Морской фронт

Опасное соседство

Апрельское утро. В прозрачной дымке отчетливо вырисовывались знакомые силуэты боевых кораблей, еще скованных льдом в гаванях. В дальний перезвон палубных склянок, в пение корабельных горнов настойчиво и ритмично вплеталась первая весенняя капель.

Всегда строгий и подтянутый Кронштадт жил обычной размеренной жизнью. По улицам, площадям и стенкам набережных шагали военные моряки; люди в штатском встречались реже.

Застывшие узкие каналы в обомшелом граните хранили память о давних петровских временах, а зачехленные орудия на стальных громадах линкоров и крейсеров, казалось, смотрели в завтрашний грозный день. На всем облике города-крепости лежала печать деловитости и мощи, славного прошлого и величия настоящего.

В это ясное золотое утро в начале апреля 1940 года я, как обычно, пришел с папкой и картами для очередного доклада к командующему Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмиралу Владимиру Филипповичу Трибуцу.

В старинном кабинете все напоминало о флоте: и темно-синего, цвета волны, стены, и висевшие на них карты Балтийского театра, и потускневшие от времени картины морских баталий. Все здесь было знакомым и привычным. Знал я давно и хозяина кабинета — еще по учебе в военно-морской академии. Живой, энергичный, порывистый, он в это утро был как-то рассеян и задумчив.

Взглянув на меня, командующий скороговоркой, почти сухо проронил:

— Есть важные новости. Германия захватила Данию. Немцы высадили в Норвегии десант и оккупировали ее…

В наступившей тишине слышно было, как с крыши сорвались и упали на землю оттаявшие льдинки. Мерно и четко тикал маятник старинных часов.

Доклад мой был краток. Я сжато сообщил о том, как ремонтируются корабли, дал на подпись письма, указания флагманам по текущим делам. Комфлот подписал и, перебирая какие-то телеграммы, думал, видимо, о чем-то другом, пока еще далеком, но очень важном и тревожном.

О многом думалось и мне.

В сентябре 1938 года позорное Мюнхенское соглашение западных держав с Гитлером развязало ему руки для дальнейших агрессий. Оккупировав вскоре Чехословакию он в марте 1939 года захватил у Литвы Клайпедскую область и немедленно приступил к созданию там военно-морской базы. Это было прямой угрозой нашему стратегическому положению на Балтике и не могло не беспокоить Советское правительство, твердо решившее защищать национальную независимость Прибалтийских государств и свои северо-западные границы от фашистской агрессии. Однако буржуазные правители Эстонии, Латвии, Литвы при поддержке западных держав грубо отвергли все предложения о помощи и гарантии со стороны СССР. Мало того, в июне того же года, вопреки нашим предупреждениям и закону о нейтралитете, ими были подписаны дружественные договоры с гитлеровской Германией. В Таллин, Ригу, Каунас зачастили гости из Берлина, в частности начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер и начальник фашистской разведки Канарис.

Западные руководители науськивали Гитлера на Советский Союз. Но фюрер в первую очередь замышлял тогда захват Польши и удары по Франции и Англии. Преждевременное вторжение в Прибалтику могло сорвать эти планы. Советско-германский договор о ненападении, заключенный в августе 1939 года, спутал карты местных фашистских заправил, рассчитывавших на военную помощь Германии. Правительства Прибалтийских государств вынуждены были в сентябре — октябре того же года подписать с Советским Союзом предложенные им договоры о взаимной помощи. Мы получили возможность базировать соединения флота в портах Таллин, Палдиски, Рига, Виндава (Вентспилс) и Либава (Лиепая). Нашей авиации был предоставлен ряд аэродромов. Договоры давали нам право для защиты баз и островов создавать систему береговой обороны. Советской Армии разрешалось иметь свои гарнизоны в ряде районов Прибалтики.

Финское же правительство под нажимом Германии всячески затягивало аналогичные переговоры, спровоцировало войну с СССР и, только понеся в ней полное поражение, приняло в марте 1940 года все наши требования. К нам отошли острова средней и восточной части Финского залива. Полуостров Ханко передавался СССР в аренду. Сухопутная граница с Финляндией отодвигалась к западу от Выборга.

Отныне вход в Финский залив надежно перекрывался многослойным огнем наших береговых батарей, создававшихся на Даго (Хиуме), Оденсхольме (Осьмуссаре) и ряде других островов Финского залива и на полуострове Ханко. Открытый «коридор» через Балтийское море и Финский залив на Ленинград, таким образом, брался под надежную охрану.

Длительная и упорная борьба за мирное решение вопроса о безопасности наших северо-западных границ, казалось, закончилась полной победой советской политики.

Трудящиеся Прибалтики приветствовали заключение договоров с СССР и требовали дальнейшего сближения со своим великим восточным соседом. Это пугало профашистские элементы в правительствах Эстонии, Латвии, Литвы. Они усиливали экономические связи с Германией, закупали у нее оружие, принимали все меры к тому, чтобы умалить значение договоров с СССР. На секретных совещаниях начальников генеральных штабов Прибалтийских стран с представителями высшего германского командования обсуждались мероприятия, направленные против нашей страны; в прессе появлялись разнузданные антисоветские статьи. Стали «пропадать» отдельные наши военнослужащие, проводились многочисленные репрессии против лиц, принимавших участие в обслуживании частей Красной Армии и Флота. Местные власти чинили нам затруднения в расквартировании команд на берегу и в базировании кораблей.

И в Таллине, и в Либаве мне неоднократно доводилось быть свидетелем подобных «дипломатических» осложнений.

Однажды с рейда в свежий ветер возвращался в Таллин наш буксир с баржей. Опасаясь навалиться на боевые корабли в отведенной нам по договору тесной гавани, капитан буксира правильно решил отстояться в торговом порту. Тотчас же в кабинете нашего старшего морского начальника контр-адмирала В. А. Алафузова раздался телефонный звонок.

