Моря и годы (Рассказы о былом)

Все первое

В электролинией школе я представился начальнику эшелона Николаю Ефремовичу Басистому. Оказалось, что он начальник штаба 1-й Морской бригады Морских сил Дальнего Востока, а я назначен флагманским штурманом этой же бригады.

В эшелоне же на меня возлагалось заведование… хозяйством. Это последнее сообщение заставило мою штурманскую душу вскипеть… Свое недовольство я тут же высказал Басистому. И получил спокойный ответ:

— Приказ подписан, в пути на вас возлагаются обязанности, о которых вам уже было сказано. Через трое суток, данных на устройство личных дел, вы с вещами должны быть в электроминной школе. Семьи брать запрещено. Ознакомьтесь с составом хозяйственной команды и можете быть свободны.

…Путь начался с непогоды.

В день отправки личный состав вышел из Кронштадта в Ораниенбаум пешком, по льду. Было морозное мартовское утро. Шли весело, с песнями, но, видимо, неторопливо: к железнодорожному составу, стоявшему на путях Ораниенбаумской гавани, подошли с запозданием. Часть людей прыгала в теплушки уже на ходу.

На сортировочной станции Ленинграда, куда мы прибыли вечером, на штурмана-завхоза свалилась новая напасть. Выяснилось, что положенные два вагона с походными кухнями есть, продукты есть, мясные туши есть, а вот рубить мясо нечем. Нет ни топора, ни разделочного ножа. Краснофлотцы шутливо гудели: пора, мол, харчить макароны с мясом…

Басистый требовал, чтобы штурман-завхоз побыстрее поворачивался, время ужинать. А как будешь поворачиваться?..

И вдруг, во время самого ярчайшего накала эмоций, из темноты раздался басовитый голос:

— Чего расшумелись, что стряслось?! Нечем разделывать мясо? Ясно беда. Палкой его не распилишь. Не волнуйтесь, к рассвету прибудем на узловую станцию, там дадут вам топоры.

Говоривший приподнял фонарь, прикурил папиросу, и мы узнали от него, что с нами говорил работник транспортного отдела Государственного политического управления (ГПУ). Фамилию свою он не назвал.

А на рассвете на указанной станции меня встретил человек.

— Вы Андреев? — спросил он.

— Я.

— Пошли.

Подошли к пристанционной сторожке, открыли дверь и увидели, как старик плотник, в кожаном фартуке, с заправленными под кожаный ремешок волосами, ладит топорище. Пошарил я глазами по сторожке, ища еще один топор, но не нашел.

Опять плохо! Кухни у нас две в разных концах эшелона, а топор один… Что же, с топором по крышам вагонов бегать?

Закончив возиться с топорищем, дед насадил топор. А потом отер его фартуком, взял в обе руки, как берут хлеб-соль, и протянул мне.

— На, сынок, видать на войну едете…

От этого отцовского подарка у меня гулко застучало сердце…

Интересные люди собрались в нашем эшелоне: начальник штаба Басистый, командир минного заградителя Новиков, флагманский механик бригады «машинный бог» Соколов, командир дивизиона тральщиков Крастин, командиры тральщиков Михайлов, Кринов, политрук Быстриков, инструктор политотдела нашей бригады Баляскин, который еще мальчонкой сопровождал писателя Михаила Михайловича Пришвина в его странствиях по лесам и полям земли русской…

Николай Ефремович Басистый взял с собой карты и лоции Японского моря, и мы смогли в пути, на занятиях в штабном вагоне, в какой-то мере ознакомиться с загадочным для большинства из нас Японским морем, с заливами, гаванями и немногочисленными портами нашего побережья. О Владивостоке мы пока узнали лишь то, что было изложено в трудах Макарова и лоции Давыдова. Город, уклад его жизни, традиции и обычаи оказались намного интереснее.

Наш эшелон продвигался с задержками. То на паровозе вышли из строя подшипники: чья-то злая рука засыпала их песком, то шедший впереди нас в качестве прикрытия эшелон с углем сошел с рельсов… Обстановка заставляла «глядеть в оба», и наши люди как-то сразу посуровели.

В начале второй декады апреля 1932 года прибыли во Владивосток. Разместились там в казармах за Мельцевским базаром.

В красивейшей бухте Золотой Рог редкий плавающий лед. У причалов торгового порта стоит несколько транспортов. Есть они и в районе мыса Чуркин. Но нигде не видно привычного силуэта военного корабля. Где же эти минные заградители и тральщики, на которых нам предстоит служить? Не было их, так же как не было в казармах нужного числа коек и парового отопления…

Несколько дней спустя с Черноморским эшелоном прибыл командир бригады А. В. Васильев — опытнейший минер и специалист по тралению мин.

Вскоре и положение с кораблями стало проясняться. Советский торговый флот передавал нам транспорты «Томск», «Эривань», «Ставрополь» для переоборудования их в минные заградители, рыбаки — траулеры «Ара», «Гагара», «Пластун» и «Баклан», а торговый порт — буксиры «Геркулес», «Патрокл», «Диомид», «Славянка» и «Босфор», которые должны были стать тральщиками.

По всем кораблям на все работы отводилось два месяца. Самое сложное состояло в том, чтобы трюмы транспортов — будущих минных заградителей переоборудовать под минные погреба, разместить в них мины в несколько ярусов, настелить на верхней и твиндечной палубах минные пути, сделать лацпорты для сбрасывания мин, установить минные скаты и дополнительные крепления под артиллерийские орудия… На траулерах предстояло убрать все приспособления для добычи и обработки рыбы, на верхней палубе настелить минные пути, а в кормовой надстройке оборудовать лацпорты и установить артиллерийское вооружение. На всех кораблях нужно было дополнительно оборудовать кубрики, сделать каюты для командного состава.

Требовалось обеспечить корабли навигационными приборами отечественного производства, радиостанциями и средствами связи, принятыми в Военно-Морском Флоте.

Объем работ был колоссальным. Выполнение их возлагалось на завод и на экипажи кораблей. Трудились днем и ночью в несколько смен. Исключительными были внимание и помощь партийных организаций края и города, огромен энтузиазм всех работников завода, конструкторов, сотрудников Главного военного порта, всего личного состава бригады. В итоге через два месяца всего через два месяца! — минные заградители вступили в строй. Тральщики начали свою службу еще раньше — перебрасывали грузы, буксировали баржи с материалами, необходимыми для оборонного строительства, развернувшегося широким фронтом. Все мы понимали, как надо торопиться, чтобы создать надежную оборону наших берегов на Тихом океане.

Трудности встречались на каждом шагу. Не хватало рабочих, и комендоры под руководством флагманского артиллериста бригады Брезинского вручную просверливали отверстия в палубе, чтобы установить барабаны под основание артиллерийских орудий. Все минеры участвовали в сооружении в грузовых трюмах стеллажей, которые из-за недостатка металла приходилось делать из дерева. На многоэтажных стеллажах каждого корабля надо было уловить около пятисот мин, каждая из которых весила несколько сот килограммов. Закрепить этот груз требовалось так, чтобы в море он мог выдержать любую качку.

Машинной команде пришлось перебирать и ремонтировать все механизмы, грузовые лебедки на верхней палубе, якорное и рулевое устройства и многое другое. Душой всех этих дел был флагманский механик Соколов. Наш «Маркони» флагманский связист бригады Парийский, человек немногословный, на вид даже мрачный, «колдовал» вместе со своими радистами над средствами связи, дабы успеть вовремя заменить их новыми.

Мне, как флагманскому штурману бригады, пришлось встретиться с самым разнообразным, чуть ли не музейным, штурманским оборудованием. К примеру, с компасами старейших образцов, о которых мы ни в училище, ни в штурманском классе и слыхом не слыхали, с веревочными лагами Типа «Черуб». Для отсчета пройденного расстояния при помощи такого лага приходилось с командирского мостика бежать на корму, ночью — с фонариком. А как быть, когда при минной постановке вся верхняя палуба будет забита минами?!

Имевшееся на флоте небольшое подразделение гидрографической службы, которому было вменено в обязанность устанавливать компасы, из-за малочисленности специалистов помочь нам не могло. И вот, флагманский штурман, как хочешь, так и поступай!

Если для обычных военных кораблей имелись документы по боевой подготовке, ее методике, перечень упражнений, то для нашего уникального, или, как говорили морские острословы, «ненормального», соединения никаких руководящих документов, естественно, не существовало.

Так сложилось, что родоначальниками ныне могучих надводных кораблей Тихоокеанского флота стали неказистые на вид гражданские суда. Переоборудованием их занимались рабочие судоремонтного завода под руководством инженера-строителя Толубятникова.

Пока велись все необходимые работы, нам довелось познакомиться с одной здешней достопримечательностью — туманом такой густоты, что уже за несколько десятков метров ничегошеньки нельзя разглядеть. Этот неделями стоящий туман был для нас прямо-таки грозен. А тут еще ветры, течение, встречные корабли… Вспоминая все эти трудности, хочется сказать огромное спасибо капитанам тех гражданских судов, которые передавались военному флоту, их штурманам. Они по закону истинного морского братства много нам помогали: рассказывали об особенностях плавания в дальневосточных водах, о местных признаках изменения погоды, о приемах, позволяющих определить, насколько приблизился корабль к берегу при плавании в условиях плохой видимости. Их опыт всем нам очень пригодился.

Так, с самого начала нашего пребывания здесь установилась крепкая дружба между военными и гражданскими моряками. Особенно ярко она проявилась в годы Великой Отечественной войны, в частности во время десантных операций при освобождении южной части Сахалина, островов Курильской гряды, во всех десантах в корейские порты.

Но это было уже позже, а в 1932 году нам предстояло как можно быстрее изучить район залива Петра Великого, где надлежало создать систему мощных батарей береговой обороны, способных вместе с нашей бригадой защищать морские подступы к границе.

Для выбора места минноартиллерийских позиций в море вышла на сторожевом корабле «Красный вымпел» рекогносцировочная группа во главе с комендантом береговой обороны А. Б. Елисеевым. В составе группы были штурманы нашей бригады Горшков, Мельников, Потапенко и я. Возглавлять штурманов, как старшему, пришлось мне.

С этого первого штурманского похода и началось изучение залива Петра Великого. Обычно, придя в какую-либо бухту, мы гребцами садились в шлюпку, шли к берегу и производили зарисовки, делали промеры у всех пристаней и пирсов. Мы заходили буквально во все бухты, зарисовывали и описывали приметные места, промеряли морские глубины, помогали, как умели, артиллерийской рекогносцировке.

Во время таких походов многие места поражали нас своей красотой. Особенно очаровали всех бухта на острове Аскольд, залив Америка, заливы Стрелок, Славянский, архипелаг островов Римского-Корсакова. Наш первый поход по заливу Петра Великого оказался очень полезным и многое дал его участникам — штурманам. В нем проявили свои незаурядные штурманские способности, острую наблюдательность штурмана минного заградителя «Ставрополь» К. Мельников и флагманского корабля «Томск» С. Горшков.

Штурмана проводили регулярные занятия с командным составом кораблей, а я — с флагманскими специалистами. Изучали театр сначала по навигационным картам, а затем по немым. В каждой кают-компании висела достаточно большого размера нарисованная масляными красками на линолеуме немая карта залива Петра Великого.

…Но вот наступил знаменательный день: переоборудование и ремонт флагманского корабля «Томск» были закончены, уголь и продовольствие приняты. Состоялся первый выход на ходовые испытания и определение девиации.

Отошли от причала, идем не спеша. Все командование бригады на верхнем мостике. Мне помогают в работе флагманский связист и штурман корабля. Флагманский артиллерист Брезинский с корабельными артиллеристами готовится к опробованию артиллерийского вооружения.

Флагманский минер Головко с минерами занят минными погребами. Все в приподнятом настроении.

Еще бы — первый выход первого корабля первой бригады надводных кораблей Морских сил Дальнего Востока.

Погода — как по заказу. Штурмана приступили к девиационным работам и крутятся между четырьмя компасами как белки в колесе. На очередном галсе замечаю: одна грузовая стрела второго трюма задрана, а другая опущена, над ней с блоками возятся боцмана. Требую от командира корабля, чтобы стрелы были закреплены строго в том рабочем положении, при котором будет производиться подъем мин из трюма. Иначе мы не приведем в порядок Магнитные компасы.

В конце концов грузовые стрелы установили как надо. Штурмана закончили работу, определили девиацию, вычислили поправки. Корабль вышел в Уссурийский залив.

Залив широк и красив. На юго-востоке видна вершина горы Иосиф, еще южнее вырисовывается остров Аскольд. На юго-западе уходят в даль многочисленные острова архипелага Римского-Корсакова.

Мы, штурмана, свое дело сделали. На душе спокойно. Можно закурить трубочку. Теперь дело за артиллеристами, минерами и механиками.

День прошел исключительно удачно. Все, что наметили по плану, выполнили. Что ж, вот и началась флотская жизнь нашего соединения.

Было уже очевидным: плавать нам в Японском море с его многомесячными туманами придется главным образом по счислению, точность которого во многом зависит от знания маневренных элементов кораблей, определения поправок лагов и влияния дрейфов. Поэтому эти вопросы отрабатывались на бригаде самым тщательным образом. Мы понимали, насколько это будет важно при совместных минных постановках в плохую видимость или ночью.

Дело, конечно, нелегкое, но все были вознаграждены красотою — иначе и не скажешь, именно красотою! — и четкостью совместных эволюции всех заградителей. Смотришь и любуешься, сердце радуется. Наблюдая, как выполняют эволюции заградители, начальник Морских сил Дальнего Востока М. В. Викторов как-то сказал:

— Маневрируют четко, красиво, как линкоры.

Более высокую оценку трудно заслужить.

Один за другим вступали в строй новые корабли. Постепенно налаживался и наш быт. Заботами командования бригады почти весь командный состав получил ордера на жилье. И мы стали строить грандиозные, дерзкие по своему замыслу планы устройства личной жизни. Атмосфера была до предела насыщена мечтами о приезде жен, детей, о домашнем уюте, о всем том, что называется семейным счастьем и так дорого каждому. Думали-гадали, где и как приобрести самое необходимое. Постепенно все устроилось. Можно было вызывать семьи.

Получив вызов и собрав свой немудреный багаж, жены Головко, Михайлова и моя выехали во Владивосток. Об этом они сообщили нам телеграммой. Поезда обычно опаздывали на несколько суток. Поэтому наша троица — Головко, Михайлов и я — решила дежурить по очереди на квартире Михайлова на Посьетской, недалеко от железнодорожного вокзала, а накануне приезда — всем там ночевать.

Всю ночь мы не спали, места себе не находили, волновались, как юнцы. Часа три ждали на перроне вокзала. Наконец-то появился поезд, а вот и пятый вагон. В окно видим дорогие, взволнованные лица. Радости и счастью нашему не было границ…

Нам дали трое суток отпуска на устройство домашних дел. Они пролетели молниеносно. Надо было возвращаться на корабль. Когда через несколько дней я вернулся с моря, в дверях комнаты нашел записку: «Ключ там, где условились. Начала работать в политическом управлении. Не волнуйся. Все хорошо. Зоя». Так поступали жены многих моих товарищей. Никто из женщин не хотел сидеть дома.

Своими силами личный состав бригады на острове Русском построил летнюю дачу для детского сада. Этим садом многие годы заведовала жена Петра Павловича Михайлова.

В 1937 году в нашей стране широко развернулось патриотическое движение женщин-энтузиасток, которые по призыву Валентины Хетагуровой, не страшась трудностей, отправились на Дальний Восток помогать обживать и перестраивать этот богатейший край. Но это было несколько позже…

Приехавшие к нам жены тоже стремились внести свой посильный вклад в общее дело. Хотя женщинам было очень нелегко на новом месте, все невзгоды они переносили стоически. В борьбе с трудностями, в совместной напряженной работе росла и крепла настоящая дружба. Такая дружба истинна и бесценна.

Как только вступил в строй последний минный заградитель, бригада ушла для боевой подготовки в залив Суходол. Освоили залив Стрелок, все бухты, включая залив Америка, затем залив Славянский, побывали во всех уголках Амурского залива вплоть до Посьета.

Часто плавали в тумане, не имея никаких электронавигационных приборов. Показаниям лагов полностью доверять было нельзя: на вертушку наматывалась морская трава, в изобилии плавающая в море. Поэтому самым верным показателем скорости были обороты машин. От того, насколько точно машинисты держали заданные обороты, зависела точность счисления. К чести машинистов, они были на высоте.

Для боевой подготовки уходили на длительные сроки, возвращались в базу лишь пополнить запасы угля и продовольствия. Часто даже не сходили на берег, не имели возможности побывать дома. Ошвартуешься, бывало, к стенке, а на дом свой только поглядишь.

Корабельные штурмана после каждого похода приходили ко мне со своими отчетными кальками. Мы их совместно анализировали, искали причины, повлиявшие на точность счисления. Постепенно накапливался опыт, росло штурманское мастерство.

Уже в период переоборудования кораблей выявились высокие командирские качества многих их командиров. Особенно хочется сказать о командире «Ставрополя» Марине. Этот человек имел богатый и разносторонний морской опыт, который сказывался во всем. Как-то так получалось, что заводские работы, производившиеся силами личного состава; на его корабле шли наиболее споро, размещение экипажа в кубриках, оборудование ходового мостика и многое другое было более рациональным.

После окончания ремонта кораблям часто приходилось подходить к причалам, швартоваться. И здесь все увидели, что лучше всех это делает Марин. Он швартовался быстрее всех, с минимальным реверсом. Хорош был на этом корабле и комиссар Александр Гольдштейн, тот самый Саша, с которым мы по комсомольской мобилизации в числе пятисот комсомольцев Москвы в декабре 1922 года были посланы па Балтийский флот. Пожалуй, именно это удачное сочетание прекрасного командира корабля и опытного комиссара позволило «Ставрополю» по морской культуре, организации службы и боевой подготовке выйти вперед.

Вступив в строй, минные заградители форсированными темпами стали отрабатывать организацию службы, которую, как и курсы и перечни упражнений по боевой подготовке по каждой специальности, штабу бригады и флагманским специалистам — Андрееву, Брезинскому, Головко, Парийскому, Соколову пришлось разрабатывать самостоятельно. В этой области большую работу проделали старпомы минных заградителей Каратаев, Кремов и командиры кораблей Новиков, Марин.

Все работали с огоньком, словно одержимые, месяцами не сходя на берег. Корабли часто выходили в море, отрабатывали совместное плавание, организацию минных постановок в дневных, а затем и в ночных условиях, в сложных условиях погоды.

Обычно, совершив совместное продолжительное плавание в заливе Петра Великого и маневры при постановке условных линий минных заграждений, мы шли в бухту Суходол, заливы Славянский, Америка, где производили фактическую постановку учебных мин, качество которой определялось прежде всего точностью счисления, контролировавшегося обсервацией мест поставленных в начале и в конце каждой линии мин. Все собранные данные накладывались на общую карту, со штурманами производился тщательный анализ, выявлялись ошибки каждого, каждому давалась оценка, которую докладывали командованию бригады. Такая методика применялась при любом совместном плавании.

Стала заметно повышаться штурманская культура. Но нам очень мешало отсутствие электромеханических лагов. Ломали голову, как выйти из создавшегося положения. Наконец, набравшись храбрости, я пошел к начальнику штаба бригады и предложил ему послать меня в командировку в Ленинград, где, как мне было известно, в лаборатории Кудревича испытывались несколько советских электромеханических лагов.

— Если вы пошлете меня в командировку, то Кудревич, с которым мне приходилось не раз встречаться, вникнув в наше положение, обязательно даст нам для трех минных заградителей три лага. Уверен, что даст, — горячо доказывал я Басистому необходимость такого шага.

— А еще в чем вы уверены? — не без иронии спросил Николай Ефремович.

— В том, что начальник гидрографии даст нам хронометры, нужное число отечественных магнитных компасов и мы наконец сможем выбросить всю иностранную музейную рухлядь. Уверен и в вашей поддержке, так как другого выхода нет.

— Штурман, вы неисправимый фантазер и витаете где-то в облаках. Все командировки на запад запрещены и расцениваются как «чемоданные настроения»…

— Товарищ начальник штаба, позвольте доложить? Если в командировку нельзя, то отпустите в отпуск.

— Какой может быть отпуск?! Года не прошло…

— Мне отпуск положен еще за 1931 год. Я не использовал его, хотя мне и предоставляли путевки в санаторий…

Задумался начальник штаба. Молчит. Вышел я из каюты обескураженный. Последняя надежда раздобыть лаги и компасы рухнула. А без них не может быть и речи о повышении точности путеисчисления.

Через два дня меня вызвал Васильев. Вхожу в каюту. Там уже Басистый и военком бригады Григорьев.

— Товарищ Андреев, — говорит комбриг, — расскажите-ка нам о ваших предложениях насчет поездки в Ленинград. На чем базируется ваша уверенность в успехе?

Подробнейшим образом снова обо всем доложил.

— А что, пожалуй, это дело стоящее, — поддержал меня военком. — Нужно доложить начальнику Морских сил и получить разрешение предоставить формально отпуск Андрееву. Ну а если в Ленинграде сделать ему ничего не удастся, то строго спросить с него.

Кудревич и начальник гидрографического управления отнеслись к нашим просьбам более чем внимательно. Дали три лага, четверо часов полухронометров, несколько компасов и много штурманского имущества. Всего груза набралось около полутора тонн. Такой багаж пассажирским поездом не принимали, и его удалось отправить только при помощи работников транспортного отдела ГПУ. Я на радостях отправился курьерским поездом. Полухронометры и штурманский инструмент взял с собой.

Курьерский поезд до Владивостока шел почти две недели. Когда приехал на место, отправленное штурманское имущество еще не прибыло. Через три месяца, вернувшись с моря, я получил от железнодорожников извещение. В нем меня предупреждали, что если в ближайшее время не будет получен отправленный мною из Ленинграда багаж, то его продадут с аукциона. Дело кончилось тем, что за длительное хранение груза на железной дороге мне пришлось раскошелиться заплатить сумму, большую чем мой месячный оклад.

На заводе вот-вот должны были спустить на воду первую подводную лодку типа «Щ» (командир Г. Н. Холостяков). Но на ней не было лага. Пришлось поделиться — отдать один лаг, а «Ставрополь» по-прежнему остался с веревочным лагом.

…Три минных заградителя под флагом комбрига вышли в штурманский поход до мыса Егорова. Во время этого похода мы заходили во все неизвестные нам ранее бухты, в районы рыбозаводов.

Когда отряд стал на рейде Тетюхе, где в глубине материка были рудники, штурмана подошли на шлюпке к пристани. Вышли на причал. Нас встретил сторож — древнейший дед, вооруженный видавшей виды берданкой. Как водится, закурили. Мы поинтересовались, почему с рудника не подают вагонетки с породой.

— Стоим уж много дней. Угля нет, — пояснил сторож.

Закончив свои дела, оставили симпатичному деду махорки и отправились на «Томск». Там я доложил комбригу о том, что рудник не работает — нет угля. И тогда Васильев приказал всем кораблям выгрузить на пристань сэкономленный уголь. Только после того как приказ был выполнен, отряд снялся с якоря и пошел во Владивосток.

В условиях когда все нужно начинать на голом месте, взаимная выручка особенно необходима.

Однажды, в бытность мою уже командиром заградителя «Теодор Нетте», осенью на стоянке у пирса на Малом Улиссе получил я приказание доставить в бухте Врангеля летчиков. Готовимся к походу, прогреваем машину. Появляются летчики, и среди них мой однокашник по Военно-морскому подготовительному училищу Сергей Тихонов. Крепко обнялись. Оказалось, он и есть командир эскадрильи. Разместили наших дорогих гостей по каютам начсостава. За кают-компанейским чайком поговорили по душам.

К утру пришли к месту назначения. Мы с Сергеем первыми сошли на берег. И перед нашими глазами открылась суровая картина. Самым лучшим жильем была полуземлянка, сделанная из ящиков. Угля нет, ближайший кустарник и тот вырублен. Семья Сергея — жена и двое ребятишек — разместились в полуземлянке. Холодно. Сынишка влез в огромные отцовские унты. Но никаких жалоб. Летчики благодарят нас за гостеприимство. Распрощались. И мы со старшиной шлюпки — командиром отделения кочегаров пошли к берегу.

— Товарищ командир, давайте отдадим летчикам уголь!

— Какой уголь? — недоумеваю я.

— Ну тот самый, который сэкономили.

Вот это товарищеская выручка — старшина смены кочегаров предлагает отдать летчикам уголь, сэкономленный в поте кочегарского труда! Отдать законную премию, на которую для экипажа «Теодор Нетте» приобретались дополнительные продукты.

Догребли до корабля и вместе со старшиной спустились в кубрик кочегаров. Говорю ему:

— Докладывай предложение.

Внимательно выслушав старшину, все согласились с ним. Решили засыпать уголь в мешки, через угольные шахты поднять их на верхнюю палубу, погрузить в шлюпку, доставить на берег, а там двести метров нести на своих плечах. Кочегары готовы были сделать это не по приказанию, а по велению души, по велению закона товарищества.

Это пример из жизни одного корабля, но так было на всем флоте. Подобных примеров можно привести тысячи…

В новогоднюю ночь

Декабрь 1932 года выдался суровым. Дули сильные норд-весты. На подходе к Владивостоку торговые суда обмерзали, превращались прямо-таки в айсберги. Кораблям поменьше приходилось и того хуже.

Мы тоже хлебнули лиха, возвращаясь и последней пятидневке декабря из очередного похода в Малый Улисс. Еле очистили «Томск» ото льда и стали готовиться к Новому году.

Накануне праздника под вечер норд-вест завыл с особым усердием. На «Томске» завели дополнительные швартовы. Начальство отпустило меня на берег только после ужина. А в два часа ночи раздался настойчивый стук в дверь и требовательный голос:

— Товарищ флагштур!.. Товарищ флагштур!.. Комбриг срочно вызывает вас на корабль.

