Москва. Путь к империи

В период с 1359 по 1462 годы Москва из столицы небольшого удела превратилась в стольный град Великого княжества Московского. К моменту вокняжения в 1462 году Ивана III Васильевича оно достигло таких экономических, политических и военных успехов, что, во-первых, возвышение Москвы над другими русскими городами стало очевидным фактом, а во-вторых, великие князья, духовенство, бояре, служилые и ремесленные люди московские почувствовали, что именно Москве придется решать следующую эпохальную задачу — задачу устройства не только Московского пространства и даже не только Великого княжества Московского, но всей Русской земли, Русского государства.

В это же столетие окончательно сформировался социально-политический лик Москвы-народа, его сложный, иной раз кажущийся противоречивым характер, заявлявший о себе в критические мгновения истории, например в великой Куликовской битве, во время нашествия Тохтамыша, в перипетиях последней распри русских князей и в обыденных взаимоотношениях обитателей Москвы.

Проследив эти взаимоотношения и взаимосвязи людей, находящихся на разных социальных параллелях и вертикалях быстро развивающегося средневекового города с пестрой экономикой, можно получить представление о ветвистой структуре городской власти в столице Великого княжества Московского, о полной драматизма внутримосковской политической жизни, о которой многие авторы (летописцы, ученые, писатели) часто забывают в своих трудах, уделяя огромное внимание событиям эпохальным, громким. Но именно в глубинах московского бытия, скрепленного разноцветными, разнопрочными нитями древних и новых обычаев и законов сокрыты ключевые подсказки для осмысления всей истории города Москвы.

Во главе московской «пирамиды власти» в то ответственное столетие стояли великие князья Дмитрий Иванович Донской, Василий Дмитриевич и Василий Васильевич Темный. О сложности и неоднозначности политической ситуации в Москве, о непрочном, только, как выяснилось, с виду, положении великих князей московских говорит, например, динамика борьбы Москвы с Тверью за главенство на Русской земле.

Еще в начале XIV века, по мнению авторитетных ученых, Тверь возглавляла сопротивление ордынцам, а в конце этого столетия тверской князь Михаил Александрович получил в Орде ярлык на великое княжение и титул великого князя тверского и всея Руси. На рубеже XIV–XV веков Тверь опережала Москву в «исторической гонке», возможностей закрепить успех у тверских князей было немало, но этого не случилось по разным причинам, об одной из которых следует поведать уже во введении в главу «Возвышение Москвы».

Москва и ее повелители со времен Ивана Калиты никогда не стремились удивить заезжих гостей (и русских, и иностранных) дорогостоящими сооружениями, строительство которых осуществлялось бы в ущерб обороноспособности города и благосостояния его граждан. Хорошо известно, что Иван Калита, Дмитрий Донской начинали крупные строительные кампании с возведения прочных крепостных укреплений вокруг поселения на Боровицком холме. Тверские же князья, соорудив деревянные стены, обмазанные глиной, возвели в городе богатый, дорогостоящий каменный собор, с мраморным полом и медными дверями.

В Древней Греции, помнится, тоже шел спор о том, нужны ли городу прочные стены. Великий Ликург, законодатель города-полиса Спарты, считал, что всевозможные укрепления лишь расслабляют воинов. Суровые законы, аскетизм, лаконизм не только жизни, но и мышления спартанцев, их непревзойденные подвиги, например, в битве при Фермопилах, да и в остальных сражениях во время греко-персидских и других войн, уважение и авторитет, которыми спартанцы пользовались среди друзей и врагов в течение более чем пятисот лет (спартанцы, например, были самыми лучшими и желанными третейскими судьями), казалось бы, говорят о том, что тверичи были сторонниками спартанского образа жизни и прочные стены вокруг Твери строить в XIV в. н. э. было не нужно. Но в той же Греции жил в VII–VI в. до н. э. еще один великий человек — Солон, законодатель Афин. Приняв его концепцию жизни, афиняне совершили военных подвигов не меньше, чем спартанцы. Никто в Греции, да и за ее пределами, не осмелился бы назвать афинянина трусом. Зато уж и аскетами они не были! В эпоху Перикла именно афиняне сотворили великое множество произведений искусства, надежно защищенных прочными стенами, которые, справедливости ради стоит напомнить, не всегда спасали город от врагов…

Так нужны ли были средневековому русскому городу прочные крепостные сооружения и кто же все-таки прав, тверичи или московиты? Ликург и Солон потому-то и стали великими, что они с гениальной точностью угадали, во-первых, социальный заказ ее величества истории, во-вторых, возможности и желания спартанцев, принявших разумом и сердцем концепцию государственного аскетизма, и афинян, сторонников роскошной жизни, красоты рукотворной и даже безграничных излишеств в этой роскоши и красоте.

Московские князья потому-то и победили тверских в двухсотлетием споре, что они точнее сориентировались в пространственно-временном историческом поле и поняли возможности и внутренние устремления своих подданных и всех русских людей. Красоту русские люди любили ничуть не меньше афинян. Кстати, еще и поэтому они приняли крещение по православному обряду: благолепие и роскошь внутреннего убранства церквей в Византии удивительным образом совпадали с желанием не столь уж богатых русских людей богато украсить церкви на Руси, куда они приходили в гости к Всевышнему. Никаких средств не жалели русские люди для этих праздников духа. Строили они богатые церкви даже в самые тяжкие годы и века после нашествия Батыя. Но… спартанским духом ни тверичи, ни московиты, ни обитатели других городов и княжеств русских не обладали, жили, как аскеты, но аскетизм их был вынужденным.

Да, такой он есть русский народ: степенный, спокойный, но не трусоватый. По натуре русский народ не ниндзя. Он не может, не хочет и не будет жить изо дня в день по законам военного времени — народ-то он невоинственный. Значит, нужны ему для защиты крепостные стены.

«Московские соборы XIV–XV столетий не привлекали своими редкостями, недаром же создания Калиты так быстро обветшали, зато в Москве всегда пеклись о прочности городских укреплений и опередили многие другие города в постройке каменных стен»[58].

Первым важным делом Дмитрия Донского было возведение каменных кремлевских стен. В Кремле находился и великокняжеский дворец, и двор на случай осады, и конюшни. Все великокняжеские постройки рубились из дерева, они так же быстро, как и боярские дворы, и дома простых людей, сгорали во время частых пожаров, и даже в этом бытие великого князя походило на бытие его подданных.

Кроме великокняжеского дворца, в Кремле находился митрополичий двор, церкви, монастыри, а также дворы удельных князей и бояр. На Боровицком холме сосредоточились все представители власти. Отсюда шло управление городом, городским хозяйством, великим княжеством.

Долгое время Москвой владел дом Калиты. Это совместное владение, странное для города и для князей Мономашичей, тяготеющих еще со времен Юрия Долгорукого к централизации власти, началось после смерти в 1303 году Даниила Александровича, когда его сыновья вместе сидели в Москве и вместе дружно воевали с тверскими князьями. В 1307 году между ними вспыхнула ссора, Александр и Борис уехали в Тверь. Вскоре первый из них умер, а второй вернулся в Москву.

После смерти братьев (они умерли бездетными) вся московская отчина перешла к Ивану, младшему сыну Даниила Александровича, единственному законному наследнику.

Иван I Калита в 1340 году перед смертью призвал к себе трех сыновей и объявил свое завещание, по которому Москва была поделена на три части, и каждая из них передана во владение Симеону, Ивану и Андрею. У гроба отца сыновья целовали крест, заключив между собой договор о так называемом третном владении Москвой. Согласно этому договору, был утвержден великокняжеский тысяцкий, наместники князей-совладельцев, а также наместники самого великого князя.

Князья-третники «уступали старшему Симеону на старшинство половину таможенных сборов — «полтамги», оставляя половину за собой.

Великий князь имел право судить живших в Москве княжеских слуг в случае их тяжб со слугами великого князя»[59].

Третное владение заметно усложнило управление экономикой и хозяйством столичного города, не раз между третниками и их представителями возникали недоразумения и даже ссоры, но… Иван Калита не ошибся, придумав столь хитрую систему владения Москвой! Об этом говорит тот факт, что третное владение столичным городом с незначительными изменениями просуществовало до конца XV века, а род Калиты удерживал власть до конца XVI столетия!

Любая законодательная инициатива крупного государственника (а завещание Калиты вполне можно отнести к таковой) проверяется временем. Счастливым можно назвать человека, хотя бы внуки и правнуки которого пожили счастливо, ощутили благодеяния своего деда или прадеда на своей судьбе. А зачем, собственно говоря, людьми с давних пор придуман обычай передачи потомкам наследства, экономического и политического? Почему сердце каждого старика волнуется всякий раз, когда видит он сыновей и внуков? Почему это волнение усиливается с каждым днем? Потому что счастье любого нормального человека находится далеко за пределами его жизни, и он это знает, и делает все, чтобы потомки его жили счастливо.

Не все люди, находясь у своей финишной черты, чувствуют себя счастливо. Даже те, которые пишут завещания платиновыми ручками, нежатся в богатых кроватях из золота с золотыми, сверкающими зеркальным свежим блеском, набалдашниками работы великих мастеров. Не все люди уверены, что их потомкам удастся сделать то, о чем мечтают старцы на смертном одре. Иван Калита мог чувствовать себя спокойно. И счастливо. Третное владение Москвой, несмотря на все кажущиеся минусы этой системы, несмотря на частые разногласия между князьями-третниками, позволило сохранить род Ивана Калиты, позволило постоянно, из поколения в поколение увеличивать экономическое и политическое могущество всего рода, а не отдельной его ветви, пусть и самой крепкой.

Иван Данилович государственным умом своим очень точно определил момент, с которого началось неуклонное возвышение Москвы над русскими городами и княжествами, начался длительный процесс создания крупной державы. В подобных ситуациях в разных государствах мира существовали разные формы власти: была аристократическая республика в Риме, была и авторитарная монархия в Азии. Русская земля развивалась по своим особенным путям. Конечно, при некоторых оговорках всю эпоху правления Рюриковичей, начиная с князя Олега и кончая Федором Ивановичем, можно назвать историей аристократической республики, претерпевшей на своем веку разные метаморфозы, исполнившей к началу XVI века свое историческое предназначение и уступившей место другой системе государственного правления — монархической, единодержавной. Это сложное движение аристократической республики к монархии имело в державе, смонтированной Рюриковичами, свои сложности и особенные национальные черты.

Иван I Данилович неспроста создавал доселе неизвестный на Руси образ правителя — царя-батюшки. Он раньше других чутким сердцем понял, что, во-первых, именно в монархии спасение обширной Русской земли от супостатов, а во-вторых, старые обычаи — эту сложную смесь обычаев, привнесенных Рюриковичами, обычаев славян, угро-финнов и степняков (печенегов, половцев и ордынцев) без долгой и упорной борьбы не победить. И русский князь нашел удивительно точный стратегический ход, дав потомкам завещание: не выпускать власть из дома московских князей, а остальное жизнь расставит по местам.

В очерке «Что такое были трети в Москве» академик М. Н. Тихомиров приходит к выводу, что «княжеская треть представляла собой, с одной стороны, определенную территорию в городе, с другой — право князя-совладельца на доходы, получаемые от тамги, а вероятно, и от других пошлин»[60]. О тамге, о других сборах и пошлинах будет сказано подробнее, когда речь пойдет о купцах. Сейчас же важно напомнить о том, что ни один из великих князей московских не посмел отменить третное владение, даже после шемякинской смуты, которая наглядно продемонстрировала «все невыгоды и даже опасности, проистекавшие от третного владения Москвой»[61] и в которой не последнюю роль сыграл князь Василий Ярославич, внук Владимира Андреевича Храброго, владевший третью Москвы.

Великий князь Василий II Васильевич Темный с большим трудом и немалыми потерями справился с шемякинской смутой. Перед его смертью уже почти вся Москва стала принадлежать ему (треть Василия Ярославича он взял на правах победителя, а другую треть князь Иван Можайский сам завещал великому князю). Казалось, он просто обязан был сохранить единство Москвы, завещать целиком всю столицу старшему сыну. Но на смертном одре в 1462 году Василий Темный завещал своему старшему сыну Ивану Васильевичу «треть в Москве и с путми…». Юрий и Андрей получили треть Василия Ярославича, именовавшуюся по имени Владимира Андреевича Володимерскою, которую они должны были разделить по половинам, «а держати по годом». Борис был благословлен «годом княжим Ивановым Можайского», а Андрей Меньшой «годом княжим Петровым Дмитриевича»[62]. Причину столь упорного желания дробить власть в Москве и, главное, столичные доходы нужно искать все там же — в государственной концепции, заложенной в завещании Ивана Калиты.

Лишь Иван III отказался от этой концепции, завещав сыну Василию «город Москву с волостьми и с путми»[63]. Но даже Иван III, которого называли царем всея Руси и который царем являлся по сути своей, в 1505 году, когда, казалось бы, возникли объективные предпосылки отмены третного владения, все-таки оставил особого наместника «на княж Володимерской трети Андреевича».

Академик М. Н. Тихомиров, оценивая этот факт из жизни Москвы, говорит о силе традиции, подвигнувшей Ивана III на столь неожиданный шаг. Но надо помнить, что долговечность любого обычая, любой традиции имеет под собой веские, объективные причины, а отцы-основатели подобных третному владению Москвой исторических явлений потому-то и гениальны, что они смогли проникнуть в объективность причин, уловить основное направление движения истории в данной стране на конкретном временном отрезке. Традиции и обычаи — это не прихоть баловней судьбы и даже не блажь народная, это историческая необходимость! С ней считались даже ханы Орды. Ведь не посадили же они на великое княжение монгола, ведь не устроили ордынские города на месте русских, ведь не стали чеканить на Руси свою монету — нет, великокняжеский двор всегда чеканил свою, что, кстати, говорит о политическом суверенитете Руси в 1238–1480 годы.

…Третное владение Москвой закончилось, Василий III Иванович (1505–1533) и Иван Васильевич Грозный владели всей Москвой и не делились властью с представителями младших княжеских линий. «Даю ему (то есть сыну Ивану) город Москву с волостями и станы, и с путми, и с селы, и з дворы с гостиными и посадскими, и с тамгою, и с мытом, и с торги, и с лавками, и с дворы гостиными, и со всеми пошлинами», — пишет в своем завещании Иван Грозный[64].

Митрополиты

Еще в первой половине XIV века, как было сказано выше, русские митрополиты выбрали Москву в качестве постоянной резиденции, и столица небольшого в те годы княжества получила сильного союзника в борьбе за главенство над русскими городами, за объединение Руси. Митрополиты всея Руси имели право ставить епископов и судить их. В Москву уже в 1325 году приехал к митрополиту Петру кандидат в новгородские епископы, после чего подобные вояжи духовных лиц из разных русских городов в Москву стали постоянными. В Москве соединялись многочисленные политические нити, Москва имела тесную связь с константинопольскими патриархами, с многими православными центрами в южнославянских землях, а также с афонскими монастырями. Авторитет митрополитов всея Руси в православном мире был высок и с каждым десятилетием повышался. Это в свою очередь возвышало авторитет митрополитов среди русских людей, обитавших в Москве, авторитет самого города и великих князей московских, которые — необходимо об этом помнить! — в Москве стояли на социальной лестнице на одну ступень выше духовных владык.

Такое положение может показаться странным: многие русские князья долгое время не признавали притязаний московских князей на политическое главенство над Русью и в то же время из-за страха отлучения от церкви боялись митрополитов всея Руси, административно подчинявшихся московским великим князьям. Князья ревностно исповедовали веру православную. И не раз проявляли тонкое понимание сложных религиозных проблем. Так, например, в XV веке Василий Темный резко выступил против решения митрополита всея Руси одобрить унию православной и католической церквей под патронатом папы римского. Все попытки высших духовных лиц христианских церквей уговорить князя окончились неудачно. Москва предпочла православие.

О непростых взаимоотношениях митрополитов всея Руси и великих князей московских говорят многие события в истории Москвы и в истории Русского государства. Хорошо известно, что, начиная с Ивана Калиты, московские князья не раз использовали митрополитов в политических делах, о чем свидетельствует история борьбы Калиты с тверским князем Александром Михайловичем, когда митрополит Феогност, «послав проклятие и отлучение на князя Александра и на пьскович», поддержавших тверичанина, решил исход дела в пользу московита. Да и Сергий Радонежский закрытием церквей и запрещением нижегородцам выполнять церковные обряды помог московскому князю Дмитрию Ивановичу одержать верх над князьями Нижнего Новгорода. Подобные примеры этим не исчерпываются. Они подтверждают мнение ученых о том, что московское духовенство в московской иерархии власти было не на первом месте, оно и не стремилось брать на себя бремя светской власти. Еще одним доказательством этой мысли является тот факт, что лишь в 1392 году между князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном был заключен договор, согласно которому «митрополичьи земли были освобождены от подчинения великому князю и его слугам. Договор устанавливал иммунитет монастырских сел, впрочем, пользовавшихся этим иммунитетом и раньше»[65].

На этот факт следует обратить внимание по следующей причине. Как известно из истории Орды, в 1270 году хан Менгу Тимур издал указ: «На Руси да не дерзнет никто посрамлять и обижать митрополитов и подчиненных ему архимандритов, протоиереев, иереев и т. д. Свободными от всех податей и повинностей да будут их города, области, деревни, земли, охоты, ульи, луга, леса, огороды, сады, мельницы и молочные хозяйства. Все это принадлежит Богу и сами они Божьи. Да помолятся они о нас».

Хан Узбек еще больше расширил привилегии церкви: «Все чины православной церкви и все монахи подлежат лишь суду православного митрополита, отнюдь не чиновников Орды и не княжескому суду. Тот, кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое. Кто осмелится издеваться над православной верой или оскорблять церковь, монастырь, часовню — тот подлежит смерти без различия, русский он или монгол. Да чувствует себя русское духовенство свободными слугами Бога»[66].

Русское духовенство уже при хане Берке, брате Батыя, ощутило на себе благосклонное отношение со стороны повелителей Орды. В своей столице он позволил христианам отправлять богослужение по православному обряду, и с его разрешения «митрополит Кирилл в 1261 году учредил для них особую экзархию под названием Сарской, с коею соединил епископию южного Переяславля впоследствии»[67].

Эти и другие многочисленные факты говорят не только о веротерпимости ханов, но и об огромных экономических возможностях Русской православной церкви во времена жесткой данной зависимости Руси от Орды. Митрополиты всея Руси, епископы, игумены все новых и новых монастырей распорядились «ханскими льготами» очень мудро, по-православному. Расширяя свои владения, приобретая разными путями земли, деревни, села, города, они, по сути дела, превращались в крупнейших феодалов средневековой Руси, князья, бояре, купцы, знатные и незнатные граждане которой вынуждены были часть своих доходов отдавать ордынским баскакам, а позже (с Ивана I Калиты) — московским князьям. Богатства у Русской церкви были огромные и постоянно пополнялись из различных источников: из пожертвований русских людей, из сельскохозяйственных, ремесленных и других предприятий, принадлежащих церкви и не облагаемых ордынским налогом. Попросту говоря, церковь превращалась в своего рода государство в государстве, всеми, в том числе и ордынцами, уважаемое и почитаемое. Это государство с центром на Боровицком холме, где дворцы митрополита всея Руси и великого князя московского стояли по соседству и окнами смотрели друг на друга, имело немалые шансы установить не только духовную, но и политическую власть над русскими княжествами, боровшимися друг с другом за главенство над Русью.

Идея создания Священной Русской империи по подобию Священной Римской наверняка волновала умы русских митрополитов, но по следам римских пап Православная церковь не пошла в суровые для Руси XIV–XV века, хотя искус у нее был немалый. Но именно тем-то и отличается православие от католицизма, что оно больше заботится о Царстве Небесном, чем о царствах земных. Это очень большая разница. Это, видимо, всегда чувствовали все русские люди, отдававшие в наследство церквям и монастырям все свое богатство: кто-то дом свой обветшалый да землицы клок, кто-то хоромы расписные да ухоженные поля, да угодья, да скотину. Об этом знали те, кто отказывался от всего мирского и уходил в монастыри, отдавая себя служению Богу и мечтая лишь о Царствии Небесном. «Большое количество монастырей придавало Москве своеобразный вид, так как каждый монастырь представлял собой настоящий феодальный замок с оградой и нередко с каменной церковью внутри ее. Монахи и послушники жили в самом монастыре, а за его оградой располагалась монастырская слободка, населенная ремесленниками. Зависимые монастырские люди, «челядь», третники и половинники, отдававшие в монастырь половину и треть своего урожая, были заметной прослойкой в городском населении…»[68]

Монастырей в Москве и ее окрестностях было много. Некоторые ученые считают, что уже в XIV–XV веках они играли роль военных форпостов, занимая выгодные позиции на ключевых точках обороны города. Но, как совершенно справедливо заметил в свое время еще академик М. Н. Тихомиров, «такое наблюдение находит оправдание в действительности XVI–XVII веков, когда эти монастыри были окружены мощными крепостными оградами»[69].

По этому поводу можно высказать и иное мнение. В XIV–XV веках возведение монастырей с чисто военными целями, то есть как малых крепостей, своего рода волнорезов на пути к Москве, было невозможно потому, что ордынцы тут же поняли бы значение монастырей и вряд ли отнеслись бы к этому благосклонно, похвалили бы митрополитов, епископов, игуменов за проявленное рвение в деле повышения обороноспособности Русской земли.

