Море волнуется - раз

Спустя несколько дней

Никто не смог бы заставить ее ехать обратно на поезде. Она на самолете долетела до Москвы, а оттуда добиралась автобусом.

Пары часов над облаками хватило, чтобы понять: не вспоминать она не сможет. Не думать — тоже. И потому перед автобусом Ладка даже запаслась снотворным. Вот так. Она теперь все делала правильно и разумно. Раз не справиться своими силами, надо принять лекарство и заснуть.

А вот Артем перед сном ей Пушкина читал. «У лукоморья дуб зеленый». Сбился на пятой строчке.

— Склероз, — посетовал фальшиво-горестным тоном, — голова болит, ноги ломит и хвост отваливается.

— Ты любишь мультики? — сонно спросила Ладка, узнав цитату из своего любимого «Простоквашина».

— Очень! Ну и ну.

Она даже приоткрыла глаза от удивления. Значит, книжек мы не читаем, газет не выписываем, Пушкина еле помним, зато мультфильмами засматриваемся.

Еще уважаем селедку под шубой, домашние хрусткие огурчики и мясо в любом виде. Все это дело обильно поливается сметанкой и соусом и запивается парным молоком. В торжественных случаях — каковым, безусловно, была свадьба Эдика! — бокалом вина. Тостов не говорим, «горько» не кричим, а только щуримся с загадочным выражением лица.

…Триста тридцать три раза была рассказана история о похищении, и сыграна в лицах, и хохот стоял такой, что Эдиков дом содрогался и припадочно звенел посудой в шкафах.

Сам хозяин оказался очень похожим на свой дом. Тоже основательный, крепко сбитый и ужасно старомодный. Пригласив гостей за стол, он самостоятельно таскал из кухни роскошные блюда, домработницу же усадил вместе со всеми, галантно приложившись усами к ее ручкам, и Ладку в ладошку тоже чмокнул, и Глафиру, хотя с последней так переглядывался, что всем было понятно: столь великосветские поцелуи не его, ни ее не устраивают.

Вообще, Эдику надо отдать должное. На его месте Ладка бы обязательно свихнулась… впрочем, она-то свихнулась много раньше. А он, вернувшись домой отпраздновать долгожданное воссоединение с невестой и застав у ворот близнецов и еще парочку сумасшедших, очень талантливо изобразил радушие.

Жаль, что Эдик оказался таким воспитанным и не разогнал своих друзей к чертовой матери!

Может быть, тогда Ладке удалось бы с чувством, с толком, с расстановкой поговорить с одним из них. С тем, который последний час только и делал, что издевался над близнецами. А на нее не обращал никакого внимания.

Если не считать прочно обосновавшейся на Ладкиной талии крепкой ладони. Но это было не внимание, а так… что-то вроде таблички «частная собственность».

И все. Больше ничего.

Поэтому она никак не могла сосредоточиться, и все его бурные объяснения пропустила мимо ушей. Впрочем, и объяснял-то он не для нее, а для братьев. Только когда подоспел Эдик с невестой, и рассказ пошел по пятому кругу, Ладка кое-что начала понимать. И уставилась во все глаза на Глафиру, с которой ее перепутали, и впала в окончательную, совсем уж беспросветную тоску.

Натуральная блондинка Глафира была красавицей. С пышными локонами, ослепительной улыбкой, безупречными ногами в безупречном же гладко-золотистом загаре. И костюм на ней был не в пример Ладкиному сарафану.

Нет, перепутать их могли только такие кретины, как Степка с Сенькой!

— Ты что? — вдруг шепнули ей в ухо, и Ладка вздрогнула и стала сердито стаскивать с себя руку Артема.

— Ничего, — прошипела она, — пусти!

— Почему?

— Потому!

Все было ясно. Да, теперь-то уж точно ясно!

Он не собирался участвовать в похищении, но его вынудили. Вот от злости он взял да и переспал с Ладкой. То есть, не переспал, а… в общем-то и неважно, как это называть! Факт остается фактом.