— Господин адмирал, — говорил помощник военного министра Эстонии, — ваш буксир встал у не отведенного вам причала…

Положив телефонную трубку, адмирал вздохнул:

— По каждому пустяку готовы скандалить. Вчера кто-то из матросов на дворе казармы взял якобы не то полено — немедленно звонок из военного министерства. И так по любому поводу…

Между тем наши Вооруженные Силы пунктуально соблюдали все условия договоров, и Советское правительство справедливо требовало того же от правительств Прибалтийских государств. Но его неоднократные обращения к ним по этому поводу ни к чему не приводили. Мало того, нам стало известно, что генштаб Эстонии передавал финнам разведывательные сведения о нашем флоте и армии и даже организовал отправку «добровольцев» в Финляндию, начавшую в 1939 году военные действия против СССР.

Профашистские клики Эстонии и Латвии требовали еще большего: открытого участия в войне на стороне Финляндии. Так понимался правящими кругами Прибалтийских стран закон о нейтралитете и договор о взаимной помощи с СССР.

Захват немецкими войсками Дании и Норвегии, о чем сообщил мне апрельским утром вице-адмирал Трибуц, еще более осложнял положение на Балтике и у наших северо-западных границ. Было над чем задуматься…

Все действия правительства гитлеровской Германии никак не говорили о миролюбии, о желании честно соблюдать обязательства, взятые на себя по договору с СССР.

Фашистская разведка, особенно воздушная, стала явно наглеть, вылазки ее все более учащались. И мы страшно жалели, что не имеем права вести зенитный огонь по немецким самолетам-разведчикам, появлявшимся над территорией Латвии и Эстонии. Стрелять по ним разрешалось лишь в пределах старой границы СССР, то есть только к востоку от Нарвского залива.

Здравствуй, Таллин!

Профашистская политика буржуазии встречала все более резкое сопротивление трудящихся Прибалтийских стран. Они настойчиво требовали создания правительств Народного фронта. Под этим лозунгом проходили массовые политические демонстрации и стачки. Движение народных масс возглавляли коммунисты, вышедшие из подполья; в защиту кровных национальных интересов выступали левые социалисты и прогрессивные общественные организации.

Но наглели местные фашисты. Окрыленные двуличной, вероломной по отношению к СССР тактикой Гитлера, они ждали ввода германских солдат в Прибалтику, рвались к власти. Правящие круги Эстонии, Латвии, Литвы потворствовали им. Становилось очевидным, что наша северо-западная граница все еще ненадежно прикрыта. Это переполнило чашу терпения Советского правительства. 14 июня 1940 года Литве, а через два дня Эстонии и Латвии были предъявлены требования сформировать такие правительства, которые могли бы обеспечить выполнение всех пунктов договора о взаимной помощи. Кроме того, мы потребовали пропустить на территорию Прибалтийских государств достаточное количество наших войск, чтобы пресечь все фашистские происки против национальной независимости прибалтийских народов и боеспособности советских гарнизонов.

Профашистские главари бежали в Германию. В республиках Прибалтики, в том числе и в Эстонии, созданы были правительства Народного фронта.

Теперь стало возможным осуществить передислоцирование командования Балтийского флота из Кронштадта в Таллин. Начиная с весны 1940 года этого настойчиво требовал от нас Нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов. И в самом деле, крупные соединения подводных и надводных кораблей уже давно базировались на Таллин, Ригу, Либаву, а Военный совет и штаб флота оставались как бы в глубоком тылу, вдали от района, где развертывалось колоссальное строительство новых военно-морских баз, аэродромов и объектов береговой обороны.

Переход командования в столицу Эстонии требовалось осуществить так, чтобы ни на минуту не прерывалось управление флотом. Задача нелегкая! Много пришлось потрудиться начальнику оперативного отдела штаба капитану 1 ранга Г. Е. Пилиповскому и начальнику связи флота полковнику М. А. Зернову, чтобы справиться с ней.

Новый, советской постройки, пассажирский теплоход «Сибирь», ходивший на линии Ленинград — Лондон, был оборудован под штабной корабль и оснащен всеми необходимыми и возможными по тому времени средствами связи. В то же время в Кронштадте и в Таллине на береговых командных пунктах были организованы специальные оперативные дежурства, которые дублировали все приказания и донесения, передававшиеся флагманскому командному пункту на «Сибири».

20 июня «Сибирь» пришла в Таллин и стала у стенки Минной гавани. Штаб Краснознаменного Балтийского флота обосновался в одном из лучших зданий эстонской столицы, вблизи Вышгорода, рядом с помещениями ЦК Коммунистической партии и правительства республики.

Там же, в центре города, в небольшом доме находилось и военное министерство Эстонии, куда через несколько дней я отправился с официальным визитом к министру.

Узкая лестница, маленькие окна, всюду чистота и тишина, словно в частной жилой квартире, обитатели которой ушли на работу. В подъезде меня встретил юный белокурый лейтенант, молча провел в министерский кабинет — скромную, скупо меблированную комнату с низким потолком. Министр генерал-майор Тынес Ротберг, тучноватый, лысеющий, невысокого роста эстонец, был в армейской форме английского образца. Деланно улыбнувшись, он немногословно приветствовал меня подобающими к этому случаю фразами. Я отвечал в том же духе. Далее министр просил, если у штаба появятся какие-либо нужды и вопросы, выходящие за пределы, обусловленные договором, решать все эти вопросы через него, министра, или через его помощника, с тем чтобы не создавать на местах никаких конфликтов.

— Впрочем, господин адмирал, ведь скоро все изменится и вы сами будете здесь хозяевами, — грустно добавил генерал и с хитрецой вопросительно посмотрел на меня, прищурив и без того маленькие глазки.

Я не торопясь ответил, что командование флота и штаб, безусловно, будут точно соблюдать все пункты договора о нашем пребывании в Эстонии и ни о каком изменении или расширении рамок договора мне неизвестно.

Министр не стал развивать эту скользкую тему, а я тем более.

Визит был короткий и минорный…

Кажется, на второй или на третий день после него ко мне с ответным визитом явился командующий эстонским военно-морским флотом — высокий, стройный блондин с открытым приветливым лицом и мягкими манерами. Его чин капитан-майора, судя по трем нашивкам, видимо, соответствовал нашему званию капитана 3 ранга. Говорил эстонский комфлот проще и яснее, чем его военный министр. После официальных приветствий он прямо спросил меня:

— Господин адмирал, когда мы будем поднимать советские военно-морские флаги? Они нам кажутся очень красивыми. Да и в организационном отношении как-то сложно двум флотам стоять в одном порту… Мы к этому готовы.

