Монтескье

1. Отношение к философии прошлого и философским современникам

Монтескье был одним из самых образованных людей своего времени. Еще в юношеские школьные годы Монтескье живо интересовался античной философией и литературой. Он прочитал в подлиннике не только главные труды классиков древнегреческой мысли, но и обширную литературу о них. Монтескье подходил критически, как просветитель, к Платону и Аристотелю. Его искренне возмущал воинствующий идеализм Платона. Утопические идеи Платона, в частности его мечты об идеальном государственном устройстве, Монтескье рассматривает как фантастическое отображение реальных условий жизни. В работе «Опыт о вкусе в произведениях природы и искусства» французский просветитель высмеивает идеалистические аргументы Платона в его диалогах, посвященных Сократу.

«…Диалоги, в которых Платон заставляет рассуждать Сократа, — пишет он, — диалоги, так восхищавшие древних, в наши дни не выдерживают критики, ибо они основаны на ложной философии. Все эти рассуждения о хорошем, прекрасном, совершенном, мудром, безумном, твердом, мягком, сухом, влажном как о положительных понятиях лишены теперь всякого содержания» (14, стр. 737).

В Аристотеле Монтескье прежде всего видел не последователя Платона, а его критика. Как социолог по преимуществу, Монтескье особое внимание уделял «Политике» Аристотеля. В противовес средневековой традиции он рассматривал Аристотеля как светского мыслителя, весьма далекого от теологии. Он и Аристотеля критикует с позиций буржуазного просветительства; в частности, исходя из тезиса о равенстве людей от рождения, Монтескье доказывал несостоятельность главного положения аристотелевской «Политики», якобы сама природа сделала одних рабами, а других свободными. В книге «О духе законов» Монтескье прямо заявлял, что Аристотель, провозглашая естественность рабства, не в состоянии привести ни одного сколько-нибудь убедительного довода. Апеллируя к Плутарху, Монтескье ссылается на сообщенные им факты, когда в обществе не существовало ни рабовладельцев, ни рабов, хотя в нем действовали такие же законы природы, как в рабовладельческий период.

Из римских философов большим вниманием пользуется у Монтескье Цицерон; не одобряя эклектическое мировоззрение последнего, его стремление видеть в человеке подобие божества, Монтескье ценит в нем историка, летописца Древнего Рима, юриста, активного политического деятеля, мыслителя, интересующегося реальными процессами действительности.

Монтескье подвергает критике труды христианских писателей, сомневается в «святости» отца церкви Августина, а римских пап рассматривает лишь как политических деятелей. Он высоко ценит мыслителей Возрождения, гуманистов, утопических социалистов типа Томаса Мора.

Хорошо зная труды итальянского мыслителя Макиавелли, Монтескье ценил его за критику церкви, за попытку разобраться в объективных законах истории, но принципиально возражал против макиавеллизма, т. е. против беспринципности и вероломства в политике как средства поддержания княжеского и королевского деспотизма. «Макиавелли преклонялся перед своим идолом — герцогом де Валентинуа», — с негодованием восклицает Монтескье (14, стр. 655).

Не меньший интерес проявлял Монтескье к материалистической философии Гоббса. Обращая главное внимание на учение Гоббса о естественном состоянии людей и о происхождении государства, он был решительным противником положения Гоббса о «борьбе всех против всех», как якобы характерной черте естественного состояния людей. Будучи слабее Гоббса в общефилософских вопросах, Монтескье превосходил его в постановке и разрешении ряда социологических проблем.

Само собой понятно, что французского просветителя особо интересовали труды прогрессивных философов его родины. На него оказал большое влияние насыщенный фактическим материалом труд Жана Бодена (1530–1596 гг.) «Шесть книг о государстве», трактующий юридические проблемы. Боден — сторонник религиозной терпимости, частной собственности, компромисса между буржуазными и аристократическими элементами, один из предшественников географической теории Монтескье.

