Молох

Глава 9. НА ПУТИ К СЛАВЕ

Дома-побратимы 72 и 23, стоящие параллельно друг другу по Бухарестской улице, считаются в Питере одними из самых огромных жилищ, если вообще не возглавляют пальму первенства. Длинной больше полукилометра, сооружения занимают почти три трамвайные остановки. Тысяча девятьсот квартир на два дома. Мы прошли под аркой сооружения номер 23, граничащего с домом по Белы Куна. Того самого, в котором некогда жил президент матушки Расеи и где я постиг истину при помощи так и оставшимся мне непонятным изобретения. Безумное время порождает безумных, но гениальных учёных.

— Здесь должна быть «Пятёрка» — кивнул Ахмет в сторону дверей, частично покрывшихся зелёным мхом.

— Что за «Пятёрка»? И откуда тебе знать? Ты же дальше «Электросбыта» не заглядывал — засыпывал я вопросами как преподаватель нерадивого студента.

— Продуктовый магаз, неужто не слышал? — ответил за кавказца Пашка. Вообще, если сравнивать Пашку и Чуму, (местных, как мы называем тех, кто пережил войну в городе в не пределах метро) то один являлся антиподом другого. Если Пашка — отличный боец с подвешенным языком, то Чума — тёмная лошадка, напичканная комплексами Фрейда. Молчаливый, стеснительный, зажатый в себе.

— Допустим — отвлёк я себя от мыслей.

— Ну, и у нас была карта довоенного Питера — продолжил боец. — Нам не разрешили её брать, когда мы покидали «Радиус». Но мы с Ахметом изучили её вдоль и поперёк. Конечно, не всю, в основном район Купчино.

— Ясно — махнул я рукой в сторону магазина. — Перекусить нам не помешает. Сколько нам там идти до Славы?

— Полтора километра — буркнул Чума. По-моему, то были первые слова паренька за всё время. Теперь же мы его голос вряд ли услышим в ближайшие день-два.

Дверь оказалась закрытой. Мало того — замурованной благодаря толстому слою мха. Белый Чулок, убедившись, что у Ахмета ещё полным-полно оружия, достала свою единственную гранату и прямо таки затолкала в растения. Взрыв вышиб одну из дверей, а вторая съехала с петель. Зелёное облачко взвилось в воздух.

Мы простояли с полминуты в ожидании того, что монстры сбегутся на звук, но на территории Купчино по-прежнему стояла гробовая тишина. Я жалел, что небо снова заволокло унылыми облаками, ибо отдал бы всё, чтобы глянуть ещё разок на солнце. Чулок первой проследовала в «Пятёрку», за ней Пашка с Ахметом. Мы с Чумой глянули друг на друга. «Да, такие парни умирают первыми», — подумал я, глядя на подрагивающие руки местного, сжимавшие М-16. Я хлопнул парня по плечу, после проследовал за всеми.

Половина помещения универмага поросла растениями, которые, правда, не представляли для нас опасности. Кувшинки, слава Иисусу, пока областное явление. Я заметил изодранные трупы крыс, затем нам появились и те, кто слопал грызунов. Знакомые уже не по наслышке тараканы вылезали из щели подсобного помещения. Без труда мы расстреливали их в упор один за другим. На сей раз тараканы быстрее поняли всю безнадёгу ситуации и решили больше на глаза нам не попадаться. Кто бы мог представить: тараканы жрут крыс. И где же ты раньше был, товарищ Дарвин?

Мы складывали в сумки консервы и воду. Я искал глазами сгущёнку, но её как назло не было. Вспомнился Глыба. Тогда, на Площади Ленина, когда я лежал в больничке. Казалось, то происходило не со мной. Все воспоминания перекрывали мысли об увиденном на злосчастной видеокассете, о Рите, застреленной Диней.

— Молох — подошла ко мне Чулок с 0,7 «Блэка Лейбла». — Как думаешь, коньяк с вискарём на самом деле понижает уровень радианов в организме?

— Уверен, что утверждение — бред, придуманный сталкерами, кои ищут повода выпить — повертел я в руках бутылку. — Но лучше возьми.

— Хорошо, сладенький — провела мне нежно ладонью по щеке девушка. — Там она как раз последней осталась.

Мы набрали всё необходимое и вышли из здания «Пятёрочки». На секунду мне показалось, что солнце вот-вот выйдет из облаков, но те ещё пуще сгущались. Перед нами в обе стороны раскинулась Бухарестская улица. Литовка проверила радиацию — стрелка немного прыгала с ноля к одному. Нацепив на себя намордники, мы двинулись к главной дороге в сторону проспекта Славы.

— Скажешь, что за артефакт вы там нашли? — как ни странно, но первой не выдержала и поинтересовалась девушка.

— Видеокассета — помедлил я с ответом. По левую руку нас встречали руины универсама «Международный», по правую — метро с одноимённым названием. Огромное сооружение с многочисленными дырами, напоминающее рокфорский сэр. Я представил, как мы спускаемся внутрь вестибюля и утопаем в море разложившихся трупов. И тела нас обволакивают, сжимают, начиная разрывать на части точно обезумевшие зомби. Отдавая нас в лапы Бога метро. — На ней запись профессора, который фиксировал то, что происходило в Убежище номер 13.

— Номер 13? — остановился Ахмет как раз напротив метро — Что-то я такое слышал от Вано про экспериментальный бункер с кодовым названием 13.

— В точку — сразу после слова послышался пронзительный клокот птеродактилей. Там, за метро стояли три небоскрёба, над отколовшимися верхушками которых парили птички.

— Нам пора поторапливаться — замялся Пашка.

«Пора», — подумал я и зашагал впереди всех по улице. Я знал всё — и истину, и причину появления в метро в первый раз. Причина, связанная с тем, что было на видеокассете. Мы почти подошли к знакомой нам до боли улице Турку, когда одна из птиц бомбардировщиком спикировала на наши головы. Я дал команду не стрелять, сам же снял монстра точным выстрелом в клюв. Птеродактиль, будучи без головы, упал к моим ногам. Сородичи мутанта поспешили ретироваться за горизонтом.

Парк, через который проходила улица, где мы захоронили Владлена, в этом месте был заполнен водой. Решили переходить вброд, благо радиация вновь отступила. Я убрал за пояс УЗИ, подошёл к небольшому обрыву. Все мы люди и все совершаем ошибки. Только я сделал шаг вперёд, как поскользнулся и кубарем полетел вниз. Тёмная как смоль вода встретила сильным ударом. Воронкой тянула на дно, которого, казалось, не существовало вовсе. И там, на дне, априори я был не один.

16 июля 1945 года Соединёнными Штатами была впервые испытана плутониевая бомба имплозивного типа. Этот взрыв принято считать началом ядерной эпохи и ознаменованием Холодной войны. Бомба «Толстяк», сброшенная в августе того же года, являла собой аналогичный тип оружия. Советское правительство во главе со Сталиным и Берией в спешке принялось пополнять свой ядерный арсенал. Так началась гонка вооружения. Параллельно по стране возникали убежища на случай Третьей Мировой. После смерти Сталина и падения Берии на экспериментальном бункере платформы Кавголово прекратились секретные работы. В конце октября 1962 года по окончанию Карибского кризиса, длившегося 13 дней, решено было в срочном порядке продолжить начатую стройку. Так, в очередную годовщину октябрьской социалистической революции закончились работы по созданию первого лабораторного яруса и систем воздухоочищения и подачи воды. Бункер получил название «Убежище № 13» в честь событий минувшего кризиса.

К 1963 году закончились работы по второму ярусу, отведённому персоналу. Но Третьей Мировой не наступило, посему двери бункера находились закрытыми вплоть до запуска ядерных ракет. Никто не ждал войны, но и не отрицал её возможного начала. На данной видеокассете я, профессор Преображенский, поведаю вам основные этапы эксперимента в рамках созданного нашими потомками Убежища 13. Всё, что проделано здесь, послужило сугубо интересам науки. О случившемся никто не сожалеет.

Глаза никак не хотели привыкать к подводной темноте. Всё равно, что заставить себя лицезреть внутри бездны. Мысль-химера. Судя по всему, в данную часть парка попало небольшой ракетой, в результате чего образовалась внушительных размеров яма, со временем заполнявшаяся водой. Я нащупал ногами мягкое дно, словно то поросло водорослями. Я хотел было оттолкнуться, заставить тело всплыть, но при этом чувствовал, как растения обвивают мои ноги. Там, в бесконечных подводных зарослях дно поверхности раздвигалось в стороны. Водоросли тянули меня в пасть монстра, таившегося здесь многие и многие годы. Паника овладела мною, воздух стал стремительнее выкачиваться из лёгких. «Максимум, полминуты», — прикинул я.

Я был благодарен за то, что мы встретили Ахмета, снабдившего нас на сей раз оружием, в том числе холодным. Я достал из кармана нож и принялся один за другим сдирать растения. Горло спрессовывало, глаза вылезали из орбит. Больше всего в жизни хотелось вздохнуть, но я понимал, что вода вмиг зальёт лёгкие. Полминуты давно прошли, а я по-прежнему не дышал. Намордник на лице давил вниз. Наконец, последний водоросль сдался и моё тело подняло наверх. Я жадно глотнул воздух, не видя по началу, что происходит вокруг. В глазах искры. Казалось, дно подо мной стало не таким глубоким. Монстр поднимался наружу. Субстанция, покрытая водорослями, как подводная лодка, нагоняла меня, пока я, что есть силы, плыл на голос к другому концу берега. Сто пятьдесят метров — марш бросок не на жизнь, а на смерть.

Я видел Риту и Ахмета, вскинувшие М-16 по направлению тучи водорослей, следовавшей за мной. Посыпались выстрелы, которые задерживали на секунды тварь из бездны. Напоминала мне она плесень — бесформенное ничто, наделённое разумом и способное сожрать тебя в один заход. До берега оставалось всего ничего, когда откуда то со дворов прибежали мокрые до нитки Пашка и Чума. Четыре залпа пуль, подстраховывавших меня, не останавливали мутанта, но также не давали засосать меня ему в пасть.

— Молох, ныряй! — крикнул мне Ахмет, когда я достиг горизонта событий — ту самую точку невозврата, после которой существо накроет меня.

Вода вновь встретила кромешной тьмой. На секунду мне показалось, что в прогремевшей вспышке я увидел обладателя водорослей. Гигантская камбала с выпученными глазами. Но такое представлялось невозможным, ибо данная рыба — представитель морской фауны. Взрывом гранаты, брошенной Ахметом, вьющиеся растения разбросало в разные стороны. Вода заполнилась коричневой жидкостью. Камбала извивалась как на сковородке Атланта, попадись она тому на завтрак. Всё так же не всплывая на поверхность, последние несколько метров я осилил под водой. Только на берегу меня подхватили Ахмет с Пашкой.

— Я думала, ты мёртв — бросилась мне в объятия Чулок. Не смотря на то, что мы оба промокли до нитки, я чувствовал тепло её тела. — Когда ты свалился в воду, мы с Ахметом бросились тебе на помощь, но под водой не видно не зги. В итоге мы вообще оказались на другом берегу.

— Мы же решили стороной оплыть — добавил Пашка. — Мало ли тебя снесло течением.

Тем не менее, я поблагодарил бойцов за то, что не попал в руки морскому Демиургу. Впереди простиралась ровная дорога вплоть до кругозора. Оставалось нам порядка километра. Три трамвайные остановки, отделяющие нас от загадочной Славы. Ахмет поведал, что аномальная зона, сгустившаяся над нужным нам парком Интернационалистов, в Питере есть ещё в одном месте. Как раз таки таинственный район Апрашки, где пропадают диггеры. Облака же, похоже, в какой раз застыли, решив нас не расстраивать плохой погодой. А до темноты времени — вагон.

Первая остановка — «Музыкальная школа». Белый Чулок проверила радиацию — норма, поэтому старые добрые противогазы мы решили снять. Знать бы, что послужило причиной заражения на отрезке Института Кино и Телевидения — Белы Куна. Страшно вообразить, что творится в ГУПе — университете, расположившемся как раз меж двумя точками. За время размышлений я не заметил, как порядком обсох.

На остановке нас караулила доселе неведомая ловушка.

На своей памяти я пока ни разу не сталкивался с Громилами — заражённые люди, сносящие всё на своём пути. Радиация подействовала на них странным образом: тело увеличилось в размерах, конечности прибавили в весе, только голова впала, по всей видимости, отразившись и на мозг. Существа крайне свирепы. «Последняя ступень эволюции перед бордюрщиками и людьми», — подумал я с иронией, глядя на то, как двое самых настоящих верзил бегут на нас сломя голову. Я понимал, что всё до пугающего безобразия плохо, ведь на то, чтоб завалить одного монстра, понадобится далеко не одна обойма. И пофиг, что нас пятеро, нашпигованных с ног до головы оружием. Вот кто терминаторы, пусть и под плотью у мутантов находится не стальной каркас, а костяная система.

— Быстро в Музыкалку! — дал я бойцам команду.

Мы успели в школу раньше, чем Громилы добежали до нас. Просто на просто, по пути их на время остановила граната Ахмета. Вот сволочи! Казалось, угодила лимонка прямо в ноги мутантам, а им хоть бы хны. Повернули друг к другу свои головы размерами выпущенной гранаты, после снова перешли на бег. Впятером мы умудрились перенести гардеробную стойку к двери до того, как Громилы вышибли бы её с корнями.

— Что теперь? — Пашка, как и все, тяжело дышал.

— Для начала, отдышимся и поищем чёрный выход — заверил я.

Ближайшие полчаса ушли на обследование музыкальной школы, но никакого чёрного выхода мы не нашли. Наверняка, если он и был здесь, мы его не заметили, приняв дверь за завалы мусора или обрушившуюся часть стены. Пару раз я натыкался на жирные следы крови, но тел чудесным образом нигде не было. Как будто находились мы на острове Роанок, где когда-то бесследно исчезла первая американская колония. Так же и следов местных мы не обнаружили. Богом покинутое здание, ставшее для нас ловушкой, в то время как Громилы тёрлись у главного входа. Я не понимал, чего они ждут, ведь стоит тем приложить силы, то и дверь, и гардеробная стойка не станет им помехой. Ответ опять-таки на лицо. Золотое давнее правило: «Сила есть, ума не надо».

— И как теперь поступим? — после тщетных поисков Пашка задал второй окончательный вопрос. Я бы сказал даже, философский. Что делать? И кто, мать вашу, виноват в гибели Кеннеди, не говоря о семи миллиардах человек? Хотя с Кеннеди было всё ясно: спасибо ЦРУ, которые рассекретили необходимые документы незадолго до Священной войны.

— Ждать — ответил я, а сам пожалел, что теряем время. Лишний день убивать не хотелось. — Я там на кафетерий наткнулся.

В тишине мы позавтракали (или пообедали?), делая вид, что нас здесь вообще нет. Так есть вероятность того, что Громилы покинут место. Не вечно же им под дверью сидеть? Мыслей в голову не шло, чему я был несказанно рад. Ни на секунду моё тело не расслаблялось. Мышцы на пределе. Я ожидал, что вот-вот рухнет стойка или объявится кто из пропущенных нами монстров/местных во время осмотра Музыкалки, заиграет, в конце концов, фортепиано. Но ничего не происходило. Время тянулось бесконечно как лента Мёбиуса. Теперь, обретя память, я интеллектуально стал чувствовать себя раскованнее. Вспомнился Библиотекарь, стёрший мне память в первый раз. Спасибо хиппи с Обводного, что открыли глаза на истину. Интересно, московские Библиотекари, если они вообще там в наличии, такие же, как в Питере? «Навряд ли, — подумал я с улыбкой. — Наверняка, в Библиотеке имени Ленина хватает своих уродцев».

Смеркалось, когда шаги за дверью окончательно стихли. Для пущей уверенности мы подождали ещё минут 15 сверху, затем плавно и общими усилиями отодвинули гардеробную стойку в сторону. Нет, дверь не полетела на нас, как выпущенное из пушки ядро. На улице тишина. Но перед тем, как снова вступить на территорию Питера, я уловил звук. Шёл он со здания Музыкалки, оттуда, где мы, казалось бы, проверили каждый уголок. По телу пробежали мурашки. Наигрывали «Лунную сонату» Бетховена.

Цепочкой мы шли друг за другом, сохраняя идеалистическую тишину. Я впереди. По подсчётам Ахмета, примерно двести с половиной метров стирать нам подошвы до остановки номер 2 — «Универсам». Хорошее название. Краткость — сестра здорового языка. В детстве, помню, мне рассказывали анекдот, который я вызубрил как скороговорку. Типа, президент Туркменистана Бердымухаммедов Гурбангулы Мяликкулиевич посетил вулкан Эйяфьядлайёкюдль, в результате чего дикторы по всему миру сломали языки.

Универсам «Фрунзенский» и остановка располагались слева по мере нашего движения. И только тогда на город чёрным одеялом осела тьма. Один из Громил всё же последовал за нами, отколовшись от своего брата по радиоактивному несчастью. Но был монстр в компании ещё кого-то, скрытого под покровом ночи. Я понимал, что битва неизбежна, кто бы там ни шёл на нас. Лёгкого пути к Славе никто не ждал.

Но я вновь ошибся.

Мы наткнулись на знакомого нам уже с Белым Чулком Кондуктора.

Универсам оказался отрезанным от нас, потому бежать в него не имело смысла. Перед нами встал один простой выбор — нестись, сломя голову, в сторону аномальной зоны. Чуть меньше полукилометра, когда в спину тебе дышат Громила и порождение ада в лице Кондуктора. Я чувствовал его шёпот у себя за спиной. Голова затрещала как радио, которое никак не может поймать хоть какую-нибудь волну. Первым сбился с нашего пути Чума. Такое впечатление, что его поглотила тьма — был человек, и как по щелчку не стало, словно тот сквозь землю провалился. Но и шум в голове стал сходить на нет. Только я позволил себе расслабиться, как на меня вынырнул Громила. От удара в торс я отлетел на несколько метров вперёд себя. Грудную клетку сковало. Всё равно, что со всего дуру получить удар от самого Кассиуса Клея в его лучшей форме по незащищённому телу.

Пока я лежал на асфальте, пытаясь подняться, посыпались выстрелы. С подворотен, из подъездов домов раздался вой, точно все разом хотели вкусить нашей крови. Времени для отдыха не было, не смотря на то, что грудь заливало кипятком. Громила спокойно прорывался через град пуль, пока в итоге не рухнул на колени, продолжая ползти. Обе моих пули вышибли ему глаза. Глазная жидкость стекала по лицу, но и она не останавливала того, кто когда-то был простым смертным человеком. Невиданным рывком Громила из последних сил встал и прыгнул на Чулок, раздавив её своей тушей.

— НЕТ!!! — крикнул я, подбегая к девушке. В один момент я сам чуть не плюхнулся, но удержал равновесие подобно чёртову эквилибристу на канате.

Мы стянули мёртвое тело монстра с девушки. Опасения мои, хвала Богу, оказались напрасны: литовка, вспоминая всевозможные трёхэтажные маты, поднималась с земли. Мы принялись ржать, будто обезумевшие на балу у Сатаны. Чулок, светя фонариком на наши довольные рожи, для пущей уверенности послала всех нас к ядрёной фене. Я продолжал смеяться, пущай грудь до сих пор пронзала боль. Отсмеявшись, мы оглянулись назад — никого. Ни Кондуктора, ни Чумы, лишь одинокое тело верзилы и загаженный его немногочисленными мозгами асфальт.

Волков с собаками Павлова мы окончательно разбудили, ибо вой не прекращался ни на минуту, как тогда на Волковской. Да, в темноте труднее от них отстреливаться, но что поделать. Так мы пристрелили пару троек собак, не доходя до середины пути. Остальную часть до последней третьей остановки прошагали в тишине. Я уже видел очертания самого проспекта Славы, но что за ним — глаз выкали и спусти в унитаз. Путь к заветной цели, как назло, преграждал чей-то силуэт. Ох, не к добру! Конечно же, можно было обойти дворами, но там мы рисковали попасть в засаду к псам.

— Кто здесь? — светил я фонариком вперёд себя. Рядом с нами стоял мужик в потёртом джинсовом костюме. Седые длинные волосы спадали на плечи.

— Вам удалось обмануть смерть — стал хлопать человек.

— Что за ё*твою мать? — возрёк Пашка дрожащим голосом.

— Да тихо ты! — осёк я его. — Я вас не понимаю, уважаемый…

— Индеец — глядел на нас через сальные волосы ответчик. Что-то шаманское было в его очах, глубокое и древнее. — Зовите меня Индейцем. Я местный в здешних краях.

— Нам надо пройти — не мог угомониться Пашка.

— Заткнись — на сей раз возразил ему Ахмет так, что тот больше не подавал голос.

— Что значит, обмануть смерть? — сглотнул я ком, внезапно подкативший к горлу. — У нас там, видите ли, Кондуктор за спиной.

— Я его и имел в виду, Молох — казалось, Индеец прирос к месту, разве что руки двигались. От последнего слова, а именно обращения, холод пробежал по моему телу.

— Откуда вы…

— Я всё знаю — перебил Индеец. — Вот и обманувший смерть. Оглянитесь.

Я не знал, что отвечать, как поступить. Мало ли, что на уме у местного, вообразившего себя бабушкой Вангой. Как Божий день я понимал, что шаман нами ловко манипулирует. Но думать не пришлось, я и так всё понял, когда первой ахнула Белый Чулок оттого, что (кого) увидела позади себя.

— Чума?!

— Да — всё так же лаконичен оставался боец.

— Но как ты? — диггерша, как и все, была в замешательстве.

— Я просто дал Ему то, что он просит — Чума подбирал каждое слово. — Билет.

— И что за билет? — опомнился я после глубоких раздумий. Ни с того, ни с сего вскружилась голова и подступила рвота.

— Я скажу только тебе, Молох — подошёл ко мне Чума.

— Почему только ему? — всем видом Пашка показывал свою обиженность. Но я его уже не слышал. Чума мне прошептал всего одно единственное слово.

— Действительно! Как же всё гениально и просто — похлопал я парня по плечу. Вроде бы, и проклятые недуги ушли так же внезапно, как пришли.

— Поведаешь потом мне, сладенький — подмигнула Чулок. На сей раз волна возбуждения прокатилась по моему телу. Мне хотелось девушку здесь и сейчас.

— Индеец — я делал вид, что ничего не происходило. — Расскажешь нам, что творится в аномальной зоне? Почему диггеры пропадают?

— Рассказывать нечего, сынок — местный наконец-таки изменил свою позицию, указывая, как Ленин на броневике, в сторону Славы — Лишь чистый духом пройдёт по полю.

— Молох, пошли отсюда — не выдержал Ахмет. — Чего я в своей жизни не наслушался от Вано, от людей, но это — первая строчка в рейтинге идиотизма.

— Я не сужу вас — спокойным невозмутимым голосом продолжал отвечать шаман. — Но перед тем, как отправитесь дальше, ответишь мне, Молох, на один вопрос?

— Что ж, будет любопытно.

— Тебе понравилась «Лунная» Бетховена?

Погружённые в свои потаённые мысли, мы пересекали проспект Славы. Прекратился и вой. Я не находил никаких логичных ответов по поводу Индейца — кто он, откуда, как узнал моё имя и как раньше нас оказался на месте? Вроде бы, телепорт пока не изобрели, не смотря на всякие игрушки вроде стула-вспоминалки в квартире президента.

Загадочный вход в метро находился на краю парка Интернационалистов в церкви Георгия Победоносца. Далеко идти не надо. Я держался рядом с Чулок, когда мы подходили к окраине парка, внешне пока ничем не отличавшегося от сквериков Питера. Первым в зону вступил Пашка. Чёрная субстанция окутала его по рукам и ногам. Она была живой. И когда Она отступила, от солдата остался скелет, кое-как обтянутый мясом. Почти как в Мясорубке. Пашка оставался жив. Только через минуту адская агония, в которой остервенело бился несостоявшийся диггер отступила, и наш отряд потерял бойца.

Глава 10. ПЛОДЫ ОШИБКИ ГЕНЕТИЧЕСКОГО КОДА

Полчаса стройным отрядом мы вышагивали вокруг да около парка как вдоль Бухарестской, так параллельно Славе. Везде — мрак, лишь кое-как заметен золотой шпиль церкви, вонзавшийся в чёрный ковёр неба. Никто из нас после инцидента с Пашкой не хотел проверять чистоту своей души. Мы не представляли, как нам вступить на территорию Интернационалистов, чтоб чёрное облако не содрало с нас шкуру живьём. Разве что подкоп сделать, но на это у нас уйдёт как минимум месяц. Одни среди собачек Павлова, Кондуктора, которого я теперь не боялся и прочей чертовщины.

— Я вот, что думаю — Ахмет остановился около изуродованного тела бойца, деловито почесав макушку лезвием ножа. — Молох, Чулок, вы помните историю про то, как плесень слопала на обед человека?

Мы с девушкой кивнули. Позади в знак удовлетворения одиноко залаяла собака.

— Мне кажется, что перед нами и есть плесень, только споры её попали в воздух. Что нам вообще известно про неё?

— Ничего — вздохнула Чулок так, словно пробежала марш-бросок на двадцать километров с огромной сумкой за спиной.

— Почти — зашагал Ахмет, стараясь держаться подальше от воображаемой границы парка. — Плесень — те же грибы. Естественно, не те, которые мы с вами привыкли видеть на картинках книг или по рассказам очевидцев, а некая бестелесная субстанция, образующая мицелии. Русским языком — бактериальный налёт. Представьте, если под действием радиации они мутировали настолько, что обрели разум и стали способны нападать на живой организм, опутывать его, как грёбаные лианы.

— Интересное сравнение — в какой раз я поёжился. Хотелось оказаться сейчас где угодно, только не под ночным небом Питера. Величавым, бескрайним, но символизирующим собой апофеоз кошмара, какой только может случиться с человеком. — Допустим. К тому же история со съеденным человеком тому подтверждение, если опять таки верить слухам. Но что здесь произошло?

— Во-первых, слухи обретают реальность. Во-вторых, не зря зона парка, как и Апрашка, прозвана аномальной. Я не удивлюсь, если выяснится, что сюда бомбили прямой наводкой. Прошло время и под действием неизвестных нам законов началось гниение, сопутствующее образованию грибов. Чёрная живая плесень впиталась в воздух, стала частью его.

— Что ж тогда дозиметры молчат? — спросил я, а сам подумал, что район в близ Владимирской по логике то же должен являться одной большой зоной отчуждения, если Робби мне тогда говорил правду.

— Мне откуда знать? Плесень бывает и благородной. Может, всё её благородство ушло на победу над радиацией? И мы можем использовать грибы в медицине. Только нужно знать подход.

— Ладно, Склифосовский — после слов Белого Чулка к лаю одной собаки присоединились ещё несколько. — Как нам обмануть этот организм?

— Легко. Переждать ночь. Мы не видим плесень, так как она в воздухе и приняла цвет безлунной ночи. Как хамелеон, мать его за ногу. С наступлением утра вернёмся и посмотрим, что произойдёт. Дневной свет не обмануть, нежели свет фонариков. И не думаю, что организм, как ты его назвала, так уж повис над всей территорией парка.

— Хорошо, что за Интернационалистов Оно не заходит — меня вдруг охватила паника: «Где Чума?» Я огляделся. Боец по-прежнему стоял за моей спиной и безучастно глядел себе под ноги. А лай тем временем нарастал, не давая душевного покоя.

Во дворы никто из нас не хотел рисковать идти, так же как подниматься в высотки с сотнями и сотнями квартир, каждая из которых могла представлять опасность. По крайней мере, с вырванным кадыком просыпаться на утро никто не желал. Через дорогу по другую сторону мы заметили вывеску с суши-баром «Нэко». Судя по отколотому иероглифу между словами «БАР» и «НЭКО», ресторан имел отношения к китайцам или японцам. О сушах я прежде ничего не слышал. Да и выбора у нас как обычно не оставалось, несмотря на то, что путь преграждали четыре собаки Павлова. Стена на стену.

Я и не думал, что хищники нас смогут обдурить, воспользовавшись последней ночью, которую нам предстоит провести в городе. Первую псину застрелил Чума, когда та встала в стойку, брызжа изо рта кровавой пеной. Трое оставшихся метнулись по разные стороны, но отступать не было в их планах. Через некоторое время собаки Павлова ударили по нам сзади, когда мы того не ожидали. Даже тревожный молоточек диггера не сработал. Меня накрыла одна из тварей. Фонарик с оружием отлетели в сторону, сдав окружающую меня реальность в лапы кромешной тьме. Но перед тем я успел увидеть россыпь клыков, смыкающихся на моём лице.

Через миг я лишился носа.

Яркий свет через толщу помутневших стёкол. Ощущение, будто вот-вот вылупился на свет. Я часто представлял себе жизнь в виде аквариума в огромном океане. Когда наступает смерть, аквариум разбивается и перед нами предстаёт совсем иной мир, невидимый простому глазу. Мир, выходящий за рамки стекла. И тогда ты становишься частью чего-то вселенски огромного, но при этом продолжаешь жить.

— Он очнулся — узнал я голос литовки.

— Что произошло? — слова почему-то давались мне с болью.

— Молох — смотрел на меня в упор подоспевший Ахмет. — Мы тебя чуть не потеряли. Даже удивительно, как ты вообще остался жив. Собаки Павлова застали нас врасплох. Все три псины решили сделать из тебя жертву. Двоих мы подстрелили, третья…

— Что третья? — я глядел на внезапно замолчавшего кавказца.

— Она вгрызлась тебе в лицо — положила мне руку на плечо девушка. — Мне жаль, но ты лишился носа, половины челюсти и ухо разорвано. Мы надели на тебя противогаз.

Я больше не слушал того, что мне говорила девушка. И снова знакомое до боли чувство, выворачивающее наизнанку. Нет! Такого просто быть не может! Не со мной. Я огляделся. Так, надо прийти в себя. Ты жив, Молох, следовательно, миссию сможешь закончить. К тому же после смерти Риты меня ничего на свете не держало, разве что… Я посмотрел на Чулок. На её голубые глаза, такие же, как у той, которую я любил и до сих пор люблю.

— Которое сейчас время? — спросил я.

— Пять утра — буркнул Чума. Меня аж невольно передёрнуло оттого, что услышал, казалось бы, посторонний голос.

— Скоро выдвигаемся — дал я понять, что ждать и зализывать раны далеко не в моих планах.

Около часа мы просидели в тишине в подсобке суши-бара «Неко». Я внимательнее обследовал помещение в надежде найти намёки на то, что называют суши. Что не говори, а человеческое любопытство порой сильнее всякой боли или цели. Кроме странных деревянных палочек и двух трупов поваров я ничего не заметил. Судя по положению тел, они вышибли друг другу мозги в знак самоубийства. Видимо, катаны не оказалось, дабы не отходить от самурайских канонов. На какое-то время я позавидовал тому, что они сейчас в другом мире, не в силах терпеть бремя, свалившееся на нас после Третьей Мировой. От мысли лицо запульсировало. Так продолжаться не могло.

Я подошёл к зеркалу и медленно стянул намордник. По началу я чуть не осел на пол, в последний момент удержав равновесие. Ага, чёртова эквилибристика — упадёшь и пиши, пропало. Вместо носа торчала кость, кое-как обтянутая кожей. Со временем кожа отрастёт, но уродливый шрам так и останется. Из правой части лица прослеживалась челюсть. С той же стороны болталось ухо, словно из него выдернули не дюжую серёжку. Кровь на ранах запеклась. В данный момент я бы дал фору Минотавру, который столкнулся с дланью самого Пушкина. Но для себя я сделал один вывод — больше противогаз ни за что не надену. Всем назло. Чувство отвращения к самому себе усилило злобу.

Бойцы словом не обмолвились, даже не повернулись в мою сторону. Один Чума бросил холодный взгляд и отвернулся. Вот действительно — чума, иного слова не подобрать. Я сел рядом с литовкой, открыв банку тушёнки. Есть было больно, еда шла наружу, но я насильно заглатывал комок рвоты, подступавший ко рту. Разделавшись с обедом, я поведал бойцам историю того, что увидел на видеокассете. Думаю, диггеры заслужили истину. Но я остановился на шести месяцах. Необходимо время, чтобы путники смогли переварить то, что творилось в Убежище номер 13 после полугодичного отрезка, когда продовольствие почти иссякло, а последняя крыса легла на лабораторный стол.

— Странные люди — сделала вывод диггерша, глядя на меня, а не на мои шрамы, делавшие похожими на чудовище Виктора Франкенштейна. И Чулок поцеловала меня в краешек губ, куда не добрались клыки пса. Поцеловала горячо. Будь я мёртвым, сердце моё как после разряда тока забилось бы вновь. Может, я и попал на тот свет?

Перед дорожкой мы дружно сходили друг за другом в уборную, после вышли на безлюдный проспект Питера. Гробовая тишина и слепящий белый свет облаков. Я поглядел на трупы собак, потихоньку начинавших разлагаться. Была бы воля, отловил бы всех псов города и заживо подпалил их в доменной печи, устроив собственный собачий холокост. Или бы вытворил то, что увидели мои глаза на всё той же кассете. Мы обошли тела животных и не в спешке пересекли проспект Славы. Ахмет был прав — чёрная субстанция, она же плесень, зависла над парком как воздушная подушка над водой. Но она занимала далеко не всю площадь места. Там же, где лежал мёртвый Пашка, червоточина никуда не отступала. Решено было ждать.

Я отсчитал семь минут, в течение которых плесень будто наблюдала за нами, завораживала, говоря, чтоб мы вошли в неё. Только сильный духом пройдёт. Сильный дух — терпеливый. Он не подастся на соблазны. Могу поспорить, но там, внутри чёрной дыры я видел переливающиеся отблески всех цветов радуги. Самое красивое, что я видел в своей жизни. В голове раздалась музыка Людвига вана. Ноги подкашивало. Я не осознавал, что делаю шаг вперёд, но никто меня не останавливал. Все так же были поражены пляской цветов, не подающихся ни описанию, ни логичному объяснению. Как бутон расцветающей розы. Ещё мгновение и мир поглотит хоровод цветов, во главе которого станет красный, а затем чёрный. Что есть мочи я стиснул зубы. Боль дала о себе знать, тонкой струёй крови стекая по подбородку. Я остановился в шаге от заветной черты. Вслед за мной как вкопанные застыли бойцы.

— Твою мать, что с нами было?! — на всякий случай Ахмет схватился за М-16.

— Думаю, мы прошли испытание — прошептал я, стирая рукавом куртки кровь с лица.

И тогда плесень отступила, направившись в сторону пруда, раскинувшегося на дальнем краю парка Интернационалистов. Странный вирус, который нам глазами не увидеть, мозгами не понять. Наконец я увидел монумент бойцам, а за ними долгожданный храм Георгия Победоносца. Махнув рукой, я первым вступил в парк. Зажмурил глаза. Секунда, вторая. Живой. Я понимал, что терять нельзя было ни минуты, иначе не ровен час, как окажемся в бесконечной пустоте, которая буквально высосет из нас все соки. «Вряд ли она проникнет в церковь», — подумал я, сокращая до постройки расстояние. Плесень так и не сдвинулась над водой, когда мы распахнули двери храма и вошли в её обитель.

В последний момент чувство диггера меня не подвело — всё это время издалека нас молча провожал Индеец. Вослед Петербургу.

Храм Святого Великомученика Георгия Победоносца представляет собой трёхкупольную, двухэтажную церковь, первый этаж которой находится в цокольном помещении. С нескрываемым любопытством я разглядывал иконы Святых на стене. Тех людей, которым поклонялись люди до Катастрофы. Мне стало любопытно, как бы изображали Бога Метро, построй у нас кто в подземке церковь. Ходил слух, что на Ладожской возводили подобную церковь, пока танк буквально не въехал внутрь станции, тотально разрушив и храм, и внутренний интерьер обители. Я же представлял себе Бога Метро так: старец, покрытый с ног до головы гнойными волдырями, с множеством рук, наподобие индусских богов Шивы и Брахмы. Но если индусы смогли бы объяснить наличие немалого количества конечностей по своим ритуальным соображениям, то у нас и так всё ясно. Гамма лучи, распад атомов, генная мутация и прочая хренотень. Около семидесяти рук на каждую станцию метро, включая недостроенных Славы, Кудрово и остальных.