После разговора с военным министром вопрос ком-флота уже не застал меня врасплох. Такого рода мысли, очевидно, были не случайными у эстонских военных руководителей. Как позднее я узнал от контр-адмирала П. А. Трайнина, который был в то время в Либаве, с подобным же вопросом к нему обратился и командующий латвийским флотом.

Я выразил своему собеседнику глубокое удовлетворение тем, что эстонским морякам нравится наш Военно-морской флаг, но будут ли они его поднимать на своих кораблях — это им виднее.

Капитан-майор словно пропустил мимо ушей мои слова и, прощаясь, убедительно просил предупредить его хотя бы за сутки, чтобы привести все корабли’ и Команды в «праздничный, парадный вид»…

Со стороны эстонских матросов и офицеров мы в ряде случаев видели, безусловно, доброжелательное отношение к нам. Но было бы наивно такое суждение распространять на всех местных жителей. И в этом мы скоро, к сожалению, убедились.

Однажды оконные стекла задребезжали от далеких, но сильных взрывов.

— В гавани, на нефтескладе, большой пожар! — сообщили нам.

Уже сидя в машине, мы с начальником Пубалта П. И. Бельским скоро увидели столбы густого черного дыма, высоко взметнувшиеся над небольшими домиками гаванского района. Сквозь дым временами пробивались яркие длинные языки пламени. Со всех улиц народ валил к гавани, звенели колокола, выли пожарные сирены. Люди, машины — все устремилось на пожар. Резко пахло нефтью, в воздухе носилась сажа.

С мостика штабного корабля «Сибирь», стоявшего в Минной гавани, ясно были видны большие серебристые цистерны, объятые со всех сторон пламенем. Горящая нефть уже растекалась за пределы складов, угрожала кораблям. День, к несчастью, был жаркий и почти штилевой. В дымном воздухе дышалось с трудом. Сложилась очень тяжелая обстановка.

Вызвав все буксиры, я приказал кораблям немедленно покинуть гавань.

Дав все нужные указания, мы отправились к горящим складам с наветренной стороны, где было не так душно’ и куда по тревоге прибывали наши команды. Склады одновременно взорвались в нескольких местах, а не в одном, как бывает при несчастном случае, Было очевидно, что мы имеем дело с явной диверсией. Об этом открыто говорили в толпе, кто с гневом, а кто и с плохо скрытым злорадством.

В борьбе с огнем участвовали все пожарные части города, рабочие с соседнего завода, солдаты и матросы эстонских кораблей. Все они, как и наши люди, действовали героически. Тушением грандиозного пожара энергично и дельно руководил командующий военно-морским флотом Эстонии.

Вскоре на пожар прибыл и военный министр.

— Генерал, — обратился я к нему, — это не совсем дружеское приветствие советскому флоту, только что пришедшему к вам в Таллин.

Министр нахмурился и промямлил:

— Мною приказано немедленно начать следствие; причины взрывов еще неизвестны…

Но пламя, с гулом бушевавшее в разных местах склада, и зловеще разливавшаяся пылающая нефть — говорили сами за себя.

Следствие, конечно, ничего не дало.

Пожар погасили поздно вечером. К счастью, никто из рабочих, солдат и матросов не пострадал.

«Чрезвычайные происшествия» всякого рода повторялись. Видимо, в буржуазно-националистской Эстонии у нас имелось немало скрытых врагов. Было ясно, что уцелевшие в Прибалтике фашистские элементы готовят путч, хотят повернуть колесо истории вспять.

Трудящиеся Эстонии, Латвии и Литвы не желали с этим мириться.

Трудовой народ Эстонии увидел в лице воинов Красной Армии и Краснознаменной Балтики своих друзей и освободителей от фашистско-буржуазного гнета, защитников своей свободы и национальной независимости.

Много волнующих сцен довелось мне в те дни наблюдать на улицах и предприятиях Таллина — цитадели рабочего движения Эстонии. Запомнились бурные, многолюдные рабочие собрания вечером 20 июня. Ораторы требовали создания нового, народного правительства, дружбы с Советским Союзом и решительного выкорчевывания всех враждебных ему элементов из государственного аппарата. А утром 21 июня рабочие Таллина вышли со своих заводов и фабрик и двинулись к центру города.

В пути демонстранты горячо приветствовали советских военнослужащих, с особой теплотой встречали наших краснофлотцев. Делегация рабочих текстильной фабрики «О’Кильчак» вручила командиру отряда моряков приветственное письмо.

Это была грандиозная демонстрация дружбы с Советским Союзом. На ее красных знаменах тысячекратно повторялись боевые лозунги: «Мы требуем правительства, которое честно будет соблюдать заключенный с Советским Союзом договор!», «Мы требуем работы трудящимся, хлеба и свободы!».

С этими требованиями участники 40-тысячного митинга на площади Победы отправились к президентскому дворцу в Кадриорге, а затем к замку Тоомпеа, где освободили находившихся там политзаключенных.

Заняв арсенал, рабочие вооружились. К концу дня у Вышгорода вновь состоялся многолюдный митинг, а в 18 часов 45 минут на старинной башне «Длинный Герман» взвился красный флаг. Клика Пятса была свергнута, эстонский народ одержал историческую победу.

Коммунистическая партия Эстонии, двадцать два года находившаяся в подполье, теперь открыто возглавила движение народных масс, стремившихся идти рука об руку с народами Советского Союза по пути строительства социализма. Под ее руководством трудящиеся Эстонии развернули подготовку к выборам в новую Государственную думу. Долго сдерживаемая активность масс теперь била ключом. Создавались профсоюзы, организации трудящихся, отряды народной самозащиты. Все прогрессивные силы страны объединились в Союз трудового народа Эстонии.

На центральной площади собрались на грандиозный предвыборный митинг рабочие Таллина, солдаты и матросы эстонской армии и флота. Над ними реяли боевые революционные знамена 1905 и 1917 годов, которые долгие годы были спрятаны от полиции.

Выборы в Государственную думу завершились полной победой Союза трудового народа Эстонии, а 21 и 22 июля на ее заседаниях были приняты исторические решения об установлении в республике Советской власти, о вступлении ее в состав Советского Союза, о провозглашении земли собственностью народа, о национализации банков и крупной промышленности.

