Монгол

Глава 1

— Когда мы создадим союз, только тогда мы позволим себе думать о мире, — повторял Темуджин. — Когда люди объединены, их волю можно навязать более слабым народам, и часто так случается без военных действий, просто с помощью угроз и страха.

Теперь ему было известно, насколько сильно действует ужас. Его лазутчики действовали не только среди более слабых племен, но и среди достаточно сильных кланов. Они распространяли слухи, что в Темуджине есть нечто сверхъестественное, мистическое и ему — Темуджину, хану Якка Монголов — нельзя противостоять. Племена Гоби состояли из крепких людей и свирепых воинов. Они всегда были готовы обороняться, сами нападали, если даже их было меньше, однако ничего не могли сделать с человеком, которому, казалось, помогали сами Небеса. Ему никто не мог сопротивляться, и людьми овладевало ощущение предопределенности. Эти чувства глушили их сопротивление, заставляли повиноваться. Кровь у них хладела, и сердца еле бились. Если даже люди убивали этих шпионов-шептунов, их разговоры действовали среди людей, подобно медленно распространяющемуся ядовитому газу.

— Темуджин не желает с вами ссориться, — шептали лазутчики. — Он вас всех любит, как родной отец, и желает сделать вас правителями над более слабыми народами. Собирайтесь под его знамена из девяти черных хвостов яка, и он поведет вас к победе, богатству и процветанию. У вас будет множество женщин и огромные стада.

— Если вы ему не подчинитесь, — прошелестел другой шепоток, — вам грозят ужас и смерть. Вы для него станете предателями и врагами. Если будете ему сопротивляться, обязательно погибнете. По его приказу вас будут поражать молнии, земные воды поднимутся, и вы в них погрузитесь с головой!

Люди полны предрассудков, от испуга их бронзовые лица зеленели.

— По воле богов все племена в Гоби должны объединяться, — продолжали шептать лазутчики. — Богами уготовано нашим ордам важное предназначение, и его будут исполнять благородные и смелые люди, бороздящие пустыни. Крупные империи разлагаются. Их мужчины превратились в евнухов, а их руки ничего не могут делать, став жирными и беспомощными. Боги призывают нас разрушить прогнившее гнездо жадных богачей, потому что они и только они приговорили степняков к бедности, голоду и трудностям. Богатства городов-империй не для нас, голод следует за нами по пятам во время долгой зимы. Только мы должны остаться сильными, здоровыми и полными боевого задора. Мы призваны освободить землю от болезней развратных городов, их вони, согнать торговцев-евнухов с мягких подушек и не позволить им больше обжираться той пищей, что пригодится нам.

Однако Темуджин недооценил кочевников, любивших свободу больше всего, больше хорошей жирной пищи, красивых женщин и породистых коней. Некоторые из смелых ханов и вождей племен рассуждали о том, как Темуджин делает рабами покорившихся ему людей.

— Говорят, он считает всех людей животными и без их согласия навязывает им собственное мнение. «Отправляйтесь!» — приказывает им он, и им ничего больше не остается делать.

Лазутчики презрительно смеялись над этими словами.

— Это все ерунда. Он прежде всего думает об объединении народов Гоби. Чтобы побыстрее добиться этого, ему приходится быть жестоким. Ему необходимо быстро действовать. Разброд и сомнения — весьма опасны и лишь оттягивают верное решение. Люди в такие моменты не могут правильно действовать. Чтобы побеждать, они должны полностью доверять своему предводителю. После победы к ним вернется их прежняя свобода, и они станут сами править на земле.

— Нам нужно знать, за что мы станем бороться или даже умирать, — ворчали старые вожди. Они были слишком горды и считали, что сами во всем прекрасно разбираются. — Нам нужно, чтобы с нами советовались. Куда мы поведем людей, доверяющих нам?

— Долгие рассуждения — это огромная слабость, — презрительно смеялись лазутчики, — если мужчины начинают спорить, как вести сражение, враги, воспользовавшись сварой, побеждают. Темуджин — орудие в руках судьбы. Он ей служит. Кто вы такие, что пытаетесь спорить с богами?

Однако многие племена стремились противостоять уговорам, и среди них были хитрые меркиты и уйгуры, гордые и сильные люди. Они хотели служить племени, но желали сохранить личную свободу действий. Многие люди прислушивались к лазутчикам, кривили губы и считали, что потеря личной свободы — это малая цена за победы и славу, за служение богам. Они обожали героев и с удовольствием выслушивали рассказы о рыжекудром молодом хане, который мог в одиночку прикончить своим мечом до пяти десятков сильных воинов, а сам не получить ни царапины. Не забывали и о том, что он был названым сыном Тогрул-хана. Ходили слухи, что тот любит его больше, чем собственного сына Талифа, и вскоре сделает своим единственным наследником. Распространялось множество мифов о его рождении.

Многие из лазутчиков были шаманы, они рассказывали о разных приметах, касающихся рождения Темуджина, и о духах, помогавших его матери во время трудных родов.

Слухи гуляли по просторам Гоби, по зелено-серым степям, перелетали через медленно текущие желтые реки, через остроконечные горы и мертвые пески. Люди обсуждали странные слухи, сидя у костров, и со страхом поглядывали через плечо.

Постепенно юноши становились беспокойными, их сердца стремились к тому, кто олицетворял для них бессмертную юность, был человеком удивительным и властным.

— Седобородые старики нежатся у костров, — возмущалась молодежь. — Им нравится жевать баранину и хрустеть поджаренным просом. Они уже не желают вступать в сражения и говорят о свободе, будто это небольшая радость, и не хотят снова вспоминать о голоде, холоде и опасности!

Седобородые грозили молодежи костлявыми высохшими пальцами и возмущались дрожащими пронзительными голосами:

— Мы кто, люди или скот? У нас есть независимость и свобода. За что умирали наши отцы, а вы, молодые глупцы, желаете все поменять на горстку золота и на удовольствие убивать?! У вас нет никакой гордости, и вы хотите склонить головы перед таким человеком и самим умолять, чтобы он попирал вас своим грязным сапогом.

Однако молодежь была уверена, что старики слишком высоко ценят свободу и независимость. Юность стремится к силе авторитета и повиновению. Им необходимо, чтобы ими кто-то командовал и ругал их за плохо выполненные поручения, чтобы их вели вперед и награждали за победы… Старикам было понятно, что зрелость ценит мужество и гордость, когда мужчина может прямо взглянуть любому в глаза и сказать: «Мы с тобой равны, и тебе нечем передо мной гордиться!»

Подобные понятия молодежь презирала и лишь через много лет, постарев, поймет, в чем она была неправа.

Старики рассказывали о прежней славе своих племен и возмущенно осуждали Темуджина, который так и остался для них представителем Якка Монголов, жалких убийц и воров. Молодежь не берегла доброе имя своего племени и заявляла, что Темуджин — мудр и хочет объединить всех степняков-кочевников.

— Когда-то он сбежал от нас, — хихикали старики-меркиты. — Он бросил женщин и детей, убежал в степи, и мы там его искали…

— Вы желаете убивать, а мы думаем о мире, — продолжали старики, а между собой говорили о том, что ослабла дисциплина, а молодым людям не привили уважение к старикам.

— В юности мы приравнивали наших отцов к богам, — шептали седобородые. — Мы их уважали и преклонялись перед ними. Горе нам — от нас родились беспутные лжецы и насмешники над святынями!

По всем просторам Гоби духи волнения расхаживали на красных ногах, шептались, презирали, убеждали и обещали. Где действовали эти духи, там везде начинался разброд, смута и вспыхивали волнения. Задолго до того, как в Гоби появились орды Якка Монголов, народ почувствовал неуверенность в собственных силах, заранее испытывая страх. Многие племена сложили оружие и поклялись Темуджину в верности, не пролив ни капли крови.

— Если вы подействуете на разум людей, вам не придется с ними сражаться, — говорил Темуджин.

Но, конечно, оставалось еще много племен, которые были гораздо сильнее орды Темуджина, они превосходили его и по численности воинов.

— Пусть он забирает себе слабейших! Нас ему не победить, — злорадствовали они и внимательно выслушивали легенды о Темуджине, смеялись над ними и продолжали спокойно жить. Мысли Темуджина о том, что среди обычных народов должен выделяться один сильный и властный народ, тоже вызывали у них смех.

— Что? — восклицали скептики. — Он считает своих монголов выше нас? Неужели он думает, что его племя может править остальными?

Одним из сильных народов Гоби были караиты, татары. Они были горды, жестоки и организованны. Для них Темуджин оставался мелким жуликоватым вождем, возомнившем о себе невесть что, над ним посмеялись и, словно позабыв о его существовании, позволили покорять более слабые народы. Гордецы даже считали, что с его помощью караванные пути стали безопаснее и за это можно его поблагодарить.

Глава 2

Темуджин без устали собирал под свои знамена племена, действуя в пустынях и степях Гоби, не забывал о поставленной задаче ни на минуту, и его не волновало, что могучие караиты и татары посмеивались над ним.

— Пусть смеются и не обращают на нас внимания, — говорил он в ответ на донесения лазутчиков. — Смех и забывчивость играют мне на руку. Они мои союзники. Но я знаю, что когда-нибудь они перестанут смеяться и ничего не забудут!

Тем временем все больше купцов платили ему дань, чтобы защитить свои караваны. Китайцы платили ему огромные суммы, чтобы провезти большие богатства.

— Мы имеем теперь хотя бы какой-то порядок на ужасных просторах Гоби, — говорили они. — Этот батыр делает людей из вонючих животных, нас не касается, каким образом ему удается достигать результата. Из хаоса он создал порядок.

Таким образом их историки упоминали о Темуджине в хрониках.

Но большей частью богатые, властные и хорошо защищенные люди никогда о нем не слышали. Находясь за Великой Китайской стеной, построенной не только для того, чтобы не пускать внутрь ее варваров, но и чтобы не выпускать наружу цветок цивилизации, огромная империя занималась собственными делами и ничего не знала о молодом монгольском хане и его жалкой конфедерации в пустыне.

Темуджин оставался мелким вождем, потерявшимся в огромных просторах пустынь, он занимался своими жалкими делишками и походил на муравья. Китайцам больше было известно о сильных татарах, бившихся постоянно, но безуспешно о Великую стену.

— Их женщины приносят не по одному «щенку» в приплоде, — жаловался кое-кто из китайской знати. — И когда-нибудь нам придется иметь дело с силой, превосходящей нашу.

Но другие продолжали насмехаться:

— Варвары вооружены только луками. Эти татары — неуклюжие медведи, а наши всадники охраняют стены, а ворота стерегут лучшие воины в мире.

Таким образом цивилизация продолжала спать, а татары собирались подле великих стен или огромными отрядами грабили соседние страны. Время от времени элегантные и цивилизованные китайцы с неохотой высылали экспедиции, чтобы как-то призвать к порядку этих варваров, чтобы они не забывали, кто тут хозяин и повелитель.

Татары научились не обращать внимания на подобные вылазки, сражались каждый раз с новой силой и упорством. Наконец китайцы в порыве гнева решили, что следует покончить с их отрядами, чтобы презренные варвары поняли свое место в существующем порядке вещей.

История, многие тысячелетия зевавшая на мягком пыльном диване, встряхнулась и открыла глаза. И когда она огляделась, то в ушах ее зазвучал неприятный и угрожающий шум — протяжное бормотание варваров у ворот цивилизации. История вздохнула, потянулась и села, сдув пыль со страниц хрупкого манускрипта, и перечитала написанное в древние времена. Потом взяла в руки перо, обмакнула его в чернила и стала ждать…

— Это уже было — сказала она, и у нее захрустели старые, потерявшие упругость кости, потому что она слишком долго находилась без движения. — Какое имя у нынешнего монстра? — подумала История. — Откуда он появится? С запада, востока, севера или юга? Тысячи раз он поднимался и покорял мир, а в конце концов сам оказался покоренным. Он всегда возрождается, и старые легенды приходится переписывать.

История устало зевнула и подумала о том, настанет ли день, когда наконец с монстром расправятся навсегда и она вновь сможет погрузиться в вечный сон?

Среди тех, кто не смеялся над Темуджином, жалким грабителем степей и пустынь, был Тогрул-хан, имевший множество собственных лазутчиков.

— Люди совершают огромную ошибку, когда слышат, как кто-то хвастается, решив, что хвастун не сможет действовать, — сказал Тогрул-хан сыну Талифу. — Это — неправильно. Те, кто действует, всегда говорят. Я боюсь говорунов!

— Ты не переоцениваешь Темуджина? — спросил Талиф. — Признаюсь, я о нем часто вспоминаю. Но сейчас, как мне кажется, он сидит на своем месте — амбициозный мелкий хан из небольшого муравейника, окруженный огромными пространствами и пустынями. Пусть себе веселится среди подобных ему муравьев. Нам лучше задуматься о татарах.

Однако старый хан упрямо снова и снова вспоминал о Темуджине.

— История повторяется, — заметил он.

Талиф начал злиться.

— Если это так, то история должна воспевать татар.

Тогрул-хан помнил о Темуджине и никак не мог отвязаться от этих мыслей.

— Мне следовало его убить. Кто знает? Возможно, все меня благодарили бы за это убийство!

Талиф решил, что отец понемногу теряет разум. Зачем зря тратить время, думая о таком ничтожестве, как Темуджин? Он — букашка, не опасная для караитов. Одна армия караитов могла бы его разбить, и в Гоби от него не осталось бы следа. Да, действительно, отец сильно сдал. Он здорово изменился со дня смерти Азары, этой идиотки, которая занимала сердце отца!

Талиф радовался, когда его отец начал говорить о чем-то другом, а не о смерти своей любимицы Азары. Поэтому он завел беседу о татарах, представлявших реальную опасность. Их было слишком много, они угрожали миру в городах.

— Их следует проучить, — заявил Талиф.

Но Тогрул-хан словно не слыхал сына и твердил о Темуджине:

— Мне следовало его убить.

— Отец, ты тратишь слишком много времени на самого жалкого вассала.

— Он — тень огня черного восхода будущего, — шептал Тогрул-хан. — Мне вчера снилось, что Темуджин выехал на коне из черного восхода, он и его конь застили небо. Я не смог вспомнить его имя и кто-то мне подсказал, что он — бессмертен, у него много разных имен, и их появится у него еще больше.

Талиф ошибался, думая, что его отец становится слабоумным. Тогрул-хан прекрасно разбирался в обстановке и внимательно выслушивал доклады тысяч своих соглядатаев, распространившихся повсюду в Азии. Он верил в предчувствия, поэтому постоянно анализировал их донесения о Темуджине. Ему было известно, что у того родился еще один сын, а на подходе — третий. Значит, у него будет три сына…

— Помет зверя! — вслух сказал Тогрул-хан, и сам поразился этому отвратительному определению.

Тогрул-хану были известны имена главных нойонов Темуджина, его сводного брата Бельгютея, брата Касара и Субодая, Шепе Нойона и Джамухи Сечена. Для него они не были муравьями, несмотря на то что он сам желал в это верить. Это были имена крепких и преданных Темуджину воинов.

Однажды он получил приказ от одного из великих китайских генералов явиться ко двору — за Великую Китайскую стену.

Глава 3

Тогрул-хан был близким другом генерала славной империи Цинь, и эта империя не признавала империю Сун, королевство Хиа и империю Черного Китая. Различные империи Китая враждовали друг с другом, сохраняя видимость цивилизованных и терпимых отношений. Они были все объединены любовью к собственной цивилизации и презрением к безымянным бесконечным ордам за стеной. Но в их садах зрела ненависть, подобная алому цветку, который вскоре внезапно распустится, питаемый коррупцией и разложением в переполненных людьми городах.

Генерал кипел от возмущения.

— Мы не проявили должной настороженности, — сказал он. — Настало время призвать к порядку варваров. Я хочу поговорить с тобой, Тогрул-хан, чтобы собрать вместе лучших из подданных для противостояния татарам, — он зевнул и капризно протянул: — Как все это утомительно.

Сам он считал, что Тогрул-хан оставался варваром, несмотря на то что тот нахватался каких-то знаний. Сам генерал окончил военную школу, где усвоил, что цивилизованный человек использует прирученных варваров, чтобы бороться с другими варварами. Для благородных людей было гораздо удобнее, чтобы варвары враждовали между собой, а генералы в это время могли заняться собственными делами и радоваться тому, что люди убивают друг друга и становятся менее опасными для своих повелителей. Все было прекрасно, и все были довольны.

— Какая мне от этого будет выгода? — спросил Тогрул-хан.

Генерал пораженно уставился на него, но через миг пришел в себя и отвел взгляд. Генерал был намного моложе караитского хана и в тот момент подумал: «Чего же еще нужно старику? Он на краю могилы, обтянутая пожелтевшей кожей голова напоминает череп, его руки сильно дрожат».

Генерал осторожно улыбнулся:

— Мы дадим тебе китайский титул ванг, дорогой друг, и ты будешь первым получать добычу, если таковая окажется в руках твоих воинов. А возможно, и всю добычу… если только тебе удастся убедить в этом твоих подданных.

— Мало! — заявил Тогрул-хан. — Я хочу иметь дворец и постоянный доход за стеной.

Генерал удивленно поднял брови:

— Но зачем, друг мой?

— Я так хочу! — упорствовал Тогрул-хан.

В тот момент генерал увидел в глубине запавших маленьких хитрых глаз тень страха. «Но чего боится старик? Города караитов были хорошо укреплены и прекрасно охраняются!»

Тогрул-хан повторил слабым упрямым голосом:

— Я желаю иметь дом здесь, за стеной.

Генерал пожал плечами. Ему было известно, что император не выносил, когда в их городах за стеной селились чужие люди. Он не желал никого пускать в пределы империи. Он говорил, что чужаки тянут за собой других чужаков, а чужаки всегда остаются врагами. Но этот… Конечно, будет лучше, если в сражении станут умирать караитские варвары, чем благородные китайцы!

— Хорошо, — добродушно согласился он. — Ты получишь этот дом. Позволь мне от всего сердца приветствовать тебя за пределами нашей Великой стены.

Дома Тогрул-хан продолжал все обдумывать.

— Ванг. Ванг Хан! Китайский принц! И дом в пределах стены! Великолепной стены! Непобедимой стены!

В первый раз за последние месяцы он спал спокойно, и его не тревожили страшные сны.

В день рождения третьего сына Оготая Темуджина позвал к себе Тогрул-хан. У Темуджина теперь было трое сыновей — Джучи, Чутаги и Оготай.[10] Темуджин не делал различия между Джучи и двумя другими сыновьями — их всех родила Борте. Он ее любил и понимал, и ему очень нравились мальчишки — смуглые, крепкие и сероглазые, как сама Борте. Ему в особенности нравился Оготай, у него тоже были рыжие волосы. Оэлун в редкие моменты расположения говорила сыну, что Оготай очень сильно напоминает Темуджина в детстве. Правда, эти мгновения стали очень редкими. Оэлун разговаривала с сыном насмешливым, возмущенным, злым голосом. Только мать и Кюрелен не боялись Темуджина. Оэлун в открытую не признавала Борте и продолжала оставаться хозяйкой юрты. Временами она просто терроризировала Борте, говоря, что та ничего не умеет делать и ничего не знает, не может хорошо заботиться о детях. Она говорила, что Борте — тщеславна, глупа и очень жадна. Короче, она не годится в жены молодому Хану Якка Монголов. Двух женщин разделяла непримиримая ненависть. Оэлун тем больше неистовствовала, чем меньше становилось ее влияние на сына. Ей было прекрасно известно, что «Ночная кукушка всегда перекукует дневную птицу…» Она была права, думая, что Борте пытается очернить мать в глазах сына, и высказывала свое мнение небрежным и насмешливым тоном. Раненая гордость и одиночество делали язык Оэлун невыносимым, но даже когда она злилась, в ее глазах царила грусть и обида.

Оэлун не терпела Джамуху Сечена, считала его глупцом, но никогда не поддерживала сплетен о его нелояльности, хотя иногда ей хотелось сказать именно это. Она понимала, что Джамуха не может быть предателем. Он сам страдал от удивительной совестливости, это было его проклятием и особой отметиной характера. Сама Оэлун, будучи умной и хитрой, понимала строй его мыслей, но никак не могли поддержать. Оэлун знала, как страстно любил Джамуха Темуджина, и понимала, что он сильно страдает от этого чувства.

Джамуха неожиданно нашел поддержку в одинокой и отвергнутой матери своего анды, от природы будучи холодным и подозрительным человеком, к Оэлун он чувствовал благодарность. Он догадывался, что их альянс основан на ее ненависти к Борте, но все равно оставался ей благодарен… Они с Оэлун вели осторожные и краткие разговоры, но все, что они говорили, имело глубокий смысл.

— Джамуха Сечен, — как-то обратилась к нему Оэлун. — Будь очень осторожен. У тебя есть страшный враг, и это Борте. Она не успокоится до тех пор, пока тебя не уничтожит.

— Я знаю, — тихо ответил он ей.

— То, что я говорю Темуджину днем, она разрушает ночью, — заметила Оэлун.

— Темуджин верит только тому, чему он сам желает верить, — грустно ответил Джамуха, которого волновали отношения с Темуджином, потому что чувствовал, как изменился молодой хан.

— Хочу тебе посоветовать, Джамуха: попридержи свой язык. Не перечь ни в чем Темуджину. А лучше вообще промолчи, если ты с ним не согласен.

Но он был не таким человеком. Больная совесть подсказывала говорливому языку Джамухи горькие слова, и если бы он их не мог произнести вслух, то просто не смог бы жить. Он выбрасывал из себя протесты, как вулкан с силой выбрасывает пепел, лаву и дым. Если вулкан этого не сделает, то взорвется и разрушится дотла. Джамуха давно читал в книгах, что человеческая жизнь — это малая цена за то, чтобы находиться с собой в мире.

От старого Тогрул-хана пришло ласковое приглашение Темуджину, и в нем говорилось, что старый караит хочет, чтобы названый сын помогал в борьбе против татар, угрожающих спокойствию Империи Цзинь. Темуджин сразу же ответил согласием на это приглашение. Он созвал к себе всех священников; лам, двух священников-несторианцев, трех мусульманских мулл и своего шамана. Они должны были переговорить с верующими и объявить им, что хан призывает их на войну, и они должны готовиться к победе или смерти.

Темуджин всегда оставался терпимым к разным религиозным течениям, и одним из страшных преступлений, которые он не терпел, были столкновения на религиозной почве среди его людей. Как-то раз мусульманин сильно поспорил с христианином. Они вытащили сабли и накинулись друг на друга. Темуджин встал между ними и отражал удары металла с помощью огромной дубинки, а затем избил вояк до бессознательного состояния. Мусульманин умер на следующий день от побоев.

— Чтобы быть всем вместе, между нами должен сохраняться мир, — говорил Темуджин. — Тот, кто пытается спорить из-за своих богов, должен к ним отправляться и на месте решать размолвки. — Темуджин добавил: — Правителя, потворствующего розни собственных народов из-за веры, нельзя считать настоящим правителем. Он — глупая и вредная баба, его ждет смерть!

Джамуха мог бы его поддержать в этом, если бы не знал, что для Темуджина главной была идея объединения всех народов, входящих в его племя. Если люди спорили о том, чья же религия лучше, они нарушали верность Темуджину и могли ему не повиноваться, а этого нельзя было позволить. Его законом в данных случаях была смерть или жестокие мучения…

— Служите богам в своих душах, но мне вы должны служить с оружием в руках, — повторял Темуджин. — Тот, кто говорит, что его бог — единственный правильный бог, разжигает рознь, и я не могу ему простить этот грех!

Когда мусульмане, стоя на коленях, молились при заходе солнца, он приказывал, чтобы христиане также преклоняли колена, и так должны были делать его собственные люди, — таоисты и буддисты.

— Если все вместе молятся, тут нет ничего дурного, — говорил Темуджин. Но он приказывал, чтобы мусульмане свою обычную формулу говорили шепотом: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед — пророк его». Он приказывал шептать, чтобы другие люди этого не слышали. Когда христиане начинали свою службу, он требовал, чтобы мусульмане стояли неподалеку.

— Бог — един для всех людей. Он отзывается на разные имена, как женщина отзывается на разные имена, даваемые ей ее мужем, но это одна и та же женщина.

Когда буддисты вертели свои молитвенные колеса и читали мантры, он говорил:

— Посмотрите, как велик Бог, если он понимает язык всех народов!

Темуджин всегда был строг к священникам. Он понимал, что только они и сеют семена горечи и беспокойства.

— Учите своих людей тому, что Бог — отец всего человечества, — приказывал Темуджин. — Учите, что тот, кто заявляет, что Бог — только его Отец и не является Отцом других людей, — лжец!

Темуджин однажды убил неповиновавшегося ему священника.

— Держи собственное мнение при себе! — приказывал он. — А вслух высказывайте только одно — повиновение хану, ибо он выражает мнение богов!

Будучи умным человеком, Темуджин богато одаривал священников, понимая, что жирный священник — хороший слуга своего хозяина. Он абсолютно ко всем жрецам относился ровно и разрешал ссоры между ними мудро и никому «не подыгрывал».

В результате священники его уважали и повиновались ему. В ночь перед тем, как отправиться в большой поход, священники были очень заняты, вызывая духов, молясь и напутствуя воинов.

Джамуха, несмотря на настоятельные советы Оэлун и Кюрелена, никак не мог успокоиться. Когда ему стало известно о походе, он в гневе отправился к Темуджину.

— Темуджин, эта война нас не касается, — кричал он. — Мы находимся в сердце Гоби, и нас пока никто не трогал. Мы же не в ссоре с татарами.

— Они убили моего отца, — насмешливо напомнил Темуджин.

Джамуха укоризненно посмотрел на него, и Темуджин хмыкнул.

— Во время войн люди закаляются. Мне нужен сильный народ, — заявил анда Джамухи.

— Для чего? Для следующих войн? — заорал Джамуха.

— Да, ты прав. Для последующих войн, — спокойно ответил Темуджин.

— Я не спорю против войн, — глубоко вздохнул Джамуха, — если они неизбежны и нужны, чтобы народы могли выжить. Но татары не угрожают нам. Их племена живут с нами дружно. У тебя самого есть две жены-татарки, а на прошлой неделе твоим гостем стал татарский хан. Зачем посылать наших людей так далеко, потакая желаниям китайцев и Тогрул-хана? Чем тебе это выгодно? Разве наши воины — наемники?

Темуджин кинул на него непроницаемый взгляд.

— Каждая война — это история отмщения одного человека, — наконец промолвил он.

Джамуха его не понял.

— Но это не твое отмщение, — заикаясь, сказал он.

Темуджин пожал плечами, его глаза засверкали.

— Что ты об этом знаешь? — спросил он. — Уходи, Джамуха, ты меня утомляешь. Ты видишь только нынешний день, а я вижу завтра.

— Завтра?!

— Ты считаешь, что я знаю только то, что будет сегодня? Передо мной возникает будущее, и каждая война приближает меня к нему.

Джамуха был взволнован, продолжая считать этот поход жестоким и глупым. Ему было стыдно, потому что Темуджин собирался ввязаться в войну ради выгоды других людей. Он плохо понимал своего анду, потому что воспринимал события просто, не видя всяческих деталей.

— Тот, кто продает свой род один раз, может его продать еще и еще, — заявил Джамуха.

— Что ж, все не так плохо, если цена подходящая, — хмыкнул Темуджин. Но сразу же стер с лица улыбку. — Не знаю, почему я терплю твои упреки и глупые речи, Джамуха Сечен? Никто не смеет так разговаривать со мной. Я уже тебе приказал: убирайся. Ты мне надоел!

Но Джамуха опять не смог промолчать и с трудом вымолвил:

— Если бы твой народ оставался свободным, если бы ты не превратил людей в рабов, они не пошли бы на это, а ты не посмел бы на этом настаивать. Свободные народы ведут благородные войны, и люди защищают то, что для них дорого. В этой войне мы станем защищать выгоду других людей.

Темуджин ему ничего не ответил и задумчиво посмотрел на своего друга, а улыбка его была жесткой и враждебной.

О ссоре Джамухи с Темуджином вскоре узнали в лагере. Ночью Борте, нежась в руках Темуджина, сказала:

— Я тебе говорила, мой господин, что он — предатель. Он пытается возбуждать против тебя народ.

Темуджин рассмеялся:

— Борте, я этому не верю. Люди смеются над Джамухой, и он не может быть предателем.

Однако Борте упрямо следовала своей цели.

— Людям известно, что твой анда спорит с тобой, и они начинают себя спрашивать: может, он был прав? Пока этот человек жив, он всегда станет высказывать противоположное мнение, — Борте разрыдалась. — Ты его любишь и не находишь в нем пороков, а это может всех нас подвергнуть опасности. Среди огромного количества наших людей всегда найдутся несколько человек, кто с тобой не согласен. Но они пока молчат… А этот человек поможет им высказаться.

Темуджин был согласен с Борте, но резко приказал ей попридержать язык и не болтать лишнего. У него были на сей счет собственные планы. К тому же он не мог забыть, что Джамуха дважды спас ему жизнь, а кроме того, действительно любил этого человека. Джамуха был ему предан, и если болтал неподходящие вещи, то только потому, что считал, что так будет лучше для Темуджина.

Борте не могла остановиться:

— Среди людей всегда находятся предатели. Джамуха — весьма прост и может стать оружием в руках нечестных людей.

И в этом Темуджин был с ней согласен, но тем не менее сильно ударил ее по губам и вытолкнул с ложа и из юрты.

Глава 4

Упрямый Джамуха никак не мог успокоиться и сделал еще одну бесполезную и опасную попытку. Он решил поговорить с Кюреленом, считая, что тот его поймет правильно. Кюрелен его внимательно выслушал, а потом сказал:

— Тебе, Джамуха, не приходило в голову, что Темуджин просто возвращает долг Тогрул-хану за прежнюю услугу? Когда Темуджину было совсем худо, Тогрул-хан ему помог, и это была щедрая помощь. Теперь Тогрул-хан просит, чтобы Темуджин исполнил свои обязательства и оказал помощь ему!

— Тогда все было по-другому. Темуджин просил у него помощь, она была необходима для того, чтобы выжил наш народ. А в этой войне Тогрул-хан и его китайские друзья выступают против татар, положение вообще совершенно иное. Тогрул-хан получит щедрую награду за то, что будет уничтожено голодное племя кочевников, чье единственное преступление состоит в том, что им нечего есть. Он швырнет обглоданную кость Темуджину, чьи воины не получат никакой награды, кроме ужасов войны и смерти. Непонятно, зачем он должен ввязываться в свары, которые его не касаются?

— Ты считаешь, что эта война станет для них несчастьем?

Кюрелен выбрался из юрты и стоял, наблюдая за шумно собиравшимися в поход воинами. Джамуха стоял с ним рядом. До них доносились громкие возгласы, смех, шутливые споры и размолвки. Кони перебирали ногами, ржали, вставали на дыбы, крутились на месте. Вокруг стоял жуткий шум. Лица воинов блестели под толстым слоем жира и грязи. Многие размахивали арканами, пытаясь накинуть их на стоящих рядом людей или всадников и стащить их с коней. Все сопровождалось шуточками и восклицаниями восторга при виде особенно удачного броска. Воины часто ввязывались в шуточную борьбу, и звук свистящей стали добавлял шум и возбуждение в лагере. Все казалось ярким, волнующим и постоянно меняющимся.

— Я их не видел такими веселыми уже долгое время, — заметил Кюрелен. — Они пьяны от радости и возбуждения и с нетерпением ожидают сражений.

— Потому что они отравлены мечтой о победе и славе, а этому здорово помогли моления и предсказания жрецов и священников.

Кюрелен, не отрываясь, глядел на воинов.

— Хотелось бы тебе верить. Но на свете все не так просто, как об этом рассуждают умные люди, — задумчиво протянул он. — Я верю, что в людях живет любовь к сражениям, и это не только потому, что их воображение подогревают хитрые слова священников или вождей. Нет, жажда борьбы в крови человека. Правда, бледные подобия людей, без живой крови, отрицают такое, но правы ли они?

— Ты считаешь, что мужчины предпочитают проливать кровь и рады мукам, смерти и ненависти, а не миру, безопасности и дружбе? — не поверил ему Джамуха.

