Морская школа

ГЛАВА ВТОРАЯ Я – ЧЕЛОВЕК!

На берегу Юроса, у устья речонки Еловуши, на лю­бимом месте ночевок деда Максимыча, горел огромный костер. Даже по пламени костра, метавшемуся широко и высоко, опытный соломбальский рыбак или охотник сразу бы сказал, что Максимыча тут нет. Дед не лю­бил большого огня. Опасно – лес можно поджечь. Да и к чему большой костер? Варка на нем плохая, балов­ство одно.

Деда и в самом деле на этот раз на рыбалке не бы­ло. Хотя он уже и пересилил болезнь, выезжать ему доктор пока не советовал.

У костра сидели три, конечно, бывалых и, конечно, опытных рыбака: я, Костя Чижов и Гриша Осокин.

Такой костер распалил Гришка. Разумеется, я про­тестовал, но стоило мне отвернуться в сторону, как Гришка, этот младенец в рыбацком деле, снова подбро­сил в огонь охапку сучьев. Пламя взметнулось вверх, а Гришка прыгал и визжал, как сумасшедший.

– Не смей баловаться! – сказал я строго. – Тут до избушки лесника рукой подать. Заметит – худо нам будет!

– Не заметит. Да и чего бояться, река рядом. Ми­гом весь костер в воду.

– Он злой, говорят, этот лесник, – сказал Костя. – Как его зовут?

– Григорием.

– Мой течка, значит! – обрадовался Гриша. – Я никогда его не видел. Правда, что он безрукий?

– Ну да, однорукий. А только он одной рукой делает больше, чем другой двумя. Избушку один по­строил, огород раскопал, рыбу ловит, птицу на лету из двустволки бьет.

– Как же он на лодке-то гребет?

– А он не гребет – галанит. У него на корме ук­лючина. Одним веслом с кормы как начнет в ту да в другую сторону крутить, что твой винтовой катер гонит…

– Чего рассказываешь! – пренебрежительно прервал меня Гриша. – Не знаю я, что ли, как галанить нужно! У нас Сашка так галанит, что твоему Григорию не угнаться. Обставит как дважды два!

Я знал, что Гришка Осокин хвастается и привирает. Может быть, его брат Александр и умеет галанить, но только ему до лесника Григория в гонке все равно, что пескарю до щуки.

– А сколько ему лет, Григорию? – спросил Кос­тя. – Очень старый?

– Сказал тоже – старый! Бороды нету и морщин нету. Молодой еще и здоровый. Только руку на герман­ской войне потерял. Теперь вот и живет один и зиму и лето тут, в глуши. Дедушко рассказывал – горе у него какое-то в жизни. Невеста, кажется, от него отказалась, когда он в деревню с войны без руки воротился.

– Дура… – угрюмо заметил Костя.

– Ясно дело, не умная. Дедушко говорит, он чело­век самостоятельный, со смекалкой, и рука хоть и одна, а золотая. Что хочешь смастерит. А невеста у него доч­ка ижемского богатея была, с норовом. Да и батька у нее не захотел зятя безрукого.

– Потому, наверно, он и зол теперь на людей, – задумчиво предположил Гриша.

– Не знаю… все бывает.

Наступило молчание. Я думал о Григории, о красивом и сильном человеке, о его несчастливо сложившейся судьбе. Вероятно, о том же думали и Костя, и Гриша. Костер прогорал, пламя стало совсем маленьким, чуть заметным. Гриша, не вставая с места, осторожно поло­жил на огонь две небольшие сухие ветки. Наверное, ему уже надоело любоваться высоким пламенем, или после разговора о Григории он не хотел досаждать че­ловеку, которому поручено охранять лес.

– А может, так и лучше получилось, – неожиданно произнес Костя, поднявшись и стряхивая со штанов пе­сок и травинки. – Я, например, был бы большой, ни за что бы на дочке кулака не женился, да еще на такой, которая заодно с батькой. Кулаки в деревне – это те же буржуи, против бедняков и Советской власти идут.