Группа моряков-балтийцев, выступая на этом историческом заседании, приветствовала Народную думу Эстонии и в ее лице весь эстонский народ. А через несколько дней депутаты Народной думы были гостями у советских подводников.

Свержение буржуазной власти в Эстонии покончило не только с фашистским режимом в стране, но и освободило ее от тяжелого и позорного ига иностранного капитала, принесло эстонскому народу подлинную свободу и независимость.

В том же направлении развивались события и в других республиках Прибалтики — Латвии и Литве, в те же дни восстановивших у себя власть Советов и влившихся в Советский Союз.

В последнее воскресенье июля 1940 года страна наша, как всегда, отмечала День Военно-Морского Флота. На Балтике этот всенародный праздник прошел особо торжественно. Впервые эстонцы увидели на Таллинском рейде мощный Краснознаменный Балтийский флот. С флагами расцвечивания стояли на якорях линкоры, крейсеры, миноносцы, подводные лодки. Их грозные орудия и торпедные аппараты никому не угрожали. Между командами проводились шлюпочные гребные и парусные гонки, а к торжественному обеду на корабли прибыли наши гости — офицеры и матросы эстонского военного флота, быстро подружившиеся с советскими моряками. На линкоре «Марат» старшим из гостей был уже знакомый мне военный министр Эстонии.

На кораблях гремела музыка, десятки шлюпок стартовали у кормы линкора, белые паруса, как чайки, реяли над синью моря. Легкий норд-вест умерял зной и едва колыхал корабельные флаги.

В августе советские республики Прибалтики воссоединились с СССР. Их национальные воинские части влились в войска нового, Прибалтийского особого военного округа, а их военно-морские флоты вошли в Краснознаменный Балтийский флот. Теперь, казалось, можно быть спокойным за «коридор» по Балтийскому морю через Финский залив на Ленинград и за наши северо-западные рубежи. Дальнейшее зависело от того, как мы успеем укрепить наши берега и острова на Балтике Ведь протяженность нашей границы по Балтийскому морю увеличилась на 1740 километров.

У меня побывали германский и французский военно-морские атташе. Они уезжали, ибо их посольства при правительствах Прибалтийских республик отныне ликвидировались. Обоим я давал скромные прощальные завтраки.

Немец был в чине капитана 2 ранга, сухопар, средних лет, малоразговорчив, сдержан. Одет он был безукоризненно, при орденах и шпаге. На мои «скользкие» вопросы отвечал уклончиво, а то и просто молчал, пережевывая сэндвичи.

— Скажите, господин капитан второго ранга, как бы вы реагировали, если бы над вашим соединением появился военный самолет иностранной державы?

Такой «малодипломатический» вопрос после трех-четырех рюмок хорошего советского коньяка задавать было уже можно.

Фон Сандер процедил что-то, вроде «о-о, да-да», холодно улыбнулся, долго вертел рюмку в двух пальцах и, будто подыскивая слова, ответил:

— Я бы точно выполнил указания на этот случай моего старшего начальника…

Ответ был ясен, и переспрашивать не имело смысла. Видимо, мой собеседник хорошо знал указания начальства.

Визит был коротким, расстались мы холодно.

Французский атташе, капитан 1 ранга, явился ко мне в сюртуке, без орденов, но при шпаге. Полный, пожилой мужчина, он был очень приветлив, и, как все французы, любезен, и, конечно, разговорчив. Сидели мы долго, насколько позволяли нормы «дипломатического времени». Живую беседу за завтраком умело поддерживал майор Н. С. Фрумкин. Атташе прямо начал ее с проблем возможной войны.

— Господин адмирал, не верьте ни одному слову Гитлера. Фашисты — это звери, это бандиты. Я люблю русский народ, хорошо знаю вашу страну, потому так вам и говорю. Гитлер вас обманет и нападет на вас, будьте к этому готовы. Чехословакия погибла, терпит унижение и моя бедная Франция…

В голосе французского офицера чувствовалась искренняя горесть.

Расстались мы по-дружески. Наша беседа была записана майором Н. С. Фрумкиным почти дословно и сообщена тогда же в Москву.

Да, не хотелось верить в возможность войны, но думать об этом мы были обязаны, а главное, готовиться к ней, хотя из Генерального Штаба и шли самые мирные указания.

Осенью 1940 года мы провели большое учение, в нем участвовали все соединения флота, авиации и береговой обороны. Впервые Балтика увидела свой Краснознаменный флот в полном составе. Мы отрабатывали одну из важнейших задач — оборону устья Финского залива от проникновения в него возможного противника. Это учение проводили в своих водах и у своих берегов. Прошло оно благополучно, без всяких эксцессов со стороны наших соседей. Но не успели разъехаться командиры Главного Морского штаба, а корабли разойтись по своим базам, как на очередном докладе наш всеведущий начальник разведки Н. С. Фрумкин информировал нас, что Германия заключила соглашение с Финляндией о праве провоза своих войск через, ее территорию в Киркенес. Значит, Финляндия нарушила свои обязательства, принятые по мирному договору с СССР, заключенному лишь полгода назад. Это был явно не дружеский акт по нашему адресу.

Зачем «нейтральной» Финляндии нужны были фашистские войска?

Очень скоро подтвердилось, что из Штеттина морем действительно пошли германские транспорты с войсками в Хельсинки, Вазуе, Улеаборг, Турку под охраной боевых кораблей и авиации. Стало известно также, что в середине октября из Вадсё в Финляндию прибыло десять тысяч немецких солдат. До глубокой зимы, пока не замерзли гавани, фашисты усиленно перебрасывали войска под проводкой ледоколов из Германии в Финляндию. Об этом беспрерывно поступали донесения с наших кораблей и самолетов.

Над Балтикой сгущались тучи… В то же время Гитлер продолжал выступать по радио и в печати, распинаясь в своей лояльности по отношению к Советскому Союзу. Но факты говорили совсем о другом.

Некоторую разрядку в сложную и тревожную обстановку, царившую в те дни в Прибалтике, внесло одно событие в начале нового, 1941 года.

Утром 11 января заходит в кабинет мой заместитель капитан 1 ранга Николай Алексеевич Питерский и торжественно кладет на стол свежий номер «Правды».