Кюрелен медленно кивнул:

— Да, потому что мир и безопасность утомительны и сводят людей с ума. Люди говорят, что когда они находятся под защитой стен, сила исчезает сама по себе и может себя сожрать, как прикованное к цепи животное. Сталь, кровь и смерть во время войны — это то, что требует буйный дух людей, мистически склонных к самопожертвованию и самоутверждению. Во время войны человек ощущает большую безопасность, чем приносит ему мир и покой, ведь он ощущает себя частью огромного общего дела и может служить под началом действительно великого полководца.

Кюрелен улыбнулся, глядя на бледное и взволнованное лицо Джамухи.

— Как сделать так, чтобы мир не оказался монотонным, скучным и гниющим, как стоячая вода, ведь иначе он будет противоречить стремлениям человека. Мир должен оставаться волнующим, требовать самопожертвования и помогать человеку оставаться полным сил и желаний. Джамуха, ты этого никогда не найдешь в философских книгах, в сухой пыли, отложившейся на мертвых лицах. — Кюрелен рассмеялся. — Наше учение принижает людей, а война их вдохновляет. Умирают не они, а мы. Мы заканчиваем свою жизнь, а они продолжают жить.

Джамуха молчал. Он внимательно наблюдал за чем-то, а потом неожиданно промолвил:

— Взгляни на лица женщин. Они не радуются и не смеются. Они полны скорби и страха!

Кюрелен тихо сказал:

— Так, Джамуха, происходит из-за нашей греховности. Мы не должны обращать внимания на женщин.

Джамуха, осмелев, отправился к Субодаю, Шепе Нойону и Бельгютею. Они стояли поодаль рядом с Касаром и обсуждали последние приготовления к походу. Бельгютей улыбнулся Джамухе и завистливо заметил:

— Счастливчик, ты отправляешься с нашим господином, а мне приказали оставаться здесь. Кюрелен станет править в отсутствие Темуджина.

Об этом Джамухе не было ничего известно, он-то считал, что обязательно останется дома. Бесцветные щеки его побагровели, и он прикусил губу. От ярости он вообще перестал остерегаться, если бы заранее обо всем подумал, то поговорил с каждым нойоном по отдельности, но сейчас просто взорвался от злости:

— Что вы думаете об этом походе? Вы — люди или безмозглые животные? Разве вам неизвестно, что мы станем сражаться не за себя, а ради жадности богатого старика Тогрул-хана?

Друзья не верили собственным ушам, но потом, переглянувшись, опустили глаза. Никто не стал отвечать Джамухе. Только Касар посмотрел на него, а потом хищно усмехнулся, вытаращив глаза.

— Субодай, — в отчаянии обратился Джамуха к молодому паладину. — Неужели ты ничего не хочешь сказать?

Субодай посмотрел на него, его лицо было холодным и суровым. Он тихо промолвил:

— Желание моего господина — мое желание. Я живу, чтобы ему повиноваться. Я уже говорил тебе об этом, Джамуха Сечен.

Шепе Нойон усмехнулся, а потом заметил:

— Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Не повиновались нашему хану и отказались следовать за ним?

Бельгютей захохотал. Ему нравился Джамуха, но он понимал, что сейчас тот был абсолютно серьезен. Он кинул взгляд на Касара, который, как всем было известно, бешено ревновал Темуджина к его анде, и решил превратить разговор в шутку.

— Мы не нравимся Джамухе. Он хочет со всеми нами расправиться и стать первым советником нашего батыра, хотя он сейчас его лучший друг.

Субодай и Шепе Нойон сразу поняли Бельгютея, посмотрели на Касара и переглянулись.

— Да, я знаю! — засмеялся Шепе. — Ты нас ревнуешь, Джамуха. Мы все отправляемся с нашим батыром и с тобой, Джамуха!

Джамуха промолчал. Он уловил какие-то недомолвки в их рассуждениях и удивленно переводил взгляд с одного на другого, потом резко отвернулся и в отчаянии пошел прочь.

Касар в тот момент промолчал, и Шепе Нойону это показалось удивительным. Все смотрели, как он удалялся. Бельгютей прищурился и сказал:

— Я не доверяю Касару, хотя он и прикидывается простачком. Простаки всегда опасны, потому что они хватаются за какое-то известие и пережевывают его с упорством мула. Как вы думаете, куда он сейчас направился?

Шепе пожал плечами.

— У меня правило: волноваться только из-за того, что касается лично меня.

— Джамуха — глупец, — недовольно промолвил Субодай.

Касар вроде бы бесцельно бродил, но как только скрылся с глаз друзей, то заспешил.

Он шел к юрте Темуджина, тот прощался с Борте. Касару всегда она нравилась, но теперь он ее просто боготворил, и она могла им вертеть, как ей угодно.

Касар серьезно сказал брату:

— Господин, я только что вернулся после разговора с Субодаем, Шепе Нойоном и Бельгютеем, во время которого мы решали, как лучше расставить войска, когда мы совещались, к нам подошел Джамуха Сечен, твой анда. Он был возбужден и призывал нас тебе не повиноваться, говоря, что это не наша война и глупо в ней принимать участие. Он сказал, что война будет вестись по требованию твоего благородного названого отца, Тогрул-хана, и только ему она выгодна…

Темуджин не поверил своим ушам, а Борте радостно захлопала в ладоши:

— Мой господин, разве я не говорила тебе то же самое — этот человек — предатель? Ты меня не пожелал слушать! Нет, ты меня ударил и выгнал из юрты! Теперь ты слышишь то же самое от своего брата. — Она кокетливо сверкнула глазами на Касара.

— Я не верю! — закричал Темуджин. Кровь прилила к его лицу, и стало ясно, что Темуджин вне себя от ярости. — Если это так, то что говорили все остальные?

— Они начали над ним смеяться, — ответил Касар.

Темуджин заскрипел зубами.

— Они понимают, что он просто глупец!

— Глупцы всегда опасны, — вмешалась Борте.

— Он зашел слишком далеко, — пробормотал Темуджин и коснулся рукояти сабли. Дыхание его стало прерывистым и хриплым.

Кто-то откинул полог юрты, внутрь вошел Кюрелен. Он улыбался, но, увидев хмурые лица, понял, что произошло нечто неприятное. Он хотел попросить разрешения Темуджина на то, чтобы Джамуха остался дома, так как он может понадобиться ему. Кюрелен хотел это сделать из сострадания, но решил промолчать, ощутив давящую черную атмосферу в юрте племянника.

— Что случилось? — быстро спросил он.

— Мне только что сообщили, что Джамуха Сечен — предатель и пытается затеять смуту среди моих нойонов, — резко ответил Темуджин, лицо которого распухло от гнева. — Я его убью собственными руками.

«Глупец!» — подумал Кюрелен. Он пристально взглянул на смущенного Касара. Простак Касар, сгорая от ревности, желал вытеснить из сердца Темуджина Джамуху, но явно не желал его смерти — в его собачьих глазах появилась тревога.

Кюрелен сел, делая вид, что абсолютно спокоен, и даже улыбнулся. Сейчас ему понадобятся двойные силы, чтобы отвести гнев от Джамухи:

— Тебе известно, как умеет болтать Джамуха, и ты знаешь, что он не предатель. У него просто слишком болтливый язык и множество глупых мыслей.

Темуджин скривил губы, а глаза метали зеленые молнии:

— Чтобы его не обвинять напрасно, я прикажу, чтобы сюда явились Субодай, Шепе и Бельгютей, пусть они мне все расскажут сами.

Кюрелен вздохнул, будто его раздражали такие детские игры в час отъезда в смертельный поход.

— Должен тебе признаться, что Джамуха приходил и ко мне. Тебе известно, что он думает, как женщина, и удивительно совестлив. Он меня спрашивал о том, считаю ли я эту войну справедливой. Люди, подобные ему, предпочитают сражаться в справедливых войнах и верить, что сами выбирают собственный путь. Тогда они себя чувствуют независимыми и достойными. Я ему сказал, что ты всегда все делаешь правильно.

Темуджин пытался сдерживаться, на лице его появилась улыбка. Борте кипела от ярости и поглядывала на Кюрелена свирепо.

— Нам всем известно, Кюрелен, как ты обожаешь Джамуху, — насмешливо заявила женщина. — Ты его всегда защищаешь, даже перед нашим господином!

Кюрелен медленно поднес руку к губам и посмотрела на Борте.

— У тебя самой нет ли причин ненавидеть Джамуху, Борте? — тихо спросил он. — Может, он тебя как-то обидел? Если это так, то нам лучше его сюда позвать и спросить, что происходит между вами?

Борте побелела, у нее замерло сердце. Она смотрела на Кюрелена, как смотрят на врага загнанные в ловушку хищные зверьки. Потом она вдруг с ужасом поняла, что Кюрелену стало известно все, что произошло между ней и Джамухой. У нее от ужаса пересохло в горле.

— Между нами ничего не было, — еле промолвила она, дрожа от страха.

Кюрелен не отводил от нее взгляда.

— Борте, — тихо продолжил он. — Ты — мудрая женщина, и я тобой всегда восхищался и думал о тебе как о разумной дочери. Если ты действительно считаешь Джамуху предателем, то наверно, это потому, что тебе одной известно нечто важное, и я настаиваю, чтобы его привели сюда, и ты его сможешь обвинить в нашем присутствии.

Только Борте услышала угрозу в тихом и спокойном голосе старика.

— Конечно, — нетерпеливо заявил Темуджин. — Зови его сюда. Борте часто меня предупреждала о его неверности, сейчас она сама предъявит ему обвинение.

Борте стала белой, как мел. Огромные глаза светились от ужаса. Она с трудом вздохнула и облизала пересохшие губы, а потом заикаясь заговорила:

— Может, мы слишком спешим, он, наверно, не предатель…

Касар возмутился и прервал ее:

— Но я сам слышал его!

Кюрелен был доволен тем, как подействовали на Борте его слова, и теперь он обратился к Касару:

— Касар, мне всегда нравилась твоя сообразительность, ты достаточно умен, чтобы понимать, что Джамуха не предатель. Если ты и дальше будешь упорствовать, то мне придется пересмотреть свое мнение о тебе!

— Но я слышал, как он говорил эти слова и другим нойонам! — покраснев, заявил Касар.

— Тебе же известно, что Джамуха — глупец, — продолжал настаивать Кюрелен. Он разговаривал с Касаром, как один умный человек беседует с другим, не менее умным собеседником.

Касар замолчал. Он был польщен, потому что всегда считал, что Кюрелен думает о нем как о глупце. Сейчас он старался, чтобы его голос не выдал его чувств.

— Ты прав, Кюрелен, — сказал Касар. — Я всегда думал, что Джамуха — глупец и страшный болтун.

Во время разговора Темуджин переводил взгляд с одного на другого, понимая, что идет какая-то игра.

— Так, теперь все решили, что Джамуха не предатель, а просто глупец, — насмешливо заметил он, — но я все же приглашу других нойонов и спрошу их о словах Джамухи.

Кюрелен пожал плечами, вздохнул, будто Темуджин вел себя как капризный ребенок.

— Темуджин, тебе не приходило в голову, что накануне похода не следует начинать речь о предателе? Обвинение в предательстве заставит людей думать… К тому же у Джамухи имеется много друзей.

Кюрелен встал и положил руки на плечи племянника.

— Спроси себя, Темуджин, разве может твой анда предать тебя?

Темуджин нахмурился, но промолчал, а Кюрелен улыбнулся.

— Ты видишь, что не можешь дать ответ. Я поговорю сам с Джамухой и прикажу, чтобы он перестал болтать. Он говорит слишком много лишнего. Позволь ему ехать рядом с тобой, возможно, ему удастся еще раз спасти тебе жизнь. Ты же знаешь, он без раздумий пожертвует жизнью ради тебя.

Так случилось, что Джамухе, к его собственному удивлению, было позволено скакать рядом с Темуджином, и в сердце его зажегся огонек надежды. Когда он услышал приказ, то не смог сказать ни слова, потому что боялся, что тут же разрыдается. Несмотря на тяжкие думы, его сомнения и злость растворились в чистой любви к своему анде.

Кюрелен знал, что Темуджин никогда и ничего не забывает, и он надеялся, что Джамуха сможет хорошо себя проявить в сражении.

Проницательному калеке, как никому иному, было известно, что слабый и болтливый нойон находится в смертельной опасности и его спасет только чудо.

Глава 5

Джамуха думал о том, какие мысли преследуют Темуджина во дворце Тогрул-хана. Он следил за лицом Темуджина, но оно оставалось равнодушным и спокойным. Как-то раз Темуджин обратил внимание Джамухи на длинную перспективу садов в лунном свете и сказал ему:

— Однажды ночью мне приснилась высокая белая стена, достигавшая небес. В ней была золотая дверь, и я пытался ее открыть, но она не поддавалась.

— Это был знак, — ответил ему Джамуха. Ему не был известен конец сна. — Это значит, что есть двери, которые не может открыть ни один человек, и стены, которые людям не дано преодолеть.

Темуджин пристально и задумчиво посмотрел на анду, потом улыбнулся, и удивленному Джамухе показалось, что улыбка была одновременно грустной и насмешливой.

— Наверно, ты прав, — сказал молодой хан и пошел прочь. Джамуха видел, как он расхаживал взад и вперед по саду, как бы желая что-то там найти.

Как-то ночью Джамуха проснулся от странных звуков, подобных вздоху или горьким рыданиям. Он сел, но больше ничего не услышал. Рядом спокойно спал Темуджин, и его бледное лицо освещал серебристый луч луны.

Тогрул-хан и Темуджин радостно приветствовали друг друга. Темуджин был поражен, когда увидел, как постарел отец Азары. Он весь съежился, лицо его изрыли глубокие темные морщины, и оно напоминало старый засохший орешек. Но в его хитрых маленьких глазках сверкали жадность и изворотливость, а голос оставался сладким, как прежде.

Никто из них не упомянул Азару, потому что это имя приносило им обоим боль. Они обсуждали будущую кампанию, и Тогрул-хан выразил благодарность по поводу хорошо подготовленного войска Темуджина.

— Мы без труда победим и разгромим этих жалких животных — татар, — сказал Тогрул. Он улыбался своему названому сыну и был поражен тем, что Темуджин не ответил ему улыбкой.

— Татары не животные, — спокойно возразил Темуджин. — Они просто мешают китайским принцам, которым тебе приходится оказывать помощь. Тебя за это вознаградят. Я же прошу у тебя только пленных, их жен, детей, коней, юрты и их скот. — После этого Темуджин замолчал.

Талиф, как всегда вежливый и внешне дружелюбный, ничего не понял. Тогрул-хан с его злобными, старыми глазками, совсем не был поражен.

В честь Йе Лю Чутсая, китайского принца и генерала, был организован пышный и утонченный пир. Тогрул-хан считал, что только таким пиром он сможет оказать честь подобному высокому гостю. Он надеялся, что генерал должным образом оценит его усилия. Отец Йе Лю Чутсая исповедовал даосизм,[11] он и сам поддерживал простоту и строгость этой религии, хотя, будучи человеком благородного происхождения, обожал культуру и элегантность. Он считал Тогрул-хана и его дворец варварством, и ему там ничего не нравилось. Но Йе Лю Чутсай часто повторял, что благородный человек никогда не позволит себе вслух высказывать свое истинное мнение, поэтому делал вид, что от всего приходит в восторг и ему нравятся эти раскрашенные шумные красотки, вино и громкий хохот, вульгарность и показное богатство.

Его весьма заинтересовал Темуджин, и он в восхищении не отрывал от него взгляда. Ему никогда прежде не приходилось встречать рыжих волос и зеленых, как море, глаз, и они его очаровали. Его также заинтриговал характер молодого хана, его лицо и манеры.

После их первой встречи Йе Лю Чутсай сказал:

— У нас в Китае есть растение Мон Нин Чинг. Оно — вечнозеленое и цветет раз в десять тысяч лет. Его цветение означает появление великого правителя или известного духовного наставника, но иногда его цветение предвещает страшную беду… Мы верим, что Небеса дали этому растению способность предсказывать события. Утром два растения в моем саду распустились, а вечером я познакомился с тобой…

Йе Лю Чутсай говорил тихо и улыбался, будто его забавляли собственные слова, и эта шутка была понятна только ему и Темуджину. Темуджин улыбнулся в ответ. Но Тогрул-хан промолчал и посматривал то на одного, то на другого, как крыса, которая видит и слышит все в мире, который ей ненавистен, а тот в свою очередь ненавидит ее.

Йе Лю Чутсай был красивым мужчиной средних лет с низким и звучным голосом, отдававшимся эхом в просторных покоях. Его кожа напоминала гладкую слоновую кость, а глаза светились умом и энергией. У него была длинная борода, но губы оставались пухлыми и алыми, и он часто улыбался милой, слегка ироничной улыбкой.

Ногти на руках были длинные, тонкие, загнутые и покрытые лаком, на пальцах сверкало множество колец.

Он всегда носил белые шелковые халаты и гордо откидывал назад красивую голову. Но в нем отсутствовало чванство. Он был первым благородным человеком, которого видел перед собой Темуджин, и между ними возникло теплое чувство дружбы и доверия.

Темуджина весьма заинтересовала история о вечнозеленом растении, и китаец тихо рассмеялся.

— Утром я показал это растение старому брату моей матери. Он увлекается какой-то варварской религией или философией. Он — старый и мудрый человек, хотя и не поддерживает веру своих отцов. Он сильно побледнел от моих слов, а когда увидел растение, сказал: «Это цветение указывает на появление страшного чудовища из темного прошлого, и он будет цвести в кровавом свете настоящего. Он верит в беды, которые постоянно угрожают людям, и верит, что это чудовище можно убить, которое восстанет в будущих людских поколениях, чтобы разрушать, убивать, покорять и наказывать людей за дурные дела и за то, что они забывают о Боге». Он взглянул на Темуджина веселыми глазами и громко и заливисто захохотал. — Когда я ему рассказал о том, что ты приедешь, старик зарыдал и проговорил: «Чудовище возвратилось! Я давно об этом знал!» Понимаешь, Темуджин, мой старый дядюшка встречался ранее с тобой.

Темуджин ничего не понимал, а потом вспомнил, и ему стало не по себе.

— Твой дядюшка, великий господин, льстит мне, — ответил Темуджин.

Тогрул-хан тоже рассмеялся, кусая губы и не сводя взгляда с Темуджина.

Йе Лю Чутсай радовался своей шутке. Ему этот молодой монгол не казался угрожающим, когда он сидел перед ним в своей вонючей грубой шерстяной одежде и в лакированных кожаных доспехах. Он сказал себе, что ему следует повторить эту историю своей матери, которая слишком мало смеется после смерти своего мужа.

Тогрул-хан злобно заговорил с китайцем, но при этом смотрел на Темуджина.

— Возможно, твой дядюшка был легковерным, как это случается со многими стариками, господин. Понимаешь, Темуджин когда-то в его присутствии заявил, что желает владеть всем миром.

Йе Лю Чутсай снова рассмеялся и внимательно взглянул на Темуджина:

— Нет! Но зачем!

Темуджин разозлился и ответил китайцу:

— Батыр, разве ты не желаешь славы и покорения народов?

Йе Лю Чутсай удивленно поднял брови.

— Я? Конечно нет! Зачем?

— Твои люди совершенно разложились, — заметил Темуджин.

Китайца сильно заинтересовали его слова.

— Что ты называешь разложением? Цивилизацию? Расцвет искусства, музыки, мира, образ жизни, философию, книги и все остальное, отличающее человека от животного? Мне кажется, я и раньше слышал эти не очень умные высказывания.

— Подобные вещи крадут у людей силу и выносливость, — отвечал Темуджин.

Йе Лю Чутсай взглянул на него, как учитель смотрит на упрямого, но любимого ученика.

— Ты считаешь, что от жизненной силы обязательно должно вонять дерьмом и сильный человек должен хозяйничать в чужих странах и постоянно убивать и грабить других? Неужели человек не может быть грамотным и не терять своей жизненной силы? Неужели способность писать пером лишает его возможности хорошо владеть саблей? Я с тобой не согласен. — Йе Лю Чутсай веселился все больше и больше.

Джамуха молча сидел в стороне. Он внимательно выслушал слова китайца и в возбуждении придвинулся ближе. Он был очень доволен, когда увидел, как покрылось темным румянцем гордое, чеканное лицо Темуджина.

— Предположим, что твой великий Золотой Император подвергся нападению и бесконечные вражеские воины пытаются проломить ворота Великой Китайской стены, — продолжал Темуджин. — Предположим, нападающие ничего не теряют, кроме своих жизней. Они невысоко ценят собственные жизни. Сможет ли твой народ противостоять подобному натиску, пока люди просиживают в зеленых садах и слушают, как женщины тихо звонят в серебряные колокольчики?

Йе Лю Чутсай задумчиво посмотрел на Темуджина:

— Ты весьма умен, мой молодой друг. Мне не следует тебя недооценивать. Значит, ты считаешь, что сады, мир и серебряные колокольчики не стоят того, чтобы за них кто-то сражался?

— Нет, потому что слишком большие раздумья заставляют людей сильнее беспокоиться за свою жизнь, и они начинают верить, что жизнь стоит того, чтобы ее достойно прожить. Но мой народ и народы из степей и пустынь, похожие на него, очень мало ценят жизнь. Если человек любит свою жизнь, даже если он — раб; и человек, любящий жизнь, потому что он может с ней расстаться в битве, — не может сомневаться в том, кто же из них победит в сражении.

Йе Лю Чутсай поджал губы:

— Я начинаю понимать, что ты имеешь в виду: только человек, желающий пожертвовать всем, может в конце концов одержать победу. Возможно, ты прав. Но я считаю, что если существует угроза империям Китая, мы всегда найдем достаточно мужчин, которые предпочтут смерть рабству! Нас вполне достаточно, и мы любим цивилизацию и ценим ее выше жизни.

— А ты? — быстро спросил его Темуджин.

Йе Лю Чутсай улыбнулся и пожал плечами.

— Если я погибну, для меня перестанет существовать цивилизация, — ответил он и громко захохотал.

Темуджин его прекрасно понял и не разозлился. Они продолжали дружелюбно поглядывать друг на друга. Джамуха был поражен. Он никак не мог понять, почему возникло чувство дружбы между великим образованным человеком и грубым, неграмотным, мелким ханом-кочевником.

Тогрул-хан рассказал китайцу о требовании Темуджина получать в качестве трофеев в будущих сражениях пленных татар и их имущество. Он говорил об этом сладким, слегка насмешливым голоском, но в груди у него кипело пламя ревности и презрения. Китаец не стал демонстрировать презрения или насмешки. Он просто удивленно смотрел на Темуджина, а позже предложил ему прогуляться по саду и начал рассказывать молодому монголу об истории, величии и цивилизации своего народа. Он показал Темуджину, как огромная древняя империя управляется с помощью традиций, культуры, поэзии и музыки, философии и науки.

Ему представились серебристые реки и большие города, где люди обсуждали учение Будды и Лао-Цзы и считали, что строка золотых слов стоит больше самой дорогой добычи.

Он слышал голоса, не кричащие от ярости и ненависти. Нет, эти голоса вели долгие обсуждения значения сложной философской фразы. Ему представлялись храмы, и он слышал звон колокольчиков и слышал дискуссии священников. Ему стало понятно, что поэты там ценились выше ханов, и фамильная гордость была выше гордости богача.

— Наши люди уже не поют военные песни, — говорил Йе Лю Чутсай, улыбаясь. — Мы ценим солдата ниже, чем животное, и никто не желает слушать его истории о военных победах. Если мы принимаем участие в войне, мы делаем это, заткнув носы от вони. Мы предпочитаем наслаждаться природой и красотой нашей земли. Эти вещи абсолютно разумны, сумасшествие царит в головах больных людей. Нам нравятся эпиграммы, они наше оружие. Мы всегда спокойны и грустны и в то же самое время умеем веселиться. Нам известно, что по натуре человек — это зло, и мы стараемся прикрыть зло цветами и благовониями заглушать вонь!

— Тем не менее, — цинично заметил Темуджин, — ваши купцы никогда не забывают о своей выгоде, и они умеют копить огромные богатства.

Йе Лю Чутсай рассмеялся и заметил:

— Это так. Сквозь музыку, доносящуюся из чайных домиков, слышен звон монет в карманах наших купцов. Но это неблагородные люди. Я же говорю о людях, которые мне равны по происхождению.

Потом Йе Лю Чутсай откровенно рассказал Темуджину о коррупции правительственных чиновников, о ненависти, существующей между классами общества за Великой стеной, о невыносимо высоких налогах и о вражде между буддистами и конфуцианцами, о бедственном положении простого народа и о разочаровании мыслящих людей, о господах-пьяницах, ленивых и глупых принцах, о бюрократах и демократах, занятых бесконечными бумажными войнами, о банкротствах, отчаянии и безнадежности положения бедняков. Он говорил откровенно как философ, который одинаково терпимо относится к несправедливости и злу и ничего не желает с этим делать.

— Никто из этих людей не является благородным человеком, — добавил китаец и сделал гримасу, будто его собственные слова внушали ему отвращение.

— Среди подобной ненависти и неразберихи не может быть объединения перед лицом войн и агрессии, — заявил Темуджин. Казалось, что он рассуждал вслух.

— Китайцы по природе — веселые, страстные и милые люди, больше всего они ненавидят рабство.

— Вы стали далеки от всего народа, и вы созрели для того, чтобы разрушить ваше государство, — заявил Темуджин.

Принцу было приятно присутствие Темуджина, как приятно освежает легкий ветер. Ему хотелось больше узнать о жизни Темуджина и о его народе. Он слушал его с живым интересом, хотя некоторые вещи его ужасали.

— Что ты делаешь в свободное время, когда ты не совокупляешься ни с кем, не ссоришься и не убиваешь?

— Сплю, — ответил Темуджин и громко захохотал.

При этих словах принц довольно покачал головой и улыбнулся.

Темуджин был поражен ловкостью и хитростью китайских воинов, сражавшихся бок о бок с воинами его и Тогрул-хана. Они не боялись убивать, но делали это так, будто выполняли неприятную обязанность, которая не приносила удовольствия. Более того, они сражались, как дьяволы, но если было нужно, то не стеснялись отступать.

Солдаты Темуджина и караиты сражались, крича от упоения боем, и умирали без сожаления. Все, что Темуджину удавалось узнать, он как бы складывал в особую кладовую в памяти и ничего никогда не забывал. Ему стало известно, что ум и благородство плохо умеют защищаться от натиска и свирепости. Благородному человеку невозможно противостоять сражающейся «машине». У него для этого слишком много воображения, ему становилось дурно от вида собственной крови.

Татары были свирепыми и дикими людьми, они сражались, нападая и разя, как разят дикие примитивные звери. Но они не смогли выстоять перед противником, далеко их превосходящим числом. Даже получив смертельную рану, падая на колени, они пытались поразить противника. Темуджину это было близко, он восхищался такими воинами.

Татар оттеснили от стены. Они раздробленными рядами отступили, и их стали преследовать. Позади себя они оставили свои юрты, женщин и детей, и их сразу прибрал к рукам Темуджин. Тем временем его воины преследовали татар и брали их в плен. Вечером, посреди хаоса и неразберихи, Темуджин выступил перед татарами и пригласил их присоединиться к его племени.

Татары глядели на Темуджина и понимали, что он из их числа. Татары страстно ненавидели китайцев и караитов, предавших их. Но Темуджин был им люб. Они преклоняли перед ним колена и клялись ему в верности.

Тогрул-хан не переставал радоваться и хвастал перед Йе Лю Чутсаем своими победами. Он получил титул ванга, как ему и обещали китайцы.

Кроме того, ему досталось много трофеев. Темуджин, как и говорил раньше, желал получить воинов, их семейства, юрты и стада. Не создавая шума, он выбрал среди женщин двух самых красивых девушек и сделал их своими женами. Теперь татары думали, что он — их союзник и ненавидит их врагов также сильно, как и они их ненавидят.

— Терпение, — повторял он татарам. — Терпение. Мы еще всем отомстим.

Йе Лю Чутсай жалел, что придется расстаться с Темуджином.

— Не волнуйся, — сказал ему Темуджин со странной улыбкой. — Мы еще встретимся.

Йе Лю Чутсай подарил Темуджину ожерелье из жемчуга и опалов для Борте. Кроме этого, Темуджин получил в подарок множество ящиков из бамбука с чаем, пряностями и многие локти шелка. Они расставались, выражая друг к другу симпатии и пожелания всего наилучшего.

У Темуджина началось долгое возвращение домой, а за ним следовала длинная колонна его новых подданных. Татары ехали рядом с его собственными воинами и делили с ними одеяла и еду.

Джамухе не нравились татары, и он им не доверял. По ночам он беседовал с некоторыми китайскими офицерами и ощущал себя как среди понятных и родных людей. Когда он ехал домой с Темуджином, он постоянно отставал и чувствовал, что его анда стал для него совершенно чужим, и любовь между ними умерла.

«Мне следует куда-нибудь уехать, — мрачно рассуждал Джамуха. — Меня, наверно, смогут принять люди из племени моей матери. Мне лучше не жить рядом с Темуджином».

Глава 6

Во время долгого путешествия домой в Гоби Темуджин не разговаривал с Джамухой, и тот обратился к нему всего лишь раз.

Монголы и татары совершали объезд неровной местности и как-то в сумерках приблизились к месту, знакомому Джамухе, — одному из невысоких холмов, которому постоянно дующий ветер придал странные очертания, фантастичные и пугающие. Воины спустились в узкую извилистую долину с пересохшей красной почвой. Неподалеку протекала река. Солнце уже садилось, и землю освещали поразительного цвета лучи — фиолетовые, желтые, бронзовые и алые. Холмы, казалось, тихо и ритмично колыхались, а последние кровавые лучи дневного светила бросали на них розовые блики. Тишина пустыни, безмолвная и пустая, пала на весь мир. Всадники не издавали ни звука, двигаясь вдоль долины мимо разноцветных холмов, похожих на храмы.

Вдруг на расстоянии показалось Озеро Проклятых, тускло синеватое и пурпурное среди берегов неясных теней. Оно казалось неподвижным, загадочным, мечтой, плывущей по пустыне. Многие из всадников никогда прежде его не видели, изумленно восклицали, решив, что это настоящее озеро, и оно им обещает прохладу и отдых, но через мгновение ощутили на себе влияние ужаса, неподвижности Озера, и нечто невысказанное стало давить на них. Солнце уже село, и земля осталась одна в полумраке размытых цветов и в тишине. Озеро рисовалось в отдалении и длилось до бесконечности, а небо над головой с каждым мигом теряло розовый отблеск, и игра огней на небе становилась все более неясной.

Темуджин выехал слегка вперед, держа в руке копье. Он вглядывался в Озеро, и это длилось очень долго. Он слышал, как кто-то к нему приблизился, повернув голову, он увидел Джамуху, бледного и мрачного. Тот смотрел на Озеро. Далее стояли тысячи воинов, они ждали и волновались, закутанные в плащи с мрачными и напряженными лицами.

Джамуха промолвил, указывая на Озеро:

— Озеро Проклятых! Озеро тех, кто убивает и покоряет людей из-за собственного тщеславия и желания одержать победу! Это всего лишь страшный мираж, и таким же миражом является желание тирана властвовать и управлять, и его мечта закончится концом его иллюзий и смертью!

Темуджин взглянул на анду, но тот не понял, что он имеет в виду. Потом по его лицу медленно разлилась улыбка. Джамухе она показалась ужасной. Темуджин взглянул на воинов и промолвил:

— Это всего лишь мираж, но давай последуем за ним и посмотрим, что нас ждет.

Воины неловко рассмеялись. Темуджин пришпорил коня и с диким хриплым возгласом помчался к Озеру. Остальные последовали за ним тоже с дикими криками, размахивая копьями, будто они преследовали врага. Через миг за ним последовал Джамуха.

Озеро расстилалось перед ними, неподвижное и загадочное, но по мере того, как они к нему приближались, оно отодвигалось все дальше и дальше. Всадники доехали до места, где были залежи буры, белые и ядовитые, и они, размолотые копытами коней, поднялись в воздух облаками сухой удушающей пыли. Страшное таинственное Озеро отходило все дальше и дальше в пустыню.