Но, несмотря на все вышесказанное, монастыри все же были способны укрыть за своими стенами не только духовное воинство. Это упустили из виду ордынские ханы. Они, вполне возможно, понадеялись на то, что обласканное, облагодетельствованное ими православное духовенство проявит к завоевателям лояльность и верноподданнические чувства и уж во всяком случае не будет демонстрировать недовольство ханами и их воинами.

Внешне, между прочим, все выглядело именно так, как хотелось бы любому завоевателю. Русское духовенство, русские монастыри процветали, в Москве часто проводились торжественные, пышные, дорогостоящие богослужения. Митрополит «жил на дворе митрополичьем, и на месте и возвышении митрополичьем сидел, и ходил во всем одеянии митрополичьем в белом клобуке и в мантии, и ризницу митрополичью взял, и бояре митрополичьи ему служили, и отроки (слуги) митрополичьи ему предстояли, и когда куда пойдет, они шли впереди его по сторонам»[70]. И была большая, роскошная свита у митрополита Московского и всея Руси. И большая свита сопровождала митрополита в дорогостоящие поездки по стране и даже в страны далекие, например в Константинополь. И вся-то Русь, если и не сплошь голь перекатная, то совсем небогатая, лапотная, смотрела на богатое русское духовенство, на пышное убранство русских храмов, и не завидовала Русь этому богатству, не завидовала. Более того, русский люд как бы поддерживал это богатство: третников и половинников было у каждого монастыря, у каждого храма немало!

Непонятный русский дух? Ну почему же непонятный — очень понятный: раз уж случилась такая беда неминучая, раз уж пришла гроза страшная да разрушила она Русь, ослабила-ограбила, разорила-опозорила, раз уж нет у русского народа силушки одолеть врага нежданного, раз уж заказано ему судьбой с Ордой век коротать в бедности позорной, раз уж все так плохо получилось, но… не совсем ведь плохо получилось — Русь жива, пусть и на колени ее поставили, пусть в нищенку превратили, но ведь не убили, не осилили совсем Русскую землю ордынские ханы и надежду на великое будущее не убили великие завоеватели, погубившие от Бирмы до Польши много народов разных, красивых и добрых, но слабых духом, раз уж русский дух пересилил все, позор осилил свой, победил, раз уж появилась у русского человека надежда, мечта великая, так неужто он, русский человек, от великого князя московского до калеки-нищего у самой крохотной церквушки, мечту свою не украсит, не отдаст ей кто-то треть, кто-то половину, кто сколько может, не порадуется в душе, глядя на мечту свою, на Царствие Небесное, где будет он обитать в благолепии чинном и в гордом сознании того, что Русь жива, что русский дух необорим, что потомкам тех третников, половинников удалось-таки согнать Орду с Русской земли?! Ничего непонятного нет в русском духе, в русском человеке православном. Он, мечтатель по натуре, всю жизнь может в лохмотьях в поле выходить, но в храм Божий, в церковь пойдет он при всем параде, чтобы людей посмотреть и себя показать, чтобы духом укрепиться, русским духом подышав под звуки напевные молитв, застыв под изукрашенными сводами и поглядывая робко на благомудрые лики икон в золоченых окладах, где и его — любого русского — песчинка золотая есть.

Православная церковь XIV–XV столетий была, образно говоря, хранительницей и копилкой русского духа, и этим своим качеством, помимо всего прочего, она сыграла выдающуюся роль в деле… обороноспособности страны. И ничего в этом странного, удивительного нет! Начиная с походов Святослава Игоревича, а то и раньше — с Игоря, со славян, поражавших своими воинскими подвигами лучших полководцев VI–VII веков, зародилась и обрела основные характерные черты русская военная доктрина, в которой, как хорошо известно, особое место принадлежит воинскому духу — русскому духу. «Там русский дух, там Русью пахнет!» — эти строки придуманы были неспроста, не красивого словца ради. Страшнее атаки русских на поле Куликовом ордынцы не видели ничего за более чем стопятидесятилетнюю историю захватнических войн.

Русский дух — невоинственный по своей сути. Иначе бы не вырастали на Русской земле богатые церкви православные, а возникали бы монастыри, где развивались школы боевых искусств, школы военного дела. Русский дух нашел себе иное убежище, иные создавал он монастыри, хотя нельзя забывать и о феномене Осляби и Пересвета: если послушник Божий берется за оружие, он будет биться насмерть.

Согласно летописным, любому православному известным сведениям, Пересвет сразился с лучшим поединщиком Орды Челибеем и не проиграл бой — свел поединок в смертельную ничью. Сергий Радонежский, благословив Дмитрия Ивановича на битву с темником Мамаем, выделил ему двух иноков, закаленных в молитвах и послушании Богу бойцов, похожих чем-то на спартанских аскетов. Многозначительный жест, единственный в истории православия случай. Но с той поры на Руси все сражения за независимость начинались с молитвы всего войска, с обращения его к Богу, чтобы в бою не попустительствовал Он в жестокосердии и свирепости, чтобы в пылу битвы не дал низменным инстинктам взять верх над духовной сутью человека, чтобы оградил от излишнего пролития крови, чтобы дал сил умереть за дело правое…Там русский дух, там Русью пахнет.

Именно в приготовлении людей к сражениям за независимость политика Православной церкви и политика московских князей совпадала всегда. Потому-то владыки Православной церкви всегда находили общий язык с великими князьями. К сказанному необходимо добавить, что взаимоотношения великих князей московских (а затем и князей всея Руси) с духовенством были совсем не идеальными, даже в XIV–XV веках, но до серьезных столкновений между ними не доходило, в основном благодаря мудрой уравновешенной политике духовных пастырей.

Тысяцкие

Тысяцкие — это предводители городского ополчения вплоть до XV века. Часто эта должность передавалась по наследству. Огромную роль тысяцкие сыграли в первые четыре столетия истории Москвы. Здесь они ведали не только военными, но и мирными — хозяйственными и административными — делами, что повышало их авторитет среди всех слоев населения города, увеличивало богатство и, как следствие этого, привело к гибели не только Степана Ивановича Кучку, который вполне мог быть, как написано в некоторых летописных источниках, тысяцким, его отчаянных детей, а позже Алексея Петровича Хвоста, но и к ликвидации самой должности тысяцких.

К сожалению, в русской историографии и романистике «Дела тысяцких» не существует. Но даже те сведения, которые буквально по крохам можно собрать и выстроить в хронологическую последовательность, говорят о многом.

Известно, что родоначальником старинного дворянского, а затем графского рода, который, вероятнее всего, еще не пресекся, был «дивен муж, честию своею маркграф Аманда Босовол, крещеный именем Василий», как написано в летописях. Выехал он из Пруссии при великом князе Данииле Александровиче еще в 1267 году, вскоре стал наместником московским. В Русском государстве XII–XIV веков наместники возглавляли местное управление. Эта должность по рангу была чуть ниже должности тысяцкого, но поражает сам взлет Аманды Босовола! Видимо, действительно зело был «дивен муж, честию своею маркграф», если сын Александра Невского дал ему должность вторую после должности тысяцкого, которую, кстати, он поручил потомку знаменитого Георгия Симоновича Протасию. «Родословная книга бояр Воронцовых-Вельяминовых свидетельствует, что у Володимира с первым московским князем Даниилом Александровичем приехал в Москву потомок варяга Юрья Шимоновича Протасий, первый тысяцкий в Москве, как она стала Великим Княжением. А Юрий Шимонович, как известно, был опекуном, а следовательно и тысяцким, еще у Всеволода Ярославича, а потом у Юрья Долгорукого, в Ростове и Суздале»[71].

Современные историки считают, что при Иване Калите Московское княжество еще не было великим, но главное в рассказе о тысяцких другое: в Москве в одно и то же время появляются два могучих рода — потомки Аманды Босовола, наместники столицы княжества, и потомки Георгия Симоновича, «первые тысяцкие Москвы». Естественно, что между ними разразилась непримиримая борьба за власть. Она закончилась печально для первых: правнук Аманды Босовола, Алексей Петрович Хвост, первый из этого рода ставший тысяцким, был убит при загадочных и невыясненных обстоятельствах. После зверского убийства Воронцовы-Вельяминовы бежали из Москвы, а в городе вспыхнул бунт. Московский люд взбунтовался, жаль было людям Алексея Петровича… Бунт, впрочем, быстро погас, дело Хвоста осталось нерасследованным, бурные годы лихолетья (моровая язва гуляла по Руси) навсегда отвлекли людей от этой темы.

Но почему же московский народ, хоть и жалостливый, но не глупый, не сдержался, почему взбунтовался? Любой бунт можно оценивать как результат своеобразных выборов. Против кого бунтовали жители Москвы? Против Воронцовых-Вельяминовых. Чем же не потрафил обитателям Боровицкого холма и его окрестностей славный род — род тысяцких? Существует один простой ответ на этот вопрос: тысяцкие по долгу службы следили за сбором разных пошлин и налогов, обогащались на этом, а горожане, вместе с ними приезжие и гости видели это, копили в сердцах своих недовольство. У наместников подобной возможности богатеть и злить тем самым завистливых людей было неизмеримо меньше. Наместники, вероятно, больше напоминали по своим правам и обязанностям этаких всегородских старост с весьма ограниченными полномочиями… По всей видимости, данное объяснение имеет под собой реальную основу.

Как же Хвостовым удалось на равных соперничать с мощным родом Георгия Симоновича? Как удалось им заполучить ближайшие от Кремля земли — село Хвостово, — что считалось престижным и выгодным? Может быть, Аманде Босоволу или кому-то из его родственников удалось удачно женить или выдать замуж своих детей? Но если это так, то какое же сватовство, какое же родство могло быть самым выгодным для человека, приехавшего в Москву в конце XIII столетия? Родство с древним и знаменитым московским родом. Тогда и уважение всех жителей города обеспечено, и быстрые связи, и неплохие возможности расширять и укреплять хозяйство.

Самым древним и знатным родом, самым достойным для наместника был род Степана Ивановича Кучки, то есть Кучковичи, о которых летописных сведений, датированных XIII, а тем более XIV–XV веками, нет. Но это не значит, что не было в Москве Кучковичей! Это не значит, что остатки этого рода после расправы над ними Георгия Всеволодовича вмиг обеднели и потеряли авторитет среди жителей Москвы, и «Сказание об убиении Даниила Александровича» лишний раз подтверждает вышесказанное: Кучковичи (вероятно, под другими фамилиями) могли оставаться влиятельными людьми в Москве, а «Сказание» не выдумка досужего ума.

Так или иначе, но Алексей Петрович Хвост, имевший под боком у Кремля село, чем-то не угодил Симеону Гордому. Чем же? Что могло оскорбить князя до глубины души? Разве не могла быть причиной размолвки великого князя с первым из рода Хвостовых связь нового тысяцкого с родом Кучковичей, одно имя которых приводило Рюриковичей в страшный гнев?

Эти версии и фактологические пробелы ни в коем случае не должны отпугивать думающих людей от данной серьезной темы «Дело тысяцких в Москве» хотя бы потому, что в них есть тайна, в них есть угасший в летописях (а может быть, неугасший в действительности) род одного из отцов-основателей города Москвы.

Тысяцкие назначались князем, а значит, формально князь мог снять любого из них с должности. На самом деле подобное случалось не часто. Тысяцкие, поддержанные боярами и городским населением, могли постоять за себя и свою честь. Они ведали «судебной расправой над городским населением, распределением повинностей и торговым судом, тысяцкие вступали в близкие отношения с верхами городского населения, а при благополучных условиях могли опереться на широкие круги горожан»[72].

Наместники

Права и обязанности наместников в Москве были очень похожи на права и обязанности тысяцких. Основное отличие между этими высшими должностями в городе состояло в том, что наместник находился в большей зависимости от князя. Новые порядки в Москве установились гораздо позже отмены должности тысяцких, примерно в 1425–1433 годах. Тогда княгиня Софья Витовтовна назначила на должность московского наместника Ивана Дмитриевича Всеволжского.

«Реформа Софьи Витовтовны сводилась к тому, что она подчинила наместническому суду все городские дворы без изъятия, в том числе и дворы городских удельных князей, чем нарушались права последних. Переход всех дворов под судебную власть большого наместника должен был вызвать недовольство удельных князей как шаг, направленный к умалению их феодальных прав. Следовательно, этот переход надо расценивать как один из поводов к феодальной войне середины XV века»[73].

Но сам этот перевод всех дворов под власть наместника, необходимо заметить, был не прихотью дамочки, возмечтавшей о единоличной власти. Великое княжество Московское неотвратимо следовало к единодержавному государству, и постепенно у князей забирали их привилегии. Процесс болезненный. Князья своих прав так просто не отдали бы. В любом случае Русскую землю ожидала еще одна междоусобица, названная С. Ф. Платоновым последней распрей русских князей, которая, в свою очередь, стала первой частью сложнейшего урока на тему «Переход Русского государства из финальной стадии феодальной раздробленности к созданию крупного национального государства».

О том, как решали эту задачу русские люди, какое предлагали решение важные наместники московские, мечтавшие больше о собственном благополучии, чем о каких-то исторических головоломках, рассказано коротко в основном тексте книги, а сейчас неплохо было бы познакомиться с некоторыми полномочиями этих должностных лиц, крупнейших чиновников Великого княжества Московского.

«Большой наместник был облечен крупными судебными полномочиями. Ему подчинялись по суду об убийцах все московские дворы, в том числе и дворы митрополита, великой княгини, монастырей и самого великого князя. Судьи крупных феодалов, имевших владения в Москве, только присутствовали на суде наместника и смотрели «своего прибытка», то есть получали пошлины с людей, подвластных их господам, наместник судил дела о душегубстве, о кражах с поличным, о нанесении бесчестия и т. д. Он же устанавливал для враждующих сторон «поле» — судебный поединок, весьма распространенный в московском законодательстве. Местом поединка была площадка у церкви Троицы «на Старых полях» в Китай-городе, поблизости от того места, где теперь стоит памятник первопечатнику Ивану Федорову. Наместник с третником судил людей, пойманных с поличным в Москве, не отсылая преступников в другие города по обычной подсудности. Таким образом, наместничий суд в Москве… был судом в какой-то мере централизованным. Московские судебные порядки в основном послужили образцом для статей Судебника 1497 года»[74].

Бояре

Бояре в Русском государстве IX–XVII веков — высшее сословие феодалов. В Киевской Руси это были потомки родоплеменной знати, старшие дружинники, вассалы и члены княжеской Думы, крупные землевладельцы, имеющие право отъезжать к другим князьям. В Новгородской республике бояре фактически управляли государством. С XIV века князья стали постепенно ограничивать права бояр. При дворах великих князей бояре ведали хозяйством. С XV века они занимали высшие должности, были первыми чинами в Боярской думе. Бояре возглавляли в XVI–XVII веках приказы, назначались воеводами.

Московское боярство формировалось в течение многих веков. Большая часть боярских родов имела глубинные московские корни. Рос город, увеличивалось население. Москва возвышалась над другими городами, росло московское боярство и его значение в административных, хозяйственных и военных делах княжества, а позднее — всего государства. Другая часть московского боярства была из бояр других русских городов, а также из стран Европы, Азии. Все они быстро омосквичивались, превращались в коренных жителей быстро растущего города. Позже, в XVI–XVII веках, когда московская знать «заболела» странной болезнью, которую по известной аналогии можно назвать чужеманией, многие бояре пожелали иметь в качестве своих родоначальников иностранцев. «Привычка выводить русские дворянские фамилии обязательно из других стран была очень удобна, так как она сразу и бесповоротно отвечала на сложный вопрос о начале боярского рода. «Муж честен» обычно появлялся из чужой земли и полагал начало знатному боярскому дому, а тем самым устранялся всякий разговор о том, кем был этот «муж честен» и его предки раньше»[75].

Подобные явления в истории народов мира нередки, они случались и в XX веке, когда по разным причинам иной раз было выгодно (а то и жизненно важно!) выводить свой род из крестьян и рабочих, а в другой раз — из дворян, желательно столбовых. Жизнь меняется. Меняются люди. Владельцам богатых боярских покоев почему-то не хотелось вспоминать о том, что их предки обрабатывали в поте лица свою московскую землю… Действительно, странные люди — бояре! Не понять им во веки веков, что родословные даже самых-самых презнатных родов берут начало если уж не с Адама и Евы, то с тружеников, нравится им это или нет — безразлично. Труженик первичен.

Так или иначе, но состав московского боярства уже во времена Ивана I Калиты был сложный: местные бояре, суздальские и владимирские, переяславские, новгородские, ордынские, прусские и так далее перемешивались друг с другом, а также с княжескими родами.

Самые знатные бояре жили на территории Кремля. «Боярский двор в городе во всем напоминал боярскую усадьбу в деревне, только соответственным образом был меньшим по занимаемой площади. Городской двор являлся неотъемлемой принадлежностью боярского землевладения. Тесно связанные политическими событиями, в фокусе которых находился княжеский дворец, бояре большую часть своей жизни проводили в Москве, но главное их богатство, основа их могущества — земельные владения лежали вне Москвы»[76].

В начале XIV века московское боярство было однообразным в экономическом и в политическом отношениях. Со временем произошло расслоение боярства, появились приближенные к великокняжескому двору самые знатные и богатые бояре. Они продолжали жить в непосредственной близости от князей — в Кремле. Менее знатные бояре селились на посаде, на Подоле. Последняя распря русских князей разорила в середине XV века многие древние боярские дворы. Они перешли в разряд второстепенной московской знати. «На их место выдвинулись вольные княжеские «слуги» и «слуги под дворским». Положение этих бояр во многом зависело от князя.

«Бояре, княжеские и боярские вольные слуги, «слуги под дворским», различного рода категории княжеских и боярских людей, которых можно назвать позднейшим, но уже складывавшимся в XIV–XV веках термином «дворяне», составляли видную прослойку московского населения… Вместе с церковными феодалами бояре и дворяне составляли наиболее высокую по своему положению социальную часть населения.

<…> Боярские и дворянские роды были освобождены от налогов и повинностей, лежавших на городском населении. Это были «белые», или «обеленные» дворы, в противоположность дворам «черных» людей. Среди самого городского населения… находились люди, искавшие покровительства феодалов, это были «закладни», или закладники. Княжеские и боярские дворы, даже отдельные слободки, церкви и монастыри, также с их слободками и дворами, стояли вперемежку с дворами горожан. Это приводило к постоянным конфликтам между феодалами и черными людьми.

Средневековая Москва отличалась разнообразием ее жителей и многообразием их прав и обязанностей. Рядом со своего рода феодальной крепостью — боярским двором, пользовавшимся полным иммунитетом, стояли «белые» дворы, освобожденных от повинностей черных людей, но лишенных других феодальных прав. Тут же пристраивались дворы черных людей и лачуги холопов. Средневековая Москва показалась бы современному человеку своего рода слоеным пирогом с разнообразной начинкой, начиная с великих бояр и кончая нищими и холопами»[77].

Но и само московское боярство в XV веке было сложным, о чем можно получить представление, вспомнив должности, которые занимали бояре в Русском государстве.

Путные бояре (XIV — первая половина XVI века) получали в управление и кормление пути — отдельные подразделения в дворцовом хозяйстве (должности конюшего, ловчего, сокольничего, чашника).

Конюший — это высший думский чин в XV–XVII веках. С середины XVII века конюший возглавлял одноименный приказ.

Чашник прислуживал князю, а затем царю на праздничных обедах, ведал пчеловодством и медоварением. Эта придворная должность (и чин) существовала в Русском государстве с XIII века до начала XVII века.

Дворецкий являлся главой дворцового управления в Русском государстве с XV по XVII века.

Кравчий служил князю, а затем царю за столом, руководил стольниками. В XVII веке кравчий возглавил отдельный приказ.

Стольники прислуживали князьям, царям на пирах, трапезах, сопровождали их в походах, поездках. Должность эта существовала в Русском государстве с XIII по XVII века. Позднее стольников стали назначать на воеводские, посольские, приказные и другие ответственные государственные должности.

Ловчие руководили охотой. Это была очень высокая должность в Русском государстве.

Постельничие ведали постельной казной, распорядком дворцовых покоев, мастерской палатой, в которой шили белье и платье для великого князя (царя) и членов его семьи. Постельничие хранили личную печать великого князя (царя), часто назначались руководителями канцелярии, управляли слободами дворцовых ткачей.

Рында являлся оруженосцем и телохранителем при великих князьях и царях Русского государства с XV по XVII века.

Бояре часто становились тиунами, управляющими хозяйством князя.

Воеводами тоже часто назначались бояре, проявившие себя в военном деле…

Уже приведенный, но не полный список должностей и чинов говорит о том, каким сложным по составу являлось московское боярство, какая напряженная борьба велась между представителями разных боярских родов и кланов за должности.

Боярская дума в XIV–XV веках представляла собой совет знатных вассалов при великом князе московском и при удельных князьях.

Дворянство

Дворянство возникло в Русском государстве в XII–XIII веках. В XIV веке дворяне стали получать за службу земли, поместья. Постепенно эти земли становились наследственными, являясь экономической базой поместного дворянства. В XIV–XV веках, да и в XVI веке вплоть до правления Ивана IV Васильевича, дворяне и помещики важной роли в Русском государстве еще не играли.

