Москва в начале ХХ века. Заметки современника

11 Сословные различия, черты быта и манеры жителей

Современному человеку трудно себе представить, насколько были сильны в сознании дореволюционных москвичей сословные различия. Они выражались в одежде, обращении друг к другу, в занимаемых местах, в зрелищных предприятиях и во многом другом, что трудно себе представить сейчас.

Так, например, в недавней передаче по телевизору постановки чеховского рассказа «В номерах» вдова полковника расспрашивает коридорного служителя гостиницы о своем соседе, причем она ходит по комнате, а он сидит на стуле. Для современного человека в этом нет ничего особенного, но с точки зрения человека, помнящего дореволюционный быт, это непростительный ляпсус.

Никогда, никакого рода прислуга и служебный персонал, вплоть до трамвайных и железнодорожных кондукторов, не могли разговаривать сидя с хозяином, клиентом, заказчиком, пассажиром. Только врач мог сидя заканчивать выписку рецепта при вставшем со стула пациенте, но обязательно затем вставал его проводить.

В простых купеческих семьях, у лавочников и ремесленников прислуга, подчас не уступавшая в своем развитии хозяевам, могла садиться в комнатах и даже обедать за общим столом со всей семьей. Во всех других домах она обедала на кухне и в комнатах, никогда в присутствии хозяев не садилась. Исключения могли быть только для старых нянь, давно живущих в доме, и для гувернанток, имевших образование.

Ни один подчиненный на службе не разговаривал с начальником сидя, если тот стоял, или если он не получал приглашения сесть.

Это воспитывалось с детства. В любой школе ученик мог разговаривать с учителем только стоя.

Выше говорилось об одежде москвичей. Именно одежда определяла обращение к человеку со стороны случайных прохожих, извозчиков, приказчиков, продавцов.

При равных по виду персонажах обращение друг к другу могло быть: сударь, господин офицер, мадам, месье, «Пардон» (если хотели обратиться с вопросом или извиниться), «Послушайте» и, наконец, «Эй!» — все в зависимости от сословия. Желая осадить или поставить на место зарвавшегося собеседника, обращались напыщенно:

«Милостивый государь!»

При неравных сословиях, высший обращался к низшему: «Эй! Дружок», «служивый» (если к военному), «послушай, извозчик!» или «послушай, человек!» (к официанту) и т. п. Низший к высшему, хорошо одетому: «Барин, ваше благородие» (к офицеру или чиновнику в форме), а если чин вроде генеральского: «Ваш сиясь!» (сиятельство), «Ваше превосходительство!», «барыня, сударыня» (к смахивающему на купца), «батюшка» (священнослужителю), «барчук» (к гимназисту).

Очень был распространен заискивающий тон среди мелких служащих перед людьми, стоящими на более высокой ступени сословной лестницы, выражавшийся в окончании чуть ли не каждого слова на «с»: извольте-с, как прикажете-с и т. п., часто производимых в полусогнутой позе.

Конечно, в описываемое время, особенно после 1905 года, эти черты уже были лишь пережитком прошлого века и крепостного права. У многих простых людей, особенно у заводских рабочих, не было этого добровольного самоунижения. Они не сгибались в угодливую позу. Но рабочие старшего возраста, разговаривая с хозяином фабрики или начальником- инженером, снимали шапки, особенно если обращались с какой-либо просьбой. Держать руки в карманах при разговоре со старшими по возрасту или положению считалось у всех сословий неприличным. Здоровались за руку, как правило, только с равными.

Каждое сословие жило своей жизнью, замыкалось само в себе. Контакты между людьми разных сословий возникали лишь на деловой почве или через детей, общавшихся в учебных заведениях друг с другом, независимо от сословий. Соответственно были и разные интересы, и разное времяпровождение в различных сословных кругах.

Интеллигенты вне работы любили помузицировать, послушать какое-либо чтение, посещать театры, обсудить новости. Молодежь любила с жаром поспорить, лишь бы была тема.