Быстро наступали сумерки, и Озеро стало невидимым — перед ними расстилались бесконечные пурпурные тени, игравшие в полумраке подобно струям воды. Небо приобрело отсвет аметиста и поднялся резкий холодный ветер, проносившийся над бескрайними просторами степей, подобно отдаленным звукам грома. Холмов не стало видно, и кроме пурпурного света и бесконечных просторов мертвой земли больше ничего не было.

Темуджин захохотал и, задыхаясь, натянул поводья, остальные воины последовали его примеру. Все переглядывались. Позади воинов Темуджин увидел печального Джамуху.

— Отправляемся, — улыбаясь приказал Темуджин. — Нам нужно где-то встать лагерем на ночь.

Луна поднялась над западными возвышениями холмов, и вскоре земля и небеса были залиты молочно-серебристым светом. Ветер все крепчал, и воинам пришлось остановиться на ночлег у подножий беловатых холмов.

Ночью Темуджин и Джамуха не спали рядом. Так еще не случалось никогда, до конца поездки они не разговаривали.

Глава 7

Джамухе не нравился сын Темуджина — Джучи, потому что тот слишком напоминал Борте капризными красными губами и мрачным взглядом серых глаз. Он также был нахальным, упрямым и легко злился. Несмотря на сомнительное происхождение, он, казалось, был любимцем Темуджина, потому что не испытывал страха и был красивым мальчиком. Еще когда Джучи был совсем малышом, он любил скакать на необъезженных конях — управлялся с ними, проявляя жестокость в обращении.

Одинокий Джамуха подумывал о том, чтобы уехать из орды, но ничего для этого не предпринимал. Он любил троих младших детей своего анды — Чутаги, Оготая и малыша Тюли,[12] которого Борте еще кормила грудью. Эти четверо мальчишек были сыновьями Борте, а к сыновьям Темуджина от других жен — прелестных турецких, найменских, меркитских и уйгурских женщин — он относился равнодушно, но достаточно доброжелательно, а обожал только детей от Борте. Он боготворил Тюли, потому что у малыша были ярко-рыжие волосы и звонкий веселый смех.

Именно Джамуха научил Чутаги и Оготая кататься на баране, крепко вцепившись в грязную шерсть маленькими цепкими пальчиками. Он любил наблюдать за мальчишками, когда они бок о бок скакали на баранах и оглашали воздух громкими криками. Джамуха грустно улыбался, вспоминая дни, когда они с Темуджином развлекались именно так и хохотали, глядя друг на друга, и все между ними было просто и ясно. Именно Джамуха научил мальчишек странным песням и честной борьбе и метанию копья в цель. Иногда он раздумывал над тем, отчего Борте, его непримиримый враг, позволяла детям проводить с ним так много времени. Ему не было известно, что так приказал Темуджин.

Иногда Джамуха катал Тюли на плечах, двое мальчишек шли с ним рядом, и он заводил их в воду и учил плавать. У Джамухи не было женщин и, конечно, не было детей; у него сладко замирало сердце, когда его касались ручки детей его анды, а их блестящие глаза сверкали от восхищения, когда он учил их чему-то. Он рассказывал мальчишкам занятные истории и даже давал советы, которые им могли бы пригодиться через много лет. Чутаги и Оготай внимательно его слушали — Джамуха был андой их любимого отца, но они часто не понимали его речей.

Тюли пускал пузыри, сидя на руках Джамухи, и радостно тыкал пальчиками в глаза и уши Джамухи, звонко хохотал, когда тот нежно прикусывал его пальцы и грозно рычал…

Кюрелену было грустно все это видеть, и как-то он сказал Джамухе:

— Ты уже немолод. Почему бы тебе не жениться и не завести собственных детей?

Джамуха ему тоскливо ответил:

— Я не могу жениться и не могу растить детей; вот когда я убегу и стану свободным, тогда в душе моей воцарится мир, и у меня будут жена и дети.

Кюрелен рассказал обо всем Темуджину. Он заметил, что он не разговаривал с Джамухой в течение длительного времени и они избегали друг друга. Джамуху теперь никогда не приглашали на советы тарханов, орхонов и командиров, и он больше не присутствовал на пирах. Хуже того, когда остальные отправлялись на битву или занимались грабежом, он постыдно оставался дома. О нем все позабыли. Только Кюрелен видел на его лице грусть и страдание, когда Джамуха на расстоянии наблюдал за Темуджином. Только Кюрелен понимал, что Джамуха никогда не был трусом. Кюрелен опасался того времени, когда, потеряв терпение, Джамуха начнет действовать.

Поэтому Кюрелен обратился к Темуджину:

— Ты очень жестоко и беспощадно относишься к Джамухе, а ведь он всегда был с тобой честен, никогда тебе не лгал и не льстил ради собственной выгоды, не пресмыкался перед тобой. Не думаю, чтобы ты его ненавидел, хотя, возможно, тебе это сейчас так кажется. Отпусти его.

Темуджин помрачнел и отвернулся от Кюрелена, а потом сказал:

— Отпустить? Но куда он отправится?

— Пусть он возвратится к народу своей матери — к найменам. Под твоим знаменем находится их огромное племя, и они тебе преданы. Он станет твоим нокудом и командиром этого племени.

Темуджин фыркнул:

— И чтобы он им проповедовал свои идеи и предательство?

— Он никогда не станет их учить предательству. Племя это очень спокойное и в основном состоит из скотоводов, эти люди — мирные и послушные. Джамухе будет с ними легко. Дай ему возможность нормально пожить. Его единственное преступление перед тобой состоит в том, что он тебя любит так, как никто на свете тебя не любит.

— Он безнадежный дурак! — возмущенно воскликнул Темуджин. Лицо у него потемнело, но Кюрелен различил на нем боль и сомнения.

— Темуджин, Джамуха никогда не был глупцом! Просто его мысли отличаются от твоих, и он нам не навредит, если останется среди найменов. Отпусти его! Тебе известно, какой он храбрец. Если он тебе понадобится, то с радостью отзовется на твой призыв.

Темуджин ничего не обещал Кюрелену. Прошло много времени, и старик решил, что племянник позабыл об их разговоре.

Тем временем тысячи разных кланов стремились под знамена Темуджина. Теперь во всем Гоби с его влиянием и силой, пожалуй, мог поспорить только Тогрул-хан. Благодаря его покровительству караваны в великом множестве шагали по охраняемым Темуджином путям, и его богатство множилось день ото дня. Его имя служило паролем в пустынях, и каждый караван привозил Темуджину любезные письма от Тогрул-хана. Темуджин приказывал, чтобы ему читали письма, а потом с проклятием плевал на них и бросал в огонь. Когда он это делал, его лицо напоминало маску дьявола или сумасшедшего. Он в это время смотрел на запад, и его губы что-то неслышно шептали.

Джамуха к этому времени тихо освободили от всех обязанностей. Он одиноко жил в юрте, и ему прислуживала старуха, родственница матери. Он думал, что о нем все позабыли, и день ото дня его депрессия и беспомощность росли. В светлых волосах раньше времени появились седые пряди, и от грустных, крепко сжатых губ пролегли вниз две глубокие складки.

Как-то его позвал в свою юрту Темуджин, и он, удивленный и дрожащий, отправился к анде. Сердце его прерывисто билось от испуга, но он старался не выказывать своего волнения. Темуджин был один в юрте. Он возлежал на ложе и пил горячий чай. Когда Джамуха появился перед Темуджином, тот ему улыбнулся с такой любовью и приязнью, что Джамуха обомлел. Темуджин знаком показал, чтобы Джамуха уселся рядом с ним. Джамуха молча ему повиновался, и у него заметно дрожали губы.

С шумом продолжал Темуджин пить чай, а потом предложил горячую чашу с чаем Джамухе.

— Противный отвар, но он прочищает мозги, — со смехом заметил Темуджин. Серо-зеленые глаза прояснились и приобрели светло-синий оттенок. Рыжая шевелюра светилась жизнью и энергией.

Джамуха отпил чай, и горячая жидкость обожгла ему глотку. Он не мог сдерживать дрожь, а Темуджин смотрел на него с милой и приятной улыбкой.

— Тебе нужна семья и чтобы кто-то тобой управлял, — заметил Темуджин.

— Мне ничего не нужно, — заикаясь, ответил Джамуха тихим голосом. На глазах у него выступили слезы, и он сжал зубы, чтобы они не стучали.

Темуджин наклонился к нему и потрепал по плечу, как бывало прежде, а потом пристально взглянул в глаза другу. Казалось, его забавляло то, что он там увидел, но не стал злорадствовать и не выражал сочувствия анде.

— Ты меня покинул, Джамуха, — весело отметил Темуджин.

Он говорил так, будто они только вчера мило проводили вместе время. Но Джамуха был слишком взволнован и обижен, и он не принял этой игры и промолчал. Он склонил голову, крепко сжал губы, взгляд его был грустным и обиженным.

Темуджин убрал свою руку с плеча анды и тоже молчал. Джамуха понимал, что ему было бы лучше сделать первый шаг, открыто взглянуть на друга, принять его шутку, но он был не в состоянии сделать это. Он не умел притворяться.

Темуджин снова заговорил с нарочитой приветливостью:

— Я уже сказал, что тебе нужна семья и жена или даже несколько жен. Неужели среди наших женщин тебя никто не привлекает?

— Нет, — прошептал Джамуха, и опять у него на глазах выступили слезы.

— Но ты так любишь детей…

Джамуха промолчал.

Темуджин начал есть, изо всех сил пытаясь показать, как его увлекает этот процесс. Казалось, что ему было не по себе, по правде сказать, он был смущен, и ему было стыдно.

— Я долго думал, Джамуха, и решил, что ты станешь нокудом в одном из племен найменов. Они тихие, спокойные люди, пастухи и скотоводы.

Джамуха был поражен, и сердце у него дико забилось, а бледное лицо покраснело. Он уставился на Темуджина, а тот делал вид, что всецело поглощен тем, что пытается оторвать кусочки мяса от мелкой кости.

— Да, — повторил Темуджин, кивая. — Я уверен, что ты станешь отличным нокудом, кроме того, это народ твоей матери. Теперешний нокуд — старик, и он уже плохо соображает. Я знаю, что смогу положиться на твою мудрость и преданность. — Он улыбнулся Джамухе. — Что ты об этом думаешь?

— Я могу только тебе повиноваться, — ответил Джамуха дрожащими губами. Румянец резкими пятнами выступил на его бледных щеках. Он напоминал человека, получившего помилование, а ранее приговоренного к смерти.

— Прекрасно! — радостно воскликнул Темуджин. — Я знал, что ты не станешь мне задавать вопросы, а просто станешь повиноваться. — Он помолчал. — Джамуха, я всегда помню, что ты — мой анда.

Джамуха не мог вымолвить ни слова, а только смотрел на Темуджина сверкающими и влажными от слез глазами.

Выдержать его взгляд Темуджин не мог, ему было стыдно, и он отвернулся. Ему стало дурно при виде подобной любви, унижения и радости, и даже его черное сердце перевернулось в груди от раскаяния.

— Завтра ты сам выберешь себе коней. С тобой отправится сотня воинов по твоему выбору. Выбирай среди найменов.

Темуджин заколебался и протянул руку к табурету, на котором стояла бронзовая шкатулка. Он ее открыл и достал оттуда большое и толстое золотое кольцо с неярким красным камнем, а потом надел кольцо на палец Джамухи и улыбнулся, глядя прямо ему в глаза.

— Джамуха, я тебя никогда не забуду. Вот тебе мой подарок. Не снимай его до самой смерти и передай твоему первенцу-сыну. Это кольцо будет тебя оберегать. Если я тебе понадоблюсь, пришли мне кольцо с гонцом, и я сразу приеду.

Джамуха взглянул на кольцо и попытался что-то сказать, а потом, к собственному стыду, разрыдался.

На следующий день улус, узнав последние новости, кипел от возбуждения. Борте была вне себя от ярости. Она пыталась спорить с Темуджином, говоря о том, что он дает власть в руки предателя, но Оэлун, несмотря на унижение, перенесенное от Джамухи, энергично поддержала сына, Кюрелен же был вне себя от счастья.

Темуджин закатил пышный пир в честь Джамухи, и Джамуха сидел по правую руку от анды, а на пальце тускло светилось кольцо — подарок Темуджина. У Джамухи было бледное и спокойное лицо. В последний раз они сидели рядом и глядели друг другу в глаза. Много лет спустя Темуджин вспоминал об этом, и каждый раз воспоминания приносили ему боль и грусть.

Глава 8

Джамуха по натуре был подозрительным человеком и никогда не ждал от жизни ничего хорошего, и с сомнением он относился к найменам, которыми должен был управлять. Племя было поглощено другими племенами под предводительством Темуджина. Люди эти не отличались особыми качествами души, не были менее свирепыми, чем остальные племена. Кочевые племена походили друг на друга чертами лица и поведением. Смысл их жизни состоял в том, чтобы бороться за выживание и лучшие пастбища, поэтому в них отсутствовала хитрость, различные уловки были не в их натуре.

Придя в их лагерь после долгой дороги, Джамуха испытывал радость и удивление.

Лагерь располагался в защищенной от ветров долине, окруженной голыми склонами высоких белых гор, ограждавших долину от суровых ветров и морозов. Через долину, узкую и зеленую, с высокой травой, протекала спокойная речка, и вдоль ее берегов наймены посадили поля проса и пшеницы. Если зима выдавалась не очень суровой, они отсюда никуда не уходили и оставались там целый год. Кочевники редко что-либо выращивали, и, возможно, в этом был источник их жестокости, беспокойства и голода, как физического, так и духовного. Если люди занимались землепашеством, они становились менее воинственными и жестокими. Им было нужно охранять и обрабатывать поля, поэтому они реже занимались грабежом и убийствами. И на их бронзовых лицах появлялось выражение мира и покоя.

Джамуха вдруг спокойно подумал, что плуг — орудие цивилизации, и он может стать первым камнем в стене, возводимой против варварства. Человек, который пашет землю и ухаживает за нею, не желает загромождать ее трупами. Первый шаг от хаоса — огромный город, оторвавший людей от земли и наполнивший их души беспокойным и жадным желанием кочевников. Между варварством городских толп и варварством пустынных орд нет никакого отличия. Жестокость и свирепость — результат того, что у людей нет дома, а происходит ли это в пустыне или на улицах огромного города — нет разницы. Городской варвар и пустынный кочевник — это кровные братья, которым нечего терять, кроме их несчастных жизней, но они могут многого добиться с помощью убийств, жестокости и грабежа!

Джамуха где-то прочитал, что мир в душах людей идет от земли. Он прочитал эти слова давно, но раньше он их не понимал. А сейчас, глядя на желтеющие колосья, когда они подобно желтым волнам переливались от ветра, он начинал все понимать. Люди, растящие зерно, — мирные люди, а бездомные люди, ненавидящие других и точащие против них мечи, — это всеобщие враги. Войны закончатся в тот день, когда каждый человек будет иметь собственный клочок земли. Те, кто видят, как садится и встает солнце над его собственным клочком земли, которую человек со старанием обрабатывал, кто видит, как дожди и снега помогают вырастить отличный урожай, тот, кто разминал комок своей душистой земли в сильных пальцах, этот человек никогда не будет желать развязать с другими людьми битву и убивать себе подобных!

Недалеко от этой долины была другая, и ею начиналась длинная цепь удобных долин, где проживало племя уйгуров. Джамуха уважал их за то, что они были ответственными людьми и одни из первых стали пытаться вести оседлый образ жизни, занимались земледелием. Даже те, кто жил в городах, не забывали связи с землей. Между племенем найменов и уйгуров были дружеские отношения, племена пытались породниться, проводили совместные праздники. Они проповедовали манихеизм, буддизм и христианство, одинаково терпимо относились к разным религиям.

Джамуху не стразу встретили с распростертыми объятиями, потому что всем была известна свирепость и требовательность Темуджина, их феодального хозяина. Все ожидали приезда Джамухи с тревогой, думая, что Темуджин прислал к ним себе подобного человека, который станет презирать их труд и начнет кнутом погонять к войнам и боевым походам.

Они почему-то решили, что Джамуха начнет их враждебно настраивать по отношению к живущим независимой жизнью уйгурам, не желавшим никому платить дань. Из-за этих слухов уйгуры в течение нескольких недель старались держаться подальше от племени найменов, а те в свою очередь из-за этого сильно переживали.

Однако когда старики увидели Джамуху, понаблюдали за его робким поведением, посмотрели в его синие глаза и ощутили на себе действие его улыбки, они перестали печалиться. Этот человек способен понять их, и они — его.

— Господин Темуджин — мудрый господин, — говорили старики.

На второй день после приезда Джамухи старик, который до него был нокудом, предложил, чтобы Джамуха взял в жены его внучку, Еси.

— Я не желаю жениться, — резко отказал Джамуха. — На свете есть люди, желающие прожить в безбрачии и заниматься только делами и размышлениями… И кроме того, служить другим людям.

Старик покорно развел руками.

— Но как ты сможешь служить людям, если у тебя не будет сыновей, которые впоследствии займут твое место?

— Ты имеешь в виду службу Темуджину? — с горечью спросил его Джамуха.

Старик вздохнул.

— Это Божья воля. Мы должны платить дань нашему батыру не только зерном, конями и стадами, но и воинами. Но мир — бесценен, за него нужно платить высокой ценой!

Старик уговорил Джамуху хотя бы взглянуть на Еси. Девушка была опытной хозяйкой и христианкой. Она знала свое место и не дерзила старшим.

Сначала Джамуха продолжал отказываться, вспоминал Борте и считал всех женщин наглыми и болтливыми, но потом передумал. Возможно, старые люди правы — стоит завести жену. Ему предстоит видеть ее только ночью. Она станет рожать ему детей, заниматься домашним хозяйством и содержать в порядке юрту. Неожиданно Джамуха почувствовал, как он одинок, и жена станет для него теплым огоньком среди незнакомцев. Он действительно жаждал, чтобы эти люди считали его своим, поэтому должен был жениться на одной из их женщин.

Он послал за Еси и ее дедом. Старик явился сразу, ведя девушку за руку. Джамуха увидел, что девушка была высокой и скромно опустила голову, прикрытую полосатой шалью. Девушка дрожа стояла перед ним, не поднимая головы.

Джамуха ощутил к ней нежность, протянул руку и снял с головы шаль. Он долго всматривался в покрасневшее личико, и тут понял, что никогда больше не будет себя чувствовать одиноким и бездомным. У него будет жена и друг.

Джамуха и девушка долго молча смотрели друг на друга. У Еси было милое личико, честное и невинное. Она его не боялась. У нее были розовые губки, небольшой прямой нос и синие-синие глаза. В ее взгляде он прочитал смелость, нежность, скромность и, конечно, ум. Волосы у Еси были гладкие, прямые и мягкие, как шелк. Она заплетала их в косы, и они достигали колен. Ее стройную фигуру не скрывал хат из грубой белой шерсти.

Вокруг тонкой талии она повязала разноцветный полосатый шелковый шарф, а на шее у нее висел серебряный крест.

У Джамухи сердце сжалось от нежности и боли.

Какое-то мгновение ему казалось, что Еси напоминает Азару, которая заколдовала Темуджина.

Он протянул руку к девушке и сказал:

— Подойди ко мне.

Мгновение девушка колебалась, и лицо ее залил румянец, а на глазах выступили слезы. Потом Еси улыбнулась и протянула руку, наклонив голову, чтобы спрятать разгоревшееся лицо. Джамуха чувствовал, как дрожала ее рука, а потом успокоилась в его руке.

Свадебный пир был пышным, и на нем присутствовали уйгуры, хрипло и громко распевая песни и в яростном танце грузно притоптывая сапогами из выделанных шкур. Племя найменов радовалось, костры пылали до самого восхода, и было столько вина, что казалось, ему не будет конца. Старики пели песни не о героях войны, а о солнечных лучах и земле, колосьях и дожде, мире и любви.

Еси сидела рядом с мужем, и им все желали счастья. Джамуха всех слушал, улыбался, не выпуская руки Еси из своей руки. Он думал о том, что наконец обрел свой дом и больше никогда не будет испытывать страдания, волнения, грусть и беспомощность.

Ночью, когда он спал рядом с Еси, ему приснился странный сон. Когда он проснулся, то решил, что это было знамение не только настоящего, но и будущего для всего мира.

Ему снилось, что он стоит на белом кристаллическом берегу Озера Проклятых и ощущает прежнюю боль и грусть. Он думает о скорой смерти и испытывает беспомощность и приближение несчастья. Небо над головой красное, как кровь, и по нему мечутся всполохи желтого цвета, а Озеро лежит в тени мистицизма, тишины и все покрыто пурпурными тенями. И вдруг он слышит отдаленный крик и видит, как пешим ходом к Озеру приближается войско.

В руках людей нет копий, а их кони двигаются перед ними, таща за собой плуги. Люди погоняют коней, направляя их через страшное Озеро. Они кричат, поют и радостно окликают друг друга. Зловещая тишина красного воздуха нарушена, и эхо летает повсюду, как белые птицы. Сразу после прохождения плугов встают ряды пшеницы и переливаются золотистыми волнами, а их шепот растет в неподвижном воздухе. Красное небо побледнело, и небо постепенно становится синим-синим и обещает покой и мир. Люди продолжают пахать до тех пор, пока вся земля не заполнилась колосящейся пшеницей. И страшное Озеро пропало. Пахари стали отдыхать и смотрели, сколько же земли им удалось возделать. Лица у них были светлые и радостные…

Джамуха радостно вздыхал во сне, ему казалось, что в его сердце утихает боль, ему становится легко и радостно. Кто-то с ним заговорил, но он не видел его лица.

— Земля принадлежит Богу, — говорил некто невидимый. — И так будет вечно. Земля принадлежит Богу!

Глава 9

Лицо Темуджина оставалось непроницаемым, когда ему читали письмо от его анды. Письмо читал Кюрелен, и в словах Джамухи Темуджин различал покой и удовлетворение.

Темуджин взглянул на прибывших сорок молодых найменов. Это были сильные и красивые люди. Руки у них были в мозолях, а солнце вычернило их приятные лица. Надо отметить, что их боевое снаряжение было весьма бедным. Темуджин нахмурился. Джамуха писал, что у этих молодых мужчин еще не было жен, поэтому они не привезли с собой жен, детей или юрт. Но с ними были боевые кони и кобылы. Животные были достаточно крупные и хорошо кормлены.

— Это не солдаты, — презрительно заметил Темуджин. — Они — землепашцы. — А потом насмешливо добавил: — Как могут пахари научиться военному мастерству?

Кюрелен ему возразил:

— Нам нужны пахари так же, как и разрушители.

Кюрелен продолжал читать письмо, и было видно, как он доволен.

Кюрелен взглянул на задумчивое лицо Темуджина и увидел на нем презрение, зависть и какое-то беспокойство.

— Джамухе никогда не хотелось владеть миром, — заметил старик своему племяннику.

Темуджин презрительно фыркнул.

— Тот, кто стремится к малому, ничего вообще не получает, — резко сказал он. — Женщины, дети, стада и зерно! У него мелкая и жалкая душа!

Кюрелен пожал плечами, но ничего не сказал. Его охватил страх. Он видел, как бушевал огонь в сердце Темуджина, и стал беспокоиться за Джамуху. Тот посмел продемонстрировать свое счастье перед ненасытной душой человека, который никогда не был счастлив.

Наконец старик промолвил:

— Ты прав, Темуджин. Тебе не может нравиться та жизнь, которую ведет Джамуха. Тебе сама судьба предрекла покорение мира и земли, а не ремесло пахаря!

Кюрелен скривил губы при этих словах и внимательно взглянул на Темуджина.

Но отчего-то Темуджин никак не мог успокоиться. Он ушел от Кюрелена, сыпля проклятья направо и налево, и его воины спешили спрятаться при его приближении. Он приказал, чтобы ему привели любимого белого жеребца, и как бешеный помчался в степи.

Он въехал на низкий серый холм, где под ногами хрустели сухие колючие ветки, и спустился с другой стороны холма. Здесь он оказался совсем один среди замерзшего моря одинаковых серых холмов. Они спокойно мерцали под тусклым серебром неба. Ветер хлестал в лицо Темуджина порывами сухой пыли и острых песчинок. Казалось, тут застыли века. Вокруг стояла тишина, прерываемая порывами ветра и перестуком копыт его коня. Темуджин сгорбился в седле и мрачно уставился вдаль, напоминая статую в накинутом на плечи плаще. Он долго не двигался, и его думы были темными и безжизненными, как окружавшие его степи и мрачное небо.

Темуджин приехал сюда, чтобы разобраться со своими мрачными думами и эмоциями. Но пока он сидел на коне, его мысли приобрели оттенок окружавшего его мертвого мира, пустоты и серой пыли. Вокруг него продолжал выть порывами ветер, и ему показалось, что вокруг звучат разные далекие голоса. Они говорили ему, что мы живем в мире однажды, а потом отойдем в вечность.

Давным-давно Кюрелен рассказывал ему легенды про эти пустыни. Когда-то тут существовала сильная империя с красивыми городами, в них кипела и бурлила жизнь. Это было место существования тысяч династий. Здесь возводились храмы, люди торговали на базарах, в городах существовали школы, били фонтаны, стояли дворцы и обычные дома, цвели сады. Города окружали высокие стены с бронзовыми воротами. Шумели прибывающие караваны, происходили торги, стояли лавки менял и торговцев из сотен разных городов. Куда все это исчезло? Этот мир свернулся в трубочку, подобно древней летописи, и канул в вековой пыли.

Кюрелен говорил, что это естественный конец всех империй и что слава на земле быстротечна, а конец один — пыль, вечный воющий ветер и пустота…

Знамена триумфа пожелтели и превратились в пыль. Залы, где расхаживали покорители мира, разрушились и превратились в кучки камней, меченые веками. Правители, проезжавшие по улицам, теперь погребены под толщей песка, и песок пролетал по тем местам, где их войска сверкали на солнце тысячами и тысячами копий. Захватчик и пострадавший лежали теперь бок о бок в мавзолее пустоты и вместе превращались в прах.

Люди, любившие и ненавидевшие друг друга, сравнялись и не оставили после себя ни следа. Многие радовались и печалились, но от них также ничего не осталось, кроме ветра и бесконечной пустоты.

Темуджин ощутил страшную боль в сердце, он громко и резко заговорил вслух:

— Что же тогда имеет значение? То, о чем я мечтаю, что я делаю, или то, что я захватываю в битве? Я могу покорить мир, и завтра нигде не будет ничего, кроме тишины, пустоты и свинцового ветра! Что мною движет? Месть? Кюрелен мне говорил, что человек, алчущий мести, всегда останется побежденным. Зависть? Но концом зависти будет пустота и это покрытое серыми песками пространство. Власть? Власть лежит в руинах, потом… тишина!

Тогда можно сказать, что смерть является концом всего. Для человека нет ничего важнее нынешнего дня. И даже сегодня — это потеря, если за всеми действиями не стоит Любовь!

Он услышал собственные слова и был поражен. Темуджином овладело ужасное чувство пустоты и беспомощности. На губах он ощущал безвкусие песка и вечной пыли, ему казалось, что у него почернела душа. Сердце его разрывалось и сильно билось, и глаза ничего нет видели.

— Азара! — в отчаянии закричал Темуджин. — Если бы ты осталась со мной и мы были вместе, тогда каждый день мы бы праздновали радость жизни, а не печаль смерти. Каждый час был бы заполнен блаженством, а ночь приносила нам радость вечности. Но сейчас меня ничего не радует в мире!

Темуджин склонил голову и опустил поводья. Конь ощущал его страдания и начал дрожать. Небо потемнело, а холмы стали размытыми серыми тенями. Весь суровый пейзаж осветился странным светом, и в нем не присутствовало ни единой живой души.

Мир превратился в страшный и хаотичный мираж. И посреди хаоса древних веков стоял конь с всадником.

— Стоит ли мне дальше продолжать? — размышлял Темуджин. — Что мне принесет будущее? Почему я не могу успокоиться, жить и любить, как это делают другие люди?

Он поднял голову и оглянулся. Он ощущал, как его живое сердце с болью билось среди всеобщей смерти. Он вспоминал дела, которые он сделал, и те, которые ему еще предстояло совершить, хотя он не понимал, зачем ему было нужно это делать. Вдруг он ощутил ужасную слабость.

«Почему я должен выполнять все это? Не знаю. Я знаю только одно, что мною двигает загадочная сила, неспокойная, как сила урагана; дикая, как пустыня; жестокая, как волк; ужасная, как жизнь или смерть. И меня все это грызет, как неукротимый голод. Мне слышатся голоса, и я ощущаю бесконечную силу и власть. Но я напоминаю себе лист, подхваченный ветром, или перышко, плывущее по течению бурной речки. Меня несет в неизвестность. Я знаю только одно — мне следует исполнить предначертание. Я не человек, а хаос, насилие и часть всеобщих перемен. Я подобен вулкану и волне, землетрясению и шторму. Я — часть ужасной судьбы Вселенной, и у меня нет собственного желания или воли, я не смогу противостоять предначертанию. Если я оставлю позади себя почерневшие и разрушенные стены городов и страшные изуродованные трупы, это означает только одно — моя душа также изуродована и почернела, и я сам являюсь первой жертвой».

Глава 10

К Джамухе подбежал слуга.

— Господин, приближается караван, над ним развевается знамя из девяти хвостов яка.

У Джамухи бешено забилось сердце.

— Темуджин! — громко сказал он. Грудь его бурно вздымалась, и он не понимал, почему он ощущал радость и одновременно дурное предчувствие. Он вышел приветствовать гостей и поставил рядом с собой жену.

Но командовал отрядом воинов не Темуджин. Когда Джамуха это увидел, он испытал поочередно разочарование и облегчение. Это был Кюрелен. Старик был закутан в меха и напоминал старого медведя. Когда он увидел Джамуху, то начал кричать и размахивать руками.

Джамуха помог ему сойти с коня, а потом обнял.

— Как же я рад тебя видеть! — воскликнул он. Он никогда не испытывал особой симпатии к калеке, но сейчас его лицо светилось радостью и обожанием.

Кюрелен сплюнул на землю.

— У меня пересохло в глотке, — заявил он. — Пока я сюда добрался, по дороге растряслись мои старые кости, Джамуха! Ты не изменился и не постарел. Значит, тебе живется не так худо! У тебя хорошая жена, — заметил он, глядя на Еси, которая ему скромно улыбнулась.

Еси поклонилась старику.

— Друг моего мужа будет мне отцом, — тихо сказала женщина и поцеловала темную скрюченную руку Кюрелена.

Кюрелен был растроган и, чтобы скрыть смущение, оглянулся. Его окружали люди с улыбающимися и довольными лицами. Джамуха повел его в свою юрту и стал угощать вином и разной едой. Кюрелен с удовольствием все отведал и сказал, что ему подали вкусный хлеб и мягкую жирную баранину.

— Мы сами выращиваем зерно, — гордо заметил Джамуха.

И вдруг все замолчали. Наконец Джамуха спросил:

— Как поживает Темуджин?

Кюрелен захохотал.

— У него много детей. У тебя, как мне известно, только одна жена, а у Темуджина целый гарем. Его дочери очень красивы, и хотя он постоянно говорит о сыновьях Борте, я подозреваю, что он больше любит своих дочерей. Он уже решил, что старшую выдаст замуж за китайского принца. Вот так-то!

Джамухе очень хотелось узнать, вспоминает ли Темуджин когда-нибудь своего анду, но вместо этого спросил:

— Он счастлив? И как его здоровье?

Кюрелен пожал плечами:

— Временами он жалуется на печень, но я уверен, что он слишком много ест и пьет. Но также себя вел и его отец. Счастлив ли Темуджин? Я так не думаю. Человек не может быть счастлив и спокоен, если его сердце постоянно сжигает пламя. Иногда он выглядит таким отчаявшимся. Я часто думаю о том, что та персидская девушка, дочь Тогрул-хана, по-прежнему занимает большое место в его сердце, но он о ней никогда не говорит.

Джамуха горько заметил:

— Темуджин никогда и никого не любил.

Кюрелен насмешливо поднял брови.

— Я с тобой не согласен, Джамуха, он любил тебя, и кажется, что до сих пор продолжает тебя любить.

Джамуха обрадовался, услышав эти слова, но сказал:

— Я этому не верю. — Его лицо стало грустным, и он отвел взгляд в сторону.

Кюрелен коснулся его руки.