Вышли вместе с рассыльным. Ночь темная. В городе идти было еще сносно: из окон падал свет. Зато, как только пошли через Гнилой угол, окунулись в полную темноту. Вот и причал. «Томск» дымит, из трубы стоящего у борта тральщика тоже валит дым. Бегом по трапу. В каюте комбрига кроме него самого Григорьев и Басистый. Оказывается, в море пропал сторожевой корабль «Красный вымпел». И нам предстоит выйти на поиск вместе с тральщиком «Геркулес». В море выйдем, как только на борт «Томска» прибудет начальник Морских сил.

— Вас, товарищ Андреев, прошу определить район поиска и проложить курсы, — обратился ко мне Васильев.

В штурманской рубке читаю последнее донесение, полученное с «Красного вымпела»: «Обледенел. Команда укачалась. Вперед двигаться не могу. Уносит в море». Далее указывались широта и время — 22 часа 30 минут. Место оказалось в 27 милях на зюйд-вест от острова Аскольд.

Было уже 3.30. За пять часов корабль унесло далеко. А пока мы дойдем до него, унесет еще дальше.

Рассчитал район и курсы поиска — двумя кораблями Строем фронта. Только нанес все на карту, как раздались авральные звонки и в рубку вошел одетый в кожаный реглай Михаил Владимирович Викторов. Он тут же подошел к карте и утвердил наши расчеты по поиску.

…Дует норд-вест — восемь баллов. Чем дальше уходим к югу, тем ветер становится сильнее, волна выше, а южнее параллели Аскольда началось такое, что и описать трудно. «Геркулес» то поднимется на гребень волны, то провалится вниз так, что видны одни только мачты. Мороз крепкий, водяные брызги разом стынут. Постепенно борта «Томска» становятся глазированными, а лебедки, трюмы, палубы одеваются в ледяной панцирь. Это у нас — на корабле с высоким бортом, а каково же малышу «Геркулесу»!.. Там уж давно вся команда работает ломиками, освобождая тральщик ото льда.

Подходим к району поиска. На корабле на каждом борту поставлено дополнительно по два наблюдателя. Но нет и нет «Красного вымпела». Море пустынно. Кроме нас — никого. Так мы ходим много часов, ищем…

— Куда он делся? Точно в воду канул, — вслух недоумевает командир корабля Ренталь.

— Типун вам на язык! — сердито бросает Викторов.

— Товарищ начальник Морских сил, дошли до южной границы района поиска, — докладываю я.

После некоторого раздумья Викторов приказывает еще час идти прежним курсом. Прошли. Ничего не обнаружили, кроме пустого бочонка из-под селедки.

— Штурман, пройдемте к карте.

Спустились в рубку. Стоим у штурманского стола. Викторов внимательно смотрит на карту, думает. Нахмурился, чувствую, что волнуется.

Волевой, преданный делу, умный и разносторонне образованный моряк, он бывал нередко суров, но мог проявить и удивительную заботу о человеке. Это я знал по себе. Хотелось сказать ему сейчас что-то утешительное. Раньше, когда я был под его непосредственным началом, пожалуй, мог бы, а сейчас не скажешь: дистанция увеличилась, а с нею и субординация…

— Что же мы с вами, штурман, будем делать? Нет нашего «Вымпела». Куда теперь путь держать? Остается приблизиться к Аскольду и запросить пост наблюдения, может, он видел, в каком направлении скрылся «Вымпел».

Повернули. Тут-то мы и почувствовали, что такое норд-вест, когда идешь навстречу ветру — в мордотык. «Томск» встает на дыбы, а на «Геркулес» смотреть страшно. Ход замедлился. Тральщик стал отставать. Ветер и брызги бьют в лицо с такой силой, что смотреть невозможно.

— Изменить курс поиска на сорок пять градусов вправо! — приказал Викторов.

Курс изменили. Корабли больше не вздыбливает. Зато увеличилась бортовая качка. Теперь уж волны, разбиваясь о борт, заливают палубу. Лед намерзает еще больше. Береговая черта заметно приблизилась. Показался маяк острова Аскольд.

Через двадцать минут Викторов читал донесение наблюдательного поста острова: «Ночью наблюдал один корабль, медленно идущий на север».

— Пожалуй, это и был «Вымпел». Как вы думаете, в какой бухте он мог укрыться? — обращается Викторов ко всем находящимся в штурманской рубке.

Посоветовавшись, решили идти в залив Стрелок. «Геркулес» следовал в кильватер.

Ветер немного стих. Волна слегка поубавилась. Вошли в залив Стрелок совсем благодать наступила. Но в бухтах никого не оказалось. Повернули вправо, чтобы осмотреть бухту Абрек, и разом несколько наблюдателей доложили:

— В бухте стоит «Красный вымпел».

Все с облегчением вздохнули. Приблизившись, увидели, что на палубе корабля ни души. Подошли еще ближе. Викторов берет мегафон:

— На «Красном вымпеле»! Командира наверх!

На палубу выскочил Барбарин.

— Корабль в порядке?

— Так точно.

— Сейчас же сняться с якоря и следовать в базу!

— Как был Барбарин анархистом, так и остался им, — в сердцах произнес Михаил Владимирович.

В базу мы пришли часом позже «Красного вымпела».

Вахтенный начальник доложил, что через пять минут спуск флага. Горнист заиграл «зорю». На палубе и мостике все стали «к борту», застыв в положении «смирно» и провожая глазами медленно спускающийся флаг. Ритуал подъема и спуска флага величествен и суров. Он прекрасен по своему содержанию: встреча с морским знаменем корабля и прощание с ним.

Уходя с корабля, начальник Морских сил приказал объявить, экипажам «Томска» и «Геркулеса» благодарность за отличные действия и дать два дня отдыха.

Такой была новогодняя ночь и первый день нового, 1933 года. К счастью, все обошлось благополучно. А это, если верить народной примете, было залогом того, что предстоящий год будет хотя и трудным, но благоприятным.

Де-Кастри

В один из сентябрьских дней 1933 года вместе с флагманским связистом Парийским и флагманским механиком Соколовым я был вызван к Басистому.

— Доложите, в каком состоянии находятся боевые части заградителя «Эривань», подчиненные вам как специалистам, можно ли послать «Эривань» в поход до де-Кастри с членом Военного совета Морских сил Дальнего Востока Булыжкиным? Хоть стоит осень — пора на Японском море приятная, — но от туманов и штормов гарантий нет.

Мы подробно доложили Басистому обо всем.

Выслушав нас, Николай Ефремович задал последний вопрос:

— Сколько потребуется времени, чтобы подготовить «Эривань» к походу?

— Трое суток, — за всех ответил Соколов. Басистый взял телефонную трубку и позвонил, комбригу:

— Докладывает начальник штаба. По всем боевым частям «Эривань» в порядке. На приемку угля, грузов и приборку требуется трое суток. Прошу разрешения в поход послать флагманского штурмана и связиста. — И тут же обратился к нам: — Разговор слышали? Действуйте. Ход подготовки докладывать вместе с утренним рапортом, все неотложное — в любое время суток.

Мы с Парийским чуть не задохнулись от радости; сбудется наша мечта, побываем в самом дальнем северном районе Японского моря, в Татарском проливе!

К походу готовились как к большому празднику. Каждый хотел наконец-то увидеть все Японское море, а не только залив Петра Великого.

Вместе со штурманом «Эривани» Потапенко проработали маршрут, проложив его так, чтобы можно было изучить берега Приморья.

Настал день выхода. На корабль прибыли А. А. Булыжкин и сопровождавшие его лица вплоть до прокурора флота. Булыжкин, обойдя строй, поздоровался с командой. На реях подняли сигнал, запрашивающий разрешение на выход. Ha главном сигнальном посту вскоре появились позывные «Эривани» и «Добро». Отданы швартовы. Брашпиль выбрал якорь, и мы вышли в море.

Погода благоприятствовала нам, видимость была отличная. На верхний мостик поднялся Булыжкин. Командир корабля Тихон Андреевич Новиков рассказывал ему обо всем увиденном на море, о заливе Петра Великого.

Булыжкин — старый большевик, в прошлом питерский рабочий. Невысокого роста, подтянутый, с приветливым, открытым русским лицом, слегка тронутым оспой, с внимательным взглядом, он как-то сразу располагал к себе. Держался Булыжкин просто, охотно слушал собеседника, не стеснялся расспрашивать.

— Рассказываете вы увлекательно. А сами, поди, скучаете по Балтике, по миноносцу, которым там командовали? — обратился Булыжкин к Новикову.

— Это правда, по миноносцу скучаю. Но, думается, не за горами то время, когда и на Тихом океане будут не только сторожевики. Мечтаю покомандовать здесь более современными кораблями…

— Ваша откровенность и мысли о флоте мне по душе. Правильный разговор. Одного не пойму: почему до сих пор бобылем живете? Ко многим командирам уже прибыли семьи. А ваша семья не едет. Или расстаться с Ленинградом не хотят?

Лицо Тихона Андреевича посуровело.

— Им легко, у них детей нет, а у меня две девочки. Подавай им школы музыки и танцев…

Оба собеседника удобно примостились на тумбе главного компаса, и я стал невольным свидетелем их разговора.

— А что думает штурман Андреев, о чем он мечтает? — обратился ко мне Булыжкин.

— О чем думаю? С веревочными лагами точности плавания в Японском море, изобилующем водорослями, не добьешься. На заградителях нужно обязательно иметь электролаги и гирокомпасы.

— Ну это, так сказать, проза. Неужели нет у вас заветной мечты?

— Есть, да еще какая! Обойти все советское дальневосточное побережье. Без этого настоящим тихоокеанцем не станешь.

— И только?

— Почему «только»! Самая моя сокровенная мечта, родившаяся еще на Балтике, — стать командиром эсминца нашего флота! Больше ничего мне в жизни морской не надо…

— А не мечтаете возвратиться на линкор, не сожалеете о переводе с «Марата»?

— «Марат» для меня был хорошей школой, его и товарищей, конечно, не забудешь. Но и здесь товарищи отличные, море интересное, работается с удовольствием. Лучших условий для того, чтобы стать настоящим моряком, и не придумаешь. Вот только плавание в тумане нелегко дается и выматывает. Но, как говорят в народе, «кто ночью дорогу найдет, тот днем не заблудится»…

Солнце скрылось за горизонтом. Корабль бежал, рассекая дышащее море, взбивая белую курчавую шипящую пену. Надвигалась ночь.

…Ночью занимались астрономией с корабельными курсантами, среди которых был и младший брат замечательного комиссара Военно-морского подготовительного училища Ковеля. Младший брат пошел по стопам старшего. Он заметно преуспевал в штурманских делах, великолепно ориентировался в звездном небе, уверенно владел секстаном, быстрее и лучше других решал астрономические задачи.

К полуночи астрономические наблюдения закончились. Наступило время «собаки» — вахты от 0 до 4 часов. На корабле почти все затихло. На море гладь. Луна еле-еле высвечивает вершины и глубокие скалистые морщины Сихотэ-Алиня. Лунная дорожка, как прожектор, медленно, точно боясь пропустить незамеченным хоть что-то плавающее, скользит по морской глади. Люблю я такие ночи на море! И отдых они дают и вдохновение, рождают какую-то душевную приподнятость.

Кроме вахтенных на мостике мы со старпомом Борисом Каратаевым. Прошедший школу на эсминцах, он был под стать своему командиру. Именно поэтому «Эривань» славилась хорошей организацией службы.

Уютно устроившись около главного компаса, покуриваю трубочку. Любуюсь природой и отдыхаю. Борис присел рядом со мной.

— Как, Боря, начальство не допекает? — шутливо спрашиваю я.

— Ну что ты. С Тихоном Андреевичем служить приятно. Человек он отменный, командир тоже. У него есть чему поучиться…

Ночь стояла прекрасная, располагающая к добрым мыслям. Ни облачка, ни ветерка. Берег застыл в молчании. Корабль и звезды… Редкая по красоте ночь, как и барограф, не предвещала никаких бурь.

Заря занялась в своем красочном многоцветий — небо сперва чуть порозовело, затем зарделось и наконец засияло золотом лучей.

— Так где же неописуемой красоты мыс Мраморный? — неожиданно раздался голос Булыжкина. — Андреев говорил: к утру будет. Утро наступило, а мыса нет.

— Товарищ член Военного совета, заря только ушла. Еще не утро. А мыс Мраморный слева, значительно левее маяка. Видите, как он, сияет под лучами солнца, выделяясь на темном лесистом фоне берега своей мраморной белизной? — поясняет Новиков.

Залив Ольга небольшой. Берега его круты, обрывисты и высоки. На них много зелени. В глубине залива горная вершина Авакума, речка Авакумовка. Двигаясь по ее берегу, через несколько десятков километров можно добраться до открытого таежными охотниками нарзанного источника. Вход в бухту сторожит небольшой, похожий на крепость с высокими скальными стенами остров Чихачев. На нем маяк.

Идем прямо на мыс Мраморный, и он увеличивается на глазах. До мыса уже десять кабельтовых. Новиков поглядывает на меня: дескать, не пора ли отворачивать?

— Дистанция семь кабельтовых, — докладывает дальномерщик.

Теперь на мыс можно смотреть только задрав голову. Вода у этого берега особенно прозрачная, лазурная — почти как в Средиземном море.

— Дистанция шесть кабельтовых.

— Право на борт, — командует Новиков. — Штурман, курс?!

— Семьдесят градусов.

— Действительно, панорама достойная внимания, — замечает Булыжкин.

— Если эту панораму украсить еще хорошими батареями береговой обороны и дополнить хотя бы соединением торпедных катеров, то получится приличное место для базирования сил флота, — добавляет Тихон Андреевич.

Новиков с Булыжкиным спустились в салон.

Курс корабля проложен так, чтобы были видны детали береговой полосы и приметные места. Корабельные курсанты и свободные от вахты командиры, вызванные старпомом, приступили к зарисовкам и описаниям.

С согласия старшего на корабле учения, занятия и работы шли своим чередом, но при одном условии: не мешать никому трудиться в отведенных каютах, в кают-компании и салоне.

Во второй половине дня появились облака.

— Что думает штурман по поводу погоды? — спрашивает Новиков.

— Думаю: прощай видимость, небо затянет облачностью. Вон и барограф покатился под гору. Ветерок посвежеет, и дождя, судя по сводке, не миновать.

Действительно, к вечеру тучи, зацепившиеся за горные хребты, одолели их и ринулись к морю. По воде пошли барашки. Волна за бортом уже не звенела колокольчиками, а шипела, как тысячеголовая змея. По-осеннему похолодало. Начался дождь, сначала небольшой, а потом полил, точно из пожарных шлангов. Льет час, льет другой — не ослабевает. К утру видимость не достигала и десяти кабельтовых.

Непогода непогодой, но я все-таки решил зайти в ванную побриться. Открываю дверь — и на тебе! В ванне на спине лежит с довольной мордой медвежонок ростом чуть ниже моего плеча. Кран с деревянной ручкой наполовину открыт, теплая вода течет довольно сильной струей. Мишка с видимым удовольствием когтистой лапищей трет себе брюхо и грудь, разбрызгивая во все стороны грязно-бурую воду.

Пробую за переднюю лапу поднять его и выдворить. Куда там! Уперся, рычит. Хоть мы с ним всегда были в приятельских отношениях и он обычно выманивал у меня весь спрятанный для его угощения сахар, сейчас мишка сердится, никакой дружбы не признает и орет на весь корабль.

Пришлось мне из ванны ретироваться. Пошел в машинное отделение.

— С чего бы это вы, товарищ флаг-штурман, к нам пожаловали?

— Побриться надо, а медведь в ванну не пускает, сам в воде плещется.

— Вот окаянная шкода! Мы его еле из машины выдворили. Кто-то догадался однажды открыть пробный кран магистрали пресной воды, чтобы напоить мишку. С тех пор он, как пить захочет, так задом спускается по трапу в машину.

Умылся, побрился и иду мимо ванной. Мишки уже там нет. Ванную и коридор, где наследил топтыгин, краснофлотцы тщательно прибирают…

Мишку все очень любили и прощали ему его проказы.

Я не видел, чтобы кто-нибудь хоть раз ударил медвежонка или как-то грубо обошелся с ним.

До берега я проводил занятия с корабельными курсантами по изучению района. Занятие проходило интересно, и время бежало незаметно. Лишь голос командира в переговорной трубе прервал нас:

— На нижнем ходовом?! Товарищи «академики», пора расходиться. Через десять минут обед.

Плывем по счислению. Низкая облачность, видимость ограниченная. От зыби корабль начинает покачивать. Крен достигает семи градусов.

После обеда ветер посвежел. Все, кроме верхней вахты, укрылись от непогоды внизу.

Вдруг, зазвенели колокола громкого боя, горнист заиграл сигнал «Учебно-боевая тревога!». Из всех тамбуров, выходов на верхнюю палубу стремительно выскакивают краснофлотцы и разбегаются по боевым постам. С люков грузовых трюмов, превращенных в минные погреба, снимают брезентовые чехлы, лючины и бимсы. Машинисты экстренно прогревают паровые лебедки грузовых стрел для подъема мин из погребов. Бортовая качка хоть и небольшая, но стоять и работать на мокрых площадках для раскатки мин нелегко.

Булыжкин вышел на верхний мостик. Минуты через три стали поступать доклады о готовности боевых частей.

— Товарищ член Военного совета, корабль к бою изготовлен! — докладывает Новиков.

На корабле установилась напряженная тишина. Все ждали команды.

— Действуйте, командир, по плану, — приказывает Булыжкин.

Каратаев подает команду:

— Из погребов по двадцать мин подать, на верхней палубе раскатать!

У трюмов заработали паровые лебедки. Еле заметный жест главного старшины минеров Коваленко — и Башкирцев, машинист правой лебедки второго трюма, на полной скорости ловко и точно поднимает из погреба мину. Отличный машинист, золотые руки! На раскатной площадке мина норовит самостоятельно скатиться по скользкому железному листу за борт. Руки минеров ее, удерживают и направляют на рельсы минных путей. Видно, с каким физическим напряжением работают люди. Каждые двадцать секунд появившуюся из люка мину отправляют на минные пути, на которых боевой расчет закрепляет ее за мирные рельсы. Очень нелегкая работа выглядела красиво: все действия были слаженны и быстры. Казалось, что с миной весом несколько сот килограммов боевые расчеты справляются легко.

Особенно трудно работать с минами было в ночных условиях. Света не включишь. Чтобы хоть как-то ориентироваться в погребах, вокруг люка зажигали четыре лампы ночного освещения синего цвета. Тяжелее всех приходилось лебедочникам. Те вообще не могли видеть, где находится мина. Башкирцев и тут не растерялся: наложил на трос пеньковые марки, закрасил их белым и по ним определял, с какого яруса берет мину и когда она выходит из люка. Чтобы облегчить эти работы; предстояло заменить деревянные минные стеллажи на железные.

Пока минеры подавали и готовили мины, на корабле возникали «пожары», «повреждались» паровые и водяные магистрали, заделывались условные пробоины. Шла напряженная борьба за живучесть.

Новиков вместе с Булыжкиным обходили корабль. Пробовали пройти в третий погреб по нижней палубе, но она оказалась забитой поданными минами.

Булыжкин спустился в первый погреб, внимательно осмотрел его деревянные конструкции. Многие элементы были скреплены обычными плотничьими скобами. Побывал он и на боевых постах, всюду интересуясь условиями работы. После этого общекорабельное учение закончилось.

Ветер крепчал, он уже срывал пену с гребней волн. Ночь обещала быть беспокойной. Дождь прекратился, а космы туч чуть ли не цеплялись за мачты. Покачивало.

Чем дальше продвигались мы на север, тем глубже в материк уходили вершины Сихотэ-Алиня. Берега здесь суровы, высоки и обрывисты. Они изрезаны многочисленными ручейками, речушками, а в иных местах и реками, в устьях которых мы видели небольшие поселки — деревеньки. У маленьких же речушек редко встречались даже отдельные домишки. Везде таежная чащоба подступала к самому морю. Берега разнообразны, нет ни одного схожего с другим мысочка, клочка суши. Приметных мест много, и все они неповторимы.

Как только позволила погода, штурманская братия снова взялась зарисовывать и описывать особые приметы и ориентиры.

Район севернее мыса Белкина прошли вне видимости берегов. Маяк Золотой приветливо посветил нам в ночной мгле. К утру подошли к Нельме — рыбацкому поселку на берегу реки, носящей то же имя.

Вершины отрогов хребта вновь приблизились. Обрывистые берега покрыты здесь еще более дремучим лесом. Заметно посвежело, без бушлата не обойдешься.

— Товарищ вахтенный начальник! Чудно что-то… — обращается старшина сигнальщиков. — Кругом на берегу сопки лесом густым поросли, а прямо по носу далеко от береговой черты из-под воды маяк видно. Не может же он на воде плавать!

Вахтенный начальник посмотрел в стереотрубу, стоит в раздумье. Я посоветовал ему уточнить по карте, какой должен появиться маяк.

— Маяк Песчаный, но он ведь на берегу, а этот на воде.

— Минут через пять вы убедитесь: маяк на берегу.

В самом деле, не прошло и пяти минут, как все присутствующие увидели, что в этом месте природа намыла огромную эллипсообразную песчаную, с галькой, косу, далеко выдающуюся в море, на которой и стоял маяк, а между обрывистым высоким берегом и маяком образовалась лагуна.

От Песчаного держим путь в Советскую Гавань. Прошли бухту Гросевича, и открылась почти пирамидальная вершина горы Советской, на склоне которой возвышался маяк Красный партизан. Стало быть, за ним недалеко вход в самую большую и глубоководную, хорошо укрытую от ветров бухту Советская Гавань.

Из-за склона горы долго не показывалась береговая черта. Наконец она появилась — почти ровная линия, а к глубине материка еле-еле виднелись вершины горного хребта.

Невысокие базальтовые берега изрезаны множеством небольших бухточек. Не поймешь, какая из них истинный вход. Бывали случаи, когда капитаны ошибались и дорого платили за это.

На мостике наши гости внимательно рассматривают довольно однообразный ландшафт. Исключение — гора Советская, покрытая лесом, в котором видно вырубленное когда-то изображение двуглавого орла.

— Штурман, скоро поворот? — опрашивает командир корабля.

— Через десять минут будет виден маяк на полуострове Меньшикова. После этого и повернем.

— Старпом, аврал! Якорь приспустить.

Мигом все ожило на корабле. Люди разбежались по назначенным местам.

Как-то неожиданно показался маяк Меньшиков. За ним слева открылся островок Туло. Разом стал виден широкий, более чем миля, вход в далеко врезавшуюся в сушу бухту.

Корабль красиво описывает циркуляцию. Слева, в глубине за мысом, бухта Постовая. Нам нужно направо — в бухту, где есть рыбачья пристань и причал, построенный флотскими строителями.

— Самый малый! — командует командир корабля.

Причала не видно, заметен лишь рубленый ряж, от которого идет отсыпка и дорога. Приходится швартоваться к этому ряжу.

Мастерски совершив сложный маневр, Новиков подошел к так называемому причалу. Швартовы пришлось крепить за деревья, растущие на высоком обрывистом берегу.

Берега севернее бухты — от Совгавани до Датты — изрезаны, образуют множество бухточек и бухту Ванпно, уступающую только самой Советской Гавани.

В бухте, у причала которой стала «Эривань», кроме немногих построек рыболовецкого колхоза, ничего не видно. Необжитый край предстал перед нами во всей своей первозданности. Зрелище впечатляющее…

По заведенному в бригаде обычаю, все штурмана вместе с курсантами и двумя краснофлотцами-рулевыми отправились на шлюпках род веслами на рекогносцировку. Особенно хотелось нам осмотреть соседнюю бухту Ностовая, на дне которой покоился легендарный фрегат «Паллада». Приблизились к бухте. Высокий крутой берег, покрытый густым разнолесьем, образовал здесь чашу, на дне которой в зеркальной глади отражались и облака, и лес. Мы, опустив весла в воду, несколько минут молча любовались увиденным, боясь нарушить тишину. Красотища такая, что дух захватывает!

Прошли на шлюпках вдоль бухты, сделали промер, а фрегата «Паллада», как ни старались, не обнаружили. На круче берега увидели десятка три изб. Все население, от мала до велика, завидев наши шлюпки, собралось на косогоре у самодельной пристаньки.

Мы вышли на пирс. Каждый занялся своим делом — зарисовками, промером, записями. Ковель фотографировал бухту Постовую. Я пошел по отсыпке к берегу, чтобы с вершины косогора осмотреть всю Северную бухту. Метров через десять увидел, как из четырехдюймовой трубы, вмонтированной в береговой склон, широкой струей бежит вода.

— У нас тут родник сильный, вода чистая-пречистая. Вы попробуйте! — предложил подошедший ко мне вихрастый паренек.

Попробовал. Вода действительно изумительная — вкусная и очень холодная. По мере того как я поднимался наверх, передо мной раскрывалась вся панорама Северной бухты. Стало видно бухту в глубину и вход вместе с полуостровом Меньшикова.

На корабль вернулись вечером. После ужина вышли в Александровск-на-Сахалине.

Погода испортилась, пошел мелкий-мелкий дождь. Вскоре наполз туман. Плывем в непроглядной мути, которую сигнальный прожектор едва пробивает на десять метров. Вот тебе и прекрасная осенняя пора на Японском море!

Командир корабля не сходит с мостика. Все говорят вполголоса, чтобы не пропустить любой посторонний звук. Наконец туман как обрезало, вышли на чистую воду.

В первой половине дня прибыли в Алекеандровск и стали на рейде. Берег вздыбленные скалы слоистого плитняка. В иных местах в них видны черные или темно-серые прожилки. Как узнали позже, это и есть открытый выход угольных пластов. На Сахалине добывают прекрасный каменный уголь. Инженер-механик Евстратов мечтал пополнить корабельные запасы именно сахалинским угольком.

Стоянка у Александровска при западных ветрах, налетающих внезапно, небезопасна: якоря из-за плитняка держат плохо.

