Глава 3

День, который назначил себе Бобров для счастья, полностью этому соответствовал. Прекрасный, солнечный, почти по-летнему теплый, вот каким выдался этот субботний майский день, хотя пока все спали, солнце своими ручищами-лучами словно бы вспороло гигантскую перьевую подушку. И на выкрашенное синим стекло повсюду налипли перья. Небо все было в перистых облаках, но день выдался безветренный, и все они оказались, будто приклеены.

Бобров выехал пораньше, чтобы купить Нине цветы. Пока ехал, раздумывал, стоит это делать, или поступить традиционно: просто дать Анне Афанасьевне деньги. Поездив с месяцок к Зиненкам, Бобров подумал, что злоупотребляет их гостеприимством. Либо ездить надо пореже, либо как-то это компенсировать. И он предложил Нининой матери деньги, смущаясь и бормоча:

– Извините, Анна Афанасьевна, я совсем не умею вести хозяйство. Вечно покупаю к столу что-нибудь не то. Вы уж сами.

– Жениться тебе надо, Андрюша, – ласково сказала та и проворно спрятала деньги в кошелек.

Вот с тех пор и повелось. Бобров еще не был женат на Нине, но уже фактически оказался в зятьях, потому что регулярно давал ее матери деньги.

Когда в банке начались кражи, он невольно задумался: а на что живут Зиненки? Жили они в Шепетовке, в частном доме, по меркам местных нуворишей, скромном. Скромнее не бывает. Но все равно: в доме было два этажа, да две террасы, да курятник, да сарайчик для живности всякой. Семья у Зиненок была большая: Григорий Иванович с Анной Афанасьевной и пять их дочерей: Мака, Бетси, Шурочка, Нина и Кася.

Старшая, Мака, была невероятно толста. Ей уже давно перевалило за тридцать, но она нигде не работала, точнее, работала от случая к случаю и была для семьи обузой. Бобров не так давно с удивлением узнал, что по паспорту Маку зовут Дианой. Диана Григорьевна. Но и у него язык бы не повернулся назвать это чудище хотя бы Диной. Прозвище Мака было из детства. Первенец Зиненок рос невероятным обжорой. Девочка ела все подряд, и остановить ее было невозможно. В особенности любила она подливу и жижку из салата. И все это с белым хлебушком. Сидя за столом, Мака жадно следила за всеми своими совиными карими глазами, то и дело, переводя их на пустеющую салатницу. А когда последняя ложка огурцов с помидорами исчезала в чьей-то тарелке, робко спрашивала:

– Можно?

И, получив в ответ благословенный кивок, хватала салатницу, чуть ли не полбулки хлеба, и жадно принималась макать. Словно месяц до этого ничего не ела. Она еле-еле доучилась в техникуме, но устроиться смогла только продавцом на рынок, где, сидя при товаре, беспрестанно жевала. На рынке постоянно возили какую-нибудь снедь: беляши, вафли со сгущенкой, сладкий чай… Иногда Мака забывалась, и вытирала жирные пальцы о лежащий на прилавке товар, чтобы достать из кошелька деньги и купить еще какую-нибудь еду. Ее запаха Мака спокойно не выносила, у нее рефлекторно выделялась слюна. От Маки работодатели старались избавиться, несмотря на все влияние в Чацке клана Зиненок. Мать то и дело на Маку покрикивала, да что там! Даже младшая, Кася, школьница еще, строила старшую сестру и считала ее своей прислугой. Бессловесная слоноподобная Мака все это терпела, лишь бы пробраться к холодильнику.