Существует глубокая идейная связь между Монтескье и знаменитым французским философом Пьером Бейлем (1647–1706 гг.). Монтескье тщательно изучал его работы, в особенности «Исторический и критический словарь», проникнутый ненавистью к средневековой схоластике, скептицизмом к догматам католической церкви. Монтескье присоединяется к требованию Бейля об установлении свободы совести. Отмежевываясь от Бейля как «поносителя» всех религий, в том числе и христианской, Монтескье в то же время признает в нем «великого человека», достойного глубокого уважения.

С огромным интересом и вниманием относился Монтескье к своим современникам-материалистам. Он жил и работал одновременно с Ламетри, знаменитые материалистические трактаты которого «Человек-машина» (1747 г.) и «Система Эпикура» (1750 г.) были значительно радикальнее сочинений Монтескье. В них пропагандировались атеистические взгляды, с которыми не соглашался автор «О духе законов». Однако Монтескье не мог не сочувствовать борьбе Ламетри против обскурантизма господствующих классов. Когда 9 июля 1746 г. работы Ламетри были приговорены к сожжению на костре, Монтескье воспринял этот варварский акт как прямой поход и против своих собственных просветительских идей. Несмотря на расхождения с материалистом Гельвецием, Монтескье явно симпатизировал этому гениальному критику феодальной культуры. Его сближал с Гельвецием особый интерес к социологическим проблемам[2].

Прекрасно знал Монтескье научные и философские труды таких деятелей французской «Энциклопедии», как Даламбер и Дидро. Взгляды Даламбера, высказанные во вступительной статье к «Энциклопедии» («Очерк происхождения и развития наук»), во многом совпадали с философскими взглядами Монтескье. Даламбер, как и Монтескье, не будучи атеистом, отрицал теологические догматы. Монтескье не был материалистом, но участвовал в «Энциклопедии», руководимой материалистом Дидро, что наглядно свидетельствует об их солидарности, о принадлежности их к одному лагерю просветителей. Общи для Монтескье и Дидро стремления пропагандировать свои просветительские идеи в художественно-образной форме. Не случаен интерес обоих французских мыслителей к России и русской истории. Им казалось, что русские монархи, приобщившись к просветительским идеям, смогут плодотворно использовать свою неограниченную власть в интересах подлинного прогресса и произвести революцию «сверху». Роднит Монтескье с Дидро исключительно широкий историко-философский кругозор, способность критически осваивать прогрессивные достижения философской мысли всех времен и народов.

2. Деизм и критика религии

Мировоззрение французских просветителей XVIII столетия формировалось и развивалось в борьбе с феодальной церковью. Даже Вольтер, принадлежавший к умеренному крылу просветителей, склонный к компромиссам, не боялся именовать католическую церковь «гадиной», которую следует «раздавить». Более радикальные представители просветительства выступали в качестве не только антиклерикалов, но и борцов против религии, как таковой. Атеизм французских просветителей XVIII в. не утратил своего значения и в XX в. Еще в 1905 г. в статье «Социализм и религия» В. И. Ленин писал: «Нам придется теперь, вероятно, последовать совету, который дал однажды Энгельс немецким социалистам: перевод и массовое распространение французской просветительной и атеистической литературы XVIII века» (7, стр. 145). В марте 1922 г., т. е. спустя почти пять лет после победы Октябрьской социалистической революции, Ленин снова вернулся к этому вопросу и, отметив, что в атеистических произведениях революционеров XVIII в., конечно, много ненаучного и наивного, в то же время настаивал на их массовом распространении в народе (см. 9, стр. 26).

Монтескье не поднялся до прямого отрицания религии. Он был одним из ранних представителей французского деизма, учения, которое хотя и признавало бога в качестве творца вселенной, но вместе с тем утверждало, что бог не вмешивается в дела природы. Деисты выступали в защиту просвещения, отвергали церковную веру в чудеса. На позициях деизма стояли такие выдающиеся представители французского Просвещения, как Вольтер и Руссо.

«Деизм, — писал Маркс, — по крайней мере для материалиста — есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии» (2, стр. 144).