— Вот, товарищ адмирал, читайте, замечательный документ. Удар по фашистской агентуре! Неплохо сделано!

Впиваюсь в строки, отчеркнутые красным карандашом. Газета сообщает, что СССР подписал с Германией соглашение о переселении германских граждан и лиц немецкой национальности из Литвы, Латвии и Эстонии в Германию.

— Да, — согласился я, — это действительно удар по фашистской «пятой колонне».

Позднее один из видных буржуазных специалистов по разведке писал, что «мероприятие Советского правительства было форменной катастрофой для немецкого военного атташе в Москве».

Мы, однако, не переоценивали масштабов этого поражения фашистской агентуры в Прибалтике. И действительно, вскоре немецкая разведка активизировалась, видимо стремясь возместить понесенный ею урон.

Нарушения нашей государственной границы начались с конца 1940 года, но с февраля 1941 года немецкие самолеты стали беспрерывно появляться над нашими пограничными районами и военно-морскими базами. Тревожили нас и сведения из штаба Ленинградского военного округа о значительной концентрации немецких войск на советской сухопутной границе.

В такой напряженной обстановке проходила наша первая зима 1940/41 года в Таллине. Мы, командиры штаба, уже тогда прекрасно понимали, какая серьезная угроза нависает над нашей Родиной, и стремились максимально поднять боевую готовность флота. Работа в штабе кипела с утра и до поздней ночи. Я мог полагаться на моих ближайших помощников.

Душой штабного коллектива была его партийная организация. Опираясь на нее, мой заместитель по политической части полковой комиссар Сидоров настойчиво и умело воспитывал у каждого коммуниста чувство ответственности за свою работу.

Пожелтевшие, выцветшие листки моей рабочей тетради воскрешают в памяти отдельные моменты деятельности нашего штаба в те дни. Зимой, в начале 1941 года, нами была проверена оперативная готовность всех основных штабов и соединений флота. Были разработаны наставления по обороне устья Финского залива силами всего флота во взаимодействии с авиацией и по обеспечению выхода и входа подводных лодок из баз.

Март и апрель принесли новое осложнение обстановки. Немецкий флот в те месяцы проводил свою боевую подготовку уже в средней части Балтийского моря — его подводные лодки появлялись у нашей военно-морской базы Либавы. Вблизи нее в начале апреля был замечен линкор «Бисмарк». Позднее крейсер «Адмирал Хипер» с тремя миноносцами и пятью подводными лодками провел учение в районе Клайпеды (Мемеля), недалеко от советской границы.

Все это никак не свидетельствовало о дружественном отношении Германии к СССР. Выводы напрашивались сами собой. Доклад штаба, утвержденный командующим и посланный в Москву, критично и правдиво освещал состояние готовности Балтийского флота. В частности, в нем говорилось о значительной нехватке тральщиков и о других существенных недостатках в нашей подготовке к возможной войне. Это был не первый доклад подобного рода. Так, еще в августе 1940 года штаб флота доносил в Главный Морской штаб о необходимости создания сухопутной обороны баз, особенно Ханко и Либавы.

В апреле мы проверили состояние боевой подготовки у морских пограничников. Начальник тыла генерал-майор М. И. Москаленко провел интересную игру, в ходе которой были вскрыты многие наши неполадки. Выяснилось, например, что в наших новых базах не хватает хранилищ для жидкого топлива. Малочислен был наш танкерный флот, располагавший всего четырьмя судами. Проверили мы и состояние железнодорожной артиллерии флота…

Слово «война» еще нигде нами официально не произносилось, но многие прекрасно понимали всю напряженность обстановки. Только за апрель и май немцы через порт Турку перевезли в Финляндию около сорока трех тысяч солдат. Часть из них осела в Рованиэми, остальные расположились значительно восточнее, ближе к советской границе. Все транспорты следовали под усиленной охраной миноносцев и самолетов, хотя на Балтике. Германия ни с кем не воевала. Гитлеровские корабли и самолеты с весны 1941 года стали совсем открыто и нагло, нарушая все нормы международного права, вести-разведку наших баз и побережья. «Неизвестные» подводные лодки вновь были замечены у Либавы, острова Даго и даже у острова Сескар.

7 мая получено было разрешение Главного Морского штаба установить в устье Финского залива и у военно-морских баз корабельные дозоры. Но весна выдалась затяжная, залив еще сплошь покрывали льды. Лишь во второй половине мая мы смогли выслать корабельный дозор на подступы к Ирбенскому проливу — туда вышла подводная лодка «С-7». С 27 мая в устье Финского залива заняла дозорную позицию подводная лодка «Щ-309». На подходах к Ханко, Либаве, Таллину и Кронштадту также были выставлены базовые дозоры.

Наглые провокации фашистской разведки, продолжавшиеся в воздухе, на море и на суше, побудили флот рассредоточить корабли на случай внезапного удара. Во второй половине мая все крейсера и миноносцы отряда легких сил, а также большая часть подводных лодок и их плавбаза были переведены из Либавы в Усть-Двинск, где противовоздушная оборона была несколько сильнее. Из Либавы в Таллин перешел минный заградитель «Ока», а из Таллина в Кронштадт — линкор «Марат».

С группой командиров штаба флота я выехал в Ригу, чтобы вместе со штабом недавно сформированного Прибалтийского особого военного округа обсудить ряд оперативных вопросов.

Вместе с армейскими товарищами мы долго сидели над картой. Всего восемь месяцев прошло после вступления республик Прибалтики в Советский Союз. За такой короткий срок много не сделаешь. Укрепления у новых границ все еще строятся. В округе не хватает войск, техники — танков, зенитной артиллерии, самолетов. Армейцы жаловались, что медленно перестраиваются аэродромы под новые типы самолетов. Ведут эту работу организации НКВД, повлиять на которые невозможно — они подчиняются только Берии…

У нас тоже много недоделок. Медленно строятся береговые батареи. Новые базы для флота пока еще в стадии организации. Кстати, к созданию военно-морской базы в Риге мы смогли приступить лишь 25 мая 1941 года.

Глядеть в оба!