Не дойдя пару шагов до алтаря, как и в любом другом храме, являвшимся центром богоугодного местечка, мы вчетвером уставились в окно. Чёрная масса витала по воздуху точно стая саранчи перед атакой на сельхоз угодья. Я не мог судить, очередной ли плод воображения созрел у меня в голове, когда заметил причудливую фигуру невероятно огромных размеров, скрывающуюся в недрах плесени. Силуэт выделялся на общем фоне. Вот-вот, и он станет переливаться мириадами цветов, манить к себе, как звал десять минут назад. На сей раз я силой оторвал взгляд и чуть не подпрыгнул на месте, когда увидел перед собой двоих стариков, материализовавшихся, казалось бы, из ниоткуда.

— Осторожнее, молодой человек — вскинул дедок руки, когда я направил на него еврейский пистолет-автомат.

— Кто вы? — я не спускал с мушки стариков. Не знаю, почему, но парочка казалась мне более чем подозрительная, хотя внешне опасности люди не представляли.

— Маргарита — первой отозвалась старуха. Во второй раз я ни на шутку содрогнулся: новая Рита на моём пути, пусть она и годится мне в бабки. — А это мой муж — Герман. Вы простите нас, что мы так подкрались. У нас уже давным-давно не было посетителей.

— Вы здесь одни? — Ахмет, удовлетворившись, что в главной зале храма, кроме нас, никого нет, убрал автоматическую винтовку.

— Как же так одни то, детки? — вновь ответила Маргарита. — Игорёк пошёл искать Лизоньку, скоро вернётся. Мы как раз на стол накроем, будете нашими гостями. Мы всем рады. Игорь у нас любит гостей.

— Давайте по порядку — я последним убрал оружие, чтобы войти в доверие к старикам. — Кто такая Лиза и кто есть Игорь?

— Так это, внучата они наши — я не спускал взгляда с дедка. Пока его, по всей видимости, жена отвечала, муженёк невзначай так ковылял ко мне. — Лизонька пропала, а Игорь пошёл искать её. Его уже давно нет, потому он вернётся с минуты на минуту.

— Молох — Чулок кивнула мне на Германа, который пришвартовался уже рядом со мной.

— Господин — дед, поняв, что его раскусили, заговорил начистоту. — Можно вас?

Я дал знак Чуме, чтоб он глядел за бабкой, сам же с Ахметом, Белым Чулком и Германом прошёл к входу в церковь. Старик не стал тянуть резину и сразу в полголоса заговорил.

— Вы уж простите мою жену, клюшку старую. Лет с десять назад, когда только тьма опустилась над парком, у нас пропала внучка. Горевали, наверное, месяц, пока Игорь, её старший брат, отправился на поиски сестры. Лизу не трудно было найти, у неё был брелок на запястье с именем. Наверняка, кто видел, слышал, хотя сами понимаете — весь Питер практически вымер, да и существ причудливых как дерьма в клозете. И вот с тех пор на протяжении девяти с лишним лет Маргаритушка ждёт, когда Игорь вернётся с Лизой. Не судите её строго. Война из всех нас сделала параноиков, лишив всего самого дорогого. Даже душу прибрала. И стены Господни не в силах вернуть нам того, что по праву дано Богом.

— Как вы вообще здесь уцелели? — после откровения деда спросил Ахмет.

— Помилуй, хлопец. Катастрофу мы пережили в метро, но знаете ли, жить под землёй — не удел православного человека. Потому мы выбрались наружу.

— С какой же вы станции? — спросил я.

— Как с какой? Со Славы.

Мы переглянулись. Каждый из нас понимал, что цель достигнута — долгожданная подземка, заменившая нам дом, перед нами. Осталось попрощаться со стариками и спуститься вниз. Только я хотел спросить по поводу входа, как Маргарита, не в силах ждать, окликнула нас.

— Позвольте, Герман вам рассказал, где спуск в метро?

— Не совсем — я возвращался к бабуле. Представить только — в питерской подземке стариков ведь почти не осталось. Тех, которые родились ещё при Советском Союзе. Перед нами обреталась история в лице Риты. Ниточка, связующая давнее и новое время.

— Не будете ли вы любезны, перед выходом ублажить стариков и разделить с ними трапезу? — по-домашнему улыбалась Марго. — Кто знает, когда Игорёк с сестрёнкой вернётся.

— Лучше соглашайтесь — положил мне руку на плечо дед. — Ибо от старой перечницы отделаться практически невозможно. Полвека её знаю.

Чулок, стоявшая за мной, хихикнула. Бабка что-то проворчала, от чего уже мы с Ахметом смеялись. Один Чума мастерски изображал роль скульптуры. Бойцу оставалось всего ничего, чтоб стать хамелеоном и слиться с местным интерьером.

— Пойду, принесу похлёбку. А ну помоги мне, пердун старый! — Маргарита, чуть не оторвав руку своему муженьку, увела его в подсобное помещение.

— Любовь — странная штука — подытожила литовка, когда мы остались одни.

Я снова глянул в окно — на сей раз фигуры исполинских размеров не наблюдалось. Странно. Но зато я смог хоть разглядеть алтарь. Красный ковёр, не отсыревший от времени, покрывал пол. Само же место огорожено чёрным декоративным заборчиком. На стенах по обе руки иконы. Я долго глядел на церковное убранство и не мог понять, что же здесь не так. Тревожное чувство забило тревогу. Я не понимал, почему пульс увеличивался с каждой секундой. «Молох, беги отсюда скорее!» — кричал мне внутренний голос. Ноги подкашивало; во рту пересохло. Я отчётливо услышал звук отворяемой двери, словно других звуков не существовало. Похоже на спуск курка. Шаги. БУМ-БУМ. Я посмотрел в сторону закрывающейся двери. Там, за порогом лежала оторванная рука с брелком, на котором было выведено имя Лиза. Взгляд бросился на улыбающихся стариков, несущих кастрюлю. «У нас ОСОБОЕ мясо. ВКУСНОЕ мясо», — говорят они, разливая суп по фарфоровым чашкам. Я гляжу на алтарь и понимаю, в чём дело. Позолоченный крест висит к верх ногами.

— Молох — протягивает мне яство Маргарита. — С вами всё в порядке? Вы сам не свой.

— Скажите, как точно пропала Лиза?

— Как все люди без вести пропадают — укорительно посмотрел на меня Герман. — Уходят из дома и не возвращаются.

Я кивнул, внимательно разглядывая суп. Кусочки мяса плавали как корабли в небольшой шторм. Я поглядел на Чулок. «Кушайте, — приговаривает бабка. — У нас здешнее мясо». Девушка берёт ложку, черпает, подносит ко рту. В замедленной съёмке я вижу, как человеческий ноготь слетает с ложки, падает обратно в чашку.

— НЕТ! — крикнул я. Диггерша от испуга выронила столовый прибор.

— Что-то не так? — Германа, похоже, мой окрик ничем не удивил, в отличие от собратьев по оружию. Должно было быть наоборот.

— Спасибо за гостеприимство, но нам всё ж надо идти — для серьёзности намерений я положил руку на УЗИ.

— Молох, в чём дело? — шепнула мне на ухо подошедшая литовка.

— Старики слишком долго на человеческом мясе пробыли — ответил я чуть слышно. — Поверь, они пытались нас накормить внучкой.

Солдат ничего не стала переспрашивать, лишь вскинула оружие и приказала местным показать спуск на недостроенную станцию метро. В этом вся мне и нравилась Чулок всё больше и больше. Будоражащая волна прокатилась по телу как вулканический пепел по Помпеям. Старики же, покорно повинуясь, оттянули знакомый уже красный ковёр, обнажив деревянный пол, а в нём проржавелый канализационный люк. Вот он, наш Гитлер!

— Чума, вперёд — разбудил я бойца. Только он потянулся к люку, как произошло нежданное. В дверь церквушки постучали. Индеец?

— Игорёк! — позабыв пережитое, побежала бабка к двери. За ней трусцой дед.

В дверь колотили всё сильнее и настойчивее. Ещё усилие, и она вылетит ко всем чертям с петель. Уже весь мой организм затрубил красную тревогу. В ушах пронзительно засвистело, как будто вбираешь в себя звук вскипающего на конфорке чайника со свистком. Дверь что есть силы распахнулась, чуть не сбив стариков с ног. Не ожидая продолжения, я принялся отодвигать крышку люка в сторону. Не подаётся, сука! Теперь мне помогали Ахмет с Чумой. Только крышка наполовину отъехала в сторону, одарив нас клубом пыли, как Маргарита вышла за порог церкви. Я глядел в окно — небывало огромная тень скользнула около церкви. Тот самый силуэт, который я видел в плесени.

— Игорюша, ты вернулся — улыбалась бабка, взирая на то, чего мы никак не могли видеть. Силуэт, затаившийся за углом храма. — Смотрите, это Игорь, наш малыш.

Марго смотрела на нас. Улыбка так и не сходила с лица. Не успел я моргнуть, как старуха исчезла у нас на глазах, точно Элли с Тотошкой в Волшебной стране.

— Что за х*йня?! — Чулок послала несколько пуль в открытое пространство.

— Маргуля? — не обращая внимания на плевок УЗИ, Герман подошёл к порогу церкви. И тогда мы увидели Игоря.

Громадная рука высунулась из края распахнутой двери и целиком обхватила тело старика как капканом для динозавра. Мы видели синие пульсирующие вены, словно дельты подводных рек, опоясывающих ладонь великана. Когти, точно мечи рыцарей, вонзались в плоть Германа, разрывая человека на части. Через какие-то ничтожные доли секунд от деда не осталось ни следа. Последним лопнула черепная коробка, и мозги забрызгали иконы церквушки. «Малыш даст фору Блокаднику», — не знаю, произнёс ли это я вслух, или сказал. Ноги стали ватными, дрожащие руки не слушались.

Ахмет достал из кармана гранату и кинул её, похоже, не глядя. Прежде, чем необъятная голова Игоря показалась бы в богоугодном месте, часть храма рванула на воздух, оголив ещё больший проход для великана.

— Твою мать! — сплюнул Ахмет, бросив все силы на открытие люка. К нам присоединилась Чулок. Я вдыхал аромат её тела, придававший мне стимула и сил. Вспомнил Убежище номер 13. Адреналин вскипел в крови.

Секунд двадцать ушло на то, чтоб крышка отъехала в сторону, открыв нам спуск на десятки метров вниз под землю. И именно столько времени мы сэкономили на том, чтоб мутировавший до безобразия внук, ослеплённый гранатой, нас не трогал.

Мы не стали спорить, кто за кем спускается. Первой отправилась Чулок, за ней Чума, я должен идти следующим, в то время как кавказец замыкает цепочку. Но было поздно. Только Чума скрылся из виду, как стены храма мелкими щепками разлетелись в стороны. Я видел ноги Игоря, представлявшие собой колонны Парфенона. Пули, будто резиновые, отрикошечивали от столпов. Вновь показалась грандиозная по размерам рука монстра. Пальцы сомкнулись на Ахмете, готовые с секунду на секунду превратить в прах воина. Внезапно у меня перед глазами замаячили лица тех, кто умер у меня на глазах. Каждая вспышка памяти отдавалась болью. Я стиснул до боли в висках зубы.

— СТОЙ! — кричал я тому, кого до сих пор не видел, ибо обломки и часть потолка церкви скрывали физиономию порождения колоссального выплеска радиации. В два шага я осилил расстояние до подсобного помещения, пока ещё не повреждённого от рук безумного внука. Следующим движением подобрал культю Лизы и уже с ней стоял около мутанта.

— Игорь — махал я конечностью, словно держал в руках не культю, а грёбаный олимпийский факел. — Вот твоя сестра! То, что от неё осталось! Ты же её искал?!

Ноги-колонны застыли на месте. Сквозь дыру в потолке я видел вполне обычный человеческий глаз, только превышающий в размерах раза в три-четыре. Напоминало ребёнка переростка с синдромом дауна, наблюдающего за миром сквозь толстую стену непонимания и отчуждения. «ЛИЗА», — слово манило глаз, который становился всё ближе и ближе. И когда я положил руку с брелком на алтарь, Игорь отпустил чуть не задохнувшегося от объятия Ахмета.

— Ты отомстил — говорил я уже спокойнее, стараясь не выдавать дрожь в голосе. — Старики съели твою сестру.

Глаз всё ещё смотрел на меня и не моргал. Кавказец, тем временем, ни говоря ни слова, полез в люк. Я выждал, пока солдат окончательно скроется в глотке тоннеля, затем сам подошёл к перилам лестницы. Плесень за храмом Святого Великомученика Георгия Победоносца метнулась в мою сторону, точно бейсбольный мяч, запущенный бэттером со всего дуру. И я чувствовал на себе её споры, а также что-то тяжёлое, как ударная волна, хлестнувшая меня по всему телу. Удар Игоря я осознал только тогда, когда кубарем летел вниз тоннеля навстречу неизбежности.

По счастливому стечению обстоятельств я, мало того, что не переломал себе все кости о стенки тоннеля, так ещё не задел ни Ахмета, ни Чуму, плотно прижавшихся к лестнице. Лишь на подлёте к девушке я почувствовал глухой удар. Чулок ни на шутку взвыла, ведь ни каждый день по твоей спине проходятся семидесятикилограммовым шлифовальным станком под названием человек. По моим прикидкам, летел я не более полусекунды, а это метров 5–6, не больше. Ещё бы чуть-чуть, и удар пришёлся бы фатальным как для меня, так и для литовки. В последний момент, отрезвлённая ударом, диггерша схватила меня за руку. Плечевой сустав пронзила жгучая боль, словно конечность вырвали с корнем. В глазах заплясали звёзды, а ко рту подступила рвота. Понимая, что счёт идёт на секунды, ибо силы девушки не безграничны, я кое-как ухватился за лестницу здоровой рукой.

— У вас там всё в порядке? — Ахмет, находившийся выше всех, светил фонариком вниз.

— Если не считать чуть не сломанной шеи и нескольких вправленных позвонков, то всё хорошо, сладенький — ответила боец.

— Ну, это нормально — ухмыльнулся Ахмет. — Сам до сих пор чувствую себя свежевыжатым лимоном. А как ты, Молох?

— Порядок — прокашлялся я. — Сейчас только руку прицеплю на место.

На том продолжили спуск. Я светил фонарём вниз, но, кроме как океана мрака, ничего не видел. Ощущение, будто спускаешься в центр Земли, к истокам жизни, её недрам. Питерская подземка считается самым глубоким в мире метро по средней глубине залегания. Примерно 50–75 метров под землю. Адмиралтейская, почётно получившая пальму первенства в 2011 году, отбабахала вообще на 86 метров вниз. А глубина некоторых перегонов вовсе доходит до ста метров. «Незавидная доля», — подумал я. Ведь спускаться нам придётся ещё около полусотни метров, исходя из прокрученной в голове занимательной статистики.

— Вы слышите? — от постороннего голоса я каким-то чудом вновь не полетел вниз. Но на сей раз я бы, железно, превратился в кровавый блин.

— Чума, это ты, твою мать? — выругался я в сердцах.

— Послушайте — проигнорировал голос вопрос. Да, то был Чума, едрит его мадрид!

Звук, первым услышанный Чумой, потревожил нас где-то на половине пути спуска. Издавался тот сверху и казался мне роем пчёл. А люк то снаружи не закрыт! Похоже…

— Плесень! — крикнул я. — Быстро все вниз!

Стоило говорить, что последующие шесть-семь минут жизни протекли для нас в гонке со смертью, в которой первым бы выбыл кавказец, а за ним, как кегли в боулинге, все остальные? Треклятого дна до сих пор не наблюдалось, когда рой уже буквально вонзался в уши. Я слышал крики Ахмета и Чумы, наслаивавшиеся друг на друга. Следом завопила Чулок, и сразу после оного я почувствовал, как мои пальцы покрываются свинцом. Один за другим, как в детской считалке, фаланги отлеплялись от ступеней лестницы. Я выронил фонарик. Прибор, который мне подарили в иной жизни дети-цветы.

Из-за гула я ничего к тому времени не слышал. Перед тем, как упасть, я глянул вверх. На меня летело что-то огромное, выделяющееся на общем фоне темноты. Одна фигура перелилась во вторую, вторая в третью. Через мгновение четвёртая фигура, коей являлся я, слившись с остальными, помчалась вдогонку к галогенному фонарю.

Я смотрел на мир, как будто тот находился в тумане. И я парил над землёй, а надо мной пробегали причудливые изгибы камня, словно окружавшее меня место являлось пещерой. Я не чувствовал боли, не ощущал своего тела. В груди лишь полыхал огонёк сладостного ожидания встречи с Господом. И он не будет меня судить, вспоминая все мои грехи только для того, чтоб отправить меня в ад или рай. Я знал, что это будет среднее, между ними. Что Бог, который меня ждёт — тот самый старец с семидесятью руками. И ему решать, на какой станции метро мне жить. Один раз я уже умирал, когда произошла Катастрофа, теперь мне не страшно. Осталось ждать всего ничего. В сладчайшем заражении ума и тела я закрыл глаза.

Глава 11. ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ

Мне уже приходилось просыпаться после долгого кошмарного сна в лазаретах или комнатах отдыха. Первым таким испытанием пришёлся Стикс, вторым — встреча с любезным фанатиком в тоннеле между Лесной и Выборгской. Дальше — сомнамбулия каменных джунглей. Место, в котором я сейчас находился, не было похоже ни на Лесную, ни на больницу военмедиков. Напротив — такое впечатление, что я и не возвращался из преисподнии, а только к ней двигался и сейчас лежал в эпицентре топки.

Неимоверным усилием я заставил своё тело подняться с кучи накиданных друг на друга деревяшек, походивших на плот, сделанный человеком, чьи пальцы явно скрючены артритом. В помещении, не поворачивавшимся язык назвать комнатой, присутствовали разве что голые стены. И вновь я находился в пещере, ставшей единственным моим воспоминанием с момента падения. Дабы размяться, я заходил по комнате от стенки к стенке. Подошёл к единственной двери, смахивавшей на ту, которую Феликс обнаружил в камине загородного дома. Без особых надежд, я толкнул дверцу. Та, без скрипа, отошла в сторону, обнажив подземный грот, куда я попал по воле судьбы.

Я шёл вперёд, обходя не замечавших меня людей. Здесь, вместо типичных для подземки лотков с провизией и оружием, располагались мангалы, от которых доносился сочный аромат поджаренной крысятины. У меня невольно потекла слюна. В питерском метро можно было по пальцам подсчитать тех, кто отлавливал нормальных не мутированных крыс и делал из них еду. В пещере же, похоже, собрались профи со всех вместе взятых станций. Рядом с мангалами резиденты сидели прямо на голой земле. Вокруг не было ни столов, ни стульев, даже картонных домиков, от которых тянуло в меланхолию, и те отсутствовали. Оставалось гадать, где же жили пещерные люди, если только не на земле. Вот вам и цивилизация бомжей или же утопический коммунизм, ради процветания которого пришлось для начала всё уничтожить, а затем по новой отстроить. Но процесс созидания по каким-то причинам так и не выходил из состояния застоя. Хотите светлого будущего? Научитесь не волноваться и полюбите атомную бомбу.

— Вы кого-нибудь ищете? — оборвал ход моих мыслей юноша, на которого я чуть не налетел, пока разглядывал каменную обитель.

— Вообще то да — подбирал я тщательно каждое слово, как когда-то давным-давно перед Карповым. — Я у вас новенький.

— Ах, вы один из тех, свалившихся нам на голову — паренёк, улыбаясь, двинул меня по плечу. Может, приветствие у них такое? — Вам к Мамонту. Я могу провести вас за сдельную плату. Меня кстати зовут Глеб.

— Хм. Сколько тебе лет, Глеб?

— На той неделе пятнадцать стукнуло, я теперь совершеннолетний — улыбка так и не сползала с его еврейского личика.

— Вот что, совершеннолетний — заглянул я в глаза Глебу. — Либо ты меня сейчас проводишь к своему Мамонту, кто бы он там ни был, либо я тебе запихну кирзач настолько глубоко в зад, что влага на моём ботинке утолит твою жажду.

Паренёк в мгновение ока вначале побелел, затем позеленел. Я ожидал, что местный ринется во все четыре стороны, но юношу как зацементировало. Вот что значит психология. К тому же: а) мне Глебу нечего было дать; б) уж больно наглым он мне показался. С такими без кнута не управиться. Наглость — вовсе не второе счастье, а всего лишь болезнь, которую надо лечить ещё в состоянии эмбриона. И в нный раз я прекрасно в этом убедился, когда меньше чем через минуту мы оказались около комнаты загадочного Мамонта.

Снова я вспомнил выродка Карпова, когда пересёк порог помещения. Кабинет Мамонта отличался от комнаты мэра Гражданки лишь тем, что стены были такими же голыми, как загорающие на пляже нудисты. Только пару плакатов, смотревших друг на друга с противоположных стенок, кое-как скрывали обнажавшийся срам. На одном из постеров изображён брутальный мужик в отлаженном байкерском костюме с тёмными очками. Восседал здоровяк на мотоцикле. В руках солидная винтовка. Мне не удалось прочесть довольно длинное словечко на верхушке плаката, которое дало бы мне, скорее всего, фамилию амбала. На противоположном постере загадочная блондинка изо всех сил старалась прикрыть срам и удержать руками развивающееся по ветру белоснежное платье.

Я заострил внимание на посетителей комнаты. Помимо нас Глебом в помещение находилось двое человек. Посерёдке восседала фигура, выпускавшая клубы едкого дыма. Некто, скорее всего, сам Мамонт находился в тумане и видеть его лица я никак не мог. Справа, как раз под плакатом сексапильной девушки, располагался очередной представитель семейства «кушеточников». Почти как диггер: без имени, без истории. Вот только подвид «демагога» и оружие его — гадкое слово.

— Значит, вы Александр Евгеньевич Ленин? — нечто странное было в голосе Мамонта.

— Так точно — я понял, что меня, как следует, обшмонали и нашли паспорт.

— Интересная фамилия — собеседник тушил сигарету. — В честь самого великого душегуба прошлого столетия.

— А разве не…

— Гитлер? Да бросьте вы! — посмеялась она. Стоп, почему она? — Фюрер шесть миллионов сжёг в газовых камерах, а Ленин с ЧК сколько уничтожил в ходе Красного террора? Столько же, если не больше. Теперь представьте, Александр, что такое казнь в подвале. Негласная, без ссуда и следствия, когда тебя раздевают наголо и ставят лицом к дверям. После такого уничтожения от тебя не остаётся ничего, вплоть до имени, воспоминаний. Сколько монументов установлено в честь жертвам холокоста? А у нас в память Белым?

— В Крыму есть — как школьник на уроке, отозвался «кушеточник».

— Красные Врангелю обещали, что, если он сдастся без боя, то его вместе с армией пощадят. И сдержали они слово? Чёрта с два! Чёрный Барон, правда, успел бежать, но недолго продержался заграницей. А Фрунзе, подавлявшего антибольшевистское восстание, так вовсе предали чекисты. Он же пообещал, что никого не тронут. Да и сам через пять лет умер на операционном столе при весьма загадочных обстоятельствах.

— Не хочу показаться бестактным — я не обратил внимания, что уже некоторое время как ни дышу. Монолог цеплял за живое. — Но к чему всё это?

— Извините, наболело — силуэт поднялся со стула. — Я даже и не представилась. Мамонт, президент Проспекта Славы. Идём на «ты», голубчик?

Стереотипы рушились один за другим как города и страны (карточные домики) в часы Катастрофы. Передо мной стояла женщина бальзаковского возраста внешне прекрасно сохранившаяся. Жил бы я годах в шестидесятых, то с уверенностью сказал, что Мамонт прошла сталинские лагеря, но при том не потеряла своей естественной красоты. О суровом прошлом говорил тяжёлый давящий взгляд президента, точно рентген лучи. Даже я невольно поёжился от пронзительного взора девушки, не говоря уже о Глебе, вросшегося в дверь. В итоге напряжение внезапно растаяло. Как, собственно, и возникло. Я без усилий отвёл взгляд на «кушеточника». Что и следовало ожидать — демагог, как и его краснозадые сородичи, решил остаться безымянным.

— Я не знаю, что вам на Славе понадобилось и как вы вообще добрались до нас — Мамонт села рядом с «кушеточником», нарушив его покой и личное пространство. — Но мы особо не жалуем гостям. В метро мало кто знает о существовании нашей станции.

— Конечно, если она огорожена тоннами трупов, а на пути всякие Минотавры и свихнувшиеся хиппи.

— Насчёт трупов ты с чего взял? — молнией Зевса стрельнула меня глазами президент.

— Лично видел на Волковской.

— О, молодой человек, ты глубоко заблуждаешься. Стена — это ширма. На самом деле станции Бухарестская и Международная ещё как функционируют. К тому же, включи логику, Ватсон: сколько ж надо трупов, чтоб заполнить туннели на три станции вперёд? Да всего Питера с его пятимиллионным населением было бы недостаточно.

Теперь уже я заходил по комнате. Мысли вереницей кружились в голове и одна из них тяжелее всех давила на мозг. Выходит, мы спокойно могли спуститься на Международную, когда по собственной дурости или же обману лишились Пашки, а меня хорошенько изуродовало. Нет, без предательства здесь не обошлось. Они за всё ответят, гады ползучие.

— Разрешите удалиться? — напугал меня Глеб, воспользовавшись паузой. Паренька зашугали настолько, что ещё чуть-чуть, и он отдал бы Богу душу. Мамонт махнула рукой, точно волшебник своей палочкой, после чего местного и след простыл.

— Где мои друзья? — пришла моя очередь сверлить взглядом девушку.

— Со всеми ними всё в порядке, если вас не больше четверых, конечно, рухнуло. Не волнуйся, сейчас мы к ним пойдём. Заодно покушаем и обсудим, как дальше быть. Крысятинка у нас отменная, не пожалеешь.

— Я знаю — ухмылка поползла по моему лицу. — Скажи, Мамонт, почему именно такое прозвище? Я имею в виду…

— Поняла. Ты хочешь сказать: «Почему не женское»? А как вообще мамонт звучит в женском роде, представляешь?

— Мамонтиха. Или мамонтша. Да пёс его знает.

— Во-во — президент Славы подходила к дверям. — Не звучит. Ты знаешь, что в давние времена жила поэтесса под фамилией Ахматова? Так вот, она терпеть не могла, когда её называли поэтессой и сама себя окрестила поэтом.

— Попахивает на фетишизм — ответил за меня «кушеточник». — Ладно, мне тоже пора.

— Скажешь ещё — фыркнула Мамонт, пропуская наружу демагога.

— Нам куда? — выходил я вслед за мужиком.

— Ему — не знаю, а нам с тобой в сторону Дунайского проспекта.

— Что за Дунайский проспект? — глянул я нехотя в сторону тёмного тоннеля, ведущего ещё дальше на юг, то есть в тупик.

— Как что? Вот, держи для начала свои вещи: фонарик, УЗИ. Они понадобятся в пути. И паспорт не забудь, мало ли — Мамонт в последний раз заострила на мне взгляд, словно её рентген-аппарат не до конца засветил аномалии внутри тела. — Дунайский проспект — станция метро, Александр Евгеньевич.

— Зовите меня Молохом — ответил я и поспешил за президентом Проспекта Славы.

Пока мы шли, Мамонт поведала, что станцию Дунайский проспект планировали построить в двух километрах южнее Славы. Но, фактически, обеих станций не существовало. Во время Катастрофы купчинские расселились по станциям Пятой ветки, начиная от Обводки и южнее. По каким-то причинам между выжившими вспыхнула кровопролитная война, эпицентром и главным зачинщиком которой стала Волковская. Война чуть не перекинулась за Обводку, но там, на Звенигородской, творилась какая-та чертовщина. Заражённая станция, невиданный мутант, убивающий всех и вся. Но я понимал, о ком толкует Мамонт. В итоге три четверти купчинских было уничтожено, как когда-то полпотовцами истреблён такой же процент населения Камбоджи. Я слушал и поражался знаниями президента в области давней истории. Пресвятая Дева Мария, они там что, открыли где-то библиотеку?

— Сейчас у нас паритет с южными станциями вплоть до Обводного канала — продолжила женщина. — Но дальше Волковской мы и не заселяемся. Про́клятое место, с которого всё началось и на котором всё закончилось. Путь мы огородили жертвами войны. Никто в метро толком не знает, что у нас здесь произошло, от того поползли самые нелепые слухи. Но они нам только на пользу. Не хватало нам дерьма, которое творится у вас. Веганы, москвичи, жмурики, неисследованные станции вроде Лиговки. Про коммунистов вообще молчу.

Я с облегчением вздохнул, что рядом не было Владлена Степановича. Так бы они устроили войну здесь и сейчас. В общем, дальше — проще. После войны население южной оконечности Фиолетовой ветки стало разрастаться, как грибы после дождя, и появилась необходимость в новых станциях. На север нельзя, решили рыть на юг. Так добрались до места, где предположительно должен быть Дунайский проспект. Мамонт заверила, что новая станция — нечто вроде небольшого пограничного городка, заканчивающегося тупиком. А иначе — бетонной плитой, которая, цитирую: «Х*й возьми, откуда нарисовалась». Именно там решили спрятать Ахмета, Чулок и Чуму, так как президент и лица вроде того «кушеточника» опасались суда линча над пришельцами. Я же, как несведущий одиночка да и вообще сам по себе не вызывал подозрений. К тому же была вторая причина моего присутствия на Славе.

— Почему выбрали меня? — спросил я, когда мы прошли половину пути. Так непривычно не наблюдать в тоннелях путевых кабелей, хотя рельсы почему-то были проложены.

— Ты назвался главным, когда мы вас подобрали. Не помнишь?

— Нет — помотал я головой. — А что за вторая причина?

— Проверь УЗИ на всякий случай. Существует версия, что некто прячется в этом переходе. Мы не знаем кто, где он живёт, ведь здесь нет ни ответвлений, ни подсобных комнат. Примерно раз в месяц повторяются случаи, когда рабочие не возвращаются с пограничного городка. Или же наоборот. Понимаешь? В последний раз трое пропало. И сейчас, Александр, в смысле, Молох, как раз минул месяц. День в день. Кто-то или что-то вышло на охоту. Конечно, выродок может быть среди наших, но мы придерживаемся иной версии.

— Какой же? — на сей раз мне не сразу удалось проглотить ком в горле.

— Ты же знаешь, какой у нас народ суеверный после войны пошёл. Люди со Славы полагают, будто они разбудили древнее зло, обитавшее под землёй. Настолько древнее, что даже метрошный Бог не в силах его остановить.

Я чувствовал, как снова наступаю в одну и ту же кучу. Любопытство до добра не доводит. Уж лучше бы девушка мне вообще ничего не рассказывала. В полной тишине мы шли ещё десять с лишним минут. Всё это время, то ли разыгравшееся воображение, то ли чувство диггера подсказывало, что мы здесь не одни. Кто-то неустанно наблюдал за нами. То и дело я направлял луч в сторону от себя, и свет постоянно напарывался на каменные стены. Пистолет-автомат в моей руке стал мокрым от пота. Я знал, что Мамонт сама на взводе и прекрасно осознаёт, что воздух пропитан злом, выпущенным здешними копателями. Я мог поклясться, что в полсотни метров от Дунайской луч фонаря выхватил тень: бесформенное существо, скользнувшее обратно во мрак, где ему по праву суждено обитать.

— Ты слышишь? — я видел свет, который брезжил впереди нас, но ноги не подчинялись.

Мы отчётливо слышали всхлип, раздававшийся позади нас. Как будто плакал навзрыд ребёнок. В данном контексте явление исключало само себе, так как тоннель, освещаемый нами, был так же необитаем, как поверхность Меркурия. Ощущение, словно всхлип издавался из воздуха. Да и пропустить мы из принципа никого не могли, ибо переход — прямая линия от одной точки до другой.

Через какое-то время плач звучал настолько отчётливо, как если бы младенец стоял перед нами. И в тоже время нервы мои обострились до предела. Я ткнул Мамонта в бок, взывая к тому, чтоб поскорее отсюда убираться. Последующие метров сто выдались для меня очередной игрой со смертью. Каждый шаг мог стать последним. Всхлип всё ещё раздавался близ нас, но попытки определить источник звука завершались провалом. Так мы прошли спиной те самые сто метров, а затем, когда плач поутих, бросились наутёк к источнику света.

Станция Дунайский проспект, он же пограничный город оказался не тем, что я изначально ожидал увидеть. Очередная пещерка гораздо меньших размеров, представлявшая собой полукруг с радиусом метров в тридцать, не боле. Можно было по пальцам посчитать количество домиков-палаток, разместившихся здесь. А именно шесть штук: три с одной стороны, три с другой, располагавшиеся параллельно друг к другу, как плакаты в кабинете Мамонта. Системы воздухоочищения, в отличие от света, провести не успели, по тому дышать становилось затруднительно. Я глянул на бетонную плиту, послужившую тупиком. Как будто копатели отрыли летающую тарелку, замурованную в глубинах земли со времён атлантов. Рельсы клином упирались в стену. Там же стояли две вагонетки. Да, плакали Шушары — самая крайняя из планируемых до Катастрофы станций Пятой ветки. «Закадыш», — по словам женщины.

Мамонт провела меня в дальнюю правую палатку, где я, наконец, повстречал своих друзей. С порога я тут же попал в горячие объятия Чулок. Меня как будто отрезвили, и остатки бешеного страха, испытанного мною в тоннеле, улетучились, точно промилле в алкотестере. Ближайший час мы, как дружная семья во главе с присоединившимся Мамонтом, поглощали консервы, свежий хлеб и, конечно, сочную крысятину, от которой никто не стал возражать. Деликатесом послужило клубничное варенье, оставшееся ещё со времён той самой легендарной резни. Президент заверила, что, благодаря особому «подземному» хранению, варенье не покрылось плесенью. От последнего слова волна дрожи прошлась по нам как волна рук по футбольному стадиону. На вопрос Мамонта о моих планах, я не стал открывать всех своих карт, которых не ведали даже самые близкие, вплоть до Белого Чулка. Разум и чувства подсказывали, что бойцы ещё не готовы услышать продолжение истории, когда на свет из людей уже зарождались первые веганы.

— Молох, пока ты отсутствовал — не терял Ахмет времени. — Я договорился, чтоб нас провезли до Волковки. Дальше они не могут: стена из трупов, сам знаешь. А за Обводку вообще не суются, боятся чего-то как огня. Естественно, наше укрывательство от местных, в купе с безопасной пересылкой через Купчинский, скажем, Альянс, обошлось ценой всего оружия. Нам оставили то, с чем нашли в руках, плюс кое-какие патроны, ножи, фонарики, несколько консервов и пол-литровая бутылка воды.

— Пришлось «Блек Лейбл» отдать — тяжело вздохнула Чулок.

— Но оно того стоит — заступился кавказец. — Если бы не Мамонт, нас бы порвали на британский флаг. И плакал наш с тобой план.

— Наш с тобой? — переспросил я.

— Молох, не один ты имеешь секреты. Кстати, гранатку одну для себя я всё же приберёг, мало ли наткнёмся на того, кто обитает на Пушкинской. Нам же туда?

— Для начала — да — дёрнули меня за ниточку, отвечавшую за тревогу. Я ощущал себя магнитом, силком тянущимся к Меррику. Ого, даже имя вспомнил.

— И когда отъезд? — давно напрашивался у меня вопрос.

— Да хоть сейчас — откликнулась Мамонт. — Ты же видел две вагонетки снаружи? На них и поедем. По четыре человека на каждую, больше они не вмещают. Мы их спецом заранее сюда отогнали. Пойду за проводниками, надо же вам будет выбраться с территории, а то меня ждут на Славе. Народ у нас как иудей: дай лапу, откусят целиком руку. Всегда был и оставался подозрительным.

— Постой! — опомнился я. Чёрт, шрамы на лице опять вдруг запульсировали. — Здравый смысл взывает к тому, чтоб переждать день. Ты сама понимаешь, что мы чудом добрались досюда живыми. Мы же так и не знаем, кто там обитает в переходе и на что он способен. Если сегодня ровно месяц, то и хрен с ним.