Родоначальниками многих дворянских фамилий были княжеские холопы, «особенно из числа слуг подворских». М. Н. Тихомиров в книге «Средневековая Москва» приводит историю рождения одной из знаменитейших в первопрестольной дворянских фамилий Ростопчиных. Во время последней распри русских князей слуга великой княгини по прозвищу Ростопча (вероятнее всего, истопник или человек, заведовавший истопнической службой) взял в плен московского наместника, поставленного на службу Дмитрием Шемякой. Тем самым он оказал большую услугу Василию Темному, после чего пошел в гору род графов Ростопчиных.

Впрочем, в XIV–XV веках дворянство находилось еще на стадии зарождения и, повторимся, значительной роли в политической жизни Москвы не играло.

Служилые люди

В XIV веке в Русском государстве стал формироваться многочисленный сложный, неоднородный по социальному составу слой так называемых служилых людей, людей, находившихся на государственной службе. Позже, в XVI веке, служилые люди делились на две крупные категории: служилые люди «по отечеству» — в их число входили бояре, дворяне, дети боярские. Они владели землей с крестьянами, имели значительные юридические привилегии, занимали главные посты в армии и в государственном аппарате. Служилые люди «по прибору» набирались (с XVI века) из крестьян и посадских людей, получали денежное и хлебное жалованье, освобождались от государственных налогов и повинностей. Иногда им выдавалась в качестве жалованья земля. В основном они служили в армии, из них набирали городских казаков.

В XIV веке служилые люди, особенно служилые «по прибору» дворяне, еще не играли значительной роли в политической жизни страны.

Посадские люди

Посадские люди в Москве и в других русских городах занимались торговлей, промыслами. Они несли государственное тягло: платили налоги, торговые пошлины, несли натуральные повинности.

Тяглое городское и сельское население в Русском государстве XII–XVII веков называлось еще и «черными людьми», «чернью». «Черные люди» еще со времен Дмитрия Донского селились в городах сотнями и слободами, «находились в ведении сотников», а также старост, выборных представителей от сотен и слобод. Само название «сотня» появилось в республиканских городах Новгороде и Пскове, и этот факт является лишним подтверждением до конца не раскрытых историками давних связей этих городов с Москвой[78].

Черные люди, составлявшие большую часть городского — свободного — населения, были не только основными товаропроизводителями столицы Великого княжества Московского, но и, пожалуй, самым социально активным элементом, заметно влиявшим на разные сферы жизни, о чем неоднократно упоминается в летописях. В этом черные люди, обитатели черных слобод отличались от холопов и других зависимых людей, так называемой «челяди», «людей купленных», которые вместе со служителями, чернорабочими, ремесленниками, обслуживающими княжеские, митрополичьи, боярские дворы, составляли немалую часть городского населения.

Положение черных людей в Москве было особым. Они находились чуть ли не на одной социальной ступеньке со слугами великих и удельных князей, которые несли военную службу у своих хозяев, естественно, не платили налоги и другие пошлины. О высоком юридическом статусе черных людей говорит тот факт, что они, как и слуги князей, «подчинялись суду и расправе самого великого князя и его наместников», то есть были избавлены от произвола феодалов.

Свободные люди свободу любят больше всего на свете, и великие князья московские в XIV–XV веках уважали это неизживное стремление людей свободных — свободных тружеников — жить свободно. «Обязательство блюсти» черных людей «с одиного», которые постоянно повторяются в великокняжеских договорах, было попыткой оградить московских черных людей от посягательств феодалов на их дворы и личную свободу»[79].

А московские бояре постоянно думали об этом! Черные сотни, которые формировались в основном по профессиональному принципу (по этому же принципу строились и черные слободы), являлись лакомым кусочком для феодалов, чьи хоромы и дворы располагались на посаде, в Китай-городе, на Подоле вперемежку с избами «черносошных» людей и «черными слободами». Конечно, феодалам подобная чересполосица не нравилась. Бояре не только мечтали заполучить земли черных людей и самих свободных тружеников, но и придумали прекрасное средство для достижения своих целей — закладничество. Используя явное финансовое превосходство, а также тяжелое и, главное, неустойчивое материальное положение черных людей, они вынуждали свободных бедняков обращаться за помощью к себе самим. В результате «черный человек, делавшийся закладником, или закладным»… становился зависимым человеком феодала, двор его «обелялся» от повинностей и переходил в руки феодала»[80].

В XIV–XV веках подобное усиление бояр за счет свободного городского населения могло бы привести к тому, что баланс сил между великокняжеской властью, стремившейся к созданию единодержавия, и боярством, как еще одной ветвью власти, изменился бы в пользу последнего, причем значительно. А значит, идея создания централизованного государства могла бы встретить со стороны сильного боярства решительный отпор. В централизованном государстве не может и не должно быть сильной аристократической власти, которая, используя экономические, политические и административные рычаги давления, будет постоянно усиливаться, превращаться в мощную олигархию.

Великие князья московские не раз в договорах с удельными князьями давали зарок не держать закладней в городе, но на посаде среди дворов черных людей появлялось все больше дворов, принадлежавших князьям, боярам, духовенству. Владельцы таких дворов выходили из общей подсудности великому князю и из черных людей превращались в «закладников», делались холопами. Они продолжали жить в городских дворах, занимались торговлей и промыслами, но не принимали участия в платежах и повинностях черных людей, которые, как пишет Тихомиров, вынуждены были перераспределять повинности закладников, ставших холопами, на всю сотню или слободу.

Подобное положение не радовало ни великих князей, ни свободных тружеников, но процесс превращения черных людей в холопов продолжался, и продолжалась внутренняя борьба между князьями и боярами, между самими боярами, между боярами и духовенством за экономическое и политическое господство над Москвой-народом.

Надо признать, что черные люди не были этакими покорными овечками. Они боролись за свои права, за свою свободу, за вечевые порядки, о чем свидетельствуют летописи.

Можно вспомнить уже упоминавшийся «мятеж велий на Москве» после убийства Алексея Петровича Хвоста и слабодушное бегство в Рязань столичных бояр, сторонников Воронцовых-Вельяминовых, испугавшихся гнева толпы, интересы которой, вполне можно предположить, тысяцкий Алексей Хвост отстаивал.

Хорошо проиллюстрировано летописцами восстание черных людей во время нашествия на Москву Тохтамыша в 1382 году, когда народ вынужден был взять власть в городе, организовать оборону, несмотря на то, что князья покинули столицу, а вслед за ними чуть было не последовали бояре и духовенство.

Защитники города во главе с литовским князем Остеем достойно встретили грозного врага, три дня на равных сражались с войском опытного Тохтамыша, пока тот не решился на гнусный обман. Русские поверили ордынцам, но неужели Остей и его верные воины были такие наивные, нет ли иной, более веской причины страшной трагедии? «Сдача Москвы татарам, — считает академик Тихомиров М. Н., — станет понятной, если мы вспомним о черных людях, захвативших власть в Москве. Боязнь народного движения толкала бояр, архимандритов и больших людей, сидевших в осаде, на соглашение с Тохтамышем. Предатели дорого заплатили за предательство и были наказаны вероломством за вероломство»[81].

Данная версия случившегося удовлетворит далеко не всех. Обвинить боярство и духовенство в якобы совершенном предательстве можно, лишь имея неопровержимые доказательства вины, то есть преступного сговора боярства и духовенства против своего народа. Но два приведенных эпизода свидетельствуют об активной социальной позиции свободных тружеников — черных людей Москвы.

В XIV–XV веках они составляли значительную часть московской рати. Наряду с верхушкой московских горожан, купцов, суконников, сурожан в войско перед походом набирались те жители Москвы, кто мог экипировать себя, что в средневековье было нормой и в других городах Русской земли, и в западноевропейских землях.

Тиуны

Московское судопроизводство в XIV–XV веках было сложным и путаным, что легко объясняется феодальными отношениями, царившими в то время в Русской земле. Кроме наместников, о которых говорилось выше, в Москве существовали тиуны великого князя: они разбирали дела великокняжеских людей, кроме душегубства и кражи с поличным. Должность тиуна обычно доставалась дворянину. Он производил суд в присутствии целовальников из московских ремесленников и дворского. В слободах боярских были свои суды.

«Черные люди тянули судом и повинностями к сотникам»[82].

Холопы и сельские жители

«Москва прокормит» — эта поговорка имеет очень древние корни. Уже в XIV веке приток людей в Москву, как в город, в котором можно найти работу или дело, а то и скрыться от хозяина, стал постоянным, непрекращающимся, причем все чаще среди новых обитателей столицы можно было встретить беглых холопов, сельских жителей.

Не райский это был уголок, Москва, деревянными постройками украшенная. Горела она часто, работать здесь нужно было много. Но в других землях русских тоже люди без дела не сидели, огонь всюду на земле кровожаден и беспощаден. Зато в Москве после Ивана Калиты порядка было больше, дело лучше поставлено, легче было спастись от произвола какого-нибудь хозяина-самодура.

О том, что крестьяне в XIV–XV веках часто сбегали с родных мест, устремлялись в сторону срединного течения Москвы-реки, под бочок Боровицкого холма, в тень кремлевских стен, говорят княжеские договоры друг с другом. В них великие князья давали право удельным князьям вылавливать в Москве своих беглецов, особенно людей мастеровых и трудолюбивых, которые в столице попадали, как говорится, из огня да в полымя, превращались в холопов местных бояр. Князьям это не нравилось, они искали беглецов и часто их находили. Судебных дел по этому поводу не заводилось, князья (удельные и великие в том числе) отбирали из пойманных мастеров, огородников, других специалистов сельского хозяйства и создавали из них новые дворцовые слободы, размещая их по окружности вокруг города: «Москва прокормит!»

Бежали в Москву не только из глубинных районов Великого княжества Московского, но и из других городов Восточной Европы, причем чаще всего холопы да самые бедные сельчане. Их так же, как и «своих» беженцев, великие князья приобщали к московскому ремеслу, делая их черными людьми, то есть свободными.

Холопы и другие зависимые люди, то есть княжеские, боярские, митрополичьи челяди, составляли немалую часть московского населения. В чем-то им жилось хуже черных людей и служилых людей, но положение некоторых из них было предпочтительнее. Речь идет о тех, кто занимал важные должности у великих и удельных князей, митрополитов, бояр, например должности казначеев, тиунов или дьяков. Из этой холопьей интеллигенции вышло много дворянских фамилий, но понятно, что жизнь их нельзя сравнивать с жизнью тех холопов и в разной степени зависимых людей, которые в конце XVI века станут основной массой закрепощенных указом Годунова об отмене Юрьева дня селян.

Численые люди, ордынцы, делюи

До последнего времени точного определения численых людей в русской исторической науке не существовало. Академик М. Н. Тихомиров считал, что «по-видимому, к ним относились те же черные люди, но только положенные в «число», по которому устанавливался размер «выхода», ордынской дани»[83].

Там же видный ученый дает определение ордынцев. «Название «ордынцы» указывает на характер их службы, связанной с Ордой или ордынскими послами. В Переяславле-Рязанском в самом конце XV века, уже после татарского ига, «жили люди, кои послов кормят». Ордынская служба в том или ином виде представляла собой повинность тяглецов Ордынской сотни в Москве».

Жили в Москве и так называемые делюи. Они «также обязывались службой «по старине», но характер этой службы более неясен». Академик М. Н. Тихомиров приводит в своем труде цитату С. Б. Веселовского, который в определении слова «делюи» более однозначен: «Для обслуживания татарских послов были необходимы тележники, колесники, седельники и другие ремесленные деловые люди. Их называли делюями»[84].

Торговля

В XIV–XV веках Москва представляла собой ремесленный и торговый город. Сюда съезжались купцы с Черного, Каспийского и Балтийского морей, а также из многих городов Восточной Европы. Естественно, что все жители стольного града мечтали получить хоть какую-то прибыль от внешней и внутренней торговли. Получалось это у всех по-разному. Удельные князья платили крупные пошлины. М. Н. Тихомиров пишет, например, что серпуховской князь Владимир Андреевич завещал жене «треть тамги московские, и восьмчее, и гостиное, и весчее, пудовое пересуд, и серебряное литье, и все пошлины московские», а среди пошлин каких только не было: «костки московские», «пятно ногайское», мыто… Их платили все, кто приезжал торговать. Некоторую часть доходов князья дарили Церкви. Кроме самой большой пошлины — тамги.

От тех времен пошли в русском языке слова «мытарь» и «мытарство». Пошлина за переезд через мост называлась «мыто». В Москве рек много. На каждой из них торговцев поджидали сборщики мыта, люди въедливые и упрямые.

Проверка битвой

12 октября 1350 года у великого князя Ивана Ивановича Красного (или Кроткого) родился сын Дмитрий. К этому времени «град Москов» был известен, если отсчет вести от упоминания в летописи, на протяжении 203 лет. А если вспомнить, что активно осваиваться Заокская земля начала во второй половине XI века, то можно с некоторыми, вполне допустимыми в данном случае оговорками сказать, что поселились здесь люди лет на сто раньше (о чем свидетельствуют данные раскопок в центре города) и обживали московский край ко дню рождения будущего победителя в Куликовской битве уже на протяжении примерно 300 лет. Младенческий возраст для великого града. Все эти без малого три века Москва жила напряженной жизнью труженика, очень скромного и трудолюбивого, гостеприимного и щедрого. Она принимала всех, кто разными путями-дорогами и по разным причинам забредал в эти лесные чащи и оставался здесь. Она реже многих других городов русских воевала, бунтовала, восставала против князей, тысяцких, бояр. Город на Боровицком холме вплоть до правления Ивана Калиты развивался, копил силушку, будто былинный русский богатырь Илья Муромец.

Иван Калита резко возвысил значение города и Московского княжества, его экономическую мощь и политический авторитет. В русских летописях отмечается, что во время его правления сорок лет был на Руси мир. В этом утверждении есть некая неточность. Калита, как было сказано, скончался в 1340 году, а мир в Московской земле длился с 1328 года по 1368 год — в этот год на Москву ходил походом великий князь литовский Ольгерд. На эпохальном летописном полотне мирные годы оказались сдвинутыми на двадцать лет от правления поборника политики сохранения мира любой ценой ради выживания народа. В данной неточности нет принципиальной ошибки — именно благодаря мудрой политике Ивана Калиты и был возможен этот мир: подумайте, успело вырасти и возмужать по меньшей мере три поколения русских людей.

Калита не просто собирал русские земли вокруг Московского княжества, но еще и внушал словом и делом своим сыновьям, что Московской землей править надо только по-калитовски: собирать земли русские под свое крыло, не воевать, давать отчине возможность развиваться и крепнуть. Семен Иванович, каким бы он гордым ни был, проводил именно такую политику. Иван Иванович, хоть и отдал Лопасню Олегу, князю рязанскому, в Московскую землю врагов не допускал. И вот теперь пришел черед править русской землей Дмитрию Ивановичу, внуку Калиты.

Дмитрий Донской на Куликовом поле

Время ему досталось суровое. «Княжение Дмитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам многострадального русского народа», — писал, будто в отчаянии, историк Н. И. Костомаров[87]. Да, действительно, множество самых разных бед претерпела Русь во второй половине XIV века. И все-таки не беды характеризуют то время и даже не великая победа русского воинства на поле Куликовом, не месть Тохтамыша и последующие разорительные походы ордынцев на русскую землю, а то, что новое русское государство, которое не спеша сооружалось в течение трех веков, устояло перед лицом всех этих напастей и даже перед лицом чумы. Пройдя сквозь войны с Литвой и Тверью, с Мамаем, Тохтамышем и Тамерланом, сквозь борьбу с разбойным людом, одно время разгулявшимся на Волге, сквозь чуму и пожары, Москва и Московское княжество не только устояли, но и окрепли, надежно удерживая в руках эстафетную палочку истории.

Конечно же, в этом огромную роль сыграло то, что Дмитрий Донской, митрополит всея Руси Алексий и московские бояре в решении стратегически важных вопросов проявляли завидное единодушие, о чем говорят летописцы и позднейшие историки.

Чтобы понять и по достоинству оценить главное дело великого князя Дмитрия Ивановича, необходимо представить себе хотя бы в общих чертах ситуацию, сложившуюся вокруг Русской земли. А ситуация, надо сказать, была критической.

На западных границах окрепли Великое княжество Литовское и Польское королевство. В 1340 году польский король Казимир присоединил к своему государству Галицию, уступив соседям-литовцам Брест, Холм, Луцк и Владимир-Волынский. Совсем недавно это сильное русское княжество, светские и духовные владыки которого мечтали на рубеже XIII–XIV веков об автономии, было, по сути дела, разорвано в клочья. Неспокойная ситуация сложилась и на северо-западных, северных границах Русской земли. В 1384 году шведский король Магнус осуществил поход к реке Неве, захватил город Орехов, насильно крестил по католическому обряду местных жителей. Новгородцы, боясь потерять выход к Балтийскому морю, быстро собрали войско и нанесли захватчикам тяжелый удар, выбили их из Орехова и заключили со Швецией выгодный для себя мир. В 1351 году, когда Дмитрию, сыну Ивана Красного, исполнился всего год, шведский король с одобрения папы римского решил нарушить мирный договор и начал готовить войско к походу на Русь. Поход не состоялся — помешала вспыхнувшая в Швеции распря.

Относительно спокойно было лишь на северо-восточных и восточных границах Русской земли, хотя спокойствие это было зыбким. Нет-нет, да и воевали друг с другом волжские болгары и русские. Кроме того, во второй половине XIV века на Волге появились ушкуйники — вооруженные дружины, которые формировались новгородскими боярами для захвата чужих земель. Много земель они Новгороду не завоевали и в конце концов превратились в обыкновенных речных разбойников. Они рыскали на ушкуях, речных судах с веслами, по Волге, грабили города и селения, и великим князьям приходилось тратить немало сил и энергии в борьбе с этим злом.

На юго-востоке и юге Русской земли хозяйничали ордынцы. Дела в степи не всегда шли гладко. Орда начала распадаться на отдельные княжества, но была еще очень сильна. В 1351 году, например, гонимые голодом степняки взяли «земли Вроцлавские». Через три года венгры совершили поход за Буг, пленили одного из ханов, но ордынцы продолжали удерживать за собой земли Приднестровья…

Русская земля была окружена сильными противниками. Поэтому Москва так упорно копила силы. Но можно ли с уверенностью сказать, что во времена правления Дмитрия Донского у Москвы было их предостаточно для военной борьбы с Ордой? На этот вопрос люди разного склада отвечают по-разному. Одни, осуждая решительную и смелую политику Дмитрия Донского, считают его решение дать крупное сражение ордынцам преждевременным; другие говорят о том, что Дмитрий Донской сделал все исключительно верно и, главное, своевременно. Копить силу вечно нельзя, она может взорваться изнутри. Такое не раз бывало в истории человечества.

Впрочем, в начале 50-х Дмитрию Донскому еще не до мировой политики: ему было три года, когда чума, обрушившаяся на Русь, погубила почти всю великокняжескую семью. Семен Гордый в своем завещании передал бразды правления Русской землей митрополиту всея Руси Алексию. Митрополит всея Руси сделал многое для того, чтобы процесс усиления Москвы и Московского княжества не приостановился, но и Иван II Иванович, как отмечалось выше, тоже внес свою лепту в создание русского централизованного государства.

Москва и Московское княжество выдержали испытание правлением гордого и кроткого князей, испытание чумой и пожарами. Но судьба готовила городу еще одно испытание — испытание верой.

Еще в 1329 году турецкий эмир Осман одержал первые победы над Византией, отвоевал у нее небольшую территорию в Малой Азии. Его сын провозгласил себя султаном, объявил город Брусси столицей турецкого государства. Оно быстро крепло и расширялось. В 1357 году, когда Дмитрию Ивановичу исполнилось семь лет, турки отвоевали у Византийской империи первый клочок земли на Европейском континенте. В 1361 году османы (так еще называли турок) взяли Адрианополь, воспользовавшись тем, что три православных балканских государства — Византия, Болгария и Сербия — вели между собой утомительную борьбу. Эпидемия братоубийства поразила православных. Они шли друг на друга с оружием в руках, как на самых страшных врагов своих.

Та же самая беда приключилась и с Ордой. В 1357 году, как сказано выше, Джанибека убил сын Бердибек. Продолжая традиции отца, он казнил всех своих братьев. Бердибека убил Кульпа. С трудом ханам удалось справиться с заразой братоубийства, но Орда все же распалась в 1372 году на семь владений… Так, может быть, поэтому Дмитрий Иванович решил, а московские бояре, религиозные деятели поддержали решение дать крупное сражение Орде? Случай был очень хороший. Надо напомнить, что еще в 1367 году китайцы изгнали со своей территории ордынцев, и слух об этом важном для всей Евразии событии наверняка дошел до Европы. Потомки Чингисхана сдавали позицию за позицией, но оставались при этом еще очень сильны.

И все же не ослабление Орды, не ее дробление подвигли Дмитрия Ивановича и всех его единомышленников на великое дело, даже не радостное ощущение силы — нельзя было не дать решительного сражения самому грозному в тот век противнику. Эта мысль не покажется парадоксальной, если вспомнить, в каком огненном кольце оказалась Московская земля в начале второй половины XIV века, какие мощные соперники, в любую минуту готовые проглотить Московское княжество, окружали ее. Забегая вперед по дороге времени, можно вспомнить немаловажный факт из истории Восточной Европы: 14 августа 1385 года в замке Крево, расположенном на территории современной Белоруссии, была заключена так называемая Кревская уния — соглашение о династическом союзе между Польшей и Великим княжеством Литовским. Великий князь литовский Ягайло взял в жены польскую королеву Ядвигу и был провозглашен королем единого Польско-Литовского государства, владения которого на востоке охватывали многочисленные русские земли, вплотную приближаясь к Тверскому и Рязанскому княжествам… Именно поэтому Куликовская битва была необходима Москве. Разгромив войско темника Мамая, русские люди не только поверили в себя, и вера эта укрепила их дух, но если и не напугали, то насторожили всех перечисленных выше врагов, в том числе и самого мощного из них (кроме Орды, естественно) — Литву.