Хотя, конечно, причины могут быть и другими, не только злость. Жара, допустим. Хронический недосып. Или, скажем, внезапное помутнение рассудка на почве недоедания. Говорил же он, что не успел позавтракать! А после она ему поесть не дала. А потом, наверное, кусок в горло не лез. Шутка ли! Он же был уверен, что переспал… или как там?.. с невестой лучшего друга.

То-то в беспомощной ярости тряс кулаками!

А выяснилось, что она — не Глафира, а совсем даже наоборот — Олимпиада.

Глафира вон какая!

Не сбивайся с мысли, приказала себе Ладка. Значит, все выяснилось, и что теперь?

Теперь он хохочет освобожденно, изредка заглядывает ей в глаза, будто убеждаясь каждый раз, что она — не Глафира, нет. Слава Богу, обошлось. Можно будет рассказывать внукам, как однажды они с друзьями повеселились! Ну просто очень прикольная история получилась!

Сказать по правде, Ладка не знала, почему так злится.

Он не обращает на нее внимания, он занят разглядыванием настоящей Глафиры и разговорами с друзьями. И что с того? Кто-то обещал тебе, что будет иначе? Что после безумия, охватившего вас на берегу, он развернет яхту на сто восемьдесят и помчится к ближайшему загсу?!

Не было ничего подобного.

И ужасно было ощущать себя кем-то вроде лица из массовки, которое случайно камера взяла крупным планом, а потом этот кусок взяли да и вырезали!

Решили, что лишнее это. Ни к чему.

Правда, гонорар выплатили. В виде огромной ручищи у нее на талии. Мало тебе, что ли?

За столом он тоже не разговаривал с ней, а все трескал селедку, урчал над мясом, то и дело добавлял сметану и отвратительно чавкал.

Она не ушла только потому, что должна была ему сказать, насколько это отвратительно.

Но так и не сказала. Зато после обеда вдруг взялась вместе со всеми скакать в гостиной под «Битлз». А Степан с Сенькой настаивали, что это и есть марш Мендельсона.

— Нам достался второй этаж, — сообщил таинственным шепотом Артем, схватив ее сзади под мышки, — представляешь?

— Нет. Не представляю. — Ей жутко надоели его непонятные высказывания, и сам он надоел, и почему до сих она не вернулась в гостиницу, в свой шикарный люкс, было загадкой. — Что это значит?

— Это значит, что у нас будет кровать с балдахином, а над кроватью окно в небо.

— Восхитительно. Поставь меня, пожалуйста! Он не поставил, но усадил в кресло и нагнулся над ней.

— Да что такое с тобой творится?

— Со мной? Творится? Ничего. Я в полном порядке с тех самых пор, как выяснилось, что меня никто не собирался похищать, а это просто досадная ошибка.

Похоже, она сильно злится.

— Неужели ты сердишься из-за того, что хотели украсть не тебя?

— Дурак! — Она попыталась вырваться.

И по тому, как сверкнули холодной сталью дымчатые глаза, он понял, что совершенно точно она вне себя именно из-за этого.

До чего же глупо!

— Лада… — осторожно начал Артем.

— Что? Думаешь, я — дура? Конечно, дура! — убежденно ответила она на собственный вопрос. — Сижу тут с вами! Танцы танцую! Как будто дел других нет!

Артем перепугался не на шутку, что сейчас она расплачется. Но Ладка сдержалась, хотя и не замолчала, когда он заключил ее в тесное кольцо сильных рук и ткнул лицом себе в грудь.

— Ну почему у меня все не как у людей?! — возмутилась она оттуда. — Почему я не могу даже отдохнуть нормально? Чтобы всякие кретины не набрасывались на меня посреди улицы, а потом другой кретин не вез бы меня неизвестно куда! Пусти! Пусти, говорю! Мне пора.

— Что значит — пора? — уцепился он за последнее слово, предпочтя не заметить остальных.

Ладка с горестным вздохом откинула голову, и он тут же стал задумчиво наматывать на палец прядь ее волос.