— О чём это ты? — забеспокоилась Чулок. — Кто обитает и месяц с чего?

— Долгая история — потянулась за папироской Мамонт. — Молох, пойми, пока оно не найдёт себе жертву, не успокоится. Да, сегодня его первый день. Он или оно не чёртова ведьма, выползающая раз в год на вальпургиеву ночь. Ожидание может продлиться с неделю. Вам того надо? Так что собираем вещички. Отдохнёте в компании хиппи в Вудстоке.

— Вудсток? — вскинул бровь Ахмет, на что я машинально махнул ему рукой.

— Чего бы вы дальше не затеяли — оглядывала всех президент, остановившись в итоге на мне. — Но пообещайте одну вещь… О нашем существовании ни сном, ни духом.

— Слово диггера — кивнул я.

— Эх, жаль вас отпускать — потёрла руки Мамонт. — Что ж, в знак уважения, да и на дорожку можно и рюмочку простого принять.

— Чума — в какой раз приходилось мне вынимать бойца из состояния анабиоза. — Что стоишь? Начисти коньячку!

Нашими проводниками стали одни из служащих погран городка: две молодых девушки и юноша чуть постарше Глеба. Представительниц слабого пола звали Аля и Саша, парня — Костя. По поведению юнцов я понял, что Аля, та, которая рыжая, крутила романом с Костей, ибо они, держась за руки, полезли в первую вагонетку. Туда же водрузился Ахмет и Мамонт. Я был только рад, что мне довелось прокатиться с Чулок. Я помог залезть литовке, затем Саше, напомнившей мне блондинку с плаката. Хотя ассоциация дальше цвета волос у меня не заходила. «Мерси боку», — улыбнулась она мне. Так, а где носит Чуму?

В последний раз мне довелось окинуть взором несуществующую станцию метро Дунайский проспект. И станцией язык не поворачивался её назвать. Замурованное местечко, отрезанное от мира сего, с постоянным населением не больше десяти человек. Бетонная стена тупо вселяла животный ужас. Я хотел было позвать Чуму, но краем глаза всё же заметил его, сидящим в вагонетке за спиной у Саши.

— Чума, чтоб тебе Блокадник экзекуцию устроил над одним местом — бросил я в сердцах. — Тебе надо на шею вешать колокольчик, дабы точно знать, где ты.

— Я изначально здесь — выпытал я всё же из него предложение.

— Молох — позвала меня Мамонт, когда я перекидывал одну ногу в телегу. — Если задержишься на Бухарестской, передавай большой пламенный Рипли. Она президент той станции, хорошая баба. На фильмах только помешана, мечтает синематограф изобрести. Правда, в последнее время нервной немного стала. Все ждут бури, ибо затишье затянулось.

— Как знай. И у вас прям Амазония — устраивался я поудобнее. — Власть женщин.

— Хм, возможно. Так, шнеля, шнеля! Поехали, космонавты.

Дрезина пронзительно заскрипела, умоляя о том, чтоб её оставили в покое. Но, что поделать. Люди — эксплуататоры по своей натуре, вплоть до самых праведных. И большинство поступков, не считая тех, что на уровне семьи, делаются в свою выгоду, пусть даже бессознательно. Именно поэтому христиан я считал самыми большими лицемерами в истории. Или же, в нашем случае, «Исход», с которым у меня имелись личные счёты.

Костя и Ахмет гнали вперёд свою вагонетку, в то время, как мы с Чумой держались позади. Вопрос рельс, конечно, был решён. Девушки освещали нам путь и в то же время держали на изготовке М-16, навсегда позаимствованные у кавказца в качестве оплаты. Я не обратил внимание, какое оружие было у президента. Вроде бы, 357-й Магнум: точь-в-точь как у Грязного Гарри из одноимённого фильма. Через минуту мы оказались на том же самом месте, где находился эпицентр того плача. На сей раз стук колёс перекрывал любые звуки.

Я внимательно вглядывался вперёд и пока не наблюдал ничего подозрительного. Молоточек диггера колотил по всему, чему можно. Раны на лице зудели как после плесени. «Десять секунд, Молох, десять секунд»! — я не мог дышать. Именно столько потребуется дрезине, чтоб наткнуться с древним злом. Семь секунд. Я по-прежнему ничего не видел. У тебя пять секунд. Три, две. Что-то мелькнуло в свете фонарей. У меня в какой раз засосало под ложечкой. Я не мог дышать. Кое-как разомкнул присохшие друг к другу губы и крикнул: «ВПЕРЕДИ».

— Мы ничего не видим — попутно с нами, Ахмет с Костей прекратили вращать рукоятку.

— Смотрите внимательнее — пытался я не выдать дрожь в голосе. — Оно не даст пройти.

И тогда мы услышали плач. На этот раз звучал он отовсюду. Вот-вот, и нас зальёт водопадом слёз. Как заведённый, я вращал УЗИ по кругу, но не понимал, куда целиться. Вроде, всё пространство вокруг нас освещено как ёлка на Новый Год. Какого Лешего?!

— Покажись, сукин ты сын!!! — заорал я так, что эхо, кабы не париться, взяло себе отгул.

Ответ последовал незамедлительно, словно зло испугалось слов. Где-то я слышал такое, что привидения и загробный мир — это всего лишь мозг под действием страха рисует себе чудовищ. Подпитывает их своим испугом. Но сейчас около нас стояло реальное существо: маленький мальчик, чьи волосы скрывали лицо, а худоба была настолько сильной, что ему бы позавидовали узники Дахау. Кости просачивались через тончайшие слои кожи. Волдыри покрывали тело точно лунные кратеры. Мальчик не издавал ни звука, а только глядел себе в рельсы. Я впитывал ледяной холод от незваного гостя. Складывалось ощущение, будто перед нами стоял сам Сатана в человеческом обличии. И он медленно поворачивает голову в нашу сторону. Сальные волосы всё так же закрывают лицо. Я знал, что сейчас произойдёт. Чувствовал всеми своими вибрами. «УБЕЙ! УБЕЙ!».

— Дави его! — крикнул я, не жалея глотки. Открыть огонь я не мог в виду того, что мутированный ребёнок выбрал крайне неудобную позицию. Нажми я на курок, то с лихвой расстрелял бы всех, кто сидел в первой дрезине.

— Твою мать, Молох, мы столкнулись с Путевым Обходчиком… Настоящим — прохрипела Чулок, когда мальчик прыгнул на стену и, как паук, полез в нашу сторону.

Мы принялись шмалить по потолку, стенам, но мутант оставался на шаг впереди. Камни и известняк сыпались нам на головы, в то время как Обходчик перепрыгивал от стены на потолок и обратно. В какое-то время нашу вагонетку как следует тряхнуло и я почувствовал дыхание доисторического зла у себя в волосах. Когда последняя обойма была отстреляна, воцарилась гробовая тишина. Вокруг клубы пыли. Кусок стены с шумом отвалился позади нас. Благо, друг друга не перестреляли перекрёстным огнём.

— Мы его убили? — первым подал голос Костя.

— Потом разберёмся — не выпускал я инициативы. — А пока погнали! Быстрее!

Дружно мы навалились каждый на свои рукоятки и погнали дрезину подальше от сумасшедшего перегона. Не прошло и минуты, как Проспект Славы встретил нас буднично, как ни в чём ни бывало. Я наблюдал за тем, как Мамонт выползала из вагонетки и направлялась в нашу сторону. Я понял, что ожидать следует наихудшего, когда лицо президента кардинально переменилось. Маска отвращения взирала на нас. Я глянул на Костю с Алей, на Ахмета, прижимавшего кулак ко рту. Моя рука угодила в липкое. Я повернул голову.

Чума не подал вида, как будто его вообще не существовало. Чулок же прижалась изо всех сил ко мне. На заднем сидение спокойно восседала Сашка. Выше плеч ничего не было. Из уродливого обрубка шеи до сих пор стекала тонкими ручейками кровь. Красная жидкость мерно заливала весь пол. Только я хотел встать, как позади в тоннеле разверзся крик насытившегося Сатаны, а тело девушки сократилось в предсмертных конвульсиях. Хотя какие, чтоб меня, предсмертные, когда Саша — труп уже как десять минут?!

Первым выпрыгивает из вагонетки Чума, за ним литовка. Я не успеваю. Безголовое тело валится на меня. Культя шеи смотрит в упор и шепчет. «Мерси боку», — повторяет фантомная голова. Сгустки крови заливают моё лицо, тело, руки, ноги. Глаза покрывают красным занавесом. И я чувствую её кровь у себя во рту. Определённо, у неё привкус железа.

Мамонт заверила, что опасных тоннелей вплоть до Волковской нас не ожидают. Труп Саши переправят следующим рейсом, а мы, дабы не вызывать подозрений вокруг безголового тела, тронулись дальше почти сразу после прибытия на Славу. Теперь последовали рокировки: Аля вместе с Ахметом осталась в первой дрезине. К ним же присоединился Чума. Во второй вагонетке к нам с Чулок подсел Костя.

— Шрамы затянутся — сказала, как по живому резанула, мне перед отправкой Мамонт. — Но чувство мести останется. Помни мой разговор про негласную казнь в подвале и задайся вопросом: «Оправдает ли она цель»?

— Оправдает. Нести в массы новую идею и, во имя неё, поверх старого строить новое — не в моих планах. Ты сама знаешь.

— Надеюсь, ты прав и не ошибёшься в самом себе. Вот, небольшой презент на прощанье.

Президент протянула мне свёрток газет, в которых было завёрнуто несколько поджаренных крыс. Я кивнул Мамонту, после чего она дала знак, чтоб мы трогались. Теперь я, вращая рукоятку, сидел близ Кости и попутно стирал с себя остатки крови. Когда мы подъезжали к тоннелю проспекта Славы, на котором, ко всему прочему, отсутствовало КПП, последняя капля кровинки слетела с моего лица. Только зубы оставались красными. Улыбнись я пошире, то меня было б не отличить от зомби или чёртова вампира, оставшегося, слава Богу, навсегда в фольклоре, в отличие от первого.

То расстояние, на которое мы потеряли уйму времени в городе, здесь под землёй пролетело незаметно. Полтора километра до Международной, оттуда столько же до Бухарестской, и ещё меньше до конечной точки. Меня не отпускало тревожное чувство, что на ближайшей станции на нас пчелиным роем повалятся тонны трупов. И в этот раз они не станут ничего делать, а заживо погребут, оставляя за тобой выбор: ждать, пока ты не умрёшь от жажды и изнеможения, или же задохнёшься от неописуемого запаха разложения. Вот опарыши заползают во все возможные поры, вгрызаются своими мутированными зубами в кожу. Заползают под неё, вылезают из глазных яблок, вьются в носу, вышибают зубы. Ногти, точно заводные, отлетают в стороны, и из них вьются новые твари. До тех пор, пока ты сам не становишься одним громадным червяком с костной системой, ибо кости не так просто переварить.

— Проезжайте дальше — спасли меня патрульные от дурных мыслей.

— Что там у тебя? — решил я срочно отвлечь себя, когда мы покидали пост. До станции оставалось полсотни метров, не больше. Вагонетка существенно сбавила ход.

— Депеша — ответил Костя, повертев в руках бумагу, которую юнец передавал до того патрульным. — О том, что мы вас переправляем за пределы КУ. Нас то с Алей в лицо знают, потому мы с вами. Так бы грош цена бумажке.

— Мне не послышалось, но ты сказал «КУ»? — прочла мои мысли Чулок.

— Купчинский Альянс. Так, всё, прибыли. Тише.

Представьте себя человеком, в один прекрасный день проснувшимся на другом конце света. Именно таким я себя и олицетворял, пока дрезина медленно катила нас вперёд. Международная — колонно-стеновая станция глубокого заложения. Оформление посвящено русскому авангардизму, как проконсультировал меня позже Костян. Про авангард я как-то давно слышал от чудаковатого купца на Садовой, когда тот мне пытался втюхать картину, на которой был изображён красный квадрат. «Она бесценна, — говорил он. — В давние времена пользовалась огромной популярностью». Но я понимал, что у продавца окончательно съехала крыша. Какой идиот станет наслаждаться видом красного квадрата? Может, в наше время найдутся такие, но раньше, по-моему, жили более цивилизованные люди.

Через каждые десять метров у края платформы к нам спиной стоял конвой. Обычно, по четыре человека. В руках казачьи шашки. Нельзя не обратить внимания на то, что люди одеты здесь одинаково — серый выглаженный костюм, напоминавший, скорее, мешок из-под картошки. Не хватало только номеров и букв на одеждах: специально для замены имени. А выглядело бы эффектно. «Щ-854, быстрее», — кричал бы конвоир на резидента, подгоняя того шашкой. «Сам виноват, что сабля тебе руку снесла», — улыбается эксплуататор и спешит на прежнее место, дабы кровь от культи не залила его с ног до головы. Надо же перед тираном отчитаться по поводу опрятности личной формы. Стоило гадать, на Звёздной царит нечто похожее, или же домыслы по поводу коммунизма — стереотип? Как в анекдоте о представлении русской семьи в глазах американской: сынок отпаивает водкой медведя, вывихнувшего ногу, дед стоит в очереди за талонами на талоны, а муж просит жену, пока та играет на балалайке, выключить атомный реактор, а то в доме стало слишком тепло.

Я встряхнул головой. Да, вот она — утопия. Мне хотелось поскорее убраться с Международной, но вагонетка, как назло, ехала медленно. Половина пути позади, а виды полулюдей-полуроботов утомили. Уж лучше б любоваться на провода и лампочки тоннеля, на пролетающие ответвления в неисследованные комнаты и новые переходы, на замурованные двери, за которыми может обитать всё, что только нарисует тебе твой больной разум. Мольбы мои были услышаны. Последние постовые преграждали путь на выезде со станции. Я смог получше разглядеть наблеск отточенные шашки, дошедшие сюда с царских времён. Первая вагонетка уже скрывалась в тоннеле, в то время как подошла наша очередь. Пока Костя возился с депешей, я поглядел на своё отражение в сабле. На меня смотрел прежний, забытый мною Молох, когда Рита ещё была жива. Взгляд, полный жизненной энергии, целеустремлённый, способный расхерачить любую гору, ставшей препятствием на тропе любви. «Всего доброго», — каменным голосом сказал патрульный, и отражение в сабле поменялось. Уставшее лицо с уродливыми шрамами молча наблюдало за мной по ту сторону отражения. И оно преследовало меня, пока мы пересекали очередной тоннель. Рельсы пробегали один за другим, как остатки моей жизни после гибели Риты. Я хотел убежать от всего, покончить с собой, как одинокий самурай, бредущий с войны по горам и равнинам, усеянным до горизонта цветами лотоса. Но перед тем прихватить с собой весь мир.

Мы всего ничего не доехали до Бухарестской, как дневальные на очередном КПП попросили выйти из дрезины и проследовать подсобными помещениями для более тщательной проверки. Тем не менее, вагонетка, следовавшая первой, укатилась без нас вперёд.

— Куда они? — спросила Чулок у Кости, когда нас, как зэков, конвоировали парни с карабинами: точь-в-точь, как у фанатиков в тоннеле Лесная — Выборгская. Кстати, знаете, откуда пошло слово «зэк»? А, точнее, «зэ-ка»? От арестантов, работавших в тридцатые года прошлого столетия на стройке Беломорканала. Звали рабов заключённые каналоармейцы, оттуда же пошло жаргонное сокращение. Минул век. Потому в современном контексте нынче уместнее «зэт» — заключённые тоннелеармейцы.

— Дальше. Аля с остальными подождёт нас на выезде со станции. Видимо, они не вызвали подозрений, в отличие от нас.

— Не вызвали? — чуть не сорвался я на фальцет. Ситуация начинала доставать. — Да там на лице одного Чумы написано, что он скрытый психопат убийца. А Ахмет? Не хочу показаться не политкорректным, но он то априори должен навести на мысли.

— Чёрт знает, что у них за система — пожал плечами Костян. — Я то родом со Славы, редко бываю в здешних краях. Но, поверьте, всё под контролем. Обычная формальность. Нас продержат минут пять-десять, и поедем по этапу. Тьфу ты! В смысле, следом.

Пять-десять минут, обещанные юношей, ушли только на бесконечные коридоры. Наконец, мы вышли на Бухарестскую, но снова свернули с неё в сторону. Я понял, куда нас вели, ибо местоположение комнат президентов и губернаторов станций были почти везде одинаковыми. Конвоиры попросили меня и Чулок пройти в апартаменты Рипли, в то время как солдафоны вместе с Костей остались снаружи. Естественно, оружие у нас на время изъяли.

В шикарной комнате, отделанной под царские покои, меня с литовкой встретила президент в компании троих бойцов с карабинами. Последние стояли неподвижно, точно гвардейцы у Букингемского дворца. Яркий свет непривычно резал глаза. Я не сразу разглядел Рипли. По сути, девушка мало чем отличалась от Мамонта. Наверняка, в довесок ещё ровесница. Но я сразу смекнул, что разговор о Ленине — кто он и с чем его едят, вряд ли состоится.

— Что вам здесь понадобилось? — просверлила дыру на нас своим взглядом Рипли. Вот тебе и на: ни ответов, ни приветов.

— Мы рабочие с Дунайского — не растерялась литовка. — Но живём на Обводном…

— Что-то вы не очень похожи на детей цветов — давила президент.

— У нас в Вудстоке не все боготворят Джа — блеснул я своими знаниями.

— Допустим. Вот только ложь я чую за версту. Ребята, расстрелять их.

— Что? — опомнились мы с Белым Чулком, но было поздно. Три карабина смотрели на нас своими дулами. Через секунду винтовки изрыгнули пули.

— Почему их остановили? — спрашивал Ахмет, пока дрезина подъезжала ко второму КПП Бухарестской. Там, за ним начинался тоннель, упиравшийся в стенку жертв войны. Своеобразный пантеон в память ушедшим к Богу метро.

— Ожесточились проверки — подала голос Аля. — Рипли взбрело в голову, что на территорию КУ начнётся вторжение.

— Старческий маразм — не есть хорошо.

— Кто спорит? — задала девушка риторический вопрос, после стала показывать депешу двоим патрульным. Прошла целая вечность прежде, чем постовые отдали честь и подтвердили последующий проезд. Только вагонетка тронулась, как где-то вдалеке раздались выстрелы. Ахмет сразу определил, что залп произошёл одновременно из трёх винтовок. Скорее всего, из карабинов, которыми были оснащены местные вояки.

— Чёрта в душу, в сердцу мать! — встал Ахмет во весь рост, обращаясь одновременно к Але и патрульным — Что это было?

Ахмет с Чумой диггерами, как таковым, не являлись, но задатки к тому имелись. Бойцы метнули ножи быстрее, чем дневальные схватились за свои пушки. Нож кавказца угодил в рот Первому, раскрошив тому все зубы с языком, и вышел на сантиметр со стороны затылка. Острие клинка Чумы вонзилось в горло Второму. Пузырёк крови образовался по краям раны, после чего лопнул, и вместе с тем тело солдафона упало на рельсы. «Оставь его, — указал Ахмет на нож, сам же полез за карабинами. — Аля, мы возвращаемся».

Девушка не стала спорить. Так до конца не оправившись после смерти Саши, проводница, держа М-16 в одной руке, второй вращала рукоять дрезины. Через минуту вагонетка стояла рядом со второй: именно на том месте, где увели Костю, Молоха и Чулок. На сей раз вокруг никого. И ни единого звука с момента выстрелов, словно станция на время впала в летаргический сон.

— Покажи, где комната Рипли — приказывал Ахмет растерявшейся в конец Але. Всё смахивало на кошмарный сон, которому не видать конца и края. — Скорее!

До кабинета президента Бухарестской герои добежали не более чем за пару минут. Могли быстрее, если бы девушка не спутала вначале коридоры. Смачно отматерившись, героиня вскоре нашла верный путь. У опочивальни стоял Костя и тяжело дышал.

— Ты жив! — набросилась на него Аля, целуя. — Что у вас происходит?!

— Т-там, в каб-бинете — заикаясь, проблеял парень.

— Сколько их? — сориентировался Ахмет.

— Н-не з-знаю. Человека два-три там было изначально, затем вбежали ещё трое, которые конвоировали нас. Вот уже минут пять как тишина.

— Так — повернул кавказец к себе Чуму. — Заходишь справа, я слева. Вы оба остаётесь здесь на подстраховке. Мало ли кто ещё набежит. И оружие проверьте.

По щелчку поворотного затвора М-16, Ахмет выбил ногой дверь. Понадобились доли секунд на то, чтоб полностью оценить обстановку и приступить к действиям. Молох стоял у правой стены, держа пистолет у виска Рипли. Один боец расположился в задней части комнаты и целился в диггера. Его первым снёс Ахмет ковбойским выстрелом промеж бровей. Заходившей слева Чума взял на прицел второго бойца, целившегося в Чулок, которая лежала в луже крови на полу. Пуля снесла тому половину челюсти. Третьего солдата, стоявшего в углу комнаты, приметил вошедший в помещение Костян. Залп М-16 хорошенько прошёлся по телу последнего патрульного, уже норовившего пристрелить Молоха. Кишки вышли наружу точно чёрт из табакерки.

— Молох — кричал Ахмет после устроенной кровавой бани. — Откуда здесь все эти трупы и что, бл*дь, с Белым Чулком?!

— Допустим. Вот только ложь я чую за версту. Ребята, расстрелять их.

— Что? — Я и представить не мог, что то было последнее слово литовки.

Раздался выстрел, и вместе с тем я впечатался в дверь. Я не сразу понял, что произошло, ведь, если бы пуля нашла меня, то в мозг бы сразу пошёл сигнал боли. Ан нет. Может, я уже умер и ничего не чувствую? Но, как писал Стивен Кинг: «Круг замыкается». Чулок, как когда-то Рита, отпихнула меня в сторону, и сама угодила под пулю. Я видел окровавленную диггершу, оседавшую на пол. Но передо мной была Рита. Она умоляла, чтоб я отомстил. Кровавые слёзы стекали по лицу. И она тянула к моим ногам свои руки, как всеми забытая, брошенная на обочину жизни Магдалина к Христу. Тянулась для того, чтоб ей дали шанс на очищение, на поиски Бога внутри души, которого она непременно найдёт.

Я понимал, что оружия у меня нет, и шансов никаких не осталось. Но всё естество клокотало о том, чтоб я выжил, не сдавался ни смотря ни на что, ибо все мои поиски истины и гибели близких людей оказались напрасными. Я схватил фонарик, уже спасавший меня не один раз, и метнул его точно в лоб тому, который стоял ближе ко мне. Металлический каркас угодил в лоб. Представьте, будто вам попадают со всей дури камнем в лоб. И в тоже время я нашёл в себе силы встать. Прежде, чем двое других опомнились, я стоял за спиной у потерявшего сознания бойца, не успевшего к тому же упасть.

— Оружие, суки, бросили! — не знал я, что делать, надеясь не запороть импровизацию. — Иначе вам для начала придётся пристрелить своего дружка, чтоб пуля пролетела сквозь его тело и настигла меня.

— Ты сам то думаешь, что несёшь — от волнения встала Рипли. — Он и так не жилец. Ребята, пристрелите их обоих.

— Но — замешкался один из дневальных. Вот что значит подаваться эмоциям. В глаз даю, у меня в заложниках его лучший друг, если даже не брат. Насколько человек способен зайти, чтоб, подчиняясь приказу, пустить обойму по человеку, которому ты, возможно открывал душу и не раз доверял свою жизнь?

— Ты не видишь, он уже мёртв! — взревела президент. — Посмотри на его вмятину во лбу. Если он жив, то уже навсегда останется овощем. И кто виноват?!

За время болтовни, которая может, как спасать, так утомлять, я нащупал нож с деревянной рукояткой в кармане постового. Скорее всего, кухонный, но это лучше, чем ничего. Я глядел на трясущиеся пальцы обоих постовых, которые не решались спустить курок. И вот когда момент подступил, я одним махом перерезал горло своему заложнику, после толкнул тело на солдат. План сработал. Кровь друга заливала бойцов, словно те потрошили живую свинью. Я не позволил им сделать ни единого выстрела. В один шаг всадил лезвие в глаз первому постовому, затем по самую рукоятку в горло второму.

— Иди сюда, Рипли — бросил я нож в сторону и поднял из лужи крови карабин.

Женщина принялась вопить как сумасшедшая. Но удача была на моей стороне. Прежде, чем трое патрульных вбежали в царские хоромы, я приложил дуло винтовки к виску Рипли.

— Она жива! — Аля, как и все, была на взводе.

— Что? — мне как врезали пощёчину.

— Чулок. Она дышит. Пуля, видимо, не задела жизненно важных органов, но без операции никак. Остаётся только один вариант.

Последующие события происходили точно в тумане. Костя, Аля и Чулок, граничившая на грани жизни и смерти, сели в ту вагонетку, на которой прибыл я. Ребята заверили, что на Дунайском проспекте в одной из палаток есть медицинская лаборатория, где они помогут девушке. Но ехать туда необходимо прямо сейчас, иначе станет поздно.

— Давай всё обсудим — придержал я Костя на, хотя понимал, что это сулит опасностью как нам, так Чулок. Бойцы вот-вот сбегутся со всей Бухарестской на поиски Рипли, которую мы взяли в заложники. — Во-первых, пропустят ли вас через Международную, во-вторых, как насчёт опасного тоннеля и Обходчика, в-третьих, где гарантии, что это не подстава и вы не убьёте её по пути? Кто, как ни Мамонт уверяла, что Рипли, якобы, баба хоть куда.

— Пропустят, куда денутся. У нас с Международной хорошие отношения. Сынок главного по станции учится у нас на Дунайском. Но война, думаю, неизбежна. Пора разобраться с бухарестскими. И времени в обрез, чтобы нам преодолеть тоннель до следующей станции, а вам пройти через стену. Я не знаю, кто такой Обходчик, но тоннель безопасен. Монстр выходит раз в месяц и убивает единожды. Как минимум, месяц передышки. Последнее: мы вам завтра позвоним с Дунайского на Обводку и вы, надеюсь, услышите Чулок. К тому же, где ты сыщешь ещё госпиталь? На Площади Ленина? Девушка и до Пушкинской не дотянет.

— Ясно, выбора нет. И войны не миновать. Поверь, скоро во всём метро произойдут перемены, не только у вас. И странные же вы люди — телефон провели в погран город, а света в тоннеле нет. Ты, часом, не врёшь?

— Нет — со всей твёрдостью в голосе ответил Костян. — Монстр сшибает лампы, но провода почему-то не трогает. Не видит, пади. Мы их хорошенько замаскировали. Завтра в шесть утра ждите звонка. И, может, мне с вами поехать, дорогу показать?

— Ты любишь Алю? — спросил я.

— Не представляешь, как.

— Представляю. Вот и держись за неё, не рискуй понапрасну. Когда умрёт любовь, тогда умрёт последняя надежда на что-то светлое. И ещё: не будет звонка, я лично вернусь и переубиваю всех вас на Славе, чего бы мне это не стоило. Понятно?

— Да, Молох — у Кости аж дёрнулась несколько раз бровь. Я не стал больше мучить парня и отправил его с Алей и литовкой в путь. Почему-то я был уверен в том, что больше не увижу Белого Чулка, хотя девушка будет бороться до конца и останется жить. Наша группа к концу приключения постепенно редела.

Ахмет с Чумой не тратили время и сложили все карабины в сумки. Рипли всё это время сидела в вагонетке и не двигалась, ибо мы держали её на мушке. Хочешь войны? Будет тебе война. Наша дрезина откатилась от первого поста КПП до того, как туда нагрянули фараоны. Мне было тошно глядеть на пробегающую станцию Бухарестскую, на людей, снующих туда-сюда в панике, видимо, напуганных известиями о бойне. Сама же обитель представляла собой Чернышевскую: пилонная станция, вокруг россыпи лампочек, делавших загадкой истинный окрас Бухарестской. Никто на нас не обращал внимания. Тупые черви, не видящие то, что творится у них под носом. Я представлял себя орлом, пожирающим людей. И снова вспоминал то Риту, то Чулок.

На втором КПП лежало двое трупов. Ахмет объяснил всю соль, после, не сбавляя ход, мы въехали во чрево тоннеля. Холодок окутывал нас с ног до головы. Рипли всё ещё не издавала ни звука, к тому же не сопротивлялась. Лампы кое-как подсвечивали тоннель, ставший для нас домом, в котором нас, к сожалению, не ждали. Я светил по сторонам своим фонариком, с которым не расстанусь теперь ни за что на свете. На подъезде к стене трупов я увидел то, что вызвало у меня самый настоящий шок.

— Ахмет, Чума, остановитесь на секунду — прошептал я. Бойцы долго смотрели на полуразложившееся тело, лежавшее у рельсов. Первый кирпичик в спартанской стене трупов.

— Кто это? — посветил я фонарём прямо в лицо Рипли.

— Один из зачинщиков войны на Волковской — сквозь зубы процедила президент.

— Индеец? — даже Чума не смог удержаться от вопроса.

— А вы откуда его знаете?

— Мистика — почесал репу кавказец. — Может, его двойник?

— Может — я ещё долго глядел вслед загадочному Индейцу. Человек из другого времени и измерения. Или же пришелец, тайком попавший в наш мир после того, как возможность наблюдения за небом исчезла после Катастрофы.

Наконец мы подъехали к обратной стороне стены. Там, где по другую сторону лежал Кензо. Мы вышли из дрезины. Я последний, ткнув дуло старого доброго УЗИ в спину заложнице. Всё таки оружию, как и девушке, изменять нет логики, если ты уважаешь свой выбор. Рипли заверила, что нам не удастся прорваться на Волковскую, так как последний пост охраняют лучшие армейцы Купчинского Альянса. «Сможем, — заверил я её. — Иначе отстрелю тебе груди, но не убью». Ультиматум, по-видимому, подействовал: Рипли тут же замолкла.

Справа находилось ответвление от тоннеля: как раз под боком настоящей стены. Я вновь глядел на скрюченные руки и ноги, на черепа, грудные клетки. Но запаха, что странно, не ощущал, разве что голова загудела. Мне хотелось схватиться за свои шрамы и начать их разрывать в кровь и гной. Кое-как я сдержался, продолжая путь по коридору. Хвалёной охранки не наблюдалось. Я видел, как женщина не на шутку начала нервничать. Действительно, что за новая хреноверть нарисовывается?

Через какое-то время по стене потянулся красный след крови. Мы медленно шли по следу, как Тезей по нити Ариадны в Лабиринте злосчастного Минотавра. Ну ничего, скоро и с тобой встретимся. Наконец, показалась Волковская, по-прежнему находившаяся во мраке. Я посветил вперёд. Прямо на границе лежало с десяток тел с разорванными конечностями.

— Чтоб меня — не слышал я себя. — Такого здесь не было.

— Не было — отозвалась эхом Рипли.

Президент побежала вперёд в сторону царившей мясорубки. Я не стал стрелять ей в спину. Всё и так произошло без моего на то вмешательства. Глава Бухарестской скрылась во тьме, с которой фонари уже не справлялись. Последовал пронзительный крик. Один, два, три, чет… И тогда на нас троих из темноты полетело, будучи мёртвое, тело Рипли.

Глава 12. УЧЕНИЕ ЛАО ЦЗЫ

Плакало будущее синематографа, плакали наши вероубеждения в то, что взрослые не ведают страха. А, точнее, диггерам, которым изначально, кроме как холодной решительности, просчёта и животного чутья ничего не знакомо. Всё это бред, наподобие того, о чём меня спрашивала Чулок в Богом забытой «Пятёрке» на пересечение Белы Куна и Бухарестской. Я ощущал себя ребёнком, которому не в силах вступить в царство мрака. Но, чем я чувствовал себя слабее, тем больше духа копилось внутри меня. Вот-вот, и он выплеснется, и тогда проснётся машина для убийства, способная тягаться на равных разве что с Робби.

Пятнадцать минут прошло с того времени, когда Рипли, в буквальном смысле, прилетела к нашим ногам. Я понимал, что не ровен час, как сюда набегут бухарестские, так что спасение одно — идти вперёд, навстречу своему страху. Конечно, можно было снова подняться в город, но во второй раз ощущать на себе вой волков с местного кладбища мне не хотелось. Мы переглянулись друг на друга. Я смотрел в лицо Ахмета, на котором читались противоречивые эмоции, на измученного Чуму. Нутром чую, что парень не продержится. Но от предчувствия никуда не деться и не спрятаться под самую огромную кровать.

Первым вступил я на территорию Волковской, за мной Ахмет с сумкой, полной оружия, наперевес. Замыкал же Чума, божьей дланью дошедший с нами так далеко. Мы уже приблизились к рассаднику культей, словно кто-то в самом деле прошёлся мясорубкой-переростком по взводу солдат. «Хм, интересное сравнение», — улыбнулся я сам себе. Да, с чувством юмора смерть встречать намного проще. Прежде, чем продвинуться дальше, я обернулся, чтоб в последний раз проститься про себя с Кензо.

— В чём дело, Молох? — повернул Ахмет голову вслед за мной. Голос не скрывал дрожи.

— Да так, знакомый похоронен где-то там в стене — продолжил я путь дальше.

Самое дикое в страхе — это то, что не знаешь, чего конкретно ожидать. От споров плесени, до громил, от тараканов и червей до колобков и птеродактилей. Но ждать, разумеется, долго не пришлось. На дальней половине станции я заметил движение. Несколько объектов в рассыпную приближались к нам. Я показал кулак бойцам, дабы те были наготове, сам же нацелил УЗИ в сторону красных точек, которых мелькало уже не меньше десятка. Всё просто: я беру на себя серёдку, а Ахмет с Чумой, подоспевшие ко мне, левые и правые бока соответственно. Не прошло и пяти секунд, как фонари выхватили непонятных созданий. Мутировавшие карлики, напоминавшие обезьян, ибо двигались те на четвереньках, сокращали расстояние. Из голов торчал клок седых волос. Самое примечательное в марсианах было то, что у них отсутствовала кожа. Необычный окрас подчёркивал прозвище: красное мясо, переливающееся в некоторых местах в блеклый бурый цвет. Лишь голова покрыта тонким слоем кожи. Монстры двигались в духе Обходчика: от стены к стене. Видит Бог, потому они так запросто перебили отряд.

У меня не было времени гадать, откуда создания здесь взялись и что стало с Обводкой, если они вообще оттуда. Пистолет-пулемёт думал за меня. Как Красная армия под Москвой, мы всеми силами останавливали неприятеля у порога города. Один из ублюдков вцепился в Чуму, направляя свои остро отточенные зубы ему в лицо. Краем глаза я видел, как парень достаёт нож и делает марсианину «джокеровскую» улыбку от уха до уха. Уже и на Ахмета прыгали создания, налеплялись, точно присоски мутантов в Стиксе. И кавказец с ловкостью мясника снимал их с себя при помощи охотничьего ножа.

— Да пошли вы на х*й! — оторвал он чуть ли не со скальпом последнего мутанта, после достал гранату и швырнул её настолько сильно, что та перелетела станцию.

Кульминация последовала незамедлительно в виде вспышки и оглушающего звука, от которого содрогнулись барабанные перепонки. И вместе с тем волна огня прихватила с собой остаток марсиан. Несколько существ уцелело. Мясо на костях полыхало и тут же обугливалось. От вони меня чудом не вырвало. Волна пылающих монстров бежала на нас без всякой цели, и мы их расстреливали в упор, как стреляют конвоиры в заключённых, приговорённых к вышке. Последняя колонна пала, не выйдя ещё на станцию. Двое марсиан всё же прорвались, но финальная точка оставалась за мной. Без промахов. Одному пуля угодила точно в приплюснутый шнобель, второму разорвало торс. Нижняя половина тела с наглядно торчащим позвонком шла на нас, пока та не повалилась. Я внимательно глянул на останки и пришёл ужас. Кости либо отсутствовали, либо были настолько хрупкими, что: а) сгорели; б) их разнесло залпом орудий.

Мы шли по минному полю станции, вот только минами служили поджаренное мясо марсиан. Оставалось гадать, каких ещё тварей скрывает в себе подземка. В детстве я слышал, что одна из самых крупнейших подземок в мире — лондонская. Опередила московский метрополитен на сотню станций. От мысли, сколько неизвестных тварей, рождённых радиацией, заселяют свыше четырёх сотен километров путей, кружилась голова. Всё равно, что представлять размеры вселенной, а затем углубиться дальше и представить, что за её пределами. Размеры бесконечной чёрной пустоты, испещрённой мириадами бозонов Хиггса.