А данные нашей разведки были все более тревожными. В финские порты прибывали германские подводные лодки, торпедные катера, тральщики, минные заградители, сторожевые корабли, миноносцы. Ударная немецкая авиация заняла ряд южных и восточных аэродромов Финляндии.

Однажды фашистский гидросамолет кружил над Либавой. У него Закапризничал мотор, и летчик посадил машину на воду, почти у самого порта. Попытки немцев завести мотор не удались. К самолету подошел советский катер. Летчики были арестованы, все документы и карты у них отобраны, а самолет прибуксирован к берегу. О случившемся немедленно сообщили в Москву. Каково же было наше общее удивление, когда примерно через час комфлот получил по телефону приказание — оказать летчикам полное содействие в ремонте мотора, снабдить их горючим и продовольствием, ничего у них не отбирать, накормить, из-под стражи немедленно освободить и отпустить на все четыре стороны!

Приказание, конечно, пришлось выполнить. Немцы плотно пообедали, поблагодарили нас за ремонт и помощь и к вечеру, «взмахнув крылом», уже были дома.

Нелегко было нашим политработникам объяснять людям такое благодушие стремлением не осложнять отношений с Германией. Ведь в районе той же Либавы наши пограничники в середине июня наблюдали простым глазом большие танковые учения по ту сторону границы. Стало известно, что в Мемеле сконцентрировано до четырехсот немецких танков…

И в штабе флота, и в кают-компаниях кораблей командиры живо обсуждали события последних дней. Из Ленинграда без причины срочно уехала большая группа немецких морских инженеров, наблюдавших за достройкой корпуса корабля, купленного нами в Германии. Затем без каких-либо вразумительных объяснений прекращены были технические поставки для этого корабля. Наконец, стало известно, что все германские пароходы срочно покидают ленинградский порт и после 14 июня прихода к нам транспортов из Германии больше не ожидается.

Тем более странным казалось появление на улицах Таллина нескольких фашистских офицеров в полной форме. «В чем дело?» — без конца спрашивали нас по телефону.

Приходилось спокойно разъяснять, что с разрешения наших властей на остров Эзель прибыла немецкая шхуна для перевозки в Германию праха немецких солдат, захороненных там когда-то в далеком прошлом.

Конечно, при этом соблюдались правила пограничного режима, но само присутствие фашистов в те дни на Эзеле (Сареме) было совсем нежелательным. Во многих местах острова шло усиленное строительство батарей береговой обороны, подвозились для этого в большом количестве необходимые материалы и детали, прокладывались дороги. Скрыть все это от опытного глаза разведчика, открыто следовавшего через весь остров в Таллин, конечно, было невозможно.

И Военный совет и штаб флота видели и понимали, что Германия теперь уже открыто готовится к войне с Советским Союзом. Надо было глядеть в оба. С 16 июня мы установили корабельный дозор на входе в Финский залив и на линии мыс Тахкуна — Ханко. По настоянию начальника минно-торпедного отдела тыла капитана 2 ранга Попика прибуксировали из Кронштадта блокшив — старый корабль, переоборудованный под плавучий склад, — с запасом мин заграждения. Боевую готовность наших двух минных заградителей мы проверяли с особой тщательностью. На складах шли неутомимые тренировки. Моряки учились быстро грузить мины на корабли.

Заблаговременно была разработана и утверждена вся система конвойной службы. Это было крайне важно, ибо Моонзундские острова и военно-морская база Ханко снабжались только морским путем. Не меньшую роль играли морские пути, связывавшие наши новые базы в Прибалтике с тылом флота на востоке, с Кронштадтом.

Решено было соединения подводных лодок комплектовать однотипными кораблями. Строящиеся и капитально ремонтирующиеся лодки свели в отдельную бригаду. Все это значительно облегчало управление подводным флотом.

Тихий Таллин рано погружался в ночную дремоту, нигде в окнах уже давно не видно света, только до поздней ночи ярко блестел огнями большой дом штаба флота.

Подолгу засиживались у меня в кабинете мои ближайшие помощники — оператор Григорий Ефимович Пилиповский, начальник боевой подготовки флота Сергей Валентинович Кудрявцев и мой заместитель Николай Алексеевич Питерский. Часто захаживал к нам по вечерам и заместитель начальника управления политпропаганды бригадный комиссар Василий Васильевич Карякин, всегда спокойный и сосредоточенный. Мы все ценили его большую эрудицию, искренне его уважали. В наших поздних беседах подытоживалось сделанное и вновь и вновь вставал вопрос: готов ли флот к надвигающимся грозным событиям?

Как я уже говорил, с вхождением в августе 1940 года республик Прибалтики в состав СССР стратегическая обстановка на Балтийском море для нас улучшилась. Однако, чтобы реализовать все наши стратегические преимущества, требовалось прежде всего время. В Либаве, Виндаве, Риге, Палдиски и Таллине, а также на островах Моонзундского архипелага, острове Гогланде, на Ханко и в Выборгском заливе надо было построить базы флота и создать им надежную артиллерийскую оборону с моря и с воздуха. Все это грандиозное строительство намечалось по плану завершить в 1943–1946 годах, и совершенно очевидно, что к июню 1941 года могла быть осуществлена лишь его небольшая часть. Широкого размаха требовало строительство аэродромов для флотской авиации. До полной реализации всех этих планов было еще далеко, и флот, развернутый соответственно новой обстановке, опирался пока на совершенно не оборудованные базы, не имевшие к тому же никакой сухопутной обороны.

В предвоенные годы, после XVII съезда партии, советский Военно-Морской Флот был на подъеме. За один только 1940 год было построено сто боевых кораблей, а в 1941 году на различных заводах страны находились в постройке 269 боевых кораблей различных классов; часть их успела войти в строй перед самой войной. Крейсера строились главным образом для Черного моря и Тихого океана. Балтика же получала большую часть эскадренных миноносцев и торпедных катеров.

К сожалению, меньше всего строилось тральщиков и сторожевых кораблей. Отставали мы в части трального дела, акустики и радиолокации, а ведь в прошлом минное дело в русском флоте находилось на высоком уровне, у русских минеров учились иностранные моряки. Не хватало флоту вспомогательных судов, водолеев, танкеров, транспортов, буксиров и даже барж. На весь флот мы имели только четыре танкера и два водолея.

