Море цвета крыла зимородка

Глава 5

До следующего посещения шато в качестве секретарши мадам у Розы оставалось еще три дня, чтобы зализать душевные раны. Но даже и тогда не было уверенности, что ей представится шанс высказаться начистоту, ибо по большей части Розе не удавалось видеть Сент-Ги вообще всю вторую половину дня, что она находилась там.

В этот понедельник, однако, он заглянул, когда мадам диктовала ей письма; его собственный секретарь так и не показывался, и он был бы рад помощи Розы после того, как они здесь закончат.

– Конечно, ты можешь абонировать Розу на час… если она согласится. Должна ли она прийти к тебе в офис или ты сам сюда пожалуешь? – спросила мать.

– Лучше бы ей прийти ко мне. Это довольно мудреная сеть таблиц, чтобы ее можно было куда-то переносить. – Он обратился к Розе: – Полагаю, мне нет нужды уточнять, в состоянии ли вы справиться с ними?

Роза ответила, что это ей вполне по силам, и, когда мадам Сент-Ги закончила, отправилась к нему в офис, презирая себя за внутреннюю дрожь от страха испортить великолепную возможность объясниться с Сент-Ги тет-а-тет.

Он объяснил ей задачу, затем ушел и вернулся как раз тогда, когда Роза проверяла последние страницы копии. Поблагодарив ее, Сент-Ги просмотрел таблицы и заполнил их, а затем предложил:

– Я отвезу вас домой.

Это ставило ее в неловкое положение. Роза быстро ответила:

– Благодарю вас, но Блайс уже обещал заехать за мной. Он отвезет нас в Сен-Тропез, чтобы показать, как ночью уходят в море рыбацкие лодки.

Сент-Ги приподнял бровь:

– В самом деле? И на каком же транспорте, позвольте спросить?

– Думаю, он надеялся воспользоваться вашим автомобилем.

– Вижу. Впрочем, он может взять его, хотя я бы предпочел, чтобы Блайс ставил меня в известность, а не перед фактом. Как я полагаю, он знает, к какому времени вы освободитесь?

– Я сказала ему, что это зависит от того, сколько накопилось работы для меня у мадам Сент-Ги. Он ответил своей любимой тирадой, что сам хозяин своему времени и может ждать столько, сколько нужно. – Роза сделала паузу, а затем собралась с духом и добавила: – Вы знаете, монсеньор Сент-Ги, мне бы хотелось, чтобы вы, вознамерившись протянуть нам руку помощи, делали это менее стеснительным для нас способом.

Она предполагала, что он знает, о чем речь, но Сент-Ги выглядел искренне удивленным.

– Вы говорите о?.. – Тут он умолк, предлагая ей продолжить.

– А вы не знаете? Посылка с парфюмерией, что вы приказали доставить с фабрики мадам Мичелет…

– Та самая? – Он нахмурился. – Кто же сказал вам, что я имею к ней какое-то отношение? Блайс?

– Нет! Сама мадам Мичелет.

– Флор? Но… – Он резко остановился. – И как давно… знаете?

– На следующий день после званого вечера я позвонила ей, чтобы поблагодарить за друзей, которых она привела в магазин, и сообщить, что мы с радостью оплатим стоимость посылки. Ранее она соглашалась на оплату в случае, если нам удастся распродать дорогую парфюмерию от «Букета», поэтому я и решила – ошибочно, по-видимому, – что именно Флор и является тем человеком, который ее послал.

– А она сказала, что это моих рук дело? Флор, должно быть, неправильно поняла меня, когда я просил держать мое участие в тайне. Думаю, вы поймете, чем была вызвана такая просьба. Я хорошо представлял, как вы, с вашими странными идеями о платежеспособности, отреагируете на подобный жест с моей стороны. А раз посылка пришла от «Букета», то вы должны были сначала связаться с Флор, прежде чем отказаться от незаказанного товара. И какой прок включать дорогую парфюмерию в свой ассортимент, если ее нельзя продать, поэтому и понадобилась толпа покупателей в виде гостей со званого вечера Флор.

– Понимаю. Это выглядит как хорошо продуманный способ заставить нас чувствовать себя всем обязанными вам. Или вы думаете иначе? – спросила Роза.

– Вы забываете, – напомнил он, – что, если бы Флор помалкивала, вы бы так и не узнали, что чем-то мне обязаны.