— Странно, что вы не заметили тогда прохода на Бухарестскую — обратился ко мне Ахмет, когда всё улеглось и мы подошли к дальнему краю станции.

— Не до того было. Мы отличного бойца хоронили.

— Да, сколько уже погибло на нашем пути — кавказец поворачивался к Чуме. — Здесь твой дом. Осталось выйти наружу, и ты будешь у «Радиуса». Тебя никто не держит, Чума.

— Я знаю, потому иду с вами до конца — стеснительно посмотрел парень себе под ноги.

— К тому же, в торговом центре вряд ли остались живые — подытожил я, вспоминая, как на меня, Чулок и Владлена вылетал безголовый труп женщины. — Давай, нам надо скорее до Вудстока, в плане, до Обводного добраться, а то день насыщенным вышел.

Конечно, никто не стал спорить. Перед отправкой в путь мы сделали по глотку воды из вверенной нам на Дунайском бутылки, после вошли в глотку тоннеля. Сколько мы уже так протопали на своих двоих за сегодня станций? Можно подсчитать по пальцам. Обводный канал станется шестым обитаемым местом. А ведь раньше всё метро вдоль и поперёк можно было объехать по несколько раз за день. Сейчас, чтоб попасть, скажем, с Девяткино на Ветеранов, потребуется, минимум, три дня. Учитывая то, что Девяткино заброшено, а на Ветерках, как и на Ленинском, вообще никто никогда не бывал.

Мы подстрелили ещё двух заблудившихся марсиан прежде, чем подошли к скелету мертвяка. Того самого, попавшегося мне на пути в первый раз, пока я шёл на Волковку. Своеобразный путевой знак на нашем безумном маршруте. Но дальше знака ни одного мутанта нас не встретило. Один раз поперёк дороги пробежала жирная крыса. Хорошо, что не чёрная кошка с пустым ведром на шее.

Наконец, показались ослепляющие лампы Обводки. Мама, так выглядит свет в конце тоннеля? Нет, я ещё не сошёл с ума. В первый раз из-за того, что я был при смерти, мне толком не удалось разглядеть обитель. Сейчас же мы с Ахметом и Чумой с жадным упоением любовались на стеклокерамическое панно с панорамой канала — такого, каким тот был в конце XIX века. Ничего красивее я не видел. С одной стороны — набережная правого берега, с другой — левого. Общая длина композиции — 360 прогонных метров, на которых не заложено ни одного места под размещение рекламы, так популярной в давнее время.

— Ты снова с нами, брат — встречал нас седовласый старик, который давал мне в своё время таблетку. Жаль, что имён у них не было, а кличку деду я почему-то придумать не мог. Как назло, в голову ничего не лезло. Не уж то, старец блокировал мысли?

Я представил завсегдатаю своих друзей, после мы забрались на станцию и сразу нашли себе место у костра. Я глянул на часы. 23:14. Хиппи сидели полукругом и распевали песни на непонятном мне языке. Музыка завораживала. Я на слух запомнил один из куплетов:

— Скажите, кто-нибудь знает, что там за существа у вас без кожи разгуливают? — как только песнопения на время стихли, обратился ко всем брат Вано.

— У нас никто не разгуливает — ответил один из местных, вызвав во мне чувство дежа вю.

И снова никто ничего не стал спрашивать, даже по поводу Библиотекаря, когда я посеял панику в кругу растаманов. Перед тем, как устроиться спать, ко мне подошёл седовласый и выразил благодарность, что я сберёг «особый», как он выразился, фонарик. Перед тем, как уйти, главный дал мне каких-то трав. «На утро почувствуешь перемены», — изрёк он точно проповедник на мессе и удалился из палатки. Что ж, была, ни была. Если бы хотели отравить, сделали бы это в первый раз, когда я одной ногой стоял на том свете.

Я не сразу понял, что произошло на следующий день, когда поднялся с матраса после бессонной ночи. Первым меня встретил Чума. Выглядел он так, словно минуту назад лишился девственности. Или же вентилятор в одно место вставили. Боец повёл меня к зеркалу, и я сразу понял, в чём дело. Шрамы на лице полностью затянулись, оставив разве что красные рубцы. Я дотронулся до полосок, но впервые не почувствовал боли. Когда в комнату вошёл Ахмет, то, при виде меня, в первую очередь, вспомнил все существующие матюги. Мы с Чумой ржали как ненормальные. Я впервые увидел, что тот проявил эмоцию на своём лице, сменив привычное каменное выражение. Кавказец тоже не сдержался и гоготал так, что от усердия испортил воздух. В помещение на наш смех вошёл хиппи, но тут же, зажимая нос, выбежал прочь, будто и ему вставили раскалённую кочергу в задницу.

В конце концов, мы сами вышли из покоев и направились в сторону кострища. Молодцы, ребята, по-пионерски тушат, когда вода сейчас в дефиците. Но шанс на то, что загорится хоть какая-нибудь станция метро такой же, как увидеть горячий калорийный обед на шикарном кухонном столе. Мы простояли недолго у пепелища, когда к нам подошёл молодой пацанёнок и доложил то, чего я так долго ждал. Звонок с Дунайского проспекта.

Нас провели в палатку, отличавшуюся от моей наличием чёрного железного телефона на барабане. Когда произошла Катастрофа, все средства связи: мобильные и домашние телефоны, интернет, телевидение, перестало фурычить. Остались только дисковые телефоны и старые встроенные радиопередатчики. Дрожащей рукой я потянулся к трубке, весившей пару килограмм. Жаль, нельзя громкую связь поставить.

— Чулок, с тобой всё в порядке? — от возбуждения сердце моё бешено колотилось.

— Не сказала бы, сладкий, но жить буду. Правда, ещё лежать, как минимум, неделю на больничном, но кто меня остановит? Как вы там сами?

— Дошли без приключений — решил я не волновать литовку, подмигивая бойцам.

— Молодцы. Я вот, что подумала, Молох. Думаю, останусь здесь какое-то время жить, пока в метрошке грядут перемены. Надоела мне жизнь в Зоне Отчуждения. Не такое уж и замечательное место — Крестовский остров. Я вам с Владленом тогда преувеличивала в церквушке на Нововолковском то. Да и Мамонт с местными ЗА моё пребывание, учитывая то, что война не за горами. До сих пор, вон, Рипли ищут.

— Не там ищут — заверил я. — Она на Волковской. Пускай похоронят по-человечески.

— Хорошо. Насчёт похорон. Сам понимаешь, какая нынче обстановка. Сашку через пару часов на Дунайском хоронить будем. Уже народ подтягивается.

— Ясно — я не знал, что говорить дальше. — Чулок, послушай… Спасибо тебе за всё.

— И тебе. Надеюсь, я вселила в тебя хоть капельку любви.

— Её хватит до конца жизни — вот Дьявол! Я злился на себя, что не смог сдержать слезы.

— Будь сильным — прошептала литовка. — Надеюсь, мы встретимся с тобой ещё в этой или следующей жизни. И ещё кое-что…

— Ч-что? — с неимоверным трудом удалось задать мне вопрос.

— Я тебя люблю.

«И я тебя», — я не знал, вслух сие было произнесено или нет, но девушка повесила трубку. Пришло осознание другого: то, что Чулок слышала мою последнюю фразу, пусть и на уровне полёта мысли. «Я знаю, что ты знаешь». Никогда сердце так часто не билось. Но я вспомнил, что сущность моя — диггер, прирождённый убийца. И цель близка. Всё остальное — позади. Я глянул вначале на Чуму, затем на Ахмета. Никакого волнения: сердце как стучало размеренно в груди, так и продолжало. Впереди — чистый лист жизни.

Я за всё поблагодарил седовласого деда и, обговорив с братцем Вано, оставил растаманам часть оружия. Если пойдёт наступление с соседней станции, дети-цветы должны быть наготове, пусть война и хиппи — антонимы. Один раз их гнали с Кировского, во второй раз такого не повторится. К тому же Звенигородская, куда мы нынче держали втроём курс, для жизни мало пригодна. Я и не сомневался в том, что дни Минотавра сочтены и станцию в ближайшем будущем заселит какой-нибудь из Альянсов, вплоть до жмурей-каннибалов.

Новый тоннель, новая угроза опасности. В этот раз никаких фантазий и мыслей. Кроме глухого стука сапог, не раздавалось ни единого звука. Рай для Чумы. Через двадцать минут перед подходом к станции мы наткнулись на громадную летучую мышь, которую расстреляли тремя точными очередями. Тварь упала близ нас и ещё долго махала крыльями, разбрасывая вокруг чёрную, как нефть, кровь. Уж лучше такое, чем пост КПП с дуболомами-охранниками, у которых хер возьми, что на уме. Естественно, никакого поста на подходе к Звенигородской не было в помине, потому мы торжественно покинули территорию КУ.

Теперь мне давался второй шанс и на то, чтоб поподробнее разглядеть пересадочный узел с Первой ветки на Пятую. Стены и пол выполнены из зелёного гранита с цветными вставками. Я по-прежнему не знал, в честь каких именно войск посвящено оформление станции. Что до потери памяти, что после, но группа солдат на центральном торце станции ни о чём мне не говорила. Бурое пятно одиноко закрывало лицо военачальника, стоявшего посередине. Изменились разве что две вещи — не было тела Минотавра с разбитой черепной коробкой, и страха перед существом, который я испытывал несколько дней (или недель?) назад.

Через пару минут мы уже стояли у перехода на Пушкинскую, когда сердце вновь забилось с сумасшедшей скоростью. Я передал Ахмету свой еврейский пистолет-автомат. Кавказец принял его без слов и спокойно положил в походную сумку. Мы втроём смотрели на ремингтон. 870-я модель. Оружие, ставшее мне родной матерью, женой и любовницей одновременно. Всё когда-то возвращается на круги своя. Я понятия не имел, как винтовка тут оказалась, ибо расстался с ней навсегда ещё там, на Сампсониевской. Скорее всего, любопытный фанатик решил пройти через Пушкинскую, где его поджидал Минотавр. Но ни монстра, ни свежего разорваного тела видно не было, если Меррик, восстанавливая силы, не съел его вместе с костями. Брат Вано порылся в сумке и среди карабинов нашёл пачку патронов, пусть и двенадцатого калибра. Я не стал заниматься пересчитыванием снарядов и сразу зарядил восемью пулями свою «малышку». Остальные патроны легли в нагрудной карман. Под конец я нежно прочистил рукавом ствол от пыли.

Мы поднимались по ступенькам и вышагивали по проходу между двумя ветками метро, которые я фактически полностью проползал когда-то по-пластунски. Чем дальше мы двигались, тем гуще становились кости и человеческое мясо. Фиолетовый пол постепенно сменялся в окрасе. Как будто вступаешь по долине Маринер, что на соседней к нам планете. Дважды Чума чуть не поскользнулся на крови, но оба раза мы с Ахметом ловили его. Всё равно, что пьяного тащить до дома. На подходе к Пушкинской внутренний молоточек дал о себе знать. Но сейчас он представлял собой жалкое подобие тревоги, вроде помех, создаваемых мобильным телефоном, который с мгновение зазвонит перед включённым монитором. Чувство усилилось, когда луч фонаря высветил голову от статуи Александра Сергеевича.

Не имея права дышать или хоть как-то выдавать своё присутствие, пусть даже стуком сердца, мы аккуратно спускались по ступенькам. Чума, выучившись на своих ошибках, походил на сапёра, ловко лавируя между фугасными минами. Думаю, очередная метафора с боеприпасами была более чем понятной. Наконец, настала пора выкинуть всё из головы, когда мы вступили в Царство Джозефа Меррика. Наш путь лежал строго вперёд и налево, в сторону Владимирской. Я высветил изуродованный монумент Пушкина, который, за время моего отсутствия, ещё больше побелел. Неужто, поседел?

Удивление Ахмета и Чумы длилось недолго при виде самого знаменитого писателя канувшей эпохи, пусть и лишённого некоторых частей тела. Мы заметили движение близ основания памятника. Нелепо скрывшись за отваленной гранитной рукой, сидел Минотавр и жадно направлял кишки мёртвого безымянного бойца себе в рот. Завидя свет, монстр обернулся на нас и так и глядел в ожидании наихудшего. То будет его последним десертом, которым стал очередной заблудший путник со стороны москалей иль мазутов.

— Пора с ним заканчивать — прошептал Ахмет и направил М-16 точно в неповреждённую часть головы мутанта.

Минотавр покорно ждал своей участи, пережёвывая остатки толстой кишки. Мне стало жалко и грустно за Меррика, что с секунды на секунду по одному только щелчку закончится целая эпоха. И я не был зол на того, кто чуть не лишил меня жизни. Ведь сила человека в прощении и понимании. Но было поздно, когда кавказец нажал на курок.

— Постой — я всё ещё глядел на Минотавра: живого и невредимого. Спуск автомата впервые дал осечку. — Видишь оружие, что перед трупом?

— Стрелять-колотить… М-4 с выдвижным телескопическим прикладом — Ахмет не спускал палец с курка.

— Оружие москалей. Ты же им хочешь отомстить? Вано? Я сам видел, как это ничтожество сожгло девушку на костре, будто та жалкая ведьма.

— Что ты пытаешься мне сказать, Молох?

— То, что Минотавр тут не причём. Это не его война. Оставь его в покое. Он когда-то тоже был нормальным человеком.

— Все были нормальными! — смотрел Ахмет одновременно на меня и на существо. Умел бы Меррик говорить, то точно бы изрёк следующее: «Я вам не мешаю?» — И их жалеть? Последних ублюдков, уничтожающих всё живое? Чем он лучше?

— Тем, что он — часть метро, как долбаные рельсы на путях. А остальные — смрад, уцелевший в Катастрофе. Самый последний мусор, в то время как другие, нёсшие добро и любовь на своих кровоточащих ногах, сгинули в пламени ракет. Если ты нажмёшь на курок, мне тоже придётся ответить.

— Что с тобой происходит?! — кричал кавказец, когда мы нацелили друг на друга оружие. Чума как обычно сделал вид, что он — святой дух, летающий где-то в воздухе. — Всё из-за истины? Скажи, какого чёрта мы вообще пошли через Пушкинскую? На Влады, а мы же туда идём, как я понял, можно через Садовую попасть. Сам виноват!

— В том-то дело: ты нихера не понял. Садовая, Спасская, Х*ясская — один большой блошиный рынок, где тебе нож в спину всадят только за патроны и за оружие, кое мы проносим. Даже за бутылку воды. Тебе не понять, что монстры намного гуманнее людей. Намного честнее. Они сразу убивают, а не улыбаются перед тем и не называют тебя своим другом. Об этом не подумал? Про слабо изведанный тоннель Спасская-Достоевская умолчу.

— Молох, ты понимаешь, что совсем скоро Минотавр твой окрепнет и станет ещё сильнее?

— Понимаю. Вот именно тогда, если мы с ним столкнёмся, я его убью — в ответ на мою реплику Меррик вычерпнул мозги из черепушки бедняка и направил их себе в пасть. Чавканье умиляло и одновременно сводило с ума. — Истина, Ахмет, главнее всего. А она даже в том, что израненное существо сильнее всех нас.

Я ждал ответа, но он не последовал. Вместо сего я дал знак спускаться на пути и продолжать маршрут. Мутант напоследок что-то проблеял своим обрубком языка, но его, так и так, никто не услышал. Груз облегчения оползнем свалился с моих плеч, когда мы покинули Пушкинскую и последние культи жертв скрылись в новой глотке тоннеля.

— Что ты там говорил про силу? — поинтересовался брат Вано, когда мы прошли значительное расстояние от Королевства кривых и оторванных конечностей.

— Был такой в древности китайский мыслитель: пропагандировал свою философию. В общем, говорил он о том, что слабость велика, а сила ничтожна.

— Поясни — и снова Чума, мать его за ногу, перепугал!

— Представьте: когда человек рождается, он слабок и гибок, а когда умирает, то крепок и чёрств. Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко, оно умирает. Чёрствость и сила — спутники смерти, в то время как гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Потому, что отвердело, то не победит.

Так мы шагали до Владимирской, каждый по своему оценивая учение древнего философа. Тоннель был настолько чист, что, если бы на нас поехал поезд, то я бы спутал, какое сейчас время. Как тогда рано утром на улице Белы Куна: спящие многоэтажки, лёгкий ласкающий ветерок, обычное серое питерское небо. Я ощущал ароматы уничтоженного нами многотысячного периода времени, чувствовал запах свежей булки из пекарни, слышал детский смех, обрывающийся в то время, как ракета прорезает облака для того, чтоб никогда более не светило солнце. И через мгновение ядерный гриб съедает всё на своём пути. От пекарни не остаётся и следа, а смеющийся ребёнок превращается в груду костей. И я оказываюсь всё там же, под землёй, в тёмном сыром тоннеле, а передо мной изрешечённый труп жмурика-каннибала, говорящий о том, что мы добрались до Владимирской.

— Странно, Робби нигде нет — озирался я по сторонам, когда мы подошли к середине станции и вышли вплотную к Достоевской.

— Это кто такой? — Чума был более чем активен на диалоги в сегодняшний день. Аж целый второй вопрос прозвучал из его уст. Отвечать не пришлось, так как с противоположной стороны на всё том же одном колесе к нам подъезжал робот. По бокам никуда не девшиеся миниганы. Да, не мешало бы железную конструкцию смазать маслом, ибо лязг тоже не исчез.

«ПРОНИКНОВЕНИЕ. УГРОЗА ОПАСНОСТИ», — высветилось чёрным по белому на экране. Миниганы с щелчком нацелились на нас.

— Постой, Робби, это же я! Молох. Ну, копатель…

«НЕВЕРНЫЙ ЗАПРОС».

— Хорошо, так — я чувствовал, как во рту пересыхает. — Робби — это твои инициалы. Робот-охранник быстрый боевой интеллектуальный. Или наоборот, боевой…

«ПРИНЯТО. ЗДРАВСТВУЙ, МОЛОХ. РАД, ЧТО ВЕРНУЛСЯ».

— Спасибо. Послушай, нет времени объяснять, но нам надо попасть на Достоевскую.

«ДЛЯ НАЧАЛА ПРОЙДИТЕ ТЕСТ».

— Хорошо, мы постараемся — я поглядел на бойцов, у которых в буквальном смысле округлились глаза. Солдаты вышли из транса и только затем кивнули мне в знак согласия.

«ТРИ ВОПРОСА. ОТВЕЧАЕТЕ, ПРОХОДИТЕ. ПЕРВЫЙ ВОПРОС НА ПСИХОЛОГИЮ. ДЕВУШКА НА ПОХОРОНАХ МАТЕРИ ВИДИТ НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНУ И ВЛЮБЛЯЕТСЯ В НЕГО, А ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ УБИВАЕТ СВОЮ СЕСТРУ. ПОЧЕМУ?»

— Интересно, что будет, если мы не ответим? — прошептал Ахмет.

— Да тише ты! Скажи, есть лучше варианты какие?

«ПРОШЛО ПЯТЬ СЕКУНД, ОСТАЛОСЬ ЕЩЁ ПЯТЬ», — у меня внутри всё подпрыгнуло.

— Потому что она приревновала сестру к незнакомцу? — вскинул кавказец в сердцах руки, когда на дисплее горела одна секунда.

«ЭТО НЕПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ВЫ ЧИСТЫ В ВАШИХ НАМЕРЕНИЯХ. ТОЛЬКО ЛИЧНОСТИ С САДИСТСКИМИ НАКЛОННОСТЯМИ ОТВЕЧАЮТ НА ПЕРВЫЙ ВОПРОС ПРАВИЛЬНО».

Я хотел было поинтересоваться, какой же ответ правильный, как мониторчик опять загорелся, высвечивая второй вопрос: «ОТКУДА ВЕГАНЫ ПОЯВИЛИСЬ В МЕТРО?».

— Чудом вырвавшаяся наружу экспериментальная группа заражённых людей нашла приют здесь — скороговоркой произнёс я на одном дыхании.

«ОТЛИЧНО. НО ВЫ НЕ ПЕРВЫЕ, КТО ДОБРАЛИСЬ ДО ПОСЛЕДНЕГО ВОПРОСА. УЧТИТЕ, ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС БУДЕТ САМЫМ ТРУДНЫМ. ПОКА НА НЕГО НИКОМУ НЕ УДАВАЛОСЬ ОТВЕТИТЬ. ГОТОВЫ?»

— Да — отозвались мы хором. Я чувствовал, как коленки предательски затряслись. Или же нахлынули воспоминания, связанные с нечеловечными опытами над людьми в бункере.

«ЧТО НАДО ДАТЬ КОНДУКТОРУ ПРИ ВСТРЕЧЕ? У ВАС ДЕСЯТЬ СЕКУНД».

— А на это ответит Чума — заулыбался я во всю физиономию.

— Ну вот, ваше путешествие подходит к концу — смотрел на нас Ахмет, когда мы стояли у перехода Владимирская-Достоевская.

— Почему ваше? — да вы поглядите! Третий за день вопрос. Чума идёт на рекорд.

— Здесь нам придётся расстаться. Я вам помог с Робби, хотя, как помог? Так и так, я на Площадь Восстания. Надо с говнюком братом поквитаться. Поверьте, он уже труп. Меня там все знают, проблем не составит его прищучить. Не до конца знаю, что ты, Молох, всё же затеял, но первая кровь на мне. Пора проводить лоботомию метро.

— Спасибо за всё, Ахмет — я обнял братца того, кому осталось жить час, максимум два, если тот на Чернышевской. — Не хочешь посмотреть на цыган Достоевской?

— Ой, что я там не видел? На Петроградке бывал, знаем. Главное, чтоб угрозы не представляли. И ещё три вещи. Чёрт, прям как у робота. Значит, первое: насколько я знаю, Вано планировал внести запрет на оружие по всей территории бордюров.

Я кивнул головой, на что боец продолжил.

— Посему оружие вверяю вам. Оно вам куда нужнее. Я с братом расправлюсь и ножом. Второе: как там переход до Восстания, безопасен?

— В целом, да — снова закивал я головой. — Максимум, на просветовского жмуря сможешь наткнуться, но он не станет помехой.

— Ага. И последнее: Чума, делай свой выбор, с кем идёшь?

Солдата парализовало. Да, вопрос на миллион. Но будущий диггер (хотя, в чём я сомневался) с выбором определился, не раздумывая. Да и какой у него был выбор? Скорее всего, наобум ответил. Первое, что пришло в голову.

— Ясно — сказали мы в унисон с Ахметом, после чего продолжил уже он один. — Что ж, каждый в путь своей дорогой.

Я закинул сумку с карабинами за плечо, после мы стали прощаться. Тут же откуда-то с Достоевской подъехал Робби и сказал, что проводит Ахмета до путей. Боец был только за. Не передать грохот, с каким искусственный интеллект спускался по ступенькам на своём одном колесе. Удивительно, как машина вообще не полетела вниз?

— Кстати — крикнул, будучи вдогонку, брат Вано. — Так всё гениально и просто оказалось с вопросом о Кондукторе.

— Всё гениальное в простом и простое в гениальном — махнул я на прощание Ахмету рукой и повернулся к Чуме. — Ну что, хлопец? Финишная прямая?

Чума посмотрел на меня и сделал кивок. И мы, нога в ногу, проследовали вперёд к Достоевской, чтоб побывать в итоге там, где ещё не вступала нога человека.

Глава 13. БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПУТЬ

Достоевская как Обводка и прочие другие станции, была открыта 30 декабря, вот только девяносто первого года. Пять дней прошло со времени, как рухнул Союз и около четырёх десятков лет, как рухнула Российская Федерация и вместе с ней вся планета. Перед тем, как спуститься по эскалаторам, Чума дёрнул меня за рукав. На стене синим маркером красовалось слово «ДИКООБРАЗ». Причём, насколько я знал, надпись сделана с ошибкой. Мы полюбовались ничем не говорящим для нас словом (может, сталкер какой?), пожали плечами и после очередного лязга Робби, возвращавшегося из тоннеля, до которого тот провожал Ахмета, спустились по эскалатору.

Мои представления о цыган до сей поры были немного другими, нежели те, которые дошли до нас ещё с давних времён. Вместо беспризорников и босяков то и дело нам попадались, скорее, купцы, разодетые во всевозможные тряпки. Но на них не читалась та жадность и скрытность, присущая остальным торговцам. К тому же, цыгане ничем и не торговали. Мало того, я не видел нигде прилавков со всякими модными безделушками, вроде скрепок для бумаг. Дома — индейские вигвамы. Около некоторых из них пепелища, как в Вудстоке. Я хотел побольше осмотреть станцию, полюбоваться прекрасными колоннами, облицованными серым гранитом, стенами, сделанными из пепельного известняка, не покорёженные следами от пуль. Неужели, Робби здесь не устраивал питерских разборок? К слову, как он вообще пропустил цыган, ибо на вопрос о Кондукторе до нас никто не знал ответа?

Я повёл Чуму налево в сторону тоннеля. Двигаться нам надо было не вперёд, а назад, потому станция почти сразу оставалась в стороне. Не успели мы прыгнуть на рельсы, как полилась ритмичная музыка. Мне невольно захотелось пуститься в пляс. Чума глянул на меня и всем своим видом показал, что хочет здесь побыть ещё хотя бы минут пять-десять. «Пойдём, проверим, как отдыхают ромалы», — успокоил я бойца и проследовал в центр гуляний.

Да… то, что мне говорили по поводу Петроградской — жопа с пальцем. Особенно после того, что предстало нашим глазам. Роскошная девушка, чертами похожая на представительницу экзотической Индии, в белоснежном свадебном платье следовала к дальнему краю станции. Справа от неё мужчина в смокинге, разодетый точно денди, вёл суженную под руку. Вокруг новобрачных живой коридор из братьев и сестёр. Мне никогда не приходилось бывать на свадьбах, но то, что я увидел, заткнуло бы за уши любого церемониального завсегдатая. Вот он — новый пир во время чумы. Я снова глянул на солдата и невольно засмеялся.

— Братья, ромалы́ пойду посмотрю, как варятся мои думалы́! — внезапно крикнул всем распорядитель свадьбы. Или же тамада.

— Ну как, насмотрелся? — обратился я к Чуме.

— Красиво — боец силой отвёл взгляд от продолжавшейся процессии.

Уйти спокойно нам не дали. Мы пробыли на станции ещё сверх того около получаса, угощаясь булочками и горячим чаем, которые в нас запихивали силой. За такие богатства в любом другом месте точно голову отвинтят, а добродетель обсмеют и закидают камнями, поставив клеймо еретика на всю жизнь. Мы горячо отблагодарили резидентов, в ответ на что нас благословили, и только тогда мы спустились со станции. Не прошли мы с Чумой и сотни метров из положенного километра, как свет начисто обрубило, а рельсы вовсе прекратили тянуться вглубь. Ещё через десять метров показалась последняя путевая лампа. По бокам выдранные с корнями кабели. Я высвечивал кромешную тьму, простиравшуюся на многие и многие десятки метров голого тоннеля, походившего на коридор недостроенного бункера. Или же грота с идеальным овальным контуром стен, построенным тысячи лет назад неизвестной цивилизацией, прибывшей на Землю не иначе, как из космоса.

Чем глубже мы продвигались, тем труднее становилось дышать и создавалось ощущение, будто находишься в чёрной дыре, из которой физически выхода нет. Незадолго до Катастрофы учёные доказали, что внутри чёрных дыр вполне могут существовать планеты, движущиеся по непривычной для небесных тел Солнечной системы траектории. Представьте, как бы перемещалась в пространстве и времени наша Земля, не будь в центре всего светила. Всё указывает на то, что тела, попадающие внутрь хаоса, не исчезают бесследно. Я олицетворял себя с существом, попавшим в иное измерение, иной мир, когда фонарь светил вперёд уже не далее чем на пару метров. То есть то, что находилось через два ничтожных шага от меня, я в уме не представлял. Я пытался довериться шестому чувству, но и оно молчало. Чума шёл близ меня, чтоб просто-напросто не затеряться в вечной ночи. Походили мы на хреновеньких сиамских близнецов, которые до сих пор не понимали, куда попали. Даже звук шагов проглатывала пустота, становилась с тобой единым целым.

Не долго длились мои самые ужасные опасения, переросшие в итоге в реальность. Вначале послышался стук, словно кто-то бил молоточком по шпалам, которых в аду в помине не было. Стук приближался по мере того, как мы сокращали к нему расстояние. Мы с Чумой, закрепив фонарь на плечах, вцепились в оружие и продвигались чуть ли не по минуте на каждые два-три метра. Ровно настолько, насколько свет позволял увидеть обзор. С такими темпами двигаться нам придётся около дня, учитывая то, что тоннель довольно короткий. Мы ускорили шаг. Тело в тот час обдало холодным потом. Я чувствовал, как пульсируют мышцы на шее, а пальцы рук, вцепившиеся в ремингтон, парализовало. Даже вонючая сумка за спиной прибавила килограммов двадцать в весе.

Наконец, когда до источника стука, который к тому времени перешёл на барабанную дробь, оставалось несколько шажков, звук моментально исчез. Я почувствовал, как нечто холодное и необъятное проскользнуло мимо меня и умчалось прочь. Точно молния, я повернулся на сто восемьдесят градусов и увидел перед собой огромного сенокосца на тонких лапках, толщиной не больше швейной нити. Брюхо размером с пивную кружку болталось из стороны в сторону. Я глядел на подёргивающиеся жала. Я знал, что косеножки — хищники и питаются мелкими насекомыми. Вот и обед пришёл прямо в лапы.

Пытаясь подчинить себе руки и ноги, а вместе с ними и мозг, я сделал выстрел аккурат по брюху паучины. Двенадцатимиллиметровый патрон как ни в чём ни бывало застрял в теле. Я почувствовал удар одной из ножек прямиком по телу. Коготки, расположившиеся на каждой из восьми конечностей монстра, чудом не разрезали мне брюхо. Я треснулся головой об стену и вместе с взрывом в затылке, услышал клокот М-16. Лапа, чуть ли не под десять метров длинной, отлетела от брюха и накрыла меня. Чума, понимая, что от оставшихся семи лап не увернётся и человек-паук, побежал наутёк в сторону ещё гущей тьмы. Я же, не успев толком опомниться, катался по земле, пытаясь увернуться от ритмично сокращавшейся оторванной лапы. Вот-вот, и она проткнёт меня насквозь как стрела Робин Гуда.

Прежде, чем подняться, я услышал истошный крик Чумы, оборвавшийся на полуслове. Оставалось бежать, но паук меня уже караулил, загородив собой весь проход. Свет фонаря не мог дотянуться до задних лап. Не теряя драгоценных секунд, я трижды спустил курок. Все три пули под корень оторвали лапы, из чего следовало, что больше половины конечностей лишилось создание. Брюхо хищника, будто качели, замоталось взад-вперёд, и только тогда косиножка завалилась набок и упала на тело. Я спустил оставшиеся в оружии пули в пасть сенокосца. Мутант покорно затих, лишь лапы безумно продолжали сокращаться.

На ходу, перезаряжая винтовку, я пустился в бег, к тому самому месту, где кричал боец. Меня встретила густая лужа крови на земле, но трупа поблизости не было. «Чума!», — кричал я, осознавая, что так и должно случиться. Словно мне априори отведена роль последнего героя на страницах долбаной книжки дешёвого романа. «Чума», — не сдавался я, теряя нить с реальностью. Голова загудела. Твою мать! Да что же это такое?! Зачем я вообще сейчас стою здесь, один, практически в кромешной тьме в Богом забытом тоннеле?! И в то же время снаружи, в интеллигентской столице России, уничтожено всё живое. Всё, вплоть до истории. Мне стало смешно. Я сел на колени и закатился в истерическом смехе. Живот скрутило — то ли от синяка, оставленного пауком, то ли от ненормального гогота. «Я самый трахнутый на всю голову диггер, — сказал я в пустоту. — Над котором посмеялись бы чит…»

Я не успел закончить самому себе адресованную фразу, как справа и чуть впереди от меня отчётливо послышался шорох. Встав на ноги, я без какого либо страха или сожаления шёл на новый звук. 870-я «малышка» заменяла мне руки. Нет уж, пускай Оно меня боится. Я — человек с завода, а она — испорченная машина, которой пора на свалку. И не будет никаких разбирательств, ибо я сам себе судья, адвокат и прокурор в одном лице.

Я уже сталкивался с нечто похожим в самом начале своего пути. В нескольких метрах от меня тоннель плавно перерастал в джунгли, но хозяином тропиков был не лев и не чёртов тигр, а, то ли богомол, то ли кузнечик. Зелёный окрас, лапы с паучьими размерами, усики, продолговатое тело. Я прицелился в голову, но краем глаза заметил ещё одного богокузнечика, выходившего из зарослей коричнево-оранжевых цветов. Голову на гильотину, именно такие растения представляли себе фантасты на Венере, Луне или Марсе до того, как человечество изобрело первый телескоп и обсерваторию. Не об этом же писали Жюль Верн, Лавкрафт, Герберт Уэллс? К Дьяволу их, когда жизнь на волоске.

У всех бывают ошибки, и я тому не исключение. Пуля, вроде бы, шедшая в голову, угодила первому богокузнечику в верхнюю клешню. Та наполовину оторвалась, разбрызгивая вокруг зелёную жидкость. И вот тогда оба мутанта встали передо мной, готовые разорвать врага на кварки. Я прикинул, что успею сделать ещё один залп, и в тоже время понадеялся, что откуда-нибудь высунется полуживой Чума и поможет мне. Но, чему ни бывать, тому не случиться. Вместо оного я одним махом содрал с плеча фонарик, не раз спасавший мне задницу, и бросил его в кусты. Живая тьма обдала меня по рукам и ногам, потому единственным ориентиром послужил для меня луч света, нацеленный на обвитую лианами стену в нескольких метрах впереди. Я притворился Чумой, тьфу ты, статуей, и, казалось, заставил своё сердце биться не быстрее, чем сорок ударов в минуту.

Я по-прежнему стоял на одном месте, не осознавая, перешёл ли на тот свет или до сих пор где-то передо мной две твари, напоминавших мне саранчу. Ответом послужила тень, скользнувшая по стене. Ага, судя по болтающейся лапе, это наш номер один. Во всей ситуации я не мог понять только одного — как мутированные видят в темноте? Если возвращаться к открытиям учёных, сделанными до Катастрофы, то было доказано, что, помимо так называемых огурцов, на дне Марианской впадины обитают вполне живые многоклеточные существа. Доисторические рыбы, похожие на монстров с других планет или чудище Лох-Несса. Светом им служит, как правило, антеннка над головой, но и такой не наблюдалось у богокузнечиков. И, кроме как кромешной тьмы, место ничем не походило на дно Тихого океана.

Отставив размышления позади, я доверился одному из важных чувств — слуху. Как ни странно, первым лёг второй богокузнечик, ибо я слышал его ближе к себе. Пол-обоймы на то, чтоб насекомое смолкло. Тень первого как след простыла. Я старался двигаться как можно тише по направлению к галогенному фонарю, вслушиваясь в малейшие звуки, в том числе в колебания воздуха. Тишина. Больше всего я боялся поскользнуться, в том числе на мёртвом монстре, но угроза ушла в сторону, когда на свету я уже видел носок своих сапог. И в тоже время мутант бежал на меня как ошпаренный. Мне оставалось ждать, когда огромные усы вместе с его физиономией появятся в спасительном лучике света. Ожидание длилось вечность. И оно тяжелее всего давило на психику. Я успел обратить внимание на погибшую кувшинку, росшую у стены. Страшно представить, как она вообще сюда попала.

И наконец настал момент, когда я спустил оставшуюся обойму во второго богокузнечика, последней пулей оторвав уже мёртвому на тот момент насекомому один из его усов. Тело чудовища, заливая всё вокруг своей зелёной кровью (соком?), по иронии упало именно на тот клочок земли, где лежал чудо-фонарь. Послышался треск, который фантомом будет отдаваться у меня в голове пока я не умру. Через секунду я оказался в абсолютной тишине и темноте.