В 1761 г. на средства Вольтера в его имении была построена церковь с надписью на фасаде: «Богу воздвиг Вольтер». За этот поступок вождь просветителей даже получил подарок от римского папы. На самом деле Вольтер воздвиг храм не для восхваления официальной религии, а для ее критики. Он хотел подчеркнуть, что не признает ни католических святых, ни религиозной догматики, что для него, как и для других деистов, бог в лучшем случае «первотолчок». В письме к Ричарду Твиссу Вольтер писал: «Церковь, которую я построил, — это единственная церковь в мире, посвященная богу, и только ему одному; все остальные посвящены святым. Что касается меня, то я предпочитаю воздвигнуть храм хозяину, а не слугам» (цит. то 21, стр. 461).

С позиций деизма Монтескье, как и Вольтер, боролся против схоластики; деизм был для него орудием пропаганды свободомыслия и передовых научных знаний. Объявляя в самом начале своего труда «О духе законов» бога творцом и охранителем природы, он вместе с тем решительно подчеркивает, что божество само действует по «неизбежным» законам, которые «неизменны» и не зависят от произвола. Эта формулировка Монтескье почти полностью совпадает с заявлением голландского философа-материалиста Спинозы (1632–1677 гг.) в предисловии к четвертой части его «Этики»: «…то вечное и бесконечное существо, которое мы называем богом или природой, действует по той же необходимости, по которой существует…» (29, стр. 522).

Монтескье категорически выступает против признаваемого теологами понятия «чуда»; он утверждает, что бог не в состоянии, даже при желании, нарушить естественный ход вещей, управлять миром помимо законов, ему присущих. Монтескье приходит к выводу, что природа, будучи созданием бога, уже не может быть уничтожена его усилиями, — существование мира будет бесконечным. Монтескье критикует не только теологов, видящих в материальных предметах проявление божественного разума, но и пантеистов, отождествляющих бога с природой и рассматривающих природу как воплощение божества. Монтескье со всей категоричностью заявляет, что мир лишен разума, и в этой связи осуждает теологию Фомы Аквинского, видевшего в каждом предмете и явлении материальной действительности результат целенаправленной деятельности божества.

Деизм Монтескье, так же как и деизм Вольтера и Руссо, свидетельствовал об ограниченности философского мировоззрения этой группы просветителей по сравнению с атеистическим мировоззрением наиболее радикальных представителей французского материализма.

Однако, не отрицая существования бога, Монтескье немало сделал для критики религии, и в особенности для критики католицизма. Здесь главная заслуга Монтескье в том, что он не ограничивается антиклерикальной пропагандой, т. е. критикой духовенства и церковной организации, но пытается критиковать религиозное — мировоззрение по существу. Монтескье доказывает, что вопросы религии не имеют никакого отношения к науке. Только разум, наука могут помочь человеку познать объективный материальный мир, содействовать улучшению жизни человека. Отсюда он делает вывод, что наука не должна быть служанкой религии.

Законы, открытые наукой, апеллируют к уму, поэтому они должны быть логически обоснованы и носить принудительный характер. Иное дело законы религии: в бога и догматы церкви можно только верить. Религия обращается не к уму, а к сердцу, ее задача заключается поэтому только в увещеваниях и советах. Монтескье делает вывод о недопустимости какого бы то ни было принуждения в религиозных вопросах.

Монтескье принимает религию лишь как средство государственного управления. Он, так же как и Вольтер, считает, что если бога нет, то его нужно выдумать, ибо вера в бога содействует установлению порядка, основанного на увековечении частной собственности.

С точки зрения Монтескье, для религии важно, чтобы она умеряла и смягчала деспотизм, улучшала нравы подданных и их правителей. Монтескье приходит к еретической по тому времени мысли: каждая религия приспособлена к определенным природным и общественным условиям, и не следует поэтому насильственно вмешиваться в верования людей. Если учесть, что этот призыв к равноправию всех религий был брошен в стране, где безраздельно господствовала католическая церковь, где фактически продолжала действовать инквизиция, насильственно подавлявшая всех инаковерующих, не говоря уже об атеистах, то станет понятна прогрессивная роль высказываний Монтескье о религии.