– Конечно, ему теперь лучше, – согласился Гри­ша. – Живет себе один, хочет – рыбу ловит, хочет – на охоту идет или купается целый день. Никто не ме­шает. А что, ребята, не выкупаться ли нам еще разок?

– Еще волосы не высохли, – сказал Костя и взгля­нул на меня. – Вот сетки бы посмотреть.

Сети впервые в жизни доверены мне дедом. Не хуже заправских рыбаков загородили мы ими устье Еловуши, предварительно забив колья. Тут уж, само собой понят­но, всем распоряжался я. И ребята полностью призна­вали за мной это право.

– Рановато, – сказал я и для убедительности по­смотрел на солнышко. Так делал дед Максимыч, опре­деляя время.

Однако меня самого давно терзало жгучее любопытство. Подождав для важности еще минут пять, я сказал:

– Сейчас, пожалуй, пора. Сталкивай карбас! Вишь как обмелел, вода здорово падает.

Добыча оказалась невелика, но обижаться не прихолилось. Даже с дедом у нас и то порой улов бывал скупее.

А Гриша был просто в восторге. Таких крупных подъязков и окуней он видел лишь на базаре. Раньше он ловил только на удочку ершей, сорожек и окуньков величиной чуть побольше пальца.

Мы снова выбрались на берег, подвесили над кост­ром котелок с водой для ухи и принялись чистить оку­ней. Всем рыбакам известно, что из окуней уха бы­вает самая крепкая, наваристая и вкусная.

Когда наши окуни исчезли в кипящей ключом воде, мы снова уселись в ожидании ужина.

Начинало вечереть. Солнце клонилось к лесу. Вете­рок, который днем приносил прохладу, совсем стих, и появились комары. Пришлось в костер подбросить сы­рых веток, чтобы было побольше дыма, – испытанное средство против комаров.

– Костя, когда же мы в морскую школу пойдем? – спросил я. – Откроется она или нет?

– А как же! Первого сентября начнутся занятия, тогда и пойдем. Сейчас там ремонт идет и наши заяв­ления разбирают.

– А примут нас? – снова спросил я, на этот раз с опаской.

– Примут, не бойся.

– И плавать сразу?

– Ну, плавать не сразу. Сначала устройство паро­хода и машину изучать будем. Физику, геометрию ста­нем проходить, механику всякую.

– Не всякую, а пароходную, – вставил Гриша.

– Ладно, не учи, знаем…

– Ну да, пароходную, – не унимался Гриша. – А какую еще! Нам ведь Николай Иванович говорил. Па­роходную механику и… как это… ну, металлов…

– Технологию металлов, – сказал спокойно Ко­стя. – А потом еще практика в мастерских каждый день. И потом уж на суда, в плавание.

– И нет, и нет, и нет! – закричал Гриша, обрадо­ванный тем, что знает лучше Кости. – Потом еще не в плавание, до плавания еще далеко. До плавания еще на судоремонте будем работать!

– На судоремонте зимой, а летом в плавание.

Костя подошел к костру и стал снимать котелок с ухой.

Я достал из корзины ложки, хлеб и соль. По рыбац­кому правилу осторожно вытащил ложкой из котелка всю рыбу и сложил ее горкой на чистенькую деревян­ную дощечку, до белизны выскобленную ножом и вы­мытую с песком в реке. Рыбу в горячей ухе оставлять нельзя – разварится, и тогда крохотного кусочка не найдешь.

Гриша уже занес ложку над котелком, как вдруг Костя насторожился и прошептал:

– Тс-с… ребята, что это такое? Смотрите!

Он показывал рукой на кусты можжевельника, рос­шие на опушке леса. Я оглянулся и увидел, как кусты пригибались и снова выпрямлялись. Кто-то в них скры­вался.

– На человека не похоже, – тихо сказал Костя, – шерстистое что-то, но и не зверь – велик больно. Бе­жим, ребята, в обход!

