Морской охотник. Повесть

ДЕВОЧКА С МИШКОЙ

По правде сказать, у Кати не было никакого плана, как и где искать Королькова. Никогда прежде не слышала она о человеке с такой фамилией. И хотя загадочные олова, сказанные раненым матросом, глубоко взволновали ее, она вовсе не сразу побежала искать этого таинственного Королькова, потому что сегодня ее мысли были заняты совсем другим. Сегодня она должна была во что бы то ни стало выяснить, кто такая девочка с мишкой.

«Девочкой с мишкой» называла она про себя одну совсем незнакомую девочку, которую заметила во время своих путешествий по городу. Эта странная девочка жила совсем одна, без взрослых, в маленьком чистеньком домике и постоянно громко разговаривала со своим плюшевым мишкой.

Катя не раз следила через ограду с улицы, как она ходит по открытой веранде своего домика, поглядывает на море и разговаривает с мишкой, как будто мишка это человек. На вид ей было столько же лет, сколько и Кате. А это слишком мало для того, чтобы жить одной, и слишком много для того, чтобы играть с плюшевым мишкой.

В общем, это была довольно хорошенькая девочка и, главное, очень опрятная: белое платье всегда чистое, выглаженное, туфли начищены. Кате очень хотелось узнать: неужели она сама себе стирает, сама готовит, сама следит за порядком в этом домике? Катя подолгу стояла на улице и смотрела, не появится ли из домика мама девочки или тетя. Но ни мама, ни тетя не появлялись. Девочка жила одна. И разговаривала только со своим мишкой.

Кате с улицы никогда не удавалось расслышать ни одного слова. И давно уже ей хотелось узнать, о чем девочка говорит со своим мишкой, кто она такая, почему она всегда одна. Катя мечтала познакомиться с ней, может быть, даже подружиться. Она все откладывала знакомство — от застенчивости: Катя, по правде говоря, была очень застенчива, хотя не признавалась в этом даже себе самой. Но сегодня она решила познакомиться с этой девочкой непременно.

Едва Лида ушла, Катя отправилась в, путь. Горячие камни обжигали ей голые пятки, и она подпрыгивала на каждом шагу. В этом городе очень трудно ходить босиком — такое в нем все колючее и горячее. Пыль нагревается до того, что в ней можно испечь картошку. Все улицы и дорожки усыпаны маленькими камешками, острыми, как гвозди. Все растения, даже те, на которых распускаются самые красивые цветы, покрыты шипами. Но Катя ходила босиком почти круглый год. В глубине души она даже немного презирала девочек вроде Лиды, которые носили туфли. На пятках у Кати кожа была толстая и жесткая, как у бегемота или слона. И все-таки накаленные камни обжигали ей ноги.

Дом девочки с мишкой стоял на краю города, и идти туда было бы далеко, если бы Катя пошла по улицам. Но обстрелы и бомбежки, разрушив многие дома и ограды, проложили в городе совсем новые пути и проходы, и все эти пути и проходы были известны Кате. Нырнув в груду развалин, она полезла напрямик, все вверх и вверх по склону, усыпанному обломками камня, известкой, битым стеклом. Колючие мячики чертополоха со всех сторон прилипали к Катиному платью. Здесь не было не только людей, но даже птиц, никого, кроме маленьких ящериц, которые грелись на камнях и поглядывали на Катю крохотными бусинками глаз.

Когда пустырь кончился и Катя снова вышла на улицу, она сразу оказалась в верхней части города, и сад Дракондиди зеленел далеко внизу. По улице, кроме Кати, шел один человек.

Он шел впереди, и Катя видела его спину. Это был военный моряк, невысокий, но коренастый и плотный. На погонах его блестели золотые полоски. В левой руке нес он что-то, завернутое в полотенце или в салфетку.

Катя решила, что это безусловно моряк с того катера, который они видели с Лидой. Никаких других судов у мола не было. Зачем этот моряк зашел так далеко от мола? Любопытно бы узнать, куда он идет. Но Катя свернула в ворота разрушенного санатория — так было ближе — и потеряла моряка из виду.