— Что ты делаешь?.. — опять начала она.

— Я уже понял, — перебил он, — дел у тебя по горло, а ты сидишь с нами. Но в жизни еще и не такое случается!

Он просто заговаривал ей зубы, придумывая, под каким бы предлогом утащить ее в спальню прямо сейчас.

Не дожидаясь ночи.

Причем из самых благородных побуждений!

Чтобы избавить ее от последствий шока, которые так очевидны.

Она сильная девочка, но ей просто необходимо отдохнуть. Слишком много сегодня всего на нее навалилось. А ведь было еще и вчера. То есть, нет, позавчера, когда все было страшно, серьезно и непонятно.

Артему очень хотелось ее жалеть. Долго и со вкусом шептать ласковые невнятные глупости, гладить бледные щеки, дышать на розовые ступни, прижиматься, согревать и обещать, что «все будет хорошо».

Так она тебе и позволила!

Вон глазищи-то сверкают! Вот проткнет взглядом насквозь, вырвется и исчезнет, оставив его с дыркой в голове.

Он потрогал лоб в том месте, куда она уставилась. Пока дырки не было.

— Что вы там уселись? — громко крикнули им из глубины гостиной. — У нас здесь свадьба или что? Вы думаете, жениху целоваться не хочется?!

— Заткнись, Сенька! — велел Степан.

— Да ему просто завидно, — высказалась невеста. Ладка невольно хихикнула. Глафира, едва увидев их с Артемом, поразила ее детской непосредственностью, с которой выдала:

— Все хорошо, что хорошо кончается! Два твоих друга конечно кретины, зато третий с хорошей девушкой познакомился!

И живо обняла их обоих — товарища майора в мокрых джинсах и малявку в таком же мокром сарафане, да еще и прижимающихся друг к дружке.

Точно у них все будет хорошо — у Глафиры и у ее жениха.

А ей, Ладке, пора уже возвращаться в собственную жизнь, где нет ни яхты, ни лохматой собаки, похожей на черта. И жениха у нее тоже нет. Так что ж время-то тянуть?

Но почему-то именно сейчас обладателю вышеупомянутых яхты и собаки приспичило добиться от нее принципиального ответа на вопрос, идет она в комнату с балдахином и окном на потолке или не идет. Вот приспичило — и все тут. А что будет утром, его не волнует. И уж тем более он не задумывался, как она станет жить, когда вернется в свой дом. Тот, который в Кузнецке…

Напоследок она решила хлебнуть вина для храбрости.

Артем смотрел в ее напряженную спину и думал, как быть дальше. Пожалуй, сейчас она так и уйдет. Ведь уйдет и слушать ничего не станет!

— Я тебя обидел? — подкрался он.

— Что ты! — энергично возразила Ладка. — Конечно, нет!

Лучше бы опять влепила пощечину!

С чего он взял, что все стало просто, как только выяснилось, что она — не Глафира и не выходит замуж за его друга?!

Из этого еще не следовало, что у нее нет других кандидатур! Как бы это узнать, а?

— Скажи что-нибудь, — попросил Артем.

— А что я еще должна говорить? — удивилась она.

— Не должна, не должна, черт побери! — обозлился он. — Но можно ведь поговорить по-человечески!

В конце концов, что он сделал не так, а?! Они прекрасно провели время, и могли бы продолжать в том же духе!

Или он просто ей… разонравился?

— А я не умею говорить по-человечески, — сказала она, — я вообще ничего не умею, понял? Что ты ко мне привязался?

— Дура!

— О! Где-то уже я это слышала!

— Ребята, ну идемте танцевать! — позвали их. — Хватит напиваться!

Ладка повела бокалом в сторону танцующих.

— Иди! Тебя друзья зовут!

А сама подумала: ну, совсем глупо. Оказывается, она еще и ревнует его! К друзьям! Ну, ну!

— Они зовут нас обоих, — возразил Артем. — Вместе.