Следующей из дочерей Зиненок была Бетси. Бетси-англичанка, потому что Елизавета Григорьевна Зиненко преподавала в школе английский язык. Бетси очень нравилась Боброву, потому что у нее-то уж точно была душа, и душа прекрасная. И к тому же ум, острый, прямо скажем, не женский, неуемная жажда знаний и поразительная наблюдательность. Боброву было одно удовольствие говорить с Бетси, а в особенности спорить. Она порою не уступала Гольдману в остроумии, и уж точно, не проигрывала бы ему каждый раз в шахматы. Бобров бы с радостью женился именно на Лизе Зиненко, но… Было у нее еще одно прозвище: Зубы. Рослой, как все Зиненко, широкоплечей и узкобедрой Бетси совсем уж не повезло с зубами. Чрезмерно большие, они сильно выдавались вперед, и верхняя губа не могла их полностью прикрыть. Особенно неприятно было смотреть на Бетси, когда она смеялась. Стоило ей улыбнуться, как порыв Боброва угасал. Тем более, что рядом была красавица Нина. Угловатая Бетси, которая ходила, как мужик, переставляя ноги-циркуль, прекрасно знала о своей непривлекательности и, похоже, решила остаться старой девой. Она с Бобровым и другими холостыми мужчинами никогда не кокетничала, не пыталась их завлечь, в общем, выбрала амплуа «своего парня».

Шурочка, та, что родилась перед Ниной, как уже было сказано, работала в «Счастливом» операционисткой. Именно через нее Бобров с Ниной и познакомился. По мнению Боброва, Шурочка была тупа, как пробка, что вкупе с некрасивостью всех, кроме Нины сестер Зиненок практически лишало ее шансов на замужество. Шурочке недавно исполнилось двадцать восемь, Бобров это помнил, потому что напился в этот день вусмерть: отмечали в банке, после работы. А потом пошли к нему пить кофе. Как пили кофе, Бобров не помнил, но на утро искренне порадовался, что считается у Зиненок Нининым женихом. Поэтому Шурочка с кем-то в ту ночь ушла. Особенно Шурочка домогалась Миллера, замначальника операционного отдела. Миллер тоже был глуп, но зато красавец. Да еще красавец с гитарой. У Олега Миллера был сочный, чарующий баритон, что вкупе с должностью замначальника отдела банка как раз делало его завидным женихом. Незавидная Шурочка с завидным Миллером никак не могли быть парой, но охотно делали вид, что это возможно. Миллер со своей гитарой постоянно торчал у Зиненок, и Бобров все не решался спросить у Олега, дает ли он деньги Анне Афанасьевне?

Нина… Ее в семье Зиненок звали подарком. В самом деле, невозможно было объяснить, каким чудом у простоватого, массивного Григория Зиненко, обладателя похожего на картошку носа и его маленькой, вертлявой, щуплой жены с близко посаженными серыми глазами, размером с булавочную головку, родилась такая красавица дочь. Прямо диво дивное. Разве что Анна Афанасьевна могла этот момент прояснить, но она, разумеется, молчала.

Нина была высокого роста, как и все дочки Зиненок, которые пошли в рослого отца, но в отличие от Маки, Бетси, Шурочки и Каси потрясающе сложена. Руки, ноги, талия, лебединая шея, – в Нине все было прекрасно, в особенности ее грация. Тонкие, но невероятно густые пепельно-русые волосы, вьющиеся на концах, обрамляли овальное Нинино лицо с милой ямочкой на подбородке, которое было смуглым, как у цыганки. И глаза у нее были цыганские: большие, карие, с длинными ресницами, похожими на опахала. Все ее тонкое смуглое лицо было усыпано родинками, одна, самая очаровательная, над верхней губой, но и остальные, та, что возле уха, или на виске, у самой линии волос, тоже были прелестны. Бобров, замирая, представлял, что такие же родинки рассыпаны по всему Нининому волшебному телу, шелковистому и такому же смуглому, как ее лицо, в самых заветных местах, и мечтал все их перецеловать. Тонкий прямой носик, пухлые губы, над верхней та самая родинка. Верхняя точка для поцелуев, поэтому Бобров, случись ему начать, начинал именно с нее. А последнее время, предвкушая развязку, Нина позволяла себя целовать. От этих поцелуев Бобров дурел хуже, чем от кокаина, руки его дрожали, сжимая Нину, и она легко уворачивалась:

– Андрей, потом.

Бобров прекрасно понимал, что Нина с ним играет. Должно быть, мама научила. Сама Нина была не очень умна, и уж точно не опытна в этих делах. Но невероятно проницательна. В ее умении угадывать, что именно от нее хотят услышать, и говорить именно это, и в самом деле было что-то цыганское. Будто Нина была ведунья, помимо того, что она была редкой красавицей.