«Флор намеренно развязала язык, так как знала, насколько мучительно для меня оказаться в списке – причем в самом конце – живущих от твоих щедрот», – догадалась Роза и вспыхнула. Вслух же запальчиво произнесла:

– Но вы все равно испытывали бы удовлетворение от сознания, что сделали-таки нас обязанными вам. А вы помните, как назвали меня ребенком за намерение твердо стоять на своих ногах?

Подобие улыбки изогнуло уголки его губ.

– Стрела попала в цель, не так ли? Хорошо! А я ведь мог использовать выражение и похлеще… – Он сделал паузу, чтобы задумчиво взглянуть на нее. – Вы все еще не простили мне, что я Сент-Ги, верно? За то, что осмеливаюсь пользоваться своим правом принимать на себя проблемы моих арендаторов и управляться с ними наилучшим – на мой взгляд – способом?

– Думаю, вы могли бы и подождать, пока к вам не обратятся с какой-нибудь просьбой. И если она финансового свойства, то все равно – следует ли с такой поспешностью доверху наполнять протянутую вам шляпу?

– А что до вас, – возразил он, – следует ли с такой резкостью отвергать жест доброй воли, словно ядовитое жало? – Он вновь окинул ее взглядом, затем внезапно взорвался: – Mon Dieu! До чего же у вас превратное представление о щедрости! Разве вы не знаете, что лишать удовольствия давать так же плохо, как быть собакой на сене?

– Конечно знаю!

– Да ну? – В возгласе явно слышалось недоверие.

– Я имею в виду, – стала объяснять Роза, – что, как я надеюсь, всегда воздавала должное щедрости. Но я ненавижу, когда финансовую помощь оказывают без спросу и тем более когда в ней не нуждаются.

– …И которая приходит от весьма подозрительных щедрот самодура феодала? – уточнил он и добавил: – Очень хорошо! Если от этого зависит спокойствие вашей души – излишне щепетильной, – я приму от вас чек на всю сумму, обозначенную в бланке посылки. – Он кивнул на ее сумочку, лежащую рядом с ней на столе. – Предполагаю, что сумма прочно отпечаталась у вас в мозгу и чековую книжку вы тоже захватили с собой?

Опять эта ирония! Роза закусила губу.

– Да, вы не ошиблись, – холодно ответила она и потянулась за сумочкой.

Пока она выписывала чек, Сент-Ги стоял рядом.

– Скажите мне, – поинтересовался он, взяв бумагу и пытаясь продолжить разговор, – насколько хорошо надо вас знать, чтобы вы позволили оказать вам услугу – от чистого сердца, – связанную с деньгами?

Она взглянула на него слегка застенчиво:

– Я… не знаю. Просто для меня платежеспособность – вопрос чести. Возможно, из-за того, что мой отец был довольно небрежен в денежных вопросах и мне всегда хотелось верить, что я унаследовала больше хороших качеств от матери, а она была очень щепетильна… и не только по части денег.

– Что означает – французского больше, чем английского. Я вот думаю… Если бы вы до такой степени были француженкой, как вам кажется, то инстинктивно знали бы, что мужчина – если он действительно мужчина – должен, непременно быть доминантой в денежных вопросах. И уж точно не были бы занудой до такой степени, чтобы вцепляться мне в бороду уже после того, как дело сделано.

– «Занудой»?! – Это тем более задело Розу, что характеристика, данная Сент-Ги, показалась вполне заслуженной.

– Опустим «зануду». Заменим «англичанкой». Я знаю, что по сути это одно и то же. – Наблюдая, с каким нервным раздражением Роза убирает на столе, надевает чехол на пишущую машинку и забирает сумочку, он миролюбиво добавил: – Между прочим, теперь, когда я готов признать, что на сей раз победа осталась за вами, и выкинуть белый флаг, приняв чек, не согласитесь ли вы на мир или хотя бы на перемирие до следующей схватки?

Роза нехотя изобразила улыбку.

– Пожалуй, согласна… на перемирие, – ответила она и встала, чтобы внезапно обнаружить, что его рука преграждает ей путь. Безо всякого предупреждения губы Сент-Ги на короткое время, но с властной твердостью прижались к ее губам.

– Никакой вольности. Всего лишь «поцелуй мира»… обычай, более добрый и более древний, чем «право сеньора», – ответил он на изумление в ее глазах и позволил девушке уйти.

На следующий день в магазин доставили букет красных гвоздик, собранный утром в садах шато и врученный лично Розе. Цветы сопровождала визитная карточка Сент-Ги с лаконичной надписью «Инцидент исчерпан?», что не могло, конечно, не заинтересовать Сильвию, хотя она не имела понятия, какое уничижительное значение имели эти слова для Розы.