Коммерсанты любили даже вне своих занятий поговорить о делах на бирже, о политике, перекинуться в картишки, пообедать вне дома — в недорогом ресторане. Те, которые побогаче — иногда провести вечер у Яра или в каком-нибудь кабаре.

Торговое сословие — лавочники, старомодные купцы — любили посидеть за чайком в трактире почище, не с извозчиками, старались не пропустить церковную службу.

Мастеровые и рабочие, прислуга и мелкие приказчики почти не имели свободного времени, и у них не было проблемы свободного времяпровождения. В воскресенье они старались вырваться на гулянье — пройтись по бульвару и послушать там духовой оркестр или самим, усевшись где-нибудь на дворовой скамейке, побренчать на балалайке (если жильцы не против), поглядеть на бродячих артистов. Если была привычка выпить, да еще к тому денежки, то эта проблема решалась просто в трактире или у кого-нибудь на дому. Мастера, квалифицированные рабочие любили посещать пивные и почитать там газеты, укрепленные на длинных палках, позволяющих держать их в руке, оглядывая сразу всю страницу.

Чиновники и служащие, не имевшие средств для траты на пивные, трактиры и другие развлечения, ходили в гости друг к другу, часто без жен. Никакого особенного угощения при этом не выставлялось, кроме самовара, вазочки с вареньем да остатков воскресного пирога. Разговаривали не спеша, обсуждали уже давно обсужденные вопросы и события и, попив чайку, любили молча посидеть, думая про себя свою думу, до тех пор, пока не приходило время гостю идти домой. Иногда играли в шашки или какую-нибудь примитивную карточную игру.

В семьях разных сословий, там, где хозяева не вели замкнутого образа жизни и не были очень стеснены в средствах, постоянно бывали гости, иногда одни и те же каждый день, как-то незаметно всегда попадавшие к обеду и заканчивавшие свой визит после ужина. В таких семьях жена занималась только домашним хозяйством и присутствие привычного гостя или гостьи сглаживало однообразие домашней жизни, главным развлечением в которой было хождение по магазинам, даже если ничего не собирались покупать. Вообще быт жен во всех семьях был более однообразным, чем у мужчин.

Как правило, во всех семьях внимательно считали деньги, записывали расходы. Рабочим в этом не было нужды, так как денег всегда было мало, и они расходовались мгновенно без всякого счета, особенно если продукты питания брали в лавке в кредит.

Зато во всех буржуазных и многих мещанских семьях детей приучали к бережливости или, точнее, к скупости. Почти каждый ребенок имел копилку для монет. Копилки запирались на замок крохотным ключом или они бывали глиняными в виде кошки, поросенка, гнома и т. п. фигурки, пустой внутри. Когда такая копилка становилась тяжелой, ее в случае нужды разбивали, так как стоила она дешево.

Среди детей часто можно было слышать: «Вот накоплю рубль и куплю себе солдатиков!» (или что-нибудь другое).

Источником накопления служила не возвращенная полностью сдача после полученной покупки (с разрешения родителей) или просто новенькая, блестящая монетка, выдаваемая за хорошее поведение и т. п.

Естественно, что при таком воспитании жадность, скупость и стяжательство являлись прямым его результатом, полезным для жизни в капиталистическом обществе, где главной целью жизни была нажива.

Спорта в современном его понятии не существовало, кроме, пожалуй, конькобежного. Футбол, теннис, велосипед, гребля, борьба были известны, но занимались ими по-любительски, широких соревнований не было и они были чрезвычайно далеки от массовости. Стадионов в Москве не было ни одного, если не считать такого специфического вида спорта, как бега и скачки, для которых существовал хороший ипподром. Борьба пользовалась наибольшей популярностью как зрелище, демонстрировалась в цирках, а на практике она проводилась всеми учащимися-мальчиками на переменах между уроками и вне пределов видимости дежурного учителя.

Гимнастика преподавалась во всех классах всех мужских учебных заведений — один или два урока в неделю. В некоторых учебных заведениях она была хорошо поставлена и обеспечена необходимыми гимнастическими снарядами. В женских гимназиях преподавались танцы.