Вскоре Булыжкин и командир «Эривани» ушли на катере в порт, а мы с Парийским и корабельными курсантами с мостика стали с интересом разглядывать город, похожий скорее на среднерусское село. Расположен он на террасе высокого взгорка. Хорошо видны церковь, дома, главным образом деревянные. Порт, вернее — гавань из высоких, ранее нами нигде не виданных массивных деревянных ряжей, образующих солидных размеров ковш. Из-за высокого причала торчат тоненькие мачты: там стоят катера. На берегу, выше линии прилив и прибоя, несколько внушительных амбаров.

Вернувшись на корабль, Новиков собрал командный состав, главных старшин и объявил:

— Командному составу и главстаршинам разрешаю в две смены сойти на берег сроком на два часа. Заведующего кают-компанией и корабельной лавкой отправить с первой сменой для закупки всего необходимого. Тут кое-что можно приобрести. Корабельные курсанты и штурмана могут оставаться на берегу обе смены. Командир порта предупредил: здесь внезапно налетают такие шквалы, что мигом может сдрейфовать к берегу, а то и выкинуть. Поэтому машину держать прогретой. Вахтенному начальнику находиться на мостике, тщательно следить за дрейфом. Штурманам дать вахте пеленга на приметные места, гарантирующие безопасность. Любой сигнал сиреной, поднятый флаг «Ц» означают: бегом на корабль! Сообщение с берегом обеспечивает портовый катер. Если случится что-то экстренное, поможет катер пограничников.

В первую смену вместе с нами на берег пошли Парийский и Каратаев. Вошли на шлюпке в гавань, где стояло несколько плашкоутов. Был час полного отлива. Наш катер, оказавшись точно на дне глубокого колодца, стал очень маленьким, а стенка видавшего виды пирса-ряжа высотой в несколько метров. На нее мы взбирались по деревянной, скользкой от водорослей лестнице.

Через полтора часа, закончив зарисовки и промеры, оставив на шлюпке рулевого, пошли в город. Немощеные и неширокие улицы, дома старинные, приземистые, крепко сколоченные, дерево аж почернело. Многие, как в деревне, имеют крытые дворы. Почти у всех жителей свои огороды. Палисадников куда меньше. В центре города дома посолиднее. У церковной площади городские учреждения, магазины и бытовые предприятия. Окна у большинства домов снаружи закрываются здоровенными ставнями. На окраине дома пониже и ставень на окнах нет.

Жители здесь работают на лесозаготовках, иные добывают уголь, занимаются разным ремеслом, рыбной ловлей, земледелием, выращивают овощи и даже хлеб. Поля находятся за сопками — в долинах рек. За сопками растут и сочные, обильные травы.

…В назначенное время мы снялись с якоря и направились в де-Кастри. Погода благоприятствовала.

Первым открылся багровый от зари высокий гранитный мыс де-Кастри, суровый и неприступный, прекрасный в лучах восходящего солнца. Потом перед нами предстала почти полукруглая, окруженная высокими берегами с вековой тайгой бухта. Полное безветрие, изумительная гладь водяного зеркала. Особая, неповторимая красота! Только подойдя к якорному месту, разглядели сливавшийся с лесистыми берегами остров Обсерватории, прикрывающий устье реки.

Стали на якорь. Булыжкин предупредил, что в де-Кастри мы пробудем неделю.

После подъема флага корабельные курсанты, штурман корабля, рулевые и мы с Парийским отправились на берег. Потапенко поручили заниматься с курсантами промерами, а мы с Парийским решили добраться до ближайшей вершины, чтобы с ее высоты рассмотреть все достопримечательности.

В сторону де-Кастри пробита просека, а к вершине не было даже тропки. Все-таки пошли. Склон крутой — не разбежишься. Чащу мелкого березняка миновали благополучно. Дальше потянулся лес. У опушки он был довольно редким, но чем выше мы поднимались, тем теснее смыкались кроны лиственниц и елей. Изредка встречались сосны. Попадались полуистлевшие толстенные стволы, лежавшие, как павшие в битве воины. Ноги тонули во мху. Ветви деревьев так густо переплетались, что кругом царил полумрак и лишь кое-где густоту крон пробивали яркие лучи солнца. Через полчаса мы измотались и сели передохнуть. Теперь уже со всех сторон подступала непролазная чащоба.

Метров через пятьдесят выбрались и не поверили своим глазам: у ног огромная поляна брусничника. Ягоды крупные. Попробовали их — объедение. Наелись до отвала. Такого ягодного изобилия мы в российских лесах никогда не встречали. Обошли поляну по опушке: душа не позволяла топтать такую красоту, давить чудесный дар природы.

Медленно поднимаемся к вершине. Добрались и снова остановились как зачарованные. Вся бухта будто на ладони. Тайга, точно сбежав с далеких гор, достигнув моря, остановилась, залюбовавшись им. Высоченные мысы поднялись крепостями, стерегущими широкую бухту. Наша «Эривань» среди них выглядела маленьким суденышком.

Набрав полные фуражки брусники, быстро спустились с горы и вскоре дошли до причала. Полный прилив. Шлюпка чуть не вровень с настилом причала. Легко спрыгнув в нее, тут же начали грести к кораблю.

В кают-компании только и разговору было обо всем увиденном нами, особенно о свежей бруснике. Командиру не оставалось ничего другого, как разрешить посменно, небольшими группами всем побывать на берегу.

Последние дни Булыжкин и прибывшие с ним подолгу задерживались на берегу, на корабле работали до глубокой ночи. Спешили управиться в срок.

Мои подопечные — корабельные курсанты привели свои записи в порядок, систематизировали собранные материалы. Во Владивостоке им предстоит отчитываться, держать своеобразный экзамен за летнюю практику. Ее оценки входили в выпускной балл.

По всему выходило, что нам пора возвращаться. Запасы угля таяли, а пополнить их было негде. Если с погодой не повезет, то чего доброго и бедовать из-за нехватки топлива придется.

На седьмые сутки двинулись в обратный путь, рассчитывая проходить не осмотренные ранее места побережья в светлое время. Вскоре ветер стал крепчать, по воде пошла зыбь.

Начался шторм. От Песчаного до Белкина нас трепало и мотало крепко. Дрейф небывалый, курс пришлось изменить на семнадцать градусов. Корабль шел почти лагом к волне, крен достигал двадцати пяти градусов. Волны заливали все, что можно залить.

Рулевым удерживать корабль на курсе было чрезвычайно трудно. Гребной винт на волне часто оголялся.

Старпом Каратаев, боцман и строевые, каким-то чудом удерживаясь на ногах, систематически проверяли па верхней палубе крепления всего, что может перемещаться.

Нередко корабль ударялся о волны так, что весь его корпус стонал, а стеньги мачт дрожали мелкой дрожью. Давно уж на всех находившихся на командирском мостике, на верхней палубе не было сухой нитки.

В рубках включено паровое отопление. Там хоть немного можно погреться и обсушиться. Боцман для всех укачивающихся организовал на спардеке «школу рукоделия», как в шутку называли краснофлотцы плетение из троса матов, дорожек и кранцев.

Бедный топтыгин укачался больше всех. Он втиснулся между машинным люком и раструбом вентилятора, лежал в полном изнеможении, никакой пищи не принимал и переменить место категорически не желал.

Вскоре шторм утих. Море, убрав сердитые морщины, засияло спокойной гладью. Заметно потеплело. Наши пассажиры потянулись в кают-компанию.

Да, море действительно закаляет людей. Борьба со стихией, победа над ней, да и весь уклад флотской жизни выковывают настоящий мужской характер.

На обратном пути во Владивосток Булыжкин обошел корабль, побывал во всех кубриках. Он много и интересно рассказывал о борьбе за Советскую власть, о Владимире Ильиче Ленине, расспрашивал людей о службе, о бытовом устройстве, пообещал, что со временем на заградителях будут установлены шахты и подъемники для подъема мин. Один из краснофлотцев спросил Булыжкина насчет отпусков.

— Наверное, сначала надо дело сделать, силу здесь, на море, заиметь да поскорее, чтобы никому не было охоты с нами конфликтовать, а после этого можно и об отпусках подумать, — ответил ему член Военного совета.

Последняя перед прибытием во Владивосток ночная учебная боевая тревога, последнее общекорабельное учение в ночных условиях. Теперь уж на верхнюю палубу поднимают мины и раскатывают их там так, как при настоящей боевой тревоге. Нигде — ни внизу, ни наверху — не пройти: все занято минами. Картина внушительная. Булыжкин вместе с командиром обходят все боевые посты.

— Мины окончательно подготовлены, — докладывает на мостик командир БЧ-П1.

— Начать условную минную постановку! — приказывает командир.

Слышатся команды: «Правая!», «Левая!».

— Сто поставлено… — докладывают на мостик. — Двести поставлено… Окончена постановка.

— Мины разоружить, в погреба спустить!

Учение продолжалось несколько часов, Булыжкин остался доволен действиями экипажа.

— Трудная служба на заградителях, — сказал член Военного совета. — Пока не увидел сам, всей ее сложности не представлял. Ваши минеры в своем деле мастера…

Оценку штурманских знаний курсантов я докладывал флагманскому штурману флота Я. Я. Лапушкину. Просил назначить Ю. Ковеля на «Эривань», на штурманскую должность. Но из этого ничего не вышло. Было принято решение лучших выпускников назначать на ударную силу флота — подводные лодки…

Через несколько дней состоялся первый выпуск курсантов, окончивших прославленное Военно-морское училище имени М. В. Фрунзе и проходивших стажировку на кораблях Тихоокеанского флота. М. В. Викторов объявил приказ о присвоении званий, тепло поздравил выпускников.

Торжественный обед, приготовленный коками учебного отряда, где проходила церемония выпуска, был скромным. Как исключение, по случаю первого выпуска начальник Морских сил разрешил вино. Викторов и Булыжкин провозгласили очень сердечные тосты, поздравили молодых командиров с вступлением в дружную, крепкую и работящую флотскую семью.

Прибыв на соединение, эти молодые командиры сразу же включились в кипучую жизнь своих кораблей. Надо было спешить, неотложных дел всюду было по горло. Им отдавалось все — энергия, ум, способности и увлеченность. Именно поэтому так быстро вырос наш Тихоокеанский флот, ставший грозной силой на морских дальневосточных рубежах.

На флот поступали новые подводные лодки, новые типы самолетов и другая боевая техника, строились береговые артиллерийские батареи, формировались части и соединения.

В декабре 1933 года состоялась первая партийная конференция Морских сил Дальнего Востока. Она отметила достигнутые успехи в строительстве флота и всю свою работу сосредоточила па вопросах быстрейшего освоения поступающих кораблей и техники, освоения морского театра…

Ступеньки ведут на мостик

Мы с Арсением Григорьевичем Головко благополучно выдержали предварительные испытания перед поступлением в Военно-морскую академию. Но мандатная комиссия нам отказала из-за отсутствия «замены».

Летняя кампания закончилась успешно. Нас не ругали. «Томск» стал в ремонт, другие минзаги остались в строю.

Как-то сижу в каюте, навожу порядок в своем штурманском хозяйстве… Неожиданно появляется рассыльный:

— Вас вызывает начальник штаба.

А ведь я всего два часа назад был у Басистого! Значит, что-то срочное.

— На кого можно возложить обязанности флагманского штурмана? — спросил меня Николай Ефремович.

— Лучше Горшкова не найти. А куда же меня? Басистый невольно улыбнулся:

— Вам придется временно командовать «Эриванью». Новиков уезжает за семьей.

— На «Эривани» есть толковый старший помощник — мой однокашник Каратаев, — пробовал возразить я.

— Все правильно, но таково решение начальника Морских сил. Идите принимайте дела. Новиков уезжает завтра. Вечером явитесь вместе и доложите.

На палубе «Эривани» встретил Новикова, Зашли с ним в каюту, и он дал мне последние напутствия. Потом пригласили Каратаева, потолковали вместе и пошли докладывать начальству. К ужину все было закончено. Я ушел домой, а Тихон Андреевич уехал в Ленинград.

При утреннем подъеме флага, когда старпом доложил: «Товарищ врид командира корабля, команда построена» — и мы вместе обошли строй, состоялось мое представление экипажу корабля.

Корабельная жизнь потекла своим порядком. Борис Васильевич Каратаев свое дело знал прекрасно, и мне с ним было очень легко.

Что ни говорите, а командовать кораблем, управлять им — дело заманчивое, интересное, ответственное и, нечего греха таить, льстит самолюбию каждого. Из кораблей мне больше всего по душе были миноносцы. Особенно хороши они во время атаки. Чтобы с дистанции не более сорока кабельтовых успешно атаковать, от командного состава этих кораблей требуется дерзость, умение, отвага, молниеносная реакция и отличное, владение тактикой применения оружия.

На создававшемся в ту пору Тихоокеанском флоте миноносцев еще не было. Самыми крупными — да и быстроходными — среди имевшихся на флоте кораблей были минные заградители. С них начинался надводный флот, на них и проходили службу многие из тех, кто впоследствии успешно командовал не только кораблями, но и соединениями и даже флотами.

…Ко мне в каюту вошел Каратаев.

— Получено распоряжение приготовиться к приемке мин с прибывающего железнодорожного эшелона и перевозке их на минный склад. Минеру указания я дал, механик прогревает машину, чтобы засветло успели ошвартоваться у минного склада.

Отойти от причала, когда стоишь к нему кормой, дело нехитрое. Ветра нет, день светлый. Отдал швартовы и иди себе куда хочешь. Ошвартовать корабль с ходу, бортом к причалу минного склада — дело посложнее.

Еще на мостике, когда отходили от Арсенального причала, я прямо-таки физически почувствовал, как за каждым моим действием пристально, сравнивая меня с Новиковым, наблюдает команда, А оплошать ох как не хотелось! Знал: если буду возиться со швартовкой, авторитета и уважения в глазах людей не заслужу. Каждый член экипажа очень ревниво относится к чести своего корабля и ею дорожит. В своих оценках командира команда безапелляционна и ошибок, неумения командиру не прощает. Слова не скажут, а простить не простят. Часто при такой ситуации командиру подыскивают другую должность.

Кому хочется очутиться в подобном положении? Никому! Мне тоже. Особенно на первых шагах. А я сегодня сдаю перед командой первый экзамен.

Показался пирс склада. Ветер слабенький, но прижимной. Борис Каратаев смотрит на меня, глазами спрашивает, как будем подходить.

— Швартуемся правым бортом. Шар на малый. Рулевой, держать на отдельное дерево левее пирса!

— Концы и кранцы справа приготовить. Шлюпки спустить! — командует старпом.

Подошли и ошвартовались нормально. Смотрю на лица швартовой команды: хмурых нет. Значит, не осуждают. Но я сам знал, что дал несколько лишних команд в машину. Можно было все сделать более расчетливо. Минеры, завозившие на шлюпках швартовы на берег, работали выше всяких похвал. Команда, оттренированная Каратаевым, действовала слаженно и быстро.

Сдав свои мины, с рассветом пошли во Владивосток, к Арсенальному причалу, принимать мины из вагонов. Здесь нужно, будет ошвартоваться бортом. Но как подойдешь, когда между стоящими у причала тральщиками осталась щель, едва превышающая длину «Эривани»? К тому же хоть и небольшой ветер, но отжимной. Вот это задача, по сравнению с которой швартовка у минного склада просто пустяк…

Не без помощи Бориса Каратаева и совместными усилиями команд, высланных с тральщиков на берег для приема швартовов, ошвартовались благополучно.

Командир тральщика «Геркулес» Петр Михайлов сразу же пришел ко мне в каюту:

— Рад, что ты не раздавил мой «Геркулес»! Какого шута тебе вздумалось швартоваться бортом? Это просто чудо, что ты сумел пролезть в такую щель, не натворив бед…

— Начальство приказало принимать мины из вагонов.

— Если бы мы знали об этом, то перешвартовали бы тральщики. Глядишь, метров на тридцать прибавилось бы чистой воды. Поздравляю с крещением!

Позже приходилось в не менее сложных условиях — и в темноте и в непогоду — швартоваться, совершать маневры. Появлялась сноровка, росло умение, приобреталась уверенность. А впервые приобретенный командирский опыт ни один командир не забывает никогда.

В первых числах ноября возвратились во Владивосток. Накануне 7 ноября штурман доложил:

— Товарищ командир, барограф показывает резкое падение давления.

— Наверняка быть штормовому ветру. Фиксируйте каждые два часа давление и силу ветра, — приказал я штурману.

Вскоре ветер достиг почти десяти баллов. Я обошел корабль. Осмотрел швартовы. Стальные, старые и ржавые, принятые еще вместе с кораблем тросы натянуты как струны, но держат хорошо.

Ночью повалил густейший снег. Еще раз пришлось проверить швартовы держат. Завести бы дополнительные концы, но их нет. Наш военный порт мог выдать нам новый стальной трос только на горденя для подъема мин из погреба. Больше никаких тросов не было.

Утром, часов около семи, вдруг почувствовал, как корабль вздрогнул, как будто кто-то навалился на него.

В иллюминатор вижу, как быстро промелькнул борт стоявшего рядом заградителя «Ворошиловск». Выскочил па верхнюю палубу. Ветрище силы необычайной, снег валит, не видно ни зги.

Наш корабль вынесло на середину бухты и поставило лагом к ветру. Побежал на корму. Там уже Каратаев. Половина правого кнехта вывернута, на ней болтается стальной трос, второй трос тоже оборван, висит за кормой.

— Борис Васильевич, какая холера нас держит лагом к ветру?

— Сверху глядел — ничего не видно. Сейчас отдраим кормовые лацпорта и посмотрим.

Раздался свисток переговорной трубы из погреба.

— Под кормой швартовая бочка, — доложил Коваленко, — зацепились за нее винтом.

Вот это да! Как же от нее освободиться?!

— Товарищ командир, а что, если попробовать носовой швартовый конец через канифас-блоки протянуть на корму, — предложил Коваленко, — закрепить его на бочке и брашпилем оттянуть ее от винта подальше, потом…

— Потом задним ходом отойти!.. — чуть не в один голос сказали мы с Каратаевым.

Так мы и избавились от бочки.

Когда ветер стих, пошли к причалу. К концу швартовки тучи разорвало. Все вокруг было белым-бело. Улицы и стенки причалов выстланы пушистым ковром.

…Застаиваться нам не давали. Часто выходили мы в море для обеспечения боевой подготовки различных соединений. На флотских учениях минзаги, как правило, изображали все классы кораблей «противника». Нас «атаковали» и самолеты, и шустрые торпедные катера, а «добивала» береговая артиллерия.

В начале декабря 1933 года, возвращаясь с командиром бригады подводных лодок Кириллом Осиповичем Осиповым после обеспечения подводников, продрогшие и промерзшие на свирепом норд-весте, ошвартовались в Малом Улиссе — принять пресную воду. Не прошло и двух часов, как рассыльный принес в кают-компанию во время ужина семафор: «Командиру Эривани. Получите в порту две бухты стального троса для швартовов. Командир Главного военного порта».

— Просто чудеса! — воскликнул Борис Васильевич. — Ушам не верю. Обычно в порт ходишь, ходишь, а тут сам командир порта приглашает получить стальной трос.

— Выходит, права поговорка: «Нет худа без добра», — говорит Потапенко. — Не оторвало бы нас от берега в праздник, не видать бы нам новых швартовов как своих ушей.

Нравилась мне кают-компания «Эривани». Здесь о серьезном говорили по-серьезному, над смешным смеялись от души, умели подтрунивать друг над другом. Молодец Каратаев, старший в кают-компании!.. Да и Тихон Андреевич шуткой, прибауткой или присказкой не брезговал. Известно: на веселье дело спорится и работать легче.

Однажды, когда пробежала уже половина декабря, без стука раскрылась дверь каюты.

— Товарищ командир, наш командир прибыл! — радостным голосом доложил рассыльный.

«Наш командир…» Сразу видно, любят на корабле Новикова. Вот дослужиться бы и мне до такого!

Снова раскрылась дверь. Теперь уже вошел сам Тихон Андреевич. За ним улыбающийся Каратаев.

— Как живете-можете? — весело спросил Новиков.

— Мачты, пушки и прочее на месте. Винт и руль целы. Людских потерь нет. Остальное сами увидите. Подробно доложит старпом.

Через полчаса пошли докладывать начальству. Комбрига на месте не оказалось, двинулись с докладом к Басистому.

— Присаживайтесь. Как съездили, Тихон Андреевич?

— Хорошо, но расставание с Ленинградом, конечно, было грустным. Девчонки ревмя ревели и мать довели до слез. Ну а в поезде впечатлений масса — отошли. Как увидели Владивосток и бухту, то в один голос только и пошли пищать: «Как красиво!»

— Имеете какие претензии к флаг-штурману? — спросил Басистый.

— Имею.

— Какие? — удивился начальник штаба.

— Напористости мало. Получил две бухты троса, а надо было четыре, шуткой закончил Новиков.

Вот и кончилась моя своеобразная стажировка в командирской должности. Приобрел я для себя много полезного и, кажется, завел новых и верных друзей.

Не прошло и недели, как снова вызов к Басистому.

— У меня к вам серьезное дело есть, — сказал Николай Ефремович. Уверен, оно придется вам по душе. Наше соединение пополняется двумя минными заградителями — «Астрахань» и «Теодор Нетте», вернее — двумя пароходами, такими же, как «Томск». Одним из них вам предстоит командовать.

Не без волнения читаю приказ: «…назначить командиром минного заградителя „Теодор Нетте“ Андреева Владимира Александровича…»

— Николай Ефремович! (Впервые осмелился я так к нему обратиться.) За науку спасибо, за все доброе тоже, — с волнением стал я благодарить начальника штаба.

— Это вы уж бросьте! — прервал меня Басистый. — Благодарить меня не за что. Вписал вас в приказ начальник Морских сил. Видать, не забыл своего строптивого «флажка»… Сегодня флагштурманские дела сдайте Горшкову, а завтра в торговом порту принимайте вместе с комиссией свой «Теодор Нетте». Костяк команды подобрали подходящий: с других минных заградителей. Главный старшина машинистов Углицкий десятерых стоит, да и других в машинную команду флагманский механик Соколов лично подбирал. Главного старшину минеров Коваленко мы с «Эривани» у Новикова забрали. Парийский тоже для вас постарался. Что еще могу сказать? Рад, что все флагманские специалисты протянули руку помощи своему товарищу по штабу. Не забывайте и цените эту помощь. Да, вот еще что! Характер у вас что порох. Так вы поосмотрительнее будьте. Помните, не все крепости можно взять с ходу. Учитесь властвовать собой!.. Ну, ни пуха ни пера! А лучше — семь футов под килем!

Крепкое рукопожатие — и я на верхней палубе, где ровный, уже по-осеннему прохладный ветер освежает мое лицо.

Дела сдал Сергею. Георгиевичу Горшкову. В кармане у меня список тридцати пяти человек, отобранных флагманскими специалистами в экипаж «Теодора Нетте». Парохода пока еще нет, и я как бы без дел…

В один прекрасный день председатель приемной комиссии сообщил, что на следующее утро «Теодор Нетте» подойдет к флотскому угольному складу, куда к 8.00 надлежит прибыть всем членам комиссии и назначенному личному составу.

Вид нашего корабля, изрядно потрепанного, восхищения ни у кого не вызвал. Мало того, на корабле не было второго якоря. А стальные швартовые тросы — сплошная многовековая ржавчина!

Однако поднимались мы по трапу на свой «Теодор Нетте» без тени уныния, с одной только мыслью: сделаем корабль таким, каким подобает быть на флоте…

Приняли угля столько, чтобы хватило на всю зиму и до конца ремонта. У стенки судоремонтного завода нас поставили рядом с «Астраханью».

За зиму нужно было успеть оборудовать в трюмах для мин стальные стеллажи, установить клети-подъемники (своеобразный лифт, работающий с помощью паровых лебедок). Это уже достижение. Кроме того, корабль вооружался более мощными 120-миллиметровыми орудиями, расположенными в носу и на корме, устанавливались счетверенные пулеметы для стрельбы по самолетам, а в днище корабля наконец-то будет оборудована шахта для электромеханического лага. Предусмотрено место и для установки гирокомпаса. Одним словом, будем мы хоть куда.

…Стоят у стенки завода рядом два корабля, построенных Невским судостроительным заводом еще в 1912 году специально для плавания в дальневосточных северных шпротах. На случай беды они имели даже парусное оснащение. На кораблях идет негласное соревнование: кто лучше переоборудует свой пароход в минный заградитель, или, как подсмеивались подводники, в «миновоз». Дружба дружбой, а все же ревниво поглядываем друг на друга…

По мере того как оборудовались жилые помещения для размещения личного состава, к нам прибывало молодое пополнение. К концу декабря экипаж полностью укомплектовали, и получился он почти на семьдесят пять процентов комсомольским. К заводу мы стали в декабре, и на все работы нам дали четыре месяца. Мы создали бригады по очистке трюмов, помещений. Организовали между бригадами соревнование. Там, где было наиболее трудно, бригадирами поставили коммунистов.

День и ночь кипит работа. У машинной команды дел выше головы: перебрать и отрегулировать своими силами нужно не только главную машину, всякие донки и трюмные насосы, но и восемь паровых лебедок, брашпиль, рулевую машину. При этом лебедки нужно ремонтировать так, чтобы у каждого трюма одна из двух всегда была в готовности для оборудования трюмов стальными стеллажами, металлическими подъемниками. Одним словом, машинная команда работает круглосуточно, забыв о выходных днях. Пример подают младшие командиры Углицкий, Башкирцев, трюмный Сердюк, все коммунисты и комсомольцы. За короткое время мы сумели разрозненный вначале коллектив превратить в необычайно спаянный и дружный.

Машинная команда проявила инициативу: с берега ребята притащили старые медные и латунные обрезки труб, какие-то, чуть не вековой давности, клапана, гайки и даже обрезки медных листов. Увидев все это, я, естественно, удивился:

— Зачем нужен такой хлам на корабле?

— Так мы же для пользы дела… Мы из них литники сделаем, — отвечает молодой шустрый трюмный.

— Какие еще литники?!