— А разве мы вместе? — сощурилась она.

Размышлял он всего секунду. И понял. Она тоже сомневается. Она в свою очередь подозревает, что разонравилась ему. Детский сад. Кого бы послать с запиской, а там написать что-то вроде «давай дружить»?!

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Семьдесят три, — кокетливо выпятив губы, сказала Ладка.

— Ну, как с ней разговаривать? — обратился Артем к потолку. — Как? Кто-нибудь знает?

Никто не знал. Но, может, разговаривать и не нужно?

Он взял ее за руку и потащил.

— Что? Куда? Я не допила еще!

— Возьми с собой!

У двери их заметили и остановили.

— Темыч, что за дела? А свадьба?

— Женитесь на здоровье. Мы скоро вернемся. Врал, конечно. Никуда он возвращаться и не думал.

— Ты меня тащишь к балдахину?! Вот дался он ей, этот чертов балдахин!

— Да! — крикнул Артем.

Ладка не испугалась. Только слегка оглохла. Вырвав ладонь, она демонстративно потерла уши, и посмотрела на Артема надменно.

— Мне твой балдахин не нужен!

Ну да. То-то она поминает его каждые десять секунд!

— Ай, ай, что за выражения? В твоем возрасте, милая моя…

— Я не милая!

— Еще какая милая!

— Где здесь выход? Я уезжаю! С меня хватит! Она резво двинулась в сторону холла, и Артем понял, что с него тоже хватит. Уже по привычке закинув ее на плечо, он зашагал на второй этаж, не обращая внимания на дикие вопли и угрозы разбить бокал о его тупую башку.

— Все? — кинув Ладку на кровать — с балдахином!!! — спросил он. — Концерт окончен?

— Нет! Пока только антракт! — сообщила она и покраснела, увидев, что он закрывает дверь на замок.

Он молча надвигался, на ходу стаскивая рубаху прямо через голову.

Ладка забилась в угол и еще пыталась что-то шипеть оттуда.

А совсем недавно ты была согласна на коврик возле его каюты, ехидно и некстати сказал ей кто-то внутри нее. Так или нет?

Так, черт возьми! Но он ведь даже коврика не предлагает! Он просто опять вознамерился… побаловаться с ней. Вот как это называется.

…А может быть — нет? А что, если для него все так же серьезно, как для тебя?

Просто не хочет торопить события! Иначе сразу предложил бы тебе руку, сердце и свою бессмертную душу.

Потерпи. Все будет. Дай ему прийти в себя.

Но у меня нет времени, мне через три дня домой уезжать, и вряд ли к тому моменту он созреет!

Тогда делать нечего. Придется довольствоваться тем, что есть. Мужчиной в рубашке и джинсах. Ах нет, уже без.

— Я тоже прилягу, ты не против? — спросил Артем как ни в чем не бывало. — Хочешь на сон грядущий песенку спою?

— Я не собираюсь спать!

— А что ты собираешься делать? — удивился он. Она посопела немного, но в свои планы его посвящать не стала, а просто полезла под одеяло.

— Сарафан снимать не будешь? — невинным голосом осведомился Артем.

Конечно, лучше бы снять!

Но она помотала головой и продолжила движение под одеяло, стараясь держаться подальше от Артема.

— Ладно, не хочешь песенку, я тебе стишок расскажу, — решил между тем он.

И опять завел про лукоморье. И опять сбился, теперь уже на второй строчке.

…А потом Ладка заснула, и когда проснулась, в окне над головой жарко сияло послеобеденное солнце, а рядом с ней спал мужчина. Тот, что немножко симпатичней обезьяны.

Могучая загорелая грудь ходила ходуном, и Ладка не сдержалась, провела по ней ладонью. Он что-то забормотал и, не просыпаясь, ухватил Ладку за шею и положил на себя.

Ну и привычки! — подумала она, потершись о щетинистый подбородок.

«Вот полежу еще немножко, подожду, пока он проснется, и скажу, чтобы не смел так больше меня хватать!»