Понятно, что на Нину семья Зиненко возлагала большие надежды. Нина должна была выйти замуж за олигарха и всех их осчастливить. Бобров олигархом не был, но он был москвичом, и Зиненко наверняка рассчитывали, что после свадьбы он увезет красавицу Нину в Москву, потому что у него там есть квартира. А там уж…

Бобров, все больше увязая в отношениях с Ниной, старался не думать о том, что его хотят использовать, как трамплин.

Что до младшей из Зиненок, Каси, то она, как уже сказано, была школьницей. Кася рано созрела и в свои четырнадцать выглядела на двадцать. Нина рядом с младшей сестрой казалась девочкой. Кася уже вовсю заигрывала с мальчиками, а те становились пунцовыми, глядя на пышную Касину грудь, обтянутую футболкой. Бетси как-то призналась Боброву, что полное имя Каси – Кассандра. Зиненко в пятый раз уж точно ждали мальчика. Они его и добивались с таким упорством. И когда родилась Кася, Анна Афанасьевна во всеуслышание объявила, что это необыкновенный ребенок. Надо же ей было как-то оправдать свое фиаско. «Чудесную» Касю назвали Кассандрой, явно готовя ее на роль провидицы. Но сколько Бобров не приглядывался к Касе, он видел лишь «чудесное» скороспелое половое созревание. Касю перло, как на дрожжах.

Пока холостые мужчины, считающиеся в доме женихами, жарили шашлык, и пили с барышнями водку, Касины мальчики гроздьями висели на заборе. Оттуда они свистели своему предмету, и предмет из-за этого задирал нос. Бобров уже привык пить водку под этот свист, он вообще ко многому привык, прожив в Чацке больше года.

Он все-таки купил Нине цветы, белые розы, но по дороге мучился вопросом: на что живут Зиненки? Анна Афанасьевна, или по-домашнему Нюся, нигде не работала. Хозяйство у Зиненок было большое, они держали кур, уток, кроликов, а одно время даже пасеку. И выращивали все, начиная от картошки, и заканчивая экзотическими баклажанами, которые прекрасно себя чувствовали в Чацком жирном черноземе. На огороде трудились, как проклятые все, кроме Нины. Она вообще жила особенной жизнью. Вся семья Зиненок была у Нины в прислугах. Нина спускалась из своей спальни к обеду, даже учебой она себя не утруждала, хотя это было единственное ее занятие. Нине с ее красотой не было необходимости в красном дипломе, а зачеты и «тройки» ей ставили и так. За участие в конкурсах красоты, городских и региональных, с которых Нина неизменно привозила ленты, прославляющие Чацк. О ней писали в газетах, ее звали на радио и на местное телевидение. Нина даже вела там прогноз погоды, и получала за это деньги. Пусть небольшие, но это были легкие деньги, в отличие от тех, которые зарабатывали остальные Зиненки.

Бобров прикинул: зарплата в банке небольшая. Григорий Иванович вроде как старший экономист. Но на деле должности «старший» и «замначальника отдела» в «Счастливом» чисто номинальные. Когда человека надо повысить за старание и стаж, но без существенной прибавки к зарплате и с сохранением прежнего объема работы, ему изобретают несуществующую должность. Так, замначальника операционного отдела Олег Миллер по-прежнему обслуживал клиентов. А когда в зале был наплыв, так наравне с другими операционистами Олег в поте лица принимал платежи и штамповал чацким бабкам их сберкнижки: бабки не признавали цифровизацию, на любую банковскую операцию им нужна была бумажка.

Также и Григорий Иванович, который звезд с неба никогда не хватал. Ему оставалось лет пять до пенсии, да пенсионный возраст вдруг прибавили. Зиненко, чьей единственной целью в жизни, кроме, разумеется, замужества Нины с олигархом было дожить до пенсии, приуныл. Он с месяц ходил с похоронным лицом и даже огрызался. Это Зиненко! Который наушничал, не стеснялся подставлять коллег, подличал, самозабвенно лизал задницу начальству, даже самому маленькому. И вдруг этот прирожденный раб, возведший в культ свое рабство и не помышлявший никогда о свободе, начал хамить и огрызаться. А потом в банке начались кражи из ячеек.