— Ты — холодный человек и никому не веришь. Но когда я спросил у Темуджина разрешения повидать тебя, он обрадовался, в моих сумках есть подарки для тебя и твоей жены.

Принесли в юрту его сумки, и Кюрелен их открыл, как щедрый паша. Еси прислуживала им за столом, и молодая женщина остановилась, держа в руках тарелку, и ее глаза загорелись огоньками предвкушения счастья. Кюрелен достал красивый китайский кинжал для Джамухи. Его ручка была украшена золотом и бирюзой. Он отдал Джамухе также пару сапог из мягкой, как шелк, кожи, с великолепной вышивкой. Самым дорогим даром были китайские манускрипты со стихами и философскими текстами, которые отобрали в караване у купцов, которым не повезло. Для Еси Кюрелен привез длинные отрезы желтого и алого шелка, шаль из великолепной красной шерсти, ожерелье из опалов и серебра, резные браслеты из зеленого нефрита и серебряную шкатулку с розовым маслом. Детям он подарил накидки из шкуры белого волка и множество звонких серебряных колокольчиков.

Джамуху настолько растрогали эти богатые дары, что он лишился дара речи. Еси бурно радовалась каждому подарку, и Джамуха наблюдал за нею с грустной и понимающей улыбкой. Она приложила мех к лицу и нанизала все браслеты на руки, а потом посмотрела на мужа, ожидая от него восхищения. Но тот оставался грустным.

— Темуджин ничего не пожелал мне передать? — спросил он.

Передавать Джамухе Темуджин ничего не велел, но Кюрелен спокойно солгал:

— Обязательно. Он сказал, чтобы я тебе передал, как он доволен теми молодыми солдатами, что ты ему прислал.

Джамуха сразу оживился.

— Эти парни, они там счастливы?

Кюрелен мог бы ему ответить честно, но понимал, что правда не понравится Джамухе.

— Они… Ну как бы это сказать… Очень стараются и вскоре станут хорошими солдатами. Темуджин был удивлен тем, что у них проявляются боевые качества.

Джамуха вздохнул.

— Я боялся этого.

— Ты должен помнить, Джамуха, что война в крови мужчины.

— Но не у нас. Здесь они счастливы! — страстно воскликнул Джамуха.

Кюрелен кивнул:

— Я тебе верю. Возможно, у тебя есть то, чего лишен Темуджин. Поэтому я пожаловал сюда, чтобы все увидеть собственными глазами.

Джамуха подозрительно взглянул на старика.

— Разве тебя не прислал сюда Темуджин, чтобы ты присмотрел за мной?

Ему сразу стало неудобно, но Кюрелен не обиделся.

— Нет, нет, я приехал по собственному желанию. — Он продолжал есть. — У Темуджина дела идут хорошо, и он почти достиг своей мечты об объединении племен. И я боюсь враждебности Тогрул-хана, этого старого хитрого хищника, который шепчет молитвы, как святоша. Но я не удивлюсь, если вскоре между ними разразится открытая война, хотя открыто действовать Тогрул-хан не любит. Скорее, нас ждет какое-нибудь предательство.

— У меня тоже все хорошо, — сказал Джамуха. — Ко мне присоединились многие соседние кланы. Это мирные и дружелюбные люди, и они довольны жизнью, которую ведут.

Снова Кюрелен кивнул. Теперь он мог разговаривать с Джамухой вполне правдиво.

— Темуджин был доволен, услышав эти новости. Ты проделал хорошую работу и можешь поделиться со мной своим секретом.

Старик и Джамуха ехали по улусу по направлению к реке, пастбищам и волнующимся плодородным полям. Кюрелен все вокруг внимательно разглядывал. Все люди были заняты делом. На закате стада возвращались с пастбищ. Женщины спешили навстречу скоту, а за ними бежали веселые дети. Кругом разводили костры, и до Кюрелена доносилось пение и смех молодежи. Он ощущал вокруг покой, довольство. Когда люди приветствовали Джамуху, их приветствия хану шли от всего сердца, без лести и страха. Джамуха спокойно и достойно принимал их приветствия, часто обращался к людям по имени.

На Кюрелена произвело впечатление отсутствие свирепых и неспокойных лиц и звуков, раздраженных хриплых голосов и громких угрожающих выкриков.

Он не видел, чтобы детей потчевали колотушками, а женщины исподлобья не сверкали недовольными взглядами в сторону мужчин. Даже собаки вели себя здесь по-другому, и в их лае нельзя было различить злобы.

Какой-то мужчина мимоходом погладил быка по шее, а женщина что-то ласково шептала на ухо молодой кобылке. Многие женщины собрались у костра и о чем-то весело перешептывались, а старухи не покрикивали на молоденьких девушек.

«Это совершенно другие люди, — решил Кюрелен. — Подобных им людей мне никогда не приходилось встречать».

Они подъехали к реке. Солнце уже село за отдаленные фиолетовые зубцы скал, и вода отсвечивала шафрановым оттенком, а в ней отражались лиловые холмы. Вдоль берега переливались золотые поля еще не созревшего зерна, вокруг было очень спокойно. Казалось, эти места обнимала ласковая тишина вечности.

Джамуха переводил взгляд с шафрановой реки, на холмы, а потом на небо, и его лицо освещал золотой свет заката, и казалось, что он позабыл о присутствии Кюрелена, задумался о чем-то важном. Позади них темнело множество шатров и черных юрт, освещаемых красным пламенем костров.

Кюрелен упивался тишиной и покоем. Он взглянул на спутника и подумал, что перед ним новый Джамуха, умиротворенный и дышащий чувством собственного достоинства. Старик вдруг ощутил, как он одинок, его сердце пронзила грусть, и он почувствовал себя мелким и не очень хорошим человеком. Он даже ощутил себя рептилией, приползшей сюда из темного и свирепого мира, будто он тихонько пробрался на другую планету, плавающую в синих мирных небесах.

— В чем твой секрет, Джамуха? — тихо спросил старик.

Джамуха помолчал, а потом взглянул, улыбаясь, на Кюрелена — в его глазах отражалось сияние небес.

— Нет никакого секрета — мир, справедливость, милосердие и разум — это очень простые вещи. Здесь они — обычный образ жизни. У нас нет рабов, и все равны. Если человек работящий, смелый и добрый, к нему все относятся с уважением. Жадность тут считается преступлением и жестоко наказывается. Предательство, жестокость, желание сплетничать — все это дурные качества. Насилие — смертельный грех, и мы наказываем за это.

Никто у нас постоянно не работает, чтобы потом не остаться совсем без сил. Человек трудится, чтобы ухаживать за скотом и обрабатывать свою землю. Мы живем весело, и у нас бывают различные состязания по стрельбе из лука, метанию копья. Мы отличаем тех, кто выращивает лучших коней, овец или другой домашний скот. Все люди у нас умеют читать, и мы ценим хороших рассказчиков. Если человек в чем-то нуждается, его сосед должен ему помочь. Люди не делятся на высших и низших. Нет, мы ценим работоспособность, старание и желание помогать людям, и мы хорошо относимся друг к другу. Но мы не слабаки, у нас подрастает здоровое достойное поколение. Мы стараемся, как следует, всему научить детей. Кроме того, мы дороги друг другу.

Джамуха радостно улыбался.

— Я всегда подчеркиваю, насколько важна дружба между людьми и уважение к земле предков. Священники говорят, что у людей особая судьба, связанная с Богом и будущим. Что с нами будет — это тайна, но мы с ней тесно связаны. Мы — это прошлое, но мы и будущее… Жизнь подобна реке, текущей из вчера в сегодня и в будущие века, и мы плывем вместе с рекой жизни, и в ней отражаются холмы и небеса с находящимся на них солнцем, вечным и теплым. Наш народ ощущает на себе его тепло и таким образом приобщается к вечности. Мы живем своей жизнью, но нами управляет Бог, и мы связаны друг с другом и с нашей матерью-землей. Люди ощущают радость, бесконечную, как небеса. Когда люди умирают, то прощаются с остающимися на земле, говоря им: «До встречи!» И люди знают, что эта встреча состоится и им не стоит печалиться.

Джамуха замолчал и посмотрел на Кюрелена просветлевшим взглядом. Кюрелен понял, что Джамуха его не видит, ему представляется нечто необыкновенное.

— У нас было знамение. Знамение Бога, а без него никто не может существовать. Люди погибнут и не оставят после себя ничего.

Кюрелен ничего не сказал. Он все слышал, но никак не мог поверить собственным ушам. Он пытался себе внушить, что слышит слова безумца. Знамение! Видение Бога! Это просто безумие! Видение вечности, где все переменилось, кроме Бога и человека, остающихся вечными и тесно связанными друг с другом! Он никак не мог этого понять. Так в жизни не могло быть. Жизнь была жестокой и кровавой, и люди жили только сегодняшним днем.

Старик продолжал о чем-то рассуждать и внезапно понял, как много значит осознание Бога, осознание его постоянного присутствия среди нас. Старик долгое время обдумывал все, что услышал, и ему показалось, что он растворился в прозрении, его тело и душа наполнились радостью и покоем.

Кюрелену казалось, что его тело куда-то отлетело, и он плавал в море радости, где не было страха, где человек своим взором мог пронзать вечность!

Кюрелен потряс головой и закрыл глаза. Когда он их снова открыл, ему показалось, что он упал с великих сияющих высот в глубокую темную пропасть, где в полутьме прятались ужасные существа, жаждущие причинить ему вред. Лицо Джамухи просветлело.

— Теперь я понимаю, отчего мои молодые воины так легко поддались воинственному настроению, — тихо заявил Джамуха. — У Темуджина они позабыли о светлом будущем.

Когда Кюрелен возвратился к Темуджину и тот спросил, как дела у Джамухи, ему сразу на ум пришел следующий ответ: «Я возвратился из другого мира и после того, что я там видел, все здесь кажется мне ужасным, злобным и паршивым». Но Кюрелен не хотел навредить Джамухе и поэтому сказал:

— Джамуха со всем хорошо справляется, он учит людей любить и оставаться тебе верными.

Он уже не беспокоился о Джамухе, потому что знал, что против трагедий и несчастий его защищала Вера. Он так надеялся на это.

Глава 11

Кюрелен, Шепе Нойон и Субодай обучали сыновей Темуджина. Дети должны были овладеть всеми знаниями, которыми обладали их наставники. Их учили рисовать странные китайские иероглифы, им пришлось читать труды Золотых Императоров Китая, сыновей Поднебесной.

Учеником Кюрелена был Джучи. Это был хмурый бунтовщик, мальчишка с суровым взглядом и низким хриплым голосом.

Он большей частью отмалчивался, и Кюрелен был от него не в восторге, однако пытался его учить, как положено, чтобы потом гордиться результатами проделанной работы. Ученье давалось Джучи легко, и он обладал железной логикой. С раннего детства он ненавидел отца и жутко завидовал крохотным привилегиям его братьев. Борте обожала Джучи, и Касар чудесно относился к нему.

Темуджин часто отлучался из орды, верхом объезжая необъятные владения. Он вел переговоры с тарханами и отдавал им приказания. От его свирепого взгляда ничего не укрывалось — повсюду царил порядок. О личной свободе его люди даже не мечтали. Они должны были, не обсуждая, покоряться приказам, и вели себя как настоящие рабы. Зато в орде царило повиновение и верность, а Темуджину только это и было нужно. Свирепый, упорный и властный по натуре, он жестко управлял своими кланами, и все в Гоби замирали от ужаса при его виде.

Его властная фигура отбрасывала тень на всю пустыню, а караиты, подданные Тогрул-хана, никогда не забывали о его существовании. Между Темуджином и Тогрул-ханом внешне царил мир, и они часто обменивались любезными письмами и дорогими подарками. Но Тогрул-хан и через пустыни чувствовал дыхание врага. Они находились по разные стороны огромного пространства, и их две армии были готовы к схватке.

Тогрул-хан вызвал к себе всех сыновей, в том числе своего любимца Талифа. Старик пристально глядел на сыновей, поджав сморщенные, сухие губы и прищурив хитрые, змеиные глазки.

— Что мы предпримем против Темуджина, этой зеленоглазой монгольской собаки?

— Объяви ему войну и погуби его! — предложил один из сыновей.

— Прикажи, чтобы он тебе беспрекословно повиновался, — таково было предложение другого сына.

Все присутствующие начали с возмущением громко выкрикивать свои предложения:

— Кто такой этот жалкий, безграмотный щенок! Как он может нам угрожать?!

Талиф скорчил гримасу, а потом заявил:

— Мы позволили ему накопить силы и твердо встать на ноги. Купцы и торговцы дорожат своими прибылями, поэтому мы позволяли ему за защиту караванов получать от них свою долю и даже во всеуслышанье хвалили его. Он стал богатым и привык поступать по-своему. Теперь собака, которая нам служила и которую мы снисходительно гладили по голове, превратилась в волка и начала показывать зубы. Это наша вина!

— Что же нам делать? — спросил Тогрул-хан.

Талиф задумался.

— Не следует объявлять ему войну. Мы должны действовать скрытно и разрушить его влияние… или хотя бы его ограничить. Следует довести до его сведения, что он зашел слишком далеко. Но угроза не должна быть открытой…

— Угрозы! — фыркнул Тогрул-хан. — Ты разве позабыл, каков он на самом деле, Талиф? Угрозы таких животных лишь подхлестывают!

Талиф развел руками.

— Тогда следует подорвать его влияние с помощью тайных посланцев, которые станут действовать в его кланах, попытаются завести связи с его тарханами и нойонами. Это может занять долгое время, но все же так будет лучше, чем начинать настоящую войну, которая может… — Талиф многозначительно помолчал и продолжил: — Положение, отец, может складываться не в нашу пользу…

— Меркиты его ненавидят, и он подмял под себя множество их племен. Наймены также его ненавидят за то, что присоединил их к своей орде. Тайджуты с радостью его предадут. Татары его ненавидят, и к ним, думаю, также следует послать гонцов.

— Я предлагаю свои услуги и отправлюсь к более умным тарханам, а к остальным пошли моих братьев. Понадобится много времени, работа будет не из легких. Но это самый лучший путь… — сказал Талиф, а потом добавил: — Нужно сеять беспокойство, недовольство и подозрительность среди кланов. Мы должны разрушить тот союз, который Темуджину удалось построить, а когда он будет разрушен, твой названый сын ничего не сможет сделать.

Лицо Тогрул-хана превратилось в маску Зла.

— Я смогу порадоваться только тогда, когда его приведут ко мне в цепях! — Он задумался. — Это действительно сложная и опасная задача, и нам потребуется весь наш ум и изворотливость. Какие же мы были глупцы! Мы его наняли для своей защиты, а теперь должны сами защищаться от угрозы с его стороны. Ты прав, Талиф. Я последую твоему совету. — Затем хану отчего-то стало не по себе, и он с тревогой заметил: — Но среди наших людей есть такие, кто им восхищается. После моей смерти наследие вас, моих сынов, может быть рассеяно, если мы не одолеем Темуджина. Мы должны действовать, и пес обязательно должен погибнуть!

Талиф высказал еще одну важную мысль:

— Мне известно, что к востоку от озера Байкал народы уже вооружаются против него. Следует послать гонцов и к ним.

— Если это так, они наверняка к нам присоединятся. Они всегда оставались нашими врагами, а теперь их следует сделать нашими союзниками. Ха! Чем больше я обо всем думаю, тем более легкой кажется мне эта задача. Боюсь, что мы придаем излишнюю важность нашему монгольскому брату.

Итак, Тогрул-хан принял умный совет сына Талифа. Его эмиссары тайно отправились к непокоренным племенам меркитов, татар, найменов, тайджутов, и им не потребовалось много усилий, чтобы уговорить эти племена и кланы присоединиться к ним. Однако задача осложнилась, когда началась работа среди кланов, поддерживающих союз племен. Они оставались верными Темуджину. Эмиссарам приходилось действовать очень осторожно — вслух они восхваляли верность этих людей Темуджину, говоря, что они явились, как простые гости, которые хотят посмотреть, как тут идут дела. И все-таки посланцам Тогрул-хана удалось посеять недоверие, сомнения и волнения среди людей многих других кланов.

Народы к востоку от озера Байкал сразу прислушались к мятежным речам и через некоторое время стали союзниками Тогрул-хана. На долю Талифа Тогрул-хан оставил найменов, самый цивилизованный народ Гоби. Талиф много знал о Джамухе Сечене. Об этом позаботились шпионы Тогрула, и Джамуха стал одним из первых тарханов,[13] которых посетил Талиф.

Глава 12

Когда роскошный караван появился в орде найменов, Джамуха не сразу узнал его предводителя. Он видел Талифа только раз и это было много лет назад, и тогда этот милый и приятный человек очаровал его.

Джамуха извинился за простоту своего жилья, образ жизни, но Талиф с улыбкой отмахнулся от его извинений.

— Могу уверить тебя, Джамуха Сечен, что я — человек с обычным простым вкусом. Ты улыбаешься, но это так.

Его хорошие манеры, бесконечные улыбки и аристократический вид покорили Джамуху, который до этого мало общался с благородными людьми. Талиф восхищался любимыми вещами Джамухи и хвалил его хороший вкус, говоря, что Джамуха очень деликатный и утонченный человек. Талиф понимал, что Джамуха был честным человеком и чист, как родниковая вода, и несклонен ко всяческим уловкам и хитростям. Талиф был этому очень рад. Подобных людей всегда легко обманывать.

— Мне нечасто пришлось путешествовать по вашей степи, — откровенно заявил Талиф. — И я страшно рад, что среди варваров и дикарей я нашел островок цивилизации.

Талиф говорил приятные Джамухе фразы, это была хитрость, рассчитанная на то, что, как подозревал сын Тогрул-хана, хозяин по характеру весьма тщеславен. Разговоры были медом и маслом для его эгоистичного сердца. Джамуха был из тех замкнутых и молчаливых людей, которые, как Талифу было известно, больше всего на свете обожают, когда к ним относятся как к равным высокопоставленные люди, которым они втихомолку завидуют и которыми восхищаются.

Талиф заявил хозяину, что он следует в Бухару, старался с ним держаться ровно, шутил и разговаривал с Джамухой, как человек равный ему по происхождению и по занимаемому положению. Джамуха всегда чутко улавливал нотки снисхождения, но в данном случае он их не почувствовал и открыл свое сердце Талифу.

Джамуха откровенно беседовал с Талифом, получая от этих бесед огромное удовольствие. Он чувствовал свободу, будто с его языка сорвали ненавистный замок и, подобно молчаливым людям, болтал слишком много, говорил тогда, когда более опытные люди предпочли бы промолчать.

Как-то вечером они сидели у костра, пили и ели, и Еси была поражена, когда услышала, как свободно и громко смеется Джамуха. Женщина обратила внимание на то, что ее муж, который обычно мало пил, сейчас выпил слишком много вина, и ей стало не по себе. Это было ощущение молодой и неопытной женщины, которая вдруг почувствовала рядом опасность.

Ей хотелось быть с Джамухой, так как она боялась, что без нее муж выскажет Талифу то, что не следовало бы говорить. Что именно — ей было неизвестно! Но она чувствовала неприязнь к Талифу и сжималась, когда он нескромным взглядом смотрел на нее, будто она была собакой или каким-то другим низким животным. Эти взгляды возмущали ее спокойное и мирное сердце. Она пыталась сама прислуживать гостю, но он выжидал, когда она уйдет, или нетерпеливо жестом показывал, чтобы она удалилась. Талифа раздражало ее присутствие. Еси понимала, что он считал ее рабыней и относился едва ли не так, как к надоедливой мухе.

Еси опять ждала ребенка, ее лицо было бледным от усталости и напряжения, но она решительно села неподалеку, и ее глаза лихорадочно сверкали при свете костра. Она сидела, обхватив руками колени, и внимательно прислушивалась к разговорам мужчин, облизывая пересохшие от непонятного страха губы.

Женщина не сводила взгляда с Талифа, от его узкого благородного лица, веселой улыбки и хитрых бегающих глаз. На голове у Талифа красовалась красная феска, придававшая ему подозрительный и хитроватый вид. Блуза у него была пошита из тончайшего белого шелка, а на шее висела золотая цепь. Шаровары Талиф носил алого цвета, и к поясу был прикреплен красивый кинжал. От Талифа исходил сильный аромат благовоний, и гость часто касался длинного тонкого носа сладко пахнущим платком. Если он двигал ногой, то его туфли из мягкой алой кожи с драгоценными камнями сверкали в свете костров. Джамуха сидел с ним рядом в своем полосатом сине-белом шерстяном халате, заправив шаровары в сапоги из грубо выделанной кожи. Его одежда была проста и функциональна, на испачканных землей пальцах его не было колец. Но Джамуха был спокоен и гордо держал красивую голову.

Когда Талиф слушал Джамуху, он был воплощением сочувствия, а тот рассказывал ему о своей мирной и приятной жизни и о том, какие мирные и послушные его люди. Еси заметила, что глаза тюрка светились насмешкой и взгляд постоянно бегал по сторонам. Гость опустил голову и продолжал улыбаться, а временами смотрел на Джамуху так, как люди смотрят на сумасшедшего.

Когда Джамуха закончил свой рассказ, Талиф некоторое время сидел молча, о чем-то размышляя, а на его лице появилось выражение глубокого сожаления.

— Джамуха Сечен, — наконец грустно промолвил Талиф. — Многие люди разделяли твою мечту, но она была разбита и потоплена в крови и темноте. Это случится и с твоей мечтой.

— Что ты хочешь сказать? — испугался Джамуха.

Талиф вздохнул и удивленно посмотрел на Джамуху:

— Разве ты ничего не знаешь? Вскоре разразится война, подобной которой никто не видел в Гоби! До меня давно доносились подобные слухи. Говорят, что народы к востоку от озера Байкал боятся растущего влияния Темуджина и его союза племен Гоби, и они, видимо, вскоре на него нападут, а может случиться так, что он первым нанесет удар. В любом случае крови не миновать. Темуджин наверняка потребует, чтобы к нему присоединились все его тарханы, а они должны будут прислать ему своих лучших людей, чтобы те участвовали в сражениях. Твоя мечта о мире в этой долине погибнет из-за всеобщего кровопролития. Клан пойдет против клана, брат станет убивать брата, народы восстанут против других народов!.. И только эхо сражений станет звучать в степях. Множество людей погибнет, и ужас охватит Гоби. Возможно, Темуджин одержит победу, но она не принесет ему счастья, если вокруг останутся только мертвецы! Если он победит, он не успокоится и станет рваться в новые сражения, к новым жертвам и к новой власти!

Джамуха слушал его, бледный и неподвижный, как статуя. Он понимал, что Талиф говорил правду, он сам давно ожидал подобных событий. На горизонте его спокойной жизни собиралась грозная буря — она была неминуема. Джамуха побелел, как полотно, и в глазах его можно было прочитать близость смерти. Он думал о тысячах своих соплеменников, живущих в мире и дружбе. Он вспоминал их жен и детей, и ему представлялись только что засеянные поля, стада домашних животных и зеленые пастбища. Джамуху начала бить ужасная дрожь, его сердце словно кто-то сжал железной рукой, а на лице выступил холодный пот.

Джамуха нервно воскликнул:

— Я не позволю приносить в жертву своих людей! Я никогда и ни с кем не ссорюсь и не стану никому помогать, даже если это будет Темуджин. Я не желаю ничего разрушать, убивать людей и превращать все вокруг в развалины. Темуджин преследует свои ужасные цели, а мой народ не станет умирать ради этого!

Джамуха вскочил и широко раскинул руки. Глаза его сверкали, как у безумного.

— Темуджин всегда желал получить бесконечную власть над людьми. Он полон ненависти и похоти, и ему нужны все новые и новые жертвы, чтобы удовлетворить свою страсть. Он никогда и никого не любил и не желал жить в мире и добре. Он ненавидит людей и все живое. Он счастлив, когда может подмять под себя беспомощных людей и забрать себе их стада и пастбища, слышать жалобный вой их осиротевших женщин и детей. Ужас — его меч, а бешенство — его конь!

Джамуха разразился ужасными рыданиями, и Еси, сидевшая чуть поодаль, прижала руки к губам, чтобы заглушить собственный плач.

— Почему Бог послал это чудовище на землю! Почему его не поразила молния?

Талиф слушал его — он был доволен достигнутым результатом, но придал своему лицу печальное выражение.

— Не знаю, не знаю, — грустно промолвил Талиф.

Джамуха замолчал, лишь сверкая глазами, как бы обороняясь от невидимых врагов, а потом снова заговорил тихим дрожащим голосом пораженного до глубины души человека:

— Я жил ради мира, счастья и любви. Моим людям ничего не нужно, кроме хлеба, жен с детьми и своей юрты. За что они должны так страдать? — Он снова замолчал, а когда заговорил, вид у него был как у человека, потерявшего рассудок: — Они не станут умирать ради этого безумца! И не будут ему помогать убивать, разрушать и калечить! Я уведу их подальше отсюда!..

— Часто людям приходится сражаться за мир и безопасность, — подлил масла в огонь хитрец Талиф. — Неужели ты не захочешь помочь тем, кто попытается спасти народы от меча Темуджина?

Джамуха, тяжело дыша, уставился воспаленными глазами на Талифа, а тот спокойно продолжил:

— Но ведь есть и справедливые войны, в которых принимают участие достойные люди!

У Джамухи дрожали губы, казалось, что его вот-вот хватит удар.

Талиф продолжил:

— Его следует остановить — сейчас или никогда! Историю тиранов пишут малодушные трусы, не желающие противостоять тиранам!

— Я уведу отсюда моих людей, но если на нас нападут, мы дадим врагу достойны отпор, — тихо заговорил Джамуха, заикаясь на каждом слове.

— Вы станете сражаться одни? Почему бы не присоединиться к тем, кто восстал против Темуджина? В этом — ваша безопасность. Вы не сможете в одиночку защищаться от Темуджина.

— Я сказал, что мы отсюда уедем и будем давать отпор, если на нас нападут.

— Бесполезная жертва! — презрительно поджал губы Талиф. — Он вас разгромит в одно мгновение!

В голову Джамухе пришла новая мысль, и он, глянув на гостя исподлобья, кинул мрачно:

— Во всем виноваты вы! Это вы принесли страшный вред народам Азии! Вы помогали Темуджину и подбадривали его, добиваясь собственных целей! Вы позволяли ему грабить и разрушать, делились с ним награбленным, потому что получали свою большую часть, а он защищал ваши караваны и ваши сокровища! Когда он подминал под себя более слабые народы, вы только пожимали плечами и не давали ему отпор, считая, чем больше людей он уничтожит, тем вам будет спокойнее жить. «Темуджин наш друг и защитник ваших интересов», — так говорили вы о нем. А сейчас с вашей помощью он вырос, стал очень сильным и властным. Собака, охранявшая ваши ворота, стала опасной. Мне все теперь ясно! На ваши города упала тень его ненависти и желания покорять. Он уже у ваших стен! Это вы во всем виноваты. Вы настежь открыли двери клетки и выпустили наружу чудовище!

Талифа поразили и испугали слова Джамухи, он вскочил и, уставившись в дико сверкающие глаза Джамухи, заговорил резко и решительно:

— Если даже ты и прав, что из этого? Неужели мы должны ему позволить и далее покорять народы? Да, наверно, нам не стоило его поддерживать, но сейчас уже не до упреков, и настало время принимать решения. Вырвавшийся из клетки зверь желает разрушить мир. Если мы в этом виноваты, вам все равно придется принимать участие в борьбе с ним.

Джамуха склонил голову и громко застонал:

— Мой бедный народ ни в чем не виноват!

Талиф с грустным видом положил руку на плечо Джамухи.

— Невинных должно успокаивать отсутствие их вины. Сейчас не стоит упрекать друг друга. Да, мы виноваты… Но ты должен нам помочь исправить совершенную ошибку, восстановить и защитить всеобщий мир. Мы должны избавиться от жадности, близорукости и беспечности. Мы просим пролить кровь невиновных, чтобы это стало всеобщей жертвой. — Он грустно добавил: — Если мы не будем сопротивляться, то нас всех поработят — виновных и невинных! Я могу тебе прямо признаться, что из-за нас появилась подобная опасность. Но эта опасность теперь грозит и тебе, и нам. Ты должен выбирать: ты присоединишься к нам, чтобы противостоять Темуджину, или станешь его подручным и поможешь ему приблизить конец мира. — Талиф продолжал: — Глупый человек освободил тигра, а тот начал всех без разбора пожирать, он сожрет мудрых и глупцов, если останется на свободе. Неужели мудрые люди должны говорить: «Это не мы освобождали тигра»? Ведь он гуляет на свободе и может проникнуть как в наш дом, так и в твой, и твоя мудрость не поможет смирить его ярость.

Джамуха молчал, и тогда Талиф обратился к нему:

— Помоги нам уничтожить тигра.

Казалось, что Джамуху пожирает пламя отчаяния; но он, взглянув прямо в лицо Талифу, сказал:

— Я помогу тебе его уничтожить.

Талиф улыбнулся и протянул руку:

— Ты смелый и мудрый человек.

Джамуха взглянул на протянутую руку, содрогнулся и отбросил ее:

— Ты также виновен, как и Темуджин, и я не стану пожимать твою руку!

Джамуха выглядел страшно огорченным, а Талиф никак не мог понять тайну его скорби.

Глава 13

Тогрул-хан, или, как его теперь называли, ванг хан, был по происхождению кочевником и прекрасно знал, как по степям переносятся самые необыкновенные слухи. Они пролетали повсюду, как ветер пустыни.

Пройдет совсем немного времени, понимал Тогрул-хан, и Темуджину станет известно о его предательстве, и потому теперь заставлял своих соглядатаев работать и днем, и ночью. Вскоре Тогрул-хану доложили, что Темуджин узнал о том, что народы к востоку от Байкала готовы нанести ему удар вместе с Тогрул-ханом, тюрками-караитами и остальными непокоренными народами Гоби.

Тогрул-хан получил письмо от названого сына. Его привезли три воина, крепкие люди с темными лицами и свирепыми глазами хищных соколов.

Тогрул-хан не верил собственным глазам, начал хихикать, смеясь над Темуджином, и, насмеявшись вдоволь, продолжил чтение:

Ванг хан пронзительно хихикнул, как старая сморщенная обезьянка.

— Собака дрожит в собственной конуре! Он низко пал передо мной на колени и скулит от страха! Никогда прежде мне не приходилось читать такое трусливое, рабское письмо! Я даже на это не надеялся. Он останется у нас на короткой привязи!

— Отец, как смеет эта свинья называть тебя отцом?! — в ярости воскликнул Сен-Кунг, один из сыновей. — Это оскорбление, которое следует смыть его паршивой кровью!

Талиф стал перечитывать письмо, а когда он закончил чтение, то задумчиво начал вертеть его в руках.

— Отец, не стоит заранее радоваться, — сказал он неожиданно. — Мне кажется, что в его письме таится множество странных вещей… Я уловил в нем угрозу. И эта угроза вполне реальна. Он не прислал тебе трусливое письмо. Это письмо страшного и опасного врага.

Ванг хан в ужасе замер с открытым ртом, однако остальные сыновья разразились уничижительными замечаниями, выслушав которые старик воскликнул:

— Угрозы?! Ты сошел с ума, Талиф!

Талиф покачал головой и мрачно усмехнулся:

— Нет, я прочитал то, что он желал тебе сообщить! Он говорит о силе, возможностях и свирепости своих воинов. Иными словами он сообщает тебе: «Я обладаю властью, и у меня лучшие солдаты в Азии, готовые за меня умереть. Я организовал такое войско, которое никто не в состоянии победить! Попробуй нанести мне удар и получишь ответный удар такой силы, что все твое войско развалится на куски!»

— Дай мне это письмо! — заорал Тогрул-хан и вырвал письмо из рук Талифа. Он начал его перечитывать, все время гримасничая, как мартышка.

— Он также пишет, — спокойно продолжал Талиф, — что тебе следует поспешить и доказать ему свою приверженность и любовь, иначе у него лопнет терпение, и он преподаст тебе урок. Иначе говоря, он требует, чтобы ты проявил миролюбие, прекратил плести против него заговоры и не замышлял никакого предательства. Письмо, с моей точки зрения, весьма зловещее, и мне оно не нравится!

Ванг хан швырнул письмо на пол и начал топтать его ногами и плеваться, как это часто делают старые люди, которые не могут добиться своего, поэтому бесятся от бессильной ярости. Потом он поднял сморщенный кулачок и потряс им в воздухе.