«Инцидент исчерпан»! Иными словами, ее «занудства» он как бы и не видел – попросту закрыл глаза, а его бесстрастный «поцелуй мира» должен быть забыт ею, как заурядный эпизод! Обостренная склонность любящего сердца с болью воспринимать любой знак невнимания вряд ли могла найти более благодатную почву. Даже если бы он потрепал ее по голове со словами: «Полно, полно! Больше мы не будем говорить об этом», было бы не так обидно. Он наверняка даже не пожурил Флор за то, что та рассказала Розе об истинной подоплеке ночной распродажи в магазине. Для Сент-Ги это не имело существенного значения. Он уже поставил крест на случившемся и даже не задумался – да и откуда ему знать? – об эффекте, произведенном его случайным поцелуем на ту, что жаждет ощутить прикосновение его губ в подлинной нежности и обоюдном желании…

На глазах у Сильвии Роза разорвала визитную карточку и пребывала в нерешительности – как ей поступить с цветами? Она уже собиралась выбросить букет, когда им занялась Сильвия, поспешив заявить Розе:

– Тс-с! Это не их вина, что Сент-Ги погладил тебя против шерстки и прислал гвоздики вместо себя извиняться! – Скорее всего, она ни о чем не догадывалась, за что Роза была ей только благодарна.

По счастью, положительное сальдо неожиданной распродажи настроило Розу на боевой лад и привело в настроение, которое она про себя выразила словами: «Я еще ему докажу!» Это означало, что она во что бы то ни стало намеревалась добиться, чтобы магазин приносил постоянную и все возрастающую прибыль. Она телеграфировала тетке, что просит разрешения в порядке эксперимента использовать новые товары и, возможно, новые методы их реализации. Разрешение было получено, и Роза приступила к обработке поставщиков, угрожая вовсе отказаться от их услуг, если им с Сильвией не будет предоставлена скидка или же возможность вернуть обратно непроданные товары. Роза не осмелилась вновь связываться с предметами роскоши, зато лично обошла все склады в Найсе в поисках новинок, что могли бы выдержать придирчивую критику Сильвии и вместе с тем оказаться достаточно дешевыми, чтобы заставить даже прижимистых обитателей Мориньи раскошелиться.

Из случайной досужей болтовни с Мари Дюран Роза выяснила, что во Франции, в отличие от Англии, пошив одежды на дому является обычным делом.

– Девять француженок из десяти гордятся тем, что сами шьют себе платья, – провозгласила Мари.

Это навело Розу на мысль спешно броситься на поиски агентства, где можно приобрести выкройки. Затея оправдала себя с самого первого дня.

У Сильвии был подлинный дар к оформлению витрин. Со свирепой радостью она отправляла на растопку плиты каждый истрепанный и поблекший от времени картон, оформляя все заново и расписывая на свой манер. В пику традиции французских магазинов все надписи она сделала простыми и понятными цифрами и буквами, а в витрине каждый день выставляла свежие цветы, с помощью Блайса содрала льняную обивку со стульев и выкрасила спинки в нежные пастельные тона, гармонирующие с фактурой дерева. Благодаря соединенным усилиям сестер «Ла Ботикью» начал приближаться к их грезам об идеальном магазине, которым они предавались еще до того, как столкнулись с печальной реальностью. Это, конечно, был далеко не элитный салон, но с каждой неделей магазин приобретал все более современный вид, воздавая девушкам сторицей за их бесконечные хлопоты.

Между тем солнце продолжало ярко светить, высоко поднимаясь в безоблачном небе и создавая прохладную тень от предметов, действующую подобно бальзаму. Ночами жара ослабевала, побуждая жителей Мориньи заниматься делами от рассвета до полудня и погружая снова в дремоту в нестерпимо жаркие послеполуденные часы. Как только на небе собирались розоватые кучевые облака, старики выбирались на площадь, чтобы всласть посудачить и не спеша распить бутылочку вина. Почти каждое утро девушки перед завтраком плавали в море, которое никогда не охлаждалось за ночь, а каждый вечер сидели под платанами, как и все прочие, нежась в теплом безветренном воздухе.

В этом году день рождения Сильвии выпадал на воскресенье, и Роза поинтересовалась, как та бы хотела его отметить. Они спорили – предпринять ли поездку в горы, провести этот день в Канне или же в Грасе, чтобы оттуда отправиться на Золотые острова, – и ничего толком не решили, когда в разговор вмешалась Мари Дюран.