Вот о чем думал Бобров, подъезжая к Шепетовке, и от этих мыслей ему становилось не по себе.

Выходя из машины, он больно укололся о розовый шип, и из пальца полилась кровь. Ватки не было, и Бобров с досадой обмотал палец бумажным платочком, пачка которых, по счастью оказалась в «бардачке».

«Слишком много крови», – подумал он, осторожно неся к дому букет. Нина постоянно кровоточила, хотя не она резала Боброва и колола ему пальцы. Но все его действия, связанные с Ниной, так или иначе, наносили рану.

Он увидел ее издалека, потому что не хотел замечать остальных. Миллера, который уже приехал и что-то бренчал на неизменной гитаре, развлекая Зиненок, строгающих салаты. Свежевского, который крутился возле полуторалитровых бутылок с пивом с несчастным лицом: похоже, у мужика, после вчерашнего нескучного вечера горели трубы. Анну Афанасьевну, спускающуюся с подносом в сад по ступенькам летней веранды. Это она заметила первой Боброва и крикнула:

– Нина! Андрюша приехал!

Это «Андрюша» в устах Нининой мамы коробило Боброва. Потому что делало его женитьбу делом решенным, а он все еще колебался. Но увидев, как по ступенькам веранды к нему спускается Нина, забыл обо всем.

Она была в сарафане, красном. Нинины глаза обжигали, Бобров почувствовал, как запылали щеки, и схватился за волосы.

– Не чешись, Андрей, – поморщилась Нина и посмотрела на розы: – Это мне?

Бобров, молча, протянул ей букет.

– Красивые. – Нина обернулась на веранду и небрежно сказала: – Мака, Кася… Кто-нибудь. Поставьте цветы в вазу.

Розы взяла Бетси, и Бобров заметил, как неся цветы на кухню, она украдкой окунула лицо в букет.

И горько подумал: «Нине дарили такие шикарные букеты за ее победы, что мои розы ей, должно быть, кажутся жалким. Как и я сам».

Нина словно услышала его мысли, потому что совсем другим тоном, тихо и со значением сказала:

– Я ценю твое внимание, Андрей. Пойдем в сад. Я скучала.

И он, в который уже раз удивился Нининой проницательности. Одной фразой она сгладила ситуацию. Дала понять, что рада ему, а не розам. И предлагает ему свои родинки, в первую очередь ту, что над верхней губой.

Бобров жадно приник к ней, как только они с Ниной дошли до беседки.

– Я тоже… скучал… – шептал он, словно в бреду, обнимая тонкую Нинину талию. Его язык настойчиво нажал на ее сжатые губы, и Нина тут же отстранилась:

– Потом, Андрей. – И она тихо добавила: – Увидят.

И Бобров ее отпустил. Он уже понял: только после свадьбы. И смирился с этим.

– Ну, вот, все в сборе, – сказал Григорий Иванович, разжигая мангал. – Протопоповых ждать не будем.

– А они, может, и не приедут, – Свежевский шел к мангалу с бутылкой пива. – У них скоро свадьба, так надо готовиться. Небось, к Зинкиным родителям поехали, приглашения гостям писать. Может, начнем тогда? – и он с надеждой посмотрел на главу клана Зиненок, скручивая пробку у бутылки со светлым пивом. – О, черт!

Из бутылки шапкой поперла пена, залив парадные джинсы Свежевского.

– Ты с кем вчера бухал-то, Стас? – спросил Бобров.

– Ты рано ушел, Андрюша, и пропустил все самое интересное.

– Пьянку что ли? – хмыкнул Бобров.

– Звонок из Москвы. К нам, похоже, едет ревизор.

– И кто?

– Подробности потом, – важно ответил Свежевский. – Мне должен позвонить Мартин.

– Тебе? Сам Мартин? – искренне удивился Бобров.

– А у кого еще есть опыт по организации всякого рода мероприятий?

Свежевский и в самом деле охотно брался за организацию корпоративов. Он всегда был готов кого-то устроить, подыскать съемную квартиру, договориться в ресторане о скидках на банкет, записать на прием к врачу, которого все домогались. В контактах у Свежевского были все нужные в городе люди, он был истинным продажником.