— Он смеет угрожать мне, Тогрул-хану?! Я покажу этому собаке-кочевнику! Мы должны немедленно нанести ему удар! Если мы станем выжидать, то с каждым днем опасность будет только увеличиваться!

Морщинистое лицо перекосилось от страха. Старик не мог скрывать прежние страхи, ночные кошмары, ломал руки и судорожно оглядывался, как небольшой зверек, окруженный волками. Потом зловеще загорелись его маленькие глазки.

— Где его гонцы? Схватить их и отрезать головы! Потом отослать эти головы Темуджину — это будет мой ответ на его любовную записку! — Он начал хохотать сухим смехом сумасшедшего.

Талиф серьезно посмотрел на отца.

— Ты понимаешь, что таким образом объявляешь ему о начале войны?

Старик резко кивнул, продолжая безумно улыбаться:

— Да! Аллах, сколько же времени я ждал этого дня!

Сыновья покинули Тогрул-хана, чтобы отдать соответствующие приказы.

Старик сидел, подпертый со всех сторон подушками, и его голова была едва видна между худыми, костлявыми плечами, он чем-то напоминал старую черепаху. То дрожа, то хихикая и дико поводя глазами из стороны в сторону, Тогрул-хан напоминал олицетворение вечного зла и насилия. Через некоторое время он немного успокоился и уставился в пустоту, время от времени моргая нависшими веками.

Глава 14

Еси была сильно напугана и решила поговорить с мужем.

— Этот человек, тюрк, он нам принесет зло. Он только говорит верные благородные слова, но на самом деле он притворяется, хочет получить от тебя помощь, потому что трусит и ему наплевать на других.

Джамухе пришлось признать правоту слов жены. Он смотрел в ее чистые голубые глаза, такие невинные и полные боли за него, с болью ощущая, насколько сильно любит ее.

— Ты права, родная, — тихо сказал Джамуха. — Но хотя у него черная душа, он сказал правду. Тигр набрал слишком большую силу, и мы должны посадить его в клетку или уничтожить…

Еси тихо и спокойно промолвила:

— Этот тигр — твой анда.

Худое лицо Джамухи перекосила мучительная гримаса.

— Я все помню! — воскликнул он. — Я знаю! Но он одновременно и тигр!

— Муж мой, он хорошо к тебе относился!

— Я знаю! Но он — чудовище! — Он ласково взял жену за руку. — Еси, любовь моя, неужели ты желаешь, чтобы я участвовал в его походе против всего мира?!

Еси в страхе прижалась к мужу:

— Нет, нет, муж мой! Я думаю только о тебе. Если Темуджин про все прознает, он тебя убьет!

Джамуха ласково обнял жену, он стал очень грустным и задумчивым.

— Мне все это понятно, но у меня есть два пути: присоединиться к зверю или помочь его обуздать. Все остальное не в счет, — Джамуха вздохнул. — Было бы лучше, если бы я тебя не знал, а теперь у меня душа болит за тебя.

Еси видела, как страдает Джамуха, ей хотелось ему помочь. Она ласково улыбнулась ему:

— Ты не должен проиграть. Господь на небесах тебе поможет и не позволит, чтобы мир и добро на земле погибли. Дорогой мой, ты обязательно одержишь победу и превозможешь все зло.

— Я тоже в это верю, — кивнул Джамуха.

Джамуха сел на коня и выехал на открытое место возле реки. Пока он ехал, к нему вернулось старое ощущение одиночества и страха перед будущим. Он многие годы совершал подобные прогулки, представляя, что Темуджин скачет рядом с ним, они беседуют, как это делали во времена юности. Годы одиноких прогулок не прошли даром, теперь он мог бы все высказать своему анде, все их прежние недопонимания исчезли, а остались только любовь и взаимопонимание.

Однако сегодня он снова ехал один, и его никто не сопровождал, поэтому его сердце болело от одиночества и грусти. Он уже не злился на Темуджина. Черты чудовища исчезли, и осталось лицо его любимого анды, молодое и веселое, сильное, энергичное, щедрое и мятежное. Он вспоминал о Темуджине, как люди вспоминают о мертвых, а тот, кто занял его место, был врагом для Джамухи и для самого Темуджина. Сердце его разрывалось, и он уставился, ничего не видя, на зеленую текущую мимо реку и на золото хлебов.

— Темуджин! — воззвал Джамуха к небу. — Где ты? Почему ты меня покинул? Неужели я никогда тебя не увижу и не услышу твой голос? Ты мне больше никогда не улыбнешься и не назовешь своим другом! Ты умер, и без тебя мир остался пустым, как разбитая чаша!

Потом Джамуха задумался над тем, что ему предстояло сделать. Предчувствие подсказало, что впереди его ждет смерть, и все, чего ему удалось добиться, превратится в руины. Спустя некоторое время он ощутил надежду, решив, что добро и мир на земле не могут рассыпаться в прах, и если даже победят темнота и дикость, то правые силы не погибнут, ведь даже если буря ломает деревья, если вулкан извергает лаву на виноградники, если зима заморозит пастбища, то все равно затем на земле наступает весна, а почва набухает соками жизни, поднимаются и начинают цвести новые побеги. «Я должен в это верить, в это все должны верить. Иначе на земле могут погибнуть все народы, а Бог станет прятаться за темной тенью», — убеждал он себя.

Глава 15

— Теперь, — спокойно заявил Темуджин, глядя на окровавленные головы своих гонцов, — пришло наше время.

Многие его люди думали, что он говорит о мести, но Темуджин понимал, что сейчас решается его судьба.

Странно, но Темуджин не подозревал, что Джамуха Сечен собирается его предать, но если бы даже услышал об этом, не поверил бы слухам. Он твердо был уверен в том, что Джамуха его не предаст. Как ни странно, именно Темуджин, а не Джамуха, верил в святость дружеской клятвы и в то, что ее невозможно нарушить.

Темуджин скорее поверил бы, что он сам каким-то образом может предать самого себя, чем поверить в предательство Джамухи.

Правда, Темуджин часто злился на Джамуху, оскорблял и унижал его, отталкивал от себя, смеясь над ним, и относился к нему с презрением. Но он всегда доверял Джамухе и осознавал, что Джамуха — его единственный друг, с которым они близки по духу.

Он позабыл об их длительном конфликте и, подобно Джамухе, всегда чувствовал тень друга рядом с собой. Никогда он так сильно не любил Джамуху, как в эти страшные и темные дни приближавшейся драмы. Он вел честные разговоры с тенью друга, и в эти мгновения был более честен, чем во время бесед с реальным Джамухой.

«Есть такие люди, которые считают, что существующие на свете вещи делают мир реальным, — говорил Темуджин предполагаемому собеседнику. — Но если останавливаются колеса, повозка тоже останавливается. Некоторые думают, что перемена — это другое проявление единой общности. Но это проявление на самом деле новое. Человек не может пребывать в бездействии, любуясь на луну, и чтобы так продолжалось всегда. Ему следует действовать, хотя бы двигаясь по кругу. Иначе его кровь станет течь медленнее, а затем и сердце вовсе остановится. Люди говорят, что на свете нет завтра. Возможно, это правильно в отношении вечности, но для каждого живого существа всегда есть завтра. Если человек храбр, то завтра может подождать. Для меня завтра существует, а империи Китая застряли во вчерашнем болоте. А китайский Золотой Император превращается в пыль. Каждый день призывает к действию одного человека, сегодня настал мой день.

Сейчас пришел решающий миг, и я уверен, что стану победителем».

Темуджин волновался и, закончив свою речь, громко рассмеялся. Он ехал один, а сопровождала его лишь тень Джамухи.

— Люди будут говорить обо мне: «Это — величайший из полководцев и императоров, — сжав кулак и смело взглянув на небеса, проговорил твердо Темуджин. — Именно его огромные армии бороздили степи и пустыни, и перед ними опускались ниц глаза всех народов, — скажут они. — Голова Темуджина восстанет над пустотой столетий, подобно пику горы над плоскими равнинами, освещаемому светом бесконечных столетий!»

— Я всегда в тебя верил! — отвечала ему тень Джамухи.

Кюрелен же продолжал сомневаться и волноваться и говорил племяннику:

— Наверно, я уже стар, но мне кажется, что тебя ждет разочарование. Тогрул-хан до сих пор один из самых могущественных ханов-кочевников, у него есть верные друзья в Китае. Кто ты такой, чтобы выступить против него? Вонючий и немытый багатур степей… молодой и неграмотный, не осознающий силы своих противников. Остановись, пока еще не поздно и сохраняй спокойствие, тогда, возможно, Тогрул-хан позабудет о тебе.

— Дядя! Ты же сам говорил, что меня ждет необычная судьба! — пришел в неописуемую ярость Темуджин.

— Это было тогда, когда я был постоянно голоден и лесть могла мне помочь, — пожал плечами Кюрелен. — Что ты можешь поделать, — помолчав, добавил Кюрелен. — У тебя воинов в двадцать раз меньше, чем у Тогрул-хана. Конечно, тебе удалось многого добиться, но не стоит все подвергать риску ради одного безумного жеста. Призадумайся! Внимательно посмотри на себя. Ты знаешь, что я всегда давал тебе хорошие советы.

Оэлун тоже была в ужасе.

— Ты посмеешь напасть на Тогрул-хана? Сын мой, ты — просто сумасшедший. Он нас разобьет еще до наступления первых снегов. — Но видя, что ее слова сын не слышит, грустно добавила: — Ты похож на лисицу, вызвавшую на поединок тигра. Я с тобой согласна, что он повел себя нагло, посмев убить мирных гонцов. Но это всего лишь часть того, что нам ведомо. Но я догадываюсь, что твоя растущая наглость возмущает твоего названого отца. Твоя хвастливость и настырность заставляют его волноваться и думать о сохранении мира в Гоби. Я хочу дать тебе только один совет: отправь ему послание и признай свою глупость; попроси прощения и обещай ему верность и вечную преданность.

Темуджин медленно оглядел огромное море темных юрт и мрачно усмехнулся. Он видел перед собой несметные стада и множество людей. Потом сказал:

— Я навел порядок там, где убийцы и грабители творили раньше свой скорый суд. Мне удалось примирить воюющие племена и прекратить вражду. Я установил среди воинов строгий порядок и помог сотням слабых племен. Я обеспечил безопасность многим торговым караванам и тем самым добыл для нас богатства, и у нас стало больше воинов. Все это я сделал сам, а теперь мне завидует и боится меня Тогрул-хан. — Голос Темуджина крепчал и становился злобным: — Он понял, что я его враг! Между нами пойдет борьба за власть над Гоби! Мне это было всегда известно, и я сохранял мир до тех пор, пока не набрал достаточно силы. Теперь я силен, и мы должны сражаться за титул Повелителя Гоби. Я говорю тебе, что ему не удастся меня победить. Меня поддерживают духи, и за меня горой стоит моя судьба. Я всегда повторял эти слова, теперь я в них полностью уверен.

Старик Кокчу был вне себя от страха, когда к нему пожаловал Темуджин, но едва шаман увидел лицо гостя, сразу постарался скрыть свой страх. Он понимал, что желает от него услышать Темуджин, и, будучи мудрым и хитрым шаманом, он сказал то, что гость хотел услышать.

— Господин, многие ночи я занимался гаданием, и прошлой ночью на небесах появилась новая звезда. Она очень яркая и растет с каждым днем. От нее исходит нестерпимый блеск, и она пылает, как отблеск огромного пожара, а черные небеса колеблются, как при всполохах пламени. Окружающие ее звезды побледнели и стали размытыми. Мне известно, что имя этой звезды — Темуджин, великий воин и победитель.

Темуджин выслушал его с кислой ухмылкой, и когда шаман замолчал, он сказал:

— Постарайся, чтобы об этом узнало как можно больше людей. Не прекращай пророчествовать!

Как ни странно, лживые слова шамана его несколько успокоили, хотя он над ними посмеивался, но вечером тайком взглянул на небеса. К собственному изумлению, он увидел красное сверкание новой звезды.

«Возможно, все это и есть правда», — подумал Темуджин. Он переждал несколько ночей, чтобы убедиться, что звезда продолжает сверкать на небе. Он не хотел, чтобы кто-нибудь усомнился в предсказании, и люди стали бы роптать. Звезда оставалась на месте, и люди восхищались ею и верили в светлое будущее.

Борте ни в чем не сомневалась. Она была страшно рада и повторяла Темуджину:

— Мой господин, сколько раз я тебе говорила, что ты — величайший воин и перед тобой никто не устоит!

Шепе Нойон не верил ни в какие предсказания, в душе считал, что война закончится крахом и разрушением, но продолжал улыбаться, воспринимая решения Темуджина с равнодушием настоящего фаталиста.

— Только ты можешь увидеть, чем все это закончится. Веди нас вперед! — заметил он однажды в беседе с Темуджином.

Субодай высказался еще проще:

— Мы живем, чтобы покоряться твоим повелениям, мой батыр. Куда идешь ты, туда следуем и мы за тобой, мы будем сражаться рядом с тобой и покажем себя верными воинами. Мы — твои паладины и бушующее пламя. Твоя воля поведет нас в бой!

Касар посмотрел на брата преданными глазами и крепче сжал рукоять меча. Бельгютей был взволнован, а про себя думал, что когда Тогрул-хан разгромит Темуджина, то, возможно, старик сделает его своим вассалом, и он станет править остатками монголов. После подобных рассуждений у него стало светлее на душе, и он спокойно ожидал начала военных действий.

Пока Темуджин был всем доволен. Он только старательно избегал общения с Кюреленом и Оэлун, которых называл старыми воронами, предрекающими несчастье. Он разослал во все стороны быстрых гонцов, чтобы собрать тарханов различных племен и передать им приказ о мобилизации воинов. Когда он послал гонца к Джамухе Сечену, у него начало биться сердце: «Завтра, — пело сердце, — я увижу Джамуху!»

И только тут он понял, что он одинок и ему даже не с кем откровенно поговорить. Его мысли и рассуждения грозили размыть дамбу молчания. Ему было необходимо высказаться. Он ждал Джамуху, как нетерпеливый жених ожидает любимую невесту, постоянно ощущая пустоту и одиночество.

Он послал Джамухе богатые подарки для Еси и детей, еще гонец вез с собой письмо выражавшее дружеские чувства и ожидание скорой встречи.

Глава 16

В западной конфедерации Гоби все бурлило и люди волновались. Кланы лихорадочно готовились к войне.

По приказу Темуджина в орде собирались монгольские тарханы и нокуды. Это были темнолицые свирепые люди в длинных шерстяных халатах, в кожаных лакированных расписных доспехах и в меховых малахаях или высоких остроугольных шапках, из-под которых свирепо смотрели их узкие глазки. В орде стоял жуткий шум, женщины не отходили от кипящих котлов с едой. Гонцы прибывали и сразу же уезжали, добавляя суматохи к всеобщей суете. Пастухи резали самых жирных животных, и запахи варящегося мяса витали в пыльном воздухе.

Народу в орде собралось великое множество. Пожалуй, прежде никогда не собиралось столько начальников и воинов, но продолжали прибывать новые и новые вожди на быстрых конях с офицерами и их подчиненными.

Дети с интересом выглядывали из-под пологов юрт и видели перед собой новые, незнакомые лица. Собаки заходились в лае, и дико ревели и выли верблюды. Повсюду царила лихорадочная деятельность. Хорошенькие девушки, расположившись у своих юрт, кидали на прибывших кокетливые взгляды, а те делали вид, что их не замечают. Женщины бранили детей, спешили приготовить небывалый пир, таскали бурдюки с вином и чаши, подбрасывали свежий навоз в горящие костры.

Каждый вождь после прибытия сразу же отправлялся в юрту Темуджина, чтобы засвидетельствовать свое почтение и обновить клятву верности. Темуджин сидел на шкуре белого коня, и над головой у него виднелось знамя. Каждый вождь преклонял перед ним колена и оставался в таком положении, ожидая прибытия следующих вождей.

Темуджин с надеждой встречал гостей, но постепенно на его лицо наплыла тень недоумения и обиды: он прождал до заката, а Джамуха так и не появился.

Перед Темуджином были загорелые свирепые лица и сверкающие глаза ястребов. Вожди не сводили с него взгляда. Глаза у некоторых были серые — это были люди из его собственного клана. Темуджину до сих пор не удалось покорить все племена, однако все приехали к нему по его зову, поклялись в верности и объявили войну Тогрул-хану, тюрку-караиту.

Хриплые и громкие голоса заполняли ставшую душной огромную юрту. От резкого запаха тел в юрте было не продохнуть. Редкие лучи солнца, пробившиеся через откинутый полог, придавали странный блеск диким глазам воинов и отбрасывали металлический отблеск на их смуглую кожу. Они пили вино, и их взгляды становились еще более дикими. В юрту набивалось все больше народа, и вскоре совсем стало нечем дышать.

Солнце уже садилось, и прибывали самые последние вожди. Прохладный воздух вибрировал от диких криков. Каждый раз, когда у входа возникала еще одна тень, Темуджин прерывался на полуслове и с жадным ожиданием вглядывался в лицо вновь прибывшего.

Джамуха не появлялся.

В юрте зажгли светильники, и воздух краснел от света костров. Огонь пожирал последний воздух в переполненной юрте. Вонь и неприятные запахи становились все сильнее. Темуджин начал задыхаться, и по его лицу ручьями катился пот, сидящие рядом с ним воины видели, как в горячей полутьме сверкали его зеленые глаза тигра, а сам он был жутко бледен.

Воины волновались — проходило долгое время ожидания, а Темуджин говорил о каких-то неважных вещах, и вожди уже неловко переглядывались, не понимая, почему он не переходит к самому важному? Люди много пили, чтобы заполнить неловкие паузы, а потом все уставились на темный провал входа, ожидая невесть чего. Варвары проголодались и громко вдыхали в себя жирные, аппетитные запахи, проникавшие в юрту. Но до тех пор, пока не разрешит Темуджин, никто не смел подняться и выйти.

Наконец в проеме появилась последняя тень, и Темуджин встрепенулся, однако это оказался перепуганный гонец от Джамухи Сечена. Темуджин вырвал у него послание, и люди видели, как тряслись его руки. Темуджин сурово оглянулся и, поднявшись, приказал всем оставаться на местах, а сам покинул юрту.

Он вышел в прохладу вечера, освещенную красным светом горящих костров, не глядя по сторонам, пробирался через толпы, направляясь к юрте Кюрелена.

Старик дремал на лежанке. Старуха Шасса сидела рядом с ними, и ее морщинистое лицо говорило о ее вечной любви.

— Проснись! — крикнул Темуджин и швырнул письмо дяде: — Читай!

Кюрелен застонал и, моргая сонными глазами, сел на ложе. Он посмотрел на Темуджина и собирался было ему что-то сказать, но, увидев выражение лица племянника, передумал. Кюрелен поднес письмо к глазам, понял, что оно от Джамухи, и сердце его резко сжалось.

Кюрелен начал медленно читать:

Кюрелен замолчал.

— Читай! — заорал Темуджин.

Никогда прежде Кюрелен не видел подобного лица и таких свирепых глаз, в первый раз в жизни Кюрелен испугался своего племянника. Он продолжил чтение:

Кюрелен медленно опустил послание, чувствуя, как сердце сжалось от боли, и боясь взглянуть на племянника.

Темуджин молча стоял перед ним, и казалось, что он перестал дышать. Он не двигался, и его губы словно были высечены из камня, а глаза светились зеленым светом.

Кюрелен облизнул трясущиеся губы.

— Темуджин, — прошептал старик дрожащим голосом. — Это послание не предателя. Это послание человека, который любит тебя больше всего на свете, больше самой жизни.

Лицо Темуджина перекосила странная гримаса. Он не сказал ни слова, повернулся и покинул юрту.

Глава 17

Когда Темуджин возвратился к свою юрту, он казался поразительно спокойным и снова уселся на белую шкуру. Его сжирала злость, и он был страшно напряжен, но это не было заметно по его жестам, и голос звучал абсолютно спокойно.

Он начал говорить ясно и четко, и все вожди внимательно прислушивались к его словам.

— Много раз я повторял, что земли между тремя реками должны управляться единым хозяином. Повсюду царили насилие и беспорядок, поэтому мы не можем разбогатеть, и у нас нет покоя и безопасности, нет постоянных пастбищ… Так было до тех пор, пока я не попытался объединить все племена. Потом мы стали сильнее. Мы, ханы, правим разными кланами как настоящие братья и мы советуемся друг с другом. В нашем союзе много племен и мелких народностей.

Темуджин помолчал и внимательно оглядел окружавших его вождей: люди наклонялись вперед, чтобы лучше слышать и понимать его слова, отблески пламени в светильниках падали на их лица, и казалось, что Темуджина окружают бронзовые статуи.

— Вам прекрасно известно, как мы жили до той поры, когда у меня было Видение. Вам известна наша прежняя сила. В первый раз в истории кочевники, последовавшие за мной, не страдают от голода, беспорядков и насилия. Мы научились сами распоряжаться своими войсками и избегать междоусобиц. Мир начал нами восхищаться. Но кроме восхищения некоторые люди и правители испытывают к нам ненависть, зависть и боятся нас. Люди, обладающие властью, желают нас уничтожить…

Ханы обменялись мрачными значительными взглядами.

Некоторым из ханов было известно, зачем их собрали, и лица у них выражали волнение и беспокойство. Никто из них не произнес ни слова, но вокруг звучало бормотание, казалось, еще миг — эти свирепые звуки разнесут в клочья юрту.

Вожди перевели взгляд на Темуджина, у которого зеленью светились хищные глаза.

— Меня предали, поэтому вам всем может грозить смерть. — Он помолчал, а затем продолжил: — Мой названый отец, Тогрул-хан, которого китайцы с насмешкой зовут ванг хан, из-за своих корыстных целей и в желании рабски угодить Золотой Империи нарушил договор о дружбе, заключенный с моим отцом, и изменил клятве покровительства, данную мне. Ему стало ясно, что мы сильны, и он нас испугался. Кроме того, он понял, что мы уже не рабы, готовые покориться сильным народам. Он нас боится и опасается лишиться своих источников доходов. Он предпочитает вернуть нас к тому положению, когда мы голодали под его правлением, когда нас пригибали к земле слабость и нужда, и мы мчались к нему, как только он нас поманит пальцем.

Большинство из ханов кипело от ярости. Им передалось возбуждение Темуджина, но несколько человек были испуганы и опустили глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом. Они вертели кольца на пальцах или делали вид, что поправляют одежду. Храбрецы что-то хрипло выкрикивали, а трусы — молчали.

— Мы не собираемся больше терпеть унижения, рабство и угрозы! — завопил один из ханов, обожавший Темуджина, и его товарищи что-то забормотали в его поддержку. Однако было немало и тех, кто продолжал молчать и потихоньку переглядываться.

Среди молчавших были и люди из племени Темуджина. Они всегда ревниво относились к тем людям их рода, кому удалось добиться власти и богатства, и не доверяли им. Многие люди из рода Бурчикунов вынуждены были подчиняться Темуджину, действовавшего с помощью угроз и насилия. Если бы он был для них чужим, возможно, они не были бы настроены по отношению к нему столь враждебно. Но Темуджин был одного с ним рода, и они втайне ненавидели его и презирали, и чувствовали себя униженными донельзя.

Темуджин сверкающим взглядом обвел всех присутствующих и, конечно, заметил возмущение и страх. Он выбрал из общей массы тех сильных людей, которые могли бы нанести ему большой вред, и остановил на них свой взгляд.

— Борчу! Твой отец был братом моего отца! И мы с тобой одного рода. Что ты нам скажешь?

Борчу был человеком средних лет с черными волосами и поджарой фигурой. Он спокойно посмотрел на Темуджина и заговорил без страха в голосе. Его слова звучали весьма внушительно:

— Что мы выиграем, если станем обороняться или сами нападем на войска Тогрул-хана? Тогрул-хан — могущественный вождь, его войско гораздо больше, чем все наши вместе взятые. Ты говоришь, Темуджин, что Тогрул-хан настроен против нас, но тебе прекрасно известно, что только чудо поможет нам удержаться под напором его войск. Я, — продолжил Борчу после долгой паузы и посмотрев спокойно на окружающих, — не верю в чудеса!

Воцарилась тишина. Спокойная речь Борчу сразу разделила ханов на две группы, и они поглядывали друг на друга с яростью и угрозой.

— Это просто трусость! — наконец кинул в лицо Борчу один из ханов.

Борчу внимательно посмотрел на крикуна.

— Трусость? — тихо переспросил Борчу и сделал вид, что сейчас размахнется мечом. — Кто сказал «трусость»?

— Я! — выкрикнул молодой хан, который был полон желания с кем-нибудь подраться. Он сверкал красными щеками и готов был продемонстрировать всем верность Темуджину. — И еще ты — предатель! Кто не согласен с нашим господином, тот — предатель!

В юрте остро запахло возбуждением и крепким мужским потом. Все задвигались и что-то забормотали, у всех воинов свирепо раздувались ноздри, будто они уже ощущали запах крови. В глазах был виден призыв к бою и желание побеждать. Казалось, еще немного, и кровопролитие разразится прямо в юрте Темуджина.

Темуджин захохотал, его смех, подобно ушатам холодной воды, охладил разгоряченные свирепые лица.

— Что вы за глупцы, если перед лицом смертельной опасности заводите свару между собой?! Я вас позвал к себе, чтобы обсудить создавшееся положение и обдумать наши будущие действия, а вы ссоритесь прямо у меня на глазах. Говорить буду я. И только я могу кого-то обвинять в предательстве или трусости. — Он снова взглянул на вождей, они притихли, будто он их загипнотизировал. — Пока, как мне кажется, среди нас нет предателей и трусов! Если только человек так не назовет себя сам.

Он подождал. Бурчикуны все еще не могли успокоиться, что-то возмущенно бормотали, но под гипнотическим взглядом Темуджина все замолчали и отвернулись от него. Они еще сильнее стали ненавидеть Темуджина, но по какой-то таинственной причине не смели ему возражать и даже смотреть на него.

Все понемногу стали успокаиваться, громко вздыхая. Но разногласия между ханами не исчезли.

Темуджин высказал свое мнение:

— Борчу, ты должен все откровенно нам сказать.

Борчу колебался, но потом, посмотрев на своих земляков и утвердившись в их поддержке, решил спокойно, но твердо высказать их общее мнение:

— Я убежден, что мы ничего не выиграем, если ввяжемся в открытую войну с Тогрул-ханом. Все, чего нам удалось добиться под твоим мудрым руководством, — и снова в его голосе ясно звучала ирония, — мы потеряем. Кто мы такие, чтобы сопротивляться Тогрул-хану? Нас слишком мало, и нам больше никто не пожелает помочь. У Тогрул-хана имеются не только огромные войска, состоящие из наемников, но и поддержка тюрков в городах и, возможно, даже в могущественных империях Китая. — Борчу помолчал. — Нас всего небольшая горстка, а мы пытаемся вызвать на ковер целый мир. — Потом Борчу мрачно добавил: — Мы — облако мошек, пытающееся противостоять стае соколов!

Ханы, выступающие в поддержку Темуджина, что-то грозно бормотали и свирепо потрясали мечами. А сам Темуджин поднял в воздух руку, чтобы все помолчали, и смотрел только на Борчу.

— Чтобы сделал ты перед лицом наступающей на нас опасности? — насмешливо и сурово спросил он Борчу.

Тот пожал плечами и взглянул на соплеменников, ожидая их поддержки.

— Я предлагаю покориться Тогрул-хану, возобновить клятвы нашей верности и назвать его Ханом Ханов. Обещать, что мы ему, как и прежде, будем повиноваться, и заявить, что мы ему не угрожаем, а являемся его слугами!

Люди Темуджина начали громко протестовать, и многие из них поднялись с мест, однако снова Темуджин всех усмирил взглядом и взмахом руки.

Борчу продолжил. Казалось, у него прибавилось силы от сознания собственной правоты:

— Разумные люди понимают, что это — самый лучший для нас путь. Война нас погубит, а во время мира мы сможем накопить силы. Мы уже обладаем многим и не должны ничего терять из-за глупого и непродуманного поступка. Клятва верности ничего не стоит, а обнаженный меч — сигнал для нашего полного разрушения.

Борчу закончил речь, все продолжали молчать. Темуджин безмолвно сидел на белой шкуре, казалось, он погрузился в размышления. Лицо его оставалось спокойным, будто он взвешивал каждое слово Борчу. Те, кто его поддерживал, ждали его окончательного решения.

Наконец он повернулся к тем, кто был ему верен и спросил:

— Что вы по этому поводу думаете?

— Мы хотим сражаться! — громко закричали ханы. — Наш господин и повелитель, мы отдаем тебе власть над нами! Веди нас в сражения!

— Правда! Правда! — продолжали бесноваться ханы, согласные с мнением Темуджина.

Страсти накалились до предела. Воины вскочили с мест, воинственно размахивали мечами, громко и хрипло хохотали. Они окружили Темуджина, преклонили перед ним колена, касаясь его ног лбами. Люди словно были одержимы желанием и страстью проливать кровь. Ханы хлопали друг друга по спинам и обнимались, подчеркивая тем самым свое боевое братство. Кругом сверкали свирепые глаза.

Люди Борчу молчали, но им стало не по себе.

Темуджин, улыбаясь, принимал клятвы верности своих последователей.

Затем он встал, поднял руки в воздух и заговорил тихим, но доносящимся до всех голосом, переводя сверкающий взгляд с одного человека на другого.

— Еще при моем рождении мне было предсказано, что я стану императором степей и пустынь. Это мне предсказали священники, они говорили, что Вечное Синее Небо вручило мне в руки судьбу людей, живущих в войлочных юртах. Они предсказали, что я поведу людей в сражения, что мы в них будем побеждать и наши люди станут повелевать в Азии. И неважно, где живут остальные племена. Все народы мне покорятся. Тогда я стану самым влиятельным господином, Самым Свирепым Воином, Великим Потрясателем Вселенной!

Темуджин помолчал, желая, чтобы его слова отложились в сознании присутствующих. Люди Борчу обменялись взглядами, услышав подобную откровенную похвальбу, но тем не менее заволновались. Высокий, стройный монгол, стоящий перед ними, был наполнен неземной силой, от него исходили токи власти, которым невозможно было сопротивляться.

— Я верю в предсказание! — громко воскликнул Темуджин. — Я знаю, что никто не устоит передо мной. Моя жизнь подтвердит правильность предсказаний! Я был бедным попрошайкой, а теперь я правлю всеми людьми, живущими между трех рек! Кто посмеет сомневаться в предсказании? Кто посмеет спорить с Вечным Синим Небом? Хочу вам поклясться в том, что хотя нам и грозят уничтожением, я сохраню для нас места, где жили наши предки, сохраню землю наших отцов и прибавлю к ним империи всего мира!

Пламенная речь Темуджина возбудила его последователей. Они стонали, смеялись и рыдали, потом начали обниматься, крепко хлопали друг друга по плечам и смотрели на Темуджина сияющими глазами, выкрикивали угрозы тем, кто был не согласен с их обожаемым повелителем.

Бурчикуны сомневались в своей правоте и были испуганы таким проявлением враждебности. Они облизывали пересохшие губы, тяжело и прерывисто дышали.

Темуджин поднял руку, призывая к тишине. Люди застыли, глядя на его ужасное и одновременно прекрасное сияющее лицо.

— Вы станете моими верными соратниками и Боевыми Знаменами, где бы мы ни появились, люди будут падать ниц при виде нас! О нас станут складывать славные песни и петь о том, как мы покорили народы! Мы победим! Так будет! Мир будет принадлежать нам!

Бурчикуны не верили собственным ушам. Разум им подсказывал, что перед ними выступает бездумный глупец, страдающий манией величия, что они слышат выкрики безумца, а их крепкий мир попал в сети опасных ошибок, все их ценности каким-то образом поменялись местами и стали угрожать самим людям. Однако их сердца дрогнули, а логика отказала им под влиянием крикуна, завораживающего людей безумными и страшными словами. Помимо их воли души этих людей были вовлечены в безумный танец колдуна-дервиша, и перед ними представали странные видения.

