Моряки Вселенной

Первая ракета, на которой человек начал летать, как ни наивна теперь, в конце XX века, кажется ее конструкция, воочию показала, что ни дальность, ни высота ракетоплавания не ограничены. И если полеты на любое расстояние не так скоро осуществились, то лишь потому, что не было такого горючего, которое давало бы при горении достаточно высокую скорость вытекания газов, толкающих ракету.

Над разрешением этой задачи упорно работали физики и химики нескольких стран. Многие, вероятно, еще помнят, как во время опытов, связанных с поисками горючего для ракеты, в Оксфорде взлетела на воздух лаборатория профессора Стэнли, погибшего при взрыве вместе со своими сотрудниками. Прошло еще несколько лет, была принесена еще не одна жертва, пока наконец такое горючее не было найдено. Его открыл инженер Ракетостроя Лукин, одно время работавший у Стэнли.

В водородно-кислородных ракетах скорость частиц газовой струи не превышала 5 километров в секунду. А горючее Лукина, которое он назвал гелиолином, в десятки раз превышало эту казавшуюся тогда предельной скорость. Впрочем, только очень немногие знали, какую именно скорость давал газовой струе гелиолин и каков его состав. Открытие Лукина, ввиду особой его важности для хозяйства страны и для оборонных целей, было засекречено, а Лукину присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Упорно, в течение многих лет работая над проблемой сверхскоростного горючего, после тысячи опытов и проб Лукин чувствовал, что близок к ее разрешению, но долго не мог найти того ответа, который потом казался ему таким простым. И вот однажды утром, когда он, нагнувшись с кровати, надевал свои огромные ботинки, ему неожиданно подумалось: «А что, если применить в расчетах формулу Лаперузо? Формулу реакции желтых звезд…» Он долго сидел неодетый с записной книжкой в руках и страницу за страницей покрывал знаками формул. Да, идея была верна: все реакции бурно ускорялись!

Теоретические обоснования были найдены, оставалось проверить их на практике. Через несколько месяцев он уже рассматривал в колбе золотистый гелиолин. Одной капли его было достаточно, чтобы вдребезги разнести всю лабораторию.

В заграничной печати, чрезвычайно заинтересованной открытием советского инженера, высказывались самые разнообразные предположения о составе и свойствах гелиолина. Доктор Геце в мюнхенской «Ди Натур» высказывал, например, мысль о том, что тут используется внутриатомная энергия, превращение материи в энергию, но все эти высказывания так и остались в области догадок и предположений.

Получение гелиолина в лаборатории Ракетостроя было решением самой трудной задачи. Это горючее открывало пути звездоплаванию.

Через пять лет после того, как Лукин впервые высоко поднял и сосредоточенно посмотрел на свет колбу с гелиолином, наступило великое противостояние Земли и Марса. Обе планеты сблизились, их разделяло менее 60 миллионов километров.

20 августа 19.. года весь мир был поднят на ноги необыкновенным сообщением. Оно привело в действие всю радиотрансляционную сеть земного шара и жирным шрифтом печаталось на первой странице всех газет пяти материков. О нем говорили незнакомые люди, останавливая друг друга на улице, его читали одинаково жадно и под горячим солнцем Африки и среди вечных снегов Арктики, и все с нетерпением ждали подробностей. Несмотря на свою краткость и сдержанность, характерную для всех советских сообщений, это сообщение было самым необыкновенным из всего того; что когда-либо слышали и видели человеческие уши и глаза.

В немногих строках, переданных телеграфным агентством Советского Союза, говорилось:

Так оповещалось человечество об этом беспримерном событии. Как в обосновании звездоплавания Циолковским, так и в практическом его осуществлении мировая пальма первенства принадлежала русскому народу.

Кто же были эти трое, что отправились в столь необыкновенный перелет? Почти на всех фото, которые после отлета заполнили газеты и журналы мира, Лукин был в рабочем комбинезоне, его характерная седая голова с молодым лицом запоминалась сразу. Кедрова снимали то с теннисной ракеткой, то в кабине ракетоплана, и видно было, какой он крепыш. Малютин был снят у карты Марса; его глаза внимательно и прямо смотрели из-под очков.

Фотографам удалось схватить основную черту каждого. Итоги пространных фельетонов и еще более пространных очерков о членах экипажа сводились к следующему.