Появившийся на палубе мой однокашник по подготовительному училищу, закончивший Военно-морское инженерное училище, старший механик корабля Козловский горячо вступился за своих подчиненных:

— В нашем военном порту на технических складах нужных материалов совсем не густо, а то, что имеется, отдают подводным лодкам. Ну, вот мы и решили в нерабочее время пособирать на территории завода цветной металлолом. В литейном цехе мне обещали из этого лома отлить нужного диаметра болванки литники. Из них мы на нашем корабельном токарном станке любую штуку смастерим!..

Для порядка я строго предупредил, чтобы чего доброго вместо хлама что-нибудь дельное с завода не приволокли. А на душе у меня было радостно!

Пушкари-комендоры негласно влились в заводскую бригаду, оборудующую артиллерийские погреба, а также клепаные крепления под орудия. Когда же установили пушки, то комендоры стали ухаживать за ними, словно за красными девицами. За комендором Грановским, московским комсомольцем, и хозяином второго орудия сибиряком Карягивым трудно было угнаться. Особенно запомнился мне Карягин, крепыш, со светлыми кудрями, с глазами необычайной синевы. У него была удивительно щедрая душа, он всегда готов был помочь товарищам, но если кто слукавит, смалодушничает, скажет только: «Гнилушка ты, а не человек». В работе Карягин был азартен, любил помериться силой с друзьями. Такой в беде не согнется и товарища всегда выручит.

К Майским праздникам 1934 года «Астрахань» и «Теодор Нетте» закончили все работы, связанные с переоборудованием, прошли ходовые испытания, замеры скоростей на мерной миле, определили девиацию, набрали полный запас угля и в один и тот же день и час 1 Мая подняли Военно-морские флаги и флаги расцвечивания.

Мостик

Привычка вставать в 5.30 мне не изменила. И другие командиры, мои подчиненные, тоже стали вставать очень рано. Сигнала побудки еще нет, а командный состав уже на ногах.

Во время физической зарядки командир корабля, командиры подразделений всегда со своими подчиненными. Организованное проведение физзарядки задавало нужный ритм всей корабельной жизни.

Хоть и невелика была вначале на корабле партийная организация, но именно коммунисты во всех хороших делах и начинаниях, были первыми. За ними во всем следовали комсомольцы. Возглавлял их неутомимый, энергичный Турусин. А когда на корабль пришел заместителем по политической части Сергей Баляскин, с которым мы вместе ехали из Кронштадта на Дальний Восток в 1932 году, воспитательная работа стала еще действенней.

С. С. Баляскин — личность примечательная; Обликом и характером — чистый россиянин. Лицо открытое, глаза серо-синие с поволокой, глубокие, проницательные, рост богатырский. Его внешность и открытый, доброжелательный характер удивительно располагали к нему. Баляскин любил рассказывать о природе, обо всем увиденном в детстве, о встречах с Пришвиным. Одним словом, был он человеком компанейским, начитанным, умел притягивать к себе людей, зажигать их своей увлеченностью.

У нас с Сергеем вскоре установились дружеские отношения, и мы нередко заглядывали друг к другу в каюты — поделиться мыслями, а то и просто поговорить. Бывало, Баляскин, не стесняясь, прямо говорил мне о моих промахах и даже ошибках. Кто их не совершает, особенно на первых порах командования?! Однако кому приятно слышать о них?! Видя мою реакцию, Баляскин высказывал все, что нужно, и уходил к себе в каюту. А потом через час-другой заходил снова и приветливо говорил:

— Ну как, командир, остыл? Пойдем в кают-компанию, поговорим. Там уже вестовые по твоему рецепту чаек заварили.

Кипишь-перекипишь, бывало, и задумаешься. Конечно, обидно: за чем-то недосмотрел, кого-то зря взгрел чуть ли не на полную катушку. А можно было просто сделать замечание человеку, втолковать… Выходит, прав замполит, и уж совсем хорошо, что прямо в глаза сказал!

Другой раз я к нему заходил и выкладывал свое мнение не менее откровенно. Так и пошло. Коли что трудное появлялось или хорошее — всегда обо всем говорили друг другу без обиняков. Бывало, и попетушимся оба, но всегда поймем друг друга и постараемся помочь. Так рождалось настоящее товарищество.

Перешли мы для отработки организационных задач в самую красивую на острове Русском бухту Новик.

На боевых постах идут тренировки с учебными минами, а орудийные расчеты занимаются на станке заряжания и на приборе Крылова.

День чудесный. Туман еще не закрыл зеленых лесов на окрестных сопках и на вершине горы Русской. С корабля видно даже разнотравье, удивительно крупные яркие цветы, покрывающие все поляны и каким-то чудом забравшиеся на островерхие камни. На мелководье в затаенных местах плавают утки — «морские курочки».

Тишина такая, что с берега — а до него метров шестьсот, не менее человеческие голоса слышны.

На корабле шум лебедок, поднимающих в клетях мины из погребов. Мины расположены в десять ярусов, и машинисту на паровой лебедке надо не ошибиться — попасть на нужный ярус. Сделать это непросто, так как никакой сигнализации нет. Перед машинистом только барабан лебедки, на котором то наматывается, то разматывается трос.

За тренировками на боевых постах удобнее всего наблюдать с верхнего мостика: видна вся палуба корабля. Все идет нормально. Флотский народ трудится с усердием. И вдруг поломка. Молодой машинист на полной скорости поднимал клеть и не уменьшил скорости, когда клеть подходила к стопорам. В результате стопор согнул подъемник. Досадно — еще не успели начать плавать, а погреб уже вышел из строя.

— Вахтенный! Углицкого и Башкирцева мигом вызвать наверх ко второму минному погребу! — командует старший помощник.

В те времена на минных заградителях телефонная связь командирского мостика была только с артиллерийскими орудиями, а также с кормой, где по боевой тревоге находилось место командира минной части.

Прибежавшие из машинного отделения Углицкий и Башкирцев опять проявили себя с самой лучшей стороны. Они быстро смекнули, в чем дело, и предложили усилить крепление обоймы стопора болтами, а лучший минер главный старшина Коваленко нашел в минной кладовой новый штырь.

К вечеру поломку исправили. Устроили комсомольскую «летучку», на которой состоялся серьезный разговор с виновниками. Решили срочно покрасить марки на тросах подъемников в белый цвет и поставить на грузовых мачтах затемненные синие лампы, чтобы лебедочник мог лучше видеть работающий трос, пришли также к выводу, что надо больше тренироваться ночью. Все эти дельные предложения исходили от комсомольцев и были в скором времени осуществлены.

Для тренировки наводчиков флагманский артиллерист бригады Артем Брезинский передал нам прибор Крылова, а вот дальномерщикам явно не повезло: дальномер новенький, да тренироваться приходилось все по неподвижным, береговым, целям. Дня не проходило, чтобы корабельный артиллерист Москалев не просил дать возможность потренироваться по морской, движущейся, цели…

Беспокойство артиллериста было понятным: 6 каких выходах в море может идти речь, пока корабль не сдаст всех организационных задач! Без этого нам не дадут разрешения поднять вымпел, а значит, и быть зачисленными в плавающий состав.

Обидно: все корабли плавают, а мы находимся только в пределах бухты Новик. Есть только один выход — нажать и побыстрее сдать организационные задачи.

Решили: соберем команду и выложим начистоту все — коли хотите плавать и догнать тех, кто на два года раньше вступил в строй, тогда кровь из носу, а задачи надо сдать через две недели.

Так и сделали. Собрание прошло интересно, а нам с замполитом принесло большую пользу.

На собраниях, которые проводил Баляскин, обычно не велось никаких протоколов, и, пожалуй, самое главное, что их характеризовало, — это предельная искренность. Вот и на этот раз все были едины во мнении: «Томск» и «Эривань» догнать!

Наконец настал долгожданный час. Организационные задачи принимал у нас штаб бригады во главе с Басистым. Сдали все без натяжек. По лицу Николая Ефремовича я видел, что он доволен.

Вскоре пришел и приказ. Мы подняли вымпел. Это означало, что «Теодор Нетте» вступил в строй боевых кораблей. В это же время вошла в строй и «Астрахань». Все-таки оказалось, что обогнать Марина, который теперь командовал «Астраханью», совсем нелегко! А уж в управлении маневрами корабля, особенно при швартовках, лучше его не было…

Так, у теодоровцев продолжалось негласное соревнование с астраханцами.

По минной части, которой у нас командовал очень толковый минный специалист и командир Пехарев, наши дола обстояли несколько лучше, чем у астраханцев, за исключением одного — выборки и подъема из воды поставленных мин. Как мы ни старались, а нередко «Астрахань» — хоть на две-три минуты! выбирала свои мины раньше нас.

По решению комбрига Васильева минные постановки первоначально мы отрабатывали вместе. О том, что эту задачу у нас будет принимать комбриг, мы знали. К ней усиленно готовились.

Сорок учебных мин, контрольных пеньковых концов (для определения фактической глубины, на которую стала мина) с металлическими буйками, похожими на каравай хлеба, за что их называли «хлебчики», вешки, необходимые для обозначения места фактической постановки мин, а также все нужное для выборки мин из воды — все тщательно проверено и готово к использованию…

Стоим в бухте на рейде. Раннее утро. Как говорится, солнышко еще не проснулось. Я вышел из каюты на верхнюю палубу и вижу: на флагманском корабле подняты паши позывные и еще какие-то сигнальные флаги.

— Сигнальщик, что за сигналы на «Томске»?

— Позывные наши и «Астрахани» и сигнал «Командиру срочно прибыть к флагману».

Только мы успели отвалить от трапа, как смотрим: и от «Астрахани» шлюпка тоже отошла. Тут уж гребцов и подгонять не нужно. Сами жмут что есть духу. К трапу «Томска» подгребаем чуть впереди, но есть на флоте неписаное правило вежливости: младший уступает дорогу старшему. А Марин и годами старше меня, да и командиром минзага стал на два года раньше.

На «Томске» начштаба бригады вручил командирам кораблей по секретному пакету с широкой красной полосой, пересекающей его по диагонали. И добавил:

— Готовить корабли к выходу экстренно. Все остальное узнаете, когда прочитаете документ сегодняшнего учения. Комбриг пойдет на «Астрахани», а на «Теодоре» на учении будут представители штаба бригады. Ясно?

Вот так дела… Выходит, не успели мы взять в руки пакеты, как учение уже началось, и время будет учитываться с точностью хронометра.

— Товарищ Андреев, с вами на вашей шлюпке пойдут флагманский артиллерист Брезинский и механик «Томска» Пинчук.

Пока я выслушивал указания начальника штаба, шлюпка Марина уже отвалила. Попробуй теперь нагони ушедшее время! Наконец все представители собрались, и наша шлюпка тоже отвалила.

— Ребята! Началось зачетное учение. Дорога каждая секунда, жмите, чтобы весла гнулись!..

Видывал я много гребных гонок, сам в них участвовал, призы брал, но чтоб с такой скоростью шла шлюпка, видеть еще не приходилось.

Не успела шлюпка подойти к трапу «Теодора», как я, не выдержав, кричу:

— Старпом! Экстренная съемка с якоря! Через десять минут командному составу собраться в кают-компании!

Загремели колокола громкого боя, расположенные во всех помещениях. Им вторили команды старпома, передаваемые в мегафон с верхнего ходового мостика. В миг ожил весь корабль. Люди, как и положено на флоте, бегом бросились к своим местам. Снимаются брезентовые чехлы с орудий, с грузовых лебедок. Все знают: если выходим в море, то только в полной боевой готовности по боевой тревоге.

Обычно для того чтобы прогреть, довести до нужной температуры любую главную паровую машину, требуется несколько часов. А тут — экстренно. В правилах эксплуатации такое предусмотрено, но подвластна машина только мастерам своего дела. Чуть где промашка — машина выведена из строя, и без вмешательства завода не починишь. Знаю, как трудно сейчас приходится в машинном отделении. Хоть вся машинная команда, — ребята один к одному, все равно волнуюсь. Да и проверяющий Пинчук первый раз за флагманского механика.

У флагманского артиллериста Брезинского требование: пушка и орудийный расчет — одно целое. Стало быть, люди должны работать безукоризненно точно и максимально быстро. А в артиллерийских погребах порядок и чистота должны быть, как в лазарете.

Артиллерия была всей жизнью Артема Брезинского. У него был острый ум и молниеносная реакция. Я догадывался, что мечтал Артем не о нашей разнокалиберной с самыми примитивными приборами управления артиллерии. Как только на флоте был образован дивизион из новых сторожевых кораблей, в командование которым вступил Тихон Андреевич Новиков, Артемий Георгиевич Брезинский стал дивизионным артиллеристом. А когда Северным морским путем с Балтики пришли эскадренные миноносцы «Сталин» и «Войков», когда образовалась 7-я морская бригада, он стал флагманским артиллеристом бригады.

— Товарищ командир, командный состав собран!

Вместе с Баляскиным, который тоже успел ознакомиться с содержанием пакета, спускаемся в кают-компанию.

— Штурман, карту Уссурийского залива! Накладываю на карту полученную кальку минного заграждения.

— Прошу внимания. Времени у нас предельно мало. Суть учения: совместно с «Астраханью» производим в Уссурийском заливе условную минную постановку полного запаса мин. Какие вводные будут давать проверяющие, увидим. После условной минной постановки следуем в залив Славянский, где и производим совместно с «Астраханью» минную постановку — по тридцати учебных мин. Прошу штурмана обратить особое внимание на счисление, а минера на организацию постановки мин одновременно с двух постов!

Сергей Баляскин добавил, что проводить собрание всего личного состава не будем: нет времени, да и обстановка не позволяет. Вся партийно-политическая работа должна быть сосредоточена в боевых частях, на боевых постах, где и следует довести до людей цели и задачи похода.

Не успел Баляскин закончить, как в кают-компанию не вошел, а буквально влетел главный старшина машинистов Углицкий:

— Товарищ командир, машина к походу готова!

— Немедленно поднять наши позывные!

Все командиры разошлись по своим местам. Я же, прихватив из каюты бинокль, быстренько поднялся на верхний мостик.

— Как «Астрахань»? Не поднимала еще своих позывных?

— Никак нет, не поднимала, — немного тушуясь, докладывает сигнальщик-первогодок. И вскоре: — Товарищ командир, «Астрахань» подняла свои позывные.

Выходит, минут пять мы выиграли. Они нам пригодятся.

— Старпом! Учебно-боевая тревога. Якорь-цепь подобрать, оставить на клюзе одну глубину.

Вижу: от «Томска» отвалили две шлюпки, на одной комбриг, на другой начальник штаба бригады.

Не прошло и четырех минут, как старпом доложил:

— Корабль к походу и бою изготовлен.

— Командир, а ведь вроде ничего получается! — обращается ко мне Баляскин.

Пока ничего, это верно, но подождем: ведь недаром говорится — цыплят по осени считают.

— Старпом! Начальника штаба я сам встречу у трапа. Как только он ступит на палубу, чтобы трап был вмиг поднят и завален!

Подошла ожидаемая шлюпка с Басистым.

— Товарищ начальник штаба, корабль к бою и походу изготовлен.

Пока мы поднимались к штурманской рубке, комбриг успел прибыть на «Астрахань», и там подняли на мачте красный флаг с белой пятиконечной звездой — флага младшего флагмана.

— «Астрахань» снялась с якоря, — докладывает старшина сигнальщиков Глухов.

Еще одну проверку на бдительность сигнальной вахте учинил комбриг.

— Старпом! Следуйте за флагманом и дальше кабельтова не упускайте: с сопок может спуститься туман. Сам я по старой штурманской привычке давно уже определил наше место якорной стоянки и занес его в свою штурманскую записную книжку. Сейчас записал время съемки и отсчет лага.

Как только вышли из бухты и легли в кильватер «Астрахани» курсом на выход в Уссурийский залив, Басистый объявил:

— Штурману — туман! Условная минная постановка строго по счислению! Только в конце ее имеете право определить свое место.

Басистый, дав нам вводную, сказал, что пойдет по кораблю. Баляскин отправился его сопровождать. Походив с хорошим начальником по кораблю, многому можно научиться.

Условная минная постановка на кораблях прошла удачно, ошибки в счислении не выходили за пределы установленных норм. Мины опустили в погреба. Пока мы шли к заливу Славянскому, команда пообедала и немного передохнула.

Фактическая минная постановка производилась тоже до счислению. Контрольные концы при сбрасывании мин не перепутались, вехи, которыми отмечали начало и конец постановки мин, стали нормально. Каждый корабль стал на якорь у своей линии мин.

Флагманский штурман бригады Сергей Георгиевич Горшков вместе с корабельными штурманами определил степень точности постановки мин каждым кораблем. Флагманский минер Борис Васильевич Каратаев (Арсений Григорьевич Головко был переведен на должность начальника штаба бригады торпедных катеров) с корабельными минерами по контрольным концам определил точность постановки каждой мины.

Криминалов не было. И штурмана и минеры со своим делом справились. Теперь окончательная оценка зависела от того, как быстро корабль выберет из воды свои мины. И главное — не потерять ни одной!.. Если потеряем — дело дрянь: дежурить и тралить придется до тех пор, пока не найдем. И уж, конечно, вместо плюса за боевую подготовку заработаем здоровенный минус.

Погода стояла тихая. Вода в заливе — что зеркало.

Поэтому, хоть день пошел уже под гору, выборка мин все-таки началась. Требовалось к каждой мине по очереди подвести на шлюпке пеньковый трос, закрепить его за контрольный конец мины и лебедкой подтащить ее к борту корабля. Затем грузовой стрелой поднять на борт. Вроде бы все просто… Но сноровка в этом деле требуется немалая. Да и как-никак хочется все сделать побыстрее, чтобы обогнать «Астрахань»…

С мостика замечаю, что корабль Марина переходит от мины к мине, а на якорь не становится. Вот это да! Молодец Марин! Что придумал! Явно обгонит нас… Пробую делать, как Марин. Получилось. Да и людям так работается веселее: грести, заводя трос к мине, нужно теперь на значительно меньшее расстояние. Уже два десятка мин на борту. Принялись за последний, третий. Как вдруг со шлюпки раздается:

— Стоп машина, проводник на винт намотало!

Винить гребцов нечего, сам виноват: не сумел провести маневр кораблем. Все попытки очистить винт со шлюпки оказались безуспешными. Водолазов бы сейчас! Но они в нашем штате не предусмотрены. Однако на «Астрахани» водолаз есть.

Горестно размышляю — и вижу, как с кормы кто-то прыгнул в воду.

— Что за кавардак на корме?! — кричу в переговорную трубу.

— Это машинист Башкирцев вместо водолаза нырнул очищать винт! Прихватил с собой боцманский нож…

— Чем нырять с борта, откройте в кормовом минной погребе лацпорт (так называется люк для сбрасывания мин с нижней палубы), спустите шторм-трап или беседку, чтобы легче было работать!..

Что ни говори, а Башкирцев толковый младший командир…

Работа по очистке винта хоть и медленно, но продвигалась. А тем временем «Астрахань» уже почти заканчивала выборку своих мин. Я спустился в минный погреб и наблюдал за работами. Сквозь открытый люк слышу голос рассыльного:

— Товарищ командир, семафор!

— Читай.

— «Командиру. Могу прислать водолаза. Марин».

— Пиши: «Командиру „Астрахани“. Благодарю за товарищескую помощь, заканчиваем своими силами. Андреев».

Наконец-то винт очищен. Но сорок минут улетело безвозвратно. И все по моей вине. Сам учил людей, как лучше работать, а гут…

Залюбоваться можно, как экипаж трудится, стараясь нагнать упущенное командиром. Да, с такими ребятами можно хоть в огонь, хоть в воду. А это в нашем военном деле самое главное.

«Астрахань» тем временем начала тралить, — видимо, потеряла мину.

— Сигнальщик! Семафор на «Астрахань»: «Командиру. Могу выслать две шлюпки с тралом. Андреев».

И тотчас получил ответ: «Когда выберешь мины, присылай. С благодарностью. Марин».

Соперники соперниками, а жили мы дружно.

К концу кампании наши показатели были не ниже, а даже чуть выше, чем у других кораблей.

Необычное задание

В тридцатых годах, да и в начале сороковых, на Дальнем Востоке было тяжеловато с овощами, а их требовалось все больше и больше. Флот, как и край в целом, продолжал бурно развиваться. Некоторые его части дислоцировались в самых отдаленных районах, снабжение которых шло только морем. Перевозками продуктов, строительных материалов, техники занимались суда торгового и рыболовного флота, но они снабжали в основном гражданские организации и армейские части. На флоте же своих транспортов не было, кроме «Самоеда», судна американской постройки времен первой мировой войны. Одно это судно, естественно, не могло справиться со всем необходимым флоту объемом перс-возок.

В один из осенних дней, уже холодных и пасмурных, рассыльный передал мне записку. Читаю: «Товарищ Андреев, прошу прибыть, если возможно, то не задерживаясь. И. Прошкин». Если уж сам командир Главного военного флота Иван Егорович Прошкин с нарочным записку прислал — значит, дело спешное.

До здания Главвоенпорта добрался быстро и сразу к Прошкину.

— Не ждал, не ждал, что так скоро прибежишь. Ну, как поживаешь? Отхлебнув из стакана крепкого чаю, Прошкин перешел к делу. — Дня через три-четыре прибудет эшелон с картошкой. Куманин из Совгавани требует, чтобы ему скорее подавали овощи, иначе они могут померзнуть. В торговом флоте никаких транспортов нет. Придется использовать твой «Теодор Нетте», благо он стоит у стенки и сумеет быстро выполнить все предварительные работы. Подумай, куда бы ты мог принять эшелон картошки.

— Никуда, кругом мины.

— Это ты мне брось! В четвертом трюме между коридором вала и бортом есть пространство высотою в три метра. Но этого мало. Требуется еще площадь. Подумай…

— Твиндек четвертого минного погреба… И опять мало. Придется занимать еще и третий погреб.

— Вот это уже дело.

Иван Егорович при мне переговорил по телефону с Викторовым и получил у него разрешение использовать «Теодор Нетте» для перевозки картошки, после того как он сдаст мины и выполнит все предварительные работы.

— Как только через штаб получишь указание, товарищ Андреев, не медли. Я понимаю, конечно, что ребятам с картошкой возиться не радость, да и потом, чтобы привести корабль в порядок, придется много потрудиться. Так ты со своим замполитом растолкуй команде, что и почему. Моряки — народ понятливый.

— Один Баляскин растолкует «на все сто», да и я все же кое-что умею. А ты, Иван Егорович, помог бы нам с теплым обмундированием. Прошлую зиму прозимовали, имея на весь корабль пять пар валенок и столько же старых полушубков. Люди круглосуточно несут вахту у орудий. Сигнальщикам, вахтенным тоже нужно теплое обмундирование… Может, и для Баляскина какой ни на есть регланишка найдется?

— Я думал, ты запросишь такое, что хоть самому раздевайся… Вот сдашь мины, придешь к стенке порта и получишь полностью все, что положено для верхней команды. Постараемся что-нибудь и твоему Баляскину найти. Ну, ни пуха ни пера!

Я рассказал Баляскину о предстоящей работе.

— Ну что ж, командир, нам не привыкать, — спокойно сказал замполит. Всякое приходилось возить. И картошку довезем. Да не куда-нибудь, а в Советскую Гавань, самую красивую в Приморье…

Часов за двенадцать до отхода к нам на корабль явилась группа летчиков. Старший представился и вручил пакет. В нем было сказано: группу принять на борт, высаживать в пунктах, которые укажет старший.

…Подошли к первой бухточке. Гудели, гудели, а на берегу никакого внимания — не высылают плавучих средств, как положено в таких случаях. Пришлось спустить на воду шлюпку. В нее сели четверо летчиков со своим багажом и наши гребцы. Шлюпка отвалила и лихо пошла к берегу. Сигнальщик не спускал с нее глаз. И вдруг докладывает:

— Шлюпка перевернулась и болтается вверх килем! Вскоре шлюпку выбросило на берег, к счастью, не скалистый, а галечный. Оставалось одно — послать вторую шлюпку. Старшине шлюпки Коваленко я успел только крикнуть: «На берегу накат от волны большой!» Подгонять людей не было нужды, гребли что на хорошей гонке.

Ребята оказали помощь «потерпевшим», помогли летчикам перетащить вещи поближе к жилым домам, и обе шлюпки возвратились на корабль.

Чем больше я думал о случившемся, тем острее ощущал собственный промах. Как обычно в минуты огорчений, я ушел в укромное местечко, на нижний мостик, что рядом с ходовой и штурманской рубками. На корабле все эту мою привычку знали и в таких случаях деликатно молчали…

В следующий пункт — Самаргу — мы прибыли чуть ли не на исходе светлого времени. Место знакомое, смело стали на якорь близко к берегу. Не успели погудеть, смотрим: к нам уже бежит хлопотливый катерок. Бойко подошел к правому трапу. На борт поднялся директор промысла.

— Ба, кого я вижу! Вот это встреча! А я иду и думаю: что за корабль? Оказывается «Теодорушка» — спаситель рыбацких душ…

Действительно, во время одного из учений, в котором наш корабль традиционно обозначал силы «противника», далеко от берега мы обнаружили полузатопленную со сломанной мачтой шхуну. На ней оказалось пять рыбаков из Самарги. Во время шторма их унесло в море. Мы обнаружили рыбаков, подняли их на борт, накормили, переодели, дали поспать и доставили в Самаргу. Что тут особенного? Закон морского братства требует оказывать помощь потерпевшему. Мы уж и забыли об этом происшествии. А рыбаки помнили…

Взяв с собой четырех летчиков и их имущество, директор промысла попросил:

— Сделай милость, не уходи, пока я не приду еще раз на катере. Не то навек обидишь.

И что бы вы думали — возвратился до ужина, да еще с дарами. Рыбаки просили передать команде бочку с соленой кетой, мешок копченых спинок горбуши и восемь ящиков рыбных консервов. Как я ни возражал, ничего не помогло…

В Советской Гавани с картошкой вначале мучились. Насыпали ее в мешки, а их грузили на любые плавучие средства. Темпы были, конечно, низкие. Но и тут выручила народная смекалка. Решили подвести кунгас вплотную к кормовым лацпортам, из четырех досок сделать желоб и засыпать в него картошку лопатами. Дело пошло, да как быстро…

Только мы собрались отмыть корабль от картофельной грязи, а команде дать денька два отдохнуть, как к нам прибыл командир базы М. Ф. Куманин. Он поблагодарил нас за привезенную картошку и рассказал, что некоторые приморские районы из своих скромных запасов в порядке помощи флоту выделили некоторое количество овощей, а вывезти их нечем.