– Это воскресенье, о котором вы говорите, приходится на шестнадцатое? – захотела она узнать. – Ну нет! Вы никак не можете уехать, так как это день нашей bravade, и никто – совсем никто! – не покидает тогда Мориньи!

– Вашей bravade? Что это такое, Мари? – недоуменно спросила Роза, теряясь в догадках, чтобы это слово могло означать на местном диалекте.

Придя в не меньшее замешательство от вопроса, Мари повторила:

– Да, bravade. Вы что, не понимаете, о чем я? В вашем городе в Англии разве такого не бывает, нет?

– Нет… Вы имеет в виду, что это своего рода fête?[10]

Мари допустила, что такое сравнение, пожалуй, подходит:

– Это fête с музыкой и танцами на улицах, ночными фейерверками и – увы! – некоторыми излишествами среди мужчин. Но все же это bravade – вещь, которую вы не должны пропустить ни в коем случае! Прекрасная униформа, марши, старинные мушкеты и барабаны. Да, поистине это зрелище, ради которого мы все выходим на улицы. Я слышала, что есть всего несколько городов, у которых имеется весомая причина, чтобы сохранять традиционную bravade, как у Мориньи.

Но о самой причине, даже под их давлением, Мари смогла дать лишь весьма скудные сведения. «Это нечто такое, имевшее место в истории, какие-то враги Франции, которых славные горожане Мориньи вышвырнули вон» – вот и все, что она сообщила перед тем, как уйти, и девушкам пришлось обратиться к Блайсу, чтобы узнать несколько больше.

– Да, вы не так уж здорово и ошибаетесь, – подтвердил Блайс. – Bravade в буквальном переводе – это бравада или похвальба, и истоки сборищ людей по этому поводу восходят к давним временам, когда в наши края вторглись мавры. Горстка дворян Мориньи потопила их галеру у мыса и сбросила с утесов тех, кто успел высадиться. В шоу участвуют оркестр и бригада фейерверкеров – все шестеро, да еще и пожарные со шлангами на ручных тележках, а также мэр и два городских капитана, избираемых на этот день – один морской, а другой – сухопутный. А каждый псих, что мнит себя патриотом, облачается в доспехи девятнадцатого века, хотя зачем это делается – убей меня Бог! – не пойму и сам! По моему мнению, все это чистое ребячество. Вот вам то, что представляет собой Мориньи на самом деле: весь в пробковой коре снаружи, а внутри дебил, остановившийся в развитии на уровне семилетнего ребенка. И вероятно, будет пребывать в таком состоянии, пока кто-нибудь не обрежет пуповину, привязывающую его к Сент-Ги.

Как обычно, Роза встала на защиту Мориньи:

– А почему бы им не радоваться такому простому действу, как bravade? Это их собственный праздник и на мой слух звучит просто восхитительно, настолько неформально. Мари говорит, что такое зрелище нельзя пропустить ни за что в мире.

– А она не сказала, почему нельзя пропустить? Да потому, что это детище Сент-Ги и никто из них просто не осмелится поступить иначе.

– В такое я просто не верю! В любом случае я хотела бы это видеть, а ты? – обратилась она в поисках поддержки к Сильвии.

Та, однако, не испытывала особого энтузиазма:

– Даже и не знаю. Судя по описанию Блайса, это выглядит несколько утрированно и слишком стилизованно, – невнятно пробурчала Сильвия, но согласилась с тем, что после красочной части bravade они все же смогут отправиться в Грае во второй половине дня.

Еще через несколько дней bravade стала едва ли не единственной темой разговора для всех без исключения. В следующий визит в шато Роза увидела, что имел в виду Блайс, когда назвал грядущее событие «детищем» Сент-Ги. Ибо мадам Сент-Ги объяснила, что в силу давнего обычая двор является местом сбора кавалькады, и попросила Розу помочь рассортировать одеяния, оружие, флаги и знамёна, что хранились в промежутках между bravades в чулане над бывшими конюшнями.

Некоторые костюмы нуждались как в основательной починке, так и чистке. Пока женщины трудились над ними, они смеялись над смешением костюмов времен Французской революции и одеяний эпохи вторжения мавров несколькими веками раньше. В сомнении покачивая головой над зияющей треугольной прорехой в верхней части туники, мадам произнесла:

– Полагаю, что это был прапрадед Сент-Ги, который решил, что придаст параду гораздо больше торжественности, если оденет участников соответствующим образом. Поэтому он вывернул наизнанку всю округу в поисках того, что пылилось в сундуках еще со времен его прапрадеда, и вот все найденное тогда и используется – правда, не без трудностей – во всех bravades и по нынешний день.