– И какого рода мероприятие нас ожидает на этот раз? – кисло спросил Бобров, который был не в восторге от приезда московского ревизора. Который наверняка привезет с собой и историю «погонщика» Андрея Боброва.

«А вдруг это Карен?» – похолодел он.

– Ревизор будет жить в Чацкой гостинице, – сказал Свежевский, отхлебывая пиво из пластикового стаканчика, который предусмотрительно прихватил вместе с бутылкой пива. – А там единственный люкс. Надо все устроить, быть может, мебель какую-то прикупить, починить сантехнику.

– За счет банка? – вскинул брови Бобров.

– Андрюша, ты не понимаешь всей важности момента, – терпеливо пояснил Свежевский. – Когда к нам в последний раз приезжали из Москвы, из головного офиса?

– На моей памяти я последний, – с иронией сказал Бобров.

– Но ты же не с проверкой. Дело-то серьезное, – Свежевский осекся: а все ли здесь свои? Не хотелось выносить сор из избы.

Выручила Анна Афанасьевна, которая принесла к мангалу тазик маринованного в лимонах, помидорах и репчатом луке мяса. Немного свинины, но в основном, домашняя, Зиненковская курятина, утятина и даже крольчатина. И озабоченно спросила:

– Хватит ли?

В беседку подтянулись остальные. Миллер с гитарой, Шурочка, Бетси, Кася и Мака. Последняя что-то жевала.

Расселись. Бобров рядом с Ниной, Миллер рядом с Шурочкой, Свежевский между Бетси и Макой. Поскольку Бобров собирался у Зиненок заночевать, он согласился на водку. С нее и начали. Пока все закусывали, Григорий Иванович отправился жарить шашлык.

– Так приедут Протопоповы или нет? – нетерпеливо спросила Нина.

– А что тебе до них? – спросил Свежевский, чье лицо от водки порозовело.

– Я все-таки не понимаю, почему Зина согласилась выйти за него замуж, – капризно сказала Нина. – Она его не любит, но уважает.

– А разве любовь это главное? – Олег Миллер посмотрел на Нину своими синими, как небо глазами в кайме бархатистых ресниц, томно, обволакивающе. И тронул гитарные струны.

– Нине, как молодой незамужней девушке интересно все, что связано со свадьбой, – улыбнулась Бетси. Бобров невольно отвернулся, хотя замечание было, как всегда, дельное.

– Нам всем пора подумать о свадьбе, – басом сказал от мангала Григорий Иванович, и все дружно повернулись к Боброву.

– Я, собственно, за этим и хотел… – промямлил он, так и не решившись сказать главное. В присутствии свидетелей предложить Нине руку и сердце.

Он старался не напиваться, чтобы сохранить ясность мысли. Предложение не делают по-пьяни. Боброва никто и не торопил.

После шашлыка и чая они с Ниной прошли прогуляться по саду. Понимая важность момента, с ними никто не увязался, даже Свежевский, который на старых дрожжах очень быстро опьянел, а пьяный он ко всем вязался. Но Олег Миллер уселся на веранде с гитарой и собрал всех в кружок, слушать. Первые же аккорды Свежевского сморили.

В саду уже буйно зацвела сирень, Бобров еще в прошлом году заметил, что в Чацк весна приходит раньше, чем в Москву, и запахи здесь гуще, словно бы их настаивают в огромном чане, а потом распыляют по окрестностям. А в Москве распрыскивают тут же, не давая аромату вызреть. И он мешается с запахом бензина, пластика, асфальта, но в основном, конечно, бензина. И весна как таковая не ощущается, это просто сезонная смена одежды.

– Идем слушать соловья, – потянула его за руку Нина.

Признание в любви под соловьиные трели, – что может быть прекраснее? Бобров совсем уж было решился.

– Нина, – сказал он, остановившись у куста сирени.

– Тс-с-с… – она прижала пальчик к губам. И прикрыла глаза.