Так, в «Персидских письмах» Монтескье утверждает, что магометанство — наиболее подходящая религия для восточных стран, католицизм же — для Франции и некоторых других западноевропейских государств.

Монтескье смело выступает против церковных догматов, заявляя, что самые «истинные» и священные догматы в конечном счете приводят к весьма дурным последствиям. Так, вера в бессмертие души приносит обществу большой вред, ибо она отвлекает людей от гражданских обязанностей. Люди, думающие о жизни души на «том свете», мало заботятся о своей земной жизни, не думают об улучшении общественного строя.

В XII главе двадцать четвертой книги «О духе законов» Монтескье, исходя из интересов общества, требует, чтобы христианское покаяние сопровождалось идеей труда, а не праздности. Он приходит к глубокому выводу, что христианство, провозглашая примат потустороннего над земным, игнорирует трудовую деятельность, имеющую первостепенное значение в чисто земных отношениях. В главе «О праздниках» той же книги Монтескье смело протестует против чрезмерного обилия церковных праздников, характерных для католической и других религий. Когда религия предписывает прекращение работы, заявляет французский просветитель, она должна иметь в виду потребности людей, а не величие чтимого ею существа. Ссылаясь на историю, Монтескье утверждает, что слишком большое число религиозных праздников препятствовало древнему афинскому народу надлежащим образом вести свои политические дела. Даже празднование воскресного дня в христианских странах не должно, по утверждению Монтескье, мешать интенсивности земледельческого труда.

В XIV главе двадцать четвертой книги «О духе законов» Монтескье высказывает скептическое отношение к теологическому учению об аде и рае. Его интересует здесь лишь политическая сторона вопроса: вера в наказание на том свете служит, по мнению Монтескье, сдерживающим стимулом для преступных элементов. Поэтому там, где религия признает рай и ад, можно смягчить уголовное законодательство. Иное дело в странах, где господствующая религия не обещает праведникам райской жизни на том свете, а грешникам и преступникам — адских мук. В этом случае, по мнению Монтескье, нельзя обойтись без строжайших деспотических законов, обуздывающих человеческие страсти.

В этой же главе под видом критики магометанской религии Монтескье критикует учение Августина о предопределении, согласно которому бог заранее решил, кому суждено быть праведником, а кому грешником. Монтескье делает глубокое замечание, что теория предопределения является продуктом «душевной лени» и ведет к бездеятельности людей.

В главе «О переселении душ» французский просветитель сравнивает христианский догмат бессмертия души с догматом «системы индусов» о переселении душ. По существу Монтескье с полным безразличием относится к обоим. Ни один из них не выдерживает критики перед судом разума. На вопрос же, какой полезнее для государства, он отдает некоторое предпочтение индусскому, так как он приучает людей относиться с известным ужасом к пролитию крови, «вследствие чего убийства в Индии очень редки» (14, стр. 542).

В отличие от французских материалистов, отмечавших несовместимость религии и истинной морали, Монтескье признает нравственное значение религии в развитии общества. Но не всякая религия ведет к нравственности; религиозные догмы, по утверждению французского просветителя, могут даже поощрять пороки, например разврат.

