Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья

Сквозь век пронес он дух великоросса

Вы держите в руках редкостную книгу о той Москве, когда церквей в ней было сорок сороков, ее улицы видели Пушкина, а в Нескучном саду привычным явлением воспринимались кулачные бои, петушиные баталии и голубиная охота… Но более всего замечательна эта книга тем, что написана удивительным человеком, ровесником минувшего столетия, чья жизнь и личность были образцом духовной крепости и чистоты, гражданского мужества и национального достоинства.

Дворянин по происхождению, продолжатель знаменитого старинного русского рода, потомок легендарного мореплавателя адмирала М.П. Лазарева и князей Голицыных, выпускник знаменитого в Петербурге Тенишевского училища, где сидел за соседней партой с Владимиром Набоковым, Олег Васильевич Волков стал свидетелем «великих потрясений России». Крушение иллюзий об Оксфордском колледже, где уже грезил о традиционной мантии… Остановившие наотрез даже от временного отъезда из России слова отца: «Крысы, покидающие обреченный корабль, – образ для русского интеллигента неприемлемый…» Потом – внезапный арест, обвинение в контрреволюционной агитации – двадцать семь лет тюрем, ссылок и лагерей, из них – два срока на Соловках.

…Смотришь на одну из последних фотографий Олега Васильевича (он умер в январе 1996-го, не дожив нескольких дней до своего 96-летия), его апостольское лицо «последнего из могикан» старого русского интеллигента и еще раз убеждаешься, как все-таки права прожитая жизнь, оставляя отраженья след на наших лицах. Никакие круги ада, нечеловеческие условия бытия, муки и страдания не смогли истребить дух этого праведника и правдоискателя, противника террора и насилия, подвижника родной природы и культуры. Таким изобразил его и Илья Глазунов на портрете, который висел над рабочим столом в доме писателя.

Строго говоря, Олег Волков не считал литературу своей профессией. На заре туманной юности, много читавший и слегка сочинявший, примирился с обязанностями переводчика – сначала у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, а ближе к концу 20-х, в греческом посольстве, читая посланнику по-французски московские газеты и составляя пресс-бюллетень. И лишь в кругу друзей мог щегольнуть завидной образованностью и неутраченной светскостью.

Писателем стал, вернувшись из заключения, скорее из-за невыносимости таить про себя трагическую правду о пережитом, отказавшись раз и навсегда от любых вариантов полунамеков и недоговоренностей. Но всему свое время. Была середина 1950-х…

Первые годы свободы писал рассказы и очерки в охотничьи журналы. За них-то в 1957-м по рекомендации Сергея Михалкова, чьи сказки и басни переводил на французский, был принят в Союз писателей. Но завоевал тогда «место под солнцем» вовсе не этим, а словом и делом в защиту природы, выступая против психологии временщиков «после нас хоть потоп», за сохранение и восстановление памятников национальной истории и культуры.

Теперь это мало кто помнит, а ведь именно Олег Волков одним из первых боролся за экологическую чистоту Байкала и сибирских лесов – чего стоили тогда только пятнадцать его вылетов в Иркутск, чтобы наконец-то сдвинуть с мертвой точки груды множащихся постановлений и резолюций.

«Все мое прошлое, – объяснял Олег Васильевич, – приготовило меня в ряды защитников природы: юность, связанная с деревней, охота – и прежде всего годы, научившие видеть в окружающем утешение и прибежище, нечто, не причастное человеческой скверне».

Хрущевская «оттепель» навеяла зыбкие иллюзии. Окрыленный публикацией «Одного дня Ивана Денисовича», Волков положил на стол Твардовскому и свою повесть «Под конем».

– Ну вот, – сказал, прочтя рукопись, Александр Трифонович, – закончу публикацию Солженицына, напечатаю и вас. Только не сразу, а то обвинят в направлении.

Но «оттепель» закончилась раньше, чем ожидал редактор «Нового мира». Однако, оставаясь оптимистом, возвращая рукопись, обнадежил:

– Видите, я надписал на папке «до востребования»: мы к вашей повести еще вернемся…

Главная книга его жизни – автобиографическая повесть «Погружение во тьму» – вышла лишь в 1989-м в издательстве «Молодая гвардия». Она и сейчас, через десятилетие «перестройки» и «демократии», потрясает духом человеческого достоинства, выстоявшим в нечеловеческих испытаниях, и неистребимой верой в грядущее величие России. И это вопреки убеждению писателя в конце прошлого столетия, что «все оболгано, искажено: религия, вера, терпимость, демократия, традиции, духовные идеалы…»

– Что же помогло вам тогда выжить, выстоять, какая сила? – помнится, спрашивали Волкова на интереснейшей встрече в Концертной студии «Останкино» в начале 1990-х.

– Православие и мое воспитание, – отвечал писатель. – Я упрямо держался за веру отцов.

Стройный, с благородной статью, в свои девяносто он мог дать фору любому молодому.

Последние годы жизни он работал над «Северной Пальмирой» – книгой, в которой возвращался памятью к красе и диву Петербурга, где родился на самом рубеже XIX столетия. Чуть раньше закончил настоящее издание – о старой, дорогой его сердцу, Москве, о разрушенных и забытых творениях ее выдающихся зодчих. Итогом земного пути писателя стала книга «Век надежд и крушений». О крушениях, кажется, нам известно уже предостаточно. Что же надежды – с чем связывал их писатель?

«В стране уже тлеют очаги пожаров великой смуты, аналогичной той, что едва не погубила Русь в начале XVII века. Мы допустили столько промахов и преступлений, столько нагрешили, что дотла разорили крестьянство, истребили столько выдающихся людей во всех слоях общества, что нельзя надеяться, чтобы Провидение сжалилось и послало нам новых Святого Сергия, Минина и Пожарского… И все же…»

В представлении Олега Волкова русский народ оставался богатырем Ильей Муромцем, который должен осознать свое исполинское начало и потому искать источник возрождения в себе самом. А сила его и надежда – в единении – соборности, в возврате к христианским добродетелям. К этой мудрости прожившего долгую и трагичную жизнь человека нельзя не прислушаться, если все-таки поверить в будущее и пожелать Отечеству лучшей доли.

Татьяна Маршкова