Но до великой битвы было еще далеко.

После смерти великого князя Ивана II Ивановича русские князья явились к новому хану Орды Наврусу, который убил Кульпу, властвовавшего всего пять месяцев. Новый хан выдал ярлык на великое княжение Дмитрию Константиновичу, князю суздальскому, правнуку Андрея Ярославина, брата Александра Невского.

Великий князь Дмитрий приехал во Владимир и, радуя местных жителей, обещал возвысить его значение и вернуть былую славу и величие этому городу. Митрополит Алексий спорить с ним не стал, вероятно, догадываясь, что времена скоро переменятся. Он благословил Дмитрия Константиновича и отправился в Москву.

Наврус правил недолго. Его убил Хидырь. Он же погубил Тайдулу, относившуюся с почтением и уважением к митрополиту всея Руси Алексию. Казалось, шансы на великое княжение у московских князей резко упали. Русские князья отправились на суд к новому хану. Тот выдал им грамоты на наследственные уделы. Не успели они разъехаться по своим отчинам, как Хидырь был убит сыном Темирхожею. Он правил всего шесть дней, его убил Мамай, объявив ханом «какого-то Авдула». В Орду съехались потомки Чингисхана, между ними началась страшная резня.

Дмитрий Иванович невредимым выскользнул из ордынского ада и прибыл в Москву. Митрополит Алексий и бояре внушили ему мысль о том, что он должен объявить себя соперником Дмитрия Константиновича. Одиннадцатилетний отрок вновь отправился вместе с Алексием в Орду, и митрополит убедил хана выдать москвичу ярлык на великое княжение.

Вернувшись на родину, Дмитрий Иванович первым делом вынужден был воевать, так как Дмитрий суздальский без боя не пожелал уступить великокняжеский престол. В этой кратковременной войне своего князя единодушно поддержали московские бояре. Они вооружили войско и смело выступили в поход. Возглавили его два сына Ивана Кроткого и их двоюродный брат Владимир Андреевич. Самому старшему из них — великому князю Дмитрию Ивановичу — было тогда двенадцать лет.

Москвичи одержали над Дмитрием Константиновичем победу в битве за Переяславль-Залесский, новый великий князь, Дмитрий Иванович, воссел во Владимире на престол и вскоре отбыл в Москву.

Клятва

Алексий прекрасно понимал, что для создания централизованного государства необходимо было изменить порядок престолонаследия на Руси. Используя свой громадный авторитет в Орде, он добился этого. Хан признал предложенный митрополитом Алексием новый порядок, согласно которому власть должна переходить не к старейшему в роде Рюриковичей, но к старейшему в роде московских князей, что давало возможность сконцентрировать в одной семье, в одном городе всю полноту власти.

В этом важнейшем для судьбы Руси и Москвы вопросе ордынские ханы решали далеко не все. Новый порядок престолонаследия должны были признать русские князья. Как отнесутся к нему князья Твери, Рязани, Нижнего Новгорода, вече Новгорода, Пскова? Смирится ли с этим приговором судьбы Владимир Андреевич, который с юных лет обратил на себя внимание всех, кому дорога была судьба отчизны?

До окончательного решения этой важнейшей проблемы было еще далеко.

Не все русские князья признали над собой власть Москвы. С 1362-го по 1364 год Дмитрий Иванович три раза ходил в походы на нижегородских и суздальских князей. Больших сражений, крупных воинских подвигов в них не было — Москва лишь продемонстрировала мощь своего войска. Митрополит всея Руси в то же время сумел погасить распрю между Дмитрием Суздальским и Борисом Городецким. Мудрым словом он добился большего, чем юные полководцы мечами и копьями. Дмитрий Константинович признал над собой главенство Москвы, отдал в жены великому князю свою дочь Евдокию.

Но Алексий постоянно думал о проблеме наследования власти на Руси и о князе Владимире Андреевиче, от поведения которого во многом зависел успех задуманного им дела.

Владимир Андреевич родился три года спустя после Дмитрия Ивановича, был умен и силен не по годам. Согласно завещанию Ивана Кроткого, он получил одну треть доходов с города Москвы — богатое экономическое и политическое наследство. Смышленый и крепкий двоюродный брат Дмитрия Ивановича мог представлять собой серьезного соперника, если бы борьба за престол возобновилась.

С детских лет этих двух людей, двух князей, тянуло друг к другу. Их дружбу — именно большую мужскую дружбу — решил использовать для великого дела Алексий. Он объяснил молодым людям, в чем истинная причина бед на Руси, и втроем они подготовили публичное действо: каждый должен был поклясться в присутствии знатных людей, государственных мужей в верности друг другу и в своих обязательствах друг перед другом.

Князья Рюриковичи за пять прошедших веков давали друг другу множество клятв, большинство которых нарушали самым постыдным образом. Уверенности в том, что того же не случится с юными князьями, что злые люди не поссорят их, у митрополита, вероятно, было немного в тот день 1364 года, когда к нему подошли четырнадцатилетний Дмитрий Иванович и одиннадцатилетний Владимир Андреевич.

Присутствующие бояре, седовласые мужи, затихли. Алексий держал в руках святой крест. В полной тишине люди услышали торжественные слова клятвы: «Мы клянемся жить подобно нашим родителям: мне, князю Владимиру, уважать тебя, великого князя, как отца, и повиноваться твоей верховной власти; а мне, Дмитрию, не обижать тебя и любить, как меньшого брата. Каждый из нас да владеет своею отчиною бесспорно: я, Дмитрий, частию моего родителя и Симеоновою; ты уделом своего отца. Приятели и враги да будут у нас общие. Узнаем ли какое злоумышление, объявим его немедленно друг другу. Бояре наши могут свободно переходить, мои к тебе, твои ко мне, возвратив жалованье, им данное. Ни мне в твоем, ни тебе в моих уделах не покупать сел, не брать людей в кабалу, не судить и не требовать дани. Но я, Владимир, обязан доставлять тебе, великому князю, с удела моего известную дань ханскую. Сборы в волостях княгини Иулиании принадлежат нам обоим. Людей черных, записанных в сотни, мы не должны принимать к себе в службу, ни свободных земледельцев, мне и тебе вообще подведомых. Выходцам ординским отправлять свою службу, как в старину бывало (сим именем означались татары, коим наши князья дозволяли селиться в российских городах) <…> Если буду чего искать на твоем боярине или ты на моем, то судить его моему и твоему чиновнику вместе; а в случае несогласия между ими решить тяжбу судом третейским. Ты, меньший брат, участвуй в моих походах воинских, имея под княжескими знаменами всех бояр и слуг своих: за что во время службы твоей будешь получать от меня жалованье»[88].

Этот уважительный договор двоюродные братья не нарушили, хотя после смерти Дмитрия Ивановича авторитет Владимира Андреевича на Руси и в Орде был чрезвычайно высок, трудно было в тот момент найти для Руси лучшего князя, к тому же старшего в роду Рюриковичей. И наверняка тридцатишестилетнему князю хотелось получить ярлык на великое княжение. Да и бояре, мечтавшие возвыситься при нем, вынуждали его забыть клятву. В какой-то момент могло показаться, что им это удалось. После смерти Дмитрия Донского наступило «размирье» между уже мертвым и живым братьями. Но Владимир Андреевич все же признал Василия, сына Дмитрия, великим князем и отслужил ему верой и правдой до конца своей жизни — до 1410 года.

Каменный Кремль

Свадьбу Дмитрия Ивановича и Евдокии, дочери князя Дмитрия Константиновича, назначили праздновать в Коломне. Но незадолго до приятных торжеств в Москве свирепствовал страшный пожар. Он зародился в церкви Всех Святых. Быстро набрав силу, огонь сорвался с обгоревшей колокольни на город. Люди, увидев мечущееся шумное пламя, бросились за баграми и ведрами, а на город кинулся ураганный ветер. Он хватал с огненных деревьев перезрелые снопы пламени, разносил их с грохотом и визгом по деревянным строениям, те вмиг возгорались, выбрасывая вверх все новые и новые снопы пламени. «Пожар Москвы в этот сухмень и зной великий сопровождался сильною бурей и вихрем, разносившим за 10 дворов головни и бревна с огнем, так что не было возможности гасить; в одном месте гасили, а в десяти загоралось и никто не успевал спасать свое имение»[89].

Много бояр, купцов, не говоря уж о простых людях, не спасли своих домов и теремов.

Дмитрий Иванович, Владимир Андреевич и митрополит всея Руси Алексий созвали жителей города на общий совет. Что делать, как жить дальше? Что делать с Москвой? Сколько уж раз горел город, сколько бед принес людям огонь. Может быть, место неудачное выбрали отцы-основатели? Может быть, нужно перенести Москву в другое место? Бывало на Руси такое. Город Белоозеро, например, три раза переносили с места на место. Рязань после нашествия Батыя сменила месторасположение.

Нет, Москву переносить нельзя, решили на общем совете люди, а чтобы хоть как-то отгородиться от огня, разбойника беспощадного, задумали они по предложению митрополита всея Руси строить каменный Кремль.

Частые пожары были, конечно же, не единственной причиной, побудившей москвичей возвести на Боровицком холме каменную крепость. В эти годы заметно окрепло Тверское княжество, и борьба за главенство на Русской земле между ним и Московским княжеством резко обострилась. Алексий предлагал строить каменную крепость, будто бы предвидел события недалекого будущего, а Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич отнеслись к его предостережениям и советам с полным пониманием.

И москвичи, занимаясь строительством новых домов, ведь до зимы нужно было успеть обеспечить себя теплым жильем, не забывали и о каменном Кремле. Всю зиму заготавливали и возили из подмосковных каменоломен в Москву глыбы камня. Их не остановила даже чума, вновь обрушившаяся на Русь, подобравшаяся к городу в самый неподходящий момент. Земля московская, совсем недавно впитавшая в себя безвкусный пепел пожара, теперь глотала смрад чумы.

Испытание огнем выдержали жители Боровицкого и соседних с ним холмов. Испытание чумой они тоже выдержали! Хотя губила она в таких городах, как Коломна и Переяславль-Залесский, по 20–40 человек в день. В Москве чума злость свою не растеряла. В общих могилах людей хоронили, хоронили, хоронили, но о заготовке камней для Кремля не забывали. Это были очень сильные люди.

В 1366 году, когда чума, не сладив с упрямством москвичей, отступила, притихла где-то, невидимая и страшная, в Коломне сыграли-таки свадьбу Дмитрия Ивановича и Евдокии. Веселая и торжественная была свадьба, с пышными обрядами и чинными речами, с хороводами и играми. Хорошая пара — Дмитрий и Евдокия! Женились они в год Всесвятского пожара и моровой язвы, женились наперекор всему.

Весной 1367 года великий князь, его двоюродный брат и митрополит всея Руси заложили в Москве каменный Кремль. Работы по возведению стен велись неспешно, при этом территория города была увеличена.

На следующий год Алексий совершил поступок, который недоброжелатели ставят ему и Дмитрию Ивановичу в вину.

До Алексия дошли верные слухи о том, что князь тверской Михаил Александрович, талантливый организатор, смелый воин и хороший полководец, стал искать союза с сильнейшим и коварнейшим противником Москвы, Ольгердом Литовским. Этого сближения нельзя было допустить, ведь тверские князья всегда пользовались особым уважением и в Орде!

В 1368 году митрополит Алексий вызвал Михаила Тверского на третейский суд в Москву, обещав ему абсолютную безопасность. Князь доверился духовному пастырю, явился в Москву, но здесь его заключили в темницу. Случай для Алексия просто неправдоподобный. Не такой он был человек — не мелкий, не слабый, не лукавый. Но, стоит повториться, сложной и напряженной была обстановка вокруг Московского княжества, и времени на раздумья не было. Оно будто спрессовалось, заставив политиков думать и действовать быстро, очень быстро.

От большой беды Михаила Александровича спасли ордынские послы, по случаю очутившиеся в Москве. Они убедили Алексия и Дмитрия отпустить на волю узника. Князь тверской вернулся в Тверь и стал готовить войско в поход — обиду он стерпеть не мог. Обида — великолепный повод для похода на Москву, и упустить его было бы непростительно.

Дмитрий Иванович узнал о намерениях Твери и решил опередить противника. Он быстро собрал войско и вторгся в Тверское княжество. Михаил, не ожидая такой прыти от юного соперника, бежал в Литву под защиту Ольгерда. Довольный Дмитрий вернулся в Москву.

Но Ольгерд не дал ему даже передохнуть от похода. С крупным войском князь литовский ворвался в Московскую землю. Ему навстречу была выслана из Москвы дружина, возглавляемая Д. Мининым и А. Шубой, но серьезного сопротивления оказать Ольгерду они не смогли. 21 ноября 1368 года неподалеку от Тростненского озера литовское войско разгромило московскую рать и устремилось к Москве.

А здесь его ожидал сюрприз! Ольгерд увидел добротную каменную крепость, удивился: до чего же быстро люди Дмитрия возвели сложное сооружение, понял, что Кремль ему не взять, и повелел своим воинам грабить окрестности. Князья Дмитрий и Владимир, митрополит Алексий, бояре и купцы, простой народ смотрели с крепостных стен на бесчинства врага, но дать бой литовцам, очень сильным в тот год, они не решились.

То было первое после установленного Иваном Калитой мира нашествие на московскую землю. Враг носился по окрестностям города (посады сожгли осажденные), грабил селения, врывался в церкви, монастыри. Литовцы брали пленных, предавали огню дома, храмы. Три дня буйствовали они и их союзники. Жадность и злоба пришельцев не знали границ. Много добра набили они в свои сани. Но Ольгерд всегда тонко чувствовал меру. Через три дня он дал приказ отступить, и литовское войско с огромным обозом, со стадами и табунами, с пленниками потянулось на запад, подгоняемое морозами. Союзникам литовцев тоже досталось немало добра московского. В этом грабительском походе, кроме тверских, принимали участие и смоленские князья.

Великий князь решил не оставлять содеянное без наказания. Отправив Владимира Андреевича с дружиной в Псковскую землю, где осложнились отношения с немцами, сам стремительно двинулся под Смоленск, разграбил окрестности города, затем пошел на Тверь, сжег там вотчину Михаила Александровича и дал своим воинам возможность пограбить вволю. Московское войско вернулось домой с богатой добычей.

Но почивать на лаврах было рано. Михаил Александрович отправился в Орду к всесильному темнику Мамаю и выпросил у него ярлык на великое княжение владимирское. Когда новоявленный великий князь поспешил с ярлыком во Владимир, Дмитрий Иванович перекрыл все дороги, ведущие из Орды на Русь, и вместо того, чтобы воссесть на престол, Михаил Тверской со своим мамайским ярлыком вынужден был уйти в Вильно. Во Владимир он допущен не был.

Старый Ольгерд, разгромив крестоносцев, решил помочь союзнику и вновь двинул большую рать в Московское княжество. Москву ждала новая проверка боем.

Поход 1370 года был продуман и организован до мелочей. Войско Ольгерда отправилось на восток с первыми морозами, схватившими реки, болота и озера. Впереди шли тысячи рабочих. Они рубили лес, прокладывали удобные прямые дороги, по ним днем и ночью продвигалась вперед рать Ольгерда. Князь литовский запретил грабежи и насилие, ему нужна была только Москва, там все есть: и богатство, и пленники. В конце ноября войско Ольгерда вышло к Волоку Ламскому, в то время небольшой деревянной крепости. Три дня литовцы упрямо лезли на ее стены, но князь Василий Иванович Березуйский со своими людьми отстояли Волок Ламский.

Ольгерд в гневе отошел от города — ему нужна была Москва. К ней он подошел 6 декабря. Восемь дней пытались литовцы взять город. Но Дмитрий Иванович прекрасно организовал оборону Москвы. Ольгерд, опытный полководец, узнал от своих разведчиков, что под Перемышлем князь Владимир Андреевич собрал крупное войско. Литовцы могли оказаться между молотом и наковальней. Ольгерд предложил Дмитрию заключить мир. Князь московский согласился лишь на перемирие. И в этом договоре ни слова не было сказано о Твери.

Постоянное войско — «двор»

Михаил Александрович, лишенный договором о перемирии поддержки Ольгерда, вновь явился в Орду, и вновь Мамай помог ему получить ярлык от хана, который так расщедрился, что предложил тверскому князю ордынское войско. Тот отказался, понимая, какой вред нанесет степная рать русской земле. Однако на родине его вновь ожидало разочарование. Дмитрий Иванович побывал во многих русских городах, где бояре и простой народ поклялись ему в верности, и клятву они сдержали. Когда Михаил Александрович с ханским послом Сарыхожей явился во Владимир, жители города наотрез отказались признавать нового князя. Дмитрий Иванович, в свою очередь, не выполнил повеления ханского посла явиться во Владимир. Подобного на Руси не было со времен нашествия Батыя. Дмитрий, молодой, упрямый, упорный, шел на большой риск, бросая вызов Орде. Народ это рискованное дело поддержал. А если народ единодушно поддерживает князя даже в делах, не обещающих явного успеха, то это говорит о величии князя, его правоте и о его единстве с народом. Видимо, Сарыхожа понял это и с удовольствием принял предложение Дмитрия Ивановича приехать в Москву.

Здесь ханского посла, вручившего перед отъездом из Владимира ярлык на великое княжение Михаилу, встретили как долгожданного гостя. Он пировал с князьями и боярами, говорил, буквально осыпанный с ног до головы дарами, хорошие слова Дмитрию Ивановичу. Очень довольный остался этим визитом посол хана. На прощание он обещал оказать московскому князю полную поддержку в Орде.

Да, в Орду Дмитрию Ивановичу нужно было ехать. Нестабильное, шаткое положение в Восточной Европе могло в любую минуту измениться в худшую для Москвы сторону. Постоянно гневить ханов своим непослушанием было опасно: любой из соперников Москвы воспользовался бы этим.

Дмитрий собрался в путь. Митрополит всея Руси проводил его до Коломны. Здесь они расстались. Алексий поехал в Москву, Дмитрий — в Орду.

Опасения родных, близких и жителей Москвы оказались напрасны. Хан выдал ярлык на великое княжение Дмитрию Ивановичу, и тот вернулся на родину осенью 1371 года.

Митрополит и бояре все эти месяцы не сидели сложа руки. Они заключили мир с Литвой, скрепили его брачным союзом дочери Ольгерда Елены и князя Владимира Андреевича. Князь тверской тоже не бездействовал, воспользовался отлучкой Дмитрия, напал на Костромское княжество, захватил и разграбил несколько городов.

Борьба с Михаилом Александровичем продолжалась до 3 сентября 1375 года, когда князья пошли все же на мировую. Заключая договор, Дмитрий Иванович проявил щедрость и великодушие. Михаил Тверской остался доволен договором. Двадцати пяти летнему великому князю удалось к этому времени пусть и не победить окончательно, но успокоить всех своих врагов — Литву, Тверь, Олега Рязанского, Орду, — не раздразнить их, показав им в то же время свою собственную силу.

В войнах, в дипломатических схватках, в хозяйственных делах Дмитрий Иванович продемонстрировал еще одно важное качество: умение собирать вокруг себя талантливых в разных сферах деятельности людей. Они быстро и надежно строили, хорошо, с победами, воевали, украшали монастыри и храмы иконами и фресками, открывали ремесленные мастерские, осваивали новые ремесла.

Именно такие — талантливые, умелые, сильные и решительные — люди стали ядром, организующим стержнем могучего воинства, которое вышло на поле Куликово и продемонстрировало в знаменитой битве прекрасную выучку, оперативное и тактическое искусство и, главное, огромное желание победить непобедимого врага, который сто сорок лет не знал крупных поражений в Восточной Европе. Такое войско за несколько дней и даже месяцев не соберешь. Его готовить нужно годами.

Дмитрий Иванович постоянное русское войско — «двор» — увеличил до 20 тысяч человек: огромная цифра для Москвы того времени. Всех их нужно было одеть, вооружить, накормить, расселить. Луки и стрелы, длинные загнутые сабли и копья, мечи, топоры, секиры, палицы, рогатины, шлемы — «шишаки» с металлическими «наушнями» и кольчужной сеткой — «бармицей», охранявшей шею от стрел и ударов сабель, комбинированная броня из кольчуги и металлических пластин, щиты разной формы… все это нужно было либо закупать, либо делать самим. Дмитрий Иванович следил за оснащением войска, за организацией работ по изготовлению оружия и воинского снаряжения, не надеясь на везение и «щучье веление».

Уже к 1375 году войско великого князя отличалось прекрасной организацией и жесткой дисциплиной. Была создана эффективная система оповещения, которая поддерживала не только боеготовность войска, но и обеспечивала безопасность жизни вообще в то беспокойное время.

Тяжелый путь

Это путь русского воинства к полю своей славы.

В 1376 году Тамерлан помог Тохтамышу стать кипчакским ханом. Тот сразу же заявил свои претензии на весь улус Джучиев, львиной долей которого повелевал (но не владел) темник Мамай. Некоторые ученые называют Мамая всесильным. И не зря. Используя распрю в Сарае, он действительно приобрел авторитет и силу. Он оказывал заметное влияние на расстановку сил в Орде. Но он не был ханом и потому в глазах потомков Чингисхана оставался незаконнорожденным, чужаком.