Лукин был воплощением кипучей деятельности. Он всегда был занят: конструировал самолеты, дирижабли, ракеты и среди многих дел сделал еще большее — открыл гелиолин. Он, даже отдыхая, не мог сидеть спокойно — копался в саду, придумывал систему его орошения, строил и перестраивал свою дачу.

Прямой противоположностью ему был Малютин, предпочитавший размышления и наблюдения действию. Начав работу археологом в экспедиции Тураевского института, той самой, которая открыла знаменитый ливийский папирус, он заинтересовался древнеегипетскими зодиаками. В процессе работы Малютину пришлось заняться астрономией, он увлекся и оставил науку о древностях. Работы Малютина о Марсе были известны за пределами Советского Союза. Специалисты упоминали его имя наряду с именами Скиапарелли, Лоуэлла, Антониади.

Кедрова знали как замечательного летчика и спортсмена. О его скоростном перелете на ракетоплане из Москвы в Москву, через оба полюса, три года тому назад писала вся мировая печать.

Ночью, за сутки до отлета, Малютин сидел в обсерватории у большого, заваленного бумагами стола и, согнув худую спину, проверял графики полета.

На графиках весь путь звездолета был разбит на часовые отрезки с обозначением пройденного расстояния, угловых величин Земли и Марса и тех неподвижных звезд, между которыми должны быть видимы обе планеты.

За креслом Малютина, как пушка, поднимал свое жерло огромный ультрателескоп, поблескивавший медью и никелем колес и сочленений. В тишине обсерватории вслед за легким шелестом раздалось характерное щелканье дверей лифта. Малютия отложил циркуль.

Вошли Лукин и Кедров. Оба были возбуждены и грязны, с руками, черными от машинного масла. Высокий, крупный Лукин со словами: «Как бы чего не испачкать!» осторожно присел на поручень одного из кресел и спросил:

— Ну, Алексей Андреевич, какие новости?

— Все хорошо! — ответил Малютин. — Еще раз проверял графики. Можно лететь.

— И у нас все готово, — сказал Кедров, подходя к ультрателескопу, — мы только что кончили генеральный осмотр. Инженеры, механики уже пошли слать, остались только дежурные.

— И нам пора, — произнес Лукин, — второй час. Надо выспаться… Только вот еще — хочу в последний раз посмотреть на Марс.

Малютин кивнул лохматой головой и одну за другой нажал три кнопки с правой стороны стола. Купол обсерватории открыл черную щель. Ультрателескоп, медленно поднимая жерло, казалось, сам нацеливался в невидимую мишень. Как только движение его прекратилось, в обсерватории потух свет, а на стене вспыхнул небольшой экран, в центре которого на темно-синем фоне висел дрожащий оранжевый диск, покрытый странными тенями.

Все трое молча смотрели на далекий, неизвестный мир. В обсерватории опять стало тихо, только слабое постукивание механизма, не выпускавшего планету из поля зрения, нарушало безмолвие.

Когда изображение становилось отчетливым, выступала полярная шапка и смутные, с темными узлами, синевато-серые моря. Планета была чужой, невероятной, и странен был для человеческого глаза слабый рисунок теней на оранжевом диске. То, что они видели, больше походило на старинную волшебную картину, чем на действительность, и, вглядываясь в нее, каждый отыскивал суживающийся треугольник Большого Сырта и ту точку на нем, на которой предполагалось в случае возможности сделать посадку. Почти не верилось, что этот небольшой мерцающий диск — на самом деле огромный шар, на котором их тяжелый звездолет будет меньше блохи на глобусе.

— Ну, идемте, — сказал Лунин и, как бы подводя итог тому, что думал каждый, заметил: — Через пять суток мы должны быть там, и наша Земля оттуда будет казаться такой же невероятной…

Когда они вышли из обсерватории, все было погружено в сон и мрак. Над головой горели звезды, Млечный путь рассыпался серебряной пылью, на юге пылал красный Марс.

— Хорошо на Земле! — вздохнул Лукин, останавливаясь и прислушиваясь к тишине. — Все спит, но все живет…

— А какая красота над нами! — откликнулся из темноты Малютин. — Мы только ее не замечаем.

— Но эта красота также принадлежит Земле. Весь мир наш, — сказал голос невидимого Кедрова.