Но когда он проснулся, разговаривать стало невозможно, и до вечера они только и делали, что молчали.

Вместо них говорили нетерпеливые руки, влажные спины, горячее дыхание и грохот сердец… И Ладка отчаянно надеялась, что время пощадит их обоих и остановится, и никогда, никогда, никогда не угаснет это яростное безумное пламя…

А если угаснет, ожоги останутся навсегда.

…Она знала об этом, именно этого она боялась… И теперь, когда снотворное не подействовало и заснуть в автобусе не вышло, когда ее беззащитное настоящее забилось в угол, чтобы спрятаться от недавнего прошлого, Ладка поняла, что сдачи дать не может, и ее сердце обреченно заскулило.

Иначе и быть не могло.

Не оставаться же ей было там навечно!

Едва она подумала об этом, Артем сказал:

— Ты что, не понимаешь? Ты не можешь уехать.

И между тем собственными руками крутил руль машины, которая везла их в Краснодар, чтобы оттуда Ладка — уже одна, одна! — улетела в столицу. Так-то…

Ей очень хотелось вцепиться ему в глотку и заставить замолчать. Лучше молчание, чем эти никчемные слова, сказанные лишь потому, что так он понимал свою роль в этой… истории. Да, истории. Когда любовница уезжает, принято ее останавливать, смотреть с тоской и уныло теребить ремень джинсов.

Ладка надеялась, что до этого он не опустится. Зря надеялась!

Ну, ладно, если бы он раньше не знал, что ей придется уехать, и узнал бы только сейчас. Тогда можно было бы объяснить и простить его растерянность, и вымученную улыбку, и оскорбительную банальность фраз, за которыми не стоит ничего.

Нет, он все прекрасно знал и старательно избегал этой темы. А по дороге в аэропорт опомнился и стал нести эту чушь про «не должна и не можешь», от которой никакого толку.

Да он сам себе не верил!..

Что значит — не должна?

Что значит — не можешь?! Он выговаривал это чужим, напряженным голосом, как будто заученный урок, смысла которого не понимаешь.

— Меня ждут родители. И работа. И учеба, — зачем-то объясняла она, хотя и так все было ясно.

Господи, да что ему стоило взять ее за руку! Просто взять за руку! И не надо никаких заверений, что «все будет хорошо, и мы поженимся!» и «я жить без тебя не могу!»

Но он твердил свою чушь, и чем дольше твердил ее, тем ощутимей для нее был его страх. Страх загнанного зверя, подумала она.

Зверь только почуял опасность, он еще не знает ее в лицо, он не видел даже ее тени, но уже готов к бегству, и нос держит по ветру, а шерсть на загривке встала дыбом.

И самое странное — еще минуту назад опасности не было, так откуда же она взялась и чему теперь верить?

Инстинктам?

— Значит, родители, учеба, работа, — мрачно перечислил Артем, — и все?

— И все, — кивнула она.

Может быть, он ожидал, что она признается в наличии мужа, семерых детей и армии любовников, от которых не может отказаться ради него одного?!

— Ты точно решила? — спросил он.

— Да что ты из меня душу тянешь! — не выдержала Ладка. — Решила, не решила, какая разница?! Другого выхода нет! То есть, вообще нет выхода.

— Выход всегда есть! — сказал Артем.

— Да? — Она ухватилась за его слова, как голодный пес за кусок салфетки от хот-дога. — Так подскажи, какой? Ну, говори! Что же ты?

Он не знал.

Чего она хочет, черт побери?! Клятвы на крови?! Он не умеет давать обещаний, он никогда их не давал! Он делал то, что считал нужным делать, но ни себе, ни кому-то еще ничего при этом не доказывал и обязательств не брал.

И сейчас не видел необходимости в этом. Какой смысл? Что изменится, если он назовет вещи своими именами? Если попытается выразить невыразимое?

Да он понятия не имеет, как говорить об этом!