Роза с опаской покосилась на груду огнестрельного хлама, ожидающего личного осмотра Сент-Ги.

– Эти ружья выглядят совсем как антиквариат, – заметила она.

– Да, так оно и есть. Но они производят много шума, а это все, что от них требуется. Остается только надеяться, что люди в этом году внимут предостережению держать своих чад дома, пока идет bravade… Ox, дорогая, – с легким вздохом прервалась мадам. – Полагаю, вам все это кажется ужасно глупым с нашей стороны, не так ли?

– Глупым? Совсем нет! Почему мне должно так казаться? – пылко возразила Роза.

– И сама не знаю, за исключением того, что ваше поколение слишком уж нетерпимо к традициям; вы не питаете надежды на будущее и вместе с тем презираете прошлое. Возможно, я несправедлива к вам? Ведь я сужу только по Блайсу, а он приблизительно вашего возраста.

– По-моему, да.

– Да, возможно… – Мадам разгладила рукой свое шитье, а потом продолжила: – Знаете, я очень тревожусь за Блайса. Он такой неудовлетворенный и циничный, и, хотя я говорю Сент-Ги, что это всего лишь возрастное и пройдет, однако и сама не слишком-то верю тому, что говорю. А вы как думаете?

Удивленная столь неожиданным доверием, Роза ответила, осторожно подбирая слова:

– Я не думаю, что он циник в глубине души. Это у него напускное. Э… своего рода оружие против ничегонеделания, которому он вынужден предаваться, по его убеждению, отнюдь не по собственной вине.

Мадам сдвинула очки на нос, глядя поверх них на Розу:

– Оружие? Это интересно. Но кто вынуждает его предаваться ничегонеделанию, если не он сам?

Роза согласилась:

– Никто, конечно. И не имей он личного дохода и не живи в одном доме вместе с вами, то непременно нашел бы себе работу. Но мне думается, что он стал бы совсем иным и гораздо более счастливым человеком, если бы мог заниматься тем делом, что ему по душе и для которого, как ему кажется, он полностью подходит.

– Вы имеет в виду его прожект насчет строительства дач? Но это идет вразрез с традициями района. Мориньи – это округ, где выращивают пробку, и так было с незапамятных времен. Нет, Сент-Ги даже и слушать не захочет то, о чем, как я догадываюсь, уже говорил вам Блайс.

– Да, он рассказывал, вы не ошиблись.

– Вы думаете, что Сент-Ги должен пойти ему навстречу?

Роза покачала головой:

– Тут я ничего не могу сказать. Но если бы нашелся некий окольный путь… Возможно, заем Блайсу, при условии, что он не станет просить земли в аренду в самом Мориньи.

– Боюсь, что это не удовлетворит Блайса. Он доказывает, что Мориньи должен развиваться по его сценарию, а не по нашему. На что у Сент-Ги один ответ: «Только через мой труп». Что, как сами понимаете, заводит в тупик обе стороны, если не сказать больше. До тех пор, пока… Пока, – повторила мадам, – кто-то еще, без топора в руках, чтобы рубить сплеча, сможет изложить суть дела Сент-Ги в пользу Блайса. – Вновь взгляд поверх очков. – Я вот думаю о вас, моя дорогая Роза. Или вы уже догадались?

– Обо мне?!

– Да, а почему бы и нет?.. В вашем возрасте, мне думается, вы должны с симпатией относиться к тому, чтобы в Мориньи жизнь стала повеселее или хотя бы шла в более быстром темпе. Очевидно, Блайс полностью посвятил вас в свои планы. Но непосредственно вас эта проблема не касается. Кто же лучше сумеет обсудить ее с Сент-Ги?

– Но, мадам, как я могу! Монсеньор Сент-Ги окажется совершенно прав, если даже не пожелает выслушать меня!

– Если и так, то Блайс все равно ничего не теряет. Сент-Ги наотрез отказывается говорить с ним на эту тему. Но попытка стоит того, если в результате удастся прийти к соглашению, которое может предоставить Блайсу некоторую инициативу и улучшит отношения между ними. Хотя вы вправе возразить, что это моя головная боль, а не ваша.

– Нет, – медленно произнесла Роза. – Я рада была бы помочь… если бы думала, что смогу.

