Монстры у порога. Дракула, Франкенштейн, Вий и другие литературные чудовища

Глава 1. Древние и современные монстры – в чем разница?

Чудища, чудовища, сверхъестественные существа всегда сопровождали человека и человечество на его земном пути. Нет такой эпохи в развитии письменных цивилизаций, когда воображение людей не создавало бы страшных существ. Человек с головой быка Минотавр, лернейская гидра, морские чудища Сцилла и Харибда, горгона Медуза, жестокий циклоп Полифем, трехголовый пес Цербер – этот далеко не исчерпывающий список существ из мифов Древней Греции наверняка у всех на слуху с детства. И неудивительно, ведь некоторые из них прочно вошли даже в наш повседневный язык, став устойчивыми оборотами речи («между Сциллой и Харибдой»).

Рельеф с головой Медузы. Винченцо Гемито, 1911 г.

The Metropolitan Museum of Art

У других народов тоже существовали развитые пантеоны чудовищ. Вспомним, например, древнеанглийский героический эпос «Беовульф» (ок. VII–VIII вв. н. э.), в котором главный герой отважно сражается с ужасным великаном Гренделем и драконом; Кощея Бессмертного из русских народных сказок; демона Диббука из древнееврейской мифологии; нахцереров из германского средневекового фольклора, высасывающих души из живых людей. Список можно продолжать.

На самом деле у каждой древней культуры свои монстры, однако их функции, в принципе, одни и те же. С помощью этих существ люди в древности объясняли себе далекое прошлое и какие-либо трудности в настоящем (трагические войны, частые смерти, например). У таких монстров нет авторов: их породили многочисленные рассказы и повествования, к которым прибегали наиболее мудрые, влиятельные и авторитетные представители древних племен и народов, чтобы передавать знания потомкам и сохранять тем самым свои культуры и государства.

Обратим внимание, что все древние монстры связаны, как правило, с двумя сферами – природой и потусторонним миром. Чем ближе мы движемся по шкале времени к нашим дням, тем больше места в нашем воображении занимают не столько природные монстры, сколько представители загробного мира: призраки, вампиры, оборотни. Иными словами, нежить. Она в целом не характерна, например, для языческих цивилизаций (таких, как древнегреческая или древнеримская). И напротив, весьма характерна для всех христианских культур и народов, потому что они разделяют представления о переходе души в загробный мир (ад, чистилище, рай). Предводителем всей этой нечисти (само слово характерно! – нечто «нечистое») является, конечно же, Сатана, бес, змий, дьявол.

Вся эта армия демонических и, надо сказать, весьма неприятных существ все больше и больше становилась популярной в Средневековье и раннее Новое время. Эпоха Ренессанса не только возродила интерес к античной культуре, но и привела к прогрессу в науке. В XVI веке один за другим начинают появляться научные трактаты, написанные в основном на латыни и посвященные тератологии – так назвали область знания, которая изучает врожденные уродства и отклонения. Например, выдающийся хирург и изобретатель медицинских инструментов и протезов Амбруаз Паре в 1573 году издал научное сочинение Des monstres tant terrestres que marins («О монстрах земных и морских»).

Паре одним из первых попытался привести исчерпывающий (и прекрасно иллюстрированный!) список различных аномальных природных существ и врожденных уродств, дать их классификацию и отчасти объяснить причины их появления. Вот как, например, в книге были изображены сиамские близнецы:

Иллюстрации из трактата Амбруаза Паре, демонстрирующие врожденные аномалии.

Des monstres tant terrestres que marins, avec leurs portrait. Plus un petit traité des plaies faites aux part ies nerveuses. Par Ambroise Paré, premier Chirurgien du Roy, et juré à Paris, Paris: chez André Wechel, Avec privilege du Roy. 1573

В XVII и XVIII веках подобных научных и учебных сочинений становится еще больше. По мере развития в Европе наук (физиологии, медицины, зоологии, начал этнографии, химии) просвещенная публика последовательно освобождается от мифов и предрассудков. Они постепенно находят рациональное объяснение.

Одновременно шел процесс необратимой секуляризации – так историки называют медленное, но неумолимое снижение авторитета религии и института церкви и их влияния на умы простых людей и особенно образованной элиты. Мощнейшим ударом по религиозному авторитету, от которого церковь уже никогда больше не оправилась, стала Великая французская революция (1789–1799).

Именно с десятилетием кровавых и бурных переворотов, потрясших Францию и «старый порядок», ученые связывают не только изменения в европейском политическом, социальном и культурном климате, но и преобразования, важные для всего человечества. Начались Наполеоновские войны, в результате которых эпоха крайней неустойчивости в обществе продлилась еще 15 лет. И все это уже при довольно успешном развитии прессы, книгоиздания, науки, технологий (если сравнивать с предшествующими эпохами – например, со Столетней или Семилетней войнами в Европе).

