерен показать вам не самого дракона, а его антипода, с тем чтобы вы потом поведали человечеству, как он выглядит.

— Неужели вы имеете в виду ваш гипотетический антимир?

— Я бы мог вас отправить и туда, но вернуться оттуда вы бы уже не смогли. Ваше пребывание там ознаменовалось бы некоторым уменьшением энтропии системы из-за возрастания энергетического потенциала, а вы сами бы представляли собой не больше чем мощную вспышку излучения. Все ваши семь с половиной технических единиц массы целиком превратились бы в энергию недоступного нам антимира. Это меня не устраивает. Вы мне будете нужны здесь, как живой свидетель самого фантастического эксперимента, на который способен человеческий гений. Мне эти научные кастраты все равно не поверят.

Несколько минут он, яростно сопя, пел, потом сказал:

— Представляете ли вы себе, что время в антимире несовместимо с нашим потому, что течет в обратном направлении?

— Я не могу себе этого представить.

— Конечно, это не следует понимать так, что все процессы там начинаются с конца, а кончаются началом. Придется снова прибегнуть к аналогии. Посмотрите на себя в зеркало. У вас ведь не возникает сомнений, что перед вами ваше собственное изображение. Однако, если вы вглядитесь внимательно, то обнаружите, что ничего общего с вами это изображение не имеет. У человека, которого вы видите в зеркале, сердце с правой стороны, а печень — с левой. Вы бреетесь правой рукой, а ваше изображение проделывает это левой. Вы делаете движение рукой вправо, а оно повторяет его влево. Но самое удивительное, что никакими переносами в пространстве вы не можете совместить зеркальное изображение с его оригиналом. То же самое происходит с временем в антимире. Оно является как бы зеркальным отображением нашего времени. Поэтому если изобразить наше время в виде вектора, то антивремя будет выражаться вектором, противоположно направленным. Это же справедливо и для выражения пространственных представлений одного мира в другом.

— Кажется, я понимаю, — сказал я, — но как возможны переходы из пространства в антипространство?

Берестовский вынул из кармана лист бумаги, оторвал от неё узкую полосу и показал мне.

— Представьте себе, — сказал он, — что на поверхности этой полоски бумаги находится муравей. Он расположен на ней ногами вниз. Торцы полоски смазаны клеем так, что муравей по ним ползти не может. Муравью необходимо переползти на нижнюю поверхность бумаги, заняв положение ногами вверх. Как вы думаете, может ли он это сделать?

— Конечно, нет, если путь через торцы для него закрыт, — ответил я, не раздумывая.

— Теперь смотрите, — сказал он, скручивая бумагу один раз вдоль оси и скрепляя её таким образом, что образовалось кольцо. — Перед вами одна из удивительнейших фигур — кольцо Мебиуса. Изменилась не только форма бумажной полосы, но и её свойства. То, что раньше не удавалось муравью, теперь стало для него вполне доступным. Смотрите внимательно за карандашом.

Отметив на верхней стороне кольца точку, Берестовский повел грифель вдоль полосы. К моему удивлению, карандаш закончил свое движение под отмеченной точкой с другой стороны бумаги.

— Это опять грубая аналогия, — сказал Берестовский, пряча карандаш в карман, — но нечто подобное возможно и в реальных пространствах. Только там всё это гораздо сложнее. Мы можем менять кривизну пространства, однако опять-таки это не геометрическая кривизна, а определенное изменение временно-пространственных соотношений системы. Если положение муравья ногами вниз уподобить времени нашей системы, а ногами вверх — времени антисистемы, то, наблюдая передвижение муравья по кольцу Мебиуса, мы можем отметить точку, в которой он будет расположен ногами вбок. Эта точка, если продолжать аналогию со временем, будет характеризоваться вектором, перпендикулярным к обоим векторам времени. Иначе говоря, если время нашей системы изображено вектором, направленным слева направо, а антивремя справа налево, то время в точке перехода изобразится вектором, идущим сверху вниз или снизу вверх. Направление вектора времени и будет определять кривизну пространства. Анализ показывает, что таких точек перехода должно быть не менее двух. Однако это опять упрощение. Правильнее было бы представить себе переход как непрерывное изменение вектора времени, а текущий вектор времени уподоблять радиус-вектору сложной суперпространственной кривой, имеющей нечто общее со свойствами кольца Мебиуса. То, что я хотел вам предложить, это пока всего небольшая прогулка вдвоем вдоль небольшого участка этой кривой.