– Тогда почему бы не попробовать? Как бы случайно, не акцентируя на этом внимания, упомяните Сент-Ги, что вы в курсе планов Блайса, но вам трудно разобраться, насколько они реализуемы. И я думаю, что вам нет нужды бояться, что он не пожелает вас выслушать. Вот что Сент-Ги сказал о вас как-то на днях: «Rose a plus qu'il n'en faut de sangfroid. Elle n'a point la tete pres du bonnet», что доказывает – пусть вам это даже и не приходило в голову, – как бы вы ни были молоды, мой сын, по крайней мере, уважает ваши взгляды на жизнь.

Роза тут же мысленно перевела: «Самообладания с избытком. Осмотрительна до крайности!» Дословно же эта фраза означала: «У нее голова не только для шляпы». Кто хотел бы услышать такие слова в свой адрес от человека, которого любит, пусть даже в них и не было ничего обидного! Однако, будучи далеко не в восторге от предлагаемой задачи, Роза скрепя сердце пообещала мадам, что сделает все возможное, как только представится удобный случай.

– Благодарю вас, – просто ответила мадам.

Но на встречный вопрос Розы: почему бы ей самой не попытаться склонить Сент-Ги помочь Блайсу, она отозвалась с легким оттенком высокомерия:

– Я? Да мне и присниться не могло диктовать ему что-либо, касающееся дел семьи! Ибо он Сент-Ги и все решения принадлежат только ему!

Слова мадам, казалось, только подчеркнули высокий ранг ее сына и проложили непреодолимую пропасть между Розой и наследственным титулом Сент-Ги, перед которым преклонялась даже его собственная мать.

– Басни, – заявила Сильвия, когда вышла к завтраку на следующее воскресенье. – Все это басни насчет того, что день рождения с утра до вечера – сплошной праздник. Ох, Роза, какая прелесть! – воскликнула она, открывая ее подарок: гарнитур нижнего белья в изящной упаковке.

От Блайса были духи, от Мари – лакомства домашнего изготовления в пакете из фольги, корзина с фруктами – из шато. Еще были открытки и письма из Англии, и от их ближайшей соседки – жены бакалейщика – собачка из китайского фарфора, которую они сразу же узнали.

Роза рассмеялась:

– Я еще подумала, когда она вчера ее покупала: не тебе ли предназначается эта собачка? Но она так восхищалась безделушкой, с такой любовью гладила пальцами, что вполне могла оставить для себя.

Так как Жильберт, муж Мари, был выбран морским capitaine de ville на празднике, они не ожидали увидеть ее у себя в этот день. Но она явилась, как обычно, чтобы помочь по дому, расцвела от удовольствия, когда Сильвия начала благодарить ее за сласти, и показала им лучшее место на площади, чтобы наблюдать за первым прохождением парада.

– Там вы будете в теньке. Они станут проходить несколько раз, но после будет уже не то. Самые изнывающие от жажды участники шествия начнут ломать ряды, чтобы заскочить по дороге в бар.

Она предупредила, что занять места нужно пораньше. Когда Роза уже была готова, Сильвия вдруг заявила, что еще не собралась, и попросила Розу купить ей сигарет.

– Насчет этого не волнуйся, у меня есть сигареты, – уверила Роза.

Сильвия наморщила носик:

– Мне твои не нравятся. Будь душкой, сходи к табачнику и купи мне пачку, ну пожалуйста…

– Только при условии, что будешь готова к моему возвращению, – строго наказала Роза и удалилась.

Вернувшись через несколько минут, она встретила на улице возле двери Мари, возмущенную до глубины души.

– Мадемуазель Сильвия сбежала, – выпалила она.

– Сбежала? Ушла, что ли, вы это имеете в виду? Но куда?

– Отправилась на рандеву с Блайсом. Она просила меня передать вам, что просит прощения, но раз никто из них не горит желанием видеть bravade, то они собираются провести день вместе, и мадемуазель надеется, что вы не станете возражать.

– Но она… – Придя в отчаяние от выходки Сильвии, Роза запнулась, не зная, что сказать в ее оправдание.

Мари неверно истолковала ее запинку:

– Вот именно, мадемуазель. Я вновь объяснила ей: неслыханное дело – чье-либо отсутствие в день bravade! Монсеньору Блайсу следовало знать об этом лучше, чем кому бы то ни было. Такой пример, и откуда… из самого шато! Уму непостижимо! Нет, в самом деле – такое ни в какие ворота не лезет!