Рискну утверждать, что именно на двадцатилетие сразу после Французской революции приходится рождение всех самых значимых монстров, которым посвящена моя книга. Судите сами: 1-я часть «Фауста» с ее вездесущим бесом Мефистофелем писалась в 1790-е годы и вышла в разгар войн в 1808 году. На швейцарской вилле Диодати летом 1816 года Джон Полидори сочиняет свою историю «Вампир», а Мэри Шелли придумывает ключевой образ существа, оживленного доктором Виктором Франкенштейном. Мефистофель, вампир, Франкенштейн – вот троица чудовищ, с тех пор не только не канувших в небытие, но, наоборот, ставших достоянием массовой литературы и популярной культуры. И все они – в полном смысле новые, современные, потому что именно с Французской революции историки отсчитывают начало нового периода в развитии человеческой цивилизации. Конечно, истоки образа Мефистофеля, как мы увидим дальше, – в библейском образе Сатаны, а вампиров – в славянском балканском фольклоре. Но каждый образ был существенно трансформирован гениальным автором: благодаря усиленной работе фантазии и опоре на многочисленные контексты эпохи на свет появились монстры, качественно отличные от всех предыдущих чудовищ.

Страница из французского бестиария XIII в.

Ms. Ludwig XV 4 (83. MR.174), fol. 117. J. Paul Getty Museum

Страница из французского бестиария XIII в.

Ms. Ludwig XV 4 (83. MR.174), fol. 117. J. Paul Getty Museum

В чем же заключается это отличие?

Да-да, не смейтесь! В мировой гуманитарной науке есть целый сегмент, связанный с изучением только монстров и их популярности в культуре. Это весьма почтенная область знания – со своими авторитетами, журналами, конгрессами. А все потому, что за последние двести лет монстры необычайно размножились, то есть стали очень широко распространены во многих видах искусства: началось все с литературы, а в XX веке к ней прибавились кинофильмы, сериалы, комиксы и компьютерные игры.

Казалось бы, как я говорил выше, секуляризация и научный прогресс должны были привести к полному исчезновению наивной веры людей в чудовищ. Однако произошло нечто иное – качественная трансформация и новый виток интереса к подобным существам. Как же это объяснить?

Давайте взглянем на знаменитый офорт позднего Франсиско Гойи «Сон разума рождает чудовищ», созданный по горячим следам Французской революции в 1797 году.

Гойя сопроводил изображение следующим пояснением: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений». Пророческое заявление – Гойя как будто предсказал расцвет фантастической литературы и даже фэнтези XX века. В самом деле, мыслители эпохи Просвещения были уверены в том, что если человек перестанет думать (самостоятельно), то вечно будет находиться во власти мифов, суеверий и самых отсталых представлений. Вроде бы совершенно справедливо. Но лишь на первый взгляд. Прогресс показал, что суеверия полностью не исчезают, а лишь смещаются в теневые зоны нашего сознания и могут находиться в них в спячке, ожидая лишь удобного момента, чтобы вырваться наружу. Чего уж далеко ходить: всем, думаю, памятен опыт пандемии COVID-19, когда в каждой стране мира обнаружилось огромное число людей, поначалу не верящих в опасность вируса, вопреки заверениям ученых, а затем – не верящих в полезность и безопасность вакцинации (уточню, почти полную безопасность). Это одна сторона медали разума.

Другая сторона, на которую указывал Гойя, – это влиятельная сфера фантазии, которая должна чем-то питаться. Фантазии, как и наши сны, всегда черпают строительный материал из дневных впечатлений реальности, и лишь ночью в мозгу начинается удивительный химический процесс. Аналогичным образом работает и фантазия писателей – таких гениев, как Гёте, Шелли, Полидори, Гоголь и Стокер. Для того чтобы создать принципиально иной тип монстров, они должны были вдохновляться не древними легендами, а самыми злободневными и волнующими людей того времени проблемами и фактами. Приведу пример, который подробно разберу в главе о существе Мэри Шелли. Чтобы выдумать его, писательница учла самые последние научные открытия того времени в органической химии и гальванизме. Без обращения к ним никакая, даже самая буйная фантазия неспособна была бы изобрести столь удачный и пророческий образ.

Сон разума. Офорт Франсиско Гойи из серии «Капричос». 1797 г.

The Metropolitan Museum of Art

Итак, мы приходим к важнейшему выводу, о котором нам напоминают специалисты по теории монстров и в первую очередь подлинный ее гуру – профессор Джеффри Коэн (Jeffrey Cohen). Этот постулат гласит: монстр – это всегда порождение культуры. Добавим, культуры той эпохи и конкретных ее обстоятельств, в которых творит автор. Монстр всегда сообщает нам не столько о состоянии психики и воображения писателя, сколько о состоянии общества, частью которого тот был. Как бы мы ни хотели признать, что фантазия не обременена никакими путами и рамками, она на самом деле сильно привязана к политическому, экономическому и часто научному контексту эпохи. Подтверждений тому масса, им и посвящены все последующие главы моей книги.