Монтескье уделяет большое внимание происхождению религии. Как и все буржуазные просветители, он утверждал, что религия возникает в конечном счете под влиянием деятельности законодателей и непосредственно зависит от того или иного политического устройства. Католическая религия, уверял Монтескье, больше всего согласуется с монархическим образом правления, а протестантская — с республиканским. Что касается мусульманства, то он видел в нем прямое следствие деспотии. Отсюда Монтескье делал вывод: церковь не имеет права претендовать на светскую власть. Все религии допустимы, если они не противоречат государственным законам, не мешают гражданам выполнять свой общественный долг. Каждый человек вправе верить в бога на свой манер, вправе отрицать любые религиозные догмы, и государственная власть не должна наказывать людей за их мировоззрение. Монтескье выступает в этом вопросе как идейный предшественник французской буржуазной революции, как просветитель, требующий свободы совести. В книге двадцать пятой в главе «О веротерпимости» и других Монтескье разъясняет, что он приходит к требованию свободы совести не в качестве богослова, а в качестве политика. Не желая окончательно порывать с католицизмом, он готов даже признать принципиальный приоритет за последним. Но вместе с тем Монтескье остается верен положению, что, даже если католическая религия — «истинная религия», ее не следует утверждать огнем и мечом. Насильственное обращение в ту или иную веру и угрозы в конечном счете приносят только вред и никого ни в чем не убеждают. В «Персидских письмах» он пишет, что в результате преследований, которым фанатичные персидские магометане подвергали огнепоклонников, люди стали массами оставлять Персию и страна лишилась трудолюбивейших земледельцев. Религиозный фанатизм нанес, таким образом, огромный ущерб стране. Монтескье сообщает, что некоторые из министров персидского шаха хотели заставить всех персидских армян или принять магометанство, или покинуть Персию. Если бы это варварское требование было утверждено законом, то, по мнению автора «Персидских писем», настал бы конец персидского величия.

Огромный ущерб нанес людям и католический фанатизм. Он привел к изгнанию из ряда католических стран наиболее предприимчивых и трудоспособных граждан. Монтескье намекает, что сила ряда лютеранских стран заключалась в том, что они давали приют изгнанникам, спасающимся от инквизиции. Именно в этом смысле он говорит о духе независимости и свободы в этих странах.

В двадцать пятой книге «О духе законов» Монтескье гневно протестует против сожжения инквизиторами в Лиссабоне восемнадцатилетней девушки за неверие в Христа. Вы живете в такой век, обращается Монтескье к инквизиторам, когда свет просвещения и передовой философии озарил умы людей. Придерживаясь старых отвратительных предрассудков, вы доказываете свое варварство, свою невосприимчивость к просвещению и к морали. Когда инквизиция стремится навязать людям христианскую веру при помощи казней, она свидетельствует лишь о своем бессилии. Деятельность инквизиции, мужественно указывал Монтескье, покрывает позором Европу.

Просветитель решительно выступил против вмешательства церкви в вопросы семьи и брака. С одной стороны, христианство освящает брак, с другой — провозглашает безбрачие высшей добродетелью и поднимает на щит мнимых праведников в лице католических священников и монахов. В результате растет число несчастных браков, освященных церковью, уменьшается деторождение, образуется целая каста людей, строящих карьеру на безбрачии.

«Я нахожу, что их ученые, — пишет Монтескье от лица мусульманина, высказывающегося о христианах, — впадают в явное противоречие, говоря, что брак свят, а противополагаемое ему безбрачие еще святее, не говоря уже о том, что в деле предписаний и догматов хорошее всегда бывает наилучшим.

Удивительно число этих людей, делающих себе из безбрачия профессию…

Этот промысел безбрачия уничтожил больше людей, чем мировые язвы и самые кровавые войны» (13, стр. 249–250).

Монтескье утверждает, что протестантизм, отрицающий безбрачие духовенства, имеет бесконечные преимущества перед католицизмом. Монтескье не выступает подобно Вольтеру с лозунгом «Раздавите гадину!» по отношению к господствовавшей во Франции католической церкви, однако не менее основательно аргументирует историческую неизбежность краха Ватикана. Как истинный просветитель он критикует все виды религиозных суеверий; Монтескье отнюдь не в восторге и от протестантской религии. Он признает, что протестанты успешно ведут торговлю, развивают ремесло, но их догматика находится в не меньшем противоречии с интересами науки и просвещения, чем католическая.