— Одна надежда — на ваш корабль… — заключил. Куманин.

Пригласил Баляскина, посоветовались и решили дать команде помыться, немного отдохнуть и часиков через семь выйти в море.

Вышли в поход в три часа. Команду, кроме баковой и машинной, не тревожили. Ночь выдалась хорошая, тихая. По всему небосводу зажглись яркие звезды.

Идем вдоль побережья. На рассвете стала видна вся прелесть мысочков, бухт и бухточек, утесов и сопок. Дышим каким-то особенным ароматом, принесенным с берега. Первозданность природы, необычайно сложные сочетания цветов, контуры обрывистых утесов и мысов производили сильное впечатление.

Уже теперь, на склоне лет, могу твердо сказать: кто с моря берегов не видел, тот настоящей красоты не познал. Эта красота приносит человеку радость и душевную успокоенность, особенно после шторма. Сколько я ни плавал, но ни разу не замечал, чтобы люди, умеющие ценить природу и любоваться ею, могли быть грубыми…

Давно пройден маяк Золотой, а нам хода еще не менее четырех часов. В конце концов подошли. Малюсенькая бухточка, на берегу — веселый ручеек и всего с десяток домов. Послали шлюпку. Обратно она возвращалась, сильно осев в воду. Неужели течь? Оказалось, что шлюпка загружена до краев мешками, кошелями из дерюг и даже наволочками с картошкой.

Командир шлюпки доложил, что жители собрали все, что могли, хотя у них самих не густо, и просили передать эту картошку детскому саду.

Картошку перенесли на твиндечную палубу, уложили, а между кулями кто-то засунул кусок доски с надписью: «Детскому саду».

…Пять суток ведем сбор овощей. Вот и последняя бухта — Гросевича. Тут предстоит самая большая погрузка.

— Как ты думаешь, командир, пока картошку с берега доставят, не сходить ли мне с ружьишком побаловаться? Уж очень места здесь любопытные, — сказал мне Баляскин.

— Правильно, утоли свою страсть. Быстренько надевай охотничьи доспехи и начинай с устья речушки, вон в том углу залива…

Баляскин ушел, а вскоре прибуксировали большой кунгас, поставили его к левому борту. Картошка — россыпью. Пришлось с ней повозиться… Боцман Васильев предложил мягкую сетку из манильского троса с внутренней стороны покрыть старым брезентом, чтобы картофель не проваливался. Это помогло делу.

Когда подошел последний кунгас с овощами, председатель колхоза с тревогой сообщил нам, что в срочной медицинской помощи нуждается молодая женщина, которой предстоит впервые стать матерью. Он очень просил взять женщину с собой и доставить ее в больницу.

Мы с готовностью откликнулись на его просьбу в приняли на борт необычного пассажира.

Скоро сниматься с якоря, а Баляскина все нет. Наконец-то видим на берегу его долговязую фигуру. Послал за ним шлюпку с дежурными гребцами. По трапу Сергей поднимался без трофея, а вид у него был счастливого человека.

— Ну, командир, насмотрелся я такого, чего никогда в жизни не видел и в книгах не читал. Без отдыха пять часов шагал. Отдышусь, поем, тогда уж расскажу всем, непременно всем!

— Мы тут тоже не дремали. Скоро, быть может, крестным отцом станешь…

Позже, уже во Владивостоке, Баляскин обо всем увиденном на речушке, впадающей в бухту Гросевича, написал увлекательный рассказ «Сильнее смерти» — о том, как кета, отметав икру, погибает.

Вышли из бухты. Курс корабля проложили по самому кратчайшему пути. Минут через сорок из машинного отделения доложили, что готовы дать самый полный ход. Я ответил согласием. Всем — и кочегарам и машинистам — хотелось чем только можно помочь роженице.

Не успели в Совгавани стать на якорь, как к кораблю подошел катер. На борт поднялись несколько медиков. Одни пошли к роженице, другие — в кают-компанию, по боевому расписанию операционную. Черноволосый, худощавый, с небольшой бородкой врач отдавал четкие распоряжения, из которых было видно: корабль для него — родная стихия.

Врачи единодушно пришли к выводу: роженицу необходимо немедленно эвакуировать в госпиталь. Стало как-то тревожно за судьбу женщины… А утром принесли бланк семафора:

Испытание

Декабрь. Северо-западный ветер дует, сил не жалеючи. Мороз если не все — 20°, то близко к этому. Еще ночью получено приказание оперативного дежурного штаба флота утром следовать в одну из бухт для снабжения подводников пресной водой.

В те годы пресная вода, особенно зимой, была для всех одной из самых мучительных проблем. Во Владивостоке от «Минного пруда», сооруженного еще в царское время на территории бывших минных складов, был проложен водопровод. Но сейчас эту водопроводную магистраль переключили на нужды гражданских ведомств.

Воду во Владивосток возили даже японские транспорты. Советские суда пресную воду доставляли из бухты Витязь, расположенной в заливе Посьет, южный берег которого граничил с Кореей.

В распоряжении флота оставался только пруд, сооруженный некогда военно-морским ведомством и перешедший по наследству Тихоокеанскому флоту. Это было единственное место, где военные корабли могли пополнять свои запасы пресной воды. Именно поэтому едва ли не самым первым там был сооружен небольшой бетонный пирс на сваях.

…Стоим у причала в бухте Малый Улисс, носом к берегу. Бухта замерзла так, что у борта корабля толщина льда двенадцать — пятнадцать сантиметров. Просим помочь ледоколом. Давно уж надо выходить, а ледокол «Хабаров» так и не появился. Обкололи лед вдоль обоих бортов. Толку никакого. Вот оказия! Не можем сдвинуться с места. И тут свисток переговорной трубы.

— Разрешите при проворачивании машины на передний ход немного увеличить обороты.

— Раз нужно, разрешаю.

Машина заработала согласно телеграфу «малый вперед». Лед метров на восемь поломали. Ставлю телеграф «вперед средний». С кормы сообщают: лед сломан метров на пятнадцать — двадцать.

Отдали швартовы, дали «малый задний ход». И чудо свершилось. Корабль двинулся кормой вперед. Потом последовали команды: «Полный вперед!», «Малый назад!» и опять «Полный вперед!».

И я и вся верхняя команда в радостном удивлении. Хоть и не прямым курсом, но корабль к выходу из бухты все же приближался без буксира и ледокола.

Скажи мне кто-нибудь раньше, что одновинтовой корабль может во льду двигаться задним ходом, я посчитал бы это шуткой. А тут мы из замерзшей бухты выбрались таким способом в пролив Босфор Восточный.

На чистой воде ложимся на курс к острову Аскольд. Ветер попутный, льдов в пределах горизонта не видно. Выбираясь из бухты, мы потеряли более трех часов. Надо сокращать путь и идти проливом, оставляя Аскольд справа. Пришлось изменить курс. А тут новая напасть — шуга. Чем дальше идем — тем она все плотнее. Скорость уменьшилась наполовину. Дальше пошло совсем худо. Машина работает на полных оборотах, а корабль стоит.

Пробую задним ходом выбраться — все бесполезно. Завязли в шуге, которая, как вата, обняла и зажала. Пробуем лотом измерить глубину. Лот уходит в шугу на четверть, а дальше пробить ее не может. Завязли… Теперь все будет зависеть от того, куда нас понесут ветер и течение.

Через час становится ясно: несет на камни Унковского либо на кекур возвышающуюся из воды конусообразную скалу. Утонуть, может, и не утонем, но корабль поломаем… И во всем опять виноват я сам. Ведь сигнальщик-помор предупреждал, что шуга опасна… Спустился я на нижний, закрытый от ветра мостик. Мечусь, что зверь в клетке, курю трубку за трубкой. И тут слышу взволнованный голос вахтенного начальника:

— Товарищ командир, за мигалкой вдоль острова Путятина и у пяти кекуров чистая вода шириной почти полмили!

Смотрю: действительно, вот она, желанная чистая вода… Командую:

— Право руля, держать полкабельтова вдоль края шуги. Штурман, чаще определять наше место!

Сам взял пеленга, проложил. Место и курс получились очень близко к береговой черте и особенно — к кекурам. Так раньше мы никогда и не хаживали. Если бы я, будучи флаг-штурманом, увидел такое на каком-нибудь корабле, учинил бы разнос и штурману и командиру. А сейчас иду, да еще радуюсь… Однако пока, кажется, рановато… Идем прямо на самый южный кекур. Надобно повернуть вправо, да там шуга, из которой только-только выбрались. Идти, прямо — значит, носом таранить кекур!.. Из одной беды выбрались и тут же в другую попали!

Пришлось скомандовать:

— Право на борт! Коордонат шестьдесят градусов. При этом маневре корабль на некоторое время вошел в кромку разреженной шуги. А с южным кекуром мы разошлись почти на расстоянии рукопожатия.

В нужную бухту пришли поздно. Швартовались, освещая пирс сигнальным прожектором. Иного не было ни у нас, ни у подводников, которыми командовал самый молодой на Тихоокеанском флоте командир бригады Г. Н. Холостяков.

Бухта ото льда была свободна, и мы, учитывая опыт, ошвартовались кормой к берегу. Прибыл начальник штаба бригады подводных лодок — узнать, сколько мы можем дать воды. Доложил. Неожиданно в каюту ворвался однокурсник Николай Ивановский — теперь командир подводной лодки. Обнялись: не виделись с момента окончания специальных курсов.

— Слушай, Володя, выручи! Ржавеют механизмы. Кругом сырость — хуже, чем под водой. Дай краски, чтобы покрасить хоть самое главное.

Тут же вызвал боцмана Васильева. Спрашиваю, сколько у нас имеется краски, чем можем помочь подводникам.

Я знаю, как трудно боцману, любящему свой корабль, расстаться с самым драгоценным, от чего весь вид корабля зависит, расстаться с запасами накопленной краски. Боцман любил корабль, на котором служил, потому и был рачителен до предела. Тем более что старый корабль требовал большого ухода.

— Васильев, а ты на подводных лодках бывал?

— Ни в жизнь.

— Слушай, Коля, — обратился я к Ивановскому, — вызови своего боцмана, пусть он Васильеву твою лодку покажет по-настоящему.

Николай сразу смекнул, в чем дело, вышел на палубу и свистнул в два пальца. Вот уж не ожидал от него такого.

— Послушай, что это за новый вид корабельной связи? — удивился я.

— Вот и видно, что и ты, вроде своего боцмана, подводную лодку знаешь только понаслышке: когда работают дизеля, кроме свиста и жестов руками, никакая другая связь не годится!

Боцмана наши ушли на подводную лодку, а мы с Ивановским остались в каюте, сидим, вспоминаем годы морского младенчества.

Первым в каюте появился Васильев:

— Понял я, товарищ командир, что на флоте нет службы труднее, чем у подводников. А насчет краски не беспокойтесь — все сделано по-братски. Сколько могли, столько и дали. Подводники довольны.

К вечеру второго дня сдали подводникам воду. За это время в нашей бане помылись и наши краснофлотцы и подводники. Ребята беседовали между собой, находили земляков. Все вместе посмотрели кинокартину, обменялись кинолентами. Подводники были рады-радешеньки.

Ведь тогда на южном берегу этой бухты, кроме нескольких наскоро сделанных пирсов и немногих зданий, ничего не было! А на северном берегу были разбросаны дашь деревянные домики небольшой деревеньки…

И лет-то с того времени прошло чуть больше сорока, а какие сказочные перемены произошли в Приморском крае!

Туманы, чтоб вас!

Сколько ни плавал, а туман, по-моему, самое неприятное для моряка. Днем ничего не видишь, а ночью и того хуже. Все промокает насквозь, вещи покрываются плесенью.

Теперь, имея средства радиолокации, входить в бухту Золотой Рог, в залив Стрелок, да и в любое другое место, и выходить из них — проще простого. А в те годы нам пришлось изрядно натерпеться. Хотя за все время существования нашего соединения не было ни одной навигационной аварии или столкновения, но плавание в тумане изматывало людей.

…Стояла середина лета. Туман — плотней не придумаешь. Под руководством Викторова идет очередное флотское учение. Как всегда, все пять минных заградителей изображают «противника». Викторов держит свой флаг на «Томске». За ним следуют «Эривань», «Астрахань», «Теодор Нетте» и «Ворошиловск». Запас хода у каждого — всего четыре-пять оборотов гребного винта в минуту, и вот извольте при этом соблюдать заданную дистанцию! Чуть отстал — нагонять будешь часами.

На учении нас должна найти авиация, будут атаковать развернутые в море подводные лодки, торпедные катера и, наконец, по нас будет бить артиллерия береговой обороны.

Торпедным катерам «Г-5» с дюралевыми корпусами, обладавшим в то время самой большой скоростью из всех видов надводных кораблей, приходится совсем туго. На них нет никаких средств наблюдения. Стоит только прибавить обороты моторов, как вообще ничего не слышно. Чтобы найти противника, приходится прочесывать море, идя гребенкой: зубья — сами катера. На волне при скорости ветер бьет так, что никакие шлемы не помогают, стоять можно только спружинив ноги.

На подводных лодках того времени имелись шумопеленгаторы типа «Марс». С такими-то несовершенными средствами требовалось в назначенном квадрате найти и атаковать «противника»!..

На самолетах тоже трудно. Какое же острое зрение, какую наблюдательность нужно иметь летчикам, чтобы по едва заметным признакам найти морскую цель? А они успешно искали и находили. Мало того, еще и наводили силы флота для нанесения удара.

Мы много и часто плавали в тумане. И естественно, стремились сделать такое плавание безопасным. Для этого мы стали применять большие тральные буи, которые имели электролампы, действующие от аккумуляторов, находившихся внутри корпуса буя. Сначала мы применяли такие буи на своем корабле, а патом вооружили ими и остальные заградители.

Каждый корабль буксировал буй на тросе, длиной до двухсот метров. Задача корабля, идущего сзади, заключалась в том, чтобы не выпускать этот буй из виду и следовать за ним. Чтобы удерживать буй в пределах видимости, днем и ночью освещали его своим сигнальным прожектором. Такой способ сохранения своего места в строю во время тумана у нас вполне утвердился.

…Сегодня на учении идем в самую дальнюю назначенную точку, откуда двинемся уже «противником». Миновали маяк Скрыплев, поставили свои туманные буя и идем в строю кильватера, давая согласно международным правилам, через определенные промежутки времени гудки, чтобы избежать столкновения. Каждый корабль гудит на свой лад — кто басовито, кто тонко. От этих звуков тоска берет.

Ночь уже давно вступила в свои права. Викторов вышел на ходовой мостик и все чаще стал поглядывать за корму «Томска». Наконец он не выдержал:

— Вот уже пятнадцать минут наблюдаю, как «Эривань» свой прожектор держит в одном и том же положении, что-то освещая на воде. Запросить сиреной, что случилось.

Надо сказать, что в тумане, за неимением других средств связи, военные корабли осуществляли ее паровой сиреной, пользуясь азбукой Морзе.

Комбриг Васильев доложил Викторову о нашем нововведении — туманных буях, придуманных для облегчения плавания в тумане.

— Введение введением, — сказал Михаил Владимирович. — Может быть, в нем и есть свой резон, но подводные лодки и торпедные катера о ваших изобретениях не знают. Прорезая строй, подводные лодки могут погнуть перископы, а торпедные катера, напоровшись на буксирные тросы — и вовсе изуродовать себя… Поэтому, как только придем в точку, все эти туманные буи убрать.

Вскоре мы на «Теодоре Нетте» прочитали сигнал: «Убрать буи до пятидесяти метров». А через некоторое время вновь с «Томска» сиреной передают: «Туманные буи убрать». Легли курсом к берегу.

Ночью слышали гул самолетов. Около девяти часов утра с левого борта шум дизелей. Минут через пятнадцать с «Ворошиловска» передали сигнал, обозначающий, что он видит подводную лодку на северо-востоке.

Идем по позициям подводных лодок. Туман временами приподнимается метров на двадцать. Следуем за «Астраханью». Кажется, вот-вот толкнем ее носом в корму. Значит, расстояние между нами метров тридцать — сорок. Флагман меняет курс, наша задача не упускать из виду корму впереди идущего — и вдруг:

— Правый борт шестьдесят — подводная лодка. Действительно, видна рубка всплывающей подводной лодки. По существующим на учении правилам это означает, что она атаковала. Какой корабль был атакован — установит посредник. Посмотрел я в бинокль и увидел номер лодки. Вот так встреча! Это лодка, которой командует Михаил Клевенский, мой однокашник по училищу, толковый подводник…

Приближаемся к району действий торпедных катеров. Народ па них отчаянной смелости. Тут уж жди атак с любого направления несколькими, группами. Ориентироваться в тумане трудно — то носа своего корабля не вижу, то вдруг прояснится метров на сто.

— За кормой шум торпедных катеров, — доложил наблюдатель.

И в самом деле, появилось звено катеров, стреляют сигнальными ракетами. Так они обозначают атаку. Головной проскочил между нами и «Ворошиловском», второй отвернул вправо от атакованного корабля всего метрах в тридцати.

Флагман после этого эпизода изменил курс градусов на тридцать пять серок. Не прошло и получаса — новая атака: сначала одиночными катерами, а потом группами. Просто удивительно, как они нашли наш отряд, как сумели не только слаженно атаковать, но и уклониться после атаки по всем правилам морского искусства. И что особенно важно — в тумане не налететь друг на друга!..

После атак торпедных катеров курсы нашего отряда по приказанию Викторова располагались так, чтобы дать возможность береговым батареям проявить себя. К полудню туман приподняло от воды метров на тридцать.

Я, как и многие другие моряки нашего соединения, принимавшие непосредственное участие в строительстве береговых батарей, приближенно знал, на какой высоте от моря они расположены. В моем представлении их посты наблюдения и дальномеры были закрыты туманом. На разборе же выяснилось, что артиллеристы изловчились: придумали такие усовершенствования, при помощи которых видели цели и вели немую стрельбу, прокладывая курс цели на планшетах. Услышать это было радостно: выходит, не зря все посланные на строительство объектов уплотняли бетон, топая ногами (иных способов в то время не было)… Люди вернулись в опорках, сапоги разбили вдрызг, но довольные тем, что «отгрохали» такие мощные сооружения…

…Нам дали новое задание: принять воинскую часть с артиллерией, обозом, всем прочим имуществом и перебросить ее из Тетюхе в залив Ольга. Для нас это дело привычное — на каждом флотском учении принимаем и высаживаем десант.

Приемка воинской части с пристани Тетюхе прошла гладко. Помаялись только с артиллерийскими лошадьми. Переход небольшой — около девяноста миль, поэтому решили для коней сделать лишь легкие ограждения. Воинские подразделения расположились на верхней палубе, спардеке, некоторые — на нижней палубе в кубриках. По всему, видно, прибывшие красноармейцы на кораблях прежде не бывали, по морю еще не плавали.

Штурман сделал предварительную прокладку курсов. Я, как всегда, проверил расчеты, проложенные курсы и утвердил их. Отошли от причала, легли на назначенный курс и пошли восьмиузловым ходом.

Чем дальше от Тетюхе, тем плотнее туман. Стали давать гудком туманные сигналы. Давали их с короткими промежутками и неизбежно вызывали у наших пассажиров недоумение, а то и беспокойство. Пришлось им разъяснять, что в тумане каждый корабль гудком дает знать, где он есть, чтобы корабли могли разминуться, не столкнувшись.

Отобедали. Командир части поднялся на мостик. Разговорились. Он рассказывал мне о рудниках, где добывают свинец, о великолепии здешней природы, обилии цветов и о том, что места тут ох как богаты пчелиным медом…

— Товарищ командир, время поворота на вход в залив Ольга! — докладывает штурман.

— Ложитесь на курс. Вызвать боцмана, стравить полторы смычки правого якоря. Ход уменьшить до среднего.

Этим предосторожностям при подходе к берегу нас научили капитаны пароходов, которые передавали нам суда от торгового флота.

Командир воинской части в заливе Ольга не бывал. Я ему рассказываю о нем, а у самого появилось чувство какой-то смутной тревоги… Туманный сигнал маяка Чихачева должен быть слышен чуть правее носа корабля, а его не слышно вовсе. Идем еще полчаса, а колокола все нет и нет…

— Дать малый ход!

Не прошло и трех минут, как прямо по носу, совсем близко, огромной белой стеной выросла каменная гора. Туман как обрезало. Солнце светит ярко, освещая мыс. Вода у мыса удивительной прозрачности…

— Право на борт, самый полный ход!

Нос корабля резко пошел вправо, а корма на циркуляции все ближе и ближе к береговой черте… Ничего уже больше сделать нельзя. Одна надежда — может быть, удастся не задеть винтом и рулем отлично видимые подводные камни…

На мостике все замерли, затаили дыхание. Кажется, вот-вот авария… Когда корабль лег на обратный курс, люди с облегчением вздохнули, а я мог лишь произнести:

— Малый ход. Лево руля, идти вдоль кромки тумана в залив.

Ошвартовались к причалу бухты Тихая. Воинскую часть высадили удачно.

После этого случая мы со штурманом еще очень долго ломали голову над тем, как и почему такое могло произойти, но до истинной причины так и не могли докопаться. Видимо, не учли какого-то попутного течения. И опять я поругал себя: вместо разговоров с командиром воинской части, надо было самому почаще работать с картой! Кроме того, я не принял всех мер безопасности при подходе к береговой черте, не учел совета дальневосточных капитанов. А они говорили: идешь вдоль берега — дай продолжительный гудок, включи секундомер, услышишь эхо — заметь время. Так ты будешь знать, на каком расстоянии от берега идет корабль…

В кают-компании собрал командный состав и все откровенно рассказал. Нелегко говорить о своих ошибках, но, если командир сам в них признается, команда во всем будет ему доверять и уважать его будет.

…Вторая половина лета. На корабль приняты войска. Их надлежит скрытно высадить на западный берег острова Попова, где расположен рыбный завод. На такие задания «Теодору Нетте» везет…

В светлое время вышли из Владивостока курсом на остров Аскольд, а с наступлением темноты резко изменили курс, чтобы, пройдя самым широким проходом между островами, подойти к маяку Брюс, расположенному на южном, совершенно отвесном, базальтовом, очень приглубом мысу. Брюса, при входе в залив Славянский.

Еще до ужина заметил, что латунные поручни трапов, латунные части компаса стали слегка влажными, как вспотевшая рука человека. Это верный местный признак того, что через шесть — восемь часов туман закроет все море.

Так оно и вышло. Идем в сплошном тумане, курсом на маяк Брюс. По нашим со штурманом расчетам, до точки поворота от мыса Брюса на остров Попова хода более часу.

— Прямо по курсу звук колокола, — докладывает впередсмотрящий, ведущий наблюдение на баке у форштевня.

Штурман и я засекаем секундомерами промежутки между сигналами колокола. Все точно так, как на маяке Брюс…

: — Малый ход. Замерить глубину лотом Томсона.

Увы, по лоту судить о месте корабля трудно, так как глубины примерно одинаковы и в проходе между островами, которым, мы сейчас, идём, и у самого мыса Брюса…

Звуки туманного колокола слышны все яснее.

— Машину на стоп.

Все находящиеся на мостике внимательно слушают. Колокол в тумане звонит все так же. Продолжая следовать прежним курсом, неизбежно будем таранить мыс Брюса… Если наше счислимое место неверно, а колокол мы слышим, тогда нужно повернуть вправо и следовать к острову Попова, но при этом возрастает опасность выскочить на какой-нибудь из островов гряды… Что делать?!

Есть на море мудрейшее правило: если неясна обстановка и возможна авария, становись на якорь! Так и поступили. В тумане, согласно правилам, отбиваем сигналы корабельной рындой (колоколом). Нам вторят все те же сигналы и в том же направлении.

Никто с мостика не сходит. Главная машина в прогретом состоянии. Скоро рассвет. Впередсмотрящий докладывает:

— Прямо по носу парусная шхуна, дистанция один кабельтов.

Смотрю в бинокль. Действительно, парусная шхуна советских рыбаков корейцев, и именно на ней кто-то бьет по котлу точно так, будто звонит колокол на мысе Брюса. Такое нарочно не придумаешь!.. Снимаемся с якоря и даем полный ход.

— Капитана, ходи не надо, капитана, ходи не надо!.. — кричат со шхуны.

Прошли почти вплотную с шаландой и только тут увидели поплавки рыбацкой сети. Командую:

— Стоп машина. Осмотреться за кормой.

С кормы поступил доклад: «Сети прошли, винт и руль чистые».

Туман еще немного приподняло, и мы увидели разбросанные по всей ширине межостровного района несколько десятков рыбачьих шхун с поставленными сетями для ловли иваси. Вертимся, как можем, между рыбацкими сетями, чтобы не повредить их и не лишить рыбаков орудий труда.

Вот и получилось, что десантников вместо ночи высадили в светлое время…

После этого происшествия навели в заливе должный порядок: определили районы для добычи рыбы, наладили оповещение.

Не взяли

Наступила осень. Изводящие мореплавателей, месяцами не прекращающиеся туманы сгинули. Осенняя пора — самое благоприятное время для изучения берегов Приморья. Такой поход задуман командованием, и все минзаги, в том числе и наш «Теодор Нетте», к нему готовятся: пополняют запасы угля, продовольствия и всего того, что может понадобиться. Я со своим командным составом провел уже не одно занятие на картах и с лоциями, изучая районы предстоящего похода.

Хотя официально и не доводили до сведения команды, куда и зачем идем, но и на сей раз «баковый вестник» сработал безукоризненно: фактически о предстоящем походе знали все. Да и как не узнать, если дополнительно приняли несколько десятков мешков ржаных сухарей, механики получили какие-то детали на техническом складе, а корабельный лазарет пополнил запасы медикаментов. Баляскин на кинобазе достал новые кинокартины, в краеведческом музее интереснейшие материалы. Одним словом, все и вся готовились к большому совместному походу. Однако нашему «Теодору Нетте» участвовать в нем не довелось. Накануне похода меня вызвал к себе на «Томск» Басистый и объявил:

— Все минзаги завтра после подъема флага идут в поход, а ваш «Теодор Нетте» остается в базе.

