В открытом море


Я проснулась от жуткой вони и увидела над собой рот Тануки с гнилыми зубами. Отпрыгнув от источника зловония, я осмотрелась и обнаружила, что вся шерстка у меня в чем-то липком и склизком. Сначала я подумала, что коричневые пятна – слюна Тануки, но, принюхавшись, поняла, что дело в раскисших кофейных зернах. Попробовала обтереться о мешок. Каждый удар сердца отзывался болью в обломанных когтях.

В центре шлюпки капитан вел тихий разговор с Лучией и моряком по имени Тембе. Остальные спали, прислонившись к ящикам или растянувшись прямо на полу и пристроив головы на ребра шлюпки. Еще было темно, но на горизонте, там, где море встречалось с небом, розовели первые лучи рассвета.

Корабль исчез. Его больше не существовало, и это потрясло меня до глубины души. А еще море… Море было повсюду. Оно оставалось спокойным, и шлюпка медленно покачивалась на длинных невысоких волнах, лишь иногда немного воды заливалось внутрь. Но суденышко было явно перегружено – первая же большая волна смоет меня в море.

Поэтому до восхода солнца надо найти высокое сухое место. Попытавшись успокоиться, я осмотрелась и соразмерила свои возможности. Мое внимание привлек нос шлюпки. Там, на носу, был широкий деревянный треугольник, наподобие плоского навеса прикрывавший место, куда уже переместили часть запасов: ящики и мешки из кладовки. Наверное, его задача – защита от дождя. Уже сам вид ящиков, их знакомый запах немного успокоили меня. А вот запах мокрой шерсти, который я тоже уловила, наоборот, спокойствия не добавил. Может, это пахло от моряков, которые валялись в промокшей одежде прямо на дне шлюпки, потому что на лавках места хватило не многим.

Я строила в голове маршрут к укрытию. Обойти людей не удастся – их слишком много, валяются по всей шлюпке. Небо светлело, шансов прокрасться незамеченной становилось все меньше, поэтому я обежала чью-то голую щиколотку, прыгнула на спящую голову, на волосатую руку и влетела в щель между мешком с галетами и мешком с мукой. Здесь царила прекрасная темнота. К тому же место было отлично защищено от морских брызг. Я надеялась, что сумею выжить здесь час, день. Сумею выжить столько времени, сколько понадобится, чтобы найти Чарльза Себастьяна и вернуться к нему. Он уцелел, и это очень меня радовало, хотя пока что было непонятно, как отыскать его. Воодушевление стало угасать и полностью испарилось, когда я вспомнила характер Чарльза Себастьяна. Ему же страшно без меня. Из-за страха он убежал из нашего ящика, когда рядом оказалась Патронесса. Не поддайся он тогда порыву, мы бы не разлучились. Я устало закрыла глаза. Надо гнать мысль, что привычка нестись вперед по поводу и без повода рано или поздно станет причиной его гибели.

Но воображение было не остановить. Голову наполнили кошмарные сцены. Глаза распахнулись от ужаса. Патронесса, Куркума, остальные звери бродят по одному кораблю с моим братом. Он, конечно, сумеет найти норку, малюсенькое укрытие, куда даже их нос не пролезет, но он же замерзнет без меня, проголодается. Да, Чарльз Себастьян способен часами грызть одну деревяшку, разбираться, что значит то или иное слово, просчитывать, за какое время мышь пробежит из одного угла кладовки в другой. Но способен ли он самостоятельно найти воду, когда его замучит жажда? Или же моя опека была костылем, без которого он не сумеет идти дальше?

Конечно, Чарльз Себастьян решит вернуться в кладовку, как только на палубе станет тихо, но наш ящик плывет в шлюпке, а значит, брату придется строить новое гнездо. А он умеет? А если он не сможет найти дорогу в кладовку? Вряд ли он вообще раньше бывал на кватердеке – я и сама туда всего один раз попадала. Но именно оттуда он звал меня, иначе бы я не услышала его голосок.

Чтобы немного унять волнение, я закрыла глаза и представила Чарльза Себастьяна в кладовке, устраивающим новый дом среди картошки и зерна. Вот он грызет черствую горбушку или посасывает горьковатую апельсинную корочку, а потом осторожно бежит на камбуз, чтобы попить водички, которая капает на пол с мытой утвари и собирается в лужицы на полу.

Постепенно сердце утихло, в ушах перестала пульсировать кровь. Я почистила шерстку и, сунув лапки под голову, уснула. Мне снились мама и Оливия, и Чарльз Себастьян. Они и вся наша большая семья – мы мирно спали, свернувшись в клубочек в уютном соломенном гнезде. Все сухо, никакой воды.

Я открыла глаза – и сон рассеялся. Мне остались одиночество и холод. А из центра шлюпки на меня уставился мокрый, несчастный комок рыжей шерсти. И снова запульсировали виски. Патронесса здесь. На маленькой шлюпке. В суете ее выкинули с корабля, бросили к капитану, как бросили одиннадцать несчастных матросов и меня.

Инстинкт тут же приказал мне выпрыгнуть из лодки: а вдруг есть шанс, что поверхность моря превратится в стекло и я смогу по ней бежать, бежать, бежать не останавливаясь. Но я приказала себе сидеть на месте.

Патронесса смотрела прямо на меня. Она знала, что я здесь, – и это было хуже всего. Она успела заметить меня прежде, чем я ее. Какая оплошность с моей стороны! Ведь я уловила странный запах, но и представить не могла, что он исходит от кошки. Роковая ошибка. Меня мог раздавить огромный башмак моряка, меня могло смыть волной – о других угрозах я не думала, а зря. Самой страшной опасностью оказались коты.