«Давай попробуем»? «Нам было вместе хорошо, почему бы не закрепить успех»? «Останься, и я достану тебе Луну с неба, и все звезды в придачу, а хочешь — так и целую галактику»?

Гадость какая!

Этого она ждет?!

К тому же, он уже все сказал, черт подери, все сказал! Он попросил, чтобы она не уезжала, и после этого она заявляет, что он тянет из нее душу?! Какому же недоумку пришло в голову назвать мужчину и женщину — половинками?! Вот мужчина, вот женщина, и совершенно очевидно, что они друг другу нужны, но… Единое и целое не получается. Не складывается.

Ей больно, а он не может взять в толк — почему? И как избавить ее от этой боли?

Он хочет, чтобы она осталась, хочет, чтобы всегда была рядом, а ее волнуют обещания… Гарантийный чек в случае поломки.

Или она хочет, чтобы он бросил работу, деда, друзей?

«Погоди-ка, а ты сам разве не ждешь того же от нее?»

Он окончательно запутался и ужасно устал. От самого себя.

— Выход всегда есть, — повторил Артем глухо, ненавидя собственное ослиное упрямство.

Есть, только где он?

Уж точно не у кассы, где она берет билет.

— Лада, послушай…

— Я уже наслушалась. Хватит! Встретимся в следующем году. Если, конечно, у меня будет отпуск… А ты к тому времени не будешь занят похищением кого-нибудь еще!

Он яростно стиснул ее подбородок.

— Ты говоришь глупости! И сама это знаешь!

— Мне больно, дурак, — с трудом процедила она сквозь зубы. — И это не глупости. Это правда жизни, понял?

— Правда жизни? — Он все-таки догадался отпустить подбородок. — Ты с ума сошла, вот в чем правда жизни!

— Ладно, я сошла с ума, а ты — самый разумный человек на свете! Так ступай отсюда и найди своему серому веществу достойное применение, а не талдычь, как заведенный, что я должна остаться!

— Я не говорил, что должна, — скривившись, как от боли, перебил он.

Лада не слушала.

— Я никому ничего не должна! Мне не нужны твои указания, ясно? Я сама все решаю! Ты тут ни при чем!

— Ни при чем?

— Да не повторяй ты за мной каждое слово, чертов попугай!

Он отступил. Он был старше, и он был мужчиной, но силы вдруг кончились. Еще утром она водила губами по линиям его ладони и расспрашивала, каким он был в детстве. Ее глаза излучали тепло, а улыбка искрилась, и все это было — для него.

А теперь ему взамен предлагают арктический холод.

И в одно мгновение сердце покрылось коркой льда, и Артем, сразу осознав это, усмехнулся. Вот так удача! Под обледенелыми пластами таится обманчивое тепло, чувства застывают и не мешают дышать, так что можно спокойно оглядеться, устроиться поудобней и даже прорубить окошечко — крохотное! — в большой мир. Просто так прорубить, из любопытства. Точно зная, что в это окошечко снаружи ничего опасного не проскользнет. И пусть свет здесь не слишком яркий, зато все зависит только от него, ни от кого больше. И пусть места мало, и развернуться особенно негде — двигаться все равно неохота, хватит и того. Сердцу нужно отдохнуть и поостыть.

Каждое мгновение этого вечера, ночи, следующего дня он чувствовал, как неотвратимо костенеет от стужи, и вместо облегчения, оттого что можно не двигаться, не думать, не мучиться, ощущал только тоску.

Ее встречал промозглый ветер, предрекавший скорую осень. Прямо с вокзала Лада двинулась на работу, и в троллейбусе заплатила не только за проезд, но и за багаж тоже. Несмотря на неудачу со снотворным, она все еще надеялась, что хаос отступит от нее, если все делать по правилам и разумно.

Правда, родителям о приезде она не сообщила и сумку с вещами домой не занесла.

Мысли скакали, как перед экзаменом, когда стараешься упомнить все сразу, повторяешь, будто заклинание, формулы, мечешься от одной темы к другой, а взяв билет, понимаешь, что в голове только обрывки.