Береговая оборона новых западных районов получала от промышленности отличные орудия всех калибров, а также приборы управления огнем. Батареи наши строились, как правило, вне населенных пунктов — на островах и побережье, где не имелось дорог, что всегда было связано с очень трудоемкими подготовительными работами. Новые флотские базы не имели необходимого количества зенитной артиллерии. Не были они обеспечены ремонтными средствами и топливными складами.

Много времени требовалось на освоение новых кораблей и береговых батарей, на обучение их личного состава. И конечно, к началу войны далеко не все из них были доведены до боевого совершенства. Но к лету 1941 года все же основные соединения Балтийского флота были хорошо подготовлены и оснащены вполне современной техникой и оружием. Так обстояло дело на эскадре, которой командовал контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко, в отряде легких сил под командой контр-адмирала В. П. Дрозда, в бригадах подводных лодок капитана 1 ранга Н. П. Египко и капитана 2 ранга А. Е. Орла, также в бригадах торпедных катеров, которые возглавлялись капитанами 2 ранга В. С. Чероковым и В. А. Соломатиным, и в ряде других соединений. Несмотря на слабость зенитной артиллерии, наши корабли были, лучше немецких. В этом все убедились после первых же боевых столкновений.

Отличными, хорошо обученными кадрами располагала и авиация Балтийского флота, которой командовал генерал-майор В. В. Ермаченков. Но с ее материально-техническим оснащением обстояло намного хуже. Хотя в 1940 году она значительно пополнилась, но главным образом самолетами устаревших типов. Новые бомбардировщики и истребители, созданные к тому времени советской промышленностью, стали понемногу поступать в части только в 1941 году. К началу войны летный парк Балтики все еще состоял в большинстве своем из устаревших машин, причем ударных самолетов было в нем менее четверти. Недостаток истребителей во флотской авиации значительно ограничивал действия кораблей в море в отдалении от берегов. К тому же восемьдесят процентов воздушных сил Балтики еще оставалось на, старых восточных аэродромах, удаленных и от новых баз флота и от вероятных районов морских операций. 10 апреля 1941 года я доносил начальнику Главного Морского штаба после очередного нарушения наших воздушных границ: «Зенитная артиллерия не достает до немецких самолетов, а истребители отстают по скорости». Это был крик души.

У нас были замечательные люди. Многие из них прошли суровую проверку в войне с белофиннами. Ряды моряков надежно цементировались мощной партийной организацией флота. Единству тактического мышления командного состава во многом способствовали новый Боевой устав флота и Наставление по ведению морских операций, изданные в предвоенные годы. В этих основных оперативно-тактических документах концентрировались многолетний опыт наших кадров и проверенные жизнью теоретические положения советского военно-морского искусства.

О силах нашего вероятного противника на Балтийском театре мы располагали довольно точными сведениями и легко могли сопоставить его возможности с нашими.

В июне 1941 года в немецких базах Балтийского моря и в Норвегии находились один линкор, четыре крейсера, тридцать четыре миноносца, около восьмидесяти подводных лодок и большое количество торпедных и сторожевых катеров. К этому надо добавить 71 боевой корабль флота Финляндии, имевшего два броненосца береговой обороны, пять подводных лодок, минные заградители и торпедные катера.

Как видите, силы немалые, хотя бывшие фашистские адмиралы в своих мемуарах и пишут сейчас, что Гитлер якобы не предполагал держать на Балтике мощный флот.

Фашистский флот располагал разветвленной сетью баз, вполне оборудованных и хорошо прикрытых системой морских и зенитных батарей.

А наши новые базы в Прибалтике совершенно не были готовы к приему и обслуживанию флота. Беспокоились мы и за важнейшую морскую коммуникацию Кронштадт — Таллин. Проходила она по сравнительно узкому, вытянутому с запада на восток Финскому заливу. Весь северный его берег от Выборга принадлежал Финляндии. Побережье это изрезано густейшей сетью шхер с большим числом закрытых бухт, оборудованных портов и баз. Внутренние шхерные фарватеры, невидимые с моря, обеспечивали скрытый маневр финскому флоту и возможность внезапного появления его на наших коммуникациях.

Мы же не располагали укрытыми от наблюдения с моря фарватерами. Навигационные опасности (банки, мели, острова) ограничивали плавание в заливе лишь строго определенными курсами. На нашем южном берегу мы не имели ни портов, ни бухт для хотя бы временного, но надежного укрытия кораблей на переходе.

Нам было ясно, что мы должны быть начеку. Вот почему далеко за полночь светились окна штаба.

Вплотную к нашему зданию примыкал Дом управления политпропаганды КБФ. Начальником его был тогда старый балтийский моряк, опытный политработник Петр Иванович Бельский. Всегда спокойный, жизнерадостный, остроумный, он умело наладил совместную работу этих двух ведущих органов управления флота. Все вопросы решались совместно, дело спорилось.

Командующий приказал мне детально проверить подготовленность флагманского берегового командного пункта, заранее оборудованного за городом в укрытом месте. Почти целый день пробыли мы там с начальником связи флота полковником Зерновым и офицером штаба капитаном 2 ранга Богдановым. Командный пункт, все его линии связи: радио, телеграф и телефон — были в полной готовности. Туда завезено было все необходимое, вплоть до топлива для кухни. Штабы военно-воздушных сил и береговой обороны получили приказание провести без шуму подобную же проверку своих командных пунктов.

Спустя несколько дней я вылетел в Ленинград, чтобы согласовать некоторые вопросы со штабом Ленинградского военного округа. Начальника штаба генерал-майора Д. Н. Никишева я застал в возбужденном состоянии.

— Вы посмотрите, что делается! — Держа в руках несколько только что полученных телеграмм, он подвел меня к карте: — Вот здесь по всей границе финнами убраны пограничные столбы, наши повалены и поломаны. Финские пограничники и все местное население ушло в глубь страны… Граница открыта… Это же война!

В кабинет беспрерывно входили офицеры, звонили телефоны. Люди были заняты. Я постарался побыстрее закончить дела.

Наш гидросамолет МБР-2 не спеша летел над гладью залива. В небе ни облачка. Слева и справа видны берега, но берег правый — финский — уже не казался уютным и приветливым.