Но, с другой стороны, эта негодяйка-подлиза не достанет Чарльза Себастьяна. Я, в отличие от него, способна сохранять хладнокровие – особенно если речь о кошках, – так что наши шансы вновь встретиться немного увеличиваются. Хотя не слишком ли я обольщаюсь? Пространство очень ограниченное, еды мало. Через какое время капитан лишит кошку еды? Хорошая кошка – сытая кошка. Да и не бывает хороших кошек.

Патронесса наградила меня еще одним презрительным взглядом сверху вниз и, вместо того чтобы подняться и подойти ко мне, отвернулась и принялась вылизывать мокрую слипшуюся шерсть. Лучше бы она продолжала гипнотизировать меня. Почему она отвернулась? Хитрость? Уловка? Вполне. Как же я не хочу играть в эту игру.

Когда ко мне вернулись ясность ума и способность мыслить, присущие рассудительной мыши, я вскинула мордочку и посмотрела прямо на Патронессу, оскалив зубы. Я не сдамся без боя! Кошка предпочла сделать вид, что ничего не заметила. Я забилась поглубже в свое укрытие – здесь ей меня не достать, скорее всего. А спать я буду очень чутко.


– Никогда, никогда я не прощу их! – бормотал себе под нос Танука. Он сидел совсем рядом, поэтому разбудил меня. – Никогда!

Лучия тоже его услышала и сказала:

– Они пытались!

– Вряд ли… – горько ответил Танука.

Лучия посмотрела на него:

– Мне… мне кажется, я ее видела мельком, а потом она убежала. Но мы все равно слишком далеко.

Танука молчал. Сначала я не поняла, о чем разговор. А потом вспомнила. В лодке все взрослые, кроме него, а значит, его сводную сестру Бенеллун не нашли и не посадили к нам. Бедный маленький поваренок… Но мой внезапный прилив сочувствия оказался коротким. Не было сил жалеть кого-то, когда горе у меня самой.

Люди на шлюпке сначала горланили что-то, потом их разморило на солнце. Есть они не стали, только немного попили. Я не очень понимала, за счет чего сумею выжить. Найти крошки не представляло проблемы, а вот с водой придется туго, ведь у матросов ее очень мало. Пресная вода – вечный повод для забот.

Наступила ночь. Небо прорезала молния, загремел гром. Обитатели шлюпки застонали. Началась сильная качка. Волны бились о борта, заливались внутрь. Огромные дождевые капли – каждая больше, чем мой нос, – падали на изорванный парус, впитывались в ткань. Моряки скользили, падали, пытаясь удержать шлюпку на плаву. Они вычерпывали морскую воду со дна и тут же пытались хоть во что-нибудь собрать дождевую.

Патронесса, почти успевшая высохнуть, метнулась на корму, чтобы укрыться там под бимсом – поперечиной, скреплявшей борта. Свернувшись в тугой клубок так, что только торчали острые локти, она поглядывала на небо. Взгляд ее желтых глаз казался еще более зловещим, потому что в нем отражались яркие молнии, изрезавшие все небо.

Дождь звал меня. Я вылезла из укрытия, прошла вдоль стеночки ящика, ни на мгновение не спуская глаз с Патронессы, и высунулась наружу, подставив мордочку каплям. Я слизывала падающие на нос капли дождевой воды, а рыжая зверюга, превратившаяся в мокрую тряпку, напряженно смотрела на меня, не в силах что-либо противопоставить. Перед ней живая мышь, схватить которую мешает погода. Каждая минута моей жизни – это минута, выигранная у кошки. Только вот хищница скоро проголодается, а моряки вряд ли станут ее кормить.



Наблюдая за кошкой, я совершенно забыла про Тануку и не заметила, когда он успел пролезть в укрытие для припасов в носовой части, чтобы спрятаться от бури. Как только Патронесса встала, выгнула спину и изготовилась прыгнуть на меня, я скользнула в свой ящик. Обернувшись, чтобы сквозь щелку проверить, где кошка, я очутилась нос к носу с Танукой: щека опухла, лицо замызганное.

Он попытался прихлопнуть меня ладонью. Пронзительно запищав, я увернулась и нырнула в складку мешковины. Не сразу сообразив, что оказалась в мешке с мукой, я зарывалась все глубже. Мука забила нос, заполнила рот. Слишком поздно я поняла, что непременно задохнусь. Врагов стало больше, оставшиеся мне мгновения жизни сочтены.

Кашляя, фыркая, поднимая в воздух клубы мучной пыли, я выбралась из мешка и забилась поглубже в угол на носу шлюпки. Пальцы Тануки шарили совсем рядом в попытке схватить меня. Вот он поймал меня за спину, потянул к себе. Бешено дернувшись, я высвободилась и подскочила к деревянной стенке: там оказалось малюсенькая щель от выпавшего сучка, и я забилась в нее, обдирая себе бока. Протиснулась еле-еле, но ни враг-кошка, ни враг-человек теперь не смогут меня достать. И клянусь, больше ни за что не вылезу отсюда – лишь бы спастись от этих нелепых отростков, которыми Танука пытается меня уничтожить. Наконец он бросил свою затею.

Долго-долго я сидела не шевелясь. Во рту мука смешалась со слюной, превратилась в тягучее тесто, которое я не могла проглотить. И мне стало невыносимо себя жалко. Единственное, что придавало сил, – воспоминание о голоске моего брата. Я пообещала, что найду его. А он пообещал найти меня. Кто-то из нас должен сдержать слово.

Загрузка...