Для Мари такая критика Блайса означала, насколько близко к сердцу она приняла его поведение, порочащее bravade и бросающее тень на всех обитателей шато. Но Розу куда более волновало, куда, на чем и надолго ли отлучились молодые люди.

– Она не сообщила – куда. Сказала лишь, что они воспользуются мотоциклом монсеньора и, возможно, их не будет весь день.

– Ох… – В присутствии Мари, не сводящей с нее глаз, Роза постаралась скрыть разочарование и опасение, как может сказаться на ноге Сильвии день езды в люльке мопеда. – В конце концов, это ее день рождения, и если их не волнует bravade, то вряд ли кто-нибудь придаст особое значение тому, что они уехали.

Но она оказалась не права. Когда Роза пробиралась под тень платанов, мимо нее проскочил автомобиль Флор Мичелет, дал задний ход и поравнялся с девушкой. Флор с улыбкой встретила недоуменный взгляд Розы, устремленный на ее машину.

– Да, я знаю. Площадь закрыта для движения транспорта с девяти часов утра. Но есть способы пересечь красную ленточку, если вам посчастливилось попасть в список близких друзей Сент-Ги… Вас подвезти?

– Благодарю вас, нет. Я только посмотрю парад.

– Одна? А где ваша сестра? И Блайс?

– Они уехали на целый день.

– И бросили вас на произвол судьбы? Как чудовищно со стороны Блайса!

– Я хотела видеть bravade. А они нет, – уточнила Роза.

– Но вы чувствуете, что вас предали, не так ли? Или вы хотели порадовать Сильвию и, зная, что Блайс не в силах ни в чем отказать вам, сами отправили его с ней?

Так вот в чем причина удивления Флор! Стараясь не выдать себя, Роза коротко ответила:

– Я никуда не отправляла Блайса. Они хотели поехать вместе, что и сделали!

– Тогда знайте, что это более чем простая оплошность с вашей стороны, осмелюсь заметить. Вы не поверили мне, пренебрегли его преданностью, и сейчас Блайс решил преподать вам урок: намеренно вместо вас взял с собой Сильвию.

Роза набрала воздуха в легкие и ринулась в атаку.

– Пожалуйста, – заявила она, – запомните раз и навсегда: Блайс не питает ко мне преданность того рода, что вы имеете в виду. Мне сложно судить, почему вы так пытаетесь убедить меня в обратном. Если он в кого-то влюбился, так это в Сильвию, и я была бы счастлива за нее, если это действительно так. Я очень люблю Блайса, так же как и он меня… надеюсь. Но только по-дружески, и если вы не готовы принять мои слова на веру, то спросите его сами и дайте ему убедить вас.

На губах Флор улыбка стала едва ли не ангельской.

– Возможно, я последую вашему совету. Не желаете ли, чтобы я сообщила вам о результате?

– Благодарю, но думаю, что уже знаю, какой он будет.

– Знаете? И решитесь поставить на это?

– Я не заключаю пари на то, что заведомо известно.

– Как мудро с вашей стороны! Как ни странно, я тоже. – Взгляд на часики заставил руку Флор потянуться к зажиганию. – Я должна лететь. После этого шоу под названием bravade у меня на вилле ленч для избранных. Я не приглашаю ни вас, ни Сильвию, так как знаю, что никакого удовольствия вам это не доставит. Никого из знакомых вы там не увидите, кроме Сент-Ги и Клода Одета, который мной наконец прощен. Нетрудно вообразить, как вам нелегко будет вновь встретиться с Одетом на людях. Да, пожалуй что… – Приняв слабый наклон головы Розы за согласие, Флор нажала стартер, адресовав всю прелесть своей ослепительной улыбки приближающемуся жандарму, и пулей унеслась с площади, оставив Розу в легком сомнении, не является ли прощальная тирада преднамеренной и даже заготовленной заранее.

Bravade, когда она все же началась гораздо позже обозначенного времени, оказалась для Розы настоящим откровением из жизни небольшого городка. Она была рада, что не пропустила этого зрелища.

Парад, о начале которого, подобно герольдам, провозгласили залпы из мушкетов, во главе своей имел «адмирала на день», Жильберта Дюрана, а в качестве замыкающего – его армейского коллегу Жана Пикара, местного разносчика; участниками были все уважаемые горожане, почти неузнаваемые в костюмах; головы их венчали соломенные бретоны, фуражки и береты, не имеющие никакого отношения к девятнадцатому столетию.