Представьте, что шагаете в беззвёздном космосе, где-нибудь на краю вселенной, в поисках двери, которая вывела бы вас за пределы всего, что существует. В антимир, туда, где мёртвые — это живые, и наоборот. Но заветная дверь не попадается, её вообще не существует, как долгожданной воды в пустыне, так как ваш изнемождённый мозг хочет и видит оазис. Шаг за шагом я продвигался всё дальше и дальше, выставив вперёд себя руки. Я боялся, что не ровен час, как уцелевшая кувшинка оттяпает мне руку, но в тоже время отгонял эту мысль. Таким растениям, не считая радиации, необходим свет. Хотя бы для фотосинтеза. В целом же я прошёл не больше ста метров, занявших не меньше часа. Один раз лиана попыталась обвить мой сапог, но я хладнокровно перерезал стебелёк. Слух, на который я рассчитывал, по-прежнему не работал. Вообще ни единого звука. Как в вакууме, ей Богу.

Через сто с лишним метров я увидел одинокий огонёк за гибридом дерева и куста, посчитавший вначале за галлюцинацию. Тот самый оазис, химера, которую я боялся. Конечно, мне не оставалось ничего, кроме как свернуть с середины пути и обойти куст, росший на стволе. Вначале я не поверил своим ослепшим от внезапного света глазам, но, сделав два ритуальных глубоких вдоха-выдоха, стал действовать рациональнее.

Я подобрал фонарик, который мог принадлежать только Чуме. Догадка оправдала себя, когда там же за кустом я увидел прислонённый к его стволу кокон. Тело бойца наполовину свисало из сумки, вторая часть покоилась внутри. Не зная, как поступить, я на расстоянии вытянутой руки принялся будить солдата дулом винтовки. После третьей попытки боец поднял голову и, прикрывшись ладонью, повернул её в сторону при виде яркого света.

— Рассказывай — отвёл я луч фонаря в сторону; мы же не на допросе. Поскольку, кроме нас с ним, вокруг не наблюдалось ни единой души, Чума не откосил от диалога.

— Я понял, что мне конец, когда паук двинулся в мою сторону, и мне не оставалось ничего, кроме как бежать. Не знаю, сколько я пробежал: не обращал внимания на то, что вокруг, как меня огрело по башке. И вот я… Молох, это что за свиноматка?! — при последней фразе несостоявшийся диггер наконец осознал, где (в чём) находится.

— Не знаю, приятель, не знаю. Ты в коконе.

— Какой к е*еням кокон?! — запаниковал Чума и, точно мыло из рук, выскользнул из сумки.

— Ты точно не знаешь, кто бы мог такое сделать? Может, богомол?

— Да нет же, вон, глянь, шрам на затылке. Вряд ли богомол и иже с ним подобный. Коконы вьют разве что моллюски, гусеницы там. Была бы сплетена паутина, было б проще.

— Постой, ты хочешь сказать, что где-то здесь бродит гигантская гусеница, которая…

Я не договорил. В действительности, на нас полз червяк-переросток. Кожу покрывал толстый слой фиолетовой шерсти. Всё это время оно стояло рядом и выжидало, а Чума, сам не зная того, исполнял роль ни добычи или контейнера для потомства, а приманки. Гусеница разинула пасть и из неё фонтаном повалились мелкие черви, которые заползали к нам под одежду. Боец выхватил из сумки один из карабинов и первым побежал прочь. Я за ним, отстреливаясь по членистоногому мутанту, при одном виде которого хотелось блевать всеми внутренностями и, если поднапрячься, косточками.

Я поравнялся с Чумой, и ныне мы вдвоём, пятясь назад, посылали пули по чудовищу джунглей. От тела отлетали куски шерсти, обнажая светло-розовое мясо. Каким таким местом оно ударило бойца, чтоб тот потерял сознание? Головой? Вот до чего доводит жадность, если гусеница и в самом деле выбрала его приманкой. А монстр послал на нас новую волну червей, вместе с ними не давая нам передышки. Я чувствовал, как каждая травинка и деревце встали против нас. Ещё миг, и сама природа сдавит нас в лепёшку, запустит стебли глубоко в рот и выйдет через глаза так же, как англичане уходят не прощаясь.

Мы давили всё новых и новых червяков и в тоже время палили вперёд. Мне трижды пришлось перезарядить ремингтон, когда я понял, что патронов для оружия не осталось. Я хотел приберечь «малышку» для последних и главных своих свершений, но вместо того послал все восемь боезапасов в рот гусеницы. Пасть впала внутрь. Сам червь неестественно вздулся, словно хотел самоуничтожиться. Шерсть дыбом. Не в силах смотреть на то, что творится, я взял Чуму, вставлявшего магазин в оружие, за шкирятник, и бросился наутёк вперёд.

Так мы бежали минут пятнадцать по бескрайним джунглям. Сумку, из-за которой я мог бы погибнуть, сбавь ход, я бросил в самом начале пути, прихватив заряженный карабин. За поясом ремингтон. Нет, с тобой я не расстанусь. Поняв, что за нами уже никто не гонится, а последний «член на морде» запоздал минут этак на пять, мы с Чумой встали близ бурых кустов, пытаясь отдышаться. Наконец, мы прикинули наше незавидное положение. У обоих осталось по ножу и карабину с магазином на девять патронов с металлической гильзой. Плюс пустой 870-й и полуживой фонарик. Ни еды, ни питья, а я бы всё сейчас отдал за глоток воды. Чума же осмотрел себя подробно на наличие шрамов на теле. «Не хочу, чтоб в один момент из меня вылез Чужой», — заверил солдафон, но я его не очень то понял. Что ж, его дело, к тому же нам необходим был отдых. Я знал, что ту фиолетовую тварь мы всё-таки уничтожили. По крайней мере, доверился шестому чувству. А оно не подводило. «Всё чисто», — обрадовался я не за Чуму, закончившего самоосмотр, а за то, что тот вытянул меня из потока мыслей.

По мои прикидкам, прошли мы больше половину пути. Может, шестьсот метров, когда из растительности остался мох да лианы. Последняя травинка, вновь напомнившая мне кувшинку, повернула ко мне свой бутон и так замерла, навсегда оставшись в ночи. Шестьсот пятьдесят метров, и не единого монстра. Правда, тут и там сновали знакомые нам до боли богомолы, паучки, червячки. И все как один нормальных человеческих размеров. У нас не было целей давить ползучих гадов. Ненависть порождает ненависть. Правда, на отметке в семьсот метров я всё же раздавил одного жучка, и возмездие пришло незамедлительно — фонарик Чумы сдох. Здрасьте, баба Настя! Во второй и последний раз я оказался выброшенным на околоземную орбиту.

Держась друг за друга, как молодожёны на Достоевской, мы шествовали дальше и дальше, а конца и края не наблюдалось. К чёрту приличия, всё равно нас никто не видит, а принципы и пафос могут привести к тому, что до цели дойдёт кто-то из нас двоих, если вообще дойдёт. Теперь я не ощущал самого последнего, того, чего нет в чёрной дыре, с которой аналогий у меня скопилось хоть отбавляй. А именно времени. Оно замерло. Мы могли вернуться обратно и, либо: а) ничего бы не произошло и гулянья до сих пор бы продолжались; б) прошли бы тысячи, а то и миллионы лет, и метро бы функционировало как до Катастрофы. Так же я не имел понятия, сколько оставалось метров до конца тоннеля.

Пройдя нное расстояние за нное время (может, мы на пути вообще попали в параллельное измерение в сравнение с тем, как попадают самолёты во временную дыру?), я завидел долгожданный свет. Опьянённые, мы с Чумой бежали вперёд, падая и поскальзываясь на ходу. Но всякий раз падение смягчал газончик травы и влажный мох. Страшнее было потеряться, но фортуна в данном вопросе всецело заняла нашу сторону.

Радость сменилась разочарованием, когда источником света оказалась горящая бочка. Мы заворожено оглядели её со всех сторон, затем Чума окликнул меня, чтоб я глянул на стену:

— Разрази меня гром, это что за пое*ень? — мурашки оккупировали моё тело.

— Это не пое*ень, а оккультный знак — выходил длинноволосый мужик, одетый во всё чёрное, из мрака. Вслед за ним материализовалась ещё дюжина человек. Все тринадцать на одну рожу, вплоть до тёмной одёжки, сливавшей адептов со здешним сумраком.

Неизвестные люди, назвавшиеся слугами Лиговского проспекта, встали полукругом, прижав нас к стене. Выхода никакого, хотя математически мы с Чумой смогли бы их всех положить из автомата. Но адепты настолько близко пригвоздили нас к стене, что мы не успели бы даже поднять ствола. Языки огня, вырывавшиеся из бочки, одновременно успокаивали и приводили в животный ужас.

— Сколько осталось до Лиговки? — я понял, что стоит хотя бы наладить общение, дабы выиграть какое-то время. С другой стороны, зачем нам оно?

— Так вы почти пришли — отозвался главный у них. — Считайте, что вы на КПП. Но пройти через него можно только одним путём.

— Каким же? — терпеливо ждал я, пока длинноволосый продолжит.

— Всё просто: вы отдаёте нам свою плоть и душу — в руках чернокнижника сверкнул нож с козьей рукояткой и волнообразным по форме лезвием. — Вы должны постичь боль и через неё получить неописуемое наслаждение. Встречу с самим Вельзевулом!

При последнем возгласе адепт высунул свой язык сантиметров на пятнадцать и провёл лезвием по нему. Хуже «Исхода» в питерском метрополитене после Катастрофы были только одни. Похоже, к своему несчастью, мы с Чумой на них как раз и наткнулись, хотя по преданиям с группировкой никто никогда не пересекался. Сатанисты. Культ Вельзевула, Демиурга или, в простонародье, Дьявола. Не признавали они ничего, кроме как жертвоприношений и веру в то, что прибудет сын Антихриста, как две с лишним тысячи лет назад спустился на Землю Христос. Куда, спрашивается, хуже, если всё живое снаружи и так уничтожено? Может, тупо расколоть планету пополам?

За время моих домыслов, не занявших и пары секунд, пока сатанист размазывал кровь с языка по губам и носу, остальные служители Вельзевула обнажили свои ножи. Никогда бы не подумал, что всё, ради чего я творил в своей жизни, оборвётся здесь, от рук оккультников. Выход оставался один. От всей души я двинул со всей дури стволом по яйцам длинноволосого. Он и не успел опомниться, как я схватил его и упёр дуло меж лопаток. Сатанист скулил, пытаясь присесть на корточки, но оружие ему не позволяло. «Терпи, мразь, — сказал я ему по буквам, после обратился ко всем. — Если не пропустите, то вслед за ним каждый из вас встретится с Сатаной. И, поверьте мне, встреча будет не из приятных». Адептов похлеще, чем от цунами в Японии, снесло в сторону. Чума взял их всех на прицел.

— Хм, неплохой ножичек — отобрал я его у чернокнижника. — Учили хоть обращаться с ним? Ладно, повторю вопрос: «Сколько нам осталось до Лиговского»?

— Пять… десять, да, десять метров! — перед лицом смерти все равны и все жалки. И именно в сей момент лучше всего узнаётся человек.

— Почему же мы его не видим? Впереди одна темень. Хочешь наколоть?!

— Нет! — ещё больше заскулил сатанист, прижимая руки к набухшейся промежности. — Там у них гермоворота. Слева звонок, позво́ните, скажите: «Молох».

— Что? — по мне как ток пропустили. Хотя, всё логично.

— Молох — повторил оккультник.

— Допустим, поверил. Поведай, как вы тут вообще оказались? И запомни, не позво́ните, а позвони́те, грамотей. А ещё пафосно так начал.

— Мы дети Лиговского — проводил мимо ушей замечание ведьмак. — Воспротивились воли и морали людей, веганов и лемуров.

— Лемуров? О ком это он? — Чума был сегодня в ударе на вопросы.

— Скоро всё узнаешь. Так, мы с тобой, сатанюга, до ворот, чтоб остальные дали пройти.

Двенадцать адептов расступалось перед нами, как перед персонами нон-грата. Оставшиеся десять метров дались нам без особого труда, хотя шли мы по-прежнему в темноте. Чума от своего сдохшего фонаря решил избавиться сразу, как тот заглох. Свет бочки кое-как ещё просачивался до того места, где тоннель заканчивался. Там же мох не доходил буквально метра до ворот, хотя несколько лиан свисало с них. Сатанист указал налево, в сторону ржавых ступенек, уходивших почти на вершину тоннеля. Надо же, не обманул. «Поднимешься с нами», — приказал я длинноволосому. Чума замыкал восхождение.

Когда последняя ступень была достигнута, я оглядел панораму. Группа сатанистов стояла в нескольких метрах от лестницы и глядела вверх. Вот они — последние и единственные. Я было потянулся к звонку, как Чума решил пооткровенничать. Так и так, от банального волнения, распиравшего меня, я и сам хотел побольше оттянуть решающий момент.

— Молох, а ты знаешь, что мы могли бы погибнуть ещё на Владимирской? — начал он.

— Не совсем тебя понимаю.

— Представь, что все события в жизни ведут к какому-то одному конкретному знаменателю, выбору, повлиявшему бы на всю оставшуюся жизнь. Ещё давно я читал в старых газетах о случае, имевшим место в 59-м году, когда разбился самолёт, на котором летел один из первопроходцев рок-н-ролла Бадди Холли. Тем рейсом так же следовал выдающийся музыкант, с которым сотрудничал Бадди — Большой Боппер. Он мог бы не садиться на тот роковой рейс, но выиграл билет на самолёт, подбросив монетку. А теперь вообрази, что все события, не только в его жизни, но и во всех остальных, были устроены так, что именно в ту ночь жизнь Большого Боппера зависела от того, как упадёт монетка.

— Допустим. И к чему ты ведёшь?

— Тогда, на Владах я знал ответ на первый вопрос Робби по поводу убитой сестры. Мне задавали такой тест, когда я жил в «Радиусе», ещё до встречи с Ахметом, но не объяснили всей сути. То, что пройти его можно только ответив неправильно. И когда вы с Ахметом спорили по поводу вопроса, мне почему-то показалось странным, что всё так просто, и про себя проговорил детскую считалку. Я не знал, сколько в ней слов, пусть она и была короткой, и задумал, что, если нечётное количество — не говорю ответ, если чётное — говорю.

— Вышло, что нечётное — ответил я за бойца.

— Вот именно. Я понимал, что кто-то из вас в любом случае даст ответ. Теперь понимаешь, что значит всего один неправильный выбор, когда мы втроём по воле судьбы оказались в одном месте, в одно время. Будь чётное число, вспомни я не ту считалку, сейчас бы наши трупы, скорее всего, Робби повёз куда-нибудь в тоннель на съедение крысам.

— Голова кругом. Какой ответ хоть правильный в итоге?

— Всё просто: она убила свою сестру, чтоб на похоронах снова повидаться с незнакомцем.

Я ничего не стал отвечать. На всё судьба Божья, вот только вопрос в одном — кто её вершит? Мы своими поступками и решениями? Или случай в виде монетки или количества слов в поговорке? Я нажал на звонок. После гудков послышалась тишина. Ни здравствуйте, ни до свиданья. «Молох», — сказал я в пустоту, и замок тут же щёлкнул. Яркий свет просачивался сквозь образовавшуюся в двери щель.

— Беги — сказал я ведьмаку, стоя у приоткрытой двери в страну лемурии.

— И его ты тоже так просто отпустишь? — смотрел на меня Чума, видимо, припомнив Минотавра, в то время как главный уже сошёл со ступенек.

— Да нет — задумался я, давая оккультнику форы. — Он Иуда — это раз, а второе…

— Что второе? — переминался солдат с ноги на ногу, когда чернокнижнику оставалось всего ничего до того, как попасть в объятия своих адептов.

— Он забыл свой нож — что есть силы я метнул клинок вниз.

Секунду спустя, пройдя через заросли длинной шевелюры и толстого слоя черепа, лезвие вышло изо рта сатаниста. Оккультник сделал несколько шагов вперёд, постоял, подумал, и после сего его мёртвое тело с достоинством прибрала мать сыра-земля.

Глава 14. ТРИ ТОВАРИЩА

— Почему вы выбрали нас?

— Понимаете, ваша сила нам как никогда нужна. С Отчуждёнными не удаётся договориться, они не пойдут ни на какие радикальные шаги, а понадеяться на анархистов с Нарвской и Кировского всё равно, что открыть ящик Пандоры. Правда, остаются ещё каннибалы, но вы сами понимаете абсурдность одной только мысли. Вы — лучшая кандидатура, кто бы что ни говорил о вашем невмешательстве в дела подземки.

— Вот оно что. Как я понимаю, вы хотите развязать войну Приморскому и Гражданскому Альянсам и с ними прихватить сопутствующие станции?

— Как бы вам сказать. Не совсем развязать. Порой успех в войне зависит от того, жив ли лидер или нет. И кого поставить на его место. Кто бы заменил Ленина в семнадцатом году, Гитлера в тридцать третьем или того же Цезаря в дохристианскую эпоху? Убрав главный винтик, и, поставив за место него свой, мы сможем заменить устаревшую машину. Подчинить её себе и своим интересам. Поэтому нам так нужны ваши ресурсы для нанесения совместного удара по верхушкам Альянсов.

— Кто ещё участвует в войне и какова наша цель?

— Насколько я знаю, вы сотрудничаете со станциями отрезка Фрунзенская — Московский проспект. Предлагаю консолидировать силы.

— А остальные?

— Поверьте, Геннадий Андреевич, у меня есть на примете три товарища, способные, каждый по своей причине, забраться в сердце неприятеля и нанести ему там поражение. Первый возьмёт на себя бордюрщиков, второй вторгнется на Садовую, перекрыв кислород Узлу, а третий нанесёт удар по Приморским. Поверьте, каждый из них уже или скоро выдвинется в путь.

— Три товарища. Хм, хорошо звучит. Последнее: какая выгода нам, коммунистам?

— Расширение границ, нейтралитет. К тому же сведе́ние личных счётов за потерю Железного Феликса и Владлена Степановича.

— Товарищ Молох, есть ли уверенность в том, что веганы не предадут?

— Более чем, Геннадий Андреевич. Я им ещё до конца не поведал истину. Самую главную.

— Вам виднее. Мы выдвинем свои войска на слияние с Московским проспектом сегодня с отбоем света. Слыхали о ночи длинных ножей? Символично, не правда ли? Но мы, конечно, не национал-социалисты и дело наше правое.

— Ещё как правое. Самое время выгребать метлой подземку от скопившегося хлама. К слову, если вам попадутся сторонники «Исхода», режьте их без предупреждения.

— Учтено. До скорого, Молох.

— Всего доброго, Геннадий Андреевич.

Я повесил трубку и с облегчением вздохнул. На меня смотрел Чума, словно ждал, пока я закончу разговор, который вскоре поставит точку во всём и вся.

— Кто такой вообще этот Геннадий Андреевич? — спросил боец.

— Лидер Звёздной — ответил я коротко Чуме и, слегка обмозговав, добавил. — Наверное, самый старый человек в метро: ему почти сто лет.

Церемониальная процессия затянулась на день. Именно столько потребовалось на то, чтоб похоронить Сашку и за алюминиевой кружкой со жгучим «Блэк Лейблом» обсудить с Мамонтом и «кушеточником» по имени Борис план послезавтрашних действий. Чулок не выходила из больничной палаты, но и не отказывала себе в алкоголе. Ближе к полуночи разрешились все споры, после чего литовку оставили одну.

Сон не шёл, и девушка усердно разглядывала своды палатки, мельчайшие складки материи, вспоминая всё то, что с ней происходило с момента, когда она встретила на Садовой Кензо с Владленом. Затем на Волковской Молоха. Жаль, что диггерша остановилась всего в паре километров от места, где произошла встреча, перевернувшая всю её жизнь. Но больше всего хотелось вернуться на лестничную площадку дома номер шесть по Белы Куна, между пятым и шестым этажом, когда Чулок ощутила вкус обветрившихся губ Молоха. И звёзды снова мчались по кругу, угасая и рождаясь на свет. Так женщина не ощутила, как наступил следующий день. Всё равно, что моргнуть и проглотить целиком ночь.

Необходим был день для реабилитация и затягивания шрамов, потому солдат вставала с кровати лишь несколько раз, и то по личной нужде. Всякий раз Дунайский проспект встречал сонным молчанием. Литовке казалось, что она слышит свист ветра за бетонной плитой, навечно замуровавшей путь туда, на юг. И там, за плитой, находится та самая граница вселенной, дверь, за которой путь в иное измерение.

На станцию звонил Молох и заверил, что сегодня же обеспечит поддержку со стороны коммунистов. Чулок не очень доверяла им, но на войне все способы хороши. Диггер же разговаривал с Мамонтом. Та, в свою очередь, передала разговор ей и Борису. Последние детали утвердились ещё до второй половины дня. И вновь бойца оставили в одиночестве, заставляя отчитывать бесконечно длившиеся секунды, минуты, часы. Ей Богу, хуже, чем в поезде Москва — Владивосток. Уже к семи вечера в последний раз покои бойца посетила медсестра, принеся скромный ужин. Ещё через час литовка смогла проститься с Сашей.

— Я тебя толком не знала, как и ты меня, но, уверена, Саш, ты была хорошим человеком — Чулок взяла горсть земли и бросила на могилу.

Перед отбоем заглянули Костя с Алей, заверив, что они «готовы на все двести» к предстоящей войне. По сути, такое желание испытывала и сама Белый Чулок. Ребята ушли, и девушка в какой для себя раз осталась в компании стен и холодной койки, в одной из шести палаток погрангородка. Ничего, теперь только пережить ночь. Вероятно, удастся повидаться с Молохом, пусть их даже убьют на месте встречи. А судьба, в конечном счёте, благоволила, и солдат через минуту другую отправилась на встречу с Морфеем.

Утром следующего дня состоялись сборы. На Славу прибыл конвой с президентом Международной. Чулок наслышалась о главе соседствующей станции как о мудром тактичном человеке. Сына своего он назвал Славой: ежу понятно, в честь чего. Но ни его, ни самого президента литовка в глаза ни разу не видела, посему выпадал замечательный шанс познакомиться хотя бы с одним из них. Оружие оставили на Дунайском, прихватив с собой разве что связку гранат, отданную три дня назад Ахметом. Случись неприятность, Славку, который на время войны прятался где-то здесь в погрангородке, придётся защищать всеми оставшимися силами. Литовка оглядела палатки в надежде застать будущего правителя Международной, но, кроме как Кости и Али, так никого не заприметила.

Вчетвером на вагонетке: диггерша, Мамонт и проводники, «готовые на все двести», отъехали с Дунайского. Часы на отметке в 6:00. В 6:07 показал личико проспект Славы. По-прежнему не отступал страх перед Обходчиком, будто он рядом, и вовсе не спит, а выжидает, кому бы оторвать башку. Но чувство тревоги с позором сдалось, когда солдат с командой попала на вторые сборы, на сей раз масштабные.

— Чулок, можешь не волноваться, ты знаешь президента Международной — заверила девушку Мамонт, пока та просачивалась сквозь толпу, начинённую до зубов карабинами да казачьими шашками. По всей видимости, соседняя станция тотально снабдила Славу не только своими рекрутами, но и военной техникой.

— Я не могу его знать — не отступала литовка ни на шаг. И вот тогда женщина увидела перед собой главаря соседей, и комок облегчения в тот же миг спал с души. Перед ней, улыбаясь, стоял «кушеточник» Борис.

Через семь минут, после непродолжительной речи глав обеих станций, толпа выдвинулась в тоннель. Белому Чулок досталось почётное место вместе с Мамонтом и Борисом в вагонетке, на которой они приехали. Теперь же дрезину вёл неизвестный доселе старичок, так же не обделённый личным карабином. Дедок не издал ни звука, словно перед ними сидел робот и покорно вёл машину позади толпы, то и дело сбавляя ход, дабы ненароком не задеть кого-нибудь из добровольцев. Шли не только мужики, но и дети, и женщины. В общей сложности, человек пятьдесят пушечного мяса. И что им мешает вот такой компанией, скажем, обследовать опасный тоннель Слава — Дунайский? Ответ так и не пришёл в голову литовке, ибо впереди уже сверкали огни Международной.

Остановку сделали ещё на двадцать минут, чтоб пополниться рекрутами, доведя счёт до ста, и согласоваться в планах. Чулок понимала, что то была последняя остановка перед битвой. В 6:45 дрезина покатилась по станции и, из-за большого потока людей, к сорок восьмой минуте въезжала в рот тоннеля. Чем меньше километров отделяло диггершу от воинствующей Бухарестской, тем сильнее сжималось сердце. И, как счётчик Гейгера в самом безнадёжном месте на Земле — городе Припяти, росла уверенность.

Первые выстрелы посыпались ещё до того, как стрелки часов дошли до отметки в семь утра. Чулок глядела вперёд тоннеля, на макушки голов, то и дело мелькавших вспышек впереди, и не могла ничего поделать. Как объяснили Борис с Мамонтом, тактика «лидер впереди» не совсем в данном контексте уместна. Акцент делался на количестве, а не на качестве. Вероятно, метод работал, так как уже в долгожданные семь утра, точно по плану, первые ряды повстанцев ворвались на Бухарестскую. Литовка хотела подогнать вагонетку, но не могла. И лишь затем женщина, не в силах ждать, спрыгнула с машины и побежала по рельсам вперёд. Вслед за ней бросились оба президента, понимая, что их выход настал.

Бухарестская, превратившаяся в модель Сталинграда сорок второго года, была заранее обезглавлена потерей Рипли и, в том числе, её личной охраны с постами КПП. Диггерша, не обращая внимания на то место, где её чуть не убили, ворвалась на станцию, методично подстреливая восставших резидентов. Перед глазами сверкали шашки, а вслед за ними, подлетавшие в воздух, культи рук и ног. Воздух окрасился красным, как на придурочной картине Малевича. Литовка отсчитала девятерых застреленных прежде, чем бок о бок Борис с Мамонтом возвещали об оккупации станции. Быстро и внезапно, как захват немцами Брестской крепости, только тогда бойцы сражались куда отвержение.

На дальнем краю станции продолжались упорные бои. Солдат открыла счёт первой десятке в нескольких метрах от дальней торцевой стены. Дома и прилавки сжигались на месте, где-то бесцельно подрывались гранаты. Подбирались патроны и запасы воды, последние из которых тут же уходили в желудки бойцов. Среди сей вакханалии из тоннеля, ведущего к Волковской, выбежали остатки обороны Бухарестской, впечатляющие по своей численности составом. Уже президенты поравнялись с Чулок и, как все, подставляя свою грудь под пули, отстаивали захваченную станцию. Как причитал Ильич: «Захватить власть легко, куда труднее удержать её». Солдаты Международной и Славы валились на гранитный пол с такой же интенсивностью, как защитники оккупированной станции.

Перекрёстный огонь продолжался бесконечно долгое время. Возможно, он занял не больше минуты, но казался сражением на весь день. Смельчаки бежали вперёд с шашками наголо и останавливались в нескольких шагах от оборонявших тоннель. Разрывая в клочья плоть, вылетали кишки, а мозги залепляли стены, потолок и даже лица. Казалось, нет тому конца и края, как откуда-то к Чулок вышел Костя с изрешечённой Алей на руках. Девушка была жива, но она, как и её жених, не понимала, что для них всё закончено. Глаза Али смотрели на того, кто должен был стать её мужем. Взор обратился в потолок, чтоб отныне не созерцать этот безумный в квадрате мир. Клокот, вырывавшийся из остервеневшего бойца, затмевал звуки выстрелов. Костя взял гранату и, выдрав зубами чеку, пошёл с ней в тоннель.

На мгновение всё стихло. И всего в один момент несколько десятков человек наблюдало за индивидом, в одночасье потерявшим всё, ради чего тот жил. Первыми продолжили огонь тоннелевские. Сотни пуль градом обсыпали тело Костяна, но они его не останавливали. По шажку он двигался вперёд, так и держа в руках лимонку. Тело представляло решето, одна рука отлетела в сторону, но ноги несли вперёд: осилили то расстояние, до которого не добегали солдаты с шашками. Раздался взрыв, после чего сепаратисты уже в упор добивали последних защитников. Литовка глянула на часы. 7:19.

Времени на то, чтоб разгребать тела не оставалось в виду того, что выстрелы эхом должны были пронестись по всей питерской подземке. Чулок с Мамонтом отнесла в сторону Алю: туда, где не было тел. «Покойся с миром», — произнесли девушки в унисон. Тело Кости найти не представлялось возможным, разве что оторванная рука говорила о том, что перед бойцами частица человека, ставшего героем неизвестной войны. Борис крикнул, чтоб поторапливались, и лидеры вновь сели в вагонетку. Но теперь ехали втроём, так как старика с ровной дырой во лбу пришлось выбросить из дрезины. Где-то без пятнадцати восемь вагонетка подъезжала к стене из трупов. Машину пришлось оставить здесь. Ещё какое-то время заняла переправа через глухой пост КПП.

На Волковской остатки взвода в количестве шестидесяти, от силы семидесяти человек оказались к восьми утра. Всё шло по плану. Своеобразную рокировку пришлось совершить на Бухарестской, оставив там часть войска, а с собой прихватить тех, кто решили сражаться на стороне повстанцев. Чулок смотрела себе под ноги и была не в силах сдержать злости. На рельсах в кругу каких-то непонятных марсиан лежало тело Рипли, словно её мёртвую тащили от поста. Грязные свиньи! Бухарестские не удосужились даже похоронить своего президента, хотя знали, где тело. А тут как тут со стороны эскалаторов, выводивших на Касимовскую улицу, выбегало несколько уродцев без кожи, которых солдаты без труда положили. Последнему, юбилейному тридцатому, Белый Чулок снесла голову позаимствованной казачьей шашкой. Макушка взлетела в воздух, а из обрубка шеи ещё долго хлестала кровь. Пользуясь случаем, девушка приберегла для себя саблю.

Похоронив Рипли в стене из тел, ограждавших станции, которые придётся вскоре рассекретить, толпа поспешила на Обводный. На сей раз Чулок, Борис и Мамонт по праву взяли на себя роль полководцев, ведя толпу, как к победе, так и к тому, чтоб просрать своё Ватерлоо. Диггерша, ловко орудуя шашкой, разрубала на части неправдоподобно огромных крыс, то и дело преграждавших дорогу. И вновь стоило дивиться, из каких таких берлог они повылезали? В счёт же записывать грызунов литовка не стала. Так, сохраняя тишину, в половине девятого купчинская армада вторглась на территорию Обводного Канала.

Как и предсказывал Молох, в тоннеле Ахмету составил компанию жмурик-каннибал. На протяжении всего пути просветовский не давал покоя кавказцу, всякий раз удирая от луча света, настигавшего его. Солдат пожалел, что не оставил себе оружия, так бы путь занял куда меньше времени. Путник ждал, пока слепой подберётся поближе, чтоб всадить нож тому прямиком в кадык. Но у врага быстрая смерть не входила в планы, потому тоннель выдался напряжённым, как тогда, на Дунайском проспекте. Но каннибал, ровным счётом, не представлял никакой угрозы.

За двадцать метров до поста КПП, когда отчётливо виднелся свет соседствующей станции, Ахмет остановился, вслушиваясь в тишину. Не хотелось оставлять заблудшую душу в живых. Брат Вано понимал, что преимущество в слухе далеко не на его стороне, но оставалось же зрение. Каннибал подошёл совсем близко, обогнув бойца сзади. Ахмет, выставив нож, резко обернулся, и свет фонаря выхватил покорёженную рожу того, кто когда-то являлся человеком. Абсолютно белые глаза, не моргая, смотрели в упор на кавказца. И как только такие смогли вышвырнуть бордюрщиков за пределы Чёрной Речки? Боец хотел было покончить с мыслями, оборвав жизнь слепому, но рука не поднималась.

— По-о-о-мо-ги — раздалось из уст каннибала. Ахмета как парализовало, ведь он почему-то думал, что просветовские, как и веганы, физически не способны к речи.

— Кто здесь? — теперь кавказец ни на шутку переволновался при наличии нового источника звука, доносившегося со стороны КПП. Опасения оправдались, когда один из патрульных шёл навстречу им, перезаряжая М-4.

— Не стреляйте! — поднимал Ахмет руки, не спуская глаз с каннибала. Тот же, в свою очередь, последовал примеру бойца, вытянув вверх конечности.

— Кто вы? — дневальный приблизился вплотную. При виде жмурика, он нацелил ему дуло в грудь, держа палец на спусковом крючке.

— Постой! — не дал путник спустить курок. — Я — Ахмет, брат Вано. А это мой пленный. Мы с братом давно не виделись, вот хочу его повидать, да заодно живой трофей доставить. Каннибал не представляет опасности.

— Не представляет, говоришь? — долго смотрел москаль на непрошеных гостей. — Ладно, так и быть, я вас конвоирую на станцию для дальнейшего расследования.

Так даже было проще, разве что просветовский, свалившийся на голову, путал карты. Ахмет не хотел становиться своим братом, убивая каждого безоружного, пусть тот не от мира сего. Втроём они без труда пересекли пост КПП, где впереди встречала долгожданная Площадь Восстания. Но времени любоваться обителью не нашлось, к тому же Ахмет в своё время и так всё повидал, а каннибал, кроме необъятной чёрной пустоты физически ничего не мог лицезреть.

Отрезок, на время которого кавказец чувствовал на себе колкие взгляды резидентов, заканчивался на середине станции. Впереди эскалатор, выводивший к Маяковской. Поначалу жмурь споткнулся о первую ступеньку, вызвав волну хохота со стороны местных ублюдков, затем, получив пинок от конвоира, одолел все имевшиеся ступеньки. Маяковская — станция закрытого типа, находящаяся на Третьей ветке: между приморскими и веганами. Агрессивное оформление станции придавали красные тона. Справа на стене портрет поэта, перечёркнутый какими-то вандалами чёрной свастикой. И здесь не обошлось без ненавистных взглядов и разговоров за спиной. Но длились те недолго, ибо нужный домик оказался почти на границе с Площадью Восстания.

Дневальный ушёл, позлорадствовав ролью Павлика Морозова, оставив пленных в компании военных. Ахмет чувствовал, как жмурика колотит с пят до головы. Никто не хочет умирать, пусть даже образ жизни напоминал землеройный. Брат Вано глядел на прокуренные лица москалей, в надежде найти знакомую рожу, и, хула Богу метро, нашёл. Игнат, с которым прошло детство как Ахмета, так и нынешнего властителя, улыбался во все тридцать два зуба от нежданной встречи. Остальных, за время своего изгнания, боец так и не узнал, хотя понимал, что перед ним собрались все шишки, кроме самой главной.

С чувством, с толком, с расстановкой, кавказец объяснял Игнату и всем присутствующим, в том числе напуганному до остервенения жмурю, о том, что против Площади Восстания готовится война. Причин называть не стал, ибо никому не доверял, кроме как своему брату. В знак преданности Ахмету, якобы, пришлось взять в плен каннибала, который владеет секретной информацией. Но поведает он её только Вано. После окончания легенды воцарилась тишина. Даже просветовский, понимая, что есть ещё шанс на пощаду, более-менее успокоился. Наконец, посовещавшись, Игнат изрёк.

— Будет тебе встреча с Вано. Вступай на Чернышевскую, он там. На посты мы доложим. Только одно но: у тебя есть с собой оружие?

— Есть — решил боец брать на честность, хотя дивился, как так дневальный не обыскал их со слепым. Вот и думай, кто слеп как безголовая, но ещё живая курица. — Нож.

— Придётся сдать — сверлил друг детства глазами. — Ахмет, не подумай, что мы тебе не доверяем, но уж больно долго ты отсутствовал. И, признаться, твоя история выглядит чересчур уж просто. Как будто ты её только сейчас придумал.

— Так и есть — улыбнулся кавказец, сдавая холодное оружие.

— Ты тот безумец — ржал Игнат вместе со всеми собравшимися военными. — Скажешь ещё. Забирай эту мёртвую душу с глаз долой и бегом на Чернышевскую.

— Да пошёл ты — не прекращая лыбиться, пожал брат Вано руку Игнату и вместе с каннибалом покинул помещение.