«Что, если он говорит им правду? — невольно спрашивали Бурчикуны себя. — Если ему действительно известно то, о чем мы не знаем? Возможно, мир стоит на голове, а не опирается на ноги, и этот человек сможет добиться чуда и благополучно осуществить свой безумный замысел? Что, если безумие важнее, чем разум, и факты ничего не стоят в сравнении с предсказаниями?»

Они смотрели на Темуджина, и в душах их рождались сомнения. Люди кусали губы, тяжело дышали, пот покрывал их лица. Темуджин наблюдал за ними с насмешливой улыбкой. Он ждал…

Потом Борчу поднялся, словно зачарованный он не сводил сверкающего взгляда с лица Темуджина, покачивался, стоя перед молодым монголом, а когда вокруг раздались дикие крики, склонился перед Темуджином и коснулся лбом его ног, потом так и остался стоять перед ним на коленях.

Все вокруг замолчали, не смея даже пошевелиться или сомкнуть раскрытые в крике губы. Все были поражены увиденным. Бурчикуны смотрели на своего лидера и пытались понять, не снится ли им все это. Их обуял ужас, в душах царило безумие, и они также, будто околдованные, один за другим молча встали на колени перед Темуджином и коснулись его ног своими лбами.

Потом все воины начали бурно радоваться, и юрта задрожала от громких хриплых криков. Светильники подпрыгивали на столиках, войлочные стены ходили ходуном. Каждый вождь желал коснуться Темуджина, чтобы тот поделился с ним своей чудодейственной силой, и получить от него свою долю смелости и властности. Темуджин стоял среди возбужденных воинов и улыбался, глядя на людей мрачными зелеными глазами. Он позволял им касаться себя, спокойно выдерживал их объятия и выслушивал их громкие клятвы в верности и обещания полного повиновения.

Темуджин принял жезл полководца и надеялся, что сейчас в диком возбуждении они назовут его Ханом Ханов и Императором Всех Народов. Но ханы мелких степных племен твердо держались за свою относительную независимость, и Темуджина пока устраивало подобное положение вещей. Он прекрасно понимал завистливую гордость каждого вождя даже самого небольшого племени, и у него хватило мудрости пока не покушаться на их номинальную власть. У него еще все впереди. А теперь ему обязательно нужно было победить Тогрул-хана!

Когда в юрте удалось установить некое подобие порядка, Темуджин решил посвятить вождей в свои планы.

— У нас имеется только одна возможность для победы. Мы должны полагаться на неожиданные молниеносные удары по войскам Тогрул-хана. Мы должны опережать противника, наносить удары там, где он не ждет, сея панику в рядах врагов. Быстрота и смелость — вот наши союзники. Нам предстоит рискнуть всем, но нанести такие удары, чтобы разделить их войска и выиграть сражение. Мы должны нападать на наших врагов на их собственной земле. Нам там нечего терять, а им придется сражаться с предельной осторожностью. Они не захотят уничтожать свои богатства, и страх потерять их свяжет им руки. Воины, сражающиеся на собственной территории, уже наполовину потерпели поражение. Нам терять нечего, и мы сможем там сражаться без оглядки… Когда противники увидят, как уничтожаются их пожитки, они будут поражены в самое сердце и станут слабыми. Города легче сдаются врагу, чем боевые военные лагеря. Наши противники изнежены и сильно раскормлены. Нас закалила трудная жизнь и постоянные стычки с врагами. Эти люди предпочтут сохранить свое добро, чем завоевать трудную победу. Нам нечего терять, но завоевать мы сможем целый мир. У нас общая душа, мы хотим победить и обязательно добьемся победы!

Потом Темуджин подробно изложил свои планы, которые он уже давно и тщательно обдумывал. Люди слушали его, затаив дыхание, полные восхищения и удивления. Они опять заволновались, почувствовав себя победителями, с трудом сдерживаясь от радостных выкриков. Но Темуджин оставался холодным, как лед, и лицо его казалось маской смерти. Он даже не волновался, он был в себе уверен.

В этой юрте, стоящей посреди бесконечной степи, решались судьбы всего мира, и История ждала, держа в руках калям, чтобы начать описывать происходящие события. История была поражена тем, что варвары могут решать судьбы миллионов людей, но потом История вспомнила, что подобное повторяется сотни и сотни раз.

Много позже, когда луна начала светлеть, а люди сильно утомились, только тогда Темуджин заговорил о Джамухе. Ханы в ужасе внимали его словам. Он рассказал им, как был предан собственным андой и побратимом. Они смотрели на его бледное суровое лицо и слушали его тихие весомые слова.

— Если в войске есть среди начальников хотя бы один предатель, то все войско находится в опасности. Джамуха Сечен не только меня предал, он предал вас и все наши народы. Он для нас опасен. Он наш враг, поэтому должен умереть, и первый же наш удар будет направлен на него. Победа не заставит себя ждать, потому что к нему никто не придет на помощь. Мы должны использовать внезапность и быстроту. Уничтожив его, проследуем дальше.

На совещании присутствовало множество людей, не забывших о прежних отношениях между друзьями. И они с любопытством слушали Темуджина, и как ни всматривались в его лицо, так и не смогли различить никаких признаков скорби или жалости. Лицо вождя оставалось спокойным и безмятежным. Он говорил о Джамухе, как хозяин говорит о вышедшей из повиновения собаке.

Потом люди поняли, что задачей Темуджина было не просто физическое устранение Джамухи. Ему хотелось смыть кровью нечто, мучившее его подспудно, но он не понимал, что, совершив этот поступок, получит новые страдания и никогда не будет до конца счастлив.

Глава 18

Борте в открытую ликовала, когда узнала о предательстве Джамухи.

— Господин! — кричала она хохоча, и ее белые зубы сверкали, как у хищной волчицы. — Разве я тебя не предупреждала? Ты меня не желал слушать! Ты считал, что у меня есть тайная причина, чтобы ненавидеть твоего любимого анду! Ты обвинял меня в глупости. Боги! А дурой оказалась не я!

Она купалась в счастье от того, что наконец Джамухе достанется по заслугам, упивалась предвкушением его страданий, как дикий зверь пьянеет при виде крови. Борте не могла дальше сдерживаться.

— Привези его сюда, чтобы здесь наказать его! — молила она мужа. Она представляла себе, как палачи варят Джамуху в кипящем сале или его рвут на части кони, и ее лицо багровело и оплывало от радости, а ноздри широко раздувались.

Внимательно взглянув на жену, Темуджин ничего не ответил. Женщина не разглядела за его спокойным выражением лица, но что-то в этом спокойствии испугало Борте.

Темуджин был занят тем, что внимательно осматривал свое оружие, когда к нему пришли Кюрелен и Оэлун. Кюрелен, который слышал последние слова Борте, обратил внимание на его отрешенный вид, внушавший старику некоторую надежду. Слова жены сына слышала и Оэлун, с презрением взглянула на невестку и сказала:

— Темуджин, прикажи этой женщине уйти. Нам нужно поговорить с тобой.

Борте побелела от подобной наглости и с ненавистью накинулась на родственников мужа. Она слишком долго сдерживалась и теперь желала им отомстить за все пережитые унижения.

— Джамуха Сечен предал нашего господина и будет наказан. То же самое касается и вас! Вы всегда его защищали и говорили, что он не может быть предателем.

Оэлун презрительно глядела на Борте.

— Я повторяю, что Джамуха не предатель. А тебе приказываю, женщина, оставь нас одних с Темуджином.

Борте победно улыбалась, глядя на Темуджина, который сделал вид, что лишь только теперь их заметил.

— Ага! — задумчиво протянул Темуджин, кладя на пол меч. Он слегка улыбнулся, и Кюрелен обратил внимание, как племянник осунулся, и в его сердце проснулась новая надежда. Он видел лихорадочный блеск его глаз.

— Оставь нас, Борте! — спокойно приказал он.

Борте была поражена и в ярости указывала на Кюрелена и Оэлун:

— Господин мой, эти люди — предатели! Они сюда пришли, чтобы защищать предателя!

— Убирайся, Борте! — повторил он, резко толкнув жену к выходу.

Борте разрыдалась от злобы и умоляюще взглянула на мужа, но что-то в его лице заставило ее замолчать. Она вышла из юрты, по пути бросив на Оэлун мрачный, победный взгляд.

Оэлун усмехнулась, и напряжение на ее лице несколько смягчилось, но через миг она опять нахмурилась, взглянула на сына, подобно мрачной святой, которая намерена наказать ослушавшегося подданного.

— Ты не собираешься убивать своего анду? — прямо спросила она его.

— Когда-то он посадил тебя под стражу из-за того, что ты слишком много болтала, — заметил Темуджин, внимательно оглядев мать и скривив губы, и вдруг громко захохотал и отвернулся.

Оэлун покраснела, но это ее не смутило.

— Ты собираешься с ним расправиться?

— Нет. Если я так сделаю, то дело предателя станет излишне важным и значимым для остальных людей. Мы его привезем сюда, чтобы осудить, как судят мелкого врага.

Кюрелен испытал облегчение, и, увидев его лицо, Темуджин насмешливо и мрачно усмехнулся, а потом проговорил:

— Он никогда не был моим другом и нарушил самую святую клятву, которую дают мужчины. Но я постараюсь быть по отношению к нему милосердным. — Он помолчал, а злобная улыбка расползалась по его лицу. — Я предоставлю ему выбор: умереть от удушения или сгореть заживо.

Старик и Оэлун побелели от ужаса. У них перехватило дыхание, и Оэлун разрыдалась, но не от слабости, а от гордости и презрения к чудовищу, которое видела перед собой.

— Только такие действия я ожидала от тебя, — прошептала мать.

Кюрелен понимал, что насмешки делу не помогут. Он подошел к племяннику, коснулся искалеченной рукой сжатой в кулак руки Темуджина и тихо промолвил:

— В глубине души ты уверен, что Джамуха не предатель. Он дважды спасал твою жизнь, и вы вдвоем спали под одним покрывалом. Он был твоим единственным другом. Если он говорил тебе неприятные слова, то только потому, что он — честный человек и не мог пережить неправильные деяния, и они его возмущали. Он не хочет мириться с ложью и желает, чтобы ты соответствовал тому образу, который он создал для себя. Ему противны мелочность, жестокость и насилие. Если он ошибался, создавая для себя такой образ, значит, он только мыслит неправильно, но он тебе верен.

Темуджин выслушал дядю, не сводя с его лица лихорадочно горящих глаз, а потом спокойно заговорил:

— Дядюшка, для нас наступили сложные и тревожные времена. Я могу тебе ничего не объяснять, но все же скажу: нам грозит огромная опасность, поэтому предатели или люди, говорящие неразумные вещи, не должны оставаться в живых. Их болтовня делает нас слабыми, и ужас должен охватить сердца тех, кто по каким-либо причинам мог бы стать предателем. Мы должны защищаться ради силы и общих интересов.

Он помолчал, а потом добавил совсем тихо:

— Я не ощущаю вражды к Джамухе и буду действовать только потому, что так необходимо.

Кюрелен молча долго смотрел на племянника, а затем грустно промолвил:

— Ты сильно страдаешь и жаждешь лично ему отомстить, потому что тебе кажется, что он тебя обидел и твоя любовь к Джамухе оказалась насмешкой. Дорогой племянник, будь милосерден к несчастному Джамухе! Привези его сюда и оставь под стражей за лишнюю болтовню. Если ты прикажешь его убить, ты будешь страдать всю оставшуюся жизнь! И ты не будешь знать покоя, если даже ты покоришь весь мир.

Глаза Темуджина блестели, как твердый полированный сине-серый камень, и он с жалостью улыбнулся дяде:

— Я уже сказал — я не могу его помиловать. Моя жалость может породить других предателей!

Оэлун бурно дышала, слушая их разговор, потом ее терпение лопнуло, и она громко воскликнула:

— Убийство доставляет тебе удовольствие! Ты убил своего брата Бектора, а теперь спешишь расправиться с Джамухой! Ты не человек, а дикий хищный зверь!

Темуджин сделал вид, что не слышит мать, и тихо обратился к дяде:

— Ты понимаешь? Я должен это сделать!

Кюрелен в отчаянии медлил с ответом, а потом спросил:

— А что будет с народом Джамухи?

Темуджин, не моргнув глазом, ответил:

— Я уже отдал Субодаю приказ, чтобы там не осталось в живых ни единого мужчины — молодого или старого. Любой ребенок ростом выше колеса кибитки не останется в живых. То же самое касается старух. Молодые женщины и малые дети приедут сюда вместе с Джамухой.

Кюрелен не верил собственным ушам, и у него закружилась голова. Он прошептал:

— Но ты так обычно не делаешь. Обычно ты принимаешь побежденных в свой клан…

Темуджин покачал головой.

— Только не этих. Они все предатели, они — слабый народ. Я не позволю им жить среди нас. Они станут распространять заразу и мешать нашему продвижению вперед.

Кюрелену показалось, что его обволакивает темное облако, и сквозь черную завесу до него доносились дикие крики Оэлун. Она вопила и ругала сына, Кюрелен собрался с силами и попытался взять себя в руки.

— Ты не можешь так поступить, — шептал старик.

Темуджин пожал плечами и снова взял в руки меч и осторожно провел пальцем по сверкающему острому краю, а потом взглянул ослабевшему дяде прямо в глаза.

— Уходите. Мне нужно о многом подумать. Я устал, а мне еще нужно подумать о том, как поступить в дальнейшем.

Кюрелен понял, что им с Оэлун ничего не удалось добиться, и заговорил тихо и серьезно:

— Во всем этом виноват только я. С самого детства я внушал тебе презрение к нежности и смеялся над честью, которая может помешать действиям людей. Я говорил, что все можно извинить, если действительно возникает чрезвычайная ситуация, и что размышляющие слишком долго люди слабаки, а суровость отличает сильного человека. Я был глупцом!

У меня никогда не было нужных сил для действий, поэтому я восхищался сильными и властными людьми. У меня искалеченные руки, и я презирал слабость и превозносил жестокость. Слабый и больной человек, несчастный евнух всегда станет прославлять жестокость и силу. Именно такие люди воспитывают тиранов и убийц. Если у человека не работает детородный член, то он восхищается дикими и неуправляемыми людьми. Слабый и трусливый человек вкладывает меч в руки безрассудных и жестоких воинов!

Темуджин слушал тихий убаюкивающий голос и кривил губы, будто его все забавляло.

У Кюрелена сразу осунулось лицо и провалились глаза, но он, казалось, горел в лихорадке.

— Я пытался отомстить миру, который лишил меня мужественности и силы. Я этого добился, и из-за этого погибнет Джамуха Сечен! — Кюрелена ломали приступы сильнейшей дрожи. Он упал ниц перед Темуджином и больными руками обхватил его колени. — Темуджин! Я никогда тебя ни о чем не просил. Я умоляю тебя, отдай жизнь Джамухи в мои руки!

Темуджин взглянул сверху вниз на дядюшку Кюрелена. Его страшно забавляла эта сцена: перед ним корчилась в муках изуродованная слабая фигура его дяди, на него смотрело старое несчастное лицо с длинным хищным носом и крохотными глазками под поседевшими бровями. Племянник был поражен, когда увидел слезы на глазах Кюрелена. Оэлун не могла отвести взгляда от своего брата, ее сердце разрывалось, исходило болью и кровью.

На Темуджина это тоже подействовало.

Он тихо сказал:

— Кюрелен, попроси меня о чем-то ином, и я все тебе дам!

Однако старик лишь крепче ухватил Темуджина за ноги.

— Нет! — кричал он. — Мне нужен Джамуха! Я тебя не отпущу до тех пор, пока ты мне не дашь обещание!

Темуджин рывком поставил старика на ноги, и лицо у него потемнело от злобы.

— Глупец! — вскричал он и сильно потряс старика. — Убирайся! Я зря потратил время, выслушивая твои глупости! Убирайся, пока я не расправился с тобой!

Он отшвырнул от себя дядюшку, и калека покачнулся, вскинул руки и, чтобы не упасть, стал смешно загребать ими воздух, будто плыл посуху. Его лицо было напряженным. Оэлун пыталась помочь и поддержать брата, чтобы тот не ударился, но рывок был слишком сильным, ноги Кюрелена скользили по деревянному настилу, он перевернулся и неловко завалился на спину. Затылок его ударился о край резного деревянного сундука, голова резко откинулась ему на грудь. Тело Кюрелена казалось перекрученным, оно застыло, как ненужная, выброшенная старая одежда. Глаза его выкатились и грозно уставились на Темуджина.

Оэлун застыла в ужасе, а потом пронзительно закричала. Темуджин был тоже поражен. Оэлун бросилась на помост к брату и подняла его голову. Кровь текла меж пальцев. Она замолчала и смотрела в мертвые глаза единственного преданного ей человека. Потом опять раздались ее ужасные крики. Оэлун прижимала к себе голову брата, касалась искалеченных рук губами и страстно целовала. Она покрывала поцелуями его волосы, щеки и охладевшие губы. Длинные седые волосы Оэлун упали ей на лицо, и сын не мог видеть ужасного выражения ее лица. Она прикрывала волосами, как пеленой, погибшего, а сама, казалось, помешалась. Оэлун стонала и произносила странные печальные слова.

— Мой любимый! Сердце мое! Я всю жизнь любила только тебя! Ты оставался частью моей души! Только ты, любимый, только ты! Поговори со мной! Скажи, что ты меня все еще любишь, мой братец возлюбленный, мой самый дорогой!

Темуджин застыл, как статуя, наблюдал за этой ужасной сценой и слышал слова помешавшейся матери, ее убаюкивающий голос звучал в его ушах. Казалось, женщина оплакивает возлюбленного, или мать стенает и льет слезы по своему сыну. Оэлун олицетворяла печаль и отчаяние. Темуджин в муке зажмурил глаза. Стоны и слова любви матери были нестерпимы. Он не мог этого выносить и вышел наружу в холодный, синий дневной воздух. Ноги его дрожали, а в глазах плавали мутные круги. Сердце больно сжималось.

С трудом доковылял Темуджин до юрты Кокчу и хрипло ему сказал:

— Мой дядюшка Кюрелен находился у меня в юрте и упал там без чувств. Когда он падал, разбил себе голову. Отправляйся к нему и помоги моей матери… Она в тебе нуждается.

Кокчу лежал на ложе и его обмахивала опахалом его любимая молодая женщина-танцовщица. Шаман медленно поднялся и посмотрел на Темуджина. Он видел перед собой мрачное постаревшее лицо и дикие зеленые глаза. Он также заметил, что молодой хан весь дрожит и из прикушенной губы капает кровь.

— Я иду, — неохотно сказал Кокчу, беря в руки маленькую шкатулочку с амулетами и не отрывая любопытного взора от Темуджина.

Хитрый шаман все понял, и лицо его загорелось зловещим огнем. Но он поклонился хану и, сделав вид, что скорбит, отправился выполнять приказание Темуджина.

Он обнаружил Оэлун, лежащую без сознания на теле брата. Женщина была испачкана кровью Кюрелена. Люди с трудом оторвали ее от тела брата, которого она держала окаменевшими руками. Слуги отнесли Оэлун в ее юрту, и вокруг несчастной засуетились служанки.

В полночь Оэлун пришла в себя. Служанки с ужасом поняли, что хозяйка лишилась рассудка. Она бушевала, кричала, то и дело постоянно хохотала. Служанкам пришлось применить силу, чтобы удержать ее на ложе. Всю ночь ее дикие крики звучали в улусе, и женщины вздрагивали в своих юртах и теснее прижимали к себе детишек.

На рассвете Оэлун устала, успокоилась и заснула. Когда служанки, отупевшие от усталости, подошли к ней, чтобы прикрыть ее меховым пологом, они увидели, что Оэлун мертва.

Глава 19

Собрав всех мужчин, зрелых и молодых, своего клана, Джамуха глядел на них с любовью и грустью, и люди, поняв, какие тяжкие думы его одолевали, пытались подбодрить своего вождя, обещая ему свою поддержку.

Джамуха рассказал людям о приказе Темуджина и о своем ему ответе, а потом, волнуясь, ждал их ответа. На лицах людей он видел волнение, испуг, храбрость, удивление и подозрение. Люди начали перешептываться. Джамуха ждал их реакции и хрустел в волнении пальцами.

Наконец один старик решился высказать общие мысли:

— Господин, ты сделал то, что должен был сделать, и твой народ за это тебя уважает и любит.

Джамуха улыбнулся, и на глазах у него выступили слезы.

— Спасибо вам всем, — тихо произнес он. Его подбодрили их улыбки, люди столпились вокруг Джамухи. Как живая, дышащая, сочувствующая стена. Некоторые пытались к нему прикоснуться, чтобы показать, как они его любят.

Джамуха снова заговорил, и речь его была грустной, словно он прощался со своими людьми.

— Когда-то один старик сказал мне: «Чтобы спасти мир, было бы недостаточно скупого жеста». Я ему не поверил, потому что считал, что люди, желающие защитить мир, вполне могут это сделать. Я думал, если люди станут добрыми и будут уважать дружбу и предпочитать мир, а не войны, не станут ссориться друг с другом, им не будет угрожать зло и им не нужно будет запасаться оружием. Если люди станут хорошо относиться к своим соседям, быть к ним справедливыми и считать, что те обладают честью и милосердием, эти соседи оставят их в покое и никогда на них не нападут. Человек, не желающий начать войну и не пытающийся подмять под себя соседа, не опасен для других людей, и ему никто не станет угрожать. Он сможет спокойно вести собственное хозяйство, пасти свой скот… Все люди должны заниматься собственным делом, — Джамуха грустно вздохнул. — Братья мои, я ошибался, теперь мне стало ясно, что за мир следует сражаться, как за самое ценное сокровище. Ответом тиранам призвано служить крепкое войско, более сильное, чем их.

Чтобы на тебя не напали — нападай первым! И постоянно крепи свою оборону. Иногда, чтобы на земле воцарился мир, люди сначала должны сражаться до победного конца или принять достойную смерть. Чтобы установить на земле справедливость, свободу и спокойствие, люди прежде должны вести суровую войну и отдать свои жизни ради жизней своих детей. Я не знал всего этого, думал, если нам нужен мир — вот он, к нашим услугам. Я в это верил, и теперь из-за моих ошибок вам грозит величайшая опасность. Я отдал вас, беззащитных, врагу. Я ненавидел оружие и тем самым разрушил мир. Ваши жены и дети могут закончить жизнь рабами или даже погибнуть, поэтому я — ваш настоящий враг. Я вас предал… — Джамуха начал горько рыдать. — Я не дал вам возможности защищать ваши дома и пастбища, не научил вас воевать. Из-за меня ваши сердца стали слишком мягкими. Мы превратились в беззащитных жирных червей, ожидающих, когда их тел коснется острый клюв хищника.

Старик преклонил колена перед Джамухой и бережно взял его руку.

— Господин, мы будем сражаться, чтобы отстоять мир.

— Нет, — печально сказал Джамуха и дотронулся до плеча старика. — Слишком поздно. У нас нет оружия, а ваши руки привыкли к земле, к плугу! Ваши тела не защищены от ударов мечей свирепых воинов. Неужели вы верите, что ваша храбрость сможет вас защитить от беспощадных, жаждущих крови орд? Человек может обладать смелостью тигра и бесстрашием сокола, но если у него нет оружия, смелость ему не поможет.

Джамуха помолчал немного, а потом, сжав кулаки, воскликнул:

— Я не желаю вами жертвовать! Не могу представить себе, что с вами расправятся, как с бессловесным стадом! Я не могу просить вас принять участие в сражении, которое закончится для вас смертью и страданиями!

— Мы не готовы к защите, и у нас есть только один выход — сдаться! Слишком поздно делать еще что-нибудь. Мои соглядатаи сообщили мне, что Темуджин посылает свои войска, чтобы нас уничтожить. Будем сопротивляться — все погибнем, а если сдадимся, они нас помилуют, потому что Темуджин всегда принимает в свою орду покоренные племена, чтобы стать еще сильнее и многочисленнее. Нам придется покориться, — сказал старик.

Джамуха с болью в голосе прокричал:

— Сдаются те народы, которые не могут себя защитить. Рабство — судьба народа, который не ценил мир и не мог его защитить.

Люди с ужасом слушали его, не могли вымолвить ни слова, а только со страхом смотрели на горизонт, откуда вскоре должны были появиться карающие орды Темуджина.

Старик задал Джамухе еще один вопрос:

— Что станет с тобой, господин?

Джамуха устало улыбнулся.

— Я поеду вперед, чтобы встретить войско Темуджина. Я должен сдаться ему на милость до того, как он пожалует сюда. Тогда вас не убьют, и ваша кровь не будет проливаться зря.

Старик снова спросил его:

— Но уверен ли ты, что не пострадаешь?

Все громко поддержали старика.

— Если мы не получим подтверждения, что тебя не тронут, мы не станем сдаваться! Будем драться голыми руками!

Джамуха испугался. Он прекрасно знал Темуджина и понимал, что нельзя ждать милосердия от человека, не терпевшего сопротивления или неповиновения, однако если об этом узнают его люди, они примут смерть ради Джамухи. Тогда Темуджин их всех перебьет.

— Я — анда Темуджина, и он всегда остается верным клятвам. Он может отругать меня, и не более того… Я клянусь вам в этом. — Помолчав, он добавил: — Если я встречу войска, они, возможно, сюда вообще не пойдут. Ведь это я не послушался призыва Темуджина, а вы ни при чем. Я вернусь вместе с людьми Темуджина, которые будут наблюдать за мной и установят здесь порядок. А до той поры, — обратился он к старику, — я оставляю на моем месте тебя. Если я не вернусь, правь людьми справедливо и милосердно и не делай того, чего бы я не одобрил. Но ты должен обучить молодежь воинскому мастерству и вы должны вооружиться. Готовьтесь защищать то, что вам дорого.

Джамуха отправился в юрту жены, опустился перед Еси на колени и стал целовать ее руки.

— Прости меня, любимая. Я не смог тебя защитить.

Еси тоже опустилась на коленях и целовала мужа, и он не посмел ей сказать о приближении врага и о том, что собирается сдаться. Джамуха позвал своих детей, прижал к груди и страстно поцеловал. Ему было грустно, что их сказка кончается таким образом.

Он вышел из юрты, приказал подать коня и быстро поскакал прочь.

Джамуха въехал на бровку холма, оглянулся, чтобы последний раз взглянуть на любимые места, которые, как он понимал, оставлял навсегда.

Он увидел золотую реку, золотистый отблеск созревающих хлебов и мирный улус. Ему представились мирно пасущиеся в отдалении стада, и он видел спокойно занимающихся своей работой мужчин и женщин.

— Вскоре меня не будет на свете, — громко сказал Джамуха, и лицо его светилось радостью. — Если моя жизнь спасет жизнь этих людей, что ж, значит, я не напрасно прожил ее!

Глава 20

Джамуха ехал в том направлении, откуда должны были появиться враги. Лошадь шла не торопясь, и душу Джамухи наполнил мир и покой.

На второй день во время заката ему показалось, что он заметил вдалеке тонкую линию приближавшихся всадников, он натянул поводья. Прошло некоторое время, прежде чем Джамуха понял, что это и в самом деле войско Темуджина. Он начал подгонять коня, спеша к нему навстречу, потом услышал звуки трубы и понял, что его тоже заметили. И еще он видел, как развивалось знамя из девяти черных хвостов яка. Когда войско приблизилось, Джамуха поразился количеству воинов и грустно улыбнулся, подумав о своих беззащитных людях. Едет ли с войском Темуджин? И каковы будут его действия?

Навстречу выехал всадник — Джамуха увидел, что это был Субодай. Монгол остановил коня и ждал, когда приблизится Джамуха. Субодай тоже постарел, но его красота, казалось, не поддавалась времени, всадник держал себя с достоинством, гордостью и уверенностью, смотрел прямо на приближающегося Джамуху. А у того сердце забилось от радости при виде Субодая, который никогда не был свирепым, безжалостным человеком и не поддавался чувству ненависти или мести. Это было хорошо, что именно он командовал войском!

Джамуха ехал навстречу Субодаю, подняв в приветствии руку.

Субодай вежливо ответил на приветствие. Старые друзья молча смотрели друг на друга. Джамуха протянул руку Субодаю, а тот не колеблясь крепко пожал ее.

— Приветствую тебя, Субодай! — сказал Джамуха.

— Привет и тебе, Джамуха Сечен, — тихо ответил Субодай.

Джамуха с трудом различал его слова, только теперь он обратил внимание, что лицо друга грустное и очень бледное, а в его глазах застыла тревога…

— Я хочу сдаться Темуджину, — заявил Джамуха, — и вернуться к нему вместе с тобой.

Субодай промолчал и взглянул на небо.

— Уже вечер, мы станем тут лагерем на ночь, — сказал он и отдал приказ подъехавшему человеку. Джамуха удивленно видел перед собой огромное войско, которое прибыло, чтобы захватить одного беззащитного человека, видел темные угрожающие лица воинов, и когда прямо смотрел на них, они отводили глаза в сторону.

У Джамухи сердце сильно забилось в груди от ужасного предчувствия, он повернулся к Субодаю, тот делал вид, что снимает седло с коня.

Множество людей готовилось к ночлегу, но вокруг не раздавалось ни единого звука.

Страх охватил Джамуху, у которого перехватило дыхание. Но он все же подошел к Субодаю и спросил:

— Почему вы остановились на ночь здесь? У нас еще есть время до заката, мы могли бы двигаться к дому, ведь возвращаться легче, чем идти вперед.

Субодай долго смотрел на друга, было видно, что он рад их встрече.

— Мои люди устали, нам лучше поспать перед тем, как продолжить путь.

Они прямо смотрели друг на друга, Субодай не отводил глаз, и Джамуха заметил, что у него выступили слезы. А может, это последние лучи заката сверкали в его глазах!

Субодай осторожно дотронулся до плеча Джамухи.

— Джамуха, ты поужинаешь со мной, и мы будем спать в одной палатке. Мне нужно тебе многое сказать.

В сердце Джамухи опять пробудилась надежда, и тяжелое ощущение страха мало-помалу испарилось. Он считал, что Субодай оставался его другом и доверял ему, как прежде.

Когда им принесли еду, никто из них не мог есть, но Субодай решил выпить, и Джамуха последовал его примеру. Их окружала холодная ночь пустыни, но у костра было тепло, а за его освещенными пределами с трудом различались неясные очертания спящих воинов и пасущихся поодаль коней. Бодрствовали только Субодай и Джамуха. Лагерь охраняла стража, невидимая в темноте.

От вина Джамуха сделался разговорчивее, чем обычно, рассказывал Субодаю о своем народе, о любимой жене и детях. Он говорил, и Субодаю казалось, что он пытается оправдаться за свои дела и объясняет собеседнику, что же ему на самом деле дорого. Субодай, склонив голову, внимательно его слушал, в его руках застыла чаша с вином.

— Мне кажется, что я наконец нашел для себя ответ на вопрос, как надо жить, — говорил Джамуха. — Я смог дать своему народу мир и покой. Эти люди — преданы мне, они безвредны и щедры. От соседей им нужна только дружба. Мне жаль, Субодай, что тебе не удастся их повидать…

Субодай пошевелился.

— Ты что-то сказал? — спросил Джамуха и наклонился вперед, чтобы увидеть лицо Субодая.

Субодай поднял чашу и отпил из нее, а потом серьезно и с нежностью взглянул на Джамуху:

— Джамуха, я ничего не сказал.

Джамуха продолжал свой рассказ, иногда его голос дрожал, и казалось, под луной звучит только этот голос, и к нему прислушивается вся земля.

Голос его звучал все тише и вскоре смолк. Джамуха сильно устал, но в душе его царил покой, он был уверен, что его жертва не напрасна, что все он сделал правильно.

Субодай мало говорил даже тогда, когда Джамуха стал интересоваться, как жило все это время его прежнее племя, не спрашивая о том, как идут дела у Темуджина. Субодай ничего ему не сказал о хане, он лишь отвечал немногословно на вопросы Джамухи.

— Мне грустно тебе об этом говорить, но несколько дней назад умерли Кюрелен и Оэлун, — сообщил Субодай.

Джамуха был вне себя от горя и тут вдруг заговорил о своем анде:

— Темуджину сейчас, наверно, тяжело. Ведь Кюрелен был ему вместо отца, и, несмотря на многие разногласия, он любил свою мать.