Был и оркестр, сплошь из дудок и барабанов, эскорт из мальчишек, которые падки на процессии любого рода, и кое-где, подобно цветам на скудной почве военного стана, виднелись девочки-подростки. Их присутствие, однако, было встречено толпой с неодобрением. Вблизи Розы все пришли к единодушному мнению: мальчишки – да! Они готовятся к тому дню, когда сами будут маршировать в качестве bravadeurs. Но сорванцы девчонки – нет! Парад – сугубо мужское дело, и вид у него должен быть чисто военным, по крайней мере, до тех пор, пока ряды участников не расстроятся и не начнется шумное веселье на весь оставшийся день.

Не было никакой табели о рангах, никаких особых декораций, а тем более рекламы – словом, никакой коммерции. Просто Мориньи устраивал приватное шоу ради своего же удовольствия, безо всяких правил, кроме тех, что обусловлены традицией и общественным мнением. Шоу неформальное, импровизированное и, судя по всему, полностью удовлетворяющее как зрителей, так и участников в равной степени.

Процессия змеей выползла с площади, чтобы совершить обычный, тур по остальным улицам, и, когда появилась вновь, как и предупреждала Мари, уже в значительной степени утратила свой первоначальный порядок. И чем дальше, тем больше. Участники парада курили, жевали жвачку и останавливались, чтобы поболтать с друзьями. Мушкеты и мушкетоны палили чаще, с большим грохотом и дымом; какой-то заблудившийся пудель зашелся в истерике – и все остановились, пока его ловили и успокаивали. Когда отдельные выстрелы начали раздаваться позади, и среди зрителей, для всех это послужило знаком, что официальная часть bravade закончилась. По необъяснимому совпадению как раз настало время для ленча…

Когда Роза закончила свой ленч, ей предстояло в одиночестве провести и весь остаток дня. Как скоротать его, пока Сильвия с Блайсом не вернутся? Как только часы сиесты закончатся, на площади вновь начнется гвалт, а с нее уже хватало и шума, и одиночества в веселой карнавальной толпе. Вместо этого Роза решила поплавать в бухточке, достаточно далекой от городка, чтобы гарантировать, что, кроме нее, там никого не будет. Правда, это означало долгую прогулку по жаре, но зато в конце пути обещало прохладное море в качестве компенсации.

Часом позже, взбивая арки из сверкающих брызг перед собой, она вбежала в глубокую воду, немного поплавала, а затем, перевернувшись на спину, легла на воду, лениво пошевеливая пальцами. Глаза ее были полузакрыты. «Да, – подумала она, – это то, что мне сейчас нужно, и я поступила верно». Бальзам моря и царящие здесь мир и покой смоют ощущение обиды, что нанесла Сильвия своей выходкой. Перед тем как уйти, Розе пришлось побороть искушение – дать тем двоим в свою очередь поволноваться, где она, если они вернутся первыми. Но сейчас девушка была рада, что оставила веселую записку Сильвии, даже не упомянув, как ее задел утренний неблаговидный поступок.

Наконец Роза подплыла к берегу, вытерлась полотенцем и растянулась на животе, чтобы принять солнечную ванну на изогнутой полоске песка, оказавшейся полностью в ее распоряжении. Она захватила с собой фрукты и книгу, но не взяла часы. Пока солнце не начнет погружаться в море за западной оконечностью бухточки, можно было не уходить, и, возможно, до этого она еще немного поплавает.

Слишком много планов – увы! – для жаркого средиземноморского послеполуденного времени… Девушка съела персик, почитала немного – и, когда проснулась, готова была поклясться, что прошло не более четверти часа. Она с удивлением заметила, что зной уже спал, а солнце стоит совсем под другим углом.

И более того, она была не одна. Спиной к ней у края воды стоял мужчина, отбрасывая тень длиной футов в десять. Когда Роза пошевелилась, села, а потом встала на колени, он повернулся и направился к ней. Это был он, человек, которого она менее всего ожидала здесь встретить, – Сент-Ги, который, по представлению Розы, должен был прохлаждаться на вилле Флор, пока они не примут участие в вечернем карнавале.

Однако Сент-Ги был здесь. Опустившись на песок рядом с ней, он кивком указал на холмы, укрывающие бухточку с севера:

– Вот оттуда я и засек кое-кого тут, внизу, и решил присоединиться.

– Ну и на кого вы подумали, увидев этого кое-кого?

Он приподнял плечо.

– Раз уж у меня всегда с собой в машине бинокль – мне и думать было нечего… я хорошо разглядел вас.