Узнав о стремлениях Тохтамыша, Мамай встревожился, стал искать союзников и средства для ведения крупной войны. Он собрал войско из осетин, черкесов, крымских караимов и в Крыму же завязал отношения с генуэзскими купцами, пообещав им оказывать организационную помощь в торговых делах. Мамай, по всей видимости, выудил у них деньги, а в обмен оказал им услугу — передал великому князю Дмитрию Ивановичу послание, в котором предлагал обмен чисто делового характера: я тебе ярлык на великое княжение, ты разрешаешь генуэзцам торговать в Великом Устюге. Вроде бы выгодно обеим сторонам: великое меняется на великое. Князь был не против, да и бояре поддержали его тоже, надеясь извлечь из торговли выгоду. Но, как сказано в летописях, митрополит всея Руси категорически отверг это предложение Мамая, не желая, чтобы православные торговали с католиками.

Мнение Алексия, не забывшего попыток тевтонов ввести католицизм во Пскове и Новгороде, победило на общем совете. Дмитрий отказал купцам.

Узнав об этом, Мамай взбесился, решил сурово покарать русских за ослушание и послал на Русь войско союзного ему царевича Арапши (или Араб-шаха).

Князь суздальский Дмитрий оповестил великого князя о вторжении ханской рати, и тот вышел навстречу противнику с крупным войском. Неизвестно: или система оповещения почему-то дала сбой, или Арапша перехитрил Дмитрия, или русские халатно отнеслись к разведке, но князю сообщили, что поблизости врага нет. Дмитрий уехал в Москву, оставив войско в боевой готовности у реки Пьяны. Однако русские воины расслабились на летней травке, разомлели, поверили еще одним разведчикам, что в ближайших окрестностях Ордой и не пахнет, сняли боевые доспехи и… ордынцы без труда разгромили безоружного противника. Много русских воинов погибло у реки Пьяны.

Обидная осечка не напугала Дмитрия, зато раззадорила мордовских князей, помогавших Арапше незаметно выйти к Пьяне. Теперь они решили сами заняться грабежом, надеясь, что русские не смогут дать им отпор. Крепко просчитались князья Мордвы. Князь Городецкий Борис Константинович налетел на возвращавшихся домой с богатыми обозами мордовских налетчиков, и поплыли их трупы по реке Пьяне, где все еще плавали, как свидетельствует летописец, трупы убитых русских.

В следующем году войско, посланное Мамаем, ворвалось в Нижний Новгород, только-только восставший из пепла. Не отреагировав на просьбу Дмитрия Константиновича «удовольствоваться выкупом», враг вновь разграбил и сжег город вместе с окрестными селениями. Отомстив русским за мордву, платившую дань Орде, грабители отошли в Рязанскую землю, влились на реке Воже в крупное войско мурзы Бегича, прекрасного полководца, которому Мамай приказал наказать Дмитрия Ивановича.

Осечка под Пьяной многому научила великого князя. Он внимательно следил за войском Бегича, быстро собрал рать и подошел к Воже неожиданно для врага.

Ордынский полководец уже по одному виду русского войска понял, что бой будет серьезным, и не решился переправляться через реку. Дмитрий Иванович в ответ на несмелое поведение неприятеля приказал своим воеводам отвести русские полки подальше от берега. Мурза Бегич с неохотой принял вызов Дмитрия. Иначе поступить он просто не мог, его в Орде убили бы за трусость. Трусов в степи не любили.

Русские дождались, пока ордынцы форсируют реку, и нанесли им страшное поражение. То была первая серьезная битва созданного Дмитрием войска. То была проверка и людей, и воевод, и великого князя. Победители вернулись домой со славой. Все прекрасно понимали, что теперь главного сражения с темником Мамаем не избежать, что ждать великой битвы осталось совсем немного.

Великий князь с удвоенной энергией начал готовиться к решающей схватке. В 1379 году он отправил полки князей Владимира Андреевича, Волынского, Полоцкого и Андрея Ольгердовича на запад. Они без труда взяли города Стародуб и Трубчевск, где воинов Дмитрия жители приняли радушно. Брат Андрея, Дмитрий Ольгердович, вместе с женой и боярами даже вышел навстречу войску и сообщил о своей готовности служить московскому князю.

Поле Куликово

В конце июля 1380 года Дмитрию Ивановичу доложили о том, что Мамай двинул свою рать на север. На соединение с ним шел Ягайло. Олег Рязанский заметался: против кого биться? Понять его можно. Рязанская земля находилась между Русью, Литвой и Восточно-Европейской степью и походила на проходной двор, по которому носились все, кому не лень было воевать. И все эти вояки грабили рязанскую землю. Сложная задача стояла перед Олегом. Трудно ему было решиться встать на чью-либо сторону, и в этом обвинять его нельзя, как часто делают быстрые на слово люди. Он о своей Рязани пекся, ему народ свой было жаль. Впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что некоторые ученые уверены в абсолютной непогрешимости этого князя, который хоть из осторожности не принимал участия в битве на Куликовом поле, но, появившись неожиданно на южных рубежах с войском, сдерживал движение Ягайлы к месту сражения, лишив Мамая ожидаемого им подкрепления.

О Куликовской битве хорошо известно любому русскому школьнику, поэтому нет необходимости повторять урок для закрепления материала. Войско Дмитрия Донского одержало победу. Удар засадного полка Владимира Андреевича и князя Боброк-Волынского окончательно сломил волю ордынцев, и они проиграли сражение, с криком «Русы оживают!» побежали с поля битвы. Этот дикий, страшный крик напуганных воинов Мамая выразил суть произошедших с русскими перемен.

Сложна и множественна по своим причинно-следственным составляющим история возрождения русской души. Однако уже с Ивана Калиты она немыслима без Москвы, тогда еще совсем небольшого городка. Сам факт, что именно в Москве родилось упрямое желание дать решающее сражение ордынцам, говорит о многом. Говоря о возрождении народа, нельзя забывать и тот факт, что по Божественному ли промыслу, или по воле митрополитов и деятелей православия — таких, как преподобный Сергий, — сюда же, в Москву, тянулись и художники, мастера различных ремесел. Андрей Рублев родился в 1360–1370 годах. Либо десятилетним мальчиком провожал он русское воинство на Дон и встречал поредевшую рать победителей, либо двадцатилетним молодым человеком. Рублевская «Троица» — это не просто мировой шедевр иконописи. Это символ возрожденного, непокоренного духа, символ неокованной души, ищущей согласия и гармонии.

…Победоносное войско Дмитрия Ивановича, получившего после битвы имя Донской, вернулось в Москву, но не успели русские люди по достоинству оценить итоги Куликовской битвы, как из степи стали поступать в Заокскую землю тревожные слухи.

Хан заяицкой Орды Тохтамыш, потомок Батыя, опираясь на помощь Тамерлана — тоже потомка Чингисхана, — быстро окреп и пошел в 1381 году на Мамая. У реки Калка темник проиграл битву, преданный своими людьми, бежал в Крым, но его убили генуэзские купцы, так и не получившие от него обещанных льгот на торговлю в Великом Устюге.

Тохтамыш, пытаясь восстановить былую мощь улуса Джучиева, отправил в Москву послов. Дмитрий Иванович встретил их вежливо. Они поведали ему о битве при Калке, затем напомнили о главном — о дани. Великий князь внимательно их выслушал и дал понять, что времена данной зависимости Руси от Орды прошли. Прощаясь с послами, он все же не пожалел для них подарков, и они покинули Москву довольные.

Но хан Тохтамыш был недоволен. На следующий год из Орды пришел на Русь царевич Акхаз с огромной свитой и с отрядом телохранителей. Он увидел в Москве гордые, невозмутимые лица и понял, что лучше не дразнить зверя, не требовать от русских дани. Те же самые лица видел Акхаз и в Нижнем Новгороде, и в других городах и селениях Руси. Гордость победителей! Ее не изобразишь — она дается только победителям.

Эта гордость возрождающегося народа напугала царевича Акхаза. Но хан Тохтамыш знал, что нужно делать в подобных случаях: бить, бить провинившегося данника. Бить долго, до тех пор, пока он не изогнется в покорной стойке. Бить надо провинившегося!

Хан Тохтамыш решил напомнить данникам, кто они такие, и в 1382 году пошел с сильным войском на Русь. На Средней Волге он задержался. Его тумэны ворвались в Волжскую Болгарию, ограбили там русских купцов, отняли у них много кораблей для переправы через Волгу.

Русские оказались неготовыми к новой войне. Но обвинять в этом Дмитрия Донского нельзя. Он свое дело сделал. Он развеял страх, гнетущим облаком висевший над каждым русским воином. Он сделал очень важный шаг на пути к свободе. Но Русь в XIV веке не могла одолеть Орду. Но это не значит, что она не справилась бы со степняками никогда. Битва на поле Куликовом доказала это.

По некоторым данным, у Тохтамыша, форсировавшего Волгу и вышедшего к Рязани, было в войске двести тысяч воинов. Очень большая армия.

Князь суздальский Дмитрий послал к Тохтамышу своих сыновей в знак смирения. Они скакали быстро, но с трудом догнали ордынцев: те быстро шли к Рязани. Хан дал жесткий приказ грабежом не заниматься, ошеломить русских внезапным ударом. Олег Рязанский сдался, бил челом Тохтамышу, обещал провести его через броды и переправы и повел огромное войско на Москву, но повел каким-то странным путем, сначала на Серпухов. Ордынцы взяли город, разграбили и потом только двинулись на Москву.

Почему же хан не пошел в столицу от Коломны по Москве-реке? Почему, до этого подгоняя своих воинов и не разрешая им останавливаться для грабежа, теперь, когда нужно было стремительным броском выйти к Москве, он вдруг согласился сделать крюк, не очень большой, но наверняка задержавший его дней на пять, а то и на семь — десять?

Этот вопрос остался малоисследованным и военными стратегами, и политиками, и москвоведами. Отвечая на него, можно сделать интересные выводы! Конечно же, разведка у Тохтамыша работала исправно, и за сто сорок лет после нашествия Батыя ордынцы знали географию Заокской земли великолепно. Им не нужен был Олег Рязанский в качестве проводника еще и потому, что они могли найти проводника из местных жителей. Дело здесь в другом — в дорогах! Торопливые люди утверждают, будто Москва еще в XI веке, а уж в XII, XIII, XIV веках и подавно, представляла собой бойкий узел торговых и военных дорог. Но поход Тохтамыша говорит о том, что военных-то дорог на территории современной Московской области даже в конце XIV века было мало.

Поход на Серпухов можно объяснить и другой причиной. Тохтамыш знал о Владимире Храбром, герое Куликовской битвы, и вполне естественным могло быть его желание нанести удар по вотчине двоюродного брата Дмитрия Донского. Кроме того, хан мог надеяться и на то, что этот князь, по примеру князей суздальского и рязанского, сдастся ему, потомку самого Батыя. И все-таки маршрут похода на Москву из Рязани через Серпухов выглядит довольно-таки странно.

Все дело в том, что Владимир Андреевич не испугался Тохтамыша. В тот трудный для Руси час он — единственный из всех князей, воевод и бояр! — требовал, просил, предлагал собрать войско и выступить навстречу ордынцам. Он готов был драться, а советники Дмитрия Донского, московские бояре, «только спорили о лучших мерах для спасения отечества, и великий князь, потеряв бодрость духа, вздумал, что лучше обороняться, нежели искать гибели в поле»[90].

Великий князь решил не рисковать, уехал с семьей в Кострому, где он надеялся собрать войско для борьбы с Тохтамышем. Народ, узнав об этом, заволновался. Митрополит всея Руси Киприан и бояре пытались угомонить горожан, но не смогли, «и бысть мятеж велик в граде Москве». Ремесленники и купцы взяли власть в городе, их возглавил литовский князь Остей. Колокола кремлевских соборов собрали народ на вече. Люди требовали закрыть все ворота и никого не выпускать из города, организовать достойный отпор врагу.

В этот момент митрополит всея Руси Киприан (чужеземец, родом из греков) с боярами кинулись из города. Им удалось убежать. За ними в отчаянной попытке спастись последовали слабые духом. Но ворота были закрыты, а перед ними стояли крепкие люди с рогатинами и саблями в руках. Кто-то бросал в беглецов камни. Камни били больно, могли убить. Умирать от своих сограждан не хотелось. Но желающих вырваться из города не убавлялось.

И тогда мудрое решение принял литовский князь Остей. «Он убедил москвичей выпустить часть народа и затворился в Кремле с теми, кто решил остаться. Бояре, купцы, суконники и сурожане сносили в Кремль свои товары; кроме москвичей в город набежал народ из окрестностей; все надеялись на крепость каменных стен и спешили в Кремль со своими пожитками»[91].

23 августа, в понедельник, подъехали передовые татарские конники к кремлевским стенам. Москвичи смотрели на них со стен. «Здесь ли великий князь Димитрий?» — спрашивали татары. Им отвечали: «Нет». Татары объехали вокруг Кремля, осматривали рвы, бойницы, заборолы, ворота. В городе благочестивые люди молились Богу, наложили на себя пост, каялись во грехах, причащались, а удалые молодцы вытаскивали из боярских погребов меды, доставали из боярских кладовых дорогие сосуды и напивались из них для бодрости. «Что нам татары, — говорили они во хмелю, — не боимся поганых; у нас город крепок, стены каменные, ворота железные. Недолго простоят под городом! Страх на них найдет с двух сторон: из города мы их будем бить, а сзади князья наши на них устремятся».

Пьяные влезали на стены, кричали на татар, ругали, плевали и всячески оскорбляли их и их царя; а раздраженные татары махали на них саблями, показывая, как будут рубить их. Москвичи расхрабрились так, думая, что татар всего столько и пришло, сколько их видно было со стен. Но к вечеру появилось все ордынское войско с их царем, и тут многие храбрецы пришли в ужас. Началась перестрелка; стрелы в изобилии летали с обеих сторон. Татарские стрелки были искуснее русских: наездники на легких конях скакали взад и вперед, то приближаясь к стенам, то удаляясь от них, на всем скаку пускали стрелы в стоявших на стенах москвичей и не делали промаха; много русских на заборолах падало от стрел татарских. Другие татары тащили лестницы, приставляли к стенам и лезли на стены; москвичи обдавали их кипятком, бросали на них каменья, бревна, поражали самострелами. Один москвич, суконник по имени Адам, заприметив татарина, знатного по виду, выстрелил в него из самострела и попал стрелой прямо в сердце. Этот татарин был сыном одного мурзы, любимцем хана.

Три дня повторяли татары свои приступы: горожане упорно отбивали их. Наконец Тохтамыш сообразил, что не взять ему Кремля силой; он решил взять его коварством. На четвертый день в полдень подъехали к стенам знатнейшие мурзы и просили слова. С ними стояли двое сыновей суздальского князя, шурины великого князя. Мурзы сказали: «Царь наш пришел показнить своего холопа Димитрия, а он убежал; приказал вам царь сказать, что он не пришел разорять своего улуса, а хочет соблюсти его и ничего от вас не требует — только выйдите к нему с честью и дарами. Отворите город; царь вас пожалует!» Суздальские князья татарам вторили: «Нам поверьте: мы ваши христианские князья; мы ручаемся за то, что это правда». Москвичи положились на слово русских князей, отворили ворота и вышли из города мерным ходом; впереди князь Остей, за ним несли дары, потом шли духовные в облачении, с иконами и крестами, а за ними бояре и народ. Татары, дав москвичам выйти из ворот, бросились на них и начали рубить саблями без разбора. Прежде всех пал Остей. Духовные, умирая, выпускали из рук кресты и иконы: татары топтали их ногами. Истребляя кого попало направо и налево, ворвались они в середину Кремля: одни — через ворота, другие — по лестницам через стены. Несчастные москвичи — мужчины, женщины, дети — метались туда и сюда. Но напрасно думали они избавиться от смерти. Множество их искало спасения в церквях, но татары разбивали церковные двери, врывались в храмы и истребляли всех от мала до велика. По сведениям летописца, резня продолжалась до тех пор, пока у татар не утомились плечи, не иступились сабли. Церковные сокровища, великокняжеская казна, боярское имущество, купеческие товары — все было разграблено. Тогда было истреблено и множество книг, снесенных со всего города в соборные церкви.

Наконец город был зажжен. Огонь истреблял тех немногих, кто избежал татарского меча. Покарав Москву, татары отступили от нее.

«Страшное зрелище представляла теперь русская столица, недавно еще многолюдная и богатая. Не было в ней ни одной живой души; кучи трупов лежали повсюду на улицах среди обгорелых бревен, пепла, и растворенные церкви были завалены телами убитых.

Некому было ни отпевать мертвых, ни оплакивать их, ни звонить по ним»[92].

Но этого врагу было мало. Отряды Тохтамыша разграбили и предали огню Владимир, Звенигород, Юрьев, другие города и подошли к Волоку Ламскому. Здесь дружина Владимира Храброго нанесла ордынцам сокрушительный удар. Жалкие остатки тумэнов потянулись к Москве, и оттуда Тохтамыш поспешил увести свое войско в степь.

Князья Дмитрий Иванович Донской и Владимир Андреевич Храбрый вернулись в опустошенный город и занялись похоронами. По расчетам Н. М. Карамзина, в братских могилах погребли в тот год около 24 тысяч человек. Много жителей города сгорело во время пожара, много людей утонуло.

И все-таки Куликовская битва была необходима! Об этом говорит хотя бы тот факт, что даже разоренная Москва не потеряла свой авторитет и свое главенствующее положение в Русской земле. Авторитет Дмитрия Донского тоже не пошатнулся после того, как он отошел из Москвы в Кострому, хотя некоторые историки и обвиняют его в этом. Полную поддержку великому князю оказывал преподобный Сергий Радонежский. В 1383 году он ездил в Рязань к Олегу, неожиданно напавшему на Коломну и разграбившему город, и своим мудрым словом добился больше, чем мог сделать в тот момент посланный на разорителя Коломны Владимир Андреевич Храбрый с дружиной. Рязанский князь Олег заключил с Дмитрием мир и союз и скрепил договор семейными узами: в 1384 году сын Олега, Федор, женился на дочери Дмитрия, Софии.

Дела военные и мирные не могли отвлечь Дмитрия Ивановича от важнейшего общегосударственного дела: укрепления Москвы, благоустройства города.

За время его великого княжения в Москве были основаны Вознесенский, Рождественский и Симонов монастыри, построена церковь Рождества Богородицы, что на сенях во дворце.

Симонов монастырь основал племянник преподобного Сергия Радонежского Феодор. Старый Симонов монастырь имел храм Рождества Богородицы близ Медвежьего, или Лосиного, озерка (впоследствии Лизин пруд). В Старом Симоновом монастыре погребены иноки Пересвет и Ослябя. Когда боярин Симонов из рода Головиных пожертвовал землю для монастыря, то он был перенесен на новое место, где построили храм Успения[93]. Преподобный Сергий сам выкопал здесь пруд.

Возвратившись после Куликовской битвы в Москву, Дмитрий Донской основал в 1380 году Высоко-Петровский монастырь при церкви Боголюбской Богоматери в селе Высоцком, существовавшей еще со времен Ивана Калиты.

Существует мнение, что великий князь Дмитрий Иванович основал монастырь Николы Старого, по имени которого названы Никольские ворота Кремля и улица Никольская.

В 1386 году княгиня Мария Кейстутьевна, мать серпуховского князя Владимира Андреевича, основала на холме у реки Неглинной Рождественский монастырь, в котором ее и погребли. Ее невестка, княгиня Елена, дочь Ольгерда, завещала монастырю свои вотчины.

Великая княгиня Евдокия в 1380 году основала в Кремле церковь Рождества Богородицы в память победы русского воинства на поле Куликовом. Она же, будучи уже инокиней Евфросиньей, основала в 1407 году Вознесенский монастырь. Он был возведен на месте княжеского терема. Отсюда, стоя на крыльце, она провожала великого князя Дмитрия Ивановича на знаменитую битву.

Во время правления Дмитрия Донского в Москве появились новые ремесла и производства. Освоение огнестрельного оружия привело к необходимости строительства собственного порохового завода. Изменилась технология чеканки монет, что позволило чеканить монеты лучшего качества. Серебряные монеты назывались деньгами, медные — пулами. Московского герба в то время еще не существовало.

Племянник святого Сергия, Феодор, обладавший незаурядным умом и обширными знаниями, был в Константинополе рукоположен в сан архимандрита. Патриарх Нил разрешил назвать обитель Феодора на Козьем болоте Патриаршею и дал ей особый статус независимой от митрополита всея Руси обители.

В 1385 году Дмитрий Донской собрал войско из дружин 26 подвластных ему городов и повел рать на Новгород, где взбунтовался народ, прельщенный дарами князя литовского Патрикия Наримантовича. В тридцати верстах от реки Волхов великий князь остановился, как бы давая бунтовщикам время подумать. Новгородцев напугала сила объединенного войска. В стан Дмитрия явился новгородский архиепископ Алексий. Переговоры велись не один день. Новгородцы, не желавшие покоряться окончательно Москве и терять республиканские обычаи и законы, в то же время не хотели проливать кровь сограждан. Они, хотя и готовились к боям под руководством Патрикия, но посылали к Дмитрию послов от всего города и от каждого из пяти концов города. Наконец договорились! «Великий князь подписал мирную грамоту с условием, чтобы Новгород всегда повиновался ему как государю верховному, платил ежегодно так называемый черный бор… и внес в казну княжескую 8000 рублей за долговременные наглости своих разбойников»[94].