На сей раз жмурика вёл Ахмет, дабы тот не рухнул со ступенек эскалатора. «Бей калек и уродов!», — решил москаль, шедший по эскалатору, показаться самым умным, на что кавказец спустил его со ступенек. Раздался треск. Бедняжка сломал шею. Пока зеваки собирались около тела, не пойми — мёртвого или живого, солдат и впервые довольный жмурик шествовали по Площади Восстания. Негласная столица безумия. Через минуту показался пост КПП, когда на всю станцию раздались крики со словом: «Убили».

— Кого это там убили? — засуетился патрульный, пока гости стояли у поста.

— Да там, один алкаш спустил другого с эскалатора — изрёк кавказец.

— А, понятно — смотрел постовой как на Ахмета, так и на жмуря. — Что ж, тогда проходите.

Десять минут ушло на то, чтоб без приключений приблизиться вплотную к посту Чернышевской. И столько же ушло на то, чтоб новость о том, что совершил боец в столице, долетела как до соседней станции, так и до Вано.

Хиппи, входившие в состав Купчинского Альянса, но в тоже время жившие сами по себе, проявили исключительную оперативность и понимание. Если бы они не выступали против войны, а сразу действовали, то им бы можно было почётно дать звание самой организованной армии в метро. Даже железобетонная оборона военмедиков не устояла бы, не говоря об анархистах и прочей бандитской погани. Сборы заняли не больше получаса. Ещё полсотни рекрутов пополнило состав непобедимой армады, хотя каждый понимал, что история полнится случаями, когда целые армии разбивались в пух и прах куда меньшим составом. Легионы, априори подразумевавшие под собой то, что они выдвигаются под знаменем Сатаны.

На Обводном оставалась самая меньшая часть защитников, что вызвало споры, ибо станция являлась пограничной. Детей-цветов было разве что чуть больше, чем оборонявшихся на Дунайском. Основной заслон решено ставить на Звенигородской. Там же устроить колонию, не смотря на близость к Минотавру. Но что сделает один против полсотни? Пусть даже у того был бы пулемёт Максима, когда колонисты закидают зверя шапками. Перед тем, как вести толпу дальше, Чулок остановил седовласый старик.

— Будь осторожна в чувствах своих.

— Я не понимаю.

— Молох, он здесь проходил пару дней назад. И он с другом в большой опасности.

— Где мне его найти?

— Ступай на Лесную, спроси мэра. И помни, что Молох не тот, за кого себя выдаёт. Истина, которую он поведал, не ведает границ для зла.

— Откуда вы всё знаете? — литовка затаила дыхание.

— Это всё равно, что объяснять слепому, как я вижу мир — глубина взора старца таила в себе целую вселенную.

— Но будущее нигде не прописано — ответила диггерша и поспешила к Борису и Мамонту. Глава Вудстока ещё долго смотрел вслед удалявшимся бойцам, не переставая одаривать толпу перевёрнутым крестным знаменем, пока солдаты окончательно не скрылись в тоннеле. Мало кто ведал, что перевёрнутый крест — христианский символ, не имеющий ничего общего с сатанизмом и всякой чепухой, опутанной вокруг данного «изма». Именно на таком кресте казнили в своё время Святого Петра в знак уважения к Иисусу Христу.

Двигались спартанцы размеренным шагом, как на прогулке по парку. Не хватало разве что лиственных деревьев вокруг да белок, умещавшихся бы на ладони, а не размером со взрослого питбуля. Кто бы мог подумать, что такие создания раньше питались орешками, а не черепными коробками заблудших сталкеров и диггеров. Конечно, мозги вкуснее, чем сердцевина ореха. Но никаких мутантов и, тем более, белок в тоннеле не оказалось. Чулок даже заскучала по тому, что шашка оставалась без дела. В десять минут десятого показалась Звенигородская. Литовка чувствовала, что здесь не так давно проходили Молох, Ахмет и Чума. Теперь их осталось двое, если правильно понимать того старца. «Наверняка, кавказец пошёл мстить Вано» — просвистела мысль у девушки в голове.

После небольшой суматохи решили на время оставить Бориса главным на станции. К тому же требовалось захватить Садовую, когда остальной Узел можно без труда подчинить сарафанным радио и железной рукой амазонок: Мамонта и Чулок. Кушеточник оставил с собой около сорока бойцов, в основном хиппи. Вот она — первая колония Звенигородской. Дай Бог не повторить судьбу целого отряда, исчезнувшего в тумане Норфолка во времена Первой Мировой.

Солдаты, под эгидой двух женщин, составляли в основном хиппи, проявившие вдруг всплеск к насилию. У каждого со временем просыпаются свои навыки, о которых человек не то, что не подразумевал, а всячески искоренял. Но мозг, как таковой, понять невозможно. Так же как индивид не в силах до конца понять самого себя — зачем он делает те или иные поступки, почему живёт в этом метро и поклоняется его Богу. Шестьдесят с лишним человек ровно в 9:33 вошли в последний на предстоявшие планы тоннель.

Переход выдался ещё скучнее, чем предыдущий. Казалось, назло попрятались крысы и летучие мыши по своим углам. А так хотелось размяться перед предстоящим побоищем. Тоннель от Звенигородской до Садовой занимает около 930 метров. И ни одного чудика, что непривычно для слабо неизведанного тоннеля. Кое-где, правда, стены покрывали мох и лианы, но они не представляли угрозы. Уже без четверти десять прорисовалась обитель.

— Дамочка, приобретаем Да Винчи — ни о чём не подразумевающий купец налетал на Чулок. Литовка, в отличие от самого продавца, его узнала. Подбитый нос украшал морду. Позади покошенный прилавок и «баба с младенцем» как главный лот.

Взмахом сабли диггерша аккуратно сорвала торгашу голову с плеч. Создавалось впечатление, что картина с Мадонной и ребёнком неуязвима, ибо потоки крови заливали всё, что можно, кроме полотна. Когда же голова спикировала на землю, толпа, точно по залпу Авроры, кинулась на станцию, уничтожая всё на своём пути. Вот так на глазах меняется история: сто с лишним лет назад крейсер палил по Зимнему, сейчас достаточно одной скошенной головы и галлона крови подобно красному фонарю истории.

Не прошло десяти минут, как половина станции вплоть до перехода на Спасскую была отвоёвана сепаратистами. Немедленно создавался заслон из того, что уцелело в ходе тактики «выжженной земли». Прежде, чем двинуться дальше, дабы перекрыть тоннели и последний переход к Сенной, пришлось отбить две атаки со стороны Четвёртой линии. Непропорциональные потери стали на руку мятежникам, не смотря на численный перевес купцов и прибегавших солдат. Количество жертв Чулок с четверти сотни тут же перепрыгнули до полсотни, после чего женщина сбилась со счёту.

Ближе к десяти утра оккупанты приблизились к Сенной, не давая защитникам Синей ветки прорваться на станцию. Там же потеряли Мамонта: шальная граната угодила точно под ноги. Спустя мгновение президент Славы лишилась обеих ног. Литовка одна оттащила женщину в сторону, так и не успев при этом проститься. Мамонт к тому времени была мертва, лишь культи какое-то время продолжали нервно пульсировать.

Точно Жанна Д-Арк, встав впереди остатка повстанческого войска, Белый Чулок отбивались от яростных атак сенных. Садовая к тому времени перешла в руки Купчинскому Альянсу. Последние потери среди КУ пришлись спустя полчаса после отпора Четвёртой ветки. Случилось то со стороны Спасской. Двадцать смельчаков во главе с диггершой, выстраивали мощные редуты и стены из трупов. Благо, последнее не в первой приходилось делать. Будучи к одиннадцати часам укрепления стали готовы, и в то же время со стороны Звенигородской и южных станций пришло подкрепление в размере тридцати-сорока человек. Если верить Молоху, часть веганских, сражающихся за юг жёлтой ветки (вплотную приблизившись к грибникам), также укрепит мощь повстанцев, сведя на нет сопротивление Спасской. Так и так, пробиться на КУ можно было теперь только через Узел, одно из звеньев которых всецело контролировала горстка хиппи и до селе никому неизвестный Альянс во главе с Борисом.

К двенадцати состоялись переговоры, в ходе которых Борис, пришедший со Звенигородской, дал понять, что станция отходит во владения мятежников. Параллельно состоялись похороны Мамонта и передача полномочий по Садовой в руки Белого Чулка. Борис де-юре торжественно провозгласил себя единоличным правителем Бухарестской — Дунайского, оставив, как и обещал, владения на Обводном хиппи. Плюс Звенигородская шла им в придачу, оставляя, как и раньше, Волковскую нейтральной станцией.

К тому времени, уничтожая всех и вся на Спасской (оставив независимыми на Четвёртой ветке три станции: Дыбы с загадочной Народной и Театральную) подтянулись веганы. Орды солдат-переростков, словно с другой планеты, маршировали по Садовой. Сенная, остававшаяся последним оплотом сопротивления на Узле, не догадывалась, что вот-вот с юга на неё начнётся наступление коммунистов. Последние, в свою очередь, собрав за ночь отряд с юга Второй ветки (побрезговав рабочими с Купчино), с тяжёлыми потерями отвоевали Техноложку 2. Размазжывая черепные коробки прикладами и штык-ножами Калашей, армия Товарищей, ликуя, выходила к блокпосту на Техноложке 1. Так вершилась, утопая в крови, история: под бой аплодисментов.

На подходе к Чернышевской прямо на железнодорожных путях начинались пепелища. Приходилось буквально обходить стороной горки пепла и человеческие кости. Как известно, последние воспламеняются при температуре, превышающей тысяча сто градусов: даже в печах крематориев кости сгорают не всегда. В воздухе ощущался запах гари и поджаренного мяса. Ахмету временами приходилось протирать слезившиеся от зловонного запаха глаза, чего не скажешь о жмуре, которому было всё по барабану. Неужто, обоняние вместе со зрением также решили взять отгул длиною в жизнь?

— Тебя как звать то? — решил отвлечься от мыслей Ахмет. Казалось, запах сведёт с ума, в то время как ненависть к брату усилилась в бесконечность и больше.

— Не-е-е по-о-омню — другого ответа не стоило ожидать.

— Хорошо, будешь у нас… — пока Ахмет думал, слева показалась платформа. На посту никого. — Иисус, Мария и Иосиф плотник!

— Иииису-уу-с? — протянул каннибал.

Брат Вано пропустил последнее слово мимо ушей. Чернышевская, запомнившаяся Ахмету во время жизни в метро, мало чем походила на то, что предстало глазам. И дело даже было не в кострищах и не в том, что местные танцевали и спали на костях. Первое, что бросалось в глаза — цвет станции. «Как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь». Все цвета радуги переливались в подземной колыбели, превратив её в подобии диско. Похоже, каннибал тоже что-то разглядел, вперившись пустыми глазницами в своды станции. Россыпь гирлянд обрамляла станцию с пола до потолка.

Местные, в отличие от столичных, ничем не проявляли виды на чужака со жмурём. Невольно в голову пришла ассоциация с тем, что если Восстания — Москва подземки, то Чернышевская её Питер. Только будущее стало прошлым и мы попали во времена опричнины или же царствования Цепеша. Военных нигде не наблюдалось, если сами жители, конечно, не обладали чрезвычайными полномочиями, а именно вынесением смертного приговора без суда и следствия.

— На кострище ведёшь его? — внезапно обратился старик к Ахмету. Тот самый, который с вечность назад предлагал Молоху лучшее место с видом на аутодафе.

— У него есть имя — не растерялся кавказец. — Иисус. А теперь, дедуль, подскажи, где мне найти Вано, а я тебе забронирую место в первых рядах.

Ахмет сам не представлял, что попадёт в точку, когда глаза у старика загорелись Вифлеемской звездой. Дед, ловко лавируя между спящими людьми и горстками костей, вёл путников вглубь станции. Наконец платформа вывела налево и Чернышевская предстала во всей своей красе. Близ эскалаторов, ведущих в город, расположилась грандиозная виселица. На ней, с вывернутыми на сто восемьдесят градусов коленями, так, что ступни смотрели в обратную сторону, висел молодой человек. От колоссальной дозы боли, сознание ушло в отключку, чтоб, упаси Господи, никогда не прийти в себя. Но парень пока был жив: грудь медленно поднималась и опускалась. Во времена Цепеша людей умудрялись насаживать на кол так, чтобы он ещё три дня мучился и при том не отключался. «Вано не помешал бы такой метод», — сплюнул от одной только мысли Ахмет. Кавказец на секунду пожалел, что он не в шкуре просветовского, ибо всё отдал, чтобы оного не видеть. Но, как бы не шли по станции, краем глаза постоянно попадались небрежно торчащие сквозь порванную кожу кости ног.

— Что это на нём написано? — решил завоевать доверие местного жителя Ахмет, спокойно указывая на табличку, прибитую на основании креста.

— Liberate tute me ex inferis — дед как таблицу умножения отвечал, глядя будто не на виселицу, а на классную доску. — Спасите себя от ада с латыни. Видите ли, надо избегать зло, которое ведёт к предательству; а оно — залог слабости. Естественный отбор, милейший.

Но Ахмет уже не слушал обезумевшего от вида крови старика. Очередного винтика, слепленного диктатурой родного брата. Почему-то мысли пошли в кардинально новом направлении, а дыхание участилось так, что не продохнуть как следует. Зачатки диггерства? Подземная колыбель бордюрщиков выглядела на подозрение спокойно, словно старик нарочно вёл путников в западню.

— Вон за той дверью — дедуля не дал Ахмету времени для плана действий в случай ЧП. Чёрт, да даже если всё пойдёт по плану, как он без оружия прикончит Вано? Оставалось надеяться на импровизацию.

Кавказец поблагодарил Сусанина, в последний раз оглядевшись вокруг. Оставшись вдвоём со жмурём, который также мелко дрожал, чуя опасность, герои стояли на противоположном перегоне чуть дальше за станцией в сторону владений военмедиков. Неприметная дверь утопала в глубине тоннеля. Ахмет подождал с минуту, убедившись, что старик скрылся на платформе и их никто не слышит, после обратился к каннибалу.

— Жмур… в смысле, Иисус, здесь наши пути расходятся. Я не знаю, как ты вернёшься обратно, но советую идти по городу, тут недалеко подъём. Без обид, но, надеюсь, голодные монстры побрезгают тобой, если вообще не примут за своего. Придёшь на Просвет, скажешь своим, что Вано мёртв и пускай каннибалы к едрене фене отвоёвывают себе Петроградку с Горьковской. Ты всё понял, Иисус?

— Иисус — уже более человеческим голосом произнёс жмурь, что означало знак согласия.

Никуда не спеша, Ахмет провёл взглядом свалившегося ему на голову мутанта, без которого попасть хотя бы на Чернышевскую стоило бы больших трудов, после постучался в дверь. Но та не была заперта и сразу от прикосновения кулака со скрипом отошла в сторону. Где-то на станции послышался истошный вопль: парень с виселицы всё таки пришёл в себя только для того, чтоб спустя секунду отдаться метрошному Богу.

— Борис — Чулок находилась в генштабе, созданном из кусков арматуры и досок в переходе между Садовой и Спасской, на границе между КУ и Империей. Уже не понятно, какой стороне принадлежал шедевр Да Винчи, висевший аккурат посередине комнаты. — Как там, справляетесь с натиском Сенных?

— Пока да. И хиппи на чеку, но ждём Звёздных. Я связался с Геннадием Андреевичем: в данный момент объединённая армия ведёт бои на Техноложке 1. От Ахмета не слышно ничего уже два дня. Мы не знаем, жив Вано или нет. Молох и тот третий товарищ скоро выдвинутся.

— Ты знаешь о том, кто этот третий?

— Нет, но знаю, что его цель — Постышев.

— А Молоха — Карпов — закончила за Бориса литовка. — Послушай, я чувствую, что диггер в опасности. Сегодня же выдвигаюсь на Лесную. Надеюсь, бордюрщики уже лишились своего диктатора.

— Что ж, Бог в помощь — пожал плечами мэр КУ. — Я здесь на Садовой пока за тебя порулю. Сенные ж, вроде, молчат, собирают армию. Как мазуты будут полностью нашими, так совместными усилиями отвоюем Узел.

— Хорошо. И это, спасибо тебе, Борис.

Меньше чем через час литовку встретила Достоевская. В толпе цыган теперь спокойно расхаживали веганы, распустившие свои глистообразные руки-плети по всему метро. Правильно ли они поступают? Или веганы, загадочные лемуры — действительно, те расы, достойные жить в новом мире, когда человечество, до сих пор воюющее друг с другом, доживает последние дни? Но сколько крови на руках самой Чулок? Не зашёл ли Молох слишком далеко со своей истиной?

Сотни вопросов без ответов. И нужны ли ответы, когда сердце живёт любовью? Тем, что посылает мир к чёртовой матери, разрушает его до основания. Не ядерные боеголовки, а любовь. Самая разрушительная красная кнопка. Ведает ли о ней странное создание на одном колёсике по имени Робби, сопровождающее Чулок на Владимирскую? Вряд ли. Как и не ведают тысячи людей, живущих в подземке. Впереди — очередной тоннель ветки № 1 метрополитена.

Служебные коридоры с комнатами пролетали один за другим. И ни единой души. Если бы не лампы, висевшие на потолке через каждые десять метров, кавказец остался бы в кромешной тьме посреди бесконечного лабиринта. Спустя полчаса блужданий Ахмет ни на шутку заволновался. Бетонным стенам не было ни конца, ни края. Ещё через пять минут погас свет, оставив героя посреди чёрной паутины бытия. Столько же времени понадобилось на то, чтоб глаза привыкли к темноте. Но тьма здесь была живой, она обволакивала с головы до пят, и где-то там, где должен был быть очередной энный поворот, притаился разум. Не существо из плоти и крови, а нечто, не принадлежащее к нашему миру, что вылезло из чрева радиоактивных осадков. Больцмановский мозг — объект, возникший в результате отклонения от среднего значения физических величин. Эфемерное начало, способное осознавать своё существование.

Оно плавно вышло из-за угла и двинулось в сторону Ахмета. Разум продвигался всё ближе и ближе, без какой-либо оболочки, всё равно, что воздух, обладающий сознанием. Не хотелось представлять, какие тайны вселенной он способен открыть, подобно Библиотекарю, ведающему истины ада, ведь ад — всего лишь слово; реальность куда хуже.

Мозг брата Вано видел перед собой голубые ясные глаза, пришедшие из другой реальности. Видение мира перешло в другую ипостась, обнажив просторы бесконечной песчаной пустыни, по которой Ахмет бежал от пожирающего чёрного естества, проглатывающего целые миры. На небе до того ярко сияло солнце, что задержать на нём взгляд означало бы спалить глаза. Всё равно, что в тёмном помещении засвечивать плёнку. Разум больше не чувствовал тело. Мир принялся сжиматься. Пустыня обрастала бетонными стенами, надвигавшимися друг на друга. Земля под ногами горела, пока чёрная материя не добралась до солнца. В мгновение исчезло безоблачное небо, заменив его обычным каменным полом. Через миг пол свалился на голову и сознание Ахмета полетело на просторную платформу станции Парнас. Именно так кавказец представлял себе обитель, хотя ни разу на ней не был, как и во многих других местах метро. Один раз удалось посетить запретную Рыбацкую, но это ещё до времён Вегана. Не понимая до конца, что происходит, Ахмет бродил по неизвестной станции неизвестного метро. Сон ли это? Явь? Или он стал частью больцмановского мозга и его сознание сейчас витает в районе недосягаемых Квазаров?

Станция квадрат с парочкой флуоресцентных ламп, делавшей колыбель мутно-фиолетового цвета, имела два выхода: тоннель — как дыра в пространстве и времени, и ответвление в коридор из которого, как подсказывало чутьё, вышел Ахмет. «За ней песчаная пустыня», — подумал герой, встряхнув головой. Второй конец станции по левую и правую руку оканчивался монолитной стеной. Кавказец посмотрел под ноги — на шпалах стояли рельсы. Метро 2? Д-16? Нет, откуда ему взяться в Питере? Коменда? Парнас? Последний исключён: там есть выход в город. К тому же в подземке не было идеально квадратных станций.

Шорох в коридоре, из которого вышел Ахмет, заставил съёжиться по рукам и ногам. И некуда бежать — колонн на станции, как таковых не было, а фиолетовое свечение залетало во все углы подземелья. Готовясь к неизбежному, псевдо-диггер принял бойцовскую стойку. Секунды растянулись на долгие и долгие минуты. Даже мысль о Вано сделалась такой далёкой и теперь уже недосягаемой. Что же он хотел с ним сделать? Пожать руку? Понять и простить? «НЕТ!», — крикнул Ахмет на источник звука, уже не боясь себя выдать. Оно всё знает. На мгновение звук исчез, и только кавказец хотел выдохнуть, как с порога показался он.

— Твою мать!!!

— Иисус — проблеял жмурь, который никак не хотел расставаться с героем.

— Какого чёрта ты тут делаешь?!

Долгие усилия ушли на то, чтоб каннибал освоился к речи. Так и так, словно в недоделанной сказке, ему это удалось.

— Я знаю пути. Именно по ним ходит наше племя, обходя бордюрщиков, хотя ОНИ считают себя здесь королями — начал просветовский рассказ, будто до того говорил всю жизнь. — Мы на недостроенной Седьмой, Кольцевой ветке.

— Что за…?

— Станция Арсенальная, восточнее Сампсониевской. Конечная. Скорее всего, твой Вано сейчас на Петроградской: она главная.

— Твою маму! — схватился за голову Ахмет. — Иисус, ты представляешь, сколько нам теперь пилить до туда? Постой… В каком смысле, она главная?

— Пойдём, я покажу — поманил жмурь вглубь тоннельного чрева.

Ахмет покорно последовал за тем, кому ещё час назад собирался свернуть голову, но пожалел, благодаря своему брату. За тем, кто должен был идти городскими путями, через руины Питера, но вместо оного вернулся, чтоб срезать путь. Аве как. Кольцевая ветка.

— Правильно — словно прочитал мысли каннибал. — Арсенальная выведет нас на Сампсониевскую, но на ней я бы не советовал задерживаться — группировка, именуемая себя «Исход», базируется там. Даже москали обходят место стороной. Что уж говорить о Робби, о Минотавре.

Гусиная кожа покрыла тело брата Вано. Стоило диву давать, как только Иисус, де-факто, жалкое и убогое во всех смыслах создание, столько знает о метро? Через такие пути и недостроенные ветки можно попасть чуть ли не в любую точку метро. Пока Ахмет раздумывал, жмурь вывел их с заброшенной Арсенальной.

— Сампсониевская — продолжал слепой, ориентирующийся в местности лучше любого зрячего. — Она даёт выход на Красную ветку, к Выборгской. Её ещё иногда так и называют — Выборгская 2. За ней Гренадёрская, она же Кантемировская. Также советую на ней не задерживаться. Когда произошла Катастрофа, наши предки — тогда ещё нормальные люди, рассказывали, что в районе Гренадёрской пережидали войну сотрудники метро. Через месяц, при исследовании путей и глобальном расселении подземки, пятьдесят восемь тел обнаружили на неуказанной нигде станции. Все, как один вздулись. Нечто пузырей, наполненных синим гноем. Даже глаз не было: вместо неё жижа. С тех пор прозвали станцию бубонной… Последняя — узел со Второй веткой, а именно Ботаническая…

Но кавказец больше не слушал. Метро внутри метро. Столько лет жить под землёй и не ведать, что под носом течёт другая жизнь с приставкой «анти», пусть и скрытая за семью печатями. И вскрыть их можно было путём прохождения по знойной каменной пустыне. Только Ахмет собрался спросить про неё, как сам не заметил, что тоннель вывел их на Сампсониевскую. Станция, заваленная деревяшками и картонками, так же была пустынна. Будто кладбище, в котором под покровом мглы скрыто сотни тел. Прямо там, под ногами, замурованные в бетон, они стонали, умоляли, чтобы их души вырвались к небу, прорвались сквозь облака, но те их не выпускали, лишь снова и снова поражая дозой радиации. Выше солнышка, ниже кладбища.

На станции долго задерживаться не стали — один раз Ахмет уловил струйку запёкшейся крови, тянувшуюся, по-видимому, к Выборгской. Там же и красные следы берц 46-го размера. Кто-то кого-то здесь тащил на себе. Наверняка, диггера пырнули ножом, а второй, как истинный собрат по оружию, вынес беднягу на себе. Может, и до военмедиков пришлось дойти, но вряд ли храбрец успел бы. Покидая станцию, брат Вано не сдержался и выказал удивление, что станция тоже заброшена. «Неэкономная трата территории», — выдохнул герой напоследок, на что Иисус пожал плечами. Ему не понять, ведь скоро все станции от Горьковской до Просвещения будут в руках этих чудных людишек.

По мере продвижения к бубонной (чумной) станции стала возрастать тревога. Пару раз Ахмет чуть не споткнулся, так как рельсы то появлялись, то исчезали. Радовали хоть естественные лампы освещения, появившиеся, как путники вступили на Сампсониевскую. Лёгкий оранжевый полумрак создавал ошибочный уют, позволяя телу расслабиться. Жмурь шёл как ни в чём ни бывало. Сколько же прошло таймера? Пятнадцать минут? Или часов? Чёртово понятие времени! Даже оно усмехается над нами. Но не успела злость набрать обороты, как Ахмет, заглядевшись рельсами, впечатался в спину застывшего Иисуса. Впереди, перекрывая вход на станцию, «на рогах» стоял вагон метро.

— Я первый — Ахмет уже и позабыл, когда брал инициативу на себя. Судьба, какая бы та ни была злодейка, отплатит тебе. Если жмурь-каннибал должник перед жизнью кавказца, то теперь ОН обязан истине ему. Баш на баш.

— Давай сюда! — крикнул братец Вано уже на той стороне обители. Без каких-либо усилий, просачиваясь в щель между массивными колёсами и стеной, Иисус вылез на той границе Гренадёрской-Кантемировской.

Ламп здесь было больше (и вновь неэффективная трата энергии), массивные колонны, несвойственные для станции, которую в глаза видели разве что единицы. Ахмет с Иисусом вышли на середину платформы, туда, где освещались синие следы. Трупов не было, только парочку зубов проглядели у столба. Вот вы — рождённые Катастрофой, первые её представители. Что же с вами стало? Почему рок обрушился именно сюда? На станцию, отрезанную от всех и вся. Законсервированную толстым слоем бетонного саркофага.

Встреча состоялась, когда её не ждали, словно Богу лень стало плести клубки и расставлять станции с ловушками на пути избранных Им в жертв героев. Или же автор книги решил не заморачиваться, лишь бы поскорее убить своих персонажей, чтоб наконец закончить книгу под названием «Метро». «Хорошее название вышло бы, — ухмыльнулся про себя Ахмет. — Меня бы наверняка убили первым». Или у книги хэппи-энд?

— Здравствуй, брат — шаблонно заговорил Вано — И здравствуй ты, мой дорогой спутник. Далеко же вы зашли. Хотел сразу убить, как узнал, что вы укокошили паренька на Площади Восстания, но дал шанс.

Со стороны тоннеля, ведущей к Ботанической, неспешно шёл человек в чёрном одеянии. Метр за метр он непринуждённо сокращал расстояние. Подолы плаща оставляли на полу чистую линию. Он вступал по станции — палач метро, копия Чёрного Санитара. Причина зла и бед центральных станций метро, пустивших метастазы на все ветки подземки. Сверхчеловек, которого невозможно ни ранить, ни убить, ибо чёрный цемент, текущий по сосудам, затянет любую рану. Ахмет понимал, что его брат больше не был человеком, став остервенелым Веганом без чувств и эмоций. А Он продолжал идти вперёд, пока не оказался на расстоянии вытянутой руки. Плавным движение Вано стянул капюшон, и Ахмет с Иисусом чуть не плюхнулись на пятые точки, лицезрев Его.

То, что скосило жителей Гренадёрской, отражалось в лице Властителя. Волдыри с гнойными прыщами покрывали 99 процентов кожи лица. Из некоторых выпуклостей торчали густые чёрные волосы. Зубы-треугольники, наточенные ножом, на языке синий нарост, существующий, казалось бы, своей собственной жизнью. Иисус не выдержал и отошёл в сторону. Вано не обратил на него внимания, вглядываясь чёрными бусинками в глаза родственника.

— Что с тобой стало, брат? — искренне удивляясь, спросил кавказец.

— Это метро меня таким сделало и не убило — не меняя интонации, проблеял Вано. — У меня чума, братишка, та самая, скосившая здесь всех жителей. Я бы показал тебе чёрные волдыри на подмышках, но, думаю, ты мне поверил на слово. Мы наткнулись на эту станцию в то время, как ты гнусно сбежал с метро. Ну ничего, я прощаю тебе, мы же семья. Так вот, здесь я подхватил заразу, принявшую куда более мутировавшую форму. С ней не живут недели при таком росте болезнетворных клеток, но проказа не стала меня карать. Метро защитило, в качестве цены забрав мою кожу. Не волнуйся, я был последним заражённым; Метро и об этом позаботилось. Но…

Ахмет, завороженный видом своего братца, не успел среагировать на смачный плевок в сторону Иисуса. Да и как на это среагируешь? Иссиня-коричневая харча, лавируя в воздухе, угодила аккурат жмурю в лицо. «Она передаётся через слюну, — продолжил Вано, добавив. — Это наше с тобой дело».

Всё: ненависть, злоба, осознание смерти пусть и не совсем человека, но существа, полноценно заменившего Пашку, Чуму, Чулок и Молоха, скопилось в кавказце. Не осталось страха за то, что брат и его наградит бубонной чумой. Мгновения ока разверзся спёртый до безобразия воздух и родственники вступили в хоровод пляски и смерти, который закончился стремглав, не успев начаться. Это жизнь: в фильмах по другому. Один удар, и человек, захлёбываясь зубами вперемешку с кровью, лежит на ринге, отдыхая во время десяти сладострастных секунд, отчитываемых рефери. Десять секунд.

Ахмет вцепился Вано в горло, но брат не останавливал его. Резким взмахом руки Властитель разомкнул объятья, пустив в ход удар с левой по печени. Правой под дых. Воздух, где он? Неужели, всё? Нет, пять секунд в запасе! Горло псевдо-диггера приняло на себя удар свинцовых костяшек. Рано умирать! Удар прямой в нос, и кость ушла в мозговую долю. Палач совершил своё дело, палач может уходить. С улыбкой на лице Ахмет завалился на пол. Сознание потекло ввысь, обратно в песчаную пустыню, чтобы через пару минут, когда умрёт последний нейрон в мозге, оказаться частью вселенной. Если повезёт — осознавать своё существование, как то нечто в катакомбах между Чернышевской и Арсенальной.

И за две минуты, не в силах сказать «прощального» слова братоубийце, кавказец видел, как в тоннеле скрывается инфицированный Иисус. Ботаническая, а там через Петроградку на Чёрную Речку. Что ж, ему не в первой. Бездыханный Ахмет лежал на полу, истекая кровью, и ждал. Как ждал Вано, переводя дыхание близ колонны, у которой некогда стоял жмурь. Десять секунд — это так много, даже можно поверить в Бога. Того самого, о котором говорил Властитель. Он его тоже не отпускал, заставляя скитаться по бескрайней обезлюдевшей пустыне и одновременно смотреть через свои мёртвые остекленевшие глаза. Смотреть на станцию Гренадёрскую, ставшую персонажу могилой.

Не известно, сколько прошло времени, пока Вано отправился на Ботаническую. Разум Ахмета, подобно фантому, застрявшему в двух мирах, следовал за ним. Вано бежал на Горьковскую, но в переходе между двумя станциями, оставшись один без армии, встретился с Иисусом. Впиваясь зубами в шею, разрывая пузыри волдырей, просветовский буквально поедал Властителя. Тёмно-синяя жидкость заливалась Иисусу в лёгкие, мешая дышать, обжигая внутренности. Через какое-то время тело каннибала представляло собой огромную пиявку, впившуюся в жертву. Куда-то провалилась голова, а спустя секунду раскатился взрыв. Куски мяса и костей разлетелись в стороны, точно конфетти из хлопушки. Вано сделал пару шагов, но за неимением верхней половины тела рухнул на рельсы. Скоро от него не останется и следа, когда армия просветовских устроит демарш на затопленную Горьковскую. Но сего не стоило ждать. Как и того, что где-то Там, через два дня, когда сплелось прошлое и настоящее, Белый Чулок благополучно добралась до Лесной к Антону Сомову. Как большевики там же, в будущем, подобно Кортесу при завоевании майя, уничтожили мазутов. И как чуть позже выдвинется третий товарищ и Молох в свой последний путь.

Здесь и сейчас Ахмет с Иисусом. Исчез фантом. Подземный Бог их отпустил. Вместе, держась за руки, странники отправились в вечность, когда Вано: главный палач и инквизитор Царства, забронировал бессрочные скитания в геенне огненной. Там, где умирает любое чувство, кроме наслаждения первородной болью. Пустыня, но ледяная, в которой раз за разом приходится сгорать во всепоглощающем ядерном грибе, находиться в эпицентре расплавленной материи пространства. При приближении гриба отваливается и падает пластами кожа, обнажая на теле розовое мясо, а в ледяном насте уродливые дыры. И так миллионы, миллиарды раз, пока пространство не свернётся в бескрайнюю антиматерию. Когда умрёт вселенная, а за ней ад и рай, находящиеся Там, на краю мироздания. Метафизика, пропади она пропадом!

По информации, полученной от Кузнеца, временная резиденция Постышева находилась в гостинице Парк Инн Прибалтийская. За прошедшие несколько дней Глыба слонялся по станциям Северного Альянса. Новость, полученная от диггера, с которым тот выбрался живым из Стикса, выбила из колеи. В отличие от других, Глыба (как вскоре и Чума) был единственным, кому Молох поведал истину. И принял её, хотя информация взорвала мозг. Тот самый последний паззл, который рассказал Преображенский в записи за № 9. Глыба понял, что пришло время действовать, когда на Лесную заявилась одна из Отчуждённых с Крестовского. Именно она прошла с Молохом энную часть пути в поисках истины. Вано, по-видимому, уже пару дней как мёртв, жмурики-каннибалы, коммунисты и Веганы наседают со всех сторон. Ныне наступила очередь Глыбы платить 30 сребреников во имя той тайны, что пролилась на свет. Попрощавшись с девушкой, с мэром, герой двинулся в путь. На подходе к военмедам состоялась встреча со старым другом.

— Кузнец, я обещал, что прикончу тебя, когда увижу во второй раз?

— Обещал — судорожно сглотнул скупщик в своём неизменном костюме Марио.

— Ну вот и не обижайся. А перед смертью мы исповедуемся друг другу. Говорю начистоту: я собираюсь убить Постышева. Не подскажешь, голубчик, где он может находиться?

— Постышев, Карпов — у тебя ничего не выйдет, к таким людям не подобраться простым смертным. Это тебе не Вано и не мазуты. И даже не Узел-рынок, априори отдавший себя под пули.

— Априори — Глыба давил взглядом как если бы перед мордой маячили бейсбольной битой, утыканной бритвами. — Ты мне тут умными словечками не бросайся.

— Постышев в гостинице Прибалтийская.

— В городе?! Как они вообще рискнули выйти, когда у них на Васе Блокадник?

— Об этом и о том, куда переехало руководство знает каждый в Приморском Альянсе. Иди на Ваську или Адмиралтейскую, тебе докажут. Мне нет смысла врать. Главки приняли решение, что на время войны эвакуируются подальше отсюда, пусть даже в город, пока всё не уляжется. Если Веганы победят, человечество проиграло.

— Скорее, эволюция сдаст людей перед веганами, как сдала обезьян человеку. Представь планету, в которой правили бы обезьяны?

— Не путай понятия — набрался Кузнец храбрости.

— Хорошо, не буду — улыбнулся (нет, оскалился) диггер, после чего свернул шею своему оппоненту, оставив труп диггера полакомиться крысам. Право, как обещал, не питая иллюзий.