Соловей защелкал, зажурчал. Бобров замер, чувствуя, как сладко сжимается сердце. Он и сам готов был запеть, рассказывая Нине о том, что накопилось у него на душе. Обо всех своих муках и сомнениях, о Нининой красоте, которой он сейчас поклоняется, но обладателем которой мечтает стать. Обладателем единоличным, потому что никого другого он рядом со своей избранницей не потерпит. И его смущает Нинина популярность. Можно даже сказать, доступность. Потому он и тянул так долго.

Нина открыла глаза:

– Ты что-то хотел мне сказать, Андрей?

– Да, – он собрался, было выпалить все то, о чем думал, пока пел соловей, но тот, собака такая, опять залился третью, которой вторила трель мобильника на веранде.

Звонок был стандартный, но Бобров почему-то сразу подумал, что звонит Мартин. И звонит он Свежевскому. Внутренний барометр Боброва скакнул и его стрелка будто оторвалась. У Андрея внутри образовалась пугающая пустота. Как будто там прошелся ураган. И все чувства к Нине были смятены этим звонком. Нина замерла, прислушиваясь. К соловью ли, к разговору на веранде.

– Как некстати, – пробормотал Бобров.

И тут же заорал Свежевский:

– Люди! У меня потрясающие новости! Вы даже не представляете, кто к нам едет!

– Надо узнать, что там? – улыбнулась Нина.

– Едет проверяющий из Москвы. Нам-то что? – попытался удержать ее в саду, у кустов с соловьем Бобров, но Нина рвалась услышать новости.

Ее отец работал в банке, и от этой работы зависели все Зиненко. В их доме процветало идолопоклонничество, и все идолы Зиненковского алтаря были банковскими шишками. О них говорили так много, что Нина и в самом деле поверила, что ее судьба напрямую зависит от банка «Счастливый». Она и Боброва-то выбрала потому, что он тоже работал в банке.

А тут ревизор из самой Москвы! Со свежими столичными новостями и неограниченными полномочиями. Бобров, досадуя, шел за Ниной, которая сразу забыла про соловья. И даже про замужество. Она была уверена, что Андрей Бобров никуда не денется.

– К нам приедет сам Квашнин! – кричал Свежевский, будто на его письмо откликнулся Дед Мороз. И лично решил привезти заказанный подарок.

– Как Квашнин? – ахнула Анна Афанасьевна. – Тот самый Квашнин?!

– Ну да, олигарх из Барвихи, – возбужденно сказал Свежевский. – Он позвонил Шелковникову, тот, само собой, тут же позвонил Мартину, а Мартин позвонил мне и велел все проконтролировать. Я даже не знаю, с чего начать.

– Начни с себя, – кисло посоветовал Бобров. – Успокойся.

– Тебе легко говорить, – накинулся на него Свежевский. – Квашнин ведь чуть ли не главный акционер! Он член Правления!

– Заместитель Председателя, – напомнил Бобров.

– Вот именно! Он мультимиллионер, понимаешь?! – орал Свежевский. – У него миллионы долларов! Он живет в Барвихе! У него яхта, которая пришвартована в Венеции!

– Он же не на яхте сюда едет, – резонно заметил Бобров. – А вот интересно, на чем? Ведь самолеты в Чацк не летают. Я как-то видел Квашнина на корпоративе. У них был юбилей, и они приглашали всех банкиров. Помнится, и у меня было приглашение. Квашнин – толстяк. Настоящая слоновья туша, ноги как колонны, пузо огромное, а волосы рыжие. Правда, он, как говорят, необыкновенно умен. Плохи наши дела, если сам Квашнин решил в них разобраться. Он урод, но урод богатый, – Бобров осекся, потому что увидел лицо Нины.

При слове «Барвиха» Нина вытянулась в струнку. И без того высокая, она сейчас вся тянулась ввысь, словно готовясь взлететь. Барвиха, миллионы долларов, яхта в Венеции… Бобров понял, что Нины сейчас здесь нет. Она жадно слушала Свежевского и мыслями вся была там, в Барвихе, где живут олигархи.

Вечер для Боброва был испорчен. Теперь все только и говорили, что о Квашнине. Свежевскому поручили обустроить люкс, в котором толстяку было бы комфортно. Проследить, достаточно ли большая кровать, не придется ли протискиваться в ванную комнату, каких размеров унитаз. И, само собой, ванна. Что это вообще за ванна, не следует ли ее поменять?