Даже происхождение слова «монстр» во многом является здесь доказательством, ведь латинское слово monstrum у древних римлян обозначало некое природное уродство или отклонение, которое рассматривалось как несомненный знак, предвестие, предупреждение о чем-либо (например, о гневе богов). Такой смысл предвосхищает и современное понимание функции литературных монстров: обозначать не то, чем они буквально являются, а нечто иное – страхи, желания, тревоги людей и общества той или иной эпохи. Это свойство монстров прекрасно объясняет их вездесущность и широчайшее распространение в массовой культуре, ведь такие популярные жанры, как хоррор, триллер, детектив, фантастика, фэнтези, очень часто в своем подтексте играют на типичных страхах и обыденных ожиданиях и тревогах простых людей.

Кроме этого, современные монстры всегда указывают нам на границы допустимого и возможного, за которые ни в коем случае нельзя переступать. Иначе – станешь жертвой монстра, в буквальном смысле стоящего на их страже. Легче всего убедиться в этом на примере одного сюжетного мотива «Вампира» Джона Полидори (а затем и «Дракулы», как мы увидим). В пятой главе речь идет о том, чем страшен лорд Рутвен: тем, что соблазняет молодых незамужних женщин, втягивая их в пучину сначала страсти, а затем разврата. И только после брака он высасывает их кровь и исчезает в поисках новой жертвы. Кровь мужчин Рутвена не интересует, и никакой угрозы для них он, в сущности, не представляет. Легко догадаться, что выстроенный таким образом сюжет намекает на опасность нарушения традиционного патриархального порядка, освященного столетиями. Согласно ему, женщина должна бережно хранить свою чистоту и невинность, слушаясь родителей, которые тщательно подбирают ей жениха.

Офорт Франсиско Гойи «Глупость страха» из серии «Диспаратес».

The Metropolitan Museum of Art

Как следствие, монстр всегда воплощает те практики поведения, которые воспринимаются в данной культуре как опасные для нее, представляющие нежелательную угрозу. Говоря в финальной главе о Дракуле, мы будем обсуждать, как граф стремится разрушить традиционные британские ценности и почему первой его жертвой на островах становится именно Люси Вестенра. Тело Дракулы в этом смысле оказывается именно тем открытым каналом, через который в Англию с Востока проникают свободные сексуальные веяния.

Отсюда логически вытекает следующее свойство монстров: одновременно со страхом пасть их жертвой герои романов (а вслед за ними и мы) испытывают полуосознанное желание подпасть под влияние монстра или вступить с ним в контакт. Даже если он воплощение всего самого жуткого. Потенциальная связь с вампиром неотразимо манит представительниц женского пола во всех произведениях, а Хома Брут в гоголевской повести «Вий» зачарован поразительной красотой и привлекательностью панночки, которая лишь поначалу предстала перед ним в обличье мерзкой старой ведьмы.

Двойственная сущность монстра не случайность, а органическая его черта, которая обусловлена как раз культурной укорененностью. И хочется, и колется – эта пословица, наверное, лучше всего может описать современную монструозность. Вряд ли к древней гидре или Минотавру она применима, а вот к монстрам эпохи модерности – вполне.

Раз монстр по природе своей всегда двойствен, это, в свою очередь, ведет нас к целому набору других не менее важных его свойств. Монстра всегда очень трудно однозначно определить, зафиксировать его статус, природу, свойства. Он сопротивляется бинарной классификации (например, добро или зло, истина или ложь и т. д.). Коль скоро мы допускаем, что монстр вызывает одновременно и страх, и желание, то он столь же притягателен, как добро и зло. Именно поэтому монстры так легко скрываются и избегают уничтожения (но бывают и исключения). И столь же просто возвращаются опять, чтобы взять реванш. Это закон жанра, константа литературы о монстрах, порожденная текучестью не только самой природы чудовища, но и той культуры, в которой оно обитает. Любая культура динамична, в ней чередуются периоды подъемов и спадов, надежд и разочарований, стабильности и кризисов. Ну и конечно же, интереса к тем или иным видам монстров.

Эра литературных монстров, которым посвящена моя книга, длилась немногим более ста лет – примерно с 1789 по 1900-е годы, то есть от Мефистофеля до Дракулы. XX век принес с собой новые научные открытия и потрясения (две мировые войны). И новых монстров. На сей раз – кинематографических, таких как Кинг-Конг (1933) или Годзилла (1954), или комиксовых. Но это уже отдельная история для другой книги.

Добро пожаловать в дивный и бесконечный мир монстров!