Морские истории

Голый король

Мы стояли на якоре у берега Африки, у земли Сомали.

Пароход уходил от муссона на юг. Здесь под берегом хотели отдохнуть, сварить хоть что-нибудь, а то такая в океане зыбь, что все кубарем летит на палубу.

Смотрим, с берега идет к нам пирога. Глянули в бинокль — там с дюжину черных сидят, гребут-наваливаются. Зыбь и здесь под берегом порядочная, пирога ныряет, купается. За кормой болтается какой-то флаг. Ближе, ближе — смотрим: флаг итальянский. Вот те и итальянцы!

А дело было после войны Италии с Абиссинией. Итальянцам не удалось пробиться в Абиссинию, они со злости обрушились на сомалийцев, на дикарей. Устроили там погром, так... чтоб знали.

Видно, дикари боялись — не итальянский ли пароход, — и взяли с собой флаг, чтобы показать покорность. Откуда у них этот флаг, мы так и не узнали.

Капитан у нас был важный, из отставных военных. Спрашиваем, как быть?

— Принимайте, — говорит, — только посматривайте. Чорт ведь их знает: хитрый народ.

Подходит пирога к борту.

В ней дюжина гребцов, все голые, ни тряпки, ни пояса. В корме двое особо сидят, у одного на голове желтая тряпка намотана.

Электротехник у нас на пароходе был, Марко.

— Начальство, — говорит, — приехало. Принимайте!

Спустили им штормовой трап с борта. Тот, что был в повязке, — здоровый мужчина, — полез первый, за ним другой, а гребцы остались. Перемахнули гости через борт ловко, как обезьяны, а этот — в повязке — гордо стал.

И все решили — король.

Без штанов, а король. Сразу видно.

Что-то стал лопотать — ничего, конечно, понять невозможно. Взял моего приятеля Соколова за руку, подводит к борту и показывает вниз, на пирогу.

Марко кричит:

— К себе зовет! Не езжай, съест, они людоеды, канальи.

Нет, король все на флаг указывает. Соколов сначала смеялся, потом вдруг понял.

— Это он спрашивает: итальянцы мы или нет?

И Соколов стал отмахиваться. Нет, какие мы итальянцы, совсем не итальянцы, нисколько.

Понял король, что не к итальянцам попал, и сразу приободрился. Так стал важно расхаживать, как-будто свою эскадру ревизует. А другой за ним, как тень, ходит: приближенный его, должно-быть, визирь.

Все над ними смеются: смешно выходит, когда голый человек так важничает. А он и ухом не ведет — серьезно все осматривает.

Марко кричит:

— В каюты не пускай, а то, гляди, величество слямзит что.

Мы вытащили из каюты плетеное кресло, поставили на палубе и рядом столик. Соколов приглашает короля сесть. А он с роду иначе как на камне не сиживал. Соколов показал ему, как сесть.

Сел король. Ну, и сел! Здорово, как на трон. И ногу, каналья, отставил.

А визирь сбоку стоит.

Смотрю, Соколов тащит из буфета сифон сельтерской и стакан. Поставил на стол около короля, подставил стакан, нажал ручку сифона, вода как ударит! Дернулся наш король, чуть с трона своего не слетел. Но сейчас же в руки себя взял — нельзя королю пугаться! Смотрит с опаской, а ногу отставил, важности не теряет. Соколов дает ему стакан — пей, дескать!

Король взял стакан, держит поодаль и смотрит, как там газ шипит.

Подозвал визиря, дает стакан — пей!

Тот забоялся, из черного серый стал, взял стакан и, видно, решил: была не была, рвану залпом!

Но король дал ему только половину отпить, выхватил стакан и смотрит на визиря, — не делается ли с ним чего? А тот стоит — смерти ждет.

Погодил король с минуту, видит — ничего. Соколов ему еще и так весь сифон ему споил.

Понравилось, холодное.

Вижу, Соколов еще что-то затеял, зовет меня: граммофон тащит на палубу. Поставили мы у переборки тумбочку, завели пружину и пустили веселый кавалерийский марш — немецкая пластинка. Король сразу уши насторожил. А марш разухабистый, забористый. И вот стало нашего гостя разбирать.

Вскочил с кресла, начал ходить, подпрыгивать в такт музыке, разбирает его больше и больше.

Не устоял: начал на одной ноге подпрыгивать, а другую вперед торчком.

Здоровый детина, саженного росту и старательно выкрутасы выворачивает, так его и бьет и ломает. А рожа серьезная, злая даже стала.

Визирь еле стоит, так его всего музыка и корежит, с ноги на ногу переминается, а не смеет с королем танцевать...