– Он приезжает от силы на неделю, – пытался образумить народ Бобров. – Он такой же человек, как и все. Он едет сюда работать.

Но его не слушали. Пришел черед сплетен. Свежевский, противно хихикая, рассказывал:

– Василий Дмитриевич глубоко женат. И развестись ему нельзя. Его супруга, рожая последнего ребенка, получила инвалидность. Как-то не так он из мамочки вышел, этот ребеночек. Да еще и тесть у Квашнина сенатор. Старику за семьдесят, но эти олигархи нас всех переживут. Им все теперь пересаживают: печень, почки, сердце…

– Хорошо бы тебе пересадили чей-нибудь мозг, – проворчал Бобров. – Неважно чей, лишь бы он вообще был.

– Ты просто завидуешь, – упрекнула его Нина.

– Кому?! Квашнину?! Этому чудищу?!

– Чудище-то он чудище, а все равно ходок, – взахлеб продолжал Свежевский. – А когда у человека есть потребности и полно денег, то для удовлетворения этих потребностей нет никаких препятствий. Разводиться Квашнину нельзя, обдерут, как липку, но на его шалости жена и тесть закрывают глаза. Единственное условие, чтобы все было пристойно. Лариса Ивановна, супруга Квашнина, предпочитает, чтобы любовница мужа была на глазах. Вхожа в семью, – с благоговением сказал Свежевский. – Поэтому Квашнин выдает ее замуж за кого-нибудь из своих сотрудников, и двигает его по карьерной лестнице. Любовницу с супругом принимают в доме, она на законных основаниях присутствует на корпоративах, занимается вместе с Ларисой Ивановной благотворительностью. В общем, все пристойно.

– Мерзость какая, – поморщилась Бетси, и Бобров посмотрел на нее с благодарностью. Хоть кто-то понимает, что все это гадко. Вся эта мнимая благопристойность олигархов типа Квашнина.

– Только недавно вышел облом, – продолжил Свежевский, облизнув губы. – Любовница Квашнина от него сбежала. И не куда-нибудь, в Китай! Сейчас ведь повсюду китайцы. Они всем заправляют. Ну и приехала в Москву делегация, подписывать договор о сотрудничестве. Квашнин, понятно, позвал их в гости. А там все по-семейному: он с женой и детишками, любовница с супругом. Квашнин расслабился и упустил момент, когда его любовница с главным китайцем договорились. При расставании мистер Вау Мяу подозрительно долго жал Василию Дмитриевичу руку, словно горячо за что-то благодарил. Провожать китайцев в аэропорт Квашнин не поехал. А на следующий день узнал, что вместе с Вау Мяу улетела в Сингапур и его длинноногая красотка. Услада тела и души, – Свежевский противно хихикнул.

«Да он пьян», – с неприязнью подумал Бобров. – «Все что он несет – пьяный бред, не более».

– Сингапур не в Китае, Стас, – напомнил он Свежевскому. – В Китае Гонконг.

– Да? А по мне, так все едино.

– Наверняка эта история высосана из пальца, – поморщился Бобров.

– Не скажи, – возразил Свежевский. – Я точно знаю, что Квашнин сейчас в активном поиске.

– Новой любовницы?

– Ну да.

– Господи, сколько же у него денег? – с завистью вздохнула Анна Афанасьевна.

И все невольно примолкли. Бобров почувствовал, что в саду уже не пахнет сиренью. Здесь пахнет новенькими долларами, которые привезет с собой Квашнин. Хотя, зачем ему в Чацке доллары? Он привезет рубли.

– Квашнин приедет на поезде, – возбужденно сказал Свежевский. – В вагоне СВ, разумеется. В отдельном купе. Вместе с ним приедет повар. Тоже в отдельном купе.

– Повар? – удивленно спросила Нина.

– Ну да, повар, – важно сказал Свежевский. – А водитель Квашнина пригонит сюда машину для разъездов. Прямо к поезду пригонит. Мне срочно надо снять квартиру рядом с гостиницей для повара и водителя, – озабоченно сказал он.