В 1386 году в Москву неожиданно прибыл сын Дмитрия Донского Василий. После нашествия Тохтамыша он был послан в Орду, с тем чтобы помешать князю тверскому Михаилу получить ярлык на великое княжение. Свою миссию совсем юный — ему было всего 12 лет — князь исполнил. Русские обязались платить дань, хан оставлял у себя на несколько лет сыновей московского, нижегородского и тверского князей, но Василий вскоре совершил отчаянный побег из Орды и окольными путями, через Литву, пробрался в Москву. Похвальный поступок! Но знаменательна еще и реакция Орды на него — грозный Тохтамыш никак не отреагировал на эту дерзость данника, не подумал даже о наказании провинившегося. Говорит это больше о силе Москвы или о слабости Орды — трудно сказать определенно.

Послушаем мнение историка Костомарова: «Сам Димитрий не был князем, способным мудростью правления облегчить тяжелую судьбу народа; действовал ли он от себя или по внушениям бояр своих — в его действиях виден ряд промахов. Следуя задаче подчинить Москве русские земли, он не только не умел достигать своих целей, но даже упускал из рук то, что ему доставляли сами обстоятельства; он не уничтожил силы и самостоятельности Твери и Рязани, не умел и поладить с ними так, чтоб они были заодно с Москвою для общих русских целей; Димитрий только раздражал их и подвергал напрасному разорению ни в чем не повинных жителей этих земель; раздражал Орду, но не воспользовался ее временным разорением, не предпринял мер к обороне против опасности; и последствием всей его деятельности было то, что разоренная Русь опять должна была ползать и унижаться перед издыхающей Ордой»[95].

В 1388 году, впрочем, ордынцы начали новый натиск на Русь, захватили Переяславль-Рязанский, и в это время великий князь… арестовал бояр своего двоюродного брата Владимира Андреевича Храброго. «Размирье» между первыми людьми Русской земли после данной ими друг другу клятвы верности было на руку всем их противникам. Это Владимир Андреевич понимал. Через месяц согласился утвердить с братом новую грамоту, в которой он признавал Дмитрия отцом, а Василия Дмитриевича — старшим братом.

«Сия грамота наиболее достопамятна тем, что она утверждает новый порядок наследства в великокняжеском достоинстве, отменяя древний, по коему племянники долженствовали уступать оное дяде»[96]. Эта грамота явилась своего рода памятником митрополиту всея Руси Алексию, который не дожил до нее ровно десять лет.

В день Благовещения Дмитрий Иванович обнял на виду у собравшегося народа Владимира Андреевича как друга. Народ ликовал.

Но Дмитрию Ивановичу жить оставалось недолго, хотя в тот славный день никто не смог бы предсказать его близкой кончины. «…Необыкновенная его взрачность, дородство, густые черные волосы и борода, глаза светлые, огненные, изображая внутреннюю крепость сложения, ручались за долголетие»[97].

Болезнь свалила Дмитрия Ивановича. Предчувствуя близкую смерть, он подозвал к себе бояр и сказал: «Вам, свидетелям моего рождения и младенчества, известна внутренность души моей. С вами я царствовал и побеждал врагов для счастия России; с вами веселился в благоденствии и скорбел в злополучиях; любил вас искренно и награждал по достоинству; не касался ни чести, ни собственности вашей, боясь досадить вам одним грубым словом; вы были не боярами, но князьями земли Русской. Теперь вспомните, что мне всегда говорили: умрем за тебя и детей твоих. Служите верно моей супруге и юным сыновьям: делите с ними радость и бедствия». Представив им семнадцатилетнего Василия Дмитриевича как будущего их государя, он благословил его; избрал ему девять советников из вельмож опытных; обнял Евдокию, каждого из сыновей и бояр; сказал: «Бог мира да будет с вами!» Сложил руки на груди и скончался»[98].

«Увидевши супруга своего мертвым, на одре лежащем, великая княгиня начала плакать, ударяя руками в грудь свою; огненные слезы лились из очей… Зачем, — воскликнула она, — умер ты, дорогой мой, жизнь моя, зачем оставил меня одну вдовой?.. Куда зашел свет очей моих? Куда скрылось сокровище жизни моей? Цвет мой прекрасный, зачем так рано увял ты? Что же не смотришь на меня, не отвечаешь мне? Рано заходишь, солнце мое, рано скрываешься, прекрасный месяц, рано идешь к западу, звезда моя восточная! Где честь твоя, где власть твоя и слава? Был государем всей Русской земли, а ныне мертв и ничего не имеешь в своем владении! Много примирил стран, много одержал побед, а ныне побежден смертью!.. Зачем оставил меня и детей своих?.. Крепко уснул царь мой… не могу разбудить тебя!..»[99]

Пусть в нашей книге итог противоречивой жизни Дмитрия Донского подведет Н. М. Карамзин: «Никто из потомков Ярослава Великого, кроме Мономаха и Александра Невского, не был столь любим народом и боярами, как Дмитрий, за его великодушие, любовь ко славе отечества, справедливость, добросердечие. Воспитанный среди опасностей шума воинского, он не имел знаний, почерпаемых в книгах, но знал Россию и науку правления; силою одного разума и характера заслужил от современников имя орла высокопарного в делах государственных, словами и примером вливал мужество в сердца воинов и, будучи младенец незлобием, умел с твердостию казнить злодеев. Современники особенно удивлялись его смирению в счастии. Какая победа в древние и новые времена была славнее Донской, где каждый россиянин сражался за отечество и ближних? Но Дмитрий, осыпаемый хвалами признательного народа, опускал глаза вниз и возносился сердцем единственно к Богу Всетворящему. Целомудренный в удовольствиях законной любви супружеской, он до конца жизни хранил девическую стыдливость и, ревностный в благочестии подобно Мономаху, ежедневно ходил в церковь, всякую неделю в Великий Пост приобщался Святых Тайн и носил власяницу на голом теле; однако ж не хотел следовать обыкновению предков, умиравших всегда иноками: ибо думал, что несколько дней или часов монашества перед кончиною не спасут души и что государю пристойнее умереть на троне, нежели в келье.

Таким образом летописцы изображают нам добрые свойства сего князя; и славя его как первого победителя татар, не ставят ему в вину, что он дал Тохтамышу разорить великое княжение, не успев собрать войска сильного, и тем продлил рабство отечества до времен своего правнука»[100].

1350 год. 12 октября в семье Ивана Ивановича Красного родился сын Дмитрий.

1351 год. Ордынцы взяли «земли Вроцлавские».

1352 год. На Русь с севера, со стороны Новгорода и Пскова, обрушилась эпидемия моровой язвы.

1353 год. 26 апреля умер Симеон Иванович Гордый — великий князь московский и владимирский, дядя Дмитрия.

6 июня умер князь Андрей Иванович, дядя Дмитрия.

15 июня родился князь Владимир Андреевич, прозванный впоследствии Храбрым.

1354 год. 25 марта Иван Иванович Красный занял великокняжеский престол.

30 июня митрополитом всея Руси стал епископ Владимирский Алексий.

Венгерский король осуществил удачный поход за Буг, пленил хана, но татары еще несколько лет удерживали за собой земли Приднестровья.

1359 год. Хан Тоглуку, потомок Чингисхана, взял власть в Средней Азии. Одним из его вассалов был Тамерлан, которому удалось получить от хана должность начальника тумэна.

13 ноября умер Иван Иванович Красный.

1360 год. В Пскове вспыхнула эпидемия чумы, завезенная купцами из города Бездежа. Чума попала в Коломну, а затем в 1361–1362 годах в Переславль и в Москву.

1362 год. Московская знать и митрополит Алексий добились в Орде ярлыка для Дмитрия Ивановича.

1362–1364 годы. Князь Дмитрий совершил три похода против нижегородских и суздальских князей.

1363 год. Ольгерд осуществил удачный поход в устье Днепра, разбил там войско Орды, опустошил много городов. Заднепровские татары даже попали в некоторую зависимость от Литвы.

1364 год. Чума перекинулась в Новгород.

Новгородские воевода Александр Обакунович осуществил дерзкий поход по Оби, сражался с сибирскими племенами.

1365 год. Страшной силы пожар сжег деревянную Москву.

Великий князь Дмитрий Иванович вместе с боярами и братом Владимиром принял решение «ставить город камень Москву»: строить на Боровицком холме каменные крепостные стены — Кремль.

Татары сожгли Казань.

1366 год. 18 января князь Дмитрий женился на нижегородской княжне Евдокии Дмитриевне.

Новгородский воевода Александр Обакунович ходил по Волге, по Каме, грабил татар, армян, хивинцев, бухарцев, булгар. Князь Дмитрий Иванович пресек эти разбойничьи действия.

1367 год. Заложен каменный Кремль в Москве.

Китай изгнал татаро-монгольских завоевателей.

1368 год. Литовцы взяли Ржев, но князь Владимир Андреевич отбил город у неприятеля.

21 ноября войско Ольгерда разгромило на реке Тростна сторожевой отряд под руководством Дмитрия Минина и Акинфа Шубы.

Ноябрь. Войско Ольгерда три дня продержало в осаде Москву.

1369 год. Князь Дмитрий начал строительство новой крепости в Переяславле-Залесском.

1370 год. Поход московского войска на Тверь.

Тамерлан свергнул избранного на курултае хана Кабула Шах Аглана, провозгласил себя ханом-правителем.

Ольгерд со своими союзниками в декабре пытался взять Москву, разорив перед этим окрестности Волока Ламского. Восемь дней он простоял у стен Кремля, но, побоявшись оказаться в окружении, в конце концов заключил мир.

1371 год. Ярлык на великое княжение получил князь тверской Михаил. Он отказался от предложенного ханом войска, а князь Дмитрий Иванович, не желая признавать великим князем Михаила, отказался ехать во Владимир слушать грамоту хана, вступил с войском в Переяславль-Залесский. Жители Владимира тоже не признали Михаила. Сарыхожа, посол хана, все же выдал ярлык Михаилу и приехал в Москву. Князь Дмитрий Иванович осыпал его дарами, угощал, пировал с ним. Сарыхоже понравилось «благонравие» Дмитрия.

Князь Дмитрий по совету бояр решил отправиться в Орду. Там его утвердили на великое княжение. Князь Дмитрий заключил договор с Новгородом.

14 декабря воевода Дмитрий Михайлович Волынский разгромил при Скорнищеве сильное войско рязанского князя Олега.

Разбойный люд из Новгорода продолжал грабежи по Волге и Каме.

1373 год. После столкновения московского и литовского войска при Любутске Дмитрий и Ольгерд пошли на перемирие.

1374 год. Князь Дмитрий «размирился» с Мамаем после избиения татар в Нижнем Новгороде.

1375 год. Новгородские разбойники одержали победу над пятитысячной костромской дружиной воеводы Плещея, ворвались в город, семь дней буйствовали там, прошли по Волге до Астрахани, где их разгромило войско хана Сальгея.

5 августа общерусское войско под руководством князя Дмитрия осадило Тверь, а через месяц между Москвой и Тверью был заключен мирный договор.

1376 год. Опасаясь нашествия Орды, князь Дмитрий вывел войско на Оку, чтобы встретить неприятеля за пределами Москвы.

Тамерлан помог Тохтамышу стать кипчакским ханом.

1377 год. Москвичи и нижегородцы ходили походом в Поволжье, вынудили двух ханов — Осана и Мухмат-Салтана — покориться великому князю, что еще более ухудшило отношения с Мамаем.

Русские проиграли ордынскому войску бой у реки Пьяна, погибло много воинов и князей.

Ордынцы разорили Рязань, Нижегородское княжество. Ослаблением этих областей решили воспользоваться мордовские воины, но князь Дмитрий Константинович догнал их, уже возвращавшихся с добычей домой, разгромил, сбросил в реку Пьяну.

1378 год. Монголы покорили Хорезм, затем Афганистан, двинулись на Персию и на Кавказ, остановились на рубеже Дербент — Тбилиси — Эрезрум, штурмом взяли Тбилиси.

Князь Дмитрий Константинович ходил в Мордву, учинил там погром, взял много пленных. Знатные пленные были подвергнуты жестокой казни в Нижнем Новгороде.

Нижний Новгород взяли татары. Князь Дмитрий Константинович пытался договориться с ними. Они сожгли город, ограбили окрестности, на обратном пути влились в крупное войско Мурзы Бегича, которого встретила и разгромила на реке Воже русская рать.

1379 год. 9 декабря Владимир Андреевич Храбрый отбил у Литвы Стародуб и Трубчевск.

В Москве на Кучковом поле (на месте Сретенского монастыря) были впервые в истории города казнены Иван Вельяминов и Некомат — разжигатели смуты.

1380 год. Заложен Успенский храм в Коломне.

Русские одержали полную победу над войском Мамая на поле Куликовом.

1 ноября на съезде русские князья договорились поддерживать друг друга в борьбе против татар.

1382 год. Хан Тохтамыш осуществил грабительский поход на Москву.

1383 год. В Орду отправился заложником сын Дмитрия Василий. Ярлык великого князя остался у Дмитрия.

1384 год. Тохтамыш наложил на Русь тяжелую дань.

1385 год. Рязанский князь Олег разграбил Коломну. Дмитрий Донской послал на него войско князя Владимира Андреевича. Сергий Радонежский убедил Олега заключить с Дмитрием «вечный союз». В том же году договор между Москвой и Рязанью был заключен.

1386 год. Князь Дмитрий осуществил поход на Новгород, который признал главенство Москвы.

Ягайло, литовский государь, женился на Ядвиге, дочери польского короля Людовика.

1387 год. Сын Дмитрия Донского Василий совершил побег из Орды.

Федор, сын Олега, женился на Софии, дочери Дмитрия.

1389 год. В Москву из Германии были доставлены первые огнестрельные пушки.

С согласия князя Владимира Андреевича, главного претендента на великокняжеский престол в случае смерти Дмитрия Донского, был утвержден новый порядок престолонаследия, согласно которому законным наследником великого князя становился старший сын Дмитрия Донского, а не братья его, как было ранее.

Дмитрий Донской умер.

Дмитрий Донской, умирая, благословил своего сына Василия великим княжением, как «отчиной», и 15 августа 1389 года во Владимире ханский посол Шахмат возвел нового князя на престол.

К этому времени в Восточной Европе наметилось равновесие трех могущественных сил.

1. Великое княжество Литовское резко усилили внуки Гедимина. Ольгерд (1345–1377) одержал в 1348 и 1370 годах убедительные победы над Тевтонским орденом, а в 1363 году разгромил войско Орды. В 1377 году Ольгерд умер, и престол занял Ягайло, видный политик рубежа XIV–XV веков. 14 августа 1385 года в замке Крево, расположенном между Польшей и Великим княжеством Литовским, на территории современной Белоруссии, было заключено соглашение о династическом союзе, так называемая Кревская уния. Великий князь литовский Ягайло вступил в брак с польской королевой Ядвигой (в 1383 году она была избрана польским «королем») и стал королем теперь уже Польско-Литовского государства. В 1392 году великим князем литовским стал Витовт. В конце XIV — начале XV столетия литовцы усилились настолько, что Витовт подумывал о том, чтобы брать дань… с Орды.

2. Орда в 1372 году распалась на семь владений: царство темника Мамая, расположенное между Доном и Днепром, Новый Сарай, Волжская Болгария, Мордва, Астрахань, Сарайчик, Крым. Потомки Чингисхана и Батыя, например Тохтамыш, делали все возможное, чтобы восстановить былую мощь улуса Джучиева, но центробежные силы с упрямством зимнего степного ветра раздирали детище Батыя. И все-таки у ордынцев на рубеже XIV–XV веков сил еще было очень много, о чем говорят не только крупные военные походы Тохтамыша и Едигея, но и внушительные по размаху налеты ордынских царевичей на русские княжества. Степь в любой момент все еще могла посадить на боевых коней огромное количество воинов.

3. Русская земля на фоне своего окружения выглядела слабее. Великие князья, постоянно теперь обитавшие в Москве, контролировали огромные пространства современных Московской, Владимирской, Ярославской, Костромской и других областей. Политику московских князей поддерживали новгородцы и псковичи, хотя частенько они с оружием в руках решительно протестовали против попыток московских князей лишить их либо некоторых богатых земель, либо свободы. Но экономически Москва была слабее Литвы и слабее Орды.

Кроме того, многие удельные князья даже после того, как Владимир Андреевич Храбрый в договоре 1388 года показал всем пример бескорыстия и государственного подхода к делу, мечтали о самостоятельном правлении в своих вотчинах, а некоторые из них подумывали и о великом княжении. Трудная борьба с Тверью продолжалась. Натиск Литвы не ослабевал. Орда тянула дань. Новгородцы иной раз шантажировали великих князей — грозили создать союз с немцами или литовцами.

Разве можно сравнивать Москву, Вильно и Сарай?!

Можно. Сильная Орда была на излете своей мощи, Литва приближалась к наивысшей точке, к расцвету своего могущества. А русское государство с центром на Боровицком холме только-только взлетело, но стало быстро, упорно, упрямо набирать высоту и скорость полета. В истории известны случаи, когда государства гибли и на этой, самой напряженной, энергетически трудоемкой стадии своего развития. Подобное, например, случилось с царством тангутов Си Ся, возникшим в китайском Тибете в 982 году. Тангуты вели войны практически со всеми соседями, особенно упорной была борьба с Китаем. И вот в тот самый момент, когда Си Ся стало одерживать стабильные, многообещающие победы, на тангутов в 1227 году навалились полчища Чингисхана. На взлете погибло не только Си Ся. И Русское государство, которое собирала вокруг себя Москва, тоже могло бы погибнуть. Но только не после победы на поле Куликовом.

Василий Дмитриевич вступил на великокняжеский престол в восемнадцатилетнем возрасте. Нельзя сказать, что был он слишком молод, особенно если учесть его поездку в Орду, бегство оттуда, долгий путь домой через Молдавию и Литву. За годы странствий он повидал немало, сошелся с Витовтом, обещал жениться на его дочери Софии и выполнил обещание. Новичком на политическом небосклоне он не был, хотя большого опыта в государственных делах великий князь не имел.

«Великий князь, едва вступив в лета юношества, мог править государством только с помощию Совета: окруженный усердными боярами и сподвижниками Донского, он заимствовал от них сию осторожность в делах государственных, которая ознаменовала его тридцати шести летнее княжение и которая бывает свойством аристократии, движимой более заботливыми предвидениями ума, нежели смелыми внушениями великодушия, равно удаленной от слабости и пылких страстей», — писал в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин[101]. Не без доли укоризны он говорил о том, что «Дмитрий оставил Россию готовую снова противоборствовать насилию ханов; юный сын его, Василий, отложил до времени мысль о независимости»[102].

Боярская дума в Москве представляла собой постоянно действующий орган управления Русским государством. Полномочия у бояр были очень большие, о чем говорит тот факт, что в отсутствие великого князя Дума могла заключать мирные договоры с воюющими сторонами. Авторитет московской Боярской думы был очень высоким, иначе ханы, как бы они ни ценили, например, митрополита Алексия, никогда бы не решились давать ярлык на великое княжение малолетним отрокам. Московская Боярская дума была прежде всего надежной опорой государственной власти. Надежность — вот чего не хватало новгородскому вече, всегда готовому взорваться, устроить очередной бунт, сбросив очередного несчастного наместника со знаменитого моста. Надежности не хватало князьям рязанским, мечущимся между тремя мощными силами: Литвой, Ордой и Москвой. Ненадежна была и власть в Твери… Московская Боярская дума не была эталоном представительного органа управления (такового просто быть не может для всех городов), но для возвышения Москвы в русских землях она сыграла консолидирующую роль, поскольку обеспечила взвешенность решений верховной власти и взвешенность эта шла от хозяйственных, долгосрочных интересов бояр — этих потомственных феодалов русского средневековья. Что прежде всего нужно было московским боярам? Мирное присоединение к московским владениям русских областей и городов. Подобный, проверенный со времен Ивана Калиты невоенный, незахватнический способ усиления Москвы, может быть, покажется вялым, но в ситуации, сложившейся к появлению на исторической арене Василия Дмитриевича, он был единственно приемлемым и стратегически оправданным.

Поэтому обвинять в излишней осторожности Василия Дмитриевича и Боярскую думу, заметно влиявшую на ходы и решения великого князя, было бы несправедливо. Любое неосторожное движение со стороны Москвы, любой неоправданный всплеск энергии мог вызвать ураганной силы реакцию в Литве и Орде, озлить Тверь, граничащую с Литвой, или Рязань, южными окраинами упирающуюся в Орду, возбудить Псков, к которому тянулись немцы, да и литовцы тоже, или Новгород с его вечно буйным вече, с его великой любовью к свободе и с такой же любовью к согражданам. (Нужно отметить, правды ради, находясь на северо-западных границах, новгородцы хоть и шантажировали великих князей связями с чужеземцами, но ни разу не приняли весьма выгодные предложения иностранцев, как и псковичи, честь им и хвала.)