Оставляя религию «для души», «для нравственности», Монтескье противопоставляет ей науку, видя в последней мощное средство для правильного познания мира. Подобно Гоббсу Монтескье провозглашает предметом истинной науки материю, движущуюся по законам механики. Иногда он рассматривает движение как изменение, но с оговоркой, что изменение всегда происходит постепенно, без скачков, в пределах раз и навсегда данного качества. «Мир… отнюдь не неизменен, — пишет Монтескье. — Даже небеса: астрономы собственными глазами убеждаются в происходящих в них изменениях, являющихся вполне естественными результатами всеобщего движения материи.

Земля, как и прочие планеты, подчинена законам движения…

Природа действует всегда медленно и, если можно так выразиться, бережно: ее действия никогда не бывают насильственны. Даже в своих продуктах она требует умеренности; поступает всегда по правилам и соразмерно; если ее понуждают, она скоро истощается и всю оставшуюся силу употребляет на то, чтобы сохранить себя, совершенно теряя при этом свою продуктивную способность и творческую мощь» (13, стр. 239, 243).

Монтескье решительно возражает против отнесения теологии к наукам. Ученый хорошо разбирается в предмете, о котором рассуждает. Теолог же, рассуждающий о боге, ничего о нем не знает и занимается не чем иным, как приписыванием божеству своих собственных человеческих черт.

«Самые рассудительные из философов, размышлявших о природе бога, — пишет Монтескье, — говорили, что он — существо всесовершенное, но чрезвычайно злоупотребляли этим понятием. Они перечислили все различные совершенства, которые человек способен иметь и представлять себе, и наделили ими понятие о божестве, не думая о том, что часто эти свойства друг друга исключают и не могут быть присущими одному и тому же субъекту, не уничтожая взаимно друг друга» (13, стр. 154–155).

Отсюда следует прямой вывод, что наука не может и не должна заниматься ничем «сверхъестественным».

Но если наука — всегда наука о реальной действительности, то что же остается от схоластики, претендующей на научное познание бога? По-видимому, ничего. К этому заключению пришли такие просветители-атеисты, как Гольбах и Гельвеций. Монтескье более осторожен. Он полагает, что бессилие теологии как науки не исключает веры в бога. В книге «О духе законов» Монтескье, следуя традиционной схоластической философии, говорит, что бог постоянно напоминает людям о себе в заветах религии. Однако, к чести автора, он не считает нужным аргументировать эту мысль и фактически сам опровергает ее, устанавливая зависимость религиозных догм от географической среды и политического строя. В конечном счете Монтескье к вере относится скептически. Даже такие крупнейшие просветители, как Руссо и Вольтер, сочетали критику религии и схоластики с реакционными проектами создания новых, рафинированных форм религии — религии разума (Вольтер) и религии чувства (Руссо). В этом отношении Монтескье даже имел известное преимущество: он гораздо меньше, чем Вольтер и Руссо, уделял внимания проблеме «истинной религии». Монтескье прежде всего стремился доказать ложный характер двух главных религий его эпохи: христианства (с католицизмом во главе) и мусульманства, причем в критике религии Монтескье главный упор делал не на борьбе с попами, а на критике теологии, как таковой.

3. Природа и ее законы

Итак, французские деисты превращали бога в конституцию иного монарха, который царствует, но не управляет, стоит во главе вселенной, но не вмешивается в ее дела, причем не вмешивается не потому, что не желает вмешиваться, а потому, что не может. Этим самым деисты в конечном счете признавали объективное и независимое существование материи. Для Монтескье проблема материи значительно важнее проблемы бога.

Монтескье оспаривает Платона как объективного идеалиста за предвзятый, неверный, от «мира идей» подход к вселенной. «Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей», — восклицает Монтескье в предисловии к своему труду «О духе законов».