– Это вся его свита, или в каждом купе вагона СВ едет кто-нибудь из обслуги? – с иронией спросил Бобров. – Впрочем, холуев хватает и здесь, – и он, резко развернувшись, пошел к лестнице. Ему захотелось спуститься в сад. Бобров хотел вернуться на полчаса назад и остановить это мгновенье. Когда пел соловей, и Нина еще считалась невестой Андрея Боброва.

Нина пошла, было за ним, но ее окликнула мать. Они возбужденно о чем-то заговорили. Бобров понял, что его женитьба на Нине откладывается. И у него пропала охота делать ей предложение, и она не готова была сейчас ответить.

По любому в честь приезда Квашнина в банке устроят корпоратив. И Нина, как Мисс Чацк будет на нем присутствовать. По слухам Квашнин любит окружать себя хорошеньким женщинами. Нина – ближайшая родственница аж двух сотрудников банка. Приглашение ей всяко достанут. Если даже его не будет, она еще до корпоратива найдет возможность попасться Квашнину на глаза.

Боброву стало не по себе. Они здесь все продажные. И отец Нины, и ее мать, и сестры. И сама она продажная. Что уж говорить о Миллере и Свежевском! Боброву стало горько.

– Андрей? Ты здесь?

Сначала ему показалось, что это Нина. Но это была Бетси. Голоса у сестер были удивительно похожи. Бобров не хотел откликаться, но Бетси уже шла к нему.

– Хочешь выпить? – спросила она и протянула ему бутылку коньяка. В другой руке у Бетси оказался пластиковый стаканчик.

– Коньяк? Боже, да это «Мартель»! Откуда? – вяло удивился Бобров.

– Подарили. Я ведь занимаюсь репетиторством, – слава богу, в темноте не было видно, что Бетси улыбается. Сейчас Бобров ее почти любил.

– Наливай, – кивнул он.

– Ты обиделся, да? Не стоит. Нина еще ребенок.

– Я сегодня готов был на ней жениться, – горько сказал Бобров, отхлебывая коньяк.

– Не подумай, что ревную, но ты не будешь с ней счастлив, – тихо сказала Бетси.

– А так я вообще никогда не буду счастлив. Разве не заслужил я хотя бы минуту-две? Уж в первую брачную ночь я точно был бы счастлив, – уверенно сказал Бобров.

Бетси тихонько вздохнула.

– Дай и мне, – попросила она, и Бобров, молча, протянул ей бутылку.

– Как вы все не понимаете, – с надрывом сказал он. – В банке воруют деньги из ячеек. И Квашнин едет, чтобы все это прекратить. Он умен, у него есть этот его повар. Кто его знает, что это за повар? Наверняка спец из безопасности. Вора вычислят и накажут. А ты уверена, Лиза, что это не твой отец?

Он почувствовал в темноте, как Бетси вздрогнула.

– Но в нашей жизни за этот год ничего не изменилось, – поспешно сказала она. – Мы не делали дорогих покупок.

– Выжидает. К пенсии готовится. В последнее время отец не говорил ничего такого? Мол, хорошо было бы уехать. Поселиться в домике у моря.

– Было, – призналась Бетси. – Папа грезит Крымом. Расхваливает тамошний климат, изучает цены на недвижимость.

– Вот видишь! А вы, как дети, радуетесь, что в Чацк едет Квашнин!

Они и не заметили, как выпили бутылку коньяка. Бобров опьянел и дал Бетси отвести себя в террасу, где ему было постелено вместе с Миллером и Свежевским. Нина брезгливо сморщила носик, увидев, что Бобров пьян, как сапожник. Но ему уже было все равно. В момент, когда соловьиную трель оборвал телефонный звонок, и в Боброве что-то оборвалось. Его надежды на счастье рухнули.

Он в ужасе думал, что все окончательно запуталось. Принесет ли Нина себя в жертву? А если она этого и хочет? Вон у нее как глаза загорелись при слове Барвиха!

Да неужели же это Зиненко ворует деньги у клиентов банка? Тогда его быстро вычислят. Если, конечно, ему не помочь.

Загрузка...