Как ни странно, сложнее всего было пройти Площадь Ленина, сделавшей из своей станции настоящую крепость (к слову, как и Дыбенко). Вот он — оплот силы, того самого инструмента, от которого люди загнали себя под землю и без которого сейчас не выжить. Парадоксы мироздания. Пришлось отдать часть оружия, трофейные ножи, оставив намордник с допфильтром и АК-74 с оптическим прицелом и парой рожков к нему. Автомат, который Глыба выторговал у Антона Сомова вместе с бутылём самогона. Если тот, про которого говорила девушка на Лесной, убил Вано (брат на брата), то бояться бордюрщиков не имело смысла. Без своего Властителя да поджимающих с севера каннибалов стране видать анархию и стакан портвейна.

Битый час ушёл на то, чтоб только попасть на Чернышевскую. Там, не задерживаясь, на Восстания и Маяк. Никто ни сказал ни слова. Молох выиграл, они все выиграли — Вано мёртв. Скорее всего, оба брата мертвы: второй всяко дал бы о себе знать, к тому же прошло более двух суток. «Большая цена — подумал Глыба. — Терять собрата по оружию». Пока диггер размышлял, он чуть не наткнулся на единственный патруль к станции Маяковская. Не смотря на смятение в рядах противника, лишний раз бряцать оружием не хотелось. К тому же бордюры, пока оттягивали войска на помощь Горьковской и Петроградской, понесли крупные потери. Империя, ранее союзник, нанесла диверсию, положив всю верхушку главнокомандования москалей. Восстания, Маяк с неизменным Знаком Солнца на поэте давнего времени, Гостиный двор, к которому выходил Глыба, были обезглавлены. И никто не обращал внимания на одиноко бредущего солдата с АК-74 за плащом. Именно там, будучи на станции Глыба узнал, что москали, совместно с Приморским Альянсом (вот вам и новые союзнички), собираются на отчаянный шаг — с хирургической точностью отрезать верх Синей ветки от метро, до конца затопив Горьковскую серией локальных взрывов. Филадельфийский эксперимент без чудесного появления: затопить и заодно заживо похоронить оставшихся на обречённой станции ничего не подразумевающих солдат. Молодых парней, слепо отдающих долг мнимой Родине.

Перегон от Гостиного до Адмиралтейской — точно Невский там, на поверхности города до Судного дня. Сплошь бегают люди, постовые через каждые двадцать метров курят махорку, но никого при этом не трогают. Единственное: ни одного торгаша, мародёра. Испугались, черти. Все мы равным перед матушкой смертью, если ты, конечно, не Стенька Разин, вынесший нечеловеческие страдания и, тем самым, не пикнув от боли перед тем, как отдать концы.

Адмиралтейская пролетела словно во сне, разве что паспорт разок проверили. Левые штампы, полученные Сомовым от всё того же Кузнеца на месте. Зелёный свет. Пользуясь случаем, Глыба разглядывал убранство (тематика — мореплаватели давнего времени) самой глубокой станции метрополитена; сводчатые колонны, обрамлявшие пристанище. Пару раз налетали торгаши, которым диггер давал по шапке. Опять таки тихо, чтоб не вызывать излишних подозрений. Последний «нормальный» тоннель от Адмиралтейской до Васьки вышел на редкость утомительным и долгим. Километры однообразной колеи да путевых кабелей. Где-то там над головой раскинулась Нева. Глыбу всегда интересовало, почему правительство города не устраивало экскурсий на дно Невы? Отбоя не было бы. Что сейчас в себе таит глубины реки, не хватит фантазии. Мутантов настолько уродливой формы, что обитатели Марианской впадины позавидовали бы. Но что же сталось с самой впадиной? Каких чудищ она таит, если радиация добралась до одиннадцати километровой отметки? Там, наверное, дно живое…

Василеостровская. Перед последним марш-броском Глыба решил остановиться на привал. «Какого Лешего я вообще туда иду — рассуждал он. — Передохли бы в своей гостинице и делов». Но нет, если есть проказа, надо до последнего атома стереть её с лица Земли. Сил не было, клонило в сон. Не всякий день проходишь чуть ли не половину метро под постоянным страхом перед шальной пулей в спину. Устроившись поудобнее у костерка рядом с местным проспиртованным бомондом (самогон пригодился), Глыба невзначай выпытал, что Кузнец не врал. Постышев и Ко в Прибалтийской: от заброшенной Приморской километр ходу. Мелочь по сравнению с тем, сколько пришлось пройти Молоху до платформы Кавголово. Перед тем, как погрузиться в сон перед весьма уютным кострищем, точно перед грёбаным камином, диггер для себя уточнил, что никакого Блокадника на острове не существует.

Пока солдат спал, обнявшись с Калашом, словно ребёнок с плюшевым мишкой, в метро прогремел взрыв. Перегон Невский Проспект — Горьковская (последней обители, как таковой, уже не существовало) превратился во второй Стикс. Пока навсегда замуровывались гермоворота на Невском, сотни изуродованных расчленённых кусков тел рано утром следующего дня успело хлынуть на станцию. Останки тех, кого в ходе политики Вано топили бордюрщики. Вслед за ними внутрь станции просочилась гигантская медуза: Deepstaria Enigmatica. Прошёл битый часа, пока огромное покрывало медузы не разлетелось на лоскуты. Трое юнцов, которых существо попыталось сжевать заживо, но не успело как следует переварить, не прожили без кожи и пяти минут. Это всё также послужило сигналом к наступлению на Сенную силами коммунистов, Вегана и КУ. И для выхода Чумы и Молоха на сцену спектакля под названием «Метро».

Глава 15. ЛЕМУРЫ

Пару минут прошло с тех пор, как за нами захлопнулась дверь, оставив тоннель-дендрарий с заправщиками сатанистами позади. Мы с Чумой стояли в полной тишине, оглядываю длинную комнатушку, уходящую далеко вперёд. Лампочки тускло светили, уходя вместе с коридором куда-то туда, в необъятную даль. Я долго пытался понять механизм открывания двери, искал чудные приборчики, но так ничего и не нашёл. Будто нам некто открыл дверь и пока мы входили в неё, хозяин успел скрыться в кишке комнаты.

Не проронив ни слова, мы, оставшись ни с чем во время путешествия от Достоевской в непонятное для нас пока место, двигались вперёд. Слева и справа стены обрамляли гнилые доски, за которыми просвечивался известняк с глиной. Под ногами грязь, потолок — крошево из камней, по которому тянулся шнур, состоящий из лампочек Ильича. Откуда он начинался и куда тянулся — одному Богу известно, или лемурам, если мы пришли в правильное место. Ведь сатанист же обещал, что мы выйдем к Лиговскому? «Нашёл, кому верить», — пожурил я сам себя. Разум подсластила мысль о том, что оккультника больше нет.

— Смотри сюда — я уже не удивлялся Чуме, его репликам: от человека, которого я встретил тогда, под Куполом, в далёком и забытом «Петроэлектрочегототам» не осталось следа.

Метров через сто ходьбы по коридору стены внезапно расступились в стороны, обнажая просторы комнаты. Идеально круглая форма, вокруг стояли шкафы, перед ними, проеденные плешью и временем диваны, на которые я бы ни сел и за вагон тушёнки и канистру воды в придачу. Посредине два стола, заваленных пластиковыми тарелками, бумагами и свитками. Чума стоял около правого по нашу сторону письменного атрибута, держа в руках пожелтевший лист ватмана. В тусклом свечении лампочки я не сразу разобрал, что там изображено. Вот, точно: надпись, составленная из газетных вырезок. Тело лизнул арктический холодок. «ЛИГОВСКИЙ ПРОСПЕКТ II, ШЕСТАЯ (КРАСНОСЕЛЬСКО-КАЛИНИНСКАЯ) ВЕТКА ПЕТЕРБУРГСКОГО МЕТРОПОЛИТЕНА».

— Чума, мы на Шестой ветке, твою мать?!

— Не удивительно — ледяное спокойствие путника пугало меня. — Мне кажется, что мы с самого начала пути из-за тьмы повернули не туда. Словно тоннель нас не пускал на Лиговский.

— Чего ты несёшь?!

— То, что мы пошли заброшенным путём на недостроенную станцию. Точнее, вот она, перед нами — Чума обвёл комнату рукой. — Существуют же станции Седьмой, Кольцевой ветки, почему бы Шестой нет?

— Что-то я такое слышал: берёт начало в Ручьях, заканчивается… хрен знает. Где-то под Стрельной, наверное. Но причём тут тоннель?

— А как ты думаешь соседствующие веганы и лемуры сообщаются с Робби? Через джунгли? Мало того, чтоб пройти загадки, ещё надо знать точный путь, чтобы выйти на настоящий Лиговский пр…

Но Чума не договорил. Из противоположного коридора послышался стук. Секунда, и звук стал ближе. Нечто огромное двигалось Оттуда. Хозяин станции, владыка Шестой линии метро. Не долго думая, мы с Чумой спрятались в шкаф, так и затаившись в нём, не позволяя себе дышать. Я даже слышал как виски отчаянно запульсировали в голове, а пот водопадом шипел по коже.

Троллеобразное существо, которое мы с Чумой (тот стоял в соседнем шкафу) видели в спину, разглядывало стол. Только бы не заметил перестановку предметов, а точнее того листа ватмана. Я рассчитывал на то, что успеет заново пройти Три Мировых войны прежде, чем тролль сдвинется с места. Но всё произошло иначе: бугристая серая кожа исчезла из моего виду. Понадобилось несколько минут, чтоб перевести дух и потянуться к ручке шкафа. На всякий случай я поглядел в глазок: огромный серый глаз с кровоподтёками по бокам, смотрел на мой.

Не знаю, что произошло быстрее: Чума ли выбрался из шкафа, оглушив гоблина, или я, со всей мочи выбив дверь ногой, тем самым обеспечив сотрясение мозга монстру, но вместе мы уже бежали по новому коридору, не оглядываясь назад. Страх придал силы, чтоб через минуту бумерангом вернуться со стократной отдачей: прямо шедший маршрут заканчивался тупиком. Там, в углубление досок, за которыми начиналась горная порода, замуровали человеческий торс: без конечностей, без головы.

Рычание, которое я ни забуду никогда в жизни, поставило на дыбы волоски даже в носу. На этот раз Оно играло с нами, как играл когда-то Минотавр. Птички в клетке, выхода не было, в отличие от той же Пушкинской, когда имелось место для манёвра. Это при подходе отряда зверь исподтишка убивал бойцов, начиная с конца колонны, когда в итоге было слишком поздно что-либо делать, ибо строй становился обескровленным людскими ресурсами. Одному же выпадал шанс выжить в русской рулетке с тем, что выплюнула в реальность радиация.

Через энное время мы с Чумой, уменьшившиеся до размеров лилипутов, видели очертания тролля — размытый силуэт метра два с половиной ввысь, до которого пока не падал свет. Словно на нас шёл один из тех шкафов, умевший при том издавать нечленораздельные звуки.

БАМ! Гоблин рос на глазах. БАМ!!! Я чувствовал дрожание земли. Стоит ему пройти каких-то жалких метров 10, от нас не останется и мокрого следа. Мутант насытится: оторвёт для начала руки-ноги, затем у нас же на глазах вырвет кишки и горстью отправит себе в рот, после чего, как ни в чём ни бывало, приберёт за собой, в отличие от сородича по Красной ветке. БАМ!!! 7 метров. Его руки, показавшиеся на свету — лапа Игоря, чуть не доставшая нас тогда, в церкви Георгия Победоносца. «Нашёл, что вспомнить», — прикусил я в кровь губу. Обида за то, что мы ничего не можем поделать, нахлынула на меня. 6 метров, 5, на голову, что-то сыпется. Скорее, в судорожном тике я задираю подбородок вверх и там вижу лаз, из которого бьётся свет. Точно кто-то заранее открыл нам путь к Богу.

Дыхание владыки Шестой ветки обжигает. Я не в силах на него смотреть. Моя кожа чувствует его биополе (три метра); затылок сдавливает критической массой. В замедленной съёмке я вижу, как Чума растворяется вверху лаза. Два метра. Я нахожу в себе силы глянуть глаза в смерти. Двух метров хватит для взмаха его руки. Но перед собой я вижу заполонившую весь кругозор (один метр) россыпь зубов. Сотни, а то и тысячи мелких кристалликов шиповидной формы, образующих пасть, мерно улыбались мне. Но я вижу клыки грязно-бурого цвета с кусочками многолетнего человеческого мяса, навсегда застрявшего между ними, как и застрянет моё спустя миллисекунду.

Я не чувствовал того, что кто-то обхватил меня за подмышки. Полёта, испытанного последующим кадром (лишним 25-м) плёнки моей жизни. Торс, навечно запечатанный в стене. Лишь слышал клацанье челюстей и, подобно надлому французской булки, хруст собственной кости в области правой лодыжки. Дальше всё залило свет и перед тем, как вырубиться, люди со странным акцентом (среди них Чума) заявили, что мы на настоящем Лиговском проспекте.

Как с левой, так и с правой стороны, мешки с песками располагались чуть ли не до потолка тоннеля. Снизу в середине, придерживаемый металлическими сваями, располагался проход. Походило на огромную букву П, выложенную из мешков в два ряда — так, что конструкцию невозможно было сбить даже небольшим отрядом. Но кто станет нападать со стороны Приморской, когда станцию забросили несколько лет назад под натиском местной нечести? Глыба знал, что блокпост соорудили сразу после того, как Блокадник прорвался на станцию и истребил чуть ли не половину василеостровских.

— Ты куда? — лаконично бросил постовой, перекрывая путь.

Васька, как и Гостинка с Маяком — станции закрытого типа с «горизонтальным лифтом». В Питере подобных мест что-то около десяти. Вместо боковых платформ проёмы со стационарными дверями. Последние давно успели растащить, так что в белом мраморе срамно зияли дыры. Спрыгнув в предпоследний проём по правую сторону движения, Глыба приблизился к КПП. Солдат не поверил глазам, когда увидел на Той стороне, где кончалась Вася, АГС-17 «Пламя», созданное нашими умельцами в давнее время. 30-мм. станковый гранатомёт способен разорвать в клочья любую оборону. Достаточно было иметь хотя бы одну из таких махин мазутам или задыхающейся в данную минуту Сенной, что любая атака неприятеля захлебнулась бы в её зародыше. Залп гранаты в замкнутом пространстве оставил бы от армии рожки да ножки в буквальном смысле слова. «Да уж, с приморскими трудно будет справиться» — с горечью отметил Глыба.

— Ты что, глухой? — диггер позабыл о дневальном.

— А, да так, засмотрелся на вон это — решил герой начистоту, указывая прямо на гранатомёт.

— Купили у мазутов — начал хвастаться дозорный. — Кто знает, может, он помог бы им спастись от истребления.

— Может. Мне надо на Приморскую.

— Исключено.

Глыба не стал спрашивать, почему. Всё ясно: эсэсовцы обороняют своего фюрера, спрятавшегося в бункере, и прямой путь на Берлин, следовательно, закрыт. Если его сейчас спросят, зачем он туда собрался, считай, жизнь диггера на плахе. Солдафон глянул за плечо патрульному — там, в тоннеле, начинённые до зубов оружием, расхаживали бойцы Альянса. В условиях войны любая новая территория уже успех. Не удивительно, если Приморскую в ближайшее время отвоюют у настырных монстров, выползающих с берега Финского залива только для того, чтоб полакомиться свеженькой плотью. Иль мертвечиной.

— Постой-ка — с щёлкающим звуком постовой передёрнул затвор М-16. Глыба облизал пересохшие губы. Чёрт! Хаотичное движение за спиной погранца прекратилось. Солдаты по струнке улеглись вдоль железнодорожной грядки, выставив на деревянные ящики РПД. Дегтерёв по одной указке не оставит и мокрого пятна от диггера, который вот-вот провалит задание Молоха, толком не начав его. — Зачем тебе на Приморскую?

— К Постышеву, меня направил Карпов — с титаническими усилиями Глыба старался не выдать нотки дрожи в голосе. Ох ему б сейчас в Покер блефовать!

— Зачем? — всё также невозмутимо допытывался КППшник. Вот сука! Вся Василеостровская замерла. Слышалось, как гудел воздух, как капли пота заливали морду Глыбы. И в замедленном действии солдаты миллиметр за миллиметр оттягивали спусковой крючок на ручных пулемётах.

— Предупредить о нападении на главу вашего Альянса.

— И кто же собирается напасть?

— Молох — решил герой играть ва-банк.

Воздух, который вот-вот взорвался бы, стал разряжаться. Бикфордов шнур потух на самом основании петарды, вместившей в себя килотонну тротила. Вернулись голоса на Ваське, а бойцы разомкнули пальцы со спусковых механизмов. Глыба точно в тумане вспоминал последующую пустую беседу, отнекиваясь шаблонными ответами, раз за разом вычерпываемые из мозга. Молох. Этим всё сказано. Как тогда в бункере, так и сейчас. Точнее, с самого начала, когда он свалился на голову гражданских, а Сирена (или всё же не она, а кто похуже?) стёрла память. Тот рай, из которого выгоняли Молоха два раза.

Прямой путь до Приморской закрыт под предлогом того, что бойцы сами сообщат в Прибалтийскую о предстоящей атаке. Ну вот, сделал хуже, теперь Постышев предупреждён… О внезапной атаке можно забыть. Наверняка, вызовут подкрепление. Воин теперь уже без толики сомнения понимал, что Приморский Альянс — серьёзный соперник. Пусть смерть лидера коренным образом ничего не изменит, но на время деморализует, а там будь, что будет.

Часы показывали без десяти двенадцать, когда герой, найдя лазейку в гермоворотах Васи, начал подъём по эскалатору. Калаш-74 по-прежнему согревал, в отличие от мёртвого кружка солнца, показавшего свои первые лучи. Ровно в полдень в другой части метро Геннадий Андреевич провозгласил себя лидером Сенной, ознаменовав падение Узла. Самое главное достояние подземки — «Музей Метро» отошло коммунистам и представителям Фрунзенской-Московской. И тогда же, натягивая противогаз на лицо, Глыба переступил турникеты вестибюля Василеостровской.

Я стою на краю мира, в том месте, которые изображали себе древние греки или римляне, очерчивая мир живых от мира хаоса. Именно из хаоса, как первичного состояния вселенной, родилась Гея. Там, на краю обрыва, золотым водопадом, ниспадающим в никуда, меня встречал оборотень. Я не мог сделать шага назад, иначе вечность сожрала бы меня, потому я двинулся вперёд навстречу своему кошмару. Оборотень не щадит меня: резцы впиваются в лицо, отрывают нос, разрывают челюсть, превращая часть зубов в крошево. Затем, словно тряпичную куклу, он переходит на ногу. Я успеваю увидеть, как конечность от колена до ступни связывает лишь лоскуток кожи. Кости разорваны пополам, из сухожилий хлещет кровь, заливая морду хищника красным маревом. Но оборотню всё ни по чём. Зверь так и оставляет ногу болтаться на куске кожи, переходя на горло. Я чувствую горячее дыхание оборотня у себя на кадыке. Слюна с кровавой пеной плещет в меня. Но существо не успевает завершить последний аккорд: высокий блондин с голубыми глазами, словно сошедший с глянцевого журнала или прямиком из гитлеровского СС арийца мощными ударами послал мохнатого упыря в бездну. И хищник успел схватить меня за торчащую из голени кость. Взрыв боли заволок всё вокруг. Я не понимал, сознание ли пошло в отключку, или уже я летел навстречу бездне, как спасительная рука арийца вырвала меня из водопада мрака и пустоты. «Молох — кричал блондин. — Очнись!»

Небо оранжевого цвета вырвало меня из небытия. Не обращая внимания на спасителя из сна, пытавшегося привести меня в чувство, на жгучую боль в лице и правой ноге, я стал жадно оглядывать станцию. Всю часть платформы занимали вигвамы, вроде тех, что на Достоевской, только сделаны оные с геометрической точностью. Каждая постройка могла уместить целые семьи. Некоторые проходы между хижинами были засыпаны землёй, создавая иллюзию того, что ходишь не по полированному красному граниту, а по настоящей поверхности. На стенах искусно изображены деревья и животные, причём тех размеров, которые знавала наша природа до запуска ракет. Потолок так вообще представлял собой голубое небо со звёздами и Луной (точнее, полумесяцем). Оранжевое свечение лампочек только и передавало натуральный окрас солнца.

Лемуры представляли собой штатных блондинов с идеальным телосложением. Почти у всех голубые и зелёные глаза, словно каждого из них только что зачали из одной пробирки. Ростом под 180 с развитой мускулатурой, даже женщины могли взять в руки оружие и навести шороху в метрополитене. «Если во главе приставить Робби, то вся подземка накроется медным тазом», — попытался я улыбнуться мысли, но не мог. Раны, полученные мною от собаки Павлова тогда, перед входом на Проспект Славы, дали о себе знать. С ногой обстояло куда хуже.

Крок, тот самый лемур, который меня спас, объяснил, что я бредил в течение всей ночи и только сейчас под утро пришёл в себя. Мои самые страшные опасения, чтоб их к едреней фене, не оправдались. Конечность мне сохранили, но, по словам Крока, я до конца жизни вынужден буду хромать на правую ногу. Там, где находилась середина голени, тянулся толстый шов, будто кожу с сухожилиями пришивали не нитками, а металлической бечёвкой.

Я провалялся ещё с какое-то время, пока ко мне не подошёл Чума и по-братски не помог другу подняться. Необходимо действовать, ибо день оказался потерянным насмарку. Спросив у Крока, где здесь телефон и кто на Лиговке вообще главный, мы двинулись к дальнему торцу платформы.

Лемуры не обращали на нас внимания, хотя выглядели мы точно инопланетяне, сошедшие со спилберговского фильма. И это хорошо ещё, что с какой-нибудь добренькой картины, а не с «Войны миров» по Уэллсу. Особенно страшно было смотреть на меня, шедшего с железной клюкой со скоростью черепахи. Да, пора срочно привыкать к новому инструменту. При каждом шаге нижнюю часть ноги пронзали иголки, но Крок заверил, что швы не разойдутся при лёгкой нагрузке, так что я мог ступать спокойно по Земле Обетованной. «Вот, что странно — думал я. — Зачем лемуры держат у себя на станции 6-й ветки смертельного гоблина?» Его, в отличие от того же Минотавра, ввиду группированной армии и тесного пространства прищучить в два счёта можно. Шестое чувство подсказывало, что не зря его, сторожа, берегут, не зря запутан проход от Достоевской (про сатанистов и говорить нечего), так как не хотят в лемурии видеть посторонних лиц. Ведь стоит ноге человеческой вступить в рай, как его тут же засрут. Но мы с Чумой здесь были уже своими, пройдя ряд испытаний. Аминь.

Тем временем мы остановились у ничем неприметного вигвама, когда Крок, раскланявшись, оставил нас вдвоём.

— Чума, ты уж извиняй, я один.

— Не извиняйся — улыбнулся мне человек, который с каждым моментом становился для меня нечто большим, чем другом. Может, и братом.

Пока боец ждал меня, я объяснял всему вышестоящему составу лемуров кто я и с какой целью прибыл. Что из себя вообще представляли лемуры? Какова их история? Когда части инфицированных сывороткой У-13, испытывавших немыслимые пытки и мутировавший метаболизм клеток с: 1) нарушением речи (также в результате вырванных языков); 2) гипертрофическим ростом конечностей вместо обрубленных; 3) питанием человеческим мясом и; 4) умственным отклонениям благодаря физическим воздействиям на мозг (те, кто подвергся лоботомии, так и остались на съедение врачам-учёным) удалось сбежать из бункера близ платформы Кавголово, те обосновали колонну в районе Обухово. Многие, истекавшие кровью, погибали в пути, особенно когда пришлось идти через весь город, ведь в первые месяцы с Войны гермоворота не пускали ни на одну станцию. В том числе и в Девяткино, априори обречённой на вымирание. Но заслона там не было и идти к Гражданскому, как и испытывать судьбу радиацией — пустая трата времени. Лишь в районе покинутого Обухово волшебным образом дошедшие полулюди-полумонстры, окрещённые веганами, смогли найти пристанище здесь, под землёй. Монстры, к тому времени ещё не все успевшие выродиться на свет, брезговали, (за исключением стаи пираний в Охте) а облучение из-за сыворотки не брало новую расу людей.

Там же в Обухово, сделав резиденцию, веганы постепенно наращивали силы, но обида за причинённый вред жила. Тогда, в первые годы Катастрофы, станции от ПЛАНа 1 до Рыбацкого включительно (последняя почти сразу опустела, став непригодной для жизни) оказались малозаселёнными. Подобно китайцам, веганы стремительно расплодились. Генная мутация окончательно укрепилась, а те немногочисленные, обитавшие на юге Зелёной ветки, ассимилировались с будущими имперцами. Но эволюция только по своим абсурдным законам сделала всё наоборот: вместо ожидавшихся уродцев на свет рождались лемуры. Высшая раса заняла Лиговский и часть ПЛАНа 2, принявшись за постройку робота-охранника, который будет стеречь границы от всей погани метро, пытавшейся пройти через Владимирскую. К тому же чертовщина на соседствующей Пушкинской была только на руку. С севера же мощные редуты разросшейся Империи защищали крепость от любых посягательств на территорию выживших пациентов, обречённых на смерть, но нашедших в себе силы бороться.

Молох говорил ровно, размеренно, со знанием дела. В тот ясный день, когда подопытные вырвались из лап Преображенского и доктора М, в бункере остался практически один персонал. Прекратилась «Крысиная тропа»: тот самый опыт, вылупивший на свет людей-гибридов, за которых в итоге вступилась вышеупомянутая бабушка эволюция. В течение нескольких дней в бункере продолжалась вакханалия: кровавая оргия обезумевших учёных и их пациентов, необратимо потерявших человеческий облик.

Лемуры ни разу не перебивали, и когда Молох закончил, наступила ожидаемая тишина. Но диггер был ей только рад. Он сообщил то, что открыла запись уже в самом конце плёнки. То, из-за чего ему пришлось потерять память, начиная всё заново. В конце концов, потерять свою любовь там, в Богом забытых Лавриках на севере Ленинградской области. Молох сделал всё правильно, сказав истину, сыграв на чувствах арийцев, на том, что пришлось пережить их прародителям — веганам. И на том, что вся их борьба вела и ведёт к одному — к мести.

Посовещавшись, решено было впустить Чуму внутрь шатра. Объяснив коротко о том, кто есть лемуры и с чем их едят (не даваясь при этом в суть истины), а также то, что нам предстоит сделать в ближайшие два дня, я подошёл к телефону и сделал свой первый звонок. В конце разговора боец меня спросил:

— Кто такой вообще этот Геннадий Андреевич?

— Лидер Звёздной — ответил я ему. — Наверное, самый старый человек в метро: ему почти сто лет.

Следующего звонка Чума уже не слушал, так как из покоев прямиком отправился на экипировку к нашему приятелю Кроку. Казалось, прошёл всего один день с того момента, как я на Обводном канале услышал голос Чулок, но для меня миновала вечность. С литовкой поговорить не удалось: распоряжения шли через Мамонта. Та перенаправляла их девушке и лидеру Международной, с которым я так и не сумел познакомиться. «Его зовут Борис, ты его видел», — заверила лидер Славы и я почему-то сразу понял, что речь шла о «кушеточнике». И также каким-то необъяснимым для себя способом понял, что Мамонт не переживёт эту войну. Что касалось Ахмета (по логике, он уже должен был прикончить Вано) и Глыбы, которому я позвонил последним и в котором не сомневался, особенно когда поведал истину, то их судьба оставалась для меня неопределённой. С Глыбой же я не прогадал, вычислив что он на Лесной у Сомова.

Крок обязался провести нас на ПЛАН 2. Там своими силами с Чумой через владения веганов. Я не мог поверить, насколько быстро пролетает время, ведь часы перевалили за шесть вечера. Полдня ушло на сборы, плюс согласование с Империей маршрута. Вкупе с едой-питьём, нас вооружили по последнему слову техники: от перочинного ножа до связки гранат, от фонарика с батарейками, до намордников с фильтрами. Нам с Чумой выдали по помповому ружью итальянской сборки Бенелли. Такими пользовались морские пехотинцы в Штатах. В глазах у моего попутчика два сияющих от счастья пятака. Мы походили на самых настоящих коммандос, способные устроить войну маленькому государству ради свержения их диктатора. У меня даже перестало ломить в ноге; про рожу подавно забыл. Оставался один момент.

— В семь мы отбываем на ПЛАН — инструктировал Крок. — Кто не знает, в миру Площадь Александра Невского. Веганцы в курсе про нас. Там на пересадку, где и заночюем. На утро каждый своей дорогой. Есть одно НО: тоннель между Лиговкой и ПЛАНом не совсем безопасный…

— Что значит… — начал было Чума, как его осёк ариец, будто ждал вопроса.

— Не волнуйтесь. Думаю, ничего, но будьте начеку.

Полчаса до отъезда мы провели с Чумой за игрой в карты. Я ждал, что он задаст вопрос по поводу того, чем же закончилась вся история в бункере (вроде, всё и так разложилось по полочкам), но он молчал, за что я ему был рад. Когда пересечём владения Империи, он, мистер Железная Выдержка, всё узнает. И поймёт. Единственное, что тревожило, как ко всему отнесётся Чулок, если они вообще пересекутся и он ей сможет также подробно всё объяснить.

Крок вернулся как раз в тот момент, когда мне стало фартить и я отыграл парочку пуль. Не сговариваясь, мы с Чумой бросили карты и перед отправлением зашли в подсобку, где дружно справили нужду в отстойник. Конечно, не очень удобно со сломанной ногой, но что поделать. Как сказал один умник, возжелавший остаться анонимом: «Срать захочешь, штаны снимешь».

Вагонетка ждала нас на краю тоннеля. Попрощавшись с начальством и мысленно с обитателями лемурии, которые по-прежнему оставались флегматично настроенными ко всему происходящему, втроём мы нырнули в дрезину. С грустью я провожал взглядом деревья, зверушек и небо. Последним мелькнул полумесяц. Луна. Вот бы сейчас туда. Безлюдная чёрная пустыня, наверняка, скрывающая в своих недрах цивилизацию, иначе бы учёные давно объяснили лунотрясения: странные сейсмические активности из ядра естественного спутника Земли. Кто знает, может, там скрылись наши настоящие предки, жившие до людей во времена магии и чудес — титаны, атланты.

Пока я размышлял, показался зоб тоннеля. Мысли тревожно возвратились к реальности. Так, о чём там говорил Крок, когда рассказывал про тоннель? Мы проехали процентов 40, когда лампочки, висевшие на протяжении всего пути, замерцали, пока вовсе не погасли, погрузив нас во мрак. Но наш Сусанин оставался непоколебим. Приделав фонарик на плечо, он продолжал вести дрезину. По мере продвижения вперёд машину со всех сторон стал окутывать туман.

— Крок — шептал я. — Этим перегоном когда в последний раз пользовались?

— Месяца два назад.

«Шикарно», — снова то ли подумал, то ли изрёк я. Видимо, слово не очень-то понравилось Богу метро, добравшемуся своей клешнёй и до сюда, за тридевять земель. Хлюпающий звук раздался впереди. Мы с Чумой достали ружья. Туман вокруг нас существовал собственной жизнью. Через минуту фонари не справлялись с ним. Ночной туман — одно из тех необъяснимых явлений, которое породила Катастрофа. Может, дело в грибах, разбрасывающих свои споры? Ан нет, здесь не было и намёка на живность, кроме разраставшегося звука. Хлюпанье сменилось чавканьем. Теперь и Крок не на шутку заволновался.

По прикидке арийца мы одолели половину пути — ту самую точку, где нас, цитирую: «Гипотетически могла подстерегать опасность». О чём говорил ариец, мы не понимали, но нам и не надо было, ведь буквально через полсотни метров пути показался силуэт, перекрывавший железнодорожную колею. «Что за нах*й»? — вот тут лемурец меня в конец испугал, когда остановил вагонетку в десятке метрах от существа, скрытого в тумане.

Я было потянулся к гранате, когда Крок остановил меня: «Нельзя». Оказывается, здесь хрупкий тоннель и от взрыва всё к херам может развалиться. Видимо, там, наверху, снаряды, опровергая аксиому, падали в одно и тоже место: аккурат под метрошными путями. Оставалось надеяться на Ту, которая стала для меня новой «малышкой». И ждать долго не пришлось.

Со всей неторопливостью тварь приближалась к нам. Через два-три метра шкафоподобная тень разлеплилась надвое, а те ещё на две. Четыре субстанции, до сих пор скрываемые слоем тьмы со мглой, подходили с разных сторон. Словно парили над землёй: так плавны и изящны состояли их движения. Я не успел подумать о том, как монстр сумел расщепиться на четыре части, как то, что скрывалось от нас, наконец-то уловил луч фонаря.

Улитки, налепленные друг на друга своими присосками, образовывали комок из спиралевидных раковин. Конструкции быстро сокращали расстояния. Мы видели их пасти, все повёрнутые к нам с россыпью мельчайших клыков, антенны, висевшие над головами, из которых сочилась слизь. Паля в центр конструкции, я взял на себя двоих, ползущих в середине, пока Чума с Кроком отстреливались в левый и правый угол соответственно. Куда-то пропал и страх, даже тогда, когда пули не приносили должного вреда моллюскам — свинец отскакивал от раковин. «Дави их!», — приказал я арийцу, когда улитки рассыпались ещё раз пополам. Вагонетка протестующе завизжала и тронулась вперёд, но было поздно. Конструкции разрушились, но твари как ни в чём ни бывало облепляли дрезину со всех сторон, заползали внутрь. Пока мы их горстями выкидывали за борт, часть из них отгрызла Кроку два пальца на левой руке. Кровь фонтанчиком выплёскивалась из обрубков фаланг. «Ну вот, ещё одного теряем», — думал я, когда стал сходить на нет туман и впереди нежданно негаданно показались огни Александра Невского 2. Встретившие нас на КПП отряды лемуров и веганцев поджарили «быстроногих» улиток из огнемёта. Вот вам и французская еда.

В суматохе я толком не успел разглядеть ПЛАН, как и до конца не осознал, что де-факто нахожусь на территории Империи, пусть она и принадлежала тем наполовину. Крока отправили в больницу, где без труда залатали рану точно такими же швами, как и мне. К слову, с костылём я мог бы дать фору любому здоровому человеку, особенно если вмазать ему по харе, тем самым оставляя от лица непонятное кровавое безобразие.

Мы с Чумой ни с кем не хотели общаться, особенно после того, как распрощались с искалеченным лемурцем. Чувствую, его пребывание здесь затянется, как и затянутся рано или поздно его и мои раны. Также мы не хотели быть на станции, хотя не отказались от сытного ужина из свиной рульки. 19:35. Всего-то чуть больше получаса в переходе.

Перед тем, как отправиться на отбой, мы посетили арийца — стремительными темпами тот шёл на поправку и через день другой его проводят на Лиговский с конвоем огнемётчиков. Своих они не бросают. Поблагодарив Крока, мы вышли на станцию: те же вигвамы, размалёванные стены, но сейчас мы по-настоящему чувствовали себя изгоями нежели там, на Лиговке. Веганы всё чаще косились в нашу сторону, лемуры шептались за спиной.

Незадолго до отбоя мы поднялись по переходным эскалаторам наверх. Прямо посреди перехода расположилась кирпичная стена, а перед ней палаточный лагерь, огороженный колючей проволокой. Лемуров не было. Мы поняли, что это граница, за которой начинается истинная Империя. Веганы-патрульные нам ничего не сказали. Напротив: молча разместили нас с Чумой в одной из палаток.

Удивительно, но я моментально провалился в сон. Открыл глаза лишь под утро, когда узнал, что Крок, вопреки моим прогнозам, покинул пределы Александра Невского 2. Я же потёр свою ногу — почти не болит. По крайней мере, кожа на швах не пульсирует, но самостоятельно ходить уже невозможно.

Мы с Чумой спокойно поели крысятины Мамонта, бережно сбережённой мною с момента, когда мы покидали Славу. Экипироваться не пришлось (легли-проснулись так в одежде), сходили по нужде, только после сего началось прощание со станцией. Кирпичная стена не являлась последним постом. Пришлось одолеть оставшуюся половину перехода к ПЛАНу 1 и Зелёной Третьей ветке. Там на блокпосту с такой же кирпичной стеной и с пущенной колючей проволокой вдоль путей стоял второй патруль. От расово верных веганцев по коже пробежали мурашки. Вспомнились те три имперца, которых я прищучил между Кузьмолово и Токсово. И, конечно, того самого первого на Выборгской. Один в один, точно однояйцовые.