Я слушал Берестовского с закрытыми глазами. Всё тело обмякло, и я не чувствовал себя в силах ни шевельнуться, ни чем более возражать ему. Казалось, всё, что происходит вокруг, существует отдельно от меня. Только хриплый голос Берестовского доносится откуда-то издалека.

— Сколько времени это должно продлиться? — скорее подумал я, чем сказал.

— По нашему земному времени, не больше тысячной доли секунды, ровно столько, сколько требуется для разряда конденсаторов установки. Что же касается времени, в котором мы с вами будем существовать, то оно не может быть выражено в доступных нам понятиях, так как вектор времени будет непрерывно вращаться.

— Я не буду участвовать в ваших дурацких опытах! — сказал я громко. Мои слова как бы разорвали охватывавшую меня пелену истомы. — Мне вполне достаточно той галиматьи, которую вы мне преподносите. Я ею сыт по горло!

— Вы не можете не участвовать в опыте, — спокойно ответил Берестовский, — потому что он уже начался. Посмотрите внимательно вокруг.

Вначале я ничего особенного не заметил, если не считать легкой дымки, окутывавшей отдаленные предметы в лаборатории. Затем мне показалось, что все находящееся за пределами кресел, в которых мы сидели, странным образом меняет свою форму. Сглаживались острые углы, изменялось соотношение размеров. Все сокращалось в одном направлении и вытягивалось в других направлениях. Вещи теряли присущий им цвет и окрашивались в светло-розовые тона. Поле зрения не ограничивалось больше стенами лаборатории. Я видел весь наш поселок, фигурки людей, застывших в самых разнообразных позах, и яркие звезды в небе. Всё становилось прозрачным.

Я сделал движение, чтобы встать с кресла, но меня остановил голос Берестовского:

— Не вздумайте двигаться! Сейчас любое перемещение в пространстве грозит катастрофой. Та комбинация полей, в которой мы существуем, имеет очень быстро убывающий градиент. Вне этой комбинации… Впрочем, у меня нет времени сейчас всё это объяснять. Внимательно смотрите!

Я снова откинулся на спинку кресла.

Теперь уже искаженные образы привычного мне мира возникали и исчезали, повинуясь какому-то постепенно замедляющемуся ритму. Это было похоже на смену кадров в кино, однако всякое движение в появляющихся изображениях отсутствовало. Менялась форма предметов, но всё оставалось как бы навеки застывшим на месте. Я видел людей на улицах с поднятой при ходьбе ногой. Окурок папиросы выплюнутый мороженщиком, повис в воздухе у самого его рта. Все предметы казались темно-красными.

Мне очень трудно описать то, что я чувствовал. Представление о времени было потеряно. Исчезающие и появляющиеся изображения, казалось, существовали и отсутствовали одновременно.

Я отчетливо видел Берестовского, сидящего в кресле, части аппаратов, нависших над нами, и всё, что было заключено в небольшом пространстве, окружавшем меня. Картины застывшего мира, где я раньше жил, чередовались с какими-то фиолетовыми контурами, не вызывающими никаких конкретных представлений. Призрачные контуры не только окружали хорошо различимое пространство, где я находился, но и существовали внутри него. Я видел, как они пронизывали грузную фигуру Берестовского и даже, казалось, появлялись во мне самом.

Постепенно глаза привыкли к смене красного и фиолетового цветов, и я начал различать в этих контурах какие то закономерности. Мне казалось, что я вижу очертания причудливого здания. Одна из его стен проходила через плечо Берестовского и через мою голову.

Трудно сказать, что было дальше. Невыносимая боль пронзила все тело. Казалось, что кто-то выдирает внутренности. Окружающее меня пространство вспыхнуло ярким светом, и я потерял сознание.

Первой пришла боль, вызвавшая у меня мысль о том, что я жив. Затем я почувствовал запах горелых проводов и озона. Потом я открыл глаза. Лаборатория была окутана дымом. Превозмогая боль, я подошел к креслу, в котором, скорчившись, лежал Берестовский. Я взял его за голову, и он застонал.