Он ожидал, что Субодай начнет ему рассказывать о Темуджине, но Субодай промолчал, а на его лице появилось странное выражение. Так ничего и не поняв, Джамуха опять заговорил о Темуджине.

— С ним все в порядке, не так ли?

— Все нормально, — почти неслышно заявил Субодай.

Они замолчали. Костер стал затухать, и лунный свет освещал мрачный ландшафт. Воздух стал ледяным, и рядом тревожно заржали кони. Двое прежних друзей сидели рядышком, погруженные в невеселые размышления.

Джамуха вдруг почувствовал, что в душе верного Субодая идет нелегкая борьба, что он словно корчится от напряжения и страдания. Субодай не выдал себя ни словом, ни движением, но Джамухе все стало ясно. Он задрожал, будто перед ним предстали страшные враги, и весь напрягся. Он не мог пошевелиться, его лицо и тело окатили потоки холодного пота, а рот наполнила ужасная горечь.

Субодай отвернулся от него и, казалось, погрузился в сон.

Джамуха пытался с ним заговорить, но каждый раз судорога в горле не давала произнести ни слова. Наконец он с трудом выговорил прерывающимся голосом сквозь застывшие холодные губы:

— Субодай, ты мне сказал не все!

Вздохнул Субодай, тело которого вдруг пронзила дрожь, поднял голову и прямо посмотрел на Джамуху, его взгляд выражал страшное отчаяние.

— Ты прав, Джамуха. Я сказал тебе не все.

— Я не слабая женщина. Скажи мне все, что тебе известно, — сжав руки так, что его ногти впились в ладонь, спокойно проговорил Джамуха, чувствуя, что смерть коснулась его крылом.

Субодай тихо заговорил:

— Джамуха, я приехал, чтобы тебя обезоружить и доставить к Темуджину, чтобы тот тебя наказал.

Джамуха кивнул и почувствовал, как у него горит лицо.

— Мне все понятно! Но что еще?

Субодай облизнул пересохшие губы.

— Мне приказано перебить твоих людей, оставив лишь молодых женщин и детей, ростом не выше колеса кибитки, и привезти их с тобой Темуджину.

На глазах Субодая Джамуха превратился в старика, а его лицо стало напоминать маску смерти, из его груди вырвался жуткий крик, это был крик смертельно раненого животного. При этих звуках начали дико ржать кони, и несколько воинов приподнялись, моргая сонными глазами и нащупывая свое оружие.

Джамуха схватил Субодая за руку и начал его с силой трясти:

— Ты врешь! Даже Темуджин не способен на подобное зверство! Ты врешь, Субодай.

Субодай осторожно коснулся руки друга.

— Я тебе не лгу, — с сочувствием произнес он. — Клянусь богами, я хотел бы, чтобы это было ложью.

Джамуха опустил голову и громко разрыдался.

Его рыдания было невозможно выдержать, и Субодай обнял друга за плечи. Он испытывал к Джамухе сочувствие, его сердце, казалось, кололи ножами, но он ничем не мог помочь, как только предложить ему сочувствие и теплые объятия.

Вдруг Джамуха, резко откинув его руки, вцепился стальными пальцами в руку Субодая.

— Субодай, ты не можешь быть таким чудовищем! Ты не должен спокойно убивать беззащитных людей!

Субодай вздохнул.

— Он мне дал приказ, и я должен ему подчиниться. Я — воин и всегда подчиняюсь приказу!

— Но не сейчас! — громко закричал Джамуха, хватая Субодая и начиная его трясти. — Ты можешь сказать Темуджину, что когда ты прибыл в наш лагерь, то обнаружил, что люди его покинули, не оставив никаких следов!

Субодай чувствовал железные объятия Джамухи и грустно смотрел на него.

— У меня есть приказ, и тебе известно, что я должен его выполнить!

Во взгляде Джамухи сверкало безумие. Он размахнулся и сильно ударил Субодая по лицу, потом еще раз и еще… он бил и никак не мог остановиться. Лицо Субодая побагровело, на губах появилась кровь, но он все смотрел на друга с горечью и сожалением. Наконец, не выдержав, схватил Джамуху за руку и сжал ее.

— Ты же понимаешь, что я ничего не могу сделать.

Джамуха уронил голову на грудь. Субодай с сожалением смотрел на него.

Субодай горько вздыхал. Выражение его окровавленного лица быстро менялось — одна эмоция сменяла другую. Он потом вытер кровь с губ, удивленно посмотрел на окровавленные руки, словно не понимая, что же это такое.

Джамуха не двигался. Осторожно оглядевшись, Субодай приложил губы к уху Джамухи и тихо прошептал:

— Слушай меня, Джамуха, ты сказал, что твои люди беззащитны, что они не ждут нашего прихода и поэтому воины перебьют их, как беспомощных ягнят. Я позволю тебе сегодня ночью послать к ним гонца, чтобы предупредить о нашем приближении и сказать, что им необходимо подготовиться к нападению. Они смогут умереть, как настоящие мужчины, пытаясь защитить свои семьи.

Джамуха поднял голову и взглянул на Субодая глазами умирающего человека.

— У них почти нет оружия, — горько ответил он Субодаю.

— Неважно, пусть они сражаются тем оружием, какое у них есть. — Субодай помолчал, а затем устало добавил: — Это все, что я могу для тебя сделать. Мне неприятно убивать беззащитных людей.

Субодай поднялся и сильным ударом ноги разбудил спящего воина и приказал ему седлать коня. Потом он вернулся к Джамухе и сел рядом с ним, открыл суму и вытащил оттуда лист грубой китайской бумаги и калям. Он положил письменные принадлежности на колени Джамухи. Тот, не двигаясь, смотрел на них, как слепец.

— У меня к тебе есть одна просьба, — тихо сказал ему Субодай. — Когда мы приблизимся к твоему лагерю, ты не пытайся помочь своим людям. У меня приказ — доставить тебя Темуджину, и ты должен это мне пообещать. Иначе я не позволю гонцу ехать в твой лагерь.

Непослушными пальцами Джамуха пытался взять калям.

— Даю тебе слово, — сказал он и начал писать, буквы выходили дрожащими и неясными.

Джамуха просил своих людей как можно быстрее подготовиться к нападению и сопротивляться до самого смертного конца.

Джамуха чуть не выронил из онемевших пальцев калям, но он еще не написал все, что хотел, и снова с трудом начал водить пером по бумаге, и рука у него так сильно тряслась, что было почти невозможно разобрать буквы.

Он передал бумагу Субодаю, и тот внимательно прочитал все написанное.

Субодай передал письмо неграмотному гонцу, пристально взглянул ему в глаза и четко сказал:

— Это послание людям тархана Джамухи Сечена, призывающее их сдаваться без сопротивления. Ты должен лететь, как ветер, и отдать письмо старику, который умеет читать.

Воин поспешно отбыл в лагерь Джамухи Сечена. В наступившей тишине Джамуха и Субодай долго слышали топот копыт его коня.

Глава 21

Субодай сочувствовал Джамухе и решил не позволять ему отправиться вместе с армией в лагерь найменов, понимая, что зрелище побоища не может выдержать и более закаленный человек. Он оставил Джамуху с охраной, чтобы тот ожидал его возвращения.

Субодай сказал последние сочувственные слова Джамухе, но тот никак не показал, что его слышал, и находился словно в полусне. Субодай решил, что душа друга умерла, а осталась жалкая плоть. Глаза у Джамухи стали стеклянными, он с трудом дышал, вдохи и выдохи становились все реже и реже. Он сидел среди воинов, уставившись на землю, а руки безжизненно замерли у него на коленях.

Субодай с тяжелым сердцем покинул лагерь, отдал приказ воинам, чтобы они внимательно отнеслись к Джамухе. Воины, оставшиеся его охранять, были раздражены и бросали на пленника неприязненные взгляды, так как из-за него они будут лишены своей законной добычи. Им достанутся лишь жалкие остатки и самые уродливые женщины. Однако вскоре воинам стало не по себе, им казалось — они охраняют бездыханный труп.

Воины шептали, что его душа покинула бренное тело и что ее место занял злобный и опасный для них Дух, мысль об этом заставляла с опаской поглядывать на Джамуху.

Прошел день. Воины для порядка предлагали Джамухе вино и еду, но он их не видел и не слышал. Глаза его совсем остекленели, нижняя губа отвисла, а грудь едва поднималась от редких вдохов. Воины вынуждены были оставить Джамуху в покое и сторонились его, как какого-то дурного предзнаменования.

Наступила ночь, воины улеглись спать, оставив одного охранять Джамуху, который продолжал сидеть. Когда наступил рассвет, яркие лучи осветили его холодное осунувшееся лицо. Воины были поражены тем, что он все еще жив. Два мягкосердных воина начали его жалеть. Им никогда прежде не приходилось видеть подобного отчаяния.

Прошел целый день, снова наступила ночь. Глядя на неподвижную фигуру, никто не мог сказать — жив ли еще Джамуха, спит, бодрствует или потерял сознание.

Новый рассвет Джамуха встретил в той же позе, но теперь мало кто обращал на него внимания — воины ждали возвращения Субодая и его отряда.

Два воина заняли позицию на возвышенности и наблюдали за восточной тропой, беседовали и снова жаловались на невезучесть, подшучивали друг над другом и над товарищами, предрекая, что тем достанутся старые бабы и вещи, на которые не польстился никто из тех, кто воевал. Они громко обсуждали красоту женщин племени найменов и отпускали непристойные шуточки. Один из воинов пожаловался, что его три жены напоминают старых облезлых ослиц и выражал надежду, что ему все-таки предложат парочку пленниц-красавиц.

— Я уверен, что тебе достанется еще одна ослица! — захохотал товарищ.

Чтобы скоротать время, охранники начали «потешное» сражение на мечах, в шутку боролись друг с другом, но в их голосах можно было уловить нотки грядущей ссоры. Все были крайне напряжены и уже не боялись Джамухи, громко предрекая ему жалкую судьбу, с удовольствием говорили о муках, которые его ждут.

— Если у него красивая жена, она станет спать с нашим господином и позабудет об этой бледной тени, — сказал один из воинов. — Она будет ему рожать настоящих мужчин, вместо жалких козлищ.

Наглый хриплый смех не трогал Джамуху, который ничего не слышал и ничего не видел, черты лица его обострялись, он напоминал высохший труп.

На закате третьего дня раздался радостный крик стражника: войско возвращалось, следом тянулись кибитки с юртами и огромное количество коней и скота. Воины обрадовались подобному сообщению и начали громко выражать свой восторг.

Никто не слышал слабого выкрика Джамухи, не видел, как он поднялся с места и, покачиваясь, стоял на дрожащих ногах. Его истощенное лицо кривили судороги, Джамуха с хрипом дышал и, чтобы удержаться на ногах, вцепился худыми пальцами в белый утес.

Субодай ехал впереди огромного скопления победителей-воинов. Его голова была опущена. Казалось, что Субодая окутывает черное облако печали. Из юрт, следовавших за ним, слышались рыдания и причитания женщин и детей.

Субодай взглянул на холм и увидел Джамуху. Он прикусил губу, ударил плетью коня и, быстро въехав на холм, поспешил к Джамухе. Воины из охраны Джамухи приветствовали победителей. Субодай подошел к Джамухе, с сочувствием взглянул на него и обнял своего товарища. Тот судорожно вздохнул, крепко ухватился за Субодая и спросил его полным отчаяния голосом:

— Моя жена и мои дети?

Субодай отвел взгляд, он не мог видеть измученное лицо.

— Успокойся, их тут нет! — тихо сказал Субодай.

Джамуха привалился к Субодаю. Его тело сотрясали судороги беззвучных рыданий. Прекрасное лицо Субодая потемнело от боли и гнева.

— Ты болен. Пойдем, тебе лучше отдохнуть в юрте, — сказал он.

Джамуха отрицательно покачал головой. Он терял сознание, Субодай почти держал его на руках.

— Тогда ты поедешь рядом со мной.

Субодай хотел, чтобы Джамуха ехал впереди всего каравана и не слышал рыданий и причитаний несчастных людей, но Джамуха его прекрасно понял и слабо прошептал:

— Я поеду позади. Я во всем виноват и должен выслушать все жалобы людей, которых я подвел.

Субодай боялся, что Джамуха умрет по дороге, не доехав до Темуджина. Он прижал флягу с вином к губам друга, который инстинктивно глотнул вино, даже не видя Субодая. Джамуха смотрел вдаль и видел только вереницу юрт и слышал доносившиеся из них жалкие вопли.

Субодай с трудом усадил убитого горем Джамуху на коня, сам сел в седло и взял в руки поводок коня Джамухи. Он хотел каким-то образом пробудить к жизни Джамуху.

— Твои люди дрались и умирали героями, — сообщил он, решив, что это будет приятно слышать другу. — Они настолько хорошо сражались, что я потерял множество своих воинов.

Джамуха посмотрел на него и сказал:

— Это меня не радует.

Огромный караван начал движение домой.

Джамуха сгорбился в седле и ни на что не обращал внимание.

Вой женщин и детей постоянно звучал в его ушах.

Субодай ехал с ним рядом, управлял его конем и смотрел на друга с сожалением и грустью.

«Я всегда повинуюсь приказаниям. Это — мой долг», — снова и снова повторял он себе, пытаясь повторением этих простых слов заглушить укоры совести.

Глава 22

На рассвете к юрте Темуджина подбежал воин.

— Приближается войско Субодая.

Темуджин сразу пробудился, натянув сапоги и накинув плащ, вышел навстречу утренним лучам с непокрытой головой. Его рыжие волосы были подобны золотой светящейся львиной гриве. На кромке красного холма легко было различить приближающийся караван. Темуджин прикрыл глаза рукой и долго всматривался в огромную массу людей и животных. Потом он вернулся в юрту и сел на ковер.

Он не шевелился и незряче смотрел в пустоту. На лбу у него сильно пульсировала синеватая вена, как тонкая извивающаяся змейка.

Через долгое время полог юрты откинули и внутрь вошел Субодай, бледный и спокойный. Он застыл перед Темуджином, ожидая приказаний хана.

— Я вернулся, — тихо сказал Субодай. — Я повиновался твоим приказам и разбил найменов, а в качестве пленника привез Джамуху Сечена.

— Ты хорошо выполнил мой приказ, — равнодушно заметил Темуджин. Он замолчал и долго ждал, что же ему еще скажет Субодай.

Наконец Субодай заговорил:

— Джамуха едва жив. Я приказал его отнести в мою юрту, чтобы он немного отдохнул. Он не может спать.

Темуджин встал и повернулся спиной к Субодаю.

— Пусть отдыхает, — пробормотал он. — Но в полдень приведи его ко мне.

Субодай направился к выходу. Он уже откинул полог, когда снова услышал голос Темуджина, медленно повернулся к хану, тот молча уставился на него странным взглядом.

— Господин? — удивленно произнес Субодай.

Но Темуджин молчал и не сводил с него застывшего взгляда, а потом сделал резкий жест рукой.

— Ничего. Я вижу, ты сильно устал, Субодай. Отдохни, а потом приведи мне Джамуху.

Субодай покинул юрту. На лбу его медленно высыхал холодный пот. Субодай снова начал повторять: «Я обязан выполнять приказы!»

Лагерь ликовал по поводу очередной победы. В отсутствие Субодая сюда прибыли новые представители отдаленных кланов, и теперь по лагерю расхаживало множество незнакомых людей. Субодай шел мимо, ни на кого не глядя.

Когда он вошел в свою юрту, Джамуха лежал навзничь на ложе и одна из женщин Субодая обтирала ему влажной тряпицей лицо и руки. Когда рядом с ним возник Субодай, он слабо улыбнулся.

— Приближается конец путешествия, — сказал Субодай, пытаясь улыбнуться. — Наберись смелости. Ты всегда был храбрым человеком.

Джамуха попытался заговорить, но у него не было сил. Субодай с надеждой подумал: «Возможно, он умрет, и ему не придется переносить страшные муки».

— Но мне жаль не тебя, — заметил Субодай.

Джамуха закрыл глаза, Субодай не смог бы точно сказать, он задремал или потерял сознание.

Кто-то откинул полог юрты. Это был Шепе Нойон, быстрый и резкий. Увидев Джамуху, он ничего не сказал, лишь глаза его странно заблестели.

Наконец он шепнул Субодаю:

— Мне его очень жаль. Тебе следовало его из жалости убить…

— Я должен повиноваться приказам, — с трудом ответил ему Субодай.

Шепе Нойон усмехнулся.

— Ты — глупец, не так ли? Иногда я в этом уверен, а временами сомневаюсь…

Субодай промолчал, он смотрел на Джамуху.

В этот момент кто-то еще пытался войти в юрту. Это был неуклюжий и торжествующий Касар.

— Ха! — фыркнул он, увидев Джамуху. — Субодай, тебе удалось благополучно привезти предателя на судилище! Надеюсь, что ему воздадут по заслугам! — Он с гневом уставился на Джамуху, и на его простом широком лице ясно читалась старая зависть и ненависть к несчастному. Касар просто кипел от желчи в ожидании будущей казни Джамухи.

Шепе Нойон собирался, как обычно, пошутить над Касаром, но в этот момент он обратил внимание на то, как резко изменился Субодай. От изумления он открыл рот. Лицо Субодая, всегда спокойного и сдержанного человека, пылало праведным гневом, синие глаза метали молнии, а зубы оскалились и блестели. Субодай ринулся навстречу Касару и схватил крепкого, плотного монгола за глотку и стал его сильно трясти. Большие пальцы Субодая упирались Касару в шею, и он что-то невнятно рычал, как дикий обезумевший зверь.

Касар пытался освободиться. Глаза его выпучились, и в них застыл ужас, губы сразу опухли, а руками он тщетно пытался разжать ухватившие и душившие его пальцы Субодая. Он пошатнулся и упал на колени, а Субодай еще сильнее сжимал ему горло.

Касар мотал головой из стороны в сторону, лицо его побагровело, изо рта вывалился язык. Что-то невнятно проскулив, Касар закатил глаза, грудь его выгнулась в беспомощной попытке вдохнуть хотя бы глоток воздуха.

Шепе Нойон наблюдал за борьбой и хищно усмехался, раздувая ноздри. Он даже наклонился вперед, чтобы лучше видеть все в полумраке юрты, а потом спокойно заметил:

— Хотя мне очень не хочется давать тебе совет, но, Субодай, я бы на твоем месте не стал его убивать. Темуджину это может не понравиться!

Казалось, Субодай его не слышал, и его прекрасное лицо потемнело от ярости. Шепе Нойон решил, что им движет какая-то сила. Субодай издавал животные низкие звуки, наклонился над Касаром, и его большие пальцы глубже вонзились в шею Касару, он раскачивал Касара из стороны в сторону, пытаясь сломать ему позвоночник. На почерневших губах Касара показалась кровавая пена.

Шепе Нойон схватил Субодая за руки.

— Я тебя люблю и не желаю присутствовать на твоей казни, — спокойно заметил он, и в свою очередь сжал глотку Субодая — это было стальное объятие, однако Субодай в тот момент ничего не чувствовал. Он хохотал, как сумасшедший или околдованный духами человек.

Шепе Нойон впился зубами в руку Субодая, кусал его до крови, продолжал сжимать зубы до тех пор, пока Субодай не отпустил горло Касара. В юрте раздался страшный стук — это упало на пол тело брата Темуджина. Шепе Нойон улыбнулся, выпрямившись, он вытер с губ кровь Субодая.

Касар корчился на полу, тер пораненное горло, рыдал, жутко кашлял и с трудом переводил дыхание. Каждый его вдох сопровождался ужасным свистом и хрипом.

Субодай свалился на ложе у ног лежавшего без сознания Джамухи, прикрыл лицо окровавленными руками, но не издал ни единого звука.

Шепе Нойон грубо подхватил Касара под мышки и выволок его из юрты.

— Ты — грязная собака, — проговорил он, с удовольствием разглядывая багровое лицо Касара. — Тебе повезло — ты пока избежал собачьей смерти.

Шепе Нойон пинком столкнул его с платформы, хихикнул тихо:

— Мне он никогда не нравился.

Глава 23

В полдень Субодай разбудил Джамуху. Это была нелегкая задача, потому что несчастный находился в глубоком забытьи. Субодай тер ему руки, пытался напоить вином, наконец Джамуха с трудом пришел в себя. Это был длительный и трудный процесс, как воскрешение из мертвых.

— Нам нужно сейчас явиться к нему, — сказал Субодай, прикрывая плечи Джамухи плащом. Джамуха с трудом понимал, в чем дело. Субодай даже подумал, что он его не слышал, но через некоторое время Джамуха с трудом произнес:

— Он мог бы все решить и без меня.

Субодай промолчал и только нежно улыбнулся другу. Он обнял Джамуху и помог ему преодолеть пространство до выхода из юрты.

Солнце ослепительно светило, и желто-красноватый ландшафт купался в струях яркого света.

Субодай тихо сказал:

— Прости меня.

Джамуха старательно сдвинул брови. Он изо всех сил пытался собраться с силами и удивленно посмотрел на Субодая, а потом грустно заметил:

— Человек не может изменить свой нрав. — И попытался сжать руку Субодаю.

Джамуха оглянулся, моргая от яркого слепящего света, и в первый раз понял, что вокруг происходит. В лагерь прибыли тысячи солдат, готовясь к походу против Тогрул-хана. В узких проходах между юртами толпились незнакомые с темными свирепыми лицами люди, обвешенные с ног до головы оружием. Субодай этому был рад, потому что благодаря царившей вокруг суматохе Джамуха мог добраться до юрты Темуджина незамеченным. Однако Джамуха еле передвигал слабые ноги, и Субодаю пришлось опустить ему на лицо капюшон, чтобы его не узнали монголы, участвовавшие в нападении на несчастных найменов и теперь готовившиеся к новому сражению.

Джамуха остановился, откинул капюшон и жалобно попросил:

— Субодай, позволь мне попрощаться с женщинами моего племени.

Субодай ответил ему таким же грустным голосом:

— Тебе не позволено это сделать.

Джамуха вздохнул, опустил голову, и капюшон снова упал ему на лицо. Как во сне, он следовал за своим другом, погруженный в пучину отчаяния и раскаяния.

Внезапно Субодай остановился и посмотрел на Джамуху покрасневшими глазами — друзья подошли к огромной юрте Темуджина. По обе стороны от ее входа стояли два стражника, напоминавшие каменные изваяния.

— Джамуха, дальше я не могу тебя сопровождать, — в этот момент Субодай сделал жалкую попытку улыбнуться. — Ты всегда отличался храбростью.

— Даже самые низкие животные могут проявить смелость. У людей должно быть нечто иное, — прошептал Джамуха, которому удалось превозмочь страдания и насмешливо улыбнуться.

Субодай откинул полог. Джамуха наклонился и вошел внутрь. У него откуда-то появились сила и достоинство.

Темуджин сидел в самом центре юрты на белой конской шкуре. Он сложил руки на груди и опустил голову. Казалось, что он находится под действием наркотика, потому что он не двигался и не взглянул на Джамуху когда тот вошел в юрту. Джамуха попытался выпрямиться, и его истощенное лицо сияло каким-то благородным светом. Время шло, но никто из них не двигался, и никто ничего не говорил. Черты лица Джамухи становились все более светлыми, и от него словно исходило необыкновенное сияние. Наконец Темуджин очень медленно поднял глаза, казалось, они были затуманены серыми облаками. Он уставился на Джамуху, словно впервые его видел, и отстраненно начал разглядывать. Джамуха в свою очередь смотрел на человека, предавшего и уничтожившего его, своего анду, и жизнь возвращалась в его израненное и сломанное тело, и росли его возмущение и грусть. Шло время, но двое мужчин продолжали молчать. Раньше они были друзьями, спали под одним покрывалом и дали клятву священной братской дружбы. Они прекрасно понимали друг друга, их дух связывала общая нить, не порвавшаяся даже теперь.

Темуджин с трудом заговорил, и голос у него звучал глухо:

— Джамуха Сечен, ты обвиняешься в предательстве.

Джамуха пошевелился и голосом полным страдания ответил:

— Если это действительно было предательство, я повторил бы его снова и снова до скончания света!

Его сердце больно и шумно билось в груди, и он испытывал страшные ни с чем не сравнимые страдания.

В юрте снова надолго воцарилось молчание.

Неожиданно Джамуха заметил, как изменился его анда. Темуджин ссутулился и стал более суровым. Печаль сделала его лицо напряженным и мрачным. Его что-то так сильно мучило, что эта боль была выше человеческих страданий. Губы у него стали серыми и несли следы лихорадки. Темуджин посмотрел в лицо Джамухи и увидел там печать нечеловеческих страданий и понял, что в глазах Джамухи видит его смерть.

Затем Джамуха услышал странные слова из уст страшного человека, который сидел перед ним и когда-то считался его другом.

— Мне следовало тебя пожалеть ради нашей старой клятвы.

Джамуха глубоко и судорожно вздохнул, сердце его заболело сильнее, но он не смог ничего сказать.

Темуджин отвернулся от него, и Джамуха увидел, что он стал еще более мрачным.

— Ты стал моим врагом, а я убедился, что нельзя оставлять врагов в живых. Если я хочу выжить — мои враги должны погибнуть.

— Я никогда не был твоим врагом, — ответил Джамуха слабым голосом. — В глубине души ты в этом уверен. Когда мы стали андами, у нас было общее сердце, и мы высказывали одни и те же мысли. Нас могла разлучить только смерть. Да и то я в этом не уверен. Я не так часто был с тобой согласен, и мы с тобой нередко спорили и ругались, но ты верил в мою любовь и верность, верил, что ради тебя я мог умереть тысячу раз, страдать и терпеть самые ужасные муки!

У Джамухи прервался голос, по лицу потекли слезы. Казалось, что и Темуджин испытывает страшные муки, он даже прикрыл лицо рукой, чтобы не видеть Джамухи.

— Но ты последовал собственным путем, — пробормотал Темуджин. — Я получил смертельный удар от человека, которого любил и которому доверял. Ты нарушил свою клятву и отвернулся от меня, тебя опьяняли собственные ошибочные мысли и вредные дела.

— Я никогда от тебя не отворачивался, — ответил Джамуха. — Но ты не можешь мне приказать делать то, что я считаю неправильным. Ты меня сломал и разрушил все, что мне было дорого, но я буду действовать так, как считаю правильным до тех пор, пока во мне теплится хотя бы капля жизни!

Темуджин отнял руку от лица и прямо посмотрел на Джамуху. Казалось, он собрался что-то сказать, но промолчал. Снаружи через полог прорвались в юрту лучи солнца и заполнили помещение странным размытым золотистым светом. Этот свет освещал исхудалое лицо Джамухи и его горевшие глаза. Темуджин не сводил с него печального взгляда.

— Ты сильно страдал, и я верю, что ты не предатель. С тобой дурную шутку сыграла твоя уверенность в своей непогрешимости. Ты так и не научился соглашаться с мнением других. Если бы ты это попытался сделать, ты бы разрушил сам себя. Примирить тебя с другими может только смерть. — Он помолчал и грустно продолжил: — Ты принял много страданий, и во имя нашей старой клятвы я тебе предлагаю не смерть, а мир.

Улыбка Джамухи была ужасной.

— Мир! — шептал он. — Ты мне предлагаешь мир? Позади остались темнота и разрушение, погибли все, кого я любил. Моя жизнь подобна воде, которую впитывает сухой песок. Была пролита и впиталась в песок кровь моих близких. Будущее напоминает мне могилу, и у меня нет надежды, радости, и я ничего не могу забыть. Передо мной стоят тени моих любимых, которых я потерял. Если я останусь жить, то в постоянном отчаянии буду двигаться среди живых как тень, как черный бездомный дух. — Он вздохнул, и этот звук был подобен рыданиям. — Я не смогу жить в созданном тобой мире! В нем для меня нет места. Вид этого будущего слепит мои глаза. Лучше я умру и оставлю все позади и позабуду обо всем в вечной темноте!

Темуджин слушал друга и размышлял, но ничего ему не отвечал.

Вдруг таинственное чувство охватило Джамуху. Казалось, что он рос и его глаза, глаза умирающего человека, сверкали чудным огнем. Он направил дрожащий палец на Темуджина, который невольно отпрянул назад.

— Мир, который ты пытаешься создать, рассеется подобно красному туману, — проговорил Джамуха. — Мир людей, похожих на тебя, изменится, и на земле от вас не останется ни следа! Вы несете людям смерть, и все живое на земле восстанет против вас. Тираны будут побеждены и рассыплются в прах. Разрушенные вами города восстанут из пепла. Люди снова засеют сожженные вами поля, и они отплатят людям золотым зерном. Из загаженных вами источников снова будут литься струи свежей, чистой воды! Там, где развевались твои знамена, раскинутся привольные зеленые пастбища, а где пролетали черные орды твоих воинов, вырастет новая сильная трава и ваши следы в ней будут незаметны. Мне было видение, оно предсказывает именно такую жизнь для свободных людей! Люди напоминают густой лес и течение свободной и могучей реки. Ты можешь тысячу раз разрушать и губить землю, и тысячу раз о тебе все забудут, а человечество выдержит и выстоит, и люди будут строить себе новые дома, снова и снова сеять рожь и пшеницу. Добро будет вечным, а твои деяния напоминают песок, который сеется через пальцы мертвой руки и падает на землю пустыни!

Голос Джамухи, окрепший поначалу, потом затих, лишь свет исходил от его лица, и снова в юрте воцарилась тишина.

Темуджин поднялся с ложа. Он постоял перед андой, а потом коснулся его плеча.

— Мир с тобой, — тихо сказал он, вытащил свой кинжал и вложил его в ледяные пальцы Джамухи, внимательно посмотрев другу в глаза.

Во взгляде Темуджина не было злости, а только усталость и грусть. Он развернулся и вышел из юрты, оставив Джамуху одного.

Глава 24

Шпионы Темуджина доложили ему, что Тогрул-хан, или ванг хан, со своим сыном Сен-Кунгом и сильной армией караитов приближаются к озеру Байкал, направляясь в его сторону. Темуджину было известно, что Тогрул-хан призвал себе на помощь народы к востоку от озера, они были готовы к битве и теперь двигались позади войск Тогрул-хана, готовые оказать ему поддержку.

Темуджин понимал, что если он разобьет войска старика-караита, среди его людей начнется паника, и ни о каком порядке не будет и речи, паника поразит и другие народы, живущие к востоку от озера Байкал, и все другие племена и непокоренные народы — меркитов, найменов, уйгуров, онгутов и других восточных тюркских народов и народностей. Поэтому в первую очередь надо было разбить, а потом и убить Тогрул-хана.

По приказу Темуджина его ханы собрались на курултай. Перед этим Тогрул-хану отослали письмо, якобы написанное от имени перепуганного Касара, брата Темуджина.

Сен-Кунг от природы был очень подозрительным человеком, он пытался доказать отцу, что это письмо — подделка. Однако Тогрул-хан, так и не сумевший избавиться от созданного им самим образа Темуджина — бедняка и простака, который терял дар речи при виде благородных ханов из больших городов, — получив послание, был вне себя от радости.

— Мне прекрасно известен этот пес! Он всегда отличался хитростью и мог правильно оценивать сложившуюся обстановку. Послушай, Сен-Кунг, кто он такой по сравнению с нами? Жалкий бродяга, бедный багатур из пустыни, обычный грабитель. Но приходится признать, что Темуджин — довольно умен, и он понял, что против нас его бродягам не выстоять!

Той же ночью несколько всадников ворвалось в лагерь Тогрул-хана, которые, задыхаясь, сообщили, что они ханы из западной конфедерации, что сбежали от Темуджина, чье поведение и ненасытность власти возмущают их. Он подчинил себе множество народов, растоптав их гордость, и теперь нагло пытается присвоить себе всю власть, не принимая во внимание интересы других, своими действиями не только подвергает их опасности, но и ставит народы в отчаянное положение, которое выдержать они не могут. Ханы больше не хотят терпеть подобное положение, они не желают ссориться с могущественным ванг ханом, поэтому униженно припадают к его ногам.

— Пошли гонца к Темуджину и объясни ему, что мы наконец поумнели, а если он посмеет на тебя напасть, то мы станем сражаться на твоей стороне.