Мы с Чумой поглядели друг на друга: назад пути нет. Набрав воздуха в грудь, мы, подобно Армстронгу и Олдрину (первые из гомосапиенсов) вступили на землю Империи Веган. Быть точнее, первой вкусила холод пола моя клюка.

Глава 16. ОБУХОВО

Близился конец дня. Чулок продолжала ждать Молоха, от которого не было слышно ни весточки. Глыба также пропал. Известно лишь, что Ахмет и Вано мертвы, что затоплен тоннель Невский-Горьковская, но перед тем огромная медуза успела как следует поднасрать. Литовка полностью отдала владение Садовой в руки КУ и хиппи, оставив станцию без руководства. Как свободный транзит между коммунистами и Империей. Что-то вроде Волковской. Борис оказался не против, отбыв к себе на Международную, где, встретившись с сыном, поделил с ним владения. Последнему отходила Славы и Дунайский, за отцом оставалась Международная: столица КУ, и Бухарестская. Поклон монархии. Хиппи обустраивали Звенигородскую с Обводным. Веганцы прекратили попытки захвата грибников, так же, как и не пытались войти на Театральную, молча зализывая раны.

Вечером того же дня к Антону Сомову заявился Вышинский: главковерх Гражданского Проспекта. Тогда же ожидалось прибытие Карпова в компании двоих «кушеточников» и его личного охранника. Понимая всю обречённость ситуации, неподготовленности Северного Альянса к войне (в отличие от Приморского, от Площади Ленина, Дыбов) Вышинский, Сомов и Чулок вступили в заговор. Работу Молоха решили сделать за него. Но план пошёл наперекосяк. Когда часовая стрелка перевалила за полночь, ознаменовав новый день, комендант Гражданки затаился, выжидая гостей со стороны города. Самоубийство идти по Питеру ночью. Карпов, таки пройдя путь от Мужества до Лесной (правда, «кушеточников» настигла пернатая смерть), ожидал измены со стороны своего приближённого. Перекрёстный огонь шёл недолго. Рэкетир, охранник мэра Гражданки, шальной пулей Белого Чулка лишился кишок. На самом деле девушка целилась в Карпова, но бритоголовый прикрыл его собой. Пока мэр убегал от пуль обратно в город, рэкетир, подгребая в кучку свои внутренности, успел положить пятерых лесных, в том числе самого Вышинского. Перед тем, как пуля диггерши нашла лоб охранника, тот уже разнёс в клочья левый глаз главковерха. Мозговое вещество с осколками черепа сочно шмякнулись об стену.

Не дожидаясь утра, Антон Сомов устроил похороны, после чего поставил дежурство близ коллектора, ведущего в город, из которого появились высокопоставленные гости. Карпов так и не возвратился: ни ночью, ни на утро. Чулок не находила себе места. Женское сердце подсказывало, что сегодня она встретится с Молохом, узнает истину. И сегодня всё закончится.

Станция закрытого типа поражала своей пустотой. Огромное пространство зала уходило вперёд и где-то там заворачивало вправо в сторону герметических ворот и эскалаторов. Здесь и там плавно, точно призраки, передвигались веганы, общавшиеся на своём собственном наречии, в отличие от погранцов в переходе, более-менее обученные человеческой речи. Казалось, глаза были вокруг: куда ни глянь, напарывался на взгляд существа, лишь общей конституцией напоминавшего человека. Великаны со скрюченными ручищами-ногами, непропорционально длинным лбом, словно его сжимали в тисках, что не исключено. Лапы так и готовы схватить и свернуть шею. Для имперца это всё равно, что прихлопнуть комара.

Стены перронного зала, облицованные белым мрамором, ритмично прорезались дверными проёмами, над которыми стояли световые панели. Пока мы с Чумой двигались к дальнему торцу станции, слева и справа мелькали упомянутые закрытые двери, растащенные на многих станциях метро. Приморский Альянс, к примеру, не имел данной защиты тоннеля. Хотя, от кого защищать? Если Нева выйдет из берегов, метро заполонят Такие монстры, что ни одни ворота не справятся под таким натиском. К слову, одна из многочисленных версий, откуда на Ладожской оказался танк, гласила, что его прибило вышедшей из берегов реки Оккервиль, когда там во времена Катастрофы затонула бронемашина.

В два счёта одолев расстояние до конца ПЛАНа 1, мы оглянулись по сторонам. Наш путь лежал налево, причём идти придётся хоть и по узкоколейке, но снова в обратную сторону, чтобы добраться до соседней Елизаровской. Не самая удобная система. Как тогда в бункере: чтоб выйти из него, пришлось заново одолеть два яруса вместо того, чтоб напрямую спуститься. Утруждало же то, что перегон между Александром Невским и Лизой считался в Питере самым длинным — почти четыре километра, хотя где-нибудь на Площади Бехтерева, находящейся между ними, спокойно могла уместиться ещё одна станция метро.

Но тоннель оказался «весёлым», ибо здесь открывалась иная часть Империи, скрытая от посторонних глаз. Караваны босоногих пленных с Новочеркасской, Ладожской и Большевиков, закованные в кандалы, роботизировано стучали о стенки перехода киркой. Исхудавшие до уровня Бухенвальда, изо дня в день, из года в год пленники расплачивались за грехи своих предков, выполняя сизифов труд. Кесарю кесарево. Уставших тут же наказывали стоявшие за спиной веганцы-надсмотрщики. По мере продвижения по тоннелю, несколько раз подымалась вверх колючая проволока, со свистом опускаясь на спины рабов. Вспарывая кожу, иголки царапали мясо; полуживым раздирало кости, словно проходились тупым рубанком. Тела складывали штабелями прямо на пути, пока те, кто отвечает за уборку тел и естественных отходов, не укладывали их ювелирно в специально предназначенных подсобных помещениях. Что-то подсказывало, что питали рабов именно тем, что сейчас предстало нам с Чумой: бесформенной грудой трупов, которую всевластно облепили жирные мухи.

Я не могу понять, откуда взялось столько узников, ведь их транзитом пересылают через ПЛАН 2, но ничего подобного мы там не видели. Видимо, не попали под партию. Теперь понятно, насколько грибникам с Весёлой Деревни достал Веган, всполов полезную ботву (не жалея и сорняков) из резидентов соседних станций. Любое подкрепление со стороны Всеволожска и Кудрово, если там на самом деле осталась жизнь, приходилось как нельзя кстати.

Пропустив мимо себя последних из представителей правого рукава Четвёртой ветки, мы вышли в сам тоннель: крайняя дверь станции минуты три как осталась позади. Вплоть до Ломоносовской нам предложили добраться силами обитателей, чем мы не преминули воспользоваться. Автопилотируемая дрезина без каких-либо толканий рычага вела нас вперёд. В тележке веганец, не проронивший ни слова. Лишь единожды он промычал, что мы на Лизе, хотя я вначале не понял, что он нёс, ибо перегону не было ни конца, ни края. Только потом до нас с Чумой дошло, что Елизаровская запечатана дверьми и что там творится — одному Богу, в смысле, Вегану известно.

Транзитный путь, который простёрся через три станции: ПЛАН 1, Лиза и Ломо, походил на огромную научную лабораторию. Чего только здесь не исследовали, но больше внимания уделялось генной инженерии, о чём говорили многочисленные баночки и пробирки с внутренними органами и непонятными инопланетными существами (ну да, всё спишем на радиацию), а также разработкой оружия. Где-то я слышал, что Империя разрабатывает т. н. «Арсенал будущего» — плазменные винтовки, по принципу действий мясорубки, перемалывающей свою цель. Возможно, то были зачатки для будущего смертоносного оружия, куда хуже бомб, которую сегодня ночью рванут в перегоне Горьковская-Невский. Я более не ссылался на шестое чувство, ведь прекрасно знал, что Ахмет справился с задачей, но отдал за это свою жизнь, что Глыба в пути, а Белый Чулок и Ко, при поддержке коммунистов, устроили самую настоящую заварушку. Нет, я всё это черпал, упивался из головы нашего проводника. Из тех, кто остался на Лизе, кто появлялся и исчезал в новом тоннеле. Чума тоже ощущал. Мазуты, также не пощажённые в ходе кровопролития, оставались (теперь навсегда) в каменном веке по сравнению с расой полулюдей-полубогов. И фиг же их убьёшь. Монстрами язык не поворачивался тех назвать; сказать что-то про Крока в лице всех лемуров.

Вагонетка, мягко постанывая, тащилась вперёд где-то между Лизой и Ломо, двумя идентичными друг другу станциями, вылупившимися из одного кокона. По-прежнему стремительно пролетала жизнь веганцев. И на душе становилась непонятная благодать, ощущение тёплого пледа, камина и кружки чая. Мы с Чумой понимали, что впереди нас ждут последние испытания и вряд ли мы вместе дойдём до конца. Я хотел было поведать истину по праву заслужившему титул диггера человеку, пока ещё не поздно, но вагонетка стала тормозить. «Ломоносовская», — напугал меня проводник. Я уже и забыл, что тот с нами.

Станцию также полностью скрывали от назойливых глаз двери. И не было видно ничего, чем те как-то открывались (механизм, видимо, находился с той стороны, изнутри). Оставалось рисовать в уме самое невообразимое, творившееся там, что пришлось замуровать. Беспощадные опыты, модернизированная сыворотка У-13, но не с целью исследования, а с целью пыток. В догадку мыслей на закрытой Ломо заверещал человек. Буквально в пяти метрах от нас, протяни руку сквозь дверь, человека буквально резали на кусочки. Нехилый пласт кожи уйдёт на полотенца, а внутрь обнажившегося мяса пустят горсть копошащихся опарышей, превращая подопытного в червивый инкубатор.

Не успел закончиться крик, как проводник покинул нас. Я только и успел выхватить клюку. Вагонетка уже несла путеводителя в сторону Александра Невского. Мы с Чумой, кое-как отошедшие от вбитых в наш мозг мыслей, глядели вокруг. Последний веган-рабочий, как и гермодверь Ломоносовской, покоились в доброй сотне метров. Там, на другом краю открывшейся нам впервые планеты. И хорошо, что обитаемой. Впереди же безжизненный тёмный тоннель с характерным запахом смерти. Не решаясь, мы так и стояли на пороге мира мёртвых и живых, там, где ещё падал свет последней лампы, а в шаге от него начиналась непроглядная тьма. Так и так, мы вооружились помповыми ружьями итальянской сборки, закрепили фонарики на плечах и только потом сделали первые шаги по маршруту до Пролетарской.

Пройдя ещё полсотни метров по заброшенному перегону, мы наткнулись на покосившийся столб, поросший чёрным, сливающимся с темнотой мхом. На столбе в свете фонаря улыбался значок черепа с костями.

— Молох, мы точно не сбились с пути, как тогда после цыган?

— Вряд ли. Тоннель подозрительно чистый, без ответвлений. Такое впечатление, что веганцы замуровали все служебные помещения и заброшенные коллекторы — ответил я, на что Чума, видимо, удовлетворившись, решил промолчать.

Проигнорировав Весёлого Роджера, мы продолжили путь в поисках неведомой станции. Завершающей на пути к Обухово. Наплевали на предостережение, предназначенное не то, что для людей, а для куда более закалённой расы, сумевшей пройти через весь заражённый Питер, о чём вскоре с Чумой пожалели… Последнее существо, которое мы увидели из живых на пути к Пролёшке, оказалось крысой, поспешившей ретироваться подальше от запретной зоны.

Всё произошло в тот момент, когда мы находились на полпути к Пролетарской и вода со стороны Ломо-Лизы не хлынула на нас. Не успел я опомниться, как бурлящие синие потоки несли меня вперёд, перескакивая километр за километром. У меня не было времени сообразить, откуда вообще взялась вода? Неужто, Нева в самом деле вышла из берегов и Империю Веган смыло с карт подземки? А за ней ненормальных размеров корова слизнула всю Третью ветку. Оба Стикса лишь продолжили начатое, превратив метро в одну большую лужу. Но мысли длились недолго, ибо я захлебнулся и умер.

Я хотел проснуться, перелистать момент жизни вперёд, но не мог. Хотел видеть нас с Чумой в Обухово, но вместо образов — жидкая пустота. Даже монстров нет: большой бескрайний океан, подобно тому, что навечно спрятан под корой одного из спутников Юпитера. Неужто, всё настолько форс-мажорно закончилось? Ещё через мгновенье, вероятно, по земным меркам длившееся годы, моё тело прибило к берегу. Я почувствовал вкус твёрдого песка, как тот попал мне внутрь, ведь я лежал, уткнувшись мордой в землю. Перекидывая вес тела на больную ногу, я нашёл в себе силы встать.

Океан оказался водоёмом, обнесённым мощными кронами деревьев. Чувства подсказывали, что я бывал уже здесь, что вот-вот где-то там на другом берегу покажется хвост чудовища, который скроет в себе озеро, но вода вела себя как во время штиля. Я снова сосредоточился на береге: ни оружия, ни провизии, ни костыля, хотя последний мне не понадобился. В загробном мире я не хромал. По сути, мне вообще ничего здесь не надо. Только мои мысли захотели уйти в астрал, как передо мной, точно из воздуха, материализовался человек. Бледное лицо с разорванным горлом, одной руки не хватает по локоть.

— Григорий — представился труп.

— Распутин? — не нашёлся я ничего умнее ответить.

Мертвец улыбнулся, поманив меня здоровой рукой вперёд, хотя кожа на той висела лохмотьями. Я покорно последовал вперёд, оставив позади береговую дорожку. На прощанье я оглянулся на озеро. Монстр так и не показался, но мне открылась простая как день истина: я снова в Кавголово.

— Григ… — начал было я, но так и не договорил. Трупа и след простыл. Зато со стороны ларька, которого в другой реальности снесло ураганным ветром, выходил Град и Горец. Если у первого отсутствовала половина головы, то тело Горца представляло собой обугленное мясо, кое-как приклеенное к скелету. Конечности будто небрежно залепили скотчем. Мол, и так сойдёт. Из живота же торчали кишки: всё равно, что разрубить тело по пополам и тут же его соединить.

— Здравствуй, Молох. Что же ты с Глыбой наделал? — говорили призраки в унисон, не раскрывая рта. Град так физически не был способен к речи из-за отсутствия челюсти и языка.

— А что с ним? — у меня не хватало сил для удивлений. Даже в тот момент, когда день в одночасье сменился на ночь и киоск за спинами бывших диггеров не рассыпался песочным замком. Вот, значит, какова жизнь после смерти.

Я видел Глыбу, но, исходя из логики, если она в аидовом царстве вообще присутствовала, боец находился в другом времени. «Ты живёшь во вчерашнем дне, Молох», — прозвучало у меня в голове то ли от Града, то ли от Горца перед тем, как возникло видение и реальность в какой раз не сменилась на иную.

Панорама Васильевского острова: заброшенные дома, пустые глазницы окон и один единственный человек, бредущий по выдранным трамвайным шпалам Среднего проспекта. Это был Глыба. Я хотел вмешаться, помочь, но не мог: собаки Павлова да волки то и дело вылезали из подъездов, полуразрушенных сооружений петровской эпохи. Но диггер держал дистанцию, методично отстреливая псов, и, стараясь не приближаться к сооружениям. Не известно, на каком отрезке Среднего показался птеродактиль, с которым Глыба устроил самую настоящую гонку. Марш-бросок на 2 километра не на жизнь, а на смерть. Лишь ближе к концу бескрайнего проспекта птеродактиль с простреленными крыльями сдался и отправился прочь в сторону финского залива. Там неведомый монстр, выпустив щупальца из воды, поймал птицу в свои сети.

— Держись, Глыба… — проблеял я, пытаясь сосредоточиться на своей ирреальности, на двоих, почивших сто лет назад в водах Стикса, солдат. Но Васька оказалась крепким орешком.

Диггер подошёл к углу Среднего и Наличной, когда стало смеркаться: аномальные ночи в Питере никто не отменял. Обходя выбоины и бурьян с дикой листвой, Глыба, так и держа на затворе Калаш, ковылял вперёд. Опочининский парк по правую руку вовсе утонул в листве, представляя из себя джунгли на два гектара. Слева — Ленэкспо, облюбовавшее мутантами, выползавшими со стороны залива. Глыба не успел пройти выставку, как из последнего окна загорелся красный свет и мгновением позже на улицу выползали полулюди-полурыбы. Боеприпасы в магазине, рассчитанном на 15 патронов калибра 5,65, уходили один за другим. Конечности и плавники отлетали в разные стороны. Когда закончились пули и натиск мутантов ослаб, последовала самая настоящая чертовщина. Непонятные эфемерные создания заполонили Наличную улицу, начиная с Площади Морской Славы. Всё кишело существами, не обладавшими не то, что конечностями, но и органами чувств. Цвета мутной тины, овальные конструкции, передвигавшиеся при помощи мельчайших водорослей, покрывавших почти всё тело, наступали на Глыбу. Боец понимал, что если они настигнут, то он станет частью чего-то такого, что не описать словами. Жрать твари не способны за отсутствием вообще каких-либо отверстий и выпуклостей на теле. Лишь целенаправленность указывала на то, что действуют щетинистые овальные твари исходя из своего разума. Не желая испытывать судьбу, а именно ожидания намеренности мутантов, солдат бежал что есть силы через всю Наличную. Мчался, не обращая внимания на других монстров: будь те связаны с водой, землёй или небом. Вся фауна собралась здесь, но то, что настигало Глыбу, не вписывалось ни в одни рамки. Бросив Калаш-74 (тем самым, лишив себя и штык-ножа), диггер чуть не заблудился, в последний момент свернув на улицу Нахимова. Уже стемнело. Ещё через улицу впереди в полукилометре показалась Прибалтийская.

— Не заходи туда, это ловушка! — кричал я из параллельной реальности, лицезрея то, чего не мог видеть мой друг. Гостиницу, помеченную знаком смерти, который физически наблюдался со стороны Молоха.

Глыба, находясь всего в одной остановке от конечной цели на пересечении Нахимова и Малого проспекта, нырнул влево, в здание автомойки «Юнион». Успел забаррикадироваться перед тем, как овалоподобные существа, напоминавшие увеличенный в миллиарды раз лейкоцит, пытающийся уничтожить бактерию в радиоактивном организме, оккупировал мойку. Ближе к полуночи компанию им составит владычица Васи: не выдуманный там Блокадник, а Сирена.

— Глыба умрёт? — спросил я у Града и Горца, когда Васька освободила меня.

— Мы не знаем — как обычно, вместе заговорили солдафоны. — В «Юнионе» боец переживёт ночь, когда на утро создания, в их числе Сирена, отправятся восвояси, откуда выползли. И тогда же с рассветом Глыба подойдёт к Прибалтийской и распахнёт её двери, не представляя, что гостиница — чистилище. Нам не ведомо, что станет с ним, что стало с Постышевым, с его свитой. У ада свои уровни: он и так слишком велик. Чистилище же — вовсе отдельный мир.

Не успел я что-либо ответить, как двое представителей «Г» растаяли в тумане льдинкою. Вместе с Глыбой я отклонился от курса, вступив на просеку. Та вела вперёд, как солдата остаток Нахимовской улицы. Вот он — край. Я смотрел на двухярусный особняк, на мёртвых Кензо и Владлена Степановича: большевик в своей фирменной бескозырке. У первого уродливо зияла дыра в голове, у второго же правая нога представляла высушенный абрикос. Пока бойцы безмолвно приглашали меня в дом, мой друг двумя днями позже стоял на Прибалтийской площади.

Перед пятнадцатиэтажной гостиницей сохранился шестиметровый монумент Петра I — основателя города, превращённого спустя триста с лишним лет в руины. Стёртого, как и всё остальное, с лица Земли. Чистилище проглотило героя, как меня проглотил особняк. Но если Кензо и Владлен так и остались молча наблюдать за спектаклем, то Император, став частью другого мира, повернул свою бронзовую голову на 180 градусов. Секунда, и она отвалилась. Броуновским движением по асфальту разлетелись осколки, словно Петра Алексеевича Церетели сваял из стекла, а не из бронзы. В небо взметнулись брызги чёрной крови. Нефти, пахнущей вечностью.

Некогда пустой дом представлял из себя пир у Сатаны. Парадная комната заполнена исключительно представителями КУ, с кем я, так или иначе, был знаком. И вновь ни одного живого. На том месте по пути в туалет, где мне привиделся монстр (опараши из рубцов на лице обсыпают пол), стояла Саша. Юная девушка из вагонетки, убитая настоящим Путевым Обходчиком. Она держала в руках свою голову точно официант поднос еды. Глаза открываются и пустые синие очи, как у жмурика-каннибала, смотрят на меня. Я отвожу взгляд и вижу Алю, испещрённую пулями. В отличие от Саши, она водрузила себе на руки то, что осталось от Кости — конвульсивно подёргивающиеся части тела. Не пойми, чьи кишки сыпятся на пол: несостоявшегося жениха или из дырок в животе Али. Но я, сдерживая отвращение и рвотный ком, подступивший к горлу, не обращаю на них внимания, так как сверху со ступенек спускаются обезображенные Рипли и Мамонт.

Я бегу от них на кухню, где меня уже поджидает человек в чёрной тунике. Я понимаю, что передо мной субъект, в чьём взгляде я увидал когда-то бездну. Палач оттягивает капюшон, обнажая, покрытое волдырями, лицо. Вано закатывается в смехе, сотрясая моё сознание. Разрывая ко всем чертям этот мир. В его раскатистом рёве я вижу девушку, заживо сожённую на Чернышевской. Я закрываю глаза и, распахнув веки, к величайшему удивлению осознаю, что Властитель сменился Ахметом в компании с Пашкой и неизвестным мне жмурём.

— Что ж ты сделал с Чумой? — Ахмет — первый из мёртвых после Града и Горца, кто со мной заговорил.

— Нет, он жив — я отказываюсь признавать действительного.

— Тогда где же он? — вмешивается Пашка, нашедший на свою пятую точку смерть в утробе чёрной плесени. Треклятый парк Интернационалистов…

— Он спасся! Дошёл до Пролетарской! — кричу я.

— Думаешь? — снова Ахмет. — Он за пределами нашего понимания, как и другой твой знакомый. Но, если не веришь, ты можешь проверить это.

— Как?

— Попасть на Пролетарскую. Ты рядом с ней.

И кавказец вместе с Пашкой, и с, так и оставшимся безымянным жмурём растворяется, но перед тем указывает перстом в сторону камина в парадной комнате. Конечно, вход! Но он ведёт разве что в бункер, если в оной реальности всё также. Только вот ходят по ней трупы.

На сей раз комната пуста, лишь Вышинский молча провожает меня к камину. Неужто, он тоже? «Я умру завтра ночью», — передаёт мне Мишка инфу через мысли, как вещали веганы на пути к запретной зоне. Раздаётся выстрел и куда-то проваливается глаз главковерха. Рэкетир, тот самый, дававший мне сто лет назад инструкции перед отправкой в Стикс, вслед за Вышинским, вышибает себе мозги. Я разворачиваюсь, но железную дверь преграждает Луначарский с незнакомым индивидом. «Кузнец», — либо представился тот, либо помог губернатор Академы. Я, по испытанному методу, закрываю-открываю глаза. Кузнец исчез, но Луначарский никуда не делся: колючая проволока стискивает героя. Шипы пронзаются в тело, которое вытягивается и исчезает на глазах. Внутренности водопадом брызжут через проволоку, будто те пропускают через мясорубку. На мгновение я вижу силуэт человека с налитыми кровью глазами. Фанатик «Исхода», чуть не лишивший меня жизни на Сампсониевской. Ещё миг, и оба пропадают.

Я бросаюсь к двери, распахиваю её и спускаюсь вниз по ступенькам. Передо мной зажигаются факелы, не давая утонуть во тьме. Вроде же, их не было? В один момент я чуть не поскальзываюсь, хотя чутьё подсказывает, что если бы я катился кубарем вниз, то не получил бы даже ушибов, не говоря о встряске костей и мозга. Переводя дыхание, я вперился в стену. На ней изображён тот же знак, что мы с Чумой наблюдали у сатанистов, словно напоминая об убитом мною сектанте. Тем не менее, решив не пытать судьбу, я завершил остаток пути нормальным темпом. Путь, то ли на Пролёшку, то ли в Убежище № 13 перекрыл Индеец.

— За этой дверью истина — говорит он. — И окончание твоего пути. Готов ли ты?

— Готов к чему? — решил оттянуть я момент, хотя стопроцентно ответил бы: «Да».

— Ко встрече с воспоминаниями. Не с теми, что ты сейчас видел, а куда более ранними. Встреча с той, которую ты любил, с теми, кто отнял у неё жизнь.

— Рита… — блеял я, а сам при этом кивал. Индеец не стал спорить. Когда дух распахнул дверь, я покорно вошёл внутрь. Кто же знал, что в тот момент я попал на самый нижний этап ада?

Я иду по коридору в сторону кухни, на которой меня уже поджидают номер 3 и номер 4. Бинтами, покрытыми кровью и гноем, они пытаются обмотать свои, размозжённые ручищами веганцев, головы. Но бинты не подаются, и мозг со зловонным запахом плюхается на пол, точно какое-нибудь желе. Я понимаю, что смрад идёт не только из-за разложения — кухня насквозь пропитана йодом. Тем самым, которым литовка мне здесь, на этом самом месте, но в иной реальности обрабатывала ногу. Конечность, пронзившую мне стеклом.

Поскорее ретируясь из кухни, я держу курс на очередной коридор. «ПРОЛЕТАРСКАЯ», выжжено паяльником на отсыревших обоях. Под антресолькой стоит безголовый номер 2, более известный как Крот. Боец, коему колобок откусил башку. Диггер, чуть-чуть не успевший повидать древесных людей, дойти, наконец, до Кавголово и узнать тайну происхождения Империи.

Я шёл прямо на номера 2, свыкнувшись с мыслью, что меня окружают мёртвые, что я сейчас нахожусь на перепутье миров, вселенных, вероятно, внутри Чёрной дыры. В переходе между Достоевской-Лиговской, когда реалия оказалась вывернутой наизнанку. «Где ж ты, Чума?», — внезапно облилось кровью сердце, когда я проходил сквозь Крота. Я понимал, что впереди последняя комната той самой квартиры 58. Как там звали первого мэра Петербурга? Кобчак? Собчак? Фамилия президента несла в себе тоже что-то животного, могучего. Странно, как я не мог вспомнить очевидных вещей, хотя память сто лет назад как вернулась. Пока я думал о всякой фигне, в глаза невольно бросался стул-вспоминалка — самое загадочное изобретение новой эпохи. Только сейчас я осознал, что Такое не способны создать ни мазуты, позволившие себя так спокойно уничтожить, ни грибники с военмедиками и их арсеналом. Империя? Лемуры? Вряд ли, хотя в порфтолио у последних Робби. Скорее, что-то инопланетное.

В комнате, разглядывая череп бедного Йорика, стоял Диня. «За что ты её убил?», — шептал или думал я (давным-давно зная ответ), но номер 1 меня прекрасно понимал. Солдат отвлёкся от созидания гамлетовского шута, после, не поворачивая лица, чтоб я не видел там сияющую пустоту, указал на стул.

Я подошёл к машине времени, изо всех сил стараясь не порвать бойца в лоскуты. Он и так давно помер, вряд ли возможно убить того, кто уже нежилец. За место оного мне стало дико интересно, кому же принадлежал череп? Пришельцу, создавшему стул, на который я уселся? Брату повара, чьё тело раздавлено всмятку в подъезде данного дома? Или… Но я не успел додумать, как Диня, так ничего и не ответив, ибо всё уже было сказано в Лавриках, до отказа повернул рычажок.

На этот раз я никуда не летел, а сразу оказался здесь, на крайней станции метрополитена. Вот оно, Обухово. Переход с Пролёшки на соседствующую обитель, отрезанную от мира сего, точно сопля на носу Гулливера, сузился до пределов квартиры. Той самой, из-за которой я сейчас находился в логове Империи. У истоков создания, дабы совершить вендетту. Да, вендетта… Какое сладкое красивое слово, под которым ломаются судьбы людей и вершится история. То, чем движет Глыбой в его персональном аду. Там, где тебя не узреет Пётр I, так как его голова уже давно размозжена вдребезги об асфальт Прибалтийской площади, пока дождь смывает последние остатки нефти.

Обухово — идентичная Лиговскому станция, за исключением цвета: блеклые серые тона застывшего времени. Никакого психодела. Правда, имперцы здесь передвигались как во сне, а не наяву. Паря над землёй, подобно Богам. Там, за Обухово в сторону Рыбацкого — мёртвая зона. Как в тоннеле, ведущем к нему, так и сразу за пределами КАДа на юго-восток Ленобласти. По направлению Металлостроя и Колпино. Сплошная пустота, в которой не существуют ни то, что мутанты, а амёбы, первичные бактерии и грибки. Реальность после Катастрофы существовала недолго, когда всё мигом исчезло, подобно экипажу Марии Целесты. Там, в переходе до крайней станции Третьей ветки располагалась пропасть, уходящая в бесконечность как в длину, так и в глубину. И у порога ямы я увидел Железного Феликса, державшего в руках то, что он не додумался отдать Кондуктору. Наши взгляды пересекаются. Номер 5, теперь держащий ледоруб за спиной, сверлит меня взглядом. С кирки стекает жирная густая кровь. Большевик улыбается мне, после натягивает противогаз и падает в пропасть.

Я иду мимо улиткообразных построек, невольно вспоминая эпизод, когда Кроку откусили пальцы. Знаете, чем отличается слизняк от улитки? Первый не успел вовремя выплатить ипотеку. Я улыбался сам себе, дурацкой шутке, тому, что дошёл, что выжил, что потоп — плод моей фантазии. Что в крайнем домике станции, чуть ли не под боком у той самой пропасти, в которую аккурат пару минут назад шагнул Феликс, я увидел свою мать. Настоящую, биологическую. Само сердце на автомате вывело сюда, к человеку, вздохнувшему в меня жизнь.

— Здравствуй, мама — стараюсь не зарыдать я как ребёнок.

— Ты справился со всеми испытаниями сынок. И ты готов — обнимает она меня. Я чувствую на спине её ветвистые руки. От живого человека не осталось ни следа.

— Где Чума? — говорю я первое, что пришло в голову. Абсурдность. В последний раз я видел свою мать лет этак двадцать назад, а сейчас не могу сказать ей ничего внятного. Эмоции переполняют, мешают думать. Голос дрожит.

— С ним всё в порядке — успокаивает Оно, когда-то породившее меня на свет. Раньше мать не была такой. — Мы редко пользуемся тоннелями от Ломоносовской. В них ирреальность, наши страхи. Наш бункер. Но твой друг тоже справился.

Я не поверил глазам, когда из «улитки» вышел Чума собственной персоной. Для удостоверки я ущипнул себя за нос. Но только палец дотронулся до мяса, как боль дала знать. Нет, не сон. И мы живы, несмотря на то, что нас обоих смыло с бытия, оставив трупы водной стихии где-то там, в антимире.

— Нам нужно многое обсудить — смотрит на меня Чума: старец, прошедший все семь кругов ада и заслуживший ответов.

— Ты прав, диггер — пожимаю я ему руку.

Я снова смотрю на свою мать. Я знаю, что она улыбается, хотя старческая маска, напоминавшая лицо, никак не меняется: нос приплюснут, глаза, как и щёки впали. Ей остался жить один день. Мы все это понимаем. Мать ждала меня до последнего, хотя её срок давным-давно наступил. Чтобы оказаться там, на Пролетарской, но больше никогда оттуда не возвратиться. И вместе мы готовы в последний раз вернуться туда, в бункер, на двадцать с лишним лет назад. «Я люблю тебя, Саша, как и любила твоего отца», — говорит она мне, усаживаясь прямо на край пропасти. Я отвечаю взаимностью. Мы с Чумой устраиваемся по обе стороны от существа, свесив вниз ноги. Уже не боясь, что снизу, из черни, там, где яма достигает недр Земли, выпрыгнет номер 5. Или же Бог метро. Да, именно здесь Он обитает, иначе больше Ему спрятаться негде. Это мы Его выпустили, открыв ящик Пандоры.

С отбоем света я начинаю монолог, когда Рита подсаживается рядом. Она целует меня. Ледяные губы оставляют ожог на рваной щеке, до которой добрались тогда клыки пса. Торчащая челюсть обрастает кожей. Это был её последний прощальный поцелуй. Она просит, чтоб я жил ради Белого Чулка, продолжал, несмотря ни на что. Ради Риты. Ради любви. Кто бы, что ни говорил, я буду жить.

«Я пошла бы за тобой на край свет по пылающей поверхности Земли. Ведь любовь сильнее мира, сильнее людей. Эгоистичное чувство, держащее на себе вселенский разум. Живое, находящееся там, за триллионы световых лет от нашей измордованной планеты. И в других галактиках, возможно, мы найдём покой. Наше время здесь закончилось. Я дала тебе второй шанс, мы дали шанс. Ты поведёшь нас через всё метро, огнём и мечом срывая рельсы, истребляя всё живое, если они не союзники тебе. И ты найдёшь свою единственную там, на севере подземного убежища, созданного людьми за много лет до нас, но в одно время с Убежищем».

Мне это шепчет Рита, от лица себя, от лица всей Империи. Они долго меня ждали. Станция Обухово, ставшая живой, пережившая всё то, что пришлось переживать моим предкам. Время под утро, они собираются, совещаются. Они пройдут через Пролетарскую, ведь большой группой станция не представляет вреда. Ни разу Пролёшка не давала таких ярких воспоминаний, как мои. И я это понимаю, как поняла «М», с улыбкой на лице сделавшая последний свой вдох в жизни, пока тёмная пропасть прибрала её к себе. К мужу. Всё понимал Чума, но я знал, что он погибнет, если последует со мной на север. И я уговорил его остаться в Обухово, пока не умрёт последний несогласный, падут станции и Альянсы, и на меня не перестанут охотиться. Ведь сегодня все карты рассекретятся. Мне понадобится день, чтобы выйти к Площади Ленина, пока за мной не будут стягиваться войска Вегана в обход военмедам. И тогда падёт Гражданский Альянс, как закончится мой перевал. Ведь в этом цель: дать шанс новой жизни. Испытание двух амнезией позади.

Священный поход. Бордюрщики в огне, хотя станции, к сожалению, невозможно сжечь дотла. Но пламя способно, подобно Помпеям, умертвить резидентов угарным газом. «Арсенал будущего»? И что ж Империя раньше ждала? Неужели, настолько важен лидер, о чём я говорил ещё два дня назад Геннадию Андреевичу. Коммунисты, КУ, хиппи, даже Глыба и Ахмет — все они подготовили почву. Но дальше Маяка мы идти не стали: заслоны Приморского Альянса намертво держали оборону.

И в считанные минуты Площадь Восстания перешла в руки Вегана. Ещё сегодня здесь прохаживался Глыба. Но никто ничего не понял, не ждал: ни он, ни соседи. Чернышевская обескровлена. Сделав перевалочным пунктом станцию, к военмедам я отправился один, предоставив армии веганцев день на передышку. Там же в переходе, дав себе форы в полдня, я устроился на ночь, затем, утром следующего дня, минуя станцию-крепость, вышел к Сампсониевской. Оттуда на Выборгскую. Бенелли лишь однажды пришлось привести в действие, когда на меня напали двое фанатиков «Исхода». Одному на Выборгской 2 я пристрелил причинное место, оставив того загибаться в крови, покуда тот не издохнет, другого живьём сжёг постройке, в которой меня, в своё время, огрели по башне. КПП, возведённое неизвестно кем и почему, ещё долго полыхало. Прежде, чем сгорела последняя балка, я вышел к Лесной. И когда веганцы, также минуя Площадь Ленина, шли за мной, я увидел её. Белого Чулка. До того, как началась охота, я успел ей поведать истину, так же, как успел пересказать её тебе, мой верный друг.

Та, что стала для меня второй Ритой, сверлит глаза. Она другая, она не может принять меня таким. И я свыкся с мыслью, что снова отрываю от себя кусок сердца, отдаю на съедение шакалам, а душу выметаю поганой метлой. Девушка глядит на меня и шепчет… и шепчет…