Такая весть просто ошеломила.

— Как так? — взорвался я. — Почему? Что я скажу команде?

— Команде скажете, что оставлены для обеспечения боевой готовности базы. Этим всему экипажу оказано особое доверие, — невозмутимо парировал Николай Ефремович.

Ушел от Басистого в расстроенных чувствах и сам не заметил, как поднялся на вершину сопки Голубиная падь, с которой видно не только бухту Золотой Рог, пролив Босфор Восточный, но и Уссурийский и Амурский заливы. Разделяет их гряда островов Римского-Корсакова… Панорама всего залива чрезвычайно красива, а острова гряды выглядят такими-то исполинами, вылезшими из воды понежиться на солнышке. Присел на камень на самой вершине, подымил вдосталь трубочкой. Поостыл, налюбовавшись природой, и возвратился на корабль. Пригласил к себе Баляскина и все ему подробно рассказал.

— Что пригорюнился — вижу, а что надумал — сам скажи.

— Вот что, дорогой комиссар, есть у меня одна думка — не торчать во Владивостоке, а перебраться в залив Славянский. Ведь из всего плана боевой подготовки у нас осталась невыполненной только стрельба по берегу, то есть по острову Желтухина, который всего в нескольких милях от Славянки. Пойдем и отстреляем, а затем в Славянке проверим организацию постановки всего запаса мин, используя все четыре поста. Я сейчас слетаю в штаб флота к флагманскому минеру флота Эйсту. Он человек толковый. Минный запас мы все равно хоть маленькими порциями, но проверяем фактической постановкой. Уверен, Эйст доложит начальству и мы получим разрешение.

— Ну что ж, командир, тебе виднее…

Корабли ушли. У стенки остался только «Теодор Нетте» да два тральщика, проводившие планово-предупредительный ремонт.

К девяти часам утра я пошел в штаб флота. Не знаю почему, но шел бодро, уверенный в том, что испытание разрешат. И все же не без некоторого трепета постучал в дверь кабинета флагманского минера флота. Эйст — эстонец, человек уравновешенный, степенный, рассудительный. Он никогда впопыхах не ответит, прежде все досконально продумает, взвесит… В своих требованиях флагманский минер был строг, но справедлив.

Эйст жестом пригласил меня сесть и тут же спросил:

— С чем прибыл беспокойный командир?

Он очень внимательно выслушал все, о чем я доложил.

— А вы представляете, какая адова работа ложится на плечи «теодоровских» минеров? Ведь не десяток, а несколько сотен мин нужно обработать — да так, чтобы на складе они могли храниться в должном состоянии годы!

— Наши мины. Нам их в боевых условиях, ставить. Минеры у нас мастера, а их командир Пехарев просто профессор…

— Ну что ж, дело вы задумали интересное и нужное. Пойду к начальству доложу, а вы подождите в моем кабинете. — С этими словами Эйст ушел.

Вернулся флагманский минер почти через час, но с хорошей вестью постановку разрешили.

— Действуйте, только без торопливости и рекордов. В таком деле нужна строгая, продуманная организация, — напутствовал меня Эйст.

Поблагодарил флагманского минера и чуть ли не бегом пустился на корабль. А там — сразу к Баляскину.

— Все затвердили. Самому Викторову докладывали. Дал «добро», но предупредил, чтобы не горячились. Как только команда пообедает, перейдем к минному складу, там соберем людей и поставим задачи.

Все прошло, как задумали. Отстрелявшись по берегу, пошли в залив Славянский, к месту минной постановки.

Минеры и запальные партии колдуют над минами, которыми забиты нижняя и верхняя палубы, а на корме стоят артиллеристы с готовыми для сбрасывания минными вешками. Наконец раздалась команда:

— Начать постановку!

На корабле только и слышно:

— Правая!..

— Левая!..

На мостик идут доклады:

— Поставлено пятьдесят!.. Сто!.. Двести!.. Грохочут паровые лебедки, подающие мины из погребов. Люди, занятые раскаткой мин, явно не справляются. Им на помощь приходят зенитчики, пулеметчики, даже те, кто выделен в аварийные партии. Мины летят за борт строго через назначенное число секунд.

Постановку закончили вовремя. Развернувшись, идем малым ходом вдоль линии мин. Убедились, что все буйки плавают — значит, все мины поставлены. Стали на якорь. Теперь уже сам Пехарев должен, точно определить, правильно ли стала на заданную глубину каждая мина, и точно установить местоположение всей линии, которая перекрыла всю бухту. Дан отбой боевой тревоги. Все спешат на бак перекурить. Настроение у команды приподнятое.

День выдался на загляденье погожий, на воде гладь. Лучшую погоду для выборки мин и не придумаешь. Но людям после такого тяжелого труда надо дать отдохнуть. Решили выборку мин начать на утренней зорьке. Всему личному Составу было объявлено: побудка в пять, команде — горячий завтрак за счет экономических сумм.

Возвратившийся Пехарев доложил: мины стали хорошо, по штурманской части полный ажур.

Утром начали выборку мин. В работе никого понукать не приходилось. Еще вчера на сборе результаты замеров минной линии были объявлены всем. Каждый знал: нормативы приготовления мин хотя и на несколько секунд, но перекрыты.

Подача мин через коридоры кают командного состава была чрезмерно трудной и могла сорвать темп постановки. Однако моряки других боевых постов пришли на помощь минерам. Были и другие, более мелкие огрехи и недостатки, в том числе в подсчете числа сброшенных мин. Никакой механизации, никаких приборов в этой области тогда еще не существовало. Видимо, потому, что на флотах вообще не было заградителей с таким большим запасом мин, как у нас на Тихом океане. Проведенная постановка дала богатый материал для размышлений и улучшения организации всего этого дела.

Мины выбрали за два дня благодаря виртуозной работе людей и милостивой погоде. Но, как и предрекал Эйст, приведение в порядок мин и корабля заняло неделю. Сколько мы пи мыли деревянную палубу, отмыть ее от минного сала так и не смогли. Осталось одно — вымыть ее хлорной известью, которая предназначалась только для дегазации и без разрешения вышестоящих химических инстанций тратить ее запрещалось.

Решили попросить помощи у Эйста, когда он придет на минный склад, где мы будем сдавать имущество, чтобы узнать результаты постановки и проверить состояние минного боезапаса. А что он придет, мы были уверены.

С якоря снимаемся с таким расчетом, чтобы у минного склада быть ровно в девять. Пришли к намеченному часу. На склад прибыл Эйст, покачал головой, увидя, в каком состоянии верхняя палуба.

Флагманский минер флота самым тщательным образом ознакомился с отчетными документами, согласился со многими нашими предложениями и, поблагодарив команду за проведенную работу, убыл на катере в штаб флота. Нашу просьбу отпустить нам три бочонка хлорной извести Эйст передал в штаб флота, и вскоре мы получили желаемую хлорку.

Сразу же после минной постановки мы запросили разрешение перейти в другую бухту для пополнения запасов пресной воды. В те времена в той бухте был образован большой водоем, куда собирали дождевую воду, пригодную для питья и паровых котлов.

Получив разрешение, вышли по назначению, а через три часа уже вошли в бухту. Отдав правый якорь и развернувшись, рассчитывал подойти к пирсу кормой.

Корабль на среднем заднем ходу приближается к пирсу. С кормы докладывают:

— Осталось тридцать… двадцать пять метров…

Машинным телеграфом даю команду: «Полный вперед!», а исполняется она наоборот: «Полный назад!» Что за чертовщина?!

С кормы докладывают уже тревожным голосом:

— Осталось восемнадцать метров.

Бросаюсь к переговорной трубе, идущей в машинное отделение.

— Самый, полный вперед!

— Есть, самый полный вперед.

— Отдать левый якорь!

— Осталось пятнадцать метров, — несется с кормы. Сейчас врежемся кормой в пирс — и прощай руль, прощай винт…

— Аварийный вперед!

— Есть, аварийный вперед!

Но расстояние до пирса катастрофически сокращается. Кажется, уже ничего нельзя изменить. С замиранием сердца смотрю на береговую черту и своим глазам не верю: случилось чудо — корабль остановился!

— Стоп машина! Якорь-цепи не задерживать.

С корабля — с нависшей над пирсом кормой — руками передают швартовые тросы. Гребцы швартовой шестерки быстро закрепляют их за кнехты. С кормы на пирс мгновенно подается сходня.

Вызванному Бяшкирцеву, этому лучшему из лучших командиров отделения машинистов, я мог сказать лишь одно:

— Пойдем на пирс и посмотрим, какие беды мы могли натворить.

Сошли на пирс, видим: перо руля каким-то чудом угодило между двух свай, а корма нависла над пирсом, метра на три. От удивления Башкирцев просто остолбенел…

Время шло к ужину. Команде разрешили мыться и стирать белье. Тем временем сигнальщик докладывает через мегафон:

. — На береговом сигнальном посту подняты наши позывные и сигнал: «Командующий выражает одобрение вашим действиям».

Вот и такое бывает в нашей морской жизни. Но все же одобрение высокого морского начальника и без пяти минут серьезнейшая авария, которой едва удалось избежать, — подобное встречается редко…

Год боевой подготовки нами был закончен все-таки удачно, с приличными результатами.

На подъеме

С момента формирования Морских сил Дальнего Востока (МСДВ) личный состав надводных кораблей, подводных лодок, частей береговой обороны и авиации совместно с рабочими заводов не покладая рук трудился по вводу в строй кораблей и частей. Кажется, не было недели, в которую флот не пополнялся бы вошедшим в строй кораблем, подводной лодкой, самолетом, торпедным катером и береговой батареей. Люди, не жалея сил, стремились как можно лучше, быстрее выполнить поставленную партией и правительством задачу — создать крепкую оборону морских границ Дальнего Востока. Дело спорилось. Вступали в строй все новые и новые корабли. Появлялись новые соединения авиации, подводных лодок, береговой обороны. Наша бригада пополнилась заградителями «Астрахань» и «Теодор Нетте». С Балтики Северным морским путем пришел новый гидрографический корабль «Океан».

Морские силы Дальнего Востока увеличивались и крепли с каждым днем. К началу 1935 года они настолько выросли, что решением партии и правительства были переименованы в Тихоокеанский флот. Это решение было объявлено 11 января 1935 года в приказе Народного комиссара обороны СССР.

На Тихоокеанском флоте все, от командующего до краснофлотца и красноармейца, трудились увлеченно, самозабвенно.

Корабли и подводные лодки плавали круглогодично, совершенствуя боевую выучку экипажей и тактическую подготовку. Флотская бомбардировочная авиация совершала полеты над морем на полную дальность. Для обеспечения таких перелетов привлекались корабли нашей бригады. Так, например, «Теодор Нетте» в осенне-зимних штормовых условиях почти три недели маневрировал в северной части Японского моря. А в Охотском море перелеты обеспечивали тральщики (бывшие рыбные траулеры) и подводные лодки. Подводники Тихоокеанского флота значительно перекрыли нормы плавания на полную автономность.

Самоотверженный труд личного состава принес свои плоды.

В 1935 году Тихоокеанский флот вышел на первое место среди других флотов по боевой и политической подготовке.

30 ноября в Москву с флотским рапортом Центральному Комитету Коммунистической партии и Советскому правительству выехала специальная делегация в составе лучших представителей частей и кораблей. Возглавляли делегацию командующий флотом флагман флота 1 ранга М. В. Викторов, начальник штаба 2-й морской бригады И. В. Кельнер и комиссар одной из частей П. П. Симаков. Делегация была принята руководителями партии и правительства в Кремле.

Все делегаты моряков Тихоокеанского флота, а также некоторые командиры соединений, кораблей и политработники, прибывшие на Дальний Восток с первым эшелоном, постановлением ЦИК СССР от 23 декабря 1935 года были удостоены высоких правительственных наград «за выдающиеся заслуги в деле организации подводных и надводных Морских сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии и за успехи в боевой и политической подготовке краснофлотцев».

7 февраля 1936 года Михаил Иванович Калинин вручил награжденным ордена. Обращаясь к ним, он особо подчеркнул всевозрастающее значение военно-морских сил в обороне Советского государства. А между тем военно-политическая обстановка того времени требовала усиления боевой готовности армии и флота. Япония, оккупировав Маньчжурию, готовилась к войне, строила вдоль наших границ укрепленные районы, значительно увеличивала численность войск, базировавшихся в Маньчжурии и непосредственно у наших границ.

1936 год на Тихоокеанском флоте был особенно примечательным. Воодушевленные высокой оценкой партии и правительства, тихоокеанцы ответили на это новыми славными делами и начинаниями.

8 1936 году в составе Тихоокеанского флота появились первые эскадренные миноносцы, новые быстроходные тральщики, подводные лодки, имевшие более мощное вооружение и совершенные механизмы.

Северным морским путем с Балтики на Тихоокеанский флот прибыли эскадренные миноносцы «Сталин» — командир капитан-лейтенант В. Н. Обухов (однокурсник по военно-морскому училищу) и «Войков» — командир капитан 3 ранга М. Г. Сухоруков (окончивший ВМУ имени М. В. Фрунзе в 1926 году). Руководили проводкой кораблей во льдах известные полярники профессор О. Ю. Шмидт и его помощники капитаны П. Г. Миловзоров и Н. М. Николаев.

Весь флот, весь Владивосток встречали прибывшие эскадренные миноносцы. На всех военных кораблях были подняты флажные сигналы, поздравляющие с блестящим завершением перехода. На палубах кораблей выстроились экипажи, играли духовые оркестры. Суда торгового флота, стоявшие в порту, подняли приветственные сигналы и встречали прибывшие эсминцы гудками. В городе и на флоте оживление, точно на празднике. Да так оно в самом деле и было всеобщий праздник…

Еще в 1935 году транспортами, лесовозами морского флота с Западного морского театра в разобранном поотсечно виде были доставлены во Владивосток и собраны на заводе новейшие по тому времени сторожевые корабли. Их объединили в дивизион, командиром которого назначили капитана 2 ранга Тихона Андреевича Новикова. А вскоре он стал командовать 7-й морской бригадой, созданной из сторожевиков и эсминцев.

Под командованием П. П. Михайлова Южным морским путем летом 1936 года с запада прибыл дивизион базовых тральщиков (БТЩ) новейшей постройки. Эти суденышки водоизмещением всего около 600 тонн каждое совершили беспримерный переход через два океана и несколько морей, пройдя больше чем 10000 миль, а их экипажи, укомплектованные личным составом Тихоокеанского флота, показали свою высокую подготовку.

С прибытием на флот новых тральщиков (БТЩ), вооруженных современными по тому времени тралами, на бригаде усиленно занялись отработкой всех вопросов организации и практики тральных работ. В этой области комбриг Васильев был большим знатоком. В свое время под его руководством на Черноморском флоте после окончания борьбы с интервентами были проведены все тральные работы.

Минные заградители теперь не отвлекались на хозяйственные работы. Они легли на транспорт «Яна», которым командовал бывший командир «Красного вымпела» Барбарин. А наша бригада наконец смогла сосредоточить все усилия на отработке своих прямых задач — на постановке минных заграждений и на тралении. Все существующие нормативы по использованию минного и трального оружия, точности плавания по счислению нам удалось значительно перекрыть. Летняя кампания на бригаде, как и на всем флоте, проходила с большим подъемом.

В 1936 году во всех соединениях и частях Тихоокеанского флота широко развернулось соревнование в честь X съезда ВЛКСМ. И вот лучшим из лучших моряков-тихоокеанцев было предоставлено право рапортовать съезду. Нашу флотскую делегацию возглавили самый молодой командир бригады подводных лодок капитан 2 ранга Г. Н. Холостяков и военком одной из частей флота Н. Д. Мозговой.

Делегаты съезда тепло встретили посланцев Тихоокеанского флота. Вместе с участниками съезда вся страна радовалась успехам в строительстве флота на Дальнем Востоке.

В 1936 году в Приморье для проверки боевой готовности войск проводилось большое совместное учение Тихоокеанского флота и Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА), как бы подводившее итог всему сделанному начиная с 1932 года.

Весь флот готовился к этому ответственному учению, на котором должны были присутствовать заместитель Наркома обороны армейский комиссар 1 ранга Я. Б. Гамарник и командующий войсками ОКДВА Маршал Советского Союза В. К. Блюхер. Где, что, когда — военная тайна. Знать ее нам не положено. Одно ясно: по всей вероятности, минзагам опять придется изображать боевые корабли противника. Дело в том, что до 1936 года на Тихоокеанском флоте больших надводных кораблей, кроме кораблей нашей бригады траления и заграждения, еще не было. Береговая оборона была, подводные лодки, торпедные катера, морская авиация тоже… Всем им для тренировок и практических стрельб требовались быстроходные цели! А где их взять? Поэтому во всех случаях противника изображали корабли нашего соединения. Может быть, на сей раз нам придется выполнять и другие задачи, например высаживать десант — армейские части. Впрочем, время покажет…

Три минных заградителя стоят в бухте Золотой Рог у причала…

Запыхавшийся рассыльный с «Томска» передал мне приказание срочно прибыть к начальнику штаба. Спешу на флагманский корабль. Когда я поднялся на верхнюю палубу «Томска», сразу же увидел Басистого. Он прохаживался по палубе. Без всяких предисловий Николай Ефремович обратился ко мне:

— Вашему кораблю «Теодор Нетте» на учении надлежит принять пятьсот человек, танки и высадить десант там, где будет приказано.

— Чтобы разместить такое число людей да еще армейские кухни, часть мин нужно сдать на склад, — сказал я.

— Правильно, вот вы этим после обеда и займитесь. Сдав мины, вернетесь и станете к причалу бортом.

— У нас на корабле нет никаких приспособлений для погрузки и выгрузки танков.

— Знаю. К утру на причал придет армейская машина. Вы лично вдвоем со своим лучшим специалистом по тросовым делам отправитесь в военный гарнизон, где на месте увидите танки и прикинете, какие нужно стропы, чтобы можно было их поднимать грузовыми стрелами, и что нужно сделать на корабле, чтобы танки не изуродовали минные рельсы. Поторапливайтесь, осталось менее трех суток. Начальник Главного военного порта получил от командующего флотом указание о выполнении всех работ, связанных с танками, вне всякой очереди.

Наутро вместе с Коваленко укатили на армейской машине в танковую часть. Впервые увидели мы небольшие стремительные и верткие танки-амфибии. Коваленко понадобилось часа два, чтобы разработать необходимую систему четырехконечных стропов. Он сумел даже вплести гаки, чтобы их можно было закладывать за подъемные устройства на самих танках.

— А он у вас головастый, этот рыжий технарь, — с уважением заметил стоявший рядом со мной командир танка.

— Он не технарь, а главный старшина минеров.

— И много таких на вашем корабле?

— Хватает. Прибудете на корабль — сами увидите. Милости просим к нам со всей вашей амуницией.

— Товарищ командир, модель стропа готова! — доложил Коваленко.

— Модель-то готова, но где мы возьмем гаки? Их ведь ковать надо.

Выручили танкисты — выдали нам со склада шестнадцать гаков, чтобы в случае нужды можно было работать с обоих бортов корабля.

Как только привезли гаки, мы — полным ходом, во Владивосток, в мастерские. За ночь в мастерских сделали настоящие стропы, один из которых шофер танкистов отвез в часть, чтобы там опробовали на месте.

На корабле верхнюю палубу, по которой будут двигаться танки, застилают досками, на корме у одного борта строят деревянный гальюн, у другого умывальник, возводят навес для походных кухонь, а в трюмах делают нары и столы. На железнодорожной платформе привезли танк для тренировки и проверки стропов. У Баляскина дел по горло. Надо по-флотски встретить армейцев, организовать для них просмотр кинокартины, написать лозунги, выпустить стенную газету… Не знаю, как другим, а мне такая горячая и спорая работа по душе!

Наконец нам прислали уйму всяких документов, разработанных различными штабами. Мы изучили их с командным составом. Провели занятия. Состоялись партийные и комсомольские собрания, на которых все и всем было растолковано.

Как только наш «Теодор Нетте» принял армейскую часть и танки, бригадные острословы тут же окрестили его танконосцем. Вскоре мы вышли в море и взяли курс к югу от острова Аскольд.

Пока шли в назначенную точку, армейцы обживали корабль. Благодаря усилиям Баляскина контакт армейцев с моряками, к взаимному удовольствию, не только установился, но и сразу стал действительно дружески крепким.

Но вот, превратившись в «противника», наш корабль лег на курс, ведущий к назначенному месту высадки. Ветер и волна усилились.

— Слева тридцать градусов самолет на малой высоте, — докладывает наблюдатель.

— Воздушная тревога! Представитель флотской авиации доволен:

— Наконец-то зацепили. Курс ваш, командир, определили, теперь все данные передадут подводным лодкам.

Пока мы обменивались мнениями, в воздухе появился морской ближний разведчик (МБР). Он быстро сближается с нами. Артиллеристы ведут по самолету условный огонь. А он, чуть не касаясь мачт, проносится над кораблем… Сбросил парашютик с небольшим пеналом на палубу.

— Ай да летчик!

— Доложу командующему авиацией, как этот летчик лихачеством занимается. Командиру отряда МБР Почиковскому не поздоровится, — сердито замечает представитель штаба авиации флота.

Тем временем с кормы принесли сброшенный самолетом вымпел. Вскрываю пенал и читаю записку. Начальство сообщает о погоде в районе высадки танкового десанта.

— Слева тридцать градусов след торпеды! — громко докладывает наблюдатель.

Старпом Дайхес для уклонения дает правильные команды, и торпеда проходит в двух-трех метрах от правого борта.

— Самолетом увлеклись, а подводную лодку прозевали, — не выдержав, в сердцах произношу во всеуслышание. — Старпом, следите за торпедой, чтобы ее не потерять из виду.

В это время атаковавшая нас подводная лодка всплыла и пошла по следу своей торпеды. Мы подошли к торпеде и стрелой подняли ее на борт. Командир подводной лодки поблагодарил за оказанную помощь, и лодка скрылась в морской пучине.

…Поскольку я сам штурман, то нашего штурмана Груздева командование перевело на другой корабль. А у нас в тот год на должность штурмана стажировался корабельный курсант Володя Щандобылов. Мой молодой тезка пришелся по душе и рулевым, и мне как командиру, особенно после того, как он проявил незаурядные штурманские способности и усердие. А его познания по многим вопросам были заметно обширнее и глубже, чем у однокурсников.

Сейчас во время учения Шандобылов работал уже как заправский штурман, в обязанности которого входила точная фиксация всех событий, действий «противника» и нашего корабля. Именно на основе этих документов командующий флотом будет делать разбор учения и давать оценки.

После первой атаки подводной лодки мы попали буквально в переплет. То здесь, то там появлялись перископы атакующих подводных лодок, налетали бомбардировщики. Морские самолеты-разведчики, однажды «вцепившись» в нас, из виду уже не выпускали.

От всяких атак мы уклонялись, как того требовали правила. И все это следовало со штурманской точностью графически изображать на морской карте, калька с которой пойдет в штаб флота. Смотрю на молодого Шандобылова — и сердце радуется! Молодец!.. Расторопен, внимателен, точен. А на карте не чертит, а прямо-таки рисует.

Подошли к заданному району. Десант высаживался на широком фронте, одновременно в нескольких бухтах. Наше направление было наиболее важным.

— Товарищ командир, самолеты и справа и слева ставят дымовые завесы, докладывает наблюдатель.

Легкий ветерок гонит дым прямо на нас. Понимаю, что вот-вот из-за дымовой завесы выскочат торпедные катера. Так оно и получилось.

— Два торпедных катера слева тридцать градусов, дистанция двадцать кабельтовых… Четыре торпедных катера справа сорок градусов, дистанция семнадцать кабельтовых… Торпедные катера ставят дымовые завесы…

И весь этот дым ползет и ползет на нас. Плывем как в настоящем тумане.

— Торпеда справа сорок, идет на нас, дистанция три кабельтовых!

И эта, и вторая торпеда, выпущенная катерами, которыми командовал мой однокашник Николай Овчинников, прошли под кораблем. Два попадания торпедой в корабль — это смертельный удар.

Пока прорывались через условное минное поле, береговые батареи вели по нас губительный огонь, обозначаемый вспышками прожекторов.

Дымовая завеса, сделав свое дело, растаяла в море, и тут мы увидели такое!.. На нас шли три большие группы самолетов — слева, справа и прямо по курсу.

Такой воздушной силищи мы еще и не видели. И откровенно говоря, даже с восторгом наблюдали эту впечатляющую картину, едва успевая записывать данные о бомбовых ударах, обозначаемых белыми ракетами с летящих самолетов.

Вскоре наш корабль прибыл в назначенную бухту и стал на якорь поближе к береговой черте и рыбному заводу. Тут началось для пас самое главное высадка танкового десанта. Первый танк уже стоит под грузовой стрелой, а остальные опробуют моторы.

Заработала паровая лебедка, и первый танк повис над водой.

— Трави! Трави полегоньку, осторожно, чтобы не утопить…

На воде танк принимали со шлюпки: краснофлотцы поддерживали его, отсоединяли подъемные стропы. Наконец все четыре конца отданы. Танк, прибавив обороты, поплыл к берегу. Зрелище изумительное! Стальной «водяной жучок», басовито урча, бежит по воде, оставляя за кормой приличный бурун.

Постепенно все, кто был связан со спуском танков на воду, освоились, стали работать более уверенно. Каждые тридцать секунд от борта корабля отплывала амфибия. Самое трудное при такой выгрузке отцепить под водой сразу все четыре конца подъемных стропов. Пока это удавалось.

Вот и последняя «амфибия» на воде. Со шлюпки у нее отсоединяют стропы.

— Вира! — весело кричат краснофлотцы.

Еще бы не радоваться: выгрузка успешно заканчивается.