Тогрул-хан внимательно выслушал этих людей, и, несмотря на кое-какие появившиеся у него сомнения и слова вечно всех подозревавшего Сен-Кунга, он успокоился и поверил перебежчикам. Ему было прекрасно известно о надменности и гордости вождей кочевников, и он понимал, как им неприятно и отвратительно главенство Темуджина над ними, как они тоскуют по своей независимости. Для порядка он все же решил их расспросить, чтобы во всем быть уверенным.

— Вам что-нибудь известно о болезни Темуджина? До меня дошли слухи, что он болен… — спросил он, вглядываясь в лица гостей.

Вожди опустили головы, один из них смущенно признался, что они покинули лагерь Темуджина несколько дней назад и ничего не знали о его болезни.

Тогрул-хан перестал сомневаться, посчитав, что если бы эти ханы действовали по наущению Темуджина, то они обязательно стали бы распространяться о болезни Темуджина, а незнание лишь подтверждало правдивость их слов.

— Где ваши люди? — спросил гостей старый караит.

— Они — за восточными холмами, ждут нашего приказа.

— Прикажите им ехать сюда.

Ханы заволновались.

— Нам нужно доказательство, что ты нас не предашь, — говорили они.

Тогрул-хан расхохотался:

— Даю вам обещание. Завтра вечером я устрою в вашу честь пирушку.

Он очень ласково разговаривал с перебежчиками, а сопровождавшие их воины бродили по лагерю караитов, отмечая для себя, как ведется охрана, где располагаются места отдыха воинов, запоминая и другие важные подробности. У Тогрул-хана могли бы появиться подозрения, если бы гости без конца ругали Темуджина, но те хранили молчание, а когда Сен-Кунг стал подсмеиваться над их прежней преданностью Темуджину, пара перебежчиков возмущенно заявили, что Темуджин — славный воин, и если над ним будут продолжать насмехаться, то им придется пожалеть о клятве верности, данной ими Тогрул-хану. Даже Сен-Кунг после этого перестал в них сомневаться.

Тогрул-хан послал письмо Темуджину, где с иронией отзывался о его болезни и сообщил ему о бегстве и предательстве ханов.

Темуджин с нетерпением ожидал именно такого послания, и он собрал военный совет из оставшихся ханов.

— Наши братья прибыли в лагерь Тогрул-хана. Я получил об этом весточку. Теперь мы будем ожидать от них дальнейших сообщений.

Вскоре ему принесли письмо и от ханов.

Темуджину прочитали письмо, и он обрадовался.

— Итак! У них всего шесть тысяч воинов, а у нас в два раза больше! Пиши, Субодай! — И он продиктовал другое письмо как бы от имени перепуганного Касара.

Вместе с этим письмом они отослали любимое кольцо Темуджина, золотое и массивное, с ярко-синим камнем.

Тогрул-хан прочитал письмо ханам-перебежчикам, но они отнеслись к нему недоверчиво.

— Это — хитрая уловка, — говорили они. — Если бы Темуджин был болен, нам об этом стало бы известно. Он просто перепугался и, делая вид, что болен, старается избежать унижения.

Касару отправили послание, где принимали его покорение, и сообщали, что Тогрул-хан с радостью его примет в свои объятия.

Тем временем ханы-перебежчики внимательно изучали расположение лагеря и разрабатывали планы его покорения.

Тогрул-хан даже в период военных кампаний привык жить в роскошной обстановке. Его шатер был увешан золотой парчой, его военачальники располагались в удобных юртах, наполненных большим количеством драгоценных вещей — кубками и блюдами из чеканного серебра и великолепными коврами. Коней укрывали шелковыми попонами, а седла были изготовлены из чудесной красной кожи. Эфесы мечей у офицеров были изукрашены золотом и драгоценными камнями. В лагере было множество женщин — певички с ярко раскрашенными лицами и гибкие, соблазнительные танцовщицы. Ночью слух воинов услаждали опытные музыканты, умеющие играть на разных струнных инструментах. Ханы-перебежчики шатались по всему лагерю, с завистью взирая на чужое добро, и заранее выбирали для себя вещи, которые окажутся у них в руках после победы Темуджина.

На третью ночь полной луны состоялось еще одно пиршество, и ханы притворились, что упились вусмерть, и захмелевших гостей отнесли в их юрты, в лагере продолжалось веселье. Удостоверившись, что за ними никто не наблюдает, ханы собрались в заранее определенном месте и стали ждать. Один из них, обладавший самым острым зрением, ползком выбрался на возвышенность и следил за тем, что происходит с южной стороны, откуда должны были прискакать монголы. Его товарищи ждали их с оружием в руках и боялись даже перешептываться друг с другом, так как неподалеку расхаживали стражники. Они позевывали, с неудовольствием прислушивались к доносившему смеху и звукам музыки, иногда собирались в кучки, чтобы поговорить с товарищами.

Луна освещала белым светом купы тополей, равнину, реку и огромный холм. Позже монголы с удовольствием отметили, что на небе появились облака, закрывшие свет луны, и все покрылось волнами движущегося тумана.

Неожиданно монгол, следивший за горизонтом, подполз к своим товарищам и, приложив губы к уху оказавшегося с ним рядом хана, прошептал:

— Войска нашего господина приближаются. Вскоре они будут здесь!

Они ждали, стараясь осторожно дышать, и не шевелились, не сводя хищных взглядов со стражников-караитов, которые совершали ленивый обход постов. Монгольские ханы следили за их силуэтами, видимыми на фоне темного неба. Через некоторое время монголы осторожно дали друг другу знак — ждать дольше было опасно, стражники могли заметить приближение вражеской армии, — и каждый тихо приблизился к заранее выбранной жертве, бесшумно вонзили кинжалы в спины ничего не подозревавших воинов. Стражники с тихим вздохом распластались на земле. Через мгновение монголы, напялив головные уборы караитов и накинув плащи убитых, сделали вид, что охраняют покой лагеря с обнаженными мечами, и, чтобы никто не заметил подмены, спокойно расхаживали взад и вперед по намеченному маршруту.

У Сен-Кунга, несмотря на его внешний лоск, было хорошо развито врожденно чутье кочевника, и он вдруг ощутил неясное волнение. Он сидел рядом с отцом, пил вино и следил за танцами девушек, но потом вдруг сказал:

— Отец мой, не знаю почему, но меня мучит дурное предчувствие. Позволь мне тебя оставить — я пойду проверю стражу.

Тогрул-хан был увлечен искусным танцем девушек и спокойно согласился с сыном. Сен-Кунг вышел из шатра и стал подниматься на возвышение, где расхаживали стражники. Он видел, как они расхаживают взад и вперед, внимательно посматривают на горизонт, но ему этого показалось мало. Он приблизился к одному из стражников, до носа закутанного в плащ.

— Как дела? Все нормально? — резко спросил стражника Сен-Кунг.

Тот утвердительно кивнул. Остальные стражники, услышав голоса, окаменели, глаза их сверкали даже в полумраке. Этим людям уже было ясно видно монголов, которые двигались, как тени, неслышно приближаясь к лагерю.

Сен-Кунг громко вдохнул чистый ночной воздух, оглянулся и направился к другому стражнику, но тут вдруг взглянул в сторону юга и увидел врага. В этот миг луна внезапно выплыла из-за облаков, и вокруг стало светло, как днем.

Сен-Кунг хрипло вздохнул, резко сорвал плащ с ближайшего к нему стражника и увидел перед собой одного из ханов, свирепо смотрящего на него. Остальные ханы уже бежали к ним, обнажив оружие.

Несчастный караит взглянул на врагов и понял, что пришла его смерть, но ему следовало предупредить своих воинов. Он широко открыл рот, пытаясь издать громкий крик, но в этот момент один из ханов глубоко вонзил ему меч в живот и прижал руку к губам несчастного караита. Тот все еще пытался закричать, с яростью вонзил крепкие, как у волка, зубы в руку, заткнувшую ему рот. Сен-Кунг умирал, из его живота вместе с кровью уходила жизнь, но сил у него все еще оставалось, как у трех здоровых воинов. Через миг ему удалось оторвать от губ вонючую, отвратительную руку врага, он согнул ногу, чтобы с силой ударить в живот монгола, склонившегося над ним, но тут другой «стражник», боясь, что Сен-Кунг закричит, с силой несколько раз ударил его сапогом в висок. Тело умирающего выгнулось дугой, руки напрасно хватались за воздух. «Стражник» наступил сапогом на его лицо, выдавив каблуком глаза. Наконец несчастный успокоился, и тело его застыло без движения.

Ханы, тяжело дыша, выпрямились и мрачно улыбнулись друг другу. Они сбросили плащи и стали спускаться с холма, уже не заботясь о том, что их кто-то может увидеть. Темуджин со своими войсками был поблизости.

Монголы уже не пытались пробираться бесшумно, подгоняя коней, они с дикими криками помчались к лагерю.

Тогрул-хан задремал, но его внезапно разбудили вопли танцовщиц и крики воинов. Он с трудом поднялся на ноги, опираясь на руку одной из женщин, взглянул на темную долину и увидел монголов, их развевающееся на фоне светлеющего неба знамя. Тогрул-хан огляделся и слабым голосом позвал на помощь, он звал своих приближенных, но те с трудом просыпались и не понимали, что происходит, из-за чего переполох. Когда они поняли, в чем дело, их охватила паника. Воины бессмысленно бегали взад и вперед, хватали испуганных коней, которые в ужасе шарахались от них. Перепуганные женщины сбились в стайки, заполняя ночной воздух пронзительными воплями и рыданиями. Начальники пытались собрать своих воинов, на ходу затягивая пояса, ослабленные во время ужина, кричали и жестоко били растерявшихся воинов. Между людьми бегали люди Темуджина, которые, пользуясь неразберихой, ловко расправлялись с противниками, успевая по ходу дела, на миг остановившись, прихватить какую-нибудь серебряную чашу или поднос и быстро спрятать вещь за пазухой. Тем временем кони без всадников вставали на дыбы, в страхе убегали от хозяев, которые безуспешно пытались их поймать.

Тогрул-хан был испуган до полусмерти. Он побежал в свою роскошную юрту и попытался спрятаться, закрывшись телами двух молоденьких наложниц, не думая о том, что Темуджину не составит труда его сразу же найти.

В это время караиты, которыми никто не управлял, разбегались в разные стороны, хотя раньше их никто не мог бы назвать трусливым племенем. Монголы накатились на лагерь, как страшная бушующая волна, разили врагов кривыми саблями, проносились как вихрь между юртами на небольших шустрых лошадках. Багатуры казались карающими демонами, оставлявшими после себя дороги, устланные трупами. Не готовые к бою караиты пытались им противостоять, но это им плохо удавалось. Стоны и выкрики раненых и умирающих людей добавляли, усиливали панику и ужас, царящие в лагере. Умирающие делали отчаянные попытки затолкать вываливавшиеся наружу кишки, думая, что это не даст им погибнуть. Луна смотрела на темные мятущиеся тени зла, на панику, на мертвецов и на карающих монголов, носившихся взад и вперед на быстрых увертливых лошадках. Кое-кто из караитов пытались бежать и карабкались вверх по склону холма, но их преследовали и приканчивали на месте.

В удивительно короткий промежуток времени все караиты были деморализованы, однако расправа продолжалась до тех пор, пока не осталось в живых ни единого воина, а широкая белая равнина не была завалена кучами мертвых тел — людских и конских.

Темуджин соскочил с коня, вокруг него собрались его ликующие ханы. Он всех поздравил, похлопывая их по спинам и плечам. А в это время женский вой и рыдания звенели в воздухе.

— Вы все хорошо сделали, — говорил Темуджин, и его волчьи зеленые глаза сверкали в лунном свете. — Мы потеряли всего четверть наших воинов. Я не смог бы этого добиться без вашей помощи.

Субодай подъехал вместе с Шепе Нойоном и доложил, что караиты окончательно подавлены. Темуджин довольно кивнул и вытер окровавленный меч о голенище сапога, но потом вдруг нахмурился.

— Пусть замолчат эти женщины! — приказал он и оглянулся: — Но где же мой названый отец и его сын?

Темуджину сообщили, что старый караит куда-то исчез, а его сын мертв.

— Мне нужен Тогрул-хан, — свирепо топнул Темуджин обутой в грубый сапог ногой. — Я должен с ним сам посчитаться! Если кто-то из вас его убил — берегитесь! Наказание будет суровым! Я приказал, чтобы старика сохранили для моей казни!

Все начали искать Тогрул-хана среди мертвых, отбрасывая в сторону плащи и оружие и разглядывая белые застывшие лица. Потом Темуджин заметил покрытый золотой парчой огромный шатер и отправился к нему. Когда он заглянул внутрь, перед ним предстало удивительное зрелище: три девицы сидели на теле Тогрул-хана, пытаясь прикрыть его своими одеждами и распущенными волосами. Они смотрели на Темуджина обезумевшими огромными глазами загнанных в угол животных и не переставая стонали, ломали руки и громко рыдали, заранее оплакивая безвременную смерть своего господина.

Темуджин громко расхохотался. К нему подошли охрипшие от воплей воины, не выпускавшие из рук награбленное добро. Темуджин показывал на девиц, не в силах что-либо выговорить из-за приступов смеха. Потом он расшвырял их в стороны, как собак. Темуджин схватил Тогрул-хана за шею и вытащил его наружу под яркий лунный свет.

Старик терял сознание от охватившего его ужаса, упал на колени и обхватил ноги Темуджина.

— Умоляю, пожалей своего старого отца, сын мой! — рыдал он. — Прошу тебя, не забывай о своей клятве верности! Не убивай меня! Я уже слишком стар, мне осталось жить совсем немного. У меня накопилось множество грехов. Если ты меня любишь, пожалей меня и дай умереть своей смертью!

— Вы только послушайте, что блеет этот старый козел! Вчера он упивался своей властью, хвалился силой и смел мне угрожать! Сегодня он ползает у моих ног и умоляет, чтобы я его пощадил и послал старого козла к его козочкам!

Все вокруг разразились громким хохотом. Темуджин склонился к рыдающему старику и сильно ударил его по лицу. Тогрул-хан упал навзничь и остался лежать, извиваясь от боли. Он со страхом ожидал смерти и пытался поцеловать запыленные сапоги Темуджина, издавая при этом какие-то блеющие звуки. Темуджин с удовольствием смотрел на него, и его лицо было черным от гнева.

— Мне рассказывали, что ты подослал своего сына Талифа к моему анде, Джамухе, и склонил его к предательству. Джамухе пришлось умереть, потому что он меня предал. Но теперь я за него отомщу!

Он снова схватил старика за шкирку, старик повис, как кролик, свисающий с сильной руки. Сапоги старика из золотой парчи слабо подрагивали, но он не отрываясь смотрел на Темуджина жалкими, молящими стариковскими глазами. Тогрул-хан сжал морщинистые руки в молящем униженном жесте, а монголы, видя это зрелище, снова захохотали.

Темуджин позволил себе с ним поиграть: начал раскачивать своего пленника взад и вперед, точно мешок со старым тряпьем. С искривленных старых губ текли слюни, глаза хана закатились.

— Пощади меня! Умоляю! — рыдал старик. — Иисус! Аллах!

Немного отведя в сторону руку, Темуджин медленно вонзил в его тело меч. Он пронзал осевшее тело снова и снова, до тех пор, пока тело старика не перестали сотрясать последние предсмертные судороги. Лишь тогда Темуджин отбросил в сторону потемневший от крови меч, разжал пальцы и пнул мертвеца прямо в лицо.

— Я отомщен! — произнес Темуджин, перед мысленным взором которого предстали Азара и Джамуха, заслонив распластанное на полу тело старика хана.

Грабеж побежденных продолжался до самого рассвета, а затем монголы направились домой, приторочив трофеи к седлам, а позади них сидели рыдающие несчастные танцовщицы.

Когда Талифу стали известны грустные новости,[14] он, не мешкая, бросился в новый дом отца за Великой Китайской стеной.

Глава 25

В год Леопарда Темуджин покорил народ Тогрул-хана и убил его самого, но впереди было еще множество сражений.

Теперь перед ним стояла задача — как можно быстрее подчинить себе остатки непокоренных караитов. Он не дал им возможности передохнуть и собраться с силами, гнался за ними до самого Каракорума — хорошо укрепленного города в степи, который носил еще имя Черные Пески.

Караиты были отважными воинами и презирали «нищего кочевника», однако их решительность и презрение к варвару ничего не могли поделать против его молниеносных набегов, удивительной силы и напористости врага. Достаточно было единого слова о приближении Монгола и его бешеных войск, ужасных всадников, как караитов охватывала страшная паника. Говорили, что рядом с ним скачут страшные духи и никто не может ему противостоять. Монголы все сметали на своем пути. Страх и суеверия делали больше, чем самые свирепые всадники Темуджина. Мусульмане-караиты говорили, что Аллах наслал на них страшную чуму и ее никому не дано победить.

В мечетях муллы восклицали: «Мы много грешили и позабыли о Аллахе и его Пророке! Теперь Он нас наказывает и посылает непобедимые войска, чтобы покорить нас, и никто их не сможет остановить!»

Христианские священники говорили:

— Сатана пришел в мир, и близится конец света! Никто не сможет противостоять Кнуту Божьему!

Беспощадные орды метались по степи, как молнии, а впереди них распространялись устрашающие слухи. Говорили, что Темуджин находился повсюду — он нападал в одно и то же время на непокоренных меркитов, караитов, уйгур и найменов в тысячах разных мест, разделенных огромными расстояниями. Люди шептали, что он несется на крыльях ветра, и в Гоби царили страх и уныние. В конце концов народы Гоби победил не сам Темуджин, а всего лишь его имя, наводившее ужас и страх.

Люди шептались между собой: конечно, можно сражаться с врагами, но как спорить с волей Божьей?

Одно за другим Темуджину покорялись племена и народы, ожидая верной смерти, но он опять проявил мудрость. Каждому покорившемуся племени он говорил:

— Вы — герои, потому что сражались, как демоны, и мне нужны такие люди. Присоединяйтесь к моим народам и продолжайте мне служить, и вы можете сражаться рядом с нами бок о бок и разделять славу наших побед. Бог станет всех нас защищать.

Люди были зачарованы его силой, властью, щедростью и его удивительной внешностью, никто из покоренных не отказался к нему присоединиться. Люди от души желали ему служить, попав под его поразительное влияние, они хотели умереть ради Темуджина, не сводили с него молящих взоров, какими верующие смотрят на изображения своих богов. Казалось, что над разбойником степей и пустынь сияет нимб. Многие племена без борьбы и сопротивления сложили оружие и встали под знамя из девяти черных хвостов яка.

В эти дни своего триумфа Темуджин опять проявил удивительную мудрость: над каждым из покоренных народов он поставил правителя из их числа. Люди доверяли этому правителю, а Темуджин, в свою очередь, также ему доверял. Когда жизнь племени налаживалась после перенесенных потрясений, он покидал его со спокойной душой и занимался новыми сражениями и покорением других народов. С каждой новой победой его сила росла, и он никогда не давал себе отдыха. Он говорил своим приближенным:

— Каждый успех следует закрепить и довести до конца. Никогда не покидайте города и селенья, пока не уверены, что они вам будут принадлежать вечно.

Города сдавались Темуджину без всяческого сопротивления, воины тогда могли забрать себе добычу, но им запрещалось мучить горожан или жителей поселка, к тому же при грабеже кое-что все же оставляли законным владельцам. Темуджину всегда была нужна преданность людей, а с помощью щедрости ему удавалось превратить смертельных врагов в своих друзей.

За три года его орды покорили города и долины западных тюрков, земли и пастбища и реки тайджутов, найменов, уйгур и меркитов. Воины Темуджина разъезжали вдоль извивающейся Великой стены и предгорий на севере. Они ударили, как карающие тараны, в стены древних городов — Хотен и Бишбалик. Воины неслись, как смерч, и позади оставались попавшие в рабство к Темуджину люди. Штандарты Темуджина осеняли дворцы султанов и принцев, храмы, мечети и церкви.

О сверкающих зеленых глазах, рыжей гриве и улыбке Темуджина люди рассказывали легенды, они воспевали его щедрость, смелость и непобедимый дух. Темуджин был хитер и изворотлив, как змея, и он превращал принцев и священников в своих вассалов и друзей, а потом жестко спрашивал за каждую ошибку или невыполнение его приказа.

Он понимал, как действуют на людей страх и предрассудки. Он пытался завоевать верность с помощью обещаний, которые всегда выполнял. Он не знал жалости к тем, кто его подводил, преследовал тех, кто не выполнил обещание, до самой смерти, а их женщин превращал в рабынь, детей отдавал на воспитание монгольским женщинам. Пастбища и города бунтарей он передавал другим владельцам.

Он, кажется, всегда знал, как лучше действовать, и не делал ошибок. Легенды о его удивительной силе и власти обрастали все новыми подробностями, и часто случалось, что он въезжал в город, а там его уже встречали правители и клялись ему в верности и повиновении.

К его империи присоединялись не только дикие орды. Нет! Богатые люди, купцы, торговцы и другой важный люд тоже подчинялись ему. Перед его силой не могла устоять даже мудрость! Даже философы и поэты стали воспевать Темуджина. Те из них, кто повторяли слова о чувстве собственного достоинства, были знакомы с древними учениями, часто первыми шли ему навстречу и воспевали «десницу Божью» и славу Темуджина. Теперь в его окружении были ученые, философы, астрологи. Они ехали за его воинами в носилках, сидели рядом с Темуджином у костров и принимали участие в военных советах. Темуджин очень хорошо относился к одному лекарю, который временами давал ему советы по поводу его здоровья. Шепе Нойон и Субодай посмеивались над этим и отмечали удивительное сходство врачевателя с умершим Кюреленом.

Прежняя старинная вражда народов Гоби была стерта копытами конницы Темуджина. Прежняя свобода и независимость кочевников канула в Лету. Народы Гоби были сплочены вместе в рамках феодальной системы, где царил только один закон — слово Темуджина.

Китайские ученые говорили, что свобода — это самое дорогое и естественное желание человека, но теперь их слова оказались жалкой ложью. Темуджин понимал, что кроме свободы человеку нужен кнут, что выше самых высоких идеалов люди уважают меч и что тирану, который не позволяет им думать и не нуждается в их советах, они подчиняются охотнее, чем выбранному вождю. Темуджин понимал, что желание подчиняться сильному в крови у людей, которые, подчиняясь, испытывают не столько унижение, сколько удовлетворение и облегчение от того, что освободились от груза ответственности за себя и своих близких.

По мере того как Темуджин покорял людей и видел их преклонение и восхищение, его ненависть и презрение к человечеству росло все больше и больше. «Они все бездушные звери, — часто думал он. — Если бы это было не так, они предпочли смерть и сражение рабству!»

Но эти мысли он никому не высказывал, а говорил покоренным им людям о том, какие они герои, что он их себе подчинил потому, что желал сам стать сильнее, а из покоренных людей сделать правителей мира.

Темуджин больше всех презирал священнослужителей, убеждавших людей отказаться от свободы и независимости. Буддисты и христиане, шаманы и мусульмане, конфуцианцы и даосисты — он мог рассчитывать на любого из них, а они влияли на простых смертных, и те не оказывали ему никакого сопротивления, потому что их соответствующим образом заранее настраивали священнослужители.

До самой смерти Темуджин считал священнослужителей врагами людей, а сам держался от них подальше, как от ядовитых змей.

Наконец Темуджин стал хозяином Гоби, но все еще не испытывал полного удовлетворения. Он созвал курултай[15] — совет ханов, понимая, что настал миг, когда он сможет добиться высшей славы.

Глава 26

К Темуджину прибыли ханы, как священники приходят к Богу. На курултай собралось поразительное количество людей.

К тому времени некогда слабая орда превратилась в твердое организованное ядро, стала постоянной центральной ячейкой, которая делилась на подразделения в десять тысяч человек, на тумены — воинские соединения. Каждым из этих туменов командовал монгольский военачальник. Это была полностью военная организация, важнейшей частью которой были воины. Во главе ее стоял Темуджин, от него поступали приказы, он диктовал законы империи в Гоби. Монголы были главенствующим народом и стояли выше других племен и народов в этой организации.

Однако среди народностей, населявших Гоби, традиции и привычки умирали с трудом, Темуджин как умный человек это прекрасно понимал. Ему очень хотелось называться императором, но если он сам провозгласит себя императором, то нарушит старое правило, при котором ханы выбирали между собой лидера. Зная это, он не решился нарушить эту традицию. Ханы должны были думать, что инициатива исходит от них самих.

Это собрание ханов было самым великолепным и важным событием в истории Азии. Они явились из пустыни и спустились с гор. Они гордились собой, но отлично понимали, зачем их созвали. Они прибыли, как приезжают свободные люди в сопровождении рабов и воинов. Разодетые в роскошные шелка и прекрасные блестящие доспехи ханы сидели в юртах, увешанных золотой и серебряной парчой, заполненных сокровищами, а перед ними танцевали красивые девушки. Гости собирались у костров, они теперь перестали быть бедными багатурами — Темуджин сделал из них гордых правителей, окруженных многочисленными придворными.

Вечером состоялся великолепный пир. Награбленные сокровища и предметы роскоши из тысяч покоренных городов делали сцену действия еще пышнее. Драгоценные камни сверкали в свете костров. Женщины и бродячие певцы пели, а красотки-танцовщицы радовали взгляд своими танцами. Темуджин находился в центре пиршества. Он сидел на белой конской шкуре, на нем был простой белый шерстяной халат, подпоясанный серебряным поясом, а его пышные волосы отражали блики костра.

Ханам было известно, по какому случаю их собрали, и они понимали, что от них требуется, но они делали вид, что это — тайна. Им хотелось верить, что именно в их честь Темуджин устроил пир, чтобы отпраздновать их совместные победы. Ханы много пили, хохотали и выкрикивали что-то веселое, если до тех пор, пока не были готовы лопнуть от обжорства. А потом они слушали певцов и любовались танцовщицами, и их темные лица блестели от удовольствия и жира. Слуги разожгли высокие костры и без конца подносили блюда с угощением и вино в серебряных кубках и чашах.

В полночь вдруг наступила тишина. Гости застыли, как бронзовые статуи, разряженные в шелка и золото, их свирепые лица посуровели, и все ханы внимательно уставились на Темуджина.

Темуджин медленно обвел собравшихся взглядом, казалось, он видел все их тайные помыслы, а потом поднялся. Широкоплечий, высокий мужчина, зеленые глаза которого отливали золотом в свете костров, заговорил спокойно и весомо:

— Настало время выбрать повелителя, который станет управлять всеми нами. Наша власть велика, а наши победы поражают человечество. Мы должны выбрать повелителя, чтобы он обладал высшей властью и мог разрабатывать новые законы. Нам предстоит сделать еще очень много, мы должны и дальше нести наши победы. Перед нами лежит целый мир — от восхода до заката, а чтобы его покорить, нужен один вождь, великий человек, которому станут подчиняться все ханы. Мы — сильное государство. А государству необходим повелитель.

Ханы его выслушали в полной тишине. Когда Темуджин закончил и стоял, ожидая их решения, они сделали вид, что раздумывают над его предложением, переглядывались, как бы ожидая, что кто-то им подскажет имя или даже несколько имен. Но это имя было им давно известно. Ханы продолжали тешить свою гордость и делали вид, что у них есть выбор.

Наконец поднялся один из ханов и преклонил колена перед Темуджином, коснувшись головой его сапог.

— Мой выбор таков — повелителем станет Темуджин!

Ханы что-то громко восклицали, переговаривались, бурно выражая свою радость. Темуджин наблюдал за ними и мрачно усмехался, он ненавидел и презирал их за притворство, но понимал, что не стоит нарушать древние обычаи кочевников.

Один за другим ханы преклоняли перед ним колена и провозглашали Темуджина повелителем. Люди рыдали и увлажняли слезами его грубую обычную одежду. Потом они сложили мечи у его ног и стали славить Темуджина. Их крики напоминали рев диких зверей.

Всем своим видом Темуджин показывал, что его изумил их выбор, и он наклонил голову. Его глаза наполнились слезами, а грудь бурно вздымалась. Он переводил взгляд с одного хана на другого и делал вид, что у него просто нет слов. Ханы были очень довольны этим спектаклем, потому что обожали всяческие представления, церемонии и почитание традиций. Их любовь и обожание изливались на Темуджина, подобно хорошему вину из золотых кубков.

Кокчу ожидал окончания церемонии в своей юрте. Старый Главный Шаман прекрасно выучил свою роль. Он вышел в круг, образованный кострами. Его сопровождали молодые шаманы. В руках Кокчу держал золотой обруч, украденный во время грабежа одного из богатых городов. Увидев обруч, Темуджин сделал вид, что страшно удивился и его переполняет радость. Ханы подхватили его под руки и заставили встать на колени.

Темуджин стоял на коленях перед Кокчу. Тот был разукрашен как самая яркая радуга. Его толстые старые пальцы покрывала чешуя из роскошных перстней. Кокчу торжественно поднял обруч и сделал вид, что советуется с духами Вечного Синего Неба. Его губы что-то шептали, а глаза сверкали. Шаман весь дрожал, и слезы текли по его лицу. Темуджин стоял перед ним на коленях с опущенной головой. Шумные ханы замолчали…

Кокчу взглянул вниз на коленопреклоненного монгола. Губы шамана дрожали, и он, волнуясь, воскликнул:

— Со мной говорили Духи и Властители Земли! Они решили, что Темуджин, сын Есугея, будет провозглашен Повелителем всех народов — Чингисханом, Ханом Ханов, Владыкой Земель и Небесным Всадником!

С этими словами Кокчу медленно и торжественно водрузил золотой обруч на рыжие волосы Темуджина.

Глава 27

«Я только начал», — думал Темуджин. Он сидел на коне. Вокруг никого не было, и он ожидал, когда настанет утро.

В орде тяжким сном спали усталые и перепившиеся ханы. Темуджин оставался совсем один. Даже кони в этот час еще не проснулись.

Темуджин посмотрел на восток. Там небо было цвета бледного серебра, но нижний край его занимался алым светом восхода. Пустыня оставалась фиолетовой загадкой и простиралась в полной тишине до самого запада. Дальние острые пики гор еще чернели в ночной тьме, но их вершины уже были раскрашены в золотые и алые цвета. Над миром метался нескончаемый ветер. Он низвергался вниз, как мощные струи воды, омывавшие землю и освежавшие лицо Темуджина.

Темуджин улыбался. Его рыжие волосы пышной гривой падали ему на плечи. Лицо было серьезным и немного грустным, а в глазах не метались, как обычно, зеленые огоньки гнева и беспокойства. Руки Темуджина свободно лежали на шее белого скакуна, застывшего подобно мраморной статуе. Белоснежная грива жеребца переливалась от ветра серебром.

Взглянув на восток, где лежали империи Китая, Темуджин перевел взгляд на запад — там были мусульманские провинции и государства, а за ними лежала Европа с ее облаками неизвестности, и ее он собирался покорить!

Перед ним расстилался весь мир, и Темуджина внезапно охватил трепет. Казалось, его дух воспарил над землей и стал огромным, как сама вечность. Темуджин поднял сжатый кулак к небу и с силой им потряс. На бронзовом лице раздувались широкие ноздри, глаза сверкали, и таинственный огонь озарил сильное лицо.

От него исходило ощущение угрозы и мощи. Азия продолжала спать, и к востоку, западу, северу и югу от него расстилались огромные просторы. Но ее Повелитель и Разрушитель, Строитель и Властелин сидел на коне с поднятым к небу кулаком. Лицо его было страшным и в то же время вдохновенным. И перед Темуджином были только Бог и Смерть.

— Я только начал! — громко повторил Темуджин.

Внезапно он ощутил чье-то ужасное Присутствие, почувствовал на себе чье-то Бдительное Око, которое с неприязнью взирало на него. У Темуджина сильно забилось сердце, он невольно опустил руку и, устремив взгляд в бескрайние просторы Вечного Синего Неба, ощутил, как его переполняет радость, ярость и триумф.

— Мне принадлежит мир! — крикнул Темуджин, и его голос в тишине прозвучал, как труба: — Я, Чингисхан, и есть весь мир!

Ему ответила тишина. Она не желала принять его хвастливый вызов. Просторы Гоби молчали. Над горизонтом поднималось солнце, и кровавый отсвет упал на лицо и фигуру Чингисхана. Ему показалось, что перед ним поплыла странная орда — тени прошлого и тени будущего. Они плыли и плыли, глядя на него с молчаливым укором…