Неуд.

Она не могла с ним смириться и все пыталась раскопать в душе что-то, похожее на подсказку, и шарила в памяти в поисках шпаргалки. Ничего не получалось. Бесполезно искать то, чего нет.

В троллейбусе она пару раз больно ударилась лбом о стекло, но даже не подумала сесть поудобнее. Хаос подступал все ближе.

Остановка, на которой она вышла, оказалась не той, что нужна, и добираться до больницы пришлось сквозь влажный и сумрачный парк.

Когда Ладка увидела скамейку, то поняла, что силы ее кончились. Присев на краешек, она расплакалась.

Она никогда его не увидит.

И вынести это нельзя. И понять это невозможно.

Она шла в больницу, собираясь немедленно с головой окунуться в привычную тяжелую работу, которая поможет ей обо всем забыть. Но сейчас уже сомневалась, поможет ли…

Как спасение, запищал в рюкзаке мобильный.

— Ты взяла-таки билет? — весело осведомился братец.

— Да.

— А что такая недовольная? Небось, приз не получила? — Он довольно похрюкивал, и Лада лениво удивилась, с чего бы Пашке так радоваться. — Ну, признайся, не получила?

А ведь все произошло именно из-за этого дурацкого приза!

— Лад, ты почему молчишь? — насторожился Пашка. — Обижаешься, что ли? Неужели серьезно обиделась?

— Нет.

— Ну слушай, ты же сама любишь всех разыгрывать! А нам, значит, и разок прикольнуться нельзя! Где твое чувство юмора?

Осталось на берегу лазурного моря. Вместе с чувством собственного достоинства и всеми остальными чувствами. И, кажется, вместе с ней самой.

А кто здесь сидит на скамейке — непонятно.

— Над кем прикольнулись-то? — все-таки выговорила она, решив хоть как-то поучаствовать в этой жизни.

— Как — над кем?! — В голосе брата прозвучало искреннее недоумение. — Над тобой, конечно. Приза-то ведь не было. А разве ты не ходила за ним?

— Погоди-ка… — проговорила Лада, с трудом собираясь с мыслями. — Что значит приза не было? Откуда тебе знать, был он или не был, если я выиграла его на телевидении? Или у тебя там шпионы?

Немного посопев, Пашка произнес:

— Так ты еще не догадалась…

— О чем? — рассердилась она и тут же обрадовалась, что еще может сердиться.

— О твоей поездке, — сознался он, вспомнив, что все тайное рано или поздно станет явным и тогда беды не оберешься. — Телевидение тут ни при чем. Просто мы с Тамарой решили, что тебе необходимо отдохнуть.

По голосу Лада поняла, что Пашка улыбается.

— Вы с Тамарой…

Остальное, в принципе, не имело никакого значения.

Подумаешь, не было приза. Зато «они с Тамарой».

— Поздравляю, — пробормотала она, сунула трубку в рюкзак, поднялась, вышла из-под кленового шатра и подставила лицо дождю.

Что ж?.. Пусть не «она с Артемом», а «он с Тамарой». Пусть не у нее, но хоть у кого-то все получилось. Она-то понимает, как это страшно — когда не получается…

В это же самое время в одном южном городе от перрона отошел поезд. Проводив глазами родной вокзал, Степка отвернулся от окна и сказал брату:

— Зря мы это задумали! Темыч нам точно головы оторвет!

Сенька легкомысленно пожал плечами, вглядываясь в открывшийся морской горизонт.

Над морем поднимался самолет. На пороге пассажирского салона возникла безупречная стюардесса.

— А сколько нам лететь, девушка?

— Примерное время полета — два часа тридцать пять минут.

— Спасибо.

А от Москвы — еще часов двенадцать. Если за это время он не придумает, как ее выкрасть, придется поселиться в славном городе Кузнецке навсегда.

Навсегда. Какое хорошее слово.

Вот только что подумает Ника? Ей и так несладко, наверное, в багажном отделении.