Москва после Куликовской битвы жила в таком состоянии, как будто несла над своими холмами хрупкую хрустальную вазу и старалась не разбить приз за великую победу — великое доверие русских людей. Это доверие многого стоит. Заслужить его сложно. Сохранить куда сложнее. Вспомним, Цезарь пользовался чрезвычайным доверием сограждан. Многие здравомыслящие римляне в середине I века до н. э. понимали, что в империи должны функционировать имперские органы власти. Для всеобщей же пользы. Но великий Цезарь чуть-чуть поспешил, увлекся, слава (эта хрустальная ваза доверия) увлекла его, поторопила, и завоеватель Галлии получил в грудь несколько ударов мечами. В конце XIV века н. э. многие здравомыслящие люди понимали, что пришла пора русским княжествам слиться в единое государство. Если бы Василий Дмитриевич поторопился, действуя в русских землях методами Чингисхана, то… несколько ударов кинжалами в грудь получил бы не он один, а Москва. Большая, как сами видите, разница.

Еще до Куликовской битвы город, раскинувшийся в окрестностях Боровицкого холма, его князья, митрополиты, бояре пользовались доверием сограждан, о чем говорит упоминавшийся уже эпизод из жизни Алексия и Дмитрия Ивановича, когда они заманили князя тверского в Москву якобы на переговоры, а затем бросили в темницу. Позор-то какой! Званого гостя в темницу сажать.

Князь тверской не простил обидчиков, но русские люди хоть и не одобрили этот поступок, Москве доверять не перестали. Велик был кредит доверия городу, князьям, боярам, митрополиту всея Руси. После Куликовской битвы запас доверия резко увеличился: хрустальная ваза над московскими холмами стала куда больше и величественнее. Между тем разбиться она могла в любой момент, после любого неосторожного движения.

Осторожность, надо сказать, проявляли все крупные политики Восточной Европы на рубеже XIV–XV веков, а если кто-либо из них забывался и действовал исходя из сиюминутных интересов, то, как правило, тут же бывал наказан недремлющими хищными соседями.

В 1392 году Василий Дмитриевич собрался в Орду. Настроение у него было неважное. Совсем недавно царевич Беткут ворвался в Русскую землю, разорил Вятку. Здесь жили выходцы из Новгорода. Они еще во второй половине XII века устроили крепость, создали небольшую независимую республику. Ордынцы напали внезапно, нанесли жителям огромный ущерб. Новгородцы и устюжане, узнав о наглом налете, нанесли ответный «визит» в Казань и другие волжские города, пограбили здесь, отомстили за нанесенную согражданам обиду и вернулись домой.

Василий Дмитриевич ехал в Орду по другому поводу, но этот эпизод мог омрачить его поездку.

В Орде встретили великого князя так хорошо, как встречают сыновей после долгого путешествия. Поили, кормили, разговоры вели ласковые, и когда князь объявил о том, что он хочет стать наследным князем Нижнего Новгорода, где только что был утвержден на княжение Борис, князь городецкий, а также Городца, Мещеры, Торжка, Мурома, то Тохтамыш исполнил все желания доброго гостя.

Эта щедрость Тохтамыша часто упускается из виду теми, кто считает ненужной и неоправданной Куликовскую битву. Хан Орды, тот самый, который разорил Москву в 1382 году, теперь, по прошествии десяти лет, исполнял любое желание московского князя только потому, что там, у Боровицкого холма, он почувствовал силу и гордость москвичей. Собираясь в поход на Тамерлана, Тохтамыш задабривал человека, который мог нанести Орде удар в спину. Василий Дмитриевич, считая свою задачу выполненной, уехал домой. Драться он не любил. Тем более бить в спину.

26 октября 1392 года великого князя встречала Москва.

Городецкий князь Борис свой город отдавать не захотел. Василию Дмитриевичу в этом деле помог боярин Румянец, предавший своего князя.

На следующий год великий князь проявил несвойственную ему решимость и жестокость, которую трудно оправдать даже сверхзадачей возвышения Москвы и создания централизованного Русского государства. В тот год митрополит Киприан ездил в Новгород. Сначала все шло хорошо. Киприан читал проповеди, пировал у архиепископа. Тронутые заботой митрополита, новгородцы даже подарили ему несколько дворов. А он, как рыбак из сказки Пушкина, запросил большего: хочу, мол, чтобы горожане обращались ко мне в делах судных. А вот этого новгородцам говорить не стоило! Они свободу ни за что не хотели отдавать.

Митрополит обиделся, уехал в Москву, пожаловался князю. Василий Дмитриевич пригрозил новгородцам, те приняли вызов. Началась война, в чем-то похожая на все войны Москвы с Новгородом, одним только непохожая. После того как взбунтовался Торжок, жители которого убили поставленного Москвой наместника Максима, Василий Дмитриевич по совету бояр отдал приказ взять мятежный город, выловить зачинщиков бунта и доставить их в Москву на казнь.

Виновных в убийстве одного Максима оказалось семьдесят человек. Их привели на городскую площадь, где волнующе рокотал голос толпы. Любопытных собралось много. Палачи действовали не спеша. Они отрубили несчастным руки, потом ноги, а глашатаи кричали изумленной, застывшей в страхе толпе: «Так гибнут враги государя московского!» То было первое подобное действо в Москве, но не первое и не последнее в мировой истории. Волны необузданной злобы накатывались периодически на людей, подавляли в них все человеческое, и они ровняли детей врагов топорами и секирами по тележную ось, как то сделали однажды воины Чингисхана, они укладывали в пирамиды десятки тысяч человеческих черепов или возводили из этого же материала, полюбившегося Тамерлану, иные сооружения… Они были беспощадны в своих драках.

И эта беспощадность подчас была единственным средством достижения цели…

Казнь в Москве подействовала на новгородцев. Они не имели мощных союзников в борьбе с великим князем и потому признали свое поражение, «прислали знатнейших людей в Москву умилостивить государя смиренными извинениями и вручили Киприану судную грамоту»[103].

Хромец Железный

Тамерлан (его еще звали Аксак Темире, Хромец Железный, Тимур), потомок Чингисхана, одержал в XIV и в начале XV века блистательные победы в Центральной Азии, Индии, на Кавказе, в Малой Азии, в Восточно-Европейской степи… Его походы, его подход к военному делу, умение организовать крупные военные кампании с привлечением громадного числа людей навсегда останутся в учебниках по военному искусству. То был крупнейший в Евразии политический деятель своего времени. Он поставил на ноги Тохтамыша и помог ему окрепнуть. Но тот отплатил своему благодетелю черной неблагодарностью. В 1387–1388 годах повелитель Золотой Орды напал на Маверанахр, пытаясь привлечь в союзники Хорезм. Тамерлан разобрался с ним быстро, разгромил войско Тохтамыша. Тот откатился назад, но не прекратил борьбу. В 1391 году Хромец Железный осуществил неподражаемый по красоте военный переход из Азии на Среднюю Волгу, нанес сокрушительное поражение войску Золотой Орды. Тохтамыш и на этот раз не угомонился.

В 1395 году уже на Северном Кавказе, в долине реки Терек бил Хромец Железный Тохтамыша, который, проиграв сражение, сбежал на север. Победоносное войско последовало за ним, прошло к Волге, захватило столицу Золотой Орды Сарай-Берке. Разозленный Тимур отдал город на разграбление, затем сжег его, почти всех жителей взял в рабство. Та же самая участь постигла Хаджи-Тархан (Астрахань), Кафу, Азов, города Северного Кавказа. Этот опустошительный рейд нанес улусу Джучиеву огромный урон. Сила Золотой Орды резко пошла на убыль.

Этот факт позволяет некоторым людям утверждать, что русскому народу вполне можно было обойтись без Куликовской битвы, что Орда постепенно сама бы ослабла. Они забывают в своих рассуждениях, что в средневековье хватало завоевателей на всех и останавливать их можно было не только силой, но и молвой о силе. У русских после поля Куликова появился героический эпос, предание о победе над непобедимым врагом. Тамерлан ураганом пронесся по югу Восточной Европы. Разорив Хаджи-Тархан и Сарай-Берке, Хромец Железный двинулся на север, на русские города. Завоеватели взяли Елец.

«Весть о нашествии сего нового Батыя привела в ужас всю Россию. Ожидали такого же общего разрушения, какое за 160 лет перед этим было жребием государства нашего; рассказывали друг другу о чудесных завоеваниях, о свирепости и несметных полках Тамерлана; молились в церквах и готовились к христианской смерти, без надежды отразить силу силою»[104].

По слухам, Тамерлан вел на Русь четырехсоттысячное войско. Слухам верить нельзя. Но даже если у Хромца Железного было в боевом строю «всего» сто тысяч человек, то справиться с ними было бы очень трудно.

В эти дни Василий Дмитриевич проявил завидную выдержку и хладнокровие. Он решил дать бой великому полководцу, повелел князьям срочно явиться в Москву со своими воинами. Вскоре русские дороги оживились: в столицу шли со всех сторон дружины. Вели их и молодые, и старые князья и воеводы. Народ успокоился, защитники его приободрили. Собрав рать, Василий Дмитриевич впервые в жизни надел на себя воинские доспехи и, не дожидаясь нападения за стенами Кремля, выступил во главе русского войска навстречу врагу. Миновав Коломну, войско стало лагерем.

Волнение вновь охватило москвичей. Страшно. А вдруг сын Донского не справится с великим Тамерланом? Василий Дмитриевич повелел Киприану организовать перевоз из Владимира в Москву иконы девы Марии. Летописцы объясняют это решение тем, что великий князь хотел-де успокоить жителей Москвы. Объяснение, мягко говоря, туманное. Столице, конечно, нужна была чудотворная икона, но… почему именно в столь опасный для государства момент великий князь решил перевести русскую святыню — образ защитницы небесной земли Русской — в Москву? Если отвлечься от общепринятых объяснений, то можно предположить, что сын Донского выбрал очень удобный момент для сего политического акта: размещение иконы в новом, только народившемся центре притяжения русских земель в минуту величайшей для всей русской земли опасности.

Захватив без препятствия огромные богатства в Ельце, других русских городах, Тамерлан взял курс к верховьям Дона. Шел он, шел на север и вдруг остановился, разбил лагерь и целых две недели думал о чем-то очень важном. Две недели, четырнадцать дней.

Москвичи тем временем встречали икону Божьей Матери на Кучковом поле, поставили Чудотворную в Успенском соборе.

В тот же день грозный Тимур повернул свое войско назад и отправился в Азию. Великая гроза миновала Русь.

Но почему же не пошел на север Тамерлан? Люди, глубоко верующие, считают, что его остановила чудотворная икона Божьей Матери как раз в тот миг, когда русские люди, собравшиеся на Кучковом поле, увидав икону, пали ниц в слезах радости и умиления, в великой надежде на спасение. Божия Матерь Владимирская оправдала их надежды. Реалисты называют в перечне причин, повлиявших на решение Тамерлана повернуть назад, надвигавшуюся осень. Странно как-то осень надвигалась в том году! Две недели потребовалось великому полководцу для того, чтобы, стоя на одном месте и осматривая пейзажи Дона, понять ее неотвратное приближение! Нет, не осень помешала Тамерлану!

Наверняка все эти четырнадцать дней напряженно работала разведка повелителя Чагатайского улуса. Он никогда не делал необдуманных шагов. Отправляясь в походы, он продумывал все до мелочей. Иначе бы он не был Тамерланом, войско которого преодолевало по нескольку тысяч километров за один поход. Ни одной осечки не совершил Тимур. Ни одной. И уж осень-то восточноевропейскую предусмотреть он мог бы еще в Маверанахре. Его остановила не осень. Нужно помнить еще и о том, что Хромец Железный имел много долгов! Его воины работали не за идею. Об этом говорит он сам и его биографы. Походы в богатейшую Индию покрыли долги Тамерлана. Он с лихвой расплатился со всеми участниками и героями битв и сражений. Поход в Восточную Европу имел двойственную задачу: сокрушить зарвавшегося Тохтамыша и набить обоз богатствами.

Биографы Тимура с восхищением пишут о том, что в Ельце и в других городах воины Чагатайского улуса награбили несметные богатства. В Москве богатств было еще больше. С 12 августа до начала ноября Тамерлан вполне мог со своими-то воинами дойти до Москвы и вернуться на Северный Кавказ, чтобы оттуда идти на юг — за солнцем, за теплом, как он сделал когда-то в походе из Маверанахра на Среднюю Волгу.

Тамерлан две недели собирал сведения о состоянии дел в Москве. Он повернул назад потому, что на пути к Москве его ждал под Коломной Василий Дмитриевич, полный решимости дать отпор завоевателю.

Владимирская икона Божией Матери совершила свое очередное чудо 26 августа 1395 года. Она успокоила души людей, встречавших ее с великой надеждой. Она оправдала их чаяния.

Но еще раньше совершил чудо Василий Дмитриевич, не спасовавший в трудную минуту и собравший в Коломне русскую рать. Он ждал нападения Тимура, как князь Дмитрий когда-то ждал Мамая на Дону. И был уже прецедент в истории русских побед, и была битва насмерть. Тамерлану дорогу к богатству преградила хорошо вооруженная рать, готовая защищаться. Великому полководцу нетрудно было догадаться, что русские будут сражаться с ними насмерть, что выиграть сражение будет трудно, и даже выиграв его, он потеряет громадное количество воинов, ослабнет, чем может воспользоваться Витовт, воины которого не дали бы вырваться чагатайцам из центра Восточной Европы. Не последнюю роль в решении Тимура отступить сыграла Литва.

Мечта Витовта

Витовт мечтал о многом. В 1395 году он хитростью взял Смоленск. Он жил в этом русском городе несколько месяцев, а его зять, великий князь Василий Дмитриевич, готовый выйти на бой с самим Тамерланом, никак не отреагировал на потерю (пока временную) важного форпоста Русской земли на западных границах. Витовт был очень силен. Его владения простирались от Ржева и Великих Лук до Молдавии, Курска и Литвы. Он уже вплотную подошел к Можайску, Боровску, Калуге, Алексину.

Василий Дмитриевич приехал в Смоленск, чтобы обсудить государственные проблемы. То была встреча родственников. Пиры и шумные веселья следовали друг за другом. Но о делах вожди не забывали. Они утвердили сложившиеся к этому времени границы, Витовт обещал Киприану не притеснять православную веру (сам он крестился по католическому обряду). Сильный тесть вел себя гордо. Он не боялся вслух говорить о том, что хочет наложить дань на… Орду. И Василий Дмитриевич ему верил. Кстати, войско, которое за несколько месяцев до этой встречи захватило Смоленск, готовилось теперь к походу на Тимура.

По всей вероятности, тесть предлагал зятю союз в борьбе с Ордой. Но великий князь благоразумно отказался от такой чести, прекрасно понимая, что союз с могучим соседом может очень быстро перерасти в совсем иные, ненужные и неприятные отношения, а то и в полную зависимость Москвы от Вильно. Впрочем, расстались они по-родственному, но к этой важнейшей теме вернулись очень скоро.

Два последующих года Василий Дмитриевич вел упорную, впрочем, ставшую обычной, борьбу с Новгородом. Полного успеха не добился: мешали литовцы, к которым жители Великого Новгорода могли обратиться в любую минуту.

В 1399 году у Витовта появилась заманчивая возможность нарушить сложившееся в Восточной Европе равновесие сил, сокрушить Орду и двинуться в Азию на великого Тимура, который в это время ходил в Индию, затем в Сирию и Ирак. Длительной «отлучкой» Хромца Железного в походах сначала решил воспользоваться битый Тохтамыш. Но, видно, не про него сложили поговорку «За одного битого двух небитых дают». Тохтамыша разгромил Темир-Кутлуг, и печальный потомок Батыя ушел со своими женами-красавицами к Витовту. Король Литвы воспользовался случаем, напал на Азов, захватил там много пленных, продавать и менять их не стал, а переселил под Вильно и в 1399 году подготовил крупное войско для решительных действий против Орды. В тот же год в Москву прибыл посол Витовта. О чем он говорил с Василием Дмитриевичем в столь ответственный для литовского короля момент, можно догадаться. Ему нужна была помощь Москвы.

Перед великим князем стояла труднейшая задача с двумя неизвестными. С одной стороны — Орда, которой он платил дань и ею откупался от нападений, с другой стороны — Литва, которая постепенно отторгла много русских земель. Как решить эту стратегически важную задачу с наименьшими потерями для Москвы? Василий Дмитриевич нашел точный ход! Он отправил к тестю знатное «семейное посольство» — свою жену, дочь Витовта, с богатой свитой, но открыто не поддержал короля Витовта, хотя и не отказал ему! Чтобы западный сосед не обвинил его в трусости и в нежелании участвовать в борьбе против Орды, великий князь снарядил (он бы сделал это и без домогательств со стороны Витовта!) войско и отправил его в Волжскую Болгарию, которой, как известно, владели в то время ордынцы, недавно разорившие Нижний Новгород.

Русскую рать вел в поход Юрий Дмитриевич, брат великого князя. Он блестяще справился с заданием, взял столицу Волжской Болгарии, вернулся домой с богатой добычей — отомстил восточному соседу за налет на Нижний Новгород. Таким образом, Василий Дмитриевич был чист перед союзником Витовтом.

Литовский король готовился к войне очень тщательно. Жена Ягайлы, польская королева Ядвига, пыталась отговорить его от опрометчивого шага. Она обладала даром предвидения, но самоуверенные люди часто отвергают советы Пифий и Кассандр. Витовт не прислушался к ее совету. Тогда Ягайло, уже ослабевший с годами старик, оказал ему большую помощь: лучшие воеводы знаменитого Ягайлы встали под знамена Витовта. Кроме того, в его войске были дружины русских князей, а также жмудь, волохи, немцы, ордынцы Тохтамыша.

Темир-Кутлуг, не догадываясь о силе противника, подошел к реке Ворскле. Только здесь ему доложили о численности войска противника, о том, что у Витовта есть огнестрельное оружие — пушки, которые могли сыграть в битве против конного войска степняков решающую роль.

Отступать, однако, Темиру-Кутлугу было поздно, да и некуда. Тохтамыш, битый не единожды, мог усилиться и вырвать у него власть в Золотой Орде. Понимая однако, что выиграть битву у Витовта очень сложно, Темир-Кутлуг пошел на хитрость. Он послал в Причерноморье человека к эмиру Белой Орды Едигею, а сам отправился к королю литовскому на переговоры. Витовт вел себя очень гордо, на все предложения Темира-Кутлуга о заключении мира предъявлял невыполнимые требования. Еще не одержав победу, он требовал чеканить ордынские монеты со своим изображением. Это означало бы подчинение Орды литовскому королю. Темир-Кутлуг не мог принять подобные условия, но отрицательного ответа он не дал, юлил, улыбался, тянул время, ждал, делая вид, что не понимает, почему на ордынских монетах нужно чеканить изображение литовского короля.

«Что же тут непонятного, — удивлялся Витовт и гордо повторял хану, словно бы вдалбливал несмышленому ленивому ученику прописные истины, — я старше тебя, значит, мое изображение должно быть на монетах, понимаешь?!» Темир-Кутлуг, хитрый человек, недоуменно разводил руками: «Что старше, понимаю, а что монеты — не очень понимаю, объясни получше». Литовец терпеливо повторял урок, а время шло.

Тут и эмир Едигей подоспел на очередной урок, узнал, в чем суть сложной задачи, и сказал гордому Витовту: «Ты намного старше Темира-Кутлуга, но ты моложе меня, понимаешь? И если уж судить по справедливости, то чеканить ордынские, литовские да и московские монеты нужно с моим изображением». Витовт все понял. Переговоры были сорваны, войско литовцев и их многочисленных союзников, в число которых входили русские князья, участники Куликовской битвы, двинулось на ордынцев.

Едигей выставил в своем арьергарде небольшой отряд и с боями стал медленно отступать. Витовт, не замечая подвоха, гнал войско вперед, побеждал в мелких стычках, используя пушки. Они, правда, вреда противнику, рассеянному по полю, приносили немного, но грохот стоял ужасный, и Витовт гордился победами.

Темир-Кутлуг тем временем скрытно зашел противнику в тыл и нанес литовцам и их союзникам смертельный удар в спину. Битва закончилась быстро. Но долго продолжалась погоня. Около шестисот верст бежали на север побежденные. Ордынцы, настигая их, рубили русских, поляков, немцев, жмудь, воинов других племен и народов без разбора.

Чудом удалось уцелеть Тохтамышу со своим отрядом. Он увильнул от погони и подался в Сибирь. Но дни его были сочтены.

Витовт потерпел сокрушительное поражение, наотрез отказался от мечты чеканить ордынские монеты со своим изображением. Казалось, у Орды появился шанс покорить Литву, уничтожить одну из трех могучих сил в Восточной Европе. Но история потому-то и объективна, что желаний даже таких крупных государственных деятелей, какими были Витовт и Ягайло, Тохтамыш и Дмитрий Донской, Едигей, Темир-Кутлуг и Тамерлан, мало для их осуществления. Их воля, силы сталкиваются с волей и силой других участников исторического процесса. Поражение под Ворсклой отрезвило Витовта, но он был еще очень силен.

В тот же год в Твери скончался Михаил Александрович, опасный соперник Василия Дмитриевича. В последние годы жизни он заключил с великим князем союз. Это самым благоприятным образом сказалось на экономическом развитии княжества Тверского. Михаил по примеру Калиты и других московских князей стал заселять свои земли, предоставляя людям льготы. Но после его смерти Тверь попала в полосу междоусобиц. Бояре и сыновья великого князя, а перед кончиной Михаилу впервые удалось получить у ханов ярлык великого князя всея Руси, разожгли внутри княжества огонь распри, что, естественно, было на руку Москве.