В свое время знаменитый римский философ Лукреций Кар (99–55 гг. до н. э.). в борьбе с идеализмом написал философскую поэму «О природе вещей». Заявляя о необходимости исходить не из произвольных домыслов, а «из самой природы вещей», французский просветитель тем самым фактически солидаризируется с Лукрецием, сторонником материалистической линии Демокрита — Эпикура. Правда, как деист, Монтескье не отказываемся от бота «создателя и охранителя», однако заявляет, что материальный мир существует непрерывно, представляет собой движущуюся материю и «лишен разума». В человеке философ видит прежде всего физическое существо, часть природы, «существо ограниченное», смертное, а отнюдь не подобие бога. Отличие человека от животных он видит прежде всего в том, что человек живет в обществе и лучше мыслит и чувствует. Монтескье явно не согласен с библейскими сказками о том, что животные специально созданы для человека. Средневековый схоласт Фома Аквинский всерьез уверял, что предназначение ослов помогать людям передвигаться с одного места на другое, а предназначение коров и коз снабжать человека мясом и молоком. Мы должны благодарить бога за заботу о людях, с умилением восклицал Фома, за то, что он приспособил животных к организму человека и дал последнему высокие преимущества. Не называя имени Фомы, но явно полемизируя с ним, Монтескье писал:

«Животные лишены тех высоких преимуществ, которыми мы обладаем, но зато у них есть такие, которых нет у нас. У них нет наших надежд, но нет и наших страхов; они подобно нам умирают, но не сознают этого; большая часть их даже охраняет себя лучше, чем мы себя, и не так злоупотребляет своими страстями, как мы» (14, стр. 165).

И люди, и животные, рассуждает Монтескье, подчиняются законам, которые не ими созданы, т. е. объективным законам. В качестве единичных разумных существ люди создают в обществе искусственные законы. Однако законы вселенной— законы особого рода. Их никто не в состоянии изменить по своему произволу. Законы природы — это правила, выражающие отношения между различными движущимися телами. Законы природы выражают постоянство в изменениях.

Деист Монтескье бесстрашно заявляет, что даже господь бог подчиняется законам природы и не в состоянии от них отказаться или вступать с ними в конфликт.

«Непрерывное существование мира, — пишет он, — образованного движением материи и лишенного разума, приводит к заключению, что все его движения совершаются по неизменным законам и, какой бы иной мир мы себе ни вообразили вместо существующего, он все равно должен был бы или подчиняться неизменным правилам, или разрушиться. Таким образом, дело творения, кажущееся актом произвола, предполагает ряд правил, столь же неизбежных, как рок атеистов. Было бы нелепо думать, что творец мог бы управлять миром и помимо этих правил, так как без них не было бы и самого мира» (14, стр. 163).

Подчиняя бога закономерностям природы, Монтескье наносил существенный удар не только теологии, но и телеологии, т. е. религиозному учению о целенаправленности всех явлений природы, якобы реализующих некоторую божественную цель.

Монтескье был сторонником причинного рассмотрения всех процессов действительности. Он следовал в этом отношении за материалистом Демокритом, утверждавшим, что все имеет свои причины и из ничего ничто не возникает. Само собой понятно, что взгляды Монтескье на причинность вступали в противоречие с его деизмом, т. е. с признанием бога первопричиной вселенной.

4. Теория познания

Признав первичность материи и вторичность сознания, установив объективную связь явлений, Монтескье с логической неизбежностью должен был поставить вопрос о том, каким путем и насколько верно познает человек окружающий его материальный мир. Вот почему в трудах французского просветителя серьезное внимание уделяется теории познания.

В XVIII в. среди церковных деятелей была широко распространена объективно-идеалистическая теория познания Платона в интерпретации «отца церкви» Августина. Платон утверждал, что в человеческом теле, как в темнице, находится в заточении вечная душа. Когда-то эта душа пребывала в потустороннем мире. Поэтому если человек что-то знает, то это означает не что иное, как воспоминания его души о пребывании в сверхчувственном мире. Знание — это воспоминание, утверждали платоники. Что касается конкретных вещей и явлений материального мира, то мы, по Платону, не можем сказать о них ничего достоверного; мы обладаем только «мнениями» об этих вещах. Да и какой интерес знать вещи, если по своей сущности они лишь копии потусторонних идей. Августин переделал теорию познания Платона на христианский лад. Он уверял, что мы рождаемся уже с готовыми идеями о боге и чудесах. Средневековый схоласт Ансельм Кентерберийский придумал даже особое «доказательство бытия божия», основанное на том утверждении, что якобы заложенное в нашей голове понятие о боге свидетельствует о существовании бога и что поэтому идеальное знание предшествует реальному знанию и совпадает с верой. «Король схоластов» Фома Аквинский не отрицал частичной способности людей познавать окружающие их предметы, но он всегда добавлял, что в конечном счете всякое познание возможно только с помощью бога.