Лебедка заработала, и вдруг танк нырнул в воду. Экипаж стал поспешно выскакивать из него. Проходит еще несколько секунд, и мы видим, как «амфибия», поднятая из воды грузовой стрелой, висит на одном из четырех концов, впопыхах неотданном.

Танкистов из воды подобрала шлюпка, а танк подняли на верхнюю палубу. На корабле тишина… Не знаю, кто вызывал, но к «амфибии» подбежал Углицкий.

— Кто тут механик? Мигом отвинчивай магнето и давай мне!

Завладев магнето корабельные машинисты умчались с ним в машинное отделение. Углицкий наказал механику танка тщательно протереть внутри машины всю электропроводку, особенно контакты, а сам побежал к себе.

Краснофлотцы переодели танкистов в свое флотское сухое рабочее платье, а мокрое отнесли в котельное отделение. Через полчаса оно высохнет, и ребята смогут переодеться в привычное для них обмундирование.

Как все хорошо началось, и на тебе — утопили танк, вывели его из строя, подвели боевых товарищей…

Сижу на тумбе главного компаса, курю трубку за трубкой. А на душе прескверно. До того обидно! На мостик поднялся Баляскин.

— Переживаешь, командир?

— Нет, плясать охота от такой срамоты!

— Не заводись. Конечно, плохо, что искупали танкистов, но я был у машинистов, те обещают через час ввести магнето в строй.

— Утешаешь, комиссар, а я себя ругаю: почему быстротой увлекся? Командир обязан не только видеть, но и предвидеть.

В это время из переговорной трубы машинного отделения послышался свисток.

— Докладывает Углицкий. Беда оказалась меньшей, чем мы предполагали. Через десять минут магнето будет на месте, и мы танк не только ходить, но и летать заставим! Товарищ командир, не кручиньтесь, все сделаем а на берег «амфибию» по воде доставим.

Танк в строй ввели. Сначала он сделал несколько кругов по палубе вокруг средней надстройки. Механик машины показал большой палец. Только после этого танк спустили на воду, и он быстро поплыл к берегу, где его уже поджидали. На душе несколько отлегло.

Только мы собрались пообедать, как прибежал шифровальщик и громогласно объявил:

— Самолет терпит бедствие, нуждается в помощи!

— Вахтенный начальник, строевых и боцмана на бак, в машину передать: идем спасать самолет, держать максимально возможные обороты машины!

Через полчаса видим самолет — морской ближний разведчик (МБР) и маневрирующий около него тральщик. Ба! Да на нем командиром Кринов… Он самоуверен, дерзок, но моряк хороший. В бинокль вижу, что одно крыло у самолета помято: видимо, Кринов лихо подходил к нему и не рассчитал…

Мы подходим осторожно. Бросили концы. На них подтянули самолет к борту. Поврежденным крылом он все больше погружался в воду. Пока тянули самолет к борту, крен достиг пятнадцати градусов. А на центроплане самолета в летном реглане и кожаном шлеме стоял не кто-нибудь, а Сергей Тихонов — тот самый командир эскадрильи, которого мы вместе с его летчиками доставляли в бухту Врангеля!

Сергей совершил вынужденную посадку при ясной погоде и спокойном море: забарахлил мотор. Мы могли лишь грузовой стрелой поднять самолет. Приготовили пеньковые стропы, а как, где их крепить на самолете — никакого представления не имеем. Летчиков подняли на борт. Самолет еще больше накренился — уже градусов на двадцать пять. Строп Коваленко завел. Самый опытный лебедочник Башкирцев чуть не по сантиметру выбирал подъемный конец, закрепленный за пеньковый строп. Опасность поломать самолет была велика, однако все надеялись, что обойдется. Но вдруг послышался страшный треск, и на глазах у всех самолет превратился в груду фанеры. Вот уж стыд так стыд…

Через несколько дней мы с Баляскиным шли на разбор учения, как на публичную казнь: сперва конфуз с танком, потом МБР поломали… Я ждал кары серьезной, вплоть до снятия с должности.

На разборе впервые проведенного в таком крупном масштабе учения, которое явилось итогом и проверкой всей работы по укреплению обороны Приморья, выступили командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией В. К. Блюхер и командующий Тихоокеанским флотом М. В. Викторов. Михаил Владимирович умел делать разборы, в этом я убедился, когда был у него флаг-секретарем. Викторов подчеркнул, что флот впервые с военного корабля высаживал танковый десант и все было бы хорошо, если бы…

— Михаил Владимирович, — бросил реплику один из присутствующих армейских начальников, — никаких «если бы», а просто хорошо. Корабельные машинисты сумели всего за два часа ввести «амфибию» в строй! Право, бранить их не следует. Ребята у вас на флоте золотые. А попавший в морскую купель танк в части иначе как «Нептуном» и не называют.

Баляскин мне шепчет:

— Видать, пронесло.

Дав хорошую оценку как катерникам, так и авиации, Викторов после некоторой паузы вдруг спросил:

— Андреев, командир «Теодора Нетте», здесь?

— Так точно. — Встал, а в голове мысль: «Ну, сейчас мне крышка».

— Вы устройство МБР знаете, бывали в кабине самолета хоть раз?

— После того как поломал самолет Тихонова, теперь устройство знаю. Раньше на самих самолетах бывать не приходилось.

— Слышите? — обратился Викторов к начальнику штаба флота Солонникову. Бывать не приходилось, устройства самолета не знал… Это наша с вами вина. Если по флотским правилам на шлюпке, отвечает за все старший, то уж на флоте в целом и подавно!

Стою перёд всеми истукан истуканом. Кажется, действительно пронесло. А стыд глаза ест.

— Михаил Владимирович! — слышу голос начальника политуправления флота армейского комиссара 2 ранга Г. С. Окунева, всеми на флоте уважаемого человека. — У них на «Теодоре» общественное конструкторское бюро образовалось по изобретению спасательных средств…

— Что вы можете доложить по этому вопросу, товарищ Андреев?

— На самолетах нет никаких устройств для их буксировки. Те, что имеются, ничего не стоят.

— Как это ничего не стоят? Катера-то самолеты буксируют…

— Катера заводят тонкий линь, буксировать им до слипа всего двадцать пятьдесят метров. А за какую штуковину нам заводить трос, хотя бы самый легкий, манильский? Нет на самолете такого приспособления. Разговоров на корабле много, люди горько переживают случившееся, а один взял да и придумал…

— Так что же он придумал?

— Да не он один, а все вместе. Сделать из манильского троса и брезента мягкий пластырь, подвести его под самолет, обтянуть им корпус самолета, на манер плетеной сумки, и буксировочный конец закреплять уже за пластырь. На своей шлюпке-шестерке проверили — получается.

— Что ж, неплохо… А над чем вы сейчас думаете?

— Останусь ли командиром корабля после сегодняшнего разбора.

В перерыве некоторые участники разбора обнимались на радостях, увидев друг друга через год после последней встречи. Кто вскользь, осторожненько, кто посмелее, в полный голос, обменивались впечатлениями о сделанном Викторовым разборе, строгом, но точном, во многом поучительном. У нас на флоте Михаила Владимировича все очень уважали. Казалось, не было ни одного самого отдаленного уголка, где бы он ни побывал, ни посмотрел, как живут люди, как несут службу. Многое, очень многое сделал Викторов для развития сил флота, для укрепления его боевой мощи. Он ввел постоянное боевое дежурство на каждом корабле — не менее одного орудия. Надводные корабли и подводные лодки стали плавать круглый год. Лед или не лед, а изволь действовать. Именно при Викторове родились такие понятия, как степень боевой готовности корабля, оперативной готовности соединения, флота.

После перерыва с докладом об итогах партийно-политической работы выступил Г. С. Окунев. Совершенно неожиданно для меня, говоря о дружбе армии и флота, он привел в пример нас. Помянул добрым словом машинистов, особенно Углицкого, похвалил работу, проведенную под руководством Баляскина.

По результатам боевой и политической подготовки «Теодор Нетте» не оказался в хвосте.

В отпуск на Камчатку

Осенью 1936 года, после совместного учения Тихоокеанского флота и Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, Николая Ефремовича Басистого откомандировали на учебу в Академию Генерального штаба, а я вскоре был назначен начальником штаба бригады заграждения и траления. Пришлось привыкать к новым обязанностям, благо на бригаде мне все было знакомо.

В это время на заводе под флагманский минный заградитель переоборудовался сухогруз «Аргунь». Флагманский корабль получал довольно мощную артиллерию, в том числе и зенитную, новейшие средства связи, а главное — новейшие для того времени электронавигационные приборы гирокомпас, курсограф, автоматический прокладчик и даже эхолот.

Минные заградители в полном составе (пять кораблей) часто выходили в море: тренировались в отработке совместных минных постановок, особенно в условиях тумана и ночью. Управление кораблями в совместном плавании и маневрирование в условиях плохой видимости облегчалось благодаря радиостанциям ультракоротких волн, действовавшим на дальности видимого горизонта. Хорошая подготовка командиров кораблей и экипажей позволяла держать строй предельно сжатым — интервалы между кораблями не более 50 метров. Такие условия плавания постепенно, в результате неоднократных тренировок становились привычными, а штурмана все больше и больше совершенствовали плавание по счислению. Всему этому способствовали и разборы с флагманскими специалистами и командирами кораблей результатов каждого похода. Словом, дела на бригаде шли неплохо. И я стал подумывать об отпуске, тем более, что давно уже не отдыхал. Так, спустя почти год после нового назначения, мне довелось побывать на Камчатке, о чем я давно мечтал. Командир бригады разрешил мне провести там свой отпуск. К тому же я был официально включен в комиссию, которую возглавлял помощник командующего флотом по сухопутной части генерал Стороженко. На меня возложили чисто морскую сторону дела: определить, где лучше оборудовать места для базирования кораблей. Такое приказание я получил от нового начальника штаба флота А. В. Попова, сменившего на этом посту О. С. Солонникова, человека большой морской культуры, служившего так, что о нем с полным правом можно сказать: «рыцарь долга и службы».

Вскоре после крупного, совместного с армией учения флота Михаил Владимирович Викторов, под руководством которого вырос Тихоокеанский флот, получил назначение на должность начальника и члена Военного совета Морских сил РККА и отбыл в Москву. На флоте его сменил флагман 1 ранга Г. П. Киреев, ранее бывший заместителем Викторова. Тогда же в должность начальника штаба флота и вступил прибывший с Балтики капитан 1 ранга А. В. Попов.

Александр Васильевич Попов — матрос Революции. Он был направлен в Военно-морскую академию на специальный курс вместе с К. И. Душеновым, В. М. Орловым, А. П. Александровым, впоследствии видными флотскими военачальниками. Всех их я знал еще по Балтике, когда они проходили там свою предвыпускную стажировку.

Как начальнику штаба бригады заграждения и траления, мне часто приходилось встречаться с Поповым; и я проникся к нему уважением за неуемную жажду познания особенностей морского театра и душевность.

Прощаясь со мной, начальник штаба сказал:

— О комиссии никому ни слова. Командиру бригады я все сам объясню. Считай, что ты едешь в отпуск на Камчатку.

Через двое суток транспорт вспомогательного флота, на котором нам предстояло совершить это увлекательное путешествие, вышел в море. Дул свежий северо-западный ветер. Корабль, тяжело вздыхая, нырял вниз, а потом поднимался на гребень волны.

В одной каюте со мной, к моему удивлению, оказался командир бригады подводных лодок Матвеев, которого я знал еще по училищу. Как выяснилось, он увлекался географией и на Камчатку направился тоже в отпуск — разыскивать материалы, написанные самим Крашенинниковым. Вторым соседом по каюте был инженер-строитель Фомин.

Пролив Лаперуза прошли ночью. С молчаливого согласия командира транспорта Давыдова и штурмана я часами находился на мостике или в штурманской рубке. Когда корабль миновал пролив, мы сразу почувствовали суровый характер Охотского моря. Ветер стал жестче; волна все больше набирала силу, и уже через сутки заштормило всерьез. Скорость снизилась на один узел. В каюте стол и стулья привязали, а вещички сложили на койках. Двое суток шли Охотским морем, и не было ни единой возможности определить место корабля по солнцу или звездам.

В то время наши корабли из Охотского моря в океан или обратно ходили первым Курильским проливом, там, где Камчатка кончается мысом Лопатка. Другой берег пролива был уже японским.

Генерал Стороженко сказал нам, что никаких совещаний проводить не будет, так как каждый хорошо знает свой объем работы и сроки ее выполнения. Однако, когда погода немного утихла, он все же вызвал меня к себе в каюту, чтобы кое-что обговорить. Я показал ему на карте места, которые собирался осмотреть.

— У вас, батенька, план такой, будто в вашем распоряжении человек десять. Вместо десяти вы будете иметь только одного представителя технического отдела. Учтите, милейший, все, что вам сказал Попов, должно быть выполнено полностью и в сроки, пока корабль сдает и принимает груз.

Всю ночь я проторчал в штурманской рубке, ожидая, когда же появится вулкан Араид. Еще утренняя заря не заиграла, как явно прямо по курсу стала видна его большая сахарная голова. Прошло около часа, и она превратилась в пирамиду с белой вершиной. Это уже не чудеса, а остров, и таким островом мог быть только вулкан Араид. Видимость на море отличная, волнение стихло.

Пролив между мысом Лопатка и Курильскими островами прошли в такой туманной мути, в которой мыс Лопатка был едва различим, но удары его туманного колокола доносились отчетливо.

Вышли в дышащий сильной зыбью Тихий океан. Какой же он тихий, когда его могучие волны плавно поднимают наш корабль на высоту многоэтажного дома и также плавно опускают в бездну. Такой мощи валов в других океанах мне встречать еще не приходилось.

Нагромождение бесчисленных высоких гор завораживало. Многие обозначенные на карте маленькие заливчики и бухты издали и разглядеть невозможно, пока не подойдешь к ним поближе. Вот она какая — Камчатка с дымящимися среди гор вулканами. Стою на мостике, вооружившись биноклем, гляжу и наглядеться не могу на созданный природой такой мощный и величественный ландшафт.

Вечером спустился в каюту и попросил, чтобы меня разбудили на подходе к Авачинской губе. Просыпаюсь и вижу в иллюминатор хмурое утро, падающий снег. Работы гребного винта не слышно, значит, корабль стоит. Его не качает, а это может быть только при стоянке в укрытом порту. Пробую открыть дверь, но она не поддается. Еще раз нажал — толку никакого. Мне на помощь пришел Фомин. Приналегли на дверь вдвоем — немного поддалась, полуоткрылась, и тут мы увидели, что на палубе снегу чуть ли не в метр высотой. С койки вскочил Матвеев. Теперь уж втроем жмем на дверь. Наконец она открылась, и мы смогли выйти из каюты. Корабль стоял бортом у причала пристани, весь засыпанный снегом. Красноармейцы, для которых транспорт привез овощи, лопатами рыли в снегу траншею, укладывая по ее краям снеговые кубики. Оказывается, едва корабль нацелился носом в малюсенькую гавань, к причалу которой подходили все приходящие в Петропавловск пароходы, как повалил густой мягкий снег.

Все это происходило в декабре 1937 года, накануне первых выборов в Верховный Совет. Поэтому мы с Матвеевым пошли в горсовет, чтобы выяснить, где будем голосовать.

— Люди вы военные, и голосовать мы пошлем вас в ту часть, для которой вы привезли овощи, — сказали нам в горсовете. — Накануне выборов приходите в горисполком, и мы вас быстренько доставим в эту часть.

До выборов мы успели побывать на судоремонтном заводе рыбной промышленности, на транспорте новой постройки, где капитаном была А. И. Щетинина (ныне Герой Социалистического Труда, капитан-наставник, преподаватель Высшего мореходного училища имени С. О. Макарова во Владивостоке).

Много лет спустя, в начале 70-х годов, нас, ветеранов, пригласили на встречу с курсантами Высшего мореходного училища имени С. О. Макарова. Через много лет я снова встретил Щетинину. Наши места в президиуме неожиданно оказались рядом. Теперь она была квалифицированным педагогом. Обаятельная, умная собеседница, человек, имеющий свои печатные труды.

Работа в Петропавловске продолжалась. Я мотался по всяким мысам и бухточкам, а вечерами знакомился с книгой первого исследователя Камчатки Крашенинникова, которую Матвееву все-таки удалось «раскопать» в местном музее. Таких книг у нас в стране сохранилось всего несколько экземпляров. Под честное слово директор музея разрешил Матвееву взять на корабль это бесценное сокровище.

Местный музей располагался почти на окраине города в маленьком домишке. Музей был невелик, но материалами богат. Тут были и ядра времен осады англичанами Петропавловска, и бутылка с нефтью, собранной на поверхности земли камчадалами, и много-много другого ценного и — интересного.

В ту зиму снега на Камчатке выпало на несколько метров. Местный флотский гидрограф подарил мне на память фотографию Петропавловска, на которой телеграфные столбы были засыпаны снегом до самого верхнего изолятора, дома — до крыш, а улицы превратились в тропинки, по которым можно пройти только пешком или проехать на собаках. Петропавловск-Камчатский в то время был большим селом с одной идущей почти по-над берегом улицей и многими переулочками и закоулочками, самым большим из которых была Сероглазка, где находился рыбоконсервный завод. Лишь позже, в 1945 году, после войны с Японией, сопровождая Анастаса Ивановича Микояна, побывавшего на всех Курильских островах, я увидел новый Петропавловск с торговым портом, с причалами на железных шпунтах, с широкими улицами, Домом культуры, новыми домами.

Накануне выборов в назначенное время мы с Матвеевым явились в горисполком. Нам выделили небольшой американский автомобиль А-3 с брезентовым верхом. Такие машины были в то время в ходу.

По укатанной дороге машина бежала довольно резво. Но постепенно стала все чаще буксовать, особенно на подъемах. Нам то и дело приходилось вылезать и подталкивать ее. Когда совсем стемнело, машина окончательно завязла в снегу. Вот положение — ни назад, ни вперед. Дорогу не знаем, шофера в такой ситуации одного бросать нельзя. А ночь все темнее. Сквозь разрывы низко несущихся облаков изредка проглядывала луна. К нашему счастью, часа через два нас нагнала санная подвода — пара коней с санями. Оказалось, возчик возвращался в ту же часть, куда надо и нам. Матвеев в более теплой одежде остался с шофером, а я на подводе отправился за помощью.

Кони заморились: чуть в сторону возьмут — по брюхо проваливаются в снег. Наконец они совсем выбились из сил, легли, а ездовой не может их поднять. Подвода остановилась, и пришлось мне дальше идти одному.

До воинской части добрался я с превеликим трудом. Немедленно по тревоге были подняты люди, а через час прибыла конная подвода, которую везли свежие лошади. Намаявшиеся кони устало шли сзади. Через два часа четверка коней прибуксировала нашу машину.

В день голосования погода выдалась редкая — чистое голубое небо, никакого ветерка, морозец такой, что под ногами снег скрипит. Мы втроем командир части, Матвеев и я — идем по расчищенной дорожке от штабной землянки к единственному, еще не полностью достроенному двухэтажному дому, в котором на первом этаже находится избирательный участок. Личный состав части, семьи командиров — все живут в землянках, из труб которых легкими султанчиками поднимается дым. Настроение у нас самое радужное, ведь идем голосовать за свою родную власть.

На избирательном участке особая торжественность. Голосующие одеты по-праздничному, разговаривают негромко, а бюллетени в урны опускают с гордостью. И мы тоже невольно, точно на параде, подтянулись. Проголосовав, пошли к штабной землянке.

Около землянки стояла машина, на которой мы приехали сюда. Увидев нас, шофер с тревогой сказал:

— Нам надо сейчас же, пока морозец держит, двигать обратно. Не то завязнем, как вчера. Можете мне поверить.

На море я не больно разбираюсь, а на суше могу вполне.

Наскоро пообедав и тепло распрощавшись с хозяевами, поехали в Петропавловск. Шофер выжимает из машины все, что можно, и без конца с тревогой поглядывает на вершину вулкана. Только когда въехали в город, он облегченно вздохнул:

— Слава тебе, проскочили. — И, уже обращаясь к нам, пояснил: — Вон, видите, над вулканом вроде тучка появилась. Значит, вскоре такая круговерть начнется, что носа не высунешь.

И верно, не успели мы прибыть на корабль, как усилился ветер и повалил крупный снег. Он шел всю ночь…

Вскоре корабль выгрузил овощи, которые привез на Камчатку, и принял положенные грузы, а комиссия закончила свою работу. Книгу Крашенинникова Матвеев сдал в музей. Когда все было закончено, мы вышли из Петропавловска в бухту Велючинскую, где можно было из водопада пополнить запасы пресной воды. Накануне Авача была покрыта льдом, блестела, что зеркало. Ночью штормовой волной лед взломало и ветром вынесло в море.

Даже зимой Авача и мыс Вертикальный, огромная гора, прикрывающая вход в бухту, необыкновенно красивы. Словом, тут было на что посмотреть.

Идем на юг вдоль береговых огромной высоты пирамидальных сопок, упирающихся, казалось, пиками своих вершин в самое небо. Проложен курс, ведущий в бухту Велючинскую. Смотрю и никакой бухты не вижу. Корабль идет прямо на скалы. И только когда подошли кабельтовых на десять, сопки будто раздвинулись. Встали на якорь поближе к водопаду. Вода — необычайно чистая. Из корабельных цистерн выкачали остатки старой воды, чтобы набрать свеженькой, камчатской. Как положено, команда, да и мы, пассажиры, всласть намылись в бане, все необходимое постирали. А через некоторое время, пройдя первым Курильским проливом, вышли в бурное Охотское море.

Запомнился мне этот переход. Корабль обледенел. Каждый день вся команда, да и многие пассажиры, счищали лед. В редкие моменты, когда ночью появлялись просветы в облаках, удавалось по звездам определять место корабля в разгневанном море, бросающем на него холодные многотонные волны.

Больше всего тревожило то, что в проливе Лаперуза есть грозная группа скал, иные из которых не увидишь, пока на них не сядешь. Поэтому астрономические определения места в море были для нас очень важны. Как назло, на подходе к проливу заштормило основательно. Тяжелые тучи, несущиеся в двадцати метрах над водой, сменялись полосами тумана.

К счастью, все обошлось благополучно. Когда мы миновали пролив, я оставил свои штурманские дела и занялся оформлением полученного от Попова задания. Во Владивосток пришли поздно ночью. Генерал Стороженко всем, кто с ним работал, дал два дня на отдых и три на подготовку материала.

Утром я засел за работу. А во второй половине дня, не ожидая вызова, пошел к Попову, взяв с собой докладную, написанную от руки, и карту с нужными обозначениями.

— Приветствую отпускника, — с доброй улыбкой произнес Александр Васильевич. — Как отпуск?

— Отлично! Налазился по снежным сопкам лет на десять вперед, нагляделся так много всего удивительного, что не знаю, когда еще такое увижу…

Более часа докладывал я Попову о поездке. Но отведенного времени мне все же так и не хватило. Начальнику штаба флота надо было идти к командующему.

— Давай карту, я сам по ней комфлоту доложу, а докладную принесешь в отпечатанном виде, — сказал Попов. — Ну а отпуск у тебя прошел, видно, не даром…

Неожиданные перемены

Время не стояло на месте. Флот рос и мужал. Совершенствовалась боевая выучка его личного состава.

В январе 1938 года в командование Тихоокеанским флотом вступил флагман 2 ранга Николай Герасимович Кузнецов. Будучи до этого заместителем командующего, он успел ознакомиться с состоянием и готовностью основных сил флота (подводные лодки, авиация). Большой практический опыт ведения боевых действий Николай Герасимович приобрел в боях за Испанскую республику. Новый командующий круто повернул дело на практическую организацию противовоздушной обороны, создание устойчивой системы управления силами флота, особенно в условиях нападения авиации противника.

В должность начальника штаба флота вступил тоже участник событий в Испании капитан 1 ранга В. Л. Богденко, а мой однокурсник по училищу Михаил Клевенский возглавил оперативный отдел штаба флота.

Вся жизнь на флоте приобрела заметное ускорение. Началось с того, что Кузнецов лично на месте стал изучать положение дел в каждом соединении. Затем на сборе старшего командного состава Николай Герасимович ознакомил присутствующих со всеми типами самолетов и их боевыми возможностями. Все это происходило на практике в самих авиационных частях.

В планах боевой подготовки для кораблей и частей было увеличено число артиллерийских стрельб по воздушным целям.

Всем пришлось по душе, что Кузнецов стал энергично изучать морской театр, соединения, корабли, глубоко вникать в суть дела. С однокашниками по Военно-морскому училищу имени М. В. Фрунзе, да и со всеми подчиненными командующий держался просто, но умел соблюдать положенную дистанцию. Еще в училище Кузнецов пользовался большим авторитетом. На нашем втором курсе он был хорошим, требовательным старшиной, умеющим и власть применить, и совет дельный курсанту дать, и в учебных делах помочь.

На Тихом океане наша первая встреча с Николаем Герасимовичем произошла в 1937 году, когда он был еще заместителем командующего. Мы неожиданно увиделись с ним в коридоре штаба, когда я выходил из кабинета начальника боевой подготовки Чернощека после планирования боевой подготовки на очередную неделю.

— Здравствуй, редактор «Шторма» (так называлась стенгазета училища). Что не заходишь к начальству? Или не признаешь? Пойдем ко мне, познакомь меня со всем своим хозяйством. А тебе есть о чем рассказать. Ведь именно у нас, на Тихоокеанском флоте, образовалось такое большое и, я бы сказал, уникальное соединение минных заградителей, какого нет ни на одном другом флоте. Дело у нас тут, на Дальнем Востоке, серьезное. Глядеть надо в оба. В любой час жди от японской военщины какой-нибудь провокации…

Наверное, более часа я докладывал Кузнецову подробные характеристики кораблей, их командиров в экипажей. Рассказывал о том, что помимо своих специальных тральных дел бывшие рыбные траулеры и буксиры выполняют многочисленные задания по доставке людей я грузов частям, расположенным на берегу Японского моря, по буксировке барж с материалами для строительства батарей береговой обороны и оборонительных сооружений и, наконец, по обеспечению боевой подготовки подводных лодок и береговых батарей.