Многие русские князья, в том числе тверской и московский, после битвы при Ворскле не изменили своих отношений с Витовтом. Не поняли всей сложности ситуации лишь рязанский князь Олег и Юрий Святославич, изгнанник смоленский. Они решили выбить литовцев из Смоленска, их в 1404 году постигла неудача, и русский город на 110 лет отошел к Литве. Причин тому было много. И злобность Олега и Юрия, и их недальновидность, и… пассивное отношение к судьбе Смоленска Василия Дмитриевича — человека очень терпеливого. Он многое прощал (деваться ему было некуда, вот и прощал!) своему тестю, даже взятие Смоленска простил ему. Но когда Витовт в 1406 году посягнул на Псков, Василий Дмитриевич, как в случае с Тамерланом, стал готовиться к серьезной войне.

Все попытки великого князя московского кончить дело миром успехом не увенчались. Витовт не шел на мировую, и это вполне понятно: после сокрушительного поражения под Ворсклой ему нужна была столь же значительная победа. Первая боевая операция закончилась для Москвы неудачно: посланное великим князем войско во главе с Иваном Михайловичем не смогло взять города Серпейск, Козельск, Вязьму. Теперь Василий Дмитриевич ожидал ответного удара. Он мог стать для Москвы катастрофическим. Срочно нужно было найти союзников, укрепить русское войско. Великий князь принял решение обратиться за помощью к ордынским ханам. Из двух зол выбирают меньшее. Бояре не согласились с мнением сына Донского. Им казалось, что Литва — меньшее зло. Кто из них прав?

Великий князь отправил в Орду послов, где правил в те годы юный Шадибек. В его свите нашлось много людей, советовавших ему поддержать Москву. Хан дал великому князю несколько тумэнов. Василий Дмитриевич смело вышел навстречу Витовту. Неподалеку от Тулы два войска встали друг перед другом. Витовт увидел в русском войске ордынские знамена, и сердце его дрогнуло, он согласился заключить перемирие. Однако война на этом не прекратилась. Обе стороны теснили друг друга то там, то здесь. В 1407 году вновь заключили перемирие, и вновь оно оказалось непрочным. Все-таки в 1408 году между Литвой и Русью, между Витовтом и Василием Дмитриевичем мир был заключен. Границей между двумя государствами стала река Угра.

Эмир Едигей, недовольный этим миром, свергнул с престола Шадибека, посадил на его место Булат-Султана (сына бывшего хана), возымел над ним огромную власть и собрался в поход на Москву.

Понимая, что в открытую воевать с русскими опасно, эмир схитрил, послал великому князю грамоту, в которой целью своего похода назвал Литву. Василий Дмитриевич имел в Орде много шпионов и доброжелателей, но никто из них не догадался об истинных намерениях Едигея. В Москве не волновались.

Василий Дмитриевич все же стал беспокоиться, послал в Орду боярина на разведку. Едигей все понял. Его люди задержали боярина, и вдруг Москву потрясла страшная весть: войско Орды стремительно продвигается на север, к Оке. Неплохо руководил государством великий князь, но, справедливости ради, стоит отметить, что многое, достигнутое отцом, он растерял. Например, систему оповещения, которая у Дмитрия Донского была надежнее.

Василий и весь великокняжеский совет проявили в те дни не лучшие свои качества. Они оставили город и уехали в Кострому. В Москве остался пятидесятидвухлетний князь Владимир Андреевич Храбрый, герой Куликовской битвы. Он сделал все необходимое для обороны города: погасил страшное в подобных случаях недовольство людей, заглушил злой ропот толпы, организовал и возглавил оборону столицы.

Едигей подошел к городу 1 декабря. На штурм не решился. И не пушки остановили его, но русские люди, стоявшие на стенах. Опытный полководец быстро оценил степень готовности воинства Владимира Андреевича, боевой дух защитников Москвы. Отказавшись от активных действий здесь, на Боровицком холме, он послал крупный отряд в Кострому и отряды поменьше в другие города — грабить. То, что увидели ордынцы в окрестностях Переяславля-Залесского, Ростова, Дмитрова, других областей, могло их порадовать не только знатной добычей, но и каким-то странным, малопонятным бессилием, внутренней опустошенностью русских. «Не было ни малейшего сопротивления. Россияне казались стадом овец, терзаемых хищными волками. Граждане, земледельцы падали ниц пред варварами; ждали решения судьбы своей, и монголы отсекали им головы или расстреливали их в забаву; избирали любых в невольники, других только обнажали: но сии несчастные, оставляемые без крова, без одежды среди глубоких снегов в жертву страшному холоду и метелям, большею частию умирали. Пленников связывали как псов на смычках: иногда один татарин гнал перед собой человек сорок»[105].

Пока один отряд гнался за великим князем, а другие грабили Русь, Едигей с нетерпением ожидал в своем стане под стенами Кремля тверского князя Ивана. От этого сына Михаила Александровича зависело многое. Он мог получить из рук Едигея ярлык на великое княжение, мог оказать ордынцу помощь людьми, но он этого не сделал. Он не приехал на поклон к эмиру, не предал Русь. Три недели стоял враг у стен города. Защитники знали, что продуктов осталось мало, что голод скоро станет их главным врагом, но сдаваться они не думали.

Вернулся отряд из-под Костромы — великого князя он не догнал. Эмир так и не дождался к себе в гости Ивана Михайловича. Продукты в Москве почти кончились. И вдруг Едигей вышел к Владимиру Андреевичу с предложением: ты мне 3000 рублей, а я ухожу в Орду. Удивился герой Куликовской битвы сему предложению, но раздумывать долго не стал, отдал деньги Едигею, и тот повел войско, пленных и обозы в степь. Гроза миновала. В Москву прибыл великий князь.

Верное ли решение он принял, сбежав из Москвы? На этот счет существуют различные мнения, в том числе и мнение тех людей, которые попали в ордынский плен.

Политическая карта Восточной Европы после опустошительного похода Едигея принципиально не изменилась. Здесь по-прежнему главенствовали три мощные силы: Литва, Русь и Орда.

Едигей, возвращаясь в степь, отправил великому князю послание, которое говорит о характере взаимоотношений между Сараем и Москвой: «От Едигея поклон к Василию, по думе с царевичами и князьями. — Великий хан послал меня на тебя с войском, узнав, что дети Тохтамышевы нашли убежище в земле твоей. Ведаем также происходящее в областях Московского княжества: вы ругаетесь не только над купцами нашими, не только всячески тесните их, но и самих послов царских осмеиваете. Так ли водилось прежде? Спроси у старцев: земля Русская была нашим верным улусом; держала страх, платила дань, чтила послов и гостей ординских. Ты не хочешь знать того — и что же делаешь? Когда Тимур сел на царство, ты не видал его в глаза, не присылал к нему ни князя, ни боярина. Минуло царство Тимурово; Шадибек 8 лет властвовал: ты не был у него! Ныне царствует Булат уже третий год: ты, старейший князь в улусе Русском, не являешься в Орде! Все дела твои не добры. Были у вас нравы и дела добрые, когда жил боярин Феодор Кошка и напоминал тебе о ханских благотворениях. Ныне сын его недостойный, Иоанн, казначей и друг твой: что скажет, тому веришь, а думы старцев земских не слушаешь. Что вышло? разорение твоему улусу. Хочешь ли княжить мирно? призови в совет бояр старейших: Илию Иоанновича, Петра Константиновича, Иоанна Никитича и других, с ними согласных в доброй думе; пришли к нам одного из них с древними оброками, какие вы платили царю Чанибеку, да не погибнет вконец держава твоя. Все, писанное тобою к ханам о бедности народа русского, есть ложь: мы ныне сами видели улус твой и сведали, что ты собираешь в нем по рублю с двух сох: куда ж идет серебро? Земля христианская осталась бы цела и невредима, когда бы ты исправно платил ханскую дань: а ныне бегаешь как раб!.. Размысли и научися!»[106]

Василий Дмитриевич внимательно прочитал послание, но продолжал делать все по-своему.

В 1410 году умер Владимир Андреевич Храбрый. В своем завещании он, в частности, отписал свою треть Москвы всем своим пяти сыновьям, которые владели ею и пользовались доходами погодно.

В последующие пять лет дела Москвы ухудшились. После очередного переворота власть в Орде захватил Зелини-Салтан, симпатизировавший Литве. Витовт воспользовался случаем и пытался даже захватить Новгородское княжество. Несколько поражений потерпели русские дружины в мелких стычках. Казанский царевич с воеводой князя Даниила Борисовича осуществили дерзкий налет на Владимир. Днем, когда все горожане почивали в послеобеденном сне, они ворвались в город…

Нижегородский князь получил ярлык на великое княжение. Тверской князь Иван Михайлович сблизился с Витовтом, собрался ехать в Орду. Василий Дмитриевич, боясь, как бы Тверь не перехватила у Москвы инициативу, тоже поехал на свой страх и риск в Сарай. Великому князю повезло: в Орде опять сменилась власть и ханом стал Керимбердей, который несколько лет назад нашел в Москве убежище после смерти своего отца Тохтамыша… Странной может показаться ситуация в Восточной Европе на рубеже XIV–XV веков: Тохтамыш разорил Москву, а его дети нашли там приют. Витовт породнился с Василием, мечтал покорить его, а в 1422 году в войне с Тевтонским орденом ему помогали московская и тверская дружины. Одни ордынские ханы помогали великому князю в борьбе против Литвы, а другие делали все с точностью до наоборот. А вокруг этих трех главных «друзей-соперников» кружились «друзья-соперники» помельче.

И все же при великом князе Василии Дмитриевиче Москва продолжала развиваться, хотя и не столь быстрыми темпами, о которых могли мечтать жители города до опустошительного нашествия на столицу княжества хана Тохтамыша — сама ситуация «троевластия» в Восточной Европе, изнурительное противоборство Литвы, Орды и Руси не содействовали стремительному росту города. И все же за эти тридцать шесть лет в городе произошли большие изменения.

В 1393 году великая княгиня Евдокия основала у своих хором церковь Рождества Богородицы. На этом месте раньше стояла небольшая деревянная церковь Воскрешения Лазарева. Теперь она стала приделом у алтаря с южной стороны. В тот же год Василий Дмитриевич возвел в восточной стороне великокняжеского дворца церковь Благовещения. В 1404 году на башне великокняжеского дворца серб Лазарь из Афин поставил первые в Москве часы с боем. Они обошлись казне в 150 рублей.

В 1407 году Евдокия основала Девичий монастырь неподалеку от Фроловских ворот и заложила там церковь Вознесения. Этот храм строился под наблюдением великих княгинь Софьи Витовтовны, Марьи (вдовы Василия Темного) ровно шестьдесят лет, вплоть до 1467 года. Великая княгиня Евдокия умерла вскоре после основания храма. «Сия княгиня набожная сколь любила добродетель, столь ненавидела ее личину: изнуряя тело свое постами, хотела казаться тучною; носила на себе несколько одежд; украшалась бисером, являлась везде с лицом веселым и радовалась, слыша, что злословие представляет ее целомудрие сомнительным. Говорили, что Евдокия желает нравиться и имеет любовников. Сия молва оскорбила сыновей, особенно Юрия Дмитриевича, который не мог скрыть своего беспокойства от матери. Евдокия призвала их и свергнула с себя часть одежды: сыновья ужаснулись, видя худобу ее тела и кожу, совершенно иссохшуюся от неумеренного воздержания. «Верьте, — сказала она, — что ваша мать целомудренна; но виденное вами да будет тайною для мира. Кто любит Христа, должен сносить клевету и благодарить Бога за оную»[107].

В 1404 году в Симоновом монастыре была освящена каменная церковь Успения. Строилась она 26 лет. Средств на возведение дорогостоящих каменных храмов не хватало, и все же в Вознесенском, Рождественском, Сретенском монастырях появляются новые сооружения.

В 1411 году в Дорогомилове на своем дворе ростовский епископ Григорий возвел каменную церковь Благовещения.

Но все же после 1409 года, когда Едигей нанес экономике Заокской земли страшный урон, каменное строительство в Москве становится редкостью вплоть до княжения Ивана III.

На рубеже XIV–XV веков в Москве развивается искусство книги. Многие рукописи украшаются прекрасными миниатюрами, орнаментом, заставками. Пишут еще на пергаменте, но все чаще начинают использовать хлопчатую и тряпичную бумагу.

В Москве увеличивается число русских иконописцев. В 1405 году Андрей Рублев, старец Прохор из Городца Радонежского, Феофан Грек расписали Благовещенский собор в Кремле, другие храмы. Они стали родоначальниками московской иконописной школы. Андрей Рублев писал иконы Троицкого собора, а также иконы для Андроникова монастыря, где был погребен после смерти.

В городе развивалось литейное, чеканное, ювелирное дело. В Москве раньше, чем, например, в Пскове, умели лить свинцовые доски для покрытия храмов. Работали в столице прекрасные золотых дел мастера. Изделия Парамина не раз упоминаются в летописях, а Василий Дмитриевич в духовной грамоте говорит о золотом поясе с драгоценными каменьями работы этого мастера.

На монетах Василия Дмитриевича часто встречается мирный всадник с соколом в руке, гораздо реже — конник с копьем.

В конце XIV века в Москве научились производить в больших количествах огнестрельное оружие. Русский генерал В. Г. Федотов, специалист по истории артиллерии, считает датой рождения русской артиллерии 1382 год.

В Москве, на Подоле «великого посада», неподалеку от церкви Николы Мокрого развивалось кожевенное и сапожное дело, а также косторезное дело.

Даже неполный перечень ремесел и производств, развивавшихся в Москве на рубеже XIV–XV веков, а также продолжающееся, пусть и не быстрыми темпами, строительство каменных церквей, основание в столице иконописных школ говорит о том, что город помимо черных людей, купцов, бояр и князей с дружиною был населен мастерами, художниками, умельцами и приток их в столицу не прекращался. Москва росла, и жизнь в ней становилась все многослойней и разнообразней.

Москва на рубеже XIV–XV столетий представляла собой бойкий торговый город, в котором уже сложились купеческие роды с богатыми традициями и немалыми капиталами. Они оказывали заметное влияние на политическую жизнь города, что подтверждает история последней распри русских князей, поводом для которой послужил многими забытый, подмененный на свадьбе Дмитрия Ивановича драгоценный пояс, и распря эта надолго отвлекла Василия Васильевича Темного от более важных государственных дел. О ней рассказ в следующей главе.

В 1420 году Василий Дмитриевич потребовал от братьев дать клятву и признать старейшим своего пятилетнего сына Василия. Константин отказался и уехал в Новгород, где его приласкали и одарили уделом. Великий князь молча снес эту обиду.

Умер Василий Дмитриевич в 1425 году.

«Василий Димитриевич не имел ни блестящих свойств отца, ни его доблести воинской, ни его истинно царского великодушия, ни его благородной смелости; но был очень умен, осторожен и действовал так хитро, дальновидно, что Москва, после смерти его, стояла уже на развалинах удельной системы, готовая вступить в решительную борьбу с Литвою и с Ордою. В делах внутренних он следовал более осторожной системе Иоанна Калиты и Симеона Гордого, чем решительной политике своего отца: подобно Димитрию старался увеличить Московскую державу присоединением тех областей, в которых преемники Калиты господствовали как великие князья, не имея права передавать их своему дому в смысле отчины: столь же неутомимо теснил Новгород и князей удельных, вмешиваясь в их распри, требуя их к себе на суд; но все свои действия, по примеру Калиты, подкреплял волею хана Сарайского; для чего, в начале правления, неоднократно ездил в Орду, искал благосклонности царя и тем более успел, что монголы, зная его силу, дорожили его покорностью. При таких мерах князья удельные спасли тень самостоятельности смиренными договорами и постоянною дружбою с Москвою; ни Тверь, ни Рязань не решались вступать с нею в борьбу; а Ростов, Суздаль, Нижний Новгород, Муром один за другим вошли в состав государства Московского.

Усиливая свое княжество внутри, Василий с искусством спасал его извне от властолюбия Литвы и хищности монголов»[108].

Свою первую духовную грамоту он написал в 1407 году. Она была скреплена серебряною с позолотой печатью, на которой изображен был святой Василий Великий и выгравирована надпись: «Князя Великого Василия Дмитриевича всея Руси». В ней он объявил своим преемником старшего сына Ивана, умершего отроком, и добавил: «…а даст Бог князю Ивану великое княжение держати», тем самым желая сыну утвердиться в Орде. После смерти Ивана преемником стал Василий Васильевич. В 1425 году ему исполнилось лишь десять лет.

1371 год. 30 декабря у великого князя Дмитрия Ивановича родился сын Василий.

1383 год. Василий Дмитриевич по поручению отца уехал в Орду, куда отправились давние соперники Москвы — князья тверские.

Василий понравился Тохтамышу, но оставил он в Орде и сына Дмитрия, и сыновей нижегородского и тверского князей.

1386 год. Василий сбежал из Орды в Молдавию, а затем на пути к Москве был задержан Витовтом. Литовский король отпустил Василия с условием, что он женится на его дочери Софье.

1388 год. Кратковременная ссора между Владимиром Андреевичем и Дмитрием Донским прекратилась. Князья возобновили дружеские отношения, обменявшись грамотами. Князь серпуховской обещал повиноваться сыну Дмитрия, Василию, как старшему.

Исполняя данное Витовту обещание, Василий Дмитриевич женился на литовской княжне Софье.

1389 год. 15 августа во Владимире ханский посол Шахмат возвел Василия Дмитриевича на великокняжеский престол. С этого момента все удельные князья признали порядок, по которому великокняжеский престол наследуется только московскими князьями.

1392 год. Василий отправился в Орду. Тохтамыш отнесся к нему очень хорошо — князь московский получил Новгородскую землю в качестве наследственной вотчины великих князей.

25 сентября умер преподобный Сергий.

1392–1393 годы. Василий Дмитриевич потребовал от новгородцев платить Москве черную, или народную, дань. Новгородцы отказались. Великий князь совершил с союзными князьями опустошительный поход в Новгородскую землю.

1393 год. После того как московское войско покинуло Торжок, жители этого города взбунтовались. Василий Дмитриевич послал на бунтовщиков войско, повелел привезти в Москву зачинщиков мятежа. 70 человек на виду у народа казнили в Москве.

1395 год. Из Владимира в Москву перенесли икону Божьей матери. На месте встречи иконы был основан Сретенский монастырь. Здесь 26 августа совершался крестный ход.

Тамерлан, осуществляя дерзкий поход в Восточно-Европейскую степь, пошел на север, на Москву, но неожиданно для русских повернул назад.

1397 год. Московская рать осуществила поход в Двинскую землю, где воинов Василия Дмитриевича встретили дружелюбно.

1398 год. Новгородцы, узнав об этом, послали в Двинскую землю восьмитысячное войско во главе с посадником Тимофеем Юрьевичем. Оно разграбило города и селения, взяло крепость Орлец. Двинцы были наказаны за измену, многих простили, но послали великому князю предложение о мире. Василий, зная о сближении новгородцев с Витовтом, заключил с ними мир.

Василий Дмитриевич послал «знатное количество серебра» византийскому императору Мануилу. Империя находилась в критическом состоянии. Финансовую помощь Константинополю по убедительной просьбе великого князя оказали и другие русские князья.

1399 год. 12 августа войско Витовта потерпело в битве при городе Ворске сокрушительное поражение от войска ордынцев. Василий Дмитриевич не поддержал литовцев в этой войне, но в ней погибли многие князья — участники Куликовской битвы.

1401 год. Князь рязанский Олег и князь смоленский Юрий выбили литовцев из Смоленска, но Василий Дмитриевич, к которому Юрий обратился за помощью, не принял участия в той войне, не желая портить отношения с Витовтом.

1404 год. Витовт вновь взял Смоленск. Город отошел от русских земель на 110 лет.

1406 год. Витовт напал на Псков. Василий Дмитриевич, готовый каждую минуту кончить дело миром, все же собирает войска.

Витовт отверг предложения о мире. Василий Дмитриевич попросил помощи у Шадибека, тот послал ему несколько полков, и московское войско выступило навстречу литовцам.

Близ Крапивны Витовт и Василий Дмитриевич заключили перемирие.

1408 год. В Москву приехал сын Ольгерда, Свидригайло, недовольный Витовтом. Василий Дмитриевич отдал ему в удел Владимир с другими городами.

Свидригайло выступил в поход против Витовта, встретился с ним на берегах реки Угры. Сражения не было. Стороны заключили мир. Граница между московскими владениями и Литвой пролегла по реке Угре.

1408–1409 годы. Едигей, посланный ханом Булат-Султаном, с крупным войском осуществил поход на Русь, дошел до Москвы, 1 декабря осадил город. 21 день длилась осада, затем по просьбе хана Едигей вернулся в Орду.

1410 год. Умер князь Владимир Андреевич Храбрый.

1411–1412 годы. В Орду отправился Василий Дмитриевич. Хан Керимбердей встретил его хорошо. После этой поездки Василий Дмитриевич, видимо, до конца жизни выплачивал Орде подобие дани, но за это ханы помогали ему противостоять Литве, отношения с которой были весьма напряженными.

1414 год. Император Мануил женил своего сына Иоанна на дочери Василия Дмитриевича Анне.

1417 год. Василий Дмитриевич участвовал как посредник в мирных переговорах между Псковом и Литвой.

1425 год. Василий I Дмитриевич умер.