– А вдруг медведь? – опасливо спросил Гриша.

Но Костя лишь отмахнулся: «Какой там медведь!» – и стремглав понесся к опушке, показывая нам рукой, чтобы бежали в обход справа.

Мы с Гришей переглянулись: Костя побежал – нам трусить было стыдно. И мы тоже бросились к лесу.

«Если медведь, – мгновенно вспомнил я, – значит, нужно что есть силы закричать, если, конечно, он тебя не видел. Испугается – и убежит. А если он первый увидит, тогда стой как истукан и не шевелись!»

Об этом я знал из рассказов деда Максимыча. Одна женщина в Поморье встретилась с медведем в лесу и обмерла. Даже крикнуть не могла. Стоит и ни рукой, ни ногой двинуть не в состоянии. Это ее и спасло. Мед­ведь подошел, обнюхал одежду, да и ушел восвояси. Женщина в становище вернулась совсем седая.

Я бежал, и сердце у меня колотилось часто-часто. Костя все-таки смельчак, ничего не боится.

В зарослях можжевельника я остановился, перевел дух, огляделся по сторонам. Невдалеке мелькнула голо­ва Кости, и послышался его крик:

– Димка, сюда!

Потом еще громкий голос Кости:

– Стой! Не бойся, не задену!

Я выскочил из кустов на поляну и увидел Костю. Но он был не один. Перед ним стояла какая-то очень странная, неуклюжая фигура. Конечно, это был чело­век, ростом ниже моего приятеля. Но что за смешная и непонятная одежда у этого человека!

Приближаясь и внимательно разглядывая незна­комца, я, наконец, догадался, что на нем был надет совик из оленьей шкуры. Такую одежду без застежек, надеваемую через голову, носят жители Крайнего Се­вера. Капюшон совика, спущенный на затылок, откры­вал небольшую голову с черными блестящими прямы­ми волосами, на вид очень жесткими. Лицо было мальчишеское, удивительно худое и скуластое. Глаза ма­ленькие и испуганные, как у пойманного зверька.

Следом за мной подбежал Гриша. Незнакомец от­ступил на полшага назад, видимо, остерегаясь, чтобы его не окружили и не напали сзади. Глаза его были на­стороженными.

– Ты откуда? – спросил Костя. Было похоже, что он задает этот вопрос вторично.

Незнакомец не ответил и сделал еще полшага назад, потому что Костя чуть подвинулся к нему.

– Ты не бойся, – снова заговорил Костя, – мы тебе ничего не сделаем.

Молчание. И снова быстрый, оценивающий наши силы взгляд маленьких беспокойных глаз.

– Ага, я знаю! – крикнул Гриша. – Это самоед. У него и одежда самоедская, малица.

При этих словах маленький странней незнакомец словно выпрямился, поднял голову и сказал тихо, но резко и с достоинством:

– Нет. Самоедами нас зовут нехорошие люди. Я – ненец. По-нашему это значит: я – человек!

– Правильно, человек, – дружелюбно сказал Ко­стя. – И мы тоже люди. Почему же ты нас боишь­ся?

Маленький ненец подумал, потом, глядя Косте пря­мо в глаза, ответил:

– Русские – нехорошие люди.

Костя рассмеялся:

– Кто это тебе сказал? Все русские нехорошие?

– Нет, не все, Петр Петрыч очень хороший, и Гри­горий очень хороший… и дядя Матвей тоже. И есть еще один русский, очень-очень хороший. Только я его ни­когда не видел.

Незнакомец оказался не таким уж молчаливым.

– Кто же этот русский?

– Не скажу.

– Почему?

– Петр Петрыч сказал, и за это его убили.

– Какой Петр Петрыч?

– Очень хороший Петр Петрыч. Художник.

– Кто же его убил?

– Инглиши.

– Так то инглиши, а мы – русские. Зачем же нам тебя убивать?

Все еще посматривая на нас с недоверием, ненецкий мальчик сказал:

– С инглишами тогда у нас в тундре и русские были.