— Часто тральщику во Владивостоке предоставляется время только на приемку угля, воды и продовольствия. Люди, особенно командиры, очень сильно выматываются, — с горячностью закончил я.

Выслушав мой жаркий доклад, Кузнецов заметил:

— Что горячишься, с одной стороны, это хорошо, значит, работаешь и служишь правильно, за дело болеешь, но, с другой стороны, начальнику штаба бригады надо уметь сдерживать свои эмоции, ему нелишне иметь более холодный ум, быть сдержаннее. Вот ознакомлюсь с основными силами флота — обязательно побываю на вашем соединении. Ну, желаю успехов. — Николай Герасимович крепко пожал мне руку.

В начале 1938 года я вступил в командование бригадой. При очередном докладе командующему получил разрешение с весны корабли бригады базировать в одной из бухт южного побережья острова Русский, расположенной поближе к районам боевой подготовки.

После очередной тренировки в совместной минной постановке в самой широкой, южной, части Уссурийского залива заградители стали на якорь в заливе Славянский. Не прошло и полутора часов, как в открытый иллюминатор слышу команду дежурного по штабу:

— Боевая тревога. Поднять сигналы «Воздушный», «Норд». Доложить комбригу: обнаружен самолет красного цвета.

Пока из каюты поднимался на мостик, тральщик, стоявший в дозоре, открыл по самолету пулеметный огонь. Почти тотчас это сделали и все остальные корабли. Наблюдаю стрельбу. Все идет как положено.

— Флагарт, точно фиксируйте время, параметры стрельбы и свои замечания, — приказываю я флагманскому артиллеристу.

Самолет, пройдя с севера на юг над нашим, соединением, развернувшись, ушел на северо-восток. Стрельбу закончили. Дан отбой боевой тревоги.

Начальник штаба бригады капитан 3 ранга Петр Павлович Михайлов доложил результаты внезапной проверки нашей готовности к отражению атак самолетов противника, учиненной командующим флотом.

Был поднят сигнал, объявляющий благодарность дозорному тральщику и флагманскому заградителю «Аргунь» за отличную стрельбу.

Чтобы повысить бдительность и готовность средств противовоздушной обороны, командующий флотом ввел новшество, ранее нигде не практикуемое: всякий корабль, зенитная батарея, обнаружив самолет, окрашенный в красный цвет, были обязаны открывать по нему огонь, но стрелять так, чтобы снаряды разрывались ниже цели и не поражали сам самолет. При стоянках на рейдах между кораблями возникало азартное соревнование — кто раньше обнаружит красный самолет, кто быстрее откроет огонь.

Экипаж самолета фиксировал время и место обстрела. Мы же представляли в штаб флота отчетные документы, в которых указывались время появления самолета, расстояние до обнаруженной цели, параметры ее полета и время открытия огня кораблем или батареей. «Зевакам» от командующего доставалось с лихвой, зато бдительность и истинная боевая готовность повышались.

На Тихоокеанском флоте была разработана четкая система оперативных готовностей, регламентировавшая действия кораблей, частей и соединений флота по мере нарастания угрозы нападения вероятного противника и обеспечивавшая своевременную готовность сил флота к его отражению.

Япония продолжала сосредоточивать войска вдоль наших границ, в том числе и на корейском направлении. То тут, то там возникали вооруженные пограничные инциденты. Постоянной заботой Военного совета флота были вопросы боевой готовности. Политработники проводили огромную работу по разъяснению личному составу флота военно-политической обстановки, мобилизации его на повышение боевой выучки, боевой готовности и бдительности.

Внезапное вторжение японских войск 31 июля 1938 года на нашу территорию в районе озера Хасан не застало Тихоокеанский флот врасплох. Флот своевременно и быстро перешел на повышенную боевую готовность. Подводные лодки развернулись в назначенных позициях для прикрытия левого фланга наших войск, корабли 7-й морской бригады, которой в то время командовал капитан 3 ранга С. Г. Горшков, стали нести дозорную службу, оказывать огневое содействие войскам. Надводные корабли нашего соединения обеспечивали снабжение войск боеприпасами, перебрасывали боевую технику и эвакуировали раненых во Владивосток. Работники Главного военного госпиталя, как и вся медицинская служба, возглавляемая очень толковым организатором и прекрасным медиком Бабкиным, отлично справлялись с возложенными на них задачами.

Минные заградители на протяжении всего времени (с 31 июля по 11 августа) стояли на рейде бухты Новик в готовности к немедленному выходу для постановки минных заграждений.

На второй или на третий день с момента начала хасанских событий меня срочно вызвали в оперативный отдел штаба флота. Клевенский рассказал мне, что в результате большой воды (прошли дожди) многие частя оказались на образовавшихся островах отрезанными от суши, без всяких средств сообщения. Армейское командование просило флот помочь. Присланные с флота корабельные разъездные катера хоть имели небольшую осадку, но во многих местах из-за малых глубин пробиться к сухопутным частям все же не могли.

— Что будем делать, товарищ капитан 3 ранга, комбриг минной силы? — обратился ко мне Клевенский.

— Каналы надо рыть, вот что делать.

— Эта мысль и вам, в штабе, приходила в голову, но чем и как скоро можно их прорыть?! Как тебе известно, никакой подходящей техники на флоте нет, а помощь требуется немедленная, ибо людей надо кормить, снабжать боеприпасами и вывозить раненых.

— Может, нам попробовать произвести взрыв большой мощности на вынос грунта? Взрывать можно бракованными минами и подрывными патронами. Расставить их на нужные интервалы и взорвать электрозапалами. Иного ничего не придумаешь. Выполнение этой задачи предлагаю возложить на флагманского минера бригады Романовского, выделив в его распоряжение корабельные подрывные партии.

— Постой-постой, а тут что-то вырисовывается. Насчет мин — это нереально. Нам стокилограммовые заряды не нужны, с такими шариками возиться трудно. Сейчас я уточню, сколько у нас подрывных патронов. Кроме того, армейские саперные части имеют толовые подрывные шашки, наверное, в большем количестве, чем мы на флоте.

Клевенский получил необходимые данные, и мы вместе с ним доложили наши соображения начальнику штаба флота капитану 1 ранга Богденко. Он их одобрил, а командующий флотом, которому мы докладывали вместе с начальником штаба флота, утвердил.

Подрывные партии во главе с флагманским минером Романовским и необходимая взрывчатка были срочно доставлены в Посьет. Дело свое подрывники сделали, с задачей справились.

Хасанские события явились боевой проверкой сил армии и флота. Японцы потерпели поражение. Ход событий послужил поводом для многих размышлений и умозаключений, позволил увидеть и наши погрешности, устранением которых нам и предстояло заняться.

С поступлением в нашу бригаду новых тральщиков мы получили возможность всерьез приступить к отработке траления, особенно в условиях плохой видимости. Если для точного траления тральные буи, вешки, обозначавшие границы трального галса, имели аккумуляторные огни, то для траления в условиях тумана никаких приспособлений не было, так же как не было и приборов, позволяющих тральщикам с необходимой точностью определять в море каждый тральный галс. Обычная проводка кораблей за тралами в условиях дня или ночи, хотя была и непроста, но возможна, так как мы видели всю ширину протраленной полосы. А как быть, если с апреля по конец августа стоят непроглядные туманы? Как обеспечить безопасность курса корабля, проводимого за тралами? Именно над этим мы и бились, особенно в 1937–1939 годах, в упорном, тяжелом труде на море ища способы и средства для выполнения этой оказавшейся чрезвычайно трудной задачи. Чем больше мы трудились в море, тем быстрее приобретали навыки траления в сжатых по интервалу строях, когда сзади идущий тральщик шел чуть ли не впритык к тральным буям впереди идущего. И все-таки тральщики были «ахиллесовой пятой» нашего соединения, да и всего флота тоже: их было слишком мало — полтора десятка, — чтобы справиться со всеми возможными в условиях военного времени задачами. В целом же наша бригада выросла. В ее составе теперь уже было семь заградителей, вполне подготовленных для действий в любых условиях.

В начале 1939 года командующего флотом Н. Г. Кузнецова вызвали в Москву. Мы чувствовали, что это неспроста.

В один из апрельских дней ко мне в каюту вошел начальник политотдела бригады Степанов и сообщил, что Николай Герасимович Кузнецов назначен наркомом Военно-Морского Флота. Вместо него еще в марте в командование флотом вступил флагман флота 2 ранга И. С. Юмашев.

Вскоре после этого стало известно, что на флот прибудет член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Жданов вместе с Кузнецовым и Юмашевым. Нас, командиров соединений, известили, что будет собран флотский актив.

Степанов настойчиво советовал мне выступить на этом активе, рассказать о том, что нас волнует. Я так и сделал. Увлекшись, подробно доложил свои расчеты по всем районам Тихоокеанского театра, где придется осуществлять проводку подводных лодок, надводных кораблей и транспортов за тралами, вести контрольное траление. Заканчивая свое выступление, доложил, что для обеспечения боевой деятельности флоту потребуется современных тральщиков типа БТЩ в несколько раз больше, чем он имеет сейчас. Когда я возвратился на свое место, Степанов шепнул мне:

— Ничего себе выступление, больше тридцати минут говорил. Разве так можно? Наверняка все дело испортил.

Но что бы там ни было, я сказал то, что наболело па душе.

Представив всему активу И. С. Юмашева, А. А. Жданов выступил перед нами с небольшой речью. Он особо остановился на военно-политической обстановке, требующей еще большей бдительности, постоянной боевой готовности Дальневосточной армии и Тихоокеанского флота.

Вступив в командование флотом, флагман флота 2 ранга И. С. Юмашев неоднократно вызывал меня к себе, и мы вместе с ним — либо на катере, либо на машине — объехали почти весь залив Петра Великого, кроме архипелага и островов Римского-Корсакова. В пути Иван Степанович требовал от меня самых подробных объяснений. Мне нравилось, что новый командующий сразу же знакомится с командирами, с жадностью познает новый для него морской театр, внимательно выслушивает мнение других, не торопясь отвергнуть его или согласиться. Но мне было не совсем понятно, почему именно от меня он требует такого досконального знания района. Все прояснилось месяца через два, когда командующий вызвал меня к себе вместе с начальником штаба бригады Михайловым. Юмашев сообщил о моем назначении командиром Охраны водного района главной базы флота. Для меня это было полной неожиданностью. Видя мое недоумение, Юмашев с веселыми искорками в глазах заметил:

— Что, не ожидал? Говорят, неожиданность действует ошеломляюще. Ну ничего, привыкай. ОВР у нас усиливается, в его состав включаются помимо тральщиков и — малых охотников (МО) береговые батареи от малого до среднего калибра. Командиру ОВРа оперативно подчиняются эскадрилья самолетов-разведчиков, малые подводные лодки, развернутые на ближайших подступах к заливу. Командир ОВРа организует взаимодействие сил береговой обороны, торпедных катеров, авиации при прорыве противника через минные заграждения. Командовать такими силами — и честь большая, и ответственность тоже. Минные заградители объединяются в бригаду заграждения, подчиненную командующему флотом. Командиром ее назначен капитан 3 ранга Михайлов, твой начальник штаба, теперь уже бывший. Дела он все знает, поэтому даю вам на сдачу и прием два дня. В среду, после того как примешь овровские дела, зайдешь ко мне, товарищ Андреев, потолкуем поподробнее.

Во вторник после подъема флага команда заградителя «Аргунь» была построена по большому сбору. Я представил ей Михайлова как нового командира бригады, попрощался с командой.

На штабном корабле, вернее, неподвижном блокшиве «Монгугай», вступив в должность командира ОВРа, я поднял флаг старшего флагмана с двумя звездами. Дня через два на должность начальника политотдела ОВРа с бригады подводных лодок прибыл батальонный комиссар Иван Шведов. Человек открытый, прямой и откровенный, он всем быстро пришелся по душе, а мы с ним сошлись даже характерами и сблизились семьями.

Через несколько дней перед самым спуском флага рассыльный принес мне в каюту полученный о главного поста службы связи семафор. Читаю: «Прошу срочно прибыть в штаб. Клевенский». Это меня нисколько не удивило. Капитан 2 ранга М. С. Клевенский, работая начальником оперативного отдела, мог вызвать и среди ночи. Клевенского я хорошо знал еще с курсантских лет. Очень подвижный, с копной черных вьющихся волос, с темными глазами, Михаил чем-то походил на цыгана. Стремительный, быстрый в решениях и поступках, он слыл у нас оригиналом. Но что бы там ни было, Михаил нравился мне. Нравились его кипучая энергия, организаторские способности, то, что его голова всегда была полна идеями, планами, предложениями. Он работал неутомимо и много полезного сделал для флота. Служить с Клевенским было трудно, но интересно.

Вот и сегодня, идя с рейда на катере, я был уверен: у Михаила зародилась очередная идея. Так оно и оказалось. Не успел я войти к нему в кабинет, как он предложил мне ознакомиться с одним из вариантов постановки мин в довольно неудобном районе.

— Ты, Володя, подумай, как лучше это сделать, а я тем временем разберусь с полученной почтой.

Все в деталях мы с ним обсудили, пришли к единому мнению… Казалось, можно и уходить, но чувствую, у Михаила еще что-то есть: не зря мелькают в его глазах лукавые искорки. И не ошибся.

— Интересная пришла из Москвы директива. На, почитай, — протянул мне Клевенский документ.

Читаю и глазам своим не верю… В директиве черным по белому написано, что всем командирам соединений, дивизионов и кораблей первого и второго ранга, желающим получить академическое образование, разрешается направлять свои рапорта непосредственно Наркому или начальнику Военно-морской академии.

В 1932–1933 годах я подавал рапорты, но всякий раз мандатная комиссия отказывала мне «ввиду отсутствия замены». А тут такое искушение…

— Что задумался, Володя? — спрашивает Клевенский.

— Задумаешься! На флот идут новые, прекрасно вооруженные корабли. Наверняка появятся и более крупные. Тут уж, чтобы командовать ими, — без академического образования не обойтись… Ты ведь успел окончить академию…

— Успел… Как сам-то решаешь?

Здесь же, у Клевенского, я написал рапорт, в душе не веря, что пошлют на учебу. Тем более что совсем недавно я получил новое назначение: стал командиром Охраны водного района Главной базы (ОВРГБ).

Работы было много, дело новое, интересное, время летело стремительно. Хоть я и рассказал начальнику политотдела ОВРа Шведову, с которым мы работали очень дружно, о том, чем кончился разговор у Клевенского, но вскоре и сам-то забыл о своем рапорте…

Крутой поворот в моей флотской судьбе произошел если не совсем неожиданно, то, во всяком случае, внезапно…

После совместного учения ОВРа с взаимодействующими частями прошло более месяца. Однажды оперативный дежурный докладывает:

— Вас вызывает командующий.

Командующий флотом Иван Степанович Юмашев был человеком примечательным. Умом остер, волею крепок. Вышел он из юнг и всего добился упорным трудом. Своей энергией, знаниями, опытом морской службы, внимательным отношением к людям и спокойной требовательностью Иван Степанович быстро завоевал авторитет и уважение.

Иду я и гадаю: зачем это я понадобился комфлоту, что за дело у него ко мне?.. Неизвестность ведь всегда настораживает.

На новых тральщиках как будто все в порядке… Малые охотники с их «гидроудочками» — так называли гидроакустические приборы, которые надо было опускать на борт на шестах, — хоть и маются с этой очень примитивной техникой, но все же ищут подводные лодки и нередко не без успеха. ЧП никаких не было… Почему вызывает командующий флотом?

В здание штаба входил со все усиливающейся неясной тревогой. Адъютант немедленно доложил комфлоту и пригласил меня в кабинет.

— По вашему приказанию прибыл.

— Здравствуй и садись. Чем недоволен? Может, обидел невзначай?

Вопрос столь неожиданный, что я растерялся.

— Чего молчишь? Командир Охраны водного района Главной базы — это командующий флотом в своем районе. Где еще у командира ОВРа столько сил? Нигде, только у нас, на Тихоокеанском флоте. Чего тебе еще надо? Управляй всеми силами. Командный пункт в одном из фортов наладил… Хвалю! На последнем зачетном учении руководил силами ОВРа… Справился. Правда, не без недостатков, но справился. Дело в гору пошло, а он задает лататы с флота! Или службой недоволен?

Сижу, молчу, даже в жар бросило. Тут только вспомнил я о своем рапорте…

— Товарищ командующий!.. Доволен, и даже очень!.. Но уверен, твердо уверен, что на нашем флоте будут не только крейсера, но и многие другие корабли, необходимые для действий на Тихоокеанском театре. Чтобы ими управлять умеючи, обязательно нужно «подковаться» как следует!

— Ну, что же мне с тобой делать? Сам выбрал, сам и пеняй на себя! Приказано откомандировать тебя в академию… Как думаешь, кому можно передать дела ОВРа?..

Вот когда я окончательно понял, до какой степени дорого мне все буквально все — на флоте; весь тот труд, который и я вместе со всеми вложил в его строительство, все те люди, с кем так хорошо жилось и работалось, вся моя флотская семья, флотская дружба, флотские традиции, как дорого дело, которому отдано столько лет жизни!

— Вижу — пригорюнился. Это хорошо и правильно.

— Иван Степанович! Пойду в академию для того, чтобы вернуться и служить только на Тихоокеанском флоте. Очень прошу не забыть и принять обратно на флот!.. Дела, по моему мнению, можно сдать Михайлову, сменившему меня на бригаде.

— Правильно, и мы так думаем. Через недельку придете и доложите.

Вышел из штаба удрученный. Медленно бреду по улице Ленина, спускаюсь к причалу, где стоит старый-престарый, с проржавевшим днищем, залитый цементом бывший пароход «Мангугай», ныне база ОВРа. На фок-мачте поднят флаг старшего флагмана…

Не успел войти в каюту, как тут же пришел мой близкий друг, замечательный политработник, душевнейший человек Иван Шведов. Он был взволнован не меньше меня.

— Весть о твоей посылке на учебу, дорогой Володя, распространилась со скоростью свирепого тайфуна. Правда это?

Давно примечено, что «баковый вестник» нередко опережает официальные сообщения. Так случилось и на сей раз.

— Правда, Иван. Комфлота отругал… Вместо меня будет назначен Михайлов. Через неделю приказано закончить передачу дел и отъезжать. До чего грустно, ты и представить себе не можешь!

Мы со Шведовым были, предельно откровенны друг с другом. Пришел он к нам недавно, с подводных лодок. Дело для него во всем было новое — и по масштабам, и по составу сил. Задачи же перед ОВРом стояли очень нелегкие. Не зря в то время командир ОВРа считался старшим флагманом, без разрешения которого бранд-вахты, стоявшие у боновых ворот, не выпускали не только корабль, но и катер…

Как-то само собою получилось, что мы с Иваном очень подружились, часто заходили друг к другу в каюты — поделиться мыслями, посоветоваться, а то и просто поболтать, в трудную минуту душу отвести. Сейчас мы сидели в каюте оба удрученные.

— С одной стороны, Володя, хорошо, что ты едешь в академию, с другой ох как не хочется расставаться! Да и дела-то наши — хлопотные, на «фитили» счастливые — вон как лихо в гору пошли…

— Ты думаешь, Иван, мне легко мне не жаль? Слов не найду даже тебе рассказать, как тяжко расставаться… Одному поверь: после академии обязательно вернусь! Здесь все родное. Тут и доживать свой век будем…

Перед самым отъездом у нас дома собрались друзья. Почему-то нет только Шведовых. Как положено, присели перед дорогой, помолчали и двинулись на вокзал. А Шведовых нет и нет…

Тяжелое, бередящее душу прощание. Поезд трогается. Группа провожающих краснофлотцев скандирует:

— Ко-ман-ди-ру счаст-ли-во-го пла-ва-ни-я!!!

И вдруг на перрон вбегает Иван — с пирогом на противне. Пытается догнать уходящий состав и, конечно, не может… Тут уж не только у моей жены слезы на глазах… Стоим мы с ней в купе обнявшись, с грустью смотрим на гладь Амурского залива.

Проехали Седанку, Океанскую, Угловую… Море скрылось…

Прощай… Нет! До свидания, Тихоокеанский флот!

Служба на Тихоокеанском флоте, плавание в суровых условиях дальневосточных морей закаляли флотскую молодежь. Многие из тех, кто прошел суровую, но замечательную школу на Тихом океане, стали видными людьми на флоте, заслужили всеобщее признание в годы Великой Отечественной войны. Всех перечислить просто невозможно. Назову лишь некоторых. Это Николай Ефремович Басистый, Петр Павлович Михайлов, Тихон Андреевич Новиков, Борис Васильевич Каратаев, Владимир Демьянович Шандабылов, Арсений Григорьевич Головко, Сергей Георгиевич Горшков. Имена этих людей говорят сами за себя.

Все, кто служил на Тихоокеанском флоте, с благодарностью и любовью вспоминают эту службу, товарищей, с кем довелось плавать в дальневосточных морях, командиров, помогавших нам закалить свою волю и характер, приобрести необходимый командирский опыт. Именно поэтому так дорог нам Тихоокеанский флот, на котором прошла лучшая пора нашей флотской жизни. И наша благодарность ему безмерна!

Вернуться сразу после окончания Военно-морской академии на Тихоокеанский флот мне не довелось. Я был назначен начальником штаба эскадры Черноморского флота. На Черном море меня и застала Великая Отечественная война.

Снова на Дальний Восток я попал лишь в апреле 1943 года, когда был назначен командующим северной Тихоокеанской флотилией.

Но где бы мне ни приходилось служить, везде я встречал своих однокашников — комсомольцев-добровольцев, прибывших на флот по путевке комсомола в 1922–1923 годах, тех, кто все свои силы, энергию, ум и талант вложил в дело строительства мощного, достойного нашей великой Родины флота. По-разному сложились их судьбы. Многие из них уже в предвоенные годы командовали кораблями, частями, а иные и дивизионами подводных лодок, надводных кораблей, эскадрильями самолетов. Некоторые строили корабли, создавали различные виды боевого флотского оружия.

Все мои однокашники прошли через горнило Великой Отечественной войны и за доблесть и мужество были удостоены высоких правительственных наград.

Вместе со мной на Черном море служили контр-адмиралы Михаил Георгиевич Соловьев и Павел Иванович Болтунов. Они командовали соединениями подводных лодок. Командир бригады подводных лодок капитан 1 ранга Андрей Васильевич Крестовский погиб в боевом походе в 1944 году. Георгий Гаврилович Громов руководил всей связью Черноморского флота, а после войны в звании контр-адмирала возглавил Высшее военно-морское училище связи.

С 1946 года крупным соединением Черноморского флота командовал тоже мой однокашник — Михаил Федорович Романов. На флоте он прошел путь от командира корабля до командира соединения, получил звание вице-адмирала. После войны мы встретились с Михаилом Федоровичем Романовым уже на Балтике, когда я командовал там флотом. Романов — грамотный, волевой командир — умело совершенствовал боевую выучку личного состава соединения и очень много сделал для обеспечения базирования кораблей на Балтийском море.

Алексей Иванович Катков был флагманским артиллеристом эскадры Черноморского флота. Вместе с ним мне пришлось готовить и проводить все (до февраля 1943 года) десантные и набеговые операции, в которых участвовали наши корабли. Высокообразованный специалист, контр-адмирал Катков стал флагманским артиллеристом флота.

Интересны судьбы и других моих сокурсников. Алексей Васильевич Волков командовал кораблями, получил звание контр-адмирала, Юлиан Антонович Романовский отличился в морских сражениях на Балтике, позже стал контр-адмиралом. Борис Васильевич Каратаев, с которым мы вместе служили на 1-й морской бригаде Морских сил Дальнего Востока, впоследствии командовал военно-морской базой, затем в звании контр-адмирала был начальником тыла флота, долгое время работал в центральном аппарате.

Как и предрекал наш преподаватель Гедримович, Александр Хирвонен и Александр Суханов посвятили себя штурманской службе и немало сделали для ее совершенствования. Михаил Дмитриевич Куликов был флагманским штурманом флота, начальником Главного гидрографического управления, получил звание контрадмирала и многие годы работал в Военно-морской академии. Контр-адмирал Юрий Викторович Ладинский стал не только хорошим штурманом, но и отличным командиром соединения, преуспел в морских науках, получил звание кандидата военно-морских наук. Георгий Федорович Болотов стал контр-адмиралом-инженером.

Александр Алексеевич Кузнецов и Борис Антонович Почиковский командовали морской авиацией на разных флотах. Михаил Марасанов стал флагманским штурманом авиации Военно-Морского Флота.

Адмирал Павел Сергеевич Абанькин служил в морской авиации, был помощником командующего Тихоокеанским флотом, много лет работал в центральном аппарате, ушел в отставку с должности заместителя главнокомандующего Военно-Морским Флотом.

Виталий Алексеевич Фокин, с которым мы, вместе кончали штурманский класс, во время Великой Отечественной войны служил на Севере, позже в звании адмирала командовал Тихоокеанским флотом и закончил службу в должности первого заместителя главнокомандующего Военно-Морским Флотом.

Если в 20-х годах в нашей стране был только один корабль, носящий комсомольское имя — учебное судно «Комсомолец», то сейчас в составе Военно-Морского Флота насчитывается немало различного класса кораблей, в том числе и атомных, которым присвоено имя республиканских, краевых и областных комсомольских организаций, наиболее плодотворно и широко ведущих работу по шефству над флотом, подготовке для службы на современных боевых кораблях высокообразованных, технически грамотных и преданных делу партии флотских специалистов. Ныне не сотни, а тысячи комсомольцев добиваются чести быть посланными на флот по комсомольской путевке.

Сейчас на мостиках кораблей, у атомных реакторов, у ракетного и иного боевого оружия несут службу наши внуки, комсомольцы. Нет выше радости, чем видеть, что дело, которому посвятил свою жизнь, находится в надежных руках твоей боевой смены.

Счастливого вам плавания на просторах Мирового океана, больших успехов в ратном флотском труде, дорогие мои комсомольские внуки!