— Пробой конденсаторов, — прохрипел он. — Случись это за точкой перехода, всё было бы кончено. Очевидно, нас выбросило назад по нижней ветви кривой.

Даже в полусознательном состоянии Берестовский оставался верен себе.

Шатаясь, я вышел из лаборатории. Во дворе ко мне бросилась овчарка, но внезапно, завыв и поджав хвост, кинулась от меня прочь.

Я пробирался домой по улице, держась за заборы. Ноги подкашивались от слабости. Редкие прохожие провожали меня удивленными взглядами.

Войдя в комнату, я машинально подошел к зеркалу. Моё собственное изображение показалось мне совершенно чужим. Кое-как добравшись до кровати, я повалился на неё одетый и уснул.

Когда я проснулся, у моей кровати сидел врач в белом халате. У изголовья с встревоженным видом стояла хозяйка дачи.

— Ну и поспали же вы, — сказал врач, — я уже думал о том, чтобы отправить вас в больницу. Теперь всё в порядке, но придется несколько дней полежать в постели. Будете принимать вот эти капли. Всё это результат сильного переутомления. Кстати, вам говорили врачи, что у вас сердце с правой стороны?

Я отрицательно покачал головой.

— Странно, что вы об этом не знали. Это не так уж часто встречающаяся аномалия.

— Хватит с меня всяких аномалий, — сказал я, поворачиваясь лицом к стене, — благодарю покорно!

Врач похлопал меня по плечу, что-то тихо сказал хозяйке и вышел. Я снова заснул.

…Через несколько дней я получил по почте письмо от Берестовского. Он писал о том, что из-за болезни не выходит из дома и просит меня к нему зайти по очень важному делу.

Я ему не ответил.

Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в покое. Однако утром, в воскресенье, когда я собирался ехать в город, какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес мне клочок бумаги. Не успел я его взять в руки, как посланец исчез.

«Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно», — было нацарапано карандашом на бумаге. Подписи не было, но я узнал характерный, заваливающийся влево почерк Берестовского. Я бросил записку на землю и пошел на вокзал.

В городе мне пришлось задержаться на два дня, и всё это время меня не покидало какое-то тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о том, что так грубо обошелся с Берестовским. Я представлял себе больного, одинокого старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и решил сразу же по возвращении на дачу зайти его проведать.

Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему удивлению, дверь в заборе оказалась открытой, и около неё стоял милиционер.

— Входить нельзя, — сказал он, загораживая мне проход.

Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.

— Доложу следователю, — произнес он, козыряя, — подождите здесь.

Через несколько минут он вернулся и сказал, чтобы я шел за ним.

Первое, что бросилось мне в глаза во дворе, был труп овчарки.

— Пришлось пристрелить, — сказал милиционер, — она никому не давала войти.

Мы зашли в лабораторию, вернее в то, что ею когда-то было.

Центра лаборатории попросту не существовало. В полу зияла глубокая воронка. Потолок в центре также отсутствовал. Та часть оборудования, которая сохранилась, выглядела очень странно. Такой вид имеет кусок сахара, если его некоторое время подержать в кипятке.

Ко мне подошел молодой человек в штатском. Я понял, что это следователь.

— К сожалению, мы сейчас ничего не можем сообщить для печати, — сказал он. — Все это очень похоже на последствия взрыва, однако взрыв такой силы был бы слышен далеко за пределами поселка. Странно, что никто его не слышал, даже ближайшие соседи. Мы так ничего бы и не узнали, если бы не вой овчарки. Она выла, не переставая, двое суток.

Я еще раз окинул взглядом остатки лаборатории и вышел на улицу, даже не спросив о судьбе Берестовского. Мне было всё ясно.

«Взрыв произошел не здесь, а там, у антипода белого дракона», — подумал я.

Вот всё, о чем я собирался написать.

Кстати, я забыл упомянуть о том, что врач, у которого я постоянно лечу зубы, готов поклясться, что коронка на моём четвертом левом зубе была им собственноручно поставлена на этот же зуб, но с правой стороны. Он говорит, что это единственный случай, когда ему изменила профессиональная память, которой он так гордится.

Вот уже пять лет, как я пишу левой рукой. Так мне удобней.