Просветитель Монтескье решительно отрицал религиозно-идеалистические догмы. Он строил свою гносеологию на признании объективного существования природы в пространстве и времени. Действуя на человека, природа вызывает в его сознании различные представления о действительности. Отсюда подлинное знание есть предметное знание. Оно идет извне, от природных вещей и явлений к человеку как части природы. Монтескье прежде всего признает опытное знание. Он продолжает в этом отношении традиции Бэкона Веруламского, выдающегося английского мыслителя XVII столетия, которого Маркс величал родоначальником «английского материализма и всей современной экспериментирующей науки» (2, стр. 142).

В своем историческом трактате «Размышления о причинах величия и падения римлян» Монтескье показывает на многочисленных примерах, что, только ориентируясь на опыт, римские мыслители и политические деятели составляли правильные суждения о природе и обществе.

Признавая огромную роль опыта, он доказывал, что без разума, без рациональной обработки чувственных знаний невозможно познать действительность. Критикуя схоластов, он упрекает их главным образом за два основных порока— недооценку опыта и недооценку здравого смысла.

Говоря о современных ему поэтах, Монтескье иронически называет их людьми, специальность которых заключается в том, чтобы ставить препоны здравому смыслу и также обременять разум украшениями, как в свое время обременяли женщин всевозможными уборами и нарядами.

В книге «О духе законов» Монтескье прямо возражает против теории врожденных идей, против учения об априорном, т. е. независимом от опыта, характере наших знаний. Человек никогда не рождается с определенными знаниями, эти знания он приобретает лишь в дальнейшем, т. е. идет от незнания к знанию. «Человек в природном состоянии, — рассуждает Монтескье, — обладает не столько познаниями, сколько способностью познания. Ясно, что первые идеи его не будут носить умозрительного характера: прежде чем размышлять о начале своего бытия, он думает о его охранении» (14, стр. 165).

Человек идет не от понятий к ощущениям, а от ощущений к понятиям. Сначала он ощущает только свои непосредственные нужды, затем приучается к выводам и обобщениям. Познание — это процесс. Оно наталкивается на ряд трудностей, которые постепенно преодолеваются. Познавая, люди улавливают причинную связь явлений и на этом основании предугадывают события.

Подобно другим просветителям Монтескье решительно борется со средневековым догматизмом, с преклонением перед авторитетами церкви, перед официальными и неофициальными «святыми». В первую очередь, полагает он, нужно доверять естественным человеческим чувствам и склонностям и, конечно, человеческому разуму, проливающему свет на все происходящее как в природе, так и в обществе.

В конечном счете Монтескье вместе с материалистами признавал, что познание — это отражение в человеческой голове объективно существующего материального мира. Однако он не смог последовательно развить материалистическую теорию познания. Подобно Локку он признавал два источника познания — внешний мир и внутреннюю деятельность человеческой души. В работе «Опыт о вкусе в произведениях природы и искусства» Монтескье исходит из двоякой способности души: отражать предметы, существующие вне человека, и отражать идеи, существующие только в самом человеческом я. Монтескье не понимал того коренного материалистического положения, что природа, материальный мир является первичным, а сознание — вторичным, что сознание есть отображение бытия, поэтому духовная деятельность человека является следствием не двух, а одного материального источника.

Не мог Монтескье правильно разобраться и в вопросе о критерии истины. Впрочем и французские материалисты не дошли в своей теории познания до признания роли революционнопрактической деятельности для подтверждения или опровержения научных положений. Только марксизм, совершивший революционный переворот в философии, сумел разрешить эту проблему.