Благополучно сев на морском аэродроме и быстро добравшись до штаба, я доложил Военному совету флота, что в штабе Ленинградского военного округа нет сомнений в реальности войны. Во время моего доклада поступило донесение, что с утра над Либавой и ее окрестностями опять беспрерывно летают на небольшой высоте нацистские самолеты. Пограничники сообщали, что концентрация немецких войск на границе продолжается.

В приемной меня ожидал моложавый подполковник— начальник штаба отряда пограничных войск. Лицо его озабочено. Войдя в кабинет, он доложил, что в последние дни задержано небывалое количество нарушителей границы.

— И с неба сыплются, и пешим ходом проникают, и из-под воды вылазят! Ловим и организованные банды, иногда переодетые в нашу форму. Имеют задачу нарушать средства связи, взрывать мосты и дороги, убивать наших офицеров. А сегодня, — продолжал подполковник, — привели перебежчика-эстонца, твердит одно: «фашисты через два дня нападут на Советы». Если, говорит, я наврал, расстреляйте меня на третий день!

О том же предупреждали нас в последние дни разными путями и из различных мест. Мы получали письма от людей, видимо искренне желавших Советской стране добра. Наши самоотверженные друзья с опасностью для жизни переходили границу, чтобы предупредить о надвигающейся беде. Мой старый сослуживец, капитан 1 ранга М. Воронцов — наш военно-морской атташе в Германии, сообщил о том же в Москву по дипломатической линии.

Мы по своей инициативе предприняли некоторые меры. Запомнился мне день 19 июня 1941 года, когда Военный совет Балтийского флота решил привести флот в повышенную оперативную готовность. Записав в рабочую тетрадь указания командующего, я хотел уже уходить, но адмирал меня задержал. Он позвонил в Москву и вызвал Народного комиссара Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова.

— Товарищ Нарком, — говорит Трибуц, — у меня сложилось мнение, что нападение Германии возможно в любой час. Надо начинать ставить заграждения, иначе будет поздно! Считаю необходимым повысить оперативную готовность флота… — Положив трубку, адмирал облегченно вздохнул. — С повышением оперативной готовности флота согласился, но… приказал быть осторожными, не лезть на провокации. А с постановкой мин велел подождать. Давайте действовать!

Я пулей полетел к себе. Меня уже ждал начальник оперативного отдела Г. Е. Пилиповский.

— Ну как?

— Все в порядке, объявляйте готовность номер два.

Через несколько минут наш штабной дом был объят деловой суетой. Готовность номер два — это еще не боевая тревога, но делать надо было многое. Во дворе гудели автомашины. Командиры так называемого первого эшелона штаба торопливо выносили чемоданы и портфели с оперативными документами. Матросы грузили имущество. Все делалось быстро, бегом, ибо для перехода на береговой командный пункт существовал определенный норматив времени. Люди понимали, что это уже не учебная тревога.

На командные пункты переходили все штабы и учреждения флота. Тылы готовились к снабжению кораблей всем необходимым.

У нас состоялось короткое партийное собрание. Коммунисты штаба обсудили свои задачи. Обстановка была сложной, явно пахло порохом. Объяснять это товарищам не требовалось. Секретарь парторганизации напомнил о бдительности. Фашистская агентура уже распускала по городу самые нелепые слухи, пытаясь прежде всего воздействовать на семьи военнослужащих и посеять в их рядах панику. Получил и я анонимные подлые письма, по стилю и слогу написанные явно нерусской рукой. «Пятая колонна» поднимала голову.

На собрании выступили почти все коммунисты штаба — и командиры, и матросы. Гнев и ненависть к врагу, готовность отдать жизнь за любимую Родину, за нашу партию звучали в каждом слове. Глубочайшей верой в правоту нашего дела, в великую мощь страны социализма были наполнены сердца.

— Заверяем партию, что пощады врагу не будет. Если фашизм рискнет на нас напасть, то в наших водах он найдет свою гибель! — так закончил свою краткую речь старшина 1-й статьи Ивакин, скромный, голубоглазый крестьянский паренек. Как он был суров и величав в эти минуты!

Звезды уже гасли в светлом ночном небе над Балтикой, когда мы расходились с собрания. Нагретая июньским солнцем земля дышала теплом. Не верилось: неужели завтра война?

В 16 часов 15 минут Краснознаменный Балтийский флот перешел на оперативную готовность номер два.

20 и 21 июня прошли относительно спокойно, в море обнаружено было даже значительно меньше немецких торговых кораблей, и шли они почему-то без охранения. Настораживало, однако, сообщение, что некоторые советские пароходы задержаны при выходе из германских портов под разными «деликатными» предлогами: то затянулось оформление документации, то портовое начальство попросило взять дополнительный незначительный груз.

Наши планы всегда предусматривали, что оборонительные минные заграждения надо ставить немедленно при возникновении угрозы войны, чтобы упредить противника и преградить его подводным лодкам и минным заградителям доступ в Финский залив. Это касалось и подходов к Моонзундским островам, базам и входу в Рижский залив. Однако нам категорически запрещали постановку мин без особого разрешения. Не раз пришлось и мне по этому поводу вести телефонные разговоры с заместителем Наркома ВМФ адмиралом Л. М. Галлером.

— Товарищ Пантелеев, будьте во всем осторожны, — неизменно напоминал он. — Какие вы там задумали мины ставить? Не поддавайтесь провокациям и, пожалуйста, не шумите раньше времени.

Раньше времени… А может, уже поздно?.. В течение всего дня 21 июня из Ханко и Риги командующий флотом получал доклады и донесения, проникнутые желанием дать провокаторам крепко по рукам. Командир Либавской военно-морской базы капитан 1 ранга М. С. Клевенский настойчиво просил разрешения открыть хотя бы предупредительный огонь по немецким самолетам, появляющимся над базой. Командующий дал телеграмму всем командирам соединений. В ней указывалось, что провокации фашистов в районах наших военно-морских баз и в территориальных водах не прекращаются, что необходимо повысить бдительность и усилить боевую подготовку. «Меньше говорить о военной опасности, а больше делать, чтобы поднять боеспособность кораблей» — такими словами заканчивалась телеграмма. Эти указания комфлота пришли на корабли, стоявшие в Либаве, на рассвете 22 июня — в момент, когда их уже бомбила немецкая авиация.