Она прошла мимо здания санатория, белые колонны которого, когда-то подпиравшие крышу, теперь торчали прямо в небо, как большие пальцы, прошла через парк, снова вышла на улицу и оказалась как раз против домика девочки с мишкой.

Домик этот стоял в саду, а сад был обнесен невысокой каменной оградой. Ветви роз, буйно разросшихся, с большими мохнатыми цветами, свешивались через ограду на улицу. Шагах в двадцати от калитки улица горбилась, и там, на горбу, было то место, откуда Катя могла видеть, что делается за оградой.

Та девочка была у себя на веранде, оплетенной кудрявыми побегами винограда; в просветы между Широкими листьями Катя хорошо ее видела. Она была одна, если, конечно, не считать мишки. Мишка, большой, кое-где потертый, сидел в соломенном кресле, выставив вперед все четыре лапы. Девочка стояла возле стола, и руки ее быстро двигались. Она набивала машинкой папиросы. Три большие коробки стояли перед нею: из одной она брала табак, из другой — гильзу, а в третью клала готовую папиросу.

Работая, она разговаривала с мишкой. Катя слышала ее голос, но слов разобрать не могла. Катя подошла к ограде сада. Но и отсюда слов расслышать было невозможно. Оглянувшись и убедившись, что улица пуста, Катя влезла на ограду. Она уже стояла на ограде, когда ей пришло в голову, что, пожалуй, приличнее войти в калитку. Но было уже поздно. Девочка каждую минуту могла заметить ее на ограде. Катя прыгнула в сад, в кусты роз, и, смущенная, притаилась.

— Вот видишь, Миша, мой папа вернется! — говорила девочка мишке, и теперь Катя слышала каждое слово. — Он подымется на горку и крикнет еще оттуда, с дороги: «Маня!» А я крикну. «Папочка вернулся!» — и побегу к нему навстречу.

«Ага, ее зовут Маня», — подумала Катя.

— Потом он придет сюда, на веранду, — продолжала Маня, — снимет китель, наденет халат, сядет в это кресло и начнет мне рассказывать про свой катер. Я скажу: «Смотри, папа, сколько папирос я тебе приготовила». Каждый день я набиваю для него тридцать папирос. Но никогда еще у меня не было готово к его возвращению столько папирос, как сейчас. В эту коробку входит тысяча штук, и она уже почти полная… Что ты так глядишь на меня, Миша?

Она внимательно посмотрела в мишкины круглые, пуговичные глаза.

— Нехорошо так глядеть на меня, Миша, — продолжала она с укором. — Ты не веришь, что он вернется? Нет-нет, я по глазам твоим вижу: ты не веришь. Ты думаешь, он погиб во время десанта, вон там, на том берегу.

Она махнула рукой в ту сторону, где за морем лежал еле видный берег, захваченный немцами.

— Не спорь, Миша, не спорь, ты так думаешь! — продолжала она с негодованием. — Ты наслушался разговоров. Ты слышал, что папин катер высадил ночью десант на том берегу, чтобы уничтожить немецкую береговую батарею. И батарею они уничтожили и все вернулись на катер, кроме папы и матроса Казаченко. И что стало с папой, неизвестно, потому что бой шел в темноте и никто из вернувшихся папы не видел. И с тех пор прошел месяц, а папа все еще не вернулся. И ты думаешь, что он не вернется никогда… — Она с глубоким презрением смотрела на своего мишку. — А мне все равно, что ты думаешь, — сказала она. — Ты просто мешок с опилками, и я с тобой разговариваю только потому, что всегда одна. Надо же с кем-нибудь разговаривать… Неправда, мой папа вернется! — воскликнула она громко. — И я буду ждать его и буду каждый день набивать для него папиросы, хотя бы сто коробок были полны папиросами до самого верха!..

Она отвернулась от мишки, и только пальцы ее быстро работали. И Кате вдруг захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь ласковое. Неловко, конечно, вылезти прямо так, из кустов, и показать, что она подслушивала. Но ничего другого не оставалось, и Катя даже протянула руки, чтобы раздвинуть кусты, как вдруг кто-то осторожно постучал в калитку.

Катя сразу замерла.