Вдруг король икнул всем телом и стал в полуплясе. Схватился за нос, вытаращил глаза: перепугался на смерть. Это ему газ от сельтерской в нос ударил. Он, видно, подумал: вот когда конец-то! Отравили! Однако, скоро оправился.

Тут и пластинка кончилась. Мы другую — русский романс поставили поет артистка Михайлова.

Вот когда взбесился наш король. К граммофону присел, под тумбу заглядывает, в рупор, сзади зайти старается. Мы с Соколовым взяли отнесли граммофон на чистое место: — на, смотри, без обману дело. Только слегка придерживаем.

А те бедняги, что в пироге остались, на зыби болтаются у борта: все в ряд стоят и только держаться поспевают, чтоб о борт не ударило. Пирогу зыбью мотает: то вверх бросит, то она в провал летит. А они царапаются руками по железному борту. Трап мы убрали, чтоб кто еще не залез. Хватаются за что попало — лишь бы удержаться.

Тут мы поставили в граммофоне разговор — анекдот какой-то, — король совсем из себя вышел, даже оскалился.

Кончилась музыка — смотрю, Соколов новое придумал: тащит старый китель. Подает королю: — "Пожалуйте, ваше величество! Лезь, дурак, в рукава"!

А король не поймет: чего хотят.

Напялили мы на него вдвоем этот китель — зимний, суконный. С большого человека одежда, а королю ровно по пуп пришлось. Он внимательно смотрел, как мы пуговки застегивали. Сдавило его, не дохнуть, тянет всюду, а он руки врозь, "антипом", держит.

Смотрим, кочегар тащит старую трепаную кепку. Соколов схватил — сейчас в работу: две пуговки пришил, кто-то якорь пожертвовал — нацепили якорь спереди. Напялили королю поверх его тряпки. А волосищи на нем густые, копна целая. Он еще больше теперь загордился. Стоит, шевельнуться боится — кепку придерживает. Снизу ноги голые, — обезьяна-обезьяной.

А Соколов увел визиря в каюту и тайком от нас нарядил его в красную русскую рубаху: думал — вот смеху будет.

Смех плохой вышел.

Только показался визирь в рубахе, король вдруг оскалился, зыркнул бельмами, подскочил к визирю: хрясь его в ухо, тот брык на палубу и лежит, шелохнуться боится.

— Вот оно, порядкам-то как учат, — говорит Марко.

Король ткнул визиря ногой в бок — вставай, мол. Тот вскочил и давай с себя рубашку стаскивать: тянет за подол вверх, а дальше — никак. Не может выпутаться. Помогли мы ему — выпростали бедного из подарка вон. Король требует, чтобы на него надеть. А как в нее влезть — не знает. Крутил, вертел, сует Соколову — надень.

Марко смеется, дразнит Соколова:

— Эй ты, камергер его величества, пошевеливайся, а то враз взыскание в ухо поймаешь!

Нарядили мы короля в рубаху поверх кителя. Вышел он чучело-чучелом.

Жара, пот с него течет, а он доволен. Таким гоголем расхаживает.

Тут солнце к закату пошло. В тропиках как ведь? Солнце отвесно вниз идет и так быстро, что кажется — со стуком о горизонт ударит. Зайдет — и через десять минут полная ночь.

Капитан сверху кричит:

— Выпроваживайте, пора!

Соколов показывает королю на пирогу:

— Пожалуйте, ваше величество.

А сомалиец делает вид, что не слышит.

Часов пять он у нас болтался — понравилось.

— Пожалуйте, — говорит Соколов и к борту короля подталкивает.

Тут Марко подошел:

— Русским тебе языком говорят, образина, проваливай к чертям!

Но король и русской речи понимать не хотел.

— Сейчас ты у меня учуешь, — Марко принес из каюты винтовку и выпалил в воздух.

Видно было, что король давно понял, что его гонят, но и тут виду не показал, что понимает, для чего винтовку принесли.

С царской благосклонностью потянулся он к ружью — посмотреть. Видно, эту штуку он знал получше, чем граммофон.

— Дай тебе, обезьяне, так потом зубами не выдерешь! — Марко приложился и выстрелил. Пуля в полуаршине пролетела мимо уха короля. Король потолокся с минуту на палубе и стал перелезать через борт. Визирь за ним.

Голые гребцы взялись за весла и во всю силу понеслись с королем в зыбь, в ветер. Марко выстрелил вдогонку.

Мы долго еще видели, как король сидел на корме и держался за кепку.

Боялся, видно, чтоб новую корону ветром не снесло. Бывает ведь...