– Вот ты какой чудной! Будто только что с луны свалился. Те русские были да сплыли. Раз они вместе с инглишами – значит, контра, народные предатели.

Незнакомец ничего не сказал. Может быть, он не понял того, что говорил Костя. Мы стояли по-прежнему: Костя, я и Гриша рядом, а маленький ненец перед нами в трех шагах. Я успел рассмотреть его. Совик у него был старый-престарый, грязный, ободранный.

– Теперь ни инглишей, ни американцев, ни бело­гвардейцев больше здесь нету, а есть Советская власть. Понял или нет?

Костя замолчал, обдумывая, как бы получше, понят­нее все объяснить. Я смотрел то на Костю, то на ненца, и вдруг у меня мелькнула смутная мысль.

– Послушай, Костя, – сказал я, – а что если спросить, знает ли он Ленина?

Ненец прислушался и просиял:

– Ленина?

– Да, – сказал Костя, оживившись. – Ты знаешь, кто такой Ленин?

В первый раз ненецкий мальчик радостно и довер­чиво улыбнулся нам. Глаза его расширились, словно он увидел что-то долгожданное, родное.

– Ленин знаю, Ленин – очень-очень хороший не­нец. Ленин любит ненцев. Но Петр Петрыч сказал, что Ленин хороший, и Петр Петрыча за это инглиши убили.

– Ну вот видишь, а ты нас боялся. Мы вместе с Лениным, и Ленин вместе с нами… Как тебя зовут?

– Илько.

– Илько… Илья, что ли?

Ненецкий мальчик кивнул и подтвердил:

– Илья.

– Постой, а ты говорил про какого-то Григория. Это лесник, что ли, вот там в избушке на берегу жи­вет? Одной руки у него нету…

– Да, да, да, – быстро заговорил Илько, продол­жая улыбаться. – Я у Григория живу. Очень хороший Григорий.

– Ну, конечно, лесник, – сказал Костя. – А дядя Матвей какой?

– Дядя Матвей, кочегар с парохода «Владимир». Он в Соломбале живет. Ты знаешь, где Соломбала?

Костя засмеялся:

– Еще бы не знать! Да мы все из Соломбалы! И сейчас все в Соломбале живем.

– Правда, в Соломбале? – обрадовался Илько. – И дядю Матвея знаете?

– Нет, Матвея мы не знаем. Мало ли Матвеев в Соломбале!

Глаза у Илько вдруг снова расширились. Он как будто что-то вспомнил и опять заулыбался. Хлопнул себя по голове и даже подпрыгнул от радости.

– Правильно, правильно ты сказал – мало ли Мат­веев! Не дядя Матвей, а дядя Матвеев!

– Это как же: не дядя, а дядя? – не понял Костя.

Зато понял я и объяснил:

– Это не имя, а фамилия. Не Матвей, а Матвеев. Он забыл, перепутал. Ты знаешь, Костя, какого-нибудь кочегара Матвеева в Соломбале?

Костя подумал и потом сказал:

– Нет, не помню. А зачем тебе этот Матвеев? От­куда ты его знаешь?

– Матвеев хороший, он помог мне убежать с па­рохода «Владимир» от инглишей.

– Помог от инглишей убежать? Значит, в самом де­ле хороший. Ну, ничего, Илько, мы тебе поможем разы­скать Матвеева. В Соломбале это нам раз плюнуть, если фамилию знаем. Найдем твоего Матвеева!

Тут мы вспомнили о нашей окуневой ухе и поспе­шили к костру, позвав с собой Илько. Он, должно быть, наконец, поверил, что ничего плохого мы ему не сде­лаем, и охотно пошел с нами.

Уха совсем остыла, и костер погас. Только тлеющие угольки удивленно посматривали из-под пепла на но­вого нашего товарища. Гриша занялся разжиганием костра, а Костя спросил у Илько:

– Как же ты сюда попал из тундры?