Спортивной игрой во многих буржуазных семьях был крокет, и на каждой даче была крокетная площадка.

Подлинно народными играми у мальчишек была игра «в чижика», а у взрослых — городки.[109] В «чижика» играли во дворах, но это было опасно, так как «чижик», подбрасываемый деревянной лопаткой, иногда попадал в окна и разбивал стекла, вынуждая игроков разбегаться врассыпную и не показываться во дворе несколько дней. В городки во дворах играли редко и только там, где позволяли размеры двора и отсутствовали подальше окна в поле игры.

В шахматы играли мало, больше в шашки.

На лыжах ходили единичные любители. Существовал лыжный клуб на месте нынешнего «Стадиона пионеров» на Ленинградском шоссе, но вступительный взнос был высоким, недоступным даже людям с достатком. Едва ли там было больше 100–150 членов, так как лыжи хранились на одном небольшом стеллаже.

Убожество вкусов и развития широких масс москвичей особенно проявлялось при посещении зоопарка, занимавшего только старую территорию, что на Красной Пресне. Животных дразнили, старались бросить в клетку что-нибудь несъедобное или дразнящее. Были случаи вкладывания гвоздей и булавок в хлеб, протягиваемый слону — съест или не съест?

Кстати, о показе животных. И тут была коммерция. В 1913 г. (или в 1914 г.), когда перед зданием нынешнего музея Революции (в прошлом Английского клуба)[110] вместо забора стояли одноэтажные магазины, один из них был арендован дельцом, поставившим внутри перегородку, за которой помещался большой страус, а к потолку было подвешено огромное страусовое яйцо. За поглядение этих чудес взималась плата по 5 копеек с посетителя. Место бойкое — Тверская улица, все время заходили посетители.

Оживление в московский быт вносили праздники, а их было много: церковные и царские дни. Наиболее торжественные из них, Рождество и Пасха, праздновались несколько дней. Москва в эти дни гудела колокольным звоном, а москвичи объедались всякой снедью сверх всякой меры.

Масленица. C картины Б. Кустодиева (1916)

Особо объедались на масленицу. В каждой семье пекли блины (почему «пекли», если их просто жарили на маленьких чугунных сковородках?). Сложенные в стопку, блины накрывались салфеткой или полотенцем и в горячем виде подавались к столу.

Приправа к блинам определялась достатком семьи. Как минимум простое или топленое масло и селедка, как максимум черная и красная икра, балык, семга, сметана, прочая дорогая закуска и крепкие напитки. По окончании масленой недели (в эти дни не учились) учащиеся обменивались опытом — кто, сколько съел блинов.

На масленицу можно было видеть в городе простые деревенские сани, запряженные парой или тройкой, накрытые коврами поверх большой охапки сена. В санях, кроме возницы, несколько мальчиков и девочек под надзором няни или прислуги — барчуки гуляют под развеселый звон малых церковных колоколов, который, шутя, имитировали нараспев: «Тебе блин! Мне блин! Блин, блин!»

Людей, читающих на ходу, в трамвае или на извозчике — словом, на улице — не было, хотя широко издавалась и продавалась у газетчиков «Универсальная библиотека» в виде малоформатных, в желтых обложках книжечек, напечатанных убористым шрифтом. Содержание — преимущественно классики русской и иностранной литературы и модные романы, цена копеечная.[111]

Для характеристики вкусов некоторой части москвичей следует упомянуть об одном магазине, находившемся в Столешниковом переулке и торговавшем «шуточным товаром»: чернильными кляксами из кусочка метала, покрытого черной эмалью, подкладываемыми в классный журнал учителю или кому-нибудь на раскрытую тетрадь; целлулоидовым тараканом, незаметно опускаемым в чей-нибудь стакан чая; пиротехническими шутихами; пепельницами в виде маленького унитаза с бачком; открытками фривольного содержания и тому подобными сувенирами весьма сомнительного остроумия, часто циничными и неприличными. Поставлялся такой товар преимущественно из Германии.